– Разрешаю, – сказал Кранц.
      Наверху, в своем все еще болтающемся и дрожащем «Одиссее», Лоувелл, Суиджерт и Хэйз не могли слышать этот разговор, но их приборная панель показывала, что все в порядке. Хэйз выбрался из тоннеля и вернулся в свое кресло. Просмотрев данные энергообеспечения, он увидел, что напряжение на шине «Б» снова появилось.
      Он выдохнул.
      – Так. Хьюстон, все в порядке, – передал он, – Напряжение нормальное.
      Затем он немного резко добавил:
      – Здесь был довольно сильный удар, который нас встревожил.
      – Понял, Фред, – спокойно сказал Лусма, как будто «сильный удар» был обычным делом во время лунных экспедиций.
      – Тем временем, – добавил Лоувелл, – Мы продолжаем и снова закрываем тоннель.
      Спокойствие в голосе Лоувелла противоречило поспешности, с которой он говорил «закрываем тоннель». Суиджерт отстегнулся от кресла и бросился к туннелю через нижний приборный отсек. Все три астронавта думали об одном и том же: это мог быть метеорит. Поскольку командный модуль выглядел в норме, удар мог поразить ЛЭМ. Поэтому они хотели как можно быстрее закрыть люк и запечатать тоннель, чтобы помешать возможной утечке воздуха из командного модуля.
      Суиджерт захлопнул люк, но никак не мог его заблокировать. Он попытался еще раз, и у него снова не получилось. Третий раз также не дал результат. Лоувелл проплыл в тоннель, отстранил Суиджерта и попытался сам. Казалось, что люк нельзя было заблокировать. После пары попыток он опустил руки и взглянул на проблему с другой стороны. Если бы целостность ЛЭМа была нарушена, то в обоих модулях падало бы давление. Если это был метеорит, то он не повредил жилые отсеки ни ЛЭМа, ни командного модуля.
      – Забудь о люке, – сказал Суиджерту Лоувелл, – открой его и зафиксируй вне прохода.
      Суиджерт кивнул, и Лоувелл выплыл из тоннеля и через приборный отсек вернулся на свое место посмотреть, что показывает приборная панель. Здесь его ожидала хорошая новость: в то время как в Хьюстоне уровень кислорода в баке номер два показывал ноль, на корабле он был вверху шкалы. На приборной панели Лоувелла стрелка количества кислорода в баке задралась выше некуда. Хотя это и не точное значение, но гораздо ближе к истине, чем нулевые показания кислорода на экранах ЭЛЕКТРИКИ. Лоувелл доложил радостную весть Лусме, который уклончиво ответил «принято».
      В этот момент «принято» было единственным определенным ответом, который мог дать Лусма. Он полагал, проблема была не с приборами, как обнадеживающе предположил Либергот, так как это не соответствовало происходящему на корабле. Неполадки с кислородным баком, топливным элементом и шиной, технически, могли произойти одновременно, поскольку кислород из баков поступает в топливные элементы, а топливные элементы производят электричество для шины. Однако, с точки зрения статистики, это было весьма маловероятно. Кислородные баки состояли из минимального количества деталей, чтобы максимально уменьшить вероятность неисправности. Даже, если бы один бак отказал, второго было более чем достаточно, чтобы запитать все три топливных элемента. А пока работают все три элемента, обе шины тоже будут оставаться под напряжением. Вероятность отказа любого из этих компонентов составляла ноль целых и ноль-ноль-ноль и т. д. процентов. А вероятность одновременного отказа бака, двух топливных элементов и шины была еще ниже.
      Положение ухудшалось по мере того, как операторы по всему Центру управления докладывали о новых нарушениях работы систем. Через мгновение после удара, потрясшего «Одиссей», Билл Феннер, офицер навигации, или НАВИГАЦИЯ, один из людей, ответственных за планирование траектории корабля, по внутренней связи сообщил, что обнаружена «перезагрузка» бортового компьютера. Так называется процесс, когда компьютер обнаружил неизвестную неисправность внутри корабля, и теперь снова осуществляет загрузку начальных данных. Учитывая, что сейчас на «Одиссее» было полно разных проблем, перезагрузка компьютера не являлась неожиданностью. Однако компьютер считал, что причина того удара, о котором доложил экипаж, находилась не снаружи, а внутри корабля. Это позволяло исключить попадание метеорита. Но если это был не метеорит, то что тогда?
      Через несколько секунд после удара офицер по системам связи и оборудованию сообщил о неисправностях.
      – ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это СВЯЗЬ, – вызвал он.
      – Слушаю, СВЯЗЬ, – ответил Кранц.
      – Примерно тогда, когда возникла проблема, мы переключились на ненаправленную радиосвязь.
      – Так. Вы говорите ненаправленную?
      – Да.
      – Вы можете уточнить время переключения? – спросил Кранц, а затем для большей ясности повторил, – СВЯЗЬ, определите момент переключения на ненаправленную радиосвязь.
      Это следовало повторить, так как СВЯЗЬ докладывал, что таинственный удар, потрясший «Одиссей», как-то сам переключил связь с его главной антенны на четыре маленьких ненаправленных антенны, установленных вокруг сервисного модуля. Вообще-то, радио корабля не может самостоятельно переключаться с антенны на антенну, как и телевизор не может по своей воле переключать каналы.
      Для некоторых людей в зале ситуация с антенной стала небольшим облегчением. Это должна была быть ошибка приборов. Если неисправности кислородного бака, двух топливных элементов и шины было еще не достаточно для такого предположения, то самопроизвольного переключения антенны было даже чересчур много. Это можно сравнить с тем, как если бы вы отдали свой новый автомобиль автомеханику, а тот сообщил бы, будто у него испорчен аккумулятор, генератор и стартер вместе взятые, и, о-го-го, шины вдруг сдулись, радиатор пробит и двери сорвались с петель. Вы, наверное, решите, что дело не в автомобиле, а в этом механике.
      Кранц, более чем уверенный в этом, решил посоветоваться с Либерготом по внутренней связи.
      – Сай, что ты собираешься делать? – спросил он, – Это неисправность датчиков, или что?
      Лусму интересовал тот же вопрос и, освободившись от наушников, он спросил Кранца:
      – Нет ли каких указаний для экипажа? Мы останавливаемся на варианте с ошибкой приборов или проблема серьезнее?
      Оператора ЭЛЕКТРИКИ мучили те же сомнения.
      – Ларри, ты же не веришь, что упало давление в баке с кислородом? – спросил Шикса Либергот.
      – Нет-нет, – ответил Шикс, – Трубопроводы в норме, системы жизнеобеспечения тоже в норме.
      Сомнения операторов, в основном, были вызваны несоответствием индикаторов на Земле и в «Одиссее». Но Лоувеллу, Суиджерту и Хэйзу было ясно, что по их данным шина и кислородные баки в норме. Если приборы не сообщают о неисправности, то зачем в нее верить?
      Однако в корабле прекрасные показатели приборов, поддерживающие надежду на лучшее, начали изменяться. Хэйз, который ни на секунду не прекращал следить за приборной панелью, заметил сбой напряжения шины, и у него сразу упало настроение. На основании индикаторов «Одиссея» основная шина «Б», которая вроде бы восстановилась, снова потеряла питание. Хуже того, начало падать напряжение на шине «А». Неисправная шина, казалось, тянула за собой и другую. В то же самое время Лоувелл посмотрел на индикаторы кислородных баков и топливных элементов и получил еще худшую новость: кислородный бак номер два, который мгновение назад был полон под завязку, вдруг оказался совершенно пуст. Наибольшее беспокойство вызывали индикаторы топливных элементов: на панели «Одиссея» их показания теперь были столь же плохи, как и на мониторе Либергота – два из трех элемента совсем не вырабатывали электричество.
      Показания этих последних индикаторов были плевком в душу Лоувелла. Если они не врут, то с посадкой на Фра-Мауро можно попрощаться. В «НАСА» были строгие правила насчет лунных высадок, одно из которых гласило: если у вас нет трех работоспособных топливных элемента, вы никуда не идете. Чисто технически один элемент может обеспечить функционирование корабля. Но когда речь заходит о таком важном понятии, как энергия, «НАСА» хочет иметь подстраховку, и даже два исправных элемента – это не подстраховка. Лоувелл показал Суиджерту и Хэйзу индикаторы состояния топливных элементов.
      – Если они не врут, – сказал он, – посадка отменяется.
      Суиджерт сообщил неприятное известие на Землю.
      – У нас падение напряжения на шине «А», – передал он, – Около двадцати пяти с половиной вольт. Шина «Б» на нуле.
      – Принято, – ответил Лусма.
      – Топливные элементы один и три показывают «серые флаги», – сказал Лоувелл, – Но оба не дают питание.
      – Мы поняли, – ответил Лусма.
      – И, Джек, – добавил Лоувелл, – Кислородный бак номер два на нуле. Вы слышите?
      – Уровень кислорода на нуле, – повторил Лусма.
      Была еще одна неприятность, о которой размышлял Лоувелл. Уже прошло десять минут после того удара, а корабль продолжал болтаться и дрожать. Каждый раз, когда командно-сервисный модуль и ЛЭМ меняли свое положение в пространстве, для его выравнивания автоматически включались реактивные стабилизаторы. Но каждый раз корабль возобновлял качку, и стабилизаторы были вынуждены снова включаться.
      Лоувелл переключил систему ориентации на ручное управление, встроенное в приборную панель справа от его кресла. Если автоматика не справляется, возможно, получится у пилота. Лоувелл собирался выровнять ориентацию корабля совсем не по эстетическим соображениям. Корабль «Аполлон» со своим ЛЭМом, напоминающим большую и неуклюжую шляпу, на пути к Луне должен был не просто поддерживать прямую ориентацию корпуса. Он еще должен был вращаться вокруг оси со скоростью 1 оборот в минуту. Это был так называемый пассивный тепловой контроль, или «ПТК», который предназначался для равномерного нагрева корпуса со всех сторон. Иначе ослепительные лучи Солнца зажарили бы его с одного бока, в то время как другой бок замерз бы в тени. Грациозную хореографию «ПТК» стабилизаторы превратили в конвульсии. Если Лоувелл не возьмет управление в свои руки, он подвергнет бока корабля реальной опасности сверхвысоких и сверхнизких температур, которые проникнут сквозь оболочку и нарушат работу чувствительной аппаратуры. Но как ни старался Лоувелл, ручное управление не помогло восстановить ориентацию корабля. Как только удавалось стабилизировать «Одиссей», он снова начинал отклоняться в сторону.
      Для пилота, трижды летавшего в космос, было невыносимо испытывать такие серьезные проблемы из-за своего оборудования. Электрические системы корабля Лоувелла выходили из строя, спасительный дом в зеркале заднего вида удалялся со скоростью 2000 миль в час, а теперь он столкнулся с еще большей опасностью: что-то – и кто знает, что именно – болтало корабль туда-сюда.
      Командир отключил ручное управление, отстегнулся от кресла и проплыл в воздухе к левому иллюминатору, чтобы попытаться рассмотреть, что происходит снаружи. В нем заговорил древний инстинкт пилота. Здесь, на расстоянии 200 тысяч миль от Земли, в герметичном корабле, погруженном в убийственный вакуум, все, что хотел сейчас Лоувелл – это медленно обойти корабль снаружи, осмотреть обшивку, постучать по колесам, понюхать, нет ли где течи, а потом рассказать ребятам в ЦУПе, что же идет неправильно и как это починить.
      Однако он был вынужден производить осмотр изнутри через боковой иллюминатор в надежде, что удастся определить неисправность «Одиссея». Шансов на это было мало, но если получится, то результаты не заставят себя ждать. Как только Лоувелл прислонился носом к стеклу, он разглядел прозрачное белое газообразное облако, окружавшее корабль, которое образовывало радужное гало, распространившееся на мили по всем направлениям. Лоувелл глубоко вздохнул и начал догадываться, что у него большие, очень большие проблемы.
      Если что и боялся увидеть в иллюминатор командир корабля, то это была утечка – примерно то же самое, что пилот самолета боится увидеть шлейф дыма. Утечку нельзя списать на сбой аппаратуры, от нее нельзя отмахнуться, как от неверных данных. Утечка означала, что нарушена целостность корабля, и он медленно и обреченно истекает кровью в космическое пространство.
      Лоувелл пристально всмотрелся в растущее газовое облако. Если бы даже неисправность топливных элементов не отменила посадку на Луну, то это бы сделала утечка. В известной мере, он относился к этому по-философски. Ведь он и раньше знал, что нельзя быть уверенным в возможности посадки, пока стойки ЛЭМа не упрутся в лунную пыль. А теперь, похоже, это точно никогда не произойдет. Лоувелл осознал, что в другой раз его бы опечалил этот факт, но только не сейчас. Сейчас он должен передать в Хьюстон, где все еще продолжают искать неисправности в приборах и индикаторах, что дело не в данных, а в сияющем облаке, окружающем погибающий корабль.
      – Мне кажется, – передал он на Землю твердым голосом, – что у нас какая-то утечка.
      Затем, для усиления, а может и для самоубеждения, он повторил:
      – У нас какая-то утечка.
      – Принято, – сухим, как принято у КЭПКОМов, голосом ответил Лусма, – Мы поняли, что у вас утечка.
      – Это какой-то газ, – сказал Лоувелл.
      – Что ты еще знаешь? Откуда идет утечка?
      – Справа от иллюминатора номер один, Джек, – ответил Лоувелл. Другие подробности ему были не доступны из-за ограниченного угла обзора. Этот короткий доклад из корабля вихрем пронесся по залу Центра управления.
      – Экипаж считает, что у них утечка, – сказал Лусма по внутренней связи.
      – Я слышу, – произнес Кранц.
      – Вы поняли, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ? – спросил Лусма для надежности.
      – Понял, – заверил его Кранц, – Так, все. Думаем, что за утечка. ОРИЕНТАЦИЯ, вы не видите ничего ненормального в своих системах?
      – Нет, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ.
      – А вы, ЭЛЕКТРИКА? Не показывают ли ваши приборы, что это за утечка?
      – Подтверждаю, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, – сказал Либергот, думая, конечно же, о кислородном баке номер два. Если уровень в баке упал до нуля, а облако газа окружает корабль, то можно ручаться, что второй бак связан с тем подозрительным ударом, потрясшим корабль, особенно, если этому предшествовала такая кутерьма в показаниях приборов.
      – Разрешите выделить системы, которые могут иметь отношение к утечке, – сказал Либергот ПОЛЕТ-КОНТРОЛЮ.
      – Хорошо, начинайте поиск, – согласился Кранц, – Я полагаю, следует объединить усилия с вашей группой поддержки.
      – Мы уже здесь.
      – Понял.
      В переговорах и в зале произошли разительные перемены. Никто ничего громко не объявил. Никто не сделал официального заявления. Но операторы начинали осознавать, что «Аполлон-13», чей триумфальный запуск произошел всего пару дней назад, превратился из выдающейся исследовательской экспедиции в обыкновенный аварийный полет. Когда это стало очевидно всему залу, на связь вышел Кранц.
      – Так, – начал он, – Всем успокоиться. Мы должны быть уверены, что мы не растранжирим остатки электроэнергии и не потеряем топливный элемент номер два. Решайте проблему, но смотрите, не ухудшите положение необдуманными действиями.
      (ПРИМ.ПЕРЕВ. – вот точный фрагмент переговоров:
      ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ: – Так, всем успокоиться. У нас есть пристыкованный ЛЭМ. ЛЭМ в работоспособном состоянии, если мы хотим воспользоваться им или его системами для возврата домой. Мы должны быть уверены, что мы не растранжирим остатки электроэнергии командно-сервисного модуля, не испортим шину и не потеряем топливный элемент номер два. Так, нам надо сохранить кислород и все остальное. Похоже, у нас есть работающие стабилизаторы, но, чтобы вернуть корабль домой, нам придется хорошо поработать. Решайте проблему, но смотрите, не ухудшите положение необдуманными действиями… Хочу спросить у вас, ОРИЕНТАЦИЯ, не могли бы вы найти кого-нибудь в команде поддержки, кто бы вычислил эквивалентное изменение скорости? Нельзя ли вернуться к полученным данным и найти причину утечки?
      ОРИЕНТАЦИЯ: – Понял. Мы попробуем, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ)
      Лоувелл, Суиджерт и Хэйз не слышали речь Кранца, но в этот момент им не нужны были слова «Сохраняйте спокойствие». Посадка на Луну определенно отменялась, но, возможно, они не находились в непосредственной опасности. Как заметил Кранц, топливный элемент номер два был в порядке. Также и экипаж и операторы знали, что с кислородным баком номер один все в порядке. Неспроста «НАСА» оснащало свои корабли дублирующими системами. Корабль с одним элементом и одним баком воздуха, может, и не годится для посадки на Фра-Мауро, но он пригоден для возврата на Землю.
      Лоувелл проплыл к центру командного модуля, чтобы выяснить количество оставшегося кислорода в баке и оценить запас времени, отведенного им аварией. Если инженеры рассчитали все правильно, то экипаж вернется домой с приличным остатком кислорода. Командир взглянул на индикатор и замер: стрелка уровня была значительно ниже максимума и опускалась прямо на глазах. Лоувелл в трансе уставился на ее медленное, жуткое движение вниз. Он вспомнил стрелку бензобака в автомобиле. Кажется странным, что нельзя заметить, как она движется – она будто застыла на месте. Но, тем не менее, она когда-нибудь опустится до нуля. А эта стрелка, определенно, двигалась!
      Это шокирующее открытие все объясняло. Что бы ни случилось с баком номер два, это случилось. Бак был неисправен, или у него сорвало крышку, или он треснул по швам, или еще что-то, но независимо от причины, он уже потерян для корабля. А в баке номер один, однако, была слабая течь. Его содержимое, очевидно, утекает в космос, и реактивная сила этой утечки, без сомнения, ответственна за бесконтрольное движение корабля. Было неплохо осознавать, что как только стрелка опустится до нуля, болтание «Одиссея» прекратится. Но с другой стороны, остатки кислорода могли бы поддерживать жизнь экипажа.
      Лоувелл знал, что надо предупредить Хьюстон. Изменение давления было достаточно незначительным, поэтому операторы могли еще ничего не заметить. Привычка пилота – преуменьшить опасность, говорить небрежно: «Эй, ребята, ничего не заметили в другом баке?» Лоувелл подтолкнул локтем Суиджерта, указав ему на индикатор уровня. Затем указал на микрофон. Суиджерт кивнул.
      – Джек, – тихо спросил пилот командного модуля, – вы обратили внимание на давление в баке номер один?
      Пауза. Может, Лусма смотрел на монитор Либергота, а может, Либергот говорил не в микрофон. Может, они уже знали.
      – Подтверждаю, – сказал КЭПКОМ.
      Лоувелл не имел возможности вычислить скорость утечки из бака. Но как бы ни двигалась стрелка, у них все равно оставалось примерно 145 кг кислорода на пару часов. Когда последний килограмм кислорода выйдет из бака, на борту еще останется воздух в маленьком баллоне и электричество от трех небольших батарей. Все это было предназначено для использования в конце полета, когда произойдет отделение командного модуля от сервисного модуля и до входа в атмосферу потребуется лишь немного электрической энергии и несколько глотков воздуха. Маленький баллон и три батареи могут работать только пару часов. Учитывая еще остатки в протекающем баке, «Одиссей» мог поддерживать жизнь экипажа примерно до 3 утра по хьюстонскому времени. А сейчас было 10 часов вечера.
      Но «Одиссей» был не одинок. К его носовой части был прикреплен крепкий и бодрый, упитанный и заправленный «Водолей», «Водолей» без течи и без облака газа. «Водолей» мог вместить со всеми удобствами двоих, а в случае крайней нужды, если потесниться, и троих. В независимости от того, что случилось с «Одиссеем», «Водолей» мог спасти экипаж. Совсем скоро. Лоувелл знал, что возвращение на Землю потребует около сотни часов. Воздуха и энергии ЛЭМа хватит только на 45 часов – именно столько требовалось бы для посадки на Луну, стоянки там в течение полутора суток и обратного полета к «Одиссею». И это количество воздуха и энергии рассчитано только для двоих. Если появится еще один пассажир, расчетное время уменьшится соответственно. Запасы воды на лунном модуле также ограничены.
      Но Лоувелл осознавал, что «Водолей» в данный момент был единственным вариантом. Он бросил взгляд через всю кабину на Фреда Хэйза, пилота лунного модуля. Из троих Хэйз лучше всех знал ЛЭМ, и дольше всех тренировался на нем. Только Хэйз сможет выжать все до конца из скудных ресурсов ЛЭМа.
      – Если мы собираемся вернуться домой, – сказал Лоувелл коллегам, – нам придется использовать ЛЭМ.
      На Земле Либергот обнаружил падение давления в баке номер один примерно в то же время, что и Лоувелл. В отличие от командира экспедиции, ЭЛЕКТРИКА сидел в уютном и безопасном зале Центра управления в Хьюстоне. Он еще не был готов сообщить дурное известие экипажу, и он не испытывал больших надежд по поводу корабля. Либергот повернул голову вправо, где сидел Боб Хеселмейер, офицер по системам жизнеобеспечения ЛЭМа. И в этот момент они были одной командой, оба работали над спасением экспедиции и боролись с возникшим кризисом. Либергот смотрел на Хеселмейера через пучину мигающих лампочек и аварийных данных на своем мониторе, пока тот следил за индикаторами спящего «Водолея».
      Либергот с завистью смотрел на маленькие идеальные цифры маленького монитора Хеселмейера, а потом мрачно посмотрел на свой. С обеих сторон монитора были ручки, при помощи которых обслуживающие техники снимали экран во время ремонтных работ. Либергот вдруг обнаружил, что уже несколько минут, как вцепился в эти ручки. Только после того, как он заметил, что тыльная сторона рук стала совсем белой и холодной, он разжал пальцы и потряс руками для восстановления кровообращения.

5