В конце 1942 года и в самом начале 1943-го немецкие войска покинули Египет, сдали Тобрук, потеряли Киренаику и снова оказались в укрепрайоне Буерата — на полпути между Тобруком и Триполи. Отступление еще не было завершено — Роммелю не удавалось окончательно перегруппировать силы, а настроение отступавших, но не бегущих с поля боя войск, было вполне боевым. Были малые привалы и долгие стоянки, скоротечные перестрелки и кровавые схватки с идущими по пятам дивизиями Монтгомери. Английский главнокомандующий решил не рисковать и сражался с хитроумным Роммелем по собственной схеме. Количественно и качественно возросшая мощь британского оружия, тотальное введение в бой свежих резервов позволяли Монтгомери совершать фланговый обход со стороны пустыни и блокировать отсечные позиции немцев, оборудованные на побережье в стратегически важных и удобных для защиты пунктах. Немецкие солдаты без тени сомнения в душе продолжали верить в счастливую звезду своего маршала — он остановил череду поражений и привел их к великим победам, он вытащит их из «трясины отступления» и на этот раз. Простые солдаты чувствовали себя за Роммелем как за каменной стеной!
      День и ночь маршал бился над гордиевым узлом африканских проблем. С того самого дня, когда британские дивизии как ураган прошли через его позиции, а он был вынужден отступить, чтобы избежать окружения и не оказаться под гусеницами сметающих все на своем пути вражеских танков, с того самого дня, когда он, вопреки воле Гитлера, отдал приказ к отступлению — Роммель думал только об одном: как уберечь армию от неизбежной гибели или позорного плена.
      Между тем Монтгомери и Александер изящно разыграли дебют, и даже самому неискушенному зрителю стало ясно, что «фигуры» на гигантской шахматной доске расположились так, как это было выгодно британцам, а позиция Роммеля безнадежно проиграна или будет проиграна в течение ближайших недель. Но и маршал не сидел сложа руки — бессонные ночи не пропали даром, постепенно созрел план, и его контуры стали приобретать все более четкие очертания. С каждым днем снабжение экспедиционной армии становилось все более мизерным, а воздушное превосходство врага подавляющим. Роммель видел только один выход из безнадежного положения, в котором оказалась его армия: пока войска окончательно не сломались под усиливающимся давлением англичан, нужно уходить из Африки и закрепляться на северном побережье Средиземного моря. Этот план был единственной надеждой немецких дивизий на спасение. Времени катастрофически не хватало, и Роммель начал действовать после того, как была оставлена Киренаика. Оперативные разработки, которые он собирался представить фюреру, предусматривали оставить в Африке только немоторизованные соединения итальянцев и несколько немецких частей для прикрытия эвакуируемых моторизованных дивизий и ценных инженерно-технических спецподразделений. Это ни в коем случае не означало сохранение жизни «ценных солдат» ценою жизни других немцев и итальянцев. Предвосхищая развитие событий, зная об аналогичных сложностях со снабжением и подкреплением и на европейском театре военных действий, Роммель думал о сохранении ядра немецких танковых дивизий для организации эффективного противодействия противнику на новых оборонительных рубежах.
      Черновой вариант оперативного плана был готов, когда немецкие войска все еще находились в Киренаике. Именно тогда маршал обратился в штаб-квартиру фюрера с просьбой принять его по делу, «не терпящему отлагательства и требующему оперативного решения». ОКВ не ответило. Роммель посылал одну радиограмму за другой, но безрезультатно. Когда весь немецкий фронт, избегая фланговых прорывов и «танковых клещей» противника, снова пришел в движение, Роммель принял решение — он сел в свой курьерский самолет и вылетел в Растенбург. Он появился в Ставке без вызова, что само по себе было уже неслыханно, но, тем не менее, сразу же был принят Адольфом Гитлером.
      После холодного приветствия взбешенный несанкционированным появлением Роммеля в Ставке диктатор набросился на него как бык на красную тряпку. В обвиняющем маршала во всех смертных грехах риторическом вопросе фюрера звучала ничем не прикрытая угроза:
      — Как же вы осмелились оставить поле боя и явиться сюда без моего приказа?
      После короткой заминки Роммель ответил:
      — Мой фюрер, обстоятельства настоятельно потребовали, чтобы я лично доложил вам о состоянии наших дел в Африке и высказал некоторые соображения по этому поводу.
      Вначале Гитлер категорически взмахнул рукой в знак отказа, но потом приказал приступить к докладу. Маршал обстоятельно изложил Гитлеру свою точку зрения на события в Ливии и указал на то бесспорное влияние, которое оказывает африканский театр военных действий на ход мировой войны в целом. Удерживать фронт имеющимися силами не представляется возможным. Роммель заклинал Гитлера принять решение немедленно. Сам он был убежден в том, что противник, предпринимающий беспрецедентное наращивание сил в средиземноморском регионе и имеющий к тому же лучшие возможности для снабжения войск, не позволит долго удерживать Африку. Если же армия получит приказ сражаться, то необходимо отправить на континент свежие дивизии, продовольствие и боеприпасы. Но самое главное — это достаточное количество самолетов, иначе фронт рухнет. Даже достаточное подкрепление и выполнение всех остальных требований сами по себе еще не будут гарантировать стабилизацию ситуации, потому что средиземноморские авиация и флот сами находятся в критическом положении. Если Гитлер все же решит уйти из Африки, то нужно это сделать как можно быстрее. Он сам выступает за немедленную сдачу Африки и эвакуацию немецких войск. Такая постановка вопроса приперла диктатора к стене — сейчас он уже не мог отделаться общими фразами. Во время этого разговора в кабинете находился Йодль, который несколько раз позволял себе высказать вслух замечания вроде — «Африку безусловно можно удержать, нужно только сражаться» — или — «нельзя же все время пятиться от врага». При молчаливом согласии Гитлера Йодль без тени смущения говорил такое фронтовику, не раз рисковавшему своей жизнью на поле боя.
      Роммель твердо стоял на своем. В рамках планомерной операции в Средиземноморье (в случае ухода немецких войск из Северной Африки) он требовал отказаться от защиты передовых итальянских позиций на Пантеллерии, Лампедузе, а в случае необходимости и на Сицилии. Роммель всячески подталкивал Гитлера к принятию взвешенного и своевременного решения — в русле общего стратегического планирования дальнейшего хода войны промедление грозило катастрофой. Когда последний запас доводов и аргументов был исчерпан, маршал с умоляющей интонацией произнес:
      — Я несколько раз докладывал ОКВ об обострении ситуации в Ливии и Египте, но меня никто не захотел услышать. Мой фюрер, мы должны уйти из Африки и спасти наши лучшие войска. Уцелевшее ядро обеих африканских танковых дивизий и дивизии, дислоцирующиеся сейчас в Италии, возобновят сражение. Тогда мы получим хорошие шансы остановить противника на новой линии фронта: Родос — Крит — Греция — Нижняя Италия — Сицилия.
 

      Гитлер и так едва сдерживал себя, а последние слова Роммеля привели его в ярость. Он оборвал маршала на полуслове и закричал:
      — Обратного хода нет — нужно выстоять. Отказаться от Африки? Об этом не может быть и речи. Я приказываю держаться до последнего. Подождите в приемной — я отдам приказ…
      Наконец, его возбуждение улеглось, и он постепенно пришел в себя. Гитлер сделал несколько шагов в направлении обескураженного и растерянного маршала и произнес:
      — Вы должны меня понять. Если бы зимой 1941/1942 я позволил моим генералам отступить, то линия Восточного фронта проходила бы сейчас намного западнее. Но я остался непреклонен — и последовавший успех подтвердил мою правоту. Я и сейчас никому не позволю уговорить меня. Я буду тверд — и успех в Африке не заставит себя долго ждать. Я смотрю в будущее и вижу больше, чем мои генералы.
      Роммель в смущении покинул кабинет. Он впервые испытал на себе необузданную ярость диктаторской истерии. Он был полностью опустошен и испытывал беспокойство за своих «африканцев», которых только что предал их бесноватый фюрер. Мрачные предчувствия бередили душу и не давали ему успокоиться. Раньше он с иронией относился к титулу «великого вождя всего немецкого народа», которым пропаганда величала Адольфа Гитлера. После безрезультатного визита в Ставку в феврале 1942 года он начал с разочарованием присматриваться к фигуре «великого полководца всех времен». Африканский поход еще больше обострил антипатию, а начиная с этой минуты им овладело чувство всеобъемлющего неприятия диктатора, которое навсегда останется с ним, а в последние месяцы жизни перерастет в неприкрытую враждебность к Гитлеру. Во время этой встречи с фюрером пока еще неосознанно для самого Роммеля завершился один период его жизни и начался новый — время переосмысления и отказа от старых убеждений.
      Несмотря на все прошлые сомнения, упреки и обиды, немецкий генералитет все еще продолжал считать Гитлера экспертом по военным вопросам благодаря победам вермахта в Польше, Франции и России. Червь сомнения продолжал глодать и самого Роммеля: может быть, общее стратегическое положение рейха действительно требует терпеливо выжидать в Африке и даже нести большие потери, истекая кровью, чтобы весь германский фронт получил передышку и воспрянул? Может быть, Гитлер уже рассчитал какие-то политические комбинации, о которых не хотел распространяться, или же имел на руках такие козыри, что хладнокровно соглашался на потерю Африки? Все эти мысли не давали покоя генерал-фельдмаршалу. За свою долгую солдатскую карьеру Роммель привык беспрекословно подчиняться, поэтому даже сейчас он пытался понять фюрера.
      Прямой и честный человек, простой и скромный солдат, он до сих пор жил в ладу со своей совестью и не знал, что такое муки мятежного ищущего духа. Сейчас против своей воли он был ввергнут в конфликт со своим солдатским долгом, совершал насилие над собой, испытывал муки и угрызения совести.
      Пока Роммель дожидался решения фюрера в приемной, в Ставку пришло сообщение от командующего группой армий «Дон» Манштейна. Фельдмаршал сообщал, что при попытке деблокировать окруженную Сталинградскую группировку под давлением превосходящих сил противника и во избежание больших потерь ему пришлось оставить позиции, которые фюрер приказал удерживать до последнего человека и до последнего патрона. И вновь Гитлер забился в истерике, отзвуки урагана бешенства и ярости доносились и до приемной, где все еще продолжал пребывать в тягостных раздумьях Эрвин Роммель. Верховный главнокомандующий неистовствовал, он обвинял своих маршалов в трусости, и в конце концов из кабинета раздались слова:
      — Я никому не могу доверять и ни на кого не могу положиться…
      Уже во второй раз за короткий промежуток времени ошеломленный маршал стал очевидцем непостижимой необузданности диктатора. Если бы кто-нибудь раньше рассказал ему о таком неадекватном поведении фюрера, он посчитал бы это преувеличением и не поверил. Многие генералы, политики, дипломаты и гражданские специалисты испытали на себе эти граничащие с истерией приступы неудержимой ярости диктатора, если высказывали отличное от его точки зрения мнение и уж не дай бог, если пытались его в чем-то переубедить. Посол Шуленбург, представлявший интересы рейха в Москве, тщетно добивался встречи с Гитлером после неудавшегося визита Молотова зимой 1941 года. Шуленбург пытался отговорить Гитлера от конфронтации с Россией, но диктатор даже не принял его. Немецкий военный атташе в Москве, Кестринг, выступал против недооценки Красной Армии и в своем аналитическом докладе дал объективную характеристику советским вооруженным силам. Гитлер подверг его обструкции и заклеймил позором, а Кестринг был вынужден доказывать, что он не «скрытый русофил».
      У ног генерал-фельдмаршала Федора фон Бока с треском разлетелись два стула — Гитлер разбил их в порыве безудержной ярости и в попытке подкрепить свои аргументы.
      Все это выходило за границы здравого смысла, и Роммель пребывал в недоумении: по-прежнему ли Гитлер находится в добром здравии или же проявила себя скрытая до сих пор демоническая сторона сущности диктатора, которая в один прекрасный момент приведет страну к катастрофе. Наверное, можно было найти извинительные мотивы такого поведения, учитывая то потрясение, которое испытал фюрер при известии о неудаче под Сталинградом и отступлении в Африке. Но разве не должен быть выдержанным и ответственным человек, ведущий за собой нацию и держащий руки на пульсе истории…
      Роммель постепенно начинал понимать, что этот человек представляет собой средоточие темных и пагубных для Германии сил.
      Герман Геринг застал погрузившегося в глубокое раздумье Роммеля в приемной. Рейхсмаршал предложил Гитлеру лично отправиться в Рим, провести переговоры с Муссолини и добиться от дуче гарантированного снабжения германских войск, удерживающих позиции в Северной Африке. Роммель знал цену обещаний фашистских лидеров и приблизительно представлял себе, чем закончатся переговоры в Риме, но это был его последний шанс: только таким образом он мог повлиять на развитие ситуации в Африке. Как утопающий за соломинку он ухватился за это предложение Геринга, хотя и не был согласен с решением Гитлера по африканской проблеме. Нечто, во что он верил, погибло в его душе после визита в Ставку.
      В спецпоезде Геринга в Рим поехала и фрау Ром-мель. После войны я встретился с ней, и она рассказала мне о той поездке:
      — На мужа было страшно смотреть — он был потрясен до глубины души. Он все время повторял: «Они не видят опасность — они не хотят ее видеть. Но она надвигается на нас семимильными шагами. Это полная катастрофа». Он никогда не был мнительным или подозрительным человеком, но вы понимаете, что я почувствовала, когда он, запинаясь, произнес: «Давай разговаривать потише. Кто знает, может быть, нас прослушивают». Впервые на нас опустилась зловещая тень гестапо.
 

      Во время поездки из Мюнхена в Рим Герман Геринг обратился к фрау Роммель:
      — Госпожа Роммель, хочу пожаловаться на вашего мужа. Вы не находите, что он стал слишком пессимистичным? Прошу вас, окажите на него влияние!
      Она ответила на эту произнесенную шутливым тоном просьбу:
      — Мой муж пессимист? Нет, этого не может быть! Напротив, он неисправимый оптимист. Достаточно только появиться намеку на что-нибудь хорошее, как он сразу же это замечает. Впрочем, если он ничего не замечает, то сразу же называет вещи своими именами.
      При принятии решений по североафриканскому и средиземноморскому театру военных действий большое влияние на Гитлера оказывал его друг Муссолини. Фюрер верил итальянскому диктатору больше, чем своим генералам и политикам. Геринг был прекрасно осведомлен о тонкостях взаимоотношений двух «вождей», поэтому, желая польстить дуче, во время приема во Дворце дожей без колебания подверг Роммеля унизительному аутодафе. С улыбкой на лице он произнес:
      — Я бы не стал категорически утверждать, что Роммель бросил итальянцев на произвол судьбы…
      Маршал еще не успел осознать оскорбительный смысл этого замечания, как прозвучала подчеркнуто язвительная реплика дуче:
      — Вот об этом мне как раз-таки ничего не известно. Ваше отступление, господин фельдмаршал, было осуществлено… гениально!
      Роммель обстоятельно докладывал рейхсмаршалу об опыте борьбы армии «Африка» с превосходящими силами британских ВВС. Он предостерегал от опасности недооценки американской помощи и подчеркивал необходимость более интенсивного развития отечественной авиационной промышленности. Геринг невозмутимо обронил:
      — Наши самолеты и наши военные летчики — лучшие в мире. Ваши рассказы об авиации противника напоминают мне охотничьи небылицы. А американцы умеют делать только хорошие лезвия для бритья!
      Роммель едва не задохнулся от негодования и резко бросил:
      — Господин рейхсмаршал, я настоятельно рекомендую вам приехать в Африку и понаблюдать за этими пресловутыми «лезвиями». Я бы нисколько не возражал, если бы наши люфтваффе точно так же «брили» бы своих противников!
      Геринг бросил злой взгляд на Роммеля, замолчал и сменил тему разговора. Показательным для реального состояния дел в Италии был конфуз, произошедший на приеме в немецком посольстве. Во время обеда Геринг обратился к фрау Роммель со словами:
      — Госпожа Роммель, могу сказать вам только одно — я не встану из-за этого стола, пока мы окончательно не решим вопрос со снабжением.
      Не лезущая за словом в карман супруга немецкого посла в Италии фон Макензена демонстративно сухо, с легкой иронией и под общий смех присутствующих произнесла:
      — Дорогая фрау Роммель, тогда я дам вам хороший совет: переезжайте на постоянное жительство в Рим!
      Роммель вернулся в Африку измотанным и опустошенным. Теперь он точно знал, какой бесславный конец ждет его армию. Впервые он оказался на грани полного физического истощения — терял сознание и падал в глубокие обмороки (один раз потерял сознание и упал прямо перед штабным автобусом — несколько часов врачи не могли привести его в чувство). Безрезультатная борьба за спасение своей армии в Ставке ускорила его физический и эмоциональный срыв.
      Возникает вопрос: почему Роммель не сделал однозначного вывода в этой ситуации? В тот момент он считал, что обстановка в Ливии и ожидаемый десант американцев в Тунисе не позволяют ему предпринимать шаги, которые могут оказать непредсказуемое воздействие на ход всей войны и изменить стратегический баланс сил в Европе.
      В кругу близких друзей он часто высказывал мнение, что Германия уже миновала свой победный пик и сейчас стремительно катится в бездну поражения. Он продолжал усердно тянуть свою лямку, зная, что никто из военачальников вермахта не имеет достаточного опыта и не сможет заменить его в африканской пустыне. В конце концов, одно его имя внушало врагу не только уважение, но и страх. Когда армия «Африка» начала отступать и отправилась в свой скорбный путь длиной в 3 000 километров, противник боялся атаковать хитрого как лис полководца, а это давало возможность получить небольшую передышку его измученным и потрепанным войскам — передышку, которую Монтгомери вряд ли представил бы менее опасному полководцу. Он честно исполнял свой солдатский долг и все больше становился полководцем, а не стратегом — в горниле сражений африканской пустыни лихой дивизионный командир и удачливый генерал танковых войск давно уже превратился в заботливого отца своих солдат.
      В Африке Роммель узнал важнейшую аксиому современной войны: мужество, героизм и самопожертвование, конечно, продолжают играть большую роль, но сражение выигрывает тот, у кого лучшее обеспечение, снабжение и координирование действий. Верность присяге заставляла его зубами вгрызаться в землю там, где другой бы благоразумно отступил. Но это ни в коем случае не было армейской привычкой к бездумному выполнению приказов — во главу угла Эрвин Роммель всегда ставил жизнь и здоровье вверенных ему солдат. Если что-то еще можно было спасти в Африке, то это мог сделать только Роммель.
      Он никогда не был генералом от политики. Роммель был солдатом, и как все немецкие офицеры прошел суровую школу повиновения и дисциплины — вначале в Германской империи, потом в Веймарской республике и, наконец, в «Третьем рейхе». Он трижды присягал в верности Верховному главнокомандующему вооруженных сил и прекрасно отдавал себе отчет в том, что армия любой страны мира строится на безоговорочном выполнении приказов, даже если они не вполне соответствуют твоим внутренним убеждениям.
      Жизнь, прожитая в армии, не позволяла Роммелю в корне изменить свои привычки и заняться политикой — к этому он был еще не готов. В конце концов, он был не из породы бунтарей, поддающихся минутному порыву и в мгновение ока открещивающихся от всего, что было путеводной звездой в этой жизни. Роммелю требовалось время, чтобы, изменяя себя, изменить окружающий мир. Маршал остался на капитанском мостике получившего пробоину и идущего ко дну корабля, он вернулся в Африку, которая подарила ему великие победы и принесла горькие разочарования.
 
 

      Высадка союзнического десанта на северо-западе Африки стала началом целого ряда операций, предусматривающих возвращение захваченной вермахтом Европы. Операция вторжения в Африку началась одновременно с атакой Монтгомери позиций Роммеля под Эль-Аламейном и была составной частью стратегического плана союзников — великолепным образчиком взаимодействия крупных войсковых соединений. Верховное главнокомандование было не готово к вражеской вылазке и оказалось захваченным врасплох, хотя правительство Виши неоднократно предупреждало немцев о готовящейся операции. Кабинету Петена стало известно о совершенно секретных планах союзников, и он тщетно пытался добиться разрешения на усиление французской группировки в Северной Африке для защиты французских колониальных владений. Из Виши даже пришло предложение включить французские соединения в состав германских экспедиционных войск в Африке для организации совместного отпора «захватчикам». Из надежных источников французы узнали о предполагаемой дате вторжения и утверждали, что оно произойдет не позже 20 ноября. Но ни Гитлер, ни ОКБ не проявили ни малейшей заинтересованности в военно-стратегическом партнерстве с правительством Виши. В Берлине потешались над «чрезмерной подозрительностью» и считали «болтовню о десанте» плодом досужего вымысла впечатлительных французов. Дилетантское отношение к доброкачественной разведывательной информации и поверхностный анализ геополитической ситуации привели к тому, что немецкая сторона не предприняла никаких контрмер, направленных на предотвращение реально существовавшей угрозы. Когда штаб германского ВМФ отправил Йодлю шифровку с сообщением об идущем через Гибралтар курсом на восток крупном конвое союзников, оперативный отдел ОКВ хладнокровно ответил:
      — Мы считаем, что речь идет о попытке деблокировать испытывающий серьезные затруднения со снабжением гарнизон Мальты. Не может быть и речи о высадке десанта в Северной Африке — для этого у американцев и англичан не достаточно ни сил, ни опыта!
      Это была роковая недооценка противника, и уже 8 ноября последовала молниеносная высадка десанта в разных точках североафриканского побережья. Как свидетельствуют документы, союзники проводили операцию быстро, слаженно и не боясь риска. Так, в официальном докладе американский генерал Маршалл доводил до сведения своего генштаба, что «главная сложность заключалась в том, чтобы переправить всю боевую авиацию, имея в своем распоряжении одну-единственную взлетно-посадочную площадку на весь Гибралтар, причем ровно через час она пришла в полную непригодность для дальнейшего использования…». Следует добавить, что в то время германские люфтваффе были уже не в состоянии преодолевать большие расстояния и наносить удары при сильном противодействии вражеских ВВС.
      Первые запоздалые шаги немецкое командование предприняло только 11 ноября. В Риме собрали всех «африканских отпускников», кого удалось разыскать; составили сводный отряд из тридцати человек и под командованием офицера отправили в Бизерту на транспортном «Юнкерсе». Таким способом за первые три дня в Тунис под начало оберста Ледерера переправили 600 солдат и офицеров. Предохранительный отряд получил боевую задачу обеспечить прикрытие с запада: захватить прилегающую территорию, выслать вперед разведывательные взводы и расширить плацдарм для прибывающих из Италии и подтягивающихся с востока немецких частей.
      15 ноября, ровно через неделю после высадки союзнического десанта, генерал Неринг вступил в должность командующего немецкими вооруженными силами в Тунисе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, назначавший Неринга на этот пост, как всегда лучился оптимизмом и во всеуслышание заявлял: