Как только рассветет, осуществим замысел.
      - Ну, а сейчас, Андрюха, вздремнем. Дед мне еще говаривал: утро вечера мудренее. Но прежде давай-ка соорудим маленький Ташкент. Переноси костер вот на это место, а я пойду прутьев нарежу.
      - Не понял, дед.
      - Смотри.
      Переложил головешки покрупнее на другое место. И пошел в заросли. В кустах было темно и сыро. Резал прутья на ощупь. Вернулся с охапкой тальника. Костер уже бойко полыхал на новом месте. На старом дымились угли, синела зола. Разгреб пошире огнище, зола шипела и клубилась вместе с паром. На горячую золу уложили прутья, расстелили на них портянки, обувку под голову. Лодку тоже перенесли, укрепили навесом. Забрались под него.
      - Ну, ты даешь, дед, - укрываясь курткой, говорит Андрей. - Давай я тебе радикулит греть буду, - прижимается он ко мне и вздыхает: - Собаки продрогнут, у них же нет Ташкента...
      Рассветало - костер прогорел, чадили головешки.
      Я вылез из-под лодки осторожно, чтобы не разбудить Андрея. Патыма дымилась легким редким туманом, берега были сонными и отяжелело блестели мокрыми кустами. Я посвистал собакам - эхо отозвалось и передразнило совсем близко за рекой. Прошел вдоль берега по течению реки шагов тридцать - пятьдесят и увидел между камней на песке отпечатки лап. След был свежий, после дождя четкий оттиск когтей, мне показалось, даже песчинки еще не успокоились. Еще подумал - рабочая лапа! Снял шапку и накрыл след - не вошел.
      Где же собака? Может, Ветка обиделась, что ее выбросили из лодки, и вернулась в хижину и Гольца увела? От этой мысли даже жарко стало. А может, где-нибудь под кустом лежит - ощенилась. Опять же Голец бы пришел, а может, за зверем обе ушли?
      Набрал в легкие воздуха и крикнул:
      - Вет-ка-а!.. (На том берегу - "а-а-а!") Прислушался: нет, не лают.
      Из-под лодки вылез Андрей, сонный. Стоит, топчется, глаза трет кулаком.
      - Нету? - спросил. - А скоро солнце?
      - Скоро, Андрюха, скоро. Поспи еще. Рано.
      Любит Андрей восход. Весь зардеет и перестанет дышать. Ждет. А когда выкатится солнце, вздохнет глубоко и сидит, не шевелясь.
      Я взял нож, залез на бугор, где росли великолепные стройные, одна к другой, сосны. Солнце уже высветило их длинную малахитовую хвою. Набрав комок янтарнолипкой смолы, я вернулся в лагерь. Андрей сидел на корточках у костра и грел живот.
      - Клею добыл, - сказал я, - будем чинить корабль или сначала умоемся и закусим?
      - Закусим, и чинить, - отозвался мой матрос.
      Сели чай пить.
      - Ты что, Федул, губы надул? - спрашиваю Андрея.
      Молчит. Глаз не поднимает.
      - Что с тобой, боевой мой товарищ?
      - И ты бы надул, если бы у тебя потерялись. Может, они утонули.
      Андрей поднял полные слез глаза, положил осторожно ложку, сухарь, поднялся и направился к воде.
      Мне тоже еда не шла.
      Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье, к жилью?
      На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.
      Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.
      - Сухая, - сказал он.
      - Давай спустимся по течению, может, там встретим.
      Андрей оживился:
      - Давай, дед!
      Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.
      В ЗАМКЕ
      Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.
      - Замок! - удивленно крикнул Андрей. - Смотри-ка, еще дом, два, три.
      - Крепость!
      - Нет, замок!
      Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны - все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, загон для оленей с остроконечной дымокурней и ряслом для привязи лошадей.
      Линялая массивная дверь в дом была закрыта, и в пробое вместо замка торчал сучок.
      В пазухе между домом и пристройкой еще лежал снег.
      Поднялись по широким, отбеленным дождями ступеням на крыльцо.
      Я взялся за мелкую литую дверную ручку и тогда увидел под дверью потускневшую металлическую пластину, на ней гравировка: "Щадовъ Л. И.".
      - Дергай же, - сказал Андрей.
      - Давай вначале откроем ставни. - Ставни пристоялись и открывались со скрипом.
      - Ожил дом, запел, - заметил пацан.
      Дверь тоже подалась со стоном. Постояли на пороге, сначала заглянули внутрь и тогда только переступили порог.
      Дом разгорожен капитальными стенами. В первой комнате - кухне русская глинобитная печь в углу, мельница с ручным жерновом. Стол квадратный на массивных ножках, под стенкой ларь. Из кухни через дверь столовая. Длинный резной стол, по обе стороны скамейки - у одной скамьи, заметил Андрей, недоставало ножки. Из столовой двухстворчатая крашеная дверь приоткрыта. Заходим - комната на шесть окон. Широкий, на якутский манер, камин облицован кварцем. На потрескавшемся глинобитном полу куча снега. Заглянул в дымоход - кусок неба синего. Рядом с камином долбленное из пня роскошное резное кресло. Андрей уже уселся, только не хватает короны. Из этого зала низкая с порожком дверь, толкнул ее ногой - легко, без шума распахнулась.
      Комната узкая, с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.
      - Попробуй, дед, какая кровать!
      - Слезь, Андрей, нехорошо с ногами.
      Андрей спрыгнул и подбежал к окну.
      - А наших нигде нет - ни Гольца, ни Ветки.
      - Найдутся, - неопределенно говорю я.
      В ларь заглянули - кроме мышиного помета, ничего нет. Около лари на полу кольцо.
      - Потайной ход из крепости.
      - Ну-у? - тянет Андрей. - Откроем?
      Открыли, потянуло сыростью. Лестница - верхние ступени выхвачены светом из окна, а ниже черная дыра. Андрей уже на лестнице, я тоже спускаюсь и чиркаю спичкой. Сходим вниз. За ворот сыплется снег. На полу лед. Стены отделаны кругляком, забраны в столбы с раскосами, все в курже, под стенками туески, кадки, вешала. Уже полкоробки исчиркал.
      - Нету хода, - говорит разочарованный Андрей. - Возьму один? показывает на туесок.
      - Бери.
      Вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок - расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.
      Андрей тоже вертит в руках чешуину, пробует на зуб.
      - Соленая, - говорит.
      Любопытство разгорается, - надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.
      - Давай затопим печь.
      - Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.
      Принесли свои пожитки. И пошли готовить дрова. Я рублю сушняк. Андрей таскает его в дом.
      В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. "Хлеб садили", - подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено - и в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты нависли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.
      - Дед, - таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, - на печи кто-то сидит.
      - Да ну? - вырвалось у меня. - Показалось.
      - Честно.
      Пошли в дом. Засветил лучину, подставил поленья, полез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.
      - Ах, ты, Андрюха!..
      - Честно, дед, видел же, белое...
      Чертовщина всякая лезет в голову. Не заболел ли уж? Смотрю на Андрея - вроде бы все в порядке и голова холодная. Отвлечь надо парня.
      - Пойдем, покидаем, может, на уху надергаем.
      - Пошли, - с готовностью говорит Андрей.
      Достаю из рюкзака катушку, и идем на берег. Снимаю с накладок у лодки болт - они и на смоле удержатся. Направил спиннинг, сменил блесну - вместо ельчика наладил под гольяна желтенькую, ложечкой. Закинул - чуть не до середины речки достал. Стою, кручу катушку, не торопясь, удилишком подергиваю. Андрей неподалеку в заливчике бродит, червячков-ручейников, что ли, ищет.
      Вдруг спиннинг из рук чуть не вылетел - только катушка заскрежетала, и мырь пошла по воде. Захватила за живое, стравил, и опять внатяг леска-миллиметровка черта выдержит, а вот якорек слабоват. И Андрей тут как тут.
      - Сидит, - шепчет.
      - Сидит, братуха, сидит...
      Вдоль берега: то вверх, то вниз водит. Как всплеснет - круги заходят и леска - в-жи-жить, вжить - поет.
      - Махина, - с уважением говорит Андрей.
      - Тащи, Андрюха, ружье!
      А сам в воду забрел, подвести стараюсь, вымотать силенки. А Андрей уже сует ружье. Не могу оторвать рук от спиннинга.
      - Поставь на автомат и приготовься.
      Андрея учить не надо, в один момент все готово, собачку перевел, стал на изготовку, только ствол нетвердо держит - тяжеловат для него.
      - Нажимать? - спрашивает.
      - Не надо, так стой. Как выведу на отмель, сразу подавай.
      И вдруг леска совсем ослабла. Ушел... Нет, поводит легонько, подергивает. Даже под ложечкой ноет.
      Слабины не даю - выбираю: но и через силу не тяну. Оборот за оборотом проворачиваю катушку. Отдыхает. Это плохо, так долго протянет, пока вымотается из сил. В глубине вроде серебрится рыбина. Нахаживаю леску, не спускаю, смотрю - как подводная лодка идет! Уже и жабры ощерились, хвост заломился, сопротивляется. Только бы не рванула!
      А стрелять рано - пуля в воде вязнет и направление меняет.
      - Видишь, дед! - Андрей тоже азартом исходит. - Оглуши!
      - Рано. Андрей!
      Уже красные плавники под бело-розовым брюхом выделяются. Если нас увидит, с ходу рванет. Хотя бы еще с метр - вот уже и глаза навыкате видны. Едва дыхание перевожу, даже внутренности дрожат.
      - На, Андрей, держи, - шепчу пацану, - крепко, обеими руками, только не рви, а тихонечко отходи назад и катушку держи, тащи ее к берегу.
      Беру пятизарядку на изготовку.
      - Как выстрелю, отпускай катушку, а удилище держи!
      Андрей пятится, напружинился весь. Рыбина изгибает свой хвост и с силой вылетает на поверхность. Три выстрела один за другим: бах, бах, бах! И из воды оранжевые буравчики.
      Хватаю леску и тяну, забредая в воду. Таймень, за ним тянется красная размытая дорожка.
      - Вот это да! - прыгает Андрей и меряет шагами рыбину от хвоста до головы.
      Прежде чем разделывать добычу, сходили за топором, захватили котелок, чайник, рюкзак. Голова в чугун не входит, пришлось разрубить - это на уху, хвост - тоже в уху. С полпуда разделали для копчения, вынули кости, порезали долями. В туесок засолили с лаврушкой, немного перчику, остальное убрали в погреб. Завтра к обеду сделаем коптильню, к этому времени и рыба просолится. Пока разделали, приготовили обед, и время ужина подоспело заодно и поедим; разложили сухари, разлили уху, рыба на сковороде дымит паром, а дух идет - поджелудочную железу захватывает. Едим рыбу с сухарями, запиваем юшкой.
      Андрей убирает со стола объедки.
      - Одно плохо, - говорит он, - собак нету. Пойдем искать, дед. Ну, пойдем, а? Сами они ни за что не придут. Жалко мне ведь их, честно, дед. Мешок понесу. И ружье.
      - Подождем еще денек, знаю я эту Ветку - увяжется за зверем, трое суток будет гонять.
      Андрей замолкает. Берет котелок и идет по воду.
      Вижу, что его гнетет ожидание. Но на что-то еще надеюсь.
      Андрей принес воды, ставлю котелок в печь.
      - Не выбрасывай, Андрей, кости, придут, съедят!
      - Охрумкают за милую душу...
      Выхожу из-за стола, иду в комнату разжигать камин. Развешиваю портянки, сапоги, штаны. Андрей уже переодет в сухое, его штаны у камина на полке развешиваю. Пододвинул "трон" поближе к огню, достал записную книжку, карандаш. Тепло, грею ноги.
      Андрей возится на полу, из поленьев строит линию передач. Наводит мосты. Я думаю над тем, кто построил заимку, когда, почему оставили? Что за человек Щадов? Откуда здесь такая рыбья чешуя - почему-то мне эта чешуя не дает покоя. Отчего теперь в этом замке никто не живет, знает ли еще кто о его существовании?
      В избе пахнет жарким из тайменя - слюнки текут. Достаю из печи чугунок. Садимся за стол; неторопливо разбираем зарумяненные куски. Тихо. Слышно, как муха бьется с той стороны о стекло.
      Андрей перестал жевать и тычет пальцем на печь. Смотрю, из темноты отбеливает столбик - черный носик, черные глазки, черные кончики ушек горностай. Смотрит на нас - откуда, мол, такие? Андрей не выдерживает, вскакивает. Зверек метнулся, и нет его!
      - Ну, ты че, дед, сидишь?.. Я ж говорил...
      - А что я должен делать?
      - Ловить!
      - Ловить? Это не тот зверь, чтобы в руки дался. А вот терпеньем охотнику надо запасаться.
      Смотрим, а горностай из-под печи зыркает. Вот, оказывается, почему нет в доме мышей, всех перетаскал.
      - Кину рыбу?
      - Кинь.
      Сидим, ждем, через минуту носик, глаза, уши и сам весь, уже в линьке, но на кончике хвоста черная кисточка. Стелется по полу зверек, вытянулся, через полено не прыжком - обтекает. Как только схватил кусок, на задних лапах развернулся и, будто им выстрелили, под печь!
      - Вот это да-а...
      Андрей слез с чурки и положил подле печи кусочек рыбы, не успел сесть за стол - куска уже нет.
      Ну, думаю, теперь Андрею забава, забудет хоть про собак. А он:
      - Голец, тоже его, дед, полюбит, вот увидишь, он же маленький, и Ветка, может.
      - Вряд ли, горностай - зверь, собаки охотничьи, рассуди сам.
      - Пусть тогда собаки в другой комнате живут. Места хватит, правда ведь, дед? А когда пойдем искать? Они же голодные. Сколько уже, ого-го!
      - Скоро пойдем.
      Горностай быстро привык к нам. Прокрадется под стол, если тихо сидеть, поднимется по ноге, вспрыгнет на стол и начинает хватать крошки. Стоит пошевелиться или руку поднять - сразу под стол. У Андрея еду уже из рук берет.
      - Поглажу?
      Зверек хорохорится, норовит цапнуть за палец, но уже не убегает.
      Андрей возится на кухне. Я снарядил патронташ, протираю ружье.
      - Дед, подь-ка сюда, послушай, - кричит Андрей, - пищат, честно!
      Иду. Заглядываю под печь - верно, пищат.
      Сунул руку в дырку: что-то теплое, и сразу отдернул; вспомнил соболиную охоту, как схватил меня зверек однажды за палец и я чуть руки не лишился. Теперь я осторожно вытащил гнездо, а в нем пять горностаев, как зубки чеснока. А мать так и норовит схватить за руку.
      Андрей заикаться стал от восторга:
      - Живые!
      Хочу положить обратно.
      - Давай, здесь, дед, на виду, ну, ладно, дед?
      Отрезали у телогрейки рукав, сделали нору и спрятали туда гнездо. Мать, забыв про всякую осторожность, шмыгнула в рукав и тут же обратно, в зубах у нее детеныш. Мы заткнули поленом старую дыру под печкой. Горностаиха пометалась по избе. Андрей испугался, что она съест детеныша, но я его успокоил, а она с ребенком шмыгнула в рукав и закрыла собой отверстие, гневно сверкая воронеными глазами.
      - Пусть успокоится. Пойдем, Андрей, изучим местность.
      Беру ружье. Выходим во двор. По-летнему пригревает солнце. Куча снега в пазухе дома еще больше похудела и даже почернела. Стены дома отливают медью. Пахнет пригретым деревом.
      От замка идет едва заметная заросшая тропа в сосняк. Лес начинается прямо от заимки и тянется по косогору до самой горы. При входе несколько разлапистых черных куреней черемухи. Тропа идет по кромке леса до угорья, а дальше грива сосняка сваливается с небольшого взлобка в глубокий распадок, и тайга синеет и колышется морем. А мы сворачиваем вправо через марь. Туда, где белые плешины озер (лед еще не растаял) среди рыжей травы-бессонницы.
      Идем по кочкарнику, и вода чавкает под ногами. Речка совсем отклонилась вправо под гору, затерялась в зарослях, и только кое-где изредка проглядывает голубой лоскут воды.
      Мы еще издали разглядели на берегу озера в березовом курешке избушку, а на льду стаи гусей, на воде - уток, и двинули напрямик по болоту. Кулики и чирики ошалело порхали из-под ног. Подошли. Избушка сложена из бревен. На крыше лежит сачок. Я дотянулся и потянул за черенок: сетка прилипла и осталась ситечком - истлела.
      Дверь в избушку подперта старыми, со сломанным полозом нартами.
      - Дед, - подергал меня за телогрейку Андрей, - кто-то ползает, видишь, трава шевелится.
      Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись - караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.
      Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист, треск крыльев и крик раздирающий.
      - Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.
      Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.
      Андрей сразу:
      - Покачаюсь, дед!
      - Как хочешь.
      Почему же не нары, а эта висюлька - ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали. И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместо стола - треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел, наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.
      Около стола перед оконцем стул на высоких ножках, с перекладиной для ног. Сел - удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.
      Стекло в рамке на вертушке держится, повернул - можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.
      - Смотри, такие же пятаки. - Андрей разжимает кулак, на ладошке чешуя.
      - Ну, - говорю, - Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.
      Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.
      Но к самой воде подойти не можем - берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.
      Вырезал прут, проткнул спутанную траву - трехметровое удилище вошло, как в масло, только пузыри заклокотали и дух пошел. Оглянулся - где Андрей. Кричу встревоженно, поднимается из травы голова:
      - Я вот что нашел! - и показывает яйцо.
      Подошел, так и есть - гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.
      - Раз, два, - считает Андрей, - вон еще, еще в траве белеют.
      - Положи и никогда не смей брать!
      Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине, - у него была обиженная спина.
      Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.
      - На охоте, дед, не обижаются, понял?
      - Понял.
      - Буду тогда помогать?
      - Пожалуйста, - передаю спутанную ячею.
      - Затянем в озеро, да?
      - Поставим на ночь.
      - Караулить будем?
      - Утром прибежим, проверим.
      Андрей разочарованно вздыхает.
      - А может, затянем?
      - Берег не позволит. Не тот, что надо.
      - Давай на тот.
      Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили, камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.
      Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.
      - Ну, ты, дед, как коряга, - замечает пацан.
      Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.
      - Греби, Андрей, ко льду.
      Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку - стоп. Андрей тормозит самодельным веслом отбрасывает задний ход. Распутываю - и плывем дальше.
      По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплывы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплывы.
      Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди - он легок на ногу: я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.
      - Не пришли, дед, видишь, - разводит руками. - Пойдем, дед, завтра обязательно! - В голосе слезы.
      - Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела Гольца в хижину - больше некуда деться.
      - Сдюжу, дед, вот увидишь сам!
      - Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.
      Пацан радуется.
      Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.
      Горностаиху назвали мама Груня.
      Мама Груня прямо из рук цапает еду. Андрей хотел подержать ее - не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.
      - Дуреха ты моя, - нежно говорит Андрей и крошит рыбью мякоть. Дадим малышам?
      - Они молоко сосут.
      - Поглядим!
      Склоняемся над гнездом. Мама Груня тут уже, приготовилась к защите, спружинилась, зубами блестит.
      - Отойдем, Андрей, а то еще глаза выдерет.
      - Давай-ка стряпать ужин. Где селезень?
      Андрей несет утку.
      - Похлебку или запечем в глине? - спрашиваю.
      - В глине, - отвечает Андрей.
      - В глине так в глине.
      Пока потрошил утку, Андрей с берега принес сковородку - коричневой земли с песком. Высыпал на стол, добавил воды, месит глину.
      Облепили селезня прямо в перьях, получился увесистый ком. На лопату и в печь.
      Собрали рюкзак на утро: котелок, кружку, ложки, соль, сухари. Заварку отсыпали в спичечную коробку, до хижины хватит, а там все есть. Зарядили десятка два патронов - десять пулями, остальные картечью, наметили торцы "П" и "К". Ружье почистили, смазали. Постучал по глиняному коробку гулко, значит, ужин готов. Разломили, перо с глиной спеклось, мясо отдельно, сочное, по рукам бежит сок...
      Наелись. Андрей убрал со стола - и на печь. Поначалу хотели спать на кровати, да неловко как-то, не своя... На печи хорошо пригревает. Я наковырял с лиственничных поленьев серы, разогрел в ложке, прилепил к фурункулам, обернул портянкой для тепла и тоже забрался на печь. В окно звезды крупные, ласковые, как котята, глядят. Утром поднялся, как только рассвело, робко припал к окну. Тихонько спускаюсь с печи, чтобы не разбудить Андрея, а он:
      - Ты куда, дед?
      - Спи, еще рано.
      - Смотреть сеть? Я тоже с тобой.
      Соскакивает, обувается. Выходим, роса мочит обувку, холодит руки и висит на уголках хвои. От озера тянет сырым туманом. Сапоги шумно чиркают о ветки багульника, а кочерыжки тальника, объеденного лосями еще прошлой зимой, хватают за штаны.
      Пока шли на озеро, рассветало. Прошуршали лодкой по стлани, сволокли ее в воду и опять спугнули птиц, но они уже к нам привыкли, что ли: скоро попадали в траву и затихли. Мы сели в лодку. Андрей взял весло, а я потянул за тетиву и сразу почувствовал тяжесть, как двухпудовая гиря тянется. Не успел подтянуть, как закипела вокруг лодки вода, зашлепала. Андрей даже вздрогнул, да и я оробел, ружье поближе переложил. Видим, караси, каждый со сковороду, такой шлепоток подняли! Всю сеть завязали. Куда их столько? Выбираем, накалываем руки и кидаем обратно в озеро. Вдруг на конце сеть резко пошла в глубину, подтянул - всплыл карась величиной с тазик!
      - Черно-золотой карась! - крикнул Андрей.
      Вместе с сетью затащили его в лодку.
      - Смотри, дед, и пятаки на нем, - радуется Андрей, - как колесо. Вот это да, рыбина! И глаза как лампочки. Вот тебе и чудо-рыба!
      Выбрались на берег. Подняли карася, а из него икра течет, как гречневая крупа, только круглая. Подставили рюкзак - выдоили. Лодку к избушке приволокли. Карася на палку, через плечо - и в замок. Здесь все готово, рюкзак собран. Быстро позавтракали, напились чаю. Карася убрали в погреб: за жабры и на вешало. Рюкзак за плечи.
      - Давай, дед, я, - подставляет спину Андрей.
      - Нет, устану, тогда ты. Бери спиннинг.
      - Скажешь, когда устанешь, договорились?
      Андрей собрал остатки селезня, добавил сухарей и оставил все маме Груне.
      ПОСЛЕДНИЕ ДНИ С АНДРЮХОЙ
      Присели на дорожку. Вышли, подперли палкой дверь - и в путь.
      Солнце поднялось над лесом, и туман уполз в дальние глубокие распадки.
      Мы вышли к реке. Сориентировались и взяли направление вдоль берега на перевал. Под ногами хрустела обсохшая сыпучая галька, но все равно идти было легче и удобнее, чем по мху и по кустам.
      Поначалу Андрей вырывался вперед, уходил подальше, садился на корягу или камень и нетерпеливо ожидал меня.
      - Ты, че, дед, тихоходный такой, давай ружье понесу, устал?
      - Да ладно, Андрюха, я еще не разошелся, скорость не переключу никак.
      Когда солнце поднялось и неподвижно замерло над головой, а мы одолели мощенный отшлифованными окатышами берег, Андрей предложил:
      - Давай искупаемся? Я воду грею.
      - Чур, не играю, - сказал я.
      - Не понарошку, взаправду, давай!
      Андрей распарился: лицо и уши горят. Рубашка на спине промокла.
      - Привал, Андрюха. - Я скинул рюкзак и присел. - Куда торопиться, добудем рыбу, уху заделаем. Так, что ли?
      Я настроил спиннинг и проверил дно. Между буро-серыми камнями до самой глубины тянулись черные полосы - это шли рыбьи косяки.
      Я выбрал подходящее место и забросил блесну.
      На противоположном берегу промышляет росомаха. Видимо, достает битую рыбу. Шерсть торчит клочьями, вся она походит на развороченную копну.
      - Кто это, дед?
      - Ее величество росомаха.
      - Такая кудлатая. А ты говорил, она как неживая валяется.
      - Когда сытая, валяется.
      - Теперь голодная, а почему тогда не хватает куски с медвежьего стола?
      - Нечего хватать, скудный у него в это время стол, он бы сам ее съел за милую душу.
      - С шерстью?
      - С зубами и когтями.
      - Смешишь?
      Андрей с удилишком, как с копьем, поставил одну ногу на камень, подбоченился. Вот еще Ермак-покоритель на бреге Патымы! Вместо шлема носовой платок на голове. Концы, как у зайца уши, торчат.
      Поймали ленка, небольшого, килограмма на полтора. Развели костер. Заострили талину с одного конца, как кинжал, другой колышком - это и есть рожень. Ленка вдоль спины на рожень, а колушек - в землю над костром.
      Костер прогорает - пониже рожень опускаем, так постепенно до углей. И на углях ленок еще доходит, пока корочкой не зарумянится - вот и рожень готов. Едим и запиваем чаем.
      Портянки уже проветрились. Половчее подматываем и сразу легче идти.
      Тропа знакомая. Лес еще гуще замесила зелень, и тайга оглохла. Ручьи не звенели теперь, а шептали взахлеб. И колючие замшелые лиственницы тоже обмякли зеленью, стоят, будто облитые маслом.
      Тропа идет все время на подъем, и Андрей начинает отставать.
      - Ты что, дед, переключил скорость, да? Давай постоим, наберем побольше воздуха и двинем.
      Разомлел парень.
      - Давай, Андрюха, привал сделаем, мотор что-то не тянет.
      - Держись за меня, - подставляет Андрей худенькое плечо.
      Опираюсь на плечо и сажусь в мох.
      - Буксуешь, дед? Совсем ты постарел.
      Андрей тоже валится рядом, раскинув руки, смотрит на горы, на небо.
      - Ты не знаешь, дед, откуда такие крутяки, и лес этот, и речки взялись? Расскажи, а?
      - Это было давным-давно. Вот эти две горы с длинными могучими хребтами пришли друг к другу в гости и расположились вот тут, где мы сидим. Так разговорились, что уже и лесом обросли. Послушай, как шумят, это они и сейчас разговаривают. И появилось здесь много зверя и птицы. И над вершинами гор потянулись тучи. Они вначале были серые, потом почернели и пролились обильным дождем. Побежали с гор ручьи, вода вырезала глубокие распадки, а внизу соединились они в стремительную Патыму.
      - Когда лес шумит - он разговаривает? Вот интересно! - Андрей вскакивает. - Пошли слушать!
      Одолели перевал, спустились вниз, на то самое место, где оставили в прошлый раз часть своего имущества и провизии. Вокруг валялись куски шерсти и банки, похожие на жвачку. Сухари вместе с мешком исчезли, на месте костра яма. Михаил Иванович похозяйничал, по почерку видно.
      - Смотри, дед, как раз, - ставит пацан ногу в след косолапого.
      - Да... - Когда нечего сказать, то и "да" хорошо.
      - А во-он, на лесине, кто-то сидит, - отвлекает меня Андрей.
      Верно, в начале распадка на разлапистой сосне глухарь или орел. Но откуда орлу здесь взяться? Глухарь.
      - Посиди-ка, Андрюха, здесь... Схожу в разведку.