После чего стала такой, как прежде, — торопливо и не без раздражения сняла с меня плащ и шляпу, запихала их в коробку, отставила в угол посох и флягу, а потом, убедившись, что я запомнил пароль, велела уходить, ибо мой проводник ждет меня километрах в двух от Сен-Жан-Пье-де-Пор.

— Он ненавидит оркестры, — пояснила она. — Но и на расстоянии в два километра ему от музыки не спрятаться, Пиренеи — превосходный резонатор.

И она заторопилась вниз по лестнице на кухню, чтоб еще немножко потиранить мальчика с грустными глазами. Уже уходя, я осведомился, как мне быть с машиной. Мадам Дебриль посоветовала оставить ключи — кто-нибудь отгонит. Я открыл багажник, достал рюкзак со свернутым спальным мешком, поглубже уложил образ Богоматери на раковинах, взвалил рюкзак на плечи и протянул хозяйке ключи.

— Идите по улице вдоль крепостной стены до самых городских ворот, вот и выйдете из города, — сказала она. — А придете в Сантьяго-де-Компосте-Л у — прочтите за меня «Аве Марию». Бессчетное множество раз одолевала я этот путь, а ныне довольствуюсь тем, что читаю в глазах новых пилигримов восторг, который сама испытать уже не могу — годы не те. Расскажите это апостолу. И еще скажите, что скоро я приду к нему, правда, другой дорогой — она и короче, и легче будет…

Я покинул городок через Испанские ворота, некогда излюбленные римскими легионами, а впоследствии — дружинами Карла Великого и полками Наполеона. Я шел молча, слыша звучавшую в отдалении музыку, — и вдруг на развалинах древнего поселения возле Сен-Жан-Пье-де-Пор так разволновался, что слезы выступили на глаза. Там, возле этих руин, меня будто ударило — ведь ноги мои ступают по Пути Сантьяго.

Панорама Пиренеев, озаренных утренним светом, сияние которого будто еще усиливалось от звуков музыки, вселило в меня ощущение, что я возвращаюсь к чему-то изначальному и прочно забытому родом человеческим. Но понять, что же это, мне было не под силу. Небывалое и непривычно сильное ощущение это заставило меня прибавить шагу, чтобы как можно скорее прибыть туда, где, по словам мадам Дебриль, ждал меня проводник. На ходу я снял майку, сунул ее в рюкзак. Лямки его стали сильнее врезаться в голые плечи, но зато идти в разношенных кроссовках было легко и удобно. Минут через сорок, обогнув исполинских размеров валун, я подошел к заброшенному колодцу. Возле него на земле сидел человек лет пятидесяти — черноволосый, похожий на цыгана — и рылся в заплечном мешке.

— Привет, — сказал я по-испански с той застенчивостью, какую испытываю всякий раз, когда знакомлюсь с новым человеком. — Ты, наверно, меня ждешь. Я — Пауло.

Он бросил свое занятие и окинул меня снизу доверху холодным и вовсе не удивленным взглядом. Мне тоже показалось, что я откуда-то знаю этого человека.

— Да, я тебя поджидаю, хоть и не думал, что ты появишься так рано. Чего надо?

Несколько сбитый с толку этим вопросом, я отвечал, что именно меня он вроде бы должен был сопровождать по Млечному Пути в поисках меча.

— В этом нет нужды, — сказал он. — Если хочешь, я найду его для тебя. Хочешь? Только решай сейчас.

Странный у нас вышел разговор, но я, памятуя о принесенной мною клятве, собирался ответить в том смысле, что, взяв поиски меча на себя, он сбережет мне много времени и я вернусь в Бразилию к людям и делам, позабыть о которых не мог. Не исключено, что это могло быть уловкой, но почему бы мне все же не ответить?! В тот миг, когда я уже открыл рот, чтобы ответить «Хочу», за спиной у меня раздался голос, произнесший с сильным акцентом такие слова: «Чтобы узнать, высока ли гора, взбираться на нее не обязательно».

Это был пароль! Я обернулся и увидел человека лет сорока в бермудах цвета хаки и белой пропотелой майке. Пристальный взгляд был устремлен на цыгана. Полуседые волосы, темное от загара лицо. Выходит, что второпях я позабыл о самых элементарных правилах безопасности и едва не вверил и тело, и душу в руки первого встречного незнакомца.

— Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтоб стоять на якоре, — произнес я отзыв.

А человек меж тем не сводил глаз с цыгана, а тот — с него. В течение нескольких минут смотрели они друг на друга, не выказывая ни страха, ни вызова. Потом цыган поставил мешок наземь, улыбнулся презрительно и двинулся по направлению к Сен-Жан-Пье-де-Пор.

— Меня зовут Петрус5, — проговорил человек, когда цыган скрылся за валуном, который я обогнул не так давно. — В следующий раз будь поосторожней.

Не в пример цыгану и самой мадам Дебриль, он был вроде бы расположен ко мне. Он поднял с земли мешок — на передней его части была изображена раковина, — извлек оттуда бутылку вина, сделал глоток и протянул ее мне. Отпив, я осведомился, что это за цыган.

— Мы же недалеко от границы, а потому эту дорогу давно уже облюбовали себе контрабандисты и террористы из испанской части Басконии, — объяснил Петрус. — Полиции здесь почти никогда не бывает.

— Это не ответ. Вы с ним смотрели друг на друга как старые знакомые. И у меня такое чувство, будто я его знаю. Может быть, поэтому я и обратился к нему.

Петрус, хмыкнув, сказал, что пора отправляться в путь. Я взял вещи, и мы двинулись. Но этот краткий смешок показал мне, что проводник мой думает о том же, о чем и я.

Нам повстречался дьявол.

Некоторое время мы шагали молча, и я убедился в правоте мадам Дебриль: и за три километра слышался оркестр, игравший без передышки. Мне очень хотелось расспросить Петруса о том, кто он и откуда, чем занимается и как сюда попал, но я знал — нам вместе идти семьсот километров, и рано или поздно настанет момент ответить на все эти вопросы. Однако цыган не выходил у меня из головы, так что я все же не выдержал и нарушил молчание:

— Петрус, мне кажется, что цыган — это дьявол.

— Да, это дьявол. — И, услышав эти слова, я испытал смешанное чувство ужаса и облегчения. — Но не тот дьявол, которого ты знал по Традиции.

А по Традиции дьявол — это дух, не добрый и не злой: считается, что он хранит все тайны, доступные человеческому постижению, обладает силой и наделен властью над материальным миром. Падший ангел, он причисляет себя к роду людскому и всегда склонен заключить с человеком сделку на взаимовыгодных, так сказать, условиях — оказать и получить услугу. Я осведомился, чем же отличается от него цыган.

— По пути нам еще не раз встретятся такие, как он, — засмеялся Петрус. — Ты сам поймешь разницу. А пока, чтобы уловить суть, постарайся припомнить весь твой разговор с ним.

Я стал перебирать в памяти две несчастные фразы, которыми обменялся с цыганом. Он сказал, кажется, что ждет меня и что добудет мне меч.

На это Петрус ответил, что эти фразы как нельзя лучше подходят вору, застигнутому на месте преступления, — а ведь цыган рылся в чужом рюкзаке, — они позволяют выиграть время и продумать путь к отступлению. Вместе с тем у них может быть иной, куда более глубокий смысл: слова эти означают именно то, что хотел сказать ими цыган.

— Чему же верить?

— Тому и другому. Воришка, застигнутый с поличным, произнес как раз те слова, с какими и должен был обратиться к тебе. Он, наверно, похвалил себя за сообразительность, а на самом деле был всего лишь орудием высшей силы. Пустись он наутек при моем появлении, этот разговор был бы сейчас не нужен. Но он взглянул на меня, и в его глазах я прочитал имя дьявола, которого ты повстречаешь по дороге.

По мнению Петруса, эта встреча была добрым предзнаменованием, ибо дьявол обнаружил свое присутствие с самого начала.

— Так или иначе, выбрось его из головы, потому что, как я уже сказал, он — не единственный на твоем пути. Быть может, самый главный, но не единственный.

Скудную растительность, подобную той, что изредка встречаешь в пустыне, сменили разбросанные там и тут купы деревьев. Должно быть, Петрус прав: пусть все идет само собой. Время от времени он нарушал молчание, рассказывая об исторических событиях, происходивших в тех местах, которые встречались нам на пути. Я увидел дом, где королева провела последнюю перед смертью ночь, и возведенную на скалах маленькую часовню — уединенный скит святого, которого немногочисленные обитатели здешних мест почитали чудотворцем.

— Чудеса очень важны, как по-твоему? — спросил мой проводник.

Я ответил утвердительно, но прибавил, что никогда в жизни не видел настоящего чуда. Мое обучение Традиции происходило скорее в интеллектуальном плане. Но я верю, что вот когда отыщется мой меч, я смогу делать то же, что и мой Наставник.

— …Хотя это — не чудеса, поскольку не изменяют законы природы и не противоречат им. Мой Наставник всего лишь использует эти таинственные силы для… — и я осекся, ибо не мог объяснить, каким образом удается ему материализовать духов, передвигать, не прикасаясь к ним, предметы с места на место и, как не раз я наблюдал, — в пасмурные дни делать так, что на задернутом тучами небе появляются прогалины лазури.

— Может быть, он делает это лишь для того, чтобы убедить тебя — он обладает Знанием и Властью? — предположил Петрус.

— Может быть, — ответил я не слишком уверенно.

Мы присели на камень, поскольку Петрус сообщил, что терпеть не может курить на ходу. По его словам, так в легкие поступает слишком много никотина, а дым вызывает тошноту.

— Вот потому-то твой Наставник и не вручил тебе меч. Потому что ты не знаешь, как он совершает эти удивительные вещи. Потому что ты забыл — дорога познания открыта для всех, для самых обыкновенных людей. Во время нашего путешествия я научу тебя кое-каким упражнениям и ритуалам, принятым в ордене RAM. Любой человек в тот или иной момент своего бытия получает доступ к одному из них, по крайней мере. И все они — все без исключения — могут быть найдены тем, кто ищет их, ищет терпеливо и настойчиво. Их извлекают из тех уроков, которые дает нам жизнь.

Ритуалы RAM так просты, что люди, подобные тебе, то есть склонные все усложнять, часто не придают им никакого значения. Однако именно благодаря им человек получает возможность и способность достичь всего — всего, понимаешь? — чего желает.

Иисус возносил хвалу Отцу, когда Его ученики начали творить чудеса и исцелять недуги, и благодарил Его за то, что Бог, скрыв эти тайны от книжников и мудрецов, открыл их обыкновенным, простым людям. В конце концов, если человек верит в Бога, он обязан верить и в то, что Бог — справедлив.

Петрус был совершенно прав. Было бы высшей несправедливостью, если бы доступ к истинному Познанию получали только образованные люди, у которых есть время и деньги покупать дорогие книги.

— Истинный путь к мудрости узнается всего лишь по трем признакам, — продолжал Петрус. — Во-первых, он должен начаться с Агапе6, но об этом я расскажу тебе позднее. Во-вторых, он должен найти себе практическое применение в твоей жизни, иначе мудрость станет бесполезной и сгниет, как меч, который ни разу не пустили в дело. И в-третьих, это — такой путь, по которому вослед тебе смогут пройти и другие.

Мы шли весь остаток дня, и только когда солнце стало скрываться за вершинами гор, Петрус решил сделать привал. Вокруг нас еще блистали в последних солнечных лучах самые высокие пики Пиренеев.

Петрус попросил меня расчистить клочок земли и преклонить на нем колени.

— Первое таинство RAM — это умение возродиться. Ты должен будешь практиковаться в этом семь дней кряду, всякий раз стараясь по-новому, иначе прочувствовать твой первый контакт с миром. Ты ведь помнишь, как трудно тебе было принять решение — все бросив, приехать сюда, чтобы вступить на Путь Сантьяго и найти свой меч. Но эта трудность проистекала оттого лишь, что ты был пленником собственного прошлого. Тебе уже случалось терпеть поражения, и ты боялся новых неудач; ты уже чего-то добился и боялся потерять завоеванное. И тем не менее желание найти меч пересилило, перевесило все прочее. И ты решился пойти на риск.

Я согласился с ним, но добавил, что те же самые опасения, о которых он упомянул, не дают мне покоя и сейчас.

— Это не имеет значения. Упражнение мало-помалу освободит тебя от бремени, которое ты сам на себя взвалил.

И Петрус показал мне Первое таинство RAM — УПРАЖНЕНИЕ «ЗЕРНЫШКО».

— Начни с него.

Я пригнул голову так, что она оказалась между коленей, глубоко вздохнул и начал релаксацию. Тело повиновалось мне беспрекословно — быть может, потому, что мы шли целый день и я был утомлен. Я слышал голос земли — голос глуховатый и хриплый — и постепенно стал превращаться в зернышко. Я ни о чем не думал. Вокруг меня было темно, и я засыпал в средоточии земли. Но вот что-то шевельнулось. Это какая-то часть — малая частица моего естества — попыталась разбудить меня, твердя, что я должен выйти отсюда, ибо «там, вверху» есть что-то иное. Меня клонило в сон, но частица упорствовала — и вот она добилась того, что шевельнулись пальцы, пальцы привели в движение руки, но только это были не пальцы и не руки, а крошечный росток, который отчаянно боролся с силой земли, чтобы пробиться «туда, наверх». Я почувствовал, как тело принялось повторять движение рук. Каждый миг казался вечностью, но зернышко нуждалось в том, чтобы родиться и узнать, что же оно такое. С неимоверными усилиями сначала голова, а потом и все тело стали приподниматься. Но — медленно, страшно медленно, и мне приходилось преодолевать силу, тянувшую меня вниз, вглубь, в те бездны земли, где еще совсем недавно я спокойно спал вечным сном. Я побеждал, я одерживал верх, и вот что-то прорвалось, лопнуло, и я выпрямился, и сила, пригибавшая меня к земле, исчезла. Я пробил землю и приблизился к тому, что было «там, вверху».

А «там, вверху» оказалось поле. Я ощутил тепло солнечных лучей, услышал комариный писк, плеск речной волны невдалеке. Медленно поднялся, не открывая глаз. Мне казалось, что вот-вот потеряю равновесие и вернусь в землю, но я продолжал расти. Руки раскинулись, туловище распрямилось. И так вот стоял я, возрожденный, мечтая, чтобы снаружи и изнутри омывали меня блистающие потоки солнечного света, который просил меня расти и расти, крепнуть и распрямляться, дотянувшись своими ветвями до самого неба. Я тянулся все сильнее, заныли мышцы всего тела, и я чувствовал, что стал тысячеметрового роста и могу обнять горы. И тело мое все тянулось ввысь и вширь, пока мышечная боль не сделалась такой нестерпимо острой, что я не выдержал и вскрикнул.

Я открыл глаза. Петрус стоял передо мной, улыбался и курил. Дневной свет еще не померк, но я с удивлением убедился, что воображенного мною солнца на небе уже не было. Я спросил проводника, нужно ли описать ему мои ощущения, а он покачал головой:

— Это все — очень личное, и ты должен держать свои ощущения при себе. Как мне судить о том, что ты испытывал? Твои ведь ощущения — не мои.

Потом он сказал, что мы заночуем здесь. Развели маленький костер, допили остававшееся в бутылке вино, а я приготовил сэндвичи с foie-gras7, купленным накануне приезда в Сен-Жан-Пье-де-Пор. Петрус выловил в ручье нескольких рыбин и поджарил их на костре. Поужинав, мы улеглись в свои спальные мешки.

В жизни мне много чего пришлось попробовать, но эту первую ночь на Пути Сантьяго я не забуду никогда. Летняя ночь оказалась холодной, но во рту я еще чувствовал вкус вина, которым угостил меня Петрус. Я смотрел на небо, и Млечный Путь простирался надо мною, показывая всю безмерность расстояния, которое нам предстояло пройти. Может быть, в других обстоятельствах это чудовищное пространство вселило бы в меня тоску, страх неудачи, сознание собственной ничтожности. Но теперь я был зернышком, родившимся заново. Я открыл для себя, что, как ни хорошо, как ни покойно спать в земле, жизнь «там, наверху» куда прекрасней. И я смогу возрождаться столько раз, сколько захочу, — до тех пор, покуда руки мои не смогут объять всю землю, из которой я появился.

Отешись на колени на землю. Потом присядь на корточки и наклонись так, чтобы голова касалась коленей. Обхвати их руками. Ты — в позе зародыша. Теперь расслабься и постарайся сбросить напряжение. Дыши глубоко и ровно. Вскоре ты почувствуешь себя крошечным зернышком в уюте и покое почвы. Все вокруг тебя излучает тепло и дарит приятные ощущения. Ты погружен в крепкий сон. По вот шевельнулся твой палец. Зернышко не хочет больше оставаться самим собой — оно хочет родиться. Ты начинаешь медленно шевелить руками, и тело твое постепенно распрямляется, расправляется, хотя ты по-прежнему сидишь на корточках. Ты медленно-медленно поднимаешься. Все это время ты представляешь себя зернышком, которое становится ростком, постепенно пробивающимся сквозь толщу почвы наружу.

Теперь пришла пора вырваться из земли. Ты медленно поднимаешься, перенося тяжесть тела сперва на одну ногу, потом на другую. Ты находишь равновесие, как росток, отвоевывающий свое жизненное пространство. И вот ты поднялся во весь рост. Представь, что тебя окружают поле, солнце, вода, ветер, птицы. Ты — принявшийся росток. Медленно подними руки к небу. Потом тянись, тянись, тянись изо всех сил, словно хочешь ухватить огромное солнце, которое сияет над тобой, притягивая тебя и придавая тебе сил. Твое тело напрягается все больше, твои мышцы деревенеют, а ты растешь, растешь, растешь — и становишься огромным. Напряжение возрастает, и вот оно уже делается нестерпимо болезненным. Когда почувствуешь, что больше не в силах выносить его, — крикни и открой глаза.

Повторяй это упражнение семь дней подряд в одно и то же время.

Творец и творение

Шесть дней мы шли по Пиренеям, одолевая спуски и подъемы, и всякий раз, как солнце золотило самые высокие вершины, Петрус просил меня повторить упражнение. На третий день желтая бетонная заплата на дороге возвестила, что мы пересекли границу и отныне шагаем по испанской земле. Мой проводник постепенно разговорился и рассказал мне кое-что о себе — он оказался итальянцем и специалистом по промышленному дизайну8. Я спросил его: «Должно быть, ты озабочен тем, какое множество дел пришлось бросить, чтобы сопровождать пилигрима в поисках его меча?»

— Хочу тебе кое-что объяснить, — отвечал он. — Я вовсе не сопровождаю тебя туда, где находится твой меч. Ты, и только ты можешь найти его. Я здесь исключительно для того, чтобы провести тебя по Пути Сантьяго и преподать тебе кое-какие премудрости RAM. Как ты применишь мою науку для обретения своего меча — это твое дело.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Когда человек странствует, он, сам того не замечая, переживает второе рождение. Он то и дело попадает в новые для себя ситуации, дни его долги, вокруг чаще всего звучит неведомый ему язык. Он подобен младенцу, только что покинувшему материнскую утробу. И он уделяет гораздо больше внимания тому, что его окружает, ибо от этого зависит, выживет он или нет. Он становится доступней для людей, ибо они могут прийти к нему на помощь в трудную минуту. И мимолетную милость богов он воспринимает с ликованием и будет помнить ее до конца дней своих.

И в то же время, поскольку все для него в новинку, он замечает только красоту и счастлив уже потому, что живет. По этой причине религиозное паломничество всегда было одним из самых прямых и кратких путей к Постижению. Слово «грех» по-латыни «pedis», что значило первоначально — «больная нога», то есть нога, неспособная преодолеть путь. Чтобы избавиться от греха, надо все время идти вперед, постоянно осваиваясь в новых для себя ситуациях и получая тысячи благословений, на которые жизнь так щедра — только попроси.

Неужели ты всерьез считаешь, что меня могут волновать те пять-шесть проектов, которые мне пришлось отложить, чтобы свершить вместе с тобой этот путь?

Петрус огляделся по сторонам, и я проследил его взгляд. На вершине горы паслись козы. Одна из них, самая храбрая, забралась на крутой отрог высокой скалы — невозможно было понять, как она туда попала и как слезет. Но в тот миг, когда я задавал себе этот вопрос, коза прыгнула и по невидимым мне выступам спустилась, присоединившись к остальным. Мир вокруг нас был проникнут смутным беспокойством и отнюдь не дышал умиротворением — ему еще долго предстояло расти и сотвориться, а для этого надо идти и идти, не останавливаясь. Ощущение того, что природа жестока, возникает порой во время крупного землетрясения или смертоносного шторма, но теперь я понял — это всего лишь превратности пути. Сама природа тоже странствует в поисках Постижения.

— Я счастлив оказаться здесь, — промолвил Петрус. — Потому что работа, которую я бросил, теперь не имеет значения, а работы, которые я завершу после этого путешествия, будут намного лучше.

Помнится, когда я читал Карлоса Кастанеду, мне ужасно хотелось повстречать старого шамана дона Хуана. И теперь, при виде того, как Петрус смотрит на горы, мне показалось, что рядом со мной стоит некто, очень похожий на этого персонажа.

К исходу седьмого дня, пройдя сосновый лес, мы поднялись на вершину холма. Здесь Карл Великий сотворил первую свою молитву на испанской земле, и латинская надпись на древнем обелиске просила, чтобы в память этого события все проходящие прочитали вслух или про себя «Сальве Регина…». Мы с Петрусом вняли этому призыву. Потом мой спутник велел мне в последний раз повторить упражнение.

Было ветрено и холодно. Я начал было отнекиваться, уверяя, что еще рано — всего часа три, — но Петрус попросил меня не возражать и делать, что говорят.

И я опустился на колени. Все шло обычным порядком до тех пор, пока я не простер руки, представляя себе солнце. И в тот миг, когда огромное светило заблистало передо мной, почувствовал, что вхожу в небывалый экстаз. Моя человеческая память стала медленно гаснуть, и я уже не выполнял упражнение, но будто и в самом деле превратился в дерево. И был доволен этим, более того — счастлив. Сияющее солнце вращалось вокруг своей оси — такого ни разу не бывало прежде. И вот, широко раскинув ветви, на которых ветер потряхивал листву, я замер, мечтая лишь никогда больше не сходить с этого места. Тут я ощутил какое-то прикосновение — и тотчас, в долю секунды, стало темно.

Я немедленно открыл глаза. Петрус похлопывал меня по щекам, тряс за плечи.

— Не забудь, зачем ты сюда пришел! — гневно повторял он. — Не забудь, что тебе предстоит еще очень многое познать, прежде чем ты найдешь свой меч!

Я сел на землю, дрожа от пронизывающего ветра.

— Так всегда бывает?

— Почти всегда, — ответил Петрус. — Особенно с такими, как ты, — с теми, кто, пленяясь деталями, забывает о главном.

Он достал из рюкзака и надел свитер. Я тоже натянул рубашку поверх футболки с надписью «I LOVE NY». Вот бы не подумал, что в «самое жаркое лето за последние десять лет» — так, по крайней мере, утверждали газеты — буду страдать от стужи. Плотная рубашка спасала от ветра, но все же я попросил Петруса прибавить шагу, чтобы я мог согреться.

Дорога шла под уклон, идти было легко. Я высказал предположение, что так замерз потому, что питались мы очень неосновательно — ели рыбу да дикие плоды9. Петрус объяснил мне — дело не в том: просто мы поднялись довольно высоко в горы.

Шагов через пятьсот дорога делала поворот — и мир внезапно преобразился. Перед нами простирались плавные всхолмления необозримой долины. А слева дорога вела вниз, туда, где метрах в двухстах, приветливо дымя печными трубами, раскинулся чистенький городок.

Я ускорил шаги, но Петрус удержал меня.

— Полагаю, что сейчас самое время научить тебя Второму таинству RAM, — сказал он, садясь на землю и жестом предлагая мне сделать то же.

Я повиновался, хоть и не без досады. Маленький городок с дымящими трубами неодолимо влек меня к себе. Я вдруг вспомнил, что целую неделю не вижу людей и либо ночую в чистом поле под открытым небом, либо иду с рассвета до заката. Кроме того, у меня кончились сигареты и приходилось курить ужасающий табак, из которого Петрус сворачивал себе самокрутки. Это в двадцать лет хорошо есть ничем не сдобренную рыбу и на ночь забираться в спальный мешок, но здесь и сейчас, на Пути Сантьяго, все это требовало значительных усилий. Нетерпеливо дожидаясь, когда Петрус свернет самокрутку, я мечтал согреться стаканчиком вина в таверне, до которой было минут пять ходьбы.

Но Петрус явно не мерз в своем свитере, сохранял спокойствие и рассеянно оглядывал огромную равнину.

— Ну, как тебе переход через Пиренеи? — осведомился он чуть погодя.

— Очень мило, — ответил я, не желая продолжать разговор.

— Должно быть, и впрямь очень мило, раз вместо одного дня мы потратили — шесть.

Я ушам своим не поверил, и тогда он достал карту и показал мне пройденное нами расстояние — семнадцать километров. Конечно, спуски и подъемы замедляли путь, но все же покрыть его можно было за шесть часов.

— Ты так увлечен поисками своего меча, что упустил из виду кое-что еще более важное — к нему надо идти. Ты так пристально вглядывался в Сантьяго — а отсюда его не видно, — что не замечал: иные места мы проходили по четыре-пять раз, только — с разных сторон.

Только теперь, после слов Петруса, я вспомнил, что самая высокая вершина Пиренеев — Монте-Ичашеги — появлялась то слева, то справа. Впрочем, даже если бы я обратил на это внимание, то все равно бы не догадался, что мы кружили на месте.

— Я всего лишь вел тебя разными путями, используя тайные тропы, которыми ходят контрабандисты. Но ты обязан был заметить это. А не заметил потому, что для тебя не существовало самого процесса пути. Существовало только твое желание прибыть в конечную точку.

— Ну а если я все же догадался бы?

— В таком случае я придумал бы иной способ пробыть в пути не менее семи дней, ибо именно этот срок предписан таинствами RAM.

От удивления я даже позабыл и про холод, и про городок.

— Когда движешься к цели, — продолжал Петрус, — очень важно обращать внимание на путь, которым следуешь. Путь — именно путь — всегда подсказывает нам наилучший маршрут и обогащает нас, когда мы одолеваем его. Если сравнивать это с сексом, то можно сказать: предварительные ласки делают оргазм ярче и сильней. Каждый тебе это подтвердит.

То же самое — и цель, которую ты преследуешь. Она может оказаться лучше или хуже — в зависимости от того, какой путь избрал ты для достижения ее, и от того, как ты пройдешь по этому пути. Поэтому-то столь важно Второе таинство RAM. Смысл его в том, чтобы извлечь тайну из того, что мы видим ежедневно и к чему пригляделись так, что перестали замечать.

И Петрус научил меня УПРАЖНЕНИЮ СКОРОСТИ.

— В городе, среди наших повседневных дел, это упражнение должно занимать двадцать минут. Но, поскольку мы с тобой следуем Дивным Путем Сантьяго, у нас оно займет час.

Мне вновь стало холодно, и я смотрел на Петруса умоляюще. Однако он сделал вид, что не замечает: поднялся, взял рюкзак, и мы с приводящей в отчаянье медлительностью начали одолевать двести метров до городка.

Сначала я смотрел только на таверну — старинный двухэтажный домик с деревянной вывеской над дверью. Мы подошли так близко, что я смог различить даже выбитый под крышей год постройки — 1652. Мы двигались, но казалось, не трогаемся с места. Петрус еле передвигал ноги, и я уподоблялся ему. Достав из рюкзака часы, я надел их на запястье.

— Так будет еще хуже, — сказал он. — Потому что время не всегда течет в одном и том же ритме. Мы определяем его ритм.

И я, то и дело поглядывая на часы, убедился в правоте Петруса. Чем чаще я смотрел на циферблат, тем медленней ползла стрелка. И тогда, решив последовать совету моего проводника, я сунул часы в карман. Я попытался сосредоточиться на другом: стал всматриваться в окружающий нас пейзаж, изучать камни под ногами, однако постоянно переводил взгляд на таверну — и убедился, что мы практически не приблизились к ней ни на пядь. Тогда я попробовал рассказывать самому себе какие-то истории, но дело не пошло — упражнение вселяло в меня такую нервозность, что я не мог сосредоточиться. И когда, не выдержав, я вновь вытащил часы, то убедился — прошло всего-навсего одиннадцать минут.

— Не превращай это упражнение в пытку — оно не для этого придумано, — заметил Петрус. — Попытайся обрести наслаждение в скорости, к которой ты не привык. Меняя ход повседневности, ты позволишь новому человеку родиться в тебе. Но, впрочем, решай сам.

Последнюю фразу он произнес мягко, и это немного успокоило меня. Что ж, если решать должен я сам, надо воспользоваться ситуацией. Я глубоко вздохнул и постарался ни о чем не думать — впасть в такое состояние духа, когда время течет где-то в отдалении и никак меня не касается. Я все больше успокаивался и постепенно другими глазами увидел все, что меня окружало. И воображение, прежде бунтовавшее против меня, теперь становилось моим союзником. Глядя на городок впереди, я сочинял историю о нем — о том, как его основали и построили, о том, как приходили туда паломники, как, простыв на холодных ветрах Пиренеев, радовались они теплу и гостеприимству его жителей. И вот пришла минута, когда я почувствовал в нем присутствие какой-то мудрой и таинственной силы. И мое воображение заполнило долину рыцарями, сделало ее полем битвы. Я видел, как сверкают на солнце клинки мечей, слышал воинственные клики. И городок стал чем-то большим, нежели местом, где мне предложат стакан вина и теплое одеяло, — теперь он превратился в историческую веху, в память о героических деяниях человека, все бросившего ради того, чтобы обосноваться в этой глуши. Я понял, как редко обращал внимание на мир вокруг себя.

А когда ко мне вернулась способность воспринимать действительность, мы стояли у дверей таверны и Петрус приглашал меня войти.

Упражнение «Скорость»

В течение двадцати минут вдвое уменьшите скорость, с которой вы обычно передвигаетесь. Внимательно вглядывайтесь во все, что вас окружает, — в предметы, природу, людей. Наилучшее время для этого упражнения — после обеда.