Глава 8

Я открыл стеклянную дверь и вышел с бутылкой пива на крошечный балкончик, который агент бюро по найму оптимистически называл лоджией. Размером он был не больше детской кроватки и мог вместить максимум двух человек, стоящих неподвижно. Разумеется, ни о каких стульях не могло быть и речи, да и чудесных видов с третьего этажа не открывалось. Но там был свежий воздух и темнота, и мне этого хватало.

Голубоватое сияние и черные тени придавали городу нереальный, призрачный вид. Говорят, что Нью-Йорк никогда не спит, но, если судить по моей улице, он позволял себе иногда вздремнуть. Машины, тесно сгрудившиеся вдоль обочины, бампер к бамперу, казалось, все еще расталкивали друг друга, хотя владельцы давно их покинули. В ночи раздавались многочисленные звуки. До меня долетали обрывки музыки, стук тарелок из пиццерии напротив. Никогда не смолкающий шум движения на Вестсайдском шоссе в это время чуть стихал. Нежная манхэттенская колыбельная...

Мой мозг пребывал в полном оцепенении. Я не понимал, что происходит, что делать дальше... После разговора с матерью Шейлы вопросов стало еще больше. От слов Мелиссы саднило в груди, но она затронула интересную проблему: что мне делать теперь, когда я знаю, что Кен жив?

Конечно же, надо найти его. Во что бы то ни стало! А какой смысл? Даже если оставить в стороне тот факт, что я не сыщик и не знаю, как взяться за дело. Если бы Кен хотел, чтобы я его нашел, он бы пришел ко мне. Вполне возможно, что поиски лишь приведут к несчастью. А кроме того, появилась еще одна неотложная проблема. Сначала исчез брат, теперь испарилась возлюбленная. Слава Богу, у меня нет собаки...

Я поднял бутылку к губам и тут заметил его.

Мужчина стоял на углу, метрах в сорока от моего дома. Одетый в широкое длинное пальто и шляпу, спрятав руки, в карманы. Издалека его лицо казалось лишенным черт и каким-то слишком круглым, словно белый светящийся шар на фоне ночной черноты. Я не различал глаз, но знал, что он смотрит на меня. Взгляд был пристальным, тяжелым, как будто осязаемым.

Человек стоял неподвижно.

Прохожих на улице было не много, но те, что были... они все же двигались. Ньюйоркцы никогда не стоят на месте, всегда идут куда-то. Даже если они останавливаются — перед светофором или пропуская машину, — то все равно продолжают топтаться на месте, чтобы быть наготове. Жители Нью-Йорка постоянно двигаются, покой им чужд.

Но этот стоял как вкопанный. И смотрел прямо на меня. Я моргнул несколько раз — человек не исчез. Я отвернулся и снова посмотрел — он стоял все так же. Неподвижно.

И еще одно.

В нем было что-то знакомое.

Я сначала не придал этому значения: мужчина находился довольно далеко, да и зрение у меня не такое уж острое, особенно при ночном освещении. Тем не менее волосы на затылке неожиданно зашевелились, как у зверя, почуявшего смертельную опасность. Я попробовал тоже смотреть на мужчину, чтобы проверить, как он отреагирует. Он не пошевелился. Не знаю, как долго мы так стояли. Мои руки похолодели, я не отводил глаз и весь подобрался, словно накапливая силу. Белое лицо без черт продолжало таращиться на меня.

Телефонный звонок. Я с трудом оторвал взгляд от своего противника и посмотрел на часы. Почти одиннадцать — поздновато для звонка. Не оглядываясь, я шагнул назад в комнату и взял трубку.

Это был Крест.

— Спишь?

— Нет.

— Покатаемся? — Этой ночью он дежурил в фургоне.

— Тебе удалось узнать что-нибудь?

— Зайди за мной в студию. Через полчаса.

Он повесил трубку.

Я снова вышел на балкон и посмотрел вниз. Странный человек исчез.

На вывеске школы йоги было написано просто «Крест». В свое время я немало шутил по этому поводу. Однако теперь имя моего друга стало коммерческим ярлыком — как «Шер» или «Фабио». Школа, или студия — называйте как хотите, — помещалась в шестиэтажном здании на Университетской площади. Начиналось все скромно, в счастливой безвестности. Потом одна знаменитость — поп-звезда мирового масштаба — случайно «открыла» Креста и рассказала друзьям. Через несколько месяцев о нем написал «Космополитен», затем «Элль». Наконец одно крупное информационное агентство попросило Креста записать видеоролик, и он, твердо веря в успех, старательно выполнил заказ. Не поверите — Крест даже побрился ради съемки. И пошло-поехало...

Теперь каждое сборище нью-йоркской элиты стремилось заполучить в гости любимого гуру. Крест отклонял значительную часть приглашений, но быстро научился делать себе рекламу. У него больше не было времени лично давать уроки. Чтобы заниматься у Креста, даже если занятия вели его самые младшие ученики, приходилось ждать в очереди как минимум два месяца. Один урок стоил двадцать пять долларов. Школ было уже четыре, в самой маленькой училось пятьдесят человек, а в самой большой — почти двести. Одновременно преподавали двадцать четыре инструктора, которые периодически менялись. Когда я подъехал к студии, на часах уже было одиннадцать тридцать вечера, а три класса еще занимались. Считайте сами...

Еще поднимаясь в лифте, я услышал заунывные звуки ситара, заглушаемые плеском воды из декоративных водопадов. С моей точки зрения, подобный набор звуков способен успокоить примерно так же, как успокаивает кота выстрел из духового ружья. Первой меня встретила на входе лавка сувениров, наполненная курительными палочками, книгами, бальзамами, кассетами, видеодисками, бусами, магическими кристаллами и пестрой экзотической одеждой. За прилавком — двое молодых людей двадцати с чем-то лет, истощенного вида и одетые во все черное. По-видимому, разного пола, хотя определить наверняка было трудно. Говорили они ровным любезным тоном и чуть снисходительно — как метрдотель в модном ресторане. И явный перебор с пирсингом — сплошь серебро и бирюза.

— Привет, — обратился я к ним.

— Разуйтесь, пожалуйста, — сказал тот, кто больше напоминал парня.

— Ладно. — Я скинул туфли.

— Ваше имя... — подняла брови вроде бы «она».

— Я к Кресту. Меня зовут Уилл Клайн.

Мое имя не произвело на них никакого впечатления. Наверное, новенькие.

— Гуру Крест назначил вам встречу?

— Гуру Крест?

Они молча смотрели на меня.

— Скажите, — продолжал я, — а гуру Крест — это лучше, чем просто Крест?

Ни один из юнцов даже не улыбнулся — на их лицах отобразилось крайнее удивление. «Она» ввела что-то в компьютер, оба, нахмурившись, уставились на монитор. «Он» поднял телефонную трубку и набрал номер. Ситар дребезжал все громче. У меня уже раскалывалась голова.

— Уилл...

В комнату плавной походкой вошла Ванда — стройная, в облегающем трико, с высоко поднятой головой. Главный ассистент и постоянная любовница Креста. Она была с ним уже три года. Ее трико было лавандового цвета и смотрелось просто чудесно. Ванда производила сильное впечатление: высокая, длинноногая, гибкая, красивая до умопомрачения — и черная. Да-да, чернокожая. Те, кто знал темное — в другом смысле — прошлое Креста, мог оценить этот факт.

Ванда заключила меня в объятия. И мне захотелось, чтобы это продолжалось вечно.

— Ну как ты, Уилл? — мягко спросила она.

— Получше.

Она немного отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза, проверяя, правду ли я говорю. Ванда была с нами на похоронах матери. У них с Крестом не было секретов друг от друга. Впрочем, у нас с Крестом — тоже. Стало быть, согласно законам математической логики, — и у нас с ней.

— Он заканчивает занятие, — сказала Ванда. — Пранаяма. Дыхательные упражнения.

Я кивнул.

Она вздрогнула, как будто вспомнив о чем-то.

— У тебя есть свободная минутка?

— Конечно.

Ванда кивнула и поплыла по коридору — она была столь грациозна, что не могла просто идти. Я шел следом, любуясь ее длинной изящной шеей, оказавшейся как раз на уровне моих глаз. Мы обошли фонтан — такой огромный и разукрашенный, что мне захотелось бросить в него монетку. По пути я заглянул в один из классов. Уж не знаю, где Крест находит таких красивых людей. Они стояли в ряд в воинственной позе: лица непроницаемо-спокойны, руки вытянуты, колени согнуты под строго прямым углом.

Направо был офис, который Ванда делила с Крестом. Она опустилась в кресло — так плавно, как будто то было сделано из пористой резины, — и скрестила ноги в позе лотоса. Я сел напротив, более привычным способом. Некоторое время Ванда молчала, прикрыв глаза, видимо, расслабляясь и собираясь с мыслями. Я покорно ждал.

— Я тебе об этом еще не говорила...

— Да?

— Я беременна.

— Слушай, это же здорово! — Я поднялся, готовый радостно обнять ее.

— Крест меня не понимает.

Я остановился в замешательстве.

— Что ты имеешь в виду?

— Он боится.

— Почему ты думаешь?

— Ты ведь не знал?

— Нет.

— Он рассказывает тебе все, Уилл. А об этом знает уже неделю.

Я понял, что она хотела сказать.

— Может быть, он не хотел говорить из-за моей матери и все такое...

Она нахмурилась.

— Не надо, Уилл.

— Извини.

Ванда отвела взгляд. Ее непроницаемое хладнокровие рассыпалось на глазах.

— Я думала, он будет счастлив.

— А он?

— Полагаю, он хочет, чтобы я... — Она не могла найти нужных слов. — Чтобы я прекратила это.

Я отступил на шаг.

— Он так и сказал?

— Он ничего не сказал. Только пропадает каждую ночь со своим фургоном. И взял дополнительные классы.

— Избегает тебя...

— Да.

Дверь офиса открылась без стука, явив небритую физиономию Креста. Он слегка улыбнулся Ванде — та отвернулась. Крест махнул мне рукой.

— Вперед и с песней!

Мы нарушили молчание, только когда уселись в фургон.

— Она сказала тебе, — проронил Крест.

Это было утверждение, а не вопрос. Поэтому я не стал ни соглашаться, ни опровергать его.

Он включил зажигание.

— Не будем это обсуждать.

Еще одно утверждение, не требующее ответа.

Фургоны «Дома Завета» отправляются в самые недра города. Далеко не все из наших подопечных приходят сами. При работе на выезде главная задача — установить контакт с изнанкой общества, с беспризорными, уличными детьми, с теми, кого слишком часто называют отбросами. Ребенок, живущий на улице, чем-то похож, простите за сравнение, на сорняк. Чем дольше он там находится, тем глубже пускает корни. И тем труднее его вытащить. Мы теряем детей больше, чем спасаем. И может быть, аналогия с сорняками неправильна: получается, что мы избавляемся от чего-то плохого и сохраняем хорошее. Зачастую все наоборот. Вернее будет сравнить улицу со злокачественной опухолью — раннее выявление и профилактика дают гарантию последующего выживания. Это сравнение не самое удачное, но вы поняли, что я хочу сказать.

— Федералы все преувеличили, — сказал Крест.

— Что именно?

— Прошлое Шейлы.

— Продолжай.

— Аресты. Все они были очень давно. Ты хочешь это слушать?

— Да.

Мы продолжали свой путь, все глубже погружаясь во мрак. Места скопления уличных обитателей постоянно меняются. Проститутки часто собираются вблизи туннеля Линкольна, но недавно там была облава. Еще одна плановая чистка. Поэтому они переместились на юг, в район мясоперерабатывающих заводов на Восемнадцатой улице и дальше к западу. Сегодня девочек было хоть отбавляй.

Крест кивнул в их сторону:

— Шейла могла бы быть одной из них.

— Она работала на улице?

— Сбежала со Среднего Запада. Прямо с автобуса — и сюда.

Я слишком много раз видел это, чтобы испытать потрясение. Но с другой-то стороны, это была не просто очередная уличная девчонка, а самая прекрасная женщина, какую я когда-либо знал.

— Но это произошло довольно давно. — Крест как будто читал мои мысли. — Первый раз ее арестовали в шестнадцать лет.

— Проституция?

Он кивнул.

— И еще три раза в следующие полтора года. В деле записано, что она работала на сутенера по имени Луис Кастман. В последний раз при ней нашли две унции героина и нож. Попытались привлечь за торговлю наркотиками и вооруженное ограбление, но она выкрутилась.

Я взглянул в окно. Ночь казалась серой, какой-то размытой. На этих улицах так много зла... Мы изо всех сил стараемся остановить его. Я знаю, что иногда это удается — мы поворачиваем человеческие жизни. Но знаю и другое: то, что происходит здесь, в этой ночной клоаке, никогда не уходит совсем. Можно обойти это и жить дальше, но вред уже нанесен, и он непоправим.

— Чего ты боишься? — спросил я.

— Повторяю — не будем это обсуждать.

— Ты любишь ее, а она — тебя.

— И она черная.

Я молча повернулся к нему. Я знал, что Крест не расист и не мог сказать это в примитивном смысле. И все же нанесенный когда-то вред неисправим. Между ними и раньше, бывало, возникало напряжение. Не настолько сильное, чтобы поколебать любовь, но оно было.

— Ты любишь ее, — повторил я.

Крест молча вел машину.

— Может быть, вначале это и сыграло роль, — продолжал я, — но теперь она перестала быть способом искупления грехов. Ты полюбил ее.

— Уилл...

— Да?

— Хватит.

Крест внезапно повернул направо. Фары выхватили из темноты кучку малолетних обитателей улицы. Против ожидания они не разбежались, как крысы, а молча, почти не мигая, рассматривали нас. Крест прищурился, разглядывая «добычу», и остановил машину. Мы молча вылезли наружу. Детишки взирали на нас потухшими глазами. И мне вспомнилась реплика Фантины из «Отверженных», из мюзикла — не знаю, как там в книге: «Неужели они не понимают, что покупают любовь тех, кто уже умер?»

Там были девочки и мальчики, трансвеститы и транссексуалы. Здесь процветали любые известные виды извращений, хотя — и пусть сторонники равенства полов говорят что угодно — мне никогда не приходилось видеть клиентов-женщин. Не буду утверждать, что женщины не пользуются платными сексуальными услугами — это встречается сплошь и рядом, — но они никогда не ищут их на улице. Уличные клиенты всегда мужского пола. Они могут искать женщин толстых или худых, молодых или старых, нормальных или извращенных до немыслимых пределов, мужчин или маленьких мальчиков, животных — все, что угодно. Некоторые даже приезжают в сопровождении женщины, желая приобщить к своим развлечениям подружку или жену. Да, те, кто прочесывает эти переулки в поисках добычи, всегда мужчины. И сколько бы ни говорилось о всяческих извращениях, большинство этих мужчин приезжают сюда ради вполне определенного... акта. Того, который легко совершить в машине. Самый удобный вид секса. Комнату снимать не надо, риск подхватить какую-нибудь инфекцию хотя и присутствует, но в гораздо меньшей степени. Беременность исключена совершенно, не нужно полностью раздеваться... Дальнейшие детали можно опустить.

Ветераны улицы — ветераном можно считать любого, кому больше восемнадцати — тепло приветствовали Креста. Здесь его хорошо знали и любили. Ко мне они относились несколько настороженно: я давно не появлялся на «передовой». Тем не менее некоторые «старички» меня признали, да и я, как ни странно, был рад их снова увидеть.

Крест подошел к знакомой проститутке по имени Кэнди. (Это, конечно, было не настоящее ее имя.) Она показала глазами на двух девчонок, дрожащих в подъезде. У меня защемило сердце. Лет по шестнадцать, не больше, личики размалеваны, как у школьниц, добравшихся до маминой помады, коротенькие шорты, высокие сапоги на острых шпильках, искусственный мех. Я часто гадал — откуда они берут все эти шмотки? Или у сутенеров есть специальные запасы?

— Свежее мясо, — бросила Кэнди.

Крест нахмурился и кивнул. Ветераны часто дают нам полезную информацию. Для этого есть две причины. Во-первых, выводя новичков из обращения, они уменьшают конкуренцию. Улица быстро учит работать локтями. Сама Кэнди выглядела отвратительно: такая жизнь старит быстрее, чем любая черная дыра. А свеженьких девочек, хоть им и приходится до поры до времени жаться под дверью, замечают быстро. Но это чисто шкурный интерес.

Причина номер два, более важная, состоит в том — не считайте меня наивным, — что они и в самом деле хотят помочь. Они видят, во что сами превратились, видят развилку на дороге и, хотя вряд ли признают, что пошли не по тому пути, знают, что им самим что-то менять уже поздно. Назад дороги нет. Мне не раз приходилось спорить с такими вот Кэнди. Обычно я доказывал, что время всегда есть и свернуть никогда не поздно. Увы, это не так. Вот почему мы стараемся перехватить их вовремя, пока они не перешли невидимую черту. После этого разрушение уже необратимо — улица поглощает их, они тают, становятся частью ночи, частью единой темной массы. Они умирают на улице, попадают за решетку, сходят с ума...

— Где Ракель? — спросил Крест.

— Работает по машинам, — ответила Кэнди.

— Она сюда вернется?

— Да.

Крест кивнул и направился к двум новеньким. Одна из них уже склонилась к окну «бьюика» последней модели. Вы не можете себе представить, какие чувства мы при этом испытываем! Хочется подойти, оттащить девчонку, а потом сунуть руку в глотку этому типу и вывернуть его наизнанку. Или хотя бы прогнать его, или сфотографировать, или... да хоть что-нибудь сделать! Но ничего делать нельзя — иначе тебе перестанут доверять, и ты уже никогда не сможешь никому помочь.

Очень трудно вот так стоять и не вмешиваться. К счастью, я не отличаюсь особой храбростью и задиристостью. И поэтому мне легче.

Дверца приоткрылась, и «бьюик» проглотил ребенка. Она исчезала медленно, погружаясь в его черную утробу. Я никогда не ощущал такого бессилия. Крест проводил глазами отъехавшую машину. Казалось, девочки никогда и не существовало. Кто знает, вернется ли она? Всякое бывает...

Крест подошел к той, что осталась. Я держался позади, в нескольких шагах. Ее нижняя губа дрожала, как будто девочка сдерживала слезы, но в глазах сверкал вызов. Меня подмывало затащить ее в фургон — даже силой, если понадобится. Но главное в нашем деле — это умение владеть собой. Вот почему Крест был лучшим.

Он остановился в метре от нее, стараясь не напугать.

— Привет!

Она окинула его взглядом и что-то буркнула в ответ.

— Слушай, ты мне не поможешь? — Он сделал шаг вперед и достал из кармана фотографию. — Ты ее, случайно, не видела?

Девочка даже не взглянула на снимок.

— Я никого не видела.

— Пожалуйста... — протянул Крест с почти ангельской улыбкой. — Я не коп.

— Само собой, — усмехнулась она. — Я видела тебя с Кэнди.

Крест шагнул еще ближе.

— Мы... то есть мой друг и я... — я улыбнулся и кивнул, подыгрывая, — мы хотим спасти эту девочку.

Она удивленно прищурилась:

— Спасти от чего?

— За ней охотятся плохие парни.

— Кто?

— Ее дружок-сутенер. Понимаешь, мы работаем на «Дом Завета». Слышала о таком?

Она пожала плечами.

— Это место, где можно пересидеть, если что, — небрежно махнул рукой Крест, стараясь не переборщить. — Ничего особенного, просто можно зайти и получить горячий обед, постель, одежду, позвонить, если надо, и все такое прочее. В общем, эта девчонка... — он опять показал снимок, — ее зовут Энджи.

Надо всегда называть имя — это делает беседу более личной.

— Она жила у нас, занималась на курсах. Заводная такая... И работу тоже получила. В общем, начала новую жизнь, понимаешь?

Девочка молча слушала.

— Меня все зовут Крестом. — Он протянул ей руку.

Она пожала ее и вздохнула:

— А я Джери.

— Приятно познакомиться.

— Ага. Но я не видела этой Энджи. И вообще у меня тут как бы дела...

Вот и все. Если в этот момент пережать, то можно потерять ее навсегда. Она забьется в свою нору и больше не выйдет на поверхность. Все, что мы можем сделать — это заронить семя. Теперь ей известно, что существует убежище, где она может поесть и переночевать. Она знает, как уйти с улицы. Хотя бы на одну ночь. А когда придет к нам, то поймет, что ее любят, просто любят — без всяких условий и оговорок. Но это потом. Сейчас главное — не отпугнуть. И как бы ни разрывалось сердце, теперь пора уходить.

Мало кто мог работать так, как Крест столько времени. Оставались и хорошо справлялись с делом у нас обычно те, кого считали немножко «тронутыми». Без этого в нашем деле никак...

Крест помедлил. Он всегда использовал этот трюк с «пропавшей девочкой». Отличный способ завязать разговор. На самом деле Энджи умерла на улице пятнадцать лет назад. Замерзла. Крест нашел ее за мусорным баком. На похоронах мать Энджи подарила ему эту фотографию, и с тех пор он с ней не расставался.

— Хорошо, спасибо. — Крест протянул девочке визитку. — Если вдруг ее увидишь, позвони мне, ладно? В любое время. И вообще звони, если что...

Она взяла визитку, повертела в руке.

— Ладно, позвоню.

Крест опять помялся.

— Ну, пока.

— Пока.

А после мы совершили самый чудовищный поступок на свете — мы ушли.

Ракель раньше звали Роско. По «ее» словам. Или — по «его». Я до сих пор не знаю, как правильно обращаться к Ракели — в мужском или женском роде. Надо будет как-нибудь спросить.