— через какое-то время пришло женщине в голову — больше ей ничего придумать не удалось. — Но это же просто отвратительно… — Она все-таки заплакала. Нет, уж лучше умереть, чем пережить такое хотя бы еще один раз. Если ей придется и дальше ублажать своим телом этого негодяя, уж лучше просто наложить на себя руки…

Внезапно раздавшийся тихий стук в дверь заставил девушку подскочить от неожиданности, а ее сердце, болезненно сжавшись, забилось в два раза быстрее. Неужели к ней опять пришел этот подонок и ее ждет не менее отвратительное продолжение?

Вскочив с кровати и накинув халат, она поискала глазами что-нибудь, сгодившееся бы в качестве оружия, которым можно было защитить себя, но ничего острого или тяжелого она не нашла. Тогда Ольга бросилась к двери, чтобы запереть ее на щеколду, но той просто не оказалось на месте, равно как и дверной ручки. Вспомнив, что на окнах стоят решетки, только теперь она догадалась, для чего они были сделаны и поняла, что оказалась здесь беспомощной узницей.

Заметив, что дверь стала тихонько отворяться, Ольга испуганно отпрянула и, сжавшись, принялась отступать, не решаясь повернуться к ней спиной. Вскоре в дверном проеме появился тоже почему-то испуганный, прижимающий палец к губам Филипыч, настороженно оглядывающийся через плечо… Чего здесь надо старому приспешнику этого подонка? — с гневом подумалось Ольге, а тот, осторожно, не до конца прикрыв дверь, поманил ее к себе, одновременно проходя в комнату и усаживаясь на кровать.

— Тише, девушка, тише, — заговорил он негромко, когда она с внезапно вспыхнувшей надеждой решилась подойти к нему ближе. — И слушайте меня внимательно, очень внимательно, старайтесь запомнить каждое мое слово, я не могу у вас долго находиться…

Дождавшись, когда Оля, преодолев недоверие, все же уселась рядом, постаравшись, однако, чтобы между ними оставалось хоть какое-то расстояние, старик продолжил говорить, делая это все так же тихо, одновременно крутя головой по сторонам и настороженно прислушиваясь к царившей вокруг тишине:

— Вы попали в западню, девушка, но у вас еще есть надежда. Я собираюсь вам помочь.

— Но кто вы, и что здесь делаете? И вообще, что тут у вас в доме происходит? — спросила женщина, почувствовав, что со словами старика в ней затеплилась какая-то надежда. — Куда я попала?

— Кто я такой? Я просто несчастный старик, подобно вам попавший в кабалу к этому негодяю… — начал свое повествование старый уголовник, одновременно с удовлетворением отмечая, что Ольга все-таки придвинулась к нему поближе и ее лицо перестало излучать страх, возникший при его появлении. — Но это длинная история, а времени у нас, к сожалению, очень мало. Ведь вы уже не первая девушка, которую этот подонок заманил в свои сети с помощью обмана. Перед вами было еще две… — Голос старика внезапно задрожал и он остановился, якобы не в силах продолжать дальше.

— А что стало с теми двумя? — таким же дрогнувшим голосом спросила Оля, втайне надеясь, что старик сейчас скажет ей что-нибудь ободряющее, но тот промолчал и у нее упало сердце. Женщина почувствовала, как озноб пробежал по ее коже, ведь подтверждались самые худшие ее предположения.

— Ваше счастье, что у этого негодяя сейчас очень много забот, — продолжил после трагической паузы Филипыч. — Милиция, дай ей бог здоровья, уже начала потихоньку обкладывать его логово со всех сторон, но поскольку у подонка имеются большие связи в верхах, они пока не решаются его трогать. — Филипыч безнадежно махнул рукой. — В общем, он собирается навещать вас не так часто — может раз или два в день. Уж придется вам все перетерпеть, милая, как бы трудно это не оказалось, а через неделю я помогу вам отсюда сбежать.

— Но почему же только через неделю? — ужаснулась Ольга, с трудом представляя, как она сможет целую неделю переносить все новые и новые надругательства негодяя — а иначе зачем еще он станет ее навещать?

— По другому никак не получится, — с горестным вздохом произнес старик. — Ведь вся территория охраняется его людьми, да еще в самом доме дежурят несколько; только сейчас они пьяны и я улучил момент… — Он не договорил, опять напряженно вслушиваясь в тишину.

— Понятно, — тихо произнесла Ольга, почувствовав окончательное доверие к этому несчастному старику. Она даже успокаивающе взяла его за руку — возможно, он еще больше нее нуждается в человеческом сочувствии. — Но каким образом он смог заставить вас на себя работать? — Ольга тут же пожалела о заданном вопросе, ибо старик, не сдержавшись, почти мгновенно разрыдался.

— Если я… если… то он… то он мою внучку… Мою единственную внучку… Все, что осталось у меня в этой жизни… — Выдернув руку, старик закрыл лицо, чтобы собеседница не видела его слез, но по его дрожащему голосу Ольга все поняла. Наверное, у Филипыча огромное горе — эти негодяи что-то сделали или грозят сделать с его единственной любимой внучкой… Поэтому она решила не пытать больше несчастного старика, а уточнить время побега — пусть отвлечется от своего горя:

— Значит, через неделю? — Она попыталась заглянуть ему в лицо.

— Да, — немного успокоившись ответил тот. — Он уже убрал от лица руки, и если бы в комнате к тому времени не сгустилась тьма, а Ольга не была настолько поглощена своими невеселыми мыслями, то непременно бы заметила, что глаза ее собеседника оставались подозрительно сухими. — Я ведь прекрасно знаю их распорядок… А через неделю у одного из охранников-головорезов будет день рождения и они непременно все перепьются. Ждите моего сигнала, я вас предупрежу. — И уже привстав, вдруг, словно что-то вспомнив, задал Ольге вопрос:

— А может, кто-нибудь знает, где вы находитесь? Может, вас будут искать? — Он с надеждой смотрел на молодую женщину, искренне переживая за ее судьбу.

— Увы, — чуть не расплакавшись, тихо ответила та, — я ведь никому не сказала, куда еду. И даже приглашение от фирмы этого «режиссера» захватила с собой, как в нем было указано. Уж теперь-то я в точности знаю, зачем они потребовали так сделать — просто чтобы не оставить никаких следов! — Девушка, все-таки не сдержавшись, тихо расплакалась от обиды.

— Ну-ну… — Филипыч ободряюще положил ей руку на плечо. — Не надо, Оленька, не надо. А родители? Или муж, парень, может быть? — Старик, видимо, очень переживал за попавшую в беду несчастную девушку.

— Я не замужем, — всхлипывая, призналась Оля. — А родители… Я уже полгода, как им не писала. А парень мой… Он тоже не знает, где я. Его не было в городе, когда я уезжала, а я даже записки ему не оставила. Дура… Никто, никто обо мне ничего не знает…

— Это очень плохо, — искренне сочувствуя, покачал головой старик. Но ничего, мужайтесь. И, Оленька, я вас просто умоляю… Терпите. Стисните зубы и терпите. Что бы он с вами не вытворял. Вам просто необходимо этому мерзавцу подчиняться — ведь если он рассвирепеет… Те две девушки тоже не хотели. И тогда он их… — Он вдруг, видимо услышав что-то за дверью, стремительно рванул прочь, стараясь ступать как можно бесшумнее. — Ждите моего сигнала… — уже от самой двери раздался его громкий шепот.

Задание патрона было выполнено и старый рецидивист со спокойной душой пошел на кухню заваривать чифирь…

Проведя бессонную ночь, наутро измученная Ольга с нетерпением дожидалась появления Филипыча — отныне он был ее единственным союзником и она надеялась получить от него какие-нибудь благоприятные известия. Когда раздался осторожный, как всегда, стук в дверь, она едва не подпрыгнула — теперь уже от радости — и с надеждой уставилась на вошедшего с подносом старика, словно тот являлся неким мессией, присланным свыше для ее чудесного спасения. А тот, аккуратно поставив поднос на стол, принялся невозмутимо освобождать его от еды, не обращая никакого внимания на пришедшую в замешательство женщину. И только когда он разгрузил поднос уже до половины, она с облегчением заметила записку, которую старик незаметно выложил на стол. Стараясь на всякий случай также быть предельно осторожной, она взяла в руки листочек белой бумаги, на котором корявым старческим почерком было нацарапано: «Будьте осторожны, комнату могут прослушивать или даже просматривать. Не заговаривайте со мной ни в коем случае, пока я не заговорю с вами сам. Ешьте, вам нельзя терять силы. Помните, что через неделю они вам понадобятся. Старайтесь не привести этого негодяя в бешенство, он очень опасен.

Смиритесь. Выполняйте все его прихоти. Записку уничтожьте.»

Ольга с благодарностью посмотрела на Филипыча, который ответил ей заговорщическим взглядом и, когда тот вышел из комнаты, принялась за принесенную им еду — сначала преодолевая отвращение, а затем уже как делала это обычно — ведь теперь ей действительно понадобятся силы. И очень скоро. Покончив с завтраком, она снова легла на кровать, обреченно ожидая приезда своего насильника, желая только одного, чтобы это произошло как можно позже. Когда под окном послышался шум мотора подъезжающей машины, Оля не сдержавшись, заплакала от безысходности…

Сразу пройдя в гостиную, Мышастый с удовлетворением выслушал бойко отрапортовавшего Филипыча.

— Так говоришь, к вечеру ожила? — с удовлетворением переспросил он, опрокидывая в себя рюмку коньяка и запивая его глотком крепкого кофе со стола, накрытого подручным к его появлению.

— Да. А потом я пришел и провел с ней доверительную беседу, все как вы велели. В общем, девчонка ко всему готова, сопротивляться не будет, сегодня уже завтракала — копит силы для побега. — Филипыч, не выдержав, рассмеялся.

— А что насчет родственников? Искать не будут? Узнал? — тоже смеясь, поинтересовался Мышастый.

— Уезжая, никому ничего не говорила. Куда, чего… Родителям уже с полгода как не писала, мужа нет, фраерок у нее какой-то имеется, так тот в отъезде был, она ему даже записки не оставила. Приглашение, как и велено было, захватила с собой.

— Ладно, — вставая, произнес пахан, — держи, заслужил.

— И сунул Филипычу пачку денег — хороших помощников он поощрял.

— Слушайте, Антон Алексеевич, — вдруг как-то жалобно попросил старик уже удаляющегося шефа. — А может, вы того-этого… Когда натешитесь-то с ней вдоволь, может и мне чего перепадет, а? Уж больно девчонка-то хороша, а? — Он не мигая смотрел на удивленно обернувшегося Мышастого собачьи-просящим взглядом. — Уж не откажите, а?

— Куда тебе, старый греховодник. Иди вон лучше свой чифирь завари, а то еще не все остатки зубов пожелтели, — бросил тот хмуро, однако пообещал:

— Подумаю! — Сказал он это лишь для того, чтобы отвязаться; вообще-то Мышастого просьба рецидивиста насторожила — распустился вконец. А это значит, стал опасен. Ишь, чего удумал, пень трухлявый, Ольгу ему подавай! Да это же просто смешно! Такую королеву…

Предварительно постучав, как и подобало галантному мужчине, переступающему порог женских покоев, Мышастый застал «королеву», как он только что выразился про себя, сидящей на кровати. Она куталась в халат и глядела на него исподлобья презрительно-ненавидящим взглядом. Он протянул молодой женщине приготовленный заранее пышный букет роз, но, не видя никакого отклика с ее стороны, положил цветы на стол.

— Ну что, Оленька, будем сердиться, да? — невинно-ласковым тоном поинтересовался «режиссер», словно между ними произошло всего лишь какое-то маленькое недоразумение — так, пустячок. — Право же, зря вы на меня так сильно дуетесь.

— Что, пришли пригласить меня на очередные съемки? — изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, спросила Ольга, не отводя от него все того же презрительного взгляда.

Мышастый, который про себя решил сначала поломать для смеха комедию, признаваясь в любви, убеждая ее, что просто не выдержал, сорвался и набросился на нее опять же из-за той самой любви; намеревался стоять на коленях, умолять о прощении — в общем, нести всяческую галиматью, — вдруг изменил решение и уже совсем по-деловому, сухо продолжил:

— Ладно, принцесса, не желаешь по хорошему… Раздевайся. — Он протянул руку и потянул за поясок шелкового халата.

Оля, памятуя наставления Филипыча, решила следовать его советам и бороться за сохранение своей жизни. Почти не препятствуя обрадовавшемуся ее покорности режиссеру, она позволила себя раздеть.

— Вот так-то лучше, принцесса… — мгновенно наливаясь желанием при виде ее обнаженного тела и рывками сбрасывая с себя одежду, сдавленно произнес Мышастый. — Так-то оно гораздо лучше, — повторил он, уже разводя в стороны ее ноги и намеренно наваливаясь на Ольгу всей тяжестью, чтобы она твердо уяснила, кто отныне является ее хозяином. — Вот так… — последний раз повторил он, уже входя в ее тело и тоже намеренно делая это как можно более жестко, врываясь в напрягшуюся в ожидании женщину одним резким ударом. — Так-то…

Ольга прерывисто вздохнула. Какое-то время она из последних сил еще пыталась хоть как-то сдержаться, чтобы не доставить негодяю ни малейшего удовольствия своей ответной реакцией, но уже через мгновение ее подхватил знакомый, такой сладкий вихрь. Вскоре руки молодой женщины нежно, против ее собственной воли обвили шею мужчины, а бедра подались вперед, в безудержном ответном порыве устремляясь навстречу толчкам сильного, властвующего над ней тела…

Мужчина, приподняв голову, налившимися кровью глазами смотрел на искаженное страстью женское лицо с плотно зажмуренными глазами и полуоткрытым ртом, с губ которого слетали прерывистые стоны. Он уже чувствовал, как подступает неизбежное, приятное, и подивился, до чего быстро довела его девчонка до такого состояния — словно какого-то неопытного юнца. Тем не менее, он изо всех сил старался сдержаться, чтобы девушка достигла пика первой, сейчас это казалось ему очень важным для самоутверждения, пусть это будет еще одной его победой…

Ольга содрогнулась всем телом, окончательно растворяясь в яростной, разрушительной, бьющей в нее энергии, и наконец полностью, уже всю без остатка отдала себя на милость сумевшего победить ее мужчины…

— А ведь тебе понравилось, девочка… — Услышав хриплый голос, Ольга пришла в себя. Какое-то время она не решалась открыть глаза, боясь наткнуться на взгляд опять надругавшегося над ее телом мужчины. Но гораздо более омерзительным, чем сам факт изнасилования, было другое. Она испытывала жгучий стыд оттого, что он совершенно прав, он все же сумел ее сломить, а она… Она просто ничтожество, если могла поддаться его напору и получать с ним наслаждение. И куда ей сейчас деться от этого нестерпимо сладкого зуда в районе липкой от мужского семени промежности…

Эти мысли о собственном бессилии и такой постыдной своей реакции на насильно подаренное наслаждение сейчас просто сведут ее с ума… В эту минуту женщина испытывала искреннее отвращение к своему телу, красотой которого она так гордилась прежде и которое так жестоко подвело ее сейчас; оно ее просто предало, выставив свою хозяйку на посмешище.

Мышастый поднялся одновременно с Ольгой и уловив ее движение, поймал женщину за руку.

— Подожди, ты куда?

— Пустите меня… — Ольга всхлипнула, пытаясь высвободиться. — Ну пустите же, пожалуйста, мне нужно… — Она лепетала что-то, сама не осознавая значения своих слов, уже пребывая в состоянии, близком к истерике. Видимо, мужчина это понял, потому что отпустил ее с явным сожалением. Проводив Ольгу взглядом, он ухмыльнулся.

— Ладно, иди подмывайся, королева, — нарочито грубо, чтобы еще больше унизить, бросил он ей вдогонку. — И вечером жди меня вновь! Ты меня слышишь?

Закрывшаяся в ванной Ольга ничего не ответила, а через секунду послышался шум душа. Как догадался Мышастый, судя по чересчур мощной струе, она сделала так нарочно, очевидно, эта была маленькая демонстрация протеста.

— Я же знаю, что ты все слышишь, — негромко сказал он, улыбаясь. — Ничего, вечером еще наговоримся.

Он принялся одеваться, с удивлением отмечая, что после пережитого у него слегка подрагивают руки.

— Нет, ну какая женщина… — уже намереваясь выйти, напоследок произнес он почему-то шепотом, хотя его никто не мог услышать — в ванной продолжала литься вода, сквозь шум которой, кажется, пробивался женский плач, если только его не подводил слух. — Она поистине великолепна, на такое я даже и не рассчитывал… Говорю же, настоящая королева…

Сергей, стоя в тамбуре мчащегося в направлении Приреченска поезда, курил вторую сигарету подряд. Интересно, как его встретит бабка? Да собственно, жива ли она вообще? Он укорял себя, что за столько лет не удосужился к ней не то что приехать, но даже написать. Что, не было времени? Заработать хотел, мудак, шлялся, этакий супермен, солдат удачи, пока не прибился к сестре… Зарабатывал, видите ли! В основном одни неприятности — вот что он везде зарабатывал, больше ничего… Он не жалел, что дав волю расшатанным нервам, от души врезал двоим ублюдкам — борову и сутенеру, которого, возможно, откачивают сейчас где-нибудь в реанимации.

Эти ребята явно того заслужили. Единственное, что во всей истории его немного смущало — это сестра. Не добрались бы до нее всякие поганые крыши или кто там еще. Ничего, пусть только попробуют к ней сунуться! Стоит ей написать о чем либо подобном, он тотчас вернется и тогда одними только реанимациями эти уроды уже не обойдутся — он объявит им войну по полной программе… Пока его самого не отправят на кладбище, он будет крушить этих уродов до конца — или он, или они.

Слишком уж много разной шушеры повылазило в последнее время подобно тараканам из щелей. И где только раньше находились все эти бритоголовые тупицы, у которых шея непременно оказывается толще самой головы, как будто именно по этому критерию их и отбирает чья-то рука, не лишенная чувства своеобразного юмора? А может, так и есть на самом деле — как только шея стала толще ляжки взрослого мужчины — все, пожалте сюда, получите кожаночку, вот вам костюмчик спортивный, не побрезгуйте также и собачьей цепью на эту же вашу толстенную и немытую шею, примите еще там всякое, и вперед, громите и без того донельзя запуганных обывателей!

— Да и хрен с ними со всеми… — пробурчал Сергей вслух и попытался перевести мысли на что-нибудь приятное. Сразу же вспомнилась Вика — разбитная во хмелю на работе, и такая ласковая, нежная, доверчивая наедине с ним, с Сергеем. Как только все это в ней уживается? И какова в действительности ее натура? Сергей полагал, что все же та, вторая, которая ласковая. И не дай бог, если альбинос вздумает попробовать на ней отыграться! Приеду — убью, как за сестру, — решил Сергей и только тогда сообразил с некоторым запозданием, как это иногда бывает — ведь если он приравнял ее к сестре, значит… С неожиданно нахлынувшей нежностью Сергей припомнил, как она ему обещала каждый день ходить на почтамт, ждать получения письма, написанного до востребования, и тут же поклялся сам себе: немедленно, как только доедет до бабки, тотчас ей написать…

— Слышь, второй раз уже спрашиваю… Мужик, огоньку не найдется? — Услышав чей-то неприятный тягучий голос, Сергей не сразу сообразил, что обращаются именно к нему — до того увлекся своими мыслями. Окончательно очнувшись, он узрел прямо перед собой преомерзительнейшую рожу явно уголовного происхождения, которая действовала ему на нервы и раньше, еще на вокзале.

Когда он стоял в очереди за билетами, этот наглый крепыш с исколотыми кистями рук все вертелся рядом, то занимая за ним место в очереди, то отбегая к своему дружку — поганцу той же породы, только повыше ростом и с золотыми фиксами.

Кажется, сученыш просто хотел подпасти, сколько у меня денег, — запоздало догадался Сергей. Ну да, ведь он как раз доставал свой бумажник, и тот вполне мог заметить пачечку долларов, оставшихся у него после того, как он поделился с сестрой. Баксов восемьсот, кажется, осталось, — подумал Сергей — он пытался скопить на автомашину. А потом этот же ублюдок заглядывал к нему в купе, предлагая перекинуться в картишки «по маленькой», а сзади маячил его дружок. И, кажется, с ними есть еще третий, он тоже крутился где-то рядом — такой весьма угрожающего вида здоровяк, похожий на киноактера, как его там… Дольфа Лундгрена, точно. И купе их, кажется, где-то в этом же вагоне, в другом от Сергея конце…

Огоньку он, видите ли просит, урод, — мгновенно наливаясь злостью подумал Сергей, — а у самого зажигалка — ведь он собственными глазами видел, как тот недавно прикурил и сунул ее в карман. Деньги пасет козел, точно! Неужели прямо здесь хочет отобрать? Ничего, пусть рискнет!.. И только сейчас, с запозданием вспомнив о собственной сигарете, которая уже начинала жечь пальцы, замечтавшийся и забывший затягиваться Сергей бросил ее в маленький мусорник, висевший на стене.

— Нету у меня огоньку! — ответил он и попытался выйти из тамбура. Попытался — потому что загораживая выход, не давая ему пройти, перед ним встал крепыш.

— Нету, говоришь? — притворно удивился он, ловко сплевывая в щель между зубами. — А чего сигарету тогда выбросил?

Мог и от нее дать прикурить. Что, не уважаешь?

— Это мое дело, — ответил Сергей, закипая, — хочу — даю, хочу — нет. Тебе вот, к примеру, не желаю. Дай пройти!

— Он попытался отодвинуть крепыша в сторону.

— Твое дело, говоришь? Не желаешь? — зло ощерился тот.

Он сунул руку в карман, но пока ее не вытаскивал. — А хочешь, я тебя научу, что нас нужно уважать?

— Кого уважать-то? Кого это — вас? Вас — это значит, козлов, что ли, долбаных? — Сергей нарочито громко рассмеялся и предпринял вторую попытку сдвинуть с дороги мешающего ему крепыша. Если в первые мгновенья он еще не желал ввязываться в конфликт — после грез о Вике у него было слишком хорошее настроение, чтобы портить его какими-то разборками, то сейчас оно было уже изрядно подпорчено этим дешевым шустрилой. — Не петушись, ты, козлячья твоя морда! А то ишь, как тебя распирает — сейчас треснет по всем швам харя твоя мудацкая… — Он опять захохотал, и опять сделал это нарочито громко, одновременно внимательно наблюдая за реакцией крепыша — он уже твердо решил указать наглецу его истинное место.

Организм вновь настойчиво требовал разрядки.

— Ах ты ж сука! — совсем взбеленился тот. — Как ты меня назвал? Козлом? Петухом? Да у нас за эти слова знаешь что полагается? Ты за них отвечаешь?

— Отвечаю, отвечаю, козлина ты долбаная! — еще сильнее распаляя противника, выводя его из равновесия, подтвердил Сергей.

— Ну все, падла, конец тебе! — Рука, как он и предполагал, именно с ножом, все же вынырнула из кармана и мгновенно перехваченная Сергеем, так и не успев ничего совершить, резко вывернутая вбок, заставила своего хозяина упереться головой в дверь перехода между двумя вагонами.

— Объясняю, — спокойно, даже не запыхавшись, начал Сергей. — Насчет козлов. — Объяснить про «козлов» он однако не успел, так как дверь в тамбур неожиданно распахнулась и в проеме появился дружок крепыша, тот что повыше.

— Лапоть! — позвал тот. — Лапоть, ты чего тут застрял… — Он не договорил, увидев живописную картину — бодавшего дверь, скрючившегося явно не по своей воле дружка, и спокойно удерживающего его Сергея, словно они играли в какую-то веселую детскую игру, типа «Допрос в гестапо», где роль Мюллера, увы, досталась отнюдь не фиксатому.

Стоял ли второй уродец за дверью специально, страхуя подельника, или пришел искать его случайно, Сергей не знал, да и знать не хотел. Тем более, сейчас ему об этом просто некогда было думать. Мгновенно развернув крепыша головой ко второму, он словно торпеду, не давая разогнуться, толкнул его в ноги длинному.

— На, получай своего Лаптя! Обуйся! — И не давая ни секунды передышки, пока тот инстинктивно прикрывал руками пах, куда была устремлена голова таранящего его крепыша, сильно ударил кулаком по челюсти, отчего длинный улетел из дверей тамбура обратно — в пространство перед туалетом. Затем Сергей ударил уже вскакивающего на ноги Лаптя в солнечное сплетение, и пока тот, согнувшись, скользил на пол, протирая спиной стенку тамбура, выскочил за высоким, который напрочь отключившись, валялся перед сортиром. Схватив за шиворот, он поволок его в тамбур, к дружку, не забыв бросить внимательный взгляд вдоль коридора вагона — к счастью, там никого в тот момент не оказалось и короткая драка осталась незамеченной. Бросив длинного, словно какую-то ветошь, на пол, Сергей вновь схватил уже чуток отдышавшегося и начинавшего приходить в себя Лаптя. Опять резко заломав ему руку, точь-в-точь как это было только что, он вновь упер его физиономией в знакомую тому дверь переходника, словно намереваясь продолжить их «игру», на мгновенье прерванную посторонним.

— Так вот, мы вроде как не договорили насчет «козлов» и «петухов», — как ни в чем не бывало обратился Сергей к крепышу. — Ты готов? Продолжим?

— Завязывай… Я все понял, — сдавленно, морщась от боли, просипел тот, делая безуспешные попытки высвободиться.

— Да нет, ни хрена ты еще не понял, — спокойно возразил Сергей и ударил его головой о дверь — чувствительно, но так, чтобы тот не потерял сознания. — Так вот, продолжим нашу светскую беседу… Я назвал тебя козлом. Допустим. И петухом тоже. Ну и что дальше? — спросил он у застонавшего при ударе о дверь Лаптя. — Отвечай! — Он опять ударил его головой, но уже слабее. — Ну!

— Ну, это плохие слова, — сдавленно, со слегка жалобной уже интонацией, начал Лапоть. — У нас за это…

— Стоп! — Сергей еще раз чуть боднул головой докладчика дверь переходника. — Уточним! Где это — у вас?

— Ну, у нас в зоне, — окончательно утратив силу духа, уже совсем откровенно заканючил тот.

— Ага! — Если бы у Сергея в тот момент были свободны руки, он непременно поднял бы назидательно указательный палец кверху. — Ага, у вас в зоне, значит… А мы сейчас с тобой, по-твоему, где? В зоне? Отвечать! — И Лапоть уже в который раз опробовал головой дверь на прочность.

— Нет… — промямлил он. — Не в зоне.

— А где же? — с веселым интересом учителя, слушающего ученика, несущего явную галиматью, поинтересовался Сергей.

— В поезде? — неуверенно предположил Лапоть.

— Ответ неверный! — засмеялся «учитель». — Точнее, верный лишь частично. — Он еще разок стукнул не правильно ответившего «ученика». — Думать! Где мы, если не в зоне?

— На свободе? — сделал вторую попытку угадать тот.

— Правильно! — на сей раз одобрил его ответ Сергей и поощрил тем, что не стал сейчас портить имущество, принадлежащее железной дороге, и без того еле сводящей концы с концами. — Правильно, на свободе. Так какого же хера ты, чмо болотное, — он все же не удержался, боднул, — свой поганый язык, придуманный где-то там, среди таких же вот ублюдков и поэтому такой же ублюдочный, как и вы сами, пытаешься насильно привить здесь, среди нормальных людей? А? — Лапоть молчал — видимо ему просто нечего было ответить.

— Молчишь? — склоняясь к нему, поинтересовался Сергей.

— Нечего сказать, да? — И не получив вразумительного ответа, продолжил:

— Тогда я тебе скажу, а ты внимательно слушай и запоминай — потом и дружку своему передашь, когда он очухается, а то я ведь больше повторять не намерен…

И принялся объяснять Лаптю смысл жизни. А преподавая благодарному слушателю свою теорию, он изредка постукивал того головой в такт отдельным ключевым словам своей речи, как бы для закрепления и лучшего усвоения втолковываемого материала. Напарник крепыша валялся в углу по прежнему без движения и Сергей ни на секунду не усомнился, что всяческого рода хитрость или притворство со стороны того отсутствуют — он прекрасно знал, куда и с какой силой необходимо бить, а также, какое самочувствие после таких ударов обычно бывает.

— Так вот… Живут там такие вот поганцы вроде тебя самого. Ну, я не считаю тех, кто попал туда случайно или старается жить там не по вашим ублюдочным законам. Имеется в виду, по законам той погани, которая именует себя блатными и к которой принадлежишь и ты, судя по твоим весьма выразительным наколкам… И вот, проведя там хрен знает сколько времени и уже окончательно выживая из ума от безделья — ведь вам по опять-таки своим же ублюдочным законам работать вроде как не положено, — вся эта мразь, включая тебя, начинает придумывать всяческого рода дерьмо — прописки, вопросики всякие подковыристые, в общем, всякую дебильную срань. И еще словечки жаргонные… Ну ладно, казалось бы, придумываешь, ну и придумывай себе на здоровье, да пользуйся этим дерьмом среди таких же идиотов, каким являешься и ты сам…

Сергей очередной раз пристукнул головой подопечного о дверь и поменял уставшую руку.

— Так нет же, вам, дерьму собачьему, то есть, этого уже становится мало. Вы и среди нормальных людей, на свободе, пытаетесь привить придуманный вами, недоумками, дебильный язык. Чтобы все заговорили не на обычном, русском, а на вашем, собачьем. Придумали, что козел — это значит, к примеру, стукач или там пидор… И все! Не вздумай теперь так говорить, а не то, понимаешь, ответишь! А ведь козел по русски — это животное такое есть, понимаешь, да? Козел, и ничего более того. А вот ослом, к примеру, по-вашему, можно называть, да? Значит, ослом вы, дерьмо собачье, великодушно нам позволяете… Ну что ж, спасибо превеликое! Или жирафом, верблюдом, бегемотом — тоже пожалуйста. А вот слоном — опять нет.

И козлом особенно — ни-ни. А я, простой человек, в этом вашем поганом дерьме должен разбираться, так что ли? Учить всю эту вашу погань, словно эсперанто какое… Так это значит, что соберу я друзей и придумаем мы с ними свой, специальный язык. Вот так нам вдруг захотелось… И будет на этом нашем языке слово «здравствуйте» означать к примеру, ну… Ну, словно ты имел в виду «я твою маму имел». И будем мы ревностно следить за употреблением этого своего языка и исполнением своих законов, которые тоже придумаем — мозгов то у нас не меньше, чем у вас, надо полагать. Много ли их требуется для создания подобной погани… А вот наказание будет таким же, как у вашей звиздобратии за «козла». Понял? — И не дождавшись ответа, Сергей потребовал:

— А ну, поздоровайся со мной! Быстро! Скажи, здравствуйте! Ну!

— Здравствуйте… — послушно произнес совсем обалдевший от переизбытка услышанной информации крепыш.

— Ах ты ж сука! — притворно разъяряясь, заорал Сергей.

— Это что ты мне сейчас такое сказал?! Ты за свои слова отвечаешь?!

— А что я такого сказал? — заныл Лапоть.

— Да ты сказал, что имел мою мать! — продолжал бушевать Сергей.

— Но я же не знал… — ныл тот.

— А мне насрать! — заорал «учитель» прямо в ухо испуганно съежившемуся Лаптю.