Глава первая

Цветовое пятно

Люба сидела на скамейке и задумчиво делала прутиком волны в луже: туда-сюда, туда-сюда…

Утром в будний день в городском сквере было пусто, а после дождя еще и мокро. Ни стариков, ни детей – никого. За деревьями, покрытыми первыми листочками, мелькал лишь ярко-синий свитер художника.

Иногда Люба поднимала голову и смотрела, как он смешно прыгает возле своего мольберта. То с одной стороны к нему подскочет, то с другой.

Как петух – только синий.

В детстве она тоже как-то покрасила своего котенка синькой, чтобы сделать его красивым, голубеньким, но он после этого убежал. Или кто-нибудь украл, польстившись на редкую породу? Интересно было бы посмотреть, как новые хозяева его потом купали-полоскали…

В голову, как назло, лезла всякая белиберда. Люба уже заметила, что, как только она настраивалась подумать о серьезных жизненных вещах, у нее сразу что-то случалось с головой, наступало полное отупение.

А ведь она нарочно с самого утра пришла в сквер, чтобы принять важное решение. И мысленно дала себе слово, что ни за что не сойдет с этой скамейки, пока что-нибудь не придумает.

Но вместо этого гоняла в луже волны и вспоминала о голубом котенке.

Признаться, Люба даже не заметила, в какой момент художник развернул мольберт в ее сторону и начал, как бешеный, приплясывать на месте, размахивая своей кисточкой.

Люба сразу же поправила распущенные волосы, перекинув их на плечи, и сделала отрешенное, глубокомысленное лицо. Пусть она получится для вечности красивой и загадочной. Желательно – в профиль.

Но думать после этого стало еще труднее. С одной стороны, Любе было приятно быть моделью и представлять себя загадочной, прекрасной незнакомкой. Но художник явно мешал ей сосредоточиться. Если бы он хотя бы не прыгал, а спокойно стоял на одном месте!

К тому же на небе снова собрались дождевые тучи, становилось холодно.

Ему-то хорошо плясать, а она запретила себе вставать с места, прежде чем…

«Разомну немного ноги, а потом опять буду думать, – решила Люба, поднимаясь со скамейки. – Надо же посмотреть, как я там получаюсь».

Она подошла к художнику и заглянула к нему через плечо: на холсте была какая-то сплошная мазня. Среди разноцветных пятен с трудом можно было угадать деревья и скамейку, а на том месте, где сидела Люба, стояла большая красная клякса.

Стоило ей тогда так стараться?

К тому же вблизи оказалось, что свитер у художника дырявый, весь словно пробит бандитскими пулями, и сильно перепачкан в краске. А сам он – вовсе не так молод и хорош собой, как показался издалека: в рыжеватой всклоченной бороде художника уже поблескивала седина, лоб прочерчивали две глубокие морщины.

Но самое главное, что он даже не взглянул в сторону Любы, а продолжал с довольным видом ставить на холсте свои цветные кляксы.

– Алло! – позвала его Люба. – Эй, у вас спички есть?

– Нет, – односложно отозвался художник, по-прежнему не поворачивая в ее сторону головы.

– А я-то думала, вы мой портрет рисуете…

– Что? Портрет? Да нет, я сейчас вообще не рисую портреты.

– Только эти… пейзажи, да? – с трудом припомнила Люба нужное слово.

– Ну, если можно так выразиться…

– А чего же тогда ничего не похоже? Не поймешь, где у вас тут деревья, где кусты…

– Пейзажи, но только… в метафизическом смысле. А спичек у меня нет, нет… Не курю я, девушка, нет, правда не курю.

Люба почувствовала, что он кочет поскорее от нее отделаться, но мстительно продолжала стоять на прежнем месте.

Художник быстро на нее взглянул и сказал:

– Вам скучно, да? Знаете, давайте вот как сделаем: я сейчас закончу и подойду к вам, тогда мы обо всем поговорим. Но я, девушка, был бы вам очень благодарен, если бы вы еще несколько минут посидели на той же скамейке. Как, кстати, вас зовут?

– Кстати, Любовь! – сказала Люба с некоторым вызовом. – Имя у меня такое – Любовь.

Как раз с этого имени когда-то у них с Денисом и завязалось знакомство. Сначала начались всякие шуточки, намеки… Типа любовь бывает разной и все в таком же духе. А потом оказалось, что и на самом деле – любовь.

– Любовь… Да, это концептуально, – пробормотал художник, с прищуром разглядывая свой холст. – Так вот, Любочка, мне хотелось бы все же сохранить это цветовое пятно.

Цветовое пятно! В другое время после таких слов Люба развернулась бы и вообще ушла из сквера. Но сейчас она вспомнила, что дала себе слово не уходить со скамейки до тех пор, пока не придумает, куда, собственно, ей дальше идти.

Вопрос по-прежнему оставался открытым.

Но все-таки ей сильно не понравилось, как разговаривал с ней этот драный художник. Снисходительно и без всякого интереса. Как будто перед ним стояла не молодая цветущая девушка, а какое-то непонятное существо.

Одернув на ходу свою красную модную курточку, Люба вернулась на скамейку. Но даже этот короткий путь она постаралась пройти вызывающей походкой фотомодели – от бедра.

Пусть никто не думает, что она раздавлена и уничтожена.

Впрочем, никто ничего такого и не думал. Когда Люба приземлилась на скамейку, она увидела, что художник даже не глядел в ее сторону. Он стоял, задрав голову, и внимательно изучал гнездо на дереве. Ворон, что ли, считал?

Люба положила ногу на ногу (для его цветового пятна это не имело никакого значения!), достала из сумки сигареты и зажигалку.

Вообще-то она не хотела курить, тем более с утра ее почему-то слегка мутило. Но сейчас Люба нарочно вставила себе в рот дамскую сигарету с ментолом и прикурила, слегка морщась от дыма.

Денис всегда говорил, что сигареты помогают сосредоточиться, а именно этого ей как раз и не хватало.

Если вспомнить, Денис многому старался ее научить. Например, однажды он целый вечер старательно объяснял, что от проблем нужно не отворачиваться (они от этого никуда не исчезают), а уметь разбирать «по позициям» и разыгрывать из своей жизни что-то наподобие шахматной партии.

Жаль, что Люба тогда плохо вникала в его рассуждения, почти что не слушала, а просто любовалась его лицом. Денис сидел на диване, и свет от ночника падал на его щеку, высвечивая черный, какой-то бездонный глаз…

Она тогда сидела и думала: интересно, а каким Денис будет в старости? А она сама? Неужели теперь ничего этого не будет?

Итак, позиция первая. Месяц назад (а точнее – тридцать шесть дней!) Денис уехал в какую-то срочную командировку и с тех пор ни разу не дал о себе знать, даже не позвонил.

Позиция вторая. Недавно один из лучших друзей Дениса (знаем мы таких товарищей!) посоветовал Любе как можно скорее навсегда о нем забыть и уж тем более не поднимать никакого шума. Он намекнул, что Денис сам об этом просил, уехав далеко и навсегда, и вообще, его друг говорил какие-то странные вещи, но Люба была так расстроена, что ничего толком не поняла.

Позиция третья. Одна из бывших сотрудниц Дениса (знаем мы таких сотрудниц!) прозрачно намекнула в разговоре, что Денис накануне отъезда собирался жениться и что-то такое говорил о свадебных кольцах.

«Не исключено, что он с молодой женой как раз отправился в свадебное путешествие за границу, – сказала она, притворно вздыхая. А потом прибавила: – Хотя – кто знает? Может, у него давно где-нибудь были жена и дети? Нам-то ведь они не докладывают».

Позиция четвертая. Три дня назад ее вежливо попросили уволиться из фирмы, в которой работал Денис и где она несколько последних месяцев числилась не поймешь толком кем. При этом ей ненавязчиво предложили освободить так называемую ведомственную квартиру, которую фирма держала для своих ценных сотрудников, к числу которых, разумеется, принадлежал и Денис.

Позиция пятая. Оказалось, что Любе ничего не принадлежало в этой шикарной квартире, кроме сумки с пожитками. Молодой человек, который следил за тем, как она собиралась, не разрешил взять с собой даже шампунь из ванной, а снова бережно поставил пузырек на полочку. Для следующих ценных сотрудников и, так сказать, их верных подруг.

Позиция шестая. Катюшка, у которой Люба сегодня ночевала (под крики ее маленького сынишки), утром сообщила, что с заработков возвращается муж. Она, конечно, не сказала прямым текстом, что Любе надо выметаться, но это и так было ясно по ее смущенному лицу.

Денег взаймы у Катюшки, к сожалению, тоже не было. Она и так Любу три дня кормила и всячески утешала, несколько раз выслушав от начала до конца историю исчезновения Дениса.

Позиция седьмая и последняя. Пока Люба жила в городе, полгода назад мать неожиданно для всех вышла замуж (а говорила – никогда, никогда, никогда в жизни!), и теперь они вдвоем со своим усатым полковником в отставке жили в однокомнатной квартире в Петровске.

На Новый год мать прислала на адрес фирмы поздравительную открытку с блестками, на которой были изображены два ангелочка под елкой, и у одного из них были для юмора подрисованы черные усы. Это Любу почему-то особенно впечатлило. Вернуться домой, чтобы на корню разрушить их семейную идиллию?

Итак, по всем позициям получалось, что – мат: ни Дениса, ни жилья, ни работы, ни даже крыши над головой на ближайшую ночь. Самая реальная перспектива – двигаться на вокзал и все-таки брать билет на автобус до Петровска.

Здравствуйте, усатый папочка! Неужели вы мне не рады?

– Да не грустите вы так! Все образуется, да? Кстати, зачем вам нужны спички, если и так есть, чем прикурить?

Люба вздрогнула от неожиданности. Она не заметила, когда к ней на скамейку подсел художник. На коленях он держал сложенный мольберт и теперь был одет в какой-то балахон, похожий на плащ-палатку.

– Спички? Чтобы кораблики в луже пускать, – ответила Люба, невесело усмехнувшись.

– А, понятно… Я, когда маленький был, тоже любил так делать, – почему-то нисколько не удивился художник.

Люба промолчала. После «разбора по позициям» у нее окончательно испортилось настроение. Интересно, хватит ли ей денег на билет? В крайнем случае на автобус Катюшка наскребет, добавит, лишь бы уехала.

– Мы ведь до конца не познакомились. Меня зовут Павел Владимирович, – зачем-то сообщил художник. – А тебя – Любовь.

– А фамилия у вас какая? Вы – как, известный художник? Скажу матери: повезло мне, с великим художником познакомилась, – вздохнула Люба.

– Да нет, я не очень великий.

– Мой парень говорил, у нас в городе вообще нет хороших художников. Так, не поймешь что. Картины нужно в Москве покупать, – сказала Люба.

Сказала – и сразу увидела перед глазами лицо Дениса: красивое, немного надменное, с черными блестящими глазами.

– Может, он и прав, – спокойно согласился Павел Владимирович. – А ты хотела, чтобы я твой портрет написал, да? А то я что-то прослушал…

– Да ведь вы все равно не сумеете, – усмехнулась Люба, покосившись на картонку, на которой блестела неровно наляпанная, еще неподсохшая краска. – Меня как-то на Арбате в Москве один художник уже нарисовал. Между прочим, хорошо получилось. Похоже.

– Тогда ладно, – сказал художник, поднимаясь со скамейки. – Смотри-ка, снова дождик начинается. Передавали, сегодня снова может на весь день зарядить.

– Куда это вы? – почему-то испугалась и вскочила вслед за ним Люба.

Ей совсем не хотелось оставаться в сквере одной, да к тому же – под дождем.

– В мастерскую, куда же еще? – пожал плечами художник. – Я с утра даже чаю толком не выпил, торопился погоду ухватить.

И зачем ему, спрашивается, погода, если он все равно рисует всякую отсебятину?

– А можно я тоже с вами пойду в мастерскую? – спросила Люба. – В смысле… картины ваши хочу посмотреть. Я, может, потом что-нибудь куплю.

Павел Владимирович внимательно на нее посмотрел и почему-то вздохнул.

– А-а-а… ну что же, пойдем, – ответил он без особого энтузиазма, – Только тебе неинтересно будет. А чай у меня хороший, цейлонский. И печенье есть. Только скорее, а то снова польет, как вчера…

И тут ливанул дождь!

Художник подхватил свою картонку, мольберт и бегом припустил из сквера, Люба – за ним следом. На ходу он только один раз оглянулся и чуть-чуть задержался, забегая в какую-то подворотню.

Люба натянула куртку на голову и, пробегая мимо витрины, успела подумать, что теперь она на самом деле похожа на цветовое пятно. Красное, блестящее, самое яркое на залитой дождем улице.

Все вокруг сразу перемешалось, пузырилось под ногами, сверкало солнечными бликами – как мокрые краски на картонке у художника.

А сам он стоял в дверях подъезда и нетерпеливо махал рукой.

…Они уже выпили по три чашки чая, и Люба подробно рассказала, какие картины на стенах ей нравятся больше, а какие – нисколько не нравятся.

Давно надо было уходить, но она упорно сидела и делала вид, что не замечает тихих вздохов Павла Владимировича, которого она про себя назвала Павлушей.

В деревне у бабушки, где Люба в детские годы проводила почти каждое лето, так звали одного деревенского дурачка. Он был безобидным и застенчивым, поэтому все дети, от мала до велика, чувствовали над Павлушей собственное превосходство и упражнялись в своем красноречии.

Впрочем, в мастерской, среди картин, Павлуша смотрелся все-таки гораздо лучше. Он переоделся в толстый свитер ручной вязки, расшитый узорами, и сразу стал казаться гораздо симпатичнее и даже моложе. Особенно когда вдруг улыбался детской, какой-то сияющей улыбкой или задумчиво качал головой.

Пока они пили чай, Люба мысленно нарядила Павлушу в джинсовый костюм, модную рубашку, подстригла ему бороду. Потом побрызгала его сверху дорогой туалетной водой и осталась вполне довольна своей виртуальной примеркой. Любой мужчина, попадая в заботливые женские руки, может преобразиться до неузнаваемости.

Но до Дениса ему в любом случае было далеко.

К тому же в том, как Павлуша бережно откусывал печенье и насыпал в чашку сахар, все равно проглядывало что-то старомодное, выдающее человека из другого поколения.

– Сколько же вам лет? – поинтересовалась Люба.

– Сорок восемь. А тебе?

– А мне двадцать… четыре. Вы меня ровно в два раза старше. Хорошая разница в возрасте.

Обычно Люба всем стандартно отвечала, что ей – восемнадцать, но сейчас не стала уменьшать свой возраст. Зачем? С Павлушей можно было обо всем говорить запросто, без всяких церемоний, и он тоже уже называл ее на ты.

Люба снова взяла печенье и стала жевать без всякой охоты – про запас.

– Ну что, немного согрелась? – снова с надеждой спросил Павлуша и посмотрел в окно. – Жаль, что у меня в мастерской отопление отключили. А то бы ты еще быстрее высохла.

Дождь капал уже редкими каплями, и по-хорошему давно нужно было уходить. Вот только вопрос – куда?

Павлуша тоже допил свой чай и уже что-то подправлял на своей картонке. Люба даже не заметила, когда он успел взять в руки кисточку и снова принялся за работу.

И тут ее осенила блестящая идея.

– Послушайте, а хотите, я вам буду позировать? – сказала Люба, удивляясь, почему ей раньше не пришла в голову такая замечательная мысль. – Я видела в кино, это больших денег стоит, а я могу недорого. Все равно я пока сейчас нигде не работаю, у меня как раз времени свободного полно. Ведь я не стеснительная, я и голой запросто могу.

– Лично мне сейчас для работы не нужна обнаженная натура, – отвел глаза Павлуша. – Может, кому-то еще? Нужно у наших ребят спросить.

– Да вы не сомневайтесь, у меня красивое тело, – по-своему поняла его замешательство Люба. – Все так говорят. Хотите, покажу?

– Не надо, я и так вижу, – кивнул Павлуша, скользнув по ней быстрым взглядом. – В принципе если ты хочешь натурщицей поработать, то у нас в «художке» они всегда требуются. Вот только платят за это копейки.

Люба посмотрела на него изумленно, округлив глаза, но вовсе не из-за последних слов.

Надо же, отказался задаром на красивую девушку посмотреть! Нормальные мужики за стриптиз сумасшедшие деньги платят, а ему предлагают, можно сказать, с доставкой на дом. Денис своего точно бы никогда не упустил.

– …да и стоять с непривычки трудно, – продолжал терпеливо, учительским тоном объяснять Павлуша.

– Мне хоть бы сколько заплатили! – перебила его Люба. – Я сейчас на любую работу согласна. Может, у вас за это еще общежитие дают? Раз говорите, что с натурщицами дефицит…

– Нет, общежитие не дают. У нас и своих студентов расселить проблема.

– Все равно – мне такая непыльная работенка подходит. А вы меня туда сможете устроить?

Только вчера вечером Люба размышляла о том, где найти такую работу, чтобы не слишком надрываться, но хоть какие-то деньги получать. А тут как раз подворачивался такой случай. Разделась – и стой себе спокойно, думай, сколько хочешь, о жизни и любви.

– Проще простого, – пожал плечами Павлуша. – А все-таки, какая у тебя основная специальность?

Люба опустила глаза и зачем-то многозначительно вздохнула.

Но почему, собственно, она должна говорить Павлуше правду? Разве ему интересно будет слушать о том, как она училась в кулинарном училище? Может, рассказать ему еще о заводской столовке в Петровске, где она начинала работать поваром? Кошмар, ад наяву…

Он снова кивнет равнодушно и с тоской посмотрит в окно.

– Последние полгода я была содержанкой, – помолчав, ответила Люба.

– Это что же, работа такая? – удивился Павлуша.

Нет, все-таки он явно принадлежал к другому поколению или на самом деле был наивным дурачком.

– А почему нет? Между прочим, не из легких. Не так-то просто богатому мужику угодить.

– Надо же – содержанка… Звучит почти как служанка, – покачал головой художник.

– Ничего подобного! – возмутилась Люба. – Денис меня любил, баловал, всегда самую дорогую косметику покупал и вообще… Он говорил, что я для него – все равно что ребенок. Вот так.

– Старый, наверное?

– Ну да… Сами вы – старый! Всего на семь лет меня старше. А знаете, как мой Денис стильно одевается? Он бы в таких грязных ботинках под расстрелом на улицу не вышел.

Художник спрятал под стул свои ноги и смущенно улыбнулся.

– А теперь что же? – спросил он.

– Да так… сложная история. Нам все вокруг дико завидовали. Слишком хорошо долго не бывает. Всемирный закон подлости.

– Неужели выгнал? – ахнул Павлуша.

Люба помотала головой, отвернулась к окну и изо всех сил сощурила глаза, пытаясь сосчитать дождевые капли на стекле. Если вовремя отвлечь внимание или сильно сощуриться, можно суметь не расплакаться. Раз – капля, два – капля, три…

Дождь ведь тоже похож на слезы – из чьих-то огромных невидимых глаз. Лучше бы сейчас светило солнце или хотя бы не капало с неба.

– А я сразу догадался, что тебе идти некуда, – помолчав, вдруг спокойно сказал Павлуша.

– Что, на бомжиху похожа? – огрызнулась Люба. Знал бы, какое он сам произвел на нее впечатление своими дырками на локтях!

– Да нет, не на бомжиху, – ответил художник. – Но все равно – жалко тебя стало. Гляжу, такая молодая – и уже такие глаза… Как будто тебе ночевать негде. Или обидел кто-то.

Люба еще сильнее вытянула шею: капельки на стекле стали подозрительно дрожать и сливаться в одну большую каплю. Еще немного – и у нее тоже из глаз начнет переливаться, и тогда ее трудно будет остановить.

– …Но у меня здесь тоже приютиться негде. Я сам сейчас не дома, а в мастерской временно живу. Вдвоем нам здесь никак не уместиться.

И Павлуша растерянно оглядел свою комнатку, сплошь заставленную картинами, книгами, какими-то длинными палками. Из мебели в уголке еле-еле приткнулся низкий топчан, на котором свободно мог уместиться разве что ребенок, а возле окна стоял маленький стол для чаепитий, где как раз сидела Люба.

– Что, тоже выгнали? – спросила она мстительно.

– Близко к тому, – вздохнул Павлуша. – Сложная история. Я пока и сам ничего не понимаю. Сижу в мастерской, как в окопе.

В другое время Люба сказала бы: «Да я к вам, между прочим, и не напрашиваюсь!» Или еще что-нибудь в этом роде. Но вместо этого она молча пялилась в окно и тяжело, подавленно молчала.

Неужели все-таки придется идти за билетом на автобус? К ночи она как раз доберется… Не ждали, молодые?

– Вот что я подумал, – прервал мрачное молчание Павлуша. – У Сережи Маркелова в мастерской часто всякий приезжий народ останавливается. Кто на конференцию в город приезжает, кто по своим делам. Вообще-то он обычно разрешает. Но неделя – это максимум.

– Неделя? Это же очень много… – пробормотала Люба, и у нее от неожиданности сразу прояснилось в голове, и даже в глазах щипать перестало. – Целая неделя! А дальше я что-нибудь придумаю.

– Я так и понял, – кивнул Павлуша. – Пойду Сергею позвоню, предупрежу. Ключ запасной от его мастерской у меня есть. Ничего, если я скажу, что ты тоже на конференцию приехала из…

– Из Петровска, – подсказала Люба.

Она вспомнила, что в сумочке у нее лежит сотовый телефон, по которому тоже вполне можно было бы позвонить хозяину мастерской, но испугалась, как бы Павлуша в последний момент не передумал ей помогать.

Решит еще, что она и так богатая, и передумает. А Любе просто в последнее время звонить было некому, вот деньги и остались на счету.

Да и зачем нужен этот дурацкий мобильник, если в трудную минуту по нему некому позвонить?

Как только Павлуша вышел за дверь, она едва не издала громкий победный клич.

Позиция первая. На целую неделю у нее есть крыша над головой.

Позиция вторая. Можно хоть с завтрашнего дня начинать непыльную работу натурщицы – на кофе с бутербродом в любом случае хватит.

Позиция третья. Не перевелись еще добрые люди на земле русской. Не зря бабушка любила говорить, что бедняк бедняка видит издалека. Виват! Виват! Виват! Или она говорила: дурак – дурака? Но в любом случае сейчас это не важно.

Мастерские художников располагались в старой коммуналке и на самом деле были приблизительно похожи на человеческое жилье.

В полутемном коридоре в углах громоздились какие-то пеньки.

– Тут кто-то дровами печку топит? – спросила Люба, пробираясь по коммунальному лабиринту вслед за Павлушей. – Вот бы погреться! Люблю печку топить.

– Да нет, тут у нас еще скульпторы, – отозвался он. – Из дерева режут.

Здесь все было так таинственно и необычно, что Люба поневоле почувствовала приятное возбуждение.

Так бывает перед тем, как прыгнуть в незнакомую воду. Сначала вроде бы холодно, зябко, но потом – ныряешь в набежавшую морскую волну и плывешь, наслаждаясь собственной силой. Но в долгие минуты перед прыжком всегда почему-то дрожь берет.

Что-то похожее Люба испытала, когда познакомилась с Денисом. И страх, и удивление, и счастье… Не верилось, что все это происходит именно с ней, на самом деле.

А вначале тоже было похожее ощущение, как будто Денис крепко взял ее за руку и подвел к обрыву над морем.

И Люба, зажмурившись, прыгнула в его жизнь, забыв обо всем, что было до этой встречи…

А очнулась уже на берегу, у разбитого корыта.

Да и корыта, честно говоря, никакого не было, и кусочка мыла тоже.

Здесь, в этой обшарпанной коммуналке, было странно и даже как-то дико вспоминать об их романтических ужинах при свечах, шикарной двуспальной кровати в «ведомственной квартире», о домашнем кинотеатре с экраном на полстены, по которому они с Денисом вечерами смотрели фильмы, в том числе – эротические.

Сон какой-то… Другая вода.

Павлуша пошевелил ключом в замке и впустил Любу в скромно обставленную, но вполне уютную комнату, чем-то напоминающую гостиничный номер.

Диван, стол, маленький телевизор, холодильник – почти как в сельской гостинице. С той только разницей, что повсюду на стенах здесь висели картины разных размеров, в красивых, аккуратных рамочках.

По крайней мере они не занимали все жизненное пространство, как в мастерской у Павлуши. За занавеской угадывалась еще одна небольшая комнатка.

Люба огляделась: очень даже пригодное место для жизни.

– Ой, спасибо… – сказала она и в порыве благодарности схватила Павлушу за руку. – Я вот что хочу сказать… Можно было бы нам отметить новоселье, расслабиться, вина выпить.

– Что? – уставился на нее Павлуша. – Главное условие – не вздумай сюда никого приводить. Ни друзей, ни подруг. Сразу отберу ключ.

– Вы меня не поняли. Я хотела сказать, чтобы вы сами зашли ко мне вечером, когда стемнеет, и мне будет не так страшно. А то я даже не знаю даже, как мне вас…

– Даже и не думай об этом!

И Павлуша в ужасе отпрыгнул от нее в коридор. Прямо-таки шарахнулся в темноту.

Люба пожала плечами и молча закрыла за ним дверь.

Чего он так испугался? Она ведь хотела с ним просто вина вместе выпить.

А он там что себе подумал?

…Трам-там-там! И тут неожиданно заиграл «Марш славянки». От этой мелодии, приспособленной под звонок мобильного телефона, у Любы чуть сердце не выскочило.

– Алло, ты где? Еще в городе? – спросил какой-то мужчина, и Люба не сразу узнала хрипловатый и почему-то всегда насмешливый мужской голос. – Учти, наш разговор пока еще остается в силе.

– Что? Какой разговор? Послушай, там Денис, случайно, не объявился?

– Я же тебе сказал – забудь. Со мной тебе будет ничем не хуже, не ломайся. Дурой будешь, если упустишь такой шанс.

Только теперь Люба начала смутно припоминать последний разговор с Антоном – компаньоном и лучшим другом Дениса. Он все время на что-то намекал, подкалывал, издевался над Любой – в своей привычной манере. Но она была тогда, как в тумане.

– Так это… ты? – задохнулась Люба от ужаса. – Это ты из-за меня… Дениса, да?

В трубке послышался смешок, похожий на тихое похрюкиванье.

– Я всегда говорил, что с мозгами у тебя беда, – проговорил наконец Антон. – Неужели я похож на человека, который путает бизнес и баб? Там совсем другая история, не для женского ума. Не волнуйся, с твоим Денисом все в порядке, просто в этом городе ему больше делать нечего.

– Но где же он? Где?

Люба хотела спросить «С кем?», но вовремя прикусила язык.

– Тебе повезло, что я не люблю умных баб, – сказал Антон совсем о другом. – На таких стерв насмотрелся, которые из себя корчат бизнес-леди, с души воротит. Больные истерички. Надеюсь, тебе хватило времени, чтобы свой характер показать и заодно поднять цену? Жду вечером по тому же адресу, где-то после девяти…

– Нет, – сказала Люба.

– Смотрите-ка, какие мы гордые, – снова хрюкнул в трубку Антон. – Ты еще скажи, что можешь только по любви. Вот смеху-то будет.

Люба молчала, до боли прикусив губу. В принципе у нее был выбор, Антон предлагал ей хоть какой-то выход. А что, если и правда, у нее по жизни такая профессия – содержанка? Какая ей разница, что у него есть жена, трехлетняя дочка? Ее-то он тоже не обидит…

– Может, ты, Любаша, назад в свой колхоз собралась, навоз лопатами месить? Ты меня знаешь, я два раза одно и то же не предлагаю…

– Лопатами – не месят, ими, к твоему сведению, копают, – сказала Люба и нажала на кнопку «сброс».

Некоторое время она в оцепенении смотрела на телефон, понимая, что упустила свой шанс на спасение. Так смотрят утопающие на шлюпку, в которой не осталось ни одного свободного места.

Или все-таки постараться самостоятельно доплыть до берега?

Глава вторая

Хозяин норы

Этот неведомый Сергей Маркелов – хозяин мастерской – оказался на удивление хозяйственным мужчиной.

Люба нашла на полочке кофе, наборы специй, сигареты и множество других полезных для жизни вещей, которые содержались в исключительном порядке.

Интересно, женат ли он? А сам Павлуша?

Вряд ли, если ночует в своей ужасной мастерской, заваленной холстами, где от краски задохнуться можно.

Быстренько съездив к Катюшке за своими вещами, Люба принялась со всеми удобствами устраиваться на новой территории. Она давно привыкла к тому, что все хорошее лучше делать сегодня, не откладывая на завтра.

Никогда ведь неизвестно, чем обернется следующий день, и на всякий случай нужно быть готовой к любым пакостям судьбы.

Наконец, разложив все по своим местам, насколько это возможно в чужой комнате, Люба сварила себе кофе, легла на диван и укуталась в теплый одеяльный кокон. Почти как в детстве, дома у бабушки… Даже подложила под щеку игрушечного котенка – подарок на день рождения от Катюшки. Потом включила радиоприемник, настроившись на музыкальную волну, откуда как раз раздавалась песенка про бананы, кокосы, апельсиновый рай. Хорошо!

Интересно, чем сейчас занимается по соседству Павлуша? Наверняка продолжает пачкать краской свои холсты.

В железных банках из-под кофе вокруг стояло множество аккуратно отточенных цветных карандашей, и у Любы поневоле зачесались руки.

Она потянулась к столику, нашла лист бумаги.

Вообще-то Люба никогда не умела хорошо рисовать. Сколько себя помнила, она всегда в детские годы рисовала только принцесс и принцев, а с натуры не могла изобразить даже самый простой предмет.

Вспомнив прошлое, Люба и сейчас нарисовала принцессу, которая получилась настолько убогой, что пришлось тут же скомкать рисунок.

Зато принц с первого раза оказался чем-то похож на Дениса – высокий, с черными, немного раскосыми глазами. В копне волнистых волос блестела маленькая золотая корона, с широких плеч до самого пола спускалась мантия.

Как он мог так с ней поступить? Ведь говорил же, что любит, жить не может! Обещал летом вместе поехать в Эмираты или еще куда-то, где есть теплое, ласковое море. Что и говорить, замашки у Дениса всегда были королевскими.

А вдруг он на самом деле тайком женился? Иначе почему так внезапно и основательно исчез? Может, сейчас он как раз плещется со своей избранницей в морских волнах? Как теперь узнать правду?

Лучше забыть. Лучше окончательно все забыть.

Люба вытерла слезу, которая незаметно скатилась по щеке, и поставила на принце жирный крест. В прямом смысле – перечеркнула рисунок крест-накрест, а потом еще порвала на мелкие кусочки.

Рисунки у нее получались еще хуже, чем на картонках у Павлуши. Люба подумала: напрасно все-таки она над ним в сквере смеялась… Но он почему-то даже не обижался, а с серьезным видом слушал, кивал…

Вспомнив лицо Павлуши, Люба сразу немного развеселилась: как он от нее смешно шарахнулся! И в глазах застыл такой неподдельный испуг, словно она собиралась совершить на него нападение.

Если разобраться, он на самом деле наивный дурачок, ничего не понимающий в нынешней жизни, который живет в каком-то своем мире. Разве можно быть таким доверчивым? А вдруг она – обыкновенная воровка? Вдруг она нарочно притворилась бездомной, чтобы обчистить за ночь чужую мастерскую и скрыться в неизвестном направлении? Где он тогда будет ее искать? Ведь он даже фамилии ее не знает. В гостиницах хоть паспорт спрашивают.

Эти картинки, между прочим, запросто потом где-нибудь продать можно: одни рамки денег стоят. Придется тогда Павлуше рвать на себе рыжую всклоченную бороду и в следующий раз хоть немного думать головой.

Кстати, борода у Любы получилась особенно похожей.

Она так увлеклась рисунком, что не сразу услышала стук в дверь. Но тарабанили, судя по всему, именно в ее мастерскую.

– Кто там? – спросила Люба, спрыгивая с дивана и в одних носках подбегая к двери.

– Открывайте, хозяин! – раздался из-за двери веселый голос.

На пороге стоял молодой человек – небольшого роста, худенький, чернявый. Люба растерянно смерила его взглядом.

– Сергей Маркелов, хозяин этой норы, – представился молодой человек, и Люба увидела, что он и впрямь чем-то похож на симпатичного подвижного зверька – то ли на мышонка, то ли на суслика. – На день рождения к другу бегу, прихватить нужно кое-то, – пояснил он, проходя в мастерскую. – Я тут лещей копченых припас, очень даже неплохо будет к пиву.

Он достал из угла какой-то пакет, а потом оглянулся на Любу и слегка присвистнул.

– Ого! А я и не знал, что у нас такие искусствоведы бывают. Прогресс, однако! Наше искусство идет в нужном направлении.

– Чего-чего? – нахмурилась Люба.

– Мне сказали, что нужно срочно перекантоваться искусствоведу из… из…

– Из Петровска, – подсказала Люба.

– Да нет, вообще-то он сказал – из Питера…

Но, поглядев на растерянное лицо Любы, хозяин норы вдруг весело подмигнул и объявил:

– На самом деле это значения не имеет. И тот, и другой – Петров город. Одна деревня. Вот если бы из Парижа – тогда другое дело. Да и то… Какая разница? Все мы – дети галактики.

«А Павлуша-то мой, оказывается, приколист, – сердито подумала про себя Люба, усаживаясь на диван. – Придумал тоже – искусствовед… Спросил бы сначала: я хоть знаю, что это такое?»

– И какому же стилю вы отдаете предпочтение, прекрасная незнакомка? – не отставал Сергей, шурша своим пакетом и складывая в него что-то еще из холодильника.

Наверное, сыр, от которого Люба уже отрезала кусочек-другой.

– Маслом по хлебу, – буркнула Люба.

– Смотри-ка, а ты мне все больше нравишься! – воскликнул парень. – Сразу видно – свой человек.

Не то что наши крысы музейные. Давай скорее знакомиться, а то я уже совсем опаздываю…

Люба представилась, и Сергей дурашливо потряс ее руку, а потом поднес к своим губам и с большим чувством поцеловал.

– Я тут у тебя ненадолго, не бойся, – пробормотала Люба.

– Твое признание, Любаша, кстати, меня вовсе не радует, – сказал Сергей и присел рядом на диван. – На сегодняшний день ты являешься главным украшением моего скромного жилища.

Только что он сильно торопился и вдруг сразу резко затормозил.

Люба испугалась, что сейчас он снова начнет говорить с ней об искусстве и расспрашивать о всяких высоких материях.

– Да пошутил он. Я не искусствовед, а просто… родственница его дальняя, из Петровска. Вот, свалилась как снег на голову, – сказала она нарочито небрежно. – Куда ему от меня теперь деваться?

– Класс! – почему-то еще больше обрадовался Сергей. – А я уже испугался, что ты и впрямь начнешь сейчас мои работы по косточкам разбирать. Твой родственник говорит, что они все у меня коммерческие, только на рынке по рублю продавать. Ругает он меня нещадно. Ведь я когда-то учился у него. Эх-хе-хе, и кто у него только не учился! А что толку-то?

Он взял со стола рисунок, где Люба пыталась изобразить Павлушу, и начал пристально его разглядывать со всех сторон. Даже вверх ногами повернул, отставил от себя в сторону на расстояние вытянутой руки и многозначительно зацокал языком.

Люба даже слегка покраснела от такого неожиданного внимания. Но не вырывать же у него листок из рук, в самом-то деле.

– Класс! – воскликнул Сергей с большим воодушевлением. – Это твое? Авангард! Обалденный образец примитивизма. Чем-то напоминает древнерусские фрески. Или что-то еще в этом духе. Ты у кого училась?

– Тебе все фамилии в училище перечислить? Вообще-то я училась на повара, – сказала Люба, но тут же добавила: – А теперь хочу временно у вас в «художке» натурщицей поработать. Деньги нужны позарез.

– Повар – это то, что надо. Наверное, ты и готовить любишь?

– Есть – гораздо больше…

Сергей импульсивно вскочил с дивана.

– Слушай, пойдем вместе на день рождения! – предложил он. – А что такого? Ребята там все свои в доску, художники, они только обрадуются. Со всеми сразу познакомишься и поужинаешь заодно. Все равно ложиться спать еще рано. Чего тебе здесь весь вечер одной киснуть?

Он был такой восторженный, симпатичный, что Люба невольно улыбнулась.

– Вообще-то можно, – согласилась он. – Вот только переодеться бы.

Несколько вечерних платьев «от Дениса» – это было единственное, что у Любы осталось от прежней жизни и составляло все ее достояние. Денис любил помогать выбирать ей платья, туфли, дорогое нижнее белье.

А Люба думала: вот как он ее любит, поэтому и наряжает, балует…

Даже вспоминать об этом теперь было больно.

По радио как раз звучала тихая, печальная мелодия, сердце надрывал саксофон.

– Ты что, будешь смотреть, как я переодеваюсь? – удивилась Люба, поймав любопытный взгляд Сергея, который так и вперился в нее своими глазами-бусинками.

– А что такого? Ты же сама сказала, что – натурщица, – хитро прищурился «хозяин норы».

«Действительно, надо тренироваться», – подумала Люба и сбросила с себя халатик.

Для вечерних выходов «в свет» у нее были особое платье и специальное белье – тонкое, ажурное. Денис всегда говорил, что женщина должна уметь правильно себя подать, и требовал, чтобы Люба избавилась от некоторых своих «колхозных» привычек.

Лучше немного вещей, но – стильных, дорогих. Даже за хлебом нужно выходить из дома в таком виде, как будто ты собралась в ресторан. Это – принципиально. А нижнее белье – вообще самое главное. Оно должно быть таким, чтобы в любой момент не стыдно было раздеться.

Ведь это целая наука – быть всегда желанной и соблазнительной, и Люба почти полгода ее осваивала вместе с Денисом – без выходных дней. Нужно всегда сиять и благоухать, благоухать и сиять…

Вот и сейчас Люба раздевалась под музыку, понимая, что это сильно напоминает стриптиз, но уже не могла остановиться. В этот момент Денис был словно где-то совсем близко, рядом и пристально за ней наблюдал, не скрывая своего восхищения. Неужели 0н совсем ее забыл и даже не скучает?

Впрочем, Сергей тоже смотрел на нее завороженным взглядом.

– Класс… – повторил он шепотом, и лицо его сделалось растерянным, смешным и даже почему-то немного обиженным. – С ума можно сойти. И откуда ты, такая, свалилась на мою голову?

Сидя перед зеркалом, Люба продолжала молча приводить себя в порядок. Она давно поняла, что в такие моменты не надо ничего говорить и следует сохранять невозмутимость.

– Только мы не надолго, ладно? – наконец сказала она, расчесывая русые волосы: после дождя они сделались на удивление мягкими и пушистыми. – А то я что-то устала за сегодняшний день. Слишком много впечатлений.

– Надеюсь, я тоже вхожу в список твоих приятных впечатлений? – улыбнулся Сергей.

– В общем-то да… – подумав, согласилась Люба.

Сейчас казалось удивительным, что утром она еще и понятия не имела о существовании в городе этих мастерских и их обитателей. А теперь чувствовала себя здесь как дома. Даже еще лучше, свободнее, чем у себя дома, под надзором вечно раздраженной мамы. Интересно все-таки устроена жизнь.

Проходя по коридору, Люба заметила, что из-под двери мастерской Павлуши пробивается полоска света.

– А он… Павел Владимирович разве не пойдет с нами на день рождения? – спросила она, невольно замедляя шаги.

– Ты что? Бабочкин? Он же фанатик, – шепотом ответил Сергей и выразительно покрутил пальцем у виска. – Нам с этим маньяком не по пути.

Из-за двери Павлуши доносилась красивая лютневая музыка. Должно быть, в его хозяйстве имелся кассетный магнитофон. Или он в полном одиночестве слушал радио? А вдруг – вовсе не в одиночестве?

Но не подсматривать же при свидетеле в замочную скважину?

На дне рождения Любе почему-то с самого начала не понравилось. Сергей привел ее в какой-то дом, где за столом собрались одни только художники – сумрачные, почти все бородатые, какие-то обшарпанные, и даже на первый взгляд было видно, что – бедные.

Сергей выгодно выделялся из общей толпы своим фирменным джинсовым костюмчиком (примерно такой же Люба мысленно примеряла на Павлушу), современной стрижкой и чувством юмора. С самого начала он принялся незаметно ухаживать за Любой, не давая ей скучать.

Поневоле бросалась в глаза нехитрая, прямо-таки холостяцкая закуска на столе – нарезанная крупными кусками колбаса, бутерброды со шпротами, соленые огурцы, несколько банок с кабачковой икрой, кое-как очищенные и покромсанные копченые лещи И посреди всего этого – бутылки с дешевой водкой, настоящая тяжелая артиллерия.

Но Люба под вечер так проголодалась, что с большим удовольствием и выпила, и закусила. К счастью.

мужчины догадались купить бутылку вина – «для дам». Вино было очень дорогое, в какой-то необычной, красивой бутылке – уж в этих вещах Люба понимала толк. Хотя из женского пола среди бородатой братии была всего только одна девушка – худенькая, с мальчишеской стрижкой и с неестественно длинной челкой, закрывающей половину лица. Время от времени она смотрела на Любу колючим, неприязненным взглядом и сразу же демонстративно отворачивалась.

– Кто это? – тихо спросила Люба у своего веселого ухажера.

– А, Полина, – ответил он безразлично. – Какой черт ее сюда принес? Максимыч считает ее своей лучшей ученицей, наверное, потому и пригласил. А еще у нее всегда денег занять можно, тоже польза. На спор, и вино она с собой приволокла.

– Красивое имя, – пробормотала Люба.

– Разве что имя, – с видом знатока усмехнулся Сергей и снова с нескрываемым удовольствием посмотрел на Любу, точнее – на ее обнаженную шею и вырез вечернего платья. – Я предпочитаю совпадение формы и содержания.

Похоже, он никак не мог забыть, как она переодевалась под музыку.

– Что, жутко талантливая, да? – кивнула Люба в сторону девушки.

– Ничего особенного. Только никогда не слушай, что она говорит. Я всем советую от этой кобры держаться подальше.

Художники то и дело дружно выпивали, разливая водку по пластиковым стаканчикам, и в мастерской нарастал шум, незаметно переходящий в невообразимый гвалт.

То и дело бородачи предлагали выпить за здоровье именинника – скульптора Максимыча, называя его великим художником, гением и сравнивая то с Роденом, то с Микеланджело.

Даже Люба, которая ничего не понимала в искусстве, чувствовала, что это все-таки чересчур.

Сергей тоже достаточно лихо опрокидывал в себя водочку и на глазах становился еще более разговорчивым и восторженным.

Посреди всего этого шума Люба даже не заметила, в какой момент все вдруг начали говорить о ней и нахваливать Маркелова за то, что он где-то подцепил и привел с собой такую красавицу. Видимо, застолье достигло такого градуса, когда мужчинам хочется поговорить о женщинах.

Максимыч тут же вызвался вырезать из дерева Любу в обнаженном виде, с венком из цветов на голове.

– Нет уж, не дам, сначала я сам, это – мое! – закричал Сергей пьяным голосом. – И вообще… Это моя. Гала! Посмотрите, ведь она похожа на Галину, Галарину. Давайте выпьем за то, чтобы каждый художник нашел в жизни свою Галу. Жаль только, что вы все в этом ни черта не понимаете…

И он снова опрокинул в себя содержимое пластикового стаканчика.

Признаться, Люба тоже не поняла, о какой Галине он вдруг ни с того ни с сего заговорил. Неужели забыл по пьяной лавочке, как ее зовут?

Как же они будут домой добираться?

Вообще-то ей уже давно хотелось уйти, но она плоховато помнила, как добраться до «павлушинских мастерских». И потом, все же неудобно было перед хозяином, который и так на целую неделю бесплатно предоставил ей комнату со всеми удобствами и даже с холодильником, где лежали сыр и колбаса.

– …Я только недавно читал… помните, когда Гала, уже на старости лет, после долгой разлуки встретилась со своим первым мужем – Полем Элюаром? – восторженно вещал о чем-то Сергей. – Он ей сказал: «Я только об одном прошу тебя на прощание: покажи мне свою грудь!» Говорят, у нее даже в старости были груди как у молоденькой девушки. А все потому, что Сальвадор Дали во всем был гений, он и в женщинах понимал толк. Вот это был художник! По-настоящему свободный…

– …И шизофреник, – подсказал какой-то очкарик, плохо различимый в сигаретном дыму.

– Ну и что? – возвысил голос Сергей. – Какая разница? По большому счету, все творчество – это аномалия, сплошное безумие! Высокая болезнь, бред, сюр… Но не все способны прорваться в этот космос, некоторым это вообще не дано, хоть они и называют себя художниками.

Он посмотрел на Любу и вдруг сказал торжественно, показывая на нее рукой:

– Гала, я только об одном тебя прошу: покажи свою грудь!

За столом сразу же воцарилось молчание.

– Да ладно, не сейчас же… – пробормотал Максимыч. – Давайте лучше выпьем.

– У жены своей посмотришь, – мстительно подсказала со своего места Полина.

– Только это от вас и можно услышать: держи себя в рамках, это нельзя, то нельзя, – возмутился Сергей, все сильнее входя в кураж. – Эх, вы, знаменитости местного значения, победители районных выставок… Когда вы поймете, что сами себя загнали в клетки? И ведь другим людям тоже жить не даете. Гала, покажи свою грудь!

Люба посмотрела на перекошенное от возбуждения лицо Сергея, и ей почему-то сделалось его жалко. Он был – один против всех. И в этот момент больше всех остальных был похож на великого художника, какими их обычно показывают по телевизору: молодым, свободным, с безумным блеском в глазах.

Не то что все эти замшелые, бородатые пеньки.

– А почему бы и нет? – сказала Люба с улыбкой, сбрасывая с плеча тонкую лямочку черного вечернего платья. – Мне не жалко. Считайте, что это мой подарок на день рождения.

«Ух ты…» – разнеслось по дымной комнате.

– М-да… Таких подарков у меня еще не было, – крякнул Максимыч. – Хорошо, что жена не видит.

– Вечный сюжет: художник и его модель, – прокомментировал образованный очкарик.

– Точнее – мамзель, – звонко подсказала Полина. – Может, наша мамзель еще на столе голая спляшет?

– Могу и сплясать, если захочу, – с вызовом посмотрела на нее Люба. – Но только с тобой по очереди.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

Люба знала: в такие моменты главное – не моргать и не отводить первой взгляд. Пусть лучше слезы от напряжения выступят, но нужно выдержать.

Полина покраснела и первая опустила голову, тем самым признавая свое поражение. Оглянувшись, Люба отыскала глазами в углу какой-то табурет, похожий на постамент, запрыгнула на возвышение и сбросила с плеча вторую лямку своего и без того откровенного наряда. Платье мягко соскользнуло вниз и упало к ее ногам.

Теперь Люба стояла перед бородатой братией в одних черных кружевных трусиках и с трудом удерживалась от смеха при виде их пьяных, обалдевших, перекошенных от изумления лиц.

– Ну как? Все видели? Получили? – Сергей вскочил от возбуждения со своего места и даже замахал обеими руками. – Стоп, не надо, не надо, ничего не надо больше. Хватит, Любаша! Не надо – голой на столе, никакой пошлости. Но это было на все сто. Высший класс!

– А теперь очередь Полины, – сказала Люба, спрыгивая со своего возвышения и ловко на ходу одеваясь. – Что, слабо?

Полина сидела за столом, низко опустив голову и спрятавшись за своей челкой, как за черной занавеской.

– Оставь ее в покое, слышишь? – неожиданно сердито сказал Максимыч.

– Ладно, хватит, давайте лучше за женщин выпьем, – предложил кто-то поспешно. – За всю красоту их. Ну и за все такое прочее.

Художники с радостью потянулись к бутылкам, а Любе сразу стало скучно.

«Ну конечно, Полина среди них – своя, они за нее горой. А я кто?» – подумала она сердито. От шума и от табачного дыма у Любы к тому же сильно разболелась голова.

– Я пошла, спать хочу, – сказала она Сергею и направилась к выходу. – Сколько можно дурью маяться?

Сергей тоже без лишних разговоров вскочил с места, принес Любе куртку, кое-как помог одеться. Лицо его сияло от счастья, как будто на самом деле произошло что-то необыкновенное, очень для него важное.

На улице Любе почему-то сделалось еще муторнее. Она с трудом переставляла ноги в туфлях на высоких каблуках, в которых была на полголовы выше Сергея. На такого шибздика и опираться-то опасно…

То ли дело, когда они возвращались ночью из ресторана вместе с Денисом.

– Расскажи что-нибудь о себе, – сказал Сергей, когда они, спотыкаясь, наконец-то вышли на освещенный фонарями проспект. – Ты такая авангардная.

Но Люба только молча вздохнула, у нее не было никакого настроения для лирических разговоров.

Да и что она могла рассказать ему такого, что его поразило бы больше, чем ее недавняя выходка?

Школа. Кулинарное училище. Два раза чуть не выскочила замуж, но, к счастью, пронесло. Сплошные разочарования. Возвращение в Петровск. Ссоры с мамой. Свадьба Катюшки, на которой она случайно узнала, что есть место в транзитной гостинице на выезде из Саратова. Все-таки – город, цивилизация.

Повар, официантка, администратор, горничная – почти в одном лице, все время на подменах, суточный график. Шоферы и гаишники, нещадно ругающие своих жен. Но Люба была с ними неприступной и строгой, не разменивалась по мелочам. Ждала, когда наконец-то появится он – единственный и неповторимый. Дождалась.

В принципе до того момента, когда к гостинице подкатила белая «девятка», из которой, смеясь, вышел Денис, и вспомнить особенно нечего.

А все, что было потом, сейчас тем более не хотелось вспоминать.

– Лучше ты о себе расскажи, – сказала Люба. – Я так поняла, ты у нас женат?

– Откуда ты знаешь?

– Полина же сказала.

– Ах, Полинка… – пробормотал с ненавистью Сергей и замолчал.

Впрочем, идти с ним молча было еще лучше. Снова накрапывал мелкий весенний дождик, поневоле освежая затуманенную голову. Люба вспомнила, как бежала днем под проливным ливнем по этой улице, которая сейчас тоже таинственно блестела, мерцала в огнях фонарей и рекламных вывесок.

И зачем она сегодня весь вечер просидела в табачном дыму?

– Женился я… это так, – наконец нехотя отозвался Сергей. – По недоразумению. Не бери в голову. Ничего серьезного. Хорошее дело браком не назовут.

– А я-то думала, ты вообще в мастерской живешь, – вздохнула Люба. – У тебя там так по-домашнему, все капитально.

– Еще бы! Укрепляю плацдарм для отступления. В любой момент может пригодиться.

– В смысле?

– Ну, когда надумаю уйти от жены.

– Есть такие мысли?

– Постоянно. А сегодня – особенно, как никогда, – ответил Сергей многозначительно и прижался к ней еще теснее.

Но у нее после этих слов вдруг сразу резко испортилось настроение. Плацдарм для отступления? Где-то она об этом уже слышала. М-да, запасная позиция…

Может, Денис тоже подготовил плацдарм для отступления, прежде чем исчезнуть? И сейчас спокойно гуляет со своей молодой женой где-нибудь по Парижу? Или в другом месте вьют себе уютное домашнее гнездышко?

С какой стати, спрашивается, он должен был ей об этом докладывать? Кто она была для него, ведь даже не жена?

Павлуша сразу в точку попал – служанка, золушка.

Даже зубной пасты собственной нет, хоть печной золой зубы чисти.

– Ну вот и пришли, – сказал Сергей. – Ты чего вдруг задумалась?

На втором этаже в мастерской у Павлуши горел свет. Они стояли как раз под его окнами – пьяные и почти в обнимку. Хоть бы не выглянул в окно ненароком.

Люба отстранилась от своего спутника и шагнула в подъезд.

– Погоди, а как же я? Можно с тобой? – растерянно спросил Сергей.

– А жене домой по мобильнику позвонишь? – усмехнулась Люба. – Скажешь, немного заработался? Муза прилетела?

– Могу никуда и не звонить…

Он прижал Любу к стене, жарко задышал в лицо.

– Я забыть не могу… как ты тогда, а? А я что же, а?

– Отпусти, – сказала Люба. – Слышишь?

От него пахло дорогой туалетной водой, перегаром и копчеными лещами.

– Отпусти, а то я сейчас Павла Владимировича позову. Мы о такой оплате не договаривались.

Сергей сразу же испуганно отпрянул. Не так резво, конечно, как Павлуша, но все-таки. Видно было, что он до сих пор побаивался своего учителя.

– Что ты говоришь? Какая оплата? Я же так… За кого ты меня принимаешь?

– А ты… меня… за кого… принимаешь? – выразительно, с расстановкой спросила Люба. – Боюсь, ты попал не по адресу.

Когда Люба, то и дело натыкаясь на пеньки, шла по коммунальному коридору, в мастерской Павлуши света уже не было.

Ей захотелось постучаться в дверь и сказать ему что-нибудь хорошее.

Но ведь он еще сильнее испугается.

– Спокойной ночи, – прошептала Люба, обращаясь к замочной скважине.

А что она еще могла придумать, пьяная дурочка?

…Трам-там-там. От знакомого марша Люба подскочила на кровати и не сразу смогла вспомнить, почему она ночует в таком странном месте.

Но рука на ощупь нашла мобильный телефон, прежде чем пробудилось сознание.

– Только не говори, что ты уже спишь, – сказал ей Антон в самое ухо.

Почему-то Любе показалось в темноте, что он где-то совсем близко, и у нее по спине пробежала неприятная дрожь.

По голосу чувствовалось, что Антон изрядно пьян.

– Я уже сплю, – сказала Люба. – А тебе что, делать нечего? Зачем будишь людей среди ночи?

– У меня тут везде тоже люди. И все – спят, – зачем-то доложил Антон. – Кстати, хорошие девки. Ничем не хуже тебя. Только не надо говорить, что ты тоже сейчас спишь не одна.

Люба хотела отключить телефон, но вовремя спохватилась, вспомнила: а вдруг Антон в пьяном виде наконец-то проговорится и скажет, куда все-таки подевался Денис? Ради этого можно выдержать любое пьяное бормотание.

– Может, и не одна, – поддразнила его Люба.

– Ты же знаешь, что я азартный человек. Ты меня злишь, и это меня заводит… Ведь на самом деле это очень полезная для жизни вещь, без нее – никуда…

Антон сделал паузу, и Люба украдкой зевнула, с удивлением оглядываясь по сторонам. При лунном свете мастерская выглядела особенно романтично и была похожа на старинный замок. За окном слегка качались деревья, и их фиолетовые тени казались красивее любой картины.

– …придает нужное ускорение. На злости весь бизнес держится, а стоит расслабиться, сразу все идет прахом. Так что я тебе даже благодарен, что ты заставляешь меня злиться, сильно злиться… А Дениска – он просто безмозглый кретин…

– Где он сейчас? – быстро спросила Люба.

– К старшему брату, наверное, уехал, в Тверь, чтобы тот ему сопли подтирал. Можешь не волноваться, в город он больше не вернется. Наконец-то он и сам понял, что ему сюда лучше не соваться. Проиграл, парень, и – привет, ищи себе другую поляну.

– А я и не волнуюсь, – сказала Люба дрожащим голосом.

Тени на стене беспокойно задвигались – должно быть, за окном поднимался ветер. У Любы сразу сон как рукой сняло.

Значит, Денис уехал в Тверь, к брату. Ну и хорошо. Пусть. Обидно, конечно, что он так с ней поступил, но хоть живой. Спит, наверное, где-то спокойно, сопит в две дырочки. Предатель…

Зато, опять-таки, на телефонных звонках экономия. Как отрезал. Надо было исчезнуть, он и исчез. Всем – полный привет.

«А вот возьму – и отомщу Денису за все, пусть знает…» – задохнулась Люба от ярости. У нее даже в глазах потемнело от желания срочно, немедленно что-то сделать, чтобы защититься от своей обиды.

– Хочешь, я сейчас за тобой такси пришлю? – окликнул ее Антон.

Люба уже открыла рот и вдруг услышала, как за стенкой кто-то стучит. Негромко и монотонно, как дятел. Это наверняка был Павлуша, больше в мастерских сегодня никто не оставался ночевать.

– Не хочу, – быстро сказала Люба и отключила связь.

Она лежала в темноте и дрожала всем телом, чувствуя себя самым несчастным, одиноким человеком на свете. В чужой мастерской было бесприютно, как в ночном лесу. Везде было одно и тоже: предательство, обман, подлость…

Конечно, когда-то она сама сделала глупость. Мама много раз говорила: нужно выходить замуж, не надо просто так, ничего из такой жизни не выйдет хорошего… И Денис тоже был не против, но она почему-то тянула, боялась потерять свободу.

Зато теперь – вот она, свобода, делай с ней, что хочешь. А маме как-то пришлось даже целую лекцию выслушать о том, что нельзя отставать от современной жизни и надо понимать, что сейчас у людей совсем другие представления, свободные…

Вот тебе и понятия: ни у кого ничего нельзя спросить, а тем более – в официальный розыск подать. Первый вопрос: а ты кто такая?

Деревья обступили Любу со всех сторон и опасно шевелили ветвями, которые были похожи не на узоры, а на неестественно длинные, тонкие руки.

Тук-тук-тук – вдруг снова послышался за стенкой четкий рабочий стук.

Наверное, Павлуше сегодня тоже не спалось, и он потихоньку сколачивал свои подрамники, думая, что его никто не слышит.

Тук-тук-тук…

Он был где-то рядом, работал, старался изо всех сил, как будто хотел сказать: эй, нам ли унывать?

Глава третья

Обнаженная натура

Люба пыталась сосчитать, сколько пар глаз на нее смотрят в упор, но всякий раз сбивалась со счету.

Впрочем, одни глаза она узнала сразу: они глядели на нее с ненавистью. Полина сидела в углу, сосредоточенно сдвинув брови, и быстро чиркала по листу бумаги карандашом. Чтобы волосы не загораживали лицо, она перевязала лоб каким-то пестрым платком и была похожа на разбойницу. По крайней мере сегодня в Полине проглядывало что-то задорное, лихое и даже по-своему привлекательное.

Встречаясь с ней взглядом, Люба всякий раз отводила глаза. И кто ее дернул на вчерашнем дне рождения прыгать голой перед незнакомыми бородатыми пьяницами? Вроде бы и выпила совсем немного… Хоть бы кто-нибудь остановил, что ли?

Сама-то Полина ведь раздеваться и вступать в дурацкое соревнование не стала.

Умная девушка. Или просто знает, что ей показать нечего? Но быть натурщицей, оказывается, тоже не сахар…

Люба страдальчески закатила глаза к потолку и постаралась отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но ничего не получалось. Стоять в одной и той же позе, не шевелясь, на самом деле было ужасно трудно. У нее даже колени дрожали от напряжения и, как назло, чесалось то в ухе, то во всем теле сразу.

И кто ее дернул за язык согласиться на такую работу? Легче трое суток в две смены за официантку и за посудомойщицу отпахать.

На стенке невозмутимо тикали большие часы, и с каждой минутой в душе у Любы нарастало дикое раздражение. На студентов, которые равнодушно скользили взглядами по ее обнаженным бедрам, плечам, животу и потом снова утыкались носами в свои листки. На Павлушу, который отдал ее на это поругание. На Полину, похожую на пиратку. На все эти белые гипсовые головы с открытыми ртами, на по крашенные зеленой краской стены… Все, все в этих стенах было против нее!

Но самим гадким из всех оказался все-таки старичок преподаватель.

– Неожиданные пропорции, – сказал он, беззастенчиво разглядывая обнаженную Любу. – Далеко не античный вариант, но куда деваться. Приходится соглашаться на все.

– Почему это – не античный? – с обидой спросила Люба, пользуясь тем, что в этот момент они разговаривали с глазу на глаз.

– Слишком широкие бедра и плечи, короткие ступни, да и ноги могли бы быть на несколько сантиметров длиннее, – забормотал старичок. – Крестьянская фактура.

На себя бы лучше посмотрел, заморыш! Туда же… Сам уже почти ослеп и согнулся в три погибели, а все еще о женской красоте пытается рассуждать.

Впрочем, в художественном училище и молодые люди, студенты, тоже были какими-то замороженными.

Никто «прежде не смотрел на ее тело с таким откровенным равнодушием, без всякого любопытства, как будто она на самом деле была гипсовой болванкой, пустой формой.

Прежде даже у сдержанного на эмоции Дениса, когда она раздевалась, загорались глаза. А этим – что надо? Что за люди?

Люба всегда считала, что как раз с фигурой ей повезло: узкая талия, широкие бедра, высокая грудь – все, как надо. Девчонки в школе говорили, что ей бы надо в рекламных роликах сниматься, какой-нибудь гель для душа рекламировать.

А для этих, видите ли, то крестьянская фактура, то цветовое пятно. Слова доброго ни от кого не услышишь.

Денис просто с ума сходил от ее маленькой родинки на ягодице.

Люба покосилась на рисунок студента, который сидел к ней боком, ближе всех. Все ее тело было расчерчено на маленькие заштрихованные квадратики и было похоже на телеграфную вышку. Юный расчленитель! И чему их здесь только учат?

До звонка оставалось несколько минут, и Люба собрала в кулак все свое терпение. Ее тело здесь безжалостно грабили, растаскивали по квадратикам и кусочкам, и с каждой минутой снижали ценность того, что еще недавно казалось несомненным сокровищем.

Сегодня Люба с благодарностью вспоминала даже пьяные, взволнованные речи Сергея. Вчера она была королевой. А теперь?

Неожиданно скрипнула дверь, и в кабинет с извиняющейся улыбкой вошел… Павлуша.

К этому визиту Люба почему-то была совсем не готова. Она вздрогнула и с трудом сдержалась, чтобы не заслонить себя двумя руками. Но вместо этого сделала непроницаемое, каменное лицо и уставилась на минутную стрелку.

Хоть бы звонок прозвенел вовремя.

Если она сейчас сбежит, то не получит ни копейки. Обидно все-таки, после стольких мучений.

Но Павлуша что здесь забыл? Может, не выдержал и пришел все-таки на нее полюбоваться?

Едва кивнув натурщице и спокойно скользнув взглядом по ее телу, Павел Владимирович принялся расхаживать по рядам и смотреть студенческие работы. Иногда он к кому-нибудь наклонялся и что-то тихо объяснял.

Теперь Люба провожала его глазами, не в силах оторвать взгляда. Почему-то сегодня Павлуша был на удивление красивым и значительным.

Он сам был – как картина. Особенно когда в полосе солнечного света его рыжеватые волосы вспыхивали то золотом, то серебром, а голубые глаза становились ярко-синими, васильковыми.

Перед Любой больше не стоял вопрос: смогла бы она в него влюбиться? При чем здесь разница в возрасте, одежда? При чем здесь – все сразу?

От волнения она даже втянула глубже живот и приняла более эффектную позу – немного боком. Но студенты сразу же недовольно зашипели, зашуршали своими листками, заволновались.

– Пожалуйста, не шевелитесь, – строго попросил студент – специалист по квадратикам.

Ему бы не женщин рисовать, а заняться изготовлением шахматных досок для какой-нибудь артели.

Павлуша тем временем присел на стул к Полине, взял в руки карандаш и начал что-то показывать. И как они только поместились вдвоем на таком маленьком сиденье? Для равновесия он даже слегка обхватил Полину за плечи, а она сделала вид, как будто ничего не замечала.

Зато Любе со своего возвышения прекрасно было видно, как на бледном, желтоватом лице ученицы сразу же появилось что-то наподобие румянца. Еще бы, кто бы отказался посидеть в обнимку с преподавателем?

«Кажется, я его уже ревную, – удивилась про себя Люба. – Но ведь они совсем не подходят друг другу, а мы были бы прекрасной парой».

Павлуша вдруг вскинул голову, сощурился и сосредоточенно уставился на ее коленку.

Люба почувствовала, что начинает медленно заливаться краской.

Но тут, к счастью, прозвенел звонок. Люба без промедления метнулась за ширму, начала торопливо одеваться.

«Первый и последний раз… первый и последний раз…» – зачем-то повторяла она про себя.

– Непременно приходите завтра, вы обладаете достаточным, поистине крестьянским терпением, – еще больше подлил масла в огонь гадкий старичок, расплачиваясь с Любой и при этом галантно раскланиваясь. – Многие ребята не успели закончить рисунок.

«Пусть выбросят теперь свои каракули в помойку, – сердито подумала Люба, выбегая на улицу. – Первый и последний раз, хватит…»

Она села на скамейку и долго не могла отдышаться, как будто камни таскала или в одиночку грядку на палящем солнце вскопала.

Мимо пробегали студенты и студентки, о чем-то между собой разговаривая, смеясь и теперь не обращая на натурщицу никакого внимания. Как муравьи, они тащили с собой огромные папки с рисунками и какие-то трубки, похожие на палки, как будто на самом деле на время покидали свой муравейник.

Люба вздохнула: а ее-то сюда каким ветром занесло?

Наконец-то в дверях появился Павлуша, но сейчас он снова был не один. Смешной, прыгающей походкой рядом с ним шла Полина, что-то на ходу рассказывала и рисовала в воздухе какие-то фигуры.

Увлеченные разговором, они быстро прошли мимо скамейки, где в одиночестве сидела Люба, и даже ее не заметили. Полина в узких джинсах, кроссовках и модной мальчишеской кепке даже подпрыгивала на ходу от счастья.

Люба проводила их долгим, изучающим взглядом: воркуют, голубки. Может быть, в этот момент Полина рассказывала своему учителю, как его протеже вчера перед всеми прыгала, будто в общественной бане?

На перекрестке парочка остановилась и лишь одно мгновение постояла вместе, прежде чем разойтись в разные стороны.

Люба мигом вскочила и побежала догонять художника.

– А… это ты… – оглянулся Павлуша, и на лице его не отразилось ни капли удивления или радости. – Ну как, трудно было?

– Очень, – запыхавшись, выдохнула Люба. – Но я делала это первый и последний раз. Ни за что больше не пойду. Это не для меня.

А я сразу сказал, что тебе это не подходит, – спокойно сказал Павлуша. – Ты сама захотела попробовать. Какое-то время они шли молча. Павлуша явно не знал, о чем говорить. Похоже, он сильно устал во время занятий, где ему и так приходилось много говорить и объяснять.

– Зачем вы сказали, что я – искусствовед? Нарочно решили надо мной посмеяться, да? – с вызовом в голосе спросила Люба.

Павлуша даже остановился от неожиданности и виновато поморгал своими голубыми глазами. Сейчас, на улице, они казались уже не синими, а какими-то белесыми, утомленными.

– Да что ты? Что ты? Наоборот, когда ты смотрела мои работы, я заметил, что у тебя есть природное чутье, художественный вкус, который нужно развивать, – сказал он.

– Неправда! Вы тут все, все нарочно надо мной смеетесь! – воскликнула Люба, и из ее глаз вдруг сами собой брызнули слезы. – Думаете, я совсем тупая, ничего не вижу?

Ей уже несколько часов хотелось плакать, реветь во весь голос, но в училище она не могла себе позволить такой роскоши и крепилась изо всех сил.

Зато теперь она рыдала за все сразу, оптом и в розницу, начиная с того вечера, когда Денис уехал и впервые не позвонил. И как только в ней помещалось столько слез?

– Ну что ты… Что ты, в самом деле, как маленькая, – ласково уговаривал ее Павлуша, который, честно говоря, был здесь почти ни при чем. – Я не обманываю, у тебя на самом деле есть природный вкус. И жена у меня – искусствовед, вот как-то само собой и вырвалось. Но если хочешь, я Сергею Маркелову что-нибудь другое скажу, что ты сама хочешь…

Он пошарил в кармане и протянул Любе бумажные носовые платочки – сразу целую пачку.

– Не надо, я уже… сама сказала, – благодарно всхлипнула Люба, вытирая заплаканное лицо. – Ну, как будто бы я ваша близкая родственница из Петровска. Ничего ведь?

Когда Павлуша сказал о художественном вкусе, у нее сразу немного потеплело, оттаяло в груди. Но как только он упомянул о своей жене-искусствоведке, снова тошно стало, хоть волком вой.

– Ничего. Родственница – это хорошо, у меня почти не осталось никаких родственников. Я сам ведь из Нижегородской области, – негромко сказал он. – Хорошо там было. И родители тогда еще были живы, и бабушка. Вспоминается как одно бесконечное счастье. Ты ведь даже чем-то похожа на мою бабушку.

– Тогда вы – на прапрадедушку, никак не меньше, – буркнула Люба.

– Не обижайся, я имею в виду бабушку в молодости. И черты лица, и волосы. Только она всегда черной от загара была и маму мою прямо в поле родила. А у тебя на самом деле никакой специальности нет, чтобы на жизнь зарабатывать? Только… это самое?

И тогда Люба принялась ему рассказывать, как она до встречи с Денисом три года в транзитной гостинице поваром почти круглосуточно отпахала, сколько получала там денег, как начала копить на квартиру…

Она говорила, а сама думала: зачем ему все это? Ведь он же – художник, человек возвышенный, необыкновенный. Может, поведать ему до кучи, как она в салат «Мимоза» консервы из экономии недокладывала?

Но Павлуша слушал ее внимательно, серьезно и даже слегка замедлил шаг.

Признаться, Любу давно никто так не выслушивал.

– А почему же вернуться туда не хочешь? – спросил он наконец.

Плохие воспоминания, – вздохнула Люба. – Ведь когда я к Денису уходила, меня девчонки провожали, как в сказку. Что я им теперь скажу? Они ведь тогда совсем в любовь верить перестанут, озлобятся. Нет уж, пусть думают лучше, что у меня все отлично. Может, им в жизни больше повезет?

– Да? А мне кажется, в тебе сейчас просто гордость говорит. Я бы на твоем месте вернулся, – подумав, сказал Павлуша. – Но это только мой совет, а ты сама смотри… Видно же, что ты тоже – творческая натура, а нам труднее всего с собой бывает справиться.

– Сравнили тоже! – засмеялась Люба. – Все мои творческие дела – щи варить да картошку жарить. Это каждый дурак сможет.

– Просто? – с улыбкой переспросил Павлуша. – У меня, например, всегда картошка подгорает.

– Мешать нужно вовремя.

– Я стараюсь. А она все равно подгорает. Эх, картошечки бы сейчас… Ладно, пока, мне нужно еще в музей зайти…

Он сказал это так мечтательно, по-детски, что Люба не выдержала и тоже улыбнулась. Но она не успела даже глазом моргнуть, как Павлуша уже завернул за угол и быстро пошел совсем в другую сторону, как будто убегая от нее наутек.

Тогда Люба подумала и тоже пошла совсем в другую сторону: на базар, за картошкой.

Но жарить картошку в тот день Любе так и не пришлось: в мастерской ее ждал «хозяин норы».

На столе были шампанское, коньяк, бананы, апельсины, киви и даже зачем-то кокос.

Люба застыла в дверях: давно ее так никто не встречал.

– Наконец-то, я тебя уже заждался! – воскликнул Сергей. – Решил устроить ужин при свечах. Не возражаешь?

Возле вазы с апельсинами на столе и впрямь красовался подсвечник со свечой, и Люба пожала плечами:

– Так ведь еще светло.

– Не важно, все зависит от нашего воображения. Захотим вечер – будет вечер, захотим ночь – будет ночь. Мы же творческие люди, художники!

– Ночи не будет, – отрезала Люба. – Если ты снова начнешь вчерашнее, мне придется развернуться и уйти.

– Да нет же, нет, ты меня не так поняла, – заволновался Сергей. – Я совсем другое имел в виду. Надо же нам с тобой поближе познакомиться? Дельце одно интересное наклевывается. И потом, ты вчера всю дорогу пела про бананы, кокосы, апельсиновый рай. Вот я и решил тебе устроить такую акцию.

Люба поневоле удивилась: неужели она к тому же распевала по дороге о бананах, кокосах!

– И что, громко я пела?

– Да нет, себе под нос, когда мы вечером по проспекту шли. Но дело не в кокосах. Ты вчера всех наших ошарашила, произвела фурор. Меня заспрашивались, где я тебя нашел. Ты же сама видела, они все сами – как пришибленные.

Он так волновался и оправдывался, что это становилось даже забавно.

Люба подумала: может быть, у нее на самом деле такое призвание в жизни – быть содержанкой и с первого же дня на шею садиться?

Мало того что она мастерскую Сергея на целую неделю заняла, теперь он еще и кормить витаминами ее добровольно вызвался.

Сергей разлил по бокалам шампанское, и Люба заметила, что у него от волнения дрожат руки. Или просто еще не отошел после вчерашнего?

– За наше знакомство! – произнес он торжественно. – За тебя! За то, что я тебя все-таки нашел.

Люба выпила, но он все еще продолжал держать бокал и в упор на нее смотреть.

– Я ведь вот что хотел сказать… Ты можешь, конечно, смеяться. Да я сам бы над кем хочешь посмеялся. Но у меня такое чувство, как будто во мне вдруг какая-то силища пробудилась, мысль заиграла. Сегодня мне всего хочется. Есть – хочется, работать – хочется, жить – хочется. В тебе есть какая-то сила, первородная энергия, к которой хочется прикоснуться.

– Весна, наверное, действует, – подсказала Люба. – Апрель на дворе.

– Ну да, и весна тоже. И ты. В общем, я хочу за тебя выпить. Ты меня вчера наповал сразила. Нет, правда. И еще за то, что скоро благодаря мне ты на весь мир прославишься. Но это пока тайна, и я открою ее тебе позже, когда мы еще ближе познакомимся. Виват!

Сергей одним махом осушил бокал с шампанским и улыбнулся.

– Знаешь, мне из-за тебя теперь даже наш занудный Бабочкин больше нравиться стал…

– А кто это такой – Бабочкин? – поинтересовалась Люба, с удовольствием очищая банан.

– Как же? Твой родственник, Павел Владимирович Бабочкин, который тебя сюда подселил. Разве ты его фамилии не знаешь?

– Ну да, ну да, – закивала Люба головой, как китайский болванчик.

– Решено, я даже не буду с него больше деньги брать, если ты у меня дольше останешься. Может, задержишься еще хотя бы на недельку? – продолжал Сергей.

– Какие еще деньги?

– Я обычно беру плату за ночлег. Так, чисто символически. Ты же знаешь, деньги никогда не бывают лишними. Но ты не волнуйся, за тебя Бабочкин сразу за неделю вперед заплатил, родственник все-таки. Какой-нибудь троюродный дядя или кто там он тебе?

Люба от растерянности положила на стол очищенный банан. Надо же, оказывается, Павлуша даже деньги за нее заплатил. И не сказал ничего, даже вскользь не намекнул.

Денис всегда говорил: никогда не верь мужчинам до тех пор, пока они за тебя в кафе не расплачиваются и в других общественных местах, включая транспорт. Но вот если начнут финансировать…

– Ага, дядя, – ответила Люба, глупо улыбаясь. – Но точно не троюродный. Я и сама до конца не пойму, в каком мы родстве. Из одной деревни.

– А я сразу, как тебя увидел, не поверил, что ты искусствовед, – вспомнил Сергей. – Не похожа совсем. У Бабочкина жена – искусствовед, ты бы только на нее посмотрела! Таких сумасбродок днем с огнем не найдешь.

– Интересно было бы, – задумчиво сказала Люба.

– А ведь туда же, строит из себя Нефертити, – засмеялся Сергей. – Говорят, бросает мужа и в Питер к какому-то знаменитому профессору переезжает. Потому Бабочкин сейчас и ходит как пришибленный. Не ожидал, что до этого дело дойдет.

– Знаешь что, – перебила его Люба. – Ты лучше мне о своей жене расскажи, а я послушаю.

С лица Сергея сразу всю веселость, как ветром, сдуло.

– А, ладно, все равно когда-нибудь придется, – махнул он рукой. – Что от тебя скрывать? Я же сказал, по расчету женился. Тесть – можно сказать, нефтяной магнат, директор крупной нефтяной фирмы, теща – тоже шишка еще та, главный бухгалтер. Юлечка у них – единственная дочка, и этим все сказано. Пришлось им смириться, что она художников любит, и каждому встречному говорить, что у нее муж – настоящий художник.

Последние слова Сергей произнес с такой жеманной интонацией, растягивая слова, что Люба живо представила себе эту самую Юлечку.

– Всякое бывает, – сказала она задумчиво.

Тогда, во время самой первой встречи, Денис ей тоже не сразу понравился, показался слишком гордым, надутым. Но потом он вынул из кармана пачку денег, и она вдруг подумала: «Какой интересный парень…» Разве не так?

Ей ли кого-то теперь осуждать?

– Ты же сама видела, у нас почти все художники, как коты драные живут. Кому в наше время нужна живопись? – продолжал объяснять Сергей. – А я подумал, что смогу, сколько хочу, красок покупать.

холсты, багет хороший, на выставки ездить. Ведь без денег, с пустыми руками – как пробиться в люди? Сразу же затопчут.

– Ну и что, пробился? – с интересом спросила Люба.

– Не жалуюсь. У меня теперь дело на поток поставлено: своя фирма, заказчики, деньги ручьем текут. Может, тебе деньги срочно нужны? Так знай, для меня это сейчас не проблема. Но некоторые мне завидуют, халтурой все это называют. Ну и что? Они же просто не знают, что я могу, как многорукий Шива – одной рукой писать на заказ, то, что люди покупают, а другой – для вечности. Меня вообще в узких кругах знают как сюрреалиста. Он бы закачался, если бы увидел, какие я вещи делаю…

– Ты снова Бабочкина имеешь в виду? – осторожно поинтересовалась Люба. – Ладно тебе. Он к тебе нормально относится, Сережей называет…

– А как он меня должен называть? Не куском же дерьма? Ты просто путаешь человеческие отношения и совсем другие. В жизни твой дядька мягкий, добренький, а посмотрела бы на него во время какого-нибудь выставкома… Но мне наплевать. Он же фанатик, псих. Не хочет открыть глаза и увидеть, что сейчас настало время другое, всем надо уметь выгодно продаваться. К тому же и шампанское ведь иногда хочется пить… с ананасами. Точно?

Люба обвела глазами стол и подумала: ничего подобного. Не очень-то на самом деле хотелось пить это дурацкое шампанское, от которого только голова потом болит. И вся эта пирушка с незажженными свечами почему-то сразу как-то еще сильнее померкла.

Аккуратные, в красивых рамочках картинки Сергея, развешанные в ряд на стенах мастерской, уже на следующий день начали вызывать необъяснимое раздражение. Когда Люба впервые их увидела, она до глубины души восхитилась: красиво-то как! Деревья цветы в вазах, трава – как настоящие, все прожилочки тщательно прорисованы.

А сегодня все эти цветочки и лепесточки казались тусклыми, мертвыми, глаза бы на них совсем не глядели.

– Ладно, пойду я пока, – поднялся Сергей. – Поговорили, и хватит, у меня сегодня еще несколько деловых встреч. Последний раз спрашиваю: какие просьбы, пожелания, предложения на ближайшее будущее?

– У меня есть одна просьба, – сказала Люба. – Не называй меня больше Галиной или какой-то там Галариной, мне это не нравится. У тебя так жену, что ли, зовут? Вроде бы ты другое называл имя.

– Да нет, так звали жену Сальвадора Дали, великого художника-сюрреалиста. Она была русская – Галина, а Дали ее называл на свой манер – Гала. Для него она была – как целая галактика. Класс. Я каждый день на ночь читаю его дневники, чтобы держаться на плаву.

«Надо будет спросить у Павлуши почитать об этой парочке, – сделала для себя заметку Люба. – Мне это может пригодиться».

– Он же был шизофреником, смотри не свихнись, – вспомнила вдруг она чью-то вчерашнюю реплику. – И все-таки у меня свое имя есть, ничем не хуже. Если хочешь, напомню.

– Я помню. Любовь, – кивнул Сергей, и глаза его странно заблестели. – Только это не имя, а нечто большее. Одно твое слово – и больше меня ничто не удержит, я тоже могу устроить крутой сюр, запомни это. Да, кстати…

Он вдруг метнулся в крошечную комнатку за занавеской, которая служила ему чем-то вроде подсобки, и вытащил оттуда средних размеров картину, прислонил к стене.

– Ну, как? – спросил Сергей, оглядываясь. – Немец согласился купить у меня эту работу в свою коллекцию. Надо срочно отнести ему, пусть готовит капусту.

– А… как она называется? – осторожно поинтересовалась Люба.

На ярко-синем фоне виднелись неровные, желтые разводы, а в самом углу был аккуратно нарисован красный флажок с маленькой черной звездочкой. Такое ощущение, что кто-то макнул в желтую краску собачий хвост, а потом заставил домашнее животное повилять им перед холстом.

– Я назвал ее: «Предчувствие, что ничего не повторится, которое уже не оправдалось». Мощная политическая вещь убойной силы. Скажи?

Люба еще раз с удивлением посмотрела на странное «Предчувствие…», а потом молча перевела взгляд на стенку, сплошь увешанную почти одинаковыми пейзажами. Лунная дорожка на воде, на переднем плане – веточка ивы, тщательно прорисованный узкий листик…

– Странное название… – пробормотала она озадаченно.

– Но это как раз хорошо! У Дали, например, есть «Гигантская летящая кофейная чашка с непонятным отростком пяти метров в длину». Но до гениев нам пока далеко, его картины стоят сотни тысяч долларов.

Сергей перехватил растерянный, блуждающий по стенам взгляд девушки и со смехом пояснил:

– Наш народ любит что попроще, всякие слащавые картинки. От нищеты, наверное, и душевной убогости. А иностранцы, наоборот, западают на философию. Их от всякой красоты давно уже тошнит, у себя объелись… Но обязательно подавай им какой-нибудь намек на остатки советского тоталитарного режима, от этого они особенно почему-то тащатся. Видишь, я перед тобой сейчас раскрываю всю свою кухню? По крайней мере ты же согласна с тем, что каждого нужно кормить тем, что ему нравится?

Люба кивнула и подумала: так и есть, у нее в кафе именно так все и было. Один заказывает селедку под шубой, другой – пирожок…

Но здесь все-таки должно быть как-то по-другому.

Впрочем, ей ли учить художников, что и как они должны делать? Смешно даже…

Сергей принялся бережно упаковывать картину, перевязал ее бечевками, чтобы удобнее было тащить из своей норы на продажу. Бумага шуршала точно так же, как и тогда, когда он заворачивал в нее копченых лещей.

Как только за Сергеем захлопнулась дверь, Люба налила себе бокал шампанского и выпила до самого дна. А потом – еще один, пока не прикончила всю бутылку.

Почему-то ей казалось, что после этого у нее в голове сначала все встряхнется, а потом снова уляжется по прежним, привычным местам. Но ничего такого не произошло.

Получалось, что этот почти что незнакомый художник, Сергей Маркелов, сейчас объяснился ей в любви, предлагал сделаться его «галактикой» и делился заветными мыслями об искусстве.

Как это понимать? С одной стороны, конечно, было приятно чувствовать себя неотразимой женщиной. Но все же такая реактивная скорость у Любы в голове никак не укладывалось.

Любовь с первого взгляда?

Но чем она могла его сразить наповал? Той смелостью, с которой она вчера разделась? Или заветной родинкой? Улыбкой? Чем?

С дивана на Любу глазами-пуговицами печально смотрел игрушечный котенок. Серенький, невзрачный – как ее жизнь в последнее время. И где Катюшка только такую унылую игрушку откопала?

Люба нашла на полке акварельные краски, налила в банку воду и принялась с большим чувством раскрашивать котенка в синий цвет. Этот от нее точно не убежит! Пусть хоть он останется…

Закончив свою работу, она несколько раз с большим чувством поцеловала котенка в нос и нетвердой походкой вышла в коридор.

Павлуша открыл дверь с перекошенным, каким-то диким лицом. Или просто она так сильно кулаком стучала?

– Что случилось? Что, что у тебя с лицом? – спросил он испуганно. – Оно же у тебя все синее! Синяк? Кто-то обидел? Сергей?

– Да нет, это же краска, котик… акварель, – улыбнулась Люба и принялась вытирать щеку, еще сильнее размазывая по лицу синюю краску.

Приятно все-таки, когда хоть кто-то за тебя волнуется.

– Ах, рисовала… – сразу же успокоился Павлуша. – Это дело хорошее.

Как будто она на самом деле умела рисовать. Как будто все люди вокруг только и делали, что рисовали – кто красками, кто гуашью, кто акварелью. Приходят с работы – и сразу же хватают кисточки в руки. Как будто ничего другого, кроме рисования, вообще больше в мире не существует.

– Я пришла узнать, сколько я вам должна! – тряхнув головой, сказала Люба, стараясь четко выговаривать каждое слово.

Но все-таки последнее у нее получилось, как «дожна». Примерно так обычно говорили в транзитке самые поздние, в стельку пьяные посетители.

– Оказывается, вы заплатили за меня. С какой стати? Вообще-то я к вам не напрашивалась, я и сама все могу…

– Можешь, ты все можешь, только не сейчас, мне некогда, – поморщился Павлуша. – Ведь ты… того… иди, иди, моя хорошая, пока к себе. Потом поговорим. Тебе полежать надо.

В руках он держал кисть, и почему-то это окончательно вывело Любу из себя. Значит, она снова оторвала Павлушу от работы, и он мечтает поскорее от нее отделаться! Ну уж, нетушки!

Не зря Сергей говорил, что он – фанатик, сумасшедший…

– Полежать? А что? Можно и полежать, – сказала Люба, нахально протискиваясь в дверь.

Без всякого приглашения она прошла в его мастерскую и плюхнулась в знакомое кресло. Хорошо-то как!

Художник проводил ее растерянным взглядом, но ничего не сказал.

– Да знаю я, знаю, что вы обо мне думаете, – сказала Люба, раскидываясь в кресле. – Что я распутная, да? Слишком развратная?

Павлуша продолжал молча вытирать кисть какой-то цветастой тряпочкой.

– Вам, наверное, все в жизни только и делают, что мешают, да? А теперь и я буду мешать. Может, меня любимый человек бросил? Это вы хоть все понимаете? А я его каждый день ждала, ждала, ждала, это вы можете понять, да? А он даже не позвонил ни разу. Может, мне после этого вообще жить не хочется. Это-то вы хоть понимаете?

– Это я как раз очень хорошо понимаю, – спокойно сказал Павлуша. – Даже слишком. Но зря ты так все же. Ты молодая, красивая, у тебя все еще впереди. Сейчас пойдешь к себе, умоешься и снова будешь улыбаться. А я так уже не умею.

Молодая… Говорите как старый дед, как-будто я не видела, как на вас студентки смотрят, – засмеялась Люба. – Я же не совсем слепая. Особенно одна; худая, на бандитку похожа и волком на всех смотрит…

Люба снова залилась пьяным смехом и вдруг осеклась на полуслове.

В темном углу мастерской сидела Полина и смотрела на нее в упор – именно так, как сказала Люба Оказывается, все это время она была в мастерской и слышала каждое слово, но ее было не видно за мольбертом.

– Ага, вот она, легка на помине! – воскликнула Люба.

– Я не успел предупредить, мы тут как раз занимались, – развел руками Павлуша.

– Интересно – чем? Хотя я и сама могу догадаться, не маленькая. Только я одна везде, всем лишняя, от меня все убегают… Ладно, так уж и быть, не буду вам больше мешать.

Люба выскочила в коридор и с такой силой захлопнула за собой дверь, что с потолка на пол шлепнулся кусок штукатурки.

Удивительное дело, но, как и говорил Павлуша. она на самом деле быстро успокоилась: умылась, съела яблоко, и истерики – как не бывало.

Поэтому Люба даже бровью не повела, когда кто-то постучал в дверь, которая все равно была не заперта. Она ждала, что Павлуша все-таки придет ее успокоить, не выдержит.

Но на пороге стояла Полина.

– Я на минутку, – сказала она, почему-то отводя взгляд. – Хочу все-таки предупредить насчет Сережки Маркелова. Он тебе уже в любви объяснялся?

– Объяснялся, – удивилась Люба.

– Давно?

– Только что, сегодня.

– Я так и думала. Он у нас темпераментный. Итальянец в России. Ты его не слушай.

Полина была неестественно бледной и по-прежнему смотрела куда-то в пол. Ее узкое лицо трудно было разглядеть за длинной, косо подстриженной челкой.

– А тебе завидно, что ли?

– Нет, не завидно, – с усилием проговорила Полина. – Я бы не стала тебе ничего говорить, ты мне вчера сильно не понравилась. Но Павел Владимирович сказал, что ты его родственница. Да жалко тебя стало. Тебя ведь и так кто-то бросил, видно, что нервы на пределе. Мое дело – предупредить, а ты – как знаешь.

– Но он… даже плакал. Нет, правда, я сама видела, – растерянно пробормотала Люба.

– Он всякий раз плачет, – сказала Полина. – И Головой бьется о стенку. Я вчера, когда вас вместе увидела, сразу поняла, что опять у него начался очередной задвиг.

Люба была так ошарашена, даже не знала, что сказать. Вот тебе и гений, вот тебе и Сальвадор Дали. Но ведь руки дрожали! И слезы…

– Ты нарочно так говоришь, – выдавила из себя Люба. – Из мести.

Полина показала на вмятину на двери.

– Видишь эту дырку? Своими глазами видишь?

– Ну, вижу.

– Это Сережка в начале марта железной пепельницей в дверь запустил. Вон она, на полке сверху стоит. Он тогда из-за одной девчонки чуть с собой не покончил, мы его всеми мастерскими связывали. Павел Владимирович ничего не знает, его тогда в городе не было. Сережка девчонке пепельницей чуть голову не проломил. Я сама видела.

Люба посмотрела на вмятину. Да уж, впечатляет. Не хватало еще, чтобы Сергей из-за нее начал здесь устраивать итальянские страсти и окружающих калечить. В частности Павлушу.

Любе захотелось хоть чем-нибудь отблагодарить Полину и особенно – загладить вину за свой словесный портрет.

– У тебя глаза зеленые. Красиво, – сказала она.

Полина презрительно сверкнула из-под челки колючим, неприязненным взглядом.

– Говорят, ты жутко способная, – вспомнила Люба чьи-то слова.

– Кто говорит? – встрепенулась Полина.

– Сергей. Ну, наш Дон Жуан.

– А-а-а… этот балабол… Я-то думала, Павел Владимирович. Остальные меня не интересуют.

Люба хотела спросить: «Почему?»

Но Полина уже бодро, вприпрыжку бежала по коридору с большой сумкой через плечо, в которой у нее лежали папка с рисунками, кисти, карандаши.

В общем, все, как у людей.

Глава четвертая

Шурочка

Люба поймала на себе пристальный взгляд встречного мужчины и остановилась возле витрины поправить растрепанные волосы.

Это неосознанное кокетство было у нее в крови: видеть себя глазами мужчины. Любого мужчины. Всякого мужчины.

Она всегда безошибочно угадывала, что нужно сделать, чтобы понравиться собеседнику, и чувствовала, когда в отношениях наступает переломный момент: по интонации, блеску в глазах, особенному прищуру.

Единственный человек, который на нее совсем никак не реагировал, как на женщину, был Павлуша – Павел Владимирович Бабочкин.

Это было странно и даже как-то обидно. Но пока ровным счетом ничего не значило. Наоборот, все сильнее разжигало любопытство.

По своему жизненному опыту Люба знала, что мужчинам на самом деле от женщины нужно только одно. И вся разница в том, что одни люди умеют свое заветное желание старательно скрывать, а другие – сразу говорят открытым текстом. Если честно, те, кто не притворялся, всегда вызывали у нее гораздо больше симпатии.

Но встреча с Павлушей от начала до конца была исключением из общих правил.

«Может, он и правда уже старый и его вообще не интересуют женщины?» – пыталась успокоить себя Люба.

Но сама понимала, что это слишком натянутое, слабое объяснение.

В фирме Дениса, где она успела немного поработать, именно сорокалетние мужчины и те «кому за пятьдесят» вытворяли такие вещи, что молодежь диву давалась. Как говорил Денис, держи глаза.

Или все дело в том, что Павлуша – художник, а все творческие люди совсем другие? Но Сережа Маркелов – тоже художник, а сразу же…

«Наверное, у него жена – красавица, и он по ней сохнет, – решила Люба. – Нужно дождаться, когда она уедет, а то Павлуша на самом деле какой-то потерянный…»

Она еще раз посмотрела на себя в витринное стекло и почему-то вспомнила о Полине. Может, из-за того, что как раз мимо проходила похожая девушка с короткой взъерошенной стрижкой и с сумкой через плечо?

«Скорее всего у Павлуши тайная любовь с Полиной, вот и вся разгадка, – усмехнулась про себя Люба, провожая взглядом девушку. – Иначе зачем она вечером у него в мастерской торчала? И на стульчик он к ней подсел слишком уж интимно, делая вид, что подправляет что-то в рисунке. Знаем мы такие уроки. И что он в ней нашел?»

Вспомнив об ученице Павлуши, Люба еще раз с сомнением оглядела себя в витрине с ног до головы и почему-то вспомнила, как смешно Полина вздыбила рукой волосы, когда рисовала обнаженную натуру, и задумалась о чем-то своем.

Вот кому было почему-то совершенно безразлично, кто и как на нее смотрит на улице! Может быть, Павлуше нравилась ее независимость, свобода, смелость? Ведь это тоже может быть по-своему красиво.

Кто-то ведь умеет жить в собственном, неповторимом мире, а вовсе не среди зеркал, витрин, жадных мужских взглядов, намеков…

Люба собрала волосы в хвостик, нацепила на нос черные очки и запахнулась в длинный плащ. Нечего выставлять себя, как на подиуме, и любоваться на свое отражение в витрине, как будто вокруг посмотреть больше не на что.

И сразу как будто дышать стало легче.

Оказывается, все просто. На самом деле в этом большом городе никому ни до кого не было никакого дела. Она сама цеплялась взглядом к прохожим мужчинам, как будто все еще надеялась встретить среди них Дениса.

Но пора бы о нем забыть, окончательно забыть…

Люба вдруг вспомнила свой недавний разговор с Катюшкой – единственной подругой, сохранившейся со времен кулинарного училища.

«Знаешь, а мне почему-то всегда бывает жаль красивых девушек, – вдруг призналась Катюшка, смешно морща нос в рыжих веснушках. – Нет, правда, я не обманываю. Мне и тебя все время жалко, ведь тебе жить намного труднее, чем мне».

Это было сказано после того, когда они только что вдвоем с трудом укачали спать трехмесячного сына Катюшки, на редкость горластого Ванечку, и в изнеможении упали на диван перед телевизором.

Люба тогда еще подумала: а что было бы, если бы у них с Денисом тоже появился ребенок? Кошмар какой-то… Или – наоборот, тогда он бы наверняка никуда не исчез? А она, точно так же, как Катюшка, не замечала бы никаких трудностей и сияла от счастья.

По телевизору тогда как раз шел показ мод. И вдруг – такие странные речи от лучшей подруги.

«Я хочу сказать, что на красоту почему-то сразу все набрасываются, хотят ухватить для себя хоть кусочек, зубами рвут на части, – совершенно серьезно пояснила Катюшка. – Очень много вокруг хищников. Нужно быть сильной, чтобы уцелеть. Я бы точно не сумела…»

«А на доброту – тоже набрасываются?» – спросила зачем-то тогда Люба.

«Вообще-то тоже, – серьезно ответила Катя. – Но все-таки не с таким остервенением. И потом, добрые люди чаще всего бывают к этому готовы, они умеют делиться, это все-таки не так опасно».

Люба вспомнила глубокомысленное лицо Катюшки и не смогла удержаться от улыбки.

А ведь тогда, спрашивая о доброте, она даже еще не подозревала о существовании Павлуши, о его голубых, полных сочувствия глазах.

Наверное, в тот момент, когда она сидела в пустом сквере и чертила прутиком по воде, в ее жизни на самом деле произошло что-то очень важное, удивительное.

Люба сама не заметила, как очутилась возле дверей художественного музея. Почему-то она со школьных лет не ходила ни в какие музеи. Да и тогда тоже – в добровольно-принудительном порядке, на экскурсии для школьников.

«А ведь Полина, наверное, все картины здесь наизусть знает, – вспомнила Люба о своей тайной сопернице. – А уж Павлуша – тем более… Надо мне тоже посмотреть, чтобы хоть какая-нибудь тема была для разговоров, а то они меня совсем за глупенькую будут считать».

Решительно толкнув массивную дверь, Люба вошла в музей, настраиваясь выдержать тяжелое испытание «высокими материями». Но вскоре увлеклась и не успокоилась, пока не рассмотрела все до единого экспонаты. Особенно ей почему-то понравились старинные портреты (неужели у всех людей тогда были такие благородные лица?) и сумрачные пейзажи восемнадцатого века.

В одном из залов она обнаружила выставку современных художников, где среди многих работ была небольшая картина П. Бабочкина – Павлуши. Она была выполнена в знакомой ей манере, на ней было все вперемешку: солнце, ветер, цветущая яблоня, летящие по воздуху белые цветы, зеленая трава, солнечные зайчики на воде, какие-то разноцветные блики.

Внизу стояла совсем простая подпись: «Май».

– Любите экспрессионизм? – спросила смотрительница, подходя к девушке, надолго застывшей перед одной картиной.

– Что? Нуда… Наверное, – пробормотала Люба. Откуда она знает, как все это по-научному называется?

– Это наш Бабочкин, – сказала смотрительница с гордостью. – Он всем нравится. Замечательный художник! Однофамилиц того Бабочкина, который в фильме «Чапаев» играл. А может быть, и родственник. Помните, как его Чапай скакал на лихом коне? Нет, ваше поколение, наверное, уже не помнит. Великий был человек.

– А художник? – напомнила Люба.

– Я и говорю, может быть, он даже родственник того самого, великого Бабочкина. Правда, тот потом в Москве жил, хотя по рождению – здешний, саратовский. А вы, как я вижу, нездешняя.

– Ага… нездешняя, – кивнула Люба, поспешно отходя от словоохотливой старушки.

Она так плохо знала город, на окраине которого прожила несколько лет, и людей, которые в нем жили, что на самом деле могла считать себя нездешней.

Как сказала бы бабушка – с боку припека.

«Даже если Павлуша пока не очень признанный художник, это все равно ничего не меняет, – успокоила себя Люба. – Главное, чтобы была цель».

Люба уже пошла к выходу, когда услышала, как проходившие мимо сотрудницы музея назвали знакомую фамилию.

– Да нет, ты не поняла, на прошлой неделе Бабочкина в филиале дежурила, она снова все перепутала, иди сама у нее спроси, – цокая каблучками, недовольно сказала одна из женщин.

«Бабочкина? Так ведь это жена Павлуши! Та самая, которая искусствоведка», – догадалась Люба, и у нее от волнения даже слегка перехватило дыхание.

– Скажите, а Бабочкина – в музее? – спросила она, сглотнув воздух.

– Сейчас позову, – ответила сотрудница, пробегая мимо и скрываясь за какой-то дверью.

Ничего себе… Оказывается, все просто. Даже слишком.

«Но что я ей скажу? – сразу же испугалась Люба. – Мол, извините, захотелось на вас посмотреть, какая вы из себя… Чушь какая-то».

Она торопливо пошла к лестнице, но вдруг услышала за спиной негромкий, приятный голос:

– Девушка, это вы меня спрашивали?

Люба медленно оглянулась.

«Она же старая!» – была ее первая мысль.

Женщина, которая окликнула Любу, была совсем седой, с короткой мальчишеской стрижкой. Впрочем, ее худенькое лицо выглядело довольно моложаво – без косметики, не слишком морщинистое, бледненькое… Так, ничего особенного.

Скорее всего они с Павлушей были примерно одного возраста. Или мадам Бабочкина была даже старше своего мужа.

Когда-то, наверное, она была весьма симпатичной особой: серые, немного близорукие глаза, длинная, удивленно склоненная шея. Наверное, из-за этой шеи Сергей тогда назвал жену Павлуши Нефертити?

Хотя гораздо больше Бабочкина была похожа не на жену фараона, а на цыпленка, который только-только вылупился из яйца и никак не мог понять, где он вдруг очутился.

– Девушка, это вы меня искали? – повторила она. – Вы спрашивали Бабочкину?

– Ну да, – призналась Люба, тихо проклиная себя за свое нахальное любопытство.

В принципе все и так было понятно. Эта старушка в молодежных полосатых брючках не была для Любы конкуренткой.

Но теперь надо было что-то говорить.

Спросить что-нибудь об искусстве? Но в голове у Любы, как назло, не было ни одного вопроса.

Кроме одного: «Неужели в таком возрасте все еще хочется выходить замуж?»

Или даже так: «Как это вам пришло в голову бросить такого замечательного мужа, который вам в подметки не годится?»

Но ведь о самом интересном как раз и не спросишь.

Может быть, прикинуться богатой покупательницей и поинтересоваться, сколько стоит картина «Май», которую написал Павлуша? Но если они на самом деле разводятся и как будто бы даже разъезжаются в разные города, то такой вопрос тоже будет ни к селу ни к городу.

Как бы Бабочкина не разъярилась ненароком.

– Мне сказали, что вы диван продаете, – брякнула Люба первое, что пришло в голову, сама себе при этом тихо удивляясь. – Ну, в связи с переездом.

– Диван? – удивленно подняла жена Павлуши светлые, почти бесцветные брови. – Ну конечно, ангел мой, я продаю диван. И не только диван, а еще множество других замечательных, почти новых вещей. Причем совсем недорого. Можно сказать – отдаю даром. Вы нашли меня по объявлению? Неужели оно все-таки вышло? Какое счастье, ангел мой, ведь я уже и не надеялась…

– Нуда, по объявлению, – кивнула Люба, мгновенно приободрившись.

Хотя если объявление и на самом деле где-нибудь было напечатано, наверняка в нем был указан домашний телефон и адрес, а вовсе не художественный музей.

Но Бабочкина от радости не замечала никаких недоразумений.

– Наконец-то у меня появился покупатель! – воскликнула она, буквально бросаясь к Любе. – Пойдемте, пойдемте, вы сейчас сами все увидите! Я как раз тоже иду домой, вы чудом меня застали в музее… Можно сказать, со вчерашнего дня я здесь уже не работаю, но все еще прихожу по старой памяти. Пойдемте, что же вы?

Но Люба все еще колебалась: а вдруг она встретится в квартире с Павлушей? И что тогда ему скажет? Извините, захотелось взглянуть на ваше семейное гнездышко: как живете, что жуете?

Да и денег к тому же у нее все равно не было. Зачем людям напрасно морочить голову?

– …Даже не сомневайтесь, вы наверняка что-нибудь для себя подберете, – по-своему поняла ее замешательство Бабочкина. – На ваш выбор – шкаф, стол, полки, книги, сервизы. Да все, что угодно. Я продаю все, абсолютно все. Пойдемте, я вас очень прошу. Ну, пожалуйста…

Еще немного, и она начала бы жалобно хныкать, как маленькая, капризная девочка. Только почему-то с седыми волосами.

– Но у меня нет с собой крупных денег, – призналась Люба. – Я хотела просто так, сначала посмотреть.

– Вот и посмотрите, ангел мой, выберете все, что вам понравится, а деньги завтра принесете. Зато у меня душа будет спокойна, что мне хоть что-то удалось продать и сдвинуть дело с мертвой точки. Кто знает, может быть, благодаря вам, ангел мой, сегодня ночью я наконец-то впервые засну без снотворного.

И Бабочкина умоляюще схватила Любу за руку – как бы та не убежала.

– Шурочка, вы сегодня уже не вернетесь? – с улыбкой поинтересовалась смотрительница, когда Бабочкина повлекла Любу к выходу.

– Возможно, я сюда уже больше никогда не вернусь, – весело ответила в дверях жена Павлуши. – Когда устроюсь в Питере, я вам непременно напишу. Желаю вашему внуку успешно сдать экзамены.

На улице они познакомились Жену Павлуши звали Александрой Борисовной, и ей на редкость подходило это легкое имя – Шурочка.

У Шурочки была быстрая походка, так что Любе пришлось бежать за ней почти бегом. Сумка через плечо, узкие брючки, распахнутая куртка, развевающийся на ветру шелковый шарф… Казалось, Шурочка не шла, а летела по городу, едва не сбивая с ног встречных прохожих.

К тому же на улице она первым делом закурила и, опасно размахивая в воздухе сигаретой, продолжала на ходу описывать, какие несметные сокровища ожидали Любу в нескольких кварталах отсюда.

Можно было подумать, что они шли осматривать не обыкновенную квартиру, а царскую резиденцию.

– А почему вы сказали, что больше никогда не вернетесь в музей? – спросила Люба, чтобы как-то поддержать разговор.

– Навсегда уезжаю. В Ленинград – это город моего счастья. Когда-то я там училась, – ответила Шурочка.

«Так вот почему Павлуша представил меня «искусствоведом из Питера», – вспомнила Люба. Видимо, отъезд жены ни на минуту не выходил у него из головы.

– Перебираетесь к детям?

Уж что-что, а строить из себя наивную дурочку Люба всегда умела.

– У меня нет детей, – пояснила Шурочка. – Но вообще-то можно сказать, что – к детям. Только не к своим. Я выхожу замуж за человека, у которого пятеро детей.

– Ого! Не многовато ли? – не удержалась Люба от глупого восклицания.

– Ничего, ничего, поначалу все удивляются, когда узнают. Но лично я не вижу в этом ничего особенного и тем более смешного, – весело пыхнула сигаретой Шурочка и сама же первая рассмеялась. – Главное, что я выхожу замуж за любимого человека, а все остальное – мелкие детали. Этого момента я ждала… ну, в общем, очень, очень много лет.

Люба покосилась на седой ежик на голове у своей спутницы и попыталась догадаться, какую цифру Шурочка не стала говорить вслух.

По всей видимости, очень, очень даже кругленькую.

– Скажите, ангел мой, только скорее, какие вы любите пирожные? – вдруг спросила Шурочка, останавливаясь возле дверей магазина.

– Заварные, но мне не на…

Но Люба не успела договорить, потому что Шурочка уже исчезла в дверях магазина и скоро выбежала с пакетом, в котором были и заварные пирожные, и кольца с творогом, и трубочки с кремом, и еще какие-то ватрушки.

– Не могу жить без сладкого, – пояснила она, запихивая пакет с пирожными в свою безразмерную наплечную сумку. – Ведь я, ангел мой, совершенно не умею ничего готовить. В основном я питаюсь печеньем, пряниками и конфетами. А по праздникам покупаю себе еще шоколад и пирожные. Да, и халву, конечно, арахисовую. В таких квадратных коробочках. Ангел, мой, как я могла забыть про халву?

Она так много и быстро говорила, как будто последние десять лет просидела где-то в одиночной камере и теперь никак не могла наговориться.

Люба про себя удивилась: казалось, жена Павлуши была счастлива тем, что ее просто кто-то слушает, а любой вопрос вообще встречала детской, счастливой улыбкой.

– Вообще-то по вашей комплекции не скажешь, что вы сладкоежка, – заметила Люба из вежливости.

А про себя подумала: «Неужели бедный Павлуша одними конфетами питался? Наверное, поэтому он так обрадовался, когда я сказала, что училась на повара… Вот он – мой главный козырь».

– …Еще я не сказала о мороженом, которое могу есть в немыслимых количествах, – улыбнулась Шурочка. – Но сейчас у меня болит горло и я стараюсь о нем не думать. Признаться, ангел мой, для меня тоже секрет, почему я не толстею, а все время только худею. Но что я могу поделать, если у меня голова только на одних конфетах работает? Нет, не смейтесь, на самом деле так. Бывает же машинное масло, да? А мне все время приходится поддерживать свои мозги в состоянии готовности номер один при помощи сладостей. А вдруг они мне наконец-то для чего-нибудь пригодятся?

Шурочка сама засмеялась над своей шуткой и стала еще больше похожа на неугомонную, шуструю девочку.

В этой почти пятидесятилетней дамочке не было никакой солидности: смешно, словно ученическим портфелем, она размахивала своей сумкой, веселилась, подпрыгивала на ходу.

Интересно, сколько лет они прожили вместе с Павлушей? Должно быть, немало. Может быть, он на самом деле ликует в душе, что избавится наконец-то от своей взбалмошной жены, просто, как воспитанный человек, пока виду не подает?

, Если судить по откровениям шоферов-дальнобойщиков и гаишников, лучшие мгновения в своей жизни мужчины испытывают, находясь вдали от своих старых, глупых жен. Вне зоны досягаемости. Чем дальше, тем лучше.

Хотя чем-то Шурочка и Павлуша были неуловимо похожи, как брат и сестра, даже внешне. Люба никак не могла догадаться: чем же именно? Непосредственностью, наивностью?

Денис бы сразу сказал, что эта тетенька – точно с приветом. Впрочем, он и насчет Павлуши не стал бы слишком церемониться. Всех людей, не имеющих прямого отношения к деньгам и власти, Денис считал неудачниками, и относился к ним без малейшего интереса. Но теперь Люба могла бы с ним особенно поспорить…

С реактивной скоростью они с Бабочкиной наперегонки пробежали пешеходную зону проспекта и оказались возле «Детского мира», где местные художники обычно выставляли на продажу свои картины. В основном это были морские виды с пальмами, пейзажи с лунными дорожками на воде, котята в лукошках и обнаженные томные красавицы.

Возле одного из лунных пейзажей, скрестив руки на груди, с видом непризнанного гения стоял Сергей Маркелов.

Он прямо-таки расплылся в довольной улыбке, когда увидел Любу.

– Класс! А я тебя даже сначала не узнал в черных очках, – сказал он, с удовольствием оглядывая ее с головы до ног. – Ты полностью изменила свой имидж, но смотришься не менее оригинально. Люблю людей, которые умеют перевоплощаться. Кстати, как ты относишься к идее о реинкарнации?

– Потом, я тороплюсь. У тебя есть взаймы деньги? Хотя бы тысячи три, – перебила его Люба.

В глазах Сергея промелькнул испуг, но он снова натянуто улыбнулся.

– Почему – именно три? А не пять, не десять, не…

– Как ты думаешь, сколько стоит старый диван?

– Очень старый? Ты что, собралась покупать диван? А кто на нем будет спать?

– Позже разберемся. Да ты не волнуйся, я ведь взаймы, скоро отдам, – сказала Люба, наблюдая, с каким напряженным лицом принялся ощупывать Сергей многочисленные карманы своей джинсовки.

Но ведь сам недавно говорил: проси, что хочешь, весь мир – у твоих ног.

Подержанный диван, если разобраться, для начала не так уж и много. И вполне оригинальная вещь для первого подарка.

– Но учти, мне хотелось бы поучаствовать в этой акции. Я имею в виду, когда ты будешь его опробовать, – крикнул Сергей вслед.

Все у него – какие-то акции, ничего не поймешь…

Люба бросилась со всех ног догонять Шурочку, и для этого ей пришлось одолеть на скорость примерно стометровую дистанцию.

Теперь, с деньгами в кошельке, было все-таки гораздо веселее идти на смотрины Павлушиных фамильных драгоценностей. Зато у Шурочки почему-то вдруг резко испортилось настроение.

– Отщепенцы, – сердито прошипела она, закуривая новую сигарету. А через несколько шагов добавила: – Дикари… варвары… вандалы…

– На кого это вы так? На художников? – удивилась Люба.

– Кто художники? Кого вы называете художниками? Этих? – Шурочка остановилась и даже притопнула от возмущения ногой. – Этих рвачей, стервятников от искусства? Неужели вам на самом деле нравится вся эта мыльная гадость, безвкусица, мертвечина? Признавайтесь, нравится, да?

Шурочка была вне себя от ярости, даже седой ежик на голове встал дыбом.

Люба и вообразить не могла, что жена Павлуши может быть такой грозной и сердитой.

– Да нет, вообще-то не очень нравится, – промямлила она. – В вашем музее картины куда лучше. Я там просто одного знакомого встретила.

– А, знакомого, тогда ладно, – сразу как-то присмирела Шурочка. – Я-то думала, вы остановились, чтобы полюбоваться, насладиться этой тошнотворной гадостью… Не могу спокойно проходить мимо, даже сердце потом болит. Всякий раз говорю себе, что впредь нужно это место стороной за километр обходить, чтобы зря не расстраиваться, но потом снова забываю. Маляры. Извращенцы.

Люба с новым интересом поглядела на Бабочкину: да уж, с такой экстравагантной особой точно не соскучишься. Что-то в ней все-таки было…

К жене Павлуши невозможно было относиться серьезно. Но еще труднее оказалось избавиться от симпатии и невольного сочувствия к этой женщине, которые Люба старательно от себя отгоняла.

Пусть скорее катится в Питер, к своему профессору. Москва – это все-таки слишком близко, всего одна ночь на поезде. Как бы Павлуша не повадился ездить туда каждую неделю.

Наконец Шурочка свернула в какой-то переулок, и они подошли к серому крупнопанельному зданию.

– Скажите, ангел мой, а вы умеете мыслить философски? – вдруг спросила Шурочка, вынимая из сумки ключ и нерешительно останавливаясь возле подъезда. – Я хочу сказать, смотреть в самую суть вещей?

– Не-а, – честно призналась Люба.

– Жаль. Вообще-то я так и знала, – вздохнула Шурочка. – Но почему-то мне кажется, что мы все равно поймем друг друга. В вас есть что-то такое, что с первого взгляда располагает к доверию. Пойдемте, ангел мой, на месте разберемся. Ведь мы уже пришли, смелее.

Глава пятая

Распродажа

Шурочка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру, которая была не очень-то похожа на человеческое жилье. Гораздо больше – на сарай или склад. По крайней мере коридор производил именно такое впечатление.

– На самом деле здесь очень, очень много хороших, полезных вещей, – заискивающим голосом объяснила Шурочка. – Но… как бы это выразиться… их нужно увидеть, разглядеть. Конечно, они вовсе не в идеальном порядке, но при желании все это можно привести в божеский вид… Что-то подкрасить, что-то подчистить… Но для начала – подключить немножко фантазии, а потом приложить чуточку физической силы.

Только теперь Люба поняла, почему Шурочка поинтересовалась ее умением смотреть на вещи философски.

По-другому на все это вовсе нельзя было смотреть.

Как сказал бы Денис: без слез не взглянешь.

– Я сразу увидела: вы такая молоденькая, крепкая, для вас любые домашние дела – раз плюнуть! Но только не уходите сразу, вам нужно хотя бы немного оглядеться вокруг, – еще сильнее засуетилась Шурочка, увидев замешательство своей спутницы. – Пойдемте на кухню, выпьем кофе с пирожными, покурим. Надеюсь, ангел мой, вы не слишком торопитесь? На вашем месте я бы всем говорила, что у вас в запасе еще целая вечность…

– Вы что-то много курите, – заметила Люба, проходя в тесную, заставленную шкафами кухню и послушно усаживаясь на шаткую табуретку. – Да не волнуйтесь вы так, я у вас все равно что-нибудь куплю.

Да, вы правы, я очень много курю, – согласилась жена Павлуши, принимаясь ловко, одной рукой, расставлять на столе чашки и раскладывай пирожные, а другой – виртуозно дирижировать в воздухе сигаретой. – Я курю почти беспрерывно Но ведь я и думаю много. А одно без другого у меня почему-то никак не получается, что тут поде лаешь? – Шурочка улыбнулась и покачала головой, словно сама себе удивляясь: – Но теперь уже поздно бросать. Хотя не представляю, как я устроюсь в Питере со своими привычками? Ведь Глеб не курит, он ведет совершенно здоровый образ жизни: моржеванием занимается, соблюдает вегетарианскую диету. Я восхищаюсь его самообладанием! Кстати, ангел мой, вы не теряйтесь, присматривайтесь. Все, что вы видите вокруг, продается. Может, вам нужны эти чашки, ложки, блюдца, сахарница, тарелки? Сейчас мы выпьем кофе, и можете смело складывать их в свою сумку.

– Как же так… А вдруг вам вечером еще захочется чаю выпить? – удивилась Люба.

– Кто знает, может быть, и не придется, – загадочно улыбнулась Шурочка. – Больше всего мне хотелось бы вечером быть далеко отсюда и смотреть в окно поезда. Мне и теперь кажется, что я уже сижу в вагоне и еду… еду… под стук колес. Слышите? Чух-чух-чух… чух-чух-чух…

«М-да… тяжелый случай, – вздохнула про себя Люба, с трудом удерживаясь от смеха. – Но ведь для меня чем хуже, тем лучше. Зато Павлуша быстрее поймет, какой я для него подарок. Особенно когда приготовлю ему свои фирменные котлеты по-киевски».

Пока готовился кофе, Шурочка то и дело открывала кухонные шкафчики, и из них вываливались кастрюли, сковородки, какие-то пучки с лекарственными травами, пустые банки из-под кофе. На столе в ряд для распродажи выстроились тостер, мясорубка, соковыжималка, стопка тарелок и много другой кухонной утвари.

– Извините, но разве это никому не понадобится? Ну, тому, кто здесь останется? – осторожно поинтересовалась Люба.

– Ангел мой, мой муж… я имею в виду мой бывший муж, сказал, что ему ничего не надо, и попросил максимально расчистить жизненное пространство…

– Но все-таки, к примеру, ложка ему может пригодиться, – пожала плечами Люба. – Супчик поесть.

– Какой еще супчик? Он не будет тратить время на то, чтобы себе приготовить суп, ведь вы его совсем не знаете. А мне он так сказал: хоть все продавай, – пояснила Шурочка. – Чем мы с вами сейчас и будем заниматься. Вот, посмотрите, ангел мой, отличная мясорубка, почти новая. Я ею даже почти что не пользовалась, ее нужно лишь совсем немножко оттереть от ржавчины. Кажется, последний раз я забыла ее помыть.

– Неужели котлетки делали? – не удержалась от ехидного вопроса Люба.

– Да нет, пирожные… Из печенья, их еще картошками называют. Но магазинные мне почему-то все равно больше нравятся, – вздохнула Шурочка.

Она окинула взглядом все свое кухонное хозяйство и сама же пришла в уныние, даже жевать перестала.

– В принципе я бы мечтала все это продать оптом, сразу. Ну, чтобы потом больше не возиться, – сказала Шурочка печальным голосом. – Пускай, кому нужно, сами разбираются, что к чему. Почему, ангел мой, я должна тратить на это свое драгоценное время?

– Скажите, а к вам уже приходили какие-нибудь другие покупатели? – поинтересовалась Люба.

– Пока нет… Дело в том, ангел мой, что я, кажется, забыла отдать купоны. Я имею в виду купоны в газету бесплатных объявлений, куда меня привела одна наша музейная сотрудница. Но может быть, я их все-таки отправила? Иначе как бы вы тогда меня нашли?

Люба промолчала, сделав вид, что не может оторваться от сладкого кольца с творожным кремом.

– …Все эти квитанции, переводы, купоны я практически сразу же теряю или где-нибудь забываю и потом уже никогда не могу найти, – вздохнула Шурочка. – Знаете, и все-таки это очень хорошая мясорубка, напрасно вы от нее отказываетесь.

– Почему отказываюсь? Я согласна, – с набитым ртом сказала Люба.

– В самом деле? На вашем месте, ангел мой, я бы тоже выбрала мясорубку.

– Я согласна купить это все сразу, оптом, только если вы больше не будете звать сюда покупателей. Теперь это все мое. Сколько же все это стоит?

– Ангел мой, я в вас не ошиблась! – воскликнула Шурочка. – Но я… понятия не имею, сколько это может стоить. Дело в том, что я переезжаю в дом, где все уже есть. Мой Глебушка, ко всему прочему, очень хозяйственный мужчина, он замечательно устроил быт. У него три дочери и, кажется, маленький мальчик. Примерно пятнадцати лет или чуть больше.

– Ну да, совсем малыш, – заметила Люба. – Но вы же сами говорили, что детей пятеро.

– Ах да, старшая дочь давно живет в Америке. Глеб мне присылал такие красивые фотографии океанского побережья. Хотите покажу?

– В следующий раз. Значит, вам попался богатый мужчина? – деловито поинтересовалась Люба, наблюдая, как ее собеседница лихо допивает уже третью чашку крепкого кофе – горького, как отрава.

– Что значит – попался? Глеб – мой друг детства! Мы ходили с ним вместе еще в детский сад, на горшках рядом сидели. Можно сказать, что мы с ним – согоршечники! И Глебушка уже в то время был ко мне неравнодушен…

Люба чуть не поперхнулась пирожным и уставилась на Шурочку.

– Вы хотите сказать, что у вас с тех самых пор – большая любовь?

– Не просто большая, а очень, очень большая. Мы с Глебом и в школе сидели за одной партой, а потом еще учились в одном институте в Ленинграде. Он ведь тоже искусствовед. Мы собирались пожениться, но… Я сама в свое время выкинула фортель: приехала сюда в музей на практику и неожиданно для всех вышла замуж за одного местного художника. Так получилось. Но теперь мы наконец-то можем все расставить по своим местам, исправить ошибки молодости…

Шурочка внезапно сорвалась с места и вернулась с толстой книгой в бордовом переплете, положила ее на стол перед Любой.

– Вот, это он, – объявила она торжественно. – Он весь тут.

– Кто? – удивилась Люба.

– Мой Глеб.

– А-а-а…

Люба не нашлась что сказать и молча взяла в руки книгу. Название у нее было такое, что без бутылки не выговоришь, самым понятным было слово «композиция». Почти на каждой странице были изображены какие-то заштрихованные квадраты, линии, диаграммы, а текст написан таким мелким убористым шрифтом, что его только под лупой читать. И ни одной фотографии автора!

Люба подумала: хоть бы на морду его моржовскую, закаленную посмотреть. Наверняка интересный мужчина.

Но на обложке значилась лишь фамилия – Г.М. Петриченко.

– Книга Глеба, – с гордостью пояснила Шурочка. – Жаль, что я не могу пока дать вам ее почитать, потому что как раз сама основательно прорабатываю и тороплюсь успеть до нашей встречи. Таких специалистов по теории композиции, как Глеб, во всем мире – раз-два и обчелся. Теперь вы меня лучше понимаете, ангел мой? Все эти долгие годы мы с Глебом переписывались, перезванивались и знаем друг о друге решительно все.

– Солидный человек, – кивнула Люба, осторожно откладывая в сторону увесистый книжный кирпич. – Пятеро детей – это не шутка. А жена у него где?

– В том-то и дело, что его Тамара неожиданно умерла. – Шурочка рассеянно пощелкала зажигалкой и снова закурила. – Хорошая как будто была женщина. И теперь Глеб находится в ужасном, отчаянном положении. Он так и сказал по телефону: «Шуренок, я в полном отчаянии!» А я ему ответила коротко, одним словом: «Выезжаю…» Ну зачем нам лишние слова? Глебушка и так знает, что теперь я буду для него и матерью, и сестрой, и женой. Там я сейчас нужнее, понимаете? Хотя я все же не представляла, что переезд связан с такими ужасными хлопотами: нужно что-то срочно продавать, увольняться…

– Но может, вам лучше туда для начала просто так съездить, на разведку? – не удержалась от вопроса Люба.

Она сама себя не узнавала. С какой радости ей-то удерживать здесь жену Павлуши? Ведь чем быстрее, тем… Но вопрос вырвался сам собой, и Бабочкиной почему-то он сильно не понравился.

– Все так говорят! Нет, это просто удивительно: все говорят одно и то же. Как это примитивно. Почему, почему люди привыкли мыслить штампами? – возмутилась Шурочка. – Вы все так говорите, потому что не можете себе представить по-настоящему высоких, не подвластных времени отношений. Несчастные люди, мне вас жаль. Вы уже допили свой кофе, ангел мой? Тогда пойдемте смотреть диван, пока вы меня окончательно не разочаровали.

Шурочка первой забежала в комнату и принялась показывать обстановку.

По отдельности это были старые, давно отслужившие свой век вещи. Но все вместе каким-то непостижимым образом они составляли дом, создавали домашний уют.

– Продается – все! – объявила она торжественно. – Хочу обратить внимание на кресло, очень удобное. Не смотрите, что у него нет одного подлокотника. Когда-то у нас была собака. Но так даже удобнее сидеть, можно под себя ноги поджать. Я всегда здесь телевизор смотрю, это мое любимое место.

И Шурочка показала, как ловко она умеет сворачиваться в кресле. Она на самом деле была не по возрасту гибкой и ловкой.

– А муж где обычно сидит? – с деланным равнодушием поинтересовалась Люба.

– Вот здесь, за спиной. И все время что-то рисует в своем блокнотике. Он не любит смотреть телевизор. Иногда я ему что-нибудь рассказываю, а он молча кивает. Кстати, и стол тоже очень хороший, с полировкой… Правда, он уже не раздвигается. Но зачем его лишний раз двигать? Когда-то у нас были шумные праздники. Представляете, ангел мой, в этих самых стенах мы устраивали что-то вроде художественного салона, и за этим столом собирались самые известные люди в городе, настоящие знаменитости: художники, писатели, артисты.

– А сейчас куда они подевались?

– Все в прошлом, ангел мой, все в прошлом, – вздохнула Шурочка. – И потом, мой муж… как бы вам сказать… он очень занятой человек, и ему жалко тратить время, как он сам говорит, на пустую болтовню. Так вы берете этот стол?

– Если артисты – то подумаю…

– Да, чуть не забыла: вы же спрашивали о диване. Вот же он! Сейчас я уберу с него зимние вещи и чемоданы, и можно будет убедиться, что он за эти годы отлично сохранился…

– Сколько же вашему дивану лет? – поинтересовалась Люба. – Наверное, ваш ровесник?

– Хотела бы я быть в его возрасте! – нисколько не обиделась Шурочка. – Ему же всего лет тридцать. На нем спит муж, когда не ночует в своей мастерской, а я – в другой комнате, поэтому им редко пользовались… Там, внизу, и ящик есть, где мы старую обувь храним. Хотите покажу?

– Ой, нет, лучше не надо! – испугалась Люба. – Я вам и так верю. Лучше не открывайте. И за сколько вы продаете диван?

– Мне кажется, он стоит не меньше тысячи рублей, – серьезно сообщила Шурочка, делая вид, будто что-то подсчитывает в уме. – Дело в том, что мне сейчас срочно, в первую очередь, нужно три тысячи рублей на билет. Но если бы вы в придачу взяли еще кресло и стол…

– Беру, – решительно махнула рукой Люба. – Я у вас здесь все покупаю. Все до единой вещи. Три тысячи отдаю сразу как задаток, а остальные деньги – позже, по частям. Договорились?

– Ой, договорились, – растерялась от неожиданности Шурочка, недоверчиво принимая протянутые деньги. – Значит, я уже сегодня смогу билет купить? Но ведь потом, может быть, очень скоро, я вернусь, и мы закончим свои дела. Только бы уехать…

– У меня есть одна маленькая проблема, – сказала Люба. – Дело в том, что я сейчас делаю дома ремонт и не могу сразу забрать весь ваш замечательный… антиквариат.

– Ну, уж скажете тоже… антиквариат, – с сомнением покачала головой Шурочка.

В настоящем антиквариате она, похоже, разбиралась. Все-таки искусствовед, не зря столько лет в музее работала.

– Для меня важнее всего, что все ваши вещи выдержали проверку временем, – бодро пояснила Люба. – Современную мебель делают такой ненадежной, непрочной, она под руками рассыпается. Конечно, на диване и кресле придется сменить обивку…

Люба посмотрела на потертый, скособоченный диван, и в голову ей пришла еще более гениальная идея.

– Да ведь я как раз у себя в квартире красить начала… Ужасно голова от краски болит. Вы не будете возражать, если я одну ночь, пока дома у меня проветривается, здесь переночую? На своем собственном диване?

– Ну да, вы же его купили, – пожала плечами Шурочка. – Я думаю, это ваше законное право. Но только я хотела сегодня уехать… Погодите, но как же тогда? Что же делать? Оставить вам запасной ключ?

– Конечно, я здесь ничего не украду! Не могу же я сама у себя украсть. Здесь же все теперь мое, – засмеялась Люба. – А деньги я вам постепенно, по частям отдавать буду.

Похоже, у Шурочки окончательно все перепуталось в голове.

– Ну да, правильно. Но только… Мне бы мужа все-таки предупредить, – вдруг вспомнила она. – Или – наоборот, не нужно? Он обещал зайти вечером. Да, но это вовсе не значит, что он меня здесь застанет. Хотя… Как мне все надоело!

Шурочка задумалась, вставила в рот очередную сигарету и машинально закурила.

– В принципе я уже двадцать лет назад сказала ему, что это когда-нибудь случится, и тогда он не сможет меня удержать. Но он даже не пытается, ему все равно… Он и не заметит, что меня уже нет! – воскликнула она, словно продолжая перед кем-то оправдываться.

– Скажите, а ваш муж – он кто, робот? – неожиданно спросила Люба.

– В каком смысле? – удивилась Шурочка. – Я же говорила – художник.

– Такое чувство, что он не умеет ни есть, ни пить, ни говорить, ни смотреть…

– Опять вы про свой супчик, – по-детски скривилась Шурочка. – В каком-то смысле вы недалеки от истины. Не робот, конечно… Но иногда мне кажется, что он существует по определенной программе, и я давно ему только мешаю. Конечно, я все понимаю: искусство требует жертв. Но ведь он и не отказывается от меня, помогает материально… Нет, не подумайте, я его нисколько не осуждаю. Он такой человек, в своем роде уникальный. Сейчас мало таких художников, я это как раз хорошо, лучше других принимаю…

– А вдруг ваш муж снова захочет жениться? – поинтересовалась Люба. – Тогда ему и стол, и диван могут пригодиться.

– Он? Жениться? Это исключено.

– Почему? Может, он себе студентку способную найдет?

– Глупости. У него принцип: никаких близких отношений с ученицами, насчет этого я спокойна. Он уже двадцать с лишним лет преподает, и за все это время не было ни одного случая. Потому что у него такой принцип. Вы, ангел мой, совсем не знаете этого человека. У него есть железные принципы. Работа и принципы.

– А если он в кого-нибудь влюбится?

– Почти невероятно. Может быть, я даже за него обрадовалась бы. Иногда Павлик бывает таким славным… Но я его сейчас почти не вижу. Наверное, ему пора подстричь бороду. Знаете, ангел мой, но вы все-таки какая-то странная покупательница. Я вас не понимаю: сами же хотели купить диван, а теперь уговариваете его не продавать, а оставить для какой-то студентки. Мой муж мечтает устроить здесь свою мастерскую, и, кроме творчества, его больше никто не интересует: ни я, ни любые другие женщины. Вы не помните, на железнодорожном вокзале билеты продаются круглосуточно?

И Шурочка быстро побежала к двери – обуваться.

Они с Павлушей действительно были похожи: оба – сумасшедшие, и еще неизвестно, кого из них можно было вылечить.

Вечером в мастерскую прибежал встревоженный Сережа Маркелов.

– Ты что, переезжаешь? – спросил он с порога.

– Вообще-то я думала остаться здесь до конца недели, – удивилась Люба. – Ты же сам разрешил. Что-то изменилось?

– А диван тебе тогда зачем?

– Вот ты о чем… Так, про запас.

– Врешь ты все! Так и скажи, что другую квартиру нашла.

– Может, и нашла.

Люба вспомнила, как Шурочка продавала ей кресло без подлокотника, и невольно улыбнулась.

– А диван зачем? Там что, мебели нет? – снова спросил Сережа.

На него было жалко смотреть.

– Хорошо, если ты так хочешь, я тебе скажу всю правду. Дело в том, что мне, кажется, очень нравится один человек. Но он женат…

Сергей растерянно кивнул. Должно быть, подумал, что Люба говорит о нем.

– Ну и что такого? Мало ли…

– …поэтому я купила у его жены диван, – продолжила Люба. – Чтобы они на нем вместе больше не спали, понимаешь? Чтобы мне больше его не ревновать… Сам подумай, а что мне еще оставалось делать?

Сергей открыл от удивления рот. Вид у него в этот момент был на редкость идиотский.

– А… а… но где же она теперь будет спать? Жена, я хочу сказать?

– Меня это ровным счетом не волнует.

– А… он? Ну, муж?

– Возможно, что со мной. Но это пока еще тоже остается под вопросом. Теперь все понял? – спросила Люба. И не выдержала – рассмеялась.

– А-а-а, все подкалываешь меня, – вздохнул Сергей. – Все понятно.

– Не подкалываю, а испытываю. Это – большая разница, – сказала Люба.

Правильно люди говорят: если хочешь, чтобы тебе никто не поверил – скажи правду, и успех будет обеспечен.

– Приглядываешься, да? – помолчав, спросил Сергей. – Ну-ну… Кстати, на проспекте ты меня сегодня случайно встретила, я давно уже сам картинами не торгую. Просто парень один заболел, нужно было срочно подменить. А на самом деле я в этой фирме арт-директор. Руководитель проекта. Кстати, завтра в одном месте будет классная акция, тусовка для избранных. Хочу тебя привлечь. Ты там у нас будешь ключевой фигурой.

– Но может, я не хочу?

– Согласишься.

– С чего ты взял?

– Сразу захочешь, когда узнаешь, какие там люди соберутся. Только иностранцы и художественная богема. Ну и еще кое-кто из местных деловых ребятишек, одни только самые крутые.

Люба подумала о том, что, если на вечере на самом деле соберется серьезная публика, можно будет еще раз попробовать навести справки о Денисе. Вдруг кто-нибудь что-то слышал? И конечно же, сразу торопливо кивнула.

Сергей внимательно посмотрел ей в лицо и усмехнулся.

– Я так и знал, что мы обо всем договоримся. Потому что мы с тобой – как инь и янь. Одно целое.

– Чего-чего?

– Ты ведь тоже – авантюристка.

– Может быть.

– И деньги любишь. В этом мы с тобой тоже полностью совпадаем.

– Верну я тебе скоро эти три тысячи, не бойся.

– На первый взгляд простая, как три копейки. А на самом деле – себе на уме, – продолжал Сергей, гипнотизируя Любу странным взглядом. – Я тебя сразу раскусил. Круто ты за меня взялась. Видела бы ты, как у тебя сразу глазки заблестели, когда я про деньги сказал. Но я и сам такой, если как следует разобраться.

– С какой стати ты вдруг взялся меня разбирать? Может, ты мне прямо здесь какую-нибудь акцию устроишь? – спросила Люба, опасливо покосившись на дырку в стене. – Разберись сначала лучше со своей женой.

– А я уже разобрался, – усмехнулся Сергей. – Сегодня утром я ей сказал, что ухожу от нее. Мы расстаемся. Сама догадываешься почему, из-за кого. Нет, погоди, но все-таки диван тебе зачем?

Он был так взволнован, что все время, как попугай, повторял одно и то же.

Интересно, что сейчас сказала бы, глядя на него, Полина?

Глава шестая

Сюрприз

В первый момент Люба почувствовала себя воровкой. Она открыла ключом входную дверь в квартиру Павлуши и нерешительно остановилась на пороге.

В каждом доме живут свои неведомые духи, обитают неповторимые звуки и запахи. Они охраняют хозяев и отпугивают всех, кто самовольно вторгается на чужую территорию. Это чувствует любой человек, когда заходит в чужую квартиру, а тем более – проникает в нее тайно, попадая в особое пространство, где властвуют свои законы и порядки.

Внутренний голос подсказывал Любе, что она делает что-то совсем не то. Чужая квартира выталкивала, не пускала, отпугивала…

Но это продолжалось не больше минуты.

Люба включила в коридоре свет и по-хозяйски огляделась. Шурочкиной куртки на вешалке уже не было, можно было не сомневаться, что сумасбродная жена Павлуши уже в пути.

В квартире до сих держался едва уловимый аромат кофе и застоявшийся запах сигаретного дыма.

Первым делом Люба открыла на кухне форточку и перемыла всю посуду.

Чашки, из которых они пили кофе, совершая знаменательную «куплю-продажу», до сих пор стояли грязными на столе, повсюду красовались закопченные кастрюли и прочая никому не нужная дребедень.

«И это все – теперь мое, – усмехнулась про себя Люба. – Вот счастье-то привалило!»

Что и говорить, с ремонтом она придумала вполне достоверно, у Шурочки никаких сомнений на этот счет не возникло, в том числе – насчет покраски. Как-то они красили с мамой в своей однокомнатной квартире полы, и тогда тоже на три дня уходили ночевать к маминой подружке. Почему бы и нет?

«Сегодня для Павлуши будет сюрприз, – решила Люба. – Я сделаю так, что это будет самый счастливый вечер в его жизни».

Люба постелила на кухонный стол нарядную одноразовую скатерть и принялась вдумчиво выгружать из сумки продукты, опасаясь, что могла все же забыть что-то купить. Почти час ей пришлось провести в супермаркете, чтобы при минимуме денежных знаков приобрести все необходимое для праздничного ужина и не забыть ни одной мелочи.

Картошка, конечно, – это главное. Павлуша сам говорил, что мечтает о жареной картошечке. И сегодня Люба покажет ему высший класс – как нужно правильно готовить, чтобы картошка не подгорала и не превращалась в малоаппетитную кашу. К основному блюду желательно добавить еще кое-что: соленые огурчики, жареные грибы, оливки, зелень.

Отдельно, на красивых тарелках, следует подать немного копченого мяса, колбасы и сыра – пусть немного, но самых лучших и дорогих сортов.

Денис всегда так говорил: лучше меньше, да лучше. А еще он любил, чтобы все блюда были непременно украшены свежей зеленью и со вкусом оформлены. Хорошо, что в свое время она в совершенстве научилась делать всякие розочки из моркови и свежих огурцов, и знала, как за пять минут изобрести экзотический соус.

Наконец Люба достала из сумки и поставила на стол бутылку сухого красного вина. Без хорошего вина весь ужин насмарку. Вино помогает создать романтическое настроение и одновременно бодрит, толкает на подвиги.

Только легкое вино! Пиво за ужином – это пошлость. Пусть пиво пьют семейные, уставшие от жизни толстяки с пивными животами или одуревшие от рекламы подростки.

Вечер должен получиться непринужденным, красивым и изящным.

Никакого пота, исколотых пальцев, рыбьей чешуи, бытовых подробностей, разговоров о ценах. Мужчины не любят читать кулинарные книги и слушать магазинные истории.

Дети в душе, они все одинаково хотят праздника и верят в сказку о скатерти-самобранке.

Если разобраться, Денис многому за полгода ее научил. Разве Люба не устраивала ему каждый вечер маленький праздник? Ведь он сам называл свою кухню – самым лучшим рестораном в городе, сразу и китайским, и французским, и итальянским… А ей хотелось без устали восхищать его своей хозяйственностью, вниманием, фантазией. Ведь все это было!

Чтобы очнуться от воспоминаний, Люба даже помотала головой и украдкой вздохнула. Нужно было как можно скорее избавляться от привычки мысленно разговаривать с Денисом и что-то ему все время доказывать.

Его больше нет и никогда не будет.

Зато скоро должен прийти Павлуша.

Хуже всего, что Люба не знала точного времени, когда художник должен был вернуться домой, и ей приходилось торопиться.

Впрочем, гостиничная выучка ее и сейчас не подвела, и Люба действовала на первой «кухонной скорости».

Одной рукой она мешала шипящую на сковороде картошку, а другой – мыла, резала, крошила, расставляла, искала штопор…

Сколько раз так было: только она закрывала свою «харчевню» и отправлялась спать, как сразу же раздавался стук в дверь, и в кафе вваливалась целая толпа гаишников, которых нужно было кормить, поить, обслуживать.

Наконец в общих чертах все было готово. Как настоящий художник, Люба в последний раз оглядела стол, даже с разных позиций – от двери, от плиты и даже от окна, любуясь своим произведением домашнего искусства.

Кухонный стол теперь был похож на маленький оазис, который выглядел почти вызывающе среди окружающей разрухи.

«Пусть знает, как я умею платить добром за добро», – улыбнулась про себя Люба, поспешно снимая замызганный Шурочкин фартук.

Пора было и себя как следует привести в порядок. Наскоро ополоснувшись под душем, Люба нарядилась в вечернее платье на тонких бретельках, которое вчера произвело среди художников фурор, и принялась за макияж.

Павлуше придется привыкать к тому, как должны выглядеть настоящие, стопроцентные женщины, а не всякие там Шурочки. Но главное для первого раза – не перегнуть палку. Все-таки художники – люди пугливые, не такие, как все, и требуют бережного с собой обращения.

Люба посмотрела на себя в зеркало и решила, что еще никогда в жизни она не выглядела лучше. Глаза блестели и казались огромными, волосы мягкими волнами спускались по обнаженным плечам, кожа была – словно перламутровая… Или освещение в квартире было такое необычное?

«Наверное, я на самом деле влюбилась, – в который раз призналась сама себе Люба. – Говорят же, что у влюбленных даже ресницы загибаются по-другому и выражение лица сразу меняется. К тому же он такой знаменитый».

Теперь, когда она была готова к приему, Люба еще раз с любопытством осмотрелась по сторонам и заглянула в другую комнату.

В маленькой спальне, где из мебели помещались только широкая кровать и журнальный столик, в страшном беспорядке валялись газеты, журналы, книги, коробки из-под конфет, шоколадные обертки, пластиковые ведерки из-под мороженого. На подоконнике стояла маленькая иконка.

Судя по конфетным оберткам, это было безраздельное владение Шурочки, куда давно не ступала нога человека.

Люба включила свет и вздрогнула от неожиданности: все стены спальни были увешаны портретами молодой Шурочки.

Портреты были разных размеров, в красивых рамочках и вовсе без рамок, но Шурочка на них была еще совсем молодой: с волосами до плеч и загадочной, немного насмешливой улыбкой.

Казалось, она внимательно наблюдала за Любой и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Как будто хотела сказать: видишь, когда-то и я была моделью, мечтала о вечной любви, и думала, что всегда останусь молодой! Полюбуйся, у меня все это было…

За прошедшие годы лишь ее улыбка совсем не изменилась. И как только Павлуша сумел так точно ее изобразить? А прикидывался, что ничего не умеет…

Лучше бы Люба сюда не заходила, потому что при виде этой картинной галереи у нее почему-то резко испортилось настроение.

Она потянулась, чтобы взять с журнального столика развернутую плитку шоколада, но тут же замерла на месте: в дверь кто-то позвонил.

«Если это Павлуша, он откроет дверь своим ключом, соседей пускать не буду», – решила Люба.

Звонок был настойчивым, долгим, а потом стало слышно, как в замочной скважине зашевелился ключ.

Люба упала на кровать и закрыла лицо первой попавшейся книгой, которая ей подвернулась под руку.

– Сашка, ты дома? – послышался в коридоре голос Павлуши, и Люба еще сильнее вжалась в кровать.

Только теперь она поняла, что, продумав во всех подробностях сервировку стола и макияж, она забыла о самом главном: придумать, какие скажет первые слова. Ведь нужно как-то обыграть момент встречи, устроить что-нибудь забавное, веселое. Ведь сюрприз же!

На худой случай, с невозмутимым видом открыть дверь и спросить: «Вы к кому, молодой человек? Вы ошиблись квартирой. Теперь здесь я живу, здесь все мое». Или еще что-нибудь в этом же роде. А потом засмеяться и впустить Павлушу в его собственный дом.

Не слишком оригинально, конечно, но хоть что-то.

Но теперь все равно время уже было упущено.

– Сашка, ты здесь? – переспросил Павлуша, заглядывая в комнату. – Спишь, что ли?

Люба не нашла ничего лучшего, чем убрать книгу с лица и сказать:

– Здрасьте…

– Здрасьте… – отозвался Павлуша и, помолчав, спросил: – А ты, красавица, что тут делаешь?

– Читаю, – сказала Люба, показывая на раскрытую книгу.

– А-а-а… А Сашка где? Я имею в виду мою жену?

– Уехала в Питер.

– Значит, все-таки уехала… Понятно. Я так и знал.

И на лице его отразились только недоумение и усталость.

Люба поневоле отвела в сторону взгляд. Ей все-таки было бы приятнее, если бы Павлуша по этому поводу выразил хоть какие-то эмоции.

– Я так и знал… – повторил Павлуша. – Что поделаешь? Трудно остановить поезд, который мчится на полной скорости. Остается только ждать, когда он пойдет по обратному расписанию. Все равно другого пути у меня нет.

Не снимая плаща, он присел на край кровати, и лицо его теперь и вовсе напоминало застывшую маску. Глаза были холодными, чужими.

Никогда прежде она не видела Павлушу таким отстраненным и даже не предполагала, что он может так смотреть – как будто все время мимо, сквозь нее…

– А я гляжу, в комнате свет горит, – вздохнул он, качая головой, словно все еще пытаясь отогнать от себя последние сомнения. – Погоди, но как ты-то здесь оказалась?

Люба отложила в сторону книгу и начала подробно рассказывать о том, как случайно встретила в музее Шурочку и как та продала ей диван.

Она не стала сейчас говорить о ремонте и о покрашенных полах: Павлуша лучше других знал, что в действительности у нее не было своего угла.

Но почему бы ей на самом деле не купить впрок что-нибудь полезное для жизни, например диван? С чего-то ведь надо когда-нибудь начинать?

– А я почему-то до последней минуты надеялся, что она не найдет денег на билет, – помолчав, сказал Павлуша. – Нарочно предупредил всех наших знакомых, чтобы ни под каким видом ей не давали. Получается, это ты ее финансировала? Теперь придется высылать ей деньги на обратный билет. Вот еще новая морока.

В устах Павлуши это прозвучало как тихий укор. Мол, вот спасибо, отблагодарила ты меня, выручила. Люба даже задохнулась от обиды.

– Да если бы не я, она бы все ваше имущество продала за бесценок и ни одной ложки не оставила. Можно сказать, я весь ваш дом спасла от разорения. Если бы не я…

Павлуша внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Вообще-то ты права: деньги здесь ни при чем. Она бы все равно уехала. Ничего, ладно. Ей давно требовалась эмоциональная разрядка. Навестит своего Глеба Максимовича и вернется.

– Вы ничего не поняли: она же насовсем уехала!

– Это она так сказала? – усмехнулся Павлуша. – Вернется. Кому она нужна, кроме меня?

– А вам – что, нужна? Такая?

– Куда деваться? Она мне жена…

– Но ведь вы ее не любите!

– А какая разница? – спокойно пожал плечами Павлуша. – Для меня это давно не имеет никакого значения. Да и для нее, я думаю, тоже.

– Но как же так? – Люба даже привстала на кровати от волнения, щеки ее покрылись красными пятнами. – Зачем так говорить? А что же тогда имеет значение? Работа, да?

Она вдруг вспомнила ночной звонок Антона: он тоже ничего не путает, что у него на первом месте, а что – на втором.

– Имеет значение – работать, – словно прочитал ее мысли Павлуша. – Творить, сколько будет дано. Пространство культуры – колоссально. А остальное мне давно не интересно. Впрочем, не думаю, что ты меня сейчас поймешь. Объяснять человеку, что есть веши, ради которых можно пожертвовать своей индивидуальностью, – глупое занятие.

– Значит, любовь для вас – тоже глупое занятие?

– В общем-то да. И так мало времени остается, куда уж… Очень устал. Хочу отдохнуть. Отдохну недельку, пока она в отъезде. Ведь потом снова все будет, как всегда.

Павлуша сказал об этом просто, как о чем-то само собой разумеющемся, так что все стратегические планы Любы разом лопнули, как мыльные пузыри.

Она даже как будто услышала еле слышный звук в воздухе: чпок, чпок… Или чужая квартира над ней смеялась и устраивала злые шутки?

– Я испытываю счастье, восторг за работой. Разве это так мало? – устало пояснил Павлуша. – Ни на что другое меня уже просто не хватает.

– Первый раз в жизни вижу таких людей… странных, – упрямо пробормотала Люба. – Что вы сами, что жена ваша.

– Какие твои годы, – сказал Павлуша и вдруг широко зевнул. – Погода, что ли, снова меняется? Спать хочется. А она ребенок в душе, вот и все. Вечный ребенок. Дурных фантазий слишком много. Но для женщин это простительно. Разве можно вас за это осуждать?

Неожиданно Павлуша с прищуром оглядел Любу с ног до головы.

– Необычное цветовое сочетание, – пробормотал он. – Что-то подарочное.

Люба затаила дыхание: хоть что-то до него стало доходить.

– Бывает такая блестящая целлофановая бумага, в которую цветы заворачивают. Вроде бы мусор, а смотрится необычно. Это можно будет использовать в какой-нибудь композиции.

Мусор? От обиды у Любы все слова застряли в горле. Он ведь даже приблизительно не догадывался, сколько стоит «целлофановая бумага», которую подарил ей Денис.

– А книжку какую читаешь? Русские народные сказки? – как ни в чем не бывало поинтересовался Павлуша, взял в руки книгу и начал неторопливо листать. – Люблю сказки, вот только оформление они халтурное делают. Нет, не постарались.

Он определенно все это время думал о чем-то другом. Но явно не о своей беглой жене и даже не о Любе. Книжные иллюстрации его интересовали гораздо больше.

– Ой, посмотри: волк в «Красной Шапочке» так же, как ты, лежит на кровати и притворяется, что он – бабушка! – вдруг весело, с детской непосредственностью, воскликнул Павлуша, показывая в книгу пальцем. – А у самого зубы торчат. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие больше глазки?

– Перестаньте надо мной издеваться! – возмутилась Люба.

– Да я и не издеваюсь вовсе. Нет, про тебя другая сказка есть, – улыбнулся Павлуша, переворачивая страницу. – Где она здесь? Там, где заяц пустил лису сначала на порог, а потом она уже его избушку заняла, а самого на улицу взашей выгнала.

Люба вспыхнула. Это был уже не намек, а вызов к бою. Но она была не из тех, кто терпеливо сносит обиды.

– Непонятный вы все-таки человек, – сказала Люба, стараясь держаться как можно спокойнее. – Вас жена бросила, к другому ушла, а вы тут веселитесь, сказки рассказываете. Где же ваша гордость, а? Сейчас все мужчины – тряпки, хоть ноги вытирай. Смотреть на вас противно.

Впрочем, проговорив эту тираду, Люба и сама пришла в ужас. Вот тебе и объяснение в любви, вот тебе и лирическая встреча! Если бы полчаса назад, когда она кружилась на кухне, кто-нибудь сказал, что она будет изо всех «сил стараться уколоть Павлущу побольнее… С какой стати?

Разве ее кто-то просил влезать в чужую личную жизнь, в семейные отношения? Да они и знакомы-то с ним всего два дня или чуть больше. Если бы не он, где бы она сейчас толкала свои пламенные речи? Наверное, в Петровске, перед мамочкой и ее полковником!

– А ты и не смотри, – тяжело вздохнул Павлуша.

Втянув голову в плечи, Люба ждала, что сейчас он ей еще что-то скажет, выложит начистоту все, что о ней думает, и в общем-то вполне по заслугам.

Но Павлуша вдруг снова широко зевнул и сказал:

– Кошмар, как спать хочется, совсем ноги не держат. А ну-ка, подвинься, я прилягу. Чего разлеглась? В конце концов, у тебя теперь свой диван есть.

Не раздеваясь, он прямо в плаще лег на кровать и закрыл глаза.

Теперь они лежали рядом и были похожи на двух путников, которые проделали длинный путь и под конец совсем выбились из сил. При этом ни у кого не было никаких желаний и чувств, даже у Любы.

Такой «эротической сцены» она точно не видела ни в одном фильме: она лежала почти голая, он – спал рядом в плаще.

Трудно сказать, сколько времени они лежали рядом молча. Люба боялась лишний раз пошевелиться, чтобы ненароком не разбудить старого художника.

А про себя думала: наверное, именно так убого выглядит сбывшаяся мечта. То ли дело, когда она живет в фантазиях, в голове…

– Что ты можешь понимать? – наконец сказал Павлуша негромко, не открывая глаз. – Мы уже двадцать пять лет вместе. Думаешь, это шутка: двадцать пять лет совместной жизни? Глупая, глупая Сашка. Трясется сейчас где-то в поезде, наверняка не спит. С ее-то здоровьем. Ей в больницу нужно срочно на операцию ложиться, а она в свадебное путешествие отправилась.

«Ненормальная она у вас, вот и все. Ей не в Питер ехать надо было, а в психушке месяц-другой погостить. Всем бы вам найти себе местечко», – хотела сказать Люба, но сдержалась.

Он вдруг повернул голову, внимательно посмотрел на Любу и сказал негромко:

– В принципе как хочешь. Все может быть. Ты такая красивая. В тебе столько жизни, энергии, силы… Глядя на тебя, я сразу вспоминаю себя в молодости. Но только имей в виду, что я никогда, никогда не брошу свою жену.

Она прекрасно поняла, что художник имел в виду, и почему-то смертельно испугалась.

– Нет, нет, нет, – несколько раз повторила Люба.

То, что сейчас происходило, напоминало договор, сделку. Примерно то же самое, что ей предлагал Антон. Только это был особый вид сделки с творческим человеком: она должна служить чем-то вроде аккумуляторной батарейки и при этом не мешать заниматься более важными вещами, а он…

– Ни за что! – повторила Люба для убедительности.

Казалось, Павлуша нисколько не удивился и лишь кротко вздохнул.

Люба почувствовала, что ее начинают тихо бесить его смиренные вздохи, в которых она теперь видела совсем другое – безразличие к ней самой, к жизни, ко всему, что не имело отношения к живописи.

– Притихла, молчишь? Думаешь, я ничего не вижу, не понимаю? – вдруг спокойно сказал Павлуша. – Я же здесь совсем ни при чем! Ты хочешь любыми способами отомстить человеку, который тебя бросил, никак не можешь успокоиться, страдаешь… Я вот только забыл: как его звали?

Теперь Люба видела совсем близко голубые глаза Павлуши, в которых не было ни насмешки, ни осуждения, а таилась какая-то спокойная сила. Но эта сила не была притягательной, потому что не имела к ней никакого отношения.

Люба подумала: конечно, он по-своему хороший человек. Художник не только с ней поступил по-доброму, наверняка он хорошо относится и к другим людям. Но ровно настолько, чтобы они ему не мешали. Никто не должен стоять у него на пути, сбивать с намеченного курса.

– Денис, – прошептала она, и на глаза у нее невольно навернулись слезы.

Денис… Зачем он так спросил – «звали»? Его и сейчас так зовут.

– Ах да… Повезло Денису, – отозвался Павлуша. – Хорошо, когда тебя так любят. Тебе нужно простить своего Дениса, вот и все. Иначе от обиды ты можешь наделать слишком много ошибок.

Он снова прикрыл глаза и, казалось, разговаривал сам с собой. Педагог… Ему нравилось учить других даже в самой непредсказуемой ситуации.

Люба посмотрела на развернутую плитку шоколада и вдруг спросила:

– Интересно, а вы давно своей жене покупали шоколадки?

– Что? Какие шоколадки? Ты о чем? – встрепенулся Павлуша, и смешно заморгал глазами.

– Обыкновенные: молочные, с орехами, можно с начинкой…

– Она сама себе все, что надо, покупает. Я ей даю деньги, а она покупает. Неужели ты думаешь, что у меня есть время ходить по магазинам?

– Вот! А ведь всегда хочется, чтобы подарили. У подаренных шоколадок даже вкус совсем другой, я много раз проверяла, что они слаще кажутся. И дело не только в этих дурацких шоколадках. Довели бедную женщину, что она уже сама с собой разговаривает, а теперь всем рассказываете, как вы без нее жить не можете. Вот уж ни за что не поверю. Врете вы все!

– Детский сад какой-то… – сердито пробормотал Павлуша.

– Она у вас еще терпеливая, я бы на ее месте давно на край света убежала. А когда вы с ней разговаривали по-человечески, хотя бы так, как со мной сейчас? Двадцать пять лет назад? Или вы думаете, живой человек хуже ваших картинок? А она у вас, между прочим, умная и добрая. И почти что красивая. Только одинокая очень, вот и мечется. – Люба помолчала, а потом добавила сердито: – Вообще-то я на самом деле сначала хотела вас соблазнить, но теперь передумала. Много чести. Нет, такая жизнь точно не по мне, я и полчаса не выдержу. Все, что угодно…

Но она остановилась на полуслове, потому что услышала странные звуки: Павлуша тихо смеялся, стараясь делать это как можно деликатнее. Видно было, что сдерживается из последних сил.

– Ты права… Я сам во всем виноват. Но я только одного никак не могу понять: как тебе пришло в голову купить поломанный диван? Это же… отец всех диванов, я как раз собирался вынести его на помойку. Погоди, а где ты деньги взяла? У тебя же совсем не было?

– Сергей Маркелов одолжил.

Он лежал рядом и теперь буквально сотрясался, клокотал от беззвучного смеха.

– Да, такой покупки у меня еще не было: купить у самого себя поломанный диван. Тебе бы каким-нибудь риелтором работать или агентом по продажам, у тебя явно пропадают способности… И после этого женщины упрекают мужчин в том, что им приходится все время работать! Одной нужно искать деньги на обратный билет, другой – вообще не поймешь на какую чушь, такое даже и в голову никогда не придет, – сказал Павлуша, понимаясь с кровати и потягиваясь. – Ладно, мне в мастерскую пора. А ты сегодня не ходи никуда на ночь глядя, не ищи себе лишних приключений. Можешь здесь переночевать. А там видно будет.

«Куда? А праздничный ужин?» – хотела спросить Люба, но промолчала.

Ее праздники ушли в прошлое. И все они были – рядом с Денисом, никто другой ей даже на время был не нужен.

– Меня в мастерской человек, наверное, уже ждет, – пояснил Павлуша, поправляя на себе нелепый плащ.

– Полина?

Люба и сама проклинала себя за свое любопытство, но вопрос вырвался сам собой.

– Кто? – удивленно понял брови Павлуша и снова улыбнулся. – Вот ты о чем. Да нет, друг из Москвы приехал, мы когда-то учились с ним вместе. Спать ложись. И почитай сказки на ночь, это успокаивает.

Глава седьмая

Новость номер один

Утром Люба проснулась от телефонного звонка. Она даже и не знала, что в квартире был телефон.

После разговора с Павлушей она заснула безмятежно, как в детстве – без мрачных мыслей и сновидений.

– Алло, Бабочкин, это я, – услышала Люба в трубке женский голос. – Ты меня слышишь, Павлик? Алло. У него – моржиха…

– Угу… – хмыкнула в трубку Люба.

Она пока ровным счетом ничего не понимала и не сразу узнала со сна дрожащий голос Шурочки. Но это была она, собственной персоной.

– У него молодая моржиха, слышишь? Я примчалась в Ленинград, на последние деньги взяла такси, нашла дом Глеба, но он был не один. Оказывается, он завел себе молодую моржиху. Слышишь, Бабочкин, алло? Они познакомились, когда вместе купались в проруби, и теперь собираются пожениться. Ну что ты молчишь, Бабочкин? Ты же сам просил, чтобы я тебе сразу позвонила, как только приеду. Иначе я бы ни за что звонить не стала, но ты же сам просил, да?..

– Да… – сказала Люба осторожным баском.

Но и этого оказалось достаточно. По всей видимости, Шурочка привыкла говорить монологами и не слишком нуждалась в собеседнике.

– Ты не сомневайся, Глебушка меня прекрасно встретил, мы всю ночь проговорили на кухне. А потом вдруг спросил, останусь ли я на его свадьбу, так как я для него самый близкий человек. Ты меня слышишь, Бабочкин?

Люба изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться, и снова издала какой-то неопределенный звук.

Но, вспомнив вчерашний разговор, она вдруг прониклась острым чувством жалости к жене Павлуши. Должно быть, еще его называют женской солидарностью.

По крайней мере Шурочку она гораздо больше понимала.

– …а дети? Это же не дети, а настоящие слоны. Я никогда не видела, чтобы у людей был такой аппетит. А моржиха по утрам грызет только сырую морковь. Ты бы только видел, какие у нее зубы! Глеб и моржиха сейчас делают утреннюю пробежку, а я тут сижу на балконе и решила позвонить. К тому же я простудилась и теперь еще сильнее кашляю. Мне пришлось всю ночь курить на балконе, а ты сам знаешь, каково это с моими больными легкими. Может быть, все-таки обойдусь без операции? Я в такой растерянности, не представляю, что мне теперь делать…

– Немедленно возвращайтесь домой! – не выдержала и громко гаркнула в трубку Люба.

– Ой, кто это? – пискнула Шурочка, и на другом конце повисло испуганное молчание. – Куда я попала?

– Забыли, что ли? Это Люба, которая у вас диван купила и всякие там другие ложки-поварешки.

– Ой, да, еще и это… Что же теперь делать? А где же Бабочкин?

– Сидит в своей мастерской и вас ждет, где же еще? Сегодня же садитесь на поезд и возвращайтесь.

В трубке вдруг послышались подозрительные всхлипы.

Люба подумала: «Ну вот, теперь она будет плакать по межгороду, чтобы моржихе после свадьбы счет пришел на кругленькую сумму. Да мне-то что с того1? Хотя на ее месте я, наверное, тоже рыдала бы с утра до вечера».

Посмотрев на будильник, она только теперь начала лучше соображать.

– Погодите, но почему вы уже в Питере? Как вы смогли так быстро там очутиться, ведь еще должны быть в пути?

– На самолете. Я сразу в аэропорт поехала, там всегда есть билеты… Но теперь у меня кончились все деньги.

– Ах, на самолете? Вот и хорошо: пусть ваш толстый учебник со своей моржихой снова посадят вас на самолет или хотя бы на поезд. Ничего, не обеднеют, вы тоже вон сколько денег из-за него зря потратили.

– Ангел мой, разве дело в деньгах? Как-то неловко.:. – помолчав, тихо сказала Шурочка. – Как я теперь вернусь? Нет, это трудно… Между прочим, у меня в Ленинграде осталось несколько старинных подружек, еще по институту…

– Какие подружки? Тут муж родной ждет, весь испереживался. Он вас тут с цветами и шампанским встретит…

Она вспомнила, что бутылка вина так и осталась нетронутой стоять на столе после так и не состоявщегося праздничного ужина. Но если Шурочка поторопится и примчится назад на самолете, в холодильнике ее запросто дождутся вчерашние закуски. Вполне сойдет для тихого семейного ужина.

Хорошо, что ее кулинарные способности хоть для кого-то смогут пригодиться.

Жаль, что пирожных и конфет нет, придется Шурочке один день без них как-нибудь обойтись.

– …точнее, с красным вином и фруктами, – поправила себя на ходу Люба. – Только торопитесь, а то будет поздно. Тогда я ни за что не ручаюсь.

Последнюю фразу она сказала непонятно зачем. Почему будет поздно? Для кого поздно? На самом деле Люба имела в виду, что салаты могут испортиться, но получилось впечатляюще, с тайным подтекстом. По крайней мере это могло придать Шурочке необходимое ускорение.

Люба захлопнула дверь в квартиру Павлуши, точно зная, что она сюда больше никогда в жизни не вернется. Почему так? Что особенного случилось? Нет, словами далеко не все можно объяснить… А при помощи красок – тем более, хотя если как следует постараться…

Она Шла по утренней улице с таким чувством, как будто у нее сегодня день рождения и она непременно получит какой-нибудь подарок.

Даже лица прохожих были какими-то другими, более приветливыми.

Может быть, теперь у нее в жизни тоже все наладится?

Первым делом Люба решила разыскать Павлушу, чтобы сообщить последние известия из Питера, но его мастерская оказалась закрытой. В мастерской Сергея Маркелова повсюду стояли его «спецполотна» для иностранцев – одно чуднее другого. На самом большом из них были изображены какие-то стрелки и множество крошечных человечков, которые наподобие тараканов ровной цепочкой шли в сторону черной кляксы, по всей видимости, олицетворявшей ужасы российской действительности.

Наверное, неведомый добрый немец выбрал для своей коллекции и другие шедевры Маркелова, и тот вверх дном перевернул мастерскую, извлекая их из чулана на белый свет.

В такое утро Любе не хотелось сидеть в этом бардаке, и она не смогла придумать ничего лучшего, чем все-таки попробовать отыскать Павлушу в художественном училище. Хоть какое-то дело! Признаться, ей уже порядком надоело просто так болтаться по городу и пора было на что-то решиться.

Она надеялась встретить Бабочкина по дороге, чтобы не заходить в здание, где можно было лицом к лицу столкнуться со старикашкой, который рассказывал про крестьянские пропорции, но ничего подобного не случилось.

Возле училища тоже было непривычно безлюдно, должно быть, шли занятия.

Кроме одинокой девушки на скамейке под деревом, во дворе никого не было видно. С немалым удивлением Люба узнала в ней Полину.

Полина подняла голову и в упор посмотрела на нее странным, каким-то диким взглядом. Лицо ее было бледнее обычного, с темными кругами под глазами.

«После бессонной ночи, наверное, весна все-таки, – мелькнула в голове у Любы игривая мысль. – Интересно знать, с кем она этой ночью развлекалась?» – Привет, ты, случайно, не знаешь, где нашего Бабочкина найти можно? – весело спросила Люба, подходя к девушке.

Но от взгляда Полины ей поневоле сделалось не по себе. Лучше бы она снова спрятала колючие глаза под своей челкой и не глядела с таким осуждением и тайным вызовом.

Неужели ей уже кто-то доложил, что Люба ночевала дома у Павлуши?

– Никак не могу разыскать своего родственника, чтобы сообщить ему маленькую семейную новость, – торопливо пояснила Люба, ненавязчиво напоминая о своих родственных связях с художником. – Наверное, он на занятиях?

– К нему друг из Москвы приехал, будет выставку здесь устраивать, они куда-то пошли вместе, – ответила Полина, медленно, с трудом выговаривая каждое слово. – Павел Владимирович ведь добрый, он всем помогает.

«Уж не с похмелья ли ты, юное дарование? – подумала Люба. – Или обкурилась? Говорят, среди артистов и художников это случается…»

– А ты почему не учишься? Прогуливаешь? – добродушно улыбнулась Люба, не в силах скрывать свое замечательное настроение. – Порхаешь?

Она как будто освободилась от тяжелого, невидимого груза и была готова летать о радости, поэтому так и спросила.

– Порхаю, – усмехнулась Полина.

– Хочешь, вместе по городу поболтаемся? – предложила Люба.

Но так как Полина в ответ даже не шевельнулась и продолжала в упор смотреть, Люба повернулась и что-то напевая себе под нос, пошла к остановке.

– Стой! – вдруг услышала она негромкий, какой-то отчаянный голос Полины. – Подожди, уходи. Стой. Ты не могла бы поймать машину? Не хочется вызывать «скорую». Посади меня в такси, пожалуйста.

– А что случилось? – оглянулась Люба.

– Обычное дело. Позвоночник, – уже не таясь, скривилась от боли Полина. – Только скорее, чтобы никто не увидел. А то отцу позвонят. Ты можешь быстрее? За углом можно поймать машину.

Только теперь Люба заметила на лбу у Полины длинный белый шрам, когда вела ее, почти тащила на себе к такси. Ей ведь прежде не приходилось видеть ее лицо так близко…

– Ты не очень торопишься? Может быть, довезешь меня до дома? – прошептала Полина умоляющим голосом. – Там тоже ступеньки, лифт. Трудно. Одни препятствия.

– Я свободна, как птица в полете, – ответила Люба и сразу же устыдилась своих слов. На фоне чужой боли они были как-то неуместны.

В такси Полина молча протянула кошелек, чтобы Люба сама расплатилась с водителем.

«Надо же, как много у нее денег, – поневоле удивилась Люба, разглядывая внушительную пачку сотенных купюр. – А на вид ни за что не скажешь, что богатая».

Машина остановилось возле элитного дома из красного кирпича, похожего на многоэтажный теремок. На лестнице в подъезде лежала ковровая дорожка, повсюду стояли декоративные горшки с комнатными цветами, даже в воздухе витал аромат тропических фруктов, должно быть, от какого-то дезодоранта.

– Для крутых домик, – не удержалась Люба, с интересом оглядываясь по сторонам. – Ты здесь с родителями живешь?

– С отцом, – ответила Полина. – С отцом, его женой и двумя его детьми.

Выражение лица при этом у нее было такое сердитое, что Люба не стала переспрашивать, хотя на самом деле почти ничего не поняла.

– А кто у тебя отец? – спросила Люба все-таки осторожно, когда за ними бесшумно задвинулись дверцы лифта и Полина в изнеможении прислонилась к стене. – Чем занимается, на чем деньги кует?

– Врач-гинеколог, один из самых известных в городе, – негромко отозвалась Полина. – Может, слышала? Михаил Семенович Медковский, его все тетки еще Медком зовут. Он с ними со всеми такой сладкий, медовенький… У нас в семье все врачи, кроме меня.

– А мать кого лечит?

– Ангелов, – помолчав, сказала Полина. – Как ты думаешь, дети – это ангелы? Лично я никогда так не считала.

– Не знала, что у нас так врачи живут, – никак не могла успокоиться Люба. – Я по радио слышала, медики и учителя, наоборот, меньше всех получают.

– Смотря где и смотря какие. У отца уже много лет частная практика, у него теперь и кабинет здесь, под боком. Он у меня на работу ходит в соседнюю комнату. Почему-то у богатых людей всегда большие проблемы с потомством, на это они не скупятся.

Наконец лифт мягко остановился перед дверью. Люба подумала, что сейчас увидит какую-то необыкновенную роскошь, но Полина привела ее в обыкновенную комнату, разве что с непривычно большими пластиковыми окнами, загроможденную холстами и книгами. Несмотря на открытую форточку, в комнате стоял устойчивый запах скипидара, к которому Люба успела привыкнуть в мастерских.

– Мы с папаней автономно существуем, – пояснила Полина неохотно. – И научились друг другу не мешать. Он со своим счастливым семейством в другом конце коридора живет. А у меня здесь почти все вещи старые, от мамы остались. Не хочу, чтобы их ломали чужие дети.

Первым делом она достала из шкафа какие-то ампулы и одноразовый шприц, легла на диван и ловко сделала себе укол. Но когда Полина стягивала с себя джинсы, Люба чуть не ахнула: ее нога была сплошь покрыта шрамами разных размеров, которые переходили выше, в область спины, скрываемые нарядным свитерком.

– Автомобильная авария, – не дожидаясь лишних вопросов, спокойно сказала Полина. – Уже шесть лет назад. Сначала говорили, вообще ходить не буду. Я тогда думала, лучше бы мне тоже сразу… как мама. Но теперь, как видишь, живу и даже на дни рождения хожу. Вот только в училище пропусков много из-за болезни. Приходится потом догонять, частные уроки брать. Помнишь, ты меня как раз у Павла Владимировича встретила?

– А я подумала, у вас с ним роман, – зачем-то призналась Люба.

– Что? Нет, ну ты меня даже развеселила… Какие могут быть романы с моим-то позвоночником, когда я почти каждый день еле шевелюсь от боли? Но если ты так думала, значит, еще не все потеряно…

Люба была потрясена до глубины души.

– Но… как же… как же вообще можно жить без мужчин? – спросила она шепотом, округлив глаза. – И совсем без секса? Ты шутишь?

– Как видишь, жива, – засмеялась Полина, поглядев на обалдевшую физиономию своей собеседницы. – К тому же мне Медок столько рассказывает про своих сексуально озабоченных теток, что за глаза хватает. Но ведь я тоже могу тогда тебя спросить: а как можно жить без рисования? Балерина спросит: а без танцев? Ведь со скуки сдохнешь. Но многие люди и понятия не имеют, что это такое, и прекрасно живут, радуются жизни. – Полина помолчала немного, а потом добавила: – Ведь это вечный, философский вопрос: что важнее – жизнь или искусство? Забавно, что мы с тобой сейчас его обсуждаем…

Сейчас она, как никогда, была похожа на своего учителя, даже говорила с такой же интонацией. Люба подумала: с ним-то все ясно. Но вот когда так рассуждает женщина, молодая девушка… От такой жизненной несправедливости у нее вдруг даже резко защипало в носу, как будто кто-то поднес к лицу пузырек с нашатырным спиртом.

– Ты чего? Плачешь, что ли? – изумилась Полина.

– Я так просто, немножко… Не могу… Я думала, хуже, чем у меня, ни у кого нет, а тут вообще ужас какой-то.

– Да ты ведь совсем ничего не поняла!

– Не обращай внимания. Я здесь у вас вообще из другой оперы…

Из окна шестого этажа открывался красивый вид на Волгу, городской парк. Во дворе было устроено что-то вроде зимнего сада, росли какие-то декоративные хвойные кустики.

– Все равно, везет тебе, – полюбовавшись на реку, сказала Люба. – В таком шикарном доме живешь. Мне бы так, и чтобы это все было мое. Может быть, я тоже в бабушкин дом, в деревню, вернусь, пока там все не до конца растащили. Как-никак собственность.

– Эх, глупая ты. Да я бы все отдала, чтобы быть на твоем месте. До сих пор в глазах стоит, как ты тогда на табуретку запрыгнула. Помнишь, на дне рождения у Максимыча? Мне такие прыжки теперь только во сне снятся, да и то все реже. Для меня счастье, когда я проснусь утром и не мычу от боли. Вот сейчас отпускает немного, я уже и счастлива…

Люба покраснела и отвернулась к окну. Она ведь только хотела сказать: ладно, ты, не зацикливайся, многие инвалиды, ко всему прочему, еще и живут в ужасных условиях… Но Полина снова ее не поняла. Наверное, она просто не умела правильно выражать свои мысли, не случайно ее все считали за дуру. Почти все…

– А Сергей Маркелов сегодня какую-то акцию устраивает для иностранцев, – вспомнила Люба. – Такой неуемный. Скорее всего там и тесть его будет – нефтяной магнат…

– Нефтяной магнат? Он сам так тебе сказал?

– А разве нет?

– Врет, как обычно.

– Как это – врет? Ты ничего не путаешь? Зачем же он тогда плакался передо мной, что по расчету женился и совсем свою жену не любит? А вчера даже сказал, что уходит от нее, больше не может.

– Насколько я знаю, Юлька его учительницей в школе работает, а родители у нее давно на пенсии. А насчет развода он ей, наверное, каждый день говорит, и у них там итальянские страсти кипят.

– Но зачем он мне все это тогда наплел? Я ничего не понимаю…

– Творческая натура, – развела руками Полина. – У него стиль жизнь такой – набаламутить вокруг, чтобы не скучно было, без этого он себя художником не чувствует. Не ты, так еще кто-нибудь.

– Погоди, а та девушка… Помнишь, ты мне дырку в двери показывала? А она кто была?

– Я, – спокойно ответила Полина.

– Как же… Ты же сама говорила, что ничего не..:

– Но ведь он же тогда не знал, что я – почти инвалид. Да что там – инвалид, просто не хочу себе в этом признаться, – усмехнулась Полина. – Он мне заливал, что мы с ним будем творить вместе, рука об руку, как Ван Гог и Гоген, и много еще чего… До тех пор, пока я ему свою спину не показала. Мне тогда тоже пришлось перед всеми раздеваться, в мастерских… Кстати, у Сережи как раз был день рождения.

– Вот гад.

– Почему? Забавно. Даже по-своему романтично. Не так-то много у меня было хотя бы виртуальных романов. По-своему я ему в какой-то степени благодарна, хоть знаю, как это бывает…

Люба снова уставилась в окно. Вдалеке была видна улица-, многоэтажки и маленькие частные домики, в каждом из которых жили какие-то люди – все до одного друг на друга непохожие, со своими странными идеями в голове, творческие натуры и не слишком.

А где-то в другом городе, примерно в таком же доме, жил Денис.

Интересно, чем он сейчас занимается? Неужели о ней даже не вспоминает?

– Я знаю, что глупая, многого не понимаю, – задумчиво сказала Люба, глядя в окно, потому что так ей было гораздо легче разговаривать с Полиной. – Почему-то я раньше думала, что художники живут совсем по-другому, не как обыкновенные люди. Только ты, пожалуйста, сейчас не смейся над тем, что я скажу. Мне казалось, что художники, всякие артисты, музыканты живут в каком-то особенном мире Ну, примерно как в большом доме, где много разных комнат. В одной, допустим, артисты живут, в другой – художники или писатели, и стоит только в этот дом попасть, в твоей жизни тоже все сразу поменяется Но оказалось, все совсем не так: среди художников есть Павлуша… то есть Павел Владимирович, и Сер гей Маркелов – и между ними нет ничего общего, ведь так? Важно что-то другое, да?

– Да, ты права, важно что-то другое, – отозвалась Полина. – Я каждый человек сам для себя это находит, ведь…

Но она не успела договорить, потому что неожиданно дверь распахнулась и в комнату вбежал, буквально вкатился маленький толстенький мужчина.

– Полечка, ты уже вернулась? Почему так рано? Что-то случилось? Тебе опять плохо? Нужно звонить профессору? – запричитал он испуганно.

– Все нормально, просто нам захотелось пообщаться, – сказала Полина, недовольно морщась, что ее прервали. – Ты же сам стонал, что у меня нет подружек, а теперь снова чем-то недоволен.

Полина говорила с отцом неприятным, резким голосом.

– Ах, с подружкой! – сразу же расплылся в улыбке отец. – Это же замечательно! Какая у тебя хорошенькая подружка. Почему ты меня раньше с ней не познакомила?

– Боялась прогневить твою Ларису, – усмехнулась Полина.

– Ах, нуда, конечно, – еще больше обрадовался почему-то Медок. – Ты шутишь, Полечка… Как приятно наконец-то видеть тебя в хорошем настроении. Может быть, девочки, нам вместе чайку попить? Мы там как раз чаек пьем…

По лицу Полины пробежала странная тень, похожая на судорогу, в которой отразилось все сразу – и память о матери, и непрощенная обида на отца, который женился на другой женщине и теперь счастливо живет с другой семьей, и сложные, мучительные отношения с этой Ларисой Александровной, и одиночество…

Самое главное – одиночество. Люба отчетливо увидела на лице Полины знакомую печать тоски и одиночества.

Сколько пройдет времени, прежде чем она простит и сможет без обиды смотреть на его детей? Десять, двадцать лет?

А ведь вся эта мука могла бы сгореть в одно мгновение.

– Лично я ужасно хочу чая, – сказала Люба. – Умираю от жажды.

Но Полина даже не шелохнулась.

– Если хочешь, иди одна, – сказала она сквозь зубы.

Медок растерянно глядел на старшую дочь. От напряжения его круглое лицо покрылось красными пятнами и стало напоминать детский надувной мячик.

Полина смотрела на отца исподлобья, с прищуром. Люба уже знала этот ее колючий, недобрый взгляд. Скорее всего Полина из гордости еще ни разу не ступала ногой на территорию, где обитало счастливое семейство, и сейчас тоже не собиралась поступаться своими принципами.

В комнате словно повисла грозовая туча. Даже за окном, казалось, резко потемнело. Трудно было поверить, что только что Полина оживленно разговаривала и даже смеялась.

«Вот деспот, она же своего отца в ежовых рукавицах держит, – подумала Люба, с интересом глядя на подругу. – Железный характер. Я бы ни за что так не смогла».

Отец смущенно попятился и в дверях поманил Любу пальцем, давая понять, что хочет поговорить с ней наедине.

– Надеюсь, не на осмотр? – глупо пошутила Полина.

В жизненных вопросах она еще как будто не достигла даже малышкового возраста, и Люба в ответ только выразительно покрутила у виска.

…Но когда Люба вернулась в комнату, на ней лица не было.

– Поздравь меня. Оказывается, я на самом деле… того… беременная, – сказала она еле слышно.

Глава восьмая

Купание красного меня

– Да что с тобой сегодня? Ты почему всю дорогу молчишь? – снова спросил Сергей.

– Так… Новость одну обдумываю, – ответила Люба.

– Брось голову ломать, само как-нибудь рассосется.

Люба подумала: если бы. Здесь был такой случай, когда все могло быть только наоборот.

Машина вдруг резко свернула с шоссе в сторону садов, на асфальтовую дорожку. Замелькали двух – и трехэтажные дачи, высокие заборы, ворота, украшенные замысловатыми рисунками и башенками.

Люба не знала, что в черте города, где еще ходили трамваи, было такое удивительное место. Но сейчас ей было не до коттеджей. Всю дорогу она снова и снова прокручивала в голове разговор с медицинским светилом, чтобы убедиться, что это ей не приснилось.

Сначала Медок начал говорить о трудном характере Полины и зачем-то долго рассказывать, почему в тот злополучный день его не оказалось в машине, а за рулем сидела жена. Потом он начал уговаривать Любу как можно чаще приходить к дочери, которая целыми днями одна сидит в своей комнате взаперти. А узнав о ее профессии, тут же пригласил на выбор поработать у них няней или кухаркой, обещая какие-то фантастические условия.

Неожиданно он спросил:

– Скажи, голубушка, а давно ли ты в последний раз была у гинеколога? У тебя в лице есть характерная припухлость, которая меня, как профессионала, наводит на некоторые размышления.

И тут же, своим ласковым, медовым голосом, предложил провести осмотр.

Разумеется, Люба восприняла такое предложение в шутку и рассмеялась, вспомнив слова Полины. Но когда медицинское светило назвал сумму, которую платят ему за прием женщины, и не без хвастовства заметил, что является в городе лучшим специалистом по диагностике, поневоле призадумалась.

Почему бы и нет? Таких денег она долго не найдет.

А Медок продолжал уговаривать: ничего особенного, услуга за услугу, минутное дело…

Пока проходил осмотр, Люба внимательно наблюдала за выражением смешного, круглого лица Михаила Семеновича, которое на глазах вытягивалось от изумления.

Она спросила:

– Что, значит, я чем-то серьезно болею? Но он улыбнулся и сказал:

– Наоборот, серьезно, вдвойне здорова.

А потом сообщил, что ее беременность насчитывает примерно десять-одиннадцать недель.

Люба подсчитала в уме: теоретически такое вполне было возможно, ведь тогда у них с Денисом было еще все хорошо. Но почему-то она не думала, что настолько хорошо.

Отец Полины удивился:

– Как же ты могла не заметить?

– Я думала, у меня это на нервной почве, от постоянных стрессов, – ответила Люба. – Девчонки говорили, сейчас у многих от нервов бывают всякие нарушения, вот я и ждала, когда у меня все в жизни утрясется.

– Если бы ты и дальше ждала, то могла бы родить где-нибудь в чистом поле, – почему-то развеселился Медок. – Тогда бы еще больше удивилась.

Люба подумала, что где-то она недавно слышала о родах под кустом, но от волнения сразу все позабыла.

– Вам хорошо смеяться, а ведь я прописана в Петровске, меня здесь без прописки ни в одной поликлинике не принимают, – сказала Люба. – А на платного врача у меня денег нет, тем более – столько, сколько вы берете.

– Про аборт даже и не думай, – сказал Медок, делая вид, что не расслышал последних слов. – У тебя все идет хорошо. Если хочешь, я сам буду тебя наблюдать.

– Но у меня ничего нет – ни мужа, ни денег, ни дома, – пожаловалась Люба.

И сразу же пожалела о своих словах.

– Не проблема. Я хоть сейчас могу назвать с десяток семей, которые возьмут у тебя ребенка, а за это купят тебе квартиру и все, что ты захочешь, – сообщил он деловито. – И во время беременности будут полностью содержать. Я знаю людей, которые готовы на все, чтобы получить здорового малыша, и этим можно воспользоваться.

– Вы хотите сказать – купить?

– При чем здесь слова? – сморщил нос Медок, и в этот момент Люба увидела, что на самом деле дочь на него все-таки чем-то внешне похожа. – Я просто хочу сказать, что если ты считаешь, что нет смысла плодить нищету, то нет никакого смысла напрасно рисковать своим здоровьем, и можно поступить умно, всем на пользу. В любом случае тебе выгоднее родить ребенка, и это одним разом могло бы решить все твои проблемы. Тебе повезло, что мы тобой встретились, подумай… Я хоть сейчас могу позвонить нужным людям, и они привезут деньги.

– Я не умею так быстро думать, – честно призналась Люба. – Мне нужно все разложить по полочкам, по позициям.

– А что тут считать? Как раз к Новому году будем с подарочком, – сообщил Медок, сладко улыбаясь. – И ты сможешь начать новую жизнь, забыв обо всем, что было до этого. Я позабочусь о том, чтобы у ребенка были щедрые родители. Тем более это и в наших интересах.

«Хорошо тебе рассуждать, сидя в своем теремке, о подарочках, – с внезапной яростью подумала Люба, сжимая кулаки. – Жирный кретин! И за все это время он и словом не обмолвился, что ребенку нужна настоящая мать. Он ни черта ни в чем не смыслит!»

– Ау, Любава моя, ты спишь, что ли? – снова окликнул ее Сергей. – Почти приехали. Ничего, сейчас сразу проснешься.

– А что я там должна делать? – спросила Люба.

– Я тебе только что объяснил.

– А-а-а… А ты еще раз повтори. Я ничего не поняла.

Сергей с довольным видом поцокал языком.

– Эх, люблю я, грешным делом, с иностранцами общаться, – сказал он мечтательно. – Они богатые и добрые. Добрые, потому что богатые. На такие приколы деньги тратят, что диву даешься.

– Что я должна делать? – повторила Люба.

Ерунда. Ничего особенного. Примерно то же самое, что тогда, на дне рождения, помнишь? По моему знаку ты быстро разденешься и сразу же оденешься, через пять минут, вот и все дела. А все остальное мы сделаем сами.

– А если я не хочу сейчас раздеваться?

– Вот новости! Должна была раньше сказать. Я бы только свистнул, и на мой зов куча девчонок из модельных агентств со всего города бы сбежалась. Но я выбрал тебя. Сама знаешь почему. Мы с тобой теперь по жизни одной веревочкой связаны.

– Ты же говорил – три.

– Что – три?

– Ну что три минуты. А теперь уже пять.

– Послушай, ты сегодня какая-то странная. Какая тебе разница? – сердито тряхнул головой Сергей. – Я тебе уже сто раз все объяснил. Богатый немец, художник-концептуалист, уже старик. Он по всей России проводит что-то вроде ярмарки оригинальных идей, поэтому народ интересный к нему подтягивается. Я же говорю: ему деньги девать некуда.

– Хочешь сказать, он их тебе отдаст?

– Уже отдает, он у меня три работы за валюту купил. А я на каждую из них всего пару часов потратил, уметь надо! Кстати, и с акцией ему моя идея сразу понравилась. Плохо, что ли? Виртуальный памятник Волге. Что ты на меня смотришь? Ну да, ты не ослышалась: Волга, река. Иностранцы на наши природные ресурсы мгновенно клюют. Просекла наконец?

– Нет, – угрюмо сказала Люба. – Я домой хочу.

И тут же вспомнила, что на сегодняшний день ее дом – это мастерская Сергея, так что, по сути дела, бежать ей некуда.

– Ладно, тогда я тебе все на пальцах расскажу, только скорее врубайся, – взмолился Сергей. – Смотри на меня, не отвлекайся. Площадка в саду. Музыка. Помнишь такую картину – «Танец» Матисса?

Люба сокрушенно покачала головой.

– Но это не важно. Ты стоишь на возвышении, накрытая тканью, и несколько минут не шевелишься, как будто под тряпкой спрятана какая-то скульптура. Мы вчетвером выбегаем, все голые, как на картине, и танцуем вокруг тебя, взявшись за руки. Как у Матисса, поняла? А потом под музыку сдергиваем с тебя покрывало. Ты стоишь вся такая из себя красивая и держишь в руках пластиковую бутыль с водой. Это принципиальный момент: не амфору какую-то, а именно простую пластиковую двухлитровую бутылку из-под пива «Волга». Поняла, в чем весь прикол? По моей команде ты выливаешь воду на себя. Все хлопают, все счастливы и довольны, продолжают пожирать на свежем воздухе бутерброды с красной икрой. Пустячное дело.

– Про воду ты мне тоже ничего не говорил, – помолчав, сказала Люба. – Про то, что обливаться надо. А вдруг я простужусь? Я же тебе не моржиха.

– Глупости. Если хочешь, мы тебе теплой воды нальем, из чайника. Еще вопросы есть?

– Есть. А зачем все это?

– Что – зачем?

– Танцевать голышом, водой обливаться…

– Сколько тебе можно объяснять? Это такая концептуальная акция, за это сейчас деньги дают. Тебе что, больше нравится, когда бесплатно?

– Может, этот немец над нами хочет поиздеваться? Лучше бы денег дал на что-нибудь полезное.

– По-моему, это ты сейчас надо мной издеваешься, – не выдержал Сергей. – Он по всему миру собирает оригинальные идеи, всем нравится. А тебе одной опять, видите ли, что-то не нравится. Что тут непонятного? В моем проекте, между прочим, зашифрован образ вечности: памятник тому, чего еще нет. Поняла наконец?

– Нет, – честно призналась Люба. – Но раз я тебе уже пообещала, пошли. Я сегодня вообще плохо соображаю.

Машина подъехала к двухэтажному коттеджу из красного кирпича, и Люба обреченно вздохнула, увидев привычную картину: охранника с квадратным лицом на входе, белые стены в офисном стиле, каких-то возбужденных дамочек в деловых костюмах. Тоска…

Люба и сама до недавнего времени, работая в фирме Дениса, точно так же стучала по лестницам каблучками, делая вид, что переносит из одной комнаты в другую самые важные на свете бумажки.

А сейчас спроси – ни за что не вспомнишь, что в них было написано.

Но Сергей с загадочным видом провел ее через какую-то стеклянную галерею, и Люба увидела… сад.

Сад был большой, как лес; он весь зарос нестерпимо яркой, весенней травой и желтыми, вовсе не садовыми на вид цветочками. В саду беспорядочно росли разлапистые яблони, вишневые деревья, кусты смородины, и не было видно ни одной дорожки. Похоже, за садом давным-давно никто не ухаживал.

Люба увидела в глубине сада высокое абрикосовое дерево, сплошь усыпанное клейкими, зелеными листочками, похожими издалека на праздничные лампочки. Пройдет немного времени, и в положенный срок эти ветви озарятся мягким оранжевым светом.

В саду оказалось неестественно тихо, светло и прохладно. Нигде не было видно ни единой души.

– Где это мы? – удивилась Люба. – Как здесь хорошо.

– Один из приколов нашего немца, – улыбнулся Сергей. – Он через подставных лиц купил эту землю, чтобы здесь ничего не трогать, все оставить, как было. Он называет это место райским садом и говорит, что здесь исполняются любые желания. Здесь мы и будем сегодня чумиться, отрываться по полной программе. Летом мы здесь босиком бегаем.

– Здесь нельзя чумиться, – сказала Люба. – Как-то не хочется.

За абрикосовым деревом постепенно проявились очертания небольшой двухэтажной дачки – судя по планировке и отвалившейся со стен штукатурки, построенной еще несколько десятилетий назад.

Люба не сразу заметила этот домик, заросший со всех сторон диким виноградом, потому что издалека он сливался по цвету с садовой зеленью. Недавно построенный коттедж, по-видимому, служил для немца чем-то вроде офиса, а самое интересное находилось за высоким забором, подальше от людских глаз.

Двинувшись вслед за Сергеем в сторону дачи, Люба так засмотрелась по сторонам, что больно ударилась коленом о скамейку, врытую в землю в неожиданном месте, среди беспорядочно разросшихся повсюду кустов черной смородины.

Тут же обнаружился и небольшой деревянный столик, какие устанавливают обычно для удобства на сельских кладбищах.

Люба присела на скамейку и начала тереть коленку. Почему-то ей не хотелось идти дальше.

«Надо же, время вдруг остановилось, – подумала Люба. – Или совсем исчезло? Интересно, куда же оно на самом деле девается? Может, прячется где-нибудь в этих райских кустиках?»

Со стороны дачи донеслись странная, завывающая музыка, дурашливые вопли, визг, смех.

– Началось, начинается… – обернулся Сергей – его маленькие глазки блестели от возбуждения. – Пошли скорее. Никогда здесь не была? Там возле дачи есть площадка, а столы прямо под деревьями накрыты. Немец называет все это музеем современного искусства под открытым небом. Учти, об этом месте знает только художественная элита.

– Какой же музей? Здесь даже охраны нет, – усомнилась Люба.

– Да все тут есть, только они где-то прячутся. Тонкие люди, эти иностранцы. Ты когда-нибудь пробовала авокадо, начиненное мясом креветок, под лимонным соусом? Ты что тут уселась, пошли же…

Люба поморщилась и еще раз потерла коленку, показывая, что ей трудно идти, хотя удар, в сущности, был пустяковым.

– Ты иди, а я пока здесь посижу, – сказала она. – Найдешь меня здесь, когда я понадоблюсь. Голова что-то кружится.

Сидеть за столиком в полном одиночестве было не просто хорошо – прекрасно! Тихо раскачивались над головой деревья, по деревянной скамейке озабоченно бегали муравьи и незнакомые мелкие жучки. Это было бы лучшее место на земле, если бы не Сергей, который подпрыгивал рядом от нетерпения и выворачивал шею.

– А, ладно, как хочешь, только смотри не убеги. В принципе здесь даже будет удобно раздеваться, держи для нас это место, – сказал Сергей и юрко шмыгнул в кусты. – Сейчас я принесу, чем мы тебя будем закрывать.

«Мне некуда убегать», – хотела сказать Люба, но его уже и след простыл.

Люба положила на стол ладонь и стала наблюдать за муравьями: кто из них обойдет препятствие стороной, а кто отважится полезть на живую стену? С тихой улыбкой она прислушивалась к новым ощущениям внутри себя.

Теперь она была не одна. Отныне в ней жила тайна, самая великая из всех на земле.

Интересно, сын или дочь?

Наверняка мальчик будет похож на Дениса. Или лучше не надо?

Но разве от нее хоть что-то теперь зависит?

Неужели отец Полины на самом деле подумал, что она сможет кому-то отдать своего ребенка? Хорошо же он хотел устроиться: еще и деньги за медицинские консультации с них бы поимел, не говоря об основном вознаграждении.

Она как-нибудь и сама справится…

По идее, сейчас Люба должна была с ума сходить от безысходности, но почему-то, наоборот, испытывала странное спокойствие.

Где-то совсем близко, под ногами, слышался шум воды, и Люба заметила, что под деревом лежит шланг, почти незаметный среди густой травы.

Значит, даже за этим заброшенным садом кто-то ухаживал, поливал его. Но и в прежние годы, пока участок не приобрел чудаковатый немец, деревья все равно не засохли и наверняка давали полным-полно яблок и груш.

Нет, не зря она оказалась сегодня в таком необычном месте.

Этот день в последних числах апреля выдался на удивление жарким, почти что летним. Люба разулась, умылась из-под шланга прохладной водой, а потом с удовольствием подержала под струей гудящие от напряжения ноги. Хорошо-то как…

В просвете между кустами она видела гостей этой необычной тусовки, сгруппировавшихся вокруг стола, и край площадки, на которой стояли музыканты в странных колпаках. Между ними бегала девушка, наряженная почему-то в водолазный костюм. Обзор то и дело загораживали люди с фотоаппаратами и видеокамерами.

«Сергей ничего не говорил о том, что меня будут фотографировать», – вспомнила Люба, которой на самом деле это было совершенно безразлично.

Странно, что всего в нескольких шагах от всей этой суеты под ногами журчала вода и тихо жужжали пчелы.

Действительно райское место.

«А вдруг и правда здесь каждый находит то, что давно ищет? – подумала Люба. – А я здесь нашла своего ребенка. Здесь поняла, что я тоже – как сад и во мне созревает плод, мой сын».

Впервые за последнее время она совершенно не чувствовала судорожного страха перед будущим, ни даже малейшего беспокойства.

Позиция первая. Все как-нибудь образуется.

Позиция вторая. Все будет хорошо.

Позиция третья. Она все сделает для того, чтобы ее ребенок был счастливым.

И она сама тоже будет счастливой, несмотря ни на что.

Вот и весь, собственно, расклад.

Может быть, она вернется на несколько месяцев поработать в своей гостинице. Или даже согласится пожить рядом с сумрачной Полиной. У нее, конечно, трудный характер, но ведь это от болезни. Вот только к ее отцу Люба испытывала стойкую антипатию, хотя это тоже теперь не имело никакого значения.

А может быть, заработать немного денег, на какое-то время уехать в деревню, в старый бабушкин дом? Ребенку сейчас нужен свежий, здоровый воздух.

К тому же в ближайшее время необходимо съездить к маме. Сначала мама поплачет, но после наверняка будет любить малыша гораздо сильнее, чем своего полковника.

Полина правильно сказала: каждый человек сам для себя находит то, что для него – самое главное…

…Трам-там-там. Люба торопливо достала из сумочки телефон, который противно вторгся в тишину сада. Ничего, сейчас она наконец-то скажет Антону все, что она о нем думает, хватит терпеть его издевательства. Хорошо, что ее не слышно за кустами и можно не стесняться в выражениях.

– Алло, – услышала она знакомый, какой-то тусклый голос. – Я только хотел тебя спросить: ты не находила при переезде мои часы?

Денис?!. Люба потрясла головой, чтобы избавиться от наваждения. Может, ей просто в саду незаметно голову напекло?

– Денис, ты? – спросила она тихо, почти шепотом. – Какие часы? Ты где, Денис?

Повисла странная пауза. Любе показалось, что молчание в телефонной трубке длилось очень долго, несколько минут. Нет, даже несколько часов. А если быть точнее – тридцать девять дней.

В траве гудели пчелы, и, казалось, в воздухе стоял еле слышный звон. Или у нее просто в ушах от напряжения звенело?

– Денис, где ты? – повторила Люба. – Я должна тебя срочно увидеть, у меня важная новость.

– Ты можешь сейчас подъехать в «закутки»? – помолчав, спросил Денис. – Помнишь, где это?

– Конечно, помню. Все, я уже еду, – вскочила со скамейки Люба, отыскивая глазами калитку или какую-нибудь дырку в заборе. Дрожащими от волнения руками она запихнула телефон в сумку и… завизжала от страха.

Перед ней стоял улыбающийся Сергей – с ярко-красным лицом, красными ногами, красными руками и почему-то наряженный в женский халат.

В руке он держал двухлитровую пластиковую бутылку из-под пива.

– Ты меня напугал. Что с тобой? – передернулась Люба.

– Я же тебе говорил – «Танец» Матисса, они там все красные пляшут. На триста рублей гуаши пришлось потратить. Ничего, немец мне все вернет с процентами, я ему еще кое-что толкну… Пошли, начинается. Ты все еще не готова?

– У меня поменялись планы. Нужно срочно уйти.

– Как же это? Нет, так не пойдет. Дело-то всего на десять минут. Я уже всем сказал, что сейчас мы выступаем, для нас очистили площадку. Раздевайся, пошли, я тебя поставлю куда надо, пока гости перекусывают…

– У тебя – акция, а у меня – жизнь, понял? – возмутилась Люба. – Мне нужно уйти.

– Нет уж, теперь придется отработать. Зря я, что ли, в тебя, голубушка, столько денег вбухал? Даже и не думай о том, что я тебя просто так отпущу… Давай играть по-честному.

– По-честному? Пусть тебе неустойку твой тесть, нефтяной магнат, заплатит. С последней пенсии. Мазила хренов, а еще художником себя называешь. А что, если я тоже назову себя английской королевой? Отпусти меня, лучше по-хорошему отпусти…

– Назови хотя бы. После этого, может, хоть кем-нибудь станешь… – задыхаясь, в бешенстве проговорил Сергей.

Он вцепился Любе в руку и уже тащил к площадке, двигаясь спиной, как рак, только почему-то красный, уже вареный. Девушке пришлось из всех сил ухватиться за столик, чтобы удержаться на прежнем месте. Но и руки, и платье у нее были уже перепачканы красной краской, и Сергей не отцеплялся, тянул куда-то, чертыхался…

– Ты же не только меня, ты всех подводишь, – бормотал он. – Я как чувствовал, что с тобой лучше не связываться.

Из кустов высунулась еще одна уродская красная физиономия, видимо, человека, который тоже должен был плясать вместе с Сергеем вокруг несуществующего памятника.

Люба поняла, что сейчас вместе они ее наверняка скрутят. Она изловчилась, нагнулась и, схватив свободной рукой лежащий под ногами шланг, направила струю Сергею в лицо.

Он громко взвыл и сразу машинально ее отпустил, закрыв лицо обеими руками. Люба увидела, как из кустов метнулся краснолицый, чтобы перехватить шланг, и запрыгнула на столик. С высоты она принялась в упор поливать, расстреливать водой их обоих, хохоча при виде красных гуашевых ручьев.

Со своего возвышения Люба заметила, что со всех сторон к ним уже бежали какие-то люди, в том-числе охранники в зеленых камуфляжных костюмах, но не могла остановиться.

«Интересно, кто из них тут немец? – подумала Люба в веселом отчаянии. – Да какая разница? И ему сейчас достанется».

– А ну-ка, разойдись! – закричала Люба звонко, направляя струю воды в бегущую толпу. – Берегись, ребята, Волга вышла из берегов!

А потом поглядела на себя и еще сильнее пришла в ужас.

Как же она в таком виде покажется перед Денисом? Вся в красной краске, в грязи… Люба зажмурилась, повернула струю воды к небу и успела принять холодный душ, прежде чем кто-то крепко схватил ее за руку и отобрал шланг.

Она стояла на столе, снова на всеобщем обозрении, в промокшем до нитки платье. Все зрители вокруг были мокрыми, и Люба не узнавала среди них ни одного знакомого лица.

– Что здесь происходит? – с угрозой в голосе спросил охранник.

– Акция. Волга вышла из берегов, – повторил откуда-то выскочивший Сергей – мокрый, с бешеными глазами, весь в красных потеках и тоже какой-то неузнаваемый. – Купание красного меня. Это уже где-то было, но все равно… Классная импровизация. Участвуют все. Кто еще хочет искупаться, можем повторить. Bay!

Он издал победный крик, подпрыгнул на месте под чьи-то веселые возгласы и тоже схватил шланг. Вот хитрец! Этот человек явно был из породы непотопляемых.

Люба незаметно пошла к выходу, но никто и не думал ее останавливать. Желающих искупаться под шлангом оказалось очень много, все визжали, завывали, весело орали от счастья.

«Как там мои муравьишки? – вспомнила Люба, оглядываясь. – Наверное, думают, что случился Всемирный потоп. Ничего, они ловкие, выплывут…

Так всегда было. Как только она настраивалась подумать о серьезных жизненных вещах, у нее сразу что-то случалось с мозгами и в голову лезла всякая белиберда.

Зато тревога о муравьях хоть немного отвлекала от другой, ужасной мысли.

А вдруг телефонный звонок в райском саду ей просто-напросто почудился?

Кто из молодежи не знает эти небольшие комнаты в ресторане «Магнолия», расположенные в полуподвальном помещении отдельно от основного зала, которые завсегдатаи привычно называют «закутками»?

Ничего особенного: действительно, укромные закутки со столиками на двоих, интимным полумраком и мгновенным обслуживанием.

Люба хорошо знала это место по прежним временам, когда приходила сюда вместе с Денисом и он уединялся в закутках с нужными людьми, обсуждая свои мужские дела.

Денис сидел за столом, подперев рукой щеку, и в первый момент Люба его не узнала. Он сильно похудел, побледнел, а при таком освещении и вовсе казался каким-то прозрачным, почти нереальным.

Люба с трудом сдержалась, чтобы не броситься ему на шею и убедиться, что это на самом деле он, а не привидение. Вот тебе и Париж, кругосветные круизы, уютное семейное гнездышко на берегу моря и прочие, до смерти обидные фантазии.

Что-то было непохоже, что все это время Денис где-то развлекался в свое удовольствие. Люба никогда прежде не видела его таким растерянным, прямо-таки затравленным.

Но она нашла в себе силы лишь сдержанно кивнуть и изобразить слабое подобие улыбки.

– Привет, – сказала она негромко.

– Привет, – ответил Денис и замолчал. Некоторое время они сидели молча, как два каменных истукана, и смотрели друг на друга.

– Выпить хочешь? – спросил наконец Денис, кивнув на столик.

Только теперь Люба заметила, что на столе уже стояли начатая бутылка коньяка, рюмки, какие-то закуски.

Она помотала головой: сначала в знак протеста, а потом в знак согласия. Он волнения у нее в горле почему-то застрял ледяной комок. Может, хоть глоток коньяка его растопит, пока она совсем не задохнулась?

Денис молча налил в пустую рюмку коньяк, и Люба сделала короткий обжигающий глоток. От волнения она забыла, что нужно было дождаться, пока Денис нальет себе тоже, чтобы за что-нибудь выпить вместе.

«Интересно, сильно ли будут дрожать руки, если закурю?» – подумала Люба, начала судорожно рыться в сумочке, но тут же вспомнила, что теперь ей нельзя курить. Но зачем-то продолжала делать вид, как будто все еще ищет зажигалку.

– Как твоя командировка? – поинтересовалась Люба как бы между делом, продолжая безуспешные поиски.

– Нормально, – тусклым голосом отозвался Денис.

– Закончилась?

– Не совсем, – помолчав, сказал Денис. – Завтра снова уезжаю.

– Ясненько… Ты потерял свои швейцарские часы? Может, думаешь, что я их украла?

– Да нет, что ты, что ты! – даже испугался Денис. – Просто пришло в голову, что ты могла их где-то видеть.

Наконец-то Люба нашла эту дурацкую зажигалку и зачем-то несколько раз пощелкала. Нужно ведь было куда-то девать глаза, руки, закипающие где-то в глубине слезы?

– Ты лучше у конвойного моего спроси, – пожала плечами Люба. – Такой рыжий верзила. Славка. Да знаешь ты его! Он мне всего полчаса дал на сборы, куда-то торопился. Или еще кого-нибудь из твоих.

– Они такие же мои, как твои, – сквозь зубы процедил Денис, налил себе в рюмку коньяку и тоже выпил.

Они сидели рядом, но были – как чужие. Даже пили каждый сам по себе, по одиночке, словно запойные пьяницы.

Ничего ужаснее такой встречи и представить было невозможно.

Больше всего Люба боялась выдать себя дрожащим голосом и старательно молчала. Если у него все нормально, то у нее чем хуже?

К тому же завтра Денис снова, оказывается, уезжает. Без всяких объяснений, как будто так и надо.

Да и кто она для него? Не жена ведь, в самом-то деле. Так, содержанка, женщина для приятного досуга.

Этот бледный, замкнутый человек, сидящий напротив, был совсем другим, не прежним Денисом – отцом ее малыша. Нужно ли ему что-то рассказывать о ребенке?

– Ну и где же ты теперь? С кем обитаешь под одной крышей? – наконец нарушил молчание Денис.

Он спросил это таким неприятным, насмешливым тоном, что Любу от обиды передернуло. Знал бы он… Она хотела тоже ответить ему что-нибудь резкое, под стать его идиотскому вопросу, но… осеклась.

У Дениса и без того был слишком замученный вид.

– Ни с кем. Одна. Сама по себе, – сказала Люба.

– Одна? – протянул он насмешливо. – Надо же… А у меня совсем другая информация. И Антошу я слишком хорошо знаю, он от своего никогда не отступится. Быстро он тебе протянул руку помощи? Хоть три дня после моего отъезда выдержала?

Люба даже зубы сжала, чтобы не выкрикнуть Денису в лицо что-нибудь злое, обидное. Чтобы он наконец-то очнулся.

Она уже открыла рот, но… вдруг отчетливо увидела перед собой лицо Павлуши, его голубые, удивленные глаза. Он точно сумел бы сейчас сохранить спокойствие. Этот человек научился быть самим собой, по-детски искренним в самых непредсказуемых ситуациях, даже если это окружающим вовсе не нравилось.

– Все это время я тебя ждала, – повторила Люба твердо. – Куда ты пропал? Я каждый день ждала твоего звонка. При чем здесь Антон?

И подумала: вот-вот, Павлуша ее сейчас точно бы одобрил.

Может быть, искренность – это как раз и есть высший вид бесстрашия?

Почему она сейчас должна изо всех сил прятаться от самой себя, от самого любимого на свете человека? Кончится тем, что они навсегда разойдутся в разные стороны, как чужие, и потом уже ничего нельзя будет исправить. Ничего и никогда. Но ведь сейчас ей дается шанс, один последний шанс…

Люба отодвинула стул от света, чтобы не видеть отстраненное, неузнаваемое лицо Дениса, и начала торопливо рассказывать ему все с самого начала: о том, как ее выгнали с работы и из квартиры, как она сидела в парке и не знала, куда идти, как спряталась от дождя в мастерской художника, о настойчивых звонках Антона. И даже о Сережке Маркелове с его последней, идиотской акцией.

Она говорила очень быстро, не выбирая красивых слов и больше всего боясь, что Денис перебьет ее какой-нибудь насмешливой репликой, и тогда она не сможет продолжить свой рассказ.

– Налей мне сока… немножко, – наконец сделала короткую паузу Люба. – Горло пересохло.

Денис потянулся к кувшину, но рука его на полпути свернула и опустилась на Любину ладонь.

– Бедная моя девочка, – сказал он тихо. – Если вы я только знал…

Его рука была теплой, нежной и до боли знакомой. Люба низко опустила голову, но, заметив, что на скатерть упали две слезинки, быстро закрыла мокрое место рукой.

Денис сидел в прежней позе, горделиво вскинув голову. Только маленькой короны на голове не хватало. Но глаза у него теперь были совсем другие – влажные, растерянные, родные…

– Я была для них обнаженной натурой, – сказала Люба, улыбаясь ему сквозь слезы. – Но только обнаженной – до самой души, понимаешь?

– Бедная девочка, – покачав головой, повторил Денис. – Как же ты за это время повзрослела и изменилась.

– На себя бы посмотрел, – привычно огрызнулась Люба. – Где ты бродяжничал? Ты что, скитался по пустыням? Почему ты так исхудал?

Пока Денис рассказывал свою историю, Люба могла не отрываясь, сколько угодно смотреть на его лицо. Наверное, поэтому события не показались ей такими трагичными, сплошь в черных тонах, как рисовал их Денис.

Разлад с компаньонами. Ну и что? Предательство со стороны Антона, с которым они когда-то вместе начинали бизнес. Мало ли… Как будто ни с кем такого никогда не случалось. Альтернатива: срочно, навсегда исчезнуть из города или… Что поделать, в жизни бывают ситуации гораздо хуже.

– …Я не могу тебе до конца все объяснить. Это же бизнес, мужские дела, – привычно обозначил границы своих владений Денис – он и прежде всегда, слово в слово, так говорил. – В общем, уже на следующий день мне позвонили и сказали, что ты живешь теперь с Антоном.

– Но почему ты сам мне не позвонил, не спросил? – удивилась Люба.

Денис опустил голову и молчал долго, подозрительно долго.

– Ты думаешь, это так легко – в тридцать лет начинать все заново? – сказал он наконец. – У меня же теперь ничего нет, я почти что нищий. Я в Твери, пока у брата жил, ночным извозом на его машине занимался.

«Опять он говорит – «я», «у меня», – отметила про себя Люба, продолжая упорно молчать. – Хоть бы несколько слов сказал обо мне».

– Ты… такая… как подарок. Я подумал, что теперь, после всего что случилось, я не заслуживаю от жизни подарков. Такие женщины, как ты, не должны жить в нищете. А сейчас я пока не могу тебе дать того, что было прежде, потому что я…

Люба вздохнула. Кажется, про подарок она недавно уже где-то слышала.

Да и Денис снова был в своем репертуаре, похож на себя, прежнего: «Я могу», «Я не могу». Неистребимый мужской эгоизм. Но может быть, как раз на нем и держится пресловутая мужская сила?

– А мне девчонки в фирме сказали, что ты жениться собрался! – вспомнила вдруг Люба.

Ага, на тебе, – глупо хмыкнул Денис. – Но теперь не знаю, пойдешь ли ты за неудачника. Вообще-то брат обещал помочь мне с квартирой. И с бизнесом есть кое-какие наметки, но нужно время…

– Когда едем? – спросила Люба.

– Сегодня ночью. Мне дали двадцать четыре часа, чтобы я взял кое-какие документы. Я и сам вообще-то накрутил немного лишнего… Может, когда-нибудь расскажу, но сейчас некогда. Первым делом нужно купить билеты в вагон СВ, чтобы нам хоть ночью никто не мешал.

– Но ты же сам только что говорил, что у тебя денег нет и ты – нищий.

– Ну, все-таки не настолько нищий, – улыбнулся Денис своей фирменной, победной улыбочкой. – Ты же знаешь, на такие дела я всегда найду.

– Тогда мне тоже нужно одну важную вещь купить, – вспомнила Люба. – Картину. Я должна держать ее перед глазами, чтобы ничего не забыть. Почему-то я думаю, что они-то меня здесь тоже долго не забудут. Это недорого, правда…

– Ну, ты даешь, – покачал головой Денис. – Я на самом деле тебя не узнаю. Раньше ты таким умоляющим голосом просила туфли, а теперь – картину. И сдалась она тебе? Давай потом купим?

«Какие все-таки мужчины глупые, – подумала Люба. – Как дети. И за что мы их так любим?»

Ведь если бы не случайная встреча в сквере с художником, она почти наверняка была бы сейчас в Петровске, куда Денис ни за что бы не дозвонился.

Почему он не видит ничего дальше собственного носа?

– У тебя на самом деле пропали часы? – вместо, этого спросила Люба.

– Да нет… Захотел перед отъездом услышать твой голос, – смущенно пробормотал Денисе – Проявил слабость.

Люба внимательно посмотрела на Дениса. Главное, что он был рядом, а все остальное – это уже так, мелкие детали рисунка.

Он еще не знает, какую новость услышит в поезде, когда они поедут вместе домой.