И вот испанские идальго и простолюдины прибывают в Новый Свет. Они переплывают море-океан, перешагивают через «предел» и оказываются на «обратной» стороне Земли — в совершенно ином пространстве, скроенном по другим законам, в иной природной, географической, социальной и исторической реальности. Их прежний жизненный опыт здесь мало чего стоит, а часто и вовсе неприменим. Поначалу они испытывают сильнейшую психологическую встряску; да и физические нагрузки велики: адская жара, чудовищная влажность, сезоны дождей, тропическая лихорадка — Испания вспоминается раем. Не все выдерживают: кто отправляется на тот свет, а кто бежит в Старый. Так происходит «естественный отбор». А те, что остаются, окрепшие телом и духом, — учатся жить заново.
      Проблема отношения конкистадора с пространством Нового Света обычно исследовалась лишь в одном ключе — в том, как испанские завоеватели преобразовывали американское пространство. Результаты этой деятельности материальны и потому вполне очевидны: пришельцы разрушали индейские поселения, основывали новые города, прокладывали дороги, завозили новые породы животных и новые растения и т. п. Если же принять во внимание, что пространство осмысляется человеком и тем самым отражается в его сознании, то, несомненно, оно сказывается на мироотношении человека, его заселяющего; только лежит это воздействие не в материальной, а исключительно в духовной плоскости и не поддается сколько-нибудь строгому учету и определению.
      В отношении конкистадоров эта проблема приобретает особую остроту, ибо это не типичная система взаимодействия, когда образ пространства постепенно и «естественно» входит в сознание человека. Здесь речь идет о резком перемещении человека в чужеродное пространство, о столкновении, чреватом психологическим шоком, о противоборстве, болезненном приспособлении, духовном переломе. Вполне очевидно, что в этом случае влияние пространства на сознание человека будет несравненно более глубоким. Колосальное воздействие американского пространства на духовный облик конкистадора почти не принималось во внимание историками, а между тем без него невозможно понять и объяснить очень многое в психологии конкистадора и в мотивации его поступков. Во всяком случае, сами завоеватели Америки нутром понимали это воздействие, ибо, не отрекаясь от «матери-Испании», все же чувствовали себя уже не вполне испанцами. Во всяком случае не такими же, как жители Иберийского полуострова.
      Итак, что же происходило с этими людьми на землях Нового Света? Прежде всего, реальность Америки обостряла до крайности отмеченные выше черты национального характера и те, что были сформированы эпохой и культурой. Как будто в старую закваску добавили дрожжей. А если учесть, что в Испании с завершением Реконкисты наступила новая эпоха, то Америка, получается, как бы вернула испанца в предшествующие времена религиозных войн и крестовых походов, оживив его культурную память и вместе с ней его национальный дух. Действительно, рассмотрим черту за чертой характер испанца, включая его интеллектуальный багаж, — и мы увидим, что все они получат в Америке дополнительные стимулы для развития.
      Воинственность? Понятное дело, ее питательная среда — война, и в мирной Испании это качество уже не могло найти применения. Зато в Новом Свете — сколько угодно, при том, что Америка предлагала совершенно иной в сравнении с Реконкистой, можно сказать, фантастический масштаб завоеваний.
      Религиозность? Ее градус всегда повышается среди иноверцев и достигает максимума в религиозной войне. А именно таковой считалась конкиста с ее заявленной целью, христианизацией. Впрочем, здесь следует сделать одну существенную оговорку. Религиозного фанатизма в Америке было более чем достаточно, и все же в этом отношении колонии уступали метрополии, которая жила в отблесках костров аутодафе. Деятельность колониальной Инквизиции была куда скромнее по масштабам и менее кровавой, что может показаться странным в стихии язычества. Однако здесь нет противоречия. Задача Инквизиции — борьба с еретиками, то есть с теми, кто извращает истинное вероучение; а индейцы-язычники ни в коем случае не считались еретиками, — они считались неведующими слова Божьего, причем не виновными в своем неведении. Более того, благодаря усилиям Лас Касаса и других испанских гуманистов была провозглашена политика ненасильственной христианизации, а преследованиям подлежали только те из индейцев, кто препятствовал проповеди, убивал миссионеров или мешал соплеменникам обращаться в христианство. Взятая установка на контакт с аборигенами, ставшая, как говорилось, важнейшей чертой испанской конкисты, с одной стороны, сдерживала религиозный фанатизм, а с другой — питала и развивала генетически свойственную испанцам расовую терпимость и открытость для контакта с другими культурами. И вот это национальное качество, почти утраченное в Испании, в условиях Нового Света превратилось в «modus vivendi», образ жизни.
      Свойственный испанцам индивидуализм в новую эпоху и в иных обстоятельствах также лишь обострится. Безмерное неизведанное пространство предполагает необходимость выбора пути, одного из великого множества возможных, и этот выбор целиком ложится на генерал-капитана. И все решения он принимает самостоятельно: его отделяют от короля тысячи миль — не пошлешь гонца за советом. Он принимает на себя полную меру ответственности за жизнь его людей и за свою собственную. В то же время его подчиненные отнюдь не склонны во всем полагаться на генерал-капитана, каждый надеется прежде всего на себя самого. В экстремальных условиях экспедиции, когда помощи ждать неоткуда и бежать некуда и отстать нельзя, каждый выживает в одиночку. И удается это часто немногим, иногда одному из пяти, а бывало, и шестерым из трехсот. Поэтому всякую успешно проведенную кампанию конкистадоры от генерал-капитана до простого пехотинца по праву считали своим личным достижением, а себя — хозяевами завоеванных земель.
      Что касается комплекса «большей стоимости», то об этом многое уже было сказано ранее. Новый Свет предлагал испанцу совершенно иные возможности для самореализации, чем те, что могла ему предоставить Испания, где все уже было куплено, распределено, установлено, где «стать стоить больше» можно было, лишь ущемив чью-то «стоимость». Ширь неизведанного пространства в сознании конкистадоров ассоциируется с широким выбором путей, ведущих к богатству и славе. Здесь каждый может в полной мере проявить себя, обрести и доказать свою «стоимость». Беспредельное пространство подразумевает и беспредельные возможности. И подтверждением этому становится сама реальность Нового Света, оживившая все те мифы, чудеса и сюжеты рыцарских романов, которыми был битком набит «интеллектуальный багаж» первопроходца и завоевателя Америки.
      Когда говорилось о культуре конкистадора, у читателя, верно, не раз возникал недоуменный вопрос: при чем тут Америка? Ведь речь шла в основном о чудесах Индии! Вместе с тем все сказанное имеет самое непосредственное отношение к Америке. Получилось так, что восточные диковины дружно перекочевали в Новый Свет. Как же это произошло?
      Что касается самого начального периода открытия Америки, то это вполне объяснимо. Как известно, Колумб прокладывал западный путь в Индию и до конца жизни был уверен, что открыл и обследовал восточную оконечность Азии. Соответственно, он ожидал увидеть там весь устойчивый набор «индийских чудес», о чем свидетельствуют его высказывания и дневниковые записи. Книга Марко Поло служила для него путеводителем.
       Люди-монстры. Стетокефал: головы у него нет, а лицо расположено на груди. Стоит ли удивляться, что стетокефалы были найдены не в Индии, а в Америке? «Достоверные» сведения о них доставил англичанин сэр Уолтер Рэли, искавший Эльдорадо в Гвиане. Американские стетокефалы. Немецкая гравюра 1612 г.
 
      Заблуждение насчет Азии разъяснилось, однако «индийские чудеса» вовсе не спешили распрощаться с Новым Светом. Наоборот, когда европейцы окончательно убедились в том, что открыты два новых материка, их надежда на встречу с чудом переросла в уверенность. Эту уверенность разделяли и космографы, предрекавшие, что в Америке непременно обнаружатся все те восточные диковины, в существовании которых мало кто сомневался. «Индийские чудеса» прочно осели в Новом Свете, заняв не принадлежащее им место. Мало того, что новоявленная Америка выманила из Азии ее традиционные чудеса, она отобрала у Индии титул «страны чудес». Да, теперь Америка была во всеуслышание объявлена «страною чудес», и эту репутацию, надо признать, она убедительно подтверждала.
      Чем объяснить это? Прежде всего особым европейским восприятием Нового Света. И если не знать особенностей такого восприятия, многое в побуждениях и действиях первопроходцев Америки может показаться до странности наивным, даже вздорным. Мы уже говорили, что земли, удаленные от христианского «центра», европеец изначально воспринимал как мир аномальный, чреватый всякого рода отклонениями от привычных форм жизни. В отношении Америки это чувство смещения нормы возрастало многократно, поскольку она лежала как бы на «обратной» стороне Земли, отделенная от Европы неизмеримой водной ширью. Напомним завет Геракла, обозначивший западную границу ойкумены. В начале XVI в. путешествие за Атлантический воспринималось совсем иначе, чем теперь. Это было преодоление предела, шаг в иной, запредельный мир, расположенный на «обратной» стороне Земли, где, по мнению античных ученых, обитали антиподы — существа, противоположные человеку. Это был мир, ломающий все европейские нормы и установления. Там, за «пределом», могло происходить все что угодно. Вот откуда стойкая уверенность европейца, что в Новом Свете он встретит те чудеса, о которых так много слышал рассказов и преданий и читал в средневековых книгах.
      Колумб ищет и почти находит упомянутый Марко Поло остров амазонок Матинино; а затем кто только не искал амазонок в Новом Свете, получая о них отовсюду «самые достоверные» сведения. С мифом об амазонках связаны два всем известных американских топонима: река Амазонка, где Орельяна сошелся в бою с белокожими воительницами, а также полуостров Калифорния. Соратник Кортеса Олид узнал от индейцев, что к северу от Тихоокеанского побережья расположен остров, населенный безмужними женщинами, чьи богатства неисчислимы; — и конкистадоры единодушно решили, что это и есть остров амазонок Калифорния, столь живо и в таких убедительных подробностях описанный в пятом томе «Амадиса Галльского».
      Великаны дали название Патагонии (от испанского «патагон» — большелапый). Бесчисленны сообщения конкистадоров о карликах, живущих по соседству с амазонками, о сиренах и драконах. Нашлись в Новом Свете и псоглавцы, и ушастые энотокеты, и хвостатые люди, и безголовые стетокефалы, и люди со ступнями, вывернутыми задом наперед.
      Подобного рода свидетельств накопилось так много, что на сей раз автор вынужден отослать читателя к упомянутой книге «Америка несбывшихся чудес», где эти факты собраны и систематизированы. Обилие же этих свидетельств ясно говорит о том, что испанцы, прибывавшие в Америку в XVI в., были настроены узреть «чудеса далеких земель», о которых столько слышали и читали, и потому-то они их видели на каждом шагу.
       Источник вечной юности. Немецкая гравюра XVI в.
 
      Но Америка не ограничится воплощением старого стереотипного набора «индийских чудес». Новый Свет явит новую реальность — природную, географическую, социальную, историческую, — о которой у европейца не было представлений, реальность, подчас превосходящую фантазии рыцарских романов; поэтому первопроходцы континента нередко испытывают настоящий психологический шок при встречах с неведомым. В дневниках и посланиях Колумба звучат два лейтмотива — восторг и изумление: «И как день от ночи отличались эти деревья от растущих в нашей стороне; иными были плоды, травы, камни и все прочее»; «Воистину чудесно все сущее в этой стороне и чудесны великие народы острова Эспаньола…»; «… никто не сможет поверить подобному, пока сам не увидит всего». Изумление нередко рождало своего рода немоту, когда пишущий о Новом Свете в безнадежности оставлял усилия передать увиденное и прибегал к фигуре умолчания. А когда немота преодолевалась, хронист начинал в мельчайших подробностях описывать реалии Нового Света, как бы каталогизируя их, и чувствовал себя при этом Адамом, дающим название вещам.
      Уже в силу своего второго названия — Новый Свет — Америка должна была расширить и обновить представления о чуде. Явление двух огромных материков на карте Земли, неизвестных всеведущим и многомудрым ученым древности, само по себе воспринималось как чудо. Новый Свет в понимании европейца был изначально чудесен и таил в себе неизмеримые возможности. Этим объяснимо и прямо какое-то младенческое легковерие конкистадоров. Может быть, наиболее яркое свидетельство этого — знаменитая экспедиция Хуана Понсе де Леона в поисках источника вечной молодости, о котором он узнал от индейцев. И настолько губернатор нынешнего Пуэрто-Рико был уверен, что отыщет источник и омолодится, что принимал в экспедицию стариков и увечных. Слепая доверчивость конкистадоров может показаться наивной, если не принимать во внимание той мощной культуры, что стояла за этим, если не понимать особого духовного склада тех людей.

      Новый Свет не только обостряет «наследственные» черты испанца, он формирует новые черты характера: лепит пришельца по своему образу и подобию. Если в Новом Свете нет ничего невозможного — то конкистадоры и сами в отношении себя утрачивают чувство невозможного. Обилие чудес в окружающей действительности заставляет человека совершать чудеса. Новый Свет ломает все европейские нормы и установления — созвучно этому поступает конкистадор, перешагивающий в себе барьеры страха, осторожности, инстинкта самосохранения, здравости, элементарного расчета. Он не может знать ни протяженность противостоящего ему пространства, ни поджидающие его опасности, ни силы противника; но эта неосведомленность удивительным образом уравновешена его неспособностью реально оценить собственные силы и возможности.
      Ведь если бы он знал, что его ждет, — ни за что бы не отважился на столь безрассудное предприятие. Незнание часто оказывается залогом победы, ибо отступать уже поздно. И тогда он перешагивает через свои возможности и совершает чудеса. Достаточно одного такого шага за предел — и чувство невозможного исчезает. Одна чудесная победа внушает уверенность в последующих, и конкистадор готов уже с пятью десятками человек атаковать армию. Так неизведанное пространство моделирует личность, заставляет ее превосходить свои пределы.
       Индейцы Южной Америки
 
      Пространство бросает вызов человеку, и ответ на этот вызов потребует от человека напряжения всех сил. Конкистадоры за что ни берутся, все делают с полной отдачей. Они не останавливаются на полпути, идут до конца и поворачивают вспять лишь тогда, когда все ресурсы исчерпаны. Но поворачивают вспять лишь для того, чтобы собраться с силами и предпринять новую попытку — завоевать либо отыскать. Новый Свет воспитывает в пришельцах невиданное упорство, фантастическую целеустремленность, невероятную выносливость, и эти качества становятся как бы маркой истинного конкистадора. Достаточно привести в пример вторую экспедицию Писарро в Перу. Тогда, в 1526 г., Писарро со ста шестьюдесятью солдатами остался на прибрежном островке и направил Альмагро в Панаму за подкреплением. Между тем новый губернатор Панамы решил запретить экспедицию и послал за Писарро корабль с требованием немедленно возвращаться. Оголодавшие люди только обрадовались такой возможности. И тогда Писарро провел на песке мечом черту и возгласил: «Этот путь, на юг, ведет к Перу и к богатствам. Тот путь, на север, — к Панаме и к нищете. Выбирайте!». Только тринадцать человек остались с командующим. Они полгода провели на островке, питаясь птицами да моллюсками, пока не дождались корабля, посланного компаньонами Писарро. На нем они продолжили плавание, увидели город Тумбес и захватили ряд трофеев, с которыми Писарро отбыл в Испанию добиваться у короля разрешения на экспедицию в Перу.
      Упорство завоевателей может показаться маниакальным, особенно если учесть, что проявлялось оно чаще всего в погоне за миражами, вроде Эльдорадо или источника вечной молодости. И такая оценка не случайно появилась в исторической науке. В книге «Первопроходцы Индий» известный венесуэльский психиатр и писатель Франсиско Эррера Луке доказывал, что конкистадоры были людьми с глубоко деформированной психикой и что их «психопатологическое наследство» до сих пор сказывается в высоком проценте психических заболеваний в Венесуэле. Это мнение человека, который должен безукоризненно знать норму, иначе он не сможет выявлять и лечить ненормальных. Но, во-первых, тогда норма была другой — и автор этой книги стремился показать, как сильно укоренилась в людях той эпохи вера в чудесное. А во-вторых, даже норму своего времени конкистадоры переступили, оказавшись в «ненормальной» действительности, которая моделировала их сознание.
      Что касается маниакального упорства, то оно имело прежде всего вполне материальные основания, о чем уже говорилось: конкистадоры часто ставили на карту все свое имущество и проигрыш для них означал разорение. К этому добавлялись все психологические стимулы комплекса «большей стоимости», которые получали крайнее развитие в силу отсутствия чувства невозможного и смещенного представления о действительности. Наконец, упорство конкистадора, его готовность вновь и вновь пускаться в рискованные авантюры, по убеждению автора, в какой-то степени объяснимы «гипнотическим» воздействием пространства Нового Света. Коль скоро предложенная гипотеза отдает мистицизмом, о ней следует сказать особо.
      В XVI в. по всей Европе ходили слухи о тех, кому удалось разбогатеть в Новом Свете и вернуться в Испанию, обеспечив себе и потомкам безбедное и спокойное существование на родине. На поверку же этот сюжет, сложившийся в массовом сознании, оказывается мифом. Мифом не в части богатства, а в том, что касается возвращения на родину и благополучия. Действительно, из трех десятков самых знаменитых конкистадоров на родине окончили свои дни только несколько: притом Кортес и Кабеса де Вака отнюдь не купались в роскоши и счастливым свой удел не считали, а Федерман, Монтехо-отец и Нуньо де Гусман умерли, находясь под следствием и домашним арестом. В испанской тюрьме окончил свои дни один из братьев Писарро — Эрнандо. Остальные нашли смерть в Америке, притом, за редкими исключениями, — насильственную смерть или гибель. Для наглядности приведем этот мартиролог. От рук индейцев погибли Понсе де Леон, Альфингер, Вальдивия и Гарай; казнены своими же, испанцами, Бальбоа, Олид, Кордова, отец и сын Альмагро, братья Франсиско и Гонсало Писарро, Гуттен; в экспедициях погибли Нарваэс, Сото, Альварадо и Орельяна; на возвратном пути в Испанию скончались Мендоса и Ордас — первый от сифилиса, второй, подозревают, был отравлен соперником.
      Многие из конкистадоров, действительно, возвращались в Испанию и нередко овеянные славой, — но лишь затем, чтобы испросить у короля очередную лицензию на новую экспедицию, набрать людей и очертя голову кинуться в неведомое. Эрнандо де Сото, один из ближайших соратников Писарро, вернулся из Перу таким богачом, что даже отпрыски королевской семьи занимали у него деньги. Так чего же ему не хватало? Зачем он затеял экспедицию в Северную Америку? Расхожий ответ про «ненасытную алчность» конкистадора устроит даже не всякого школьника. Безусловно, им двигало стремление «стоить больше»: ведь в Перу он был под началом Писарро, «одним из»; теперь же он хотел стать первым, жаждал обрести собственную славу, оставить по себе память. Обрел и оставил — ценой собственной гибели.
      Но эти побудительные мотивы объясняют не все, особенно если обратиться к другим примерам, когда конкистадор, уже обеспечивший себе безбедное существование, отправляется в экспедицию под чьим-то началом. А таких примеров не счесть. Стоило объявить о новом предприятии, как бывшие вояки, казалось, ушедшие на покой, бросали свои энкомьенды и записывались простыми пехотинцами. Или взять Франсиско де Орельяну: основатель города Гуаякиль, он, по словам Овьедо, мог «быть очень богатым человеком, коли удовольствовался бы тем, что сиживал дома да копил деньгу». Так нет же: едва прослышал, что Гонсало Писарро затеял экспедицию в Страну Корицы, тут же сорвался с насиженного места, при этом на лошадей, амуницию и воинское снаряжение для своего отряда издержал около ста восьмидесяти килограммов золота. Он шел под начало Писарро одним из капитанов и не мог предполагать, что волей судеб станет первооткрывателем величайшей реки Нового Света.
      Предоставим слово одному из тех, кто испытал на себе эту таинственную тягу к приключениям. Конкистадор и хронист Педро де Сьеса де Леон пишет: «И я на собственном опыте познал это, когда в многотрудном походе клялся себе, что лучше умру, чем пойду в другой, если из этого Бог даст вернуться живым; а затем мы забываем все эти клятвы и рвемся в новое дело; и вот, конкистадоры, проклиная себя на чем свет стоит за то, что пошли с Кандиа, вербуются в экспедицию Перансуреса, опять клянут себя и уходят с Диего де Рохасом, и как ходили они в эти походы, так и будут ходить, пока не умрут или их не сожрут».
       Вперед, в неведомое. В реляциях конкистадоров постоянно встречается фраза: экспедиция предпринята, «дабы вызнать тайны сих земель»
 
      Было, значит, еще что-то, кроме алчности и жажды славы, что манило конкистадоров в экспедиции. Это — жажда нового, первопроходческая страсть, острое любопытство. Эти черты редко отмечались историками, а между тем именно они во многом определяют своеобразие духовного облика конкистадора. В совокупности они составляют особый психологический комплекс, сформированный на землях Америки и порожденный именно американским пространством. Всякий любитель путешествий знает, как влечет к себе не знакомое ему пространство, и очень легко может представить себе, сколь завораживает «белое пятно» на карте. Ощущение первопроходца — одно из самых сильных человеческих переживаний. Мы лишены такого опыта, и все же усилием воображения представим, каково это сказать себе: «Я первый увидел это. Я первым ступил на эту землю. Я открыл эту землю» (аборигены, разумеется, в расчет не берутся). То потрясение, какое испытывает первооткрыватель, уже никогда не избудется из его души, и он всегда будет стремиться вновь пережить эти чувства. Но если сейчас пережить такое дано лишь единицам, то в XVI в. это было коллективным, массовым переживанием. Первопроходец мог открыть материк, большой остров, море, великую реку, горную цепь; он мог открыть город, народ, страну, государство. И разве это не манило?
      Неведомое пространство, обещавшее бесчисленные открытия, порождало в душе первопроходца любопытство и неутомимую жажду нового. Завоеватели Америки остро чувствовали то, что выразил хронист Овьедо: «Тайны сего великого мира наших Индий беспредельны и, приоткрываясь, всегда будут являть новые вещи ныне живущим и тем, кто вослед за нами приидет созерцать и познавать творения Господа, для коего нет ничего невозможного». Понсе де Леон, незадачливый искатель источника вечной молодости, произнес во Флориде слова, какие с чистым сердцем повторили бы все конкистадоры: «Благодарю тебя, Господи, за то, что дозволяешь мне созерцать нечто новое». Ему вторит Берналь: «Мы такие, что все хотим вызнать да прознать». В писаниях конкистадоров постоянно встречается словосочетание «разведать тайны земли» — эта формула всегда стоит на первом месте при определении целей и задач экспедиций. Сначала надо «разведать тайны земли», проникнуть в глубину неведомого пространства, узнать, как оно строится и кто его населяет; затем следует доложить об этом, то есть описать пространство, овладеть им в слове; лишь после этого наступает черед его заселения и освоения. «…Я всегда старался вызнать как можно больше тайн сих земель, дабы послать Вашему Величеству обо всем подробную реляцию», — пишет Кортес. Притом, любопытство первопроходца Америки обострялось еще и тем, что он на каждом шагу ожидал встречи с чудом. Как же трудно при этом повернуть назад! Может, вон там, за той горой, за той рекой, за тем лесом откроется чудо? Эта неугасимая надежда придает измученным людям новые силы. Так жажда нового, любопытство, наряду с прочими стимулами, питали фантастическую энергию и упорство конкистадора.
      В первопроходческой страсти конкистадора имелась еще одна составляющая. Из многих десятков экспедиций эпохи конкисты, прибыльных, обогативших их участников, было на пальцах перечесть, а из остальных конкистадоры, кому посчастливилось выжить, возвращались с пустыми руками. Но не с пустым сердцем. Ибо каждая экспедиция превращалась в единоборство с враждебным девственным пространством, и сам факт проникновения в неисследованные земли и возвращения назад уже означал победу и самоутверждение человека. Таким образом, даже и в тех случаях, когда конкистадоры не вели широкомасштабных военных действий, они все равно выступали в роли завоевателей — покоряли пространство, что было подчас куда труднее, чем одолевать индейцев. И сами первопроходцы достаточно ясно понимали эту роль, о чем свидетельствуют торжественные символические акты, призванные удостоверить факт открытия такой-то земли и передачи ее в собственность испанской короне. По сути же дела то были акты овладения пространством.
      Распоряжением властей первооткрывателям предписывалось брать земли во владение с торжественным обрядом, при этом эскрибано (нотариус) обязан был зафиксировать происходящее на бумаге. Конкистадоры прекрасно умели наплевать на распоряжения короля, когда те были им поперек горла, — но этот завет они исполняли с такой ретивостью и самоотдачей, что нельзя не понять, насколько им самим было нужно это символическое действо.
      Вот, Бальбоа, открывший океан, облаченный в доспехи, в шлеме с пышным плюмажем, держа в левой руке меч, а в правой стяг с гербом Кастилии и образом Пресвятой Девы, входит по колено в воду и возглашает: «От имени их высочеств могущественных дона Фердинанда и доньи Хуаны, королей Кастилии, Леона и Арагона, ныне беру во владение кастильской короны сии моря, и земли, и брега, и гавани, и острова со всем, что в них находится…». Затем он вопрошает у присутствующих, не возражает ли кто против овладения этим морем, — разумеется, таковых не нашлось. Тогда он обращает к соратникам новый вопрос: готовы ли они защищать новооткрытые королевские владения — и все дружно выкрикивают «Да!». Затем каждый зачерпывает воду ладонями, пробует на вкус и подтверждает, что вода соленая. В заключение Бальбоа наносит несколько ударов мечом по воде, выходит на берег и процарапывает кинжалом на трех древесных стволах три креста в честь Пресвятой Троицы, в то время как соратники срезают ветви с деревьев. Вот Хуан де Вильегас, открывший не океан, не море, а озеро Такаригуа, не бог весть какое большое, разыгрывает не менее помпезный спектакль. Он зачерпнул ладонями воду из озера, затем срезал мечом несколько веток с деревьев, прошелся вдоль кромки воды, принимая угрожающие позы и делая выпады мечом, как если бы сражался с противником, а завершил акт овладения, воздвигнув на берегу крест из бревен. Вот Кортес берет во владение Табаско: на виду у своего войска с мечом в одной руке и щитом в другой подходит к величественному дереву, растущему на площади города, трижды ударяет мечом по стволу, принимает угрожающую позу и выкрикивает в пространство: если, мол, кому не нравится, пусть выходит и сразится со мной; а войско отзывается одобрительным гулом и обещает генерал-капитану свою поддержку. И конечно же, во всех трех случаях эскрибано добросовестно документирует происходящее.
      Обратим внимание: символические действия совершаются по отношению к природному миру. Срубить ветку дерева, ударить мечом по стволу, срезать пучок травы — все это не только символы овладения землей от имени короля, но и знаки собственной победы над враждебным пространством.
      При этом конкистадор вряд ли понимает, что не только он овладевает пространством, но и пространство овладевает им. Околдовывает его, затягивает, отдаляет от европейской нормы, изменяет его восприятие действительности, в том числе и восприятие самого пространства. Действительно, оно не может не измениться у человека, который отшагал несколько тысяч миль по неведомым землям. У него иные представления о протяженности и о строении пространства, чем у оседлого европейца. Тот фактически живет в замкнутом мире, структурируя его по знакомым объектам: вот его центр — мой дом, вот его границы — мой город или край, а за границами лежит что-то незнакомое, но похожее; это находится близко, другое дальше, третье далеко… В этом мирке все относительно устойчиво, все стоит на своих местах, расстояния отмеряны, все соотнесено друг с другом. Главное же, у жителя Европы есть ясное ощущуние «своего» пространства и представление о том, где «свое» граничит с «чужим».
      Конкистадор, идущий по девственным землям Нового Света, оказывается в разомкнутом пространстве: границ нет, ориентиров нет, знакомых объектов нет, все чужое. Границами пространства часто мыслятся морские побережья, где кончается земля. Так, губернатор Чили Вальдивия пишет королю: «Дабы сослужить добрую службу Вашему Величеству, я буду завоевывать, заселять и поддерживать сию землю, открывая ее до Магелланова пролива и до Северного моря» (Атлантического Океана). Кортес мыслит границами своих владений на востоке и на западе соответственно Атлантическое и Тихоокеанское побережья; на юге — искомый трансокеанский пролив; а на севере границы вообще нет.