И морщат, и опять так нежно расправляют,
То в пряди соберут вокруг веретена...
О, пряха нежных струй, печальная луна!
Ты нить тончайшую свиваешь, развиваешь,
И кажется, не шелк. а легкий фимиам
Прясть суждено твоим невидимым перстам...
Ты колокольный звон мечтательно мотаешь
Средь чуткой тишины вокруг веретена,
О, пряха нежных струй, печальная луна!..
В фонтанах каждый миг иное отраженье
Находят небеса, в них каждое мгновенье
Иной играет луч, и, восхищая взор,
В них призма вечная сменяет свой узор.
Фонтаны кружатся, как будто веретена,
Свивая радугу, царицу небосклона...
О, пряха нежных струй, печальная луна!
С небес внимательный и грустный взор склоняя
И за работою фонтанов наблюдая,
С очами тихими, спокойна и ясна,
Вся в белом, ты прядешь с заботою унылой
Увы! волну кудрей над раннею могилой,
О, пряха нежных струй, печальная луна!..
V.
В вечерней мгле фонтан, колеблясь как копье,
Струи бесцветные в заснувший парк бросает...
Вокруг молчание, покой и забытье...
На белый мрамор тень от сосен упадает,
Вдали запел петух... и вновь затихло все!..
Ступая в тишине предательской стопою,
Иуда окропил вокруг газон слезою...
Вокруг печалью все объято неземной!..
Крестясь, прохожий крест собой напоминает,
И возмущенный пруд под бледною луной,
Как ваза горести, во мгле ночной вскипает.
Луна средь тишины, как рана, кровь струит
И красным отсветом потоки багрянит;
Тому виной — фонтан, и, кровью истекая,
Пронзила грудь свою красавица ночная!
VI.
Курятся облака, померкнул блеск лазури,
Но сад души моей цветет еще сильней,
Еще роскошней он среди дыханья бури,
Но пусть он исцелял мой дух во дни скорбей,
В нем распускается цикута с белладонной...
Вот в нем забил фонтан струею оживленной.
Как птичка красная, в нем молния блестит,
За ней рой острых стрел, преследуя, летит...
— Увы, ее уж нет, умчалась прочь высоко,
Напрасно рвется вверх фонтан в тоске глубокой
К божественной мечте лететь — напрасный труд,
И стрелы снова вниз в бессильи упадут!
* * *
(Посвящ. А. Белому)
Как запах ладана, в соборе воскресенье
Мне сладостно порой сопрано нежных пенье,
Как дорог мне пронзительный их звук,
Он, как соломинка, и тонок, и упруг,
Он складки стихарей собой напоминает,
Он дух печальный мой и нежит, и ласкает!..
Вот прозвучал орган раскатом громовым
И смолкнул... вот опять сопрано раздается,
Средь чуткой тишины струей прохладной льется
И рассыпается столбом воды живым...
Тогда торжественный орган свой бархат черный
Волнами звучными вновь развернет проворно,
Но гимн под сводами по-прежнему звучит,
Органа мощный вопль его не заглушит...
Напев молитвенный, как блеск свечей, мерцает,
Как перышко в волнах курений улетает...
Вновь развернул орган пред нами бархат свой...
Но снова зазвучал над нами гимн святой!..
Бесполым голосам мечтательно внимая.
Я вижу пред собой картин старинных ряд,
Забытых мастеров творенья воскрешая;
И херувимы вновь передо мной парят,
Лилеи нежные на крыльях голубиных,
Святой, чудесный сад цветов-детей невинных...
Напевы чистые и власть священных слов,
Вы для больных душой — живительный покров!..
* * *
Я полон унылых, бесцельных мечтаний,
Бесплодны порывы мои!..
Ничто не излечит сердечных страданий
В минуты безмолвной тоски...
Все те же знакомые пристани, лоно
Загрезивших, тихих прудов,
Где лебеди дремлют на глади затона
Под шепот унылых часов!..
Окрестные мельницы тяжко вздымают
Промокшие крылья свои,
И кажется, будто они раздробляют
Мгновенья безмолвной тоски.
* * *
(Посвящ. М. Каменской)
Как грустно средь комнат с душою разбитой
В час сумерек бледных!.. Кругом
Разлили цветы аромат ядовитый,
И розы пылают огнем.
Старинное зеркало в зале тускнеет,
Обвито венком золотым,
И много в таинственном сумраке веет
Паров, ускользая, как дым.
Кто должен сегодня расстаться с землею?..
Где траур и где заговор?..
И день убегает пред грозною тьмою,
И звезд зажигается хор...
Лампады повсюду, как звезды, мерцают;
Но тени сгустились кругом,
Как небо неверны, они ускользают
И кровь проливают ручьем!
Как страшно! от ужаса тени бледнеют,
В их сердце мучительный яд,
Как купы растений, они зеленеют.
Смертельный разлив аромат...
Так часто унылые сумерек тени
В нас душу больную томят
И, к жизни бесцельной рождая презренье,
Недоброе дело творят!
МОЛЧАНИЕ
(Посвящ. И. А. Астафьеву)
Вы, души нежные, в истоме полугрезы
И сладком забытьи обретшие покой,
Средь мертвых городов, заснувших над рекой,
Вы тихо реете вдали от скучной прозы,
Вы, сестры милые моей души больной!..
Вас ранит каждый звук, вы жаждете молчанья,
Как жаждут подвига, вы можете любить
Лишь то, что не было, но что могло бы быть!..
Елей — вам питие, причастие — питанье,
Вся ваша молодость была одно мечтанье
О чудных странствиях к великим городам,
Вы, чей безгрешный сон мечтою прихотливой
Скользя над гладью вод, восходит к небесам,
Тех вод, что под луной дорогой молчаливой
Мой дух измученный влекут с собой к мечтам!..
И вы, затворницы, чьи души вечно юны,—
Вы — нежные цветы и сладостные струны,
О девы чистые, затворницы святые!
Чья жизнь от ранних лет уж небу отдана!..
Вы, что обвеяны хвалами в честь Марии
И песнопением; (так вкруг веретена
Повита нежной шерсти пелена)!..
И вы, монахини, что с робостью сердечной,
Покуда тянется ряд четок бесконечный,
Где дышит тихою прохладой церкви тень,
Молитвы шепчете без устали весь день!..
Да, все вы — сестры мне, в повязках белоснежных
Вы ликам ангелов подобны неземным!..
Я к вам стремлюсь душой, моей душе родным!..
Как много прелести в именованиях нежных,
В движениях медленных, в одеждах, в складках их!..
И сладко верить мне порой среди мечтанья,
Что все вы — сестры мне, что наша мать — Молчанье!.
СУНДУЧОК
Как символ горести в часы невзгоды злой,
Железный сундучок хранит моя родная,
От всех в своем шкафу старательно скрывая.
Всего два раза он раскрылся предо мной!
Он мрачен и тяжел, он гроб напоминает,
Он предков волосы таинственно хранит,
И запах ладана вокруг него разлит,
Когда с молитвой мать те волосы лобзает...
Когда моих сестер не стало, растворился
Заветный сундучок, и нежный шелк кудрей,
Слезой омоченный, навеки в нем сокрылся...
Две прядки — два звена расторгнутых цепей!..
Когда последний час пробьет, и ты, родная,
Расстанешься со мной, и прядь твоих волос
Я в сундучок замкну, слезами орошая,
О, если б шелк ее уж серебрил мороз!
МОЛИТВА
О Боже! Ты ведаешь эти терзанья!
Прими же от бедного сына дары, —
Поблекший венок в тихий час расставанья,
Земли и горячего солнца созданье
Кладу я над телом сестры!
О, Боже! Ты видишь мое изнуренье!..
Луна побледнела, мрак ночи — черней...
О, Боже! луч славы бессмертной пролей
На бедное уединенье,
Дай луч благодати Твоей!..
О Боже! открой мне святые пути,
Изнывшую душу мою просвети!
Ты ведаешь, этих восторгов страданье —
Последней травы надо льдом увяданье!
ОТСВЕТЫ
Мне пучина ночных сновидений
Так страшна, так страшна!
Глубина сновидений полна,
Как и сердце, луны отражений!..
Камыши там трепещут тоскливо
Над немым отраженьем теней,
Стройных пальм, роз и бледных лилей
Тени плачут над влагой ленивой.
Угасает закат отраженный,
Опадают цветы без следа,
Чтоб исчезнуть в воде полусонной
Навсегда, навсегда!
* * *
Жили-были три красные девицы.
Все три родные сестрицы,
Все три веселые, молодые,
У всех на кудрях венцы золотые.
И наскучила им девичья доля,
Смотрят одна другой грустнее,
И пошли они в чистое поле.
А в поле лес стоит, чернея...
«Гой ты, лес дремучий, зеленый,
Высылай нам, старый, смерть навстречу,
дадим тебе золотые короны!»
Услыхал лес девичьи речи,
Улыбаться старый начинает
И дюжину поцелуев им посылает,
«Погодите вы, красные девицы,
Погодите, милые сестрицы,
Еще больше каждой на долю придется,
Еще каждая судьбы своей дождется.'..»
Наскучила сестрам злая доля,
Смотрят, одна другой грустнее,
И пошли они в чистое поле,
Видят,— плещется море, синея...
«Уж ты. синее море, океан бездонный,
Высылай нам нашу смерть навстречу,
Дадим тебе золотые короны!»
Услыхало море девичьи речи,
Взыгралось синее, зарыдало,
Сотню поцелуев им послало.
И стоят девицы, сквозь слезы улыбаются,
И былые годы им, девицам, вспоминаются...
Наскучила сестрам злая доля,
Пошли они в широкое поле:
Видят море, в море остров чудный,
На острове — город шумный, многолюдный.
«Уж ты город древний, многомильонный,
Ты пошли нам нашу смерть навстречу,
Дадим тебе золотые короны!»
Как услышал город девичьи речи,
Он без счету поцелуев им посылает,—
И все печали девицы забывают.
СПАСЕНИЕ В ИСКУССТВЕ
Сонет
Когда б лишь небеса да море голубели,
Желтела б только рожь, и только б купы роз
Бездушной красотой наш взор ласкать умели,—
Я знаю, наш восторг не знал бы горьких слез!..
Но есть иная жизнь, есть Красота — иная,—
Улыбка горькая, в слезах поникший взор,
Милей, чем синева морей, небес простор
Нам образ женщины... Любя и обожая,
Мы обрекаем дух на вечные страданья,
Но между песнями под говор струн живой
Любви отвергнутой пленяют нас рыданья!..
Спаси ж, искусство, нас, как панцирь боевой,
Чтоб милый образ мы любили без страданья,
Как синеву небес, цветов благоуханье!
ЧАРЫ НОЧИ
Уж поздно... Вот слуга, дымя свечой своею,
Ведет меня в приют, избранный мной...
Я прохожу за ним неспешною стопой
За галереей галерею...
Ложуся на кровать, и вдруг со всех сторон
Резные львы в меня вперили взоры,
И тени пестрые ложатся вкруг на шторы
Готических окон.
В дремотном забытьи, исполнен суеверья,
Я жадно пью волшебный дар луны...
Вдруг шорох... так порой орел средь тишины
Теребит крепким клювом перья.
Чу, отдаленный гул... Я словно различаю
Удары дружные молотящих цепов,
Деревьев треск и звон тяжелых топоров...
Забыв отрадный сон, я ухо напрягаю,—
Гул ширится, растет, вот с грохотом катится,
Запряжена драконом огневым,
Перед окном моим громада-колесница,
И, тяжело дыша, змей изрыгает дым...
Промчалась... вот скользнул пронзительный свисток,
Как вопль отчаянья средь тишины могильной,
То — поезд пролетел... и легкий ветерок
Развеял по лугам и стук, и дым обильный.
В ответ на гул ночной чуть дребезжит окно,
Под крышкой пыльною запели клавесины,
В портретах дрогнуло чуть видно полотно,
И покачнулися картины.
Дрожит бестрепетный охотник Актеон,
Диана губки поджимает,
Известка сыплется с карниза и окон
И чуть часов не разбивает...
И снова тишина... на потолке Молчанье
Сложило медленно два трепетных крыла,
И ночь, послав ответ на горькое рыданье.
Закуталась и спит, спокойна и светла...
Но сердце бедное не может спать, тоскуя.
Ему мерещится и свист, и шумный бег,
Как будто перед ним, рыдая и бунтуя,
Проносится еще один безумный век!
ИЗДАЛЕКА
Едва услышаны горячие желанья,
Один блаженный миг — замена долгих грез,
Не знает поцелуй улыбок прежних, слез,
И стал могилою приют очарованья...
Обман, пустой обман — немолчные признанья;
Что красота очам пресыщенным? Хаос!..
И за весной любви опять седой мороз
Все лепестки лилей сорвет без состраданья.
Нет, легче, разлучась с тобой навек, сносить
И одиночества, и гордости страданье,
И, сохранив в душе немое обожанье,
Навек в душе огонь желаний погасить,
Чтоб, на красы свои набросив покрывало,
Ты вечною звездой мне в небесах сияла!
ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ
Когда наш брат иль лучший друг
В объятьях смерти замолкает,
Никто над ним не зарыдает,
Но грудь оледенит испуг.
Ничто в нас жалоб не пробудит,
Ни черный креп, ни «Страшный суд»,
Потоки слез не побегут,
И каждый стоны позабудет;
Презрев печаль, столпимся мы
И бросим взор во мрак могилы,
Внемля, как в гроб ударит милый
Комок сырой земли средь тьмы.
Когда ж потом окинет взор
Вокруг стола семью родную,
Проснется все, что до сих пор
В одну сливалось скорбь немую.
СТАЛАКТИТЫ
Мне дорог грот, где дымным светом
Мой факел сумрак багрянит,
Где эхо грустное звучит
На вздох невольный мне ответом;
Мне дорог грот, где сталактиты,
Как горьких слез замерзший ряд,
На сводах каменных висят,
Где капли падают на плиты.
Пусть вечно в сумраке печальном
Царит торжественный покой,
И сталактиты предо мной
Висят убором погребальным...
Увы! любви моей давно
Замерзли горестные слезы,
Но все же сердцу суждено
Рыдать и в зимние морозы.
СОНЕТ
Ты — милое дитя. ты любишь целый свет!..
Как горлинки, в гнезде воркуя боязливо,
Глядят на мир мечты твоей души счастливой,
И вся природа шлет им ласку и привет!
Тебе, дитя мое. я дам один совет,—
Люби лишь простоту всегда душой стыдливой,
Блеск чистый золота, убор неприхотливый,
Фиалок и лесных цветов простой букет!
Пусть белоснежный твой наряд, взор чистый твой
Сияют символом прекрасным, благородным,
Пусть грация твоя — в движении свободном!..
Когда же с бала ты придешь к себе домой
И сбросишь с груди прочь цветы и украшенья,
Не сбрось того, что нас приводит в восхищенье.
ВАЛЬС
Волны газа и шелка шуршанье,
Блеск паркета... и мчатся кругом
Молчаливые пар очертанья,
Бродят взоры их... люстры сиянье
Обливает их жарким лучом...
Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает,
Там высокие волны качаются вдоль берегов,
Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает
Тот же рев!..
Нежный вальс в ней опять пробуждает
Быть любимой желанье, и вновь
Крылья в сердце ее расправляет
Как и прежде, любовь...
Это вечное к свету стремленье,
Это вечное к тьме возвращенье!..
Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает,
Там высокие волны качаются вдоль берегов,
Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает
Тот же рев!..
В сердце юноши снова проснулась
Грез, мечтаний былых череда...
Я люблю, я любила всегда!..
Но лобзанье его не коснулось,
Не коснется ее никогда...
Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает,
Там высокие волны качаются вдоль берегов,
Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает
Тот же рев!..
Вот печально оркестр замолкает,
Гаснет люстр, всюду сумрак ночной,
Зеркала оросились слезой,
Вот и пары, кружась, исчезают,
Исчезают одна за другой...
Сердце горы далекой Бретани опять вспоминает,
Там высокие волны качаются вдоль берегов,
Вечно те же высокие волны, и вечно рыдает
Тот же рев...
ДАНАИДЫ
Каллида, Агавэ, Амимона, Теано,
Рабыни жалкие тяжелого труда,
Амфоры на плечах, спешите вы всегда
К волнам источника в работе неустанной;
Увы! слабеет длань под ношей безотрадной,
И нежное плечо амфоры ранит край!
«О бездна алчная! о, сжалься, отвечай.
Когда насытится твой зев бездонно-жадный?!.»
Вот падают они под тяжестью амфор...
Но вдруг развеет их тяжелую тревогу
Песнь самой радостной и юной меж сестер...
И вот они опять пускаются в дорогу...
Так оживают вновь мечты в душе моей.
Когда надежда им шепнет: «Вперед, смелей!»
СФИНКС
Ночной порой мой сон смущается виденьем,—
Из мрака страшный сфинкс взирает на меня,
Призвав его, в тоске, терзаемый сомненьем,
Я, полный ужаса, гоню его, кляня...
Безмолвный взор вперив, он мертвыми очами
Мне душу леденит, как властный чародей,
И каждый раз мой дух бессонными ночами
Ведет борьбу с врагом, но каждый раз слабей...
Вдруг — шепот, надо мной склоняясь с лаской нежной
Стоит в тревоге мать, свечою мне светя,
«Ты все не спишь еще, о бедное дитя!»
Прижав ладонь ко лбу и ко груди мятежной,
Я отвечаю ей, потоки слез лия:
«Родная, эту ночь боролся с Богом я!»
ОБЕТ
(Подражание)
Милый малютка, из царства мечты
В жалкий наш мир страсти острое жало
Дух твой бесплотный еще не призвало,—
В мире возможностей странствуешь ты!..
Радостный, чистый, как ангел, беспечный
Ты от страстей и пороков далек...
О, если б мог не рождаться ты вечно!
О, если б страсти иссякнул поток!
В мертвое море пороков и прозы
Страшно клялся я не бросить тебя...
Пусть истерзаю ее и себя!..
Я проклинаю любовные грезы.
Пусть никогда вновь не явится в свете
Мрачное, скорбное сердце мое.
Пусть перед милой я буду в ответе,—
Я навсегда покидаю ее!..
Пусть никогда ее чистые ласки
Бедную грудь не согреют мою,
Нет!.. я не сброшу язвительной маски
И никогда не шепну ей влюблю!
Если б ты с жалобным криком проснулся
Здесь, где так тесен пирующих круг,
Милый малютка, и ты б поперхнулся
Хлебом из черствых мозолистых рук!
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ
(Терцины)
За все. страданья высшая награда —
В Ee
очах увидеть вечный свет!..
Ты знал ее, певец суровый ада!..
Как Вечный Жид, скитаясь много лет,
Друзьями брошен и гоним врагами,
Ты весь изныл под тяжкой ношей бед,
Кропил чело свое кровавыми слезами.
С усмешкой гордою на стиснутых устах.
С горящими враждой и гневными очами
Ты брел один на людных площадях,
Средь шумных улиц Пизы, Лукки, Сьены,
Один молчал угрюмо на пирах...
Перед тобой дворцов тянулись стены —
Цепь мраморов немых, повсюду за тобой,
Как призрак, несся клич проклятья и измены...
Ты, как пророк, взывал, и грозный голос твой
То звал к спасению, то, полн негодованья,
Гремел Архангела предвестною трубой,
В ответ тебе — угрозы, смех, молчанье!..
И адских призраков ужасные черты
Ты узрел вкруг себя, исполнен содроганья,
И дна отчаянья коснулся грудью ты!..
Тогда, как мощный гимн церковного органа,
Как колокольный звон, гремящий с высоты,
Как ветра грозный вой и ропот океана
Песнь раздалась твоя; как бурные валы
В борьбе земных стихий, в дыханье урагана,
Сшибаясь, бьются в грудь незыблемой скалы,
Помчался строф твоих, кружася, сонм ужасный,—
Рыданья, жалобы, проклятья и хвалы
Чудесно в песни той слилися в хор согласный!..
Но вот затихнул ветр, навес свинцовых туч
Вдруг звездный луч пронзил туман и мрак ненастный,
И Беатриче взор был этот чистый луч!..
Эллис.
КАНЦОНА XXIII
(Из «Vita Nuova»)
В простор небес безбрежный ускользая,
В блаженный край, где ангелы святые
Вкушают мир в долине безмятежной,
Ты вознеслась, навеки покидая
Прекрасных жен, но не беды земные,
Не летний зной, не холод бури снежной
Нас разлучил с твоей душою нежной.
В пределы рая Биче увлекая...
Но сам Творец в безмолвном восхищенье
Призвал свое бессмертное творенье,
К бесплотным сонмам Биче приобщая...
Чтоб нашей жизни горе и волненье
Твоей души безгрешной не коснулись,
Твои глаза последним сном сомкнулись!..
ИЗ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»
Песнь I. Данте и Вергилий
На половине странствия земного
Я, заблудясь, в дремучий лес
вступил,
Но описать, увы, бессильно слово
Весь ужас, что мне душу охватил,
И ныне страшно мне о том воспоминанье,
И, словно смерть, тот лес ужасен был,'
О всем, что видел там, начну повествованье,
Чтобы поведать после и том,
Какие блага я стяжал в своем скитанье...
Мой разум был объят могучим сном,
Не помню я. как в лес вступил ужасный
И как один блуждал в лесу потом,
Но вот, едва, бродя тропой опасной,
К подножию холма я подступил
(Концом долины был тот холм прекрасный),
Я страх в душе мгновенно подавил
И взор вперил в простор вершины горной:
Что первый луч светила озарил
(Оно по всем тропам ведет наш путь упорный),
Вмиг в робком сердце буря улеглась,
Что бушевала этой ночью черной,
И как пловец, с напором волн борясь,
На брег морской выходит, озирая
Пучину вод. что вкруг кипит, ярясь,
Так трепетал я, робкий взор вперяя
В предел таинственный, что никогда
Не смела преступить досель душа живая;
Переведя свой дух, изнывший от труда.
Я дальше в путь по берегу пустился.
Стараясь, чтоб была опорою всегда
Лишь нижняя нога
; когда мне холм открылся,
Пантера
гибкая явилась предо мной,
И пестрый мех ее весь пятнами отлился,
Ее не устрашил взор напряженный мой,
Она стремительно дорогу преградила,
И много раз хотел я путь избрать иной...
Дышало утро вкруг, и солнце восходило
Средь сонма звезд, которым в первый раз
Его любовь святая окружила,
Когда на них впервые пролилась
И их впервые привела в движенье
!..
И вот во мне надежда родилась,
В час утра, в светлый миг природы пробужденья
Роскошной шкурою пантеры завладеть...
Вдруг страшный лев предстал, как грозное виденье,
И снова я от страха стал бледнеть,
Он шел навстречу с пастию раскрытой.
Подняв главу, и страшно стал реветь,
И воздух сотрясал тот рев его сердитый,
За львом волчица
шла с ужасной худобой,
С гурьбой желаний в глубине сокрытой,
Заставив многих клясть несчастный жребий свой...
От страха трепеща, с надеждой я простился
Ступить на светлый холм слабеющей стопой,
И как скупец, что всех богатств лишился,
Я вновь в отчаянье впадать душою стал,
Опять, дрожа, с пути прямого сбился
И к той долине мертвой отступал,
Где даже голос солнца замолкает
,
Вдруг некий муж передо мной предстал,
Ему, казалось, голос изменяет
От долгого молчанья, видел я,
Он путь ко мне спокойно направляет;
Восторженно забилась грудь моя,—
— «Кто б ни был ты, о, сжалься надо мною!..
Ты. человек иль тень земного бытия!»
А он в ответ: «Увы, перед тобою
Не человек, хоть им я прежде был,
Теперь, увы, я — только тень... не скрою,
Мой род из Мантуи, а сам я в Риме жил
При добром Августе, но лживы были боги
В те времена,— их ныне мир забыл
Я был поэт благочестивый, строгий,
Анхиза сын был воспеваем мной...
Но для чего нам воскрешать тревоги.
Сгорела Троя, град его родной,
И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине
Ты скрылся здесь испуганной душой
И не стремишься к радостной вершине
Роскошного холма, что все блага сулит,
Раскинувшись перед тобою ныне!..»
В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид,
Вергилий — ты, источник вдохновенный,
Что из себя поток поэзии струит!»
И перед ним склонил чело смущенный.
НАДПИСЬ НА ВРАТАХ АДА
Песнь III
«Через меня идут к страданьям вечным,
Через меня идут к погибшим навсегда,
Через меня идут к мученьям бесконечным,
В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата
В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,—
Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита,
Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель.
Простись с надеждой, позабудь мечты
Входящий в эту мрачную обитель!»
Слова ужасные узрев средь темноты,
«Учитель,— я сказал,— как странно их значенье?!.»
А он: «3десь всякий страх оставить должен ты,
Здесь места нет порывам сожаленья,
Здесь должно всякое волненье замереть.
Здесь душ отверженных немолчные мученья
Нам суждено с тобой теперь узреть,
Они утратили навек свое сознанье,
Тот высший дар, что нам дано иметь!
Дай руку мне!» — и, полный упованья,
С лицом веселым вождь переступил
Таинственный предел ужасного страданья...
Безумный вопль вкруг своды огласил,
Повсюду раздались и крики, и проклятья,
И так ужасен свод беззвездный был,
Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!..
Повсюду в ужасе немом я замечал
То всплески рук, то дикие объятья,
От воплей воздух вкруг ужасно грохотал,
Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье.
И, полный ужаса, поэту я сказал:
«Откуда этот сонм, проклятья и стенанья,
Доныне я таких страданий не видал,
За что постигло их такое наказанье?..»
«Здесь души тех, кто никогда не знал
Ни славы подвига, ни срама преступленья,
Кто для себя лишь жил,— Вергилий отвечал,—
Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья,
Они казнятся здесь,— нарушив долг святой,
Они страшилися борьбы и возмущенья,
Им недоступен рай с небесной красотой,
И бездны адские принять их не посмели,
И души, полные безумною враждой,
С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»
ПАОЛО И ФРАНЧЕСКА
Из 5 песни
«Учитель,— я сказал,— мой дух горит желаньем
Вступить в беседу с той воздушною четой,
Что легкий ветерок несет своим дыханьем!..»
Вергилий мне в ответ: «Помедли, и с тобой
Их сблизит ветра вздох... любовью заклиная,
Тогда зови, они на зов ответят твой!..»
И ветер их прибил, и, голос возвышая,
Я крикнул: «Если вам не положен запрет,
Приблизьтесь к нам, о, вы, чья доля — скорбь немая!..»
Тогда, как горлинки неслышный свой полет
К родимому гнезду любовно устремляют,
Они порхнули к нам на ласковый привет,
Дидону с сонмищем видений покидают
И держат робкий путь сквозь адский мрак и смрад,
Как будто их мои призывы окрыляют,—
«Созданья нежные, кому не страшен ад,
Вы к нашим бедствиям прониклись сожаленьем,
Прощая грешников, что кровью мир багрят
,
Наказаны за то навеки отверженьем!..
О, если б к нам Творец стал милостив опять,
Мы б пали перед ним, как некогда, с моленьем,
Да пролиет на вас святую благодать!..
Вы к нашим бедствиям явили состраданье,
На все вопросы мы готовы отвечать,
Покуда ветерка затихнуло дыханье...
Я
родилась в стране, где По, стремясь вперед,
В безбрежный океан ввергается в журчанье,
Чтоб скучных спутников забыть в пучине вод...
В его
душе любовь зажглась порывом страстным
(То сердце нежное без всяких слов поймет),
Но был похищен он вдруг замыслом ужасным,
Что до сих пор еще терзает разум мой
И грудь сжигает мне порывом гнева властным!..
Увы, любовь — закон, чтоб полюбил другой,—
И тотчас мной любовь так овладела жадно,
Что оба в бездне мы погибли роковой...
Того
, кто угасил две жизни беспощадно,
Уже Каина
ждет, ему — прощенья нет!..»
Внимая речь ее, с тоскою безотрадной
Поникнул я главой, и мне сказал поэт:
«О чем ты в этот миг задумался смущенно?»
