Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд в потолок. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Фраза очень простая. Я люблю тебя.

Прямо после лекции целая компания — человек десять — отправилась ужинать. Все говорили одновременно, а я улыбалась — улыбалась потому, что этот вечер был совсем особенный. Впервые за многие годы все шло и получалось само собой, непреднамеренно и безотчетно.

Какое счастье!

Когда я решила ехать в Мадрид, все мои чувства, все поступки были под контролем. И вот — все изменилось. И вот — я здесь, в Бильбао, где никогда не бывала прежде, хоть он и находится в трех часах езды от моего родного городка. Я знаю только одного человека из тех, кто сидит со мной за столом, но все обращаются ко мне так, словно знакомы сто лет. Я сама себе удивляюсь — потому что способна разговаривать, пить и веселиться не хуже, чем они.

Я оказалась здесь потому, что жизнь — внезапно — вручила меня Жизни, Я не чувствую ни страха, ни вины, ни стыда. Едва лишь оказавшись рядом с ним и услышав его голос, я убедилась в его правоте — есть мгновения, когда просто необходимо идти на риск, совершать безумные поступки.

«Сколько дней я провела впустую, корпя над книгами и тетрадками, совершая сверхчеловеческие усилия для того, чтобы купить свое собственное рабство, — подумала я. — Зачем я лезла вон из кожи, добиваясь этой работы? Что она прибавит мне как человеку, как женщине?»

Ничего. И неужели я родилась лишь затем, чтобы провести остаток жизни за канцелярским столом, помогая судьям вести процессы?

Должно быть, подобные мысли появляются, когда слишком много выпьешь. Ведь не сегодня придумано: «Кто не работает, тот не ест».

Это сон. И сейчас он кончится.

Но почему же он все длится? И впервые я подумала о том, что стоило бы уехать с ним в горы. В конце концов, начинаются каникулы — впереди целая неделя.

— Ты кто ему? — спросила меня красивая женщина за нашим столом.

— Мы дружили с ним в детстве, — отвечала я.

— Он и в детстве умел это?

— Что «это»?

Застольная беседа становилась все менее оживленной.

— Сама знаешь, — сказала она. — Творить чудеса.

— Он уже тогда умел хорошо говорить, — ответила я, сама толком не понимая, что говорю.

Все за столом рассмеялись — и он вместе со всеми, а я так и не поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина я почувствовала себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.

Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то поводу, о котором через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.

Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые знакомые вперемежку с обсуждением Серьезных проблем перешучивались и острили, и мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо касается меня. По крайней мере хоть на один вечер жизнь представала передо мной не на экране телевизора, не на газетных страницах.

Да, мне будет что рассказать, когда вернусь в Сарагосу. А если я приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.

«Он был совершенно прав, что не обращал внимания на мои рассказы о Сории», — подумала я и к самой себе испытала жалость: уж сколько лет в ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.

— Выпей еще, — и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.

И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу я рассказать своим детям и внукам.

— Я рассчитываю на тебя, — сказал он, понизив голос так, чтобы слышала его я одна. — Поедем во Францию.

Вино развязало мне язык:

— Только в том случае, если мы выясним одну вещь.

— Что именно?

— То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.

— О ладанке?

— Нет, — ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил стараясь выглядеть трезвой. — То, что ты мне сказал тогда.

— Хорошо, мы потом поговорим об этом, — сказал он, пытаясь сменить тему.

Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я могла бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.

— Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.

— Но не здесь же. Здесь мы веселимся.

— Слишком рано уехал ты из Сории, — не сдавалась я. — Я — единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает тебе силы идти вперед.

«И все на этом. И никакой любви в помине нет».

Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, желая узнать его мнение, и наш разговор оборвался.

«Что ж, по крайней мере, я все прояснила», — сказала я самой себе. Такая любовь бывает лишь в сказках.

Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем. Любви удается выжить, только когда существует надежда — пусть — далекая, — что нам удастся покорить того, кого любим.

Все прочее — фантазии.

И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:

— Выпьем за любовь!

Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:

— За мудрецов, способных понять, что любовь порой — это детские глупости.

— Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак — потому и дурак, что считает, будто способен постичь любовь, — ответил он.

Сидевшие за столом услышали его, и в следующую минуту завязался оживленный спор о любви. У каждого была своя точка зрения, каждый защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать ресторан.

— Пять свободных дней! — крикнул кто-то с другого конца стола. — Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведете серьезные разговоры!

Все рассмеялись, все — кроме него.

— А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? — спросил он у крикнувшего.

— В церкви! — ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул от смеха.

Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку — ведь мы все вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка — вместе с поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью — входила в обязательный ассортимент вечеринки.

Но нет — он всего лишь взял меня за руку и направился к дверям.

— Нам пора, — сказал он. — Поздно уже.

Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит, должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие между тем и Другим. Он весел и по дороге в отель напевает.

У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.

И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится весь мир.

«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», — Думаю я. Если бы я смогла отдать ему мое сердце — пусть хоть на один уик-энд, — у дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает, рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.

Но нет. Не могу. Не хочу.

А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да». Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.

Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется вернуться в Сарагосу — в город, в котором живу по собственной воле, по своему выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще предстоит встретить, а это будет непросто.

Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что уже есть, — новых не надо.

Я бы не смогла — никогда бы не смогла — влюбиться в кого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю: мы ведь долго прожили рядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие.

И еще я знаю, что любовь — сродни плотине: если оставить хоть крохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре под напором ее рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будет сдержать силу потока.

Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всем возобладает: ей безразлично, что возможно, а что — нет, ей нет дела до того, по силам ли нам удержать любимого рядом, любовь — неуправляема.

Нет, я не могу оставить брешь в стене — даже самую маленькую.

— Минутку!

Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-то поспешные шаги.

— Пойдем, — сказал он, беря меня за руку.

— Постойте! Одну минутку! — кричал прохожий. — Мне надо поговорить с вами!

Но он только прибавил шагу.

— Это — не к нам, — сказал он. — Пойдем в отель.

Тем не менее относилось это именно к нам — больше на улице никого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, что Бильбао — столица страны басков и здесь то и дело происходят террористические акты. Шаги приближались.

— Идем, — сказал он и пошел еще быстрей.

Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, выросла фигура мужчины, вымокшего с головы До ног.

— Постойте! — повторил этот человек. — Одну минутку! Ради бога!

В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-то чудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно я вцепилась в него, но он отвел мои руки.

— Умоляю вас, — проговорил незнакомец. — Я узнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне!

Он заплакал и упал на колени, повторяя:

— Умоляю вас! Умоляю!

Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. В наступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек, стоявший посреди мостовой на коленях.

— Иди в отель, Пилар, — произнес наконец мой друг. — Ложись спать. Я вернусь только под утро.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.