I. (Из песни 32-й)
      Увидел я потом чету иную,
      Замерзшую в пучине ледяной,—
      Там голова одна на голову другую
      Нависла шапкою; как гложет хлеб порой
      Голодный бешено, так и она вонзала,
      Ярясь, в затылок зуб ужасный свой,
      И как Тидея злоба опьяняла,
      Когда он мозг врага, безумствуя, сосал,
      Так череп голова ужасная глодала...
      «Что сделал он? — в смущеньи я сказал,—
      За что, как лютый зверь, весь яростью пылая
      Его грызешь, скажи, чем он твой гнев стяжал?..
      Когда ты прав, его безжалостно терзая,
      Я в мире том отмщу за горький жребий твой,
      О нем рассказами живых оповещая,
      Коль оттого язык вдруг не иссохнет мой!»
 
      II. (Из песни 33-й)
      От страшной пищи губы оторвав,
      Он их отер поспешно волосами;
      Врагу весь череп сзади обглодав,
      Ко мне он обратился со словами:
      «Ты требуешь, чтоб вновь поведал я
      О том, что сжало сердце мне тисками,
      Хоть повесть впереди еще моя!..
      Пусть эта речь посеет плод позора
      Изменнику, сгубившему меня!..
      Тебе готов поведать вся я скоро,
      Рыдая горько... Кто ты. как сюда
      Проник, не ведаю; по звукам разговора —
      Ты флорентиец, верно... Я тогда
      Был Уголино. Высших Сил решеньем
      Нам суждено быть вместе навсегда
      С епископом Руджьери, чьим веленьем
      Я. как изменник подлый, схвачен был
      И умерщвлен; услышь же с изумленьем,
      Как Руджиери страшно мне отметил,
      Какие вынес я тогда страданья,
      И чем он ныне казнь такую заслужил!..
      Уж много раз луна неверное сиянье
      С небес роняла в щель ужасной башни той,
      Что „башни голода“ мой жребий дал названье
      (Хоть многих в будущем постигнет жребий мой!..),
      Вдруг страшный сон, покров грядущего срывая,
      Приснился мне полночною порой,—
      Мне грезилась охота удалая;
      Она неслась к гope , что. много долгих лет
      Пизанцев с Луккою враждебной разделяя,
      Воздвиглась посреди; завидев волчий след,
      Руджьери с сворою собак голодной
      Гнал волка и волчат; за ним неслись вослед
      Гуаланд, Сисмонд, Лафранк ; но скоро бег свободный
      Измучил жертвы их, и вот увидел я,
      Как звери острые клыки в борьбе бесплодной
      Вонзили в грудь себе: погибла их семья!
      Тут стоны тихие меня вдруг пробудили,
      То хлеба жалобно просили сыновья
      И слезы горькие во сне обильно лили!..
      Зачем спокоен ты, скажи мне! ты жесток!
      Коль до сих пор твои глаза сухими были,
      Скажи, над чем бы ты еще заплакать мог!..
      Настал желанный час, нам есть тогда давали,
      Но глухо прогремел в последний раз замок,
      То „башню голода“ снаружи запирали...
      Тогда бесстрашно я в лицо сынам взглянул,
      Слез не было в очах, уста мои молчали,
      И вот, собравши дух, в последний раз вздохнул
      И весь закаменел, не слыша их рыданья;
      Анзельм. малютка мой, ко мне с мольбой прильнул:
      „Отец мой, что с тобой?!“ Ответ ему — молчанье,
      Так сутки целые упорно я молчал,
      Сдавив в груди своей безумное страданье!
      Когда же через день дрожащий свет упал,
      В их лицах я узнал свое изображенье
      И руки в бешенстве себе кусать я стал;
      Они же, думая, то — голода мученье,
      Сказали: „Было бы гораздо легче нам,
      Когда бы, съевши нас, нашел ты облегченье.
      Ты плотью нас облек презренной, ныне сам
      Плоть нашу совлеки!“ — но я молчал упорно,
      Бояся волю дать рыданьям и слезам...
      Прошло еще два дня, на третий день позорный,
      О для чего, земля, ты не распалась в миг,
      Мой Гаддо с жалобой, с мольбой покорной
      „О, помоги, отец!“ упал у ног моих
      И умер... Как теперь меня ты видишь ясно,
      Так видел я потом еще троих,
      Погибших в пятый день от голода... Ужасно!..
      Я их ощупывал и звал, слепой от слез,
      Три долгих дня. увы, но было все напрасно!
      И вот безумие в моей душе зажглось,—
      И голод одолел на миг мои страданья!»
      Замолкнул и опять, как будто жадный пес,
      Стал череп грызть, прервав свое повествованье,
      Очами засверкал и зубы вновь вонзил
      В еду проклятую и, чуждый состраданья,
      Зубами скрежеща, вдруг кости раздробил...
      О Пиза, о позор страны моей прекрасной,
      Где нежно «si» звучит, о если б покорил
      Тебя нещадный враг... пускай четой ужасной
      Капрара двинется с Горгоною скорей ,
      Чтоб преградить Арно плотиной самовластно,
      Пусть жителей Арно зальет волной своей,
      Пусть яростный поток твои затопит стены!..
      Пусть был отец изменник и злодей,
      Но дети бедные не ведали измены!..

      Мне было девять, Биче — восемь лет,
      Когда у Портинари мне впервые
      Она, смеясь, послала свой привет...
      Стоял душистый май... тогда лучи живые
      Одели в золото ее простой наряд,
      Одежду красную и кудри завитые
      И навсегда к ней приковали взгляд!..
      Она казалась мне в тот миг подругой нежной
      Бесплотных ангелов, что в небесах парят,
      Но смертным кажутся лишь цепью тучек снежной,
      Позолоченною пурпурною зарей...
      И голос прозвучал в моей душе мятежный:
      «Ты побежден, воззри, твой Бог перед тобой!..»
      Затрепетала грудь, чело огнем горело,
      Проснулся Жизни Дух и силой роковой
      Багровым факелом зажег мой дух и тело!
      Эллис.

      Я странствовал во сне... Вдали чудесный рай
      Сиял бессмертными, небесными лучами...
      Пещеры адские, земной неволи край
      Остались позади и позабылись нами,
      Еще вздымалась грудь, минувшая гроза
      Еще пытала мозг ужасными мечтами,
      Еще не высохла отчаянья слеза,
      Катился жаркий пот обильною струею
      И адский блеск слепил еще мои глаза,
      Как в чистом воздухе уж разлилась волною
      Прохлада нежная, сквозь дымку облаков
      Луч розовой зари дробился над водою,
      Осыпав золотом ковер живых цветов...
      Цветы в невиданных доселе сочетаньях
      Пестрели радостно на мураве лугов,
      Ползли, виясь, в ветвях, в их дружных лобызаньях,
      В объятьях трепетных их лепестков живых
      Я узнавал, молясь, в восторга замираньях,
      Гирлянды райские блаженных душ святых,
      В один живой ковер сплетенных неразрывно,
      И я почтил Творца в тот чудный светлый миг!..
      И песнь незримая, как шепот слов призывный,
      Вдруг пролилась: «Вперед, о брат, перед тобой
      Путь восхождения, стремись же непрерывно
      Туда, где светлый рай сияет за горой!»
      Вздох легких ветерков разнес тот ропот нежный,
      Как тихих арф аккорд над трепетной толпой;
      Скользили облака в лазури цепью снежной,
      Как легкие ладьи, не морща лона вод
      Скользят, когда порой весь океан безбрежный,
      Чудесной силою заворожен, заснет...
      Пурпурная заря все ярче разгоралась,
      Теней причудливей сплетался хоровод,
      И песнь призывная все громче раздавалась...
      Эллис.

      (посвящается Н. П. Рей)
      Ты помнишь ли те золотые годы,
      О Сильвия, когда среди утех
      К пределам юности ты шла, полна свободы,
      Когда так радостно звучал твой звонкий смех!..
      Ты помнишь ли, как песнь твоя звенела,
      И как окрестность вся, ей отвечая, пела!
      При светлом празднике сияющей весны
      В грядущую судьбу с надеждой взор вперяя,
      Вся в благовониях чарующего мая
      Ты забывала мир... тебя ласкали сны;
      Проворною иглой работу пробегая,
      Ты песней радостной встречала светлый день
      И пламенный закат и тихой ночи тень...
      Заслышав песнь твою и я бросал работу,
      Бумаги, кипы книг, куда я воплотил
      Пыл сердца, разума тревожную заботу,
      Куда я часть души чудесно перелил;
      Я слушал песнь твою с высокого балкона,
      Следя, как гаснет свет в лазури небосклона!..
      Еще дрожащий луч дороги золотил,
      Росистые сады и моря переливы,
      И дальних гор хребты, ласкаясь, серебрил,
      Как грудь безжалостно сжимал порыв тоскливый,
      И слов в тот чудный миг язык не находил,
      Но сердце пело мне, что я тебя любил!..
      Ты помнишь, Сильвия, ту пору золотую,
      Надежды светлые и чистую любовь,
      Зачем? Когда мой дух переживет их вновь,
      В моей душе печаль, я плачу, я тоскую,
      Я говорю, зачем судьба нам улыбалась
      И обманула нас, и прочь любовь умчалась!..
      И прежде, чем зима ковер цветов измяла,
      Недугом ледяным измята, не цветя,
      Сошла в могилу ты, о нежное дитя,
      Тебе любовь хвалы еще не расточала!..
      С тобой погибло все навек в душе моей,—
      Надежда робкая и радость юных дней.
      Таков весь этот мир!.. Восторги и страданья
      И громкие дела, и даже ты, любовь,—
      Ничто, коль пало ты, прекрасное созданье,
      Лишь холод Истины на нас повеял вновь!..
      Ты пала и рукой холодной и бессильной
      Мне указать могла один лишь холм могильный!..

      Когда, кружась, осенние листы
      Усыпят наше бедное кладбище,
      Там, в стороне, где скрыли все цветы,
      Найди мое последнее жилище!..
      Тогда укрась чело венком живых цветов,
      Из сердца моего возросших, им согретых,—
      То — звуки песен мною недопетых,
      Любви моей не высказанных слов!

      Зачем, дитя, ты потупляешь
      Свой взор и чистое чело?!.
      Мы здесь одни. Иль ты не знаешь.
      Что нас в алтарь любви влекло?!.
      Сними же девственный венок
      И белоснежные одежды,
      И к изголовью, мой дружок,
      Склони главу, смеживши вежды!..
      На миг стыдливость отгоня,
      Раскрой объятья мне, подруга,
      И взор, руками заслоня,
      Не отвращай от ласки друга!..
      Нет, лучше завтра, в блеске дня
      Красней от сладкого испуга!..

      «Ella diced...»
      Она ему с тоскою раз сказала:
      «Зачем в твоих очах немой укор?
      Зачем твой хладен смех и твой насмешлив взор?..
      Ужель души твоей ничто не умиляло?»
      Он ей сказал: «О, ты еще не знала
      Сомненья муки, но, поверь, с тех пор,
      Как в первый раз оно мне в грудь запало,
      Мой смех звучит безжалостно остер!..»
      Она сказала: «Разве сам Спаситель
      И Ангелы, и сонмы душ в раю
      Не исцелят, увы, печаль твою?..»
      Он ей сказал: «Что мне сам Вседержитель!..
      Ты — мне надежда, Ангел мой Хранитель!
      Забудем мир, шепни „люблю!..“»

      Стремясь беспечно ввысь, в прохладу рощи темной,
      К вершинам зеленеющих холмов,
      Я вижу, ищете вы уголок укромный,
      Где чище ручеек, где гуще леса кров...
      О вы, любовники-счастливцы! перед вами
      Я на пути безмолвно слезы лью,
      О, сжальтесь в час любви над горькими слезами,
      Поймите их... Один я не люблю!..

      «Сеньор, я голоден, устал, полуодет...
      О, сжальтесь надо мной во имя Бога!..
      Молю вас, помогите мне...» — «Нет, нет!»
      «Во имя взоров милой!..» — «На немного...»

      (Посвящается О. М. Соловьевой)
      Ты смотришь весело на небо голубое
      И вереницею крылатых облаков
      Любуешься, смеясь; а я, дитя родное,
      Ропщу по-прежнему и зарыдать готов!..
      Я снова жаркою мечтою улетаю
      Высоко и. в лазурь вперяя робкий взор,
      Как сфинкса вещего, я небо вопрошаю,
      Молю его открыть грядущий приговор!..
      Напрасно!.. Ни лазурь, ни облаков гряда
      Великой тайны нам, дитя, не разгадают —
      Там, в небе, есть ли Бог? — увы, они не знают...
      Не будут знать, как мы, быть может, никогда!..
      И время пролетит, и я прощусь с землею,
      И шелк твоих кудрей мороз посеребрит,
      А тайну страшную, дитя мое родное,
      Неразрешенной небо сохранит!..

      Как милых вестников Надежды и Любви,
      Как чистых ангелов, мне двух малюток нежных
      Любовь послала в дни страстей и мук мятежных.
      То голос неба был: «Надейся и живи!»
      И я отшельником провел всю жизнь свою,
      И я в тиши ночей рыдаю над могилой,
      И я работаю, страдаю и люблю,
      И дорог мне родной очаг с подругой милой!..
      За что ж, скажите мне, средь вечных покаяний
      Смешав с поэтами апостолов святых,
      Вы так позорите меня, детей моих,
      Что нет пригодных слов для всех негодований?!.
      Уж не за то ль. что я, алтарь укрывши свой,
      Не стану петь псалмов пред хладною толпой?!.

      Сотни раз живой скелет.
      Жалкий червь на дне могилы,—
      Вновь я жизнь, и дух, и свет,
      И дыханье новой силы!..
           Ф. Ницше.
      Ты шел, смеясь... перед тобой стоит
      Высокий крест, на нем Невинный и Закланный,
      В последний раз там сердце задрожит,
      Там упадешь ты, бездыханный!..
          Эллис.

      Я там сидел один, исполнен ожиданья,
      За грань Добра и Зла переступив душой...
      Не ведал я. куда неслись мои мечтанья,
      И с морем слился я бесцельною мечтой...
      И свет, и тень мне в грудь вливали упоенье,
      Я упивался их причудливой игрой!..
      Вдруг стало двое нас. и выросло виденье —
      И Заратустры тень прошла передо мной.

* * *

      Вдали гремят раскаты грома,
      Дождь, как педант, стучит в окно,
      И каплет, каплет, все одно
      Твердя, что так давно знакомо!
      В окно косится бледный день
      И тоже жалобно бормочет,
      Как будто усыпить нас хочет:
      «Все — суета, весь мир — лишь тень!»

* * *

      Скучный день отзвучал, светлый полдень далек,
      Снова счастье и свет пожелтели,
      Скоро месяц взойдет, и дохнет ветерок!.
      Я готов... Я, как плод, упаду на песок
      Под дыханьем осенней метели!..

      Не книга это, что бессильна,
      Как саван или склеп могильный;
      Здесь — жажда власти, здесь — утеха,
      Здесь — разрушенье всех мостов,
      Блеск якоря и рев валов,
      И ветра злобного потеха,
      Здесь белый дым и пушек рев,
      И взрывы яростного смеха!..

      Вперед, туда... Я снова обнажаю
      Отважно шпагу, снова предо мной
      Синеет даль морей, свободною душой,
      Расставшись с Генуей, я в море улетаю!
      Здесь новый мир в восторге вижу я!..
      Пространство, Время спят в полдневный час безгласно,
      Здесь око бесконечности ужасной
      Теперь одно взирает на меня.

      Колумб сказал подруге: «Дорогая,
      Здесь в Генуе изменчива любовь,
      Ее сыны, семью позабывая,
      Вверяются мечтаньям вновь и вновь!..
      Нам дорого и свято лишь чужое,
      Отрадна нам лишь качка корабля!
      Взгляни... в волнах сокрылось все родное,
      Передо мной лишь чуждые края!..
      Сын Генуи могуч в пути далеком,
      Возврата нет в веселый край родной!..
      И вечно в даль зовет приветным оком
      И слава, и любовь, и смерть в волне морской!..»

      (По цыганской пословице)
      Мой черед... На месте лобном
      Петля страшная висит,
      Молча в нетерпеньи злобном
      Вкруг толпа врагов стоит;
      Молча с бородою красной
      Встал палач передо мной,
      Но смеется разум мой:
      «Все я знаю, все — напрасно!»
      Я смеюсь, в лицо врагу
      Я кричу: «Я жил, страдая,
      Непрестанно умирая,
      Умереть я не могу!..
      Сотни раз живой скелет,
      Жалкий червь во тьме могилы —
      Вновь я жизнь и дух, и свет,
      И дыханье новой силы!..»

      Посвящ. А. Белому
      Так в полдень бывает, лишь в горы
      Поднимется лето, как мальчик
      Со взором усталым и жгучим,
      И с нами беседу заводит,
      Мы речь его видим, но знойно
      Дыханье малютки, так знойно.
      Как ночью дыханье горячки!..
      И ель, и ледник, и источник
      На лепет его отвечают,
      Но мы их ответ только видим!
      Со скал низвергаясь в долину,
      Колонной дрожащею встанет
      Вдали водопад, и темнее
      Мохнатые кажутся ели;
      Тогда меж камней, льда и снега
      Вдруг свет засверкает знакомый,—
      Не так ли у мертвого очи
      Нежданно блеснут на мгновенье,
      Когда его нежно малютка,
      В слезах обнимая, целует...
      И взор угасавший промолвит:
      «Дитя, я люблю тебя крепко!»
      Все шепчет вкруг, страстно пылая:
      «Дитя, тебя крепко мы любим!»
      А он, этот нежный малютка,
      Со взором горячим, усталым,
      Целует их, полный печали,
      И греет последнею лаской,
      И шепчет: «Прощайте навеки,
      Я юным, друзья, умираю!..»
      Потом, испуская дыханье,
      Он слух напрягает тревожно,—
      Все тихо, все птички замолкли...
      Но вдруг по горам пробегает,
      Как молнии блеск, содроганье,
      И вновь все вокруг замолкает...
      Так в полдень бывает, лишь в горы
      Поднимется лето, как мальчик,
      Со взором усталым и жгучим!..

      Посвящается А, Белому
      1.
      Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал,
      И ветер мне гимн похоронный свистал,
      И жгло меня солнце горячим лучом,
      И буря кропила холодным дождем...
      Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги,
      Как мертвый, я в грезах безумных лежал,
      Но круг завершился, и снова я встал,
      Заратустра, плясун легконогий!..
      Я вижу, весь мир ожидает меня,
      И ветер струит ароматы,
      И небо ликует в сиянии дня,
      Меня обгоняя, весельем объяты,
      Бегут ручейки, беззаботно звеня!..
      И снова живу я, и снова отрада —
      Внимать болтовню беззаботных зверей,
      Весь мир принимает подобие сада,
      Веселое царство детей!
      Вновь сердце трепещет... вновь пестрой толпою
      Вкруг звуки и песни парят,
      И радуги в небе повисли дугою —
      Мостов ослепительных ряд...
      Мне снова открыты все в мире дороги,
      Повсюду я встречу привет,
      Со мной закружится весь свет!..
      Заратустра, плясун легконогий!..
      2.
      В этот миг океан к небесам воздымает
      Вновь ряды бесконечные жадных грудей,
      Снова щедрое солнце в волнах утопает,
      Рассыпая снопы золотистых лучей...
      Тучи искр золотых, золотые колонны
      Протянулись в бездонных водах,
      Горы звонких червонцев дрожат на волнах,
      И поток серебра отраженный
      Разлился в пробежавших по дну облаках!..
      В этот миг каждый нищий-рыбак, глядя в море,
      Может тихо о веслах мечтать золотых!..
      Только я не забуду безумное горе
      В этот миг!..

      (Из «Ирландских мелодий» Т. Мура)
      Посвящ. А. Д. Бугаевой
      Одно я чудесное знаю преданье,—
      У моря кудрявая нимфа жила,
      Томилась бедняжка тоской ожиданья.
      И горькие слезы о милом лила...
      Но тщетно слезами она орошала
      Волнистые пряди роскошных кудрей
      И тщетно рыдающей песней своей
      Пловцов задремавших от сна пробуждала...
      Но сжалились боги, и чудо свершилось,
      Вдруг арфа явилась из тела ея,
      Волос ее пышных волна превратилась
      В волшебные струны, печально звеня...
      Пусть время несется, но с той же тоскою
      Рокочет и стонет, и дышит струна,
      Когда я до арфы дотронусь рукою,
      Все та же печаль и любовь в ней слышна!.

      (Канту)
      Я видел, как, прорезав небосвод,
      Ты устремил от нас последний свой полет...
      Один остался я, людей покинув стадо.
      Твой вдохновенный труд — одна моя отрада!
      Речь, полная огня и вдохновенья,
      Мне силы льет в борьбе с моей судьбой!..
      Мне чуждо все, кляну я край земной
      И жизни бесконечное томленье!..

      Когда б ты стал царем, владыкой мирозданья,
      Не торжествуй, весь этот мир — ничто!..
      Когда б над миром ты утратил обладанье,
      О, не тоскуй, весь этот мир — ничто!..
      Пусть мимо мир пройдет, с ним радость и страданье,
      Не плачь, не плачь, весь этот мир — ничто!..
      Эллис.

      (В. Владимирову)
      На диком острове блуждая, одинок,
      Душой угрюмою в виденья погруженный,
      Ужасные слова у пропасти бездонной
      Прочел святой пророк...
      Он повелел орлу: «Чудовище, лети
      Со мной на небеса, и пусть передо мною
      Предстанет Иегова!»... И понеслись стрелою,
      И райские врата остались на пути...
      Пред ним безвестная равнина, тишиною
      Объято все вокруг, не видно робких крил,
      И только черный мрак, нависши пеленою,
      О Господе Великом возвестил.

      П. Бурже
      «Зови меня не жизнью, но душой,
      Душа бессмертна, жизнь, как миг, крылата!..»
      Зачем в вечерний час горящего заката
      Два нежные стиха вдруг встали предо мной?!.
      О, если б ты была моей невестой милой,
      Я б повторял тебе два нежные стиха,
      Чтоб ты прониклась вся возвышенной их силой,
      И стала, как они, печальна и тиха!..
      «Зови меня не жизнью, но душой!..» —
      Неуловимо сладостным названьем
      В тот час. когда, волнуемый признаньем.
      У ног твоих склонюся я с мольбой!..
      О, верь мне, верь, названия милее
      Я никогда доселе не слыхал!..
      Когда блеснут вдали и злато, и опал,
      И солнце скроется, шепни его нежнее!
      «Зови меня душой!..» — пусть грустно, грустно
      Язык любви в душе моей звучит!..
      Кто разум мой в бессмертьи убедит,
      Но кто дерзнет назвать мой стон лишь ложью гнусной?!.
      Когда в часы безумного сомненья
      Скажу себе,— Бессмертье звук пустой,
      Земли бесчувственной холодное забвенье!
      Я все ж скажу тебе, «зови меня душой!»
      Твоя душа... в ней искра неземная,
      Печаль земли ее не осквернит,
      Душа твоя живет, не умирая,
      И в ней любовь бессмертная горит.
      Все, чем я жил в дни детства золотого,
      Когда орган, чаруя, в сердце мне
      Вливал струи восторга неземного,
      Проснулось вновь в сердечной глубине!..
      «Зови меня душой!» — когда я в миг признанья,
      Держа тебя в объятиях своих,
      Как чародей лепечет заклинанья,
      Шепну тебе заветный, нежный стих!..
      И, весь горя в порывах упоенья,
      Следя с тоской минут последних лет.
      Восторженный и чуждый всех забот,
      Скажу тебе: «Да, жизнь одно мгновенье!»
      Впивая жизни яд и горькое томленье
      И видя радостно, как прочь летит она,
      Душа зажжется вновь, желания полна,
      Вознаградит себя в последнее мгновенье...
      И обоймемся мы нежнее вновь и вновь,
      И небеса продлят восторги тех лобзаний,
      Чтоб, слившись с красотой вечерних трепетаний,
      Потоки чистых слез исторгнула любовь!..

      (Сонет)
      И дрогнули враги от дружного напора,
      Средь окровавленных, истоптанных полей
      Разнесся грозный клич ликующих вождей,
      И запах мертвых тел, и шум последний спора...
      Считая выбывших, как мертвые листы,
      Солдаты гневный взор печально устремляют
      Туда, где сонм стрелков Фраорта исчезает,
      Горячий пот кропит их смуглые черты...
      Утыкан стрелами и ранами покрытый,
      И жаркой кровью с ног до головы залитый,
      В пурпурной мантии, сияющей броне,
      Под рокот труб, с челом надменным выезжает
      Антоний на своем измученном коне...
      Багровым заревом небесный свод пылает.

      Ш. Д'Ориас
      Среди наследий прошлых лет
      С мелькнувших их очарованьем
      Люблю старинный менуэт
      С его. умильным замираньем!..
      Да, в те веселые века
      Труднее не было науки,
      Чем ножки взмах, стук каблучка
      В лад под размеренные звуки!..
      Мне мил веселый ритурнель
      С его блестящей пестротою,
      Люблю певучей скрипки трель,
      Призыв крикливого гобоя!..
      Но часто их напев живой
      Вдруг нота скорбная пронзала,
      И часто в шумном вихре бала
      Мне отзвук слышался иной.—
      Как будто проносилось эхо
      Зловещих, беспощадных слов,
      И холодело вдруг средь смеха
      Чело в венке живых цветов!..
      И вот, покуда приседала
      Толпа прабабушек моих,
      Под страстный шепот мадригала,
      Увы, судьба решалась их!..
      Смотрите,— плавно, горделиво
      Скользит маркиза пред толпой
      С министром под руку... О диво!..
      Но робкий взор блестит слезой...
      Вокруг восторг и обожанье,
      Царице бала шлют привет,
      А на челе Темиры след
      Борьбы и тайного страданья —
      И каждый день ворожею
      К себе зовет Темира в страхе:
      «Открой, открой судьбу мою!»
      «Сеньора, ваш конец— на плахе!..»

      Ф. Сюлли-Прюдом
      Скажи мне. для чего, о Красота святая,
      На падших сходишь ты с сияющих небес!..
      Зачем, обители бессмертных покидая,
      Ты оживляешь труп, где жизни след исчез!..
      Скажи, зачем, презрев волшебный дар чудес,
      Свое призвание позорно забывая
      И добровольные оковы надевая,
      Ты над пороками простерла свой завес!..
      Расторгни навсегда оковы унижений,
      Воспрянь от нежных ног распутных, модных львиц!..
      Лети! с восторгом ждут тебя Любовь и Гений!..
      Лети на небеса, покинь толпу блудниц,
      Где души мертвые живит твое дыханье,
      Где скрасило порок твое очарованье!

      (Из «Les caresses» Ж. Ришпена)
      Ваятель Пракситель (чудесное преданье!)
      Однажды кубок так изваять пожелал,
      Чтоб контуром одним он сердце в нас пленял...
      Но тщетны были все порывы и старанья!..
      Однажды вечером в пылу очарованья
      Он грудь своей подруги лобызал,—
      И был решен вопрос!.. Он кубок изваял
      И в кубке воплотил той груди очертанья...
      Под шествием веков забытая толпой,
      Исчезла та. чью грудь божественно-прекрасной
      В творенье воплотил художник молодой,
      От тленья сохранив навек любовью страстной...
      Но кубок тот живет и формой неземной
      Пленяет смертный взор бессмертной красотой!

      (Из «Les Caresses» Ж. Ришпена)
      Здесь я снова далек от всего прожитого,
      Я бежал от друзей, от Парижа родного,
      Где повсюду встают предо мной
      Пролетевших часов молчаливые тени,
      Где унылые сонмы забытых видений
      Жмут мне руки холодной рукой...
      Там о счастье, навек изменившем, мечты
      Из щелей мостовой разрослись, как цветы,
      Ароматом дыша ядовитым;
      Там, едва лишь захлопнул я дверь за собой,
      Катафалк погребальный предстал предо мной
      И помчался по каменным плитам,
      В нем Надежда почила... Я прочь убегал,
      Словно трус, я сражения пыл покидал,
      Все забыть лишь желанием полный,
      Словно зверь, я скрывал свой померкнувший взор,—
      Между мной и Парижем безбрежный простор,
      Океана холодные волны!..