1 мая 1944 года я ехал в Верден через Мец, Гравелот и Дюмон. Эти земли вдоволь напились солдатской крови еще со времен франко-прусской войны прошлого века. Мог ли я предположить тогда, что крепость Верден, ставшая символом стойкости французов в годы 1-й мировой войны и безмолвным свидетелем отчаянных попыток немцев сломать окостеневший академизм позиционного противостояния фронтов и добыть победу в маневренной войне, через каких-то 4 месяца будет мимоходом захвачена восемью американскими танками!
      В мае такое не могло присниться и в страшном сне. Фельдмаршал Роммель с начала Нового года командовал группой армий «Б» и вместе с командующим группой армий «Г», генерал-оберстом Бласковицем, находился в подчинении главнокомандующего группой армий «Запад» генерал-фельдмаршала фон Рундштедта. Генерал-лейтенант Ганс Шпайдель сменил на посту начальника штаба 8-й армии генерала Гаузе, который воевал вместе с Роммелем еще в Африке и недавно вернулся с ним из Верхней Италии. Шпайдель хорошо знал Францию по прошлой кампании, приобрел неоценимый боевой опыт на Восточном фронте и слыл в армии убежденным реалистом и прагматиком. По пути из России во Францию 1 апреля 1944 года Шпайдель побывал в штаб-квартире фюрера в Оберзальцберге. Он убедился в том, что Гитлер по-прежнему не желает смотреть правде в глаза — он тешит себя несбыточными иллюзиями и довольствуется самодовольными прорицаниями. Когда генерал доложил Гитлеру о серьезных потерях в живой силе, нехватке танков и тяжелой артиллерии после ожесточенных схваток в ходе зимней кампании в России и высказался за отступление — тот с видимым нетерпением выслушал его и раздраженно произнес:
      — Вы видите только часть проблемы и не можете объять ее целиком. Я повторяю вам — скоро все изменится. Регион Днестра останется немецким!
      В редкие паузы фонтанирующего красноречия фюрера в разговор неназойливо встревал Кейтель со своим неизменным:
      — Истинно так, мой фюрер, истинно так…
      Эта сцена лишний раз доказала генералу Шпайделю, как не правы те, кто считает, будто бы Гитлера не достаточно подробно информируют о происходящем люди из его ближайшего окружения — Кейтель и Йодль — и якобы из-за этого он принимает не всегда верные решения. Гитлер всегда был в курсе всех событий на театрах военных действий, потому что каждый главнокомандующий группой армий и все командующие армиями регулярно докладывали в Ставке о состоянии дел на вверенных им участках фронта. А многие из них пострадали за прямоту и честность и были сняты с должности лично Адольфом Гитлером. Гитлер раскритиковал точку зрения Шпайделя, хотя ближайшие же события на Восточном фронте засвидетельствовали стопроцентную достоверность мрачных прогнозов генерала.
      Союзники торопились с открытием Второго фронта в Нормандии, и Гитлер не преминул поделиться своими соображениями по поводу германских перспектив на Западном фронте:
      — Вторжение вполне может состояться, но совершенно не обязательно, что оно на самом деле состоится! Если союзники окончательно потеряют разум и высадятся во Франции, я пришлю вам достаточно танковых дивизий, чтобы нанести врагу решительное поражение. Я брошу в бой новые истребители — не меньше тысячи боевых машин. Я уже отдал приказ усилить флотилии нашего подводного флота. Так или иначе, но захватчик будет наголову разбит.
      Приблизительно в таком же духе высказался Йодль. В доверительной манере он сообщил Шпайделю, что Роммель «подцепил в Африке странный вирус прежде совершенно не свойственного ему пессимизма», и как будущий начальник его штаба генерал должен «приободрить упавшего духом командира». Йодль, который так и не сподобился своими глазами увидеть пресловутый Атлантический вал, считал еще не начавшуюся «операцию вторжения» уже выигранной — Кейтель был такого же мнения! Гитлер и Йодль были уверены в том, что пропагандистский прессинг Геббельса по поводу «неслыханной мощи Атлантического вала» уже ввел противника в заблуждение так же, как министр пропаганды уже один раз запугал мировое сообщество неприступностью Западного вала во время кризиса 1939 года. Гитлер и Йодль очень много и с преувеличенным энтузиазмом говорили об оружии возмездия — крылатых и баллистических ракетах «Фау». Гитлер даже утверждал, что «это оружие повернет ход войны вспять, а боевое применение ракет должно иметь такие разрушительные последствия для Великобритании, что Черчилль сам запросит пощады и приползет на коленях с мольбами о мире». С помощью «Фау» Гитлер и ОКВ предполагали обстреливать не только базы снабжения в самой метрополии, но и опробовать новое оружие в ходе отражения союзнического вторжения в проливе Ла-Манш.
      При вступлении в новую должность Шпайдель получил от своего предшественника генерала Гаузе исчерпывающую информацию о том, что Роммель считает войну проигранной, и вторжение будет развиваться по опробованному в Сицилии, Салерно и Неттуно сценарию: абсолютное господство в воздухе, многократное превосходство по танкам и артиллерии и эффективная поддержка с моря. Маршал поручил генералу Гаузе поразмыслить над проблемой: каким образом можно завершить войну на западе до всегерманского коллапса?
 

      5 мая я выехал из Парижа в располагавшееся в нижнем течении Сены местечко Ла-Рош-Гюйон. Здесь в старинном родовом гнезде герцогов Ларошфуко, утопавшем в молочной белизне цветущих садов, находилась штаб-квартира генерал-фельдмаршала Роммеля. Маршал принял меня в огромном кабинете. За годы африканской кампании я привык видеть его в примитивной и даже убогой обстановке, поэтому на меня произвел незабываемое впечатление разительный контраст между богатыми интерьерами замка и запечатлевшимися в памяти картинами походного быта — Роммель в продуваемой всеми ветрами палатке, Роммель в открытом штабном вездеходе посреди пустыни, Роммель на передвижном КП… Видимо, неприкрытое удивление легко читалось в моих глазах. Роммель как-то по-домашнему улыбнулся и произнес:
      — Несколько уютнее, чем под Тобруком или Эль-Ала-мейном. Вы не находите?
      — Так точно, герр фельдмаршал. Но думаю, что забот от этого не убавилось.
      — Да, да, вы правы…
      Мой взгляд скользнул по гигантским гобеленам и задержался на впечатляющем своими размерами письменном столе — сидя за этим столом, Людовик XIV одним росчерком пера отменил Нантский эдикт, а вместе с ним и все причитающиеся гугенотам привилегии…
      Потом мы подошли к высоким стрельчатым окнам кабинета. Под ногами весело возилась четвероногая любимица маршала — собака неопределенной породы по кличке Эльбо — а мы молча любовались открывшимся видом живописной излучины Сены между Верноном и Мантом. Это была ликующая симфония весны — буйство красок, тончайший букет ароматов полевых цветов, уже созревающих вишен и цветущей жимолости. Река величественно несла свои воды мимо скалистых обрывов правобережья и исчезала среди зеленых лугов, полей и садов бескрайней долины. С террасы под окнами замка поднимался тягучий пьянящий дух от изнемогавших под лучами полуденного солнца кроваво-красных роз. Веселый бог Пан шествовал по благословенной земле, «La douce France!» . К маленькой лохматой Эльбо присоединилась крупная породистая охотничья собака — неизменная спутница маршала во время частых прогулок по окрестностям замка. Я только было собрался произнести что-нибудь соответствующее торжественности момента, как раздались простые и проникновенные слова маршала:
      — Как я люблю эту страну…
      Потом он энергично потряс головой, как бы отрешаясь от умиротворяющей гармонии окружающего мира, провел руками по сразу ставшему жестким лицу, резко повернулся ко мне и спросил:
      — Как все происходило в Италии?
      Я рассказал маршалу о боях под Кассино и о сражении за плацдарм Неттуно, обо все возрастающем превосходстве союзнических ВВС и о «дорогах смерти», в которые вражеские штурмовики превратили все коммуникации, ведущие к итальянскому фронту. Я долго говорил о массированном применении бомбардировочной авиации при взламывании наших позиций, о деморализующем воздействии дальнобойной корабельной артиллерии противника в боях под Анцио и об обескураживающих «новинках» инженерных и десантных средств союзников, применявшихся в битве за плацдарм. Маршал внимательно слушал о граде бомб, гранат и снарядов под Кассино и об изрытом воронками поле боя, напомнившем мне 1-ю мировую войну. Очень многие в Италии задавали себе один вопрос — как же мы справимся с ожидаемым вторжением на Западе, если не можем ликвидировать сравнительно небольшой плацдарм в Неттуно?
      С каждой минутой лицо маршала становилось все мрачнее. Наконец, он не выдержал и воскликнул:
      — Я же говорил фюреру о том, что в Южной Италии прольется немало крови. Если бы мы сразу отошли к Флоренции, а потом закрепились в Северных Апеннинах перед долиной По, только тогда можно было остановить отступление и спасти фронт. Это нужно было сделать полгода тому назад, если еще не раньше.
      После некоторой паузы я спросил у него, как обстоят дела с Атлантическим валом. Тут он окончательно помрачнел и произнес:
      — С Атлантическим валом? Для начала — это не совсем «вал»! Судите сами — по-настоящему мощные укрепления построены только вдоль Английского канала. Но здесь они и не собираются высаживать десант. Когда я только приехал и отправился в первую инспекционную поездку, я испытал потрясение от того, как ничтожно мало было на самом деле здесь сделано. Несколько крупных фортификационных сооружений — да, это есть, но в целом — это самая заурядная система линейных укреплений без эшелонирования в глубину оборонительных порядков. Все опорные укрепления разнятся по силе и располагаются на большом расстоянии друг от друга, преимущественно в устье реки и в естественных гаванях так, что не может быть и речи о перекрывании секторов и огневом взаимодействии дотов и дзотов. На незащищенных пространствах между ними нет абсолютно ничего! Только несколько открытых позиций береговой артиллерии, которые будут уничтожены первым же бомбовым ударом. Так что я не строю никаких иллюзий по поводу наших ближайших перспектив. Если мы не используем единственный шанс и не опрокинем противника в первые же несколько часов после высадки, когда он согласно теории всегда бывает слаб, и позволим ему захватить плацдарм, значит потерпим поражение, а вместе с ним безоговорочно проиграем и всю кампанию.
      Да вы и сами увидите состояние наших дел на побережье во время поездок. Обратите внимание на то, что происходит под Каном в низовьях Орна: я вынужден снимать с позиций боевые дивизии и переквалифицировать их в бригады землекопов и строителей. Везде, где только можно, мне приходится импровизировать, чтобы хоть чуть-чуть «заштопать дыры» и эшелонировать оборону — минируем проходы на танкоопасных направлениях, строим заграждения из колючей проволоки, устанавливаем надолбы и противотанковые «ежи»… Одним словом, проводим противодесантные мероприятия и запасли несколько малоприятных сюрпризов для союзников. Но, увы, это не вал! То, что мы имеем, нельзя назвать «неприступным валом», уж поверьте моему опыту…
      Но самое страшное, что я ничего не знаю о противнике. Как вам это понравится: с января мне удалось получить один-единственный аэрофотоснимок британских портов. Не удивляйтесь, но к моему величайшему разочарованию, нам приходится довольствоваться противоречащими друг другу донесениями агентов. Но я знаю, я чувствую, что враг на подходе! Вспомните Тобрук: я знал, что все задуманное удастся осуществить и сработают все мои уловки. А через несколько месяцев под Эль-Аламейном я не сомневался, что битва за Африку проиграна — я чувствовал это. Если вы спросите, что подсказывает мне мой внутренний голос сейчас, отвечу — ничего хорошего…
      Мы продолжали стоять у окна с видом на долину. Стояла неимоверная жара. Внизу под нами развалились на террасе обе собаки Роммеля. Они лениво нежились на солнце и беспокойно поглядывали в нашу сторону, когда хозяин слишком уж повышал голос. Маршал сделал короткий шаг в мою сторону и взволнованно спросил:
      — Кох, вы отдаете себе отчет в том, какой будет воздушная обстановка, когда закружится вся эта карусель? Это будет не просто превосходство и даже не подавляющее превосходство — в небе над Францией нам предстоит пережить тотальное господство ВВС противника. Мне доложили, что во Франции примерно 800 наших самолетов, во всяком случае именно такую цифру назвал главнокомандующий люфтваффе Шперле. Вроде бы будет переброшено еще сколько-то эскадрилий. Скажу вам откровенно: поверю в это только тогда, когда своими глазами увижу пролетающие над этим замком истребители люфтваффе! Одному Богу известно, сколько же самолетов из этих 800 на самом деле готовы к бою. Ну, а численность воздушного флота противника составляет 25 000 машин, из которых 12 000 могут быть немедленно брошены в бой! Есть чему ужаснуться, только к началу операции это соотношение сил еще больше изменится не в нашу пользу.
      Хотя боевой дух армии по-прежнему выше всяческих похвал, единственное, что мы в состоянии сделать, — это уповать на чудо и на импровизацию. Если бы я оказался здесь годом раньше! На побережье следовало бы уже давно построить небольшие цементные заводы и наладить производство боеприпасов в связи с все ухудшающимся снабжением из рейха. Во всем ощущается острая нехватка, а в первую очередь, не хватает единого руководящего центра на Западном фронте. Я твердо убежден в том, что мы должны контратаковать противника во время высадки. Это означает, что танки должны быть выдвинуты как можно ближе к берегу и сосредоточены на предполагаемом направлении главного удара союзников. Если они будут занимать позицию вдали от переднего края обороны, англо-американские ВВС не дадут нам возможности нанести удар. Если это сражение и можно выиграть, то только на побережье. Независимо от места высадки ОКВ планирует дать танковое сражение под Реймсом или Парижем. Общее руководство на Западе осуществляется из рук вон плохо — у нас руководят все, кому не лень, хотя очевидно, что командование тремя родами войск вермахта должно быть возложено на одного человека. Преимущество наших противников состоит уже в том, что Эйзенхауэру подчинены все задействованные в операции вторжения силы. Я запросил ОКВ о возможности подчинения мне в зоне ответственности группы армий «Б» абсолютно всех войсковых соединений, включая люфтваффе, флот, армию, резервы ОКВ или ОТ .
      Я с нетерпением жду реакции сверху… (ОКБ ответило резким отказом на этот запрос Роммеля.)
      На суше нам будут противостоять 65 дивизий Эйзенхауэра. Все, без исключения, сухопутные части моторизованы. У нас 8 танковых бригад, частично находящихся в процессе доукомплектования, и две дюжины пехотных дивизий. Если бы у нас были в запасе хотя бы два месяца, наше положение выглядело бы не таким безнадежным. Возможно, сюда действительно перебросили бы обещанные дивизии и авиацию.
      Я прекрасно знаю истинную прочность оборонительных порядков Атлантического вала. Она везде различна. Противнику не составит труда найти уязвимые места в нашей обороне, тут же взломать ее, просочиться в тыл и со спины ударить по наилучшим образом защищенным участкам. Нам нужно выиграть время, поэтому мы должны действовать так, как если бы Атлантический вал был на самом деле так неприступен, как утверждает ведомство доктора Геббельса. Может быть, Эйзенхауэр и даст мне время, необходимое для укрепление «вала». На войне можно и даже нужно блефовать, но это имеет смысл, если в конечном итоге ты, как в той сказке, достаешь «дубинку из мешка».
      Роммель замолчал, а я попытался осмыслить услышанное. Потом он поинтересовался новостями из фатерланда. Я рассказал о раздуваемом средствами массовой информации ажиотаже по поводу ракет «Фау» — «безошибочно бьющего в цель чудо-оружия» и связанных с ними надежд на скорейший перелом в ходе войны. В целом общественность не сомневается в благоприятном исходе сражения на Западе. Маршал ответил, что «сделает все от него зависящее, но, к сожалению, он не всемогущ, и в создавшемся положении уже ничего нельзя изменить». Мы поговорили о французской кампании 1940 года и о тех фундаментальных изменениях, которые претерпело военное положение Германии за последние четыре года. Неожиданно Роммель произнес:
      — Если бы только Гитлер не развязал войну против России. Это была его серьезнейшая военно-политическая ошибка. Сегодня эта война уже давно перешагнула свой экватор. Я надеюсь, что нам все же удастся выбраться из нее с честью и хотя бы частично целыми!
      Преисполненный самых мрачных предчувствий и мыслей, я покидал построенный на века на вершине отвесного холма замок маршала. Под немецкими сапогами горела земля. Мы вдруг оказались у подножья пробудившегося после спячки вулкана, содрогающегося в безудержном гневе и вот-вот готового излить на нас раскаленную лаву своей клокочущей ярости. После разговора с маршалом что-то во мне надломилось, и я с ужасом осознал, что мы, немцы, больше не властвуем над своей судьбой — нас влечет за собой злой рок событий.
      Тем временем Геббельс обрушил «шквал пропагандистского огня» на общественность! В течение мая средства массовой информации опубликовали ряд журналистских статей «об абсолютной неприступности Атлантического вала и оружии неслыханной мощи, которое будет применено в случае вторжения». На этот раз титанические усилия Роммеля выиграть время для усиления и реконструкции укреплений вполне совпали с попытками министерства пропаганды как всегда выдать желаемое за действительное и дезинформировать врага. Однако все эти усилия были тщетными, поскольку воздушная разведка противника работала как часы и Эйзенхауэр прекрасно представлял себе истинную мощь «пропагандистского вала».
      Роммель находился в сложной ситуации. Для стороннего наблюдателя он оставался прежним энергичным и талантливым руководителем — маршал дневал и ночевал на позициях и предпринимал героические усилия по повышению мощи оборонительных сооружений Атлантического вала. Ему на самом деле удалось решительно изменить положение и добиться того, что только ему и было по плечу. Но за попытками удержать врага как можно дальше от границ Франции скрывалось нечто большее, чем естественное желание выиграть предстоящее сражение — Роммель искал пути спасения своего Отечества иными способами. При этом для него было само собой разумеющимся, что можно будет уверенно чувствовать себя за столом переговоров с союзниками только в том случае, если, во-первых, будет окончательно решена проблема ограничения или свержения власти Гитлера; во-вторых, запланированное вторжение и практически гарантированная англо-американским войскам победа в битве за Францию еще не успеют состояться, и Германия не окажется в унизительной и униженной роли побежденного. Такая позиция ни в коем случае не являлась вопросом принципа или ложно истолкованного понимания солдатского долга — это были требования реальной немецкой политики. Это были дни сомнений и глубоких переживаний: страстная жажда деятельности вступала в конфликт с внутренними колебаниями по поводу уже принятого решения. Роммелю, возможно, и хотелось бы поверить в «пророческий гений фюрера и оружие возмездия», но он уже не мог заглушить тревожным набатом звучащий в его душе призыв.
 

      Штрёлин, исполнявший обязанности обер-бургомистра Штутгарта, относился к числу тех людей, которые оказали решающее воздействие на генерал-фельдмаршала в 1944 году. Роммель был знаком с ним еще со времен 1-й мировой войны. В 1943 году Штрёлин отправил меморандум на имя министра иностранных дел фон Риббентропа, который произвел тогда большое впечатление на Роммеля. Содержание меморандума полностью соответствовало убеждениям и намерениям маршала: коррекция внутренней и внешней политики, прекращение оголтелой военной пропаганды, восстановление попранных правовых норм, отказ от гонений за религиозные убеждения и прекращение бесчеловечного преследования евреев. После предварительной консультации с доктором Герделером в начале года бургомистр Штрёлин и бывший обер-полицмейстер Штутгарта Хаан решили привлечь Роммеля к антиправительственному заговору.