Среда 15 апреля. 1:30 дня

      Когда в «Водолее» взорвалась батарея номер два, Дон Арабиан находился в здании 45. Хотя кабинеты Арабиана были расположены за четверть мили от Центра управления, запрятанные в безликих коробках, где работали такие люди, как Эд Смайли, сам Арабиан находился почти на самой окраине. У него с помощниками были установлены почти такие же мониторы, за какими работали люди в Центре управления. Они прослушивали те же переговоры с кораблем, и они следили за теми же потоками данных. Единственное отличие состояло в том, что каждый оператор Центра управления отвечал лишь за свою небольшую часть командного модуля или ЛЭМа. Арабиан же отслеживал все данные. И когда индикатор батареи номер два пополз вниз, он понял, что сейчас зазвонит телефон.
      Та часть здания 45, где работал Дон Арабиан, среди сотрудников Космического Центра была известна, как Расчетный отдел экспедиций, или «МЭР». Самого же Арабиана называли Безумный Дон. Сотрудникам «МЭРа» эта кличка нравилась. Среди ученого сообщества, большинство из которых были из Техаса, а основной чертой которых была вялость, Арабиан был буквально, как вихрь. И больше всего он любил говорить о своих системах. Для Арабиана, как и для остальных пятидесяти-шестидесяти сотрудников Расчетного отдела экспедиций, каждая гайка, лампочка или другая часть оборудования космического корабля выражалась в виде систем. Топливный элемент был энергетической системой. ЛЭМ был посадочной системой. Отдельная аварийная лампочка, вместе с ее нитью накаливания, винтовым цоколем и хрупкой стеклянной колбой, была осветительной системой. Даже самих астронавтов, чьей работой было нажатие кнопок для включения остальных систем, они очень бестактно именовали системами.
      Всего в командном модуле было 5.6 миллиона таких систем, а в ЛЭМе – на несколько миллионов больше. Когда в любой из них возникала неполадка, задачей Дона Арабиана было разобраться, в чем причина. При любой аварии выходила из строя какая-либо часть оборудования, и, если задачей людей в Центре управления было обнаружить эту неисправную часть, то Арабиан должен был понять причину поломки. Когда Фред Хэйз доложил об ударе в посадочной ступени, и на экране параметров ЛЭМа в Расчетном отделе экспедиций заколебалась стрелка второй батареи, Арабиан приступил к работе. Через несколько минут зазвонил телефон.
      – Расчетный отдел, – отозвался Арабиан.
      – Дон? Это Джим МакДивитт.
      Конечно, Арабиан ожидал услышать МакДивитта. Командир на «Джемини-4» и «Аполлоне-9», а сейчас руководитель программы «Аполлон», наблюдал за «Аполлоном-13» с терминала последнего ряда Центра управления. Если что-то случалось с «Одиссеем» или «Водолеем», МакДивитт был первым, кто требовал ответов от Арабиана.
      – Я вижу, что у тебя там проблемы, – сказал Арабиан.
      – Ты следишь за второй батареей? – спросил МакДивитт.
      – Слежу.
      – И что ты думаешь?
      – Я думаю, у нас проблема.
      На другом конце линии возникла беспокоящая тишина.
      – Джим, – почти со смехом сказал Арабиан, – ты еще не обедал?
      – М-м-м, нет.
      – Так почему бы тебе не подняться и не присоединиться ко мне. Я закажу пиццу, и мы во всем разберемся.
      Безразличие Арабиана было, скорее, не высокомерием, а самоуверенностью. Он был уверен, что, сколько бы его не поджимало время, он изучит проблему «Водолея» и найдет ее причину. Каждая из четырех батарей ЛЭМа состояла из набора серебряно-цинковых пластин, погруженных в раствор электролита. Пластины и электролит вместе вырабатывали электричество, но они также производили такие побочные продукты, как водород и кислород. Обычно оба ненужных газа выделялись в таких малых количествах, что их едва ли можно было обнаружить. Но иногда батарея вырабатывала излишнее количество газов, которые скапливались в полости под крышкой. Арабиан всегда отпускал шутки по поводу этой полости. Когда комбинация водорода и кислорода начинает скапливаться в небольшом пространстве, начинает расти давление, и тогда достаточно искры, чтобы устроить маленький взрыв. Конечно, внутри батареи – самое место для искры, и, когда Хэйз доложил о звуке удара и хлопьях, Арабиан решил, что эта маленькая бомба, которая могла взорваться в любом из ранее летавших ЛЭМов, наконец, сработала.
      Однако этот диагноз был не так плох. После консультаций с уполномоченным представителем компании «Игл-Пичер», подрядчиком-производителем этих батарей, Арабиан заключил, что повреждение, нанесенное ЛЭМу, легко исправить. Очевидно, взрыв был слабым – это подтверждалось тем, что вторая батарея продолжала функционировать. Более важно, что разрушение батареи, в известной степени, могла компенсировать остальная часть электрической системы. Энергосистема ЛЭМа была спроектирована таким образом, что, когда одна из четырех батарей космического корабля перестанет справляться с нагрузкой, ее работу частично возьмут на себя остальные три. После того как Арабиан и уполномоченный специалист изучили данные, они обнаружили, что батареи номер один, три и четыре увеличили свою мощность, позволяя стабилизироваться второй батарее. Арабиан понимал, что для следующих полетов систему необходимо изменить. ЛЭМ больше не должен летать с маленькими гранатами, встроенными в его корпус. Хотя до сих пор батареи «Аполлона-13» выглядели устойчиво.
      Вместе с человеком из «Игл-Пичер» и инженером-электриком «МЭРа» Арабиан направился в конференц-зал здания 45. Через пару минут там появился и Джим МакДивитт в сопровождении двух представителей «Грумман», производителя ЛЭМа. Вскоре прибыла заказанная пицца Арабиана.
      – Парни, – сказал начальник «МЭРа», отрывая кусок пиццы и толкая коробку к МакДивитту, – мы проанализировали данные, и есть хорошая новость: это не большая проблема, – он повернулся к инженеру из «Игл-Пичер», – Вы согласны?
      – Не большая проблема, – сказал инженер.
      – Ну, так батареи будут работать? – спросил МакДивитт.
      – Должны, – ответил Арабиан.
      – А мы сможем их нагрузить на требуемую мощность?
      – Должны, – сказал Арабиан, – Мы вытащим несколько ампер, так что, как нам кажется, мы в любом случае останемся в пределах ошибки.
      – Значит, это был не взрыв? – спросил представитель «Грумман».
      – О, это был взрыв, – сказал Арабиан.
      – Но ведь на самом деле… ничего не взорвалось, – поправил представитель «Груммана».
      – Безусловно, взорвалось, – сказал Арабиан, пережевывая пиццу, – Взорвалась батарея.
      – Но можем ли мы тогда использовать этот термин? Я думаю, что батарея еще работает. Народ сильно взволновали ваши слова о взрыве.
      – А какой термин вы предлагаете?
      Представитель «Грумман» ничего не сказал.
      – Послушайте, – сказал после паузы Арабиан, – Вы знаете, что нет проблем, и я знаю, что нет проблем. Но если батарея взрывается, то я так и говорю. И если взрывается бак, то я тоже так и говорю. И если экипаж взорвется, я тоже так скажу. Парни, ведь это всего лишь системы, и, если вы не будете честны с собой о том, что случилось, вы никогда не сможете исправить ситуацию.
      Арабиан закончил есть кусок пиццы, выудил из коробки другой и бегло глянул на свои наручные часы. Семь или восемь миллионов других систем «Аполлона-13» требовали его ежедневного внимания, и несколько лишних минут – это все, что он мог позволить себе на рабочий обед.
 
      Джим Лоувелл был удивлен, сколько событий произошло с его ЛЭМом, пока он спал. Еще в десять утра в среду он проплыл через туннель в «Одиссей», чтобы поспать, а в три дня уже собирался вернуться назад. Четыре с половиной часа сна – это его самый продолжительный отдых после инцидента, а за сорок восемь часов до посадки сон – не лучшее время.
      Как и всегда в этом полете, Лоувелл проснулся раньше, чем с Земли прозвучала команда подъема. Поднявшись из своего кресла замерзшего командного модуля, он осмотрелся затуманенным взглядом и через нижний приборный отсек проплыл к туннелю. Однако, перед тем как спуститься в ЛЭМ, он остановился и задумался. Его уже и раньше посещала мысль нарушить одни из непреложных правил любого полета, а сейчас он, почти импульсивно, решил сделать это. Расстегнув две или три пуговицы полетного комбинезона, он добрался до своего теплого нижнего белья, ощупал биометрические датчики, прилепленные к его груди перед субботним стартом, и с болью начал их отрывать.
      Было много причин, как считал Лоувелл, почему надо снять электроды. Во-первых, из-за них чесалось тело. Клей, которым их приклеивали, предположительно был гипоаллергенным, но через четыре дня полета даже самый мягкий клей вызвал раздражение кожи, а этот клей – тем более. И, что более важно, отключение датчиков сэкономит энергию. Биометрическая система, которая передавала на Землю медицинские параметры астронавтов, запитывалась от тех же четырех батарей, что снабжали энергией остальное оборудование ЛЭМа. Хотя электроды вряд ли много съедали, но и на них все еще приходилась своя доля ампер. И, наконец, была проблема тайны личной жизни. Как и любой пилот-испытатель, Лоувелл всегда гордился своей способностью не выдавать эмоции в голосе, летел ли он в отключенной кабине «Банши» над Японским морем или в отключенном ЛЭМе над обратной стороной Луны. В то время как внешние телодвижения можно подчинить своей воле, с подсознательными рефлексами ничего не поделаешь. Никому не удастся контролировать учащенное дыхание и пульс – даже самому спокойному летчику в случае аварийной ситуации. Лоувелл не знал, как увеличился его сердечный ритм после взрыва, прервавшего их экспедицию ночью в понедельник, но его мучила мысль, что об этом знает каждый, начиная с полетного медика, оператора ДИНАМИКИ и заканчивая дежурными журналистами. И если в следующие два дня произойдет еще одна авария, то он совсем не испытывал желания, чтобы о его сердцебиении узнал весь мир. Сорвав электроды и скомкав, он запихал их в пакет и толкнул себя в направлении ЛЭМа.
      – С пробуждением, – сказал Хэйз, из туннеля показалась голова Лоувелла, – Похоже, ты, наконец, немного отдохнул.
      Лоувелл посмотрел на свои часы.
      – Ого, – сказал он, – Похоже, да.
      – Джек спускается? – спросил Хэйз.
      – Нет, – Лоувелл полностью влетел в кабину, – Все еще видит сны. Как у тебя здесь внизу идут дела?
      – Ну, – сказал Хэйз, – они приняли окончательное решение ближе к ночи провести курсовую коррекцию. Возможно, в 105 часов. Наша траектория сильно опускается.
      – М-м-м… – произнес Лоувелл.
      – И еще они почти уверены, что мы успеем его выполнить до взрыва гелия.
      – В этом есть смысл…
      – Также, – продолжал Хэйз, – Похоже, у нас неприятность в посадочной ступени.
      – Неприятность…?
      – Взрыв. И небольшая утечка.
      Командир долго смотрел на своего пилота ЛЭМа, потом потянулся к наушникам и включил микрофон.
      – Хьюстон, это «Водолей», – вызвал Лоувелл.
      – Принято, Джим, – ответил Хьюстон голосом Ванса Бранда, – Доброе утро.
      – Скажи-ка мне, Ванс, что творится с утечкой из посадочной ступени? Что вытекает? Еще продолжается?
      Бранд, который пока не получил из здания 45 доклад от Арабиана и МакДивитта, уклонился от ответа:
      – Об этом доложил Фред. Он все еще это видит?
      Лоувелл повернулся к Хэйзу с вопросительным выражением на лице. Хэйз потряс головой.
      – Нет, – сказал Лоувелл, – Фред больше ничего не видел.
      – Хорошо, – не уточняя, сказал Бранд.
      Лоувелл ожидал, не добавит ли чего КЭПКОМ, но Бранд промолчал. На жаргоне радистов, как понимал Лоувелл, это многое значило. Бранд не знал, что это был за взрыв, и, почти наверняка, он бы предпочел, чтобы командир его не расспрашивал. Одно дело, когда вездесущая пресса слышит, как КЭПКОМ разъясняет проблему экипажу, и совсем другое, когда на вопросы командира КЭПКОМу нечего сказать. Лоувелл немного подождал, а потом сменил тему.
      – Также я понял, – сказал он Бранду, – что примерно в 105 часов ожидается выброс сверхкритичного гелия.
      – Ближе к 106-му или 107-му часу, – поправил Бранд.
      – И незадолго до этого нам придется выполнить курсовую коррекцию?
      – Принято, – сказал Бранд, – Это надо сделать не только для того, чтобы гарантировать давление топлива, но и чтобы запитать реактивные стабилизаторы на случай, если выйдет гелий. Таким образом, если его выброс вас немного крутанет, то вы сможете сохранить управление.
      – Принято, я смогу сохранить управление, – скептически повторил Лоувелл.
      Он отключил микрофон, и, поджав губы, решил, что ему совсем не понравилось услышанное. Эти новые проблемы возникли, когда вахту нес Хэйз, но их невозможно было решить во время дежурства Лоувелла. На мгновение он ощутил сильную зубную дрожь. Неожиданно в наушниках зазвучал голос Бранда:
      – Для тебя есть еще кое-что, Джим. Не мог бы ты перевести переключатель своих биометрических датчиков в другое положение? А то мы получаем сигнал, но в нем нет никаких данных.
      Лоувелл молчал. Бранд молчал. Прошло три секунды, и человек на Земле, безмятежно сидя за своим терминалом, ожидал ответа человека с корабля.
      – Да будет вам известно, Хьюстон, – наконец, сказал командир, – что на мне нет биодатчиков.
      Лоувелл слушал канал связи с Землей в ожидании, как он полагал, выговора от Хьюстона. Вместо этого несколько секунд продолжалась тишина. Наконец, Бранд, сам являвшийся астронавтом, который, как и Лоувелл, был обучен мастерству летчика-испытателя, и, как и Лоувелл, однажды мог оказаться далеко от родного дома в неисправном космическом корабле, вышел на связь.
      – Понятно, – только и сказал КЭПКОМ.
      Лоувелл улыбнулся самому себе. Когда закончится этот полет, надо не забыть поставить Бранду пива.
 
      – Мэрилин! – позвала Бетти Бенвеер из хозяйской спальни дома Лоувеллов в Тимбер-Коув. Ответа не последовало.
      – Мэрилин! – позвала она снова. Снова нет ответа.
      Насколько знала Бетти, Мэрилин находилась в гостиной. Оттуда было всего десять шагов до спальни, где Бетти стояла с телефонной трубкой в руке. Звонок был по-настоящему срочный. Но если даже Мэрилин и слышала голос подруги, то никак не реагировала.
      Бетти взглянула на свои часы и сразу поняла в чем дело. Была среда, половина седьмого вечера, время вечерних новостей. Всякий раз. Когда Джим был в космосе, Мэрилин свято соблюдала это время. Еще в течение получаса она будет сидеть перед телевизором, включив канал «Си-Би-Эс» и погрузившись в репортаж Уолтера Кронкайта о ходе экспедиции своего мужа.
      Когда жены астронавтов хотели получить честную информацию о состоянии корабля или астронавтов, они обычно переключались на Жуля Бергмана. Этот корреспондент «Эй-Би-Си» всегда предлагал своей аудитории только самую мрачную и не приукрашенную правду, хотели этого слушатели или нет. Всегда было нелегко принять сказанное Бергманом, но плюсом являлось то, что вы были уверены, что услышали самое худшее. Если в данный момент он не касался состояния экспедиции, то, гарантировано, там ничего и не произошло. Минусом было то, что почти всегда передачи Жуля Бергмана были непродолжительными. После пары дней его жестоко откровенных репортажей семья члена экипажа чувствовала себя буквально выжатой, как лимон. И тогда наступало время переключиться на Уолтера Кронкайта.
      Репортажи Кронкайта были не менее достоверны, чем у Бергмана, и не менее честные, но, в целом, более приятные. Новости от Уолтера Кронкайта воспринимались легче. Поэтому по вечерам Мэрилин Лоувелл и жены остальных астронавтов переключали телевизоры на этого добросердечного журналиста. Сегодняшний вечер не был исключением. Пока Бетти Бенвеер стояла в хозяйской спальне, нервно посматривая на телефонную трубку и раздумывая, не осмелиться ли попросить абонента подождать, Мэрилин пристроилась на краешке кресла в гостиной и наклонилась вперед, отрешившись от всего мира.
      – Добрый вечер, – начал Кронкайт, сидя за своим столом на фоне спроецированного изображения Земли с Луной, – Сегодня, медленно приближаясь к дому, космический корабль «Аполлон-13» немного сбился с курса. Сейчас он прошел четверть пути от Луны, но его текущий курс не способен вернуть корабль на Землю, как вы здесь видите. Вместо этого он промахнется мимо атмосферы, а экипаж погибнет. Именно поэтому на 11:43 вечера по восточному времени запланирован запуск для курсовой коррекции.
      – Ранее этим вечером пресс-секретарь Белого Дома Рон Зиглер сказал, что для спасения экипажа «Аполлона-13» нет необходимости в помощи других стран, «хотя мы высоко ценим эти предложения». Тем не менее, Советский Союз направил шесть военно-морских судов в район посадки в Тихом океане, а Британия – шесть судов в альтернативный район в Индийском океане. Франция, Нидерланды, Италия, Испания, Западная Германия, Южная Африка, Бразилия и Уругвай привели свои военно-морские силы в состояние готовности. Президент Никсон первоначально запланировал на завтрашний вечер свое обращение к нации по поводу вьетнамской войны, в ответ на антивоенные митинги, прокатившиеся по всей стране. Но сегодня утром Президент отложил речь до начала следующей недели, заявив, что спасение астронавтов сейчас самое важное дело. Подробности из Белого Дома – у корреспондента «Си-Би-Эс» Дэна Разера.
      Что собирался рассказать Дэн Разер, Мэрилин так и не услышала, потому что, как только он появился на экране телевизора, в дверях гостиной показалась Бетти Бенвеер.
      – Мэрилин! – настойчиво прошептала Бетти, – Ты не слышишь, как я тебя зову?
      – Что? – рассеянно сказала Мэрилин, – Нет, нет. Я смотрю новости.
      – Заканчивай смотреть. Тебе звонит Президент Никсон.
      – Кто?!
      Мэрилин вскочила с кресла и побежала в спальню. Ей льстил звонок от Президента, но даже в сложившихся обстоятельствах она была удивлена. В то время как никто в Хьюстоне не сомневался в искренней заинтересованности Никсона в благополучном спасении экипажа «Аполлона-13», но никто и не питал иллюзий, что какой-либо космический полет стоит на первом месте его ежедневных дел.
      Джон Кеннеди, который никогда не был любимцем Никсона, поставил перед народом задачу высадиться на Луне до конца 60-х годов. Линдон Джонсон упорно претворял эту программу в жизнь. И хотя историческая высадка «Аполлона-11» на Луну произошла в июле прошлого года во время срока правления Никсона, Президент чувствовал, и вполне справедливо, что народ мало уважал его за это достижение, снимая шляпы перед недавно ушедшим в отставку Джонсоном и убитым Кеннеди. И теперь, когда «Аполлон-13» направлялся домой, у Мэрилин Лоувелл не было причин верить, что Президент нашел время и желание заниматься этим кризисом больше, чем другими многочисленными кризисами, с которыми он столкнулся в первый год правления.
      На самом деле, Никсон был искренне обеспокоен. Во время успешной экспедиции «Аполлон-8», за месяц до инаугурации, Никсон выразил восхищение этим полетом и особую признательность экипажу, совершившему первый облет Луны. После возвращения Фрэнк Борман, Джим Лоувелл и Билл Андерс были приглашены на инаугурацию Президента, а позже, когда он занял место в Белом Доме, попали к нему на обед, причем, не в официальных залах на первом этаже особняка, а в гостевых наверху. Мэрилин помнила, как была очарована во время экскурсии, устроенной словоохотливым Никсоном по своему новому владению, когда он несколько раз останавливался перед комнатами, о существовании которых и сам не догадывался, указывая на них с улыбкой смущения и пожимая плечами, мол, я знаю не больше вас.
      Зная о том, что экипаж «Аполлона-8» высоко ценит президентское внимание, Никсон, как и многие влиятельные люди, считал, что лучшее, что он может сделать для них, это предложить на него работать. После «Аполлона-8» Лоувелл дал ясно понять, что собирается оставаться в космической программе, по крайне мере, пока не получит шанс высадиться на Луну, и Никсон не собирался задавать вопросы о его решении. Однако Фрэнк Борман и Билл Андерс сразу после возвращения ушли из космического агентства, и этим тут же воспользовался Президент. Борман, никогда не доверявший политикам, отклонил приглашение войти в команду Белого Дома. Андерс был не столь осторожен: он принял назначение на должность исполнительного секретаря Национального совета по аэронавтике и космическому пространству, консультативного органа, возглавляемого вице-президентом – в то время Спайро Эгню.
      В прошлую субботу, когда коллега Андерса по «Аполлону-8» поднялся на борт «Аполлона-13», исполнительный секретарь в соответствии со своими обязанностями сопровождал вице президента на запуск во Флориду.