Летучий Голландец

По улице пробежала тень. Голландец распластался по стене, сердце бешено колотилось. Он бросил быстрый взгляд на небо, пытаясь разглядеть корабль-призрак, пришедший забрать его снова в свою одинокую тюрьму. Корабль-призрак, чей приход возвещал начало Конца этой Земли.

«Отчаяния» видно не было. Вверху просто проплывало облако. Он понял, что еще слишком рано. «Отчаяние» все еще исцелял себя, разыскивая частички, разлетевшиеся во времени. Теперь он будет дрейфовать в веках туда-сюда, подбирая каждый фрагмент своей оснастки и завоевывая умы и души тех счастливцев, а может быть, и тех проклятых, что обладают Зрением. Легенды о корабле-призраке разнесутся в истории этого варианта так же, как это было в прежних инкарнациях. Он получит новые имена, обрастет новыми сказками, но они будут лишь тенью фантастической правды.

Вместе с новыми останутся и старые имена, и сказания — все, что повторялось в сотне миров.

Имя, которое он выбрал себе (собственное, проклятое, даже он не мог выносить), пришло из самой распространенной легенды, которая, казалось, с ним срослась. В его мире океан имел первостепенное значение, и люди, ценя его, жили в гармонии с ним. Неудивительно, что морские образы были так важны для его народа. Однако была одна легенда, путешествующая сквозь сотни вариантов Земли, которая выделялась из всех. Легенда о моряке, проклятом плавать до Страшного суда. Может, и правда был такой бедолага-капитан, но Голландец, проклятый за свои собственные дела, настолько сжился с образом этого несчастного дурака, что очень естественно взял на себя эту роль. Сначала он называл себя этим именем в шутку, но прошло так много времени, что он уверился он сам и капитан из легенды — это одно и то же. Он был Летучим Голландцем, и плевать, кто он на самом деле.

А кроме того, играя роль, он меньше думал о своей собственной потерянной жизни.

Он стал бесцельно бродить, захваченный внезапной переменой: от вечной пустоты к постоянной смене картин и звуков. Голландец знал, у него есть другие дела, тем более важные, что время его здесь ограничено, но город его завораживал.

Вокруг него жужжали голоса, но это были голоса живых людей, если хотел, он мог бы их коснуться. Голоса проклятых на время умолкли. В этом одно из преимуществ пребывания на Земле. А еще лучше то, что вокруг не только голоса, но и грохот машин, птичий гомон, другие звуки, которых он не смог определить. Не все звуки и запахи были приятными, но Голландец с радостью воспринимал все. Даже запах сточных вод, которым потянуло, когда он ступил на обочину, был подарком.

— Жизнь, — прошептал Голландец, полной грудью вздыхая и хорошее и дурное, — жизнь!

Он все шел, жадно вбирая все вокруг истосковавшимися глазами. Усилился ветер, но в сравнении с Мальстремом это был нежный, легкий поцелуй. Другие прятали голову, а он благодарно подставлял лицо ветру.

Дорога привела его на площадь, где статуя-монстр из красного металла стояла, согнувшись, как будто хотела схватить подростка, ее разглядывающего. По почти пустой площади бегали птицы в пестром оперении, двигаясь туда-сюда в зависимости от того, подует ли ветер или кто-нибудь из немногих прохожих бросит на землю остатки еды или мусор.

Контраст между статуей и зданиями из стекла и бетона был так силен, что Голландец обернулся к алой конструкции, пытаясь понять, в чем же состоял замысел скульптура.

Все это напоминало птицу, но вовсе не таких округлых форм, как создания, толкущиеся у его ног.

Птицы, конечно, его почувствовали. С усилием Голландец заставил их не ощущать своего присутствия, но необходимости в этом не было. Он присел, потеряв на время интерес к статуе. Это были голуби, создания, процветавшие во всех вариантах, где он приземлялся. Голландец вытянул ладонь перед голубем с серыми крыльями и пестрым телом.

Птица ступила ему на ладонь и присела. Голландец выпрямился, стараясь не наклонять ладонь. Большинство людей смотрело на этих птиц с равнодушием либо неприязнью, но он чувствовал, что восхищается ими. Они выжили, обретаясь рядом с человечеством, как и значительно менее приятные крысы. Оба вида по сравнению с людьми стояли ниже, но в чем-то и выше. Простота и приспособляемость.

— Я вам завидую, — сказал он доверчивому голубю, — но я ведь всем завидую.

Голландец погладил спинку голубя и снова опустил его на землю. Птица поднялась и вернулась к своей стае.

Выпрямляясь, он опять посмотрел на статую. Определенно это птица. Должно быть, у скульптора буйная фантазия, раз он придумал такую штуку.

Подходя к статуе, он заметил подростка. Голландец не обратил на него внимания, пока не заметил, что тот на него смотрит. Проблеск Зрения коснулся его. Подросток, смуглый мальчишка лет одиннадцати, моргнул и, пропал. Не убежал, а просто исчез.

Не глядя на суетящихся вокруг него голубей, Голландец пошел к статуе, его толкало любопытство, усиленное необычной встречей. На расстоянии вытянутой руки от места, где стоял ребенок, он задержался и обследовал все вокруг: не осталось никакого следа, не было даже легкого звона, который иногда отмечает место, где стоял кто-либо, обладающий Зрением. Мальчишка буквально исчез.

Может быть, он наткнулся на беглеца, одного из эмигрантов, которые путешествовали с одной Земли на другую в тщетных попытках уйти от того разрушения, которое Голландец всегда нес с собой. Иногда они ему попадались, но, как и этот мальчик, всегда старались скрыться, если он был поблизости. Кое-кто из них уже знал, что его появление означает начало Конца, и относились к нему, как к парии, каким он и был. А те, кто не понимал, кто он такой, просто знали, что он не один из них, а раз не один из них, то для беглецов он мог оказаться охотником.

Были существа, которые охотились за эмигрантами, существа без совести. Их Голландец тоже встречал, и хотя он сожалел, что самого его относят к той же категории, страх беглецов был ему понятен.

Никогда ему еще не попадался такой молодой беглец.

Они всегда были взрослыми. И след от них оставался более ощутимый, но тут бывало по-разному.

Может, он придумал этого мальчишку? Вообще-то он способен поддаться галлюцинациям. Он вновь огляделся, но ничего рядом не заметил.

Площадь его больше не интересовала. Голландец отошел от статуи, нырнул в первую же улицу и быстро пошел прочь.

Не оглядываясь.

Достаточно удалившись, он замедлил шаг, снова обращая внимание на окружающее. И снова звуки и картины города, называемого Чикаго, зачаровали его. Сколько людей.

Высокие, маленькие, толстые, худые, старые, молодые, черные, белые и еще какие-то. Это разнообразие поразило Голландца, хотя он видел его при каждом приземлении. У человечества много вариантов, в этом одна из его сильных сторон — такое многообразие, хотя и не все люди с ним бы согласились.

Ничто из этих преимуществ не будет иметь значения, когда этот мир исчезнет.

И опять восхищение окружающим поблекло при мысли о грядущей катастрофе. Голландец застыл посреди толпы, пешеходы огибали его, не чувствуя, что делают.

«Что же мне делать?»

Не следует ли ему просто порадоваться той малости, которую он сумеет увидеть в этом мире перед Концом, или, может быть, стоит попробовать, еще раз, найти выход, выход из своего личного ада и из того ада, что ожидает этот ничего не подозревающий мир. Изменится ли что-нибудь?

«Зачем я все время пытаюсь? Что я стараюсь совершить?»

Таким искушением было отказаться от тщетной суеты, притвориться, что не замечаешь надвигающегося, распробовать…

Разум, не принадлежащий человеку, прочесал его мысли и быстро заслонился.

Голландец моргнул и обратил взгляд к окружающей его толпе. Первой мыслью было, что это мальчишка, которого он видел, но мальчик, беглец он или нет, явственно ощущался как человек. Нет, чем дольше невидимый путник думал, тем больше утверждался в мысли, что встретил разум из другого варианта. То, что сейчас привлекло его внимание, не имело права находиться в этом мире, — как и во всех других вариантах Земли, где он встречал ему подобных. Рошаль — вот как они себя называли, по крайней мере тот, что перед смертью соизволил ответить на его вопрос.

Он был там, среди людей, на кого-то охотился, но не на него. Голландец подозревал, кто был жертвой, и это заставляло его в свою очередь искать охотника. Сердце забилось быстрей, когда он начал поиск, но теперь это было приятное чувство. Он что-то делал, даже если это в конечном счете не имело смысла.

Он снова смешался с толпой. Любой из тех, кто вообще заметит его, увидит еще одного спешащего по делам человека, одетого в костюм. Единственными, кто разглядит иное, могут быть Рошали и те, на кого охотились нечеловеческие создания.

Беглецы. Наверняка это было одно из тех существ, которые на них охотились.

Странно, что оба оказались так близко. Вероятно, это не совпадение.

Голландец чувствовал, что существо движется в том же направлении, что и он. Оно шло с такой же скоростью, хоть и не намеренно. Он пошел быстрее, сокращая расстояние до тех пор, пока его добыча тоже резко не двинулась быстрее.

Его заметили, но Голландцу было наплевать. Пусть и Рошаль почувствует, что значит быть дичью. Он знал, что за существо претворялось человеком, и ему доставляло удовольствие заставить его убегать — непривычное положение для Рошаля. Он гнался не только из одного альтруизма. Это давало выход его разочарованию и горю. Эти охотники переносились с одной Земли на другую, не помышляя о жизни на этих мирах, а он, причина стольких смертей, страдал о каждом, кто погибал в неизбежном разрушении.

Одну за другой Голландец пронзил взглядом движущиеся перед ним фигуры, узнавая в них ту человеческую повадку, которую его жертва повторить до конца не могла. Сопение, жесты, походка, в этих мелочах чувствовалось различие.

Наконец его взгляд остановился на подвижной, но невысокой фигуре в сером пиджаке. По человеческим стандартам он был немолод и ничем не выделялся. Ну, разумеется. Как же иначе обмануть жертву, пока не станет слишком поздно.

Голландец пошел быстрее, но тот, другой — в человеке в сером, — тоже.

На одном перекрестке Рошаль заколебался, он посмотрел налево на другой угол улицы. Одна нога двинулась в том направлении, но тут Рошаль оглянулся. В этот момент его истинная сущность показалась сквозь человеческую оболочку. Голландец в полную силу своего Зрения увидел, что глаза были полосатыми: в черную и белую полоску. Как и он сам, его жертва не имела зрачков.

Человек в сером пиджаке свернул направо и исчез за углом дома.

Где-то далеко слева Голландец чувствовал намеченную жертву Рошаля, еще одного беглеца. И снова его заинтересовала вероятность появления стольких посторонних лиц, таких, как он сам, поблизости от этого места. Голландец ощутил соблазн в этом разобраться, но ведь беглецы были по большей части жертвами, а не угрозой, тогда как жестокосердные охотники жили лишь затем, чтобы делать свое дело.

Когда Голландец наконец завернул за угол, Рошаля нигде не было видно, но он его чувствовал. У охотников Зрение было развито не в такой степени, как у него. Вероятно, это существо полагало, что оно от него спряталось, но на этом расстоянии защита была недостаточной. Он точно знал, где оно ждет. Он точно знал, как оно действует, встречался с подобным в предыдущих вариантах Земли. Сейчас оно было всего в нескольких ярдах от него.

Внешне вход в магазин, который выбрал охотник, выглядел очень обычно. Клиенты входили и выходили, даже когда он подошел совсем близко. В магазине продавали одежду, этим он почти не интересовался. Выбор не удивил Голландца, Рошали часто устраивали логова над дверями, где проходило много людей. Он знал это по предыдущим встречам.

Чего он так и не сумел узнать, так это зачем им нужны беглецы и кто их посылал. На этот счет Рошали были удивительно скрытны, во что бы им ни обходилось молчание.

Притворившись покупателем, Голландец открыл дверь и вошел внутрь.

— Дурак, дурак, — каркнул низкий голос.

Для него дверь открылась в какое-то компактное пространство, отдающее кошмаром. Все вокруг было голубым, серебристым и серым или же сочетанием этих трех цветов. Скалистая местность, все линии изломаны. Перед рослой фигурой Голландца неясно маячил изломанный вход в магазин, однако сквозь разбитое стекло он различал настоящий магазин, где люди разглядывали одежду и делали покупки. Элегантная женщина с темными волосами, волосами, напоминавшими так сильно о другой женщине, все еще царившей в его сердце, а ведь со дня ее смерти рухнуло множество миров, шла прямо на него. Она дошла до сломанной двери в версии кошмара, и исчезла, как только ее нога переступила порог.

Голландец оглянулся. Женщина оказалась за ним, а дверь, в которую он вошел, как раз за ней захлопнулась.

Он в буквальном смысле оказался в мире между входом и внутренним помещением магазина.

— Назад слишком поздно. Назад слишком поздно.

В первый раз он посмотрел на стену у потолка. Человек в сером прилип к ней, как паук, но теперь все его конечности стали длинными и тонкими, а руки и босые ноги заканчивались пальцами с ногтями, каждый длиною почти в фут.

Ухмылка на лице Рошаля, не такая уж и человеческая, растянулась так широко, что казалось странным, почему верхушка головы не отваливается.

Кожа его была черной, как тень.

— Заходи-ка, муха, в гости, — сказал Голландец стишок из сотни, а может, и больше миров. Но его аудитория шутку не приняла. Монстр прыгнул со стены, выставив все четыре комплекта когтей и пытаясь схватить таинственную фигуру.

Неизвестно почему, но Голландец чувствовал: Рошаль полагает, что он будет стоять и ждать нападения. Может, тут и было чуть-чуть магии, достаточно для беглецов, но не для него. Ведь он нечто большее, но одновременно и меньшее, чем они. Они, видимо, попадали в капкан ужаса, не ведая о своей судьбе, а потом застывали на месте, и их утаскивали к таинственному хозяину охотника.

Такой беспомощный в своей проклятой жизни, сейчас Голландец и не пытался изображать беспомощность. Он выставил левую руку и, когда Рошаль прыгнул, схватил чудовище за глотку.

Когти впились, но не нашли опоры. Слишком призрачны были и Голландец; и его одеяние, чтобы Рошаль мог его схватить.

Голландец сжал чудище так, чтобы оно ни о чем другом больше не мыслило. Оно прекратило попытки схватить и уставилось на него.

— Если хочешь, мы можем просто поговорить.

Монстр попробовал плюнуть ему в лицо, но Голландец придавил посильнее, и его добыча поперхнулась, задыхаясь.

Голландец посчитал до десяти, а потом ослабил хватку, чтобы охотник мог говорить.

— Зачем тебе беглецы? — Этот вопрос он и раньше задавал. На сей раз он надеялся получить другой ответ.

— Нужны. Нужны. — Тот же ответ, примерно так они всегда отвечали.

— Кто твой хозяин? — Он сомневался, что услышит ответ, но спросить не мешало.

Рошаль засмеялся, болезненный, ломающийся звук.

— Это ничего тебе не даст. Что толку утаивать ответы?

Кто твой хозяин?

Полосатые глаза сверкнули.

— Ты — не дичь. Ты — не дичь. Ты — другой. Ты — другой.

— Конечно, нет, — согласился Голландец, — я не из ваших жертв. Я охочусь на охотников, я их не щажу. Ты не из этого мира. Значит, у тебя нет выбора. Отвечай или…

Без всякого предупреждения Рошаль развалился прямо у него в руках.

Конечности распались на сегменты. Следом упало тело, теперь такое бесформенное, что не осталось никакого сходства с человеком, коснувшись земли, оно превратилось в лужу. Расхохотавшись еще раз, голова вывалилась из рук Голландца.

Со всех сторон он ощутил мощное давление. Как будто пара гигантских рук пыталась сдавить Голландца между ладонями. Рушился карманный мирок Рошаля. Голландец не боялся смерти, знал, что не может умереть, но боль он чувствовал, а оставаться здесь значило подвергнуться еще большей боли. Он не собирался провести остаток этой своей земной жизни в ловушке.

Он развернулся и направился к двери. Он почти дошел, но тут почувствовал: что-то хватает его сначала за одну ногу, потом за другую. Голландец посмотрел вниз и не очень-то удивился, увидев, что когти охотника вцепились ему в ботинки около щиколоток. Позади он все еще слышал, как хохотала голова:

— Никто не уходит. Никто не уходит.

Чудовище оказалось более гибкой моделью, чем попадавшиеся ему раньше, тем не менее оно все еще не в состоянии было осознать, что столкнулось с чем-то, весьма сильно отличающимся от беглецов. Оно и не представляло, что может сделать Голландец.

— Ты тень, а не вещество, — бросил он хохочущей голове. Голландец медленно поднял одну ногу, которая прошла сквозь когти, как сквозь патоку, и, пока хохот Рошаля превращался в злобное шипение, освободил вторую.

Не сказав больше ни слова, Голландец вышел за дверь.

Закрывая ее, он услышал последний гневный выкрик охотника. Что-то стукнулось в закрытую дверь, но он не обернулся посмотреть, что там такое.

Через мгновение он почувствовал, как завершилось разрушение карманного мирка. Вместе с ним сгинул и его создатель. Может, он намеревался скрыться, когда давление одолеет его предполагаемую жертву, а может, собирался погибнуть вместе с ней. Голландец не знал, да и не интересовался. Запечатав за собой вход, он запечатал и другую сторону, чтобы это существо не смогло выбраться. Охотники вызывали в нем отвращение. Источник их находился между вариантами Земли или над ними. Они не столько жили, сколько пожирали жизнь.

Он стоял у магазина, никто не заметил его внезапного появления. Столкновение его разочаровало. Душу снова захлестнуло сознание тщетности всех своих действий. Он расправился с одним из бесчеловечных охотников, но, как всегда, не сумел узнать, откуда они приходят и кто их посылает.

И что еще важнее, Голландец понимал, что растратил время на нечто, так и не принесшее ответа на самый важный вопрос. И сейчас мир по-прежнему шел к своему разрушению.

Он содрогнулся при этой мысли и невольно оглянулся туда, где оставался Рошаль. В этом мире их станет еще больше, и по мере приближения Конца — еще и еще. Это да еще ненависть к охотникам в целом были причиной того, что он пытался сначала расспросить, кто они и кто их хозяин. В том, что хозяин имелся, он был уверен, у них самих не хватало интеллекта, чтобы рыскать по мирам самостоятельно, а если бы они проникали через какую-нибудь дыру в ткани реальности, он бы обязательно почувствовал.

Он размышлял: «И что я ими занимаюсь? Это ничтожества. Паразиты. Убивать их надо, но в конечном счете — это пустая трата времени, а его осталось так мало».

— Так мало времени. — Слова наконец сорвались с его губ.

Вскоре «Отчаяние» совершит свой первый призрачный круиз. Он просто не может стоять здесь и ждать это. На Рошаля он отвлекся совсем ненадолго, но и это «ненадолго» было для него бесценно. Если он опять собирается действовать, делать вид, что снова хочет спасти мир, пора начинать.

Где же Фило? Они никогда не оказывались далеко друг от друга, и он был за это благодарен. Должно быть, это — одна из данных ему поблажек. Он до сих пор удивлялся, как ему удалось затащить андроида на борт, удивлялся, что ему удалось сохранить механическое создание так долго.

«Сначала надо его найти. Надо его найти, мне нужен совет». Может, слово «совет» и не очень подходило, но в андроиде было нечто, всегда успокаивающее Голландца, проясняющее его мысли. Голова же ему нужна ясная, если он хоть немного надеется разорвать эту цепь.

А вот это уже проблема. Голландец не чувствовал своего первого помощника так, как он чувствовал Рошалей. Видимо, потому, что Фило все-таки был машиной, а не живым существом в обычном смысле этого слова. Чаще андроид находил своего капитана первым.

Итак, начинать с поисков Фило не следует. Первый помощник сам найдет его. В эту птицу Голландец верил. За долгие годы он превратил Фило в нечто большее, чем просто механизм. Иногда он думал, что в андроиде больше его самого, чем в той скорлупе, которая была капитаном этой птицы. Во многом Фило более реален, чем Голландец.

Тогда с чего же начать? Как приступить к своему донкихотскому поиску на сей раз?

С неба раздался грохот. Обеспокоенный Голландец взглянул вверх. Там и правда все заволокло тучами, но не настолько плотно, чтобы ожидать бури. Обычно буря предшествовала появлению «Отчаяния», но сейчас он корабль не видел и не чувствовал. Нет причин думать, что грохот — не просто пример изменчивости погоды, в некоторых местах это очень типично.

Совсем нет причин.

Сбивающиеся в кучу облака плыли низко. Какое-то время Голландец рассматривал их, а потом обратил внимание на здание, выделяющееся среди прочих своей высотой. Облака заволокли его верхнюю часть. Он застыл, потом вытянул руку и схватил за плечо одного из проходивших мужчин, одетого в обычный костюм. Человек удивился и стал было открывать рот, но Голландец одним взглядом успокоил его.

— Что это за постройка? Самое высокое здание?

— Это? Это башня — Сирс Тауэр, — ответил прохожий тоном человека, разговаривающего с туристом, не знающим города. Конечно, ему представлялось, что Голландец одет примерно в такой же костюм, как и у него самого. Доведись ему разглядеть истинную внешность своего рослого собеседника, тон его не был бы таким снисходительным.

Не обращая на это внимания, Голландец отпустил его.

Прохожий сделал три шага, а потом двинулся своей обычной походкой. Он уже забыл спрашивающего, потому что так захотел Голландец.

В небе снова загрохотало. Еще секунду он рассматривал облака, а потом зашагал к башне. Оттуда будет лучший обзор города и облаков. Ему хотелось обследовать их повнимательней, и не просто глазами, а особым Зрением.

По крайней мере это было начало, начало его поиска.

Ему оставалось только надеяться, что это одновременно и не Конец.

С расстояния, которое, он знал, было безопасным, маленький темноволосый паренек смотрел, как Голландец ушел.

Он ухмыльнулся. Как и Голландца, его интересовали облака.

Но в отличие от него он знал, что означают эти облака, эта внезапная перемена погоды.

— Он чует, — прошептал парень слишком старым для него голосом, звеневшим не тем акцентом, на который намекали его испанские черты. Определить его затруднились бы и эксперты.

— Он чует, а пария уже здесь. Быстрее, чем я думал. Но это не имеет значения. Наоборот, Сын Мрака может оказаться еще более щедр за это знание.

Он заспешил прочь. Сделать надо много, а времени мало.

Ему нужно подготовиться к встрече не только с Сыном Мрака, но и со своей дочерью. Она сейчас движется к городу.

Он-то ее чувствует, а она его — нет. Он уже убедился. Редко у кого из Странников были такие способности, как у него.

Август де Фортунато наслаждался, собираясь удивить свою дочь.

4. Ворон ворону…

— Куда мы едем? — спросила Майя, когда они оказались в городе.

Ехали они медленно, но вовсе не так медленно, как если бы они направлялись из Чикаго. Рабочий день заканчивался, и все возвращались домой к своим семьям. Завтра они вернутся, и цикл начнется сначала.

Двое, сидящие в «додже», просто хотели увидеть завтрашний день, и следующий тоже.

— В Чикаго уже есть наши, дорогая. Я их никогда не видел, мы поддерживаем минимальный контакт связью или по телефону, но одного знал Макфи. Мы собираемся с ним встретиться.

— Как его зовут?

— Таррика. Хамман Таррика. Никогда с ним не разговаривал. А ты?

Это имя Майя слышала, но не могла же она знать всех своих товарищей по несчастью.

— Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Только то, что он может оказаться нашим лучшим шансом выбраться из этой ситуации. Он кое-что знает о работе Макфи.

— А он сам не попробует выбраться?

Гилбрин покачал головой:

— Он же может и не знать, дорогая, что происходит. Мыто узнали, когда захотели уехать из окрестностей Чикаго. — Он натянуто улыбнулся. — Конечно, у него может и не оказаться ценной информации. По крайней мере я надеюсь, что он найдет нам временное убежище.

Наконец им удалось свернуть с автострады. Майя с восхищением следила, как Гилбрин легко управлялся с широким «доджем», проскальзывая между другими машинами, объезжая автобусы и грузовики так же ловко, как и маленькие автомобили. И больше всего впечатляет то, что он делает это без помощи своих особых способностей.

Было еще светло, но спускавшееся в огромный город солнце обволакивали тени. Зная, что рука Сына Мрака уже коснулась Чикаго, Майя с трепетом смотрела на каждую из этих теней. Понимала, что ведет себя глупо. Властелин Теней никогда не наносил удар настолько открыто, но в голове проносились рассказы о других спасшихся, которых он схватил.

Одних она хорошо знала, других — нет. Но это не имеет значения. Майя им всем сочувствует. Она хотела, чтобы Сын Мрака забрал лишь одного, и это ее собственный проклятый отец.

— Лейк-Шор-драйв, — заметил Бродяга, когда они свернули на более широкую дорогу. — Мы уже близко, дорогая.

— Хорошо, а то я начинаю от беспокойства сходить с ума. Мне кажется, что я вижу его псов кругом.

— Крепись, Майя…

Сказать-то легко, но выполнить труднее. Однако здесь, на Лейк-Шор-драйв, по крайней мере было солнечно.

Она только-только успокоилась, когда Гилбрин резко затормозил перед каким-то домом.

Даже находясь совсем рядом, Майя могла лишь почувствовать присутствие одного из Странников. Хамман Таррика хорошо умел маскироваться, лучше, чем она или Гил.

Когда-то это могло ее успокоить, но сейчас она помнила, что Макфи умел полностью заэкранировать свое присутствие от других, и все же он оказался жертвой агентов Сына Мрака.

Тем не менее у нее появился проблеск надежды. В доме был встроенный гараж. В высоту здание имело этажей пятнадцать-шестнадцать, верхние служили приютом богатых. Вероятно, его перестраивали, обновляли, но самому дому, наверное, лет семьдесят. Почти младенец по сравнению с ней.

Рассматривать дольше у нее не осталось времени, так как Гилбрин в этот момент развернул массивный «додж» к гаражу. Въезд загораживали ворота, но Бродяга дотронулся до коробки, куда вставляли пропуска или брали билет, и ворота поднялись.

— Надо быть осторожнее, Гил, — проворчала она. — Кто-нибудь мог заметить, что ты делаешь.

Он ответил хитрой улыбкой. Одним из самых привлекательных его свойств, не говоря о его самом раздражающем качестве, была эта его ребячливость, которую он часто на себя напускал. Она-то и привлекла к нему Майю после первого конфликта с отцом, но в конце концов это оказалось уж слишком и для нее. Она была к нему привязана, но снова заставить себя смотреть на него как на любовника не могла.

Отчасти Майя об этом сожалела, ведь сама структура ее жизни сложилась так, что понять ее могли лишь другие беглецы, а до сей поры она не встретила никого, кто заполнил бы пустоту в ее душе. Для всех Странников было нелегко поддерживать отношения друг с другом. Положение, в котором они оказались, создавало в их душах ощущение тщетности таких эмоциональных связей.

Гилбрин вел машину вверх по спиральному въезду гаража. Они поднимались все выше и выше до тех пор, пока Майя не спросила:

— Мы что, припаркуемся на крыше? Скоро уже некуда будет ехать.

В ответ ее спутник резко повернул руль, остановил «додж» на свободном месте и повернулся к ней:

— Мы приехали, дорогая.

— Спасибо, что сказал. А вдруг это чье-нибудь место? — Она заметила, все места обозначены именами.

— Думаю, они не будут возражать.

Зная, что спорить не стоит, Майя выбралась из машины Гилбрина. Заурядность их действий до этой поры обманула даже ее, они вполне могли быть парой, приехавшей навестить своего друга, а вовсе не загнанными путниками, с предосторожностью разыскивающими такого же, как и они. Угрозы, исходящие от Сына Мрака, не говоря уже о Конце этого мира, казалось, на миг померкли, хотя совсем забыть о них невозможно.

— Что ты копаешься, дорогая? — позвал ее Гилбрин.

Покачав головой — какое легкомыслие! — Майя прошла за ним в дверь.

Квартиры, может быть, и роскошные, подумала Майя, но холлы самые обыкновенные, если не сказать хуже. На этом этаже было мало дверей, что само по себе говорило о громадных размерах квартир, поэтому Гилбрин быстро нашел то, что искал. На этом расстоянии Майя определенно почувствовала присутствие одного из их людей.

Не успели они постучать, как дверь открылась. Черный, начинающий лысеть мужчина, по возрасту вдвое старше, чем казалась Майе, очень внимательно оглядел пару, перед тем как сказать:

— Входите.

Очевидно, Хамман Таррика в этом мире весьма и весьма преуспел. Убранство квартиры, которая оказалась даже больше, чем ожидала Майя, было, по стандартам этого времени, экстравагантным. Чувство естественной красоты боролось с сильно развитым ощущением превосходства. Таррике, безусловно, доставляло удовольствие выставлять напоказ свое богатство. Живопись, вероятно, оригиналы, и все остальные произведения искусства были пейзажами и другими картинами жизни природы. Комната хорошо освещена, как будто для того, чтобы лучше показать все убранство. Громадное окно открывало вид на город. Вспомнив некоторые из своих инкарнаций, Майя почувствовала приступ зависти. Ей редко удавалось жить так. Ее нынешнее возрождение было одним из самых благополучных. В этот раз, можно сказать, она жила по меньшей мере с комфортом.

Заметно было, что и в Гилбрине шевельнулась зависть, но он быстро ее поборол.

— Нет места лучше дома, пусть и бедного, не так ли, господин Таррика?

— В прошлый раз я родился рабом, а два раза до этого жил в такой нищете, что в обоих случаях покончил жизнь самоубийством, вот так-то, малыш, — огрызнулся старший из беженцев. — Добро и зло — со всем надо смиряться. В этот раз добра мне досталось от души.

— Я просто хотел похвалить ваш дом, — сказал Бродяга, изображая невинность.

Таррику это не обмануло, но он все же расслабился.

— Макфи предупредил насчет тебя, шутник. Думаю, он был слишком добр. — Он жестом предложил им сесть. — Я почувствовал вас еще несколько минут назад, но не знал, что вы идете сюда, пока вы не вошли в здание.