Безжизненно остановившиеся глаза Солёного были полуоткрыты, дыхания не было. Мартьянов схватил его за задние ноги, поднял и свирепо потряс, выливая из него воду, потом начал делать искусственное дыхание, дуть в горло и, опять положив к себе на колено, неутомимо нажимал на живот и разводил лапы, стараясь заставить дышать. Долгое время спустя Солёный слабо кашлянул и хрипло вздохнул. Он лежал на чьей-то куртке посреди палубы. В голове у него ещё стоял противный крик чаек и покачивались зелёные водяные холмы, но он уже слышал сквозь полузабытье знакомое подрагивание палубы от работающих двигателей, запах смазки и нагретой солнцем корабельной краски и надо всем этим – дуновение свежего ветра, какой бывает только в открытом море. Потом он различил ноги стоявших вокруг него матросов, кока в белом халате, который, присаживаясь перед ним на корточки, помешивал в миске с молоком сахар и говорил:

– Ну-ка, молочка!.. Давай-давай, чёрт лопоухий, молочка, ну!..

И в шуме общего оживления и радостного говора он ещё услышал, как над ним кто-то тихонько приговаривает:

– Эх, рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!.. Что же это ты натворил, брат, а?.. Зачем же ты так-то дедушку? А?..

И так как именно на этом месте ему обязательно нужно было отвечать, а сил поднять голову и зарычать у него ещё не было, Солёный благодарно скосил глаза и два раза слабо ударил хвостом по палубе.