Если у автора спросят, какую черту конкисты он считает самой удивительной, то он не станет долго размышлять, хотя его незамедлительный ответ, возможно, вызовет недоумение. Эта черта — легализм, то есть озабоченность короны законностью своей политики в Новом Свете, стремление сделать так, чтобы все было честь по чести, чтобы комар носа не подточил. Похоже, ни одна империя в расцвете могущества так не комплексовала по поводу прав на колониальные владения и законности своих действий, не уделяла столько внимания вопросам политической и общечеловеческой морали, так не загружала работой теологов и юристов.
      Католические короли продали в рабство индейцев, которых Колумб привез из второй экспедиции, — но буквально на следующий день озаботились насчет моральности этого поступка и переадресовали свои сомнения многомудрым теологам и юристам; те посовещались и дали ответ: нет, незаконно вы поступили, ваши высочества; тогда короли выкупили индейцев из рабства и за свой счет отправили назад на Эспаньолу. Этот факт свидетельствует о колоссальных сдвигах в правовом сознании, возвестивших наступление новой эпохи в истории человечества.
      Стремление к законности подчас доходило до абсурда. Когда Мексика уже пятнадцать лет была под властью испанцев, вице-король Антонио де Мендоса собрал индейских касиков и попросил их в очередной раз признать себя вассалами Карла V. И это еще не все: в 1605 г. испанские колониальные власти разыскали наследников императора ацтеков Моктесумы и предложили им подписать отказ от всех своих прав и притязаний на Мексику, взамен чего им была обещана рента; — эти деньги исправно выплачивались вплоть до 1820 г., когда Мексика обрела независимость.
      Легализм испанских монархов, помимо всего прочего, имел и чисто материальное воплощение, чему не нарадуются историки. Речь идет об охватившей все испанское общество, сверху донизу, какой-то прямо болезненной страсти к бумагомаранию; и это обстоятельство, по мнению автора, достойно фигурировать наряду с прочими знаменательными событиями поворотного двадцатилетия конца XV — начала XVI в., изменившего судьбу страны. Причины этого новшества можно усмотреть прежде всего в становлении абсолютизма с его саморазмножающимся бюрократическим аппаратом и чиновничеством, но также и в знамении духа нового времени, крепнущем чувстве историзма, когда человек осознал себя плывущим в потоке времени и захотел оставить след в памяти потомства. Именно в ту эпоху в сознании европейца утвердилось само понятие «документ». Еще веком раньше для выполнения обязательства часто достаточно было устного слова — данного публично или даже наедине (у испанцев существовала традиция т. н. pleito homenaje, устной клятвы в верности, когда договоры заключались рукопожатием); а теперь договаривающиеся стороны всякое слово, всякое обязательство непременно стремятся закрепить на бумаге. Это что — девальвация устного слова? Скорее, это осознание непреложности и долговечности слова письменного, которое обретает официальный характер и сохранится на века. Как бы там ни было, в результате империя производила горы бумаг, переполнявшие архивы.
      Порождением духа нового времени стал и легализм — он-то в первую очередь и заставлял всякий пустяк фиксировать на бумаге. И все же, читая испанские документы той поры, невозможно отделаться от впечатления, что ко всему этому добавлялось еще что-то, трудноуловимое, как будто авторы тех документов получали неизъяснимое наслаждение от самого процесса заполнения бумаги закорючками букв и старались всячески растянуть его. Действительно, документы той поры отличались таким непомерным многословием, что к их смыслу подчас приходится продираться, как через сельву. Возможно, то был побочный эффект «культурной революции», связанной с распространением книги.
       Обложка знаменитой обличительной книги Бартоломе де Лас Касаса «Кратчайшее сообщение о разрушении Индий»
 
      Вспыхнувшая в национальном масштабе страсть к бумаготворчеству имела положительным следствием тот факт, что испанское завоевание Америки стало первым в истории человечества масштабным историческим событием, столь основательно и подробно документированным. Издавались бесчисленные королевские ордонансы (распоряжения) и законы; колониальные чиновники посылали в метрополию каравеллы бумаг; всякая экспедиция требовала договора с властями, где подробнейшим образом оговаривалась каждая мелочь; командующим предписывалось вести дневник и ежедневно зачитывать его перед подчиненными, дабы они вносили свои коррективы; свои записи вели королевские чиновники, приставленные к войску; генерал-капитаны посылали королю письма и реляции с отчетом о ходе и результатах экспедиций; простые участники походов тоже в охотку брались за перо; а вдобавок к тому любознательные хронисты все вызнавали, обо всем расспрашивали и без устали писали свои многотомные сочинения.
      Легалистская установка монархии была в полной мере воспринята конкистадорами и во многом определила стиль их мышления и поведения. Впрочем, речь по большей части идет о формализме. А формалистами конкистадоры были преотменными — они нутром почуяли дух нового времени. Что бы ни делалось, — главное подстраховаться, задокументировать и легализовать свои действия, ведь недоброжелателей вокруг — пруд пруди. Но это все равно не спасало от потока кляуз. Индейских правителей сначала надо заставить признать себя вассалами короля — неважно, что они понятия не имеют, кто это такой и чего от них хотят. Если правителя надо взять в заложники или казнить — под это подведут юридическую базу и все будет запротоколировано при свидетелях. Устраивается резня индейцев — командующий изведет горы бумаги, дабы доказать, что индейцы злоумышляли или напали первыми, и война была «справедливой». Идет грабеж — в реестр вносится каждая золотая бусинка. Вся полнота ответственности, как говорилось, лежит на генерал-капитане, но тот при любом возможном случае старается представить свое решение принятым как бы коллективно, а еще лучше — под давлением большинства.
      Показательный пример: Гонсало Писарро послал отряд Орельяны на поиски провизии для войска, и по быстрому течению лодки сплавились на восемьсот километров вниз по реке. Любому понятно: возвратиться назад невозможно. И тогда Орельяна разыгрывает спектакль: он, дескать, рвется назад, но вынужден уступить давлению большинства. Мало того, он просит спутников составить бумагу под названием «Требование», где говорится, что его заставили плыть дальше; и этот документ, дошедший до наших дней, он пронес, как самое дорогое, через все ужасы многомесячного пути по реке Амазонке. Даже мятежники Гонсало Писарро и Лопе де Агирре, поднимая восстание, пишут письма королю — это тоже форма легализации своих действий.
      На формализм конкистадоров указывает и то обстоятельство, что нутром они смертельно ненавидели законников и постоянно жаловались на них королю. Слова из письма Бальбоа королю — это вопль души всех конкистадоров: «Христом богом умоляю Вас не посылать сюда бакалавров и лиценциатов, кроме тех, кто имеет сии степени в области медицины… ибо все они — сущие дьяволы и жизнь ведут дьяволу под стать. Мало того, что они отъявленные негодяи, так они еще непрестанно мутят воду и наносят неисчислимый вред своими бесконечными интригами, жалобами и расследованиями».
      Но вернемся к первоначалу — к тем временам, когда зарождается теория конкисты. А зародилась она фактически с открытием Нового Света, когда перед Европой, а прежде всего перед испанской короной, встал ряд моральных, религиозных и политических вопросов. Прежде всего о туземцах: кто они и как к ним относиться? Они — потомки одного из колен израилевых? А может, полулюди-полузвери? Надо ли их обращать в христианство и причащать? Можно ли их учить? Следует ли короне признать их своими подданными? Дозволено ли продавать их в рабство? Другой ряд вопросов (век спустя они покажутся смешными) касается туземных земель. Имеют ли испанцы право брать эти территории в свое владение? Имеют ли право лишать власти туземных правителей? Или речь может идти только о христианизации?
      Некоторые ответы на эти вопросы были даны в папской булле, выпущенной 4 мая 1493 г., то есть буквально через полтора месяца после триумфального возвращения Колумба из первой экспедиции. Прозорливые испанские монархи сразу поспешили узаконить открытия Колумба и обратились к папе, предвидя распри с Португалией, которая тоже пробивалась в Азию, только кружным путем. Что касается назревавшего политического конфликта, то папа Александр IV предложил поистине соломоново решение: провел меридиан от полюса до полюса в ста лигах к западу от островов Зеленого Мыса и сказал: пусть испанцы открывают земли к западу от этого меридиана, а португальцы — к востоку. Поскольку Земля кругла, это решение лишь отодвигало столкновение колониальных держав. Через каких-то три десятка лет они действительно встретятся в Индонезии и на Филиппинах.
      Впрочем, их нежданная встреча случилась намного раньше и притом в Америке. В ходе политических переговоров между Испанией и Португалией в июне 1494 г. был подписан Тордесильясский договор, согласно которому демаркационную линию отодвинули на триста лиг к западу от островов Зеленого Мыса. Если бы испанцы имели хоть какое-то представление о том, что их там ждет на западе, — ни за что бы не пошли на эту уступку. Потому как восточный выступ Южноамериканского материка подло высунулся за демаркационную линию, и надо же было такому случиться, что именно на этот выступ случайно занесло в 1500 г. португальца Алвариша Кабрала — в результате Бразилия и стала португальским владением. Но это уже другая история.
      А для истории и теории конкисты решающее значение имели прочие заявления папской буллы. В ее первых же строках сразу ясно указана главная цель свершенных и грядущих открытий — христианизация: «Среди прочих деяний, угодных всемогущему Господу и желанных сердцу нашему, наибольшее значение в наше время имеет возвеличение католической веры и христианской религии и ее укрепление и распространение ради спасения душ и ради смирения и обращения в эту веру варварских народов». Далее, говоря об открытиях Колумба, папа дает столь же ясный ответ в отношении индейцев: «И, судя по сообщениям Ваших посланцев, люди, обитающие на упомянутых островах, верят в единого Бога-творца, сущего в небесах, и кажутся достаточно способными к обращению в католическую веру и к усвоению добрых обычаев, и имеется надежда, что если они будут наставлены в вере, то имя Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа легко проникнет в пределы названных земель и островов».
      Итак, де факто индейцы были признаны людьми и как таковые получали право спасти свои души в лоне христианства, что, в свою очередь, налагало на испанскую корону обязанность вести их к этому. И действительно, папа приказал испанским монархам послать на новооткрытые земли «людей добрых, богобоязненных, сведущих, ученых и опытных, дабы они наставляли упомянутых обитателей и жителей в католической вере и обучали их добрым обычаям…».
      Следующий важный момент папской буллы 1493 г. касается политических прав Испании владеть новооткрытыми землями. Историки спорят, действительно ли папа имел в виду политическую власть Испании или он говорил лишь о христианизации. Но строки буллы, похоже, не оставляют места для разночтений: «Даруем в вечное владение, уступаем и предоставляем Вам и Вашим потомкам все острова и материки, найденные и те, которые будут найдены, открытые и те, которые будут открыты, к западу и к югу от линии, проведенной и установленной от арктического полюса, то есть севера, до антарктического полюса, то есть юга…». И подтверждает этот дар оговоренный строжайший запрет кому бы то ни было под угрозой отлучения появляться там «без специального на то разрешения, данного Вами или Вашими наследниками и потомками». Во всяком случае, испанские монархи поняли слова буллы вполне в определенном смысле, и когда европейские соседи начинали нервничать по поводу необозримых испанских владений за океаном, им тут же указывали на «папский дар».
       Индейский праздник
 
      Итак, какие-то важные акценты булла сразу расставила по своим местам и во многом изначально предопределила политику Испании в Новом Свете. Объявив туземцев людьми, способными воспринять слово Божие, а евангелизацию — главной целью и оправданием испанской власти, папа настроил испанских монархов на всесторонний контакт с индейцем, достойным войти в лоно западноевропейской цивилизации, что, в конечном счете, и привело к формированию метисных латиноамериканских этносов. И корона уже никогда не отступала от этой линии. Важно отметить, что гуманная — не побоимся этого слова — политика испанских монархов по отношению к индейцам установилась задолго до того, как развернулась дискуссия среди юристов и теологов, о чем речь пойдет ниже.
      В связи с этим не лишним будет упомянуть завещание королевы Изабеллы, умершей в 1504 г. Его заключительная часть посвящена, как ныне сказали бы, «индейскому вопросу». Сославшись на папский дар, королева утверждает, что принят он был единственно с целью христианизации индейцев, и далее обращается к своим наследникам с такими словами: «Слезно умоляю короля, господина моего, и обязываю принцессу, мою дочь, и принца, ее сына, поступать, как им велено, руководствоваться этой главной целью и приложить всевозможное старание для ее достижения; и наказываю им не допускать, чтобы туземцы, обитатели вышеупомянутых Индий, уже покоренные и те, что будут покорены, ни в чем не терпели притеснения, ни в личной свободе, ни в имуществе своем; напротив, приказываю обращаться с ними хорошо и по справедливости, а ежели они в чем понесут убыток, то пусть он будет им возмещен, дабы ничто не противоречило словам апостольского дара, ниспосланного нам».

      Не будем тешиться иллюзиями. Между добрыми намерениями и их воплощением пролегал океан, и на его американских берегах хорошие законы часто оставались на бумаге, что и вынуждало испанских монархов по несколько раз повторять уже утвержденные законы и принимать новые. По этому поводу замечательно высказался конкистадор Себастьян де Белалькасар: «Закон требует подчинения, но не исполнения». Ему же принадлежит еще одна знаменитая сентенция: «Бог на небе, король далеко, а здесь я хозяин». И хозяйничали конкистадоры как им вздумается, особенно первые три десятка лет после открытия Америки.
      Идея Колумба продавать туземцев в рабство, как упоминалось, сразу же была отвергнута (юридически же рабство будет запрещено в 1512 г.). Но при этом испанские монархи оставили лазейку, разрешив обращать в рабство злостных индейцев-людоедов и тех, кто оказывал ожесточенное сопротивление испанцам. И в эту лазейку скопом ринулись все конкистадоры и колонисты, да с таким напором, что повалили весь забор. Они устраивали рейды за рабами и хватали всех подряд. Действительно, ну кто докажет, что эти вот полсотни индейцев, пригнанные на продажу, не пробовали человечины? Кто докажет, что они не оказывали ожесточенного сопротивления? Во всяком случае, сами индейцы, не знавшие испанского языка, постоять за себя не могли. Фактически колониальная экономика с самого начала была основана на рабовладении и, видимо, никакой иной в то время и при тех обстоятельствах она быть не могла.
      Уже к 1500 г. на Антильских островах прочно установился очень близкий к рабовладению экономический институт энкомьенды (от испанского глагола «encomendar» — «поручать», «доверять») или репартимьенто (от глагола «repartir» — «распределять»). Энкомьенда возникла еще в эпоху Реконкисты как своего рода феодальный договор: свободные жители какого-то приграничного района добровольно шли в услужение феодалу и платили ему подати работой и продуктами, а тот взамен защищал их от набегов мавров. В Новом Свете о добровольности речи не шло: конкистадор, в зависимости от степени его заслуг в завоевательной компании, получал какую-то территорию и сколько-то индейцев в услужение, чьего согласия никто не спрашивал (отсюда второе название американской энкомьенды: «репартимьенто» — распределение).
      Официально энкомьенда считалась своего рода протекторатом над индейцами, которых заботливый патрон должен был отвращать от дурных обычаев и приобщать к ценностям христианской цивилизации. И он же обязан был защищать «подведомственных» ему индейцев от набегов их соотечественников, еще не приобщенных к цивилизованной жизни. Важно подчеркнуть: в строгом юридическом смысле энкомендеро не являлся владельцем бывших индейских земель, и тем более не имел никаких прав распоряжаться индейцами. Эти юридические тонкости, однако, никого не волновали: конкистадоры чувствовали себя полноправными хозяевами земель, а индейцев считали рабами. Тяжелый труд, жестокое обращение, эпидемии европейских болезней в считанные годы опустошили энкомьенды Эспаньолы и близлежащих островов и привели к нехватке рабочей силы; и тогда испанцы стали устраивать экспедиции за рабами на другие Антильские острова. В одной из таких экспедиций они добрались до Юкатана и принесли известия о цивилизации майя.
       Победители и побежденные: индейцы вынуждены работать на новых господ. Рисунок из индейского кодекса
 
      Надо признать, что испанские монархи не сильно заблуждались насчет реального положения дел в колониях и в 1502 г. попытались запретить энкомьенду. Однако добрые намерения — одно, а реальность — совсем другое, и в декабре 1503 г. указ был отменен. В 1509 г. корона предприняла новую атаку на энкомьенду, приняв указ о сокращении срока службы индейцев на хозяина с пожизненного до двух лет. И эта инициатива также с треском провалилась.
      В то время о золотых городах Нового Света никто еще не слышал, и энкомьенда была единственным, что могло привлечь колонистов. Да и впоследствии она оставалась самым реальным, самым основательным приобретением конкистадора, ведь даже в удачных экспедициях при дележе добычи простые пехотинцы получали крохи. Но дело не только в этом. Можно сколько угодно и вполне справедливо клеймить варварский и эксплуататорский институт энкомьенды, но, по здравом размышлении, все равно придется признать, что в условиях Америки, особенно материковой, он был самым эффективным средством колонизации.
      Действительно, с одной стороны, энкомьенда стала мирной формой завоевания дикого враждебного пространства и за пределами городских поселений становилась оплотом оседлости; с другой стороны, что не менее важно, она привязывала конкистадора к завоеванной земле, превращала его из бродяги, искателя приключений в оседлого жителя и обращала его взор с мифических богатств на те, что лежали у него под ногами. Это прекрасно понимали колониальные власти, издавшие в 1514 г. указ о том, что каждый, получивший энкомьенду, обязан в течение двух лет выстроить каменный дом, а если не сделает этого, то будет лишен индейцев. Идея понятна: каменный дом — это не наспех сложенная хибара, хозяин которой сегодня здесь, а завтра там. Каменный дом прочно врастет в землю и врастит в землю хозяина: так шаг за шагом будет одомашниваться дикое пространство.
 
      Никто из тех, кто в тот день 1511 года пришел на мессу в кафедральный собор города Санто-Доминго, не мог и предположить, что это будничное богослужение громким эхом отзовется в Испании и породит первый свод законов Индий. На кафедру взошел доминиканец Антонио де Монтесинос — и неслыханные доселе слова полились из уст его. «Аз есмь глас Христа, вопиющий в пустыне сего острова, — гневно возгласил проповедник. — И глас сей вещает вам, что живете вы в смертном грехе и умрете в оном, доколе не перестанете жестоко тиранить сих невинных туземцев… Или они не люди? Или у них нет разумения?» Он яростно клеймил энкомендеро, бессовестно пользующихся плодами чужого труда, жестокое обращение с туземцами, работорговлю и охотничьи рейды за рабами, захватнические войны, неприкрытый грабеж туземцев, разнузданное сожительство с индейскими женщинами…
      Одним из слушателей Монтесиноса был Бартоломе де Лас Касас, в то время священник, который имел собственную энкомьенду и, подобно прочим, относился к туземцам, как к орудию труда. Когда он шел на мессу, никак не предполагал, что этот день станет переломным в его жизни: потрясенный проповедью Монтесиноса, он вскоре откажется от энкомьенды и посвятит все свои силы защите индейцев. Зато другие колонисты, в том числе тогдашний вице-король Диего Колумб, впали в ярость и хотели немедленно выслать всех доминиканцев с острова, — но пока ограничились тем, что послали жалобу королю. Тот переправил ее магистру ордена доминиканцев, и вскоре на Эспаньолу пришло письмо с суровыми упреками в адрес Монтесиноса. Однако братья-доминиканцы, находившиеся в колониях, дружно вступились за проповедника. Разворачивался нешуточный скандал. Доминиканцы отправили Монтесиноса в Испанию, чтобы он лично засвидетельствовал правоту своих обвинений. Видя такой поворот дел, колонисты поспешили найти защитника своих интересов, монаха-францисканца, и тоже отправили его ко двору. Король Фердинанд, человек осмотрительный и благоразумный, в вопросах веры и закона не брал на себя лишней ответственности и любил передоверяться ученым мужам. И тогда он созвал в Бургосе хунту, ученые мужи выслушали представителей враждующих сторон, после чего начали, как водится, спорить и размышлять. Плодом этих коллективных размышлений стали так называемые Законы Бургоса, принятые в декабре 1512 г.
      Они составили основу колониального законодательства, поэтому стоит с ними познакомиться поближе. В дальнейшем к ним прибавлялись другие статьи, разраставшиеся в новые своды законов, но все эти нововведения неуклонно шли в двух направлениях. С одной стороны — облегчали положение индейцев, с другой, — ограничивали власть конкистадоров. Облегчали скорее на бумаге, а вот власть конкистадоров урезали вполне-таки ощутимо.
       Насильники и носильщики. Испанцы использовали индейцев в качестве тяглового скота. При строительстве флота на Тихоокеанском побережье Педро де Апьварадо заставлял индейцев перетаскивать детали судов почти на семьсот километров с побережья Карибского моря через всю Гватемалу. «Он угробил бессчетное количество людей на строительстве флота, — сообщает Бартоломе де Лас Касас. — Он гнал от Северного моря до Южного индейцев, нагруженных якорями, каковые несли они на своих хребтах; и таковым образом он переправил также множество артиллерийских орудий, и я сам видел, как, понурые и обнаженные, индейцы брели по дорогам, сгибаясь под тяжестью пушек»
 
      Доминиканцы требовали отменить репартимьенто, однако этот проект не прошел: ученые мужи понимали, что тем самым поставят крест на колониях. Но, сохранив энкомьенду, они украсили ее густым венком благоухающих гуманизмом законов. В законах Бургоса было ясно сказано, что индейцы — свободные люди, их нельзя обращать в рабство, за исключением тех, кого можно (см. выше), но и над рабами нельзя издеваться, и относиться к ним следует «с любовью и нежностию». Свободных индейцев нельзя обменивать и продавать, и обращаться с ними положено «с наименьшей суровостию и наивозможной бережностью и с соблюдением законов»: воспрещено не только бить их палками или плетьми, но даже словесно оскорблять. Жить они должны рядом с заботливым патроном, который обязан выстроить на каждых пятьдесят индейцев четыре боио каждый тридцати шагов в длину и пятнадцать в ширину, и спать они должны в гамаках, а не на земле, как было до сих пор. Кормить их следует овощами и плодами, а по воскресеньям и в праздничные дни — мясом; тем же, кто работает на рудниках, мясо давать ежедневно, а за неимением мяса — рыбу. Индейцы имеют свои земельные наделы и возможность обрабатывать их. Кроме того, любая семья получает дюжину кур и петуха на развод и прокорм.
      Теперь об условиях работы. Нельзя поднимать индейцев до восхода солнца и заставлять трудиться в темноте. По воскресеньям и праздникам — выходные; после пяти месяцев работы — сорокадневный «отпуск»; на рудниках индейцев нельзя держать больше трех месяцев, а затем им положен двухнедельный «отпуск». Нельзя заставлять работать беременных женщин и женщин с детьми до трех лет, а также детей до четырнадцати; замужние женщины имеют право трудиться на плантациях хозяина лишь по собственному желанию и за плату. Развлечения: нельзя воспрещать индейцам развлекаться по-своему, то есть петь свои песни, плясать, устраивать игрища и соревнования и т. п. Запрещено лишь раскрашивать тела, приносить жертвы и пьянствовать.
      И конечно, огромное внимание в законах уделялось религиозному воспитанию. Энкомендеро должен выстроить часовню и ежедневно утром и вечером молиться с индейцами, обучая их молитвам и обрядам. По воскресеньям он обязан водить их в ближайшую церковь. А еще пусть он выберет самого смышленого мальчишку, научит его читать и даст ему в руки Священное Писание, чтобы тот просвещал своих соплеменников. Священники же обязаны бесплатно крестить, венчать и раз в год исповедовать индейцев. И последнее: если индеец умрет там, где есть церковь, то хоронить его следует как доброго христианина на церковном погосте.
      Мало того, как выяснилось, все эти законы носили временный характер и были предназначены лишь для того, чтобы ввести туземцев в лоно цивилизации и сделать их свободными подданными испанской короны, о чем свидетельствовали дополнительные распоряжения, принятые в июле 1513 г. Королевский указ гласил: когда туземцы научатся ходить одетыми и станут добрыми христианами, «приказываем и повелеваем и заявляем, ибо такова наша воля, чтобы тем из индейцев, кто ныне проживает и будет проживать на означенном острове и кто научится жить по собственному разумению, что будет освидетельствовано нашими судьями, дали возможность жить самостоятельно, дабы они обслуживали себя, как все прочие, и во всем уравнялись с нашими подданными, и платили те же подати, что платят остальные подданные своему повелителю».
      Педро Мартир писал: «Я сам ежедневно изучал эти законы со своими коллегами и могу засвидетельствовать: настолько они мудры и справедливы, что святее просто быть не может…». Автор без всякой иронии готов согласиться со знаменитым хронистом — с единственным дополнением: для того времени. Действительно, для того времени, да и не только, а в немалой степени и для трех последующих веков, испанское колониальное законодательство, повторим, отличалось подлинным гуманизмом. Однако приходится с горечью соглашаться и с тем, что Мартир написал вслед за приведенными выше словами: «Но что происходит? Отсюда переселенцы уезжают смирными овечками, а как только оказываются в том, столь отдаленном и необычном мире, вдали от властей, предаются слепой жажде золота и мигом превращаются в кровожадных волков. Многих из тех, кто забывает о распоряжениях короля, укоряют, штрафуют, наказывают; но чем больше срубают у гидры голов, тем больше их вырастает».

      В те же годы появился любопытный документ под названием «рекеримьенто» (букв. — требование). Его сочинил придворный юрист Хуан Лопес де Паласиос Рубиос с целью придать конкисте законный характер.