Глава 1

— За что, Господи?! — воззвала я, воздев руки к давно забывшему о побелке потолку. — Да, я погрязла в грехе и неоднократно нарушила все десять заповедей. Возможно, я заслуживаю геенны огненной, но не такой же кары!

— Не все, — уточнил Леша, флегматично наблюдая, как я ломаю руки.

— Ты о чем? — Я оторвала взгляд от желтого пятна над лампой и недоуменно воззрилась на друга юности.

— О заповедях, — пояснил Леша будничным тоном. — Ты сказала, что нарушила все десять. Не знаю, как насчет первых девяти, но за десятую готов ручаться. В том смысле, что ты наверняка не желала ни жены ближнего своего, ни осла его, ни раба, ни рабыни… — Думаешь, убийства, кражи и лжесвидетельства за ней числятся? деловито поинтересовался Прошка, окинув меня оценивающим взглядом, точно плотник, прикидывающий, сколько материала пойдет на гроб клиента. — М-мм… Кражу помню — плавленые сырки, стянутые в петрозаводском универсаме. Лжесвидетельства тоже были — по меньшей мере парочка душегубов по ее милости до сих пор разгуливают на свободе. Но вот убийства — это что-то новенькое… Может, поделишься с друзьями, Варвара, скинешь бремя с измученной совести?

— Обойдетесь. Я вызвала вас не для того, чтобы обсуждать мое уголовное прошлое. Лучше скажите, что мне теперь делать?

— Не вижу смысла. Пока мы с Лешей будем в муках рожать ценный совет, подоспеет Марк и удавит новорожденного, не перерезав пуповины. Во всяком случае, до сих пор он ни разу не принял чужую мудрость с бережностью и благоговением, подобающими богобоязненной повитухе. Нет уж, увольте! Лучше я сам буду критиковать произведенного им недоноска, чем отдам на поругание собственное дите. Короче, совещание мы откроем, когда явятся Марк и Генрих. А пока, Варвара, ты вполне можешь облегчить перед нами душу. Признайся, кого ты там укокошила?

— Целую прорву народа, — хмуро отчиталась я, забравшись с ногами в кресло. — Правда, до физического уничтожения дело не дошло, но, если верить Евангелию, грех, совершенный в душе, приравнивается к греху, так сказать, осязаемому. Иными словами, твоя жертва может мирно окончить земной путь на склоне лет в собственной постели, но если однажды в минуту гнева ты мысленно проломил ей башку, на Страшном Суде тебе все равно впаяют по максимуму, как за предумышленное убийство.

— Ничего себе порядочки! — возмутился Прошка. — Где ж они тогда наберут праведников для своего небесного царства? Кто им будет славить Бога в таких бесчеловечных условиях? Нет, это надо же! Выходит, если я… Какой гипотетический грех собрался совершить Прошка, мы с Лешей так и не узнали. В замке входной двери повернулся ключ, и в мою карликовую прихожую с трудом впихнулись два недостающих участника созванного мной «военного совета»: Генрих и Марк.

Я наблюдала сквозь стеклянную дверь кухни, как они возятся с обувью, и сердце мое наполнялось благодарностью. Сколько лет друзья являются по первому моему зову с резвостью кур, сбегающихся на хозяйское «цып-цып-цып»! Их не останавливает ничто — ни время суток, ни грипп с высокой температурой, ни ремонт квартиры, ни прочие стихийные бедствия. Верно говорят: старая дружба не ржавеет!

Еще немного, и на мои глаза навернулись бы слезы умиления, но в эту минуту в кухню вошел Марк, и мое благостное настроение быстро увяло.

— Привет. — Он кивнул Леше и Прошке и, сведя черные брови к переносице, исподлобья уставился на меня. Как оказалось, наши мысли текли в одном направлении, но их эмоциональная окраска была различной. — Чем мы тебе так досадили, Варвара? По дороге сюда я перебирал в памяти наше общее прошлое и не сумел припомнить ни одного — ни единого! — года, когда бы нам не пришлось вытаскивать тебя из какой-нибудь мерзости. Вероятно, по молодости это еще можно было воспринимать как приятное развлечение, но с тех пор это развлечение давно утратило прелесть новизны. Подумай над этим, пожалуйста, на досуге. Ну, куда тебя угораздило влипнуть на сей раз?

— На сей раз, как и впредь, я намерена выбираться из выгребной ямы самостоятельно, — прошипела я, выбралась из кресла, отпихнула Марка с прохода и выскочила в коридор, где угодила в объятия Генриха.

— Ш-ш, — тихо сказал он, склонившись к моему уху. — Марк выведен из равновесия схваткой с милицией. Они поймали его на выходе из метро и, не удовлетворившись предъявленными документами, собрались учинить личный обыск… — И куда вы дели обезображенные трупы? — не сумела я скрыть любопытства.

— Обезображенные трупы — это по твоей части, — бросил Марк, выглянув из кухни. — Я всего лишь попросил их представиться и показать удостоверения.

— Они попробовали было качать права, — подхватил Генрих, — но нас окружили сочувствующие граждане, и слуги закона, предпочтя сохранить инкогнито, обратились в бегство — под свист и улюлюканье толпы. Первые пятьдесят метров мы преследовали их, громко выражая желание познакомиться, но они пугливо, будто девушки, спасающиеся от навязчивых кавалеров, нырнули в метро и были таковы. Пробудившийся в нас воинственный дух не нашел выхода, так что, пожалуйста, будь к нам снисходительна.

Я хотела было сказать, что срывать зло на безвинных — последнее дело, но, поразмыслив, отказалась от своего намерения. Присутствующие могли счесть (совершенно несправедливо, разумеется), что подобное заявление в моих устах звучит недостаточно убедительно. В общем, я сменила гнев на милость.

— Ладно, живите! Но раз уж вы вытащили меня из кресла, пойдемте в гостиную — там просторнее. Леша, Прошка, захватите чайник и чашки.

На случай, если моя любопытная соседка приникла к стене ухом, я вставила в магнитофон кассету, включила музыку. Подождала, пока все рассядутся, и мрачно объявила:

— Ночью позвонила Вероника. Из Цюриха. Не могла потерпеть до утра со своим радостным известием. Оказывается, она — мультимиллионерша.

Вероника, как и положено неприятностям, свалилась на мою голову совершенно неожиданно. За три месяца до описываемых событий из Канады позвонил мой отец, сообщил о смерти своего двоюродного брата, сказал, что единственное чадо Виктора собирается вернуться на родину, и попросил меня позаботиться о бедной девочке. Круг своего общения я предпочитаю выбирать самостоятельно, поэтому просьба восторга у меня не вызвала, но, с другой стороны, и оснований для паники вроде бы не давала. «Бедной девочке», как мне удалось вытянуть из папы, недавно стукнуло двадцать шесть, стало быть, в няньке она не нуждается. На всякий случай я уточнила у родителя, не страдает ли его двоюродная племянница психическим или каким-либо другим недугом, требующим постоянного присутствия сиделки. Папа недуг отрицал, а о небольшой заминке, предварившей его ответ, я вспомнила только после знакомства с Вероникой.

Она объявилась примерно через неделю. Я по обыкновению не спешила подойти к телефону, но, когда включился автоответчик и нежный девичий голосок с едва заметным акцентом произнес: «Здравствуйте, Варвара. Это ваша троюродная сестра Вероника», — сочла себя обязанной ответить лично. Разумеется, я не собиралась окружать новообретенную кузину неусыпными заботами и вниманием, но человеку, не ступавшему десять лет на родную русскую землю, на первых порах, безусловно, требовался гид. «Ничего, — подбадривала я себя, протягивая руку к трубке, — неделю-другую убью на ознакомление барышни с российскими реалиями, от меня не убудет. А потом — да здравствует свобода!» Знала бы заранее, как все обернется, ни в жизнь бы не ответила.

Нехорошее предчувствие зародилось во мне с первой же секунды нашей встречи. Вероника, приняв мое приглашение, взяла от гостиницы такси и спустя полчаса (от «Космоса», где она остановилась, до моего дома могла бы добраться за те же полчаса пешком) позвонила в дверь моей квартиры. Едва взглянув на ее золотистые кудряшки, слегка вздернутый носик и невинные васильковые глаза, я подумала, что сроки ознакомления барышни с российскими реалиями придется пересмотреть. За две и уж тем более за одну неделю этакому ангелочку особенностей национального быта не постичь. Хорошо, если за месяц управимся.

«Боже, хватит на сегодня неожиданностей!» — взмолилась я про себя, впуская гостью в прихожую. Но вечер сюрпризов только начинался.

Здесь я вынуждена сделать новое отступление, чтобы сообщить кое-какие факты из семейной истории моей героини. Надо сказать, до той знаменательной даты, 6 февраля 1999 года, о существовании Вероники я имела довольно смутное представление. Зато была весьма наслышана о ее отце — своем двоюродном дядюшке. Я даже видела его несколько раз, правда, в детстве. Виктор был в нашей семье легендарной фигурой — художник, бунтарь, диссидент, изгой, запойный пьяница, человек, имя которого на моей памяти всегда было связано со скандалами. Мама, стремившаяся защитить домашний очаг от его отрицательного влияния, прилагала колоссальные усилия, чтобы отвадить неудобного родственника от папы и от нашего дома. Ее пугал пристальный интерес, проявляемый к Виктору со стороны КГБ, пугали многонедельные запои опального художника, его часто весьма сомнительные любовные связи, его глубокое отвращение к штатным должностям и регулярной зарплате, его затяжные скитания по бескрайним просторам родины, тяга к рискованным знакомствам и беспредельная внутренняя свобода, граничащая с анархией. Виктор не признавал авторитетов, общечеловеческих ценностей и, помимо вышеупомянутой свободы, вообще не ценил ничего. В частые периоды полного безденежья он не гнушался наниматься на самую черную работу и допивать опивки из чужих кружек в забегаловках. Он мог занести в наше чинное семейство вшей, а то и заразу похлеще. Одним словом, мама не выносила Виктора. Папа, единственной страстью которого всегда была ихтиология, относился к кузену довольно безразлично. А я питала к удивительному дядюшке симпатию, смешанную с благожелательным любопытством, но мое мнение никого не интересовало, и контакты с дядей Виктором были безжалостно пресечены. Иногда до меня доходили кое-какие слухи о нем, но, поскольку они явно не были предназначены для нежных девичьих ушей, то доходили нерегулярно и в урезанном виде.

В частности, подслушав однажды родительский разговор, я узнала, что у Виктора родилась дочь, которую он признал официально и вроде бы даже собрался жениться на матери ребенка. Мама в связи с этим выразила надежду, что ее двоюродный деверь наконец-то остепенится, но не тут-то было. Через два месяца совместного проживания с невестой (источник информации — еще один подслушанный разговор, на сей раз телефонный) жених сбежал. Позже он прислал папе жалобное письмо, в котором называл мать своего ребенка «богиней воинствующей глупости и безвкусицы».

По всей вероятности, Вероника так никогда и не познакомилась бы со своим отцом, если бы не гибель матери. История этой хорошенькой молодой женщины настолько чудовищна и нелепа, что мои потрясенные родители обсуждали случившееся, позабыв о присутствии детей.

Когда Веронике исполнилось шесть лет, ее мать влюбилась в очередного неподходящего мужчину. Новый избранник не ответил на ее чувство, и однажды экзальтированная красавица встала на бортик балкона и пригрозила возлюбленному, что прыгнет вниз. Ополоумевший от страха избранник бросился к отвергнутой даме, та покачнулась, прогнившая бельевая веревка, за которую она держалась, оборвалась, и незадачливая шантажистка упала на тротуар с одиннадцатого этажа.

Веронику забрала к себе сестра погибшей, у которой было двое своих детей, а денег в семье вечно не хватало. Она обратилась к папе, с тем чтобы он нашел отца Вероники и поговорил с ним об алиментах.

Разыскать Виктора было непросто. Примерно за год до этого несчастного случая КГБ всерьез взялся за художников-диссидентов. Нескольких приятелей и единомышленников Виктора посадили за «тунеядство», а одному бедолаге, который имел глупость устроиться сторожем на стройку и потому не проходил по удобной статье, при обыске подбросили наркотики. Легкий на подъем Виктор не стал дожидаться, пока ревнители госбезопасности доберутся и до него, и исчез из Москвы в неизвестном направлении, не оставив никому нового адреса.

Прошло три месяца, прежде чем до него по длинной цепочке дошло известие о гибели бывшей возлюбленной. Получив его, Виктор ошеломил всех, кто его знал, беспрецедентным поступком. Вместо того чтобы прислать деньги, он нагрянул в столицу лично, отобрал девочку у растерянной тетки и снова канул в неизвестность. Знакомые дружно предрекали, что непоседливому папаше, неизменно отвергавшему такие глупости, как семья и домашний очаг, быстро надоест тетешкаться с ребенком, к тому же с девочкой. Но они оказались не правы. Виктор оставил дочь при себе и лет десять прожил с ней в какой-то медвежьей глуши.

За эти годы обстановка в стране радикально изменилась. Одряхлевший корабль государства-монстра сначала дал серьезную течь, а потом и вовсе открыл кингстоны. В восемьдесят девятом году Виктор вернулся с дочерью в Москву, а еще через полгода они эмигрировали в Америку. До отъезда Виктор с Вероникой несколько раз навестили моих родителей, но я ни с дядей, ни с кузиной, то бишь троюродной сестрой, так и не увиделась, поскольку обитала тогда в дворницкой каморке на Университетском проспекте, работала в двух местах и временем на семейные посиделки не располагала.

На этом, наверное, и оборвались бы наши семейные связи, если бы в девяносто втором году мой старший брат, отчаявшись решить свою жилищную проблему в родном отечестве, не нашел себе работу в Канаде, куда и уехал с женой и дочерью на постоянное место жительства. В девяносто четвертом, после рождения второго ребенка, Игорек вызвал маму с папой к себе. Сначала предполагалось, что родители уезжают временно, пока не подрастут внуки, но потом папа устроился на работу в тамошний университет, мама начала пользоваться бешеным спросом как учитель музыки, и речи о возвращении потихоньку сошли на нет. Чтобы поменьше страдать от ностальгии, родители начали заводить знакомства среди русских эмигрантов, стекавшихся в Канаду непересыхающим ручейком. Когда к ним из Америки приехал погостить Виктор, они до того обрадовались, что мама даже простила ему все прошлые грехи. Последние три года до смерти Виктора мама с папой поддерживали с родственником самые сердечные отношения. Как-то раз дядя привез к ним и Веронику, которая совершенно очаровала мою маму.

«Это самая прелестная девушка и самая благодарная дочь, какую мне довелось встретить, — писала она, сдержанно намекая, что с собственной дочерью ей повезло куда меньше. — Жаль, Виктор не способен оценить ее так, как она того заслуживает. Твой дядя почти не изменился — все такой же неугомонный чудак, переполненный самыми дикими идеями. Я начинаю думать, что твой невыносимый характер — фамильная черта. Во всяком случае, Виктор, посмотрев на твою мазню и наслушавшись рассказов о твоих прошлых похождениях, пришел в восторг и признал в тебе родственную душу. Ох, ну почему я не удосужилась до свадьбы познакомиться с родственниками твоего отца!»

Собственно, этот милый абзац из маминого письма да еще два-три упоминания, проскользнувшие в телефонных разговорах с родителями, были единственными сведениями о Викторе и Веронике, полученными мной за последние десять лет. Неудивительно, что я оказалась совершенно не готова к встрече с кузиной и к напастям, посыпавшимся на меня вскоре после ее приезда.

— Какие милые картинки! Папе бы понравились… Не успела я опомниться после сомнительного комплимента в адрес своих лучших пастелей, гордо вывешенных на стенах гостиной, как Вероника практически без паузы провела следующий аперкот:

— Он так восхищался тобой, Варя, так мечтал с тобой познакомиться… — И васильковый взор затуманился слезами.

«Варя! — внутренне клокотала я. — Она бы еще Барби меня заклеймила! „Милые картинки“! Уси-пуси, сю-сю-сю! И главное, нет никакой возможности поставить девицу на место. Я ведь не чудовище, чтобы проявлять жестокость по отношению к скорбящей дщери… Да, от прямых выпадов придется отказаться. Попробуем другую тактику».

— Мы были знакомы, Верочка. — Нежное обращение прозвучало на редкость фальшиво, зато мне почти удалось скрыть мстительную радость, охватившую меня при виде кузины, вздрогнувшей от «Верочки», и напряженной улыбки, растянувшей ей губы. — Правда, знакомство прервалось лет тридцать назад, и твой отец, наверное, позабыл о нем.

— Да, он говорил мне, что в молодости недолюбливал детей и старался их избегать, — сказала она и неуверенно добавила:

— Ты не могла бы называть меня Вероникой? Я как-то не привыкла к уменьшительным вариантам… — Нет проблем, — ободрила я ее. — У меня у самой такая же причуда.

Вероника порозовела.

— Извини.

— Пустяки. Есть хочешь? — спросила я, чтобы разрядить обстановку.

— Спасибо, я пообедала в гостинице.

— Тогда чай?

Вероника снова заулыбалась.

— Чай! Звучит, как музыка. Горячий чай на кухне с разговорами до утра! Ну вот, наконец-то у меня ощущение, что я вернулась домой! Мы ведь пойдем на кухню, да? — Она посмотрела на меня умоляющими глазами.

— As you wish1.Только должна предупредить: гордое имя «кухня» мой убогий закуток носит лишь по недоразумению.

За чаем, который мы пили часа три, Вероника ударилась в воспоминания. Ее история, надо признать, меня захватила. Таким количеством внезапных поворотов не отличалась даже моя отнюдь не спокойная жизнь.

Свою мать Вероника помнила смутно и чувства к ней питала противоречивые. Я уже знала, что эта дама отличалась неровным характером и склонностью к экзальтации. Она то осыпала ребенка ласками, то раздражалась по самому ничтожному поводу и отталкивала от себя девочку ничем не оправданной резкостью. Веронику такая непредсказуемость держала в постоянном напряжении, поэтому годы ее раннего детства счастливыми назвать трудно.

Недолгий период жизни с теткой и двоюродными братьями выпал из ее памяти совершенно — видно, сказался шок, вызванный недавней смертью матери. Зато про отца Вероника помнила все до мельчайших подробностей и готова была рассказывать о нем без конца. Веселый выдумщик, бесшабашный, ни на кого не похожий, он казался не избалованной вниманием девочке добрым волшебником, перенесшим ее в сказку. Сказочным был таинственный бескрайний лес, окружавший забытую богом деревню, куда Виктор привез дочь. Сказочной была ветхая избушка, где они поселились. И захватывающие истории, которые день за днем придумывал отец. И чудесные картинки, которыми он их иллюстрировал.

Обитатели деревеньки Паршуткино жили, промышляя зверя и выращивая небогатые урожаи картошки — почти ничего другого тамошняя скудная земля не родила. Осенью и весной деревенька была отрезана от большой земли распутицей, потому хозяйство деревенских было почти натуральным. Они сами пекли хлеб и варили мыло, лепили из воска свечи и, конечно, гнали самогон. Питались дичью, картошкой, ягодами и грибами. Два раза в год наезжали совхозные заготовители пушнины, забирали меха, оставляя взамен муку, сахар, спички, хозяйственную утварь, консервы. Школы в деревне не было. Немногочисленных детей отправляли учиться в школу-интернат за пятьдесят верст.

До приезда Вероники Виктор прожил в Паршуткино около года, и аборигены, поначалу набивавшиеся в его избушку всей деревней — поглазеть на настоящего москвича и художника, успели к нему привыкнуть. Виктор не кичился, ходил, как все, на охоту и за грибами, любил принять самогону под горячую картошечку и попариться в баньке. Словом, обычный человек — две руки, две ноги, одна голова.

Но вскоре после приезда Вероники отношение деревенских к Виктору переменилось, а позже стало весьма смахивать на благоговение. Вышло это вот почему.

В конце лета Веронике исполнялось семь лет, и ее предстояло отвезти в школу-интернат. Но отцу, только что обретшему дочь, эта перспектива не понравилась. Виктор отправился в райцентр и там, ценой никому не ведомых усилий, добился от местного начальства решения о создании в Паршуткине начальной школы и своего назначения на должность учителя.

Учителем он оказался потрясающим. На уроки собирались не только пятеро малышей, которым полагалось ходить в начальную школу по возрасту, но и все остальное население деревни. Мужики и бабы чуть не со слезами заклинали его перенести занятия на вечер, чтобы они успели управиться с делами. Для людей, которые и кино-то видели не чаще двух раз в год, наступил нескончаемый праздник.

Виктор прекрасно знал мифологию и историю. В годы молодости он исколесил весь Союз, пас овец в горах Кавказа и Памира, нанимался рабочим в геологические экспедиции и бродил по тундре, тралил рыбу на Дальнем Востоке и за Полярным кругом, ловил змей в прикаспийских песках, собирал хлопок в Узбекистане, помидоры и виноград — в Молдавии, арбузы — в Астрахани. Об обычаях разных народов, населявших огромную империю, знал не понаслышке. Горы, океан, сопки, пустыню и тундру видел собственными глазами. Полезные ископаемые отличал на ощупь. И ко всему прочему был хорошим рассказчиком и превосходным художником. Удивительно ли, что он стал паршуткинским кумиром? А уж какими глазами смотрела на отца Вероника, можете представить сами.

Прошло три года, и над девочкой снова нависла угроза переезда в интернат. И снова отец не отпустил ее. Он договорился с директором интерната о заочном обучении: Вероника будет заниматься дома, а в конце каждого полугодия приезжать на две недели в школу и писать контрольные работы. Директор согласился, но попросил Виктора принести от врача справку, рекомендующую ребенку домашнее обучение. Каково же было его удивление, когда с аналогичными справками к нему явились обросшие, пропахшие махрой и овчиной мужики — родители всех школьников Паршуткина!

Таким образом начальная школа превратилась в среднюю. Тут Виктору пришлось задуматься. Изобразительное искусство, русский и литературу он с легкостью мог вести хоть до самого выпуска. Английским, благодаря матери, проведшей первые четырнадцать лет жизни в Ирландии, владел свободно. С биологией и зарубежной географией дела обстояли похуже, но, разжившись литературой, он мог подняться до уровня преподавателя средней школы. А вот как быть с математикой, физикой и химией? Насчет своих способностей в этих дисциплинах Виктор не обманывался — сам в школе не вылезал из «троек». Нет, его дочери такой горе-учитель не нужен. Она получит лучших преподавателей страны!

И Виктор, рассылая запросы всем друзьям, родственникам, друзьям родственников и родственникам друзей, находил блестящих профессоров и популяризаторов и заманивал одного за другим в Паршуткино, суля сказочную охоту, богатейшие грибные места и отдых среди первозданной природы. Физики, химики и математики доверчиво отправлялись прямиком в западню, ибо Виктор и паршуткинцы, приняв и обласкав очередного гостя, брали его в плен и не отпускали обратно без небольшого, но обстоятельного курса лекций по соответствующей специальности. Впрочем, пленники обычно не обижались.

В результате этой пиратской деятельности питомцы Виктора, к вящему удивлению учителей школы-интерната, сдали выпускные экзамены на «отлично» и поехали поступать в лучшие университеты страны. Поехали и Вероника с отцом.

Вероника как раз сдавала вступительные экзамены на филфак МГУ, когда Виктор получил письмо из Америки. Его старинный друг Тимур — один из тех художников, кого когда-то с подачи КГБ осудили за тунеядство, а потом выпихнули из страны, — писал, что когда-то взял на себя смелость увезти за кордон несколько холстов Виктора, которые хранились у него дома. На волне интереса к советским художникам-диссидентам, поднявшейся на Западе в начале восьмидесятых, Тимуру удалось продать свои и Викторовы картины, за них дали неплохую цену. Потом интерес к советским диссидентам угас, и Тимур из художника переквалифицировался в бизнесмена от искусства. Он создал художественную галерею «Арт-и-шок» («Art&Shock»), но, поскольку к тому времени успел истратить все свои деньги, использовал в качестве начального капитала выручку от продажи картин Виктора.

«Сейчас моя галерея — одно из самых процветающих предприятий арт-бизнеса в Нью-Йорке, — писал он, — и ты — ее законный совладелец. Не желаешь ли ради разнообразия поменять беспечную жизнь советского босяка на тяжкую долю американского бизнесмена? Насколько мне известно, проблем с выездом из нашего великого и могучего отечества теперь почти не существует».

Виктор показал письмо дочери. Наученный горьким опытом 60-х, он не особенно верил в то, что послабление режима продлится долго, и решил увезти Веронику подальше от идеологического маразма и казенных чиновничьих рож, от унизительных очередей в магазинах и обывателей, истерично преклоняющихся перед заграничным товаром; от поднявших голову националистов, антисемитов и всякого подобного быдла.

Веронику, у которой еще не перестала кружиться голова после переезда в Москву, перспектива поездки за океан и учебы где-нибудь в Гарварде просто ослепила. Она согласилась мгновенно и забрала документы из вступительной комиссии. Веронике нашли хорошего преподавателя английского языка и литературы, и Виктор отправился занимать очередь в американское посольство.

Через полгода, в декабре восемьдесят девятого, отец и дочь приземлились на американской земле. Первое время они чувствовали себя великолепно. Тимур писал правду: Виктор действительно стал состоятельным человеком. Десятки тысяч долларов, удачно вложенные в дело шесть лет назад, превратились в сотни. Помимо денег, Виктора в Америке ждала еще и известность. Его картины, в отличие от картин многих других диссидентов, за эти годы выросли в цене в несколько раз, а это означало, что он, не страшась голодной старости, может заниматься не бизнесом, а любимым делом.

По совету друга Виктор выбрал для образования дочери Йельский университет. Они купили неподалеку от Йеля дом, оборудовали там художественную мастерскую, наняли преподавателей, приобрели две машины, получили права и чуть было не зажили счастливо, но… Но мятежный нрав Виктора, смягченный было дикой красотой таежной природы и заботой о подрастающей дочери, проявился снова.

Сытая, прилизанная, благонравная Америка вызывала у него разлитие желчи. «И эти надутые самодовольные болваны смеют величать свое гнилое стоячее болото свободной страной?! — кипел он. — Да у них самая страшная несвобода, которую только можно вообразить, — несвобода мысли. Рабам на галерах, римским гладиаторам, еретикам во времена инквизиции и сталинским зэкам на Колыме — и тем позволялось иметь собственные мысли — хотя бы тайком, про себя! А „свободная“ Америка штампует мозги своих граждан, точно запчасти на конвейерах Форда. С ними невозможно спорить — у них на все готовое и абсолютно непробиваемое мнение, почерпнутое от какого-нибудь идиота-телеведущего. А их так называемая „культура“! Господи, да они попросту безграмотны! Подумать только, филолог, выпускник Йеля, спрашивает меня, не немец ли Достоевский!»

Отвращение Виктора к Штатам росло день ото дня. Американские газеты, американское телевидение, американские бестселлеры, американские интеллектуалы — все вызывало у него приступы неконтролируемой ярости. Когда Вероника поступила в университет, отец открыл банковский счет на ее имя, перевел туда большую часть денег, а свой счет закрыл. «Это гнусное государство не получит от меня ни шиша! — заявил он. — Я больше не напишу на продажу ни единой картины и не заплачу ни цента налогов». В конце концов он переоформил дом на Веронику, сел в свой подержанный джип и уехал куда глаза глядят.

Два месяца Вероника сходила с ума, не имея от отца никаких известий. Потом он прислал письмо, в котором сообщил, что путешествовал по Европе, а теперь снял себе хижину в горах Вайоминга, куда она может приехать к нему на каникулы. Вероника, очень скучавшая по отцу, естественно, приняла приглашение. Хижина на краю света, без водопровода и электричества, и дикий лес вокруг живо напомнили ей Паршуткино и вызвали умиление, но уже обретенная привычка к удобствам оказалась сильнее. Прожив с отцом две недели, Вероника вернулась к цивилизации.

С тех пор так и повелось. Полгода Виктор скитался по Европе, а полгода жил в глуши, где охотился, ловил форель, коптил свою добычу в самодельной коптильне, бродил в горах и собирал травы. Вероника изредка приезжала к нему погостить, умоляла вернуться к живописи и цивилизации, но отец не желал ее слушать.

— С каждым приездом я находила его все более угрюмым и замкнутым, рассказывала кузина, промокая платочком слезы. — Но мне даже в голову не пришло, что он болен. В последний раз я видела его смеющимся у твоих родных в Торонто. Помню, мы сидели за столом, тетя Белла читала вслух твои письма, а папа смеялся — весело и беззаботно, почти как раньше. Потом дядя Андрей принес пачку фотографий, которые ты прислала недавно. Помнишь — походные? Там еще такие забавные подписи. А перед отъездом папа долго разглядывал твои картины… По-моему, я знаю, о чем он думал. Жалел, что не ты, а я его дочь. Я слишком скучная, к тому же не умею рисовать… Если бы ты знала, как мне хотелось научиться! — Она низко склонилась над столом, и острые плечики задрожали.

Я воздела глаза к потолку и шумно выдохнула.

— Зато ты наверняка умеешь петь.

Кузина подняла голову и посмотрела на меня недоуменно и, пожалуй, неодобрительно.

— А это-то здесь при чем?

— При том. Моя мама окончила консерваторию по классу вокала. Преподаватели сулили ей грандиозное будущее, но она родила моего брата и пожертвовала карьерой. Весь нерастраченный запас своих честолюбивых устремлений она сосредоточила на детях. А теперь угадай: у кого из нас обнаружилось полное отсутствие слуха?

Вероника слабо улыбнулась.

— У тебя?

— Угу. Я тоже травила себя всякими самоедскими мыслями лет до десяти. Но потом поняла: глупо убиваться из-за несбыточных желаний. И когда мама слагала панегирики в честь очередной своей гениальной ученицы, я уже не скрипела зубами, а говорила себе, что ее будущие великие музыкантши наверняка не займут первого места на городской олимпиаде по математике, не научатся держать в руках карандаш и теннисную ракетку и не отличат староиндийскую защиту от защиты Нимцовича. Вот и у тебя, несомненно, отыщутся таланту, о которых я даже не мечтаю. Кроме того, еще неизвестно, как бы мы поладили с твоим отцом, проживи мы под одной крышей пару недель. Может, заклевали бы друг друга до полусмерти.

— Может быть, — неожиданно легко согласилась кузина. — Мне кажется, у вас много общего, в том числе и задиристость. Но после драки вы непременно подружились бы. Не спорь, я знаю. Я еще не рассказала тебе главного. — Вероника деликатно высморкалась. — После поездки в Канаду папа вернулся в свою глушь, и через два месяца у него случился удар. Инсульт. В тот день он поехал за почтой в поселок, а когда почувствовал себя нехорошо, то, слава богу, не стал садиться за руль, а решил переждать приступ в ресторане. Там отец потерял сознание, и его отвезли в больницу. Мне прислали срочный вызов — он вот-вот мог умереть. Когда я приехала, папа был очень плох: левая сторона парализована полностью, правая — частично. Он говорил с трудом и очень невнятно, но страшно рассердился, когда я попросила его поберечь силы. Доктор сказал мне: «Сосредоточьтесь и постарайтесь его понять. Он хочет сообщить вам нечто важное и боится не успеть». Папа заморгал правым глазом и сказал: «Да! Да!» На самом деле у него вышло что-то вроде «Ва!» или «Гха!». Я изо всех сил вслушивалась в его фразы, но ничего не могла разобрать. Тогда доктор предложил мне написать буквы алфавита и показывать на них по очереди ручкой, чтобы отец моргнул, когда я дойду до нужной. Подожди, я сейчас покажу тебе, что у нас получилось.

Вероника вышла в прихожую и вернулась с сумочкой, из которой достала бумажник крокодиловой кожи, а из него, в свою очередь, сложенный в несколько раз и потертый на сгибах листок. Она без слов протянула его мне. Не знаю почему — может, из-за выражения ее лица, — но мне до одури захотелось, чтобы эта бумажка испарилась, лучше всего — вместе с самой Вероникой. Но ничего подобного, естественно, не произошло. Я взяла проклятый листок, развернула его и прочла следующее:

А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Э Ю Я ВЕРНИСЬ В РОССИЮ НАВСЕГДА ОТДАЙ ВСЕ ДЕНЬГИ ВАРВАРЕ ПОПРОСИ ЕЕ СТАТЬ ТВОИМ ОПЕКУНОМ СЛУШАЙСЯ ЕЕ ВО ВСЕМ ПРОСТИ МЕНЯ* * *

— Ну, и что мне теперь делать? — обратилась я к друзьям, безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— М-да, задачка. — Генрих почесал в затылке. — И сколько у нее миллионов?

— Не знаю. Эта дурочка не смогла сосчитать. Там целый сейф, набитый валютой, причем разных стран. Она дошла до двух с половиной, и как минимум еще пол-лимона остались неучтенными.

— Откуда такие деньги? — спросил Марк. — Ты же говорила, что будет еще от силы двести тысяч.

— Двести тысяч — это совсем другое. Это деньги, которые, возможно, будут выручены от продажи американского дома, машины и прочей мелочевки. И выставят барахло на продажу еще нескоро — во всяком случае, я приложу к тому максимум усилий. Кто знает, может, она все-таки вернется в Америку? — Я шмыгнула носом. — А миллионы — папочкин сюрприз. Помните, я рассказывала вам, что восемь лет назад Виктор во всеуслышание объявил, что больше не напишет на продажу ни одной картины — чтобы, значит, гнусное американское государство не жирело за счет его трудовых копеек. После этого его полотна взлетели в цене до небес… — Он что, и правда такой гениальный художник? — полюбопытствовал Прошка.

— Ну, насчет гениальности утверждать не возьмусь, но талант у него, безусловно, был. И изрядный. Вероника показывала мне каталог одной из его выставок. Эх, все-таки полиграфия у буржуев — обалдеть… — Насчет буржуйских преимуществ порассуждаешь потом, — одернул меня Марк. — Может быть, ты не расслышала, но я спросил, откуда взялись миллионы.

— Так я же и объясняю. Виктор объявил, что писать не будет. Цены на картины взлетели. Но он был художником и не писать не мог. Поэтому каждый год отправлялся в Европу, писал там одно-два полотна и продавал за наличные коллекционерам, с условием, что те до его смерти не будут демонстрировать картины широкой публике. Поскольку каждый коллекционер пребывал в уверенности, что ему в руки попало последнее творение мастера, за ценой они не стояли. Так и вышло, что за восемь лет у Виктора скопилось несколько миллионов. Чтобы не платить налогов ненавистной Америке, деньги он хранил в сейфе швейцарского банка. О них не знала ни единая душа, за исключением Тимура — того самого друга моего дядюшки, который заложил основы его благосостояния. Полгода назад Тимур перенес депрессию, а потом по совету врача ушел на яхте в длительное плавание и практически не поддерживал связи с остальным миром. Вернувшись, он узнал о смерти Виктора и сразу начал разыскивать Веронику. Это было непросто, потому что ее американские друзья знали только, что она внезапно решила вернуться на родину. В конце концов Тимур каким-то образом вышел на моих родителей, а через них — на меня и Веронику. Он прислал ей ключ от сейфа и письмо, в котором объяснил все насчет картин, денег и швейцарского банка. Вероника полетела в Цюрих, пошла в банк и открыла сейф. Не сумев пересчитать наличность, она закрыла его и побежала звонить мне. Теперь тебе все понятно?

— Не совсем. В чем, собственно, заключается твоя проблема?

— Как — в чем? Согласно предсмертной просьбе Виктора, я — опекун Вероники, ты не забыл? Я едва не сошла с ума, пристраивая те деньги, с которыми она явилась в первый раз, из Америки — ведь их нужно было вложить не только надежно, но и выгодно, чтобы она могла жить на проценты. Не забывайте: большую часть сознательной жизни она прожила как белый человек и не привыкла сводить концы с концами на зарплату в двести долларов.

— Но благодаря своему могучему интеллекту ты справилась с этой титанической задачей, разве не так? — уточнил Марк, не скрывая сарказма. Равиль Багаутдинов обещал дивиденды тысячу долларов в месяц, и четыреста у Вероники зарплата. У нас не Америка, и на жизнь этого должно хватить с лихвой. Так почему бы тебе не забыть о миллионах? Пускай лежат себе в сейфе, как лежали, пока в них не возникнет нужда.

— В том-то и дело, что она уже возникла, — буркнула я. — А с чего бы, ты думал, Вероника помчалась в Цюрих чуть ли не в тот же день, когда получила письмо от Тимура?

— Та-ак! — сказал Марк. — С этого места подробнее, пожалуйста. Что твоя подопечная делает с деньгами? Клеит из них бумажные фонарики? Квартиру ты ей купила и обставила, правильно? Машина у нее есть. Детей, напротив, нет. В круизы она пока не ездит. Может, она просаживает баксы в рулетку?

— Если бы! — горько усмехнулась я. — Все гораздо печальнее. У Вероники большое доброе сердце и слабая голова. Когда мы купили у Равиля квартиру, вложили сто тысяч в его агентство недвижимости, приобрели мебель, всякие пылесосы-телевизоры и машину, у нас оставалось двенадцать штук. В долларах, естественно. Я решила, что Вероника уже большая девочка и сочтет для себя обременительным бегать ко мне за каждым центом до первой зарплаты и процентов, поэтому отдала весь остаток ей. Через неделю к моей простушке пристали какие-то сектанты и, тыча ей под нос душеспасительные брошюрки и грязных золотушных младенцев, выманили на богоугодные дела десять штук. Вот тогда-то до меня и дошло, почему Виктор на смертном одре озаботился назначением опекуна для дочки. Непонятно только, почему он оказал эту честь вашей покорной слуге. Вроде бы никаких гадостей я ему не делала. Разве что в детстве… — Вот-вот! — встрепенулся Прошка. — Если в детстве ты была хотя бы вполовину такая вредная, как сейчас, он вполне мог получить незаживающую душевную рану. И все эти годы вынашивал страшные планы мести… — А ты пока помолчи! — сказал Марк и спросил:

— Варвара, насколько я помнится, эпизод с сектантами имел место два месяца назад. А на что понадобились деньги сейчас?

— На театр. — Я устало вздохнула. — Это долгая история, и к тому же дурацкая, как, впрочем, все отечественные приключения Вероники. На курсах английского, куда она устроилась преподавать, работает некий Сурен. По какой-то неведомой причине он возомнил себя гениальным режиссером. Задурил головы нескольким девицам, которые не прочь покрасоваться на сцене, и создал нечто вроде доморощенной театральной студии. Среди замороченных дур оказалась сердечная подружка Вероники Людмила, работающая на тех же курсах. Она и втянула Веронику в этот вертеп. Последнее время моя замечательная кузина ни о чем, кроме студии, гениального Сурена и своих будущих ролей, говорить не могла. Признаться, я тоже сваляла дурочку. Мне бы насторожиться, а я только обрадовалась, понадеявшись, что эта театральная блажь вытеснит из ее пустой головки Романа… — Роман — это тот самый хлыщ, который вокруг нее увивается? — уточнил Марк.

— Да. Типичный альфонс — лощеный, смазливый, угодливый и фальшивый. Я до такой степени обрадовалась, что Вероника о нем больше не упоминает, что сама начала всячески поощрять ее интерес к этому сиротскому приюту Мельпомены. Откуда же мне было знать, что эта самодеятельная тусовка тоже зарится на ее деньги? Неприглядная правда выплыла наружу за день до того, как пришло письмо от Тимура. Вероника позвонила мне и виноватым тоном спросила, не могу ли я выклянчить у Равиля пару сотен долларов в счет будущей выплаты. Поскольку очередную тысячу он выплатил ей буквально за неделю до этого звонка, я, потребовав, чтобы кузина явилась пред мои ясные очи, устроила разбирательство. Выяснилось, что два месяца назад Сурен уже вытянул из моей доверчивой дурочки две тысячи долларов, которые по доброте душевной оставили ей сектанты. Он сообщил, что у него появилась возможность купить полуподвальное помещение в какой-то развалюхе, и это самое помещение — просто воплощение его мечты о собственном театре. А для полного счастья ему не хватает всего-то двух штук зеленых. Вероника, надо отдать ей должное, собиралась посоветоваться со мной, но гениальный режиссер и подколодная подруженька Людмила ее отговорили. Дескать, мне, человеку, далекому от сцены, будет трудно оценить, насколько выгодно такое вложение капитала. Зато потом, когда выяснится, что Вероника совладелица процветающего театра, я до смерти обрадуюсь ее сюрпризу.

— Слушай, Варька, по-моему, тебе надо отказаться от этой дурацкой опеки, — не выдержал Генрих. — Нельзя же человека до самой его старости водить за ручку? Она — взрослая женщина, пусть забирает свои деньги и раздаривает их, кому пожелает.

— Так я ей и сказала, когда узнала, что вслед за двумя тысячами на покупку подвала она выложила еще две на ремонт и переоборудование помещения уже из собственной зарплаты и процентов, которые выплатил ей Равиль.

— И что она?

— Разревелась. Просила прощения и памятью отца заклинала не бросать ее на произвол судьбы. Конечно, память ее отца для меня не очень убедительный аргумент. В конце концов, я почти не помню Виктора и не обязана питать к нему теплые чувства. Но подумай, Генрих, что станет с несчастной, если я от нее отрекусь? Да, она взрослая женщина, но при этом десять лет прожила в глубинке среди бесхитростных селян и девять — среди законопослушных граждан Америки. Современная Москва для нее — все равно что джунгли для беспомощного младенца. Если ее ограбят до нитки или, не дай бог, убьют, я же никогда себе этого не прощу.

— Может, тебе лучше уговорить ее вернуться в Америку?

— Неужели ты думаешь, я не пыталась? Да я только этим и занимаюсь с самого первого дня. Убедила ее повременить с продажей американского дома и не спешить с заявлением о предоставлении российского гражданства. Знали бы вы, чего мне это стоило! Вероника приехала сюда, намереваясь во что бы то ни стало исполнить последнюю волю отца, то есть поселиться на земле предков. Но самое смешное, что, в отличие от Виктора, она Америку любит. Это видно невооруженным глазом, когда она рассказывает о своей тамошней жизни. Но, будучи послушной дочерью, убедила себя, что разделяет взгляды отца. Я чуть мозги не свихнула, изыскивая доводы против немедленной продажи дома и подачи заявления. И все равно, вряд ли бы у меня что-нибудь вышло, не ткни я ее носом в листок с предсмертными словами Виктора: «Слушайся Варвару во всем». Эх, если бы не первая фраза, я бы выставила ее из страны в сорок восемь часов!

— Ладно, нет смысла сокрушаться о том, чего не можешь изменить, — изрек многомудрый Прошка. — Надо решать проблему в том виде, в каком она существует. Насколько я понял, сейчас тебя беспокоят внезапно возникшие цюрихские миллионы. Так почему бы тебе не поступить с ними так же, как с предыдущей сотней тысяч вложить в агентство недвижимости?

— Глупости! — ответил за меня Марк. — Во-первых, агентство у Равиля сравнительно небольшое и сильно расширяться он не хочет, чтобы не привлекать к себе внимание мафиози и налоговой полиции. Во-вторых, вкладывать все деньги в российскую экономику — верный способ разориться, тем более что к власти, того и гляди, вернутся коммунисты… Я предлагаю другой выход. Пусть Вероника заберет из сейфа пару-тройку сотен тысяч, а остальные запрет и никому об этих деньгах не рассказывает. Ты, Варвара, поставишь ей следующее условие: взятыми из сейфа деньгами она будет распоряжаться самостоятельно. Триста тысяч — даже по американским меркам деньги немалые. Одних дивидендов двенадцать тысяч в год, и это по самым скромным расценкам. Плюс двенадцать тысяч от Равиля, плюс зарплата. Итого — больше двух тысяч баксов в месяц. Если Веронике удастся жить на эти деньги, не залезая в основной капитал, пусть остается в России, покупает театры и вообще делает все, что пожелает. Но она должна вернуться в Америку, если растранжирит контрольную сумму. А там пусть обращается с просьбой об опекунстве к другу Виктора — как его? — Тимуру. Судя по всему, он человек честный и деловой. Думаю, он сумеет распорядиться этими миллионами и обеспечить Веронике достаток до конца ее дней.

— Отличный план, — одобрил Генрих. — Соглашайся, Варька. Ты убьешь сразу двух зайцев: во-первых, снимешь с себя непосильное бремя опеки и, во-вторых, не дашь кузине обнищать и на старости лет попасть в богадельню.

— Да, пожалуй, план действительно неплох, — задумчиво сказала я. — В нем только одно уязвимое место, но тут уж от нас ничего не зависит. Кто поручится, что Вероника еще не поделилась радостной вестью о своих миллионах с гениальным Суреном, подруженькой Людмилой и альфонсом Романом? А если поделилась — к чему это может привести?

Глава 2

Два дня спустя Вероника появилась у меня с дарами — большой коробкой швейцарского шоколада и флаконом французских духов. Тактично умолчав о том, что не ем сладкого, а, выбирая духи, своей привередливостью довожу продавщиц парфюмерных лавок до истерики, я приняла подарки с благодарностью: слава богу, щедрой девочке не пришло в голову ухнуть на сувениры половину унаследованных миллионов.

Устроились, как повелось, на кухне. Добрых полчаса я выслушивала счастливое Вероникино щебетание о швейцарских красотах и швейцарской погоде, а сама настраивалась на тяжелый разговор. Наконец кузина заметила мою мрачность и поинтересовалась, что случилось.

— Ничего. — Я побарабанила пальцами по столу. — Просто мне нужно кое о чем тебе сказать, и я не знаю, как начать. Ты деньги привезла?

— Да. Все, как ты велела. Триста двадцать тысяч долларов в дорожных чеках «Америкэн экспресс». Кстати, а почему именно в дорожных чеках?

— Кредитную карточку могут украсть и, пока ты спохватишься, кто-нибудь получит по ней деньги в банкомате. Наличные везти тем более глупо: пришлось бы не только опасаться воров и грабителей, но и объясняться с таможней. А чеки не нужно декларировать, и деньги по ним можешь получить только ты.

— Все-таки у папы была гениальная интуиция. — Глаза Вероники увлажнились. — Знаешь, Варвара, когда я писала тогда, в больнице, эту фразу об опекунстве, то решила, что он не очень хорошо соображает из-за болезни. Ведь перед своим отъездом в Вайоминг он перевел на меня почти все деньги, и без всякой опеки, хотя мне было всего восемнадцать лет. А сейчас мне уже двадцать шесть, и вдруг — такое странное пожелание. Но теперь я понимаю: без тебя я бы здесь пропала. Никогда бы не сумела так удачно вложить деньги, купить квартиру, устроиться на работу. И до покупки дорожных чеков не додумалась бы… Но как он мог догадаться, что ты окажешься таким замечательным опекуном? Он же тебя фактически не знал!

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. — Я долила в чашки чаю и подвинула ближе к гостье коробку с шоколадом. — На самом деле в опекуны я совершенно не гожусь. Подожди, Вероника, не возражай, выслушай до конца. Начать с того, что я и деньги несовместны еще больше, чем гений и злодейство. У меня никогда в жизни не было крупной суммы, и не потому, что я не в состоянии ее заработать, — она мне просто не нужна. В еде, одежде и развлечениях я крайне непритязательна. Традиционные атрибуты богатства вызывают у меня смертную тоску. Мне никогда не постичь стремления толстосумов окружать себя толпой лакеев и абсолютно бесполезными, но безумно дорогими безделушками. Одним словом, деньги — чуждая мне стихия. И если мне удалось удачно распорядиться теми, что ты привезла из Америки, то отнюдь не из-за собственных деловых качеств, а исключительно благодаря помощи друзей и знакомых. Не будь у Равиля, моего бывшего однокурсника, своего агентства недвижимости, нас бы с тобой наверняка безбожно надули при покупке квартиры. Благодаря тому же Равилю, а вовсе не мне, ты получаешь приличные проценты со своего основного капитала. И не меня, а Прошку, который коллекционирует прайс-листы всевозможных магазинов, ты должна благодарить за выгодную покупку мебели и всего прочего. Машину тебе нашел приятель Марка, а насчет дорожных чеков меня надоумил Леша.

— По-моему, главное — результат, — улыбнулась Вероника. — Так или иначе, но папина идея оказалась блестящей.

Я стиснула зубы и с трудом подавила рвущееся из глубины души рычание.

— Подожди, я еще не закончила. Помимо безалаберности в отношении денег, в моем характере есть еще одна черта, мешающая исполнению миссии, возложенной на меня твоим отцом. Я не терплю ограничений собственной свободы и, уж конечно, не могу ограничивать чужую свободу. Другими словами, я убеждена, что взрослый, умственно полноценный человек имеет полное право распоряжаться своими деньгами самостоятельно, не испрашивая чьего бы то ни было согласия или одобрения.

— Но в данном случае мою свободу никто не ограничивает, — горячо возразила Вероника. — Я сама прошу и даже умоляю тебя об участии в моих денежных, да и любых других, делах.

«Черт бы побрал всех примерных, послушных папенькиных дочек, нуждающихся в чужом руководстве!» — мысленно выругалась я.

— И до сих пор я не отказывала тебе ни в помощи, ни в совете, верно? Но теперь положение изменилось. С теми деньгами, что лежат в сейфе цюрихского банка, тебе ни к чему преподавать бизнесменам-недоучкам английский, жить в скромной московской квартире и вообще ограничивать себя. Ты можешь купить себе роскошную виллу и яхту, коллекционировать драгоценности и произведения искусства и вообще заниматься чем угодно. Только консультантов придется подыскать других, поскольку ни я, ни мои знакомые не располагаем необходимыми знаниями, чтобы давать советы по части выбора бриллиантовых колье и мебельных гарнитуров эпохи королевы Анны.

— Фу! — с видимым облегчением выдохнула Вероника. — Я уж испугалась, что ты говоришь серьезно.

— Я говорю серьезно.

— Господи, да не нужны мне никакие виллы, яхты, колье и гарнитуры. Ты полагаешь, что атрибуты богатства вызывают тоску у тебя одной? Не забывай: первую часть сознательной жизни я прожила в большей бедности, чем ты в состоянии себе представить. И теперь абсолютно всем довольна.

— Иными словами, ты не намерена ничего менять?

— Не намерена.

— Хорошо. Тогда как ты собираешься распорядиться обретенными миллионами?

Вероника ответила мне растерянным взглядом.

— Н-не знаю. Может быть, просто оставить их там, в сейфе?

— Да, это не самый глупый вариант. По крайней мере, их не украдут, не выманят обманом и не экспроприируют. Но если деньги не работают, они обесцениваются — тебя такая перспектива не пугает?

— Нет. Их слишком много, чтобы об этом беспокоиться. Все равно такую сумму мне и за целую жизнь не потратить.

— Но вдруг тебе захочется завести детей?

Вероника порозовела.

— На их век тоже хватит.

— Ладно, с этим вопросом разобрались. Теперь о другом. Я уже пыталась убедить тебя, что современная Россия — не самое уютное место для проживания.

Маленький, но четко очерченный подбородок кузины мгновенно переместился вперед и вверх.

— Я никуда отсюда не уеду.

— Не самое мудрое решение. Здесь расплодилось столько бандитов, мошенников, наркоманов и просто подонков, что невозможно шагу ступить, не вляпавшись в какое-нибудь дерьмо, — продолжала я, проигнорировав бунт своей подопечной. — Виктор, отсылая тебя на родину, просто не представлял себе, какой опасности тебя подвергает… — Ты преувеличиваешь, — перебила меня Вероника. — Уверена, что большинство наших соотечественников ни с чем подобным не сталкиваются.

— Возможно. Но у них либо нечего отнимать, либо очень серьезная охрана. Ты хочешь потратить часть наследства на стальные двери с видеокамерой, пуленепробиваемый автомобиль и телохранителей, которые день и ночь будут дышать тебе в затылок?

— Разумеется, нет. И не вижу в этом смысла. Кому я нужна?

— Могу предложить на выбор несколько вариантов: наркоману, оставшемуся без очередной дозы, пьяному люмпену, страдающему острой формой классовой ненависти, твоим наследникам… — Тебе?!

— Господи, ну почему — мне? Я тебе вообще седьмая вода на киселе, мои притязания на наследство закон в расчет не примет, даже если бы таковые у меня возникли. Но здесь, в Москве, живут твоя родная тетка и двоюродные братья. Кстати, ты не пыталась с ними связаться?

Вероника покачала головой.

— Нет. Я не помню ни их адреса, ни даже фамилии. И, по правде говоря, меня к ним не тянет. Но я уверена, что они не станут покушаться на мою жизнь хотя бы потому, что им ничего не известно о моем возвращении и о наследстве.

— Ну, это спорное утверждение. Ведь Виктор — художник с именем. И они-то его фамилию наверняка помнят. Достаточно твоим родным наткнуться на нее в какой-нибудь журнальной статье или, скажем, услышать ее по радио, и они наверняка зададутся вопросом: не тот ли это Виктор? При желании им ничто не помешает собрать сведения о тебе. И хотя я готова допустить, что твоя родня по материнской линии не отличается склонностью к кровопролитию, отбрасывать такой вариант окончательно все же нельзя. Но есть и другая возможность. Какой-нибудь прохиндей вскружит тебе голову и уговорит выйти замуж… — Я не пойду за прохиндея.

— А ты сумеешь отличить его от порядочного человека с честными намерениями? Ты девушка во всех отношениях симпатичная, и, насколько я понимаю, мысль о замужестве отвращения у тебя не вызывает. Думаешь, тебе легко будет выбрать из сонма поклонников того, кому нужна ты, а не твои деньги? Не у всех ведь на лбу написано: «Я — выжига и альфонс», — как у твоего Романа… — Не смей так отзываться о Роме! — Вероника вскочила и уставилась на меня потемневшими от волнения глазами. — Он очень приличный и воспитанный молодой человек… — Вестимо, приличный, — с готовностью согласилась я. — Среди альфонсов редко попадаются хамы и грубияны. Женщины, за счет которых они живут, как правило, не одобряют плохие манеры.

— Но с чего, скажи мне, ты взяла, что Рома живет за счет женщин? заверещала кузина. — Кто тебе об этом сказал? Может быть, он тебе исповедался?

— В этом не было нужды. Говорю же, у него на лбу написано, кто он такой и чего ему надо.

— А ты не допускаешь, что можешь изредка ошибаться? — съехидничала моя подопечная. — Откуда ему было знать, когда мы познакомились, что у меня водятся деньги?

— Хм, тоже мне загадка! Ему популярно объяснили на курсах, что вести у него английский будет «носитель языка», американка. Большинство наших дорогих соотечественников искренне убеждены, что все американцы день и ночь бьются над проблемой: куда девать баксы. Ну хорошо, я не исключаю, что Роме нужны от тебя не деньги, а гражданство. Но в одном меня не переубедить: никакой сердечной привязанностью к тебе тут и не пахнет.

И вот тут-то Вероника нанесла мне запрещенный удар — опустилась на стул, закрыла лицо руками и горько заплакала. Минуты две я таращилась на нее, изнемогая от отвращения к собственной персоне. «Ай да Варвара! Ай да любительница резать правду-матку в глаза! Что же ты не торжествуешь победу над телом поверженной противницы? Ты еще про Сурена ей что-нибудь скажи, про подруженьку Люсю, чтобы уж добить окончательно!»

Прервав сеанс самобичевания, я достала с полки над головой чистую чашку и пузырек с валерьянкой, налила в чашку кипяченой воды и накапала туда же лекарства.

— Вероника, выпей, пожалуйста. И не обижайся на меня, грымзу вредную. Я ведь и правда могла ошибиться. — «Но, к сожалению, не ошиблась», — добавила я уже про себя.

Бедная девочка послушно взяла чашку, сделала несколько глотков и поплелась в ванную умываться.

«Нет, так дело не пойдет, — думала я, оставшись в одиночестве. — Если это нежное создание в качестве последнего довода всякий раз будет лить слезы, любой наш спор закончится моим полным и сокрушительным фиаско. Придется действовать гибче».

— Как же мне жить? — горестно спросила Вероника, вернувшись на кухню. Я уверена, что ты не права в отношении Ромы, но теперь меня все время будут мучить подозрения.

«И очень хорошо».

— И так же будет с другими. Всякий раз, когда кто-нибудь начнет проявлять ко мне внимание, я буду гадать, не зарится ли он на мои деньги. Неужели ты этого добивалась, Варвара?

— Если ты спрашиваешь, не задалась ли я целью испортить тебе жизнь, ответ — нет. Но мне действительно было бы спокойнее, если бы ты присмотрелась к своему окружению. Я понимаю, почему мое предложение тебе не по вкусу: в основе добрых взаимоотношений между людьми должно лежать доверие.

— Вот именно! Если подозревать всех и каждого в нечестных намерениях, можно и заболеть.

— Согласна. С другой стороны, друг или возлюбленный, оказавшийся в итоге вымогателем, лишит тебя не только денег, но и душевного равновесия, что тоже здоровью не способствует.

— И какой же выход?

— Ну, учитывая, что ты миллионерша, можно рискнуть небольшой частью твоего состояния и устроить твоим приятелям проверку на вшивость.

— Это как же?

— Пусть деньги, которые ты привезла, останутся у тебя. Распоряжайся ими по своему усмотрению, не советуясь со мной. Хотя один совет я тебе все же дам: если не планируешь крупных трат, обналичь чеки и положи деньги в сбербанк. Есть такой вклад — с ежеквартальным начислением процентов. Правда, государственные процентные ставки существенно ниже, чем у Равиля или даже в коммерческих банках, но считается, что это надежное помещение капитала. И около тысячи в месяц к своим доходам ты все-таки приплюсуешь, так что на безбедную жизнь хватит с избытком.

— Хорошо, но в чем будет заключаться испытание?

— Для тебя — ни в чем. Ты заживешь весело и счастливо, не мучая себя нехорошими подозрениями. Объявишь всем, кому сочтешь нужным, что привезла из Швейцарии триста тысяч долларов, положила их в банк и собираешься жить на проценты, ни в чем себе не отказывая. Если люди, окружающие тебя, действительно считают себя твоими друзьями, они никогда не попросят у тебя в долг больше той суммы, которая составляет твой ежемесячный доход. Разве что в случае крайней нужды, к какой нельзя отнести дело вроде театра. А значит, твой основной капитал останется нетронутым. Но если они вытянут у тебя все до копейки, сама понимаешь: от таких друзей надо держаться подальше. И лучше всего — в другом полушарии. Все равно здесь ты уже перестанешь верить людям, а подозревать всех и каждого, по твоим же словам, вредно для здоровья.

— И каким будет испытательный срок?

— Срока назначать не будем. Испытание закончится, когда будет исчерпана контрольная сумма в триста тысяч.

— Но, предположим, Роман или кто-нибудь еще попросит меня выйти за него замуж, пока триста тысяч будут лежать в банке целехонькими. Могу ли я принять такое предложение, не думая о том, что будущий муж, возможно, планирует убить меня ради наследства?

Я задумалась, но только на мгновение.

— Хорошо, тогда внесем небольшую поправку. Ты скажешь друзьям, что привезла деньги и собираешься жить на проценты, но положила их в банк не ты, а я — на свое имя. Я ведь твоя опекунша, верно? И когда кто-нибудь сделает тебе предложение, а захочешь его принять, скажи своему избраннику следующее: «Мы с Варварой решили, что триста тысяч долларов должны достаться нашим с тобой детям. Поэтому деньги будут лежать на счету Варвары до совершеннолетия наших отпрысков. А нам с тобой, пупсик, придется довольствоваться процентами». По-моему, такая ремарка должна удержать нового Криппена1 от женитьбы.

Вероника помолчала, размышляя над моими словами, потом кивнула.

— Значит, договорились? — обрадовалась я. — И ты не будешь настаивать на исполнении отцовской воли, если на родине тебя оберут до нитки?

На этот раз молчание длилось гораздо дольше, но все же я дождалась кивка.

— Замечательно. Теперь вот еще что: когда решишь обналичить чеки, предупреди меня. Я попрошу знакомого оперативника проводить тебя от конторы «Америкэн экспресс» до ближайшего отделения госбанка. Береженого бог бережет. И главное — никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывай о миллионах, оставшихся в швейцарском банке!.. Что такое?! — Увидев румянец, вспыхнувший на щеках кузины, и ее скромно опущенные ресницы, я почувствовала щемящую тяжесть под левой лопаткой. — Ты уже кому-то проболталась? Но я же предупреждала тебя по телефону… — Да, но только во время второго разговора, — пролепетала Вероника. — А в первый раз ты ничего такого не говорила, и я позвонила Люсе… — Господи, ты понимаешь, что натворила? Открыла ящик Пандоры — вот что! Я даже вообразить не в состоянии, на какие гнусности способны охочие до денег граждане, чтобы заполучить миллион-другой долларов! Если верить бессмертным советским классикам, существует четыреста способов сравнительно честного отнятия денег у населения. Приплюсуй к ним сравнительно нечестные, вовсе бессовестные и попросту насильственные — сколько выйдет? Тысяча? И все их ты теперь можешь испытать на собственной шкуре! Все, забудь о замужестве. Отныне относительно безопасным женихом для тебя может считаться только мультимиллионер. Прочих немедленно гони в шею!

— Постой, Варвара, не сгущай краски! Я объясню свое положение Людмиле и попрошу ее никому не рассказывать… — Ха! — перебила я. — Неужели ты думаешь, что твоя Людмила за два дня не успела поделиться такой потрясающей новостью с доброй половиной города?

— Она не болтушка.

— Да? А как насчет ее моральных устоев? Ты готова поручиться головой, что она не относится к категории иудушек, которые за приличное вознаграждение продадут родную мать?

— Ну почему ты все время нападаешь на моих друзей? — воскликнула Вероника со слезами в голосе. — Ты что, нарочно, чтобы здешнюю жизнь стала для меня нестерпимой? Признайся, тебе хочется, чтобы я уехала из России и оставила тебя в покое? Я доставляю тебе слишком много хлопот, да, Варвара?

«Меткий выстрел, ничего не скажешь!»

— Если бы мною двигало желание от тебя отделаться, я не стала бы утруждать себя такими сложными многоходовыми комбинациями — достаточно было просто отказаться от опеки. А что касается нападок на твоих гм… друзей, то я всего несколько минут назад сама предложила тебе рискнуть тремя сотнями тысяч ради твоих добрых отношений с ближними. Только теперь мой план никуда не годится. Если в твоем окружении есть паразиты, теперь они не отвалятся, высосав триста тысяч — они присосутся насмерть.

Видя мое отчаяние, Вероника и сама не на шутку встревожилась.

— По-твоему, уже ничего нельзя исправить?

Я закрыла глаза и напрягла извилины.

— Можно попробовать. Скажи мне: кто-нибудь, кроме тебя, может получить доступ к цюрихскому сейфу?

— Наверное, нет. Папа арендовал его на двоих: на себя и на меня. Чтобы меня провели к сейфу, мне пришлось предъявить документы и ключ. Месье, который меня сопровождал, посоветовал хранить ключ в надежном месте: если я его потеряю, потребуется множество формальностей, прежде чем меня снова допустят в святая святых.

— Ключ можно выкрасть, а документы подделать… Вот что, отдай-ка его мне. Уж я найду, где его спрятать. А ты намекни своей Людмиле, что я наложила лапу на швейцарские миллионы. Она, конечно, захочет узнать подробности, но ты отвечай как можно уклончивее: «Не знаю, мол, мы с Варварой эту тему не обсуждаем, да мне и ни к чему, денег и так хватает».

— И что это даст?

— Возможно, и ничего. А возможно, немного охладит пыл особо горячих охотников за приданым. Не всякий возьмется ставить силки, не выяснив предварительно, есть ли в лесу дичь.

Глава 3

Минуло три недели. Вероника благополучно обменяла дорожные чеки и положила деньги в банк. Только она не стала просить провожатого, сказав, что постеснялась, а открыла счет в том же отделении, так что наличных даже в руках не держала. Правда, потеряла пару процентов на драконовских сбербанковских комиссионных, но так, сказала, проще.

Я, изрядно поломав голову, нашла идеальный тайник для ключа от швейцарского сейфа — место не только надежное, но и совершенно неожиданное. Ни одному здравомыслящему человеку никогда не придет в голову устроить там обыск. Впрочем, об этом позже.

За прошедшее время моя тревога за Веронику и целостность ее состояния поулеглась. Да, около нее вертелись люди, вызывающие, мягко говоря, сомнения. Да, подруженька Люся могла проговориться, случайно или намеренно, о миллионах, ждущих своего часа в Цюрихе. И что дальше? Как злоумышленникам добраться до этих самых миллионов? Минуя меня и Веронику — никак. И даже если при помощи какой-нибудь дьявольской хитрости они убедят Веронику, что надо забрать деньги из сейфа, она должна будет обратиться ко мне — если не за советом, то за ключом. А уж я найду способ расстроить злодейские козни.

Итак, до тех пор, пока кузина не попросит у меня ключ, можно не волноваться. Ее жизни и здоровью определенно ничто не угрожает: кто же станет убивать или увечить курицу, способную снести золотое яичко? На всякий случай я предупредила Веронику, чтобы она не держала при себе крупных сумм, при попытке грабежа расставалась с деньгами беззвучно и не подписывала без моего ведома никаких документов, даже заявление об отпуске.

Решив, что этих мер предосторожности вполне достаточно, я наконец вздохнула с облегчением. Да здравствует свобода! Марк, дай бог ему счастья и здоровья, нашел гениальный выход из положения. Если Веронику все-таки облапошат, она вернется в Америку, если нет, значит, она способна вести свои дела самостоятельно, и моя опека ей не нужна.

Теперь я получила возможность вплотную заняться собственными делами, которых, как обычно, к началу лета скапливается невпроворот. Восемнадцатого июня мы с друзьями собирались в отпуск в Черногорию (по нашим прикидкам, недавние войны в Югославии разогнали оттуда всех туристов, и мы получали уникальный шанс насладиться солнцем и чистейшим морем в гордом одиночестве). Но прежде мне предстояло разделаться с тремя заказами на книжные обложки, навести последний глянец на компьютерную программу, с которой я возилась уже три месяца, перевезти на дачу тетку и забрать из ОВиРа загранпаспорт.

Первого, второго и третьего июня я просидела за столом, не разгибаясь. В пятницу, четвертого, с обложками было покончено. В два часа пополудни я сложила готовые листы в папку и оделась для выхода, собираясь отвезти свои шедевры в издательство, а на обратном пути заглянуть в ОВиР и в магазин за продуктами. В дверях подъезда на меня налетела Вероника.

— Ой, ты уходишь? Ничего, не беспокойся, я заскочила наудачу, не особенно рассчитывая тебя застать. Видишь, даже записку написала. Ты прослушала послание, которое я тебе надиктовала?

Мне стало неловко. Трое суток я не только не подходила к телефону (что в общем-то обычно для меня в периоды авралов), но даже не прокручивала сообщения, оставленные на автоответчике.

— Нет. Извини, у меня было много работы. Что-нибудь случилось?

— Неприятного ничего. Пятнадцатого июня открывается наш театр. Я принесла тебе приглашение на премьеру. Знаешь, у меня главная роль!

— Поздравляю. А что за пьеса?

— Пьеса совершенно новая. Называется «Выше голову, сеньоры!» Людмила где-то раздобыла. Автор предпочел остаться неизвестным.

— Хорошо, я непременно буду. Адрес в приглашении имеется?

— Имеется. Но погоди, это еще не все. В субботу, двенадцатого, у меня дома будет репетиция — почти генеральная. Я устраиваю по этому поводу вечеринку и приглашаю тебя с друзьями.

— М-м… спасибо. Правда, не знаю, получится ли у нас… — Ну пожалуйста, Варвара! Нам необходимо заранее увидеть реакцию зрителей. Если она обманет наши ожидания, к премьере можно будет что-то поправить. И потом, мне будет не так страшно играть на сцене, если сначала мы покажем пьесу в узком дружеском кругу.

— Хорошо, я постараюсь. Но за ребят отвечать не могу. Восемнадцатого мы отправляемся в отпуск, и перед отъездом им наверняка будет не до светских мероприятий. А кто еще участвует в пьесе?

— Люся, Сурен, подруга Люси Тамара и… — Она на миг замялась, — Рома.

— Он тоже заделался актером? — поинтересовалась я неприязненно и тут же мысленно себя обругала: сияние, исходящее от моей кузины, померкло, васильковые глаза потускнели. — Ну-ну, не сердись. С языка сорвалось. Отныне я строго блюду принцип презумпции невиновности: все твои друзья — ангелы, пока не будет доказано обратное. А много ожидается зрителей?

Вероника с видимым усилием согнала с чела облачко и даже сделала попытку рассмеяться:

— Нет, совсем нет! Не бойся. Муж Тамары, Люсин молодой человек, его сестра и ваша дружная компания. Считай, что это обычная вечеринка, а спектакль — так, на закуску. Значит, я вас жду? Не забудь — в субботу, двенадцатого, в шесть часов вечера.

— Ладно, приду, — подтвердила я и тихонько вздохнула. Раз уж Веронике удалось вытянуть из меня твердое обещание, я не смогу позвонить ей в последний момент и извиниться, сославшись на непредвиденные обстоятельства.

Мы разговаривали на крыльце перед дверью подъезда и теперь повернулись лицом к дороге и спустились на одну ступеньку. В это мгновение из-за угла дома выехал раздолбанный «жигуль» соседа со второго этажа, подкатил в хвост к моему «Запорожцу» и внезапно рванул вперед, расплющив заслуженному драндулету зад. Я ринулась к машине и уже набрала в грудь воздуха, чтобы обложить горе-водителя пятистопным ямбом, но тут дверца «жигуленка» распахнулась и виновник аварии плюхнулся посреди дороги на колени.

— Не губи, соседушка! — запричитал он, быстро перемещаясь на коленях в моем направлении. — Ну пьян я, пьян! Как скотина. Но ведь без худого умысла! Я тебе щас все починю, будет не машина — конфетка, токо ты не зови этих… с трубочкой. Они ж мне права в задницу запихнут… ик!

Моя потребность в самовыражении моментально испарилась. Выяснять отношения с пьяным придурком на потеху всему дому — нет уж, увольте!

— Считай, что у тебя сегодня именины, блаженный, — процедила я сквозь зубы. — Не нужно ничего ремонтировать. Отвези этот рыдван на свалку и выпей за мое здоровье.

Коленопреклоненный сосед качнулся, похлопал глазами, икнул и сказал недоверчиво:

— Не понял. Как это — не ремонтировать? Деньгами, что ль, возьмешь?

— Ничем не возьму. Говорю же: именины у тебя сегодня.

— И шакалов не позовешь?

— Не позову. Гуляй, веселись, пока в какой-нибудь «БМВ» не въехал.

Мужик стремительно качнулся вперед, и я подумала, что он снова вознамерился упасть, но нет — оказалось, всего лишь галантно приложиться к моей ручке.

— Голубушка! Святая! Я за тебя в огонь и в… воду… ик! Хошь, вели мне с крыши сброситься… — Ты до нее не доползешь, — пробормотала я, брезгливо вытирая руку о штанину. — Пойдем скорее, Вероника, этот юродивый мне сейчас все ноги обслюнявит.

— Теперь я твой навек! Как есть твой! — неслось нам вслед.

— Вот спасибо! — буркнула я.

Вероника не выдержала и расхохоталась.

— Ты не боишься, что он теперь обоснуется на коврике под твоей дверью?

— Надеюсь, его по пути жена перехватит. Да, творить добро — дело неблагодарное.

Мы поравнялись с синим «шевроле».

— Куда тебе ехать? — спросила кузина. — Садись, я отвезу.

— Подбрось до метро, а дальше я сама. Мне сегодня весь день разъезжать.

— Как же ты без машины? Возьми у меня денег… — Вероника! Эту тему мы с тобой закрыли раз и навсегда.

— Ну и глупо! Ты же знаешь: у меня их куры не клюют. И достались они мне даром. Твоя дурацкая гордость ставит меня в нестерпимое положение — я тебе кругом обязана, а ты не хочешь взять у меня даже самой малости… — Не хочу. И тебе придется с этим смириться. Перевоспитанию я уже не поддаюсь — не тот возраст.

Кузина обиженно замолчала и так, в молчании, довезла меня до метро.

— Ты не забудешь про субботу? — спросила она, когда я взялась за ручку дверцы.

— Я же обещала!

На этом мы распрощались.

Я доплелась домой в половине седьмого, полумертвая от усталости. Жара на меня всегда действует отвратительно, а московская жара — в особенности. Выгрузив из сумки продукты, встала к раковине чистить картошку. Через час-полтора должны были пожаловать Леша, Прошка, Генрих и Марк на традиционный пятничный бридж.

Когда я выбирала из раковины картофельную шелуху, раздался телефонный звонок. Я вытерла руки, пошла в спальню и включила громкоговоритель автоответчика.

— Варька, это я, возьми трубку, — послышался Лешин голос.

— Ну, взяла, — проворчала я, подчинившись.

— Привет. Какие у тебя планы на завтра, на первую половину дня?

— Отсыпаться после бриджа.

— А ты не против, если на бридж мы соберемся у меня?

— Против. Категорически. Я сполна насладилась сегодня прелестями общественного транспорта и больше никуда не поеду.

— М-мм… это плохо. Понимаешь, у меня в ванной под раковиной потекла труба, а в диспетчерской сказали, что мастер будет только завтра, в первой половине дня. А вода течет — за три часа таз набирается.

— Так перекрой ее.

— Не могу. Вентиль заржавел — не поворачивается.

— Ты хочешь сказать, что приехать не сможешь?

— Не смогу. А на завтра мы с Марком и Прошкой договорились поехать в деревню к моим. Родителям нужна рабочая сила: они меняют у дома нижние венцы.

— О боже! Ты хочешь сказать, что мне придется завтра с утра пораньше тащиться к тебе и ждать сантехника?

— Лучше бы сегодня. Тогда мы и в бридж сыграем, и ты завтра подольше поспишь.

Я выругалась — правда, про себя. Будь моим собеседником Марк или Прошка, я не стала бы себя сдерживать, но на Лешу моя экспрессия действует угнетающе, а обижать его я не люблю.

— Ладно, еду. Только питание обеспечивай сам. Не тащить же мне через весь город продукты на своем горбу. А машину мне разбили.

— Как это?

— Очень просто. Один пьяный дурак врезался.

— Ты не пострадала?

— Физически — нет, меня вообще не было в машине. А морально — даже очень. Представляешь, каково в такую жару целый день набиваться в автобусы и метро?

— Может, встретишься по дороге с Прошкой? — несмело предложил Леша.

— Вот еще! Тогда мы приедем как раз к вашей утренней электричке.

Леша вздохнул, помедлил и обратился ко мне с возмутительной просьбой:

— Ты бы выпила чего-нибудь успокоительного, Варька. А то, если приедешь в таком настроении, вы тут передеретесь. А у меня и так посуды маловато.

Я запихнула поглубже рвущийся с языка ответ. Ничего, мы еще поговорим при встрече!

Вопреки Лешиным опасениям, вечер пятницы и ночь с пятницы на субботу прошли вполне мирно. Я выиграла все четыре роббера, в которых участвовала, и стала абсолютным чемпионом в рейтинге на эти сутки, поэтому спать отправилась в прекрасном расположении духа.

Проснувшись, обнаружила, что все разъехались. Генрих — домой, к жене и детям, Леша, Прошка и Марк — на строительные работы. Я вылила из таза под раковиной воду, умылась, напилась чаю и включила телевизор. Через полчаса появился сантехник. Он проявил чудеса изобретательности, вытягивая из меня деньги: ныл, что не справится один, сетовал на нехватку необходимых деталей, намекал на неудобства жильцов, которые на несколько часов останутся без воды, и на собственную неудавшуюся жизнь. Наивный! Он не знал, с кем имеет дело. Должно быть, вымогатель и сам потом удивлялся, как вышло, что не получив ни рубля сверх установленной жилконторой суммы, он заменил не только треснувший кусок трубы, но и проржавевший вентиль в стояке. Правда, в утешение я накормила его обедом и угостила остатками вчерашней водки.

Расправившись с сантехником, я заглянула в расписание электричек. Леша живет в черте Москвы, но от его дома до ближайшей станции метро — пятнадцать минут на автобусе, а до железнодорожной платформы — рукой подать. Ближайшая электричка в сторону вокзала уходила через десять минут, а следующая должна была прийти почти через час. Поэтому я пулей вылетела за дверь и во весь опор поскакала к платформе.

Электричка показалась из-за поворота, когда я поднялась на пешеходный мост. Мне оставалось преодолеть пару десятков метров по мосту и спуститься на несколько лестничных пролетов. «Успею!» — решила я, подбежав к ступенькам.

И тут кто-то толкнул меня в спину. Толчок был настолько сильным и резким, что я не успела ничего предпринять, чтобы смягчить падение, — только выставила вперед руки, защищая голову. Посадка была жесткой. От удара руки подогнулись, и я все же треснулась головой и грудью о стальные полосы, окаймляющие края ступенек. Но — о, чудо! — каким-то образом не покатилась кубарем до самого подножия лестницы. Оглушенная падением, я не сразу сообразила, в чем дело, и, только попытавшись встать, поняла, что мысок моей кроссовки попал в асфальтовую выбоину в ступеньке и зацепился за стальную планку. Точнее, его заклинило между сталью и асфальтом.

Осторожно помогая себе разбитыми ладонями, я встала на колени и осмотрелась. Моя электричка уже отходила от платформы, и в ней уезжал толкнувший меня мерзавец. Падая, я краем глаза видела, как он пробежал мимо, но рассмотреть его бесстыжую рожу, естественно, не успела.

Причиненный мне ущерб был ощутимым, но не смертельным. Сильнее всего пострадали руки и белая футболка. Немного саднили места ушибов: лоб, грудь и колени. Болела неестественно вывернутая стопа. Но когда я окинула взглядом лестницу, эти болячки показались мне пустяковыми. Вот если бы я пересчитала головой и ребрами все эти ступеньки, тогда, пожалуй, было бы о чем сокрушаться.

Я вернулась к Леше, промыла и продезинфицировала ссадины и переоделась, позаимствовав Лешину футболку. Смотрелась я в ней, как в ку-клукс-клановском балахоне, но, по крайней мере, она была чистой.

К следующей электричке я вышла с приличным запасом времени и до дома добралась без приключений.

Приключения ждали меня у порога квартиры в образе вчерашнего пьяницы, погубившего мой «Запорожец». Сегодня он был совершенно трезв и вид имел торжественный, сдовно у церковного служки.

— Привет, соседка! — провозгласил он с моей лестничной площадки, увидев, что я поднимаюсь в квартиру. — А я к тебе.

— Вижу, — буркнула я нелюбезно, поскольку чувствовала себя не лучшим образом. — Давай будем считать, что церемония принесения и принятия извинений уже состоялась, ладно? Я только что треснулась головой и к торжественным речам не расположена.

Как ни странно, злополучного водилу эта тирада не смутила. Во всяком случае, он не поспешил откланяться, а вместо этого внимательно вгляделся в мое лицо и спросил с непонятным нажимом:

— Сама треснулась или помог кто?

Я не собиралась делиться своими горестями с каждым встречным, поэтому без всяких угрызений совести соврала:

— Сама.

— Это хорошо, — заявил он.

— Куда уж лучше! — огрызнулась я, пытаясь оттеснить его в сторону.

— Я ведь чего пришел… — Похоже, этого он и сам толком не знал, потому что пауза затянулась на целую вечность. Я уже потеряла надежду получить обещанное объяснение, когда он неожиданно выдал:

— Кто-то имеет на тебя зуб.

Я пожала плечами: люди, обогретые всеобщей любовью, в наши дни редкость.

Сосед, видимо, ожидал более выразительного отклика с моей стороны, поэтому что на этот раз пауза длилась еще дольше.

— Твой «Запорожец»… Я вчера все-таки отбуксировал его в гараж к приятелю — вечером, когда протрезвел. Приятель у меня — клад. Че хошь починит. Объяснил я ему, что к чему, слезно попросил помочь. «Ладно, — говорит, оставляй. Завтра с утра гляну, чего можно сделать». И вот с четверть часа назад позвонил он мне и такое выдал… Короче, кто-то испортил тебе тормоза. Причем хитро испортил — сразу ничего не заметишь. Они отказали бы только при разгоне до пятидесяти. Я толком не усек, в чем фокус, но, если хочешь, давай позвоним приятелю — он растолкует.

Я прислонилась плечом к стене и впилась взглядом в лицо собеседника, выискивая в нем признаки розыгрыша. Тщетно. Мужик был абсолютно, смертельно серьезен. И даже более того — встревожен. Возможно, конечно, что я имела дело с прирожденным комедиантом, но опыт предыдущих контактов с тем же персонажем убеждал меня в обратном. Выходит, весь этот бред — правда?

— Ты — как? — нервно спросил сосед. — Может, валидолу? Я принесу.

— Спасибо, я не сердечница. И в обмороки по пустякам не хлопаюсь.

— Хорош пустяк! — Мужик покачал головой. — Я бы на твоем месте в милицию заявил. Один раз у них не получилось, а в другой, может, не промахнутся.

— Вот тогда ты с приятелем и заявишь в милицию, — успокоила его я. — А мне нет смысла. Не приставят же они ко мне охранника. Разве что в камеру посадят — но я туда не рвусь.

— Дак что ж ты — так это дело и оставишь? Убьют ведь, дурочка! Ты хоть знаешь, кому дорогу перебежала?

— Понятия не имею.

Сосед посмотрел на меня недоверчиво.

— Работаешь-то где?

— Дома. И работа у меня самая что ни на есть мирная.

— Вяжешь, что ль?

— Вроде того. Так что с этой стороны копать бесполезно. Ладно, спасибо тебе за предупреждение. Выходит, ты вчера не ущерб мне материальный нанес, а спас жизнь или по меньшей мере здоровье?

Мужик озадаченно почесал в затылке.

— Выходит, что так.

— Стало быть, за мной бутылка.

Я закрыла за собой дверь квартиры и осторожно присела на галошницу. «Что за чертовщина? Кому я до такой степени испортила жизнь? Может, опять какая-нибудь идиотская ошибка, как полгода назад? Нет, это маловероятно. Мой „Запорожец“ выпущен еще на заре нашей эры, его ни с чем не спутаешь. И потом, на меня и сегодня напали — на лестнице! До новости про испорченный тормоз это нападение еще можно было считать случайностью, но теперь в нем проглядывал несомненный детерминизм. Я спускалась одна по просторной лестнице, причем держалась ближе к середине. Обогнуть меня было проще простого, не заняло бы и секунды. И даже если предположить, что тот выродок не захотел себя утруждать, он должен был отпихнуть меня с дороги, в сторону. А он вместо этого с силой толкнул в спину. Если бы не выбоина в ступеньке, я как пить дать сломала бы себе шею. Два покушения за два дня — чересчур много для совпадения. Кто же это так меня невзлюбил?»

Перебрав в уме своих личных недоброжелателей, я отвергла их кандидатуры — за мелочностью вражды. Корыстный мотив в моем случае отпадал. Хотя… Я вспомнила о миллионах Вероники. Кузина по моей просьбе должна была сказать Людмиле — единственной, кто знал о деньгах в сейфе, — что я прибрала их к рукам. Выходит, у Людмилы или у кого-то из ее окружения есть основания считать меня богатенькой. Да, но в случае моей смерти деньги им все равно не достанутся. Какой же смысл на меня покушаться? Я еще могла бы понять, если бы мне ломали руки-ноги, требуя признаться, куда я дела ключ от сейфа, но чтобы вот так, без разговоров… Странно.

А может, дело не в швейцарских миллионах, а в тех трехстах тысячах, что лежат в нашем банке? Вероника — опять-таки с моей подачи — рассказала всем знакомым, что якобы я положила деньги на свое имя, а ей буду выдавать проценты. Что, если кто-то из ее друзей возмутился моей наглостью и решил восстановить справедливость? Но, коль скоро деньги лежат в банке, получить их после моей смерти могут только ближайшие мои родственники — родители или брат. К Веронике они не вернулись бы, разве что я оставила завещание. А поскольку насчет завещания злоумышленник наверняка ничего не знает, то и суетиться ему не было смысла.

Я долго просчитывала варианты, но так ни на чем и не остановилась. В конце концов это бесплодное занятие меня утомило. Ладно, леший с ним, с убийцей. Теперь я предупреждена, и голыми руками он меня не возьмет. И я переключилась на меры безопасности, которые могу сама себе обеспечить. В числе прочего я помусолила мысль о том, чтобы позвать в телохранители друзей, но после недолгих раздумий ее отбросила. Ведь я объявила им, что отныне буду выбираться из выгребных ям самостоятельно.

Глава 4

Вся следующая неделя прошла под знаком развивающейся паранойи. На улице я шарахалась от каждой тени, пропускала вперед медленно бредущих прохожих и, пройдя сотню-другую шагов, резко оборачивалась, стремглав бросалась в закрывающиеся двери ненужных мне троллейбусов, пялилась в зеркальные витрины и не вынимала руку из сумки, где с воскресенья лежал газовый баллончик, выпрошенный у бывшего одноклассника, который ныне торгует средствами личной защиты. (Вообще-то я клянчила у него пистолет, но нарвалась на категорический отказ. Этот поганец имел наглость заявить, что никакая память о счастливых мгновениях детства не искусит его одолжить оружие особе без тормозов и винтика в голове. Я смиренно забрала предложенный баллончик, спрятала его в сумку и только потом выразила свое решительное несогласие с точкой зрения клеветника. В настоящее время мой обидчик чувствует себя удовлетворительно.) По счастью, в квартире за свою безопасность я могла не волноваться. Меня надежно охраняла Шейла — роскошная черная догиня, редкостная умница. Хозяева этого сокровища в начале каждого лета перевозили на дачу детей и такую гору скарба, что собаке в машине не хватало места, и ее на несколько дней оставляли на моем попечении. В этом году мне подкинули Шейлу как нельзя более своевременно — вечером в ту самую злосчастную субботу, когда я узнала о неудавшемся покушении. Поэтому радость встречи, и всегда-то довольно бурная, на этот раз не поддавалась описанию. Глядя на наше счастливое воссоединение, Славик, хозяин собаки, покачал головой и высказался в том духе, что мне пора заводить детей.

И этот туда же! Уж если я когда-нибудь решусь расстаться с бесценной свободой, то не ради детей, а ради собаки. Только собака и стоит такой королевской жертвы. Например, умная вышколенная овчарка даст сто очков форы любому телохранителю. Кто еще способен за десятки метров не только уловить легчайший шорох, но и безошибочно определить, таит ли он в себе опасность?

Шейла, почувствовав мое внутреннее напряжение, после ухода Славика легла у порога, всем своим монументальным видом говоря: расслабься и занимайся своими делами, а уж я позабочусь о том, чтобы тебе не помешали. Я знала, что она не подведет, и спала спокойно.

Правда, Шейла все же внесла в мою жизнь кое-какие осложнения. Во-первых, утренние прогулки. Встать в семь часов для меня — подвиг. В исключительных обстоятельствах я на него способна, но не каждый же день! Я пыталась убедить чудо-собаку, что, погуляв в три часа ночи, она вполне способна подождать со своим моционом до полудня или хотя бы до одиннадцати, но Шейла мою точку зрения не разделяла. И каждое утро, стоило мне пошевелиться в постели, она уже была тут как тут: повизгивала, энергично виляла всей задней частью корпуса и норовила лизнуть меня в нос.

Вторым осложнением был инфаркт, который едва не получил Прошка, открывший своим ключом дверь моей квартиры. Я честно предупредила всех обладателей ключей о собаке и посоветовала им предварительно извещать меня о своих визитах по телефону, чтобы, не дай бог, не забрести ко мне в мое отсутствие. Но Прошка то ли позабыл о предупреждении, то ли (что больше похоже на правду) просто его проигнорировал. В общем, в пятницу я ненадолго вышла в магазин, чтобы закупить для наших традиционных посиделок провизию и напитки, а вернувшись, застала такую картину: посреди прихожей застыл беломраморным изваянием Прошка, у порога, не сводя с него внимательного взгляда лежит в картинной позе Шейла и на любое — самое незаметное — движение гостя отвечает многозначительным утробным ворчанием. Мне пришлось полчаса отпаивать беднягу водкой и валерьянкой, а потом еще час выслушивать его претензии. В конце концов несправедливая критика переполнила чашу моего терпения, и в качестве третейского судьи я пригласила на кухню Шейлу. Прошка опасливо на нее покосился и тем не менее позволил себе очередное неуважительное высказывание в мой адрес. Однако короткий выразительный рык мгновенно перекрыл поток его красноречия.

Согласно принятому решению, я не поделилась с друзьями новостью об испорченных тормозах и падении с лестницы. Более того, я не передала им приглашение Вероники на театральную вечеринку, поскольку не исключала, что опасность исходит от кого-то из окружения моей кузины. Вдруг в процессе охоты на меня неизвестный злоумышленник надумает заодно избавиться и от моих защитников? А поскольку я не предупредила друзей о такой возможности, захватить их врасплох не составило бы труда. Другими словами, пойди они на вечеринку, мне пришлось бы заботиться не только о собственной, но и об их безопасности, а это уж слишком.

Не знаю, правильным или ошибочным было мое решение, но благодаря ему ночь с пятницы на субботу мы провели весело и беззаботно: играли в бридж, дурачились, обсуждали предстоящую поездку в Черногорию и необходимые приготовления. И хотя впоследствии друзья обрушили на меня шквал упреков, уверяя, что, если бы не моя идиотская молчанка, беду можно было бы отвратить, я твердо убеждена: без заряда положительных эмоций, полученных мной в этот вечер, на следующей неделе я бы просто спятила.

В субботу, после того как все разъехались, я прибрала в комнатах и села за компьютер. В четыре часа пополудни из состояния рабочего транса меня вывел звонок Славика, который сообщил, что через полчаса заедет за Шейлой. Настроение сразу упало, и не только потому, что отныне я оставалась без телохранителя. Неумолимо приближалось время визита к Веронике, и на меня вдруг накатило невиданной силы дурное предчувствие. «Не ходи туда! — молил внутренний голос. Ну пожалуйста, не ходи».

— Может быть, я бы и вняла тебе, если бы в прошлый раз ты не отсоветовал мне ставить на девятнадцать, — буркнула я, влезая под душ. — А теперь — извини! Кроме того, слово есть слово.

Славик немного задержался, и потому поить его чаем было уже некогда. Мы с Шейлой тепло простились (она деликатным поскуливанием дала понять, что не хочет бросать меня на произвол судьбы, но долг зовет). Славик вздохнул, посетовал, что я распустила собаку, поблагодарил за помощь и нацелился чмокнуть меня в щеку, но вспомнив, что его опередила Шейла, передумал. Проводив их, я побежала переодеваться.

В пять часов жара на улице стояла безбожная. Раскаленный асфальт податливо проседал под ногами, горячий угарный воздух сушил губы и глотку. Даже метро не подарило вожделенной прохлады. Потные, угрюмые, страдающие одышкой пассажиры с отвращением глядели на себе подобных и старались держаться подальше друг от друга.

Я доехала до Профсоюзной, купила цветы, прошла пешком две автобусные остановки и ровно в шесть позвонила в дверь Вероники.

Открыла Людмила.

— Какая точность! — воскликнула она с улыбкой. — Браво, Варвара! Вы посрамили клеветников, распускающих слухи о женской непунктуальности. Давайте я поставлю цветы в воду. Вероника сейчас выйдет. Она на минутку забежала в ванную освежиться.

Не успела Людмила договорить, как Вероника уже выпорхнула в прихожую веселая, оживленная, умопомрачительно хорошенькая — и расцеловала меня в обе щеки. К моему облегчению, она не особенно огорчилась, узнав, что я пришла без друзей.

— Жаль, конечно, но, возможно, оно и к лучшему. Я буду не так бояться провала. Пойдем, познакомишься с Тамарой и Суреном. — Она вдруг перешла на шепот. — Если Сурен будет смотреть букой, не обращай внимания. Он просил участников спектакля собраться пораньше, а Рома пришел только десять минут назад. Тут бушевала такая буря!

Вероника провела меня в гостиную и объявила:

— Моя любимая сестра Варвара! Тома, Сурен, знакомьтесь.

Но и Тому, и Сурена опередил пронырливый Роман. Никто и пошевельнуться не успел, а он уже вскочил с кресла, изогнулся, поднес мою руку к губам и, искательно заглянув мне в глаза, выдал порцию подхалимского бреда с сиропом в том духе, что он безумно рад меня видеть и я-де оказала великую честь их скромной начинающей труппе, поскольку иметь зрителем такого тонкого ценителя, такого великого знатока искусства… И так далее, и тому подобное.

Я намеренно позволила ему высказаться до конца, не выдернула руку, не осадила и только многозначительно поглядывала на Веронику. Она поняла намек и залилась краской по самые плечи, но не сумела придумать подходящей реплики, чтобы остановить поток неприкрытой лести и в то же время не обидеть оратора. Видя муки хозяйки и мое подчеркнутое нежелание избавить присутствующих от чувства растущей неловкости, в роли всеобщего спасителя выступила Тамара некрасивая, рыжеволосая, зато с живыми темными глазами и выразительной мимикой.

— Что же ты не предупредила нас, Вероника? — с упреком спросила она. Знай я, сколь высокую особу мы будем иметь счастье лицезреть, облачилась бы в свое парадное манто.

— Для манто и смокингов сегодня, пожалуй, жарковато, — заметила я меланхолично. — Может быть, ввиду погодных условий будем считать мой визит дружеским и неофициальным?

Наш конферанс помог разрядить обстановку, а звонок в дверь поставил в неприятной сцене точку. Вероника вышла встретить очередного гостя, Роман с несколько озадаченным видом вернулся в свое кресло и уткнулся в журнал, а ко мне приблизился Сурен — невысокий, плотно сбитый брюнет лет тридцати с хвостиком. Лицо его производило довольно странное впечатление. Оно как бы состояло из двух частей: верхняя принадлежала мужчине интересному и интеллигентному, а нижняя — кроманьонцу. Высокий, красивой лепки лоб; большие черные глаза в обрамлении роскошных ресниц; тонкий у переносицы, породистый кавказский нос совершенно не сочетались с бесформенным губастым ртом и сильно выпяченной челюстью. Особенно притягивала к себе взгляд нижняя губа. Она полностью скрывала верхнюю и оттопыривалась, демонстрируя окружающим глянцевую синеватую изнанку. Этакий безобразный чужеродный нарост на лице, напоминающий огромную бородавку.

— Добрый день, Варвара! Наконец-то я имею честь быть вам представленным. Знаете ли вы, что Вероника сотворила из вас кумира? Вообще-то это грех, но, судя по тому, что мне о вас известно, грех совсем небольшой.

Он тоже льстил, и лесть его была достаточно грубой, но, странное дело, чувства неловкости не вызывала. Вероятно, исполнение было более мастерским, а может быть, Сурена выручал голос — густой, глубокий, проникновенный. Прямо-таки созданный для доверительных душевных бесед. «С этим Сирано де Бержераком нужно держать ухо востро, — отметила я мысленно. — Это тебе не дурачок Рома, весь актив которого — смазливая рожа».

— Здравствуйте, Сурен. По-моему, относительно кумира вы ошибаетесь. А если нет, то Вероника умудрилась сотворить сразу двух. Вам стоило бы послушать, что и как она говорит о вас, — вежливо вернула я комплимент.

— Только не нужно, пожалуйста, повторять! — с притворным испугом воскликнул мой собеседник. — Здесь все-таки дамы… Мы засмеялись, и я обернулась к двери на голос Вероники, которая ввела в комнату неприметного молодого человека.

— Саша, это моя сестра Варвара. С прочими вы уже знакомы. Варвара, это Саша, муж Томы, а по совместительству наш осветитель и звукооператор. Он гений по части электроники.

Внешность электронного гения меня не впечатлила. Он походил на невзрачного подростка — сутулый, щуплый, долговязый парень в круглых очечках. Светлые, коротко стриженные волосы, светлые брови и ресницы, серо-голубые глазки, маленький нос с плоским, слегка раздвоенным кончиком, круглое лицо. Рядом с ним Тамара, несмотря на не правильные и непропорциональные черты, выглядела почти красавицей.

— Очень п-приятно. — Эту стандартную формулу Саша произнес с заметным усилием и тут же обратил взор на супругу — видимо, за моральной поддержкой.

«Что ж, по крайней мере, на змея-искусителя он не тянет, прокомментировала я про себя. — Приятное разнообразие в компании сладкоречивых сирен».

— Взаимно, — вполне искренно заверила я нового знакомого.

Новый звонок в дверь.

— Женя с Леной! — пискнула Людмила и опрометью бросилась в прихожую. Вероника вышла за ней следом. «Женя, вероятно, молодой человек Людмилы, а Лена, стало быть, его сестра», — сообразила я и с интересом посмотрела на дверь, ожидая, когда появятся гости, приведшие подругу Вероники в состояние такого возбуждения.

— Лена приносит вам свои извинения, девочки, — послышался скучный невыразительный голос из глубины холла. — Она должна интервьюировать сегодня какую-то very important person, и эта самая персона не знает точно, когда сумеет выкроить минутку для общения с прессой. Лена просила начинать без нее. Она приедет, как только освободится, если будет не очень поздно.

«Девочки» поахали, выражая сожаление.

Женя был высок, строен и вид имел мужественный: выпирающие скулы, впалые щеки, агрессивный подбородок. Серые, удлиненного разреза глаза казались очень светлыми по контрасту с черным ободком, окаймляющим радужку. Русые волосы отливали стальным блеском. «Этот, похоже, из породы сильных молчаливых мужчин, — определила я на глазок. — Характер твердый, нордический, сознание собственного превосходства налицо. Интересно, отражает ли оно действительное положение вещей или порождено узколобостью?»

Нового гостя представили мне, Саше и Тамаре; Сурену и Роману он кивнул, как старым знакомым. Отвесив общий поклон, Евгений произнес без выражения: «Очень рад» и сел на диван, увлекая за собой Людмилу.

— Вы пока выбирайте себе питье и бутерброды, а я сейчас. — Вероника, почти полностью скрытая охапкой роз, взяла широкую вазу и удалилась на кухню обрезать цветы и поставить их в вазу.

Стол, накрытый для фуршета, стоял у окна. На нем тесно сгрудились десятка полтора салатниц и тарелок со сложными бутербродами, стопка тарелок поменьше и бокалы разной формы и величины. Рядом, на небольшом сервировочном столике, выстроилась батарея разнокалиберных бутылок. В отсутствие хозяйки роль распорядителя взял на себя Сурен.

— Давайте договоримся: закуски каждый выбирает и пополняет сам, а напитки разливаю я. Милые дамы, принимаю ваши заявки.

Гости оживились и потянулись к угощению. Я приняла у Сурена бокал сухого белого вина, дождалась, пока очередь у стола рассосется, положила на тарелку оливки с сыром и, устроившись в углу, в кресле, стала разглядывать золотистый занавес, закрывающий часть гостиной вместе с боковой стеной. За ним, по всей видимости, и была устроена сцена.

Тут я позволю себе немного отвлечься, чтобы описать планировку Вероникиной квартиры. За входной дверью располагается довольно тесная прихожая, слева от нее — темная комнатка вроде кладовки, которую Вероника использует как гардеробную; дальше вы попадаете в квадратный холл, примерно три на три метра, и видите слева двойные застекленные двери гостиной. Если войти туда и встать лицом к окну, то по правую сторону, закрытую в тот вечер занавесом, будет дверь в смежную комнату — спальню, имеющую второй выход в коридор со стороны кухни. Теперь вернемся в холл. Прямо за ним — коридор, в конце которого с левой стороны — небольшой аппендикс, ведущий на кухню (сюда выходят двери ванной, туалета и уже упомянутая вторая дверь спальни), а с правой — вход в третью комнату.

Вероника вернулась в гостиную и объявила программу вечера: легкий перекус, первое действие спектакля, антракт с буфетом и салонной беседой, второе действие, еще один антракт и чаепитие, потом третье действие. Все одобрительно зашумели и заработали челюстями, выполняя первую часть программы. Хозяйка попыталась завести светский разговор, но ее усилия особым успехом не увенчались. Общая тема никак не находилась: кто-то не читал Павича, кто-то не ходил на «Пизанскую башню», кто-то не видел популярных телепередач. Анекдоты, рассказанные Тамарой и Романом, немного оживили народ, но атмосферы интеллектуального пиршества, на которую, вероятно, рассчитывала моя кузина, не получалось. Неприятные паузы, разбивающие беседу, становились все более протяженными, и, не зная, как еще рассеять всеобщую скованность, Вероника обратилась к Сурену с предложением начать спектакль.

Людмила, Евгений и Роман восприняли предложение хозяйки как сигнал к перекуру и удалились на балкон. Тамара и Вероника скрылись за занавесом, а Сурен отправился переодеваться в дальнюю комнату, или «гостевую спальню», как называла ее моя кузина. Перед уходом он попросил Сашу проверить прожекторы, и гений по части электроники нырнул за занавес, предварительно взяв из прихожей сумку. Через пару минут актеры-курильщики тоже разошлись по гримерным.

Не у дел остались только я и вернувшийся с балкона Евгений. Мы со скучающим видом потягивали вино и исподтишка наблюдали друг за другом. Из смежной комнаты доносились возбужденные женские голоса, а непосредственно из-за занавеса — какие-то шорохи, щелчки и другие звуки, сопровождавшие Сашину возню с осветительной аппаратурой. Евгений встал с дивана, подошел к столику с бутылками, налил себе мартини и повернулся ко мне, очевидно, решив оживить ожидание беседой.

— Вы не знаете, о чем пьеса? — поинтересовался он небрежно.

— Нет.

Левый уголок его рта искривился в легкой усмешке.

— Кажется, вы не большая поклонница театра, — сказал он, понизив голос.

— Не большая, — подтвердила я. — Особенно любительского.

Его усмешка стала заметнее.

— Значит, мы с вами товарищи по несчастью, — сказал Евгений, усевшись на диван с моей стороны. — Я такая же жертва любви к ближнему. Пытался намекнуть Люсе, что знаю несколько более приятных способов провести вечер с любимой девушкой, но не встретил понимания. Надеюсь все же, что испытание окажется не таким ужасным, как бывало. Я, знаете ли, не люблю лицемерить. — И он продолжал вещать в том же духе.

Его тихий голос и доверительный тон странным образом противоречили холодному скучающему взгляду и снисходительно-насмешливой манере держаться. Этакий Печорин. Или он, как иногда бывает, с первого взгляда почувствовал ко мне необъяснимую антипатию и нарочно пытается меня разозлить, чтобы оправдать ее постфактум, вызвав ответную неприязнь? Сторонний наблюдатель не заметил бы ничего необычного: двое малознакомых людей завели ни к чему не обязывающую беседу, на самом же деле мой собеседник, используя невербальные каналы передачи информации, хладнокровно выводил меня из себя.

И он почти достиг своей цели. Будь я помоложе и поглупее, непременно сцепилась бы с этой высокомерной скотиной, но жизнь давно научила меня: не хочешь выглядеть дурой — не поддавайся на провокацию, подумай лучше, чего провокатор добивается. Поэтому я изобразила смертельную скуку и в ответ на какую-то новую сентенцию произнесла со всем возможным равнодушием:

— Вот как?

Обоим нашим диалогам — и тайному, и явному — положил конец оклик Сурена:

— Эй, все готовы? Прекрасно! Саша, задерни, пожалуйста, шторы. Начинаем!

Саша вынырнул из-за занавеса, приблизился к окну и потянул за веревочку. Тяжелые темные шторы двинулись навстречу друг другу, погружая гостиную в густой полумрак. Потом где-то за сценой зазвучали такты испанского танца, занавес осветился снизу золотистым светом, заколыхался и пополз в стороны. Спектакль начался.

Автора пьесы, по всей видимости, вдохновляли Бомарше и Лопе де Вега. Эта была легкая, остроумная комедия из жизни испанского дворянства шестнадцатого или, может быть, семнадцатого века. Сюжет пьесы довольно традиционен. У вдового испанского гранда сеньора Родригеса есть красавица-дочь Мария (Вероника) и очаровательная воспитанница — бедная родственница Катарина (Людмила). За девушками присматривает дуэнья Кончита (Тамара), этакая Фигаро в юбке, с весьма своеобразным философским взглядом на жизнь. Руки Марии добивается немолодой и некрасивый богач дон Пабло (Сурен). К Катарине же, напротив, сватается юный и прекрасный, но бедный, как церковная мышь, дон Карлос (Роман). Сеньор Родригес (на сцене он не появляется, и его мнение становится известно зрителю со слов остальных персонажей) полагает желанными оба брачных союза и требует от дочери и воспитанницы повиновения. Девушки же, как водится, воле тирана противятся. Романтичная донья Мария не желает слышать о безобразном и неуклюжем Пабло, втайне мечтая о красавчике Карлосе. Здравомыслящую Катарину, уставшую от унизительного положения бедной родственницы, совершенно не привлекает брак с благородным нищим, она с завистью поглядывает на Марию, поклонник которой в состоянии обеспечить будущей жене самое блестящее положение в свете. Обе девушки по секрету изливают свою печаль Кончите, которая берется устроить их судьбу ко всеобщему удовольствию.

Таково краткое содержание первого действия. И на этом нехитром сюжетном материале автору удалось построить действительно смешную комедию. В отличие от своих классических предшественников, он обошелся без традиционного деления героев на положительных и отрицательных. Все его персонажи — личности неоднозначные, и проявлялась эта неоднозначность в самых неожиданных обстоятельствах, благодаря чему сцены, проникнутые лирическим пафосом, давали ярко выраженный комический эффект.

Так, например, благородная возвышенная Мария, воспевая чистую бескорыстную любовь, мимоходом шпыняла Катарину, позабывшую в пылу спора о своем скромном положении в доме. Катарина — воплощение рациональности и здравого смысла — в отсутствие свидетелей чинила богатой родственнице мелкие пакости в духе старухи Шапокляк. Диалоги героинь были шедеврами двусмысленности — воистину мед и млеко с начинкой из змеиного яда. Столь же комичными выглядели поклонники обеих донн. Низенький толстенький Пабло (Сурен явно воспользовался накладным брюшком), обращаясь к возлюбленной в лучших традициях высокого штиля любовных романов, промокал платочком лоб и шею, хватался, охая, за поясницу, шумно сморкался и время от времени бросал в сторону реплики физиологического характера, очень смешно контрастирующие с любовной патетикой сцены. Карлос, по замыслу автора, должен был являть собой забавную смесь трогательного влюбленного юноши и глуповатого забияки-фанфарона. Но самым удачным персонажем, на мой взгляд, была Кончита — хитрая особа себе на уме, которая, втихомолку посмеиваясь над обеими подопечными и их кавалерами, скармливает им глубокомысленные сентенции собственного производства, переиначенные из перлов народной мудрости.

В общем, пьеса оказалась неожиданно хороша. Что же касается игры актеров, то здесь приятным был только один сюрприз — Тамара. Непростую характерную роль Кончиты она исполняла с виртуозной легкостью и отнюдь не любительским изяществом. Людмила и Сурен играли неплохо, особенно для самодеятельности, но анонимный автор пьесы заслужил большего. Игра же Вероники и Романа не лезла ни в какие ворота. «Какого черта Сурен сунул их в пьесу? недоумевала я. — Они же провалят премьеру, и его театр прикажет долго жить, еще не родившись. Неужели он чувствует себя настолько обязанным Веронике?»

Первое действие подходило к концу, и я с ужасом думала, как буду выкручиваться, когда Вероника поинтересуется моим мнением. Когда занавес сомкнулся, я убедила себя подождать с вынесением приговора до конца спектакля: вдруг Вероника и ее дружок постепенно вживутся в роли?

— Ну и?.. — Евгений повернулся ко мне, всем своим видом демонстрируя снисходительный интерес, точно благодушно настроенный папаша, сводивший неразумное чадо в театр.

Вопрос, сформулированный таким образом, заведомо ставит собеседника в невыгодное положение: ответишь на фразу из трех букв многословно — и произведешь впечатление особы, страдающей недержанием речи, ответить односложно практически невозможно, а не ответить вовсе — невежливо. Поэтому я предпочла изобразить рассеянное непонимание:

— А?

Евгений усмехнулся, показывая, что оценил мой маневр, но вынужден был уточнить свой вопрос:

— Что вы по этому поводу думаете?

— Думаю: где им удалось раздобыть такую замечательную пьесу? удовлетворила я его любопытство. — Людмила, случайно, не проговорилась вам, кто автор? Я слышала, это ее находка.

— Нет, я не в курсе. Спросите лучше Александра. — Саша, сидевший в противоположном углу дивана, покачал головой. — Или Сурена. Вон он как раз идет.

Сурен вышел в гостиную в костюме дона Пабло, снял только грим и камзол с накладным животиком.

— Ужасно, да? — спросил он нас с несчастным видом и, не дожидаясь ответа, повернулся к вошедшему вслед за ним Роману:

— Какая муха тебя укусила? Лучше бы я вместо тебя поставил на сцену манекен.

— У меня от волнения все вылетело из головы, — оправдывался горе-актер.

— Интересно, что будет с тобой на премьере? — Сурен негодующе фыркнул. Медвежья болезнь?

Я все-таки не утерпела и влезла со свои ценным советом:

— А почему бы вам не отложить премьеру на недельку?

Сурен снова повернулся ко мне.

— Вы считаете, это что-нибудь даст? — спросил он хмуро.

— Весьма вероятно. Насколько я поняла, раньше игра труппы вас устраивала, иначе вы не назначили бы дату премьеры, правильно? Если сегодня не все показали себя с лучшей стороны, то дело, скорее всего, в присутствии зрителей. К ним тоже нужно привыкнуть. Проведите несколько дополнительных репетиций и позовите как можно больше народу — знакомых, старушек с дворовых скамеек… — Можно попробовать, — задумчиво согласился потенциальный гений, еще больше выпятив и без того выпяченную губу. — Но премьера! Мы уже разослали приглашения… Правда, у нас осталось три дня. Возможно, этого хватит.

Из-за занавеса возбужденной стайкой высыпали актрисы и впились напряженными взглядами в наши лица.

— Ну как? — осмелилась озвучить общий вопрос Тамара. От необходимости отвечать меня, Сашу и Евгения избавил Сурен, взявший роль арбитра на себя:

— По-разному. К тебе, Томочка, никаких претензий. А вы, девочки, могли бы быть и поживее. Особенно это касается тебя, Вероника. Давайте-ка сейчас перекусим, а потом обсудим наши ошибки.

Изголодавшиеся на нервной почве актеры устремились к столу, словно стая грачей на свежевспаханное поле. Зараженные их энтузиазмом зрители тоже почувствовали настоятельную потребность подкрепиться. Первые пять минут все усердно жевали, а потом началось обещанное обсуждение. Повеселевший от еды Сурен от разноса воздержался, на недочеты указывал по-отечески мягко, часто апеллировал к нам, зрителям, призывая поделиться впечатлениями. Мы тоже высказывались сдержанно, стараясь по мере сил хвалить, а критиковать как можно более осторожно. В результате сникшие было Вероника и Людмила воспряли, и только Роман продолжал демонстрировать уныние.

Закончив обсуждение, Сурен обратился к Саше:

— Как там обстоят дела с мессой? Нам нужно, чтобы она шла фоном во время первой и последней сцен второго акта. Причем то тише, то громче. Получится?

— Не вижу п-проблемы. — Саша повертел в руках вилку. — Диск с мессой я принес, сейчас поставлю. Хочешь, возьми у меня пульт, будешь сам регулировать громкость.

— Дон Пабло в церкви с пультом дистанционного управления? Не смеши меня. Пойдем подберем сейчас громкость, а если по ходу действия нужно будет убрать или прибавить звук, я подам знак.

Они встали и скрылись за занавесом. Вероника спросила у гостей, можно ли убрать со стола, чтобы в следующем антракте быстренько подать чай, и начала собирать грязные тарелки. Мы с Тамарой взялись ей помогать, Людмила, Евгений и Роман снова удалились на балкон.

Я не без труда разместила в холодильнике последнюю порцию салатниц и пошла в прихожую за своей сумкой.

— Девочки! — позвал из гостиной Сурен. — Переодеваемся!

— Минутку! — крикнула Вероника из кухни.

Я решила заглянуть в ванную, умыться и подправить макияж. Последняя процедура затянулась, поскольку хваленая водостойкая тушь в процессе умывания чудесным образом распространилась с ресниц на скулы, в результате чего я обрела близкое сходство с мавританкой. Я ожесточенно намыливала лицо и проклинала себя за дурацкую прихоть, сподвигнувшую меня размалевать физиономию. Рядом в туалете зашумела вода, и секунду спустя кто-то толкнулся в дверь ванной.

— Сейчас! — рявкнула я, внимательно изучая Вероникино полотенце на предмет оставленных мною преступных следов туши. За дверью послышались шаги, удаляющиеся в сторону гостиной. Я еще раз оглядела себя в зеркале, по некотором размышлении решила обойтись вовсе без макияжа и положила руку на защелку.

И в эту минуту раздался дикий женский вопль, сорвавшийся на визг.

«Вероника!» — мелькнуло у меня в голове. В ту же секунду меня вынесло из ванной и бросило в спальню, откуда донесся вопль. Сделав два шага от порога, я застыла на месте.

В углу полутемной комнаты, освещенной только тусклым бра, лицом вниз лежала, как мне показалось, моя кузина в платье доньи Марии. Ноги у меня подогнулись, я упала перед ней на колени, и тут одновременно комната наполнилась людьми, а мой взгляд уткнулся во вполне невредимую Веронику, которая стояла у окна и, зажимая кулачком широко открытый рот, безумными глазами глядела на лежащую.

Я сама не помню, как оказалась на ногах, как протолкалась сквозь толпу, но следующая картинка, впечатавшаяся в мой мозг после безмолвно кричащих глаз кузины, — вылезшие из орбит, мертвые глаза Людмилы.

Глава 5

Лица Сурена и Евгения, склонившихся над Людмилой, казалось, состояли из одних теней. Они придерживали мертвую девушку, а остальные тесно обступили их, не в силах ни шелохнуться, ни заговорить. Прошла целая вечность, прежде чем кто-то выдохнул:

— Что с ней?

— Задушена, — прохрипел Сурен и отвел в сторону руку, стягивая с шеи Людмилы длинный темный лоскут.

Евгений медленно поднял голову и обвел нас тяжелым, полным угрозы взглядом; на его скулах заиграли желваки.

— Кто?.. Какая мразь это сделала?

Все невольно подались назад. Кроме меня. Выказав максимум самообладания, на которое была способна в данных обстоятельствах, я выдержала этот обвиняющий взгляд и сухо сказала:

— Нужно вызвать милицию. Они разберутся… Первым ухватился за мое предложение Сурен. Получив руководство к действию, он вышел из оцепенения и бросился к дверям гостиной. Остальные неловко топтались на месте, не решаясь оставить Евгения наедине с мертвой.

— Может, сделать ей искусственное дыхание? — беспомощно пробормотала Тамара.

— Не поможет! — зло сказал Евгений. — Повреждена гортань.

Похоже, этот диагноз довел до сознания Тамары всю кошмарную необратимость случившегося. Она вдруг громко зарыдала и опрометью выбежала из комнаты. Саша, помедлив секунду, последовал за женой.

Запоздалая реакция Тамары на убийство напомнила мне о шоковом состоянии Вероники. Я поискала кузину глазами. Но на прежнем месте у окна ее не было. Я обвела взглядом комнату, споткнувшись на миг на отупелой испуганной физиономии Романа, и вышла в коридор. На кухне в объятиях мужа рыдала Тамара. Ванная и туалет были пусты. В гостиной, безучастно уставясь на телефонный аппарат, одиноко сидел Сурен. Я вошла, он поднял голову, пробормотал: «Сейчас будут» — и снова погрузился в прострацию. Я заглянула за занавес, вернулась в холл, сунулась в кладовку-раздевалку, наткнулась в темноте на какую-то доску, получила чувствительный удар по лбу, после чего включила свет. Пусто. Выглянула на лестничную клетку, громко позвала: «Вероника!» Никакого ответа.

Охватившее меня беспокойство стремительно переросло в тревогу, а затем и в панику. Практически не соображая, что делаю, я выскочила на лестницу, сигая через две ступеньки, одолела восемь этажей и заметалась перед домом, оглашая двор почти истерическими воплями. Потом вернулась в подъезд и принялась трезвонить во все квартиры подряд. Чаще всего мне не открывали — кто же сидит дома погожим субботним вечером? Но несколько напуганных жильцов все же повыскакивали на свои лестничные площадки.

— Вы не видели: минут пять-десять назад из подъезда не выходила девушка? — теребила я их. — Среднего роста, светлые волосы, синие глаза, голубое платье… Люди качали головами, не без сострадания поглядывая на мою наверняка перекошенную физиономию.

Опросив, кого сумела, я снова помчалась на улицу. Кинулась в одну сторону, потом в другую, увидела во дворе собачника и едва не обратила его в бегство своим диким галопом. Выслушав очередной отрицательный ответ, бесцельно закружила по двору, уверенно приближаясь к состоянию полной невменяемости.

Я давно заметила, что непосредственная опасность действует на меня мобилизующе, а опасность неясная и отдаленная — напротив, деморализующе. Сталкиваясь с угрозой лицом к лицу, я внутренне собираюсь, мозг работает четко и быстро, все эмоции, кроме гнева, отступают, а гнев действует, как прекрасный стимулятор. Когда же опасность висит в воздухе этаким дамокловым мечом — то ли упадет, то ли нет, и если упадет, то неизвестно, куда и как ударит, — я из трезвой рационалистки превращаюсь в безмозглое истеричное существо, способное только выть и метаться. Если бы над Вероникой занесли руку с ножом, я наверняка сообразила бы, что предпринять, но в данном случае мое серое вещество в смысле эффективности смело могло соперничать с киселем.

От насильственного заключения в психушку меня спасло появление милицейской машины. Я бросилась на нее, как утопающий на плывущее мимо бревно, и очутилась в железных объятиях приземистого квадратного мужика со свирепой рожей.

— В чем дело, гражданочка? — осведомился он, морща бульдожий курносый нос.

— У меня пропала сестра! — крикнула я прямо в его брылястую морду.

— Обратитесь к участковому, — буркнул он, брезгливо отодвигая меня в сторону.

Парень, выскочивший из машины со стороны водителя, оказался более человечным.

— Сколько лет сестре-то? — спросил он меня сочувственно.

— Двадцать шесть! — выпалила я и, увидев, как изменилось выражение его лица, торопливо добавила:

— Ей угрожает опасность, понимаете?

Тут квадратного мужика, которого я окрестила про себя Дуболомом, осенила светлая мысль. Он развернул в мою сторону мощный торс и гаркнул:

— Какая квартира?!

— Шестьдесят восьмая.

— Пройдемте, гражданочка. — И он тут же схватил меня за локоть, лишив возможности отвергнуть любезное приглашение. — На месте разберемся.

Я с Дуболомом, водитель и молодая женщина, которая сидела в салоне сзади, зашагали к подъезду. Но не успели мы войти, как подкатила еще одна «мигалка». Дуболом покосился на нее, остановился и игриво приветствовал выбравшуюся оттуда компанию:

— А! Вот и наши гиены!

— От шакала слышу, — невозмутимо вернул комплимент старший группы, худой седоватый господин с черным чемоданчиком.

Мы всей толпой ввалились в парадное и остановились перед лифтами. Быстро выяснив посредством нажатия кнопок, что один из лифтов не работает, мой квадратный спутник покосился на коллег из второй машины и не без злорадства объявил:

— Придется грузиться в две очереди! — И тут же приступил к делу, втащив меня за собой. — Какой этаж?

Последний рык был обращен ко мне, причем Дуболом сопроводил его таким подозрительным взглядом, будто не сомневался в том, что я попытаюсь утаить от следствия эту ценную информацию. До сих пор его бесцеремонность меня не задевала, но теперь страх, вызванный исчезновением Вероники, потихоньку вытесняла здоровая злость. Понимая, что открытое хамство может повлечь за собой ненужные осложнения, я решила сымитировать легкое слабоумие: посмотрела на квадратного, как на идиота, и выплюнула с видом оскорбленной добродетели:

— Первый — неужели не видите?!

Парень и молодая женщина, зашедшие в лифт за нами следом, обменялись молниеносными взглядами и поджали губы, явно пряча улыбки. Компания из второй машины не считала нужным сдерживаться; я отчетливо расслышала их ехидные смешки. Дуболом рассвирепел. В первый миг мне показалось, что он сейчас набросится на меня с кулаками, но, видно, присутствие свидетелей и напяленная мной маска возмущенного недоумения слегка его отрезвили. Во всяком случае, он сглотнул, сделал два глубоких вдоха-выдоха и пояснил вопрос преувеличенно терпеливым тоном:

— Шестьдесят восьмая квартира на каком этаже?

— А-а! — Я приоткрыла рот, доводя образ дурочки до совершенства. — Вы в этом смысле… На восьмом.

Когда мы вошли в квартиру, гости Вероники, за исключением Евгения, высыпали в холл. Ошеломленные, испуганные, они жались друг к дружке, напоминая маленькое стадо овец после разбойного нападения волков. Однако их потрясенный вид пастырских чувств в Дуболоме не пробудил. Он обвел несчастных тяжелым взглядом и гавкнул с присущей ему доброжелательностью:

— Попр-р-рошу предъявить документы, гр-раждане!

Тамара — бледнокожая от природы, а после перенесенного потрясения и вовсе белая как бумага, услышав это требование, начала синеть.

— Саша! — пролепетала она, судорожно цепляясь за мужа, — Я оставила паспорт дома! А ты?

— Разберемся! — привычно пообещал наш квадратный друг, подталкивая всех к дверям гостиной.

Тут в прихожую ввалилась троица из второй машины.

— Где тело? — коротко спросил седовласый господин с чемоданчиком.

Мои товарищи по несчастью вытаращились на вновь прибывших. Поскольку все молчали, удовлетворить любопытство человека с чемоданчиком пришлось мне:

— Во второй комнате. Вход отсюда через гостиную либо со стороны кухни.

Седой кивнул и, потеснив нас, быстро прошел через гостиную в спальню. Двух его спутников труп, кажется, не интересовал. Один из них запер входную дверь на замок, после чего парочка отправилась на экскурсию по квартире с видом потенциальных квартиросъемщиков. Дуболом загнал нас в гостиную, собрал документы, передал их женщине из своей свиты и представился:

— Старший оперуполномоченный Ишанов Григорий Владленович.

Едва он назвался, как из-за занавеса, точно после объявления конферансье, выступил Евгений. Несколько секунд они с Дуболомом буравили друг друга неприязненными взглядами. Дуболом не выдержал первым; он перевел глаза на верхнюю пуговицу своего визави и прибег к спасительной формуле:

— Попрошу предъявить документы!

Евгений то ли поморщился, то ли усмехнулся, но от комментариев воздержался и полез во внутренний карман светлого полотняного пиджака. Ишанов бегло просмотрел его паспорт и передал помощнице, которая выписывала наши паспортные данные к себе в блокнот. Когда девушка кивнула начальнику, показывая, что закончила, Ишанов еще раз обвел свою аудиторию грозным бульдожьим взглядом и объявил:

— Сейчас мы с Ириной Глебовной побеседуем с каждым из вас в отдельности, а Михаил Ильич, то есть оперуполномоченный Полевичек, побудет тем временем здесь. Попрошу без моего вызова из комнаты не выходить. — Дуболом протянул руку к стопке паспортов, взял верхний и прочитал чуть ли не по слогам:

— Лазорев Евгений Алексеевич, попрошу со мной.

Евгений, пропустив вперед даму, вышел из гостиной. Ишанов, пыхтя ему в затылок, выкатился следом, а остальные забились по углам и уставились в пространство, время от времени кося глазом на оперуполномоченного Полевичека. Надо сказать, Михаил Ильич выгодно отличался от своего старшего товарища. Был он высок, плечист, черты лица имел правильные и даже, пожалуй, красивые. Словом, смотреть на него было куда приятнее.

Поначалу он молча стоял у стеклянной двери — осматривался. Потом прошелся по комнате, заглянул за золотистый занавес, присвистнул и дружелюбно спросил:

— Это что же — домашний театр?

Слово «театр» вывело Сурена из прострации. Он встрепенулся, поднял голову и сказал несколько обиженно:

— Почему же домашний? Домашняя репетиция — так будет точнее. В помещении театра идет ремонт, вот мы и решили провести репетицию здесь.

— Вон оно что! — Полевичек снова сунул нос за занавес, повертел головой и полюбопытствовал:

— А как называется ваш театр?

— Театральная студия «Альтер Эго» под руководством Оганесяна, — скромно признался Сурен.

— Оганесян — это вы? — догадался Полевичек, умело изображая восхищение.

Сурен кивнул все с тем же застенчивым видом.

— А остальные, надо полагать, составляют вашу труппу?

— Не совсем. Из труппы здесь только Тамара и Роман. — Режиссер жестом указал на своих актеров и снова скис. — Еще была Вероника… и Людмила… Что же теперь будет с нашей премьерой?

Я разозлилась. О чем только думает этот болван! Одна девушка убита, другая пропала, мы — под подозрением, а его театральное сиятельство беспокоится о сорванной премьере! Впрочем, не исключено, что факт исчезновения Вероники еще не вполне дошел до сознания Сурена.

— Михаил Ильич, простите мое вмешательство, но нельзя ли как-нибудь ускорить поиски моей сестры? Она явно была в шоке. Страшно представить, что могло случиться, если она в таком состоянии выскочила на улицу.

Полевичек переключил свое внимание на меня.

— Давно вы ее видели?

— Нет. Полчаса, от силы сорок минут назад.

— Здесь, в квартире?

— Да. В спальне — в той комнате. — Я махнула головой в сторону занавеса.

— А хватились ее когда?

— Минут через пять. Я отвлеклась на убитую… — Стоп! — перебил меня оперативник. — Не надо ничего объяснять, пока не поговорите с Ишановым. Я сейчас свяжусь с дежурным и сообщу о вашей сестре. Ее имя? Как выглядит и во что одета? — Он протянул руку к телефону, но я не успела назвать приметы Вероники, потому что в эту минуту в гостиную вернулся Евгений и передал мне распоряжение Ишанова, требующего, чтобы я явилась пред его ясные милицейские очи. Полевичек жестом предложил мне идти и обратил вопросительный взор на остальных участников злополучной вечеринки.

Я вышла в холл, добрела до конца коридора, немного замешкалась, заглядевшись на криминалиста, возившегося у второго входа в спальню, и едва не получила дверью в лоб: Дуболом, потеряв терпение, выскочил из гостевой комнаты узнать, в чем причина задержки.

— Что вы там канителитесь? — зарычал он. — Я вам не дружок и не жених, чтобы ждать тут по полчаса… Я выразительно пожала плечами, опустив просившиеся на язык комментарии. Даже с самого крутого бодуна ни одна нормальная женщина не приняла бы этого субъекта за дружка и тем более за жениха. Разве что за шлагбаум… Но пусть тешит себя иллюзиями.

Как и следовало ожидать, тактика допроса, применяемая Ишановым, была крайне агрессивной. На меня обрушивались вопрос за вопросом, его помощница строчила в блокноте, как безумная, Дуболом всем своим видом давал понять, что не верит ни единому моему слову. Вероятно, его нахрапистость и беспардонность имели какой-то смысл. Может быть, свидетели, выведенные из себя манерами Дуболома, начинали нервничать и говорили больше, чем собирались. Не знаю. Знаю только, что со мной этот номер не прошел. Из нежелания попасть за решетку за оскорбление стража закона, находящегося при исполнении служебных обязанностей, я отвечала так коротко и невыразительно, как мог бы отвечать на вопросы назойливого ребенка терпеливый взрослый, увлеченный интересной книгой. Это, естественно, бесило Ишанова, но меня его бешенство не раздражало. Напротив, я испытывала глубокое удовлетворение от мысли, что сумела поквитаться с грубияном, не прибегая к его хамским методам.

Когда провалились энергичные попытки смутить меня вопросами биографического плана и внушить мне, что я была знакома с убитой гораздо ближе, чем пытаюсь представить, Дуболом перешел непосредственно к событиям этого вечера. Я скупо проинформировала его о цели устроенного Вероникой приема и коротко описала, как проходила вечеринка. Ишанов забрасывал меня вопросами со скорострельностью автомата, но так и не добился путаницы в моих показаниях.

— Это вы первая обнаружили тело? — выстрелил он в очередной раз.

— Нет.

— Нет? — Дуболом высоко вскинул лохматые пегие брови.

— Нет.

— Минуточку! — торжествующе завопил он, выхватывая у помощницы блокнот. — А вот свидетель Евгений Лазорев утверждает, что тревогу подняли вы.

— Он ошибается.

— Как так? Объяснитесь!

— Я была в ванной, когда услышала женский крик, и бросилась в спальню. Если вы обратили внимание, дверь ванной и спальни отделяют два шага, поэтому я оказалась на месте раньше других. Остальные вбежали в комнату через несколько секунд и увидели, что я сижу на коленях в двух шагах от мертвой девушки. Естественно, они подумали, что слышали мой крик. Но на самом деле кричала Вероника. Просто она стояла в стороне, у окна, а в комнате было довольно темно. Я тоже сначала ее не заметила.

— То есть она уже была в комнате, когда вы вбежали? — уточнил Дуболом.

— Да, — невозмутимо ответила я, игнорируя его скепсис. — И кричала она. Я узнала ее голос. И вид женской фигуры на полу в буквальном смысле меня подкосил. Да еще в платье Вероники… В первую минуту я была уверена, что это моя кузина… — Что значит: «в платье Вероники»? — перебил меня Ишанов. — Вы хотите сказать, что на убитой Людмиле Прокофьевой надето платье, принадлежащее Веронике Шеповаловой?

— Я не знаю точно, кому принадлежит платье. До сегодняшнего вечера я его ни разу не видела. Но сегодня в нем играла Вероника.

— Играла? — переспросил Дуболом, хмурясь. — Ах, да, в этом вашем спектакле!

— Да, это костюм доньи Марии, Вероникиной героини.

— Итак, вы увидели на полу тело в платье, которое до того было на вашей, с позволения сказать, сестре, и решили, что это она. Что произошло потом?

— Потом в спальню вбежали другие… — Кто именно, в каком порядке?

— Не помню. Я не очень хорошо соображала, да и освещение в комнате оставляло желать лучшего.

— Через какую дверь они вбежали?

— По-моему, через обе. Да, через обе. Они заслонили от меня тело, я подняла голову и на фоне окна увидела Веронику. Я не поверила собственным глазам. Растолкала тех, кто стоял на пути, пробралась к телу… К тому времени его уже перевернули лицом вверх, и я увидела, что это Людмила.

Понукаемая Дуболомом, я честно рассказала, как мы в течение нескольких минут бессмысленно таращились на убитую, как Сурен стянул с ее шеи темный лоскут и объявил, что Людмила задушена, как Евгений, буравя нас страшным взглядом, пожелал узнать, кто это сделал, а я предложила вызвать милицию. И обо всем, что произошло потом вплоть до приезда оперативников и криминалистов. Ишанов больше не пытался поймать меня на лжи — наверное, решил, что ему будет проще сделать это, опросив остальных свидетелей. Во всяком случае, рассказав все, что сумела припомнить, я получила разрешение вернуться в гостиную.

— Попросите сюда Оганесяна, — распорядился напоследок Дуболом.

Нас допрашивали часа два. Каждый из присутствующих по очереди уединялся с Ишановым и его стенографисткой, а остальных Полевичек, ловко пресекая разговоры на единственную интересующую нас тему, развлекал светской беседой. Криминалисты обследовали спальню и остальные свободные помещения Вероникиной квартиры и вежливо поросили нас перейти на кухню. Вскоре они столь же вежливо выставили старшего оперуполномоченного и его помощницу в осмотренную уже гостиную.

Потом Дуболом снова собрал всех свидетелей в гостиной, а сам пошел побеседовать с врачом, оставив нас под присмотром Полевичека и бессловесной Ирины Глебовны. Вернувшись, он безо всякого смущения предложил нам вывернуть сумки и карманы, любезно сообщив, что вообще-то мы имеем право отказаться, но он в этом случае имеет право препроводить строптивцев в отделение. После такого объяснения желающих отстаивать свои честь и достоинство как-то не нашлось. Даже я сдержалась и не отпустила ехидную реплику о конюшне и уведенной лошади. Зачем наживать недоброжелателей? Тем более что полупрозрачная блузка и легкие летние брюки, которые я надела в этот вечер, карманов не имели, а сумку, висевшую на крючке в темной комнате, уже наверняка обнюхали криминалисты.

Фараонам, слава Богу, хватило деликатности осматривать наши пожитки не при всех. (Правда, я не ношу с собой презервативы и порнографию, но ведь, наверное, не все свидетели столь высоконравственны. К тому же существуют еще гигиенические пакеты…) Дуболом зашел за занавес и подзывал нас туда по одному. Когда очередь дошла до меня, я известила его о сумке, оставленной в раздевалке, и двинулась туда, чтобы ее принести, но галантный опер не пожелал отпустить меня одну и самолично составил мне компанию. Я злорадно пропустила его вперед, вспомнив о здоровенной доске, с которой поцеловалась в темной комнате, пытаясь нащупать выключатель, но, к моему разочарованию, там уже горел свет, а доску куда-то переставили.

— Ваша? — спросил Дуболом, сняв сумку с вешалки. Я кивнула, и он протянул ее мне. — Откройте.

Я послушно щелкнула замочком и откинула крышку. Ишанов придвинул поближе стоящий в стороне стул и предложил мне выложить на него содержимое. Свежевыглаженный носовой платок, пудреница, тюбик с тушью и «Повелитель мух» в мягкой обложке не заинтересовали его совершенно. На водительские права он бросил один-единственный рассеянный взгляд. Зато долго и пристально рассматривал газовый баллончик. Какое счастье, что разрешение на него не требуется!

— Зачем вам это?

— Для самообороны.

— Вам кто-нибудь угрожает?

Я решила умолчать о двух покушениях на свою жизнь, имевших место неделю назад. Зачем обременять занятого человека лишними заботами?

— Нет. Но мало ли что может случиться? Времена-то неспокойные.

— Это точно, — меланхолично согласился Дуболом, положил баллончик на место и подцепил пальцем связку ключей. — От чего они?

— От квартиры, от машины, от дачи, от квартиры моей тетки… Но Ишанов уже не слушал, он с интересом листал мою записную книжку. Меня затрясло от негодования. Там были не только имена и номера телефонов, но и мои заметки, не предназначенные для посторонних глаз. Ничего криминального, разумеется, просто записи личного характера, но именно это обстоятельство и выводило меня из себя. Глядя, как толстые короткие пальцы перебирают мои сокровенные странички, я чувствовала себя так, будто с меня публично срывали одежду. Я стиснула зубы и кулаки, потом заставила себя расслабиться. Если Дуболом заметит мою болезненную реакцию, он может подумать невесть что. Не дай бог, вооружится лупой и будет смаковать мои откровения ночь напролет. «Спокойнее, Варвара. Обыски и копание в нижнем белье — специальность этого типа. Испытывать перед ним неловкость так же глупо, как стесняться сантехника, прочищающего забитый унитаз».

Дуболом наконец оторвался от своего занятия, заглянул ко мне в кошелек, в коробочку с витаминами, вытащил из пачки колоду карт, перебрал, сунул обратно, убедился, что сумка пуста, и дал разрешение сложить туда вещи.

— Карманов у меня нет, — упредила я его вопрос, поймав пристальный взгляд, впившийся в мою фигуру.

Он кивнул, вышел из раздевалки и жестом пригласил меня пройти вперед. Мы вернулись в гостиную. К тому времени Полевичек уже кончил осматривать пожитки участников вечеринки. Дуболом выступил на середину комнаты, откашлялся и объявил:

— На сегодня мы закончили. Попрошу вас не уезжать из города: в ближайшие дни все вы получите повестку в прокуратуру. — Он устремил хищный взгляд на Тамару. — Вас, по идее, следовало бы задержать до установления личности… (Тамара побледнела). — Но поскольку за вас поручился муж, ладно уж, можете быть свободны… Мы загремели стульями и устремились к двери, но нас остановил молодой коллега Дуболома.

— Минуточку! — попросил он и обратился к начальству. — Григорий Владленович, может быть, стоит по свежим следам провести нечто вроде следственного эксперимента? Пусть присутствующие повторят свои действия с того момента, когда они в последний раз видели Людмилу Прокофьеву живой. А я все захронометрирую.

Ишанов с сомнением посмотрел на часы.

— Поздно уже.

— Это не должно занять много времени, — заверил Полевичек.

— Ладно, — нехотя согласился Дуболом и повернулся к помощнице. — Ирина, дай блокнот. — Пробежав взглядом исписанные страницы, выдал указания:

— Значит так, сейчас вы все сядете, как сидели в антракте. Ирина Глебовна будет у нас за пропавшую хозяйку, я — за Людмилу Прокофьеву, а ты, Михаил Ильич, записывай все по секундам. Вопросы есть?

Вопросов не было. Свидетели тоскливо переглянулись и расселись, как было велено. Могучий Ишанов с трудом втиснулся в узкий зазор между мебельной стенкой и торцом стола и водрузил зад на табуретку.

— Кто первым покинул свое место?

— Мы. — Сурен приподнялся и показал на Сашу. — Я попросил Александра поставить диск с нужной нам записью и пошел с ним, чтобы отрегулировать звук.

— Давайте, показывайте, — потребовал Ишанов.

Два гения — театральный и электронный — скрылись за занавесом, и скоро мы услышали звуки органа.

— Постарайтесь как можно точнее воспроизвести свои действия, — попросил Полевичек, сунув за занавес голову.

— И разговор? — спросил Сурен.

— И разговор.

Мы терпеливо выслушали пожелания Сурена по поводу того, когда музыка должна звучать тише, а когда громче. Звук несколько раз усиливался и падал это они подбирали громкость. Потом Сурен спросил у Саши, где тот раздобыл запись католической мессы, а Саша объяснил, что всегда увлекался духовной музыкой и уже десять лет собирает пластинки, магнитофонные пленки и компакт-диски с записями всевозможных религиозных служб. Они поговорили о музыке, обсудили достоинства и недостатки различной звуковоспроизводящей аппаратуры, посетовали на качество пиратских и стоимость лицензионных дисков. Минут через пять Сурен выглянул из-за занавеса и сказал:

— После этой моей фразы появилась Людмила и хотела пройти в ту комнату.

— Четыре минуты тридцать шесть секунд, — сообщил Полевичек, делая пометку в блокноте.

— Вы ее остановили? — спросил Сурена Ишанов.

— Да, спросил: «Ты переодеваться?» Она кивнула. Тогда я сказал: «Подожди, давай поменяем декорации». Она помогла нам унести старые щиты и внести новые.

Ишанов, кряхтя, выбрался из своего закутка.

— Давайте повторим.

Он тоже исчез за занавесом, там произошло какое-то шевеление, шебуршание, и Полевичек объявил:

— Двадцать восемь секунд.

Потом Сурен с Сашей устанавливали декорации, обсуждая, перенести ли колонки в глубину спальни или просто замаскировать, чтобы их не было видно, когда на «алтаре» зажгут свечи. Саша убедил Сурена в том, что колонки будут незаметны в любом случае, после чего вынырнул из-за занавеса и сказал:

— П-потом мы вышли сюда, и я сел на диван. — И наглядно проиллюстрировал свои слова.

— Три минуты шестнадцать секунд.

— Кто был в гостиной?

— Никого, — заверил Дуболома Сурен. — Роман и Евгений разговаривали на балконе. Потом вошла Тамара, забрала несколько тарелок и ушла. Я раздвинул занавес, проверить в последний раз, все ли в порядке, задернул его и крикнул, что пора начинать. Роман и Евгений вернулись с балкона, и мы с Романом пошли переодеваться. — Сурен кивнул в сторону коридора. — В ту комнату.

— Вместе?

— Да. Роман взял плащ и вскоре вышел, а мне еще нужно было надеть камзол и приклеить усы с бородкой. Я как раз заканчивал, когда услышал крик… — Сколько времени вы находились в гостиной после того, как вышли из-за занавеса? — спросил Полевичек.

— М-м… может быть, минуту… — Пойдемте в вашу костюмерную, посмотрим, сколько заняло переодевание. Роман, и вы с нами.

Мы в напряженном молчании ждали, когда они вернутся. Эксперимент захватывал меня все больше и больше. Неужели, захронометрировав все наши перемещения, Полевичек сумеет определить, когда произошло убийство и кто имел возможность его совершить? Это было бы здорово. Жаль только, что таким простым способом нельзя найти Веронику. «Куда же она подевалась, господи? Ведь все, с кем ее связывали более или менее близкие отношения, находятся здесь. К кому еще она могла побежать — испуганная, ошеломленная, растерянная?»

Сурен и Роман в сопровождении молодого оперативника вернулись в гостиную.

— Четыре минуты сорок две секунды, — сообщил Полевичек.

— Итого? — спросил Дуболом.

— С того момента, как за Прокофьевой закрылась дверь, и до того, как раздался крик, прошло около десяти минут. Думаю, ошибка в ту или иную сторону составляет не больше минуты.

— Так. Давайте теперь разберемся с остальными. Кто вышел из-за стола следом за Оганесяном и Седых?

«Седых, должно быть, фамилия Саши», — сообразила я.

— Мы. — Евгений поднял руку. — Я, Люся и Роман пошли на балкон курить.

— Вперед! — дал команду Дуболом и первым двинулся к балкону. Роман и Евгений последовали за ним, Полевичек с часами в руках остановился у балконной двери.

У курильщиков, как выяснилось, разговор шел о летнем отпуске. Евгений уговаривал Людмилу и Романа махнуть вчетвером на Канары (под четвертой подразумевалась Вероника). Роман выпытывал, во сколько может обойтись такая поездка, и прикидывал свои финансовые возможности. Люся, по словам этих двоих, сомневалась, удастся ли ей найти себе замену на работе. Первого июня она взяла себе новую группу учеников и должна была вести их до конца лета. Кроме того, она боялась расстроить театральные планы Сурена. Евгений отметал все возражения девушки и, продолжая настаивать на своем, соблазнял собеседников рассказами о прелестях известного курорта.

— Тут Люся сказала: «Ладно, посмотрим. А пока я хотела бы еще разок взглянуть на свой текст» — и ушла, — закончил Евгений.

— Пять минут двадцать секунд, — сообщил Полевичек, посмотрев на часы. Расхождение примерно в полминуты. — Он повернулся к Сурену и Саше. — Могли вы, воспроизводя разговор, ошибиться на полминуты?

Оба синхронно пожали плечами.

— Наверное, — сказал Сурен.

— Ладно, я иду в спальню, — нетерпеливо сказал Ишанов. — А вы, Михаил Ильич, заканчивайте с этой парочкой.

«Эта парочка» осталась на балконе и продолжила разговор о заграничных курортах. После ухода Людмилы Евгений, видимо, подрастерял интерес к теме, и говорил в основном Рома. Он предавался приятным воспоминаниям о прошлогоднем отпуске, который провел в Анталии, а собеседник изредка поощрял его короткими репликами и междометиями.

Этот кусок беседы практически совпал по времени с параллельными действиями и разговорами предыдущих участников эксперимента. Разница составила всего семь секунд. Потом Евгений сел на диван, где уже сидел, листая журнал, Саша, они обменялись парой осторожных фраз о спектакле, после чего Саша вернулся к журналу, а Евгений откинулся на спинку дивана, достал из кармана брелок-головоломку и принялся вертеть его в руках. Сколько времени прошло у него за этим занятием, он точно не знал.

— Я задумался. И когда раздался крик, даже не сразу сообразил, где кричат. Мы с Александром переглянулись, вскочили, я спросил: «Это на кухне?», а он ответил: «По-моему, здесь» — и показал на занавес. И мы бросились к двери в спальню. Я хотел постучать, но услышал там шум и ворвался без стука.

Потом Полевичек занялся мной и Тамарой. Мы с ней и Ириной Глебовной, «замещавшей» Веронику, покрутились у стола, собирая воображаемые тарелки и салатницы, и перешли на кухню. Милиционершу поставили у мойки, Тамара немного поговорила за себя и Веронику, а я полезла в холодильник, чтобы продемонстрировать, как расставляла там остатки яств, как перекладывала бутерброды, освобождая посуду, как укладывала покомпактнее другие закуски. Тамара тем временем сходила еще несколько раз в гостиную «за остатками посуды», показала, куда поставила это добро, и пристроилась с полотенцем рядом с Дуболомовой помощницей — «перетирать вымытое». Потом я, преследуемая по пятам Полевичеком, вышла в коридор и заперлась в ванной. Высидев там минуты три столько времени, по моим прикидкам, заняла процедура избавления от макияжа — я выскочила из ванной и одним прыжком переместилась к двери в спальню. Полевичек, как обычно, огласил время, сделал пометку и вернулся на кухню.

Тамара показала, что вскоре после моего ухода они с Вероникой услышали зов Сурена, Вероника домыла тарелку и пошла переодеваться. Она позвала с собой Тамару, сказав: «Оставь, потом уберем», но невытертой посуды оставалось совсем немного, и Тамара решила довести дело до конца. Услышав крик и шум в коридоре, она выбежала из кухни, увидела, как Сурен исчез в спальне, и бросилась туда же. В дверях они столкнулись с Романом, который выскочил из коридора, из-за поворота.

На этом следственный эксперимент закончился. Убийцу он так и не выявил, зато зародил во мне смутное подозрение, что все, кроме меня и Вероники, имеют неплохое алиби. После того как Людмила уединилась в спальне, участники вечеринки, похоже, держались исключительно парами. Правда, Тамара несколько раз ходила за посудой и, по идее, могла разок не дойти до гостиной, но ее там, по крайней мере, видели. А вот меня после ухода из кухни не видел никто. Никто не подтвердил, что я заходила в ванную или выходила из нее. Зато все видели меня в спальне Вероники, в двух шагах от мертвой Людмилы. И это не могло не вызвать у фараонов интереса. Как не могло не заинтересовать их таинственное исчезновение моей кузины, которая, кстати сказать, и обнаружила тело…

Глава 6

Когда мы наконец расстались с Дуболомом и его коллегами, шел первый час ночи. Евгений, прибывший к Веронике на колесах, хмуро предложил остальным кандидатам в убийцы свои услуги в качестве шофера. Мой решительный отказ удивил компанию.

— Не упрямьтесь, Варвара, — принялся уговаривать меня Сурен. Троллейбусы сейчас ходят редко, а пешком до метро минут двадцать. Вы опоздаете на пересадку.

— Мне ехать без пересадки.

— Но сейчас уже поздно. В такое время гулять одной опасно, заволновалась Тамара.

— Вы боитесь, что всем не хватит места? — подключился ее супруг. — Я возьму Тому на колени.

— Спасибо, в этом нет нужды. Я прекрасно доберусь сама. — И, не слушая дальнейших уговоров, я быстрым шагом направилась вглубь двора.

Мое нежелание воспользоваться водительскими услугами Евгения объяснялось просто. Во-первых, мне нужно было побыть одной, чтобы привести мысли в некое подобие порядка, а во-вторых, средство передвижения у меня было. Пока мы одевались в прихожей под бдительным оком Дуболома, я потихоньку стянула ключи от Вероникиной машины — они лежали на полочке перед зеркалом. При покупке машины кузина, невзирая на мои протесты, оформила на меня доверенность. Первое время она боялась садиться за руль и попросила меня поездить с ней несколько дней, пока она не привыкнет к нашим дорогам. «Но, если ты будешь в машине, доверенность мне все равно не понадобится, хотя бы я и сидела за рулем», убеждала я. «Все равно. На всякий случай пусть будет», — настояла она на своем.

И теперь ее упрямство сослужило мне добрую службу. Ведь в отличие от остальных гостей Вероники я не могла позволить себе такую роскошь, как ночной отдых. То, что утро вечера мудренее, дела не меняло. Я должна была отыскать ее, и отыскать как можно скорее, пока ее не постигла участь несчастной Людмилы.

Многоэтажный гараж, в котором мы с Вероникой купили бокс, находился в десяти минутах ходьбы от ее дома. Охранник на входе внимательно изучил мою доверенность, справился со своим гроссбухом и махнул рукой. Я поднялась на второй этаж, нашла нужный бокс, отключила сигнализацию и открыла машину. «Будем надеяться, в этих тормозах покопаться еще не успели», — подбодрила я себя, устраиваясь за рулем.

Я вывела «шевроле» из гаража, проехала пару сотен метров и остановилась у обочины. Теперь нужно было решить, что делать дальше. Я попыталась поставить себя на место Вероники. Допустим, я — нежная трепетная дева и ни разу в жизни не сталкивалась с насильственной смертью. Я приглашаю к себе друзей и в процессе вечеринки вдруг натыкаюсь на труп — труп близкой подруги. Что я буду делать? Ну, заору — это естественно. А потом? На мой крик сбежались гости, заслонили от меня мертвую… По идее, теперь ужас должен немного отступить, ведь я не одна. И тем не менее я почему-то покидаю квартиру и бегу… куда? Не в милицию, иначе об этом уже было бы известно. Не в больницу, потому что дежурный, получив указание Полевичека разыскать Веронику, первым делом должен был проверить больницы. Так куда же я бегу?

Допустим, я ничего не соображаю и бегу куда глаза глядят. Тогда через полчаса-час быстрой ходьбы в мозгах у меня, скорее всего, прояснится, и я вернусь домой. Или нет? Или в моих прояснившихся мозгах забрезжит светлая мысль, что кто-то из гостей — убийца? Что тогда? Это я, Варвара Клюева, прибавила бы шагу, подстегиваемая желанием поскорее выяснить, кто именно. А нежная, трепетная Вероника, весьма вероятно, просто испугалась. Но на дворе поздний вечер, нужно подумать о ночлеге. Все знакомые, которых она обрела за три месяца проживания в Москве, остались в ее квартире. Каждый из них может оказаться убийцей. К кому же ей обратиться за помощью?

Поразмыслив как следует, я нашла два варианта ответа. Первый: Вероника путем логических умопостроений или по чисто эмоциональным причинам сняла с кого-то из нас подозрение в убийстве и отправилась к нему (к ней) домой ждать под дверью. Второй: блуждая с безумным видом по улицам, она наткнулась на сердобольного прохожего, и тот предоставил ей убежище.

Оба варианта мне не понравились. Сердобольный прохожий запросто может оказаться подонком, решившим воспользоваться состоянием девушки в гнусных целях. Тогда отыскать Веронику будет очень непросто. А если она рискнула довериться кому-то из знакомых, то вероятность скверного исхода еще выше. Ведь знакомый, в отличие от случайного прохожего, прекрасно осведомлен о деньгах Вероники — пусть не о швейцарских миллионах, но уж о трехстах тысячах, осевших в родном отечестве, — наверняка… Правда, доверенным лицом могла оказаться я. Тогда кузина вот уже три часа караулит под моей дверью… Я резко рванула машину с места и погнала к метро, точнее, к телефонам-автоматам.

Ключа от моей квартиры у Вероники не было. Единственный способ убедиться, что она меня ждет, — позвонить соседям, с тем чтобы они взглянули на мою лестничную площадку и на лавку перед подъездом. Стоя у автомата, я листала записную книжку и лихорадочно соображала, кого из соседей могу вытащить из постели среди ночи без плачевных для себя последствий. Ха! Коля со второго этажа! Незадачливый пьянчужка, смявший мой «Запорожец» и тем самым уберегший меня от автокатастрофы. Он не на шутку испугался за мою шкуру и даже настоял, чтобы я записала номер его телефона. «В случае чего — звони. Мигом прибегу с монтировкой». Будем надеяться, что сегодня он в виде исключения не напился до полного бесчувствия.

Мне повезло. Судя по голосам, доносившимся из трубки, Коля с приятелями уверенно двигались к бесчувствию, но достичь его пока не успели.

— Але? Кто это?

— Коля? Это Варвара, соседка, которую ты спас от гибели в ДТП.

За сим последовала продолжительная пауза, после которой его голос показался мне несколько испуганным, зато более осмысленным.

— Нужна помощь, соседушка?

— Да. Если тебя не затруднит, поднимись на два этажа, посмотри, не кукует ли под моей дверью белокурая девушка в голубом платье.

Испуг моего абонента тут же улетучился, а с ним и остатки трезвости.

— Сим… симпатичная?

Вообще-то я неплохо воспитана, но в данном случае щеголять светскими манерами явно не имело смысла. Счастье, если этот бедолага в состоянии воспринять и самые простые инструкции — без всяких там «пожалуйста» и «будьте любезны».

— Да. Но не вздумай к ней приставать. Это моя сестра, понял? Если она там, позови к телефону, если нет — постучи в соседскую дверь. Софочку знаешь?

— Кто ж ее, кикимору, не знает? На кой она тебе сдалась?

— Она следит за моей квартирой. Торчит у «глазка» днем и ночью. Постучи к ней и спроси, не видела ли она девушку, которую я тебе описала. Потом спустись вниз, проверь скамейку. Справишься?

— Обижаешь! Мигом все сделаю. Ты подождешь?

— Лучше перезвоню. Спасибо тебе, Коля.

— Завсегда пожалуйста.

Я повесила трубку и выждала несколько минут. Потом снова набрала тот же номер.

— Если верить кикиморе, никого нет и не было, — радостно сообщил Коля. Правда, днем приходил какой-то тип, ушел с собакой, но ты была еще дома. А после — никого. Ты домой-то собираешься? Может, заскочешь ко мне? Выпьем, расслабимся. Половина моя на дачу уехала… — Спасибо, Коля, мне сейчас не до расслаблений. Тем более с чужими мужьями. — Я нажала на рычаг, не дожидаясь продолжения.

Итак, ко мне Вероника не поехала. Я мысленно перебрала ее гостей, соображая, кому из них она могла довериться. Роману? Она, конечно, к нему неравнодушна, но я по мере сил постаралась зародить в ней сомнения относительно честности его намерений. И, по-моему, преуспела. Сурену? Возможно. Он пробудил в ней увлечение театром, зажег своим энтузиазмом, он ее режиссер, наставник, коллега по работе. Я вспомнила его густой проникновенный голос, подкупающие манеры. Да, совсем не исключено, что Вероника выбрала именно его. А может, Тамару с Сашей? С Тамарой она знакома столько же, сколько с Суреном, Тамара была подругой Людмилы, как и Вероника. Кроме того, среди обывателей супружеские пары почему-то считаются более добродетельными, нежели холостяки. Чета Макбет редко кому приходит на ум.

А каковы шансы Евгения? Пожалуй, невелики. С ним Вероника общалась меньше, чем с остальными. С ее слов я поняла, что они вчетвером — Вероника с Романом и Людмила с Евгением — несколько раз ходили в ресторан. Вряд ли эти совместные вылазки способствовали тесному сближению кузины с возлюбленным ее подруги. Знаю я атмосферу в подобных компаниях. Люди болтают о пустяках, подшучивают друг над другом, веселятся, как умеют… Незнакомого человека в такой обстановке как следует не узнаешь. Бывает, конечно, что пары меняются партнерами, но не в самом же начале игры! Да и сомнительно, чтобы такая перестановка пришлась по вкусу Веронике с ее американским благонравием.

В общем, причин для особого доверия к Евгению у моей кузины быть не должно. Но не стоит окончательно сбрасывать его со счетов. Во-первых, логика Вероники может существенно отличаться от моей, а во-вторых, для правильного вывода у меня, возможно, маловато информации.

«Чудесно, Варвара! — поздравил меня внутренний голос. — Путем титанического умственного усилия ты пришла к тому, что Вероника могла удрать практически к кому угодно, не исключая случайных прохожих. Хотя нет, себя тебе все-таки удалось исключить. Браво! Теперь осталось отбросить десяток-другой миллионов жителей Москвы и Подмосковья, и дело в шляпе!»

«Ну, насчет десятка миллионов ты загнул! — не согласилась я. — Случайный прохожий, надо полагать, не будет шататься на ночь глядя за тридевять земель от своего дома. Скорее всего, он живет где-то поблизости».

«Или приехал в гости к кому-то из родственников-друзей-знакомых, живущих поблизости. Вышел от них, наткнулся на нашу овечку, усадил в машину и был таков. Как тебе такой вариант?»

«Заткнись, бес! Дай подумать. Да, если в дело вмешался случайный прохожий, я ничего предпринять не могу. Остается только молиться, чтобы он оказался безвредным. Тогда Вероника отсидится у него, придет в норму и вскоре даст о себе знать. Но если она спряталась у кого-то из своих сегодняшних гостей, я ее найду».

«Как? Тебе известны их адреса?»

«Нет, но они известны милиции. Прощаясь с нами, Полевичек продиктовал номер телефона, по которому нам следует позвонить, если мы вспомним что-нибудь важное. Он сегодня на ночном дежурстве, так что звонить можно до утра».

«Думаешь, он обрадуется, когда ты, вместо того чтобы одарить его информацией, попытаешься вытянуть информацию из него?»

«Вот и проверим».

Я снова открыла записную книжку, вооружилась ручкой и набрала номер, продиктованный коллегой Дуболома.

— Старший лейтенант Полевичек слушает.

Поднатужившись, я выудила из памяти имя-отчество молодого оперативника.

— М-м… Михаил Ильич, вас беспокоит Варвара Клюева. Мы с вами недавно расстались.

— Да-да. Что у вас новенького, Варвара… м-м… Андреевна?

— Наверное, вы сочтете меня страшной занудой, но я очень беспокоюсь за кузину… — Вашу сестру ищут, Варвара Андреевна. Мы разослали ориентировку по городу.

— Я понимаю, но… как бы это поделикатнее выразить… Эта мера не представляется мне достаточно действенной. Боюсь, если мы не разыщем Веронику в ближайшие сутки, с ней случится беда.

— Вы не могли бы говорить поконкретнее? Помня, что вы встретили нас словами: «Ей угрожает опасность», — я два раза перечитал ваши показания, но не нашел в них ничего, что давало бы основания для подобного утверждения.

— Я готова все вам объяснить, но не по телефону, тем более что звоню из подземного перехода.

— Почему же вы не поделились своими сведениями с Ишановым? С ним-то вы разговаривали не в подземном переходе.

— Михаил Ильич, а вы когда-нибудь имели возможность наблюдать, как ваш Ишанов снимает показания? Тогда скажите честно: будь вы на месте несчастных свидетелей, захотелось бы вам раскрыть душу перед старшим оперуполномоченным?

Полевичек хрюкнул и тщетно попытался замаскировать смешок приступом фальшивого кашля.

— Кхы-кхы! Ладно, я вас понял. Итак, вы хотите встретиться со мной, чтобы дополнить свои показания, верно?

— Не совсем. Я готова с вами встретиться, так будет точнее. Но не прямо сейчас. Лучше завтра, во второй половине дня. А сейчас я хочу, чтобы вы продиктовали мне адреса и, на всякий случай, телефоны тех, кого ваш начальник допрашивал сегодня по поводу смерти Людмилы Прокофьевой.

— Однако! — Полевичек даже присвистнул. — Варвара Андреевна, вам никогда не намекали, что ваши методы… э… как бы это выразиться поделикатнее… — Не трудитесь, Михаил Ильич. Мне известно, насколько трудно подобрать деликатный синоним к слову «беспардонный». Черт! Ну вот, вы слопали у меня еще три рубля… Поверьте, мои манеры бывают очаровательными, но не в том случае, когда я нахожусь в состоянии острого нервного возбуждения. Адреса нужны мне, чтобы съездить по ним и убедиться, что Вероники там нет. Причем съездить немедленно, пока ее не успели куда-нибудь спрятать.

— Минутку-минутку! — голос оперативника стал серьезным. — Вы считаете, что убийца Прокофьевой на самом деле покушался на вашу кузину? Что его ввело в заблуждение платье?

— Я не знаю. Может, и так, а может, и нет. Но в любом случае у меня есть основания тревожиться за Веронику. Завтра я приведу вам свои доводы, а сегодня поверьте мне, пожалуйста, на слово. И продиктуйте адреса. Я ведь не прошу вас сообщить какие-нибудь секретные оперативные сведения, правда? Эту информацию я вполне могла бы получить и в «Мосгорсправке», если бы время не поджимало.

— Хм. Ладно, я верю, что у вас есть веские причины настаивать на своем. Но вот насчет вашей поездки… сомневаюсь, что это хорошая идея. У меня есть предложение получше. Я свяжусь с милицейскими участками районов, где проживают знакомые вашей Вероники, и попрошу выслать туда наряды для проверки.

— Но… — Так будет гораздо лучше, Варвара Андреевна. Вы же сами настаиваете, что проверить эти квартиры нужно срочно, а вам на разъезды понадобится время. Я уже не говорю, что вы — хрупкая женщина. Еще более хрупкая… — он сделал многозначительную паузу, — чем убитая Прокофьева.

— Я ценю вашу заботу, но поймите: меня одолевает такое беспокойство, что я просто не могу сидеть сложа руки.

— Потерпите полчасика и перезвоните мне еще раз. Думаю, к тому времени все уже разъяснится. Договорились?

— Хорошо. Спасибо.

Я положила трубку и вынула карточку из прорези автомата. Послонявшись бесцельно по переходу, поднялась наверх, села в машину и закружила по окрестным улочкам, всматриваясь в редких прохожих. Минуты сочились со скоростью вязкого сиропа, текущего через фильтр. Я попыталась отогнать от себя мысли о Веронике и переключиться на посторонние предметы. Бесполезно. Вероятно, с тем же успехом пассажиру падающего самолета удается занять себя спортивными новостями. О чем бы я ни заставляла себя думать, мысли все равно перескакивали на пропавшую кузину. Даже убийство Людмилы не могло удержать моего внимания. Ее смерть страшный, но свершившийся факт, а участь Вероники, возможно, напрямую зависит от моей способности шевелить мозгами.

«Что делать, если милиция не найдет ее ни у одного из участников вечеринки?»

Я снова мысленно поставила себя на место перепуганной девицы, обнаружившей тело убитой подруги и внезапно осознавшей, что убийца — один из ее гостей, людей, к которым она была привязана, которым доверяла. Мало того помимо них, у нее в этом городе нет ни одного друга… Минуточку! Почему же это нет? А мои друзья? Я неизменно приводила их с собой на смотрины квартир, которые предлагал Веронике Равиль, они давали моей подопечной практические советы, помогли ей купить и расставить мебель, повесить полочки и карнизы, приобрести машину. Вероника очень ценила их помощь и участие. Правда, до сих пор она общалась с ними только через меня… Ну и что? Ей известно, где живет Леша и где — Марк: мы как-то заезжали за обоими, отправляясь в очередной квартирный тур. Могла она поехать к кому-нибудь из них, когда немного опомнилась?

Я вернулась к метро, выскочила из машины и поскакала вниз, к автоматам.

— Алло, Леша? Это Варвара… — Привет.

Его лишенный интонаций голос мигом покончил с забрезжившей было надеждой. Леша, конечно, флегматик, но даже он не стал бы говорить со мной так невозмутимо, заявись к нему рыдающая Вероника с рассказом об убийстве.

— Ты сегодня вечером из дома отлучался?

— Нет. А что?

— К тебе никто не приходил?

— Нет.

— И не звонил?

— Прошка звонил. А в чем дело?

— Вероника пропала. Она устраивала сегодня вечеринку, и кто-то из ее гостей задушил ее же подругу. Пока мы суетились у тела, Вероника испарилась. Прошло уже четыре часа, а ее все нет, и я не знаю, где искать… — Погоди, Варька, — перебил меня озадаченный Леша. — Кого задушили? Кто? Когда?

— Задушили Людмилу, подругу Вероники, я вам о ней рассказывала. Кто задушил — неизвестно, ясно только, что один из тех, кто был на вечеринке… — А что за вечеринка?

— Все, Леша, объяснения потом. Мне еще нужно позвонить Марку и в милицию. А тебе перезвоню из дома.

— Подожди! А где ты сейчас?

— У метро «Профсоюзная». Пока!

Не дослушав очередной Лешин вопрос, я нажала на рычаг и посмотрела на часы. Полчаса после разговора с Полевичеком уже прошли. Сверившись с записной книжкой, я снова набрала номер.

— Старший лейтенант Полевичек.

— Это Клюева.

— Да-да, Варвара Андреевна. Значит, информация у меня такая: Тамару и Александра Седых, а также Сурена Оганесяна мы проверили. Вашей кузины у них нет. Это совершенно точно. Мои коллеги осмотрели квартиры — с разрешения хозяев, ясное дело. Квартиры Евгения Лазорева и Романа Цыганкова тоже проверили, и тоже с отрицательным результатом, но сами они дома пока еще не появились.

— Как — не появились? А как же вы тогда осмотрели их квартиры?

— Родственники показали. Лазорев живет с сестрой, Цыганков — с матерью.

— Понятно. А почему они так долго добираются, как вы думаете?

— Живут далеко. Можно сказать, на других концах города. Цыганков в районе «Первомайской», Лазорев — у «Речного вокзала». Но я попросил коллег дождаться их приезда. Пусть убедятся наверняка, что Вероники Шеповаловой с ними нет. Позвонить вам, когда будут известия?

— Лучше я — вам. Я не знаю, когда попаду домой.

— А где вы сейчас?

— Все там же, у «Профсоюзной».

— Это никуда не годится. Уже поздно. На улицах небезопасно. Вы ничем не поможете кузине, если сами попадете в беду. Как вы теперь, интересно, доберетесь домой? Сядете к кому попало в машину?

— Я сама на машине.

— А-а… Ну, все равно! Вы в состоянии ее вести?

— Да уж как-нибудь, — буркнула я, задетая покровительственным тоном совершенно постороннего мне субъекта. Ох уж это самодовольное мужское племя! Любой его представитель с легкостью заподозрит в незнакомой женщине идиотку, не способную держать в руках руль. При этом, заметьте, никому из них и в голову не придет, что та же женщина, к примеру, водитель экстра-класса. — Так я вам позвоню?

— Нет, так не пойдет. Я вовсе не хочу, чтобы вы в стрессовом состоянии колесили по городу. Несчастных случаев на дорогах Москвы хватает и без вас. В общем, так: если хотите получить от меня информацию, поезжайте домой немедленно и ждите моего звонка. Все, спорить бесполезно.

Услышав короткие гудки, я подпрыгнула от злости и минуты две обзывала Полевичека самыми обидными ругательствами, которые смогла припомнить, а выпустив пар, набрала номер Марка. Он не дал мне и рта раскрыть.

— Варвара? Слушай меня внимательно. Вероника ни с кем из нас не контактировала. Надеюсь, ты догадалась взять ее машину?

— Да, но… — Я сказал: слушай! Сейчас ты заедешь за Лешей и, никуда не сворачивая, поедешь домой. Мы с Прошкой — тоже, на такси. Поговорим на месте.

— Подожди… — Все, пока.

«Да что они все себе позволяют! — кипела я, усаживаясь за руль „шевроле“. — Кто я им, чтобы отдавать мне приказы и швырять трубку!» Но, хоть я и зареклась обращаться в трудную минуту к друзьям, по правде говоря, после разговора с Марком на душе у меня полегчало.

Глава 7

В четвертом часу ночи Марк, Прошка и Леша расселись за столом в моей кухоньке. Я зажгла плиту, сняла с полки кофейник, налила в него воды из пластиковой бутылки и поставила на конфорку.

— Все будут кофе? Или чайник тоже поставить?

— Не надо, — решил за всех Марк. — Не отвлекайся на пустяки. Мы ждем объяснений.

— Чай — это не пустяки! — заявил Прошка, ныряя в холодильник. — Варвара, а где рулет, который я принес в пятницу? Я же помню, утром оставалось еще, наверное, с полкило. Неужели ты все слопала?

— Полкило? — возмутилась я. — Полкило там было разве что до твоего завтрака. А после тебя остался вот такусенький кусочек. Я отдала его Шейле… — Мой рулет! Этому чудовищу! Этой кошмарной твари! Этой Собаке Баскервиллей!

— Это ты — чудовище и кошмарная тварь, а Шейла — очень милая, благовоспитанная собака, и к Баскервиллям не имеет никакого отношения.

— Милая?! Благовоспитанная?!!

— Вы что, совсем с ума сошли? — взорвался Марк. — По-вашему, мы примчались сюда среди ночи обсуждать участь Прошкиного рулета и достоинства окрестных шавок?

— Шейла — не шавка, — обиделась я.

— Да уж, Марк, это ты загнул! — решительно поддержал меня Прошка. Назвать шавкой это порождение ночного кошмара с кроваво-красными глазами и пастью… — Слушай, может, хватит? — неожиданно заговорил из своего уголка Леша. Давно ко всему привыкший, он, как правило, на наши склоки не реагирует, но, видимо, предрассветная рань — не самое удачное время для испытания даже его могучего терпения. — Варька, оставь чайник в покое. Давай сначала разберемся с этим ЧП.

— Ну уж нет! — взвился Прошка. — Без чая или кофе я ни с чем разбираться не буду. Мы бы давно уже померли с голоду, если бы отказывались от еды и питья всякий раз, когда с Варварой случается очередная история. ЧП на завтрак, ЧП на обед, ЧП на ужин, и так триста шестьдесят пять дней в году! Меня такое меню не устраивает. Если уж мы обречены на участие в этой безумной чехарде, давайте сочетать приятное с неизбежным. Не хватало еще отказывать себе в маленьких невинных удовольствиях!

— Как-как ты сказал? — Марк, до сей минуты горевший желанием послушать меня, казалось, напрочь забыл о своем намерении. — Маленькое невинное удовольствие? Я не ослышался? Учитывая количество снеди, которое ты поглощаешь в процессе так называемого чаепития, эпитеты «маленькое» и «невинное» последнее, что может прийти в голову.

Прошка втянул в себя воздух, надулся, как жаба, но тут я разлила по чашкам кофе и тем самым подавила в зародыше скандал, который вот-вот должен был разразиться.

— Пейте, пока не остыл.

Все потянулись за чашками и на минуту-другую установилась тишина, нарушаемая только звуками шумного прихлебывания, а потом Марк, который не пьет горячего, снова потребовал от меня отчета.

Я немного замялась, не зная, с чего начать. Нужно ли рассказывать об испорченных тормозах «Запорожца», о том, как меня пытались столкнуть с лестницы, или это не имеет отношения к событиям минувшего вечера? После минутного раздумья я решила выложить все. На данный момент невозможно сказать определенно, что важно, а что — нет. Если уж я рассчитываю на помощь друзей, то не имею права утаивать от них информацию. Пусть сами решают, какое она имеет значение.

Я говорила около получаса, а следующие полчаса говорили они, если, конечно, поток оскорблений в форме риторических вопросов можно назвать речью. Меня обвинили: в идиотизме, тупости, головотяпстве, безответственности, эгоизме, самодовольстве и чуть ли не в убийстве Людмилы, а, может быть, и Вероники.

— Вы соображаете, что несете? — не выдержала я наконец. — Каким образом умолчание об испорченных тормозах могло привести к смерти Людмилы?

— Не прикидывайся более глупой, чем ты есть, — сердито сказал Марк. Если бы ты не скрыла от нас покушения, мы никогда не позволили бы тебе пойти на эту дурацкую вечеринку одной. Мы наверняка отправились бы туда, и к тому же всем скопом, поскольку в одиночку или даже вдвоем обеспечить полную твою безопасность никто бы из нас не взялся. А это значит, что в квартире Вероники было бы на четыре человека, на четыре возможных свидетеля больше. И, даже сумей убийца улучить минутку и остаться с жертвой наедине, он бы еще сто раз подумал, прежде чем убивать, потому что шансов улизнуть из спальни незамеченным у него практически не было.

— А раз Людмила осталась бы в живых, то и Вероника бы никуда не делась, и мы не отсиживали бы сейчас задницы на этих жестких табуретках и не ломали бы голову, где ее искать! — подхватил Прошка.

Я открыла рот, чтобы дать отпор моим зарвавшимся обвинителям, но тут же его закрыла. Как ни печально было это сознавать, в их словах была доля истины.

— Ладно уж, — заговорил Леша, покосившись на мою угрюмую физиономию. Какой смысл теперь искать виноватых? Лучше попробуем разобраться в том, что произошло. Варька, как ты думаешь, покушения на тебя и убийство Людмилы связаны между собой?

— Откуда мне знать? Я, если вы еще не догадались, ни к тому, ни к другому не причастна. И вообще, давайте в кои-то веки оставим убийство милиции! Все равно я ни о чем, кроме Вероники, думать сейчас не в состоянии.

— Почему? — удивился Прошка. — По твоим же собственным словам, убийца и все, кто знает о богатстве твоей инфантильной сестрицы, остались в квартире. Выходит, Веронике угрожает не бoльшая опасность, чем любой молодой женщине, разгуливающей по городу в одиночку. Прежде тебя не очень-то занимало, в котором часу она возвращается домой, верно?

— Прежде она не находила у себя в спальне убитых подруг.

— Ты хочешь сказать, что боишься не столько за ее жизнь, сколько за душевное здоровье?

— Не знаю, чего я боюсь, — сказала я честно. — Больше всего, наверное, неопределенности. Нет, не то… Похоже, у меня предчувствие. В общем, мне понятно одно: Веронику нужно найти как можно скорее… Леша — рационалист до мозга костей и не верит ни в какие предчувствия, но как человек терпимый относится к чужим причудам снисходительно.

— Ладно, давайте думать, где искать, — согласился он. — Ты уверена, что у нее нет других знакомых в Москве?

— Знакомые, конечно, есть — преподаватели и слушатели курсов, соседи, Равиль и работники его конторы, — но не настолько близкие, чтобы Вероника захотела у них спрятаться. Не забывайте: она из Америки, а там не принято обременять своими проблемами деловых знакомых и людей, с которыми лишь раскланиваешься при встрече, обмениваясь замечаниями о погоде.

— Американцы обременяют своими проблемами психоаналитиков, — с умным видом выдал Прошка. — Как ты считаешь, Варька, есть вероятность, что твоя американоидная кузина помчалась среди ночи на психоконсультацию?

Я молча покрутила пальцем у виска.

— А не могла она отправиться в гостиницу? — предположил Марк.

— Не думаю. Для этого нужно было прихватить деньги и документы, а судя по тому, какое у Вероники было лицо, она не вспомнила бы даже о косметичке. Во всяком случае, ключи от квартиры и машины она не взяла.

— Слушай, Варвара, а как получилось, что ни один из вас не заметил Веронику, в истерике выбегающую из спальни? Ведь вы набились туда всей толпой, я правильно понял? — спросил Прошка.

— Я уже объясняла: все таращились на Людмилу. Ты, небось, тоже не глазел бы по сторонам, если бы к тебе залетела шаровая молния. А задушенная девушка, которую всего десять минут назад видели живой и веселой, — зрелище почище шаровой молнии.

— И все равно странно… Вероника, надо думать, ушла не на цыпочках. Скорее, наоборот, — сорвалась, как безумная. Стремительное движение обязательно должно было привлечь ваше внимание.

— Как видишь, не привлекло. Лично я протолкалась в центр круга, где лежала Людмила. За мной стояли Саша, Тамара и Роман, они заслоняли от меня Веронику, а сами стояли к ней спиной. Думаю, в таком положении им было сложно заметить ее побег. Тем более что наше внимание было приковано к телу.

— То есть ты уверена, что Вероника скрылась сама, без посторонней помощи? — уточнил Марк. — Тогда я не понимаю, почему ты так всполошилась. Девица ушла добровольно; те, кому известно о ее деньгах, к исчезновению непричастны. От несчастного случая она не пострадала — ведь милиция запрашивала больницы?

— Да, но мы предположили, что у Вероники нет при себе документов.

— Если бы к ним поступила женщина, подходящая под описание, тебя бы известили или пригласили на опознание.

— Допустим. А вдруг она нарвалась на маньяка?

— Нарваться на маньяка не так просто, как тебе кажется. Гораздо более вероятно, что бьющаяся в истерике девица привлекла внимание обыкновенного благонамеренного гражданина.

— Скорее уж, гражданки, — уточнил Прошка. — С незнакомым гражданином Вероника постеснялась бы делиться своими горестями. Благовоспитанные американские барышни так не поступают.

— Гражданин или гражданка — без разницы. Главное, что ее приютили. Вероника выплакалась, напилась валерьянки и теперь спит. Если я прав, утром она объявится.

— А если нет?

— Вот тогда и будем ломать голову.

Предположение Марка звучало достаточно правдоподобно. Может, и правда, плюнуть на дурное предчувствие и подождать утра? Пока я над этим размышляла, заговорил Леша:

— Нет, Марк, по-моему, все не так просто… Прошка, которого последние слова Марка заметно приободрили, метнул в Лешину сторону взгляд, полный негодования.

— А зачем нам осложнения, скажи на милость? — агрессивно поинтересовался он. — Между прочим, пятый час на дворе. Если у тебя бессонница, мог бы подумать о других.

— Тебя здесь никто не держит, — остудил Прошку Марк. — Гостиная в твоем распоряжении — иди, дрыхни. Что ты хотел сказать, Леша?

— Меня удивляет, что Вероника не позвонила Варваре. До сих пор она Варьке безоговорочно доверяла. Варька ее доверия ни разу не обманула, нянчилась с ней с первого дня, причем совершенно бескорыстно. Казалось бы, именно в нее Вероника должна была вцепиться, когда случилась беда. А она даже не дала о себе знать… — Варвара, ты проверила автоответчик? — быстро спросил Марк.

— Сразу, как вошла.

— И что из этого следует, Леша? Почему тебя не устраивает предположение о том, что Вероника, как только увидела труп, впала в невменяемое состояние? А коли она в него впала, глупо ожидать от нее благоразумных поступков.

— Мне кажется, искать поддержки у самого близкого человека — не столько разумный, сколько инстинктивный поступок.

— Леша прав, — сказала я. — Представьте себе, что вы растерянны, ошеломлены и напуганы до чертиков. К кому бы вы бросились в первую очередь, еще не успев опомниться?

— К тебе я побежал бы в последнюю очередь! — заявил Прошка. — Здоровый инстинкт подсказал бы мне, что после общения с тобой к моим растерянности и испугу добавится нервный срыв. Правда, кузина не настолько хорошо тебя знала, но, возможно, ее предостерег голос крови.

— Ах, вот как! — разъярилась я. — Все слышали: ко мне он побежал бы в самую последнюю очередь! А у кого ты выгреб все до копейки, когда по уши влез в долги из-за своего дурацкого прожекта молниеносного обогащения? Кто ежедневно мотался к тебе делать уколы, когда ты подцепил в Турции ту экзотическую кожную болезнь? У кого ты рыдаешь на плече, умоляя отвадить очередную подружку, которая вцепилась в тебя клещом? Все! Можешь больше ко мне не подваливать. Ищи себе другого извозчика, когда прилетишь в следующий раз от родителей с миллионом авосек и сумочек… — Очевидно, грызня с Прошкой занимает тебя куда больше, чем исчезновение троюродной сестры, — едко заметил Марк. — Может, вам лучше удалиться в гостиную, пока мы с Лешей обсудим меры по ее спасению?

— Все-все, уже молчу, — пробормотала я, метнув напоследок в Прошку убийственный взгляд.

— Леша, мы остановились на том, что Вероника в первую очередь должна была кинуться в Варькины объятия. Она этого не сделала. Какой отсюда вывод?

— Ну… Я не уверен, но, похоже, кто-то настроил ее против Варьки.

— Сказал, что я не плачу за проезд в городском транспорте и кушаю на завтрак маленьких детей?

— Прекрати паясничать! — зарычал Марк. — Леша, продолжай.

— Вы же понимаете, что я не могу сказать ничего определенного… — мялся Леша.

— Да не тяни кота за хвост, говори! — потребовал Прошка.

— Поведение Вероники становится понятным, если принять за версию, что ей намекнули на Варькину причастность к убийству.

Я вздрогнула.

— На МОЮ причастность? Это как?

— Ну, например, кто-нибудь сказал ей, что минуту назад видел тебя в дверях комнаты, где задушили Людмилу.

— Ерунда! — Я остервенело замотала головой. — Когда, по-твоему, Веронику просветили на этот счет? Пока мы в оцепенении глазели на труп? Да мы пошевелиться не могли в первые минуты! А когда опомнились, Вероника уже исчезла.

Марк шумно выдохнул и закатил глаза.

— Ты забываешь, что среди вас находился убийца, — объяснил он тоном, полным бесконечного терпения. — Ему не понадобилось много времени, чтобы свыкнуться со страшной мыслью о смерти Людмилы. И пока вы приходили в себя, он запросто мог подсуетиться — заняться оговором, уничтожением улик и вообще чем угодно.

— Уничтожением улик — это понятно. Но зачем ему возводить на меня напраслину?

— Ты что, дурочка? — удивился Прошка. — Как это — зачем? Ему же нужно отвести от себя подозрения!

— Сам дурак! По-твоему, это способ отвести от себя подозрения? Подумай, как это будет выглядеть! Люди испуганно пялятся на труп, а ты бегаешь вокруг и нашептываешь всем и каждому: «А знаете, я только что видел Варвару, она кралась сюда на цыпочках и злобно стреляла глазами по сторонам!»

— Не думаю, что убийца стал таким образом отводить от себя подозрения, сказал Марк. — И шептал он не всем и каждому, а только Веронике. И текст наверняка был другим. К примеру, таким: «Вероника, ты не знаешь, у твоей кузины не было причин ненавидеть Людмилу? Странно, я готов (готова) поклясться… впрочем, наверное, померещилось… Да нет же, я своими глазами видел (видела), что она вышла из двери за минуту до того, как ты вошла».

Я представила себе описанную Марком сцену, и вдоль хребта у меня пробежала холодная змейка. Если Веронике и впрямь сказали что-нибудь подобное, когда она стояла там, у окна, зажимая рот кулачком… — Нет! Не может быть! — Я затрясла головой, отгоняя видение. — Мы бы услышали шепот… — Если к тому времени кто-нибудь уже заговорил? Не услышали бы.

— Но зачем, Марк? Ты так и не ответил… — Подумай сама. Зачем кто-то пытался устроить тебе несчастный случай?

— Понятия не имею. А ты?

— Догадываюсь. Ты имела слишком сильное влияние на Веронику. Если бы она распоряжалась деньгами сама, ничего не стоило бы вытянуть из нее любую сумму. Но ты контролировала ее траты. Мало того, по твоей просьбе Вероника поведала своему окружению, что передала все деньги тебе.

— Да, но она сказала, что я положила их в банк на свое имя, — уточнила я. — В случае моей смерти и при отсутствии завещания их могут унаследовать только мои родители или — во вторую очередь — брат. Какой смысл устраивать мне несчастный случай, если деньги уплывут в Канаду?

— Во-первых, резонно предположить, что раз уж ты положила в банк ее деньги, то все-таки оставила завещание в пользу Вероники… — Но уверенности у злоумышленника не было! — перебила я Марка. — А вдруг я по беспечности или зловредности не оставила завещания? Что же он, напрасно рисковал?

— А во-вторых, — невозмутимо продолжал Марк, — от идеи несчастного случая наш золотоискатель уже отказался. Он решил избавить Веронику от твоего влияния другим способом.

Возвращая на место нижнюю челюсть, я громко щелкнула зубами.

— Ты хочешь сказать, что он убил ни в чем не повинную Людмилу просто для того, чтобы поссорить меня с кузиной? Бред!

— Я не знаю, в чем провинилась Людмила, — вздохнул Марк. — Может быть, она тоже имела влияние на Веронику. А может, мешала убийце чем-то еще. По какой бы причине ни хотел он от нее избавиться, ничто не мешало ему воспользоваться этой смертью, чтобы оттолкнуть Веронику от тебя. Конечно, это всего лишь версия, но, пожалуй, достаточно правдоподобная. По крайней мере, объясняет поведение твоей кузины.

Я отшвырнула от себя истерзанную салфетку и отвернулась к плите, чтобы поставить чайник. По моему мнению, эта жуткая версия звучала совершенно не правдоподобно, но отвергнуть ее с ходу не удавалось. Мне нужно было подумать. Леша с Прошкой тоже молчали, переваривая слова Марка. Зашумел чайник. Я сдвинула в сторону кофейные чашки, достала чайные, сыпанула в каждую заварки и разлила кипяток. Когда чай заварился, мое опровержение созрело.

— Нет, Марк, я не могу с тобой согласиться. Убийца не стал бы на меня наговаривать — это слишком опасно. Поставь себя на место Вероники. Произошло убийство, и кто-то тут же пытается свалить его на меня. Допустим, поначалу ты настолько ошеломлен, что скушал эту ложь. Ну, а потом, когда немного оклемаешься — неужели не придешь ко мне выяснить, правда ли это? Ладно, пусть не придешь — побоишься встретиться лицом к лицу с убийцей, но позвонить-то позвонишь? И что произойдет, когда я с негодованием отвергну измышления твоего осведомителя? Конечно, ты можешь мне не поверить, но, скорее всего, усомнишься в словах человека, меня оговорившего, ведь мне-то ты всегда доверял. А усомнившись, задашь себе вопрос: для чего он солгал? Каким, по-твоему, будет первый вариант ответа? И чего в результате достигнет убийца?

— М-да, Марк, это ты перемудрил, — вынес заключение Прошка, дожевывая бутерброд. — Я согласен с Варькой: убийца не станет так светиться.

— Может, это не убийца? — предположил Леша.

— Что — не убийца? Убил не убийца?

Леша попросту не заметил Прошкиной шутки.

— Настроил Веронику против Варьки. Кто-то убил, а кто-то воспользовался этим в своих корыстных целях.

— Нужно быть на редкость хладнокровной бестией, чтобы, завидев свеженький труп, тут же радостно сплести интрижку с целью поправить свое финансовое положение, — хмыкнула я.

— Но тогда почему Вероника до сих пор тебе не позвонила?

— Вот заладил: почему да почему! Откуда я знаю? Может, потрясение оказалось слишком сильным, может, воспитание не позволяет ей звонить после одиннадцати вечера, может, неполадки на телефонной линии… Черт!

От моего вопля Прошка подпрыгнул и поперхнулся чаем.

— В чем… кха-кха… дело? — гневно поинтересовался он сквозь кашель.

— Телефон! Мне же должен был позвонить Полевичек!

— Какой еще Полевичек? — спросил Марк, от души треснув кашляющего Прошку по спине, и тем самым переключив негодование пострадавшего на себя.

— Оперативник! Я не успела вам рассказать… По моей просьбе он вызвался проверить, нет ли Вероники у кого-нибудь из этой шайки… — Что ты несешь? Какая шайка?

— Вся та же! Тамара с Сашей, Сурен, Рома и Евгений. Я предположила, что Вероника, остынув после длительной прогулки, могла поехать к кому-нибудь из них. Полевичек связался с милицейскими участками соответствующих районов и попросил выслать наряды по адресам этих голубчиков. Вероники ни в одной из интересующих нас квартир не оказалось. Однако ни Романа, ни Евгения милиция дома не застала. Полевичек обещал позвонить мне, когда они вернутся домой, вдруг Вероника у кого-нибудь из них. И не позвонил. Стало быть, не исключено, что у меня неполадки с телефоном… Подождите, я сейчас!

Выбравшись из кресла, я протиснулась между Прошкой и холодильником и ринулась в спальню, где стоял телефонный аппарат. Полевичек немедленно узнал меня по голосу, не успела я себя назвать.

— Извините, Варвара Андреевна, я уезжал по вызову, а потом не решился вас беспокоить.

— Значит, вы не звонили? — Я даже не пыталась скрыть разочарования. — А я-то надеялась, что виноват телефон и Вероника просто не дозвонилась… Ну как, ваши коллеги дождались прибытия Романа и Евгения? Никто не пустился в бега?

Полевичек вздохнул.

— Это слишком упростило бы нашу задачу. Нет, кроме вашей кузины, все на месте.

— Только, ради бога, не делайте поспешных выводов, — заволновалась я. Вероника из тех барышень, что бледнеют до синевы при одном упоминании о насилии. Я не поверю, что она убийца, даже если вы представите железные доказательства невиновности остальных. Легче допустить, что Людмила сама себя задушила… Полевичек хмыкнул.

— Вам не кажется, что речь защиты несколько преждевременна? Обвинения Веронике Шеповаловой никто пока не предъявлял. Хотя найти ее, конечно, не мешало бы. Кстати, кроме вас, у нее в Москве нет родственников?

— Есть. Тетка с материнской стороны и двоюродные братья, теткины сыновья. Но последний раз Вероника виделась с ними еще ребенком. Она не помнит ни их адреса, ни фамилии тетки по мужу.

— Вот как? А нет ли у нее знакомых, которые могли бы ей напомнить о родственниках? Знаете — друзья детства, одноклассники… — Нет. Вероника выросла в глубинке, там же пошла в школу, так что одноклассники с ее теткой точно не знакомы. Но если вам нужна эта дама, я попробую созвониться с отцом. Они когда-то давно общались, и, возможно, он помнит ее фамилию. Или хотя бы имя-отчество. Вы сумеете отыскать ее, зная имя, отчество и девичью фамилию?

Полевичек снова вздохнул.

— Наверное. Но лучше бы все-таки не девичью. А еще лучше — адрес, хотя бы старый. В общем, попробуйте узнать, что можно. В котором часу мы с вами сегодня встретимся? И где?

— Наверное, вечером. Часов в шесть устроит? Вам же нужно отоспаться после дежурства. Лучше всего встретиться у меня: тогда я не буду дергаться, думая, что Вероника придет ко мне в мое отсутствие.

— Хорошо. Адрес у меня есть, назовите только номер подъезда, этаж и код.

— Подъезд последний,третий. Этаж четвертый. Кодовый замок давно сломан. Буду ждать вас. До встречи.

Закончив разговор с оперативником, я позвонила в Канаду. Услышав мой вопрос, папа слегка удивился.

— Сколько сейчас в Москве — пять утра? И ты звонишь в такой час, чтобы поговорить о Вероникиной тетке? Что за срочность?

— Я всю ночь проработала и теперь, наверное, просплю до полудня. Ты же не хочешь, чтобы я подняла тебя звонком среди вашей ночи?

— Да уж, не жажду. Но ты могла бы отложить разговор на денек-другой.

— Не могу. Через неделю я уезжаю в отпуск, а дел, как всегда, выше крыши. Закручусь и забуду. А Вероника давно хотела навестить тетку. Я все обещала с тобой созвониться, да руки не доходили.

— Ой, Варвара, темнишь ты что-то! Ну да ладно. Тетку зовут Валерия Павловна. Фамилия… погоди… смешная такая фамилия… Ах да, Пищик! Точный адрес я не помню, но хорошо помню дом зрительно. Поселок «Сокол» знаешь?

— Да.

— Если идти по улице Алабяна, то сразу за поселком стоит серый дом сталинской постройки. Войдешь в ближайшую арку, первый подъезд налево. Этаж, если не ошибаюсь, одиннадцатый. Квартира в правом углу площадки. Записала?

— Да. Спасибо, папа. Ладно, пойду-ка я спать — глаза закрываются.

— Знаешь, что сказала бы тебе на это мама?

— Угу. Ужасный режим. Подорванное здоровье. Загубленная жизнь. Ни семьи, ни детей. Ни кола ни двора. Отвратительный характер.

Папа засмеялся.

— Вот-вот! Поразмысли об этом на досуге. Счастливо!

— И тебе тоже.

Я повесила трубку, вернулась на кухню и мрачно объявила:

— Телефон работает.

— Да ну? — удивился Прошка. — А мы-то ломаем голову, с кем это ты там разговариваешь!

— С вас станется, — буркнула я. — Лучше бы ломали голову над загадкой местопребывания Вероники.

Прошка широко зевнул.

— Какой смысл? Если ее нет ни у кого из знакомых, мы все равно ничего толкового не придумаем. Разойдемся-ка лучше спать.

— Я не могу. Если с Вероникой что-нибудь случилось… — Брось, Варвара! Черные мысли притягивают беду. Думай, что твоя подопечная нашла приют у какой-нибудь добросердечной старушенции. А завтра позвонит, и все разъяснится. От того, что ты всю ночь простоишь на ушах, никому лучше не станет.

Я попыталась спорить, но Леша и Марк его поддержали. И уже через десять минут я, вопреки своим опасениям, спала как убитая.

Глава 8

Вероника не позвонила ни утром, ни днем. Мы вчетвером слонялись по квартире, вяло грызлись и строили догадки. Когда Леша предположил, что Вероника прячется дома у покойной Людмилы, я не выдержала:

— Все! Хватит! Прекратите действовать мне на нервы и займитесь чем-нибудь полезным.

— Чем это? — подозрительно поинтересовался Прошка, очевидно, испугавшись, что я хочу использовать его в качестве домработницы.

— Не знаю. Чем-нибудь. Поезжайте на курсы, поговорите с коллегами Вероники. Может, она с кем-нибудь из них созвонилась.

— Какие курсы в воскресенье?

— Какие угодно. В наш коммерческий век с религиозными предрассудками никто не считается.

— Ты знаешь адрес? — спросил Марк.

— Нет, но могу позвонить и узнать.

— Действуй, — разрешил он.

Я позвонила на курсы, поговорила с секретаршей и узнала, что никаких сведений о Веронике к ней сегодня не поступало, что по воскресеньям во второй половине дня занимается аж шесть групп, записала адрес и вручила его Марку.

— Если вы хотите кого-нибудь там застать, отправляйтесь немедленно. По ночам они наверняка не преподают, даже в наш коммерческий век.

— Да, давайте-давайте, поторапливайтесь, — поддакнул Прошка.

— Что значит — поторапливайтесь? — осведомился Марк. — Ты едешь с нами.

— А вот и нет! Я остаюсь присматривать за Варварой. Или вы забыли, что случилось в прошлый раз, когда мы на минутку оставили ее наедине с ментом? Вот увидите: мы и глазом моргнуть не успеем, как она спутается с этим… как его… Полевичеком — дай только шанс.

— А ну, выметайся из моего дома сию минуту! — разъярилась я. — И попробуй еще хоть раз заикнуться, что я путаюсь с ментами, — убью!

— Ага! — возликовал Прошка. — Видели, как она взбеленилась! Значит, я угадал, она и впрямь собралась завести шашни с этим фараоном.

Конечно, я понимала, что он злит меня нарочно, — таков его излюбленный способ снять напряжение, но сносить столь гнусные поклепы — выше моих сил. Я схватила первое, что попалось под руку (мокрую тряпку для вытирания со стола), и швырнула в его довольную рожу.

— Вон отсюда! И не смей больше переступать мой порог!

— Блаженны изгнанные правды ради! — вещал Прошка, благоразумно отступая к двери. — Марк, подтверди, я прав? Правда ведь у Варвары бзик на почве милиционеров? Стоит ей увидеть корочки со штампом МВД, и на нее нападает жуткая нимфомания… Ой-ой-ой-ой! Уберите от меня эту фурию!

Используя тряпку вместо хлыста, я выгнала подлого клеветника из квартиры и напоследок еще дала пинка. Марк и Леша удалились самостоятельно.

— Между прочим, — тихонько сказал мне Марк напоследок, — ты, действительно, будь поосторожнее с этим Полевичеком. Не забывай, ты у него в списке подозреваемых.

Полевичек пришел ровно в шесть. Раздался звонок в дверь, я посмотрела на часы и хмыкнула: часовая и минутная стрелки делили циферблат на два полукруга, а секундная как раз миновала цифру двенадцать. Лично я горжусь своей пунктуальностью, но такая точность мне и не снилась. Не иначе как мой гость дежурил на лестничной клетке с хронометром в руках.

— Здравствуйте, Михаил Ильич, спасибо, что пришли, — приветствовала я оперативника. — Не возражаете, если мы с вами побеседуем на кухне? Стены, точнее, одна из стен моей гостиной имеет уши.

Проводив гостя на кухню, я предложила ему чаю и начала накрывать на стол, попутно ябедничая на соседку Софочку, которая питала к моей скромной персоне столь пламенный интерес, что целыми днями несла вахту у дверного глазка в ожидании моих посетителей и не брезговала подслушивать наши разговоры, прикладывая к стене банку, а к банке — ухо. Полевичек слушал меня с выражением сочувствия на лице, в надлежащих местах качал головой и подкреплял мимику приличествующими случаю междометиями. Когда вазочка с вареньем и тарелка с баранками были выставлены на стол, а чай разлит по кружкам, он позволил себе заговорить о деле, ради которого приехал.

— Вы так и не получили весточки от кузины, Варвара Андреевна?

Я покачала головой. Должно быть, моя физиономия в точности отразила мои чувства, потому что Полевичек сразу оставил официальный тон.

— Ну-ну, не стоит падать духом. В Москве ежедневно пропадают десятки людей — и большинство из них благополучно возвращается. Расскажите мне, что заставляет вас думать, будто она попала в беду.

У меня было достаточно времени до прихода оперативника, чтобы решить, какую часть правды ему следует знать. С одной стороны, рассказ мой должен быть достаточно полным, иначе он не проникнется серьезностью положения. С другой стороны, болтать о швейцарских миллионах нельзя ни в коем случае. Стражи закона любят деньги ничуть не меньше остальных российских граждан, а возможностей добраться до швейцарского сейфа у них, пожалуй, побольше. Поэтому в истории, которую я изложила Полевичеку, имелась одна маленькая неточность: по моим словам, Вероника, съездив в Цюрих, забрала оттуда все деньги. Зато в остальных отношениях моя откровенность заслуживала похвалы. Я рассказала даже о своем вынужденном падении с лестницы и поруганном «запорожце», хотя сначала собиралась опустить эти подробности, поскольку не хотела переключать внимание милиции на себя.

Михаил Ильич, в отличие от Дуболома, слушал меня внимательно, на полуслове не обрывал, недоверия не демонстрировал. На протяжении всего моего монолога он не подал ни единой реплики и, когда я закончила, заговорил не сразу.

— Мне и в голову не приходило, что Вероника Шеповалова — гражданка Соединенных Штатов, — сказал он задумчиво. — Почему же никто из вас об этом не упомянул?

— Потому что нас об этом не спрашивали, надо полагать. — Я собиралась присовокупить к этому едкое замечание в адрес Дуболома, но тут до меня дошло, что еще означают слова Полевичека:

— Вы хотите сказать, что не нашли ее документы?

— Кое-какие нашли. Свидетельство о рождении, аттестат зрелости… Все наше, советское. И ничего, что указывало бы на американское гражданство.

На меня напала противная слабость. До сих пор я надеялась, что исчезновение Вероники — случайность. Девушка, не в силах вынести ужасную картину, побежала куда глаза глядят, а потом произошло нечто, помешавшее ей вернуться. Но девушка, перепуганная насмерть, вряд ли предусмотрительно захватит с собой документы. Теперь милиция наверняка воспримет ее бегство, как признание вины, ведь именно Вероника обнаружила тело, а значит, имела прекрасную возможность сначала задушить Людмилу, а потом поднять тревогу. Но это еще не самое страшное. Милиция подозревала бы Веронику в любом случае убеги она хоть в чем мать родила. Для меня же исчезновение документов имело куда более зловещий смысл. Я помнила, какое лицо было у кузины, когда я видела ее в последний раз, и ничто бы не заставило меня поверить, будто через две минуты она деловито укладывала в сумочку паспорт. Нет, кто-то другой позаботился о том, чтобы она взяла документы. Этот некто руководил ее бегством и, возможно, направил ее туда, где она находится до сих пор.

И до сих пор со мной не связалась… Неужели Лешина догадка верна, и кто-то действительно оговорил меня перед Вероникой? Но когда? С того мгновения, как я увидела кузину у окна в спальне, и до того, как ее хватились, прошло не больше пяти минут. И за это время зловещий некто незаметно вывел Веронику комнаты, полной людей, оклеветал меня, убедил ее скрыться, дал инструкции, сунул в руки сумочку с документами, проводил до двери и незаметно же вернулся в спальню? Невероятно! Но еще более невероятно, что Вероника в течение пяти минут пришла в себя без посторонней помощи и приняла решение скрыться настолько хладнокровно, что прихватила с собой документы.

Я очнулась от прикосновения Полевичека. Видимо, он уже давно пытался привлечь мое внимание и, потеряв терпение, легонько тряхнул меня за плечо.

— Варвара Андреевна, вы слышите? Что с вами? Вам нехорошо?

— Нет, все в порядке. — Я потерла ладонью лоб и подняла глаза на оперативника. — Михаил Ильич, вы должны меня выслушать и, главное, должны поверить. Я была бы круглой идиоткой, если бы не понимала, что Вероника — ваша главная подозреваемая. Поэтому в первую очередь вы наверняка будете проверять вокзалы, аэропорты и… что там еще проверяют, когда ищут беглых преступников. Я не прошу вас отказаться от этих поисков, хотя знаю наверняка, что они не принесут результата. Но умоляю: проверьте параллельно Тамару и Александра Седых и Романа Цыганкова. Опросите всех их родственников, друзей, знакомых. Кто-то из них наверняка прячет бедную девочку. Хотя, возможно, для нее сняли квартиру… Полевичек убрал руку с моего плеча и снова сел на табурет.

— И почему вы именно сейчас пришли к такому выводу? — чуть ли не по слогам спросил он, впившись в меня взглядом.

— Пропавшие документы. Сейчас я все объясню. Если вы помните мои показания, я вбежала в спальню, услышав дикий женский крик. Увидела на полу тело в платье Вероники и упала на колени. В следующую минуту в комнату ворвались люди. Они заслонили тело, я подняла голову и увидела Веронику. Но я была уверена, что секунду назад видела ее на полу, и, не поверив своим глазам, протолкалась вперед. Сурен и Евгений уже перевернули девушку, и я поняла, что это Людмила. Но главное не это. Главное, что Сурен и Евгений были у меня на глазах, тогда как Вероника, Тамара, Александр и Роман стояли за спиной. Теперь я снова вернусь к Веронике. Она — блондинка со светлой кожей. Люди с такой кожей легко краснеют, зато очень редко бледнеют. А Вероника была не просто бледной, а бледной до синевы. Глаза у нее ярко голубые, но в тот момент казались совершенно черными — настолько были расширены зрачки. А взгляд… нет, не могу описать. Но если вы когда-нибудь видели человека в шоке, вы представляете, о чем я говорю. До сих пор я считала, что Вероника убежала из квартиры, не сознавая, что делает. Но тогда пропажа документов совершенно необъяснима. Вероника не могла в ту минуту думать о паспорте, потому что вообще ни о чем не могла думать. Сейчас мне вообще представляется сомнительным, что она могла покинуть квартиру сама. А вот если бы кто-то взял ее за руку и повел за собой, то она бы пошла безропотно, как сомнамбула, сжимая в руке сумочку с документами, которую вручил ей поводырь.

— А поводырем мог быть только кто-то из названной вами троицы, закончил за меня Полевичек. — Но ведь он не мог увести вашу кузину далеко — ему нужно было вернуться в спальню, пока никто не заметил его отсутствия.

— Да, меня это тоже ставит в тупик, — призналась я. — У него не было времени привести Веронику в чувство, снабдить инструкциями и убедить, чтобы она им следовала. Потому-то я и прошу проверить друзей и знакомых. Похоже, ее просто передали с рук на руки.

— Вы хотите сказать, что за дверью квартиры ждал сообщник? Но тогда выходит, что человек, спрятавший вашу сестру, знал об убийстве заранее? Не слишком ли фантастическая версия?

— Я знала, что вы мне не поверите, — сказала я, подавив вздох. Конечно, вам гораздо легче допустить, что робкая девушка задушила близкую подругу, хладнокровно собрала вещички и смылась. И хлопот меньше. Объявить в розыск — и все тут. Только если Вероника погибнет, эта смерть будет на вашей совести. Я вас предупредила.

Полевичек смотрел на меня в упор. Его каменная физиономия запросто могла бы украсить мемориальную доску в память милиционера, вышедшего с голыми руками на вооруженного до зубов бандита.

— Почему вы думаете, что она непременно погибнет?

— А по-вашему, этот мерзавец затеял столь сложную комбинацию, включающую убийство, чтобы уединиться с девушкой для любовных утех? — спросила я сердито. — Ему нужны деньги. Вероника с моей подачи сказала своим приятелям, что доллары, привезенные из Швейцарии, отдала мне, а я положила их в банк. Если вытянуть деньги из моей кузины проще простого — достаточно сплести какую-нибудь душещипательную историю, — то со мной этот номер не пройдет. Но когда мне поставят ультиматум: или расставайся с баксами, или хорони кузину, выхода у меня не будет. Хотя я прекрасно понимаю, что Веронику убьют в любом случае, не отпустят же они свидетеля, который их разоблачит. Но пока ее можно еще спасти! — Я умоляюще посмотрела на оперативника. — Они не убьют ее сразу: побоятся, что я откажусь платить, не получив доказательств, что она жива. Пожалуйста, найдите ее, пока не поздно!

Моя мольба Полевичека не смягчила. Не пожелал он сменить непробиваемую милицейскую шкуру на рыцарские доспехи.

— У вас слишком буйное воображение, Варвара Андреевна. Вы нагромоздили в одну кучу столько бездоказательных утверждений, что эта конструкция просто обязана рухнуть от одного пристального взгляда. Тем более, что в ее основе лежит весьма сомнительная посылка, будто бы ваша кузина не могла самостоятельно уйти из дома, захватив с собой паспорт. Я работаю в милиции не первый год и пришел к твердому убеждению: ни один человек не способен с достоверностью предсказать поведение другого, в том числе и самого близкого, в критических обстоятельствах. А вы с кузиной знакомы всего три месяца. Но допустим, вы правильно оценили ее состояние, допустим, она не соображала, что делала. Что отсюда следует? Испуганный до потери рассудка человек бежит — это естественно. Столь же естественно для женщины, убегая из дома, прихватить с собой сумочку. Она сделала это чисто машинально, понимаете?

Я открыла и снова закрыла рот. Такой вариант мне в голову не приходил. Да, если Вероника привыкла класть сумку на одно и то же место — где-нибудь в холле или прихожей — и брать ее, выходя из дома, то могла бездумно схватить ее, будучи в любом состоянии. А ключи не взяла, потому что, открывая дверь, вынула их из сумки и положила на полочку перед зеркалом. Вполне логично. Неужели моя стройная версия — всего лишь порождение буйной фантазии, как утверждает Полевичек?

Словно подслушав мои мысли, он заговорил снова:

— Тем не менее рациональное зерно в ваших умопостроениях есть. Покушение на вас и убийство Прокофьевой, притом что и вы, и она — близкие подруги Шеповаловой, почти определенно связаны между собой. Вы уверены, что, помимо Вероники, вас с Прокофьевой ничто не объединяло?

— Уверена. Вчера я видела Людмилу третий раз в жизни. До этого мы встречались у Вероники на новоселье и еще раз случайно столкнулись у Вероники же дома. Общих дел у нас не было.

— М-да… Значит, вся эта каша заварилась вокруг вашей кузины — в этом вы, похоже, не ошиблись. — Полевичек стряхнул с себя задумчивость и заговорил официальным милицейским тоном:

— В какой квартире живет сосед, помявший вашу машину?

— В тридцать девятой. Только, ради бога, скажите ему сразу, что к его водительскому искусству претензий не имеете, не то он от страха откажется давать показания.

— Не беспокойтесь, я справлюсь. А где «запорожец» сейчас?

— Не знаю. Одно из двух: либо на свалке, либо в гараже соседского приятеля. Меня судьба этого драндулета больше не интересует, он свое давно откатал. Я уже лет пять собиралась его заменить, да все руки не доходили.

Тут в замке наружной двери заскрежетал ключ. Полевичек перехватил мой настороженный взгляд в сторону прихожей и мгновенно подобрался.

— Неприятный визит? — спросил он вполголоса.

— Да нет, ничего страшного. Это мои друзья, — объяснила я, наблюдая за возней в прихожей. — Вполне приличные люди, но один из них не без странностей. Например, он почему-то совершенно не переносит милицию. Прямо фобия какая-то! Увидит человека в форме — и как с цепи срывается… Да что там в форме! Милиционера он чует за версту — хоть в форме, хоть во фраке, хоть в кальсонах.

В отличие от Михаила Ильича, я говорила, не понижая голоса, и потому нисколько не удивилась, увидев в дверях кухни злобную красную Прошкину физиономию.

— Простите, не знаю вашего звания… — начал он агрессивно.

— Старший лейтенант, — подсказал Полевичек, поглядывая на моего друга с опасливым любопытством.

Прошка раздувался на глазах, набирая в легкие побольше воздуха для обличительной речи, но в этот миг на плечо скандалиста опустилась тяжелая рука Марка и увлекла его вглубь квартиры.

— Пусти! — вырывался Прошка. — Я должен открыть ему глаза… Из коридора еще несколько секунд доносились звуки возни, потом все стихло.

— Вот видите! — Я вздохнула. — И как он догадался, что вы из милиции? Просто мистика!

Полевичек явно почувствовал какой-то подвох и на всякий случай решил у меня не задерживаться.

— Мне пора, — объявил он, вставая. — Вероятно, мы с вами скоро увидимся, если дело не передадут в городскую прокуратуру и, соответственно, в МУР. Такое вполне может случиться, раз замешана гражданка США. Но пока они будут решать этот вопрос, я приложу все силы, чтобы разыскать вашу кузину.

— Вы проверите чету Седых и Цыганкова? — спросила я с надеждой.

— Я проверю всех. Вы не узнали фамилию Вероникиной тетки?

— Узнала. Пищик. Зовут Валерией Павловной. Подождите минутку, у меня записано, где она жила раньше. — Я сбегала в спальню и принесла блокнот. — Вот. Почерк разберете, или переписать аккуратнее?

— Разберу. Первый дом по Алабяна сразу за поселком «Сокол», правильно?

— Правильно. — Я вырвала листок и отдала оперативнику. — А вы обещали мне адреса этой компании.

Полевичек нахмурился.

— Послушайте, Варвара Андреевна, не стоит вам лезть на рожон. На вас и так уже покушались.

— Я буду осторожна.

— Нет, я не могу позволить, чтобы вы подвергали себя такому риску. Случись что, меня потом совесть замучит.

— Но вы же обещали!

— Это было очень опрометчиво с моей стороны. И тогда я еще не знал об испорченных тормозах и о падении с лестницы. И вообще, оперативная работа самое неподходящее занятие для дилетантов. Всего наилучшего.

Он вышел в прихожую, подозрительно покосился в сторону гостиной и ушел. Хлопок входной двери послужил для Марка, Прошки и Леши стартовым сигналом. Через несколько секунд они финишировали на кухне.

— Не можешь без балагана, да, Варвара? — спросил Марк с суровым неодобрением.

— Зачем ты меня увел? — возмущался Прошка. — Я бы сорвал маску с этой двуличной соблазнительницы милиционеров. Больше сюда ни один бы не сунулся!

Леша, как всегда, не стал отвлекаться на несущественное.

— У тебя есть какие-нибудь новости, Варька?

— Да. Похоже, я знаю, что произошло с Вероникой. — И в полной тишине, воцарившейся на кухне, рассказала об исчезнувшей сумочке с документами и о выводах, которые сделала из этого исчезновения. — Правда, Полевичек со мной не согласился, — призналась я, заканчивая речь. — По его мнению, Вероника ушла сама, а сумочку взяла без умысла, по инерции. Но покушения убедили его в том, что вся эта афера закручена вокруг денег Вероники.

— Стоп, я не совсем понял, — сказал Леша. — Давай еще раз. Значит, по-твоему, все было запланировано заранее. Преступник знал, что убьет Людмилу, под шумок выведет Веронику из квартиры и передаст сообщнику, который будет поджидать за дверью, так?

— Ну, в общих чертах.

— Но ведь он не мог предвидеть ни того, что именно Вероника обнаружит тело, ни того, что она впадет в прострацию, ни того, что она окажется вне поля зрения гостей.

— Как ты не понимаешь: Вероника, и никто другой, должна была обнаружить тело! Ведь эта комната была их с Людмилой театральной уборной.

— Тамара тоже там переодевалась.

— Тамара — одна из трех подозреваемых. И, кстати, наиболее перспективная. Она шныряла туда-сюда по квартире с тарелками, и ей ничего не стоило мимоходом заскочить в спальню и расправиться с Людмилой. Когда Сурен позвал актеров переодеваться, она задержалась на кухне — хотела якобы вытереть посуду. Очень странный предлог, вам не кажется? Никакой срочности в этой возне с посудой не было, кроме того, эту работу можно было поручить мне, я-то в их спектакле не была занята. Тамара могла медлить нарочно, чтобы Вероника совершила свое ошеломляющее открытие в одиночку. А реакция моей впечатлительной кузины была вполне предсказуема. Любой, кто хоть однажды общался с этим эфирным созданием, догадался бы, как она воспримет подобный сюрприз.

— А вдруг она упала бы в обморок, забилась в истерике? Тогда бы ее не оставили без присмотра.

— Леша, ты зануда, — констатировал Марк. — Если бы Вероника упала в обморок и забилась в истерике, убийца сунул бы ей под нос нашатыря и вывел погулять на свежий воздух. Устраивает тебя такой ответ? Все, принимаем за рабочую гипотезу: Веронику умыкнули супруги Седых или альфонс Рома. Кем займемся в первую очередь?

— Я бы начала с супругов, точнее, с супруги. По трем причинам. Во-первых, помнится, у всех, кроме Вероники, меня и Тамары, на момент убийства имеется какое-никакое алиби. Во-вторых, Тамара давно и близко знала Людмилу, у нее могли быть свои причины избавиться от подруги, не связанные с Вероникой. А Вероника и деньги — на десерт. И в-третьих, Тамара — отличная актриса. В труппе Сурена она единственная играла, как профессионалка. У нее есть все данные, чтобы обвести вокруг пальца кого угодно.

— Ладно, — согласился Марк. — Начнем с нее. Ты взяла у своего милиционера адреса и телефоны?

— Нет. Он, гад, меня обманул. Посулил, а сам передумал.

— Вот-вот, набирайся ума! — наставительно сказал Прошка. — Милиционеры, они такие. Поманят и бросят.

— Отвяжись от меня, маньяк! Что будем делать, Марк? Попробуем узнать по справочной? Но мне неизвестны ее отчество и год рождения.

— Лучше через Сурена. Раз Тамара играла в его театре, у него должен быть ее номер.

— А где мы возьмем номер самого Сурена?

— Мы переписали у секретарши координаты всех преподавателей курсов. Я сейчас. — Марк ушел звонить и через минуту вернулся. — Ничего не вышло. Он на даче, вернется завтра к вечеру. Ладно, Тамара подождет. А пока можно обзвонить коллег Вероники. Вдруг она у кого-то из них?

Глава 9

Как вы, наверное, уже догадались, моя жизнь полна сюрпризов, главным образом, неприятных. Они подстерегают меня на каждом шагу, так и норовя вышибить из седла. В конечном счете многолетняя закалка пошла мне на пользу: я научилась держаться на коне при любых обстоятельствах. И тем не менее до сих пор не могу понять, как мне удалось пережить тот понедельник и остаться в здравом рассудке.

Утром я выпроводила Лешу с Марком и Прошкой по домам. До возвращения Сурена с дачи мы все равно не могли ничего предпринять, а неотложных дел у каждого хватало. Мы еще надеялись, что Вероника найдется до пятницы и нам удастся вырваться в вожделенную Черногорию.

Чтобы не сходить с ума в ожидании вестей от Вероники или ее похитителей, я заставила себя заняться компьютерной программой, которую не закончила в субботу. Около двух в дверь позвонили. Я оказалась в прихожей, когда еще не стихли последние отголоски трели. На пороге стоял незнакомый молодой человек неприятной внешности. Впрочем, возможно, его внешность только показалась мне неприятной, поскольку я решила, что он посланник похитителей. Впечатление усилилось, когда он молча полез в папку и извлек оттуда четвертушку листа бумаги.

— Вы — Клюева? Варвара Андреевна? Распишитесь в получении.

Во мне зародились некоторые сомнения. Зачем посланцу похитителей моя расписка? Или они настолько уверены в своей безнаказанности, что не побоялись прислать заказное письмо с уведомлением о вручении? Продолжая недоумевать, я взяла протянутую мне ручку, черкнула в указанном месте свою фамилию и получила взамен бумагу.

Это был официальный бланк. Повестка, повелевающая явиться пятнадцатого июня в 17.00 в Московскую городскую прокуратуру, к такому-то следователю, в такой-то кабинет. Причем вместо фамилии следователя в соответствующей графе красовалась неразборчивая загогулина.

Стало быть, городская, а не окружная прокуратура. Значит, дело у Полевичека отобрали и передали в МУР. Интересно, успел он проверить Седых и Цыганкова, или мне придется убеждать еще одного оперативника — на этот раз с Петровки, — что Веронику прячет кто-то из них? Хотя на оперативника с Петровки повлиять будет проще — я могу обратиться за помощью к Селезневу… Господи, вот бы это дело передали ему!

С капитаном Селезневым я познакомилась меньше года назад, но это знакомство сразу же перешло в дружбу, потому что он помог мне и моим друзьям выпутаться из одной крайне неприятной истории. Правда, поначалу эти неблагодарные свиньи (я имею в виду друзей) отнеслись к нему отрицательно. Интеллигентский снобизм не позволил им принять работника милиции как равного. Но даже им пришлось сменить гнев на милость, когда три месяца спустя Дон (так я называю Селезнева) спас меня и Прошку от неминуемой гибели в холодном, сыром подземелье.

Мысль о том, чтобы обратиться к Селезневу, уже мелькала у меня в эти дни, но я ее отвергла. В последнее время Дон пропадал на работе сутками, зарабатывая отгулы, которые проводил в Питере, где у него с недавних пор появились интересы личного характера. А я уже достаточно попортила ему крови и считала, что он имеет полное право отдохнуть от моих проблем. Другое дело, если заняться поисками Вероники и раскрытием убийства ему поручит начальство.

Мечтая о таком везении, я вернулась к компьютеру, но рабочее настроение бесследно улетучилось. Я кое-как часа два понажимала на клавиши, а потом написала друзьям записку, наговорила сообщение на автоответчик и отправилась в прокуратуру.

Там в коридорах было довольно много посетителей. Они сидели на стульях вдоль стен и ждали, когда их пригласят. Но возле двери кабинета, указанного в моей повестке, как ни странно, никого не было. «Хоть раз закон подлости не сработал», — обрадовалась я и постучала.

— Войдите! — крикнули мне.

Я толкнула дверь, увидела острую макушку в обрамлении пегих волосиков и застыла. Коленки, дрогнув, со стуком ударились друг об друга. До меня внезапно дошло, что означала закорючка, проставленная в повестке рядом со словом «следователь». Петровский! А я, идиотка, еще радовалась отсутствию очереди! Нет, закон подлости, он, как учение Маркса, всесилен, а потому верен.

Со следователем Петровским судьба столкнула меня в ноябре прошлого года. Мы сошлись в жаркой схватке, причем правда была на его стороне, а победителем, ценой неимоверных нервных затрат, вышла я. Помню, я тогда еще подумала, что готова отдать полгода жизни, лишь бы наши дорожки больше никогда не пересеклись. Валерий Иванович принадлежал к тому типу людей, которые очень не любят проигрывать и не прощают противнику своего поражения. А мой случай был особенно тяжелым, потому что Петровский печенкой чувствовал: дело нечисто, но доказать этого не смог.

— Входите-входите! — Он поднял голову, и тонкие губы зазмеились в улыбке. Я так и видела, как он мысленно потирает ручки. — Варвара Андреевна! Вот неожиданная встреча!

«Для кого неожиданная, а для кого — черта с два! — подумала я. — То-то ты вместо фамилии вписал в повестку неопознаваемый иероглиф. Надеялся застичь меня врасплох, тем более что и в кабинет другой переехал. И не зря надеялся. Только это ничего тебе не даст. Меня голыми руками не возьмешь».

— Проходите, садитесь. Надо же, какое удивительное совпадение! Когда мне сегодня передали папку со стенограммой предварительного опроса свидетелей и я наткнулся на ваше имя, первой моей мыслью было: так не бывает! Не может обыкновенный гражданин, и тем паче гражданка, не связанная с криминальной средой, проходить свидетелем у одного и того же следователя дважды в год. Признаюсь, я был настолько ошеломлен, что совершил крамольный поступок: залез в нашу базу данных и проверил, не упоминается ли ваше имя и в связи с другими уголовными делами. Компьютер — замечательная вещь, не правда ли? Раньше такая проверка заняла бы много человеко-часов архивной работы. А теперь — набрал одну строчку, подождал несколько минут, и получай результат. И какой интересный результат!

Если Петровский ожидал, что я зальюсь слезами и начну сбивчиво оправдываться, то его постигло разочарование. Усилием воли я расслабила лицевые мышцы, изобразила умеренный интерес и не проронила ни слова. Он отвел от меня выжидательный взгляд, откашлялся и принялся перебирать какие-то бумажки.

— Вот, я тут выписал кое-что, дабы не забыть. А забыть немудрено: столько всего накопилось… Вот, послушайте. В первый раз Варвара Андреевна Клюева попала в поле зрения следственных органов в августе тысяча девятьсот девяносто шестого года. К нам обратились коллеги из Крымской прокуратуры с просьбой помочь в расследовании убийства супругов Полторацких, проживавших у нас, в Москве, но погибших при загадочных обстоятельствах в Крыму. Тамошний следователь выяснил, что непосредственно перед смертью погибшие встретились с бывшими сокурсниками, тоже москвичами, и последние часы провели в их обществе. В списке свидетелей-сокурсников есть и ваше имя. Убийство так и не раскрыто. Может быть, у вас есть комментарии?

— Нет.

— Хорошо, пойдем дальше. В июле девяносто седьмого года из колонии в Вологодской области бежали два рецидивиста. При побеге были убиты два охранника, преступники завладели их автоматами. Для поимки заключенных была выделена целая рота внутренних войск. Одно из ее подразделений окружило преступников, но те открыли огонь и умудрились уйти. В перестрелке было ранено еще два человека. А задержали негодяев мирные граждане, среди которых — кто бы мог подумать! — была и Клюева Варвара Андреевна. Именно она нанесла одному из беглецов черепно-мозговую травму, из-за которой тот на всю жизнь останется инвалидом.

— Бедняжка! Но у меня были смягчающие вину обстоятельства.

— О, безусловно! Но это еще не все. В ноябре девяносто восьмого года состоялась наша с вами незабываемая встреча. Еще один ваш соученик скончался от яда, а тело его таинственным образом оказалось в машине скорой помощи, которую на минутку оставили без присмотра.

— Думаю, этот случай мы с вами смело можем пропустить. Мы столько раз беседовали на эту тему в памятном вам ноябре, что вряд ли добавим к сказанному что-нибудь новенькое.

— Конечно, конечно. Я только хотел заострить ваше внимание на одной детали. Как вы помните, следствие пришло к выводу, что покойный покончил с собой, а прийти к этому выводу ему помогли вы и капитан Московского уголовного розыска Селезнев. Сейчас вы поймете, почему я упоминаю эту фамилию. В январе девяносто девятого года этот капитан снова отличился. С его помощью в Санкт-Петербурге задержали двух похитителей, которые, как выяснилось, были виновны не только в похищении, но и в убийстве четырех человек. Но почему работник Московского уголовного розыска ловил преступников в Петербурге? спросите вы. А потому, отвечу я, что там эти преступники похитили его невесту. Так, во всяком случае, капитан объяснил начальству, испрашивая разрешение на командировку. Не хотите ли узнать, как зовут невесту нашего бравого капитана? Правильно, не хотите, вы и без меня знаете. Но, странно, как стремительно протекал ваш роман, Варвара Андреевна! Только в ноябре познакомились, а в январе — уже жених и невеста. А может быть, вы знали друг друга раньше?

«Под Селезнева копаешь, гад? Не выйдет! С этой стороны мы чисты».

— Нет. Первый раз я увидела Федора Михайловича шестнадцатого ноября прошлого года.

— Какая изумительная точность! Но что же вы величаете жениха так официально?

— А он уже не жених. Во всяком случае, не мой.

— Ай-ай-ай-ай-ай! Как же так? Ветреником, что ли, оказался?

— Валерий Иванович, вы ведь вызвали меня не для того, чтобы обсудить мою личную жизнь? Буду очень вам признательна, если вы перейдете к вопросам по существу.

— Ах, по существу? — Он недобро прищурился. — Что ж, будут вам и вопросы по существу. Только сначала просветите меня: как вышло, что имя порядочной женщины, человека вполне мирной профессии, так часто фигурирует в уголовных досье? Не можете?

— Почему же не могу? Могу. Только, боюсь, мой ответ вас не удовлетворит.

— Я тоже этого боюсь. Но вы все же попытайтесь.

— Хорошо. Вы знаете, что такое большая флуктуация?

— Признаться, не очень.

— Смотрите, вот монетка. Как вы знаете из школьной физики, она состоит из хаотично движущихся свободных электронов и ионов, вернее, из ионов, колеблющихся около положения равновесия, поскольку это твердое тело. Если я ее отпущу, она, практически со стопроцентной вероятностью упадет под действием силы тяжести на пол. Но существует ничтожный шанс, один на десять — уж не знаю в какой степени, что в тот момент, когда я ее отпущу, мгновенные скорости всех ионов случайно окажутся направлены вверх, и монетка на время зависнет в воздухе. Такие бесконечно маловероятные события и называются большой флуктуацией.

— И вы хотите уверить меня, что ваша способность попадать в свидетели по уголовным делам — одно из таких событий?

— Нет. Порядок вероятности не тот. Монетка, зависшая в воздухе — гораздо более невероятное событие, чем многократное столкновение обычного среднего гражданина с насильственной смертью. Я просто хотела обратить ваше внимание на разницу между невероятным и невозможным. Есть люди, которым постоянно везет в карты, — при этом они не обязательно шулеры. Есть и такие, кто постоянно находит деньги, — заметьте, они их находят, а не крадут. Это примеры фатального везения. А перед вами пример фатального невезения. Криминальные истории, которые вокруг меня происходят, — это только верхушка айсберга. Куда бы я ни отправилась, там обязательно что-нибудь сгорит, или утонет, или рухнет в непосредственной близости от меня. Не верите — наведите справки.

Петровский помолчал, побарабанил пальцами по столу, качнулся на стуле и наконец выдал резюме:

— Ну что же, как вы и предполагали, ваш ответ меня не удовлетворил. Я предпочитаю более простое объяснение, без привлечения теории вероятностей.

— Иными словами, по-вашему, я просто убила всех этих людей и ловко избежала наказания?

— Это ваши слова, не мои. Ну, а теперь поговорим по существу.

Он мучил меня полтора часа. Заставлял бесчисленное число раз повторять одно и то же, цеплялся к каждому слову и вообще проявил такую въедливость, что Дуболом в сравнении с ним казался мне теперь ягненком. Только вот вывести меня из равновесия ему не удалось. Чем больше он нагнетал напряженность, тем большее безразличие я демонстрировала, отвечая на его вопросы. В конце концов его нервы сдали. Не исключаю, что это тоже было частью игры, но во всяком случае он закончил допрос откровенной угрозой:

— Вы понимаете, что у вас нет алиби, Варвара Андреевна? Конечно, понимаете! В сообразительности вам не откажешь. Так вот, если выяснится, что вы солгали хотя бы в одной мелочи — в первую очередь, это касается ваших отношений с покойной Прокофьевой — я немедленно добьюсь постановления о вашем аресте. И на этот раз капитан Селезнев вас не прикроет, не рассчитывайте! Я специально распоряжусь, чтобы его к этому делу не подпускали.

На этой радостной ноте наша беседа закончилась. Выйдя из камеры пыток, я приложила огромные усилия, чтобы идти спокойно, а не мчаться без оглядки. «Нет, такой радости я Петровскому не доставлю. Держу пари, что он подкрался к двери кабинета и в щелочку наблюдает за моим отходом».

Но, отойдя от здания прокуратуры на приличное расстояние, я дала себе волю и, наверное, не меньше получаса носилась по центру города, шепотом изрыгая проклятия. «Сволочь! Ему абсолютно наплевать, что будет с Вероникой. Да он даже пальцем не шевельнет, чтобы форсировать ее поиски. Зачем? У него уже есть готовенький подозреваемый. Он теперь жизнь положит, чтобы доказать мою вину. Похитителей просим не беспокоиться: когда они позвонят, а я сообщу в милицию о требовании заплатить за Веронику выкуп, переполоха это не вызовет. Петровский сразу смекнет, что это хитрый ход, призванный отвести от меня подозрения. Теперь я могу рассчитывать только на себя. К Селезневу нельзя обращаться даже в самом крайнем случае, ведь Петровский ясно дал понять, что держит его на мушке. Сволочь! Гад! Сукин сын!» Я перешла на нецензурную брань. Исчерпав весь свой запас ругательств и выпустив таким образом пар, я немного остыла. Раз уж выпала такая карта, с ней и придется играть. Так или иначе, Веронику нужно спасать. Сурен, наверное, уже вернулся с дачи, и ребята узнали телефон Тамары. Пора ехать домой, браться за собственное расследование.

Однако дома выяснилось, что расследование уже идет полным ходом и без меня. Об этом сообщил мне Генрих, который вот уже третий час одиноким соколом кружил по моей квартире.

— Варька! Наконец-то! — воскликнул он, увидев меня. — Что у вас стряслось?

— А тебе не объяснили?

— Нет. Марк позвонил в институт, велел ехать к тебе и передать: они выяснили все, что нужно, и решили не дожидаться тебя, чтобы не терять время. Еще он велел не спускать с тебя глаз и сказал, что у тебя, как всегда, неприятности.

— Это еще слабо сказано. Идем на кухню, я все расскажу.

Я посвятила Генриха в события двух последних дней, благоразумно воздержавшись от рассказа о покушениях на собственную жизнь, — не хватало еще выслушивать упреки от него. Генриху и без того достало впечатлений; слушая меня, он то и дело хватался за голову, вернее, запускал обе пятерни в свою густую шевелюру. Потом мне пришлось выслушать слова сочувствия, после чего мы предались прелестям нервного ожидания уже вдвоем. К одиннадцати вечера наш мандраж достиг точки кипения. Генрих, бродя по квартире, выглядывал на улицу то из одного окна, то из другого.

— Не понимаю, что их могло так задержать, — повторял он через каждые пять минут. — Марк звонил в пять и дал понять, что они едут туда немедленно. Неужели разговор с этой женщиной занял столько времени?

— Позвонить они, конечно, не соизволили! — кипела я. — Ну, случится у кого-нибудь из нас сердечный приступ — что за беда? А если у меня, так это даже к лучшему! Больше никогда не придется вытаскивать меня из передряг.

Телефон зазвонил без нескольких минут двенадцать. Я схватила трубку.

— Алло, Варвара, это Марк. Генрих приехал?

— Генрих-то приехал, а вот вас где черти носят?

— Слава богу! — Мой вопрос он попросту проигнорировал. — Я только днем сообразил, что мы опять оставили тебя без присмотра. У тебя все в порядке?

Я постаралась вложить в свой ответ как можно больше сарказма:

— В абсолютном. Правда, меня едва не свел с ума Петровский, а вы почти довершили его грязное дело, но это пустяки. А в остальном, прекрасная маркиза… — Петровский? Ты снова попала к нему?

— Слушай, Марк, если ты надеешься, что я стану отвечать на твои вопросы, не получая ответов на свои, вынуждена тебя разочаровать. Итак: куда вы пропали?

— Мы на Первомайской. Ждем Цыганкова.

— А Тамара?

— С Тамарой ты попала пальцем в небо. Ее забрала «скорая». Когда мы туда приехали, дома была только шестилетняя дочь Тамары. Она разговаривала с нами в щелку, через цепочку. Сказала, что мама целый день проплакала, а потом ей стало плохо, и бабушка вызвала неотложку. Маму увезли в больницу, и бабушка поехала вместе с ней. А папа должен вот-вот вернуться с работы. Мы решили подождать. Саша действительно пришел быстро. Ему явно не хотелось ни с кем общаться, но он все-таки впустил нас и ответил на вопросы. Его жена дружила с Людмилой девять лет и была к ней очень привязана. Они учились в Морисе Торезе и жили в одной комнате в общежитии. Относились друг к другу, как сестры. Потом Тамара вышла за Сашу и переехала к нему, а Людмила была у них частой гостьей. Она крестная Насти, той, что говорила с нами через щелку. Тамару эта смерть подкосила, у нее вообще слабое сердце. Александр явно удручен и вообще не похож на убийцу.

— Да, мне тоже так показалось.

— Короче говоря, мы оставили беднягу в покое, позвонили от него в справочную и по номеру телефона Цыганкова узнали его адрес.

— А как вы раздобыли номер?

— Через Сурена, вестимо. Так вот, дома Романа не оказалось. Мамаша, этакая приземистая тумба, заявила, что не знает, когда вернется сынок, и вернется ли вообще. Мы спросили, как с ним можно связаться, и она посоветовала оставить ей наши координаты — она-де передаст. Правда, неизвестно когда. Тут я прямо спросил, знает ли она, где сын, и она начала темнить. Может быть, у приятеля, может быть, не у приятеля… В общем, нам ее поведение показалось подозрительным, и мы решили дождаться Романа.

— А если он не придет?

— Мы подождем до половины первого, чтобы успеть на пересадку, а завтра вернемся сюда спозаранку. Если Цыганков не объявится, придется изобрести какой-нибудь трюк, чтобы мамаша вызвала его домой. Потом установим за ним слежку, и, может быть, он выведет нас на Веронику.

Я одобрила план, пожелала им успеха и пошла на кухню успокаивать Генриха. Теперь, когда нервное напряжение немного спало, мы сели пить чай. Генрих рассказывал мне об очередном фортеле, который выкинули его старшие дети. В тот момент, когда он дошел до кульминации, телефон зазвонил снова.

— Подожди минутку, — сказала я, убегая в спальню.

На этот раз автоответчик включился раньше, чем я сняла трубку. Я услышала отчетливые всхлипы. Сердце на миг замерло, потом ухнуло вниз.

— Алло! — закричала я в трубку.

— Варвара, это я, Вероника, — донесся до меня слабый голос.

— Господи, ты жива? С тобой все в порядке? Где ты?

— Я у Ромы. Приезжай, пожалуйста, сюда.

— Куда? На Первомайскую?

— Нет. На Первомайской живет его мама, а Рома снимает квартиру в Косино. Запиши адрес.

За частыми всхлипами я едва разобрала название улицы и номер дома.

— Ладно, жди меня, я уже выхожу. Только скажи: с тобой все в порядке? Тебя никто не обидел?

— Нет. Нет. Все в порядке. Только приезжай поскорее, — зарыдала она. Вдруг рыдания резко оборвались, словно она закрыла рукой микрофон. Потом я снова услышала ее голос. — Варвара, ты слушаешь? Рома просит, чтобы ты приехала одна.

— А ты? Ты тоже об этом просишь?

Она, кажется, замялась, но ответ прозвучал спокойно:

— Да, так будет лучше.

Услышав короткие гудки, я истуканом застыла у телефонного аппарата и попыталась разобраться в обрушившейся на меня информации. Итак, Вероника жива и, по-видимому, невредима. Правда, она горько плачет, но, возможно, это отголоски шока. А возможно, и нет. Не исключено, что сладкий Рома вежливо объяснил любимой, какая участь ее ждет, если он не получит ее денег. Нет, что-то здесь не сходится. Во-первых, Вероника называла его по имени, и я не услышала в ее тоне ни страха, ни ненависти. Во-вторых, ни один похититель, даже такой недалекий, как Рома, не позволит своей жертве открыто назвать адрес, где ее прячут. В-третьих, он, видимо, не запрещает ей увидеться со мной, хотя и пожелал, чтобы я приехала одна. Но Вероника с ним согласилась. «Так будет лучше», — сказала она, и это вроде бы прозвучало уверенно. И что же, черт побери, все это значит?

Ладно, об этом можно подумать и в машине. Сейчас главное — улизнуть из дома без сопровождения. Ха! Легко сказать! Генрих и в обычных-то обстоятельствах не любит, когда женщины на ночь глядя выходят из дома в одиночку. Отпустит он меня теперь, когда вокруг снуют убийцы и похитители, как же! На это нечего и рассчитывать. Придется под каким-нибудь предлогом выставить его на несколько минут из квартиры. Да, но он слышал разговор! Стены у меня проводят звук не хуже фанеры, и даже если он не вслушивался в слова, то наверняка уловил тревожную интонацию. Эх, ладно, что-нибудь сымпровизирую. Чем-чем, а умением врать меня бог не обидел.

Генрих, увидев меня, подскочил на табуретке.

— Что?! Что случилось?

— Тетя Маня… Старушка, которая меня нянчила! Упала на банку, руки изрезала, а врача вызывать отказывается. Она живет совсем рядом, через два дома. Слушай, Генрих, ты не мог бы сбегать к ней обработать ранки и посмотреть, насколько это серьезно? Я обещала сама, но боюсь выйти из дома — вдруг позвонит Вероника?

— Конечно, — с готовностью согласился Генрих. — Только предупреди ее, что приду я, не то она испугается.

— Хорошо, ты иди, а я позвоню. Возьми в ванной, в аптечке, бинты и перекись.

Генрих ушел. Вот удивится тетя Маня, когда к ней среди ночи ввалится незнакомец, размахивая бинтами и антисептиком!

Угрызаемая совестью, я быстро нацарапала покаянную записку, прокралась к машине и поехала к проспекту Мира. Зная, что Вероника хранит в бардачке карту Москвы, я остановилась под фонарем, достала карту, отыскала нужную улицу и выбрала маршрут.

Мое намерение поразмыслить по дороге о случившемся не осуществилось. Мысли путались, я нервничала и, чтобы не угодить в аварию, была вынуждена сосредоточиться на вождении. «Ну ничего, скоро все разъяснится само. Главное Вероника жива, и я ее сейчас увижу».

Несмотря на карту, в Косино я немного заплутала, но в конце концов выехала куда надо и остановилась около дома-башни, на углу которого заметила табличку с названным Вероникой номером. Обе двери — и та, что вела к лифтам, и вторая, лестничная — были снабжены электронными замками. Я набрала на клавиатуре домофона номер квартиры и нажала кнопку «ввод». После короткого пиликанья на том конце вышли на связь.

— Да? — услышала я мужской голос, искаженный сильными помехами.

— Это Варвара.

— Открываю.

Я подождала, но характерного звука, сопровождающего отключение замка, не последовало.

— Что, не сработало? — послышалось из переговорного устройства.

— Нет.

— Хм. Ладно, я сейчас спущусь.

Я привалилась плечом к двери и приготовилась ждать, но тут противный писк возвестил о том, что замок все-таки открылся. Пожав плечами, я вошла в холл. Мелькание лампочек на табло говорило, что сверху спускается один из лифтов. Когда загорелась цифра "2", я подошла к дверцам.

Лифт остановился, створки разъехались в сторону, и передо мной возник Рома. Лицо его было бледнее мела, глаза широко открыты, а обе руки прижаты к груди. Я перевела на них взгляд и увидела, что они сжимают рукоятку большого ножа. В следующий миг Роман покачнулся и завалился на меня.

Глава 10

В последний момент я схватила его за плечи. «Нельзя, чтобы он упал ничком! — мелькнула у меня отчаянная мысль. — От удара нож войдет еще глубже». Не помню, как мне удалось развернуть Романа и положить на спину. Двери лифта начали закрываться, но, наткнувшись на его ноги, поехали обратно. Потом еще и еще раз. Ба-бах, ба-бах! Эти звуки отдавались у меня в мозгу и не давали сосредоточиться. Я в отупении смотрела на лежащее у моих ног бесчувственное тело с ножом в груди и не могла ни закричать, ни пошевелиться. Ба-бах, ба-бах смыкались и размыкались двери лифта. Этот звук был единственным, что я воспринимала.

Не знаю, сколько времени я пребывала в прострации. Думаю, не слишком долго, потому что вообще-то это нетипичное для меня состояние. Помню, в конце концов я присела на корточки и попыталась нащупать у Романа пульс. Не могу похвастать, что у меня что-нибудь получилось, но, честно говоря, пока рано было делать выводы. Я не очень-то сильна в анатомии. Возможно, в том месте, за которое я хваталась, пульс вообще прощупываться не обязан. Так или иначе, но один положительный результат эти действия принесли — мои мозги настолько прочистились, что их уже можно было использовать.

Я перешагнула через Романа в кабину лифта и нажала кнопку «вызов диспетчера».

— Слушаю, третий подъезд!

— Пожалуйста, срочно вызовите милицию и «скорую». В кабине лифта лежит человек, заколотый ножом.

Динамик взволнованно забулькал, но я уже не обращала на него внимания. Наверху, в квартире Романа, меня должна ждать Вероника. Дверь на лестницу закрыта, и, пока я не разблокирую двери этого лифта, другой не приедет. Я нагнулась, взяла Романа под колени и осторожно вынесла его ноги из лифта, потом надавила на первую попавшуюся кнопку. Лифт, вздрогнув, поехал вверх и через некоторое время остановился. Я вышла на площадку, посмотрела на номера квартир, произвела несложные подсчеты и снова шагнула в кабину. Мне нужен был одиннадцатый этаж.

Дверь тридцать четвертой квартиры была распахнута настежь. Я заглянула в единственную комнату, на кухню, в ванную и туалет, после чего пришла к очевидному заключению: в квартире никого нет. Вероника снова исчезла.

И тут у меня перед глазами возникло лицо Петровского. Он злорадно ухмыльнулся. «Что, Варвара Андреевна, опять фатальное невезение? Знаю, знаю, но на этот раз, уж простите, никак не могу оставить вас на свободе. Поскольку ваш путь усеян трупами, мой долг — изолировать вас от общества».

«Нет уж, благодарю покорно, — мысленно ответила я видению. — Чтобы изолировать меня от общества, вам, Валерий Иванович, еще придется попотеть».

Главное — не терять времени. Милиция будет здесь с минуты на минуту.

Я выбежала из квартиры, но к лифтам не пошла — испугалась, что вид Романа с ножом в груди снова меня деморализует. Света на лестнице, как и следовало ожидать, не было. Моля про себя Всевышнего, чтобы он не позволил мне наступить еще на один труп, я на ощупь спустилась до первого этажа, нажала на кнопку, открывающую замок, и вылетела на улицу. Приветственно пиликнувший электронный сторож машины царапнул по нервам, а руки и без того тряслись, как у припадочной. Мне не сразу удалось попасть ключом в замок зажигания. Но все-таки стартовала я вовремя: милицейская мигалка показалась в поле моего зрения уже после того, как «шевроле» выехал на шоссе.

На ярко освещенной площади перед метро «Выхино» мое внимание привлекли телефонные автоматы. Я пошарила в карманах. Черт! Естественно, карточка осталась дома. А метро уже закрыто, и новую не купишь. Может, кто-нибудь из редких прохожих уступит свою на несколько минут? Я вылезла из машины и прошлась вдоль ряда таксофонных кабинок. И сейчас же передо мной, точно из-под земли, возник небритый тип в красной бейсболке.

— Позвонить нужно, красавица? Десять рублей.

Это был явный грабеж, но мелочиться я не стала: сунула в руки вымогателю десятку и выхватила у него вожделенную магнитную карточку. От волнения не сразу вспомнила номер собственного телефона.

— Алло!

— Марк, это ты?

— Ну, Варвара, такой подлости я от тебя не ожидал!

— Господи, неужели ты не можешь хоть раз в жизни избавить меня от нравоучений? — закричала я и с ужасом услышала, что срываюсь на визг. — Я влипла! И на этот раз, кажется, по уши. Мне нельзя возвращаться домой. Возьми из верхнего ящика письменного стола все деньги, какие найдешь, сними с вешалки в прихожей бежевую сумку и уходи с ребятами из квартиры. Идите по проспекту Мира в сторону центра. Я вас где-нибудь подберу.

— Прекрати истерику! — сурово сказал Марк. — Где ты находишься?

— У метро «Выхино».

— Тогда поезжай ко мне, это ближе всего. А мы поймаем машину и приедем туда же.

— Нет! — завопила я еще громче. — Ты тоже проходил у Петровского свидетелем. У него есть твой адрес.

— У тебя что, совсем мозги заклинило? — сухо поинтересовался Марк. Сейчас два часа ночи. Что бы у тебя ни случилось, в это время никто не будет вытаскивать Петровского из постели. А если и вытащит, он не побежит в прокуратуру поднимать старые дела в поисках моего адреса. Да и к тебе среди ночи не вломится. В общем, прекращай паниковать и возвращайся домой. Обсудим все на месте.

Он, видимо, собрался повесить трубку, но ему помешали.

— Алло, Варька! — услышала я голос Генриха. — Не знаю, насколько это важно, но тебе звонил Полевичек. Он оставил свой домашний телефон и просил передать, что его можно будет застать дома завтра до полудня. Продиктовать тебе номер?

— Полевичек? — Я задумалась. Нельзя сказать, что он выказал по отношению ко мне особую сердечность, но и чересчур сильной неприязни вроде бы не проявил. Учитывая пиковое положение, в которое я попала, без помощи милиции мне, пожалуй, не обойтись. А на Селезнева рассчитывать не приходится. Что ж, попытка — не пытка. — Диктуй, — сказала я. — Генрих, я не знаю, когда смогу приехать, предупредила я, записав номер. — Вы на всякий случай все же перебрались бы к Марку. Я позвоню, как только освобожусь. Пока!

Выяснилось, что счастливый обладатель телефонной карты все это время торчал у меня за спиной. Его блестящие глазки смотрели на меня с любопытством, но не без сочувствия.

— В беду попала, красавица?

Вместо ответа я протянула ему вторую десятку.

— Мне нужно сделать еще один звонок.

— Я не стервятник, — неожиданно заявил вымогатель. — Звони так.

Старший лейтенант Полевичек моему звонку не обрадовался.

— Я же передал, что буду дома до двенадцати дня, — пробормотал он сонным голосом.

Ну ничего, у меня было верное средство прогнать его сон.

— Михаил Ильич, не исключено, что меня разыскивает милиция. Я готова сдаться. Но только сейчас и именно вам. И при условии, что вы выслушаете меня, прежде чем наденете наручники.

— О господи! — простонал он. — Жена меня убьет. Ладно, приезжайте. Я живу на Варшавке. — Он продиктовал номер дома, подъезда, квартиру и код. И только после этого поинтересовался, что же я натворила.

— Расскажу при встрече, — пообещала я и повесила трубку.

Дверь в квартиру Полевичека была открыта — видно, он боялся, что я разбужу звонком домашних. Он встретил меня в прихожей и спросил, усмехнувшись:

— Не возражаете, если мы с вами побеседуем на кухне?

Я не нашла в себе сил улыбнуться в ответ, только помотала головой.

— На вас лица нет, — сказал он, посерьезнев. — Выпьете что-нибудь?

Я облизнула пересохшие губы.

— Кофе, если можно.

Полевичек кивнул и пошел вперед, показывая дорогу. Кухня у него была больше и удобнее моей, зато кофе оказался растворимым, да еще не из лучших. Тем не менее, выпив две чашки, я пришла в себя настолько, что сумела связно изложить суть дела, приведшего меня сюда среди ночи.

— Думаю, Роман умер, — сказала я в заключение. — Вчера вечером я имела удовольствие пообщаться со следователем Петровским. У него давно на меня зуб, и теперь он не стал скрывать, что потребует моего ареста, как только обстоятельства сложатся против меня. Убийство Романа для него настоящий подарок. Еще бы! Человек, живой и невредимый, выходит из квартиры меня встретить, а через несколько минут милиция натыкается в холле первого этажа на его еще не остывший труп. Правда, в доме меня никто не видел, но алиби у меня, как вы понимаете, нет, а в лифте, да и в квартире, наверное, остались отпечатки моих пальцев. Михаил Ильич, я не прошу вас верить мне или принять мою сторону, но представьте себе на минутку, что я говорю правду. Если оба убийства повесят на меня, милиция займется сбором доказательств моей вины, а Вероника останется в лапах убийцы.

Полевичек хмыкнул.

— А вам не приходит в голову, Варвара Андреевна, что ваша Вероника куда больше годится на роль подозреваемой, чем вы? Не надо испепелять меня взглядом, лучше сопоставьте факты. Факт первый: с Людмилой Прокофьевой была связана она, а не вы. Они были коллегами по работе, проводили вместе свободное время, играли в любительском спектакле. И где-нибудь их интересы могли пересечься, тогда как ваши отношения с Прокофьевой — вернее, отсутствие таковых — исключают такую возможность. Конечно, ваши показания тщательно проверят, но не думаю, чтобы вы солгали, — это было бы чересчур глупо.

Факт второй: вечеринка проходила в доме вашей кузины. Ей как хозяйке было гораздо проще, чем вам, создать условия для убийства. Скажем, занять чем-нибудь гостей, чтобы они не вошли в неподходящий момент в комнату, под благовидным предлогом заранее изолировать жертву. Вы возразите, что ничего подобного она не делала: гости занимали себя сами, Людмила тоже удалилась в спальню без участия Вероники. Согласен. Но если преступление было задумано заранее, то убийца не стал бы полагаться на везение. У него наверняка был план, позволяющий осуществить задуманное без лишнего риска. А коли так, он должен был располагать возможностью управлять событиями и людьми. Кто, как не хозяйка вечеринки, располагает такими возможностями в первую очередь?

— Ваш аргумент чересчур для меня сложен, — пробурчала я недовольно. — Вы хотите сказать, что в неблагоприятных для убийства обстоятельствах — например, если бы все гости сели тесным рядком в гостиной и упялились в телевизор Вероника начала бы бодрым голосом отдавать распоряжения: «А теперь все быстро выключили свет и разошлись по разным комнатам. Люся идет в спальню, Тамара — на кухню, Варвара — в ванную» — так, что ли?

— Не надо доводить мою мысль до абсурда, Варвара Андреевна. Фактов таким образом не перечеркнешь. Вероника знала, что в антракте она, Людмила и Тамара будут переодеваться в одной комнате. Допустим, Людмила не пошла бы туда одна, а дождалась подругу. В этом случае ваша кузина могла выманить Тамару из комнаты скажем, попросить помочь на кухне, — а потом, убедившись, что Тамара занята, улучить минуту и проскользнуть в спальню.

— Ну, допустим, — неохотно согласилась я. — Но возможность управлять людьми и событиями была не только у Вероники. С тем же успехом на вечеринке мог распоряжаться Сурен — как режиссер.

— Наверное. Но мы сейчас говорим о вашей кузине и о вас. У вас такой возможности не было. Вы не знали заранее ни о плане предстоящего вечера, ни о содержании спектакля. Я специально спрашивал актеров, был ли посвящен кто-то из зрителей в подробности. Нет, не был.

— Послушайте, Михаил Ильич, вы напрасно тратите время, уверяя меня, что я не душила Прокофьеву. Мне это прекрасно известно.

— У меня другая цель, — сухо сообщил он. — Позвольте мне продолжать. Итак, факт третий: ваша кузина исчезла вместе с паспортом. Факт четвертый: она двое суток не подавала о себе вестей, держала вас в напряжении, а потом позвонила и попросила приехать к Цыганкову, причем приехать одной. Факт пятый: Цыганков — ее молодой человек, к вам он опять-таки отношения не имеет. Факт шестой: она и здесь была на месте преступления, если не в момент убийства, то непосредственно перед ним. Факт седьмой: она снова исчезла.

— Для вас это не факты, Михаил Ильич. Вы знаете об этом только с моих слов, а подтвердить их никто не может, потому что о звонке Вероники ни одна душа, кроме меня, не знает.

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Но вы-то знаете? Почему же вам не приходит в голову очевидная мысль, что кузина пытается вас подставить? Вы уверены, что она не сидит сейчас где-нибудь перед дежурным оперативником и не излагает свою версию событий?

— А вам не приходит в голову, что это я пытаюсь подставить кузину?

— Признаться, мелькала у меня такая мысль. Но в таком случае вам нет равных в искусстве притворяться. А весь мой опыт подсказывает, что это не так. Нет, если вы не страдаете раздвоением личности, то вы не убийца.

— И Вероника тоже.

— Откуда такая уверенность? Три месяца знакомства — недостаточный срок, чтобы судить о человеке.

— И это говорите мне вы? Позвольте вам напомнить: вы только что вынесли суждение о моей невиновности, хотя не знаете меня и трех дней.

— Разбираться в людях — моя профессия.

— Представьте себе, и моя тоже. Художник, который не видит сути, ничего не стоит. Кстати, Петровский по роду профессии должен разбираться в людях не хуже вас. А он с легкостью допускает, что я поубивала прорву народа. Вот вы перечислили факты, свидетельствующие против Вероники. А хотите узнать, какими фактами будет оперировать Петровский, добиваясь санкции на мой арест? На вечеринке, где убили Прокофьеву, я была, алиби на момент убийства не имею. В доме Цыганкова находилась в ту минуту, когда в него всаживали нож. О звонке, который якобы вызвал меня туда, известно только с моих слов.

— Но у вас нет мотива.

— Для меня Петровский с удовольствием его изобретет. Например, я боюсь выпустить из рук Вероникины деньги, а потому убиваю всех, кто имеет на нее влияние.

— Но денег-то у вас нет. Это другие думают, будто они у вас, а на самом деле они лежат на счету Вероники, правильно?

— Правильно. Но Петровский что-нибудь измыслит. Кстати, я не исключаю, что Вероника оформила на меня доверенность.

Полевичек поднял бровь.

— Не предупредив вас?

— Запросто. Мы вечно спорили по поводу ее денег. Вероника любыми способами пыталась навязать мне контроль над ними. У нее просто пунктик какой-то этой почве — она, видите ли должна выполнить волю отца.

— А кто-нибудь может подтвердить, что у вас были споры на эту тему?

— Тому, кто может это подтвердить, Петровский ни за что не поверит. По его мнению, мои друзья и знакомые только и делают, что выгораживают меня и прячут трупы, которые я повсюду разбрасываю. В общем, на вас вся надежда, Михаил Ильич. Если вы не поможете, он меня точно засадит. А Вероника без меня пропадет.

— Какого же рода помощи вы от меня ждете? — поинтересовался Полевичек настороженно.

— Не бойтесь, убить Петровского я вас не попрошу. Для начала скажите: дело Прокофьевой у вас забрали?

— Не совсем. Меня подключили к расследованию, которое будет вести МУР. Так вышло, что Прокофьева снимала квартиру в нашем же округе.

— Неудивительно. Курсы, где они с Вероникой преподавали, тоже в вашем районе.

— Так вот, я буду ходить по соседям, выспрашивать, кому что известно. Посему, если вы имели обыкновение захаживать к Прокофьевой на чай, лучше признайтесь сразу.

— Честное слово, не имела. М-да, теперь даже и не знаю, как вас просить. Вы будете заняты совсем другим делом… — Ну, вы расскажите, что у вас на уме, а там видно будет.

— У меня есть две версии. С первой вы в общих чертах знакомы. По ней Людмилу убил Роман, он же передал ошеломленную Веронику в руки сообщника с тем, чтобы тот отвез девушку в снимаемую им квартиру.

— Да, квартиру я проворонил. Он ведь, хитрец, поехал в ту ночь к матери… — По этой версии получается, что Цыганкова убил сообщник. Причина: не поделили шкуру неубитого медведя, то бишь деньги, которые собирались вытянуть у меня, угрожая убить Веронику.

— Подождите минутку. Давайте все-таки разберемся с этими деньгами.

— Вероника не могла выдать ваш секрет со счетами?

— Надеюсь, что нет. Она обещала.

— Но если они ее запугали… — Вот то-то и оно, что ее, похоже, никто не пугал. Когда я говорила с ней по телефону, у меня сложилось впечатление, будто она доверяет Роману. Мне кажется, он удерживал ее около себя не силой, а хитростью. Возможно, Вероника даже не догадывается, что он планировал добраться до ее денег. Согласитесь: прятать человека в Москве против его воли очень хлопотно. Гораздо разумнее внушить ей мысль, что прятаться — в ее интересах. Роман мог сказать Веронике, что ее подозревают в убийстве или что-нибудь в этом роде… Черт! Как же я сразу не додумалась?! Идиотка!

— Что такое?

— Да я все никак не могла понять: почему он позволил ей позвонить мне и сообщить свой адрес? Это совершенно не вязалось с моими представлениями о киднэппинге, понимаете? А теперь я догадалась. Он вовсе не собирался слать мне зловещие записки с угрозами отправить Веронику по почте частями, если я не отдам ему деньги. Он убедил мою доверчивую дурочку в том, что ее осудят за убийство, и уговорил бежать. В этом случае она сама попросила бы меня снять эти деньги и принести ей. Видимо, она все-таки оформила на меня доверенность… Да, тогда все сходится. И ее слезы, и просьба приехать без сопровождающих… Значит, вот каким способом он намеревался заполучить деньги! Уломать меня с помощью Вероники, потом убить ее, спрятать труп и сказать всем, что она смылась за кордон по фальшивым документам.

— Варвара Андреевна, вы, случайно, детективами не балуетесь?

— Я вас не понимаю, — сказала я холодно.

— Ну, у вас такая живая фантазия, что я подумал, не сочиняете ли вы детективы… — А чем вас не устраивает моя версия?

— По-вашему, это легко — убедить человека, не совершавшего никакого преступления, в том, что ему пора удариться в бега?

— Мою кузину можно убедить в чем угодно. Она всего три месяца как приехала из Америки.

— Ну хорошо, допустим. Но вы-то в Америке не бывали?

— А это здесь при чем? А, вы имеете в виду, что, по замыслу Цыганкова, деньги должна была принести я! Вообще-то план, конечно, идиотский, но Рома умом не блистал. Вон, позволил заколоть себя, как теленок… Короче говоря, я хотела попросить, чтобы вы поискали сообщника. Это должен быть человек, которому Цыганков доверял, ведь шапочного знакомого к такому делу не привлечешь. А близких друзей Цыганкова наверняка знает кто-нибудь из его окружения.

— А вторая ваша версия?

— Со второй версией вам работать не нужно. Правда, я хочу попросить вас еще об одной небольшой любезности. Помните, вы проводили в квартире Вероники следственный эксперимент? Мы должны были воспроизвести свои действия, а вы хронометрировали их и записывали результаты. Мне бы хотелось получить копию ваших записей. Это ведь не секрет, верно? В конце концов, вы проделывали это у всех на глазах.

— А для чего вам понадобились записи?

— На тот случай, если Роман не убивал Людмилу. Я не исключаю возможности, что он — невинная жертва. Вероника могла убежать из дома сама, а сумочку с паспортом захватить машинально, как вы и подумали. К Роману она пошла, потому что любила его, а мне не позвонила, наверное, потому что он боялся за нее и уговорил не общаться с возможной убийцей. Но в конце концов Вероника все же убедила его довериться мне, и тут-то до них добрался настоящий убийца.

— Думаете, его появление в тот момент, когда ждали вас, — случайное совпадение? — Полевичек снова скептически хмыкнул.

— Всякое бывает! — вздохнула я. — И потом, неизвестно, когда убийца появился. Вдруг он полдня торчал под дверью Цыганкова в ожидании, когда тот выйдет из квартиры?

— А цель — все та же Вероника?

— Да. Смотрите, сначала он покушался на меня, потом убил Людмилу, потом Романа. Вероника — единственная, кто связывала нас троих.

— И вы хотите вычислить его с помощью моих записей? — Полевичек явно обиделся. — Неужели, по-вашему, я сам бы не справился, если бы это было так просто? Блокнот остался у меня на работе, но я вам и так скажу: согласно результатам следственного эксперимента, алиби имеют только двое: Александр Седых и Евгений Лазорев. Они постоянно находились в поле зрения других. Седых сначала разговаривал с Оганесяном, — они вместе возились с аппаратурой и декорациями, — а потом сидел с Лазоревым на одном диване. Лазорев, до того как сесть на этот самый диван, курил на балконе с Цыганковым. Тамара Седых, время от времени входившая в гостиную за посудой, подтверждает их показания. Все остальные так или иначе могли незаметно побывать в спальне.

— А разве Рома и Сурен, выйдя из гостиной, не пошли вместе переодеваться?

— Роман только зашел в комнату и взял плащ, а потом вышел в холл и включил телевизор — хотел узнать результат какого-то матча. Лазорев и Седых слышали телевизор, но самого Романа не видели. Тамара Седых в это время вытирала тарелки на кухне, поэтому подтвердить слова Цыганкова некому. Оганесян утверждает, что сидел в третьей комнате и гримировался. Он продемонстрировал, как это делается, и по времени вроде бы все совпадает, но, на мой взгляд, приладить усы, бородку и надеть камзол можно было гораздо быстрее. Тамара Седых, как я уже говорил, ходила туда-сюда, и за ее передвижениями никто не следил. Вы три минуты просидели в ванной, а Вероника Шеповалова обнаружила тело. Итого, раз, два, три, четыре, пять человек не имеют алиби.

— Ну что же, все не так плохо. Себя я смело исключаю, Веронику, хотя вы со мной не согласны, тоже. Роман у нас был убийцей по первой версии, а по этой он — невинная жертва. Тамара лежит в больнице с сердечным приступом, поэтому убить Романа этой ночью никак не могла. Вот мы и вычислили негодяя. Что вы качаете головой? Вас не устраивает Сурен в роли убийцы? Ничего, эту версию отработаю я сама, а вам останется первая.

— Не говорите глупостей, Варвара Андреевна. Ловля преступников — занятие не для благородных девиц. Вам уже чуть не сломали шею. Если хотите острых ощущений, сходите на аттракционы, в комнату ужасов.

— Михаил Ильич, как вы не понимаете: у меня нет другого выхода! Сегодня Петровский узнает, что один из его свидетелей убит и я была на месте преступления, когда это произошло. Не знаю, сложно ли ему будет убедить прокурора в моей виновности, но он своего добьется, он из таковских. Я, конечно, могу пожить пару дней у кого-нибудь из знакомых, но прятаться всю оставшуюся жизнь не собираюсь. У вас хватает дел и без меня, дай бог, если останется время поискать цыганковского сообщника. Я бы не стала вас просить и об этом, но, боюсь, самой мне не справиться. Вас как лицо официальное убитые горем друзья и родные, наверное, все-таки примут, со мной же никто и говорить не станет. А Веронику нужно спасать, и как можно скорее. Видите: я предлагаю самый разумный выход. Вы проверяете связи Цыганкова, я занимаюсь Суреном. Так мы сэкономим время, и вам не нужно будет разрываться на части.

— А почему бы вам не оставить Сурена моим коллегам из МУРа?

— Ваши коллеги из МУРа не будут плясать под мою дудку, они под чутким руководством следователя Петровского будут собирать улики против меня. А за мою жизнь не беспокойтесь. У меня есть четверо друзей. Даю вам честное слово: с сегодняшнего дня они не оставят меня ни на минуту. Боюсь, после того как я обманула одного из них, чтобы поехать к Веронике, мне придется ходить под конвоем даже в ванную. Не будем спорить, Михаил Ильич. Если только вы не собираетесь сейчас же отправить меня за решетку, я все равно сделаю по-своему. Кстати, а вам ничего не будет, когда Петровский узнает, что вы меня отпустили?

Полевичек усмехнулся.

— А я не имею права вас задерживать. Он же еще не добился постановления о вашем аресте. Вы пришли ко мне добровольно, чтобы дать показания, закона не нарушили, а что касается вашего намерения удрать из дому, я о нем ничего не слышал. У меня, знаете ли, иногда проблемы со слухом.

— Спасибо. Можно считать, что мы договорились?

— Не уверен. Над связями Цыганкова я поработаю, а вот против вашего самостоятельного розыска решительно возражаю. Поскольку вы дали понять, что на мои возражения вам наплевать, вряд ли можно говорить о каком-либо договоре между нами. Как я смогу с вами связаться в случае необходимости?

— Позвоните моей тетке, она меня найдет. Вот ее визитная карточка. Да, а зачем вы меня разыскивали вчера вечером?

— По поводу тетки Вероники. Вы уверены, что ничего не напутали? По тому адресу, что вы указали, в доме вообще нет одиннадцатого этажа, и ни в одной из квартир подъезда Валерия Павловна Пищик никогда не проживала. Кстати, отчество матери Вероники не Павловна, а Максимовна.

— Ох, не знаю! Я уверена, что точно записала слова отца. Правда, папа у меня большой путаник. Я позвоню ему еще раз, уточню. Спасибо вам за все и извините за это наглое вторжение.

— Ну что вы, мне было очень приятно, — съехидничал Полевичек.

А может быть, просто любезно соврал. Я настолько устала, что уже не воспринимала таких тонкостей.

Глава 11

По дороге к Марку я, чтобы не уснуть за рулем, изобретала способы уклониться от ожидающей меня экзекуции. Воображение услужливо рисовало мне, как Марк и Прошка гипнотизируют взглядом дверь, облизываясь, точно голодные тигры. Время от времени они поглядывают на обманутого мной Генриха, который с понурым видом бродит по квартире, и жажда крови вспыхивает в них с новой силой. Леша, предчувствуя приближение бури, благоразумно забился в угол; остановить стихию все равно не в его силах — легче остановить неуправляемую ядерную реакцию.

Может, повернуть домой? Утречком Петровский меня арестует, а лет через десять, когда я отмотаю срок, праведный гнев Марка и Прошки, возможно, поостынет. Нет, пожалуй, в данном случае тюремные стены — не слишком надежная защита. Кроме того, я не могу бросить на произвол судьбы троюродную сестру.

Может, напиться до поросячьего визга? Говорят, пьяные исключительно невосприимчивы к побоям. Или упасть в обморок? Способны ли мои друзья цинично пинать ногами бесчувственное тело? Я еще раз бросила мысленный взор на их оскаленные физиономии и поняла: эти — способны.

Самое неприятное, что правда на их стороне. Никуда не денешься: возьми я к Роману Генриха, у меня сейчас был бы свидетель. Петровский мог бы сколько угодно сомневаться в нашей правдивости, но арестовать меня ему никто бы не позволил. Кроме того, будь рядом со мной Генрих, я бы быстрее оправилась от потрясения и сообразила, что убийца в доме и его можно задержать. А не задержать, так хотя бы увидеть. Для этого достаточно было выбежать на улицу и держать под наблюдением обе двери.

Каюсь, к Марку я была несправедлива. Открыв дверь, он с первого взгляда оценил мое состояние, а вторым заткнул рот Прошке, только и успевшему произнести: «Докатилась, Варвара…»

— Налей ей большую рюмку, живо! — Прошка побежал к бару, а Марк встряхнул меня за плечи. — Не раскисай, Варвара, слышишь?

Из комнаты пришел Генрих со стулом.

— Посиди, сейчас все пройдет. Может, пососешь валидол?

— Вы что? — запротестовала я. — Со мной все в порядке. Просто немного устала.

— Генрих, принеси зеркало, — попросил Марк, обернувшись. — Пусть полюбуется, в каком она порядке.

— Смерти ее хочешь? — сунув мне в руки бокал, полюбопытствовал Прошка. От вида этой рожи и чемпиона по здоровью штопором скрутит. Пей, зомби!

Я выпила водку, как воду, даже не почувствовав вкуса. Сначала ничего не произошло, потом в мозгу заклубился приятный туман и все тело как-то сразу расслабилось. Я только теперь осознала, в каком напряжении провела последние двенадцать часов. Сначала — волнующая встреча с Петровским, потом нервное ожидание невесть куда запропастившейся троицы доморощенных детективов, долгожданный, но странный звонок Вероники, минута в объятиях трупа (вернее, труп побывал в моих объятиях) и, наконец, изнурительный разговор с Полевичеком. Я была уже на пределе, когда приехала к нему, и только необходимость во что бы то ни стало перетянуть его на свою сторону питала мои силы. Не знаю, догадался ли он, чего стоил мне тот легкий, почти легкомысленной тон, в котором я вела беседу. Но мне по опыту известно: если хочешь чего-то добиться от человека, на него нельзя давить. Слезы, мольбы, угрозы, демонстрация отчаяния — все, что может создать впечатление, будто тебя загоняют в угол, — вызывает только инстинктивное желание защититься и, как следствие, неприятие или равнодушие.

— Ну что, слегка оклемалась? — спросил Марк, наблюдавший за моей реакцией на алкоголь. — Можешь в двух словах рассказать, что случилось, или сразу ляжешь в постель?

— В двух словах могу. Позвонила Вероника, попросила меня приехать к Роману — не на Первомайскую, а в Новокосино, где он снимает квартиру. Специально предупредила, что я должна приехать одна. Там Роман поговорил со мной по домофону, нажал кнопку, открывающую дверь подъезда, но что-то не сработало, и он сказал, что идет меня встречать. Но буквально через несколько секунд раздался писк, дверь все-таки открылась. Я вошла в подъезд, сверху спускался лифт. Двери открылись, и на меня упал Роман. С ножом в груди. Я положила его на спину, вызвала через диспетчера «скорую» и милицию, а сама поехала наверх.

— Поздороваться с убийцей? — не выдержал Прошка.

— Я испугалась за Веронику.

— С ума сошла.

— В квартире никого не было. Дверь нараспашку, и никого, я всюду посмотрела. Потом спустилась по лестнице на улицу и удрала. Теперь Петровский меня точно посадит.

— Не посадит, — пообещал Марк, помогая мне подняться.

— Конечно, не посадит! — поддержал его Прошка. — Тебя ж когда-нибудь выпустят, а он не самоубийца.

Наутро (хотя правильнее было бы сказать — днем), когда я проснулась, меня насильно накормили завтраком и заставили пересказать в подробностях похождения прошлой ночи. Я в красках описала сцену с трупом, шагнувшим мне навстречу из кабины лифта, перечислила действия, которые предприняла для его спасения, если оно было возможно, рассказала, как поднялась в квартиру и как сбежала под носом у милиции, а потом перешла к изложению разговора с Полевичеком. Но стоило мне произнести вступительную фразу: «По-моему, мне удалось завоевать его доверие», — как Прошка всколыхнулся, округлил глаза и вскричал:

— О господи! Еще один! — Прежде чем я успела отреагировать на его выходку, он придвинул ко мне стул, склонился поближе и зашипел в ухо:

— Варька, честное слово, я никому не скажу, но признайся, как у тебя это получается?

— Что — это? — холодно осведомилась я.

— Ну — это, сама понимаешь.

— Ничего я не понимаю! Я не обязана читать твои грязные мыслишки.

— Вот-вот, я и говорю — понимаешь.

— Прошка, прекрати! — возмутился Генрих.

— Тебя вывести, или сам уйдешь? — сказал свое веское слово Марк.

— Нет, пусть он объяснит, на что намекает! — завелась я. — Между прочим, даже в ханжеском девятнадцатом веке, когда невозможно было шагу ступить, чтобы не нарушить приличий, а слово «ножка» считалось абсолютно нецензурным, хотя бы речь шла о курице, женщину не порицали за визит к мужчине, если в доме находилась его жена.

— Господи, помилуй! — Прошка перекрестился. — Значит, вы при жене… Нет, это уму непостижимо! Я понимаю, будь ты видной девкой, а то — ни кожи, ни рожи, без слез не взглянешь. И поди ж ты! Раз, два — и они валяются у тебя в ногах, умоляя, чтобы ты позволила им спасти себя от тюряги. Неужто у всех фараонов мозги до такой степени набекрень?

Генрих:

— Прошка!!!

Марк:

— Уймись, фигляр бездарный!

— Насчет мозгов ничего не скажу, не знаю. Ты сам уверял, будто у милиционеров мозгов не бывает. А вот вкус у некоторых из них, в отличие от тебя, извращенца, имеется.

— Брэк! — подал голос Леша из своего угла. — Рассказывай дальше, Варька. Таскать друг друга за вихры будете после.

— Было бы за что таскать! — пнула я Прошку напоследок и, не дожидаясь сдачи, продолжила рассказ.

— Значит, по-твоему, вариантов больше нет? — сказал Марк, когда я закончила. — Либо убийца — Роман с его неизвестным сообщником, либо Сурен?

— А нам, значит, всего-то и нужно, что взять Сурена в оборот? обрадовался Прошка. — Это нам раз плюнуть! Сейчас попьем чайку и поедем. Он у нас живо заговорит!

— Как, интересно, ты заставишь его говорить, если у нас против него ничего нет? — спросил Марк недовольно. — Не можем же мы предъявить ему в качестве улики Варькины рассуждения! Дескать, убил ты, больше некому, потому как Варвара не убивала, Вероника тоже, Тамара лежит в больнице, а у остальных есть алиби. Да он над нами просто посмеется!

— Между прочим, я тоже не понимаю, почему ты исключила Веронику, заявил Прошка. — Твой новый опер совершенно прав: она в этой истории выглядит подозрительнее всех. Что тебе о ней известно? Да ничего! Ангельская мордашка еще не гарантия чистоты помыслов. Нет ничего проще, чем притвориться наивной дурочкой — для этого даже актерских способностей не нужно. Смотри себе невинно большими глазами, хлопай ресницами да говори время от времени глупости — вот и весь фокус!

— У тебя совсем крыша съехала? — зашипела я. — Подумай своей дурацкой башкой: зачем Веронике это нужно? Если она притворялась, то притворялась с самого начала, когда никакой Людмилы и никакого Романа еще знать не знала! По-твоему, у нее дар предвидения? Или она просто решила: прикинусь-ка я на всякий случай дурочкой, вдруг захочется кого-нибудь убить — глядишь, на меня и не подумают?

— А что? Не исключено, что у твоей Вероники мания убийства. И из Америки она смылась не потому, что папочка велел, а потому что ихние копы в ейный затылок дышали. У них в Америке, кстати, на каждом шагу маньяки, не протолкнуться. Видала, небось, ихние фильмы? Какой ни возьми, в каждом по маньяку, а то и парочка.

— Уф, а я-то думаю, почему у тебя в голове такая свалка! А оказывается, ты просто насмотрелся американских фильмов. Тебе, часом, черепашки-ниндзя на улицах не встречаются?

— Ладно, версию Вероники-маньячки оставим милиции, — сказал Марк, прекращая нашу полемику. — Других подозреваемых, кроме Сурена, ни у кого нет?

— Мне кажется, мы поторопились снять подозрения с Тамары, — пробормотал Леша.

— Как так — поторопились? — не поняла я. — Вы же выяснили, что ее вчера днем увезли на «скорой» в больницу! Не думаешь же ты, что она сбежала оттуда, чтобы зарезать Романа?

— Нет, не думаю. Но что, если они с мужем действуют заодно? Александр обеспечил себе алиби в случае с Людмилой, а Тамара — в случае с Романом.

— Как она его обеспечила? Симулировала сердечный приступ? Но врач «неотложки» без крайней необходимости не отправил бы ее в больницу. Больницы у нас переполнены, сам знаешь.

— А я не говорю, что она симулировала. У нее врожденный порок сердца, так нам сказал Александр. Если убила она, то неудивительно, что у нее на следующий день случился сердечный приступ. Чтобы убивать, нужно иметь железное здоровье.

— Что за чушь ты несешь, Леша! — Марк раздраженно пожал плечами. — Ты видел вчера Сашу. По-твоему, он похож на убийцу?

— Я не знаю характерных признаков убийц, — признался Леша. — Те, с кем мы до сих пор сталкивались, ничем от нормальных людей не отличались. А на Сашу я подумал не просто так. Варька сказала, что он разбирается в электронике. Помните, по словам ее соседа, тормоза «Запорожца» были не просто сломаны? Они должны были отказать, когда стрелка спидометра дойдет до пятидесяти. Не знаю, как именно это было сделано, но, скорее всего, стрелка замыкала контакт какого-то устройства, которое блокировало привод тормоза. А еще эпизод с электронным замком, который сначала не открылся, а потом вдруг сработал. Что, если это не случайность?

— Да, непохоже на случайность, — согласился Марк. — Если бы замок сработал, Роман не вышел бы из квартиры и остался бы в живых… Постой! Ты предполагаешь, что убийца тоже был в квартире? Не поджидал Цыганкова где-нибудь у лифтов или на лестнице?

— По-моему, это было бы глупо. Как он мог предвидеть заранее, что Цыганков выйдет? И соседи наверняка бы заметили, если бы кто-то крутился на лестничной клетке.

— Но, если он был в квартире, его видела Вероника! — воскликнула я.

— Говорил я вам, что она — убийца! — оживился Прошка.

— Вероника так и так его видела, — напомнил мне Леша. — Ты сама предположила, что ее увел убийца.

— Да, но я не думала, что убийство произошло у нее на глазах.

— А это не обязательно. Для того и фокус с замком. Смотри: Роман, Вероника и, допустим, Александр сидят в квартире. Ты звонишь по домофону. Роман пытается тебе открыть, замок не срабатывает, он говорит, что идет тебя встретить, выходит из квартиры и вызывает лифт. Александр подходит к домофону, что-то там исправляет и выбегает за Романом — якобы сказать ему, что все в порядке. Приходит лифт, Роман встает в кабину, Александр всаживает в него нож, нажимает на кнопку первого этажа, возвращается к Веронике и говорит: «Не успел. Он уже поехал вниз».

— Ну, ты даешь, Леша! — восхитился Прошка. — Никогда бы не поверил, что ты — ты! — способен такого насочинять.

— При чем здесь сочинение? — вступилась я за Лешу. — Это образец безупречной логики.

— Не нравится мне этот образец, — проворчал Марк. — Саша — неловкий, застенчивый парень. Не могу представить его, орудующего ножом и удавкой — это раз… — Удавкой орудовала Тамара, — напомнила я.

— И два — как он вышел на Романа и почему его впустили в квартиру? Ты сама предположила, что Цыганков поначалу не позволял Веронике связаться с тобой, ибо не хотел допустить ее контактов с вероятным убийцей. Но в этом отношении у Александра не было перед тобой никаких преимуществ. Почему же Роман не только впустил его в дом, но и оставил наедине с Вероникой, когда пошел тебя встречать? И вообще, Саша с Романом практически не были знакомы. Откуда Седых мог знать его адрес? Под каким предлогом он туда заявился?

— Если хочешь, могу напридумывать тебе десяток объяснений, — сказала я. — Но это будет ничем не лучше гадания на кофейной гуще. Чтобы строить резонные предположения, нужна информация, а ее у нас не хватает. Я бы оставила в списке кандидатуры Саши и Тамары. Нужно поговорить с людьми, которые хорошо знают эту парочку, выяснить не возникло ли у них в последнее время серьезных финансовых проблем. В конце концов, деньги, даже очень большие, — не причина, чтобы нормальные законопослушные обыватели превращались в убийц. Для такой метаморфозы должна возникнуть крайне острая нужда в этих самых деньгах. Какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства: крупные долги вкупе с безжалостными кредиторами, болезнь, требующая дорогостоящей операции, — что-нибудь эдакое.

— Надо еще выяснить, насколько они законопослушные, — проворчал Прошка. — Вдруг под маской добропорядочных супругов скрываются наркоторговцы или содержатели притона?

— Кто ж нам об этом расскажет? — резонно заметил Леша. — И вообще: где мы найдем людей, хорошо знающих Александра с Тамарой?

— Поспрашиваем соседей, коллег… Кстати, вы вчера выяснили, где они работают?

— Тамара, вроде бы, внештатный гид-переводчик в туристической фирме, сказал Марк. — Водит иностранцев по Москве, показывает достопримечательности. А Саша ремонтирует компьютеры и офисную электронику. Но точным адресом и названием их фирм мы не интересовались. Неловко было лезть с такими вопросами человек за жену переживает, а мы к нему со всякой ерундой пристаем… — Ладно, это дело поправимое, — решила я. — Все равно я собиралась навестить Тамару в больнице, вот и спрошу.

— А кто тебя туда пустит? — удивился Прошка. — Ей наверняка нельзя волноваться, а тут заявляешься ты — свеженькое напоминание о недавнем убийстве — и устраиваешь допрос с пристрастием. Да тебя оттуда поганой метлой погонят! Кстати, мы и не знаем, в какую больницу ее положили.

— Значит, узнаем, — заявила я категорично. — Все равно с Тамарой поговорить необходимо. Если убийства задумали и осуществили Седых, то Александр, видимо, крепкий орешек, его так просто не расколешь. А Тамара может оказаться слабым звеном. Если же они невинны, как младенцы, то нам нужны сведения об остальных участниках вечеринки, и тут никто не просветит нас лучше Тамары. Она была лучшей подругой Людмилы и в последнее время много общалась с Романом и Суреном на репетициях. Конечно, у нее есть о чем порассказать.

— Ладно, — сказал Марк. — Только Сашу будешь уламывать сама. Посмотрим, согласится ли он на твой визит к жене.

— Очень мне нужно его согласие! Лишь бы Тамаре было разрешено принимать посетителей. А номер больницы я узнаю по телефону. У меня где-то записано, куда звонить в таких случаях. Скажу, родственницу увезли в мое отсутствие на «скорой», а соседи не догадались спросить, в какую больницу.

— Ты же ее, бедняжку, до инфаркта доведешь! — лицемерно пожалел Тамару Прошка. — В твоем обществе и здоровый-то человек долго не протянет, что уж говорить о сердечнице!

— Чушь! Судя по твоей цветущей ряхе, мое общество действует на здоровье исключительно благотворно.

— Ты бы последила за своим лексиконом! Назвать ряхой мой благородный, утонченный лик способна только грубая деревенщина. Впрочем, чего ждать от особы, якшающейся с ментами!

— Говорить о благородстве и утонченности применительно к твоей ряхе способен только недоумок, — вмешался Марк. — Все, закрыли балаган! Леша, возьми ручку и бумагу. Нужно составить список дел и распределить их среди присутствующих. Первое: узнать, пускают ли к Тамаре посетителей, и, если пускают, съездить в больницу. Узнать у нее, где она и Саша работают, с кем общаются, и выведать все, что ей известно о Сурене. О Людмиле и Романе — по возможности. Не давить, если она разволнуется.

— Запиши это за мной, — сказала я Леше.

— Одна ты никуда не поедешь. Отныне, Варвара, ты находишься под постоянным присмотром. Поскольку одного надзирателя для тебя, как показывает опыт, недостаточно, придется выделить двоих.

— Опомнись, Марк! У нас каждая минута на счету, а ты собираешься выделить на одно плевое дело троих. Подумай о Веронике! О Петровском — охотнике за моим скальпом… — Ничего не попишешь, с одним сопровождающим я тебя не отпущу. С тебя станется обвести его вокруг пальца и обнаружить еще один труп — как всегда, без свидетелей. И потом, за твоим скальпом охотится не только Петровский. Не знаю даже, достаточно ли тебе двух телохранителей… — Достаточно, достаточно! — испугалась я. — Подумай сам: не можем же мы вызывать людей на откровенность, являясь к ним толпой из пяти человек! Нас наверняка заподозрят в дурных намерениях.

— Ладно, уговорила, берешь двоих, — смилостивился Марк. — Так и быть, можешь выбрать, кого именно.

— Генриха и Лешу, — ответила я, не раздумывая.

— А я останусь с Марком?! — вскричал Прошка. — Нет уж, спасибочки! Лучше уж сразу продайте меня в рабство к неверным.

— Ну-ну, не отчаивайся, — подбодрил его Генрих. — Марк не будет с тобой дурно обращаться, правда, Марк? Разве что пройдется разок-другой нагайкой.

— Я вообще не намерен показываться на людях в компании с этим шутом! раздраженно сказал Марк. — Слава богу, ему телохранитель не нужен. Пусть едет на курсы, спрашивает там о Сурене. Нужно выяснить, что он за человек, с кем водит дружбу, как у него в последнее время с финансами, разбирается ли он в электронике. А я попробую разговорить соседей, а потом, возможно, наведаюсь и к самому Сурену.

— О чем ты собираешься с ним говорить?

— О Тамаре, о Людмиле, о Романе. И вообще присмотрюсь к нему хорошенько. Вечером собираемся здесь. Я ничего не упустил, Варвара?

— Вроде бы нет. Если цыганковского помощника мы оставили Полевичеку… Ох, я забыла позвонить тетке! Обещала Полевичеку, что буду держать с ним связь через нее. Марк, ты не мог бы стянуть у кого-нибудь на пару дней сотовый телефон?

— Стянуть! Что за выражение! Прошка прав, лексикон у тебя тот еще. Подождите, я скоро вернусь.

Он ушел и вернулся действительно скоро, причем с сотовым телефоном, а на вопросы о его происхождении отвечать отказался. Ну, ясное дело — где-то стянул.

Я позвонила Лиде, предупредила, что она будет моей связной, сообщила номер мобильника и велела ни при каких обстоятельствах никому его не сообщать.

— Если к тебе заявятся из милиции или прокуратуры, ты обо мне знать не знаешь, — сказала я напоследок. — Этот номер в телефонную книжку не заноси, запиши на листочке и спрячь куда-нибудь с глаз долой, только не потеряй, хорошо?

— Ох, Варвара, когда-нибудь ты допрыгаешься! — предрекла Лида, но нотки радостного возбуждения лишили ее предсказание должной мрачности. Моя тетушка (точнее, двоюродная бабушка) — королева авантюристок. Глядя на нее, невозможно не проникнуться тягой к приключениям. По-моему, на сегодняшний день авантюризм — самый эффективный эликсир молодости. Во всяком случае, Лида в свои семьдесят с хвостиком не выглядит и на пятьдесят. — Повтори еще раз фамилию молодого человека, с которым собираешься держать связь.

— Полевичек. Ему номер тоже не сообщай, звони мне сама, поняла?

— Да поняла, поняла! Скажи лучше, когда ты собираешься ввести меня в курс дела.

— На днях или раньше. Целую. Пока.

— Пока. Не сверни себе шею, тебе еще ухаживать за мной в старости!

Потом я на удивление быстро дозвонилась в общую справочную по московским больницам и узнала, где лежит Тамара.

— Ну что, поехали? — нетерпеливо спросил Леша.

— Поехали. Сначала — ко мне.

— Ты в своем уме? — холодно поинтересовался Марк. — Вчера рыдала, уверяя, что Петровский ввалится в твою квартиру среди ночи и вообще достанет тебя из-под земли, а сегодня сама бежишь на ловца?

— Я не рыдала! — обиделась я. — А сегодня, поразмыслив, пришла к выводу, что риск невелик. Сначала Петровский, наверное, все-таки пришлет повестку. А мне нужно прослушать автоответчик — вдруг какие-нибудь новости от Вероники? И забрать шмотки. Я привыкла менять белье ежедневно.

— Тебе совсем не обязательно идти туда самой… — Что?! По-твоему, я позволю кому-то рыться в своем белье?

— Тоже мне, скромница! — фыркнул Прошка. — Будто мы не видели своими глазами, как твое белье летает по всему городу и сыплется на головы прохожим!

— Это не считается! Его унесло ветром!

— Интересно, откуда его могло унести ветром, если у тебя нет балкона?

— Слушайте, вы когда-нибудь прекратите базарить? Варвара, и ты еще уверяла, будто у нас на счету каждая минута! Бери Лешу с Генрихом и отправляйтесь немедленно. Леша, на Генриха надежда слабая, поэтому за Варвару отвечаешь ты. Не спускай с нее глаз и не отходи от нее ни на шаг, что бы она ни измыслила, понятно?

Глава 12

Дома я первым делом бросилась к телефону, включила автоответчик и услышала тревожный голос Селезнева:

— Варька, во что ты впуталась? Позвони мне, как только прослушаешь это сообщение. Я пока на работе.

— Позвонишь потом, по мобильному, — сказал Леша, который нервно переминался с ноги на ногу в дверях спальни. — Нам нельзя тут задерживаться.

— Ничего, я быстро, — пообещала я. — Выйди-ка на минутку.

— Не могу. Марк велел не спускать с тебя глаз.

— Леша! — послышался из коридора укоризненный голос Генриха. — Нельзя же понимать все так буквально!

— Можно, — отрезал Леша.

— Ты что же, собираешься наблюдать, как я буду переодеваться? Может, и в туалет со мной пойдешь?

Леша задумался.

— Не пойду, — выдал он после мучительно долгого молчания.

— Ну, тогда и тут нечего торчать. Разрешаю держать под наблюдением дверь.

Леша неохотно удалился. Я набрала рабочий номер Селезнева и попросила его к телефону.

— Ты дома? — спросил он, не называя меня по имени. — Я… занят. Через минуту перезвоню.

Я положила трубку и пошла собирать одежду. Минуты через две раздался звонок. Селезнев заговорил, не успела я произнести «алло».

— Варька, что у тебя случилось?

— Да, в общем, ничего особенного.

— Кому ты хочешь врать? Я все равно все узнаю! И кое-что уже знаю. Есть тут у нас один тип, Пружанов. Самодовольный, недалекий карьерист, не выношу его… Впрочем, он меня тоже. Встречаемся мы с ним сегодня в курилке, он мне и говорит: «Что, Селезнев, накрылось твое очередное звание? Стал персоной нон грата?» Идиот, не утерпел! Ему ведь наверняка было велено помалкивать. Я, естественно, обеспокоился, стал наводить справки. В конце концов дошел до меня слушок, будто Песич, то есть Петр Сергеевич, наш начальник, поручил Пружанову и еще одному парню, Тусепову, некое дело, особо подчеркнув, чтобы меня в него ни под каким видом не посвящали. Я немедленно двинул к начальству, изобразил смертельную обиду — ну, не совсем изобразил, обиделся-то и вправду, — просто слегка утрировал. Мне, говорю, когда писать заявление об уходе? Прямо сейчас, или вы сначала намерены провести служебное расследование? Песич от души обложил Пружанова матом, а потом не выдержал, раскололся. Тут, говорит, такое дело, Федя. Петровский из прокуратуры жаждет крови твоей Варвары. Больше я тебе ничего не имею права сказать, слово дал. Короче, говорит, ты тут не шустри, ребят наших не искушай и вообще сиди-ка лучше тихо, пока вся эта петрушка не закончится.

— А ты начальство не послушал?

— Не послушал. Заловил Тусепова — он у меня давно в должниках ходит — и попытался выдавить из него чистосердечное признание. Он и мялся, и жался, и прощения просил, но так и не открыл страшной тайны. Правда, кое-что все-таки сказал, и это кое-что мне очень не понравилось.

— Не пугай, заикой стану. Что он сказал?

— Дословно следующее: «Не злись, Федор, у меня приказ. Если я изложу тебе факты, с меня шкуру снимут. Могу только поделиться своими впечатлениями, и то по секрету и исключительно из дружеского к тебе расположения. Влипла твоя Варвара по самую макушку. Не знаю, за что Петровский так взъелся на девчонку, но, сдается мне, тут что-то личное». Так что ты мне лапшу-то на уши не вешай. Рассказывай, что натворила.

— Честное слово, ничего особенного! Просто оказалась в ненужном месте в ненужное время. А Петровский на меня еще с прошлого раза глаз положил, ты же помнишь. Как увидел снова мое имя в списке свидетелей, так аж заколдобился. Перелопатил базу данных, вытащил на свет божий мое криминальное прошлое и решил, что теперь-то я ему за все отвечу. А тут еще ты со своим неуместным враньем про невесту! Петровский быстренько подсчитал, сколько минут прошло между твоими оперативными подвигами в деле о самоубийстве и нашей, с позволения сказать, помолвкой, и в его подозрительной следовательской головенке зародилось нехорошая мысль: а что, если ты в свое время скрыл факт нашего знакомства и помог мне, убийце, уйти от правосудия, уничтожив улики? Так что прав твой Песич: сиди тихо и не высовывайся. На этот раз я выкарабкаюсь без твоей помощи.

— Ты сначала расскажи, в чем дело, а там посмотрим… — Не расскажу. Не дай бог, не утерпишь и сунешься в пекло! И мне не поможешь, и сам с работы вылетишь.

— Почему не помогу?

— Потому что Петровский не поверит ни единому доказательству, свидетельствующему в мою пользу, если оно будет обнаружено тобой, неужели непонятно? В общем, оставь это неблагодарное занятие Пружанову и занимайся своими делами.

— Сильно сомневаюсь, что Пружанов будет искать доказательства твоей невиновности. Он с удовольствием тебя потопит, лишь бы насолить мне.

— Вот видишь, как нехорошо врать коллегам, изобретая себе невест! Кстати, как там поживает Сандра?

— Спасибо, хорошо, — рассеянно ответил Селезнев и тут же спохватился: Ты это к чему?

— Да так, ни к чему. Передавай ей привет. Все, Дон, давай заканчивать! У меня, как ты понимаешь, нет времени точить лясы. Освобожусь — позвоню. Лет эдак через десять… — Стой, Варька! Не вешай трубку, подумай: вдруг я все-таки могу тебе чем-нибудь помочь?

— Конечно, можешь. Помолись за меня на сон грядущий.

— Все шутишь? — грустно сказал Селезнев. — Никогда еще не видел человека, который бы так веселился, когда запахнет жареным.

— И не увидишь. Это мое личное тавро. Не вешай нос! Вот разберусь с Петровским, и ты еще станешь майором.

— Да пошла ты к черту!

— Ты все перепутал. К черту должна посылать я, а тебе полагается пожелать мне ни пуха, ни пера.

— Ни пуха, ни пера! — послушно повторил Селезнев.

— Да пошел ты к черту!

По дороге в больницу мы заехали на рынок, чтобы купить Тамаре фруктов.

— Вот свинство! — сказала я, оглядывая прилавок, который ломился от персиков, груш, абрикосов, винограда и прочих чудес. — В июне — и такое изобилие. Раньше, бывало, и пучок редиски с трудом найдешь, а теперь выбирай тут, мучайся.

Мы набрали всего понемногу и уложили в машину два внушительных полиэтиленовых мешка.

— Генрих, — сказала я, покосившись в его сторону, когда мы тронулись с места, — ты плохо справляешься со своими обязанностями.

Генрих, в мрачной задумчивости теребивший нос, встрепенулся.

— А? Какие обязанности?

— Ну, должны же быть у тебя какие-то обязанности! Я веду расследование, Леша не спускает с меня глаз, а ты должен поддерживать наш боевой дух по-моему, так будет справедливо. Расскажи нам что-нибудь веселенькое.

— Ладно, — согласился Генрих и на минуту задумался. — Поскольку мы едем в больницу, я расскажу вам анекдот из жизни, который услышал от одного бывшего врача «скорой помощи», хорошего приятеля Машенькиного отца. Работа на станции «скорой помощи» очень тяжела; мало кто больше десяти лет выдерживает — либо увольняеися, либо спивается, либо зарабатывает инвалидность. Поэтому туда направляют самых молодых — тех, что только-только вылупились из ординатуры. Знакомый Машенькиного отца, Василий, по счастью, эту работу бросил. Он мужик с юмором, а в молодости вообще был мастер на всякие выдумки и стресс снимал по-своему.

Так вот, повадилась во время его дежурств звонить в «скорую» некая бабуся. Ничего страшного в ее немочах не было, но жила она одна, поговорить не с кем, пожаловаться на болячки — тоже. Участковый врач ее давно слушать перестал. Прибежит, отругает за вызов, черкнет рецепт и убежит. А то и вовсе не является. Вот бабушка и переключилась на «скорую». Что ни ночь — то вызов. Уж Василий ее и уговаривал, и стыдил, и объяснял, что, пока она его своим жизнеописанием донимает, кто-нибудь по соседству помрет, не дождавшись помощи. Ничто бабульку не берет, звонит каждую ночь — и все тут! В конце концов терпение Василия иссякло, и он придумал такую штуку. Раздобыл где-то балалайку, научился играть на ней незатейливую мелодию, а фельдшера своего снабдил губной гармошкой. Потом подумал еще и принес из дома деревянные ложки — для шофера. И вот бабуся вызвала «скорую» в очередной раз.

И они явились. Впереди — Василий с балалайкой в футляре, за ним фельдшер с губной гармошкой, а замыкает процессию шофер с ложками. Все серьезные, что твои дьячки на отпевании. Вошли. Сели перед бабусей рядком. Василий достал из футляра балалайку, трио с каменными лицами исполнило свой оригинальный музыкальный номер, поднялось и, ни слова не говоря, отправилось восвояси.

Бабуся сначала обалдела, потом опомнилась и снова бросилась к телефону. Звонит в «скорую». «Приезжала тут ко мне ваша бригада, — говорит, — так они мне даже давление не померили. Пришли втроем, расселись, один на балалайке бренчит, другой в дудку дует, третий ложками стучит. Потом подхватились все и уехали». Ну, дежурный на станции ее выслушал, записал все аккуратно в тетрадочку и отправил к бабусе другую бригаду. Психиатрическую.

— Генрих, что ты делаешь! — воскликнул Леша, видя, что машина вильнула в сторону. — Она же за рулем!

— Все, — всхлипунула я. — Все… уже… в порядке.

В маленькой больничной палате стояли четыре кровати. Четыре бледные женщины разом повернули головы к двери, когда я вошла.

— Варвара? — слабо улыбнулась Тамара. — Вот не ожидала! — И замолчала, переведя вопросительный взгляд куда-то за мою спину.

— Это Леша, мой друг, — представила я, не оборачиваясь. — Не удивляйся, у него мания преследования. Редкий случай, совершенно нетипичный. Обычно параноики боятся, что кто-то преследует их, а Леша страдает маниакальным желанием преследовать меня.

Леша смутился. Тамара робко хихикнула.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — пробормотал Леша.

— Там, в коридоре, остался еще один мой друг, Генрих, — продолжала я. У него нет мании преследования, он просто присматривает за Лешей.

Тут даже Лешина невозмутимость дала трещину.

— Прекрати, Варька! — буркнул он сердито. — Как вы себя чувствуете? Это уже Тамаре.

— Лучше, — ответила она, пряча улыбку. — Послезавтра, наверное, уже выпишут.

— Тогда не знаю, как ты все это осилишь, — сказала я, покосившись на пакеты в Лешиной руке. — Леша, не стой как истукан, вручи выздоравливающей фрукты.

Что он и сделал с мрачной торжественностью. Тамара глянула на его физиономию и не выдержала, рассмеялась.

— Ой, извините! Ох, ну зачем это! Не нужно было! Спасибо, но мне ни за что столько не съесть.

— Остатки раздашь нуждающимся, — сказала я непререкаемым тоном. Знаешь, я хотела бы поговорить с тобой о Веронике. Она ведь так и не нашлась… Улыбка на ее лице мгновенно поблекла. В темных глазах мелькнуло мучительное воспоминание.

— Ужасно! А ты не пробовала связаться с Романом? Может быть, он что-нибудь знает?

«Значит, о смерти Романа ей ничего неизвестно. Или это притворство?»

— Я ездила к нему вчера. Вероники у него нет.

Тамара откинула одеяло и спустила ноги с кровати.

— Давайте-ка выйдем в коридор. Поговорим там.

— А тебе можно вставать?

— Да, конечно. Даже нужно, иначе совсем в инвалида превращусь.

Мы с Тамарой под ручку вышли из палаты. Леша дышал нам в затылок. У стены напротив двери стоял Генрих. Я представила их с Тамарой друг другу, после чего мы прошли в холл и расположились там в креслах.

— Понимаешь, — заговорила я. — В последние три недели мы с Вероникой почти не виделись. Я совсем замоталась с делами и даже не всегда находила время перезвонить, когда она оставляла сообщение. А ты встречалась с ней чуть ли не каждый день на репетициях. Вот я и подумала: может, она рассказала тебе или при тебе что-нибудь такое, что поможет ее найти.

Тамара медленно покачала головой.

— Нет, я ничего такого не припоминаю.

— Да я и не надеялась, что ты сразу вспомнишь. Просто расскажи подробно, как проходили последние репетиции. Глядишь, что-нибудь и всплывет. Вы репетировали в театре?

— Нет, у Вероники. В театре шел ремонт. Сурен очень нервничал, боялся, что рабочие не успеют закончить к премьере.

— А почему он так торопился с премьерой?

— Начинается сезон отпусков и гастролей, а до осени он бы не вытерпел. Он так давно мечтал о своем театре… Да и все мы сгорали от нетерпения. У нас были такие надежды! Вероника и Люся… — Она закрыла глаза рукой. — Обе светились от счастья… — Тамара, если вам тяжело об этом говорить… — начал было Генрих.

— Нет-нет! Тяжело молчать. — Она отняла ладонь от лица, и мы увидели, что веки у нее мокрые. — Когда молчишь, внутри все рвется от боли. Я потому сюда и попала, что сначала не могла говорить. Мне и доктор советует: не молчите, говорите все время, кричите, если нужно, но не держите это в себе. Хорошо, что вы пришли. Соседок по палате я уже замучила. Только не обращайте внимания на слезы. Плакать мне тоже полезно. Так о чем я? Да, Вероника. Знаете, я немного ревновала к ней Люсю. Они в последнее время практически не разлучались. На работе вместе, на репетициях вместе, выходные, и то вместе проводили. Секретничали, шептались о чем-то… Хотя, ясно о чем — о своих парнях. Я замужем, со мной шептаться неинтересно, поэтому иногда я чувствовала себя в их компании лишней. А ведь до знакомства с Вероникой Люся делилась со мной всем… Помню, как она переживала из-за Жени… — Люся давно с ним познакомилась?

— Примерно год назад. Он вел переговоры с иностранцами о поставках оборудования для своей фирмы, и ему потребовался переводчик с хорошим знанием шведского. А у Люси в институте шведский был основным языком. Она даже ездила на практику в Стокгольм. Вот кто-то и порекомендовал ее Евгению. У них завязался роман, но какой-то такой… неопределенный. Люся не могла понять, есть ли у них будущее. Иногда ей казалось, что Евгений вот-вот сделает ей предложение, а иногда… Ох! Вам же это совсем неинтересно.

— Ради бога, Тамара, рассказывай, как тебе проще.

— В общем, не так давно дело у них наконец-то сдвинулось с мертвой точки. А вскоре Вероника познакомилась с Ромой. Естественно, они с Люсей делились сердечными тайнами, и это сблизило их еще больше. А тут Сурен взял Веронику в студию, и получилось, что Люся и Вероника повсюду вместе.

— А до этого кто занимался в студии?

— Самой первой была Люся. Прошлой осенью Сурен признался ей, что закончил какие-то там режиссерские курсы и мечтает создать свою труппу. А мы с Люсей когда-то играли в институтском театре, о чем она рассказала Сурену. Тот обрадовался и предложил ей собрать желающих и организовать театр-студию. Поначалу дело у них не пошло. Желающие приходили и уходили. Кому быстро надоедало, у кого не получалось, у кого менялись обстоятельства. Люся звала меня, но до Нового года я была очень занята и не могла выкроить время. После Нового года все начало налаживаться. Собрался костяк, шесть человек — Сурен, Люся, я и еще две девушки и один парень. А в конце марта Люся уговорила Сурена принять Веронику.

— Знаешь, Тамара, в субботу я видела ее на сцене первый раз, и мне показалось, что она неважная актриса.

— Честно говоря, так оно и есть, но она была так увлечена! Сурен сам когда-то не смог поступить в театральный институт, поэтому к неумелым новичкам относится снисходительно. Он давал Веронике эпизодические роли, и ее промахи не слишком портили общее впечатление. Но потом все изменилось. Сурен узнал, что в одном доме на Бауманской дешево продают большое полуподвальное помещение. Он сразу загорелся идеей купить его под театр, но денег у него не хватало даже на четвертушку подвала. И Вероника дала ему недостающую сумму — двенадцать тысяч долларов.

— Сколько? — переспросила я, переглянувшись с Лешей и Генрихом.

Тамара повторила цифру.

«Ах ты, маленькая лгунья! — мысленно обратилась я к Веронике. — Значит, сектанты, выманившие десять штук, были плодом твоего воображения! Прошка-то, оказывается, не так уж далек от истины. Во всяком случае, притворяться ты действительно умеешь».

— Сурен купил помещение и взял в банке кредит на ремонт. Он, конечно, понимал, что его затея с театром может провалиться и с возвращением денег возникнут проблемы, но в крайнем случае банк бы просто отобрал у него подвал. Зато мы получили шанс превратиться из доморощенной студии в настоящий театр! Теперь нам нужна была хорошая пьеса, лучше всего — новая. Мы перебрали уйму вариантов, и все никак не могли ни на чем остановиться. Спорили, ругались и в конце концов отвергли все. Тогда Люся где-то раздобыла «Сеньоров»… — Она не говорила, кто автор?

— Нет, напустила таинственности. Автор, как она сказала, новичок, он очень боится провала и не хочет обнародовать свое авторство, пока не убедится, что пьесу приняли зрители. Но пьеса была хороша. Она всем нам сразу, с первого прочтения, понравилась. И тут разразился скандал. Вероника пожелала получить главную роль, и Люся ее поддержала. Сурен не мог отказать фактической владелице театра, я это понимала и не возражала. Но остальных ее амбиции возмутили. Конфликт, наверное, еще можно было бы как-нибудь уладить, но когда Вероника попросила отдать роль Карлоса Роману, который прежде и в студии-то никогда не появлялся, произошел взрыв. И все-таки Сурен не решился отказать Веронике, тогда трое наших актеров хлопнули дверью.

— Боже, страсти-то какие! — воскликнула я. — А Вероника ни разу не упоминала о скандале.

— Вы же в последнее время не общались, а это произошло совсем недавно. И потом, Веронике, наверное, не очень-то приятно вспоминать о конфликте, причиной которого была она.

— Наверное, — согласилась я. — Но я тебя перебила. Итак, Вероника выпросила себе роль Марии, а Роману — роль Карлоса, и ваши товарищи в знак протеста ушли из студии.

— Да. Рома тоже не блещет актерским талантом, зато внешне он — вылитый Карлос: высокий брюнет, красавчик с тонкими чертами лица. Да и по характеру, между нами говоря, роль ему подходит. Карлос по пьесе — глуповатый хвастунишка, скрывающий свою ординарную сущность за обволакивающими манерами дамского угодника.

— Удивительно точное описание Романа, — не удержалась я.

Тамара посмотрела на меня с неожиданным интересом.

— Похоже, ты ему не очень-то симпатизируешь, да, Варвара?

Я вспомнила тело с ножом в груди, неподвижно лежащее у моих ног, и мгновенно остыла.

— Да нет, я бы не сказала. Поначалу меня несколько нервировали его пируэты вокруг Вероники, но я быстро вспомнила, что вразумлять взрослых девиц по части их сердечных пристрастий — дело неблагодарное. Пусть сами разбираются. А помимо его заигрываний с Вероникой, других претензий к Роману у меня никогда не было.

Тамара кивнула.

— Я тебя понимаю. Мне тоже не понравилось бы, если бы за моей близкой подругой ухаживал некто подобный, но во всех остальных отношениях Рома кажется безобидным. И работать с ним довольно приятно. В отличие от Вероники, он реагирует на критику безболезненно, легко соглашается повторить ту или иную сцену, иногда по десять раз кряду. Правда, и после десяти раз результат, бывало, оставлял желать лучшего, но тут уж винить его сложно. По крайней мере, с ним не надо обращаться, как с фарфоровой вазой… — Это ты на Веронику намекаешь?

— Да. Она ужасно расстраивалась после любого замечания. Мы то и дело прерывались, чтобы ее утешить. Поэтому Сурену пришлось пойти на хитрость. Он останавливал репетицию и обрушивал гнев на кого-то еще, а к Веронике обращался как бы между прочим, мягко так, без нажима. Дескать, с твоей-то игрой все в порядке, но вот есть один маленький недочетик. И показывал ей, как надо. Наверное, не меньше ста раз прокрутил каждую сцену с доньей Марией. И с доном Карлосом тоже. Вот так и проходили наши репетиции. В конце концов Сурен все же добился от Вероники с Романом приличной игры и назначил день премьеры.

— Я бы не назвала игру Вероники и Романа приличной.

— Ну, в последний раз они действительно не блистали, но это, скорее всего, от волнения. Ведь они впервые играли в присутствии зрителей. Мы тоже нервничали, хоть и не новички. Сами понимаете, открытие театра, новая пьеса, через несколько дней премьера… Господи, неужели теперь ничего этого не будет!

Тамара снова спрятала лицо в ладонях. Я помолчала, потом осторожно дотронулась до ее плеча.

— Прости, что пристаю к тебе со своими проблемами. Тебе сейчас, конечно, не до этого. Вы с Людмилой были близкими подругами, да?

— Я любила ее, как сестру. Мы прожили в одной комнате три года и делились всем, начиная с одежды и кончая девичьими секретами. Правда, потом я вышла замуж, переехала к Саше, родила Настю, и мы с Люсей немного отдалились, но все равно и она, и я знали: случись что, и каждая из нас немедленно придет на помощь. А теперь… как же я буду без нее?

— У вас с Сашей нет других друзей?

Тамара покачала головой.

— У меня есть приятельницы: девушки с работы, бывшие соученицы, соседка Ася, с которой мы выгуливаем детей и подменяем друг друга, если кому-то нужно отлучиться. А у Саши — никого. Ты ведь видела его, Варвара. Он у меня стеснительный, замкнутый молчун. Ему бы целыми днями ковыряться в своих схемах, а общение с людьми для него — мyка.

— Как же вы с ним познакомились? Ты — филолог, он — технарь, к тому же еще и необщительный… На ее лице мелькнула улыбка.

— Чистая случайность. Мама вывезла его на Волгу отдыхать, и они сняли у нас комнату с верандой. Сначала Саша сразил мою маму, починив наш телевизор, от которого отказались все ремонтные конторы, а потом покорил и меня — трепетным и очень выразительным молчанием во время романтических прогулок по городу.

— Слушай, ты извини, что я обо всякой ерунде, но раз уж об этом зашла речь, не дашь ли ты мне Сашин рабочий телефон? Понимаешь, у меня монитор время от времени начинает мигать, возила его в мастерскую — без толку. А Саша у тебя, видно, настоящий умелец. Может, отвезу ему при случае эту штуковину.

— Зачем тебе тащить такую тяжесть? Давай я его попрошу, он сам к тебе подъедет.

— Нет, спасибо, я лучше сама. Ему сейчас и без меня забот хватает. И потом, у меня принцип: деловые отношения со знакомыми должны быть сугубо официальными, иначе возникает ненужная неловкость при оплате.

— Ну, как скажешь. — Тамара продиктовала телефон. — Фирма называется «XXI век». Это на Кутузовском проспекте, неподалеку от парка Победы. Ты предварительно позвони, Саша часто уезжает по вызовам.

— Ладно, спасибо. Мы тебя еще не утомили?

— Нет-нет, я рада, что могу поговорить. Но вам от моей болтовни, наверное, мало проку… Честно говоря, я ума не приложу, куда могла подеваться Вероника.

— Она не упоминала при тебе о каких-нибудь новых знакомствах?

— Нет. Наши разговоры в основном вертелись вокруг пьесы и будущего театра. Мы подшучивали друг над другом, мечтали, строили планы. Иногда вспоминали курьезные эпизоды на работе, особенно Люся, Сурен и Вероника — у них на курсах часто происходят забавные истории. Разок поговорили о политике, расспрашивали Веронику о жизни в Америке, вот, пожалуй, и все.

— Скажи, а в субботу, на последней репетиции, тебе ничего не показалось необычным? Может быть, кто-нибудь держался иначе, чем всегда, больше нервничал или был более молчалив?

— Я уже говорила: все мы нервничали больше обычного, поскольку впервые показывали пьесу публике, хотя и в такой камерной обстановке. Больше всех волновалась Люся, по крайней мере, вначале. Евгений обещал привести на спектакль свою сестру, и Люсе очень хотелось произвести на будущую родственницу хорошее впечатление — тем более, что она знала, как высоко Женя ценит мнение сестры. Она прямо места себе не находила до тех пор, пока не пришел Евгений и не сказал, что Лена задержится, а может, и вообще не сумеет вырваться. Вероника с Романом тоже сильно переживали, и тоже по вполне понятной причине — для них это вообще было первое публичное выступление. А в остальном ничего необычного не было. Ни зловещих взглядов, ни леденящих душу оскорблений, ни дурных предзнаменований. Я просто глазам своим не поверила, когда увидела Люсю… там, на полу… с этой штукой на шее… Я тактично подождала, пока Тамара справится со слезами, и, не обращая внимания на знаки, которые подавал мне Генрих, задала очередной вопрос:

— Тамара, ты, конечно, не могла не думать, кто это сделал. Я понимаю, что ответа у тебя, скорее всего, нет, но все же… К каким выводам ты пришла? Кто мог желать Людмиле смерти?

— Не знаю… Честно, не знаю. Да, я думала, но у меня получается какая-то чепуха… — Какая именно чепуха? Не бойся, скажи, мы не собираемся разглашать твое мнение, но нам очень важно знать, кого ты подозреваешь. В конце концов, ты знала Людмилу лучше, чем кто бы то ни было, а исчезновение Вероники, возможно, каким-то боком связано с убийством.

— Нет, я не могу вам сказать.

— Почему? Ты думаешь — это я?

— Ты?! — Тамара подняла голову и немедленно прекратила плакать. — Что за ерунда? Ты же видела Люсю от силы два раза в жизни!

— Три, — уточнила я.

— Ну три, какая разница! Судя по вашему поведению, никаких претензий друг к другу вы не имели. Да и Люся наверняка бы рассказала мне, если бы между вами черная кошка пробежала. Нет, ты — последняя, на кого бы я подумала… — Значит, Вероника?

Она медленно покачала головой.

— Нет. О Веронике, я, признаться, размышляла. Но главным образом потому, что она убежала. Других причин подозревать ее у меня нет. Они с Люсей не ссорились, это я знаю точно. От Люсиной смерти Вероника ничего не выгадывает ни в каком отношении. И потом, премьера… Я понимаю, для вас это звучит смешно, но видели бы вы, как загоралась Вероника, говоря о нашем театре! Она ни за какие блага не согласилась бы сделать что-либо такое, что поставило бы под вопрос существование театра или хотя бы скорую премьеру… Нет.

— Тогда почему ты не можешь поделиться со мной своими соображениями? Что тебе мешает, если, по-твоему, убийца — не я и не Вероника?

— Да нет у меня никаких соображений! Нет ни фактов, ни доказательств, ничего! Просто я перебрала всех, кто был в тот вечер у Вероники, и… — И остановилась на ком-то, действуя методом исключения?

— Да, примерно так.

— Кого же ты не смогла исключить? Сурена? Романа? Евгения?

— Евгения. — Тамара вздохнула. — Но предупреждаю: я не знаю о нем ничего порочащего. Просто он единственный, у кого с Люсей могли быть разногласия, которые она старалась скрыть. Я уже говорила, вначале их отношения складывались не совсем гладко, но Люся редко на него жаловалась. Иной раз я видела, что она переживает, а спрошу — хорохорится, не признается. Только когда уж совсем сникнет, из нее удавалось что-то вытянуть. А во всем остальном Люся была очень открытой. Про таких говорят: душа нараспашку. Я уверена, если бы у нее возник конфликт с кем угодно, кроме Евгения, она не стала бы таиться.

— Тогда расскажи о нем поподробнее, пожалуйста. Все, что тебе известно.

Тамара посмотрела на меня с сомнением.

— Но, Варвара, это смешно! Допустим, они и вправду поссорились, но ведь из-за этого не убивают… Я говорю глупости! Но это просто потому, что не знаю, на кого еще подумать.

— Слушай, я ведь не собираюсь обвинять Евгения в убийстве, основываясь на твоих смутных соображениях. Но кому повредит, если ты нам о нем расскажешь? Кто он по профессии, чем занимается, что за человек?

Тамара все еще колебалась.

— Не думаю, чтобы от моего рассказа был какой-то прок. Мы практически незнакомы. Все, что мне известно о Евгении, я знаю со слов Люси. А по ее мнению, он самый замечательный человек на свете. Такой, знаете, сильный, решительный, но при этом нежный и заботливый.

— Нежный и заботливый? — удивилась я. — Но, насколько я поняла, до недавнего времени он не особенно щадил ее чувства.

— Да, мне тоже так казалось, но Люся его оправдывала. По ее словам, Женя боялся серьезных отношений с женщинами из-за сестры. Они потеряли родителей, когда ему было семнадцать, а ей четырнадцать. Евгений заботился о девочке, как отец. Ушел из института, устроился на работу, чтобы дать ей возможность учиться, долгие годы был ее единственной опорой. Естественно, они очень привязаны друг к другу, и Евгений боялся, что появление другой женщины в его жизни разрушит эту связь. Представляете, в ту злополучную субботу Люся впервые должна была увидеть Елену.

— Сколько же лет его сестре?

— Двадцать восемь.

— По-моему, достаточно много, чтобы жить своей жизнью. Или она тоже избегает серьезных отношений с мужчинами из боязни потерять привязанность брата?

— Не знаю. Вообще-то она уже побывала замужем, но брак быстро распался возможно, по этой самой причине.

— Да уж! Я бы сказала, будущее желающих войти в эту семейку не особенно обнадеживающее. Пожалуй, Елене повезло, что она не пришла на вечеринку. Иначе я знаю, на кого в первую очередь упало бы подозрение. Но для Евгения мотив слабоват. Если он намеревался сохранить свою семью в первозданном виде, достаточно было просто порвать с Людмилой… Ой! — Последнее восклицание вырвалось у меня невольно, поскольку Генрих наступил мне на ногу. Я поймала его многозначительный взгляд, потом увидела напряженно застывшее лицо Тамары и догадалась, что в задумчивости перешла на привычный легкомысленный тон, недопустимый в беседе с женщиной, потерявшей близкую подругу и перенесшей сердечный приступ. Чтобы исправить положение, пришлось быстро (и довольно неуклюже) поменять тему:

— А каково финансовое положение Евгения? Не возникало ли у него в последнее время острой нужды в деньгах?

— Не думаю, — суховато ответила Тамара. — Евгений — человек состоятельный. Ему принадлежит оздоровительный комплекс «Отдых и здоровье». Знаете такие заведения для денежных мешков — с бассейном, саунами, тренажерными залами и салоном красоты? Хочешь — сгоняй жир в поте лица, хочешь — ложись на операционный стол и жди, когда этот жир откачают под наркозом.

— И дело процветает?

— Именно так. Во всяком случае, рассказы Люси были только восторженными.

Нет, непохоже, что мне удастся вернуть дружеское расположение Тамары. Ее голос теперь звучал так, словно она с трудом удерживалась от грубости. Не желая окончательно все испортить, я встала и начала прощаться. Генрих и Леша последовали моему примеру.

— Может быть, позвонить кому-нибудь из твоих друзей? — предприняла я последнюю попытку примирения. — Если врач советовал побольше разговаривать, тебе нужны собеседники.

Тамара немного смягчилась:

— У меня больше нет близких друзей. Так, добрые знакомые, не более того. Люсю никто из них не заменит.

Глава 13

Увидев дом Сурена, Марк сразу понял, что опрашивать соседей бесполезно. Восемнадцатиэтажная башня сверкала девственной белизной, кое-где еще валялся строительный мусор. У подъезда стоял мебельный фургон, вокруг которого суетились грузчики. Стало быть, дом находится в процессе заселения. Марку показалось удивительным, что у Сурена уже есть домашний телефон. Хотя, если подумать, — ничего странного. Район старый, телефонный узел функционирует давно, за большие деньги телефон можно установить за два дня. Только откуда у Сурена большие деньги, если, по слухам, он все до последнего гроша вбухал в свой театр?

Марк поднялся на шестой этаж и позвонил в квартиру. Дверь открыла не молодая, но при этом потрясающе красивая женщина. Огромные синие глаза, окаймленные большими и совершенными по форме веками, стрельчатые брови, крупные правильные черты лица, черные с проседью волосы, уложенные в высокий пучок, гордая посадка головы — все вместе складывалось в образ восточной царицы, прекрасной и величавой. Эту женщину не портили ни глубокие складки у губ, ни морщины, прорезaвшие высокий открытый лоб, ни тяжелая, расплывшаяся книзу фигура.

Однако впечатление царственного величия быстро рассеялось, когда она улыбнулась и заговорила. От нее сразу повеяло уютом, теплом и радушием, выдающими добрую мать семейства и гостеприимную хозяйку дома.

— Вы, наверное, к Сурену? — спросила она приветливо. Марк подтвердил. Он поехал в театр, проверить, как идут работы, но вот-вот должен вернуться. Проходите, посидите со мной. Выпьем чайку, поболтаем, и время пролетит незаметно.

Предложение как нельзя более устраивало Марка. Эта добродушная и, по-видимому, бесхитростная женщина расскажет ему о Сурене охотнее и подробнее, чем любые соседи.

— Марина Робертовна, мама Сурена, — представилась женщина, протягивая руку. Марк назвал себя. — Проходите сюда, в гостиную, устраивайтесь поудобнее, а я сейчас приготовлю чай. Или вы предпочитаете кофе?

— Спасибо, чай в такую жару — самое лучшее. Позвольте, я вам помогу.

— Ни в коем случае! — засмеялась Марина Робертовна. — В армянских семьях с гостем положено обращаться, как с хрупкой драгоценностью. Я покрою позором весь свой род, если приму от вас помощь по хозяйству.

Храня семейную честь хозяйки, гость покорно прошел в гостиную, сел за стол и огляделся. Судя по обстановке, никак нельзя было предположить, что живущие здесь люди недавно перенесли переезд, равный, как известно, трем пожарам. В комнате царил идеальный порядок, все блестело чистотой. Лишь новая мебель (явно дорогая) наводила на мысль о недавнем вселении.

Через несколько минут Марина Робертовна вкатила в гостиную сервировочный столик, уставленный множеством вазочек. Там было варенье двух видов, домашние пирожки, печенье, булочки и большое блюдо с бутербродами. Хозяйка проворно переместила все это добро на стол, положила перед гостем салфетку, поставила розетку, тонкую фигурную чашку с блюдцем и ложечкой, на другом краю стола то же самое для себя, потом быстро сходила за чайником и налила чай.

Первые несколько минут беседа вертелась вокруг чаепития; Марина Робертовна усиленно потчевала гостя, а Марк вежливо нахваливал лакомства, которые и вправду были исключительно вкусны. Польщенная хозяйка выдала ему несколько маленьких секретов своей кухни, а потом деликатно перевела разговор на причины, приведшие дорогого гостя в ее дом.

— Вы давно знакомы с Суреном? — спросила она как бы между прочим.

Марк, несмотря на любезность хозяйки, почувствовал себя неловко.

— Боюсь, мы незнакомы. Вернее, знакомы заочно. — Он замолчал, ожидая дальнейших вопросов, — так было бы проще объяснить ситуацию, но Марина Робертовна лишь вопросительно подняла брови и поощрительно улыбнулась. — Я ищу Веронику Шеповалову, а Сурен был в числе тех, кто видел ее последним, — выдал Марк после мучительной паузы.

На чело хозяйки набежало облачко.

— Ах, да, эта ужасная история! К нам уже приходили из милиции, спрашивали о бедной девочке. Они держались очень вежливо, но тем не менее попросили разрешения осмотреть квартиру. Как будто думали, что мы прячем ее у себя!

Марк поторопился показать, что не разделяет заблуждений милиционеров:

— Конечно, это глупость с их стороны. Мне и в голову не приходило, что Сурен может иметь какое-то отношение к исчезновению Вероники. Но они в последнее время часто общались на репетициях, и ваш сын, возможно, располагает какими-то сведениями, которые помогут нам в поисках.

— Вероника, Вероника… — задумчиво проговорила Марина Робертовна. По-моему, я ее знаю. Сурен несколько раз приводил к нам домой своих актеров. Синеглазая блондиночка, хорошенькая, как с картинки, правильно? Она — ваша девушка?

Марк слегка вздрогнул.

— Нет. Я друг ее троюродной сестры. Варвара очень беспокоится за нее, поэтому привлекла к поискам всех, кого можно. У Вероники довольно много знакомых. Если расспрашивать всех по очереди, понадобится не меньше недели, а несколько человек управятся за пару дней.

Услышав, что Марк не имеет видов на Веронику, Марина Робертовна сочла возможным пооткровенничать с гостем.

— Я, признаться, очень надеялась, что мой мальчик ею увлечется. Такая милая девушка! Но Сурен ни о чем, кроме своего проклятого театра, думать не в состоянии. А ему уже тридцать пять! Давно пора завести семью, подарить нам с отцом внуков. И ведь были у него девушки. Но какая девушка выдержит, если ухажер без конца говорит только на одну тему? Когда появилась Людочка, я подумала: «Ну, слава богу! У них общее увлечение, они сумеют договориться». А у нее, как нарочно, жених! Нет в жизни гармонии… Господи, о чем я говорю! Девочка так страшно погибла, а я лепечу о семейном счастье! Ох, грешно искать утешения в таком горе, но, может, хоть оно отвратит моего мальчика от дьявольской мании? Вы не представляете, Марк, сколько мyки мы с Оганезом Ашотовичем вынесли из-за этой его страсти! Отец — знаменитый на всю Москву адвокат, уважаемый человек, я — педиатр, и тоже небезызвестный, а сын, вместо того чтобы пойти по нашим стопам, надумал податься в актеры! Да эту публику раньше ни в один приличный дом не приглашали! Как мы его отговаривали! Оганез Ашотович в жизни не повышал голоса, а тут кричал так, что охрип. Я умывалась слезами, хотя никогда не была плаксой. Но в Сурена как бес вселился. Всегда был ласковым мальчиком, таким внимательным сыном, и вот — пожалуйста! Настоял-таки на своем, подал документы в театральное училище. И не прошел — конкурс-то там, сами знаете, какой. И нам с отцом пришлось обивать пороги, чтобы освободить его от армии! Ну, думаем, ладно, все к лучшему: горький опыт — лучший учитель. Теперь мальчик забудет свои глупые мечты, приобретет почтенную профессию. А он еще три года убил на эту свою блажь. Устроился в театр рабочим сцены, мальчиком на побегушках, иными словами, и каждое лето, как одержимый, штурмовал театральные училища и институты. Пробовал поступить и на актера, и на режиссера, и на сценариста — все безуспешно. Мы с мужем уже рукой на него махнули, думали, так и останется сын без образования, но он, благодарение Всевышнему, все-таки взялся за ум. Поступил в МГУ — правда, на филфак, а не на юридический, как отец мечтал, — но все-таки в МГУ. И что же вы думаете? Чуть не вылетел с первого же курса! И опять театр виноват. Сурен в первую же неделю, как поступил, записался в студенческий театр. Дневал там и ночевал, занятия совсем забросил. Так и выгнали бы его из университета, если бы не мы с отцом. Опять пороги обивали, упрашивали, ублажали преподавателей, решали их проблемы, сводили с нужными людьми. Знаете, кому-то шифер нужен на даче крышу крыть, кому-то путевку в хороший кардиологический санаторий, кому-то породистых щенков некуда пристроить. Счастье еще, что у хороших врачей и адвокатов всегда найдется множество благодарных клиентов, готовых оказать любую услугу… Ох, и разболталась же я! Что же вы, Марк, не остановите старушку?

Марк, со всей любезностью, на какую был способен, дал понять Марине Робертовне, что считает определение «старушка» в высшей степени неподходящим, а рассказ хозяйки — прямо-таки захватывающим. Надо сказать, при этом он почти не кривил душой, и Марина Робертовна хоть и погрозила пальцем, явно оценила его искренность и осталась довольна.

— Впрочем, вы сами виноваты, — сказала она, ухитрившись произнести это так, что фраза звучала одновременно и ворчливо, и одобрительно. — Хорошие слушатели всегда провоцируют собеседника на откровенность. И в награду получают пространнейшие и скучнейшие признания. Налить еще чаю?

— Спасибо, в меня больше не войдет ни глоточка. Все было настолько вкусно, что, боюсь, я превысил свои возможности. Если не возражаете, давайте еще чуть-чуть задержимся на теме театра. Насколько я понимаю, в конце концов вы с мужем смирились с увлечением сына?

— А что нам оставалось делать? Не выгонять же мальчика на улицу! И потом, я бы не назвала это словом «смирились». Да, мы терпим, но терпим, скрипя зубами. Если бы у нас была возможность положить конец этой страсти, мы бы пошли на любые жертвы. Понимаете: раньше театр отнимал у нас сына, а теперь отнимает внуков. Думаю, не нужно вам объяснять, что значит для восточного человека продолжение рода. Отсутствие потомства — худшее из всех проклятий!

— А как же помещение под театр? Разве не вы помогли Сурену его купить?

— Нет. Он действительно просил денег, но мы отказали наотрез. Понимаете, для сына нам ничего не жалко, мы готовы оплатить что угодно, любую его прихоть — но только не театр! Не знаю, как он в конце концов купил этот подвал, наверное, занял деньги у знакомых.

— О женщины!..

Этот неожиданный возглас раздался от дверей гостиной. Марк повернул голову и увидел чудовище, достойное греческих мифов. Впрочем, не совсем так. Греки любили наделять своих чудовищ телом одного существа и головой другого, а в данном случае разным существам принадлежали две половины одной головы. Верхняя, определенно, была унаследована от эльфа, нижняя — от тролля. А голос, низкий и красивый, запросто мог принадлежать оперному баритону.

— Дай им возможность перемыть косточки ближнему, и они не пощадят родного сына. — Тут чудовище приблизилось к хозяйке и манерно поцеловало ей руку. Марк едва не поморщился при виде этого напыщенного театрального жеста. Ma ch`erie maman, ты не представишь меня своему гостю?

— А это твой гость, mon petit. Его зовут Марк, остальное он расскажет тебе сам, а я пока займусь ужином. — И она мгновенно исчезла из комнаты.

— Марк? — переспросил Сурен, подавая ему руку. — Это не с вами я вчера беседовал по телефону?

— Со мной.

— И что, не помогли вам мои сведения? Ни супруги Седых, ни Рома ничего о Веронике не слышали?

Марк на мгновение задержался с ответом, прикидывая, стоит ли сообщать Сурену о смерти Романа, но Сурен тут же избавил его от дилеммы, задав вопрос:

— Чем я могу быть полезен?

— Я был бы вам весьма признателен, — ответил Марк ему в тон, — если бы вы попытались вспомнить, не рассказывала ли Вероника в последнее время о своих новых знакомствах.

Сурен сел на место матери, закусил свою выдающуюся нижнюю губу, посмотрел в окно, побарабанил пальцами по столу и наконец отрицательно покачал головой.

— Нет, насколько я помню, ни о чем таком она не рассказывала. Честно говоря, не думаю, чтобы с тех пор, как мы начали репетировать «Сеньоров», у нее оставалось время на новые знакомства. Но почему бы вам не поговорить на эту тему с Ромой? Или вы не исключаете, что наша невинная Вероника наставляла своему молодому человеку рога?

— Всякое бывает, — туманно ответил Марк.

— Так-то оно так, но, по-моему, здесь не тот случай. Впрочем, я бы не стал биться об заклад. Девичья память и все такое… Хотя, появись у нашей примадонны новые поклонники, я, наверное, заметил бы какие-нибудь перемены в ее поведении. Пусть это звучит нескромно, но я довольно наблюдателен. Или, по крайней мере, стараюсь быть таковым. Помогает, знаете ли, при создании образа.

Марк постарался запихнуть поглубже глухое раздражение, которое вызывал в нем позер-собеседник, и задал очередной вопрос:

— Скажите, Сурен, как по-вашему, к кому из участников той злополучной вечеринки могла бы обратиться Вероника, если бы ей понадобилось убежище?

— К Варваре, разумеется, — не задумываясь ответил Сурен. — Вероника целыми днями только о ней и говорила: «Варвара любит то, Варвара не одобряет этого, Варвара такая, Варвара сякая!..» Если бы это не выглядело так смешно и трогательно, я, наверное, рано или поздно полез бы на стенку. Но Вероника меня умиляла. Она напоминает мне малышей из детского сада, которые без устали хвастают родителями и старшими братьями.

— А если исключить Варвару?

В глазах Сурена впервые загорелся неподдельный интерес; забыв об игре на публику, он подался вперед и спросил нормальным человеческим голосом:

— Так вы действительно думаете… слушай, давай на «ты», ладно?

Марк кивнул.

— Так ты думаешь, что ее прячет кто-то из нашей компании?

— Согласись, это разумное предположение. Девица уже трое суток где-то скрывается, милиции о ее местопребывании ничего не известно, в больницы и морги она, слава богу, не поступала. Других знакомых у нее нет, по крайней мере, никто о них не слышал. Вариантов остается не так уж много: либо Веронику похитили, либо она бежала из города, либо у кого-то прячется. И в последнем случае весьма вероятно, что у кого-то из вас.

— Да-а, — протянул Сурен и выпятил нижнюю губу так, что она едва не закрыла подбородок целиком. — Об этом я не подумал… Итак, к кому побежала бы Вероника, если бы захотела спрятаться? Ну, не к Тамаре, это точно — Тома ее не особенно жалует. Вероникино знакомство с Евгением можно считать шапочным, так что и не к нему тоже. Никуда не денешься: остаемся только мы с Ромой. Причем себя я поставил бы на первое место, ибо Варваре (ох, и молодчина!) все-таки удалось в конце концов вбить в голову нашей восторженной американочки известное недоверие к Роману. Теперь даже не знаю, поверишь ли ты мне на слово, если я скажу, что не видел Веронику с субботы. Впрочем, это легко проверить. Если не считать поездки на дачу, я все время был на людях, а на даче меня видели соседи. Хочешь съездить туда и убедиться, что беглянки там нет?

Марк покачал головой.

— Может быть, позже, а пока попробую поискать в других местах.

Он поднялся было, намереваясь уйти, но Сурен жестом остановил его.

— Постой, я хотел спросить: кого вы подозреваете в убийстве? Есть какие-нибудь догадки?

Конечно, Марк мог бы ответить: «Есть. Варвара подозревает тебя или ныне покойного Романа», — но врожденная деликатность заставила его ограничиться неопределенным пожатием плеч.

— Я все время ломаю над этим голову, даже во сне, — продолжал Сурен. Мама уже жаловалась тебе, что у меня сдвиг по фазе на почве театра? Она права. Я действительно вижу реальность через призму сцены. Раньше я присматривался к людям, чтобы убедительнее сыграть тот или иной характер, потом понял, что число характеров и моделей поведения ограничено. Теперь все люди для меня — не просто люди, а определенные типажи. Этот — простак и хвастун, тот — застенчивый, но добрый малый, и так далее… Разумеется, схемы довольно грубые, но по сути верные, — я убеждался в этом много раз. Понимаешь, к чему я клоню? Стоит мне увидеть человека и перекинуться с ним парой реплик, и я уже хотя бы в общих чертах знаю, что он из себя представляет. Я гордился тем, что вижу людей насквозь, и тем не менее не смог догадаться, кто задушил девушку! Может быть, потому, что до сих пор ни разу не сталкивался с убийствами… — Интересно… — сказал Марк и, помолчав, добавил:

— А ты не мог бы вкратце описать эти типажи?

— Ты имеешь в виду тех, кто был у Вероники на вечеринке? — оживился Сурен. — С легкостью! Начнем с хозяйки. Вероника у нас из породы «вьюнков». Слабая, женственная, привязчивая и без стержня. То есть, для нормального существования ей обязательно нужен «ствол» — сильная личность, вокруг которой она могла бы обвиваться. Правда, как и положено «вьюнкам», она обладает определенной цепкостью и умеет добиваться желаемого, если желание достаточно сильно, но при этом идет к цели не напрямик, а исподволь, мягко, незаметно, извилистыми путями. Ползучее растение — и этим все сказано. Очень внушаема, особенно если внушение исходит от человека из породы «стволов», но если такого в ее окружении нет, готова уцепиться за кого угодно. «Вьюнок» легко может попасть под дурное влияние, но я не могу представить себе обстоятельств, при которых он бы решился на убийство.

— Даже под влиянием сильной личности? — уточнил Марк.

— Даже так. Насилие — чересчур прямолинейный для «вьюнков» метод. Они предпочитают действовать тихой сапой. Вернее, не могут действовать иначе. Теперь Тамара. Томочка у нас — типичная «наседка». Нет, не совсем типичная. Скажем так: богато одаренная «наседка». Не выйди она замуж, из нее вышла бы гениальная актриса. Господи! Мне бы такой талант, я бы давно уже гремел на всю страну! А у Тамары тщеславия ни на грош. Ей не нужны ни признание, ни поклонники, ни деньги, в конце концов. Талантливая, остроумная, эрудированная, открытая, жизнерадостная — при таких дарованиях она могла бы стать душой любого общества, но все ее интересы подчинены интересам семьи. И, соответственно, убить она могла бы только в одном случае — защищая семейный очаг. Например, если бы Люся попыталась увести у нее Александра… да и то навряд ли. Вот если бы Люся попыталась Сашу извести — тогда конечно. Но ведь это же нонсенс!

— Почему?

— Люся была шалуньей, избалованным ребенком, всеобщей любимицей. Тип женщина-дитя. Для таких жизненно необходимо всем нравиться, они просто не в состоянии совершить поступок, не одобряемый обществом. Кстати, женщина-дитя идеальный партнер для «наседки». В этом заключался секрет нежной дружбы между Томочкой и Людмилой. У Тамары сильно развит материнский инстинкт, ей нужен несмышленыш, о котором она могла бы заботиться. Взять хотя бы Сашу! Абсолютно социально не адаптированное существо. Любое общение для него — стресс. Разговаривает, а сам весь как натянутая струна. Счастлив, только когда возится со своими железяками. Без опекуна, который общался бы вместо него с врачами, продавцами, персоналом из сферы услуг, с чиновниками, наконец, он просто погибнет. Томочка рассказывала, что начальство Сашиной фирмы выделило ему специального помощника. Помощник в присутствии бессловесного Саши разговаривает с клиентами, а Саша ремонтирует технику. Так и ездят по вызовам вдвоем. Короче говоря, Александр из «сычей». Любые контакты, а тем более конфликты, для него бич божий. А это убийство никак не назовешь бесконтактным.

— А как насчет Романа?

— Роман — слизняк. Бесхребетное существо, трус, прихлебатель и дамский угодник. Возможно, с моральной точки зрения убийство не представляет для него проблемы, но со всех остальных… немыслимо. Разве что, как единственный способ спасти собственную шкуру.

— А ради больших денег?

Сурен прижал обвислую губу пальцем и покачал головой.

— Нет. Мертвого он обокрал бы, это сомнений не вызывает. А вот убить своими руками побоится даже ради баснословного куша. Ну, кто там у нас остался? Варвара, Евгений и я? Варвара, несомненно, отностится к типу «амазонок». Ни в коем случае не путать с феминистками… — А в чем разница? — вполне искренно поинтересовался Марк.

— О, разница огромная! Феминистки страдают комплексом неполноценности и пыжатся доказать свое равенство с мужчинами. «Амазонки» же испытывают чувство превосходства над сильным полом. Им и в голову не придет с нами равняться. Мы для них — низшие существа. «Амазонки» самостоятельны, решительны и умны редкое свойство для женщин, между нами говоря. В числе их недостатков прямолинейность, иногда доходящая до грубости, самоуверенность и полное отсутствие женственности. На мужчин-завоевателей они действуют, как красная тряпка на быка. Правда, их это не особенно заботит… В принципе, «амазонка», наверное, способна убить, но не исподтишка, и не женщину-дитя, какой была Люся.

Что касается Евгения, то он, на мой взгляд, относится к типу «протектор» — это примерно то же самое, что «наседка», но со знаком Марса, а не Венеры. «Протектор» — мужчина до мозга костей, так сказать, в первобытнообщинном смысле этого слова. Мужчина-защитник и мужчина-добытчик. Про таких говорят: «За ним, как за каменной стеной». Он уверен в себе, знает, чего хочет, умеет быть безжалостным, но это не безжалостность завоевателя, готового шагать к своей цели по трупам. «Протектор» беспощаден только с врагами, тем или иным образом покусившимися на благополучие тех, кто находится под его защитой. На убийство из корысти или из ревности он не пойдет, ведь это неоправданный риск: в случае его разоблачения семья, фигурально выражаясь, останется без кормильца. На такой крайний шаг его может толкнуть только опасность, нависшая над близкими, и, возможно, чувство мести, если разорили его гнездо.

«Интересно, как он собирается выгородить себя? — подумал Марк, мысленно усмехнувшись. — Кажется, все типы характеров, исключающие возможность убийства из неблагородных побуждений, уже исчерпаны».

— А я — мечтатель, — словно услышав его мысленный вызов, заговорил Сурен. — Я живу в выдуманном мире. Точнее не живу, а играю разные роли. Благородный герой, циник, скептик, романтик, уставший от жизни многоопытный зубр, светский лев — все, что придет в голову. В реальной жизни мечтатели бездеятельны. Сражаются и убивают они только в мыслях. Мечтатели… — Ужин готов, мальчики! — появившись в дверях, провозгласила Марина Робертовна, и подкатила к обеденному столу тяжело груженный сервировочный столик.

Марк подскочил бы как ужаленный, когда бы уже поглощенные варенья не булькали у него где-то в районе адамова яблока. Но, поскольку они булькали, он лишь вздрогнул всем телом и тяжело встал на ноги.

— Нет-нет! Спасибо, я сыт! — воскликнул он с плохо скрытым ужасом в голосе. — Кроме того, мне пора уходить. У меня назначена встреча… Но вырваться из лап гостеприимного армянского семейства оказалось не так-то просто. Попробуйте проявить бескомпромиссную твердость, когда вас уговаривают, улещивают, обволакивают словами самого теплого дружеского расположения! Мягкий немой укор, который светился в глазах хозяев, когда Марк все же настоял на своем, едва не заставила его капитулировать в последнюю минуту. И лишь отчаянный протест желудка удержал его от столь опрометчивого шага.

«Сюда бы Прошку! — усмехнулся Марк, пятясь к двери. — Он бы тут развернулся!»

Когда до спасительного выхода оставалось уже рукой подать, Марку неожиданно перекрыли путь к отступлению. Щелкнул замок, дверь отворилась, и на пороге возник тот самый тролль, от которого Сурен унаследовал нижнюю половину лица. Горбатый коротышка весьма злобного вида с бесформенной бугристой глыбой вместо носа, безобразной губой, плешивой макушкой, щеками, синими от щетины, выросшей за день, и длинными, до колен, руками.

«И это знаменитый адвокат? — недоверчиво спросил себя Марк. — Интересно, кто его клиенты?»

Появление отца семейства вызвало в рядах домочадцев небольшую заминку. На мгновение их внимание переключилось со строптивого гостя на долгожданного хозяина. Не дожидаясь, пока они опомнятся и насядут на него в усиленном составе, Марк позорно бежал.

Глава 14

Когда мы покинули больницу, был седьмой час вечера. Солнце палило уже не так немилосердно, зато асфальт и бетон дышали жаром, точно доменные печи. Подавив малодушный порыв немедленно вернуться к Марку домой и закутаться в холодные мокрые простыни, мы приняли мужественное решение нанести еще один визит — на сей раз «соседке Асе», которую Тамара упомянула в разговоре. Правда, соседка — понятие растяжимое, а точного адреса Тамара нам сообщить не удосужилась, но я не собиралась забивать себе голову подобными пустяками, полагаясь на старый добрый русский авось.

Однако Леша мою позицию категорически не одобрил. Подобно компьютеру, он не способен функционировать без точной программы. Проявив редкостное даже для него занудство, он всю дорогу настойчиво выпытывал у меня, каким образом я собираюсь искать эту самую Асю. Я попыталась легкомысленно от него отмахнуться, но Леша не из тех, от кого можно избавиться простыми народными средствами. На мои замечания, типа «потом придумаем» или «отстань, надоел» он просто не обращал внимания и бубнил, бубнил, бубнил… Я попыталась было воззвать к его осмотрительности, намекнув, что отвлекая меня от дороги, он способствует созданию аварийной ситуации. В других обстоятельствах этот метод срабатывает безотказно, но сейчас Лешу, видимо, зациклило — он пропустил мимо ушей и этот прозрачный намек. Тогда Генрих пошел на крайнее средство — достал из бардачка атлас Москвы, открыл его на произвольной странице и сунул Леше в руки.

Обычно, увидев любую карту, Леша выключается из общественной жизни по меньшей мере на пару часов, но сейчас он отложил атлас в сторону, даже не взглянув на него!

— Мы же не будем звонить во все квартиры в доме и спрашивать, не здесь ли проживает Ася, — бубнил он. — Она может жить в соседнем доме и даже на соседней улице, а мы не знаем ни фамилии, ни возраста, ни внешних данных… Дело плохо, поняла я. Придется, несмотря на эту одуряющую духоту, шевелить мозгами, иначе Леша не уймется.

— Мы даже имени толком не знаем. Вдруг Ася — это какое-нибудь сокращение?

— Успокойся, Леша. Я придумала, как ее найти.

Леша мгновенно заткнулся. У меня прямо от сердца отлегло. Провал попытки отвлечь его атласом вызвал во мне нехорошее опасение, что Леша зациклился навсегда. Я покосилась в зеркало. Слава богу, обошлось! Взгляд его показался мне осмысленным.

— Мы зайдем к Саше, скажем ему, что навестили Тамару и по совету доктора хотим направить к ней кого-нибудь из подруг, чтобы она могла выговориться. Она ведь жаловалась нам, что уже замучила соседок по палате, значит, ей нужны новые лица. Саша и его мама не годятся, они уже в курсе дела, и потом, близким не всегда можно все высказать. Пусть они порекомендуют нам, к кому из Тамариных приятельниц можно обратиться. Тут наверняка и всплывет Ася — других-то Тамара не называла. А не всплывет — тоже неплохо. Поговорим с подружками, о которых она умолчала.

— А если… — Все, Леша! Хватит меня мучить! — рассердилась я. — Лучше посмотри карту и скажи, как дальше ехать.

Дома у Тамары никого не оказалось, и я предложила подождать во дворе. Мы с трудом отыскали свободную скамейку и сели, предвкушая несколько блаженных минут покоя, но Леша и тут не дал нам расслабиться.

— Смотрите, вон Настя, дочка Тамары!

Мы с Генрихом завертели головами.

— Где?

— Да вон, у качелей! Рыжая, с двумя косичками.

Мы повернулись в указанном направлении и действительно заметили девочку, словно сошедшую со страниц Астрид Линдгрен, — рыжую, веснушчатую, большеротую, с короткими, торчащими в разные стороны косичками. Она увлеченно раскачивала качели, на которых сидела другая девочка.

Я посмотрела на Генриха. В число его многочисленных талантов входит умение мгновенно завоевывать детские сердца. Пообщавшись с ним пять минут, дети уже ни о чем другом не мечтают и начинают рыдать в голос, когда приходится с ним расставаться. Очень удачно, что он оказался с нами, потому что ни я, ни Леша на роль друга детей не годимся совершенно.

Генрих поймал мой взгляд, прочел в нем безмолвную просьбу и начал с кряхтением подниматься. Для человека с такими длинными ногами встать со стандартной скамейки — большая проблема. Попробуйте сами принять вертикальное положение из позиции «сидя, с коленями, подтянутыми к подбородку».

— Подождите, я сейчас, — сказал он и зашагал к качелям.

Ждать пришлось порядочно. Сначала Генрих долго сидел на корточках перед нашей Пеппи Длинныйчулок, потом вторая девочка слезла с качелей и присоединилась к компании, потом какая-то женщина, видимо, мамаша второй девочки, забеспокоившись, встала со скамейки, подошла поближе и тоже вступила в разговор. Другие мамаши повытягивали шеи, явно предвкушая скандал.

— Еще немного, и его поглотит любопытствующая толпа. Не дай бог, примут Генриха за педофила и потащат в милицию.

— В милицию — это еще ничего, — утешил меня Леша. — Могут и просто накостылять.

Ужаснувшись перспективе, я вскочила:

— Пошли на выручку!

Но в эту минуту Генрих по очереди подал руку обеим девочкам, потом то ли кивнул, то ли поклонился мамаше и быстро зашагал к нам.

— Ты чего так долго? — спросил Леша. — Мы уже хотели тебя спасать.

— От чего? — удивился Генрих.

— От ярости толпы, — ответила я. — Эта мамаша не заподозрила у тебя порочных наклонностей?

— Ася? Почему она должна была заподозрить меня в порочных наклонностях? Я же приехал от Тамары, специально чтобы передать привет Насте.

— Так это и была искомая Ася? Ну и ну! И что она тебе сказала?

— Пойдем в машину, по дороге расскажу.

— Она говорит о Тамаре исключительно в превосходной степени, — начал Генрих, когда мы выехали со двора. — Тамара такая умница, такая добрая, такая бескорыстная, такая замечательная! И там поможет, и тут подсобит, и все, чего ни попросишь, сделает. Словом, у меня создалось ощущение, что эта Ася крепко села Тамаре на шею. Ничего принципиально нового она не сказала. Правда, назвала место Тамариной работы — туристическая фирма «Каменный гость».

— Еще бы «Пиром во время чумы» назвали! — фыркнула я. — А о финансовых проблемах Седых ты ее спрашивал?

— Спрашивал — дескать, не нужно ли помочь? Не нужно. Александр хорошо зарабатывает, его мама получает валютные гонорары за учебники по истории ковроткачества, да и у Тамары недурная почасовая оплата в долларах за каждую экскурсию, включая иногородние. По сравнению с нами Седых вполне можно назвать состоятельными людьми. Они записали Настю в дорогой лицей и собираются покупать квартиру попросторнее в этом же районе.

— Вот черт! — огорчилась я. — И еще говорят, что народ у нас обнищал! А на поверку в кого ни ткни, попадешь в буржуя. Один — владелец театра, другой оздоровительного комплекса, третий может себе позволить на зарплату купить квартиру. Настоящее общество всеобщего благоденствия! Вероникины миллионы никому и даром не нужны. Так, глядишь, выяснится, что ее похитили фанаты-поклонники красивых глазок, а Людмилу с Романом устранили… Роман удачливый соперник, а Людмилу за что?

Марк уже ждал нас дома, а Прошки еще не было. Явился он только через час, с трудом волоча заметно округлившееся брюшко. Зря Марк переживал, что Прошка не поехал вместо него к хлебосольным армянам. Этот троглодит сумеет плотно покушать у кого угодно. В данном случае он дал волю своему чревоугодию у бывшей девушки Сурена.

Причем, как выяснилось, особыми новостями он похвастать не мог. И секретарша курсов, с которой он беседовал вначале, и экс-возлюбленная гениального режиссера, которую Прошка разыскал с помощью секретарши, рассказывая о Сурене, дали на удивление мало информации. Секретарша назвала его «знойным мужчиной», но, как потом стало ясно, вовсе не вкладывала в это определение общепринятый смысл. Иными словами, она не хотела таким образом подчеркнуть любвеобильность Сурена или его горячий нрав, просто ей показалось, что это удачный эвфемизм для выражения «лицо кавказской национальности».

— Как будто я без ее намеков не догадывался, какой он национальности! брюзжал Прошка. — Я потратил на эту глупую курицу битый час и не узнал ровным счетом ничего!

— Но адрес Суреновой девушки она для тебя все-таки нашла, — восстановил справедливость Леша.

— Ну и что мне это дало? Девица уже год как уволилась с курсов и больше знаться с Суреном не желает. Сыта, говорит, по горло. Разве можно связываться с мужчиной, у которого в голове одни пьесы да роли?

— Но хоть что-то ты у нее выяснил? — завелся Марк. — Или за все время, проведенное у нее, ты успел только набить брюхо?

— Ну, не только. — Прошка скромно потупил глазки. — Еще мы поговорили о жизни… о прекрасном, добром и вечном… — О вечном — это хорошо, — зловеще одобрил Марк, надвигаясь на него с неумолимостью грозовой тучи. — Очень кстати. Надеюсь, эти разговоры подготовили тебя к встрече с вечностью?

— Э-э! Погоди, я вспомнил! — закричал Прошка. — Еще я выяснил, что Сурен ни капельки не разбирается в электронике, вот! По словам его бывшей пассии, он слабо представляет себе, какой стороной вилка втыкается в розетку. Однажды она попросила его взглянуть на магнитофон, который стал зажевывать пленку, и Сурен очень удивился, узнав, что магнитофонные кассеты не монолитны. Не думаю, что он притворялся, поскольку дело было два года назад.

— А ты это, часом, не выдумал? — подозрительно спросил Леша.

— Я?! Да ты что! Да вот те крест!

— Крест творят, начиная со лба, — наставительно сказала я. — И вообще, хватит дурью маяться. Мы тебя целый час ждали, чтобы обменяться впечатлениями. Не повторять же все снова ради тебя, олуха!

Прошка попробовал было обидеться на «олуха», но, оглядев наши физиономии, смекнул, что рассчитывать на понимание не приходится, вздохнул и умолк. После этого мы приступили к обмену информацией. Сначала отчитались мы с Генрихом и Лешей, потом Марк.

Без базара, конечно, не обошлось.

— Ага! Кто был прав?! — злорадно воскликнул Прошка, услышав, что Вероника меня обманула, многократно преуменьшив сумму, отданную Сурену на театр. — Я-то сразу понял, что маска наивной дурочки — лучшее прикрытие для хитрой бестии. Только такая тютя, как ты, Варвара, могла купиться на невинную мордашку. А еще хвастала: «Я — художник! В людях разбираюсь с полпинка! Меня на мякине не проведешь!» Посмотрим, как с тебя спесь-то слетит, когда окажется, что твоя безгрешная кузина — кровавая маньячка!

Вообще-то мне, конечно, следовало признать, что я немного погорячилась, безоговорочно поверив в неспособность Вероники врать. Но будь я проклята, если стану каяться!

— Не окажется! Подумаешь, солгала разок — тоже мне преступление! Кто она — юная пионерка, чтобы всегда правду говорить? Если бы между способностью лгать и тягой к убийству существовала прямая связь, то тебя следовало бы изолировать от общества в первую очередь. Наверняка ни один маньяк не нагородил за свою жизнь столько лжи, сколько ты способен выдать в один присест.

— Я?! Да я правдив, как энциклопедия!

— Большая Советская, сороковых годов, — быстро уточнил Генрих.

— Ишь, спелись! Нечего валить с больной головы на здоровую. Таких вралей, как вы с Варварой, днем с огнем поискать. По вас не просто изоляция, по вас строгая изоляция плачет!

— Ничего, это дело поправимое, — бросил Марк небрежно. — Пока вы будете выяснять отношения, Петровский десять раз успеет выхлопотать у прокурора ордер на Варькин арест.

Это замечание немного остудило нас, и я вернулась к отчету о нашем разговоре с Тамарой. Потом Марк начал рассказывать о своем визите в дом Оганесянов. Новая вспышка произошла, когда он добрался до психологических портретов, которые Сурен дал компании подозреваемых.

— Сначала я отнесся к его самоуверенному заявлению скептически. Мало ли на свете самозваных психологов, утверждающих, что способны оценить человека с первого взгляда. Но когда он описал Веронику и Варьку, пришлось пересмотреть свою точку зрения. Ладно, Вероника — ее он знает довольно близко, но с Варварой-то они действительно виделись один раз в жизни… — Ну и что? — возмутилась я. — По-твоему, его описание имеет хоть какое-то сходство с оригиналом? Стало быть, ты считаешь, что я груба, самоуверенна и мужеподобна?!

— Обратите внимание, против определений «умна, самостоятельна и решительна» она почему-то не протестует, — как бы между прочим вставил Прошка.

— Ну, здесь он не погрешил против истины, — признала я неохотно. — Но для того чтобы заметить это, психологом быть не нужно. Это просто бьет в глаза.

— Бьет в глаза твоя наглость! — грубо осадил меня Марк. — И Сурен проявил излишнюю деликатность, назвав ее самоуверенностью. А что касается ума, то редкие его проблески, которые у тебя иногда случаются, практически незаметны на фоне тупого упрямства, глупого сумасбродства и полного отсутствия самокритики.

— Ах вот как! Ладно, я готова признать твое обвинение, если ты найдешь в этой комнате хоть одного человека, которого можно назвать уступчивым, здравомыслящим и самокритичным.

— Проще простого! — воскликнул Прошка. — Это же я, правда, Марк?

Марк отмахнулся от него, как от мухи, потом нахмурился и задумался. Я прекрасно понимала его трудности. Назвать себя он не мог, потому что это противоречило бы определению «самокритичен», а публично признать достоинства кого-либо из нас было выше его сил. Марк отличается тем, что никогда никого не хвалит. Вернее, хвалит и даже ставит нам в пример, но все каких-то мифических личностей, с которыми у нас нет ни малейшего шанса встретиться в этой жизни. Сейчас в нем явно шла мучительная борьба. Что делать: поступиться принципами и дать кому-то возможность всю жизнь размахивать его одобрением, как знаменем, или отклонить мой вызов?

Видя его страдания, равно как и мою обиду, добросердечный Генрих сделал вид, что предыдущих двух реплик как бы не было.

— Варька, ты должна признать, что, если Сурен в чем-то и неточен, то в мелочах, — сказал он. — В основном его характеристики верны. Вспомни, описывая нам Романа, ты использовала практически те же слова.

— Да, но в оценке Романа могла ошибиться только такая дурочка, как Вероника, — буркнула я.

— А описание Евгения? Ты же не будешь утверждать, что он так же прозрачен, верно? Между тем, характеристика, которую дал ему Сурен, вполне согласуется с рассказом Тамары о заботливости Евгения по отношению к сестре.

— Ерунда! Никакой он не защитник, а самый настоящий агрессор. Я ему ничего плохого не сделала, слова худого не сказала, а он без всякого повода изощренно издевался.

— Тебе же объяснили, что дамочки твоего типа всегда вызывают у нормальных мужиков здоровую агрессию, — вклинился Прошка.

— Никакого «моего типа» не существует! Я — единственная и неповторимая, что бы там ни плел ваш придурковатый Сурен.

— Ну, в этом, пожалуй, с тобой можно согласиться. Второй такой склочной, неуправляемой, асоциальной особы земля бы не вынесла!

— Опять пошло-поехало! — проворчал Леша. — Вы собираетесь сегодня заниматься делом или нет? Я предлагаю систематизировать сведения, которые мы собрали. Завести карточку на каждого подозреваемого и внести туда известные нам факты в колонки «за», «против» и «нейтральное».

— За что и против чего? — спросил Генрих.

— За и против версии, что рассматриваемый кандидат — убийца.

Предложение звучало разумно, и мы решили попробовать. Вот, что у нас получилось:

РОМАН (с неизвестным сообщником)

ЗА

ПРОТИВ

НЕЙТРАЛЬНОЕ

1. По единодушному мнению, альфонс, увивался вокруг Вероники ради денег. Они же могли стать мотивом убийства Людмилы и покушения на Варвару: убрав всех, кто имел влияние на Веронику, он получил бы доступ к ее деньгам.

2. Алиби на момент убийства не имеет. По его словам, некоторое время смотрел в холле телевизор, но никто его там не видел.

3. Когда обнаружили тело Людмилы, оставался вне поля зрения. Мог вывести Веронику, передать ее сообщнику и незаметно вернуться.

(NB! В понед. Вероника звонила от него.)

1. По мнению Сурена, трус. Убить может только из страха за свою жизнь; ради денег так рисковать не станет.

2. По мнению Варвары, слишком примитивен для такого изощренного плана. (Впрочем, план мог изобрести сообщник.) 3. Если самого Романа убил сообщник, то куда девалась Вероника? Вряд ли она согласилась добровольно уйти с незнакомцем.

Нет

Примечание: информацию о Романе собирает Полевичек

СУРЕН

ЗА

ПРОТИВ

НЕЙТРАЛЬНОЕ

1. Маньяк театра. Возможный мотив — — убийство скверных актеров ради спасения пьесы. (В этом случае Людмилу убил по ошибке, приняв ее за Веронику.) 2. Алиби на момент убийства Людмилы не имеет. Говорит, что гримировался, но, по мнению милиции, гримировался слишком долго.

1. Маловероятно, что он мог перепутать Веронику с Людмилой, поскольку знал, что перед вторым действием они поменяются платьями.

2. Нет объяснения покушению на Варьку (если только мотив — — не долги за подвал, но срок возврата не скоро).

3. В электронике, по свидетельству бывшей возлюбленной, не разбирается.

4. Опять-таки: где Вероника? Какой смысл Сурену ее прятать?

Окончил филфак МГУ, работает преподавателем на курсах ин, языков, владеет полуподвальным помещением, кот, отделывает под театр. Отец — — адвокат, мать — — врач-педиатр, семья явно обеспеченная. Родители не одобряют увлечение сына театром.

ТАМАРА

ЗА

ПРОТИВ

НЕЙТРАЛЬНОЕ

1. Дружила с Людмилой; возможно, имела какие-то личные мотивы для ее убийства (например, ревность).

2. На момент убийства Л, нет алиби. Носила на кухню грязную посуду, но по дороге могла зайти в спальню.

3. Под неубедительным предлогом медлила переодеваться, тем самым предоставив Веронике найти тело.

4. Муж — специалист по электронике (возможно, сообщник).

1. Никто не упоминает о каких-либо разногласиях между Тамарой и Людмилой.

2. Во время убийства Романа лежала в больнице.

3. Острых финансовых проблем, по свидетельству соседки, не имеет, т, е, убийство ради денег Вероники сомнительно.

4. Отсутствуют мотивы покушения на Варвару и убийства Романа.

Окончила институт иностранных языков, работает экскурсоводом и переводчиком в тур, фирме. По мнению знакомых, талантливая актриса, отзывчива, бескорыстна, превыше всего ценит интересы семьи. Врожденный порок сердца.

АЛЕКСАНДР

ЗА

ПРОТИВ

НЕЙТРАЛЬНОЕ

1. Специалист по электронике.

1. Не имеет мотива (если не считать неконтролируемой жажды денег, что маловероятно).

2. Имеет алиби на момент убийства Людмилы. (Сначала был с Суреном, потом — — с Евгением, один не оставался ни на минуту).

Образование — инженер-электроник, работает мастером по ремонту компьютерной техники, испытывает трудности в общении с людьми, мать — искусствовед.

ЕВГЕНИЙ

ЗА

ПРОТИВ

НЕЙТРАЛЬНОЕ

1. Находился в близких отношениях с Людмилой. Мог иметь личный мотив для убийства.

2. Поскольку является владельцем оздоровительного центра для богачей, может иметь финансовые разногласия с «крышей» или просто долги. (Выяснить!) Тогда мотив — — деньги Вероники.

1. Имеет алиби на момент убийства Людмилы (сначала был с Романом, потом с Сашей).

Сирота, имеет младшую сестру, о которой заботится с детства. По-видимому, развитое чувство ответственности.

Когда мы спорили, стоит ли заводить досье на Веронику (Леша был «за» из любви к методичности, Прошка из вредности, а все остальные против из нежелания попусту тратить время), в моей сумке запиликал мобильный телефон. Звонила Лида.

— Тебя еще не арестовали, Варвара? — поприветствовала меня любимая тетка. — Тогда звони своему Полянчику, он жаждет с тобой пообщаться. По рабочему телефону. Ну, пока. Не забудь, ты обещала на днях заехать.

— Помню. Кроме Полевичека, мной никто из правоохранительных органов не интересовался?

— Вроде бы нет. Но еще не вечер.

— Как раз вечер. Даже ближе к ночи. Ну ладно, пока, скоро увидимся.

Я перешла в другую комнату и набрала рабочий номер Полевичека, который уже выучила наизусть.

— Старший лейтенант Полевичек у телефона.

— Михаил Ильич, это Клюева. Вы просили меня позвонить?

— Да. Нужно бы встретиться.

— Когда, сегодня?

— М-м… Думаю, до завтра дело терпит. Хотя не уверен. Нет, давайте все-таки завтра с утра.

— А что случилось? Вы хотя бы намекните.

— Это не телефонный разговор. Где вам будет удобнее встретиться?

— Хотите, я подъеду к вам?

— Нет-нет, — поспешно сказал Полевичек. — Не стоит.

— Тогда давайте в парке Горького. У входа в павильон ужасов.

— Почему там?

— Ну, вы же советовали мне таким образом утолять тягу к острым ощущениям.

— Боюсь, острых ощущений у вас и без того скоро будет достаточно. В самое ближайшее время. Давайте встретимся лучше на пристани. Покатаемся на речном трамвайчике. Часов в десять вас устроит?

— Договорились.

— Ну все, тогда до завтра. — И он, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Я щелкнула крышкой телефона и уставилась в пространство. Очень не понравились мне ни кислый тон Полевичека, ни его зловещий намек.

Глава 15

На этот раз я и не думала возражать против почетного эскорта. Если Полевичек намерен надеть на меня наручники, помощь мне не помешает. Правда, я сильно сомневалась в способности Генриха с Лешей оказать достойное сопротивление милиции, но на моральную поддержку с их стороны можно было рассчитывать твердо.

Мы доехали до Парка Культуры, вышли на набережную и потопали к пристани. Несмотря на рабочий день и утренний час, там уже собралась приличная толпа: мамаши и бабушки с детьми, несколько семейств в более полном составе, три или четыре молодые парочки и шумная стайка подростков, по виду, выпускников.

Полевичек на этом фоне выглядел, прямо скажем, неуместно. И не столько потому, что был один, сколько из-за угрюмой сосредоточенности, которая плохо вязалась с обликом человека, предвкушающего прелести речной прогулки.

Я представила ему друзей, мы купили билеты и сели на катер, уже стоявший у причала. Мы с Михаилом Ильичем устроились на корме, а Леша с Генрихом деликатно сели поодаль, но так, чтобы не выпускать нас из виду. Урчание мотора и радостный детский гомон создавали достаточно мощный звуковой фон, поэтому мы могли разговаривать, не опасаясь чужих ушей.

— У меня для вас плохие новости, — признался Полевичек.

Напрасно старался. Я уже и так догадалась, что он не собирается вручить мне похвальную грамоту и денежный приз вкупе с памятным подарком. Но, промучившись полночи бессонницей, я все же убедила себя, что его дурные вести не имеют отношения к Веронике, иначе он не стал бы откладывать разговор до утра. Скорее уж речь пойдет о моем поражении в правах. Следующая фраза Полевичека лишний раз подтвердила мою проницательность.

— Вы должны явиться к Петровскому в прокуратуру не позднее пятницы. Точнее, не позднее двенадцати часов дня, восемнадцатого июня. В противном случае прокурор подпишет постановление о вашем аресте.

Пятница, восемнадцатое июня! День, когда я собиралась отбыть с друзьями в Черногорию. Очень символично.

— Что-то ваш Петровский расщедрился! До полудня пятницы больше сорока восьми часов. За это время я успею добежать до китайской границы.

Михаил Ильич, до тех пор обозревавший берега, резко повернул голову и пристально посмотрел мне в глаза. Поскольку лицо его было непроницаемым, определить значение этого взгляда я не сумела.

— Думаете, слабo?

Не потрудившись ответить, он отвел глаза и достал сигарету. Минуты две мы молчали. Потом Полевичек выбросил в воду окурок, потер ладонями колени и расщедрился на следующее признание:

— Вообще-то за отсрочку вы должны благодарить не Петровского.

Вот так так! А кого же? Неужто Полевичека? Нет, исключено. Станет следователь городской прокуратуры прислушиваться к мнению какого-то старшего лейтенанта из округа! Особенно если этот следователь — Петровский, который получил, наконец, вожделенные факты, позволяющие требовать моего немедленного ареста. Или Михаил Ильич по-рыцарски скрыл от Петровского мое присутствие на месте второго преступления? Может быть, его мрачность объясняется чувством вины, сознанием того, что он нарушил служебный долг? Ой, сомневаюсь! Что бы там ни воображал себе Прошка, горячей любви ко мне Полевичек не выказывал. На мой взгляд, чувства, которые я у него вызываю, правильнее было бы назвать смешанными и противоречивыми. На служебный проступок они не толкнут.

Кто же он тогда — мой неведомый благодетель? Не Селезнев — это ясно. Явись Селезнев к Петровскому с просьбой повременить с моим арестом, его самого, пожалуй, посадили бы под домашний арест. А других доброжелателей в милицейско-прокурорской среде у меня не имеется.

Я пыталась разгадать эту загадку самостоятельно, потому что Михаил Ильич на мою вопросительно поднятую бровь никак не отреагировал. Он упорно смотрел прямо перед собой и всем своим видом показывал, что на его дальнейшую откровенность я могу не рассчитывать. Наивный! Неужели он думал таким способом остановить женщину, жаждущую информации?

По мнению мужчин, все средства хороши на войне и в любви. У женщин на этот счет имеется своя точка зрения. Нет такой хитрости, на которую не пошла бы наша сестра, чтобы утолить свое любопытство. Не буду описывать бесчестные уловки, к коим пришлось прибегнуть, чтобы вытянуть из Полевичека крохи информации, позволяющие в общих чертах восстановить драматические события минувшего дня. Победителей, как известно, не судят.

В целом, передо мной предстала такая картина. Во вторник утром Полевичек честно попытался связаться с Петровским, чтобы сообщить ему о моем ночном визите и заявлении, сделанном по поводу убийства Цыганкова. Петровского на месте не оказалось. Тогда Михаил Ильич поделился своими сведениями с Тусеповым — тем самым оперативником с Петровки, к которому его прикомандировали по делу об убийстве Людмилы Прокофьевой. Тусепов, не долго думая, доложил своему начальству. То, что случилось потом, с точки зрения Полевичека, не лезло ни в какие ворота. Петровский вызвал его к себе и, визжа и топая ногами, объяснил, куда он может запихнуть мои показания. Следователь обвинял Михаила Ильича в юридической безграмотности, в потворстве подозреваемой, но более всего в том, что Михаил Ильич действовал через его, Петровского, голову, вместо того чтобы связаться с ним напрямую. Сбитый с толку и рассерженный беспардонностью следователя, Полевичек с вызовом поинтересовался, какая, собственно, разница, с кем он соотнесся, если всю нужную информацию Петровский получил. Из гневной, практически бессвязной тирады, которой разразился в ответ следователь, Михаил Ильич логическим путем вывел, что начальство Тусепова созвонилось с прокурором, изложило мою версию событий и намекнуло на предвзятость Петровского по отношению к свидетельнице Клюевой. В результате, когда посыльный, призванный немедленно доставить меня на допрос в прокуратуру, явился ни с чем, и Петровский отправился к прокурору за санкцией на мой арест, ему было отказано в довольно резкой форме.

— Вы не говорили мне, Варвара Андреевна, что у вас есть защитники в руководстве МУРа, — неприязненно заметил Михаил Ильич.

— А я об этом и не догадывалась, — ответила я.

И не лгала. Конечно, теперь, выслушав историю Полевичека, я примерно представила себе, что могло произойти. Начальник Селезнева, Петр Сергеевич Кузьмин (он же Песич), наверняка не пришел в восторг, когда следователь прокуратуры обвинил его подчиненного в пособничестве возможной преступнице. Узнав от Тусепова о моей причастности еще к одному убийству, Песич быстро сообразил, что теперь Петровский не применет потребовать моего ареста. А это почти автоматически означает служебное расследование в отношении Селезнева и прочие неприятности во вверенном Кузьмину отделе. Вот Петр Сергеевич и нанес упреждающий удар — намекнул начальству Петровского на возможную пристрастность следователя.

— В любом случае, от них немного проку, — сказала я Полевичеку. Подумаешь — двухдневная отсрочка! Вот если бы мои защитники добились отстранения Петровского от дела… — А вам палец в рот не клади! — неодобрительно сказал Полевичек. — На мой взгляд, то, что кому-то удалось добиться этой отсрочки, — настоящее чудо. Видели бы вы, как бушевал вчера Петровский! Кричал, ругал меня, словно нашкодившего мальчишку, а ведь я не нарушил ни единого пункта уголовно-процессуального кодекса. Да если его отстранят от дела, он меня просто растерзает! В общем, у вас теперь один выход: до пятницы найти настоящего преступника. С моей помощью, разумеется.

«Стало быть, он все еще верит в мою невиновность? — мысленно удивилась я. — А по виду не скажешь, глядит волком… Как же, интересно, он держится с теми, чью вину считает очевидной?»

Должно быть, Михаил Ильич уловил мое недоумение. Во всяком случае он поспешил объяснить свою позицию:

— Мне не нравится поведение Петровского. Конечно, он может не видеть психологических несообразностей в версии, приписывающей убийства вам, но не принимать во внимание свидетельства криминалистов — это уже явная предвзятость.

— А о чем у нас свидетельствуют криминалисты? — оживилась я.

— По их мнению, человек, задушивший Прокофьеву, уж никак не ниже ростом, чем сама убитая. А это сразу выводит из круга подозреваемых вас и Шеповалову. Если, конечно, вы не воспользовались какой-то подставкой, что, на мой взгляд, смешно — хотя бы из соображений устойчивости. Душитель не мог допустить, чтобы сопротивляющаяся жертва в самую ответственную минуту его опрокинула. Тот, кто заколол Цыганкова, нанес удар снизу вверх, но, если принять во внимание угол, под которым нож вошел в тело, убийца, по крайней мере, среднего роста, а скорее — выше среднего. Я специально обратил на это внимание Петровского. Реакция нулевая. Складывается впечатление, будто он намеренно не замечает фактов, свидетельствующих в вашу пользу. Я рассказал ему о сломанных тормозах «Запорожца», специально подчеркнул, что лично проверил вашу информацию. И что, вы думаете, он ответил? «Странно, что она не додумалась устроить на себя публичное покушение. Испортить тормоза собственной машины — как-то для нее слабовато». После этого я уже не стал говорить о том, как вас пытались столкнуть с лестницы. И тем более о том, что вы подозреваете убитого Цыганкова. С Петровского станется отбросить версию только потому, что она исходит от вас. А между прочим, многое указывает на то, что вы были правы.

— Вы опрашивали близких Романа? Что они говорят? Есть какие-нибудь указания на сообщника? — набросилась я на Полевичека.

— Тише, тише, не все сразу! Сам я окружением Цыганкова пока не занимался — не было времени. Но Тусепову ваша версия приглянулась. Он поговорил с матерью Цыганкова, с его дружками-приятелями и выяснил много интересного. Во-первых, никто не знает, чем Цыганков зарабатывал на жизнь. Последнее место его работы ночной клуб, где он танцевал, вернее, дергался в массовке, сопровождающей выступление звезды стриптиза. Оттуда Цыганков ушел четыре года назад и с тех пор официальных доходов не имел. Зато имел неофициальные, и, похоже, немалые снимал квартиру, покупал дорогую технику, одежду, оплачивал обучение в коммерческом вузе… — В каком? — перебила я.

— Точно не помню. Длинное такое дурацкое название. Что-то вроде высших курсов гостиничного и ресторанного менеджмента. В общем, готовят управляющих отелями. Плата за обучение — две тысячи долларов за семестр. Немало для безработного. Мать Роману не помогала; она инвалид второй группы и, хотя подрабатывает дома, ее заработков и пенсии не хватило бы даже на малую часть фирменных тряпок, которыми был набит шкаф в снимаемой Цыганковым квартире.

— Неужели она не проявляла интереса к источникам дохода сына?

— Наверняка проявляла, но покойный, нужно заметить, был великим мастером вешать лапшу на уши. Умел напустить туману, намекнуть на какие-то крупные дела, к которым якобы имеет отношение, и при этом ничего по сути не сказать. Мать под нажимом созналась, что подозревала сына в торговле наркотиками… — Так вот почему она темнила, когда ребята пытались найти через нее Романа! Боялась, что навредит сыночку, если проговорится о квартире, которую он снимал.

— Но Тусепов считает, что она заблуждается. Он опросил приятелей Цыганкова, его соучеников, соседей и не нашел указаний на причастность Романа к наркотикам. Мелкая сошка, занимаясь их распространением, ведет себя стереотипно — крутится у школ и училищ, околачивается в барах и на дискотеках, водит знакомства с личностями вполне определенного внешнего вида. Цыганков ничего подобного не делал. Не исключено, конечно, что он использовал неторные дорожки, но, вероятнее всего, догадка его матери не имеет под собой почвы.

— Наверное, бедная женщина просто не догадывается о других способах, которыми молодой и не обремененный лишней мускулатурой парень может зашибать легкие деньги. Тусепов не спрашивал ее об отношениях Романа с женщинами?

— Думаете, она в курсе? Цыганков уже давно живет отдельно. Вряд ли он посвящал мать в свои амурные дела. Но Тусепов как раз сейчас занимается поисками его бывших подруг. Если ваше подозрение подтвердится, то есть если окажется, что Цыганков действительно жил за счет женщин, можно будет почти с полной уверенностью утверждать, что его интерес к Веронике Шеповаловой носил меркантильный характер.

— Только и всего? — возмутилась я. — Вместо того чтобы искать сообщника, вы собираетесь потратить кучу времени на установление очевидной истины! И это когда до моего ареста осталось всего два дня! Хороши помощнички, нечего сказать!

Полевичека мое нахальство позабавило. Уголки его рта дрогнули, и лишь усилием воли ему удалось не улыбнуться.

— Вы к нам несправедливы, Варвара Андреевна. Сообщника мы будем искать параллельно. Тусепов снял копию с телефонной книжки Цыганкова. Мы опрашиваем всех, кто там фигурирует. Я сообщу вам, если выяснится что-нибудь интересное. А как продвигается ваше собственное расследование?

— Неважно. От Вероники больше не было никаких вестей. Мы побеседовали с супругами Седых, с Оганесяном, а также с некоторыми их знакомыми, но ничего полезного не выяснили. Похоже, серьезных финансовых проблем, которые могли бы спровоцировать убийство ради денег Вероники, ни у кого нет. Оганесян, правда, взял в банке кредит на ремонт своего театра, но срок его возврата не истек еще и наполовину, да и сумма не настолько велика, чтобы пробудить кровожадные инстинкты. Кроме того, в банке согласились дать деньги под залог того самого подвала, который Сурен ремонтирует. Тамара с Александром, по-видимому, вообще не испытывают денежных затруднений. Если верить нашему источнику, они даже подыскивают себе квартиру побольше. Понимаете, не размен — в этом случае можно было бы предположить, что Тамара на ножах со свекровью, и деньги ей нужны позарез, — а просто бoльшую жилплощадь. Евгений Лазорев, по слухам, владеет оздоровительным центром для богатеев… Кстати, вы не могли бы выяснить, нет ли у него крупных долгов и каких-либо финансовых разногласий с «крышей»?

— А вы уверены, что у него имеется «крыша»?

— Не уверена, но ведь это вполне вероятно, разве нет? Мне казалось, что вокруг любого бизнеса, обслуживающего толстосумов, вьются криминальные элементы, жаждущие урвать свой кусок.

— Вьются, — подтвердил Полевичек. — Не всегда, но очень часто. Ладно, я наведу справки. — Он скосил на меня лукавый глаз. — Какие еще будут поручения?

Я сделала вид, будто не заметила подковырки.

— Было бы неплохо выяснить, что он вообще из себя представляет, — я имею в виду Лазорева. Среди знакомых Вероники он стоит особняком, поскольку общался в основном с Людмилой, и никто из них толком не знает, что он за птица. Вам будет несложно найти людей из его непосредственного окружения, а у нас на это уйдет прорва времени.

— Что конкретно вы хотите знать о Лазореве?

— Все. Характер, привычки, наклонности… А в частности, меня интересуют его взаимоотношения с электроникой.

— Почему именно с электроникой? — насторожился Полевичек.

Я пересказала ему Лешину гипотезу, предполагающую, что убийца блокировал устройство, открывающее электронный замок из квартиры Романа, тем самым выманив последнего на лестничную клетку.

— Интересная мысль, — выдал Михаил Ильич после некоторого размышления. Но почему вы подозреваете именно Лазорева? Я говорил вам, что в случае первого убийства у него есть алиби?

— Как и у Александра Седых. А Тамара в ночь убийства Цыганкова лежала в больнице. Сурен, насколько нам удалось узнать, в электронике — полный профан. Кстати сказать, Вероника — тоже, если у вас еще остались подозрения на ее счет. Это я знаю не понаслышке. Все, круг подозреваемых исчерпан! Вот мы и обратили взоры на Евгения.

— Хорошо, я спрошу у Тусепова, какие сведения они собрали о Лазореве. Что-нибудь еще?

— У кого из компании нет алиби на момент убийства Цыганкова?

— У вас и Шеповаловой — это совершенно точно. Тамара Седых, как вы верно заметили, находилась в больнице. Мы ее еще не беспокоили, но, думаю, соседки по палате и персонал больницы это подтвердят. Александр Седых был дома, это подтверждает его мать. Лазорев тоже сидел дома — с сестрой. До Оганесяна мои коллеги вчера не успели добраться, но, скорее всего, родители засвидетельствуют его невиновность. Хотя, конечно, алиби, представленные родственниками, нельзя считать стопроцентным; их еще будут проверять.

— Тогда у меня, наверное, все, — сказала я, не сумев придумать нового вопроса. — По крайней мере, пока.

Полевичек положил на колени портфель, который раньше стоял у него между ног, достал оттуда несколько листов бумаги с распечатанным на принтере текстом и протянул мне.

— Что это?

— Копия расшифрованной стенограммы, сделанной нашей Ириной по ходу следственного эксперимента. Вы просили.

— Спасибо.

— А вы обещали еще раз позвонить родителям по поводу тетки Вероники… Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Верность обещаниям предмет моей законной гордости. Как же я могла забыть!

— Ох, простите! Позвоню сразу, как только доберусь до телефона. Как с вами можно будет связаться?

— Позвоните по рабочему номеру. Меня почти наверняка не будет на месте, но вы оставьте сообщение, хорошо?

— Да, конечно, — пролепетала я, все еще сгорая от стыда.

— Что с вами, Варвара Андреевна? — подозрительно спросил Полевичек. — Вы сами на себя не похожи.

Я объяснила. Он рассмеялся, от былой мрачности не осталось и следа.

— Можно задать вам личный вопрос?

— Попробуйте, — ответила я настороженно. — Но предупреждаю: если вас интересует, почему я не замужем, до берега будете добираться вплавь.

— Боже упаси! Почему вы не замужем, я догадываюсь и сам. Меня интересует: кто вас воспитывал?

— Семья и школа, кто же еще! — буркнула я, раздраженная нелепым вопросом.

— Оригинальные же у вас были семья и школа! — покачал головой Михаил Ильич.

Интересно, что он хотел этим сказать?

Пока мы катались по Москве-реке, Прошка и Марк трудились в поте лица. Прошка ездил к Тамаре на работу, разговаривал с ее коллегами. На работу к Александру было решено не ездить. Едва ли Сашины сотрудники могут рассказать о нем что-нибудь существенное, если он там рта не открывает. Марк сначала заехал ко мне домой, проверил автоответчик, а потом отправился в Суренов театр разведать обстановку и побеседовать с рабочими, ведущими ремонт.

Особым успехом старания моих друзей не увенчались. Тамарины товарки исполнили панегирик, весьма похожий на тот, что пела вчера ее соседка Ася. Тамара — прекрасный работник, Тамара нежно любит мужа и гордится умницей-дочкой, Тамара чудесно ладит со свекровью и далее в том же духе. О материальных или иных затруднениях в семействе Седых никто из ее коллег не слышал.

Мой автоответчик был перегружен оставленными сообщениями: меня разыскивали родственники, приятели, знакомые, работодатели, два раза звонил Селезнев (второй раз, по словам Марка, на грани истерики). Молчала только Вероника.

В театре тоже ничего не прояснилось. Ремонт был почти закончен, работы оплачивались поэтапно, выплаты ни разу не задерживались, на денежные затруднения Сурен никому не жаловался. Единственное, что его беспокоило, — срок окончания ремонта. И то лишь до прошлой субботы. После субботы он перестал висеть у рабочих над душой, в театре появлялся не каждый день, прежняя нетерпеливость сменилась угрюмой пассивностью.

Весть о возможном моем долгосрочном отдыхе в казенном доме повергла всех в уныние. Даже Прошкины шутки на эту тему звучали несколько вяло. Мои же репризы (блестящие и остроумные) вызывали у аудитории только болезненные гримасы. Оскорбленная в лучших чувствах, я гордо покинула неблагодарных зрителей и уединилась с телефонным аппаратом.

Не желая разорять Марка, я провела самую стремительную за всю историю отцов и детей беседу с родителем — продиктовала номер телефона, бросила: «перезвони» и повесила трубку. Даже не поздоровалась. Моя лаконичность, видимо, поразила папу. Если обычно он реагирует на такие просьбы денька через два, а то и вовсе оставляет их без внимания, то сейчас звонок из Канады раздался раньше, чем я успела бы прочесть «Отче наш».

Мог бы и не торопиться! Как я ни убеждала его, что он, должно быть, ошибся в имени или адресе Вероникиной тетки, папа твердо стоял на своем. Да, он совершенно уверен, что тетку зовут Валерия Павловна, да, именно Пищик и никак иначе. Нет, он не мог напутать с адресом, он прекрасно помнит и дом, и подъезд, и этаж. Промучившись с ним минут десять, я поняла, что никакими силами не смогу поколебать папину уверенность, и распрощалась.

Следующий звонок — Полевичеку. Вопреки своему предупреждению, он оказался на месте. Выслушав мой отчет о разговоре с папой, вздохнул, но больше ничем своего разочарования не выдал. Даже напротив — поздравил меня с моей прозорливостью.

— Вы как в воду глядели, Варвара Андреевна. Цыганков действительно жил за счет женщины — по крайней мере, некоторое время назад. Тусепов разыскал его подругу. Это деловая дама лет сорока, невозмутимая и твердокаменная, как египетская пирамида. Она нисколько не обольщалась относительно Цыганкова, оплачивала его юношескую резвость и сознательно мирилась с никчемностью любовника в остальных отношениях. Но в конце концов он ей прискучил. Дамочку начала раздражать леность его ума и полное отсутствие амбиций. Сытая жизнь животного — предел его мечтаний, она так и сказала. Два года назад он получил отставку. Но у мадам нет сомнений, что Цыганков и дальше покатился по накатанной дорожке, то есть нашел другого спонсора своих постельных талантов. Весть о смерти бывшего возлюбленного бизнес-леди восприняла спокойно, как удав. Только бровки вздернула. Эпитафию цитирую: «Не ожидала. Мне всегда казалось, что этот домашний котик мирно опочиет на старости лет на коврике у чьей-нибудь постели. Не повезло ему! Должно быть, нарвался на ревнивую хозяйку».

— Душевная женщина! — оценила я.

— Да, не без того, — согласился Полевичек. — Теперь насчет финансового положения Лазорева. Пока я получил только предварительную информацию, но ответить на ваши вопросы могу. Он действительно единоличный владелец центра «Здоровье и отдых». Комплекс расположен недалеко от Подольска. До августа прошлого года приносил солидный доход. Как раз накануне кризиса Лазорев взял кредит на покупку импортного оборудования и, естественно, влип. В банке считали, что он не выживет, и готовились пустить его центр с молотка. Но потихоньку клиентура восстановилась, Лазорев начал выплачивать проценты, и банк предоставил ему отсрочку в погашении кредита. Сейчас о ликвидации центра речь не идет. Хозяину, конечно, придется поднапрячься, чтобы выплатить долг, но смерть на паперти ему не грозит. Что касается «крыши», то тут — тишь да гладь, да божья благодать. «Опекун» Лазорева — просто аристократ духа по сравнению с остальной публикой подобного рода. Никогда не запрашивает за свои услуги чересчур много и прибегает к насилию лишь в самых крайних случаях — когда «клиент» уж совсем зарвется. Лазорев не зарывается. Парень, безусловно, понимает, как ему повезло с «опекуном», и готов платить вдвое больше, лишь бы никогда не сталкиваться с его конкурентами.

— Вы — просто маг, Михаил Ильич! — восхитилась я. — Как вам удалось столько разузнать за такой ничтожный срок? Неужели у милиции вашего округа везде есть свои осведомители?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — отбрил меня Полевичек, впрочем, вполне беззлобно.

— Намек ясен. — Я рассыпалась в благодарностях и быстренько свернула разговор.

Следующим на очереди был Селезнев. Я знала, чем объясняется его настойчивое желание услышать мой голос, — вчерашним бурлением страстей на Петровке. Мне страшно не хотелось лгать и изворачиваться, отвечая на его вопросы, но я понимала: успокоить Дона необходимо, иначе он совсем сорвется с катушек и сотворит что-нибудь такое, с чем даже любящий Песич не станет мириться.

Я обдумала проблему со всех сторон и, как всегда, нашла безупречное решение. Пусть с Селезневым объясняется Сандра — моя питерская подруга и объект нежной привязанности капитана.

Набрав код Питера и рабочий номер Сандры, вместо ожидаемого горячего приветствия я услышала торопливое: «Ты не могла бы перезвонить попозже?»

— Нет, — отрезала я. — Я займу у тебя меньше минуты. Засекай. Ты должна как можно скорее позвонить Дону и заверить его, что у меня все под контролем и в ближайшем будущем тюремное заключение мне не грозит. Запомнила?

— Ох, Варька! — выдохнула Сандра. — Что ты опять натворила?

— Тебе же некогда меня слушать! — не удержалась я от маленькой мести. Пока! — И нажала на рычажок.

Остальному населению, жаждущему облагородиться через общение со мной, я звонить не стала. Перебьются! Пусть постепенно привыкают к предстоящей разлуке со своим кумиром.

Теперь, когда с самыми неотложными делами было покончено, я нашла в себе силы по-христиански простить друзей, не ценящих моего блестящего остроумия. Кто знает, может, глубина моего юмора им просто недоступна! В любом случае, сейчас не время для мелких обид. Нам еще предстояло занести в таблицу новую информацию о подозреваемых, изучить записи Полевичека о следственном эксперименте и предпринять очередной мозговой штурм.

Глава 16

Я люблю, когда жизнь богата событиями. Затяжные периоды однообразного размеренного существования способны превратить меня — тихое, кроткое создание в злобную фурию. Однако на этот раз таинственная сила, не дающая мне завянуть от недостатка новых впечатлений, явно перестаралась. Начиная с субботнего вечера у меня не было оснований жаловаться на скуку и однообразие. Более того, в самой глубине моей души зарождалось робкое желание взять тайм-аут, отдышаться где-нибудь в тишине и покое лесной глуши, подальше от людской суеты. Но божок-авантюрист, взявший меня под свое покровительство, еще только входил во вкус. В его планах моя передышка не значилась — напротив, он готовил мне новое развлечение в виде скачки с препятствиями вслепую.

В роли его посланника выступила моя любимая тетка. Она позвонила в среду на рассвете.

— Знаешь, Варвара, мы так не договаривались! — услышала я сквозь сонную одурь ее голос, сердитый и тоже сонный. — Позвони своему Лужайкину и объясни, что будить даму спозаранку мужчина имеет право только в одном случае. И вовсе не для того, чтобы использовать ее как связную. — И она бросила трубку, не слушая моих невнятных извинений.

Вяло чертыхаясь, я набрала рабочий номер Полевичека. (Лида не сказала мне, куда звонить, но я решила, что на работе меньше шансов кого-то разбудить). Взяв трубку, Михаил Ильич не дал мне возможности передать ему теткино наставление.

— Варвара Андреевна, я только что прочитал сводку ночных происшествий по городу, — зачастил он, когда понял, с кем разговаривает. — Ночью к вам в квартиру вломился неизвестный злоумышленник. Сломал замок и напал на соседку, которая вышла на шум. Вернее, даже не вышла, а только открыла дверь. Преступник, видимо, услышал щелчок замка и притаился за дверью. Когда соседка открыла, он с силой толкнул дверь на нее. Женщина ударилась затылком об угол стены и потеряла сознание. После этого преступник не сбежал сразу, как можно было ожидать, а хладнокровно обыскал вашу квартиру. Перевернул все вверх дном и скрылся еще до того, как соседка пришла в себя и подняла тревогу.

Стыдно признаться, но первым моим чувством было чувство глубокого удовлетворения. «Несносная Софочка наконец-то поплатилась за свое любопытство! Может, хоть теперь она отучится совать нос в мои дела?» Потом наступило раскаяние.

— Надеюсь, она не сильно пострадала? — пробормотала я смущенно.

— Не очень, — успокоил меня Полевичек. — У нее сотрясение мозга в легкой форме. Полежит пару дней в постели, и все пройдет.

И тут нахлынула ярость. Как они посмели осквернить мой дом — прикасаться к моим вещам, рыться в моих бумагах, в белье! Думаю, если бы взломщик имел неосторожность попасться мне под руку в ту минуту, я бы вырвала у него сердце, а потом цинично сплясала бы над трупом.

От вспышки ярости проснулся, наконец, здравый смысл.

— Зачем этому подонку понадобилось вламываться в мою квартиру? Что он там потерял? Может, это домушник-любитель, работающий без наводки? Увидел, что в квартире пару дней не зажигают свет, и решил поживиться чем бог пошлет?

— Вряд ли, — отверг мою догадку Полевичек. — Случайный любитель унес бы все, что плохо лежало. А этот ничего не взял, по крайней мере, на первый взгляд. Только перерыл все и побил посуду. Не хотите подъехать домой, убедиться лично?

— И пообщаться с вашими коллегами? Спасибо, не хочу. После того, как Петровский вынес свой ультиматум, у меня нет ни малейшего желания сталкиваться с милицией. Если хотите, Михаил Ильич, могу отправить туда кого-нибудь из друзей. Они не хуже меня определят, все ли на месте.

— Ладно, присылайте друзей, — вздохнув, согласился Полевичек. — Только им будет сложно объясняться с участковым.

— А вы позвоните ему, предупредите. Наврите, что я в отъезде.

— И опорочить свое честное имя? Спасибо, не хочу, — передразнил меня Михаил Ильич. — Я предпочитаю обходиться без вранья. Скажу, что у вас неотложные дела и вы никак не можете вырваться.

Я саркастически хмыкнула:

— Ну, если это, по-вашему, не вранье, дерзайте! — после чего пошла будить помощничков.

Один только Леша проснулся сразу, не призвав на мою голову ни единого проклятия. Остальные проклятия изрыгали, и весьма энергично, но проснулись окончательно, только когда я уже заканчивала объяснять Леше, в чем дело.

— Если уж тебе так приспичило свести нас в могилу, могла бы избрать более гуманный способ, — проворчал Марк, подтягивая к подбородку простыню. Выйди отсюда. Дай нам одеться.

Пока они приводили себя в порядок, я готовила кофе и думала. «Если домушник не охотился за материальными ценностями, что ему понадобилось? Не связано ли это вторжение с цепью событий, начавшихся в прошлую субботу, и если связано, то как?»

Леша уже сидел за столом и терпеливо ждал завтрака, а Марк входил на кухню, когда меня осенило: «Ключ!»

Марк подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить кофейник и подставить стул.

— Вероника! — простонала я, пребольно стукнувшись седалищем о жесткую деревяшку.

— Что — Вероника? — рявкнул Марк. — Немедленно прекрати зеленеть! Вероника уже три дня как пропала, и до сих пор ты переносила мысль о ее исчезновении вполне стоически. Чем вызван этот внезапный прилив родственных чувств? Пробуждением на рассвете или нашествием вандалов, разоривших твое жилище?

— Это не вандалы, — тихо возразила я. — Это убийца.

Марк бухнул кофейник на стол, схватил меня за плечи и развернул к себе лицом.

— Что?! Убийца? За каким чертом его понесло в твою квартиру?

Я, наконец, справилась со слабостью и ответила почти нормальным голосом:

— Он охотится за ключом.

Пожалуй, настало время для признания. Я питаю к Марку тайную слабость, несмотря на его тиранские замашки, вечное ворчание и категорический отказ признать мои очевидные достоинства. Несмотря на его колючий сарказм и колоссальное напряжение, которое требуется, чтобы поддерживать с ним добрые отношения. И поверьте, оно того стоит! Найдется ли на всем белом свете другой человек, способный после трех часов сна, из которого его грубо вырвали на рассвете, мгновенно ухватить суть невразумительной речи? Кто еще, услышав вышеприведенную реплику, удержался бы от идиотского вопроса «За каким ключом?» или «Что ты имеешь в виду?»

— От сейфа? Где ты его прячешь? — сразу спросил Марк.

— Не скажу. Если вас похитят, вы, во всяком случае, с чистой совестью заверите преступника, что не имеете понятия, куда я его засунула.

— А если он нам не поверит? — забеспокоился Леша.

Хороший вопрос. Об этом я как-то не подумала.

— Чем это вы тут занимаетесь? — полюбопытствовал, вваливаясь на кухню, Прошка, обводя нашу троицу подозрительным взглядом. — Заговоры против меня строите?

— Вот именно! Обсуждаем, как бы навечно спихнуть на тебя мытье посуды, нашлась я.

— Я вам спихну! — оживился Прошка, но перехватил взгляд Марка и немедленно успокоился. — А если серьезно?

— Варвара думает, что к ней в квартиру влез убийца. За ключом от сейфа, — объяснил Леша.

Прошка не обманул моих ожиданий:

— За каким еще ключом? От какого еще сейфа?

— За стальным ключом от бронированного сейфа.

Мой исчерпывающий ответ его почему-то не удовлетворил.

— Кончай валять дурочку! — рассердился он. — Откуда у тебя ключ от бронированного сейфа? — Тут чело его прояснилось. — А-а, швейцарский сейф с миллионами Вероники! Постой! — Прошка снова нахмурился. — Ты хочешь сказать, что убийца его украл?

— Нет, не украл, потому что в квартире его не было. Но хотел украсть. А это значит, что теперь положение Вероники — хуже некуда.

— Почему «теперь»? По-твоему, начиная с субботы и до сегодняшнего дня она жила припеваючи?

— Нет, но она была в относительной безопасности. Убийца надеялся, что она сама отдаст ему ключ.

— Погоди, Варька, — остановил меня Леша. — Давай подождем Генриха, и ты объяснишь все еще раз и подробнее.

Генрих не заставил себя ждать. Мы расселись вокруг стола, налили себе по чашке кофе, и я приступила к объяснению.

— Знаете старинное народное средство для обретения мудрости? Удар по голове. Вот меня Полевичек и шандарахнул с утра пораньше. После его новости у меня в мозгах наступила полная ясность. Для полноты картины не хватает только имени второго, вернее — главного убийцы и кое-каких деталей. У меня получается, что автор и идеолог всего преступного замысла — кто-то из окружения Цыганкова.

Прошка, который, видимо, ждал бог знает каких откровений, был разочарован:

— Ну-у, это мы уже слышали!

— Слышали, — согласилась я. — Но раньше это была одна из версий, а теперь — единственная.

— Почему же?

— Потому что благодаря взломщику мы теперь точно знаем: мотив обоих убийств — деньги Вероники. Цыганков нацелился на них с самого начала, потому-то и увивался вокруг моей дурочки. Но потом Вероника сообщила своим приятелям, что отныне доступ к деньгам имею только я, и Роману стало ясно: добраться до них будет не так просто. Тогда он, вероятно, поделился с кем-то — для определенности назовем этого некто Макиавелли — поделился с Макиавелли своими трудностями. Тот сразу сообразил, что для достижения цели нужно устранить меня. Поначалу они испробовали простейший способ — несчастный случай. Убить меня открыто они не решались, потому что боялись спугнуть Веронику. Не было никакой гарантии, что после моего физического устранения она не убежит обратно в Америку.

— Она точно так же могла бы сбежать, если бы ты погибла в результате несчастного случая, — заметил Леша.

— Несчастный случай ее бы не напугал. Потряс, опечалил — да, но не напугал. Несчастный случай — дело житейское. Он может произойти где угодно, в том числе и в Америке. Роман наверняка знал о последней воле отца Вероники. Он нашел бы слова, чтобы убедить ее остаться. Утешил бы в горе, подставил плечо глядишь, и Вероника из благодарности доверила бы любезному другу свой капитал. А уж он поделился бы с Макиавелли. Но несчастный случай им дважды не удался, а потом до Романа, возможно, дошло, насколько важен ключ от швейцарского сейфа, ключ, который я прячу неизвестно где.

— А кстати, где ты его прячешь? — заинтересовался Прошка.

— А почему он важен? — одновременно спросил Леша.

— Потом объясню. Не перебивайте. Итак, Макиавелли придумал новый, более изощренный план. Причем, сообщнику — Цыганкову — он открыл только часть замысла, поскольку замысел в целом включал в себя смерть самого Романа, чего тот, вероятно, не одобрил бы. Суть интриги состоит в том, чтобы подорвать доверие Вероники ко мне. Причем подорвать основательно, так, чтобы она без колебаний отказалась от моей опеки, потребовала обратно ключ от сейфа и вообще порвала со мной отношения. Иными словами, я должна предстать перед ней чудовищем. Как можно этого добиться?

— Очень просто! — мгновенно отреагировал Прошка. — Никаких убийств для этого не требуется, достаточно на денек-другой запереть вас с Вероникой в одной комнате.

— Но Макиавелли-то с Варварой не знаком! — возразил ему Леша.

Причем возразил на полном серьезе, даже не думая шутить. От возмущения я поперхнулась кофе и закашлялась. Генрих начал шлепать меня по спине, а Марк с подозрительно непроницаемой физиономией взял тряпку и вытер брызги.

— Ты… на что это… намекаешь?! — Я пыталась придать голосу зловещий оттенок, но попробуй зарычи, сражаясь с приступом кашля!

— Я? — искренне удивился Леша. — Ни на что. Просто, если Макиавелли не знал особенностей твоего характера, ему было сложно придумать бескровный способ опорочить тебя перед Вероникой.

— Ып! — сказал Марк.

Я метнула бешеный взгляд в его сторону, но увидела только спазматически дергающуюся спину. Это было последней каплей. Я с шумом втянула в себя воздух, зная, что глас мой будет подобен трубам Иерихонским. Не исключено, что стены дома рухнут и погребут нас под обломками. Или, если я не дам выхода возмущению, то просто взорвусь. С тем же результатом.

Но тут Прошка захихикал. За ним, как по сигналу, прыснул Генрих. И уж тогда не выдержал Марк! Они покатывались, гоготали, всхлипывали, и это мерзкое веселье спасло несчастным жизнь. Только последний дурак дает волю гневу, когда вокруг все надрываются от смеха, а я не собиралась выставлять себя на посмешище.

Потихоньку выпустив воздух из легких, я покосилась на Лешу, и тут комизм положения дошел, наконец, и до меня. На его лице было написано такое явное непонимание, такое хмурое и даже опасливое недоумение, что моя диафрагма сама собой заходила ходуном.

Минуты через две Марк провел основанием ладони по скулам и сказал:

— Ну ладно, хватит. Продолжай, Варвара.

— Не буду! — заупрямилась я. — Сначала дайте обещание не перебивать меня всякими дурацкими замечаниями.

Прошка, точно примерный ученик, сложил руки на столе перед собой и тут же поднял одну из них:

— А вопросы задавать можно?

— Перебьешься. Ладно, так и быть, слушайте. Макиавелли рассуждал примерно так: «Какой грех труднее всего простить? Убийство. Особенно если убивают близкого тебе человека. И уж совсем сложно, если пытаются лишить жизни тебя самого». Из этого он исходил. Для воплощения замысла ему, во-первых, была необходима жертва — близкий Веронике человек. На эту роль он выбрал Людмилу. Во-вторых, исполнитель — жадный, беспринципный, безвольный и глупый — пешка в руках самого Макиавелли. Немаловажно также, чтобы исполнитель был вхож в компанию Вероники. Этим требованиям идеально отвечал Роман. В-третьих, нужно было обеспечить, чтобы я и Вероника непременно оказались в числе свидетелей планируемого убийства. В-четвертых — массовка. Чем больше будет подозреваемых, тем менее вероятно, что следствие быстро вычислит Цыганкова. А потом уже будет поздно — Макиавелли снимет эту пешку со своей доски. И, наконец, в-пятых, необходимо некое обстоятельство, создающее неопределенность, некое указание на возможную ошибку в выборе жертвы. Пусть будет неясно, кого на самом деле хотел устранить убийца, — Людмилу или Веронику. В противном случае бросить на меня подозрение было бы сложно: зачем мне убивать Людмилу, с которой я практически незнакома?

— А Веронику зачем? — не утерпел Леша.

— Из-за денег, естественно. Людям свойственно мерить всех на свой аршин. Я старалась подорвать влияние Романа на Веронику, и Макиавелли решил, что мной движет примитивная жадность, страх потерять контроль над деньгами кузины. Во всяком случае, он рассчитывал убедить в этом Веронику.

— Но ведь в случае ее смерти ты не получила бы этих денег!

— А вот этого Роман и его сообщник знать не могли. Вероника называла меня сестрой, реже — кузиной, о других родственниках никогда не упоминала; откуда им было догадаться, что у нее есть тетка, которая гораздо ближе ей по степени родства? Возвращаясь к условиям, необходимым для успешной реализации этого затейливого плана, скажу, что задача перед Макиавелли стояла нелегкая. Почти невыполнимая, если учесть, что он намеревался остаться за кадром и не мог принять участие в организации первого убийства. Но ему повезло — обстоятельства были за него. Роман рассказал ему о театре Сурена, о пьесе, по ходу которой Вероника и Людмила менялись платьем, а главное — о том, что в театре идет ремонт и репетиции проходят на квартире Вероники. Не знаю, кому принадлежала мысль провести генеральную репетицию в камерной обстановке и кто подал Веронике идею пригласить туда меня, но она была очень настойчива. Не исключено, что предложение исходило от Романа, проинструктированного Макиавелли. Так или иначе, в субботу все необходимые условия оказались соблюдены.

В антракте, после которого Людмила и Вероника должны были поменяться платьями, Цыганков вышел покурить на балкон. Он знал, что Людмила присоединится к нему, поскольку она тоже курит. Правда, за ними увязался и Евгений, но Роман, наверное, сумел улучить минутку и под каким-то предлогом уговорил Людмилу переодеться пораньше. Возможно, он попросил ее порепетировать с ним какой-нибудь эпизод до начала второго действия. Когда она ушла, Роман отправился с Суреном в их общую гримерную, взял свой плащ и устроился в холле, выжидая удобного момента. Ему важно было не только незаметно пробраться в спальню, где переодевалась будущая жертва, но и убедиться, что я на какое-то время осталась одна, то есть не смогу представить впоследствии несокрушимое алиби. Когда я заперлась в ванной, Роман зашел в спальню (возможно, даже предварительно постучал), отвлек чем-то внимание Людмилы, встал у нее за спиной и затянул на шее пояс от ее же платья. Потом вернулся в холл, сел у телевизора и стал ждать, когда поднимется тревога.

Он знал, что Вероника очень впечатлительна, и, следовательно, мог предугадать ее реакцию на труп. Молодой человек бросается к перепуганной, потрясенной возлюбленной, желая увести ее прочь от ужасного зрелища, — что может быть естественнее? А на лестничной площадке уже ждет Макиавелли. Цыганков передает ему Веронику и строго наказывает беречь девушку от возможных потрясений, а пуще всего от контактов с милицией и друзьями, один или одна из которых задушила ее подругу. А сам возвращается на место преступления под тем предлогом, что ему необходимо будет давать показания. Макиавелли, нежно лопоча, везет Веронику в квартиру Романа и накачивает ее снотворным. Цыганков же, пообщавшись с милицией, предусмотрительно возвращается на квартиру матери, адрес которой указал на допросе.

Только наутро он возвращается к возлюбленной и начинает отравлять ее сознание, доказывая, что я — самый вероятный кандидат в убийцы. Вероника отказывается верить, требует встречи со мной. Роман держит оборону двое суток.

Здесь вступает в действие вторая фаза плана, о которой Цыганков не подозревал. Макиавелли, на правах друга, якобы втянутого помимо воли в эту драму, навещает Романа с Вероникой и убеждает Романа, что желание Вероники свидеться с кузиной вполне естественно. И что в случае чего вдвоем они сумеют защитить девушку — конечно, при условии, что я приеду одна. Вероника, получив разрешение, бросается звонить мне. Роман стоит рядом. Тем временем Макиавелли выводит из строя домофон, так, чтобы звуковой сигнал проходил, а сигнал, отключающий электронный замок, — нет.

Я приезжаю. Роман пытается открыть дверь. Не получается. Он выходит из квартиры и вызывает лифт. Макиавелли быстро приводит домофон в порядок, открывает замок и бежит вдогонку за Романом — якобы сказать, что спускаться нет нужды. Ударив Цыганкова ножом и отправив труп вниз, он возвращается к Веронике и пару минут спустя начинает изображать тревогу. Вероятно, в тот самый момент, когда я поднималась наверх, они уже спускались на другом лифте. Это было несложно подстроить — этажи оборудованы световыми панелями, указывающими, где находятся лифты. А может, он рассчитывал застать меня внизу стоящей над трупом. Вероника, увидев мертвого возлюбленного, теряет остатки воли, и Макиавелли увозит ее к себе домой или в какое-нибудь тайное убежище.

Он пытается внушить Веронике, что оба убийства — дело моих рук, что я избавляюсь от ее близких из страха упустить деньги. Но что-то у него не складывается. То ли моя упрямая кузина наотрез отказалась верить в мою виновность, то ли он не сумел добиться ее расположения, — так или иначе, Макиавелли расстается с надеждой получить доступ к деньгам с ее ведома и согласия. Он устраивает набег на мою квартиру, рассчитывая найти там ключ от сейфа.

Теперь вы понимаете, на каком волоске висит жизнь Вероники? У Макиавелли ее документы; если он сумеет отыскать ключ, ему останется только найти статистку с подходящей внешностью и отправиться вместе с ней в Цюрих. А тело Вероники найдут потом где-нибудь в лесу!

— Тише-тише, — попытался успокоить меня Генрих. — Ведь он пока не нашел ключа.

— И не найдет. Возможно, это на какое-то время задержит топор, занесенный над Вероникой. Задержит, но не отведет. Макиавелли не может отпустить ее живой. Она знает его в лицо и может дать следствию нить, связывающую его с убийством.

Все помолчали, потом Марк сказал:

— Извини, Варвара, но мне как-то не верится. Что-то тут не так. Вроде бы все логично, но… не правильно. Нутром чую. Наверное, дело в психологической недостоверности. Цыганков был трусом. При всей своей жадности, выбирая между деньгами и безопасностью, он наверняка предпочел бы последнее.

— Знаю-знаю, с чьих слов ты песню поешь! — обиделась я. — Сам-то ты его и не видел ни разу. Это великий людовед Сурен тебе лапшу на уши навешал.

— А ты помнишь, какими словами сама описывала Романа? «Льстивый», «угодливый», «лакей», «альфонс». И, по-твоему, у него хватило пороху совершить хладнокровное убийство чуть ли не на глазах изумленной публики? В спальню в любую минуту могли войти Тамара или Вероника, кто угодно мог встретиться убийце в коридоре, когда тот выходил, оставив за спиной труп. В конце концов, Людмила могла вырваться и поднять крик. И ты считаешь, Цыганков был способен пойти на такой риск?

Моя уверенность поколебалась.

— Не знаю… — сказала я. — Но все остальное-то сходится!

— Может, отложим этот спор до нашего возвращения? — предложил Леша. Прежде чем строить гипотезы, неплохо бы убедиться, что у Варьки из квартиры ничего не пропало. Ведь если у тебя побывал обыкновенный вор, — добавил он, обращаясь ко мне, — что останется от твоей исходной посылки?

Глава 17

Марк и Леша уехали оценивать причиненный мне материальный ущерб, оставив Прошку и Генриха присматривать за мной. Прошка немедленно завалился спать, Генрих взялся наводить порядок на кухне, а я ушла в комнату еще раз просмотреть наши записи и проверить, не противоречит ли моя версия известным нам фактам. Прежде всего следовало убедиться, что у Романа были возможность и время незаметно пробраться в спальню. Я положила перед собой листки Полевичека с данными следственного эксперимента и составила следующее расписание:

0 мин 00 с — начало отсчета.

Людмила закрывает за собой дверь спальни, в гостиной Сурен и Саша устанавливают за занавесом декорации, Роман и Евгений разговаривают на балконе, Тамара собирает и носит на кухню посуду, Вероника счищает с тарелок остатки закусок, я перекладываю еду в баночки и убираю в холодильник. — 3 мин 16 с.

Сурен с Сашей выходят из-за занавеса, Сурен осматривает сцену, Саша садится на диван. Остальные на прежних местах. — 4 мин 16 с.

Сурен с Романом уходят в свою гримерную, Евгений садится на диван рядом с Сашей, Тамара забирает последнюю порцию посуды. — 5 мин 00 с.

Тамара возвращается на кухню и начинает вытирать тарелки, Роман забирает из гримерной плащ и садится в холле перед телевизором. Сурен накладывает грим, остальные — на прежних местах. — 7 мин 00 с.

Я убираю в холодильник последнюю банку, ухожу из кухни и закрываюсь в ванной. — 10 мин 00 с.

Раздается крик Вероники.

Пока все сходится. У Цыганкова было около пяти минут, чтобы проникнуть в спальню, задушить Людмилу и вернуться в холл, к телевизору.

Я порылась в бумажках и отыскала таблицу-досье, которую мы составили на Романа. Какие там факты и соображения противоречили версии, что убийца — он? Так, трусость Марк уже упоминал, это возражение пока оставим без внимания. Глупость? Если автором замысла был сообщник, то самому Цыганкову много ума не требовалось. А запомнить инструкции и точно им следовать способен даже дрессированный баран.

Последний пункт посерьезнее. Почему после убийства Романа Вероника убежала? Почему не подняла крик, не позвала на помощь, а скрылась, доверившись Макиавелли, постороннему ей человеку?

Впрочем, не исключено, что Роман познакомил их заранее. Нет, вряд ли. Сурен говорил, что последние две недели актеры все свободное время проводили на репетициях. Труппа, можно сказать, дневала и ночевала дома у Вероники, некогда ей было заводить новые знакомства. А если бы Макиавелли появился на ее пути раньше, она непременно бы мне сказала. Есть у нее такая детская привычка выкладывать старшим все свои новости, не заботясь о том, хотят ли ее слушать.

Значит, до субботы она, скорее всего, с Макиавелли не встречалась. Почему же она позволила ему увести себя? Опять впала в прострацию при виде мертвого тела? Не стала поднимать шум, чтобы дать мне уйти? Возможно. Видит бог, у нее были основания подозревать меня в убийстве Романа. Ну, а когда Макиавелли привез ее в свое логово, у него наверняка нашлись доводы, почему она должна притаиться. Судя по всему, он парень изобретательный.

Итак, это возражение мы сняли. Что у нас на Романа в графе «Нейтральное»? Коммерческий вуз, нетрудовые доходы, связь с бизнес-леди моей версии не противоречат. Танцы со стриптизершами в ночном клубе — лишнее очко в мою пользу. Помнится, Тамара объясняла нервозность Цыганкова страхом перед публичным выступлением. Но если человек не стесняется скакать перед публикой в компании с голыми девицами, с чего бы ему нервничать по поводу участия во вполне пристойном спектакле, представленном на суд аудитории в три человека?

Нет, все-таки я права, а Марк ошибается. На этот раз чутье его подвело. Не может быть, чтобы версия, увязывающая все факты, оказалась неверной.

Я собрала бумажки и вышла в коридор, где стоял телефонный аппарат. Нужно позвонить Полевичеку. Пусть он и его коллеги с Петровки активизируют поиски цыганковского сообщника.

Я потянулась к трубке, но заколебалась. Может, подождать со звонком до возвращения Леши и Марка? Пока я раздумывала, из кухни вышел Генрих.

— Ты не Полевичеку собираешься звонить? Я как раз хотел предложить, чтобы ты попросила его проверить счет Вероники — не снимал ли кто-нибудь деньги после субботы?

— Вряд ли. — Я покачала головой. — У нее же нет при себе сберкнижки.

— Откуда ты знаешь?

У меня пересохло в горле.

— Ты хочешь сказать, что Роман позаботился об этом? Что он сунул ей не только паспорт, но и сберкнижку? Боже! Тогда, возможно, ее уже убили! — Я прислонилась к стене. — Заставили получить деньги и убили… Триста тысяч баксов — достаточно крупный куш, чтобы махнуть рукой на мифические миллионы в заморском сейфе.

— Погоди, Варька, не нагнетай жути. Во-первых, сберкнижка, скорее всего, преспокойно лежит в Вероникиной квартире. Во-вторых, даже если и не лежит, это еще не означает, что по ней получили деньги. И в-третьих, почему преступник должен отказываться от швейцарских миллионов, получив жалкие триста тысяч, если он может заграбастать и то, и другое? Пока милиция не вышла на его след, он чувствует себя относительно спокойно. А новое убийство — это новый риск, сейчас оно может перечеркнуть все его планы.

Не могу сказать, чтобы доводы Генриха очень меня обнадежили. Я не сомневалась, что Макиавелли собирается рано или поздно избавиться от Вероники. Но, возможно, ее сберкнижка действительно осталась в квартире, и тогда у нас еще есть шанс. Не имея доступа к здешним сотням тысяч, Макиавелли непременно попытается добраться до швейцарских миллионов. Не для того же он затеял свою опасную игру, чтобы остаться на бобах! А добраться до миллионов без ключа и без Вероники невозможно.

Немного воспрянув духом, я снова потянулась к аппарату. Выслушав мой вопрос, Полевичек попросил подождать у телефона и побежал куда-то выяснять: а была ли книжка?

— Нет, — сообщил он минут десять спустя. — Сберкнижку мы не находили.

На меня снова напал мандраж. Не знаю, много ли понял Полевичек из моих сбивчивых объяснений, но к проблеме отнесся серьезно.

— Вы не знаете, в каком банке у нее счет?

«Вот черт! А я-то у Вероники даже не спросила!»

— Понятия не имею! А вы не можете проверить все?

— Это сложно. Да не волнуйтесь так, Варвара Андреевна. Возможно, книжку пропустили при осмотре — ведь ее не искали специально. Я сейчас отправлю на квартиру Шеповаловой нашу бригаду, и они поищут еще раз.

— А можно, я тоже туда подъеду? С друзьями. Бездеятельное ожидание невыносимо.

— Гм! Помнится, не далее как два часа назад вы наотрез отказались встречаться с моими коллегами.

— То было два часа назад.

— Что ж, приезжайте, — разрешил Полевичек. — Попроситесь в понятые.

Минут десять мы с Генрихом безуспешно пытались растолкать Прошку.

— Ладно, пусть его! — сдалась я наконец. — Вернутся Леша с Марком, уж они ему выдадут за то, что отпустил нас одних!

Угроза подействовала мгновенно. Прошка скатился с дивана как ошпаренный.

Когда мы поднялись в квартиру Вероники, трое коротко стриженных молодцев уже шуровали там вовсю, прекрасно обходясь без понятых. Наше появление их нисколько не обрадовало. Один хмуро оглядел нас с ног до головы, попросил вывернуть карманы и усадил в холле на диване, строго предупредив, чтобы там и оставались. Верный себе Прошка попытался развлечь троицу веселым трепом, но несколько неодобрительных взглядов охладили его энтузиазм. Нам оставалось лишь сидеть и наблюдать, как суровая троица с ловкостью фокусников перебирает предмет за предметом, тут же возвращая их на места. Один из них перетряс все книги в гостиной и скрылся в темной комнате, которая служила Веронике гардеробной.

«Жаль, этот не треснется, — лениво подумала я и потерла лоб, вспомнив набитую в субботу шишку. — Может, маленькая житейская неприятность добавила бы полицейскому роботу человечности. Кстати, куда они ее, такую здоровущую, подевали? Не иначе, предыдущая бригада прихватила с собой в качестве стройматериала. Оперативно работает наша милиция, ничего не скажешь!»

Тем временем второй «фокусник» закончил осмотр гостевой комнаты и перешел на кухню, а третий занялся холлом. Через несколько минут он предложил нам встать, пошарил в складках кожаного дивана, одним мощным рывком отодвинул пухлого гиганта от стены, проверил, не отстает ли плинтус, пошарил рукой по обоям и громко объявил:

— Я закончил!

— Я тоже, — откликнулся его товарищ и вышел из темной комнаты. — Пойду, посмотрю, что там у Серого.

«Подходящее имечко для бойца незримого фронта!» — одобрила я мысленно. Богатое воображение тут же нарисовало мне картину, которую я когда-нибудь, возможно, запечатлею на полотне: хмурое туманное утро, а может, вечер, и над серым городом строгими рядами и шеренгами парят безликие серые ангелы, и у каждого над головой серый нимб с козырьком от форменной фуражки.

Кухонный Серый ничего не нашел.

— Не расстраивайся, — прошептал мне на ухо Генрих. — Это еще ничего не значит. Может быть, Вероника хранит книжку на работе.

Я прикусила губу и кивнула. Раскисать нельзя — душевными терзаниями Веронике не поможешь.

Серая троица вышла в холл, еще раз смерила нас с ног до головы недружелюбным взглядом, но, поскольку скудость нашей одежды не оставляла сомнений, что мы не прячем под нею базуку или хотя бы пистолет, нас отпустили с миром.

— Это не по правилам! — возмущался Прошка, когда мы возвращались домой. — Они должны были составить протокол и дать нам подписать!

— Скажи спасибо, что тебе не дали пинка, — философски заметил Генрих и рассказал эпизод, на этот раз о приятеле, которого однажды пригласили присутствовать при досмотре мертвецки пьяного гражданина. Когда приятель, невзирая на выразительные подмигивания служителей закона, отказался подписывать протокол, где утверждалось, что, когда гражданина привели в участок, он был гол как сокол, у строптивого понятого мигом обнаружили в кармане ручку-пистолет. Как она туда попала, неизвестно, но в итоге приятель Генриха заплатил за свою принципиальность около тысячи долларов. Таким оказался суммарный гонорар адвоката, который год спустя добился прекращения дела «за недоказанностью».

Леша и Марк уже ждали нас дома. К счастью, недолго, потому что задержались, врезая мне новый замок. Они подтвердили, что из квартиры ничего не пропало, даже старинная золотая брошь с сапфиром, которую покойная бабушка подарила мне на шестнадцатилетие.

— Но половину посуды тебе придется заменить, — предупредил Марк. Взломщик не утруждал себя, доставая из буфета по тарелочке, просто вынул полки вместе со всем содержимым, и посуда, естественно, попадала на пол.

— Ты должна позвонить маме, — сказал Леша. — Она оставила на автоответчике аж три сообщения и в последний раз говорила очень сердито.

Я с сомнением посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени сейчас в Торонто.

— Давай-давай звони, не раздумывай! — насел Прошка, немного знавший мою маму и потому представлявший, чем может обернуться ее сердитость.

Я послушно побрела к телефонному аппарату.

Первую половину нашего разговора я опущу. Скажу только, что при первых раскатах маминого голоса мысль о счете, который телефонисты предъявят Марку за этот международный разговор, мгновенно вылетела у меня из головы. Вторая половина была более содержательной.

— Папа сказал мне, что ты разыскиваешь Вероникину тетю, — сообщила мама, слегка отдышавшись. — Он, как всегда, все перепутал. Валерия Пищик — вдова его коллеги с другой кафедры, и папа относил ей деньги, собранные сотрудниками института на похороны мужа. А сестру Ларисы зовут Валентиной. Валентина Максимовна Пустельга. Тоже птичья фамилия. Адреса у меня нет, но есть телефон. Хотя его, наверное, уже сто раз поменяли… Но на всякий случай запиши. Если что, на телефонной станции подскажут новый номер.

— Какая у тебя прекрасная память, мамочка! — льстиво сказала я.

— Память! — фыркнула мама. — Неужели ты думаешь, что я столько лет держу в голове всякий хлам! Просто у меня сохранилась старая записная книжка.

Да, в голове у моей мамы царит образцовый порядок. Старый хлам она держит в других местах. Я вот уже пять лет безуспешно пытаюсь от него избавиться. Но это еще пустяки. Видели бы вы глаза моего папы, когда он обозревал багаж, предназначенный для отправки в Канаду!

Я пожелала маме доброй ночи и тут же набрала номер Полевичека, желая передать ему свежие новости о тетушке Вероники. Михаила Ильича на месте не оказалось, я продиктовала для него сообщение и вернулась к друзьям.

— Марк, ты все-таки не прав насчет моей версии, — сказала я, протягивая ему бумажки. — Посмотри, в нее укладываются все известные нам факты!

Марк взял листочки и погрузился в их изучение. Воспользовавшись его сосредоточенностью, Прошка улизнул на кухню.

— Нет, не все, — заговорил Марк спустя пять минут, откладывая бумажки. Во-первых, остается пресловутая трусость Романа. Во-вторых, ты не потрудилась объяснить, каким образом Цыганков узнал о швейцарских миллионах Вероники. Насколько я помню, ты специально предупредила сестрицу, чтобы она не светилась.

— Да, но я опоздала. Она уже успела позвонить из Цюриха Людмиле.

— Правильно. — Марк кивнул. — Но, заметь, Людмила в то время с Цыганковым не контактировала. Она у него не преподавала, а в труппу Романа взяли только после возвращения Вероники из Цюриха, это ясно из рассказа Тамары. Короче, если Людмила и была знакома с Цыганковым, то не настолько близко, чтобы лететь к нему с радостной вестью сразу после Вероникиного звонка. А по возвращении Вероника поехала к тебе, и ты от души постаралась напугать ее страшными сказками об участи беззаботных миллионеров. Надо думать, твоя впечатлительная сестрица немедленно снеслась с подругой и запретила ей упоминать о швейцарских деньгах даже на исповеди.

— Да, это похоже на правду, — согласился Леша. — У меня сложилось впечатление, что Тамара, например, не знает о миллионах, а ведь Людмила была ее близкой подругой.

— А откуда Роман вообще узнал о Веронике? — вдруг спросил Генрих, тоже перебирая записи.

— Как — откуда? — опешила я. — Познакомился с ней на курсах.

Марк и Генрих переглянулись и посмотрели на меня.

— По-твоему, в высшем учебном заведении, готовящем директоров отелей, не преподают английский язык? — спросил Марк.

— Ну… Наверное… Может, Цыганков хотел подтянуть хвосты перед экзаменом, — промямлила я.

— Мы, конечно, уточним, был ли у него в этом семестре экзамен по английскому. Но не кажется ли тебе, что для человека, полностью лишенного честолюбивых устремлений, — так охарактеризовала Цыганкова бывшая любовница? это несколько необычный поступок? Я имею в виду — записаться на платные курсы за три месяца до возможного экзамена. Много ты знала сокурсников, в том числе и честолюбивых, которые так поступали?

— Есть еще один непонятный момент, — сказал Генрих. — По твоей версии, сообщник Цыганкова — Макиавелли — ждал на лестнице, пока Роман выведет к нему Веронику. Но они должны были как-то объяснить ей его присутствие. Иначе получается какой-то рояль в кустах! Даже если в ту минуту Вероника ничего не соображала, то потом она не могла не задуматься над его странным появлением… — Не говоря уже о том, что болтаться под дверью квартиры, где должно произойти убийство, рискованно, — подхватил Марк. — Если твой Макиавелли такой комбинатор, как ты описываешь, он не мог допустить такого прокола.

— Хватит! Прекратите! — закричала я, затыкая уши. — У меня была такая стройная, изящная версия, а вы превратили ее в какое-то сито! Роман не мог убить, потому что трус, потому что не знал о Вероникиных миллионах, потому что сообщник не мог поджидать его на лестнице, потому что… — Я осеклась и уставилась на Лешу. Он самозабвенно изучал люстру, мерно втягивая и выпуская губы. А когда Леша вот так возводит очи горе и начинает корчить рожи, это значит, что на него снизошла интеллектуальная благодать. Следуя за моим взглядом, Марк и Генрих повернули головы и застыли в почтительном ожидании. В дверях появился Прошка с охапкой бутербродов в руках. Оценив обстановку, он откусил полбутерброда и, погруженный в созерцание, начал рассеянно жевать — ну, вылитая священная корова!

Несколько минут прошли в полной тишине. Потом Леша в последний раз сложил губы трубочкой, поводил ими из стороны в сторону и как ни в чем не бывало обратился ко мне:

— Варька, помнишь, Тамара что-то говорила насчет сестры Евгения? Она, кажется, должна была приехать на спектакль.

— Да, — озадаченно подтвердила я.

— Значит, Веронику не удивило бы, если бы эта девица оказалась на лестничной площадке?

— Наверное, нет… Минуточку! Уж не намекаешь ли ты, что сообщник Цыганкова, этот Макиавелли — сестра Евгения?

— Ну, это многое бы объяснило, разве нет? Людмила не стала бы говорить о Вероникиных миллионах малознакомому ей Роману, зато вполне могла поделиться новостью с человеком, которого любила. С Евгением. А тот — с сестрой. Присутствие никому не известного приятеля Романа под дверью Вероникиной квартиры требовало бы объяснений, а появление там же сестры Евгения, о приходе которой все были предупреждены заранее, не требовало.

— Леша! Ты — гений! — воскликнула я.

И он, скромная душа, даже не сказал: «Я знаю».

— Постойте, постойте! — запротестовал Генрих. — Но, по словам Тамары, никто из их компании не был знаком с сестрой Евгения, даже Людмила. Откуда же ее мог знать Роман?

— А Роман тут и ни при чем, — ответил ему Марк. — Вернее, не то чтобы совсем ни при чем, но Людмилу он не убивал. Ему в этой пьесе досталась маленькая роль — обеспечить алиби Евгению, проводить Веронику к дверям и вверить ее заботам этой сестры… — Стоп! Стоп! Стоп! — закричала я, хватая со стола расписание наших перемещений в роковые минуты субботнего вечера. — Смотри: после ухода Людмилы Роман и Евгений провели вместе четыре минуты. Все это время они стояли на балконе гостиной, куда поминутно заходила Тамара, убиравшая посуду. Более того, в той же гостиной, правда, за занавесом, находились Сурен и Саша. А по истечении этих четырех минут Евгений подсел к Саше на диван и завел с ним светскую беседу. Ты не подозреваешь Сашу в соучастии? Странно! Тогда объясни мне, как удалось Евгению незаметно пройти с балкона через гостиную, через холл, вдоль всего коридора, а потом столь же незаметно вернуться?

— Ну… если он человек решительный и хладнокровный… — Это уже не хладнокровие. Это уже безумие! Нет, попросту глупость! Составить такую сложную комбинацию и положиться на шальное везение при выполнении самой опасной части… — Но доверить исполнение самой опасной части слабаку и трусу — не меньшая глупость!

Мы с Марком разъяренно уставились друг на друга.

— Не ссорьтесь! — вмешался Генрих. — Давайте рассмотрим, годится ли Евгений в убийцы по остальным параметрам.

Мы склонились над листками и через полчаса бурного обсуждения пришли к выводу, что Евгений годится, при условии, что Роман был его сообщником. Решительности и самообладания Лазореву хватило бы; его финансовое положение, некогда прочное, за последний год сильно пошатнулось, а богатые люди, как известно, тяжело переживают разлуку с деньгами. Кроме того, предполагаемое участие Елены (я вспомнила, как звали сестру Лазорева) могло означать, что деньги нужны ей, а не ему. А Евгений, по мнению Сурена и Тамары, ради сестры пойдет на все.

— Допустим, Лазорев и Цыганков были знакомы раньше, — говорил Марк. Когда Людмила рассказала Евгению, что у них на курсах появилась новая преподавательница, богатая американка, тот убедил Романа записаться к Веронике в группу и завязать с ней личные отношения. Потом Людмила проговорилась о швейцарских миллионах Вероники, и Лазорев придумал план, который изложила нам Варька, с той только разницей, что убить Людмилу должен был не Роман, а он сам.

— И он пожертвовал ради денег любимой девушкой? — ужаснулся Генрих.

— Не думаю, чтобы она была такой уж любимой, — сказал Леша. — Тамара говорила, что у них были неровные отношения, и только около трех месяцев назад Евгений вроде бы определился. А три месяца назад Вероника уже преподавала на курсах.

— Да, — сдалась я. — Похоже, в эту схему вписывается все. Кроме собственно убийства Людмилы. Ну не могу я поверить, чтобы Лазорев пошел на такой дурацкий риск!

— А я не могу поверить, чтобы он доверил такое рискованное дело Цыганкову! — немедленно ощетинился Марк.

— Предлагаю разрешить этот спор в честном поединке, — оживился Прошка, углядев возможность устроить балаган. — Драка не пойдет — вы в разных весовых категориях. Перетягивание каната отпадает по той же причине. Можно устроить бег в мешках, но это хлопотно — придется выходить на улицу. Для конкурса едоков маловато съестного… — И я даже знаю, по чьей вине, — грозно сказал Марк. — Еще раз увижу, что ты таскаешь из кухни бутерброды, заставлю отрабатывать.

— Прошку? Отрабатывать? — Генрих покачал головой. — Лучше возьми деньгами. А то он тебе такого наработает!.. Вот, помню… — Не слушайте его! Все это не правда! — заверещал Прошка.

— Я долго молчал, но больше не могу молчать… — Я не виноват, что рухнул твой сортир! Ты сам подсунул мне гнилые доски… — Ничего себе — гнилые! У меня пятеро детей по ним целый месяц прыгали хоть бы одна сломалась!

— Вот и допрыгались.

— Это я допрыгался, — мрачно уточнил Генрих. — Представляете, захожу в будку, закрываю дверь, устраиваюсь со всеми удобствами и вдруг: трах-тара-рах! — получаю по лбу. Открываю глаза, кругом — чистое поле, на мне — какие-то доски, рядом ревут дети. «Испугались, малыши» — расчувствовался я. Прислушиваюсь — и что же я слышу? «Папа! папочка! Что ты сделал с нашим новым туалетом?»

Я повалилась на диван.

А в следующую секунду вскочила и заорала благим матом:

— О Боже! Доска!!!

Глава 18

Все так и подпрыгнули.

— Ты что, совсем спятила?! — возмутился Прошка.

— Нет. Я поняла, каким образом Лазорев проник в спальню. По доске! Главное, я эту доску своими глазами видела! Даже шишку об нее набила.

— Что ж тебя сразу-то не осенило? — недовольно пробурчал Прошка. Вероника давно уже была бы дома, а мы полным ходом укладывали рюкзачки. Столько времени по твоей милости потрачено впустую! А еще говорила: «Удар по голове! Лучший способ пробудить мудрость!»

— Ну-ка, помолчи, — велел Марк. — Где ты видела доску, Варвара? Когда?

— В раздевалке у Вероники. Сразу после того, как обнаружили тело Людмилы. Я хватилась Вероники и начала искать ее по всей квартире. Ни на кухне, ни в комнатах ее не было. Тогда я решила посмотреть там. Влетела и со всего маху ударилась лбом об эту доску. Потом побежала на лестницу. Искала в подъезде, на улице, пока не приехала милиция. Они подхватили меня под белы ручки и повели обратно, в квартиру. Собрали всех в гостиной под присмотром Полевичека и начали вызывать по одному в другую комнату на допрос. Тем временем криминалисты осматривали квартиру. Когда нас всех опросили, Дуболом — начальник Полевичека — пожелал взглянуть на наши личные вещи. Я повела его в темную комнатушку, где висела моя сумка. И доски там уже не было! Тогда я не придала этому значения, не до того было. Подумала: переставили куда-нибудь. А сегодня, когда мы сидели дома у Вероники, у меня мелькнула мысль, что доски нигде не видно. А она здоровая — в полтора моих роста.

— Ну, в полтора твоих роста — это не здоровая, — ввернул Прошка.

— Заткнись! — рявкнул Марк.

— Возможно, конечно, она валяется где-нибудь под диваном, — продолжала я. — Но подумайте: зачем милиционерам переносить ее в другое место? А вот убийце, если он с ее помощью забрался в спальню, был резон. Эта доска, вернее, ее отсутствие, — обеспечивала ему алиби. Мне представляется, что дело было так: Роман, Евгений и Людмила разговаривали на балконе. Роман сказал: «Люся, можно тебя на минутку?» — и увел ее в гостиную. Туда время от времени заходила Тамара, но, даже если бы она увидела Романа, беседующего с Людмилой, никакой опасности для преступников это не представляло. Да, я забыла сказать: перед началом спектакля шторы в гостиной задернули. Поэтому никто не видел, что делал на балконе Евгений. И, пока Роман, к примеру, жаловался Людмиле на свою актерскую бездарность, Евгений перекинул заранее приготовленную доску с парапета балкона на подоконник спальни — все окна из-за жары были открыты.

— Как же они сумели незаметно пронести ее на балкон? — спросил Леша.

— Почему — незаметно? Роман, как и остальные актеры, бывал у Вероники каждый день. Вероника — его девушка, и он вполне мог предложить ей помощь в обустройстве балкона — например, смастерить там какую-нибудь полочку или ящик для цветов — и совершенно открыто принести доску за пару дней до субботы. На чем я остановилась? Ах да! Лазорева на балконе никто не видел, шторы были задернуты, а вход блокировал Роман, одновременно отвлекая Людмилу. Евгений пробрался по доске в спальню и спрятался за шторой. Роман говорит Людмиле: «Слушай, может, пока они тут возятся, мы с тобой повторим такую-то сцену? Иди, переоденься и позови меня, когда будешь готова». Людмила идет в спальню, снимает платье, надевает костюм донны Марии, и в этот момент Лазорев подкрадывается к ней сзади и душит поясом. Потом вылезает через окно, возвращается по доске на балкон и ставит доску на место. А все это время Роман, подпирая спиной балконную дверь, изображает оживленный разговор, обрывки которого слышит Тамара, когда приходит в гостиную за очередной порцией посуды.

— А как они потом убрали доску с балкона? — спросил Леша. — Ведь вскоре после того, как Людмила закрылась в спальне, из-за занавеса вышел Александр, сел на диван и просидел там до конца — до той минуты, когда Вероника подняла крик. Не могли же Цыганков с Лазоревым унести доску у него на глазах! А раньше они бы не успели. Даже если Евгений уже был в спальне, когда туда вошла Людмила, ему еще нужно было дождаться, пока она переоденется, убить ее и перебраться на балкон.

— Да, действительно, — растерялась я. — Может быть, они убрали доску потом, когда Вероника закричала?

— Ты говорила, что все вбежали в спальню сразу вслед за тобой. А когда ты хватилась Вероники, все, кроме Тамары и Александра, еще стояли над телом, напомнил Леша.

Я потерла лоб, потом закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в тот субботний вечер. Вот мы сидим в гостиной, потягиваем кто вино, кто коктейль, едим и обсуждаем пьесу. Вот Сурен просит Сашу помочь ему с аппаратурой, они скрываются за занавесом, и оттуда доносятся звуки органа. Роман встает и предлагает пойти покурить, Людмила и Евгений выходят вслед за ним на балкон. Мы с Тамарой и Вероникой собираем грязные тарелки и уходим на кухню. Вероника достает мусорное ведро и счищает туда объедки. Я открываю холодильник, вижу, что он заполнен, пытаюсь освободить место для салатниц, но понимаю, что места все равно не хватит, и начинаю перекладывать закуски в более компактную тару. Тамара выходит и через минуту возвращается с новыми салатницами. Занимаясь делом, мы болтаем. Вероника выпытывает у меня, понравилась ли мне ее игра, а я виртуозно перевожу разговор на достоинства пьесы. Снова появляется Тамара, перекидывается с нами несколькими фразами и опять уходит. Наконец она ставит передо мной последнее блюдо, берет полотенце и пристраивается рядом с Вероникой. Я убираю бутерброды с блюда в пакет, кладу пакет в холодильник поверх какой-то банки и иду в ванную, потому что чувствую, что у меня потек макияж. Ожесточенно тру мыльной губкой веки и скулы, смотрюсь в зеркало и повторяю процедуру. Проклятая «водостойкая» тушь никак не желает смываться. Отчаявшись, я хватаю Вероникино полотенце, тру лицо и оставляю на белом махровом полотне сероватые разводы. За стенкой раздается шум спускаемой воды, стук защелки, и кто-то дергает дверь ванной.

Стоп!

Я схватила бумаги Полевичека с данными следственного эксперимента, быстро пробежала текст глазами, потом еще раз, но медленно. Ни один свидетель не упоминал, что ходил в туалет. Почему? Из-за того, что туалет находится в непосредственной близости от спальни? Кто-то побоялся навлечь на себя подозрения? Или просто постеснялся упомянуть о такой интимной подробности? Постеснялся, обесценив результаты следственного эксперимента, призванного выявить убийцу? Кто же у нас такой застенчивый? Уж не Саша ли, часом?

— Марк! Ты должен позвонить Александру и спросить его, не заглядывал ли он в туалет буквально за минуту до того, как раздался крик Вероники. Кто-то туда заходил, я сама слышала, но милиции не сознался. Если это не преступник, то почти определенно закомплексованный электронный гений. Так что ты, ради бога, прояви максимум такта. Вполне возможно, что Сашу от твоего вопроса хватит кондрашка.

Не знаю, в каком состоянии оставил Сашу Марк, но признание он вырвал. Евгений действительно на минуту оставался в гостиной один. Этой минуты ему бы вполне хватило, чтобы забрать с балкона доску и перенести ее в гардеробную.

— Ну что же, все ясно, — подвел итоги Марк. — Убийцу мы вычислили. Теперь твоя очередь звонить, Варвара. Иди, обрадуй Полевичека.

Я встала из-за стола и пошла к дверям, но на пороге остановилась и повернула обратно.

— Нет, Полевичеку звонить нельзя. Они не смогут сразу арестовать Лазорева, потому что у них нет доказательств. А если милиция начнет сновать вокруг, он занервничает и уберет Веронику.

— Как это — нет доказательств? — завелся Прошка. — А доска? Когда ты пришла к Веронике, доски в раздевалке не было, это ясно. Иначе ты треснулась бы об нее лбом сразу, когда вешала сумку. Потом она появляется и снова исчезает, и, заметь, на допросе никто об этой чертовой деревяшке даже не упоминает. Любой дурак сообразит, что она имела отношение к убийству. А зачем она убийце, как не для проникновения в спальню через балкон? Значит, убийца — Лазорев… — Это не доказательства, а рассуждения, а Лазореву плевать на твои рассуждения. «Какая такая доска? Никакой доски не помню. Никуда мы с Цыганковым не лазали, мирно курили на балконе, обсуждая достоинства курортов». И ничего ты с ним не сделаешь. А Петровский и стараться не станет. «Кто там у нас вытащил на свет божий эту доску? А-а, Клюева! Ну, понятное дело. А подать-ка сюда гражданку Клюеву!»

— Но если Цыганков принес эту доску открыто, то о ней должны знать другие члены труппы, — сказал Леша. — Может быть… — Не важно, — перебил его Марк. — Пока никто не сказал, что видел Лазорева с этой доской, никто его к ней не привяжет. Нужны факты, а не логические построения. Какая-нибудь нестыковка в его показаниях с показаниями других свидетелей. Что-нибудь, что давало бы возможность уличить его во лжи. Он не мог учесть всего. Думайте: где искать это слабое место?

Все послушно наморщили лбы.

— Он тоже не сказал, что Седых выходил в туалет, — выдал после минутного раздумья Леша. — Сашино молчание можно объяснить стеснительностью, а молчание Лазорева выглядит подозрительно.

— Хорошо, — одобрил Марк, — но недостаточно. Евгений скажет, что короткая Сашина отлучка просто не задержалась у него в памяти.

— Или объяснит свою забывчивость кратковременностью отлучки, — добавила я. — Он-де решил, что это не имеет значения, поскольку за минуту Саша все равно не успел бы задушить Людмилу.

Мы снова задумались.

— Есть! — воскликнул Генрих. — Связь Лазорева с Цыганковым! Они наверняка были знакомы раньше, иначе Лазорев не рискнул бы позвать Романа в сообщники.

— Да, — согласился Марк. — По нашей версии, Роман записался на курсы к Веронике с подачи Евгения.

— Но, давая показания, ни один из них не упомянул о давнем знакомстве. Если милиции удастся выявить связь между ними, Лазореву не отвертеться. Особенно теперь, после убийства Цыганкова.

— Да, но пока они будут выявлять эту связь, Лазорев сто раз успеет избавиться от Вероники, — мрачно сказала я. — Он наверняка не привлек бы Романа, если бы об их знакомстве было широко известно.

— Можно осторожно прощупать почву самим, — предложил Марк. — Позвони Полевичеку, Варька. Узнай, в каком из ночных клубов плясал Цыганков, координаты его бывшей любовницы и точный адрес лазоревского оздоровительного центра.

Я бросилась к телефону. Я не стала целенаправленно выпытывать у Полевичека интересующие нас сведения, а обрушила на его голову целую лавину вопросов. Где работал Сурен до того, как устроился на курсы? Почему у Тамары до Нового года не было времени посещать театральную студию? Не выяснилось ли, кто автор пьесы, которую они ставили? Не привлекал ли Сурен к постановке спонсоров? И так далее, и тому подобное. Полевичек настолько опешил под градом вопросов, что начал автоматически выдавать ответы, если эти ответы знал. Таким образом мне удалось получить нужную информацию и не выдать при этом, что меня интересовало в первую очередь.

Мы поделили между собой охотничью территорию. Марк выбрал ночной клуб, Прошке снова поручил экс-любовницу Цыганкова, а меня отправил в оздоровительный центр — естественно, в сопровождении Леши и Генриха. Я должна была изображать богатую дамочку, желающую понежиться в руках массажиста. Но, если «шевроле» Вероники соответствовал этому образу, то моя амуниция — дешевая хлопчатобумажная маечка и потертые джинсы (правда, «Левис») — явно шли с ним вразрез.

— Ничего, — сказал Марк, критически оглядев меня с головы до пят. По-настоящему богатым людям нет нужды рядиться в страусиные перья, чтобы самоутвердиться. Они могут позволить себе одеваться, как им удобнее. Ты же не на прием едешь. Только хватит ли у нас денег на услуги этого заведения?

— Хватит. У меня на книжке больше тысячи баксов — на отпуск копила. Ни один миллионер не позволит себе потратить так много на какой-то дурацкий массаж.

— Ладно. В крайнем случае можешь капризно скривить губки и отказаться. Богатая дамочка не станет заботиться о впечатлении, которое производит на лакеев. Главное — держись понадменнее.

— Это запросто!

И мы отправились на задание. Первым делом заехали в банк и опустошили мой счет. Потом — в спортивный магазин, за купальником и резиновой шапочкой. Я решила, что просто массаж будет выглядеть недостаточно солидно. В такой жаркий день редкая женщина сможет отказать себе в удовольствии поплавать в прохладном бассейне, раз уж она возле него оказалась.

Центр «Отдых и здоровье» мы нашли с легкостью — по огромному указателю на шоссе неподалеку от Подольска. Остановившись в трехстах метрах от гостеприимно распахнутых кованых ворот, я повернулась к своим спутникам.

— Одному из вас придется подождать здесь. Наверное, тебе, Генрих. Леша еще худо-бедно сойдет за моего телохранителя — пусть только очки снимет. А ты со своей комплекцией можешь претендовать только на роль придворного поэта. Но придворные поэты не сопровождают высоких особ к массажистам. Леша, садись за руль. Состоятельным леди не пристало возить своих телохранителей.

— У меня нет прав.

— Ну и что? Тебе же осталось только сдать экзамены!

— Без прав я за руль не сяду, — отрезал он.

— Леша, твоя приверженность соблюдению правил просто одиозна. Неужели ты не способен нарушить предписания даже в экстремальных обстоятельствах?

— Не способен, — подтвердил Леша.

Мы с Генрихом начали было его уламывать, потом махнули рукой.

— Ладно, Варька, — сказал Генрих. — Как справедливо заметил Марк, хозяевам жизни плевать на мнение лакеев. Если телохранитель, сидящий на пассажирском месте, вызовет их недоумение, это не наши проблемы.

Пришлось с этим согласиться. Я достала из сумки блокнот и сделала быстрый набросок — портрет Романа. Потом кивнула Генриху, подождала, пока он выйдет, и направила машину к аляповатому четырехэтажному зданию — вероятно, бывшему дому отдыха для местных партийных и профсоюзных боссов.

На стоянке Леша, согласно инструкции, вылез первым и открыл передо мной дверцу машины. Сомневаюсь, что он проделал это достаточно изящно, но, в конце концов, изящество — не главное достоинство телохранителя. Я бросила ему через плечо: «Иди сзади», взяла сумку и направилась к входу.

После жаркой улицы прохлада вестибюля показалась арктической стужей. Едва за нами закрылась дверь-подхалимка, как подлетела девушка, стройная и длинноногая, точно манекенщица. Под моим взглядом плакатная улыбка медленно сошла с ее лица, а сама девушка как-то съежилась, словно захотела стать ниже ростом.

— Добро пожаловать, — пробормотала она заученную фразу. — Позвольте вашу членскую карточку.

Вот это новость! Стало быть, это закрытый клуб?

— Я здесь впервые, — сказала я холодно. — Надеюсь, вы позволяете желающим ознакомиться с обстановкой, прежде чем сдираете с них членские взносы?

— О, конечно! Если угодно, вы можете вообще не платить взнос. Просто для членов клуба у нас существенная скидка. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. — Она показала нам на кожаные кресла в глубине вестибюля. — Я сейчас принесу ознакомительную брошюру, где указаны услуги, предоставляемые нашим центром.

Мы с Лешей расположились в креслах, а минуту спустя я уже изучала красочный буклет, который девушка положила передо мной на столик. Леша тоже потянулся было к буклету, но поймал мой взгляд и отдернул руку.

— Классический массаж и один сеанс в бассейне! — объявила я, быстро проглядев цены.

— А что желает молодой человек?

— Молодой человек желает меня подождать, — отчеканила я.

— Да-да, конечно, — пролепетала девушка. — У вас кредитная карточка, или вы желаете расплатиться наличными?

— Наличными.

Она назвала сумму, весьма кругленькую, но не выходящую за пределы моих возможностей. Я рассталась с третью вожделенной поездки в Черногорию с самым небрежным видом.

— Вам выписать чек?

— Не нужно.

— Что сначала: массаж или бассейн?

— Массаж.

— Минутку, вас сейчас проводят.

Девушка повернулась к конторке, притулившейся сбоку от широкой мраморной лестницы, и оттуда выпорхнула ее родная сестра — так показалось на первый взгляд. Барышня тоже была стройной и длинноногой, носила такую же стрижку и имела тот же рыжеватый оттенок волос.

Провожатая подвела нас к лифту с лифтером, который доставил нашу компанию на четвертый этаж. Весь этаж был отведен под процедурные кабинеты. Косметический массаж, лечебный массаж, китайский точечный массаж, электромассаж, иглоукалывание, душ Шарко. Оставив за дверью Лешу в обществе красотки, я вошла в указанный мне кабинет.

Массажистка, плотно сбитая крашеная блондинка, предложила мне раздеться и лечь на стол. Я едва не закричала, когда она наложила на меня свои внушительные лапы, но, кряхтя и постанывая, вытерпела процедуру до конца. И не пожалела об этом. Ощущение, охватившее меня, когда я наконец слезла со стола, было весьма близким к блаженству.

— У вас тут бывает моя подруга, — болтала я, одеваясь. — Она рассказывала мне о молодом человеке, который здесь работает. Высокий такой, темноволосый красавец, похожий на испанского гранда. Он произвел на нее неизгладимое впечатление — подруга даже нарисовала для меня его портрет. — Я полезла в сумочку за пудреницей и как бы между делом достала листок, который вырвала из блокнота в лифте.

Массажистка бросила на него мимолетный взгляд, потом посмотрела снова, и ее квадратное лицо расплылось в какой-то удивительно неприятной скабрезной ухмылке.

— Говорили бы сразу, какого рода услуги вам нужны!

И тут ее словно что-то стукнуло. Лицевые мышцы на миг напряглись и расслабились снова, а глаза вдруг стали непроницаемыми. Мне показалось, что я услышала металлический лязг, с которым она захлопнула дверь перед моим любопытным носом.

— Оставьте свои гнусные намеки при себе! — выпалила я, изображая негодование. — Ни я, ни моя подруга в услугах платных кобелей не нуждаемся!

— Извините, — пробормотала массажистка, опуская глаза. — У нас такие красавчики не работают, вот я и решила, что ваша подруга перепутала нас с другим заведением. Извините, пожалуйста, я вовсе не хотела вас обидеть… нечаянно вырвалось.

Я, стараясь принять вид оскорбленной добродетели, повесила сумку на плечо, холодно кивнула и вышла в коридор. Леша и наша рыжеволосая спутница тут же поднялись с кресел.

— Я провожу вас к бассейну, — сказала девушка.

— Спасибо, не нужно! — Я вздернула подбородок. — Мне у вас не нравится!

— Но… но вы же заплатили… — растерянно пролепетала красотка.

— Наймите на эти деньги новую массажистку! — бросила я через плечо и зашагала к лифту.

Леша, судя по выражению его лица, ничего не понял, но безропотно потопал следом. Вдавив кнопку вызова лифта, я оглянулась и увидела массажистку, которая вышла из кабинета и чуть ли не бегом бросилась к лестнице. Двери лифта открылись, и лифтер жестом пригласил нас внутрь.

— Быстро делаем ноги! — пробормотала я Леше, не разжимая губ.

— А что?.. — Осекшись под моим взглядом, он немедленно закрыл рот.

Нацепив на лицо маску гневного возмущения, я отмахнулась от бросившейся к нам девушки-"хозяйки", стремительно пересекла вестибюль, едва не сбила с ног охранника на выходе и понеслась к машине. Леша, пыхтя и отдуваясь, все же успел обогнать меня и распахнуть передо мной дверцу.

— Что случилось? — спросил он, когда мы с ревом вылетели за ворота.

Не отвечая, я резко затормозила, чтобы подобрать Генриха, и, только когда он захлопнул дверцу, объявила:

— Мы немедленно едем к Лазореву! Я выяснила, что Роман оказывал интимные услуги клиенткам этого притона. И насторожила массажистку, которая об этом проговорилась. Она побежала кому-то докладывать, едва я вышла из кабинета. Если разыгранная мной комедия не убедила персонал в том, что я богатая взбалмошная дамочка, безвредная в смысле шпионажа, они позвонят боссу. Мы должны перехватить Евгения, пока он не успел расправиться с Вероникой!

— Нам нельзя ехать к нему одним, — заволновался Леша. — Нужно предупредить милицию.

— На объяснения с милицией нет времени!

— А ты знаешь, куда ехать? — спросил Генрих.

— Черт! Нет! Знаю только, что куда-то к Речному вокзалу. Полевичек так и не дал мне адресов… Господи, что же делать? Придется все же ему звонить.

Я остановила машину, открыла сотовый и набрала номер.

— Михаил Ильич уехал, — сообщила мне его сотрудница.

— Домой? — спросила я с надеждой.

— Нет, по делу.

— Вы можете с ним связаться?

— Боюсь, что нет. Но если у вас что-то срочное, оставьте для него сообщение. Возможно, он будет сюда звонить.

Я продиктовала номер мобильника. Плевать на предосторожности и Петровского! Сейчас главное — Вероника!

Я снова рванула машину с места и поехала к Москве. Может быть, Полевичек успеет связаться со мной к тому времени, как мы доберемся до Речного?

Но, когда мы сворачивали с Кольцевой на Ленинградское шоссе, он все еще не позвонил. "Что же делать? — лихорадочно соображала я. — Может, связаться с Селезневым? Нет. Пока он объяснится с начальством, пока Кузьмин свяжется с оперативниками, ведущими дело об убийстве Людмилы и Романа, пока они найдут в своих бумажках адрес Лазорева, Евгений сто раз успеет улизнуть из дома и добраться до Вероники… Если уж звонить, то сразу Кузьмину. Золотое правило профессиональных просителей гласит: «Обращайся всегда к самому высокому начальству, до которого сумеешь добраться».

Я позвонила по рабочему телефону Селезнева и без труда получила номер Кузьмина. Мой собеседник, кто-то из коллег Дона, даже не поинтересовался, зачем мне нужно высокое начальство. Дай бог, чтобы и дальше все шло так же гладко!

— Здравствуйте, Петр Сергеевич, — вежливо сказала я, когда Кузьмин назвал себя. — Вас беспокоит Варвара Клюева.

— Ах, ты!.. — сказала трубка.

Я догадывалась, какие слова Кузьмин запихнул себе обратно в глотку. По свидетельству Селезнева, он неисправимый матерщинник.

— У меня к вам просьба, Петр Сергеевич. Вы не могли бы срочно выяснить адрес Евгения Лазорева — свидетеля по делу об убийстве Прокофьевой и Цыганкова? У меня нет времени на объяснения, но это вопрос жизни и смерти. Честное слово, я не преувеличиваю!

Трубка помолчала, потом откашлялась.

— Где вы находитесь?

— У метро «Речной вокзал».

— Где именно?

— На Фестивальной, напротив входа.

— Я сейчас пришлю к вам своего сотрудника. Как он сможет вас узнать?

— Петр Сергеевич, я заклинаю вас… — Бабушку свою заклинайте! Мой человек сообщит вам адрес, но поедет с вами. Как он вас найдет?

Я вздохнула, смиряясь с неизбежным, и назвала цвет, марку и номер машины.

— Только, пожалуйста, присылайте своего сотрудника побыстрее! Каждая минута промедления может стоить жизни моей сестре!

Глава 19

Я буду молиться за Кузьмина до конца жизни. Не знаю, как он сумел это сделать, но его сотрудник нашел нас через пятнадцать минут — наверное, жил где-то поблизости.

Лопоухий парень остановился перед машиной, обошел ее и склонился к открытому окошку.

— Вы — Варвара? Меня прислал Петр Сергеевич. Антон Полуянов, представился он.

Быстро взглянув на него, я мысленно одобрила выбор Кузьмина. Внешне Антон Полуянов выглядел совершенно безобидно, более того, он был примерно нашего возраста, то есть в нашей компании ничем особо не выделялся. Значит, я могу выдать его за одного из своих друзей.

— Он дал вам адрес?

— Да, это здесь недалеко. На Флотской улице.

— Скорее в машину! Мы должны успеть!

И мы успели — буквально в последнюю минуту.

Когда лифт доставил нас на восемнадцатый этаж кирпичной башни, Евгений и его сестра как раз выходили из квартиры. Увидев нас, Евгений на мгновение замер, но своих чувств ничем не выдал. Зато в глазах его сестры заметалась паника.

Елена мало походила на брата. У нее был другой овал лица, другая форма носа, другой рисунок губ. Но все равно родство угадывалось безошибочно. Оба высокие и сухопарые, у обоих длинные узкие кисти рук, но главное — глаза. Удлиненные, широко расставленные, пронзительно светлые, с черным ободком вокруг радужки. Только у Евгения они излучали силу и решительность, а у Елены горели злобой и страхом. Под ее взглядом у меня мигом вылетела из головы заранее продуманная схема разговора.

Я порывисто шагнула им навстречу.

— Куда вы девали Веронику?!

На лице Лазорева не дрогнул ни единый мускул. Он повернулся к сестре, обнял ее за плечи и сказал ласково:

— Подожди меня в своей комнате, ладно, зайчик? Видишь, у меня гости.

Они обменялись взглядами, о значении которых я догадывалась, но выразить свою догадку не сумела бы: слишком много всего в них было. Елена медленно оторвалась от брата и вернулась в квартиру.

— Может быть, вы тоже зайдете на минутку? — предложил Евгений. Его холодная вежливость звучала, как издевка.

Мы вошли в просторную прихожую, хозяин сделал приглашающий жест в направлении комнаты, но я запнулась на месте, как норовистый осел. «Нельзя допустить, чтобы сестрица выскользнула из дома, пока братец будет развлекать нас беседой».

— Нет. Мы будем разговаривать здесь.

Евгений поднял левую бровь.

— Как угодно. Собственно, я не вполне представляю себе предмет разговора. В последний раз я видел Веронику в субботу. Тогда же, когда и вы, Варвара.

— Я ценю вашу выдержку, Евгений, — сказала я, сознательно копируя насмешку, звучавшую в его голосе. — Но, боюсь, на этот раз она вам не поможет. Впрочем, может быть, и поможет… достойно принять поражение.

— А я боюсь, что смысл ваших речей от меня ускользает.

— Ну, это дело поправимое. Я готова внести необходимую ясность.

И я последовательно, в деталях, изложила ему нашу версию событий. Надо отдать Евгению должное: выдержка не изменила ему до конца. Даже когда я выложила наш главный козырь, рассказав о визите в оздоровительный центр и незадачливой массажистке, его лица не покинуло выражение вежливого внимания, приправленного легким недоверием.

"Чем бы его дожать? — лихорадочно соображала я, заканчивая рассказ. Голая правда не сработала, попробуем ложь. Сказать, что его видели, когда он лез по доске в спальню? Не поверит. Шторы были задернуты, дверь балкона загораживал Цыганков, а глазеть на дом с улицы было некому. Сразу за домом Вероники — огороженная бетонным забором территория маленькой фабрики или заводика. Заводик давно закрыт, он встал еще до того, как мы купили Веронике квартиру. Равиль специально интересовался его судьбой, собирая информацию об экологической обстановке в районе. Ему сообщили, что ведутся переговоры о продаже земли и помещений крупной торговой фирме, планирующей устроить там склад. Лазорев наверняка учел безлюдность пейзажа, когда составлял свой план. Он просто усмехнется, если я попытаюсь убедить его в существовании случайного прохожего, мечтательно поднявшего глаза к небу и заметившего необычную возню на уровне восьмого этажа.

Может, приплести какого-нибудь сторожа или бомжа, живущего в покинутом фабричном помещении? Тоже слабовато. Евгений наверняка изучил окрестности, прежде чем исполнил свой акробатический номер. Не исключено, что он выяснил все насчет местных сторожей и бомжей задолго до субботы.

Кто же мог его видеть? Соседи сверху? А если они в отъезде, и Лазорев об этом знает?

Дети! Вот фактор, который невозможно учесть. Они пролезут в любые дыры и щели, проникнут на любую, самую тщательно охраняемую территорию, просочатся на крышу, как ни запирай чердаки. Дом Вероники девятиэтажный. Один этаж плюс чердак — это максимум шесть метров. С такого расстояния человека, перелезающего по доске с балкона в комнату на восьмом этаже, можно разглядеть во всех деталях".

— И главное, — сказала я, неотрывно глядя в ледяные серо-белые глаза, мы нашли зрителей, наблюдавших занятный цирковой номер. Мальчишки вскрыли чердак и играли там в прятки. Двое из них выбрались на крышу, залегли у самого бортика и затаили дыхание, опасаясь выдать себя ведущему. Но ведущий все не шел и не шел, мальчишкам надоело лежать, и, чтобы занять себя, они начали глазеть вниз. Конечно, им не пришло в голову, что дяденька, который перебрался по доске из одной комнаты в другую, хочет кого-то убить. Они решили, что у него случайно захлопнулась дверь.

Евгений сощурил глаза, и — честное слово! — я услышала его мысли.

«Если она лжет, то ей неизвестно, каким образом я добрался до спальни на ногах или на четвереньках. Как бы заставить ее выразиться определенее, не выдавая себя?»

В напряжении момента никто не обратил внимания на его сестру, выскользнувшую из комнаты. Никто даже не повернул головы в ее сторону. А зря! Господи, ну почему я не подумала, что, загоняя в угол Евгения, приперла к стене и ее? Будь я мужчиной, мою беспечность еще можно было бы оправдать. Но мне-то прекрасно известно, как опасно недооценивать женщину, доведенную до крайности!

От выстрела, грохнувшего в сравнительно небольшой прихожей, у меня едва не лопнули барабанные перепонки. Лазорев, дернувшись всем телом, повалился вниз лицом. Я едва успела отшатнуться.

Мне уже доводилось видеть убитых. Более того, не прошло еще и двух суток с тех пор, как я обнимала еще теплый труп Романа. Но никогда еще человека не убивали у меня на глазах. То же можно сказать и о Леше с Генрихом. Оцепенев, мы в ужасе смотрели на распростертого у наших ног Евгения. Только сотрудник Кузьмина оказался на высоте. Он рванулся вперед, к Елене, которая поднесла к своему виску пистолет. Но три соляных столба, в которые мы обратились, и мертвец на полу лишили его рывок должной стремительности.

Елена отскочила к стене и направила пистолет на нас.

— Стоять! Назад!

Возможно, парень не дрогнул бы под наведенным на него пистолетом. Но в том-то и дело, что пистолет был наведен не на него, а на меня. Помедлив долю секунды, оперативник подчинился.

— Вообще-то стреляться мне необязательно, — объявила Елена. — Я уже приняла яд. Но пока он не начнет действовать, ни один из вас не двинется с места. Меня не вдохновляют капельница и промывание желудка. А еще меньше — то, что за ними последует.

Сделав это безадресное заявление, она обратила взор на меня.

«Батюшки, да она душевнобольная!» — мысленно ахнула я, увидев точки зрачков, которые почти терялись на фоне светлых кружков с черной линией по краям.

— Значит, ты и есть Варвара? Никогда бы не подумала! Твоя недоразвитая сестрица хотя бы миловидна, а ты… страхолюдина! Надо же, из-за такой мартышки все рухнуло!

Я пожала плечами.

— Ну, насчет страхолюдины — это спорный вопрос. На мой взгляд, твоя внешность отстоит от идеала куда дальше. Да и какое имеет значение, уродина я или красавица? Ваши карты могла спутать хоть баба-яга, была бы голова на плечах.

— Ха! Умной себя мнишь? Знаем мы это жалкое утешение никому не нужных старых дев!

Поняв по моему лицу, что с этой стороны меня не проймешь, она изменила направление удара.

— Ты — просто самодовольное ничтожество! Да если бы не слепое везение не обезьянье отродье на крыше, не эта глупая крашеная курица из центра, мы бы тебя знаешь куда послали? Думаешь, ты все угадала, да? Ни черта ты не угадала! Это я! Я все придумала, а не Женя. У Жени не хватило бы фантазии. Он всего-то и хотел, чтобы жиголо Цыганков уговорил идиотку-американку вложить деньги в наш центр. Расплатиться с долгами — о большем он не мечтал. Сизиф мой несчастный! Снова карабкаться на чертову гору с чертовым камнем, чтобы потом все рухнуло в одночасье к чертовой бабушке! Когда его милашка Людмила проболталась о миллионах, плесневеющих в швейцарской жестянке, я решила: хватит, мы должны заполучить их, вырваться из этого вонючего хлева, где всех нас доят или стригут, как баранов, и зажить по-человечески в цивилизованной стране. Я имею на это право, черт побери! Я молода, красива и талантлива. Да, талантлива! Даже ты, убогая, это признала, мне Женя говорил.

Сначала я решила, что ослышалась, но в следующую секунду меня осенило:

— «Выше голову, сеньоры» — твоя пьеса?

— А ты думала — чья? И я написала ее всего за три дня! Сразу, как только услышала о миллионах и сообразила, как до них добраться. Весь замысел от начала до конца — мой. Женя считал его слишком сложным. Ему казалось, что будет достаточно устранить тебя и окрутить твою слюнявую Веронику. Он попытался столкнуть тебя с лестницы и испортил тебе тормоза, но я в его затею никогда не верила. Твоя смерть ничего не решала, ведь никто не гарантировал, что Вероника влюбится в Женю. Эта дуреха уже увлеклась жеребчиком Романом, да и с Людмилой подружилась, прямо не-разлей-вода. А та вцепилась в Женю, как тонущая кошка. Очень нужны Веронике разборки с брошенной бабой, да еще подругой! Но Женя отказался от своего плана, только когда узнал от Людмилы о ключе. Куда ты его спрятала, кстати?

— Отдала на хранение знакомому ирландскому волкодаву. Что же у вас не хватило терпения дождаться, пока меня арестуют и Вероника поднесет его вам на блюдечке с голубой каемочкой? Разве не в этом состояла суть твоего замысла?

— При нашей милиции дождешься! Мы им тебя, можно сказать, под нос сунули, а что в итоге? И кто мог предвидеть, что кузина так по-собачьи тебе предана? Она отказалась поверить в твою виновность, даже когда увидела Романа с ножом в груди через каких-нибудь пять минут после того, как он вышел тебе навстречу. А ведь больше подозревать ей было некого. Я сидела рядом, держа ее за руку, только на минутку отлучилась в прихожую — вынуть пластинку из щели перед кнопкой, мешавшую открыть замок. А Женя, по ее святому убеждению, сидел дома, заливал горе водкой. Как тебе удалось ее так выдрессировать, а, мартышка?

— Тебе не понять. Скажи лучше, куда вы ее спрятали? — спросила я и тут же мысленно себя отругала. Моя визави смотрела на меня с такой жгучей ненавистью, с таким изматывающим постоянством старалась меня задеть, что сомнений быть не могло: она получит огромное удовольствие, оставив меня в мучительном неведении.

Однако после секундного колебания спятившая драматургиня вдруг сменила гнев на милость.

— Совсем недалеко отсюда. Пойдем на балкон, я покажу тебе дом.

— Не ходи, Варька! — вырвалось у Генриха, который сразу почуял недоброе.

— Стоять! — Она схватила меня за руку, дернула к себе и ткнула стволом пистолета в мой шейный позвонок, потом отпустила руку и вцепилась в плечо. Только шевельнись, и ей конец! Вперед, мартышка, на балкон!

В минуту опасности мои мозги работают со скоростью счетчика Гейгера-Мюллера в зоне реактора. На полпути от порога комнаты к балкону четыре шага — я уже поняла, что задумала эта сумасшедшая баба.

Яд — блеф. Убив брата, она собиралась застрелиться, но у нее не хватило духа быстро нажать на спусковой крючок. Однако тюрьма, очевидно, пугает ее больше смерти. Сначала она заговаривала зубы, надеясь выиграть время и набраться решимости. Потом, распалив в себе ненависть, возжаждала и моей смерти. Но если бы она застрелила меня там, в прихожей, у нее могли выбить из рук пистолет прежде, чем она покончит с собой. Чтобы времени наверняка хватило на два выстрела — в меня и в себя, — ей нужно было отойти от остальных на некоторое расстояние. А может быть, она поняла, что убить себя таким способом не в состоянии, и собиралась, убив меня, выброситься с балкона.

Мы приблизились к широкой застекленной лоджии. Я переступила порог и остановилась, Елена автоматически наступила на порог. Чем выше находится центр тяжести предмета или человека, тем меньше его устойчивость. В этом смысле у меня перед ней было явное преимущество. При ее росте, каблуках и высоте порога она должна потерять равновесие от любого толчка.

Резко присев, я одновременно с силой дернула за руку, державшую меня за плечо. Все дальнейшее уложилось буквально в одно мгновение.

Выстрел. Звон посыпавшегося стекла. Бешеный топот трех пар ног за моей спиной. Белые пальцы, судорожно впившиеся в утыканную осколками раму. Белое лицо, повернутое ко мне. Безумные белые глаза с траурным ободком вокруг радужки.

— Стерва!

Она отталкивается обеими ногами от пола и делает сальто вперед.

"Смерть придет, у нее

Будут твои глаза."

Глава 20

Разумеется, ни в какую Черногорию мы в пятницу не поехали. Нам пришлось давать показания, а главное — выхаживать Веронику. Физически она, слава богу, не пострадала, но, когда оклемалась после снотворного, которым ее щедро поили последние двое суток, стало ясно, что нервы у нее вконец расшатаны. Она непрерывно плакала, и не отпускала меня ни на минуту. Так и ходила за мной хвостиком по квартире, а если я пыталась убедить ее, что мне нужно отлучиться, цеплялась за руки и начинала дрожать крупной дрожью. Через два дня такой жизни я стала опасаться за собственное душевное здоровье. А после визита Вероникиной тетушки даже вложила закладку в телефонный справочник. Там, где раздел психиатрических клиник.

Да, благодаря усилиям Полевичека эта дама-фантом в конце концов материализовалась. И не где-нибудь, а в моем многострадальном доме. Узнав о возвращении племянницы, Валентина Максимовна Пустельга в порыве внезапно нахлынувших родственных чувств вырвала у кого-то из официальных лиц правду о местопребывании Вероники (с моим адресом в придачу) и в пятницу, с утра пораньше, свалилась, как снег на голову.

При ближайшем рассмотрении в ней не оказалось ничего призрачного. И, вопреки фамилии, ничего птичьего. Вид этой особы немедленно родил в моем воображении образ бронированного сейфа, вроде того, в каком, по моим представлениям, должны храниться миллионы Вероники. У самой же Вероники тетушка, видимо, вызвала еще более сильные ассоциации. Во всяком случае, когда Валентина Максимовна решительно шагнула к племяннице, дабы прижать кровиночку к своей могучей груди, у кровиночки случилась самая настоящая истерика. Вытолкав смертельно обиженную мадам из квартиры, я два часа пыталась привести в чувство кузину, рыдания которой перемежались приступами бессмысленного хохота. Под конец руки у меня тряслись так, что я в течение двадцати минут не могла зажечь газовую горелку.

Нас обеих спасла Машенька, жена Генриха. Она приехала в пятницу вечером, внимательно посмотрела на меня, потом на Веронику и мгновенно назначила курс лечения:

— Генрих, мы забираем Веронику к себе! Ей нужна спокойная семейная обстановка, а не полубивачное существование, которое может предложить ей Варвара.

Я бы не назвала семейную обстановку Луцев спокойной. Пятеро их деток с успехом могли бы соперничать с переполненной площадкой молодняка в зоопарке. Но, возможно, Машенька вкладывает в понятие «спокойный» несколько иной смысл, нежели я. Несмотря на вопли, грохот и буйные игры детей, атмосфера в их доме царит прямо-таки субтропическая. Вообще, Машенька и Генрих — самые доброжелательные люди из всех, кого я когда-либо знала. Недаром Вероника, впадавшая в сумеречное состояние при одной мысли о разлуке со мной, сразу и безоговорочно согласилась уехать с Луцами.

В субботу я отправилась их навестить и имела возможность собственными глазами убедиться в действенности Машенькиной терапии. Вероника с самым умиротворенным видом сидела за садовым столиком на веранде, держа на коленях самого младшего Луца. Машенька хлопотала вокруг стола, а Генрих травил самые популярные байки из своей коллекции:

— …"Ду ю спик инглиш?" — спрашивает Варвара. Иностранцы дружно мотают головами. «Шпрехен зи дойч?» — вторит ей Леша. Та же реакция. «Аблан устедес эспаньол?» — делает Варька новую попытку. Беспомощное пожатие плеч. «Парле ву франсе?» — не сдается Леша. «Итальянцы мы, итальянцы!» — кричат отчаявшиеся гости на своем языке. Леша, не дрогнув, переходит на итальянский и объясняет им дорогу. «Кто вы?» — восхищенно ахают иностранцы, пожирая его и Варьку благоговейными взглядами. «Мы — дворники!» — хором отвечают они, вскидывают метлы на плечо и, печатая шаг, маршируют к закрепленному участку.

В воскресенье я пригласила Лиду и Селезнева в летнее кафе — нужно же было, наконец, рассеять тьму их неведения. Подумав, я добавила в список званых гостей Полевичека и Полуянова — они, как участники событий, дополнят мой рассказ и придадут ему необходимую достоверность.

В три часа пополудни я в компании трех милиционеров в штатском устроилась за столиком, на котором вскоре появились несколько кружек ледяного пива и гора раков.

— Подождем немного мою двоюродную бабушку, — предложила я. — Она, как всегда, задерживается.

Я намеренно упомянула официальную степень нашего с Лидой родства, предвкушая реакцию на ее появление Полевичека и Полуянова. Селезнев, уже знакомый с моей чудной тетушкой, ухмыльнулся и, показывая, что оценил замысел, лукаво мне подмигнул.

Лида не обманула наших ожиданий. Она прибыла в кафе за спиной кожаного рокера на великолепной черной «хонде», в обрезанных по колено джинсах и свободной футболке с неприличной надписью. Когда она, помахав рукой своему возничему, перепрыгнула через барьерчик и направилась к нашему столику, у Антона и Михаила Ильича глаза полезли на лоб.

— Знакомьтесь, это Лида. Лида, это тот самый Полянкин-Лужайкин, а точнее, Полевичек, с которым ты общалась по телефону. А это Антон. Он бесстрашно сопровождал нас во вражье логово.

Лида приветливо кивнула новым знакомым.

— Уф, какая жара! Это мое? — И она в три жадных глотка ополовинила пинтовую кружку. — Ну-с, приступай, Варвара. Я тебя внимательно слушаю.

Я начала рассказ, в нужных местах предоставляя слово Полевичеку, а потом и Полуянову. Дважды мы прерывались, чтобы сходить за новой порцией пива и раков.

— Бред! — воскликнула Лида, когда я поставила точку. — Шизофрения с литературно-уголовным уклоном. Неужели они всерьез рассчитывали, что этот безумный план сработает? И вообще, я ни черта не поняла! Прежде всего: зачем они пытались тебя засадить? Ведь ключ-то по-прежнему остался бы у тебя!

— Наверное, они рассчитывали, что я благородно верну его Веронике, когда она бросит мне в лицо обвинение в убийстве дорогих ей людей. А если бы я отказалась, они бы уговорили ее слетать в Цюрих — объявить о потере ключа и потребовать дубликат. А уж заполучив ключ, они успели бы им распорядиться. Пока милиция разбиралась бы со мной, добрались бы до миллионов и благополучно слиняли бы в какую-нибудь банановую республику.

— Так куда ты его на самом деле спрятала?

— Под бетонный бордюр в вольере Форсайта.

— Варвара помешана на собаках, — объяснила Лида, заметив недоумение остальных слушателей. — Она чуть ли не с пяти лет умоляла родителей купить ей щенка, но Белла — ее мама — была непреклонна. Я уж подумывала завести собаку сама, чтобы Варвара могла с ней возиться в свободное время, но моя работа была связана с частыми разъездами, а Белла блюла дочь, точно евнух любимую наложницу султана; она никогда не позволила бы Варваре жить у меня одной, без взрослых. Вот Варвара и придумала: пошла в клуб служебного собаководства, сказала, что согласна на любую черную работу — чистить вольеры, вычесывать собак и тому подобное, — лишь бы ей позволили с ними общаться. И до сих пор туда бегает. Сначала ей дозволили на общественных началах тренировать домашних собак, которых хозяева приводят туда на выучку, а потом и служебных — спасателей, поводырей… Форсайт — ее питомец. Сторож. — Она снова повернулась ко мне. Все равно у меня осталась уйма вопросов!

— Только, пожалуйста, не обрушивай их на меня разом, — торопливо сказала я, зная теткину манеру. — Не больше одного за прием!

— Да пока ты ответишь на один, я забуду все остальные!

— А ты их мысленно пронумеруй.

Лида поморщилась, хлебнула пива, потом задумалась и один за другим загнула четыре пальца.

— Ладно, если забуду, не выпущу тебя отсюда, пока не вернется память. Вопрос первый: как Лазоревы решились доверить столь ответственную миссию Роману? Они так хорошо его знали?

Вместо меня ответил Полевичек:

— Достаточно, чтобы понять, что он годится на эту роль. Они познакомились пять лет назад в том самом клубе, где выступал Цыганков. Лазорев как раз подумывал о предоставлении своим клиентам услуг, не указанных в прейскуранте, и Роман идеально ему подошел. Об их знакомстве действительно знал очень ограниченный круг людей — только женщины-массажистки, к которым направляли перспективных клиенток. Цыганков, как вы понимаете, трудовую книжку в лазоревский центр не носил. Когда у массажистки с клиенткой устанавливалось полное взаимопонимание, его вызывали по телефону. В частной жизни Лазоревы и Цыганков не общались.

Лида кивнула и выпрямила первый из загнутых пальцев.

— Вопрос второй: почему Лазорев так странно вел себя в тот вечер? Казалось бы, будущий убийца должен был сидеть тихо, как мышка, ни в коем случае не привлекать к себе внимание, чтобы не навлечь подозрений, а Евгений ни с того ни с сего начал заводить Варвару… — Она вдруг запнулась и метнула в меня острый испытующий взгляд. — Или ты из скромности опустила часть разговора, хитрюга? Сама довела его до белого каления, а теперь из себя страстотерпицу строишь?

— И откуда ты только черпаешь свои дикие идейки? — возмутилась я. Разве способна я — тихое кроткое существо! — довести кого-то до белого каления!

Мое выступление произвело довольно странный эффект. Все, за исключением Антона Полуянова, закашлялись, а пиво у них расплескалось из кружек. Я хотела было поинтересоваться, чем вызвана внезапная эпидемия коклюша, но неинфицированный Полуянов меня отвлек:

— Возможно, Лазорев нервничал и таким образом пытался снять напряжение, — предположил он.

Я покачала головой:

— Нет. Я уже задавалась этим вопросом и, думаю, нашла более правдоподобное объяснение. Для того чтобы замысел его сестрицы удался, Евгений должен был удостовериться, что никто, кроме него, Людмилы и Цыганкова, не сунется курить на балкон. Благодаря Роману он знал, что Вероника, Тамара, Саша и Сурен — некурящие. Оставалось выяснить, имею ли эту пагубную привычку я. Наверное, Евгений попытался осторожно навести справки у Людмилы, а я когда-то говорила ей, что раньше дымила как паровоз. Но бывшие курильщики, выпив, часто уступают искушению и позволяют себе на вечеринках сигарету-другую. Вот Лазорев и постарался оградить меня от соблазна, проведя «светскую» беседу в столь высокомерном тоне, что даже заядлая курильщица предпочла бы муки абстиненции его малоприятному обществу.

Лида склонила голову набок, полюбовалась исподлобья сине-белым зонтом, защищавшим наш столик от солнца, и, подумав, выпрямила второй палец.

— Хорошо, третий вопрос. Если Лазорев так тщательно все продумал, почему он положился на удачу, когда избавлялся от доски? Что бы он делал, не выйди Александр из гостиной? Как объяснялся бы с милицией, если бы кто-нибудь из гостей случайно увидел его с доской?

— Не знаю, — буркнула я после минутной заминки. — Я тебе не медиум. По-моему, это непринципиально.

— Принципиально, — не согласился Полевичек. — Раз план продуман в деталях, Лазоревы должны были учесть и возможные сложности с устранением доски. Мне, например, кажется, что с балкона ее унес не Евгений, а Роман, сразу после того как проводил Веронику до двери, где их ждала Лазорева. У него было минут пять, пока вы все оправлялись от потрясения в спальне. И целых полчаса на то, чтобы вынести доску из квартиры, пока Варвара бегала в поисках Вероники по двору.

— А по-моему, доской занимался Лазорев, — сказал Антон. — Ему ведь было не обязательно избавляться от нее сразу; главное — успеть спрятать до приезда оперативной бригады. Если бы Александр не вышел из спальни, Евгений просто выкинул бы ее с балкона или вынес потом, в суматохе. Конечно… — Ладно, теперь мы этого все равно никогда не узнаем, — нетерпеливо перебила его моя любезная тетушка. — Что толку спорить? У меня остался последний вопрос, самый заковыристый: почему Евгений пошел на поводу у своей неуравновешенной сестрицы? И как у Елены поднялась рука на брата, который ее выпестовал?

— О, это интересная история! — вступил в разговор Селезнев. — Мне передали кое-какие подробности. У Лазоревых была в высшей степени благополучная семья. Папа — крупный торговый чиновник, мама — домохозяйка с филологическим образованием, дом — полная чаша, умница сын — гордость семьи, младшая дочка всеобщая любимица. И вдруг без всяких видимых причин мать пишет на отца донос дескать, ворует он и взятки берет. Что ее стукнуло, неизвестно. Может, обиделась за что-то на мужа или приревновала. В общем, Лазорева-старшего сажают с конфискацией имущества. У дочки, обожавшей отца, — нервный срыв. Она попадает в больницу. Лазорев-младший дежурит около нее круглосуточно, учебу совсем забросил, несмотря на выпускной класс. Наконец, девочка более или менее приходит в себя. Ее выписывают. Евгений сдает выпускные экзамены и поступает в мединститут. Жизнь потихоньку налаживается. И вдруг — новый удар! Дети каким-то образом узнают, что отца посадила мать. Дочь снова ложится в больницу, а мать накладывает на себя руки. Знакомые Лазоревых подозревали, что до самоубийства ее довел сын. Но прокуратура не стала возбуждать дело. Парень сам находился на грани нервного срыва, на руках у него оставалась больная сестра… Короче, решили его не трогать.

Евгений ушел из института и после каких-то курсов устроился по протекции друзей отца барменом в ресторан валютной гостиницы. Должность позволяла ему содержать сестру, доставать для нее красивые вещи, к которым она привыкла.

Тем временем отец умирает в тюрьме от инфаркта. Елена пытается покончить с собой и опять попадает в больницу. Не представляю себе, каких сил стоило Лазореву вытащить ее из депрессии и вернуть к нормальной жизни. Но ему это удалось. Елена закончила школу и поступила в институт культуры. Однако до конца она так и не поправилась. Во-первых, у нее навсегда осталась травма, вызванная смертью отца в тюрьме, а во-вторых, она решила, что мир, столько у нее отнявший, перед ней в неоплатном долгу.

Евгений, как мог, старался утолить ее амбиции. Когда начались экономические реформы, он начал спекулировать недвижимостью, первым делом продав роскошную родительскую квартиру. Ему повезло. Он сколотил на жилищном буме состояние, купил в Подмосковье особнячок и решил устроить там элитный оздоровительный клуб. Видимо, унаследовал от отца коммерческую жилку, потому что все у него получалось — до тех пор, пока не грянул кризис. В черный август он потерял все, кроме самого клуба. Пришлось даже распродавать личное имущество: загородный дом, иномарку, гараж, драгоценности, которые он дарил сестре… У Елены опять начинается депрессия. Полгода брат ее вытаскивает, обещая, что выкарабкается, расплатится с долгами и вернет все потерянное. И тут Людмила, его девушка, рассказывает ему о Веронике. Увидев возможность поправить свои финансовые дела при помощи денег американки, Евгений дает Цыганкову указание поступить на курсы и приударить за Вероникой.

Ну, а потом до его сестры доходит известие и о швейцарских миллионах. Она придумывает свой безумный сценарий и, конечно, ей удается воздействовать на трясущегося над ней Евгения, который берет на себя роль исполнителя. А когда все пошло вразнос, Елена, сознавая, что вся ответственность лежит на ней, приняла решение за них обоих. Для нее была невыносима мысль о тюрьме, куда по ее вине отправят брата, как когда-то отца — по вине матери.

— А между прочим, мне ее жалко, — сказала я, удивленно прислушавшись к своим чувствам. — Она действительно была талантлива. Представляете, вдруг мир утратил нового Шоу или Брехта и даже не узнает об этом?

— Прежде всего мир утратил опасную интриганку, — сказала Лида, звучно высосав рачью клешню. — Откуда ты только выкапываешь таких знакомых, Варвара? И еще после этого удивляешься, что на тебя постоянно валятся всякие напасти!

— Лида, тебе не совестно?! — возмутилась я. — Сколько можно тебе повторять: я здесь ни при чем! Я не виновата, что Виктора обуяла ненависть к Америке и он утаил от американских мытарей свои миллионы. Не виновата, что его осенила светлая идея доверить дочь моей опеке. Не виновата, что Вероника завела дружбу с любовницей человека, завернутого на душевнобольной сестре. Не виновата, что эта самая сестра жаждала не праведного богатства. Я — жертва, понимаешь? Вечная жертва дурацкого стечения обстоятельств.

— У меня есть тост, — объявил Селезнев, поднимая пивную кружку. Давайте выпьем за то, чтобы на этом череда криминальных приключений Варвары закончилась. Пусть судьба больше никогда не сталкивает ее с людьми, алчущими чужого богатства, безграничной власти или страшной мести. А если такие неприятные встречи неизбежны, то пусть эта жажда хотя бы не толкает их на убийства. Давайте пожелаем Варьке, чтобы ей больше никогда не пришлось отменять поездки и откладывать отпуска. Чтобы стечения обстоятельств или удивительные совпадения отныне приносили ей только радость.

— Виват! — воскликнула я, и мы с грохотом сдвинули кружки.

В этот миг мой глаз боковым зрением зацепился за что-то знакомое. Еще не веря себе, я резко повернула голову и замерла.

На тротуаре, в трех метрах от нашего столика неподвижно стоял следователь Петровский и смотрел на нас, словно на компанию привидений.