- Делегат связи Балтийской морбригады лейтенант Палкин! отрапортовал, подавая пакет.
      Пакетом сообщалось, что по приказу командования морская бригада прибыла для взаимодействия с дивизией.
      - Вовремя, - сказал Лукомцев. - Очень кстати! Оставьте-ка своего буцефала, лейтенант, да садитесь ко мне. Где ваш штаб? Будете показывать дорогу.
      "Студебеккер" рычал на подъемах и тихо, бесшумно пылил по ровному. Промелькнула деревня, за ней вторая, осталась справа арка с надписью "Совхоз "Ягодка", громыхнул гнилыми досками расшатанный мостик. Потянулось длинное село.
      - Ирогощь, - сказал Палкин.
      Ермаков не снимал руки с клаксона. В узкой улице машину затирало среди повозок и грузовиков. На повозках - раненые в окровавленных бинтах, на грузовиках - имущество, ящики боеприпасов. На обочинах дороги - пешая густая толчея.
      - Экая ярмарка. - Лукомцев поморщился. - Что они думают? Что немцы, слепы, что ли?
      И не успела машина проехать сотни три метров, как за домами ударили взрывы. Дым повис над деревней, люди бросились в канавы, бежали огородами, прятались за строения. Свистели осколки, со звоном отсекая провода телеграфных линий.
      "Студебеккер" окончательно застрял. Лукомцев обернулся: как чувствует себя делегат связи? А Палкин сказал:
      - Разрешите курить, товарищ полковник?
      - Курите.
      Лукомцев тоже достал свою носогрейку, и пока Ермаков, крича и негодуя, требовал освободить дорогу, он в зеркальце шофера наблюдал за моряком. Отвалясь на подушки рядом с встревоженным адъютантом, тот пускал струйками табачный дымок и аккуратно сбрасывал пепел за ветровое стекло.
      - А знаете, товарищ полковник, - сказал моряк, указывая папиросой в небо, - они и самолет выпустили для корректировки.
      Лукомцев поднял глаза: над деревней крутым виражом шел двухфюзеляжный "фокке-вульф".
      - Не ваша ли комфортабельная машина, товарищ полковник, привлекла внимание этой "рамы"?
      Глаза лейтенанта в зеркальце смеялись, но, как только Лукомцев обернулся к нему, лицо того мгновенно приняло строго официальное выражение.
      - А вот и майор! - воскликнул Палкин, выбрасывая недокуренную папиросу.
      На обочине дороги, между броневиком и крохотной песочного цвета машиной, стояли два командира. Один - комиссар второго СП Баркан, другой приземистый широколицый моряк, майор Лось, - командир морбригады. Он держал на руке планшет с картой. Баркан что-то отчерчивал на карте красным карандашом. Оба поприветствовали Лукомцева, когда он открыл дверцу.
      - Хорош пример бойцам! - сказал Лукомцев. - Кругом мины рвутся. Почему не в броневике?
      - Предпочитаю эту блоху. - Лось хлопнул ладонью по капоту своей машины. - Как-то неуютно в броневике, товарищ полковник. Убьют - и неба не увидишь.
      Через несколько минут "студебеккер", а за ним машина Лося и броневичок Баркана пролетели арку "Совхоз "Ягодка" и остановились под яблонями, отягощенными желтыми спеющими плодами. Палило полуденное солнце, и разогретые яблоки источали густой крепкий запах.
      - Вот здесь и потолкуем. - Лукомцев раскинул под деревом свою кожанку. - Прошу садиться.
      Тучный Лось повалился на пестрый клевер: его томила жара. Баркан разложил карту. Адъютант приготовил блокнот.
      Пока на картах решалась задача, делегат связи лейтенант Палкин занялся обследованием окрестностей. Возле покосившейся обомшелой избушки, без окон, которая притаилась в зарослях малины над ручьем, он увидел девушку в военной форме. Девушка сидела в холодке на чемоданчике и, опустив голову в колени, дремала.
      Палкин постоял минуту, рассматривая белокурые вьющиеся волосы, спину, плотно обтянутую гимнастеркой, крепкие икры, охваченные голенищами брезентовых сапог, и окликнул:
      - Сеньорита!
      Девушка подняла круглое, розовое от сна лицо и, как ребенок, протерла кулачками серые с зеленцой глаза.
      - Побриться? - спросила она. - Садитесь, - и указала на пенек.
      - То есть? - удивился Палкин. - В этом палаццо парикмахерская?
      - Парикмахерская здесь. - Девушка щелкнула пальцами по чемоданчику.
      - Вы что же, бродячая парикмахерша?
      - Почему бродячая? Политотдельская. Политотдела дивизии.
      Палкин погладил свой подбородок:
      - А разве мне уже повестка? Вчера только брился.
      - Да нет, не повестка, а так, на всякий случай. Когда еще придется. Прыгаем с места на место, время такое. Садитесь.
      Растирая мыло в чашечке, девушка усталыми глазами поглядывала на Палкина.
      - Знаете, - сказала она, - хотелось бы выспаться на мягкой постели, под одеялом. Я ведь почти не сплю. Я трусиха. Всю ночь прислушиваюсь, все кажется, немцы близко.
      Намыливая Палкину щеки, она продолжала:
      - Давно прошу - дайте мне оружие, ну хоть какой-нибудь пистолетик. Не немцев, так себя убить в последнюю минуту.
      - Я достану вам пистолет, только не себя убивать, конечно, - сказал Палкин. - Как вас величать?
      - Галиной. Галина. Правда, достанете? Большое вам спасибо.
      - Я достану вам, Галя, прекрасный пистолет. Вас, значит, в политотделе искать?
      - Да, буду ждать, не обманете?
      Вдали послышались автомобильные гудки. Сначала один, потом сразу два, наконец гудки заревели, не прерываясь.
      Палкин вскочил:
      - Пожалуй, меня! Добреюсь в другой раз. - Он пожал Гале руку. - Итак, ждите с подарком! - И, стирая платком с лица мыло, побежал через сад.
      - А вас как зовут? - крикнула девушка вслед.
      - Костя. Константин Васильевич Палкин.
      Палкин не ошибся, его ждали.
      Когда под яблоней работа пришла к концу, Лукомцев спросил!
      - Где этот морской орел? Потрубите-ка! Ехать надо.
      Шоферы стали сигналить, а Лось усмехнулся:
      - Между прочим, полковник, Палкин - любопытный человек. Я нарочно вам такого послал, чтобы не посрамить бригаду. Своенравный, но молодец!
      И майор стал рассказывать, как Палкин действовал вместе с десантом на одном из занятых немцами островков в Финском заливе.
      - Я приказал ему зацепиться за берег и обеспечить высадку главных сил. Съезжаю на берег, гляжу - а он уже чуть не половину острова занял и штурмует поселок в глубине. "Кто, говорю, приказал?" - "Обстановка распорядилась, товарищ майор".
      - Молодец, - сказал Лукомцев. - Хороший задаток.
      Ему нравились и этот толстяк майор, и Палкин, и все моряки, подтянутые, бодрые, дисциплинированные.
      Он добавил:
      - Приятно сражаться бок о бок с балтийцами!
      Появился запыхавшийся Палкин. Лось нахмурился и строго сказал:
      - Ждать заставляете.
      - Прошу извинения, брился.
      - Не вовремя. Наверное, парикмахерша приглянулась...
      - И это есть, товарищ майор.
      Все улыбнулись откровенности лейтенанта.
      По дороге в штаб из коротких замечаний Лукомцева, обращенных к адъютанту, Палкин понял, что совещание под яблоней касалось операции, рассчитанной на вытеснение немцев из Вейно. Командование хотело вернуть железную дорогу Кингисепп - Гатчина.
      Глава третья
      Лукомцев и Черпаченко в тени берез сидели над картой. После вчерашнего боя, закончившегося тем, что дивизия совместно с морской бригадой выбила немцев из окончательно разрушенного Вейно и тем самым отняла у противника важнейшую рокадную дорогу, Лукомцев перенес свой командный пункт к самой станции, в эту березовую рощу.
      - Не по уставу дислоцируемся, - возражал Черпаченко против слишком близкого расположения штаба к передовой.
      Но Лукомцев, бывший в отличном настроении, ответил на это полушутливо:
      - И человеческий мозг, майор, не случайно в голове, расположен, как бы это выразиться, в крайней точке организма, в непосредственной близости от глаз и ушей: чтобы мгновенно реагировать на восприятие. А представьте, был бы он в животе - пока туда дойдут сигналы!
      Стремительный захват Вейно, телеграмма Военного совета фронта, поздравившего дивизию и морбригаду с успешным выполнением задачи, вызвали подъем во всех подразделениях.
      - Заметьте, - сказал Лукомцев своему начальнику штаба, - под Сольцами противник не только задержан, по и отброшен, выбит из города. Луга держится. Мы задачу выполняем, враг не прошел. Фронт, следовательно, выровнялся. Может быть, стабилизация, а?
      Осторожный в своих заключениях, суховатый, приверженец точных расчетов, майор Черпаченко на этот раз затруднялся высказать определенное мнение.
      - Простите, полковник, я хочу взять вопрос несколько иначе, только с военной точки зрения. Противник наступает, углубляется на нашу территорию. От этого он не крепнет, он слабеет...
      - Вы правы, - перебил Лукомцев, - он слабеет, но не потому, что влезает далеко в нашу страну и растягивает коммуникации, а потому, что мы его изматываем. Посчитайте-ка вы, любитель расчетов, во что обходится ему Вейно? А ведь это в общем плане войны - рядовой пункт!
      - Так, бесспорно так. Но военный потенциал гитлеровцев...
      - Я говорю - сегодняшний потенциал. В ходе войны возможна потеря еще ряда важных жизненных центров...
      - К сожалению, майор, не исключено.
      - А Ленинград? - тихо сказал Черпаченко.
      - Не советую даже и думать так, слышите? В домах воевать будем, дворцы станут дотами. Нева, черт возьми, - противотанковым рвом! Нет, это немыслимо - Ленинград!..
      Лукомцев обернулся на шаги за спиной. Подходил Палкин.
      - А, лейтенант! - крикнул полковник, обрадовавшись случаю, чтобы отвлечься от того, о чем говорил Черпаченко. - Очень кстати. Мы здесь в донесении наверх хотим отметить и ваших орлов. Отлично дрались. Садитесь.
      - А я как раз со сведениями о наиболее отличившихся наших людях. - И Палкин раскрыл свою полевую сумку. - За подписью комбрига.
      - Превосходно, превосходно. - Лукомцев просматривал аккуратно заполненные листы с печатями. - Начальник штаба, включите в донесение целиком! Теперь задача - укрепляться и укрепляться. Станцию немцы захотят во что бы то ни стало у нас отбить. Мы перерезали им дорогу, шутка ли единственная рокада. Без нее у них никакого маневра по фронту.
      - Работы идут непрерывно, - сказал Черпаченко. - Кроме боевого охранения, все копают.
      - И у нас тоже копают, - вставил лейтенант.
      - А главное, майор, разведка, - продолжал Лукомцев. - Разведку надо улучшать самым решительным образом. По существу, ее и нет. Разве это разведка - ползание в нейтральной зоне? Мы должны знать, что думает немец. Займитесь, майор. А вы, лейтенант, как ваши дела? Как вам нравятся ополченцы, наш мирный народ? Или для моряка пехота - явление малоинтересное?
      Палкин только что думал о круглолицей парикмахерше политотдела, вел с ней мысленно разговор о том, что в жизни человека огромную роль может сыграть удачная встреча. Поэтому он смущенно улыбнулся и поспешил ответить:
      - Что вы, товарищ полковник, у вас в дивизии замечательные люди!
      Неожиданно но листве берез застучали крупные капли дождя. Юго-западный ветер пригнал долгожданную тучку, Лукомцев снял фуражку.
      - Говорят, лейтенант, дождевая вода полезна для волос? - Он погладил ладонью свою лысую, будто полированную голову. - Как вы считаете?
      - Товарищ полковник, я моряк, - скромно ответил Палкин, - специалист только по воде морской. Да вы дипломат!
      Лукомцев рассмеялся.
      Во втором полку людей в разведывательный взвод отбирал Баркан. Как-то рано утром к нему явился Бровкин.
      - Присаживайся, отец, - пригласил комиссар, указывая на ящик из-под снарядов. - Что скажешь?
      - А то скажу: не рота у нас стала, а... при Кручинине, вечная память ему, какой народ у нас был. А теперь?
      - Это ты напрасно, старик, напрасно. Пополнение-то откуда пришло? С наших же, с ленинградских заводов.
      - Пополнение! Его тоже не без ума распределять надо. Был у нас кулачок крепкий, те семнадцать, что из окружения вырвались, - всей роте краса. Так вы же и растрепали всех - кого куда. Ученый Фунтик, землевед, где? Связным в штабе полка. Экономист заводской, Селезнев? Опять же в штабе, у вас, переводчиком. Так и все.
      - Обожди...
      - Да чего ж тут! Один Бровкин остался. При новобранцах дядькой.
      - Тебе и полагается учить молодых, ты солдат старый, коммунист, участник гражданской войны. Передовой человек.
      - Вот я и пришел вперед проситься.
      - В разведку, что ли? То-то, я гляжу, на роту начинаешь жаловаться, к чему бы, думаю. Вот в чем дело, оказывается.
      Бровкин зашевелил усами.
      - А годы? - продолжал Баркан.
      - Что годы! Ты меня все отцом называешь. А через что? Через бороду. А мне всего-то сорок восемь. У меня сыну еще только семнадцать.
      - Так это же младший!
      - Ну и что такого - младший! Старший тоже молодой, вроде тебя, ему через год тридцать.
      - А как старуха на это дело посмотрит?
      - Что ей смотреть? Она, поди, смотрит да и говорит: тьфу, старый хрен, в тылах околачивается! Словом, комиссар, не ломай дружбу, пиши: Бровкина в разведку, иначе не уйду.
      - Батькин приказ, ничего не поделаешь! - Баркан засмеялся и пометил в списке: "Бровкин".
      Бровкин вышел из землянки, но через минуту вернулся, хитро улыбаясь:
      - Теперь скажу тебе по секрету: не сорок восемь, а пятьдесят три мне, Андрей Игнатьевич! - ухмыльнулся и хлопнул дверью, обвалив с кровли пласт земли.
      Прошло три дня. Бровкин начал уже беспокоиться, сожалея, что назвал комиссару свои настоящие годы, но тут его вызвал командир роты и сказал:
      - С вещами в штаб полка. Будь здоров, жаль расставаться с тобой, Бровкин, но приказ!
      Баркан встретил улыбкой:
      - Ну, батька, пляши!
      - Письмо?
      - Чище. Позови-ка, - приказал комиссар связному, - позови-ка Димку.
      - Сын? - Бровкин взволновался.
      Вбежал светловолосый худенький паренек, веснушчатый, веселый.
      - Ах, паршивец! - обнимал его старый токарь. - Куда же тебя черти-то принесли, сидел бы с маткой на крыше - город берег.
      - Матка и прислала. Сходи, говорит, к отцу, молочка вот снеси да пирог с картошкой.
      - Ну давай, угостим комиссара.
      - Да нету, батя, ничего. - Димка засмеялся. - Я ведь целую неделю сюда добирался.
      - Съел? Вот же как получается, товарищ комиссар, - сказал Бровкин, - с отцом бери уж и сына. Обожди, еще старуха притопает, она, ты сам знаешь, тоже вострая.
      - Сын твой будет связным в роте, - объявил Баркан. - В огонь побереги пускать, осмотреться дай.
      Первую боевую задачу полковой разведке поставил сам Лукомцев. Он долго сидел с разведчиками, рассуждал о ними о жизни - по-дружески, просто. Он рассказал им о том, что надо проникнуть в расположение врага, выведать огневые позиции его тяжелой артиллерии, понаблюдать за подходом свежих войск, которые, без сомнения, перебрасывались немецким командованием для нового удара на Вейно.
      Разведчики двинулись на рассвете, двадцать человек, вооруженных автоматами и гранатами. Через нейтральную зону они ползли на животах, благополучно обошли немецкое боевое охранение, миновали замаскированные кочками холмики дзотов и, когда совсем рассвело, оказались за линией фронта, в вековом сосновом лесу.
      - Неделю проплутаешь, ничего не разведаешь, - пробурчал Козырев.
      - Давайте сюда, - позвал Бровкин, - здесь дорога.
      Сверились по карте, лесная дорога вела в деревню Лиски, вокруг которой, по предположениям, концентрировалась немецкая артиллерия. Решили держаться дороги, а там - как дело покажет. Дорога вывела разведчиков на поляну, покрытую горелыми пнями и кустами можжевельника, которого в этих местах было великое множество. За поляной дорога снова исчезала в лесу. Разведчики прислушались. Все спокойно, только далекие выстрелы - редко, неторопливо - да свист каких-то осенних пичуг. И эти выстрелы, нарушающие торжественный покой леса, и эти пичужки, и напряженность обстановки напомнили Бровкину недавние дни. Не так ли шла девятая рота, вырываясь из кольца вместе с комиссаром полка Барканом? И тогда и сейчас линия фронта была позади, и тогда и сейчас неизвестно было, что станет с ними через минуту, и тогда и сейчас кругом бродили таинственные шорохи, возвещая опасность.
      - Пошли, но только не кучей. Рассредоточиться, - приказал командир, выводя бойцов из-за деревьев на поляну.
      Когда достигли середины открытого пространства, впереди, испугав неожиданностью, застучал пулемет, пули шипящим потоком хлынули в можжевельник.
      - Ложиеь! Назад! - закричал командир, сам бросаясь плашмя.
      Стали отползать к лесу. Но вокруг уже поднялся переполох, кричали и бегали немцы. Каждый понимал, что разведка провалилась, задачи им не выполнить, немцы сейчас наводнят лес патрулями, устроят облаву, может быть даже с собаками: говорят, они собак вовсю используют в армии.
      Заметая следы, попали в болото. Оно было топкое, тинистое, при каждом шаге со дна поднимались пузыри и, лопаясь, источали зловоние. В воде росла темная и грубая, как жесть, трава. Бойцы в кровь изрезали об нее руки.
      Брели болотом до поздней почи и вышли возле железнодорожного полотна неподалеку от Вейпо. Вернулись в полк измученные, обескураженные неудачей. Никто ничего не сказал им в укор: ни командир, ни комиссар. Напротив, Баркан поздравил с благополучным возвращением. Но разведчики понимали, что все это для их утешения.
      Бровкин и Селезнев, просушивая у печки в землянке свою одежду, рассорились.
      - Какой у вас опыт? - протирая нервно дрожащими руками пенсне, говорил Селезнев. - Опыт времен каменного века!
      - Вот именно, - ввернул Козырев. - Никакого опыта, одна борода.
      - Две войны в разведке! - кричал Бровкин, стуча кулаком об ладонь, но не находил должных, увесистых слов для оправдания неудачи.
      - Разве так организуют разведку? - продолжал Селезнев. - Потащились двадцать человек. Как это еще обоза с собой не взяли! Надо было на такое дело двоим идти, троим!
      - Батя же все может, - подогревал спорщиков Козырев. - Он третью войну...
      Но Бровкин Козырева уже не замечал, он яростно нападал на Селезнева:
      - Рассуждает! Да ты в армии-то когда-нибудь служил? Твое дело книги-бумаги, таблица умножения, ноль-ноль восемь...
      - Ну знаете, товарищ Бровкин, только потому, что вам почти сто лет, я воздержусь... - Селезнева трясло от возмущения. - Что значит "ноль-ноль восемь"! Это вы от неграмотности так говорите. - Он надел свою недосушенную одежду и вышел из землянки.
      Вновь наступившее на участке дивизии затишье позволило Лукомцеву организовать учебу штабных командиров. В течение нескольких дней он и майор Черпаченко у развешанных карт разбирали проведенные бои. Вместо ящика с песком в лесу был выбран песчаный участок, на котором попеременно возникали рельеф местности и обстановка, характерные то для района Ивановского, то для участка Юшков, то для самого Вейно. Расставлялись макеты огневых средств, отмечались позиции противника, свои рубежи. Штабные работники действовали здесь и за командиров пойти за, командиров батальонов и полков.
      На занятиях бывал частенько и делегат связи от морской бригады лейтенант Палкин. Он увидел, что тактика пехоты совсем не так проста, как ему казалось сначала. Иной раз, выслушав объяснения Лукомцева или Черпаченко, он думал: "Все ясно", но когда кто-либо из командиров начинал составлять план боя и отдавал боевой приказ, а руководитель занятия тем временем вводными задачами усложнял обстановку, Палкин чувствовал, что на месте этого командира он бы растерялся, и с уважением посматривал на окружавших его работников штаба дивизии.
      Как-то вечером Лукомцев, пришедший к "ящику", чтобы подготовиться к очередному занятию, с полчаса наблюдал за Палкиным - как тот ползал по песку, сосредоточенно переставляя веточки, обозначавшие орудия и пулеметы, углублял финским ножом траншеи, чертил и перемещал на песке рубежи.
      - Моряк, - наконец окликнул Лукомцев, - а, кажется, в пехоту записался?
      Смущенный Палкин вскочил:
      - Простите, товарищ полковник. Я тут, может быть, напортил?
      - Напротив, лейтенант, мне ваш интерес к военной науке весьма нравится. Как раз вы мне и поможете.
      - Слушаю, товарищ полковник.
      По указанию Лукомцева Палкин разровнял песок, возвел железнодорожную насыпь, натыкал веток, обозначавших лес, прорыл овраги, двумя спичечными коробками изобразил деревню.
      - Мы должны с вами атаковать вот эту деревушку, - объяснял Лукомцев, выбить из нее противника, и тогда оборона его нарушается на всем участке. Видите? Мы загоняем его в тот лес, а в лесу немец воевать не умеет.
      - Товарищ полковник, может быть, я суюсь не в свое дело, но почему вы все время отрабатываете наступательные темы? Мне кажется, обстановка такова, что надо бы укреплять оборону.
      - Замечание правильное, дорогой лейтенант, мы оборону и укрепляем. Но обороняемся мы для того, чтобы все-таки наступать. Как же можно жить и воевать без перспективы активных действий?
      - Это верно.
      Палкин сел на Пенек, закурил и незаметно для себя начал напевать сквозь зубы. Лукомцев, поглядывая на учебный участок, делал записи в тетради.
      - Что вы там мурлычете, лейтенант? - спросил он неожиданно. - Между прочим, я заметил - вы всегда что-то напеваете.
      - Неудачные попытки, товарищ полковник, у меня голоса нет.
      - Ну, а все-таки, каков ваш репертуар?
      - Мелочишки, товарищ полковник. Все безголосые обычно джазовыми песенками пользуются. Сравнительно легко, и девицам нравится.
      После некоторого молчания Лукомцев снова сказал:
      - Лейтенант, а не хотите ли вы в пехоту перейти, ко мне, например, адъютантом? Я бы поговорил с вашим начальством.
      Палкин словно и не удивился такому предложению.
      - Нет, - сказал он просто. - Очень вам благодарен за доверие, товарищ полковник. На суше я временно, и, как только представится возможность, сразу же вернусь на эсминец. У моряка уж душа такая, он даже если и умирать, то на море предпочитает. Знаете: "К ногам привязали ему колосник..."
      Но как бы ни любил Палкин море, его интерес к жизни дивизии не ослабевал. Он подружился со многими командирами, ездил в полки, в батальоны, даже вступал там в споры по вопросам тактики. Через несколько дней после разговора с Лукомцевым он по дороге из штаба своей бригады заехал в один из батальонов третьего полка. Комбат, хорошо знавший Палкина, был расстроен только что случившимся ЧП - чрезвычайным происшествием, суть которого заключалась в следующем. На правом фланге, где йз-эа топких болот не было непосредственного соприкосновения с противником, стояла деревня Сяглы. Наши позиции располагались от нее километрах в двух, примерно столько же было и до немецких. Разведчики из рот и батальонов третьего полка, занимавшего там оборону, пробирались в Сяглы ежедневно. Наблюдения их кое-что давали, разведка всегда благополучно возвращалась. Но вот неожиданно разведчики из Сягл не вернулись. Бойцы, отправившиеся на поиски, нашли их убитыми. На следующий день история повторилась, погибли еще два разведчика. Обстоятельства дела установить не удалось, хотя командир дивизии, узнав об этом, выслал туда специальную комиссию. Комиссия побывала с Сяглах, но тоже никаких следов не обнаружила. Кто стрелял? Немцы далеко. Может быть, предатель?
      Палкина потянуло в Сяглы. "В течение двух-трех часов, какие там пробуду, - думал он, - вряд ли я кому понадоблюсь". Договорившись с командиром батальона, который особого значения его затее не придал, Палкин, вооруженный, кроме пистолета, еще и автоматом и гранатами, отправился в злополучную деревню. Там он заглянул почти во все дома и тоже ничего не нашел. Дома стояли пустые, с разбитыми окнами, сорванными дверями, перевороченными остатками пожитков спешно ушедших жителей.
      Тогда, выйдя на окраину деревни с немецкой стороны, Палки и засел в бане на огороде. В бане аппетитно пахло дымком, полок и лавки, выскобленные ножами, сверкали березовой белизной, за каменкой потрескивал сверчок. Все было по-домашнему уютно, располагало к отдыху. Палкин снял автомат и лег на лавку возле окна, откуда открывался вид на поля перед деревней, вплоть до немецких позиций. Тишина успокаивала его, сверчок навевал дремоту. Как сквозь сон проплывали двадцать шесть лет жизни - школьные годы, завод, краснофлотская служба, и, наконец, когда он стал вот лейтенантом, командиром, когда можно было задуматься над устройством собственной жизни, - вдруг война. А теперь, может быть, жизни-то больше и не увидишь: ударит снаряд в ту избушку и конец, мир праху твоему, Костя Палкин, Константин Васильевич, как крикнул он тогда белокурой девушке Гале. Палкин не любил бойких девиц, знающих все, шумных и беспокойных. Галя, по его представлениям, была полной противоположностью им, скромная и простая. Его волновали ее усталые глаза, а слова: "Выспаться бы мне..." - до сих пор звучали в ушах. Палкин размечтался, и вот он уже явственно видит, как девушка засыпает на его руке, медленно закрывая серые свои глаза с зеленцой. Тихо, чтобы не разбудить, он касается губами чистой и гладкой ее щеки.
      При этой мысли Палкин вскочил с лавки. Казалось, прошла минута глянул на часы: да он уже почти час здесь! - надо возвращаться рекогносцировка успеха не принесла. Выглянул в окно и отшатнулся: метрах в ста, на соседнем огороде, за такой же прокопченной банькой, прислонясь к стене, стоял немецкий солдат с автоматом в руках.
      На четвереньках выбрался Палкин из бани и через грядки побуревшего гороха пополз в обход соседнего огорода. Он добрался до баньки со стороны, противоположной той, где прятался фашист. Обойдя ветхое строеньице, выглянул из-за угла и увидел, что немец тоже выглядывает, но в другую сторону, - только бритый затылок розовеет из-под пилотки. Палкин прыгнул, гитлеровец успел лишь обернуться и в страхе закрыть глаза, как приклад автомата рассек ему лоб. Солдат рухнул в сухую крапиву. Палкин ударил еще раз и, вытерев приклад о потрепанный мундирчик солдата, хотел было приступить к обыску, но где то совсем близко послышались голоса и шаги. Он выглянул из-за угла так же, как до него делал это убитый солдат, и шагах в пятидесяти увидел немцев - их было десятка полтора. Шли они прямо на баню.
      "А ну, промажь, а ну, только промажь!" - храбрясь, бормотал в азарте Палкин, готовя "лимонки". Не показываясь из-за угла, он одну за другой швырнул две гранаты навстречу гитлеровцам. Но пока гранаты, пошипев на земле, разорвались, немцы успели разбежаться и лечь. Палкин понял, что упустил момент, что силы теперь слишком неравны и надо уходить как можно быстрее. Немцы же, подозревая, видимо, солидную засаду, сами пустились наутек через огороды в поле. Раздирая мундирчики, они перепрыгивали через обвитые колючей проволокой изгороди, путались ногами в сухих стеблях гороха и жестких огуречных плетях, спотыкались.
      Тут Палкин, не теряя времени, изобразил засаду автоматчиков. Присев на колено и уперев оба автомата - свой и немецкий - в живот, он выпустил по убегавшим все патроны, переменил магазины и снова стрелял, пока немцы не вышли за пределы досягаемости автоматного огня.
      Вдалеке теперь маячили, удирая, только девять немцев. Значит пятеро или шестеро остались тут. Палкин прошел по огороду отыскал троих. Один из них оказался ефрейтором, на поясе его в черной грубой кобуре лежал парабеллум.
      - Это не подарок. - Палкин вздохнул, взвешивая на ладони тяжелый пистолет.
      Он еще был в деревне, когда в воздухе провыла мина и рванула возле церкви. Затем мины посыпались одна за другой.
      "Добежали, значит", - подумал он и прибавил шагу.
      Возвратясь в батальон, Палкин сдал удивленному комбату кучу оружия и ворох немецких документов, а когда рассказал всю историю, то поспешил в штаб дивизии.
      Только из очередного донесения командира полка Лукомцев узнал о прогулке морского лейтенанта с изыскательскими целями в загадочную деревню и о сражении, которое он там затеял.
      - Ах, Палкин, Палкин, - говорил Лукомцев, восторгаясь лейтенантом. Что за черт этот Палкин!
      На другой день Палкин, ездивший верхом по вызову Лося в штаб морской бригады, возвратился на немецком мотоцикле. Его рыжий иноходец, прядая ушами и всхрапывая, испуганно рысил позади, привязанный длинным поводом к багажнику. В коляске лежал раненый немец.
      - Прекрасная машина, - заявил Палкин обступившим его командирам. - И сравнительно недорого - четырнадцать копеек. Семь копеек, кажется, патрон стоит?
      Пленного отвели в штаб. Пригласили и лейтенанта.
      - Этот ганс, товарищ полковник, задумал проскочить на Ивановское! объяснял Палкин. - Это же наглость! Совсем завоевателями себя чувствуют! Решил срезать петлю дороги и махнул через наше расположение! Летит на полном газу и не видит, что я еду. Приветствовать бы должен, раз уж так, лейтенанта по международному обычаю.
      В сумке мотоциклиста, вскрытой Селезневым, находились документы, касавшиеся перегруппировки немецких войск. Оказалась там, между прочим, копия приказа самого командующего северной армейской группой немцев, который требовал, чтобы с Вейно любой ценой было покончено в три дня.
      - Так я и предвидел - зловещее это затишье, - сказал Черпаченко. Товарищ полковник, прикажете созвать командиров полков?
      4
      Утром второго дня, после того как был схвачен связной с документами, гитлеровцы начали наступление по всему фронту участка. В течение этого же дня немецким танкам удалось вновь перерезать железную дорогу левее Вейно.
      Лукомцев приказал загнуть левый фланг дивизии внутрь, чтобы предотвратить угрозу обхода.
      В этой напряженной обстановке погиб от разрыва снаряда комиссар дивизии, и на его место получил назначение Баркан. Прибыв в штаб, Баркан сразу же хотел пройти к командиру дивизии, чтобы с первой минуты определить отношения. Его терзали сомнения. Справится ли он, гражданский человек, едва успевший освоиться со своей ролью комиссара полка. А тут уже дивизия! Он понимал, конечно, что не обладает ни военными знаниями, ни опытом, которые можно было бы поставить вровень с опытом и знаниями старого, знающего полковника. Успех его деятельности зависел, во всяком случае на первых порах, от того, как примет такое назначение полковник.