— Если ты, Джон, прибил этого колдуна до смерти, я и тебя сожгу с ним вместе! — Буагильбер был необычайно зол и искал на ком бы эту свою злобу сорвать.

— Сэр Бриан! — раздался со стены голос Фрон де Бефа, — Побыстрее запали костер со своим колдуном и поднимайся на стену. Черный Рыцарь повел своих разбойников на приступ!

— Сейчас, Фрон де Беф! — отозвался Буагильбер, — Это не первый колдун, который будет сожжен во славу матиери-церкви и не последний! А-а-а! — удовлетворенно протянул Буагильбер, заметив, что Варежкин очнулся, — Ну, считай, Джон, что ты заново родился! Бегом за факелом!

Буагильбер подошел вплотную к поленице дров, которая должна была в самое ближайшее время превратиться в пылающий костер, и, с усмешкой глядя на Варежкина, сказал:

— Ну, что, колдун, думал избежать законного возмездия? Думал обмануть меня, Бриана де Буагильбера? Ха-ха!!

Варежкин немного помолчал, облизал свои сильно пересохшие губы и только потом каким-то не своим, а чужим, хриплым и срывающимся голосом, спросил:

— У вас что, гражданин Буагильбер, телевизора нет? Вы бы лучше смотрели «Клуб кинопутешественников», может быть, тогда и не были бы таким живодером!

— Ты, что, колдун, вздумал еще на костре издеваться надо мной? Джон, факел!! — прибежал Джон с факелом и встал по стойке «смирно» перед Буагильбером, — Зажигай!!

— Стой!! — закричал Варежкин, почувствовав, что очень скоро здесь может запахнуть жареным, — А последнее желание? Оно всем полагается!

— Ах, да! — поморщился Буагильбер, — Давай сюда свое последнее желание, но только побыстрее! Небось хочешь свои колдовские корешки и снадобья жене и детям оставить?! А?

— Нету у меня жены и детей, — отозвался Варежкин.

— Хе! — хмыкнул довольный Буагильбер, — Родителей нет, жены нет, детей нет — ну, точно колдун! — в этот момент раздались тяжелые удары топора в ворота замка, — Давай быстрее, колдун! Враг уже подошел к воротам!

— Буагильбер! — раздался со стены крик Фрон де Бефа, — Черный Рыцарь начал рубить ворота замка! — под мощными ударами топора Черного Рыцаря ворота замка жалобно стонали и были готовы вот-вот рухнуть.

— Однажды в Палестине я такую картину уже видел, — пробурчал про себя Буагильбер, — На такой отчаянный шаг мог решиться только один рыцарь на все крестоносное войско — король Ричард Львиное Сердце! — и, повернувшись к Варежкину, рявкнул, — Ты скоро, колдун?

— Мне бы попрощаться с моей пионерской дружиной! — дрожжащим голосом попросил Варежкин, в душе надеясь, что те люди, которые напали на замок, наконец-то сломают ворота и спасут его. В ответ Буагильбер с Джоном удивленно переглянулись.

— Нет, — хмуро отозвался Буагильбер после некоторого раздумья, — С дружиной нельзя. В замке Торкилстон может находиться только моя дружина и Фрон де Бефа. А пионерской здесь быть не положено. Так что проси чего-нибудь другого.

— Ладно, — Варежкин решил пуститься на хитрость, — В нашем роду прежде, чем сгореть на костре, цветы нюхают. А тут как раз у меня в кармане цветок имеется.

Джон вопросительно взглянул на Буагильбера. Тот утвердительно кивнул головой.

Джон вопросительно взглянул на Буагильбера. Тот утвердительно кивнул головой. Джон залез в карман, вытащил оттуда смятый желтый цветок и поднес его к носу Варежкина. Варежкин втянул носом воздух, сказал «ах!» и сделал блаженное лицо.

— Да, — сказал Буагильбер, — Вот бы все колдуны и ведьмы с такими счастливыми лицами горели на костре! А то кричат, ругают всех и даже самого папу римского! — вместо ответа Варежкин еще раз втянул воздух носом и уже собирался оторвать зубами лепесток, как Буагильбер сказал:

— Джон, дай-ка и мне понюхать колдовского цветка! — Варежкин только и успел щелкнуть зубами, как голодный волк, — И зажигай!

— Все пропало! — подумал Варежкин и затравленно посмотрел в сторону Буагильбера. Но Джон не успел донести цветок до Буагильбера. Цветок вдруг ярко вспыхнул в руках Джона, всех ослепив на какой-то миг, и пропал.

— Наваждение! — охнул Буагильбер и потянулся к мечу.

Тяжелый пыльный ветер загудел, завыл и медленно стал поднимать вверх Варежкина вместе со столбом, к которому тот был привязан, и дровами. Потом вдруг все исчезло, ветер стал стихать и уже неизвестно откуда донесся крик:

— Прощайте, дорогой сэр рыцарь! Рад был с вами познакомиться! Передайте пламенный пионерский привет королю Ричарду и почаще читайте книги!

— Хм! — Буагильбер с досады, что упустил колдуна, плюнул и пробурчал, — Этот колдун похоже прав. Черный Рыцарь удивительно похож на короля Ричарда! Только такая дубина, как Фрон де Беф, этого не видит.

Хрум-чавк…Хрум-чавк… Карета медленно тащилась по грязной и унылой дороге, переваливаясь с боку на бок и ежеминутно грозя развалиться.

— Ну, Франция! Ну, и тоска! — думала Аграфена, с кислой улыбкой поглядывая в окошко кареты, — Хоть бы кто догадался цветник на обочине разбить али надпись какую выложить из белых камушков. Скажем, «Счастливого пути!» или, что еще лучше, «Слава труду!» Прочитает проезжающий маркиз надпись и на душе у него сразу же станет теплее. И кучер — ведь наш же человек, из трудового сословия! — не будет так громко и монотонно храпеть, а будет обращать внимание пассажиров на такие интересные места с надписями. «Обратите, господа, внимание на плакат слева от дороги. Колхоз имени графа де Рошфора обязуется в этом году сдать яиц и шерсти в три раза больше, чем до взятия Ларошели! Для тех, кто не успел прочитать плакат полностью, объезжаю его кругом еще раз!»

Аграфена, которой в конце концов крепко наскучило сидеть одной и предаваться мыслям о благоустройстве дорог во Франции, высунулась в окошко, с явным намерением завязать беседу с кучером:

— Послушай, любезный, — начала она издалека, — А кто нынче правит Францией?! Людовик десятый или же с каким другим номером?!

Кучер, мирно дремавший на козлах, вдруг резко выпрямился, будто его кто в спину чем-то острым ткнул, крикнул что-то нечленораздельное не то с перепугу, не то спросонья, и что было сил хлестанул ни в чем не повинных лошадей. Лошади, до того лениво перебиравшие копытами по дороге, так сиганули вперед, как не отваживались даже в дни своей далекой молодости, и карета понеслась. Но уже через минуту раздались выстрелы, карета резко остановилась и несколько мужских голосов одновременно закричали:

— Карета!! Карета миледи!!

— А-а-а!!! — завизжал тоненьким голосом кучер, — Мушкетеры короля! — и, резво спрыгнув с козел, кинулся бежать в лес.

Дверца кареты распахнулась и чей-то властный, чуть гнусавый голос приказал:

— Выходите, миледи! Мы давно вас здесь ждем, — Аграфена оперлась на протянутую ей руку и вышла из кареты.

— Атос, вы кому дали руку? Это же не миледи! — удивленно вскричал молодой человек с жиденькими усиками и длинными черными волосами. Атос медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Аграфену и криво усмехнулся:

— Милый д'Артаньян! Я вам все время говорил и повторяю еще раз, что эта женщина крайне коварна. И способна на все! Ведь вы же не станете утверждать, что карета не ее. И карета ее, и кучер ее, и лошади ее. Значит, и это, — Атос снова внимательно посмотрел на Аграфену, — Это — она!

— Д'Артаньян?! — встрепенулась Аграфена, — Мне как раз нужно его убить!

— Вот видите?! Что я вам говорил, д'Артаньян? Она хочет убить вас, как уже убила бедную госпожу Бонасье! Надо срочно ехать за палачом! — Атос лихо вскочил на коня и ускакал.

Аграфена поняла, что над ее жизнью нависла опасность и надо что-то срочно придумывать. Портос и Арамис крепко привязали Аграфену к дереву и недалеко развели небольшой костер.

— Как голову ей срубим, надо будет плотно пообедать. — сказал Портос, подбрасывая дрова в огонь. Но не успел он поставить кипятиься воду, как вернулся Атос. Рядом с ним шагал человек в красном одеянии с огромным топором на плече.

— Знакомьтесь, друзья, — Атос кивнул в сторону человека в красном, — Палач из Лилля. У него свои счеты с миледи. — Палач молча склонил голову. — Приступайте к делу, мастер.

Палач снял с плеча топор и стал медленно его точить. Арамис подошел к Аграфене и мягко проговорил:

— Миледи! Сейчас вам отрубят голову и в таком виде вы предстанете перед Творцом. Я за вас буду молиться. Какая молитва у вас самая любимая? — Аграфена в ответ только промычала что-то невнятное. В это время палач перестал точить топор и кивнул Атосу — мол, все в порядке, и можно приступать к делу.

— Рубите, мастер! — Атос махнул рукой. Аграфена, которая еще надеялась на како-то чудо, вдруг окончательно поняла, что дела ее плохи. И если она сию же минуту не придумает ничего путнего, то ей несдобровать. Она с тоской посмотрела на д'Артаньяна и тут ее осенило:

— Д'Артаньян! Дорогой! Я вас всегда так любила! Неужели же вы позволите совершиться этой несправедливости? Неужели же вы меня покинете? — д'Артаньян, которого на всякий случай крепко держали за руки Арамис с Портосом, глянул на Аграфену, охнул, не то от удивления, не то от боли, его мучавшей, и снова опустил голову, — Д'Артаньян, будьте так любезны! Подойдите ко мне, возьмите из кармана цветок и погадайте мне на прощание на «люблю — не люблю»! — д'Артаньян подошел к ней, вытащил цветок и снова охнул:

— О-о!! Желтый цветок разлуки! — но не успел он оторвать и один лепесток, как цветок у него в руках загорелся, а Аграфена вместе с дубом, к которому была привязана, растаяла.

— Что же вы наделали, д'Артаньян! Она снова ускользнула от нас! — в отчаянии закричал Атос, — Где нам теперь ее искать? В Англии? У кардинала? Где?

И только на опушке леса Рошфор, внимательно наблюдавший за всем происходящим, недовольно поморщился и процедил сквозь зубы:

— Я так и знал. Опять пионеры! Надо непременно сообщить кардиналу! — и вонзил шпоры в бока лошади.

Когда Сергея Ивановича выталкивали за дверь, он все же успел схватить свой портфель с тетрадками и классным журналом. Цеппелин так сильно толкнул его, что учитель не устоял на ногах и упал. Дверь сзади закрылась и стало абсолютно темно. Поднялся легкий ветерок.

— Сергей Иванович, вы не ушиблись? — откуда-то сбоку раздался знакомый голос, — Это я, Огурцов. — вспыхнул свет карманного фонарика и учитель не без удивления увидел Кольку Огурцова, перепачканного с ног до головы. — А там еще Витька лежит!

Сергей Иванович быстро поднялся.

— Ну, и дела! Уж кого-кого, но вас тут никоим образом встретить не ожидал, кхм! — он начал было рассказывать ребятам о лаборатории и о старушках, обо всем том, что ему рассказал Шалфей Горюныч, но ветер все усиливался и усиливался, не давая вести беседу. Наконец, он стал таким сильным, что подхватил всех троих и понес в неизвестном направлении. Они еще продолжали что-то кричать друг другу, но разобрать ничего было нельзя. Потом совсем близко, буквально за ухом, что-то крякнуло, и Колька вдруг увидел, что все они, втроем, спокойно сидят на маленькой скамеечке на школьном дворе. Первым пришел в себя Сергей Иванович:

— Ребята, бежим! В школу!!

Ловко прошмыгнув мимо тети Дуси-вахтерши, которая как всегда дремала у входа в раздевалку, они забежали на третий этаж, в самый конец коридора. Там, за большим раскидистым фикусом, было решено устроить штаб. Сергея Ивановича единогласно избрали главнокомандующим. Витьку было решено назначить офицером связи и оставить служить при штабе. Колька получил должность ответственного за связь с милицией. У входа в штаб на контрольно-пропускном пункте решили никого не ставить — там дремала тетя Дуся.

Колька ловко прошмыгнул мимо тети Дуси и отправился выполнять боевое задание — сообщить оперативные сводки добровольной народной дружине. Внимательно оглядываясь по сторонам, прячась за фонарные столбы и деревья, Колька быстро прибежал к небольшому дому с вывеской «Опорный пункт охраны правопорядка».

— Ага! — громко сказал Колька, ни к кому конкретно не обращаясь, — Вот сюда мне и надо! — и только он собрался войти в дом, как сзади неожиданно и резко прозвучало:

— Стой! Попался, голубчик?! Повернись и отвечай! Предупреждаю, говорить только правду! — Колька поднял руки кверху:

— Выследили враги! — подумал он, — Но старушки не дождутся от меня ни одного звука, — он повернулся и от изумления даже открыл рот — такого в Кряжске он еще не видел!

На каменном постаменте, где раньше стояла скульптура хрупкой, тоненькой девушки с огромным веслом и отбойным молотком, олицетворяя собой единство спорта и труда, теперь возвышался сам Главный Дружинник города, известный всем под именем Лоб. Лоб стоял на постаменте, выставив вперед правую ногу, а правую руку заложив за лацканы пиджака дореволюционного покроя. Неподалеку, на свежей молодой травке, расположился с мольбертом Коала-Лумпур

— крупнейший кряжский художник.

Коала-Лумпут был не просто крупнейший художник — он был просто единственный, а потому многие жители Кряжска знать не знали и ведать не ведали кто такие Суриков и Репин, зато с Коала-Лумпуром всегда крайне вежливо раскланивались, надеясь хоть так запечатлеть свой лик для Всемирной Истории.

— Во!! — вырвалось у Кольки, — Ну, натуральный Наполеон! Только вот шляпы-треуголки не хватает! — Лоб смущенно кашлянул в кулак:

— Ты лучше брысь отсюда, мелюзга! И не мешай пустой болтовней маэстре Коале работать. Ты кто такой? — Но Колька не стал ему отвечать, а подошел к картине поближе. Она была уже почти готова и внизу уже была подпись «Великий отец-дружинник играет в шахматы с ходоками». Только лицо все никак не получалось. То взгляд не тот — слишком много несвойственной задумчивости, — то улыбка больно брезгливая — короче, то одно не так, то другое не эдак! Коала уже заметно нервничал, отчего работа шла еще медленнее.

— Маэстра, как там моя голова?

— Минуточку! — отвечал Коала-Лумпур, — Я сейчас проницательности во взор добавлю, чтобы каждый зритель чувствовал себя перед картиной непойманным преступником. Чтобы ему хотелось сразу же во всем сознаться. — Лоб снова замер на постаменте.

Колька с видом знатока покачал головой:

— Да, маэстро, ваше полотно несомненно сделает честь и Третьяковке, и Лувру! — и, с минуту помолчав, добавил, — Если это творение вместо половичка бросят у входа. Все будут с удовольствоем вытирать об него ноги. Что интересно, качество картины при этом не изменится!

— Бр-р-рысь, мелюзга!! — злобно зашипел Коала-Лумпур и топнул ногой. Колька хмыкнул и ленивой походкой подошел к пьедесталу:

— У меня вот какое дело, гражданин Керенский! Ах, простите, Наполеон Бонапарт! В нашем городе появилось множество старух-ведьм. Их надо срочно всех арестовать, пока они злобой не затопили весь город!

— Все старухи — ведьмы, — философски заметил Лоб, — Так-так-так! Надо что, всех старух попереловить и попересажать, так? А в городе у нас их несколько тысяч…

— Да, нет…— поморщился Колька, — Надо поймать не всех, а только ведьм, которые живут в котловане. Я их знаю и покажу дружинникам.

— Ага, так-так-так, ясно! Тут надо думать! — Лоб подпер щеку кулаком, — Тут надо крепко думать!

Колька краем глаза видел, как вдруг преобразился Коала-Лумпур. Видимо, у него открылось второе дыхание, а может и еще что. Но глаза у Коалы загорелись, он стал весело посматривать на пьедестал и мурлыкать какую-то песенку. Через десять минут, которые Лоб заполнял однообразным «так-так-так», словно работал напольными часами, Коала-Лумпур блаженно закрыл глаза, горделиво вскинул голову и произнес:

— Готово! — и, отойдя на несколько шагов назад, стал любоваться своей картиной. Вторым подошел к полотну Колька и начал громко хохотать, показывая на картину пальцем.

— Ну, точно Репин! «Турецкий султан после прочтения письма от запорожцев»!

— Ты что это нарисовал, так-так-так?! — Лоб старался быть сдержанным, понимая, что имеет дело с художественной ценностью, еще не понятой и неоцененной современниками. — Это еще почему, так-так-так, я стою вверх ногами и почему у меня нет лица?!

— Надо понимать живопись! — Коала закрыл спиной свое творение от наступающего Лба, — Художник видит не самого человека, а его отношение к жизни!! На лице всегда видны мысли человека, а если лица нет, то и мысли такие!

— Сейчас же порви эту гадость, так-так-так!! — Лоб продолжал решительно наступать на художника.

— Нет! — взвизгнул Коала, — Ни за что! Я честный художник!! — и раскинул руки в разные стороны. Наконец, не выдержав натиска Лба, а, может быть, просто здорово трухнув, Коала схватил свою картину и, высоко задирая ноги, кинулся бежать прочь. Водители, издали завидев бегущего Коалу с картиной, резко сбавляли скорость и прижимались к обочине дороги. Редкие прохожие испуганно прижимались к заборам.

— Держи вора!! Вора!! — Колька от натуги чуть не сорвал голос, — Ой, умру со смеху!… Держи, держи Рембрандта!!

— Держи вора!! — также истошно завопил Лоб и бросился догонять Коалу-Лумпура. На голос своего командира из дома на крыльцо высыпала большая толпа дружинников, но уже никого не увидала, кроме отчаянно хохочущего Кольки.

— Эй, парень, что командир приказал делать? Где воры? — Колька посмотрел на толпу дружинников, которые грозно крутили головами в разные стороны, и скомандовал:

— За мной! — и побежал вслед за Коалой и Лбом.

Но как ни бежали быстро дружинники с Колькой во главе, догнать им Лба, а тем более Коалу-Лумпура так и не удалось. Зато как только Колька встречал хоть одну старушку, он отрывисто командовал:

— Ар-р-рестовать!! — и двое очередных дружинников отделялись от толпы, вежливо арестовывали всех подозрительных старух и отводили в опорный пункт. В каких-то полчаса было арестовано и доставлено в опорный пункт несколько десятков старушек. Когда Колька с последними дружинниками вернулся назад, следствие по делу о нечистой силе уже шло полным ходом. Помошник Главного Дружинника Петр Кузьмич Околоточный лично вел допрос задержанных:

— А скажи-ка мне, гражданка-старушка, куда это ты направлялась с двумя ведрами соленой капусты?

— На базар, касатик, на базар! — отвечала очередная старушка, ласково поглядывая на Околоточного и стараясь его разжалобить. Все-таки власть и немалая!

— А я тебе не верю! — отвечал старушке Околоточный и грозно хмурил брови, — Небось, капустой водопровод хотела засорить?! Или двигатель автомобильный, а?! — но вместо ответа старушки, окончательно сбитые с толку мудреной логикой Околоточного, всплескивали руками и начинали плакать:

— Голубчик! За что ж ты меня в преступницы-то записал? Ох, горе-то какое!…

Когда Колька вошел в помещение опорного пункта, еще ни одной старушки не выпустили. Помещение не было расчитано на массовое задержание преступников и мест всем не хватило: сидели кто на чем смог устроиться. И почти у всех были огорченные и испуганные лица. У Кольки аж в глазах защипало и он как-то сразу в глубине своей души осознал всю свою вину.

Колька быстро оценил обстановку и нашел выход из этой неприятной обстановки. Он выпросил у одного дружинника книгу и, подойдя к Околоточному, положил ее на стол перед ним:

— Вот, достал!

— Что это? — грозно спросил Околоточный, — Улика?

— Нет, — шепотом ответил Колька, — Здесь подробно излагается новый метод раскрытия опасных преступлений. Дедуктивный метод называется. Автор книги, некий Конан-Дойль, убедительно доказывает преимущества нового метода перед всеми старыми на многочисленных примерах. Все взято из жизни известного сыщика Холмса. Лоб приказал срочно освоить новый метод!

— Понял! — также шепотом ответил Кольке Околоточный и сразу же открыл книгу на первой странице.

Увидев, что начальник стал читать книгу и даже подсел поближе к окну, дружинники радостно заулыбались, а старушки заметно приободрились. Трое дружинников на цыпочках, чтобы никоим образом не отвлечь Околоточного от чтения книги, подошли к Кольке и шепотом спросили, что же им делать дальше.

— Надо, — также тихо ответил им Колька, — Задержать вон тех двух бабок, которые сидят на своих тюках и радостно улыбаются, когда все другие плачут. Сдается мне, что я их уже где-то видел. — Колька скосил глаза и показал на двух старушек, которые не смотря на многочисленные строгие предупреждения со стороны Околоточного, лузгали семечки, сплевывая скорлупу на пол. — Вот тех, на которых коричневые пальто.

Дружинники утвердительно кивнули головами — мол, поняли, — подошли к этим двум старушкам и вежливо им сказали:

— Бабульки, вы бы прошли к столу. Там вам лузгать удобнее будет! — те между собой переглянулись, вот тут-то дружинники их за руки и схватили.

— Гелла, бежим!! — вдруг заорала во все горло одна из старух и на глазах у опешивших дружинников обе старушки превратились в больших фиолетовых кошек.

— Держи их крепче!! — закричал Колька, но было поздно. Дружинники от неожиданности выпустили кошек, которые стремительно бросились к выходу. Оба оставленных старушками тюка вдруг окутались густым белым дымом и рассыпались на сотню маленьких серых мышей. Старушки заголосили, а Петр Кузьмич, на секунду оторвавшись от книги, тихо охнул и потерял сознание.

Колька с дружинниками побежал за фиолетовыми кошками. Несколько раз на бегу он бросал в них камни и каждый раз удачно.

— Что? Получила? — кричал он кошкам, — Город в злобе утопить собиралась? Вот еще получай!

На бегу Кольку догнал почтальон и вручил телеграмму. Колька развернул ее и с большим удивлением прочитал «Подбегая славному городу Москве прошу выслать главпочтамт три рубля кушать хочется Коала Лумпур». Он сунул телеграмму в карман, надеясь после повнимательнее ее прочитать, и еще быстрее припустил за кошками.

Некоторые старушки, завидев толпу дружинников, преследующих кошек, бросали на землю свою поклажу и также начинали убегать от преследователей, на ходу превращаясь в фиолетовых кошек. Так что очень скоро Колька с дружинниками гнал перед собой несколько десятков кошек. Прохожие крестились, плевали через левое плечо или просто в изумлении останавливались.

— Кошки бегут к котловану! — закричал на бегу Колька, — Надо отрезать им путь к отступлению! — но догнать кошек уже не удалось. Они все вдруг, разом юркнули под землю, словно туда вела широкая дорога. Колька напоследок запустил в них камень, но тот звонко ударился о землю, запрыгал по тропинке и улетел в котлован. Колька внимательно проследил за камнем и, когда поднял глаза, сердце у него замерло… Огонь буквально на глазах разгорался все сильнее и сильнее. Ветер, усиливающийся с каждой минутой, помогал огню…

Петрович долго не мог придти в себя после того, как в ванной он сначала ошпарился кипятком, а потом он сам еще искупался в ледяной воде пруда, что в самом центре города. Вернувшись домой после купания, Петрович долго отлеживался под теплым ватным одеялом. Отлежавшись под одеялом, Петрович робко высунул голову и глянул в окно.

— Ого, — подумал он, — Что-то ветер усиливается. Никак, к дождю. А с этого бедного дерева ветер обязательно сорвет все листочки. Стоп! — сказал сам себе Петрович и даже подпрыгнул на кровати, — Это какие еще листочки в Сибири, да еще очень ранней весной?! — все внутри у него сжалось в предчувствии чего-то непонятного.

Петрович был с детства очень любопытен. Он быстро оделся и вышел на улицу. Прямо перед подъездом рос высоченный дуб с сочными, зелеными листьями и крупными желудями. А к дубу была привязана… У Петровича даже руки затряслись, когда он увидал свою соседку Аграфену. Он быстро подбежал к ней и стал развязыват веревки, испуганно-торопливо повторяя:

— Я-то думал, что дубы в Сибири не растут… А тут ты с желудями… Кто ж это тебя так, а?

Когда веревки были развязаны, Аграфена потерла затекшие руки и как-то необыкновенно внимательно посмотрела на Петровича, будто впервые его видела:

— Граф! Вы спасли меня от верной гибели. Я сейчас же доложу о вашем подвиге кардиналу. — Аграфена повернулась и медленно пошла, не разбирая дороги.

— Да, не граф я, Аграфенушка, не граф, — забормотал испуганный Петрович. Он случайно взглянул на небо и увидел как высоко под облаками пролетал самый обычный бык, смешно шевеля ногами.

— Да, — подумал Петрович, которому стало совсем не до смеха, — Ветер действительно усиливается, уж коли быки стали так высоко летать. А вот с Аграфеной, видать, не все в порядке и надо бы «Скорую» ей вызвать…— и Петрович пошел вслед за Аграфеной, стараясь не отставать.

Вдруг Петровича слева и справа крепко взяли под руки. Петрович весь внутренне сжался, думая, что это разбойники. И действительно, если уж быки летать начали, то почему бы не попасть в руки разбойников среди бела дня? Да, и мало ли кто может напасть на честного человека в городе, в котором много фиолетовых кошек, а дубы ранней весной покрыты сочной листвой? Он покосился налево, потом направо и увидел своих старых знакомых — Мишу Ежевику и Лену Мякину.

— А-а! — облегченно вздохнул Петрович, — Это вы! А я уж думал, что разбойники на меня напали!

— Надо идти, — вместо ответа сказала Лена каким-то не своим голосом и при этом ни один мускул лица у нее не дрогнул. От этого «надо идти» Петровичу стало не по себе, а в ногах появилась слабость. — Надо всем идти. Чтобы уничтожить зло.

— Надо, — как эхо отозвался Ежевика.

— Надо! — глухо сказал сзади Тимка Невин.

— Надо, так надо, — согласился Петрович. Все равно другого выхода у него не было и он стал веселее шагать со всеми к котловану.

Толпа, которая окружала Петровича, постоянно увеличивалась. Слышалось отчетливо только одно слово «надо!!». Петровичу вдруг стало казаться, что вокруг него собрались все двоечники и троечники города, что где-нибудь возле котлована сейчас будет торжественное собрание и его обязательно выберут президентом общества «три плюс два».

— Надо уничтожить все места, где может затаиться эта злобная сила! Надо уничтожить сердце этого зла! — а ветер все крепчал и крепчал, подгоняя Петровича и его спутников. Под конец они уже бежали и говорить стало совершенно невозможно.

Неожиданно из школьного двора выбежали Витька с Сергеем Ивановичем, которые гнали перед собой огромного фиолетового кота. При их появлении Ежевика что есть силы заорал:

— Держи нечистую силу!! — началась погоня. Ежевика даже залаял на кота, думая, что тот от страха залезет на дерево. Но кот еще быстрее побежал и перед самым котлованом будто провалился сквозь землю.

— Там, на костре, Варежкин! — перекрывая шум ветра закричал Колька. — За мной!! — но не успел он взмахнуть рукой, как раздался оглушительный гром, который бывает только летом во время очень сильной грозы. Но весто дождя вдруг сильная теплая волна ударила в грудь и в душе у каждого что-то защипало. Комок подкатил к горлу, будто то, к чему ты давно, за много лет привык, именно сейчас теряешь навсегда. Колька почувствовал, что вот так, сразу, рывком, он стал совсем другим человеком. Чище что ли — Колька так и не понял. Он закрыл глаза и ладонями провел по лицу.

Ветер стих, будто его и не было вовсе. Многие удивленно оглядывались, не понимая, что же произошло, растерянно — удивленно улыбались и терли руками лица. Колька заметил, что Лена Мякина плачет и подошел к ней:

— Ты чего это? Что случилось?

Сзади к ней подошел Варежкин, которого с последними раскатами грома выбросило из котлована, и тоже спросил:

— Лена, ты чего плачешь?

— Там только что был Варежкин, — сквозь слезы проговорила Мякина и показала пальцем на котлован, — И его убило!

— Видать и впрямь убило, — как эхо повторил за ней Варежкин и тоже тихо заплакал.

История эта кончилась также внезапно, как и началась. В ближайший воскресный день, когда все нормальные люди отдыхали и обсуждали последние городские новости, когда милиция безуспешно пыталась найти вход в таинственное подземелье, совсем неожиданно приехали каток и бульдозер, появились машины с асфальтом и гравием и за пол дня так все заровняли, что хоть танцплощадку открывай. И таблички вокруг появились «Торговля на площади запрещена. Штраф 10 ефимков». Правда, откуда появились машины и трактора, кто на них работал в воскресный день, — так и осталось загадкой для жителей города и по сей день.

Варежкин после всей этой истории будто заново родился. Седьмой и восьмой классы закончил на одни пятерки и поступил в торговое училище. Блестяще его окончил и вот уже два года работает простым продавцом. Со всеми людьми ласков и обходителен, а со старушками в особенности.

Считает Варежкин только в уме, но как лучший отечественный калькулятор — до сотых долей копейки. На вопросы журналистов и следователей «С чего это у вас началось?» Варежкин отрицательно мотает головой и бессвязно мычит:

— Бык! Буагильбер! Костер! Худо!!

Аграфена обошла всех жителей Кряжска и всем без исключения задала один и тот же вопрос:

— А скажи-ка мне любезный (или любезная), как звали миледи? Ну, ту самую, что так сильно пострадала от королевских мушкетеров?

Кто отвечал ей, что так и звали — «миледи». Кто говорил, что «леди Винтер», а большинство пожимало плечами. Тогда Аграфена, счастливо улыбаясь и укоризненно качая головой, говорила:

— Эх, вы, грамотеи! А еще книжки читаете! Ее звали, — тут она делала глубокую паузу, чтобы подчеркнуть всю значимость сообщаемых ею сведений, — Ее звали Аграфена. Вот так-то!

Петрович серьезно увлекся бегом и бегает трусцой круглый год. Вот с тех пор, как ошпарился, так с тех пор и бегает, будто остыть не может. А у нас в Сибири бывают морозы и под шестьдесят, но даже это Петровича не останавливает.

Через две недели после всех описанных событий Миша Ежевика получил телеграмму: «Малюта Скуратов зпт рыжий пес зпт погиб взятии Пайды тчк ждем вторичной присылки пионера Ежевики продолжения Ливонской войны тчк пожалую шубу моего плеча тчк Иван Васильевич». Вот тут-то и напал на Ежевику страх. Целую неделю Миша ходил как в воду опущенный и все ждал, что его снова туда отправят. Даже учебники решил с собой взять, чтобы не отстать от товарищей. И заявление в милицию написал:"Я, Михаил Ежевика, не хочу идти на Ливонскую войну, которую развязали темные круги нашего далекого прошлого».