Анна Васильевна, у меня нет слов ответить Вам так, как я бы хотел. Я до такой степени измучился за время после своего возвращения из Петрограда, что совершенно утратил способность говорить и писать Вам. Я не могу передать Вам душевную боль, которую я испытываю, читая последние письма Ваши. Может ли быть оправданием моим, что мое отчаяние, мои страдания за это время были связаны с представлением, что Вы, Анна Васильевна, ушли от меня. Я писал Вам, что это для меня было великим несчастьем и горем, с которым я решительно не мог справиться. В Петрограде, в день отъезда моего, на последнем заседании Совета министров в присутствии Главнокомандующего ген[ерала] Алексеева1 окончательно рухнули все мои планы, вся подготовка, вся огромная работа, закончить которую я хотел с мыслью о Вас, результаты которой я мечтал положить к ногам Вашим2.
      "У меня нет части, которую я мог бы Вам дать для выполнения операции, которая является самой трудной в Вашем деле" - вот было последнее решение Главнокомандующего. Только Милюков3, совершенно измученный бессонной неделей и невероятной работой, понял, по-видимому, что для меня этот вопрос имел некое значение, большее, чем очередная государственная задача, и он подошел ко мне, когда я стоял, переживая сознание внутренней катастрофы, и молча пожал мне руку.
      Накануне я был у Вас, но я не имел возможности сказать Вам хоть несколько слов, что я ожидаю и какое значение имеет для меня следующий день. Я вернулся от Вас, с В.В. Романовым и, придя к себе, не лег спать, а просидел до утра, пересматривая документы для утреннего заседания, слушая бессмысленные "ура" и шум толпы перед Мариинским дворцом и думая о Вас. И в это ужасное утро я, не знаю почему, понял или вообразил, что Вы окончательно отвернулись и ушли из моей жизни. Вот с какими мыслями и чувствами я пришел проститься с Вами. Если бы Вы могли бы уделить мне пять минут, во время которых я просто сказал бы Вам, что я думаю и что переживаю, и Вы ответили бы мне - хоть: "Вы ошибаетесь, то, что Вы думаете, - это неверно, я жалею Вас, но я не ставлю в вину Вам крушение Ваших планов", - я уехал бы с прежним обожанием и верой в Вас, Анна Васильевна. Но случилось так, что это было невозможно. Ведь только от Вас, и ни от кого больше, мне не надо было в эти минуты отчаяния и горя - помощи, которую бы Вы могли мне оказать двумя-тремя словами. Я уехал от Вас, у меня не было слов сказать Вам что-либо.
      Вы в первом письме писали мне, что у Вас была мысль приехать повидать меня на вокзале. Я ведь ждал Вас, не знаю почему, мне казалось, что Вы сжалитесь надо мной, ждал до последнего звонка [Далее зачеркнуто: и только когда поезд тронулся, я снова сказал себе, что все кончено... ]. Отчего этого не случилось? - я не испытывал бы и не переживал бы такого горя. И вот Вы говорите, что я грубо и жестоко отвернулся от Вас в этот день. Да я сам переживал гораздо худшее, видя, может быть неправильно, что я после гибели своих планов и военных задач Вам более не нужен. Я бесконечно виноват перед Вами, но Вы ведь знали, что я так высоко ставил Вас, Анну Васильевну, которую я называл и называю своим божеством, которой поклонялся в буквальном смысле слова, дороже которой у меня не было и нет ничего, что я не мог допустить мысли, чтобы я оказался бы в своих глазах ее недостойным. Это не метафора и не фраза. Ваши слова, сказанные Вами при отъезде моем на юг4, те слова, которые Вы мне повторяете в нежных письмах Ваших, были и есть для меня не только величайшим счастьем, но и тяжким обязательством оправдать их действием или поступками. Только тогда я мог бы сказать их Вам открыто, когда сознавал бы за собой силу действия, а не слова или чувства. Не знаю, можно ли понять меня. Я писал Вам об этом в дни несчастья, обрушившегося на меня в октябре5. Я не могу допустить мысли, чтобы Вы, мое божество, могли бы сказать эти слова кому-либо недостойному Вас, как я это понимаю. Я не хочу связывать даже представление о Вас с тем, что я называю недостойным: слабость, , незнание, неумение, ошибка, неудача и даже несчастье.
      Не стоит разбираться - это все в моих глазах детали - сущность одна - в успехе или неуспехе. Не оправдывать же себя перед Вами "неизбежной случайностью на море" или "независящими обстоятельствами". Вот почему я думал, что я должен был уйти от Вас в дни октябрьского несчастья, почему я решил, что Вы отвернетесь от меня после разрушения моих задач и планов в апреле. В октябре Вы не оставили меня, две-три фразы Ваши сделали для меня то, что никто не делал для меня [в] жизни, но теперь я вообразил, что Вы отвернулись от меня. Я справился немедленно, как вступил на палубу корабля, со своим отчаянием в военном деле. В часы горя и отчаяния я не привык падать духом - я только делаюсь действительно жестоким и бессердечным, но эти слова к Вам не могут быть применимы. Я работал очень много за это время, стараясь найти в работе забвение, и мне удалось многое до сих пор выполнить и в оперативном и политическом смысле. И до сего дня мне удалось в течение 3-х месяцев удержать флот от позорного развала и создать ему имя части, сохранившей известную дисциплину и организацию. Сегодня на флоте создалась анархия, и я вторично обратился к правительству с указанием на необходимость моей смены6.
      За 11 месяцев моего командования я выполнил главную задачу - я осуществил полное господство на море, ликвидировав деятельность даже неприятельских подлодок. Но больше я не хочу думать о флоте.
      Только о Вас, Анна Васильевна, мое божество, мое счастье, моя бесконечно дорогая и любимая, я хочу думать о Вас, как это делал каждую минуту своего командования.
      Я не знаю, что будет через час, но я буду, пока существую, думать о моей звезде, о луче света и тепла - о Вас, Анна Васильевна. Как хотел бы я увидеть Вас еще раз, поцеловать ручки Ваши.
      д. 2, лл. 47-50
      ____________
      1 О своем приезде в Петроград во второй половине апреля 1917 г. Колчак рассказал во время допроса (см.: Допрос Колчака, с. 56-61). Прежде всего он явился с докладом на дом к болевшему в то время военному и морскому министру А.И. Гучкову (тот поднял вопрос о переводе Колчака на пост командующего Балтфлотом), затем посетил М.В. Родзянко и Г.В. Плеханова, во второй половине дня 20 апреля присутствовал на заседании Совета министров, собравшегося дома у Гучкова (обсуждались военные вопросы; на этом же заседании Львовым и Керенским было отвергнуто предложение генерала Л.Г. Корнилова о подавлении силой проходившей в тот день демонстрации войск Петроградского гарнизона). Вечером того же дня Колчак уехал в Псков, на совет командующих армиями, ненадолго вернулся в Петроград для совещания представителей армии и флота у Гучкова, после чего окончательно отбыл в Севастополь.
      2 Речь идет о вынужденном отказе от проведения десантной операции по захвату Босфора и Константинополя.
      3 Милюков, Павел Николаевич (1859-1943) - историк, лидер кадетской партии, министр иностранных дел в первом составе Временного правительства. За два дня до упоминаемого Колчаком заседании Совета министров обратился к союзным державам с нотой (текст ее был единогласно утвержден правительством) о твердом желании Временного правительства довести войну до полной победы и о верности Временного правительства союзническим договорам. В связи с реакцией на эту ноту внутри страны Милюков 2 (15) мая вынужден был уйти в отставку. Демонстрация Петроградского гарнизона против Временного правительства в связи с нотой Милюкова проходила как раз в то время, когда Колчак находился на его заседании.
      По воспоминаниям А.И. Деникина, в апреле Милюков неоднократно пытался убедить М.В. Алексеева провести десантную операцию по овладению Босфором (см.: Очерки русской смуты. Т. 1, вып. 1, с. 252-253).
      4 Имеется в виду эпизод в Катринентале (Ревель), о котором пишет в своих воспоминаниях Анна Васильевна (см. ФВ, с. 28(77 по кн.) наст. изд.).
      5 "Октябрьское несчастье" (гибель "Императрицы Марии") Колчак вспоминает в письмах No 4 и 18. О письме Колчака после гибели корабля см. ФВ и письма Тимиревой к Колчаку No 1 и 2.
      6 С середины мая на Черноморском флоте усилились антиофицерские настроения и нежелание участвовать в опасных боевых операциях, был выбран новый Севастопольский Совет с преобладанием солдат гарнизона, начались самовольные аресты, низко упала производительность труда портовых рабочих. Как отметил несколько позже Колчак в своей беседе для печати ("Утро России", 11 июня 1917), сначала флот лишился трехсот человек "самых благоразумных, честных и владеющих ораторскими способностями" (черноморская делегация), а около 1 июня на съезд Советов рабочих и солдатских депутатов вновь уехали "лучшие силы черноморцев". Как раз в это время, 27 мая, на Черноморский флот прибыли "депутаты Балтфлота", представлявшие "Кронштадтскую республику", Гельсингфорс и т.д. "Вид у них был разбойничий - с лохматыми волосами, фуражками набекрень, - все они почему-то носили темные очки" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 24); поселились они в хороших гостиницах и тратили много денег. В те же дни приехали и направленные из центра большевики. "Севастополь должен стать Кронштадтом Юга", - напутствовал Я.М. Свердлов Ю.П. Гавена и других (Революция в Крыму. Историческая библиотека Истпарта ОК Крыма, No 1. Симферополь, 1922, с. 5). Начались неподконтрольные севастопольским властям митинги, на которых заявлялось, что Черноморский флот ничего для революции не сделал, что Колчак - крупный землевладелец Юга, лично заинтересованный в захвате проливов (на самом деле недвижимости не имели ни Колчак, ни его жена), что офицеры Черноморского флота готовят контрреволюционный заговор и т.д. Офицеров стали вытеснять из судовых комитетов, получила распространение большевистская литература, ЦВИК потерял прежнее свое влияние. В этих условиях Колчак и поднял вновь вопрос о своей отставке.
      No 20
      [Не ранее 12 июня 1917 г.] [Датируется по содержанию.]
      Глубокоуважаемая Анна Васильевна.
      Сегодня получил письмо Ваше от 12 июня в ответ на давно посланное 1 июня мое письмо. К сожалению, ответа на письмо мое от 6 июня я не имею.
      Я уехал по вызову 7 июня1 и приехал в Петроград 10-го, и если только я ждал чего-либо, то только письма Вашего. Моя деятельность и работа в Черном море окончена [Далее зачеркнуто: без результатов.], но я попробую ее начать [Далее зачеркнуто: с другого конца.] вновь, как ни дико это Вам покажется. Все случившееся со мной мне было известно еще при первом желании в 1/2 мая отказаться от своей деятельности2. Я уступил тогда просьбе [Далее зачеркнуто: Александра Федоровича.] Керенского, хотя знал, что при создавшейся обстановке я бессилен бороться с директивами, преподанными в отношении меня извне. Вероятно, я уеду далеко и надолго. Я затрудняюсь сейчас говорить определенно, т[ак] к[ак] окончательное решение должно последовать через несколько дней3. Конечно, мне будет оказано противодействие, но я об этом не особенно беспокоюсь. Единственное желание, которое я бы хотел видеть исполненным, - это повидать Вас перед отъездом. Но если бы даже это и оказалось невыполнимым, у меня останется надежда увидеть Вас впоследствии - когда и где - говорить, конечно, не приходится.
      Ваше письмо справедливо в отношении меня, но я так страдал, видя гибель своего дела, дела, с которым я связывал Вас, Анна Васильевна, что [Фраза не дописана. ] Верю в Вас, Анна Васильевна, помогите моему неверию. Вы знаете, как я смотрю на Вас, какое значение придаю я каждому слову Вашему. Почему же Вы находите горькую насмешку в моих словах о счастье? Ведь Вы не причастны к тому, что случилось со мной, к тому, что я пережил за последние 2 месяца. Но все лучшее, все светлое было у меня несомненно связано с Вами. Своей преднамеренной холодностью я просто прикрывал, может быть, величайшие страдания при мысли, что потеряю Вас, что Вы отвернетесь от меня хотя бы в силу неумолимого закона горя побежденным, а я не могу не признать себя побежденным в отношении всех своих намерений.
      д. 1, лл. 34-36
      _________
      1 Отъезду Колчака предшествовал ряд митингов в Севастополе, все больше накалявших страсти против офицеров. 5 июля несколько офицеров было арестовано, и активная часть 15-тысячной толпы требовала отобрать оружие у остальных. В 9 часов утра 6 июля в помещении цирка открылось экстренное делегатское собрание. Колчак приехал туда с намерением выступить, но покинул собрание после того, как председатель отказался дать ему слово. Собрание постановило отобрать у офицеров не только огнестрельное, но и холодное оружие, о чем в 3 часа дня была разослана радиограмма по судам и полкам. На Черноморском флоте это был первый случай самовольного использования радиотелеграфа матросами. Собрав команду флагманского судна "Георгий Победоносец", Колчак последний раз попытался воздействовать на матросов, сказав, что георгиевское оружие у него не отбирали даже в японском плену. Когда члены судового комитета все же пришли к нему с требованием сдачи оружия, он прогнал их, вышел на палубу, бросил свой кортик в море, затем телеграфировал Временному правительству о своей отставке. Ночью была получена телеграмма за подписями кн. Львова и Керенского.
      "Временное правительство требует:
      1) немедленного подчинения Черноморского флота законной власти,
      2) приказывает адмиралу Колчаку и капитану Смирнову, допустившим явный бунт, немедленно выехать в Петроград для личного доклада,
      3) временное командование Черноморским флотом принять адмиралу Лукину, с возложением обязанностей начальника штаба временно на лицо по его усмотрению,
      4) адмиралу Лукину немедленно выполнить непреклонную волю Временного правительства,
      5) возвратить оружие офицерам в день получения сего повеления. Восстановить деятельность должностных лиц и комитетов в законных формах. Чинов, которые осмелятся не подчиняться сему поведению, немедленно арестовать, как изменников отечеству и революции, и предать суду. Об исполнении сего телеграфно донести в 24 часа.
      Напомнить командам, что до сих пор Черноморский флот считался всей страной оплотом свободы и Революции"
      (П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925, с. 90-91).
      Столь резкий поворот событий несколько умерил страсти, оружие офицерам было возвращено уже 7 июня, но развал Черноморского флота продолжался при новых командующих, первым из которых оказался следующий по старшинству за Колчаком - контр-адмирал В.К. Лукин. Некоторые подробности этих событий зафиксированы в протоколах допроса Колчака (см.: Допрос Колчака, с. 80). Сдача дел Лукину состоялась еще до ответа Временного правительства. До отъезда Колчака по радиотелеграфу был передан его последний приказ.
      "Считаю постановление делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду, офицеров, флот и меня. Считаю, что ни я один, ни офицеры ничем не вызвали подозрений в своей искренности и существовании тех или иных интересов, помимо интересов русской военной силы. Призываю офицеров, во избежание возможных эксцессов, добровольно подчиниться требованиям команд и отдать им все оружие. Отдаю и я свою георгиевскую саблю, заслуженную мною при обороне Порт-Артура. В нанесении мне и офицерам оскорбления не считаю возможным винить вверенный мне Черноморский флот, ибо знаю, что безумное поведение навеяно заезжими агитаторами. Оставаться на посту командующего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства" ("Утро России", 9 июня 1917 г., с. 3).
      В ночь на 8 июня Колчак и Смирнов беспрепятственно выехали курьерским поездом в Петроград. Собравшиеся на вокзале офицеры устроили Колчаку овацию, но он был крайне подавлен и оскорблен тем обвинением, которое содержалось в "повелении" Временного правительства.
      13 июня Колчак был вызван вместе со Смирновым на заседание Временного правительства для доклада о событиях на Черноморском флоте, где они оба выступили против правительственной политики, способствующей разложению вооруженных сил страны. На Черноморский флот была отправлена комиссия А.С. Зарудного.
      2 Это было в дни отставки военного и морского министра А.И. Гучкова (30 апреля), решения Петросовета и Комитета Государственной Думы об образовании коалиционного Временного правительства (1 мая) и отставки министра иностранных дел П.Н. Милюкова (2 мая). По вступлении Керенского в должность военного и морского министра Колчак 12 мая обратился к нему с просьбой освободить его от командования Черноморским флотом. Тот попросил подождать своего приезда в Севастополь. Во время посещения Керенским 17 мая Севастополя (см. письмо No 12 и примеч. к нему) Колчак в разговоре с Керенским возвращался к этому вопросу, однако официально своей просьбы не повторял.
      3 Имеются в виду переговоры о поездке Колчака в США во главе специальной военной миссии. Свое согласие на эту поездку Колчак действительно дал через несколько дней - 17 июня (см. письмо No 21 и примеч. к нему). Отъезд, однако, оказался отложенным еще более чем на месяц; мотивы этой задержки, со стороны Временного правительства и со стороны самого Колчака, были весьма различны (см. об этом ниже).
      No 21
      [Не ранее 17 июня 1917 г.]
      [Датируется по содержанию.]
      В субботу 17-го я имел совершенно секретный и весьма важный разговор с послом С[оединенных] Ш[татов] С[еверной] Америки Root'ом1 и адмиралом USN [United States Navy (англ.) - Военно-морской флот Соединенных Штатов [Америки].] Glenon'[ом]2, результатом которого было решение мое принять участие в предполагаемых операциях Американского флота3. Делу был придан сразу весьма решительный характер, и я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру, предложившему чужой стране свой военный опыт, знания и, в случае надобности, голову и жизнь в придачу. Вопросы все решены, и что делать - для меня не представляет сомнений.
      Я ухожу далеко и, вероятно, надолго; говорить о дальнейшем, конечно, не приходится [Далее перечеркнуто: но, оставляя в ближайшем будущем свою родину, свою работу, которая теперь оказалась невыполнимой, я не испытываю ни особенного сожаления, ни тем более горя. Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе рано или поздно будут решены, но бессильное и глупое правительство и обезумевший - дикий - (далее зачеркнуто: и лишенный подобия) неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели. Мне нет места здесь - во время великой войны, и я хочу служить родине своей так, как я могу, т.е. принимая участие в войне, а не [в] пошлой болтовне, которой все заняты.], тем более в письме. Мое желание видеть Вас, Анна Васильевна, перед отъездом, полагаю, Вам понятно без лишних слов и уверений. Признаете ли Вы это возможным или нет - я не знаю4.
      д. 1, л. 37
      __________
      1 Рут, Элиу (1845-1937), в прошлом военный министр (1899-1904) и гос. секретарь США (1905-1909), - активный сторонник участия США в войне на стороне стран Согласия. Лауреат Нобелевской премии мира (1912). В июне-июле 1917 г. возглавил специальную американскую миссию в России.
      2 Военная миссия адмирала Дж.Г. Глэнона (Гленнона, 1857-1927) состояла при миссии Э.Рута; 7 июня 1917 г. прибыла в Севастополь, чтобы изучить постановку минного дела и методы борьбы с подводными лодками, но из-за отставки Колчака вынуждена была менее чем через сутки уехать. В Севастополе Глэнон успел побывать на кораблях, подводных лодках и батареях береговой охраны; выступил на делегатском собрании матросов, солдат и рабочих, призвав их вести войну до победного конца. По распоряжению Глэнона, его вагон был прицеплен к тому же поезду, которым Колчак отбыл из Севастополя (см. "Крымский вестник", 9 июня 1917 г.). В Петрограде свидание Колчака с Рутом и Глэноном состоялось в Зимнем дворце.
      3 Глэнон сообщил о предполагаемых активных действиях американского флота в Средиземном море, включающих десантную операцию против Дарданелл. Колчак должен был поделиться опытом, накопленным в ходе подготовки Босфорской операции. Официально американская миссия обратилась к Временному правительству с просьбой командировать Колчака в США для сообщения сведений по минному делу и борьбе с подводными лодками. 27-28 июня премьер-министром Временного правительства Г.Е. Львовым и управляющим Морским министерством В.И. Лебедевым было принято решение, не подлежащее огласке в печати, о посылке Колчака во главе русской морской миссии в Америку для передачи "американскому флоту опыта нашей морской войны, в частности минной войны и борьбы с подводными лодками" (ГА РФ, ф. 1779, оп. 1, д. 500, лл. 1-3). 4 июля А.Ф. Керенский дал санкцию на осуществление миссии Колчака в США, утвердив ее состав.
      4 В это время А.В. Тимирева еще находилась в Ревеле.
      No 22
      24 июня
      Сегодня неделя, как я послал письмо Вам. Ревель кажется так близок от Петрограда - одна ночь, - а ответа от Вас нет. Каждый день я жду от Вас письма. Ответ на мое письмо от 6 июня я до сих пор не получил, и это меня очень заботит и огорчает. Вы, вероятно, послали его в Севастополь...
      Дела мои идут медленно, но все-таки в предпринятом направлении. Правительство "принципиально" выразило согласие, признав полную невозможность где-либо применить меня и моего начальника штаба1. Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту. Я не ожидал, что за границей я имею ценность, большую, чем мог предполагать. И вот теперь я действительно холодно и спокойно смотрю на свое положение и начал или, вернее, продолжаю работу, но для другого уже флота. По существу, моя задача здесь окончена - моя мечта рухнула на месте работы и моего флота, но она переносится на другой флот, на другой, чуждый для меня народ. Моя мечта, я знаю, имеет вечное и неизменное значение - возможно, что я не осуществлю ее, но я могу жить только с нею и только во имя ее. Вы знаете ее, вероятно. Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; ее пробовала реализовать великая морская держава, и главные деятели ее отказались от нее с величайшим страданием, которое дает сознание невыполненных великих планов... Быть может, лучи высшего счастья, доступного на земле, - счастья военного успеха и удачи - осветят чужой флаг, который будет тогда для меня таким же близким и родным, как тот, который теперь уже стал для меня воспоминанием. Вас я соединил с этой мечтой, и я буду думать о Вас и в будущем, поскольку буду жить и работать для нее; она достойна Вас, и я думаю, что Вы не будете в претензии за это. Она очень удалилась от меня, и я чувствую, что с нею и Вы стали так же далеки от меня, как года два тому назад, когда я не знал еще хорошо, как взяться за ее осуществление... Увидеть Вас перед уходом - вот о чем я думаю эти дни, думаю с большим страхом, что это невозможно, не смея ни просить, ни надеяться. Возможно, что увидеть Вас мне не удастся, может быть, это будет и лучше, ибо пережить второй раз отчаяние [На этом текст обрывается.]
      д. 1, лл. 38-41
      _____________
      1 Имеется в виду М.И. Смирнов. А.И. Деникин в "Очерках русской смуты" (т. 1, вып. 2, гл. ХVIII) вписывает устранение Колчака в общую картину изгнания старшего командного состава из армии и флота весной - летом 1917 г. и анализирует результаты этого массового увольнения, осуществленного Временным правительством.
      No 23
      [Не ранее 28 июня 1917 г.]
      [Датируется по сопоставлению с предыдущими письмами.]
      Глубокоуважаемая, милая Анна Васильевна.
      Позвольте поговорить немного с Вами - мне так хочется сегодня это сделать, хотя прошло всего три дня со времени Вашего отъезда и я мысленно живу пока воспоминаниями о Вашем пребывании в Петрограде [Далее - чистые полстраницы.].
      Вы не будете очень недовольны за настоящее письмо, мне так хочется говорить с Вами, хотя прошло всего несколько дней, как Вы уехали в Ревель. Благополучно ли Вы доехали до дома и не очень ли было неудобно в дороге в непосредственной близости товарищей, забравшихся в вагон перед отходом поезда?
      Вчера я сделал визит Марии Ильиничне1 и довольно долго беседовал с ней о текущих событиях, главным образом о нашем наступлении2. Вчера были получены известия, что сын Марии Ильиничны, служащий в Семеновском полку3, ранен во время последних операций, но подробности неизвестны, и Мария Ильинична вчера об этом осведомлена не была.
      Мои дела с отъездом тянутся очень медленно - правительство формально уведомило меня об отправке меня во главе специальной военно-морской миссии в Америку, но вопрос о составе миссии все еще не решен4. Тавастшерна после свидания с женой5, видимо, колеблется оставить ее, и я не уверен, что он поедет со мной. Я понимаю его и не настаиваю, хотя он очень нужен для моей работы.
      Являлась ко мне делегация офицерского союза с фронта и поднесла оружие с крайне лестной надписью6. Я очень тронут таким отношением к моим настоящим деяниям и заслугам офицеров фронта, но я в душе предпочел бы, чтобы оснований, вызвавших это внимание, не существовало бы вовсе.
      Сегодня я имел продолжительную беседу с председателем комиссии, посланной в Севастополь для расследования происшедших там событий, - А.С. Зарудным и выслушал истинно философскую историческую критику этого скверного дела7. Как я ожидал, мнение истинного юриста сводится к тому, что сущность севастопольской истории в сравнении с делом великого исторического переворота ничего не стоит. Важен только факт моего ухода, безотносительно к причинам, его вызвавшим, и что ко мне может и должно быть предъявлено [требование] о "героическом самопожертвовании" и возвращении к командованию флотом Черного моря, т[ак] к[ак] препятствий для этого, кроме исходящих от меня, в сущности, нет. Вот это философия - я понимаю - Владимир Вадимович8 только ученик в этой области. С чего взяли, что ко мне могут предъявлять какие-то героические требования там, где я никаких элементов героизма не усматриваю. По совести говоря, "грабящий героизм" никогда не привлекал меня, и я сомневаюсь даже в существовании такого понятия. Только одна известная причина могла бы подвигнуть меня на такой поступок, который иногда в моих глазах кажется просто нелепостью. Вы знаете ее - но ведь на это сейчас никто же и не пойдет, тем более что остается всего три месяца. Но довольно философии.
      Господи, как я думал все о Вас. Ваш милый, обожаемый образ все время передо мной. Только Вы своим приездом дали мне спокойствие и уверенность в будущем, и только Ваше [Фраза не дописана. Далее прочерк во всю страницу.]
      Все это не имеет серьезного военного значения. Лично для меня только Вы, Ваш приезд явился компенсацией за все пережитое, создав душевное спокойствие и веру в будущее. Только Вы одна и можете это сделать. Все дни эти я думаю о Вас, как всегда, и Ваш обожаемый и бескон[ечно] милый образ так ясно и отчетливо находится передо мной. Я боюсь с каким-то почти суеверным чувством думать о том, что, может быть, я еще раз перед отъездом увижу Вас, я не смею просить ни у судьбы, ни тем более у Вас об этом.
      Примите мое обожание и поклонение.
      Целую ручки Ваши.
      А. Колчак
      д. 1, лл. 41 об.-45
      __________
      1 Плеске (урожденная Сафонова), Мария Ильинична - тетка Анны Васильевны, родная сестра ее отца (см. также примеч. 14 к ФВ).
      2 18 июня началось наступление русских войск на Юго-Западном фронте, 7-9 июля - на Северном, Западном и Румынском фронтах. Главные успехи были достигнуты поначалу армиями Юго-Западного фронта, однако 6 июля германские войска перешли в контрнаступление, продолжавшееся до 21 июля и отбросившее русских далеко за исходные позиции.
      3 Плеске, Дмитрий Эдуардович (1895-?) - с января 1917 г. - подпоручик Семеновского полка; в полк прибыл в 1916 г. прапорщиком (из Пажеского корпуса).
      4 Несмотря на ультимативные нотки, содержавшиеся в официальном предложении Э. Рута и Дж.Г. Глэнона, обращенном к Временному правительству, российские власти не торопились с отправкой миссии. Первоначально в ее состав намечались М.И. Смирнов, А.А. Тавастшерна и подыскивались кандидатуры еще одного-двух офицеров. В конце концов в состав миссии Колчака вошли контр-адмирал Михаил Иванович Смирнов, флаг-артиллерийский офицер штаба командующего Черноморским флотом Дмитрий Борисович Колечицкий и еще три морских офицера - специалисты по минному делу: Василий Викторович Безуар, Иван Эммануилович Вуич и Анатолий Михайлович Мезенцов (Мезенцев).
      5 А.А. Тавастшерна с 1908 г. состоял в браке с Марией Львовной Левицкой и имел сына Георгия (р. 1909).
      6 В неопубликованных воспоминаниях председателя Главного комитета Союза офицеров армии и флота Л.Н. Новосильцева, входившего в сформировавшееся конспиративное ядро союза, вынашивавшего план установления в России диктатуры, сообщает, что после посещения им Колчака и вручения ему оружия с надписью "Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота", он вскоре побывал у Колчака еще "для совершенно секретной беседы", во время которой он познакомил его с этим планом.
      "Когда я был у Колчака, - пишет Новосильцев, - то он мне сказал, что ему, в сущности, предложено поступить в американский флот, но он счел это неудобным, и американцы предложили ему быть инструктором флота. Он сказал, что он был назначен в Черноморский флот именно ввиду ожидавшихся активных действий на Босфоре, что в первое время революции ему удалось справиться и наладить было отношения, но он сам себя ослабил, отправив черноморскую делегацию на фронт для призыва к наступлению - Балтийский флот прислал агитаторов... Был устроен бунт, который на другой день прекратился сам собой, а министр Керенский поторопился отделаться от него. Он интересовался, что, собственно, сделано - какие планы. Говорил, что, если надо, то он останется, но только если есть что-либо серьезное, а не легкомысленная авантюра. Я должен был ему объяснить, что серьезного пока еще ничего не готово, что скоро ничего ожидать нельзя. Я посоветовал ему уехать, а затем вышло так, что Керенский предложил ему уехать чуть ли не в одни сутки. Колчак соглашался даже перейти на нелегальное положение, если бы это было надо, но надобности скоро не предвиделось, в Америке он мог принести больше пользы, и он уехал" (ГА РФ ф. Р-5422, оп. 1, д. 1, лл. 164-165 об.).
      Одновременно с Л.