Итак, наступает момент истины: сражение решит, кто сильнее. Забудем «психологические эффекты» — боязнь коней и аркебузных выстрелов: все эти страхи, сильные поначалу, давно преодолены. Индейцы научились бестрепетно побивать коней стрелами и ударами палиц, умеют столь же проворно отклоняться от пуль, как и от стрел враждебных племен, с презрением смотрят на арбалеты и знают, что перед ними не боги, а обыкновенные люди, которых можно и нужно убивать.
      Армии сближаются. Индейцы, как это у них принято, пытаются запугать противника шумом — испанцев оглушают вопли, свист, грохот барабанов, завывание труб (этот обычай даже оставил след в американской топонимике: Долина Крика в Колумбии). При этом туземцы осыпают противника угрозами, оскорблениями, насмешками. В этом оре комариным писком тонет голосок пунцового от натуги эскрибано, который зачитывает рекеримьенто. Законы Индий запрещали начинать битву первыми; право нападения испанцы получали, только трижды зачитав рекеримьенто. Что ж, коли так, извольте не беспокоиться, Ваше Величество, все будет законно. На оскорбления индейцев хочется ответить словесно, благо кастильский язык крепкими выражениями не обделен, но опять-таки запрещено: за ругань могут и язык отрезать. Ладно, потерпим, ответим не словом, а делом. Капеллан читает молитву, и все получают отпущение грехов — теперь и умереть не страшно. Аде-лантадо отдает приказ к атаке, и до сих пор безмолвное войско испанцев взрывается кличем: «?Santiago! ?Cierra Espana!» («Сантьяго! Замкни Испанию!» — боевой клич, сохранившийся со времен Реконкисты).
      Как видно, преимущества испанского вооружения были отнюдь не абсолютны. Индейцы находили, чем ответить на удар, а мужества им тоже было не занимать. При том неравенство в вооружении во многом уравновешивалось количественным превосходством индейцев над испанцами: десять, двадцать, тридцать, а то и пятьдесят на одного… Чем же тогда объяснить чудесные победы испанцев? Не вмешательством же Сантьяго, как их истолковывали сами конкистадоры!
      Иные историки и беллетристы указывают на индейских союзников конкистадоров: мол, если бы не они… Спору нет, испанцы всегда старались извлечь для себя максимум выгоды из междоусобиц народов и племен и, чтобы привлечь на свою сторону какое-то племя, могли устроить карательную экспедицию против его исконных врагов. Особенно преуспел в политике «разделяй и властвуй» Кортес, которому при осаде Теночтитлана помогало свыше ста тысяч союзных индейцев. Был, однако, драматический момент, когда все союзники, запуганные пророчествами ацтеков, на десять дней покинули испанцев. Ацтеки, пользуясь случаем, всеми силами обрушились на осаждавших, не прекращая атаки ни днем, ни ночью, но так и не смогли опрокинуть их. Так что списывать успехи конкистадоров на индейских союзников просто смешно. Большинство побед испанцев в Новом Свете одержано без союзников; и даже если союзники имелись, в сражениях испанцы предпочитали обходиться без них, поскольку те создавали неразбериху и только мешали слаженным действиям «индийского войска». Час индейских союзников наступал, когда вражеская армия была повержена и пускалась в бегство, — тогда их выпускали преследовать и добивать побежденных.
      Обратим внимание на парадоксальный факт, давно подмеченный историками: над сильными государственными регулярными армиями конкистадоры одерживали более легкие победы, чем над кое-как сколоченными межплеменными воинствами. Из-за этого крепкие, казалось бы, государства пали в короткий срок, а полудикие племена долго и небезуспешно сопротивлялись завоевателям, где-то сохранив независимость. О чем это говорит? О том, что причину побед и поражений следует искать отнюдь не в преимуществах вооружения. Ее следует искать прежде всего в различиях организации армий и военных действий, иначе говоря — в тактике. Действительно, именно тактическое превосходство испанцев в первую очередь и определило успех конкисты. В чем оно состояло?
      Прежде всего — в железной дисциплине. Капитана или солдата ждала смертная казнь, если он обращался в бегство, — но в этом была лишь малая часть дисциплины. Смертная казнь его ожидала и в том случае, когда он без приказа бросался в атаку или же по приказу не начинал отступления. Испанское войско было единым организмом, все органы которого действовали слаженно, подчиняясь мозгу — то есть воле генерал-капитана.
      Личная инициатива, личная храбрость, разумеется, приветствовались, но лишь в той степени, в какой они не выходили за рамки общей боевой задачи.
      Совсем на иных принципах действовало индейское государственное войско. Да, у него тоже имелся главнокомандующий, имелись и командиры воинских подразделений, но их функция состояла лишь в том, чтобы привести людей на поле боя и отдать приказ об атаке. Воины бросались в бой, а дальше наступал безраздельный простор личной инициативы — сражались кто как мог и каждый сам за себя. У инков, муисков, майя и особенно ацтеков установился своего рода культ личного мужества, персональной доблести, которая выделяла его из воинской массы, давала ему почетные чины и регалии, славу и почести. А доказательством личной доблести становился трофей — либо отрезанные уши поверженного врага, либо, что еще лучше, сам пленный. И когда индейский воин одолевал испанца, он забывал обо всем и занимался трофеями, даже не помышляя прийти на помощь своему сотоварищу, которого в этот момент одолевали враги. За что сам же часто бывал наказан. У ацтеков, например, строго воспрещалось приходить на помощь соратнику — в этом случае его могли бы обвинить в стремлении присвоить чужой трофей. Даже инкская армия, самая организованная из всех индейских армий, и та сохраняла строй лишь до начала битвы.
      Кортес, при всей своей вере в Божью помощь, очень точно указал вполне земные причины поражения индейцев в битве при Отумбе после катастрофического отступления испанцев из Теночтитлана: «Они накинулись на нас со всех сторон столь яростно, что мы, вовлеченные в гущу схватки, перемешавшись с индейцами, едва могли друг друга различить и, право же, думали, что пришел последний наш день — так велико было превосходство индейцев и недостаточны наши силы для обороны, ибо были мы до крайности измучены, почти все ранены и еле живы от голода. Однако Господу нашему было угодно явить свое могущество и милосердие, ибо при всей нашей слабости нам удалось посрамить их гордыню и дерзость, — множестве индейцев было перебито, и среди них многие знатные и почитаемые особы; а все потому, что их было слишком много, и, мешая друг другу, они не могли ни сражаться как следует, ни убежать, и в сих трудных делах мы провели большую часть дня, пока Господь не устроил так, что погиб какой-то очень знаменитый их вождь, и с его гибелью сражение прекратилось».
       Главнокомандующие. Генерал-капитан возглавляет «индийское» войско и разделяет с солдатами все тяготы похода. Совсем иначе держит себя индейский вождь — его несут в паланкине
 
      Последние слова приведенного фрагмента указывают еще одно преимущество испанской военной организации. Действительно, принципиальное, можно сказать и фатальное, различие «индийского» и «индейского» войска состояло в отношении подчиненных к военачальнику. Аделантадо и капитаны, как правило, пользовались непререкаемым доверием и авторитетом, их приказы выполнялись беспрекословно, однако для подчиненных они оставались людьми, причем людьми заменимыми на своем посту. Мало того, всякий аделантадо и капитан назначал заместителя, который в любой момент мог принять бразды командования. А если случится так, что выбыли из строя и капитан, и его заместитель, — любой солдат с радостью готов возглавить подразделение. Поэтому смерть или ранение военачальника для испанцев не означали катастрофы. У конкистадоров не было незаменимых.
      Совсем иное дело у индейцев. Вождя, военачальника они воспринимали своего рода полубогом: средоточием силы и мудрости, высшим избранником — на нем одном держалась армия, ее боевой дух. Он был, как та иголка из русской сказки, в которой заключалась вся сила Кощея. При том что на поле боя каждый дрался за себя, воин чувствовал за спиной присутствие обожествляемого вождя, и это придавало ему сил. Стоило убить вождя — и армия разваливалась. Это быстро поняли конкистадоры и выработали соответствующую тактику: молниеносный рейд кавалерии в самый центр войска по направлению к военачальнику; после его гибели битва была фактически выиграна, а дальше начиналось избиение беспорядочно бегущих. Отыскать взглядом главнокомандующего труда не составляло, ведь он всегда выделялся самым пышным нарядом. Некоторые сражения кончались в считанные минуты. Так, например, одна из битв при восстании индейцев на острове Сан-Хуан, где сошлись триста испанцев и десять тысяч туземных воинов, вылилась в единственный выстрел: аркебузир подстрелил вождя, и туземцы обратились в бегство.
      Третье существенное различие тактик состояло в том, что собственно тактики как таковой, то есть военного маневра, индейцы не знали. Сражения между войсками индейцев почти всегда состояли в лобовом столкновении «стенка на стенку», притом на поле боя выставлялись сразу все силы. Индейцам не приходило в голову, что можно ударить во фланг, и, опрокинув его, выйти в тыл; можно взять войско противника «в клещи»; заманить противника ложным отступлением, а затем нанести неожиданный удар; можно не выставлять сразу всех людей на поле боя, а оставить «засадный полк» и т. д. — словом, всех этих премудростей европейской военной науки они не знали и не признавали. А испанцы, имевшие за плечами многовековой опыт Реконкисты и двадцатилетний опыт войн в Италии (1495–1521), весьма поднаторели в военной науке, и все эти тактические ходы и ловушки они с успехом применяли против индейцев. В чем особенно им помогала конница, позволявшая нанести быстрый и мощный удар, откуда его меньше всего ждал противник.
      Так, при завоевании Гватемалы Педро де Альварадо постоянно и очень эффективно применял прием ложного отступления, если индейцы укрывались на лесистых холмах, окружавших равнину. Киче, как и многие прочие индейские народы, были приучены к честному бою, когда спину врагу показывает слабейший; и вот с победным кличем они простодушно кидались преследовать испанцев. В своей реляции Альварадо сообщает: «…Я с другими всадниками бросился в бегство, чтобы выманить их на равнину, и они побежали за нами и уж готовы были схватить лошадей за хвосты, когда я приказал кавалерии перестроиться, мы развернулись, ударили на них и учинили им превеликое наказание…». В целом же тактика боя конкистадоров соответствовала стратегии всей конкисты: одним броском — сразу в глубину, в центр, чтобы обезглавить армию или государство.
      А к преимуществам испанской тактики добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство — мифологическое мышление индейцев, которые всецело полагались на помощь своих богов и поражение могли расценить как наказание свыше либо как «слабость» или «измену» божеств, в чем лишний раз убеждались, видя, как чужеземцы безнаказанно крушат их святилища. В эти моменты они испытывали настоящий психологический шок, и от него не так-то легко было оправиться.
      Много писалось и о воздействии конкретных мифов на самосознание и поведение индейцев, прежде всего ацтеков и инков: речь идет о предсказаниях насчет возвращения с востока белых бородатых богов Кецалькойотля и Виракочи, о дурных предзнаменованиях, завершении временных циклов и т. п. Некоторые историки и беллетристы склонны явно преувеличивать влияние этих мифов на ход конкисты, представляя дело таким образом, будто индейцы были просто «психически парализованы» сбывшимися пророчествами. Будь оно так, не случилось бы ни страшного избиения испанцев в Теночтитлане в «Ночь печали», ни трехмесячной осады столицы ацтеков, ни восстания Манко Капака в Перу. Однако бесспорно: мифологическое сознание предрасположено к фатализму, и он играл на руку завоевателям.
      Что же касается последних, то не только превосходство в вооружении и тактике дало им победу. Ко всему этому добавилось главное, о чем говорилось ранее, — необыкновенная энергия конкистадора, порожденная временем и пространством.

      Отгремела битва. Индейцы разгромлены и обращены в бегство. Конкистадоры оказывают помощь раненым и подсчитывают потери. Редко бывало, чтобы они превышали полсотни человек, как правило, десяток-полтора. Потери индейцев всегда несравнимо больше: конкистадоры, склонные к преувеличениям, исчисляют их в тысячах, но их, действительно, могут быть сотни — убитых не столько в бою, сколько при беспорядочном бегстве.
      Победа обычно ведет к перемирию или, как говорили тогда, замирению: оно подразумевает полное и безоговорочное признание местным вождем власти пришельцев. По их требованию вождь согласится стать подданным неведомого ему дона Фердинанда или дона Карлоса, примет крещение, предоставит чужеземцам пропитание и носильщиков и отдаст все золотые побрякушки, какие есть у него и у его соплеменников, а взамен получит восхитительные колокольчики с цветными ленточками и заверения в дружбе. Но в длительной экспедиции эта победа будет лишь одной из многих, она ничего не решает — и надо снова трогаться в путь.
      Аделантадо отдает приказ о выступлении, и войско строится. Построение «индийского войска» зависит прежде всего от характера местности. На равнинах можно идти торжественным маршем — стройной колонной и со штандартами, соблюдая четкий распорядок. В авангарде едут всадники, за ними идут арбалетчики, затем пеоны, потом аркебузиры и артиллерия, а в арьергарде — вновь всадники. Впрочем, порядок может быть иным, это уж как решит генерал-капитан, — главное, чтобы войско с фронта и с тыла было защищено конницей. Вслед за войском идут индейцы-союзники (если они есть), далее плетутся сотни, а то и тысячи индейцев-носильщиков и слуг (если они еще не повымерли и не поразбежались), за ними — стадо скота под охраной погонщиков (если скот еще не съеден). В результате караван растягивается на мили и напоминает великое переселение народов. Один конкистадор вспоминал: «Всякий раз, когда мы вставали лагерем и снимались с места, казалось, будто закладывается город или город переселяется».
      В сельве так красиво не пройдешь. В сельве приходится семенить по узкой тропе друг за другом, след в след: именно со времен конкисты в испанский язык вошло выражение «a la fila india», «индийским рядом», то есть гуськом. Впереди войска пускают собак — они вынюхивают засады; путь прокладывает индеец-проводник в сопровождении испанца-следопыта, его называли «адалид» (букв, «командир», «глава»). Это не просто ветеран, а человек, набравшийся в Индиях такого опыта, что нюхом и наблюдательностью нисколько не уступит индейцу: он способен заметить на тропе или в кустах отравленный шип, по сломанной веточке догадается, что впереди засада, разглядит туземца, схоронившегося в ветвях дерева с луком наготове, и даже унюхает запах татуировки. Вслед за проводниками идет «куадрилья» — четверо с мачете, которые прорубают тропу для войска или оставляют зарубки на деревьях, указующие путь тем, кто идет сзади. Войско рассредоточивается небольшими группами, которые двигаются на некотором отдалении друг от друга. Сначала пойдут арбалетчики с заряженным оружием, и они же будут прикрывать войско с тыла, а конница, бесполезная в лесной чащобе, будет помещена в центр «индийского ряда», где всего безопаснее.
       Один из способов переправы, коней через реку
 
      Если читатель глянет на карту Америки, то увидит, что вся земля испещрена прожилками рек. А в сезон дождей любой ручеек превращается в ревущий поток. Как конкистадоры со всем их скарбом пересекали эти бесчисленные водные преграды — уму непостижимо, но они их преодолевали. Упорства и изобретательности им было не занимать. Но каждая река надолго задерживала экспедицию, поскольку приходилось всякий раз строить лодки и плоты для переправы. Коней часто переправляли так: связывали две лодки бортами и ставили лошадь передними ногами на одну лодку, а задними на другую.
      Но хуже всего приходилось конкистадорам, когда они поднимались в горы и пересекали горные хребты. А такая необходимость возникала постоянно, ибо гор в Америке не меньше, чем рек, и к тому же, как выяснилось, богатые государства почему-то располагались именно в горной местности. Конкистадоры безрассудно штурмовали кручи, кажется, не представляя, что их ожидает там, наверху. Удушающая жара равнин сменялась ледяными ветрами и снежными бурями, а у испанцев даже не было теплой одежды. Что же говорить о полуобнаженных индейцах-носильщиках, которых выдернули с низин и бросили в непривычный для них климат! Некоторые из них впервые видели снег, и им казалось, будто снежные хлопья обжигают кожу. Индейцы погибали в первые же недели, а это значило, что часть снаряжения конкистадорам приходилось бросать, а часть — взваливать на свои плечи. Леденящие душу подробности сообщают хроники о беспримерном переходе Альмагро через Анды Вспомогательный отряд, шедший за основным, находил путь по окоченевшим трупам; из трупов людей и коней испанцы складывали стенки, чтобы укрыться от пронизывающих ветров.
      Для лагеря старались выбрать место ровное, удаленное oт леса, откуда можно было ожидать внезапной атаки. Палатки из холста ставили кругом, лагерь из конца в конец пересекали две «улицы» — крест-накрест, а в месте их пересечения находилась «площадь», где ставили свои шатры аделантадо, его заместитель, королевские чиновники, священники. На оконечностям каждой «улицы» находились часовые, собаки и лошади — последние своим ржанием могли предупредить о приближении индейцев и отпугнуть их. Часовой, заснувший на посту, подлежал публичной порке. Если экспедиция вставала на длительный отдых, то лагерь обносили частоколом или земляным валом. В сельве, понятное дело, обо всех этих изысках диспозиции приходилось забыть: ночевали в шалашах, сложенных на скорую руку, в гамаках, подвязанных к деревьям, или просто на земле. Спали, как правило, одетыми, оружие всегда под рукой. Берналь, по его признанию, настолько привык спать одетым и на земле, что даже на склоне лет, став благополучным энкомендеро, предпочитал такую ночевку постели.
      Экспедиции конкистадоров можно подразделить на два типа: те, которые имели целью обосноваться на новом месте или приводили к основанию новых поселений, и те, что носили чисто исследовательский характер. Для конкистадоров принципиальная разница состояла в том, что первые доводили их куда-то, к какой-то цели, а вторые чаще всего приводили в никуда, и приходилось возвращаться в исходный пункт. Вот этот момент, когда надо было поворачивать в обратный путь, оказывался невыносимо тяжел в психологическом отношении. Только представьте, каково это: год или два идти в неведомое, прорываться вперед с боями, преодолевать бесчисленные препятствия, терять людей — и поворачивать назад, чтобы снова проходить через все эти мучения. Путь туда намного легче: есть силы, есть амуниция и припасы, а главное, есть надежда, что впереди ожидает удача. Путь назад — ужасен: надежды испарились, силы на исходе, припасы кончились, оружие проржавело, одежда истлела. Неоднократно в писаниях хронистов возникает образ: немногие возвратившиеся из экспедиции были похожи на выходцев с того света. То были выходцы из Нового Света. И выходили они, чтобы собраться с силами и вновь уйти в неведомое.

      А для тех, кто выжил, наступал, наконец, сладостный миг раздела добычи. Насчет добычи у конкистадоров были приняты строжайшие правила. Всякая золотая бусинка отправлялась в казну под присмотр тесореро, а утаивание ценностей каралось вплоть до смертной казни. Разумеется, раздел добычи осуществлялся под надзором королевских чиновников, фиксировался на бумаге, и архивы донесли до нашего времени эти пространные документы с точным указанием, кому сколько и за что причитается. Возможно, читателю будет любопытно узнать в общих чертах, как происходил раздел добычи.
       Индейское селение
 
      В ходе экспедиции обычно велись два реестра: один вел генерал-капитан, другой — тесореро. Раздел начинался с того, что веедор сверял оба реестра. Очередь жаждущих добычи возглавлял, как и положено, его величество: ему сразу отделялась пятая часть драгоценных металлов и камней. В законах было прописано, чтобы в кинту не включали «то, что шьется иголкой и может быть разрезано ножницами», ибо не достойно испанского монарха носить одежду с чужого плеча. Далее составлялся список долгов: всякий, кто потерял в походе коня или что-либо ценное из личного имущества, заявлял о том эскрибано, подкрепляя свое заявление свидетельскими показаниями; утерянное имущество оценивалось и вносилось в специальный реестр. После сложения эта сумма выделялась из добычи; также сразу откладывалось золото на церковные пожертвования и на оплату поминальной мессы за упокой душ погибших во время экспедиции. Затем генерал-капитан предъявлял «смету» своих расходов на экспедицию; если же она финансировалась «в складчину», то каждый представлял соответствующий документ, и контадор все это подсчитывал.
      Оставшаяся сумма (если что-то еще оставалось), собственно, и составляла «чистую» добычу. Иногда из нее выделяли «премиальный фонд» — вознаграждение тем, кто проявил особое мужество. Далее начиналось самое главное. Войско разделялось на три группы по рангам — капитаны, всадники, пехотинцы — и каждая выбирала своего «наблюдателя». Королевским чиновникам и командованию «доверяй, но проверяй».
      Когда конкистадор записывался в экспедицию, он заранее знал, кто и сколько долей получит, так что спорить не приходилось. Цифры могли варьироваться, но обычно генерал-капитан получал десять долей, его заместитель восемь, капитан четыре, сержант три, всадник две и пехотинец, будь то арбалетчик, аркебузир или пеон, одну. После этого исчислялось общее количество долей (разумеется, тех, кто остался в живых): например, доли генерал-капитана плюс его заместителя плюс пяти капитанов составят в сумме тридцать восемь и так далее. Положим, всего получилось триста долей. Теперь чистую добычу делят на сумму долей и исчисляют эквивалент одной доли в золоте, серебре и в драгоценных камнях. А дальше идет совсем простая арифметика: если доля составляет, положим, сто песо золота, то генерал-капитан получит тысячу, капитан четыреста и т. д. Вся процедура дележа добычи иногда занимала несколько дней.
      За всю историю конкисты очень крупная добыча перепала в руки конкистадоров всего трижды — в результате экспедиций Кортеса, Писарро и Хименеса де Кесады. Довольно внушительные суммы золота удавалось награбить конкистадорам Центральной Америки. Добыча Кортеса в целом составила около тысячи семисот килограмм золота; однако под его началом в разные периоды кампании находилось от шестисот до полутора тысяч человек, поэтому доля пехотинца составила всего около ста песо, и некоторые солдаты, разобиженные, отказывались принимать ее. Сумма награбленного Хименесом де Кесадой в стране муисков была почти в два раза меньше, но и солдат у него оставалось значительно меньше, чем у Кортеса, поэтому одна доля составила пятьсот десять песо чистого золота, пятьдесят семь низкопробного и пять изумрудов.
      Доля пехотинца при завоевании Перу составила четыре тысячи четыреста песо, но и это богатство обернулось иллюзией. Конкистадоры ничего не знали об экономике, зато она дала о себе знать. Дело в том, что при таком обилии золота оно моментально обесценилось. Предоставим слово секретарю Писарро Франсиско де Хересу, написавшему хронику знаменитого похода: «Не могу не сказать и о ценах, существовавших на этой земле в повседневной торговле, многие не поверят, насколько цены те высоки, но я рассказываю об этом достоверно, ибо видел все своими глазами, а некоторые вещи и сам покупал. Одну лошадь продавали за тысячу пятьсот песо, а других продавали и за три тысячи триста. Обычная же цена на лошадей была две тысячи пятьсот, но за такие деньги и не найдешь. Кувшин вина на три асумбре стоит шестьдесят песо, а я отдал за два асумбре сорок песо; пара башмаков — тридцать или сорок песо, штаны — то же самое; плащ можно купить за сто-сто двадцать песо, а шпага стоила сорок-пятьдесят песо; головка чеснока — полпесо… Можно многое рассказать о поднявшихся ценах на все, но нельзя забывать, насколько низко ценились золото и серебро. Дошло до того, что если кто-то кому-то задолжал, то вместо денег возвращал слиток золота на глазок, не взвешивая, и хоть иногда отдавал вдвойне, никто с этим не считался; из дома в дом в поисках кредиторов переходили должники в сопровождении индейца, нагруженного золотом, чтобы рассчитаться с долгами».
      Что же касается большинства экспедиций, то чаще всего речь шла о ничтожных количествах золота: например, будущий хронист Педро де Сьеса де Леон, после года мучений в экспедиции Вадильи в Колумбии получил на руки один песо золота. А бывало и так, что экспедиция возвращалась вообще с пустыми руками.
      В Америке золото чаще всего оборачивалось фикцией. Даже капитаны, получавшие изрядные суммы, тратили их на организацию собственных экспедиций — и прогорали. Что не было фикцией — так это энкомьенда. Поэтому настоящий раздел добычи начинался уже после дележа золота, когда солдаты, чтобы получить энкомьенду, расписывали эскрибано свои подвиги и заслуги в присутствии свидетеля, который подтверждал его слова. Генерал-капитан и королевские чиновники, разумеется, не собирались лишать конкистадора заслуженной награды, благо индейцев и земель вокруг было немеряно, а главное, надо же было «заселить» завоеванные земли и закрепить их за испанской короной. Солдату определяли место энкомьенды, ее размер и количество индейцев в услужение, и, довольный, он отбывал по назначению.
      Наконец-то, после стольких бурь и трудов конкистадор приплыл в спокойную гавань и живет себе на полном обеспечении. Проходит год-два, и спокойное благополучие отчего-то не радует. Гложет мысль: а может, я стою большего? И непознанная земля так влечет, так бередит душу, что, бывает, не спишь по ночам. Хватит. Засиделся. Пора в путь. В неведомое.

Джентельмен и идальго на рандеву с индеанкой