— Дон! — В голосе Сандры звучало облегчение, словно она опасалась услышать кого-нибудь другого. — Приезжай скорее. Я кое-что нашла. — И прежде чем он успел задать уточняющий вопрос, отключилась.

Селезнев поспешно закончил разговор с сомневающимся свидетелем, вприпрыжку выбежал на улицу, нырнул в машину и скомандовал Михаилу:

— Вперед! Дом Сандры знаешь?

— Сандры? — озадаченно нахмурился Миша. — А-а, Сашки, что ли? Естественно! — Он плавно тронул машину с места. — Я еще не встречал ни одного питерца, который бы не побывал хоть раз у Сашки. Классный она парень, верно? Мой босс, уж на что жмот, а и он ради нее гляди, как расстарался!

«Парень?» — удивился про себя Селезнев нелепому определению. За свою жизнь, полную контактов с самыми разнообразными людьми, он встречал не так уж много женщин, которые были бы женщинами в большей степени, чем Сандра. И ничего общего с Варварой! Словно горный поток и равнинная река, если метафорически.

Дверь в квартиру Сандры была приоткрыта. Встревоженный Селезнев окликнул хозяйку из прихожей.

— Дон? — сразу отозвалась она. — Раздевайся и проходи на кухню.

Обстановка на кухне немного изменилась. Вместо тарелок, вилок, ложек и чашек на столе теперь лежали старая лупа и ворох фотоотпечатков крупного формата. Хотя в окно било солнце, Сандра зачем-то принесла из комнаты настольную лампу.

— Садись, — сказала она, кивнув на стул. — Посмотри-ка сюда.

Селезнев подвинул к себе отпечатки. Все они воспроизводили один и тот же кусок улицы, которую он исходил сегодня вдоль и поперек. Один негатив был бракованный — почти половину отпечатка закрывала черная полоса. Но именно его Сандра сунула Дону в руки.

— Видишь, это я щелкнула, когда Варька еще стояла рядом. Как раз в этот момент и сорвалась пленка. Я решила, что кадр безнадежно загублен, но оказалось, кое-что разглядеть все-таки можно. А вот это я снимала, когда уже вышла из парадного. Заметил разницу?

Не заметить разницу было трудно. На испорченный снимок попал кусок стареньких «Жигулей» то ли серого, то ли бежевого, то ли светло-голубого цвета. На остальных снимках место у того же самого столба пустовало. Сандра порылась в ворохе отпечатков и нашла увеличенное изображение машины.

— Тут, конечно, очень крупное зерно, но мне удалось разобрать две последние цифры и буквы номера.

Селезнев вскочил.

— Немедленно звоним полковнику!

— Подожди, — остановила его Сандра, поудобнее устраиваясь на диване. Не суетись.

— Сандра, ты что, не понимаешь? — вытаращился на нее Селезнев. — Эта машина исчезла в то же время, что и Варька. Даже если это совпадение, водитель почти наверняка что-нибудь заметил.

— Скорее всего, — невозмутимо согласилась Сандра. — Если тебе не трудно, сядь, пожалуйста, мне тяжело разговаривать, запрокидывая голову.

Селезнев стиснул кулаки и запыхтел, как паровоз, но подчинился.

— Я, как и обещала, позвонила полковнику, — продолжала Сандра. — Он подтвердил, что ждал твоего звонка, и дал мне телефон лейтенанта Луконина, которого выделил тебе в помощь. Совсем молоденький, по голосу. Петей звать.

— Сандр-ра! — зарычал Селезнев.

Она посмотрела на него глазами раненой лани, и Дону пришлось прикусить язык.

— Когда я догадалась рассмотреть испорченный кусок пленки, то сразу бросилась звонить тебе, но линия была занята — после набора первых трех цифр сразу раздавались короткие гудки. Тогда я решила все отпечатать и увеличить кадр с машиной. Мне удалось рассмотреть последние цифры номера. Остальное напрашивалось само собой. Я позвонила лейтенанту Пете, попросила установить, сколько «Жигулей» шестой модели заканчиваются на 04-ЛД, после чего опять стала названивать тебе. Как только мы поговорили, перезвонил Петя. Он выяснил все, что нужно, и рвался в бой. Подходящих «Жигулей» оказалось всего восемь. Петя поехал проверять владельцев. Я переслала ему по факсу фото Варвары и рисунок.

Дон снова вскочил.

— Он продиктовал тебе список машин с фамилиями и адресами владельцев? Сказал, куда поедет в первую очередь?

Сандра покачала головой.

— Нет. Он собирался, но я подумала, что тебе нужно отдохнуть. Восемь адресов — это немного. Петя наметил оптимальный маршрут и заверил, что управится самое большее за три часа.

Селезнев схватился за голову.

— Ты соображаешь, что делаешь?! Мы могли бы выгадать полтора часа! А если твоя самодеятельность будет стоить Варваре жизни — что тогда?! Господи, помилуй! Ты понимаешь, что, возможно, отправила зеленого юнца прямиком в волчью пасть? От него оставят рожки да ножки, а Варьку упрячут так, что ни одна собака не найдет!

Сандра спокойно наблюдала, как он меряет кухню аршинными шагами, и ждала, когда буря утихнет. Наконец Дон выдохся.

— Ты прекрасно знаешь, что порешь чепуху, — заговорила она ровным голосом. — Волки, готовые растерзать милиционера, никогда не взяли бы для похищения собственную машину. Это все равно что оставить на месте преступления визитную карточку и семейный альбом с фотографиями. Если Варвару увезли на этих «Жигулях», то машина, скорее всего, краденая. Расследовать такую кражу — дело местной милиции. У тебя на это нет ни времени, ни сил. Будешь ты искать воров или нет, поиски все равно затянутся. С твоей стороны было бы разумнее использовать хотя бы часть этого времени на отдых.

— Какая трогательная забота! — снова вскипел Селезнев. — Сегодня все, кому не лень, советуют мне отдохнуть, разве что колыбельные песни не поют. Интересно, для чего ты вообще взяла на себя труд позвонить мне в Москву? Армии сыщиков, которую тебе удалось навербовать, мое присутствие не нужно даже для галочки! Но я не позволю делать из себя карточного болвана! На кону стоит Варькина жизнь!

Он выскочил из кухни, а через секунду хлопнула входная дверь.

«И некоторые еще утверждают, будто любовные романы — это сказки для сентиментальных дур, — подумала Сандра. — Интересно, как эти скептики прокомментировали бы такое вот кипение страстей? А Варьке повезло. И в двадцать-то лет далеко не всякой девице удается стать объектом столь пылких чувств, а уж когда тебе за тридцать… — Неожиданно для себя Сандра поняла, что злится. — А уверяла, дуреха, будто они с Доном питают друг к другу исключительно дружеские чувства! Как можно быть такой слепой! Ну, только найдись, я тебе вправлю мозги!»

Ее воспитательные мысли прервал звонок в дверь. За порогом с видом побитой собаки стоял Селезнев.

— Извини, Сандра! Я веду себя, точно истеричная барышня или вельможный хам. Наорал, натопал ногами, сорвал на тебе злость… Пора принимать валерьянку. Прости меня, ладно?

Сандра улыбнулась загадочно, как Мона Лиза, и впустила его в квартиру.

— Прощу, если поможешь приготовить завтрак. Я голодна, как мамонт в ледниковый период.

После завтрака оба, несмотря на взаимные уговоры, отдыхать категорически отказались. Они взяли по чашке чая, перешли в самую большую из трех комнат и долго просидели молча, гипнотизируя телефонный аппарат. Хотя они старались скрыть друг от друга растущее внутреннее напряжение, атмосфера с каждой минутой становилась все более гнетущей.

«Если эти уроды похитили Варвару, приняв ее за шпионку, вряд ли они изменят свое мнение лишь потому, что она над ними посмеется или покрутит пальцем у виска, — думала Сандра. — Шпионка на ее месте тоже не стала бы спешить с саморазоблачениями, а похитители наверняка не грешат излишней доверчивостью. Что они предпримут, когда Варька посоветует им обратиться к психиатру? Хорошо, если эти бандиты идут в ногу со временем и используют для допросов наркотики… Хотя, если верить шпионской литературе, пентотал вовсе не полезен для сердца. Но это еще цветочки в сравнении с другими средствами вытягивания информации… Господи всемогущий, царица небесная, спасите и сохраните вашу строптивую рабу Варвару!»

Пока Сандра сражалась со своими химерами, Селезнева донимали собственные.

«Уже почти двадцать часов, как она пропала. За это время мерзавцы должны были убедиться, что она не представляет для них угрозы. Есть у нас хотя бы крошечный шанс, что они отпустят ее подобру-поздорову? Наверное, есть, но только в том случае, если похитители не мокрушники. Тогда все зависит от того, насколько им удалось оставить Варьку в неведении относительно своих темных делишек и многое ли поставлено на карту, — ведь преступник, даже не будучи убийцей, под угрозой потери жирного куша или собственной жизни вполне может отказаться от шатких моральных принципов. А в данном случае ставка должна быть крупной. Иначе зачем нужно было похищение? Выходит, просто так ее не отпустят… Или будут держать у себя, пока не минует опасность, или… Нет, только не это!»

Отгоняя страшные мысли, Дон с нервной усмешкой обратился к Сандре:

— Ужасная штука — ожидание, верно? Что только в голову не лезет! Предлагаю поболтать о чем-нибудь постороннем, пока мы дружно не спятили.

— Пожалуй, — вздохнув, поддержала его Сандра. — Только о чем? Что-то светские темы не лезут в голову.

— Ну, хотя бы расскажи о себе. Ты упомянула, что росла без родителей.

— Честно говоря, гнета сиротства я почти не ощутила. Конечно, иногда растравляла себя до слез всякими мыслями, но дети любят себя пожалеть, а еще больше любят, когда их жалеют другие. А вообще у меня все было хорошо, плохого я не помню. Мне повезло с сестрой. Когда умерла мама, папа замкнулся в себе и отстранился от нас. Потом Ксана говорила, будто уже тогда почувствовала, что у нее никого, кроме меня, не осталось. А у меня — кроме нее. Мне еще двух лет не было, сестра возилась со мной, и я ее обожала. Папа пережил маму всего на полтора года, и я его тоже почти не запомнила. Осталось только смутное ощущение какой-то тягостной таинственности.

— Извини за бестактность, а на что же вы жили?

— При отце деньги в доме не переводились — у него была большая зарплата, только откладывать он не умел. Потом мне полагалась пенсия, но Ксана боялась, что не сумеет свести концы с концами, и сдала две комнаты одной семье. Муж, дядя Женя, жил у нас наездами, он был подводник, зато Ольга взяла на себя почти все хозяйство и вообще оказалась чудесной женщиной. Ксана поступила в институт, так Ольга и обо мне заботилась. Я, наверное, лет до двенадцати не желала расставаться с убеждением, что Ольга и есть моя мама, а Павлик с Наташкой наши с Ксаной родные брат и сестра. Потом им дали квартиру, и Ольга уговаривала нас переехать вместе, а здешние хоромы сдавать целиком. Мы отказались, но часто ездили друг к другу в гости, а в каникулы я жила у них неделями. На самом деле мне повезло. Ни сестра, ни Ольга никогда меня не воспитывали. Не читали нотаций, не наказывали, не ставили педагогические эксперименты — только любили и баловали. Сейчас мы подруги, несмотря на разницу в возрасте.

— Сколько лет было твоим родителям?

— Отцу — за пятьдесят. Он был старше мамы на пятнадцать лет. А мама умерла в тридцать четыре… Врачи предупреждали, что вторая беременность ее убьет, но она очень хотела сына. А родила меня, и через восемнадцать месяцев почки отказали. Папа умер от сердца. Ксана говорила, он стал много пить и почти не разговаривал… Ей досталось куда больше, чем мне. Слава богу, она меня не возненавидела, хотя могла бы… Давай-ка налью тебе еще чаю, и теперь твоя очередь.

— Да мне в общем-то нечего рассказывать. Детство было безоблачным. Даже, пожалуй, слишком.

— Слишком — это нонсенс. Лишнего счастья не бывает.

— Да, наверное. Но кому-то его выпадает больше, чем остальным. В общем, тут мы с тобой непохожи. И жили мы в провинции. Твой папа был контр-адмиралом, мой — рабочим. Но и кое-что общее есть. Тебе повезло с сестрой, а мне — с братом. Правда, он старше меня не на четырнадцать лет, а всего на полтора часа… То есть был старше. Я давно уже его обогнал… Но росли мы вместе. Слышала когда-нибудь про город Балаково?

— Нет, — призналась Сандра.

— Это на Волге. Довольно крупный, между прочим. Мы росли, как сорная трава. Гоняли в футбол, рыбачили, плавали до посинения или торчали на голубятне — мы держали полдюжины настоящих почтовых голубей…

— Белых?

— Нет, что ты! Белые — декоративные, они почтовыми не бывают. Наши выглядели довольно невзрачно — неприметные, сизые, чуть поменьше обычных голубей. Но умницы! Не припомню случая, чтобы они хоть раз не доставили в голубятню секретное донесение, когда мы играли в войну, или письмо родителям из пионерлагеря.

— Вы брали голубей с собой?

— Разумеется! Разве родителям можно было доверить заботу о голубях, когда они и о детях-то порой забывали? Письма им мы отправляли только за день до возвращения, на всякий случай, чтобы курьеры не успели издохнуть от голода… Да не смотри на меня такими большими глазами! Родители нас любили, и даже очень. Просто отца вечно гоняли по командировкам — он у нас газопроводчик, — а мама, если не пропадала в школе, то занималась с отстающими или возила очередной свой класс в очередную экскурсию на родину очередного великого писателя. Ни меня, ни Ивана это никогда не тяготило, ведь нас было двое… вернее, как бы один, но в двух экземплярах. Нам всегда казались глупыми споры о существовании телепатии — мы-то ею пользовались вовсю. Правда, потом, когда начали влюбляться в одних и тех же девочек, познакомились и с обратной стороной медали, но плюсов в телепатии все-таки больше…

— Когда он умер? — спросила Сандра после паузы.

— Уже давно. От белокровия. Ему было всего восемнадцать. Мне, естественно, тоже. Потом я с тоски женился — неудачно, конечно, и у меня долго не было друзей, пока вот с Варварой не встретился. Ты не поверишь, но до вчерашнего дня я считал наше с ней знакомство приятным, но отнюдь не выдающимся событием. А вот теперь до меня дошло, что, чем мы старше, тем нам труднее сближаться с людьми, поэтому нельзя их терять.

Селезнев замолчал, задумалась и Сандра.

«Значит, напрасно я обругала Варвару слепой курицей, — размышляла она. Она и не могла ничего заметить, Дон сам не подозревал о своих чувствах. Интересно, обрадует ли ее такая новость? Боюсь, что нет. Варька, выражаясь ее же словами, в отношениях с близкими предпочитает не заходить на минное поле. Она видит в Селезневе друга, а „портить дружбу всякими охами и вздохами“ смертный грех. Бедный Дон!»

Тут Сандра поняла, что лицемерит. Варькино нежелание прогуливаться по минному полю в данном случае вызывало у нее только радость. «Ну я и гадина! поразилась она. — Батюшки! Сколько лет живу, а змеиного хвоста и жала у себя до сих пор не замечала. „Вот так сюрприз!“ — как сказал один мой знакомый, узнав, что изменяет жене с матушкой ее любовника».

— Расскажи-ка мне о ней, — попросил Селезнев. — Из нее слова не вытянешь.

— Что?! — У Сандры округлились глаза.

— Нет-нет, ты не так поняла! — Дон усмехнулся. — Конечно, Варька заговорит кого угодно. Я вот уже два месяца слушаю хвастливые отчеты о ее приключениях и подозреваю, что им не будет конца. Я помню, что у нее всегда все написано на лице, но… Варвара напоминает мне гостеприимный дом с потайной комнатой. Все двери нараспашку, всё на виду, гостям и невдомек, что тут есть от них секреты.

Сандра посмотрела задумчиво.

— Сколько ты с ней знаком? Два месяца? Да, в проницательности тебе не откажешь.

— Профессия, — объяснил Дон со смущенной улыбкой. — Понимаешь, Варвара никогда не рассказывает о своих переживаниях, ошибках, сомнениях… Если собрать вместе все ее легенды о себе, получится нечто вроде авантюрного романа с бесшабашной и веселой, но довольно-таки поверхностной героиней. А вряд ли она поверхностная. Она чувствует людей, способна на сострадание и, кроме того, неплохой художник. Все это предполагает солидный личный опыт, а о нем Варвара помалкивает.

— Почему ты решил, что она исповедуется мне?

— Она приезжает к тебе, когда у нее серьезные неприятности, которыми она не хочет делиться с друзьями. Она искала у тебя утешения в ссоре с ними и в несчастной любви…

— Но не у меня, а у питерского гранита, — поправила Сандра.

— То есть она ничего не рассказывала? — не поверил Дон.

— Почему же ничего! Думаю, о том давнем недоразумении она и тебе охотно расскажет, если попросишь. А что касается несчастной любви… Да, полагаю, я была единственной, кому она все рассказала. Но не в поисках утешения, да и рассказом это назвать трудно. Варвара приехала, дрожа от ярости, и объектом ее ярости был не кто иной, как она сама. Своего избранника она не удостоила ни словом, зато себя поливала грязью от души. Я девушка приличная и не рискну повторить прозвучавшие тогда эпитеты, но суть обличительной речи сводилась к тому, что из всех презренных слюнявых дур, теряющих жалкие остатки разума при виде смазливого самца, она, Варвара, — самая презренная и слюнявая.

Оба вздрогнули от телефонного звонка, коршунами бросились на аппарат, но столкнулись лбами и дружно охнули.

— «Я девушка степенная, неторопливая!» — потирая место будущей шишки, процитировал Селезнев. — Алло! — сказал он в трубку.

— Это ты, командир? — спросил с другого конца провода ветеран-"афганец". — Опрос населения мы закончили. Только что мне позвонил последний из парней, что ездили по местам работы отсутствующих, а с квартирами закруглились уже час назад. Кажется, никто, кроме известной тебе бабки, этих рож больше не видел. Правда, в одиннадцати квартирах нам не открыли. По словам соседей, хозяева трех из них уехали за границу — кто на полгода, кто на год, а кто и на три. Еще четыре семейства болтаются где-то на просторах родины в отпусках или длительных командировках. Хозяева четырех оставшихся квартир живут у родственников в Питере. Обычно свои квартиры они сдают, но сейчас, видно, не нашлось жильцов. Тебе продиктовать номера?

— Обязательно, — сказал Селезнев и поискал взглядом ручку. Сандра быстро сунула ему под руку карандаш и лист бумаги. — Записываю.

— Шестой дом — шестнадцатая и девяносто пятая, восьмой — сто тридцать первая, двенадцатый — пятьдесят шестая и девяностая. Теперь с нечетной стороны… Третий дом — пятая, семьдесят первая и девяносто девятая, седьмой тридцать четвертая, девятый — сто одиннадцатая и одиннадцатый — опять тридцать четвертая.

— Виктор, передай от меня спасибо ребятам. Я перед вами в неоплатном долгу, — сказал Селезнев.

— Брось, — отмахнулся афганец. — На том свете угольками сочтемся. Ты главное девчонку свою найди. Кстати, может, у тебя есть другие поручения?

— Пока нет. Но если будут, я непременно с вами свяжусь.

— Договорились. Ну, удачи тебе и привет Сашке!

Селезнев положил трубку и пересказал Сандре содержание разговора.

— М-да, — проговорил он. — Похоже, наше мероприятие успехом не увенчалось. Остается одна надежда — машина с твоего снимка. Господи, сделай так, чтобы этот «жигуль» вывел нас на след!

Они с Сандрой вздохнули, долгое время не решались нарушить молчание, но через несколько минут Дон не выдержал гнета мрачных мыслей и снова заговорил:

— Так, значит, Варвара и с тобой не откровенничает? Может быть, мне просто померещилось… ну, ее потайная комната, а, Сандра?

— Не думаю. Я убеждена, что потайная комната существует. Мне, кстати, понадобилось куда больше времени, чтобы заподозрить некий изъян в пресловутой Варькиной открытости. Я знала ее уже три или четыре года, когда вдруг обратила внимание, что некоторых тем Варвара упорно избегает. Не поддерживает разговор, и все! Конечно, по ее обмолвкам, по нечаянным фразам Лидии… Ты знаком с Лидией?

— С вечно юной тетушкой? — Селезнев ухмыльнулся. — Да, имею честь.

— Так вот, их случайные обмолвки навели меня на определенные мысли. Но когда я поделилась ими с Варварой, она рассмеялась и заявила, что любовь к сентиментальным романам не доведет меня до добра. С тех пор я предпочитаю держать свои домыслы при себе. Нет-нет! — воскликнула Сандра, предупреждая просьбу Селезнева. — Не проси, Дон. Ты проницательнее меня и не читаешь дамских романов, так что можешь сколько угодно строить собственные догадки.

— Тогда расскажи хотя бы о том недоразумении, из-за которого она поссорилась с друзьями. Ты говорила, что Варвара не делает тайны из этого эпизода.

— Ладно, слушай, — легко согласилась Сандра. — Варька тогда училась, кажется, на втором курсе. Если верить ее словам, мехмат МГУ представляет собой рассадник гениев и психов, причем кто из них кто — сам черт не разберет. Нормальные студенты там тоже изредка попадаются, но только среди девушек — так, во всяком случае, утверждает Варвара. Когда я спросила: «А как же Марк, Генрих, Прошка, Леша?» — она посмотрела на меня большими глазами и воскликнула с неподражаемым изумлением в голосе: «Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь их нормальными? Да, выходит, психи попадаются не только на мехмате!»

Селезнев засмеялся.

— Хорошо, что этот комментарий не слышали Прошка с Марком! Иначе несчастное человечество оказалось бы ввергнуто в третью мировую войну.

— О, я думаю, они слышали подобное не раз! И воздавали сторицей. Язык у них подвешен не хуже чем у Варьки. Но это к слову… Так вот, один из психов неожиданно внушил себе, что Варвара — его идеал. Насколько я поняла по описанию, он представлял собой нечто среднее между юным Вертером и Арлекином, к тому же отличался, как выражаются психологи, склонностью к демонстративному поведению. Один раз после экзамена, на котором бедняге не поставили «отлично», соседи по блоку в общежитии застали его стоящим на стуле с петлей на шее. В другой раз он прямо на глазах изумленных зрителей резанул себя бритвой по руке. Дело происходило на концерте, где зал встретил смешками напыщенную балладу его сочинения. Полагаю, несчастный искренне считал себя трагическим героем, наделенным нечеловеческой остротой и глубиной чувств, а всех остальных грубыми скотами, неспособными понять его бездонную душу. Может быть, в Варькиных глазах ему почудилось понимание… Так или иначе, но чем-то она его привлекла.

Однажды в перерыве между лекциями Варвара сидела в коридоре на подоконнике и переписывала чужой конспект. И вдруг, случайно подняв голову, наткнулась на горящий взгляд демонической личности. Парень подпирал стену напротив окна и пожирал Варьку глазами. Едва она подняла голову, он оторвался от опоры, пересек коридор и прилюдно упал перед ней на колени. Варька и глазом моргнуть не успела, как вокруг собралась толпа, восхищенно внимавшая новоявленному Ромео. По ее словам, более бредовой речи она не слышала никогда в жизни. Но хуже всего было то, что она совершенно не представляла себе, как будет выкручиваться. Вызвать «скорую»? Так когда еще та прибудет! Шуток влюбленный псих не понимал, на предложение остаться друзьями вполне мог ответить попыткой выпрыгнуть из окна. На счастье Варвары, речь полоумного Ромео была длинной, а мозги у нее работают быстро. Когда псих замолчал, она перелистала тетрадь, открыла одну из последних страниц, где находился некий список фамилий, и, вписав фамилию психа под очередным номером, сказала: «Хорошо, я согласна. Тебе когда удобнее?» Влюбленный посмотрел на нее непонимающим взглядом, а Варвара перевернула еще одну страницу. Там фамилии шли не сплошняком, а по датам: на один день — восемь-десять фамилий. «Хочешь в следующую пятницу? Тут как раз одного не хватает». "Что это? — спросил позеленевший псих, глядя на семь мужских фамилий, записанных под строкой «пятница, какое-то там декабря». Варвара посмотрела на него с укоризной. «Мог бы и сам догадаться, не маленький. В личной жизни я превыше всего ценю порядок. Так тебя записывать на пятницу?» Несчастный встал с колен, плюнул Варьке в физиономию и, растолкав обалдевшую публику, быстро пошел прочь.

— А что это был за список? — с улыбкой спросил Селезнев.

— Комсомольское начальство поручило Варваре организовать факультетский шахматный турнир, и это были участники. В списке было и несколько девушек, но Варька постаралась, чтобы женские фамилии не попались психу на глаза. Свидетели «сцены на балконе» разнесли о ней молву по всему курсу. Вечером в Варькину дворницкую каморку нагрянули разгневанные Прошка с Марком и расстроенный Генрих. Они, разумеется, знали об истинном назначении списка, но считали, что Варвара, так жестоко подшутив над влюбленным да к тому же душевнобольным человеком, проявила чудовищную бессердечность. Она выслушала их обличительную речь, после чего, ни слова не сказав, собрала вещи и рванула на вокзал. Генрих и Марк попытались было ее остановить, но, как говорится, «черт ли сладит с бабой гневной?».

Понимаешь, Варвара не желала оправдываться. Сама она никогда не судит тех, кого любит, — это один из незыблемых принципов, которых у нее немного. «Они без колебаний записали меня в монстры, а еще называют себя друзьями! Грош цена такой дружбе!» — объявила она, когда приехала сюда, ко мне. Я уговаривала ее встать на их точку зрения, но Варвара отказалась продолжать разговор.

— И как же они выпутались?

— Благодаря Леше. Самое удивительное, что в то время он Варвару почти не знал — они начали общаться только летом, в стройотряде, тогда как с Марком, Прошкой и Генрихом Варька дружила с первого курса. Но именно Леша — полный, кстати, профан в области чувств — догадался об истинных мотивах поведения Варвары, когда услышал рассказ возмущенных Марка и Прошки. Общий смысл его оправдательной речи был примерно таков: Варька не могла сказать психу «нет», потому что это привело бы к непредсказуемым последствиям. Говорить «да» она, естественно, не хотела. У нее оставался один выход: вызвать к себе такое презрение, чтобы не осталось места любви. Что она и сделала. Друзья подумали и признали объяснение верным. Потом они два часа обрывали провода, а я два часа уговаривала Варвару взять трубку. Она смилостивилась, лишь когда они пригрозили приехать в Питер. С тех пор Варька прониклась глубоким почтением к Лешиному логическому мышлению, а самого Лешу полюбила, как родного.

— Да, хороший конец, — вздохнул Селезнев. — Но что было бы, если бы несчастному психу открыли правду о списке шахматистов?

— Думаю, после перенесенного потрясения сама мысль о любви к Варваре должна была вызывать у него отвращение, — сказала Сандра, подумав.

— Но он бы понял, что его отвергли… — начал Дон, однако тут опять зазвонил телефон.

На этот раз Сандра оказалась проворнее.

— Да?

— Я нашел ее! — выпалил ей в ухо звонкоголосый лейтенант.

— Варьку? — ахнула Сандра. Селезнев вскочил. Сандра повернула трубку, чтобы ему тоже было слышно.

— Нет, — виновато сказал Петя, сообразив, что разбудил в собеседнице ложную надежду. — Пока только машину. Вы не дадите мне номер капитана Селезнева?

Сандра передала трубку Дону.

— Селезнев слушает.

— Товарищ капитан, я нашел хозяина машины. В среду утром двое похожих на ваш рисунок взяли его «Жигули» напрокат, заплатив вперед две тысячи долларов.

— Сколько?!

— Две тысячи. Это как бы залог. Они объяснили, что в поезде у них украли документы, а машина нужна им срочно и позарез. «Жигуленок» у парня старенький, за него, наверное, и тысячу не выручишь, вот он и отдал машину не раздумывая.

— А доверенность?

— Если верить парню, эти двое набиты деньгами. В случае чего откупятся.

— Значит, со вчерашнего дня судьба машины неизвестна? — мрачно уточнил Селезнев.

— Нет, почему же! Сейчас она стоит под окнами владельца. Я позвонил своему другу-криминалисту, он с минуты на минуту подъедет, осмотрит салон и снимет отпечатки пальцев.

— Каким образом машина вернулась к хозяину?

— Вчера вечером около восьми часов парню позвонили и сообщили, что он может забрать свои «Жигули» со стоянки перед Витебским вокзалом. Деньги — две штуки — разрешили оставить себе.

— Еще один след оборвался, — шепнул Селезнев Сандре, а в трубку сказал:

— Петр, продиктуйте мне адрес хозяина «Жигулей». Я хочу поговорить с ним. Может быть, он вспомнит что-нибудь полезное…

— Товарищ капитан, парень дал мне адрес приятеля, сосватавшего ему этих субъектов. Я думал, сначала мы с вами съездим туда…

— Да! — гаркнул Селезнев, наверняка оглушив бедного лейтенанта. Конечно, туда! Диктуйте адрес приятеля, я записываю.

Он нацарапал какие-то иероглифы на клочке бумаги, потом бросил трубку и смачно поцеловал Сандру.

— Ты — умница! Ты самая прекрасная и проницательная сыщица в мире, у тебя самый острый ум, а глаза, мало того, что самые острые, так еще и самые красивые…

— Все это мне известно, — перебила его Сандра, улыбаясь. — Но я готова выслушать тебя еще раз, когда найдется Варька. Беги!

Дон в два скачка пересек комнату и через минуту хлопнул входной дверью.

Кучерявый Миша дисциплинированно ждал временного босса в машине.

— Есть новости? — спросил он, когда Дон назвал ему адрес.

— Да, — коротко ответил Селезнев, не желая вдаваться в подробности из суеверного страха спугнуть удачу.

Лейтенант Петя назначил встречу у дома, где жил приятель владельца «Жигулей», который направил к хозяину машины двух поразительно щедрых клиентов. Хотя центр города был переполнен транспортом, а нужный район находился у черта на куличках, Миша умудрился доставить капитана по месту назначения в рекордно короткое время. Селезнев подозревал, что они опередили лейтенанта, и вылез из машины в некоторой нерешительности. С одной стороны, ему не терпелось побеседовать с ценным свидетелем, с другой — разумнее было сначала поговорить с помощником. Петя наверняка расспросил владельца «Жигулей» о приятеле, но не сказал об этом Селезневу по телефону, отложив разговор до личной встречи. Ничего сенсационного он, скорее всего, не узнал, но, беседуя со свидетелем, всегда полезно уже иметь о нем некоторое представление.

Так и не решив свою дилемму, Дон остановился возле нужного подъезда и достал сигарету. Из вишневого «Москвича» неподалеку вылез невысокий голубоглазый крепыш со светлыми усиками и нежным девичьим румянцем.

— Товарищ… господин капитан? — окликнул он Селезнева звонким голосом. — Я — лейтенант Луконин.

— Весьма рад. — Селезнев протянул руку. — Может быть, попробуем обойтись без «товарищей» и «господ»?