В княжение Иоаннова преемника присоединены были к Mоскве в 1510 г. Псков с его областью, в 1514 г. Смоленская область, захваченная Литвой в начале XV в., в 1517 г. княжество Рязанское, в 1517—1523 гг. — княжества Стародубское и Новгород-Северское. Не будем перечислять территориальных приобретений, сделанных Москвою в царствование Иоанна IV за пределами тогдашней Великороссии. Довольно того, что было приобретено его отцом и дедом, чтобы видеть, насколько расширилась территория Московского княжества.
      Такова перемена, происшедшая в положении Московского княжества. Территориальное расширение оказало могущественное действие на политическое положение Московского княжества и его князя. Представив себе новые границы Московского княжества, созданные перечисленными территориальными приобретениями, легко видеть, что это княжество теперь вобрало в себя целую народность. В удельные века путем колонизации в центральной и северной Руси сложилось новое племя в составе русского населения, образовалась народность великорусская. Но до половины XV в. эта народность оставалась лишь фактом этнографическим, а не политическим: она была разбита на несколько самостоятельных политических частей; единство национальное не выражалось в единстве государственном. Теперь вся эта народность соединилась под одной государственной властью. Это сообщило новый характер Московскому княжеству. До сих пор оно было одним из нескольких княжеств северной Руси; теперь оно осталось здесь единственным и потому стало национальным: его границы совпадали с пределами великорусской народности. Вот тот основной факт, от которого пошли все другие явления нашей истории XV и XVI веков. Можно так выразить этот факт: завершение территориального собирания северо-восточной Руси Москвой превратило Московское княжество в национальное великорусское государствои, таким образом, сообщило великому князю московскому значение национального великорусского государя. Из этого факта и вышел ряд важных политических последствий.
       Значение государя. Важнейшим из этих следствий было новое значение, какое усвоил себе московский великий князь, став государем объединенной Великороссии. Под влиянием удельного раздробления Руси в русских умах удельных веков померкла мысль о национальноми политическом единствеРусской земли. Теперь, когда вся Великая Россия объединяется под одной властью, эта забытая мысль о единстве Русской земли воскресает. Любопытно, что эта мысль вырабатывается прежде всего в московской правительственной среде путем внешних сношений и столкновений и уж отсюда проникает в общество. Первой провозвестницей этой мысли является московская дипломатия Иоаннова времени. В переговорах с зятем своим великим князем литовским Александром Иоанн III настойчиво повторял: «Русская земля от наших предков из старины наша отчина; вся Русская земля Божиею волею наша отчина». Итак, вся Русская земля, а не одна только великорусская половина ее объявлена была вотчиной московского государя. Эта мысль о единстве Русской земли из исторического воспоминания теперь превращается в политическое притязание, которое Москва и спешила заявить как свое неотъемлемое право.
      Вместе с расширением пространства действия московский государь начал усвоять своей власти и более высокое значение, чему много помог брак Иоанна с племянницей последнего византийского императора Софьей Палеолог. В московских дипломатических бумагах с этого времени является новый титул московского государя, в котором отразился его взгляд на свою власть и свое значение. В этом титуле выразились две основные политические идеи, усвоенные московским государем: мысль о московском государе как о национальном властителе всей Русской земли и мысль о нем как о политическом и церковном преемнике византийских императоров. В сношениях с польско-литовским двором великий князь московский теперь впервые отважился показать европейскому политическому миpy притязательный титул государя всея Руси, прежде употреблявшийся лишь в актах внутреннего управления. После того как пала Византия и свергнуто было иго татарское, в сношениях с неважными иностранными дворами появляется титул царя:так Русские звали прежде византийского императора и хана Золотой Орды. Этот термин в актах внутреннего управления обыкновенно соединялся со сходным с ним по значению титулом самодержца. Оба титула выражали тогда понятие о государе независимом, никому не платящем дани. Почувствовав себя и по политическому могуществу, и по православному христианству преемником павших византийских императоров, московский государь нашел и наглядное выражение своей династической связи с ними: с конца XV в. на его печатях появляется византийский герб — двуглавый орел.
      В новом титуле сказались успехи политического сознаниямосковского государя. Успехи эти повели к попытке вникнуть в самую сущность верховной власти и в ее происхождение. Почувствовав себя в новом положении, московский государь нашел недостаточным прежний источник своей власти, каким служила отчинаи дедина, т.е. преемство от отца и деда. Теперь он ставил свою власть на более возвышенное основание, усвояя ей божественное происхождение; Иоанн III писался в актах государем Божиею милостию. Уяснив себе высокое происхождение своей власти, Иоанн завел и новый государственный обряд, в котором всего нагляднее обнаружились успехи политического сознания московского государя. Предшественники Иоанна, великие князья московские, просто садились на стол отцов и дедов. Иоанн III нашел это недостаточным и установил обычай венчать преемника на царство торжественным церковным обрядом. У Иоанна III от первой жены был сын Иоанн, который умер раньше отца. После него остался сын Дмитрий. Этого внука Иоанн и назначил своим преемником помимо своего сына от второй жены, Софьи, — Василия. Венчание происходило в Успенском соборе в 1498 г. Великий князь дед возложил на великого князя внука шапку и бармы Мономаха. Во время венчания митрополит, обращаясь к деду, называл его преславным царем самодержцем. После Иоанн разжаловал внука и назначил преемником своего сына Василия, который по смерти отца повторил над собой торжественный обряд венчания.
      Новое значение верховной власти московского государя, постепенно уясняясь, отразилось не только на придворном церемониале, но и на государственном праве.Иоанн в своей духовной дал старшему своему наследнику великому князю Василию важные политические преимущества над младшими удельными братьями. В этом отношении духовная Иоанна есть первый акт в истории нашего государственного права. Политические преимущества старшего сына были таковы: 1) до сих пор все князья-сонаследники совместно по участкам владели городом Москвой; Иоанн III предоставил финансовое управление всей столицей, сбор доходов с нее одному великому князю, равно как ему же принадлежал и суд по важнейшим уголовным делам во всем городе Москве и в подмосковных селах, доставшихся в удел его младшим братьям; 2) до сих пор все князья, великий и удельные, били свою монету; по духовной Иоанна III право чеканить монету предоставлено было одному великому князю московскому; 3) до сих пор удельные князья могли располагать своими вотчинами в завещаниях по личному усмотрению; по духовной Иоанна III удельный князь, умирая бессыновным, не мог никому завещать свой удел, который в таком случае переходил к великому князю; наконец, 4) по договорным грамотам с своими удельными братьями Иоанн III присвоил одному себе право вести сношение с иноземными государствами; удельный князь мог сноситься с чужими государями только с ведома и согласия своего великого князя. Так, московский князь, превосходивший прежде удельных князей только размерами своих владений, теперь сосредоточивал в своем лице и наибольшее количество политических прав. Преемник Иоанна III великий князь Василий был в истории Московского государства первым государем в настоящем политическом смысле этого слова.
      Таковы были практические последствия, вышедшие из нового взгляда верховной власти на свое значение при Иоанне III и его сыне. В дальнейшем своем развитии этот взгляд повел к попытке уничтожить самый удельный порядок. Иоанн IV в духовной 1572 г., назначив своим преемником старшего сына Иоанна, отказал ему все царство русское и при этом выделил удел и второму сыну своему Феодору; но этот удел не становился особым самостоятельным владением, его владетель не получал значения самостоятельного государя, а во всем подчинен был царю, и самый удел его оставался под верховною властью старшего брата как единственного государя: «А удел сына моего Феодора, — читаем в духовной, — ему ж (Иоанну) к великому государству», т.е. этот удел составлял нераздельную часть единого русского царства. В этой духовной Иоанна IV впервые в истории нашего государственная права решительно было выражено понятие об удельном князе как о простом слуге князя великого.
       Состав московского боярства и отношения его к государю. Территориальное расширение Московского княжества глубоко изменило положение и взаимные отношения классов объединенного теперь великорусского общества, и прежде всего состав и настроение его верхнего слоя, боярства, а перемена в составе и настроении последнего изменила его отношение к государю.
      Чтобы понять эту перемену, надо припомнить положение московского боярства в удельные века. Уже в удельное время Москва привлекла к себе многочисленное и блестящее боярство, какого не было ни при каком другом княжеском дворе северной Руси. С конца ХIII ст. на берега Москвы стекаются со всех сторон знатные слуги, и из соседних северных княжеств, и с далекого русского юга, из Чернигова, Киева, даже с Волыни, и из-за границы, с немецкого запада и татарского юго-востока, из Крыма и даже Золотой Орды. Благодаря этому приливу уже к половине XV в. великий князь московский был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий, которых можно насчитать до четырех десятков. Главнейшими из них были Кошкины, Морозовы, Челяднины, Вельяминовы, Воронцовы, Ховрины, Головины, Сабуровыи друг. В своих отношениях к великому князю это боярство сохранило тот же характер случайных вольных советников по договору, какими были бояре при князьях XII в. С половины XV ст. состав этого боярства изменяется: в него вошло тогда более 150 новых фамилий. По происхождению своему это боярство было очень пестро. Эти новые фамилии большею частью были титулованные, княжеские, которые шли от великих и удельных русских князей, вступивших на службу к московскому государю. Московское боярство в своем новом составе образовало длинную иерархическую лествицу, на которой боярские фамилии разместились по своему служебному достоинству, определявшемуся главным образом их происхождением. Верхний слой образовали потомки бывших великих князей русских и литовских, князья Пенковы— ярославские, Шуйские— суздальские, старшие из Ростовских, Патрикеевы— Гедеминовичи, от которых шли князья Голицыныи Куракины. Из старинного нетитулованного боярства Москвы в этом слое удержались одни Захарьины, ветвь старого московского боярского рода Кошкиных. Второй слой составился из потомков значительнейших удельных князей, каковы были князья Воротынские, Одоевские, Оболенские, Пронские. К ним примкнули и знатнейшие фамилии старинного московского боярства, Вельяминовы, Бутурлины, Челядниныи др.
      В новом своем составе московское боярство стало проникаться и новым политическим настроением. Первостепенная знать, ставшая во главе этого боярства, шла от бывших великих и удельных князей. Новое титулованное боярство заняло все высшие должности в московском управлении, командовало московскими полками, правило областями Московского государства. Очень часто бывший удельный князь продолжал править своим уделом в качестве московского наместника. Все это помогло потомкам князей удельных и великих, новым титулованным московским боярам, усвоить взгляд на себя, какого не имели старинные нетитулованные московские бояре. Среди титулованного боярства XVI века утвердился взгляд на свое правительственное значение не как на пожалование московского государя, а как на свое наследственное право, полученное от предков независимо от этого государя. Этот новый взгляд не остался только политическим притязанием, но облекся в стройную систему служебных отношений, известную под названием местничества.
       Местничество. Этот термин произошел от слова местов смысле служебной должности; такое значение сохраняет это слово и доселе: лишиться места— потерять должность. Московское местничество состояло в том, что по требованию обычая, установившегося в московском управлении XV и XVI вв., назначение родовитых служилых людей на службу должно было сообразоваться с родственным старшинством назначаемых лиц, если они были родичи, или со службой их предков, если они были члены разных родов, чужеродцы. Родственное старшинство определялось по родословнымкнигам, поколенным росписям знатных служилых родов, а служба предков — по книгам разрядным, погодным росписям высших служебных назначений. Определяемое таким образом служебное отношение знатного человека к родичам и чужеродцам называлось его местническим отечеством, а определяемое этим его отношением к чужеродцам положение его рода среди других знатных родов составляло его родовую честь, служебное достоинство его рода. Если кто-либо из знатных людей, назначенных служить вместе, по одному ведомству, с отношениями старшинства и подчинения, находил, что он понижен, а другой повышен перед другими сослуживцами не по своему отечеству, он протестовал, бил челом государю о бесчестии, о порухе своей родовой чести, а если принимал назначение, то за него протестовали его родичи, потому что служебное повышение или понижение по службе одного члена рода при тогдашней родовой солидарности повышало или понижало целый род перед другими. Местами считались за государевым столом и в разных придворных церемониях, равно и при назначении воеводами полков и городов, между которыми также наблюдалось отношение старшинства, сравнительного достоинства. Местничество, насколько оно допускалось правительством, конечно, служило важной опорой политического положения боярства, доставляя в спокойные времена решительное преобладание в высшем управлении знатнейшим боярским фамилиям. Но оно же мешало боярству сплотиться в дружный и стойкий политический класс, разрознивая его, подавляя в нем сословные интересы фамильными счетами, и делало его неспособным отстаивать себя при исключительных обстоятельствах, подобных временам опричнины и самозванщины.
      Перемена в составе и настроении московского боярства изменила его отношениек московскому государю. В удельные века боярин шел на службу в Москву, ища здесь служебных выгод, которые росли для московского служилого человека вместе с успехами московского государя. Это устанавливало единство интересов между обеими сторонами. Вот почему московские бояре XIV века дружно помогали своему государю в его внешних делах и усердно содействовали ему во внутреннем управлении.
      Эти добрые отношения стали расстраиваться с половины XV в. Новые титулованные бояре шли в Москву не за новыми служебными выгодами, а большей частью с горьким чувством сожаления об утраченных выгодах удельной самостоятельности. Интересы и чувства обеих сторон разошлись далеко, хотя шли из одного источника. Политические обстоятельства, с одной стороны, поставили московского князя на высоту национального государя с широкой властью, с другой — навязали ему правительственный класс с широкими политическими притязаниями и стеснительной для верховной власти сословной организацией. Таким образом, одни и те же исторические обстоятельства разрушили единство интересов между обеими политическими силами, а разъединение интересов расстроило гармонию их взаимных отношений. Отсюда и вышел ряд столкновений между московским государем и его боярами. Эти столкновения с особенной силой обнаруживались два раза, и каждый раз по одинаковому поводу — по вопросу о престолонаследии. Иоанн III, как мы знаем, сперва назначил своим наследником внука Димитрия, венчал его на великое княжение, а потом развенчал, назначив преемником сына своего от второй жены Василия. Боярство в этом семейном столкновении стало за внука и противодействовало сыну из нелюбви к его матери и принесенным ею византийским политическим понятиям и внушениям. Столкновение доходило до сильного раздражения с обеих сторон, вызвало ссоры при дворе, резкие выходки со стороны бояр, кажется, даже крамолу, заговор, по крайней мере, сын Василия царь Иоанн после жаловался, что бояре на его отца вместе с племянником последнего Димитрием «многие пагубные смерти умышляли», даже самому государю деду «многия поносные и укоризненные слова говорили». Но как и из-за чего шло дело и в чем состояла боярская крамола, это остается неясным; только через год (1499 г.) после венчания Димитрия пострадали знатнейшие московские бояре за свое противодействие Василию: князю Семену Ряполовскому-Стародубскому отрубили голову, а его друзей князя Ивана Патрикеева с сыном Василием, знаменитым впоследствии старцем Вассианом Косым, насильно постригли в монашество. Та же глухая вражда продолжалась и при Иоанновом преемнике Василии. Этот великий князь с недоверием относился к боярам, как государь, которого они не хотели видеть на престоле. И на этот раз вражда обнаружилась лишь в опалах, постигших некоторых знатных людей. Так Берсению Беклемишеву отрезали язык за непригожие речи о великом князе и его матери. Но с особенной силой вражда возобновилась в царствование Грозного, и опять по тому же поводу — по вопросу о престолонаследии. В 1553 г., вскоре после завоевания Казанского царства, Иоанн опасно занемог и велел боярам присягнуть новорожденному своему сыну царевичу Димитрию. Многие первостепенные бояре отказались от присяги или принесли ее неохотно, говоря, что не хотят служить «малому мимо старого», т.е. хотят служить двоюродному брату царя, удельному князю Владимиру Андреевичу Старицкому. Пробужденное этим столкновением раздражение царя против бояр через несколько лет произвело полный разрыв между обеими сторонами, сопровождавшийся жестокими опалами и казнями, которым подверглось боярство.
      Но во всех этих столкновениях в продолжение трех царствований побуждения, руководившие боровшимися сторонами, остаются неясны, не высказываются прямо ни той ни другой стороной. С наибольшею откровенностью эти побуждения высказаны в переписке царя Иоанна Грозного с бежавшим в Литву в 1564 г. боярином кн. Курбским и в написанной последним обвинительной истории этого царя. Курбский нападал на новый порядок, заведенный в Московском государстве, видя в нем дело насилия и хищничества московских государей, губивших своих родичей, удельных князей. Кн. Курбский считает правильным лишь такой государственный порядок, который основан не на личном усмотрении самовластия, а на участии «синклита», бояр в управлении. Впрочем, государь должен делиться властью не с одними боярами: Курбский допускает и участиe народа в управлении, признает пользу и необходимость земского собора. Итак, Курбский стоит за правительственное значение боярского совета и за участие земского собора в управлении. Но и правительственное значение боярского совета, и участие земского собора были в то время уже не политическими мечтами, а политическими фактами, первое — фактом очень старым, а второе — явлением недавним: первый земский собор был созван в 1550 году. Значит, кн. Курбский отстаивает существующие факты, не требует ни новых прав для бояр, ни новых обеспечений для их старых прав. Противная ему сторона не отличалась большей ясностью своих мыслей. Все политические идеалы царя Иоанна сводятся к одной идее — к мысли о самодержавной власти. Самодержавие для Иоанна не только нормальный, свыше установленный государственный порядок, но и исконный факт нашей истории, идущий из глубины веков. «Самодержавства нашего начало от св. Владимира», — писал царь. Этой самодержавной власти Иоанн дает божественное происхождение и указывает не только политическое, но и высокое религиозно-нравственное назначение, которое состоит в том, чтобы охранять народ от раздоров и междоусобий и вести его к истинному богопознанию. Но против самодержавия, как его понимали в Москве, не восставало и боярство. Бояре признавали самодержавную власть московского государя, как ее создала история: они только настаивали на необходимости и пользе участия в управлении другой политической силы, созданной той же историей, — боярства и даже призывали на помощь этим двум силам третью — земское представительство. Таким образом, обе стороны отстаивали существующее, и борьба между ними является лишенной достаточной причины. Обе стороны, кажется, не могли ни удержаться от этой борьбы, ни объяснить себе ее причины, сказать, из-за чего они борются.
       Опричнина. Таким характером борьбы обеих сторон объясняется происхождение и значение опричнины, которую учредил царь Иоанн, чтобы разрешить свой спор с боярами и оборониться от их козней. Вскоре после бегства кн. Курбского в 1564 г. царь неожиданно уехал из Москвы в Александровскую слободу, как будто отрекшись от престола. По челобитью духовенства, бояр и всяких людей царь согласился воротиться на царство, но с условием учредить опричнинудля расправы с изменниками и ослушниками. Это был особый двор, какой образовал себе царь, с особыми боярами, дворецким, казначеями и прочими управителями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с целым придворным штатом. Летописец усиленно ударяет на это выражение «особый двор», на то, что царь приговорил все на этом дворе «учинити себе особно». Из служилых людей он отобрал в опричнину 1000 человек, которым в столице на посаде за стенами Белого города, за линией нынешних бульваров, отведены были улицы с несколькими слободами; прежние обыватели этих улиц и слобод из служилых и приказных людей были выселены из своих домов в другие улицы московского посада. На содержание этого двора, «на свой обиход» и своих детей, царевича Ивана и Феодора, он выделил из своего государства до 20 городов с уездами и несколько отдельных волостей, в которых земли розданы были опричникам, а прежние землевладельцы выведены были из своих вотчин и поместий и получили земли в неопричных уездах. До 12.000 этих выселенцев зимой с семействами шли пешком из отнятых у них усадеб на отдаленные пустые поместья, им отведенные. Эта выделенная из государства опричная часть не была цельная область, сплошная территория составилась из сел, волостей и городов, даже только частей иных городов, рассеянных там и сям, преимущественно в центральных и северных уездах (Вязьма, Козельск, Каргополь и др.) «Государство же свое Московское», т.е. всю остальную землю, подвластную московскому государю, с ее воинством, судом и управой, царь приказал ведать и всякие дела земские делать боярам, которым велел быть «в земских», и эта половина государства получила название земщины.Все центральные правительственные учреждения, оставшиеся в земщине, приказы, должны были действовать по-прежнему, «управу чинить по старине», обращаясь по всяким важным земским делам в думу земских бояр, которая правила земщиной, докладывая государю только о военных и важнейших земских делах. Так все государство разделилось на две части — на земщину и опричнину: во главе первой осталась боярская дума, во главе второй непосредственно стал сам царь, не отказываясь и от верховного руководительства думой земских бояр. Опричнина при первом взгляде на нее представляется учреждением, лишенным всякого политического смысла. В самом деле, объявив всех бояр изменниками, царь оставил управление землей в руках этих изменников. Но происхождение опричнины находится в тесной связи с тем политическим столкновением, которым она была вызвана. Термин опричниназаимствован из удельного времени: в княжеских грамотах XIV века опричнинами назывались уделы княгинь-вдов. Опричнина царя Иоанна была как бы особым уделом, который он выделил себе из состава государства — из земщины. Но этому учреждению он указал небывалую прежде задачу, которая состояла в том, чтобы истреблять крамолу, гнездившуюся в Русской земле, преимущественно в боярской среде. Таким образом, опричнина получила значение высшей полиции по делам государственной измены. Отряд в тысячу человек служилых людей, зачисленный в опричнину и потом увеличенный до шести тысяч, становился корпусом дозорщиков внутренней крамолы.
      Таково было происхождение и назначение опричнины. Но она не отвечала на политический вопрос, которым была вызвана, не разрешала спора московского государя с его боярством. Спор возбужден был одним противоречием в политическом строе Московского государства. Это государство в XVI веке стало самодержавной монархией, но с аристократическим управлением, во главе которого стояло родовитое и притязательное боярство. Значит, характер новой власти московского государя не соответствовал свойству правительственных органов, посредством которых она должна была действовать. Обе стороны тогда почувствовали себя в неловком положении и не знали, как из него выйти. Затруднение заключалось в неудобном для государя политическом положении бояр как правительственного класса, его стеснявшего. Поэтому выйти из затруднения можно было двумя путями: надобно было или устранить боярство как правительственный класс и заменить его другими, более гибкими и послушными орудиями, или привлечь к престолу наиболее надежных людей из боярства и с ними править, как уже и правил Иоанн в начале своего царствования. Царь и думал и о том, и о другом; но одного он не мог сделать, а другого не сумел или не захотел. Он не мог скоро создать другой правительственный класс, достаточно привычный и способный к управлению. Во всяком случае, избирая тот или другой выход, предстояло действовать против политического положения целого класса, а не против отдельных лиц. Иоанн поступил наоборот: заподозрив все боярство в измене, он бросился на заподозренных, вырывая их поодиночке, но оставил класс во главе земского управления. Не имея возможности сокрушить неудобный для него порядок управления, он стал истреблять отдельные ненавистные ему лица. В этом и состояла политическая бесцельность опричнины: вызванная столкновением, причиной которого был порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не против порядка. В этом смысле и можно сказать, что опричнина не отвечала на вопрос, которым была вызвана.
       Суждения о характере царя Иоанна и о значении его царствования.Царь Иоанн своим характером и деятельностью произвел на современников двойственное впечатление. Они никак не умели согласить смелых и обдуманных его начинаний в первую половину царствования с несообразными предприятиями и жестокостями времен опричнины. Это впечатление оказало влияние и на суждение Карамзина об Иоанне Грозном. Историографа всего более поразили резкие противоречия, совмещавшиеся в царе, и он признается, что не понимает Иоанна, что характер его есть загадка для ума. Он видит в этом характере непостижимую смесь добра и зла, прекрасных стремлений и гнусных инстинктов, превосходных качеств с отвратительным их употреблением. Отличные его способности были раболепными слугами гнуснейших пороков; его самообладание было только орудием его лицемерия, сознание высоты своей власти выражалось в капризном исступлении против людей, обыгрывавших царя в шашки, или против персидского слона, не исполнившего его приказа стать на колена. Иоанн двоится в глазах Карамзина; было два царя Иоанна: один, царствовавший до 1560 г., герой добродетели, другой — неистовый кровопийца, свирепствовавший с 1560 г. Такой взгляд на исторического деятеля отразился и на общей оценке его деятельности, сделанной историографом. Карамзин признает за Иоанном много правительственных доблестей, деловитость, веротерпимость, любовь к просвещению, талант законодателя и государственного организатора. Тем не менее царствование Иоанна, одно из прекраснейших по его началу, историограф ставит по его конечным результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени.
      Своеобразный взгляд на Иоанна высказал Погодин (в 1828 г.). Грозный — громкое ничтожество. Мнение Карамзина о величии этого царя, проявленном в деяниях первой половины его царствования, Погодин считает историческим предрассудком. Слава этих деяний принадлежит не царю, а партии бояр, руководимой священником Сильвестром и управлявшей государством; сам царь был лицом совершенно страдательным, не принимал никакого участия в управлении, а когда он вышел из-под опеки мудрых советников и начал действовать самостоятельно, то не сделал ничего замечательного. Мысль о зависимости царя от Сильвестра и его сторонников Погодин доказывает теми местами из писем Иоанна к кн. Курбскому, где он сам жалуется на самовластие своих советников и на свое унижение ими, на то, что они сняли с него всю власть и сами государились, а он был государем только по имени, ничем не владея на самом деле. Но Иоанн, очевидно, преувеличивал это самовластие Сильвестра и его партии, изображая себя жалкой, беспомощной их жертвой, чтобы придать тем более тяжести обвинению их в захвате не принадлежавшей им власти. Значит, полемический прием одного из борцов Погодин принял за историческое свидетельство современника, наблюдателя борьбы, из напраслины, взведенной на себя царем для самозащиты, сделал его характеристику.
      У Соловьева в объяснении характера и образа действий Иоанна на первом плане поставлена борьба старого с новым, борьба нового государственного порядка, установленного отцом и дедом царя, с удельными преданиями, хранителями которых были бояре. Эта борьба с своими последствиями вредно подействовала на ум Иоанна и испортила его сердце. Раздоры, своеволие и своекорыстие бояр в малолетство Иоанна, их враждебное отношение к его отцу и обращение с ним самим, то грубое и пренебрежительное, то раболепное и льстивое, с одной стороны, рано пробудили в его уме усиленную мысль о своей власти как средстве обороны от врагов, сообщили ему ускоренное развитие и, как следствие этого, излишнюю восприимчивость, а с другой — воспитали в нем два чувства — презрение к ласкателям и ненависть к врагам, строптивым вельможам, беззаконно похитившим его права, приучили его не уважать жизни человека и человеческого достоинства, употреблять меры жестокие и кровавые, пренебрегать средствами духовными, нравственными. Потому Иоанн представляется Соловьеву не столько тираном своих врагов, сколько жертвой борьбы с ними. «Своекорыстием, презрением общего блага, жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами: вырос Грозный».