- Все нормально. Ресторан и цирк. В ресторане кровавое побоище, в цирке - выступление с группой дрессированных собачек. Да, еще по Садовой гарцевали - на палочке верхом. Нянька Персефона - прелесть.
      Утром как ни в чем не бывало Аид Александрович пришел на работу. Вахтер смотрел подозрительно:
      - Вы, Аид Александрович, это… в порядке?
      - В каком смысле? - невинно осведомился Аид Александрович.
      - Ну… здоровы? - Вахтер смутился весь.
      - Не вполне, - сокрушился Аид Александрович. - У меня сильное расстройство желудка. А у Вас желудок нормально функционирует? Не беспокоит?
      - Да нет, спасибо, - обалдел вахтер.
      С неделю Аид ходил подавленный. Никто не напоминал ему ни о чем: Аида явно избегали, стараясь не попадаться на глаза. Только развязный Рекрутов не стеснялся заглядывать к нему. Вот и сегодня…
      - Ihre Konigliche Hoheit, - сказал он, отвесив грациозный поклон, - я хотел бы просить Вас о получасовой аудиенции.
      - Будьте бесцеремонны, - посоветовал Аид Александрович и завалился в кресло. Рекрутов как мог завалился на стул.
      - А Вам удивительно подходит титул, - польстил он. - Наверное, в прошлом Вы были королем. Или царем. Не припоминаете?
      - Припоминаю, - буркнул Аид Александрович. - Во всяком случае, есть один свидетель, он утверждает, что я действительно Фридрих II, Великий. Только прошу Вас не расспрашивать меня ни о чем таком… это, видите ли, мое собачье дело, дорогой Сергей Степанович.
      - Ну и ладно, - согласился Рекрутов. - Я тогда тоже не стану рассказывать Вам о моем прошлом, когда узнаю, - вот вам, Аид Александрович!
      - Между прочим, - с некоторой уже серьезностью подхватил тот, - а что Вы сами о себе на сей счет думаете?
      "Это мое собачье дело", - хотел огрызнуться Рекрутов, но не стал, а ответил - тоже уже вполне серьезно: - Видите ли… я не знаю такого состояния deja vu - можете себе представить? Оказывается, у всех было что-нибудь подобное, а у меня - никогда.
      - Вас это беспокоит? - с улыбкой спросил Аид Александрович.
      - Да. - Рекрутов сказал свое "да" почти обиженно и стал смотреть в окно.
      - Сергейстепа-а-аныч! - позвал Аид. - Не горюйте, это ведь не у всех должно быть. И вообще… ничто не должно быть у всех сразу. Кроме того, есть ведь другая версия - более надежная, которая, я надеюсь, вам известна?
      - Известна, известна, - пробубнил (вправду, кажется, огорченный) Рекрутов. - Это версия, в соответствии с которой воспоминания о прошлых жизнях объясняются тем, что в сознании человека смешиваются представления о прожитом и не прожитом, а только читанном, придуманном и так далее… криптомнезия. Скучная версия.
      - Согласен, скучная. Но официальная.
      - Ваша мне нравится больше.
      - Да она не моя! Этой версии несколько тысяч лет.
      - Как версии - да. Но вы же доказываете… Состояние бреда…
      - Ничего я не доказываю, милый Сергей Степанович. Знаете, совсем недавно выяснилось, что и дневник, в общем-то, не мой.
      - А чей? - обомлел Рекрутов. Аид Александрович пожал плечами.
      - Не спрашивайте меня, Сергей Степанович, ни о чем, что касается этих дел. И, если хотите, примите один совет - примете?
      - Приму. - Рекрутов окончательно перестал понимать Аида Александровича.
      - Знаете, что… дорогой Вы мой коллега, не живите Вы так уж всерьез. Человек свободен лишь тогда, когда делает глупости - очаровательные непредсказуемые глупости, - вот такие, например…
      Аид Александрович достал из портфеля бутылку явно-дареного-коньяку, очень импортного, взял со стола два стакана, налил по полному, потом подошел к окну и медленно, с глубоким-что-называется-чувством, вылил остальное на улицу. Оттуда полетели ругательства.
      - Бранятся! - возмутился он. - Можно подумать, я им помои на голову вылил! Французский коньяк, между прочим… Наполеон! - Он перегнулся через подоконник. - Это Вам, - закричал он вниз, - для стимуляции мании величия!.. Здравствуйте. - Отошел от окна. Выругался. И пожаловался Рекрутову:
      - Увидели меня, заулыбались, понимаете ли… Приветствовали. Рабы-с, Сергей Степанович, рабы! Я им всякую дрянь на голову - помои французские! - а они приветствовать… Потому что это я сделал. А попробовал бы кто-нибудь другой - Вы или нянька Персефона… такой бы хай подняли! Рабы… Ну, что ж. - Аид поднял стакан. - За очаровательные глупости, а? Рекрутов кашлянул.
      - Вроде нельзя на работе… Аид Александрович? Вы же никогда не позволяли себе… раньше.
      - Раньше! - передразнил Аид. - Раньше я думал, что сам себе князь. А теперь, когда надо мной князь на князе и князем погоняет…
      - Я не понимаю вас. - Рекрутов взглянул честными глазами. - И потом - мне сегодня выступать. Встреча со школьниками московских школ… трансляция по телевидению. Я не буду коньяк… тем более столько.
      - Вы должны хлопнуть этот стакан - весь. Не хотите за очарова-теяьные-непредсказуемые-глупости - давайте тогда за мое здоровье, Вам ведь мое здоровье дорого?
      Рекрутов смутился. Аид был явно не в себе. Здоровьем спекулирует… странно.
      - Ну, если пригубить только, - сбавил категоричности Рекрутов.
      - Не пригубить, а стакан! - Аид категоричности не сбавлял.
      - Но у меня же выступление!
      - Тем более, милый человек! Явитесь туда - вдррабадан: наше Вам, дескать, с кисточкой! Выступление - подумаешь!.. У меня, вон, жена на сносях…
      - Как, простите? - совсем потерял лицо Рекрутов.
      - Так! Рожать скоро будем. Семерых. - Он сунул стакан в руки Рекрутову и произнес гипнотически серьезно: - Полный стакан, Сергей Степанович. По случаю беременности моей жены и позднего моего отцовства.
      По такому случаю грех было не выпить - и Рекрутов, конечно, выпил… не веря, впрочем, ни одному слову Аида. Тот улыбался, как дитя, причем как не одно дитя - как несколько.
      - Теперь идите встречайтесь со школьниками-московских-школ. Привет телевидению!
      - Можно, значит? - усомнился Рекрутов. - Это ведь на полдня, но я Лену Кандаурову попросил за меня тут… с больными -
      - Да какие тут больные! - расхохотался Аид. - Тут их сроду не было. Я вот сейчас и Лену Кандаурову отпущу. Привет! - и он весело помахал Рекрутову.
      Рекрутов вышел, имея в сердце страх - небезосновательный, кстати. Проходя мимо комнатки няньки Персефоны, заглянул к ней, спросил:
      - С Аидом - что, Серафима Ивановна?
      - Порядок! - засмеялась нянька Персефона, кушая гранат. Ну, если порядок…
      На Шаболовке Рекрутов был уже пьян. Ну, не вдрррабадан, конечно, как обещал Аид, но все-таки… Однако встреча с московскими школьниками, старательно бубнившими наизусть явно-не-свои-вопросы, шла как по маслу.
      - Сергей Степанович! - Хорошо отрепетированная девочка улыбалась во весь Союз Советских Социалистических Республик. - Как Вы думаете, сможет ли отечественная медицина добиться того, чтобы человек жил вечно?
      - Отечественный человек или вообще человек? - слетел с катушек Рекрутов и сам не заметил как. Другие, впрочем, заметили…
      - Вообще человек, - уточнила девочка-интернационалистка.
      - А зачем тебе, чтобы он жил вечно?
      - Ну как же… - Девочка облизала сразу высохшие губы, но нашлась: - Это же так прекрасно - жить вечно!
      - Прекрасно? - усомнился Рекрутов. - А мы и так живем вечно. И последние исследования, проведенные в нашей клинике, убедительно об этом свидетельствуют.
      Кинокамера заплясала по стенам телестудии, по потолку: оператор, кажется, был опытным отечественным человеком.
      - Простите-пожалуйста-не-могли-бы-Вы-рассказать-об-этом-по-подробнее, - отбарабанил мальчуган, по-видимому, точно следуя предполагавшейся партитуре.
      - С удовольствием, - обрадовался Рекрутов и начал рассказывать подробнее, прекрасно понимая, что делать этого не следует, поскольку права такого ему никто не давал. Однако же французский коньяк… Наполеон… для стимуляции-мании-величия, как говаривал Аид Александрович…
      - Мы ведем - вот уже более тридцати лет - записи бреда больных, находящихся в состоянии глубокого шока. Изучая их речь, мы заметили интересные вещи. Многие из больных - почти все - рассказывают о событиях, которые просто не могли иметь место в их жизни: слишком уж давно события эти происходили. Представьте себе, например, человека, который в бреду сообщает новые подробности Отечественной войны 1812 года, причем подробностей этих вычитать негде… - И, стремительно трезвея, Рекрутов на память начал приводить примеры - много примеров, в частности пример с Эвридикой Александровной Эристави… Говорил он страстно - о душе, о духовной преемственности людей, о бессмертии, о многократности возвращений наших на землю. Едва лишь он сделал паузу, чтобы перейти к религиозно-философским системам греков и индусов, ведущая радушно произнесла:
      - Благодарим-Вас-Сергей-Степанович-за-чрезвычайно-интересную-встречу. - И - уже в камеру: - Наша передача окончена. До свиданья.
      После этого на телевидении пустили чуть ли не двадцатиминутную музыкальную заставку на фоне чередующихся (неактуальных для весны) пейзажей.
      Из студии Рекрутов выходил один. С ним даже не попрощались. Правда, кое-что все-таки ему было сказано. И поделом, кстати. А мир уже шумел…
      И шумел Аид Александрович, вместе со всеми посмотрев в холле злополучную встречу-с-московскими-школьниками. Правда, шумел у себя в кабинете - одна только нянька Персефона его и слышала: под руку, что называется, подвернулась. А выходя из его кабинета, сказала у приоткрытой двери:
      - Нашли кому довериться: Рекрутову! Лучше бы мне доверились: нешто я бы не поняла, что не один раз живем, - эка новость! Я про себя это самое, может, уж давно знаю!
      И нянька Персефона гордо и очень плотно закрыла-за-собой-дверь. Идти к Аиду Александровичу, пьяному и в гневе, больше не захотелось никому. Кроме, оказывается, одного постороннего, по поводу которого заву позвонили по внутреннему телефону:
      - Аид Александрович, тут просят разрешения к вам пройти. Старик-какой-то-очень-интеллигентного-вида.
      - Пусть войдет.
      Ну, началось, значит… И действительно началось. Старик представился Станиславом Леопольдовичем и продолжил:
      - Я видел по телевизору передачу и сразу приехал к Вам.
      - Сожалею, но я не имею к этой передаче ни малейшего отношения. Вам следует дождаться Сергея Степановича Рекрутова.
      - Простите, это ведь Ваш сотрудник?
      - Но он никогда не ставил меня в известность о своих изысканиях.
      - Однако теперь, когда Вы видели передачу… Вас, что же, это совсем не заинтересовало?
      - Ни в какой степени. Похоже, это заинтересовало Вас.
      - Очень! - горячо согласился старик.
      - Почему, позвольте спросить?
      Ага-а-а, Аид Александрович!.. Врач-то в вас все-таки побеждает психа. Профессия, видите ли, великое дело!
      - Почему заинтересовало? Потому что Ваш молодой коллега совершенно прав, - убежденно произнес посетитель.
      И заинтриговал-таки Аида. Как автор, между прочим, и ожидал - не обманулся, стало быть, в своих ожиданиях.
      - Вы присаживайтесь, - сказал Аид. - И разрешите спросить, чем Вы занимаетесь?
      - Я тень, - с охотой и живостью отвечал гость.
      - Очень интересно, очень и очень интересно! - Аид в минуту похудел и птичьими своими глазами вцепился в посетителя. - Станислав Леопольдович, кажется, Вы сказали?.. Значит, Вы, Станислав Леопольдович, тень. Оригинальное занятие. Расскажите, пожалуйста поподробнее, в чем оно состоит.
      - У Вас тон очень психиатрический… Ну ладно. Всего несколько недель назад я мог бы легко доказать Вам, что со мной не нужно так разговаривать. Но теперь у меня нет доказательств, потому как я, кажется, больше не тень.
      Так, агрессивность пошла, констатировал Аид Александрович, а вслух сказал:
      - Что же случилось?
      - Об этом есть смысл рассказывать лишь после того, как Вы поверите, что около двухсот лет я действительно был тенью. - Голос глухой, спокойный.
      - Я Вам верю! - присягнул Аид.
      - Все-таки психиатрический, крайне психиатрический тон… Впрочем, допускаю, что в заявление мое нелегко поверить нормальному человеку. Но Вы, пожалуйста, выслушайте меня. Sine ira et studio, так сказать.
      - С превеликим удовольствием. Задержитесь только на минутку, можно? - он набрал номер и попросил по внутреннему телефону: - Прошу вас, до моего распоряжения не впускайте ко мне никого, я буду занят с пациентом. - И - обратясь к Станиславу Леопольдовичу: - Я весь внимание.
      - Вы уверены, что я Ваш пациент? - улыбнулся Станислав Леопольдович. - М-да… Ну тогда слушайте.
      Рассказывал он вещи, не оставлявшие никакого сомнения в полном и застарелом его психическом расстройстве. Это была целая шизофреническая концепция - прекрасно, надо сказать, выстроенная на основе всего-навсего одной ложной мотивации: аз есмь тень. Под столом Аида Александровича бесшумно работал магнитофон: на кассету накручивался монолог посетителя - самый потрясающий из тех, какие приходилось слышать заведующему отделением соматической психиатрии, который на сумасшедших собаку съел. А красивая, между прочим, концепция… поэтическая. Ничего удивительного: старик-то рафинированный, из недобитых. И древний очень, так что было, как говорится, время подумать. Schatten-Kultur, значит… А действительно, о тенях всерьез почти не задумываются. Вопрос, дескать, решенный. Как же решенный, когда вот сколько всего!
      Станислав Леопольдович рассказывал, не останавливаясь: об Элизиуме, о порядках в "Атлантическом государстве", о своей многолетней работе. Наконец, о контактной метаморфозе - открытии, за которое его якобы наградили тенью-ордена. (Причем никакой тени-ордена… ни-тени-так-сказать-ордена на груди у старика не было!) Оказывается, сущность его открытия состояла в том, что при некоторой внешней стимуляции тень способна "материализовываться" в неотличимое от живых существо и даже создавать вокруг себя особого рода квазиреальное поле, то есть, попросту говоря, обстановку, на фоне которой данное существо удобнее всего воспринимать и которая добавляет происходящему реальности… Дальше шли какие-то немыслимые технические подробности - и в конце концов Аид Александрович понял, что речь идет о специфической разработке психологического навыка, известного под названием "выдавать желаемое за действительное". Специфика же состоит в том, что желаемое выдается за действительное не на словах, а материально - на деле, если угодно. Стало быть, достаточно живому человеку очень сильно захотеть встречи с тем, кого уже нет или еще нет, тень - путем исполнения контактной метаморфозы - может помочь ему в этом. Даже в случае, когда признаки "желаемого" не слишком хорошо осмыслены человеком, - правда, тогда и "действительное" оказывается несколько бледнее, не столь выразительным, как это-бы-нужно… Иными словами, контактная метаморфоза есть вид тончайшей духовной связи между человеком и тенью-оттуда: что, фигурально выражаясь, породил в душе своей, то и получай. И веруй в то, что кто-то опекает тебя, не дает тебе пропасть в мире эмпирических сущностей. Веруй в то, что не только они, эмпирические эти сущности, есть в мире, а и другое есть: высшее.
      - Но обман же получается! - не выдержал Аид Александрович, на мгновение утратив психиатрическую дистанцию, и враз почувствовал себя самым одиноким стариком на свете.
      Однако, по словам посетителя, обмана-то как раз и не получается. Какой же обман, когда действительно есть это высшее, когда действительно тень способна взять на себя заботу о человеке, опекать его!.. Правда, пока тени не делают этого, но, если оно в принципе возможно, почему бы не поставить перед ними таких задач!
      Да он умница, этот мой сумасшедший… Жалко, пленка кончилась: записать бы его рассуждения о необходимости привить человечеству знание касательно многократности появления каждого человека на Земле - тоже посредством теней, которые должны осторожно воспитывать человеческую душу. Или вот рассуждение о гениальных догадках древних… Америка, Африка… индейцы, туземцы. Азия, особенно индусы: 550 рождений Гаутамы - 4 раза в виде Мага-Брамы, 20 раз в виде дэва Секры плюс обезьяна, слон, рыба, древесный дух… Древняя Греция - четыре воплощения Пифагора, которые он помнил: Евфорб, Гермотим, петух, верблюд. Диоген Лаэртский - он помнил чуть ли не пять воплощений… Споры Гераклита с пифагорейцами… Платон и неоплатоники… "Гимны Орфея", орфико-пифагорейская традиция в "Меноне", "Федоне", "Федре"… Неосознанное знание. Древние евреи - "гилгул"… Библейские "перевоплощения" Адама в Давида и далее в мессию, Каина в Иофора, Авеля в Моисея… Раннее христианство… Манихеи. Средневековые несторианцы, друзы Гермонской горы, насаиры… Фурье, Сом-Дженинс… Отличие метемпсихозы от более культурных трансцендентальных теорий…
      - Остановитесь, - сказал Аид Александрович. - Я сейчас умру.
      - Ничего, - психиатрическим-тоном реагировал Станислав Леопольдович, - это ненадолго… Китай, Египет, Silicernium, апостол Павел…
      "Несчастный!" - подумал Аид Александрович, а старик рассказывал уже о последних событиях своей жизни - об "ученике", встреченном им на одном из московских бульваров, о некоей прекрасной-даме…
      Аид Александрович почти вырубился (да простят мне читатели это слово) и очнулся лишь тогда, когда сумасшедший вдруг запел. "Что с ним?" - подумал Аид и наконец прислушался. Голос посетителя сильно изменился: стал он вдруг молодым и очень чистым. Перед Аидом Александровичем сидел тиролец в зеленых штанах до колен, в шляпе с перышком - и распевал тирольскую песенку со старинным рефреном "дол зеленый - йо-хо!". "Когда было это?" - подумал Аид Александрович и вспомнил внезапно: было. Давно было, никто не помнит уже точно, когда именно, но - было! Все вместе рас-пе-вали… Мир еще был молодым - и мы понимали друг друга и верили друг другу! Сколько лет этому человеку? Лет… двадцать. Он рассказывает о том, как пришел к какой-то девушке и объяснялся ей в любви, а она почему-то не хотела слушать. Почему не хотела?.. Какая глупая девушка и какой несчастный молодой человек! Он поет хорошо - про дол зеленый йо-хо! Разве можно его не слушать?
      И, сам не заметив как, Аид Александрович был уже побежден - врач-психиатр был побежден в нем, а остался молодой человек с пылающим лицом и густой шевелюрой, подросток… он раскачивался в такт песенке и подпевал бы, если б знал слова… Слов только не знал! Или знал?
      Знал, конечно, и сейчас вспомнит: вот-вот… - Она опять называла меня "магистр", - рассказывал тиролец, - и каждый раз, когда она говорила "магистр", я чувствовал привкус мяты - знаете, холодок такой: прошлое! Доброе-старое-время! Уж не вернется больше, думаешь, как вдруг - "магистр!"… и привкус мяты. И, верите ли, время перестало быть: орфизм, сами понимаете, Нестареющее Время… гениально, гениально! Время, значит, перестало быть: сколько нам лет, забыл, который век, который год, который час, забыл. О-то-не-соловья-то-жаворонка-пенье… И знал ведь, понимал ведь, что возмездие - будет, что я тень и, стало быть, права не имел! А сам смотрел на нее - и не исчезал, не исчезал - и все. Уже темно было, и она - девочка совсем! - плакала: дескать, монтекки-и-капулетти - нам почему-то нельзя было быть вместе, а мы - были!
      - Да, да! - подхватил Аид Александрович, нам с нянькой Персефоной тоже вместе никак нельзя, никак… а мы вместе! А нельзя…
      - Можно! - гремел тиролец. - Можно! Всем, кто любит, со всеми, кто любит, - можно. Я тоже думал: нельзя, уходить надо, сжиматься в точку и лететь в царство мертвых, на Атлантиду лететь, а быть с ней, с девочкой этой, нельзя! Она молодая, у нее волосы совсем светлые, лен - висюлечки такие, сосулечки… И голос чистый - и из хора выбивается: "дол зеленый, йо-хо!", а я старый, мне далеко за двести лет, она не для меня. И все равно оставался, оставался, оставался. Пусть что старый, пусть, что мне далеко за двести, а у нее - дол зеленый, йо-хо! Она в халатике была легком, а тут скинула и говорит: "Ужинать не будем, не хочется. Раздевайся, магистр!" - и постель была уже постелена, и цветы голубые - мелкие-мелкие - на белье цвели: на простынях, на подушках… на лице у нее, на груди - повсюду. И она передо мною - нагая, совсем святая - стояла. Я помню только, что мне раздеваться нельзя, что я труп… холодный весь, ледяной, что и вообще-то нет меня. И что я ее заморожу, убью холодом своим - эту жизнь, эту былинку с дола зеленого! И тогда она вдруг говорит мне: "Господи, магистр, какой ты красивый! Ты самый красивый на свете и юн до неприличия. Как могу я так стоять здесь перед тобой, ведь мне за шестьдесят!" И я засмеялся в ответ, от того засмеялся, что она меня так обманывает: ей ведь не может быть за шестьдесят, она ребенок, маленькая совсем девочка… деточка! А она мне пуговицы на рубашке расстегивает. И я, понимаете ли, испытываю ужас: вдруг нет ничего под рубашкой, я ведь тень, я умер несколько столетий назад!.. Но вот как-то я разделся - и мне стыдно и страшно, что она ко мне сейчас прильнет - и все поймет наконец, и испугается, и погибнет. И точно: обняла меня, вздрогнула, как будто ножом ей в сердце ударили и жизнь ушла из нее. Чувствую, слабеет она у меня в руках, тело холодным становится - что делать? Сам-то я - совсем лед, холод елисейский, но нет… вот кровь ее словно в меня перелилась - и согревает меня. Я ее в постель уложил, руку хватаю: пульс слабый, сердце останавливается… Я трясу ее, и обнимаю, и целую: очнись. Кло, очнись! Аид Александрович поднялся и пошел к окну. Он не мог больше слушать его, этого сумасшедшего, этого безумца…
      - Она умерла? - спросил, глядя в окно.
      - Жива, - бесконечно усталым голосом сказал старик, - жива, слава Богу. Но так мы всю ночь друг друга из Элизиума вынимали: то она меня, то я ее, а когда уже светать начало, сил совсем не осталось: лежим, смотрим друг на друга и плачем. С тех пор я… все вернулось ко мне, понимаете, - жизнь вернулась! Сначала любовь, а потом жизнь. Но я ведь не за жизнью к ней приходил: я только сказать приходил… напомнить: дол зеленый, йо-хо! А она не только вспомнила про дол зеленый - она мне жизнь дала, девочка эта. От своей жизни кусок оторвала: возьми, дескать, - могу и всю отдать, но с тобой хочу еще побыть - хоть до утра, хоть час!..
      Сказать Аид Александрович не мог уже ничего - он только кивал… часто-часто кивал.
      - Теперь Вы верите мне? - тиролец опять превратился в нормального сумасшедшего старика. Аид Александрович молчал и не знал.
      - Тогда позовите ее, она внизу, в холле. Пусть я, по-Вашему, сумасшедший, но она… когда Вы увидите ее, Вы поймете, насколько она не сумасшедшая. - Старик снял трубку внутреннего телефона, протянул ее доктору: - Эмма Ивановна Франк, Эмма Ивановна Франк…
      - Алло, - сказал Аид Александрович, - пригласите пожалуйста ко мне девушку, которая дожидается в холле. Ее зовут Эмма Ивановна Франк.
      И вот - вошла: пожилая женщина, спокойная и строгая. И спокойно улыбнулась сквозь строгость. Аид Александрович озадачился и не поверил:
      - Вы - Эмма Ивановна Франк?
      - Да. - Одними почти глазами - нездешними, лесными глазами: подснежник? фиалка?
      - Садитесь пожалуйста, - привстал врач. - Аид Александрович Медынский. Завотделением.
      И что-то случилось с глазами: они выцвели. Сразу и окончательно.
      - Значит, это Вы и есть Аид Александрович Медынский. Понятно. Идем, магистр. - Эмма Ивановна поднялась.
      - А в чем дело? Постойте!
      Но они уже уходили. Аид Александрович бросился им наперерез, загородил дверь.
      - Так в чем же дело, Эмма Ивановна?
      - Наверное, Вам все-таки лучше пропустить нас, не требуя объяснений. Вам они могут не понравиться.
      - Я приму любые, - буркнул Аид Александрович и обратился к одному только Станиславу Леопольдовичу: - Вы что-нибудь понимаете?
      Но Станислав Леопольдович в союзники не пошел. Он только сказал: - Меня как будто не просят понимать. Я привык доверять Эмме Ивановне, мы с ней больше двухсот лет знакомы.
      - Значит, Вы готовы принять объяснения, - усмехнулась Эмма Ивановна, не глядя на врача. - Было бы естественнее… в Вашем случае быть готовым их дать.
      - Дать объяснения я тоже готов, - устал Аид Александрович, - но должен, по крайней мере, знать, каких именно объяснений от меня ждут. - Он сказал это мягко: ему нравилась пожилая чета - вопреки всему.
      - Вы идете ва-банк? - невинно спросила Эмма Ивановна. - Понимая, что в любом случае можете упрятать в психушку нас обоих?
      - Кло… - вмешался Станислав Леопольдович. - А ты… не слишком агрессивна?
      - Нет, - просто ответила Эмма Ивановна. - Но этому не очень честному и, по-видимому, не очень порядочному человеку угодно играть в кошки-мышки. А я не хочу соглашаться на роль мышки в его игре.
      - Знаете что, - Станислав Леопольдович немножко сконфузился смотреть на Аида Александровича. - Я уверен, Эмма Ивановна никогда бы не позволила себе, не будь у нее достаточных оснований…
      - Я искренне верю, - искренне поверил Аид Александрович. - Но хотел бы все-таки узнать, каковы эти основания, - допускаю даже, что они достаточны.
      - Значит, Вы склонны прибегнуть к данной стратегии. - Выцветшие глаза ее совсем утратили признак цвета. - Хорошо. - Она взглянула на Станислава Леопольдовича. - Видишь ли, магистр… Аид Александрович - это именно тот человек, который в первую нашу ночь позвонил мне… не знаю уж, откуда у него мой телефон, - и сказал, что ты сумасшедший, сбежавший из психушки, объяснил, как вести себя с тобой, и пообещал забрать тебя на машине обратно, едва лишь ты покинешь мою квартиру. Я поэтому еще тебя не отпустила никуда, хоть и поверила твоим словам окончательно гораздо позже… - Она презрительно взглянула на Аида Александровича. - В постели, с Вашего позволения. У меня - все. Очередь за вами, Аид Александрович.
      - К счастью, я не стоял в этой очереди, - удалось все-таки сострить Аиду.
      - Остроумно, - оценил Станислав Леопольдович. - И тем не менее…
      Аид Александрович подошел к Эмме Ивановне почти вплотную: фиалка? подснежник? И перед лицом фиалки? подснежника? твердо произнес:
      - Я никогда не звонил Вам, Эмма Ивановна.
      Прошло время.
      - Он не звонил тебе, Кло. - От голоса Станислава Леопольдовича вздрогнул даже Аид.
      - Но ты же не слышал… - немножко сдаваясь, упорствовала все-таки Эмма Ивановна. - Мне представились: Аид Александрович Медынский, врач из Склифософского. Я отчетливо помню.
      - Забудь, - сказал Станислав Леопольдович.
      - Но почему?
      Тот развел руками.
      - Трудно объяснить… Аид Александрович не мог звонить. Это… как бы сказать, не вписывается в сценарий.
      - В какой сценарий? Я не понимаю, магистр.
      - В сценарий жизни, Кло. Есть такой сценарий. Но о нем ничего не знают живые. Только мертвые знают одни. - Он улыбнулся и прямо взглянул в глаза врача. - Инцидент исчерпан, Аид Александрович.
      - Просто исчерпан - и все? - не поверил Аид. - Без выяснения того, кто же все-таки звонил в первый ваш вечер?
      - Без выяснения. - Станислав Леопольдович поджал губы. - За нами подглядывают и подслушивают нас каждую минуту. Помнишь, Кло?
      - Помню, - поежилась Эмма Ивановна. - Простите меня, Аид Александрович.
      И тут Аид заплакал - может быть, в первый и в последний раз в жизни. Слезы текли обильно, но не было стыдно плакать! Он смотрел на двух этих святых, которые одним поступком только дали ему на старости лет самый, может быть, нужный урок - урок отказа от очевидного во имя Высших Соображений… туманных, но Высших. И тогда Аид встал, и обнял Станислава Леопольдовича, и плакать продолжал - у него на плече. Школьник. Дитя.
      - Полно, - сказал Станислав Леопольдович. - Все в порядке.
      - Все в порядке, - повторил Аид. - Я присягаю, что Вы в здравом уме.
      - Ну… постольку-поскольку, - улыбнулся Станислав Леопольдович - и улыбнулась Эмма Ивановна, не в ответ на улыбку - сама по себе. - А исследования-то все-таки Вы вели, ведь правда? - Станислав Леопольдович подмигнул Аиду. - Во-первых, потому что ваш молодой коллега утверждал следующее: записи бреда делались в больнице тридцать лет. Не мог же он делать их с рождения - ему на вид не больше тридцати!
      - И потом… он такой румяный,- рассмеялась Эмма Ивановна.
      - А во-вторых? - спросил школьник-Аид.
      - Во вторых… - Станислав Леопольдович вздохнул. - Во-вторых, опять же противоречие - со сценарием. Это мы с вами, дорогой Аид Александрович, шли навстречу друг другу: Вы - отсюда туда, я - оттуда сюда. Из пункта А и пункта Б два пешехода вышли навстречу друг другу с одинаковой скоростью… С одинаковой, прошу заметить. А Ваш коллега слишком молод и ходит чересчур быстро.
      - И румян, - напомнила Эмма Ивановна. - Мне даже показалось, что в чертах его лица нет никакой истории.
      - Да, странное лицо, - согласился Станислав Леопольдович. - Исключительно милое, но… странное. Нереалистическое, я бы сказал, лицо. А мы с Вами, Аид Александрович, - старые пешеходы.
      - Может быть, и старые друзья? Или старые враги?
      - Не припоминаю, - ответил Станислав Леопольдович. - Едва ли мы встречались раньше: мы ведь шли навстречу друг другу. Это, конечно, не исключает смежных витальных циклов, но исключает знакомство.
      - Витальные циклы, - завороженно повторил Аид. - А я думал, что тени - это античный миф. И никогда не видел связи между поведением тени во сне и после смерти. Теперь вижу: получается, что сон - это маленькая смерть?
      - Именно так. И Ваша тень, как все другие, бывала в Элизиуме каждый раз, когда Вы спали или оказывались в полной темноте. Не случайно ведь темнота рождает страхи. - Станислав Леопольдович вздохнул. - Только человеку почему-то не полагается верить снам. Их рекомендуют забывать. Человечество преступно ведет себя по отношению к снам… А мы с Эммой Ивановной - в теперешнем ее витальном цикле - во сне познакомились.
      - Стало быть, Станислав Леопольдович, Вы помните все свои витальные циклы?
      - К сожалению, нет. Начиная только с восемнадцатого века - тогда я умер как ученый - незначительный один ученый - и тень моя в нарушение всех законов Элизиума бросилась назад, к живым, среди которых остался мой единственный ученик. С тех пор я не совершил больше ни одного витального цикла на земле. Я, видите ли, обрек себя на то, чтобы постоянно быть лишь тенью. Тенью Ученого.
      - Тенью какого-нибудь конкретного ученого?