Дальнейшее наше изследование должно превратиться в краткий библиографический обзор. Получив в разсмотренных выше житиях образцы агиобиографии, русские слагатели житий однообразно подражали им и в литературных приемах, и в понимании исторических явлений. Стороны в их произведениях, которых должна коснуться критика, определились не личными условиями писателя, а этим историческим взглядом на явления, у всех одинаковым, который вычитан в образцах и вместе с литературными приемами последних составил реторическую теорию жития. Личность писателя опять исчезает за этой теорией, как исчезала прежде за многолетней легендой, хотя теперь в большей части случаев мы можем не только назвать его по имени, но и указать некоторыя черты его жизни. С другой стороны, чем дальше от половины XV в., тем более русская агиобиография удаляется от городских центров, где составилось большинство прежних житий, и продолжает свое развитие в пустыне, по многочисленным монастырям, здесь возникавшим, выходя таким образом из пределов того круга общественных явлений, который ведала летопись; потому редко представляется возможность с помощию последней проверить или объяснить новыя жития. Между историком и историческим материалом, заключающимся в этих житиях, остается одна упомянутая теория агиобиографии: критика, приведя в известность ея дальнейшие памятники, может ограничиться общим разбором этой теории, чтобы выделить из нея исторический факт.
      Выше было замечено, какия литературныя влияния содействовали превращению прежней краткой записки, или памяти о святом, в историческое похвальное слово, ибо таковы в сущности витиеватыя жития, которыя писались с XV в. Эти влияния заметно сказываются в русских произведениях второй половины XV в. Явления церковной и мирской жизни становятся содержанием не простой повести, а церковно-ораторскаго слова. Мы видели выше, как обретение мощей св. митрополита Петра в 1472 г. подало собору повод возложить на Пахомия составление витиеватаго слова об этом событии с похвалой и двумя канонами святому. В 1462 г. у гроба св. митрополита Алексия исцелился хромец: глава русской церковной иерархии митр. Феодосий написал пространное слово об этом чуде, блестящее произведение церковнаго красноречия в духе того времени; ораторское предисловие в нем равняется по объему самому сказанию. Другое произведение того же автора, одинаковаго характера с первым, похвальное слово апостолам Петру и Павлу обнаруживает источник, откуда черпал Феодосий свое красноречие: здесь автор дословно выписывает страницы из слова Цамблака на ту же тему, подобно тому как последний в этом и других своих ораторских творениях заимствовал у Иоанна Златоуста и прочих образцовых витий православной церкви. Этим цветом церковнаго похвальнаго слова окрашивались не одни церковныя явления: он сильно заметен уже в житии великаго князя Димитрия Донскаго, написанном, по-видимому, вскоре после его смерти. Автор биографии — начитанный книжник, сколько можно судить по его цитатам и многоречивым разсуждениям, и писал ее для какого-нибудь духовнаго лица. Иногда у него заметно подражение житию Александра Невскаго; встречаем литературныя черты, которыя были не во вкусе агиобиографии: картину Донскаго побоища, плач княгини с причитаньями над умершим мужем. Но тем резче выделяются в биографии черты другаго свойства: в характеристику князя допущены почти исключительно иноческия добродетели; несоразмерно длинное и до темноты витиеватое похвальное слово в конце жития разсматривает донскаго героя только как святаго, и, перебирая историческия имена, которыми можно было бы характеризовать князя, оно называет только праведников обоих заветов. Вторая редакция сказания о кн. Михаиле Ярославиче Тверском наглядно показывает, что вся перемена, происшедшая в русской агиобиографии с XV в., состояла в приемах литературнаго изложения и не вызвала потребности более внимательнаго знакомства с фактами, относящимися к жизни описываемых лиц. Выше, в разборе древней повести о Михаиле, был отмечен признак, обличающий во второй ея редакции произведение XV в., хотя в ней, по обычаю древнерусских позднейших редакторов, удержаны выражения начальнаго сказания, какия мог употребить только современник и очевидец описываемых событий. Эта позднейшая редакция почти дословно повторяет текст своего оригинала, не только не прибавляя к нему новых фактов, но даже опуская некоторыя фактическия черты его, например хронологическия и топографическия пометки в разсказе о борьбе кн. Юрия Московскаго с Михаилом. Переделка древняго сказания предпринята только для того, чтобы прибавить к нему длинное витиеватое предисловие и внести в простой разсказ современника обильныя реторическия распространения, тексты, историческия сравнения и т.п.
      Характеристическими образчиками компилятивности, какою отличались подражения в русской агиобиографии с половины XV в., могут служить сочинения о князьях ярославских, составленныя в изучаемый период времени: это — две редакции жития кн. Феодора Чернаго и сказание о князьях Василие и Константине. Еще до открытия мощей кн. Феодора в 1463 г. в письменности обращалась краткая повесть о преставлении этого князя с немногими известиями о его жизни: судя по изложению и некоторым подробностям в описании кончины Феодора, можно думать, что эта проложная статья была составлена вскоре по смерти князя или на основании современной ему местной летописи, записавшей эти подробности. Вскоре по обретении мощей князя описано было и это событие с чудесами, его сопровождавшими. Великий князь московский Иоанн и митрополит Филипп поручили описать жизнь новоявленнаго чудотворца Антонию, иеромонаху Спасскаго Ярославскаго монастыря, где покоился кн. Феодор. Биограф разсказывает об удалении архиеп. Ростовскаго Трифона с кафедры (1467 г.), а о последнем самостоятельном князе Ярославля Александре Федоровиче, при котором произошло открытие мощей его предка, выражается, как будто его уже не было на свете: отсюда видно, что житие написано между 1471 г., когда умер кн. Александр, и 1473-м, когда умер митр. Филипп. Антоний, знакомый с образцами русской агиобиографии того времени, составил житие так, чтобы оно было достойно высокаго поручения, возложеннаго на автора. Предисловие он выписал из жития митр. Алексия, написаннаго Пахомием, с некоторыми переменами, но удержав выражения, которыя вовсе не шли к ярославскому писателю. Изложив известия о кн. Феодоре и о нашествии Батыя, какия нашлись в упомянутом старом некрологе Феодора, Антоний прибавил к нему повесть о смерти Батыя, изменив несколько статью Пахомия об этом, и разсказ об отношениях Феодора к орде. Благодаря этому разсказу, заимствованному, по-видимому, у местнаго летописца и не занесенному в летописные своды, теперь известные, труд Антония имеет цену между источниками нашей истории. Разсказ о кончине князя выписан целиком из того же некролога, а обретение мощей и чудеса описаны по статье, составленной раньше сочинения Антония; только два чуда — с архиеп. Трифоном и с безногим иноком Софонией — изложены у Антония витиеватее: первое — словами статьи о Стефане Пермском в Епифаниевском житии Сергия, второе — словами написаннаго митр. Феодосием сказания о хромце Науме; наконец, всей этой статье об открытии мощей и чудесах Феодора Антоний предпослал многоречивое предисловие, в котором легко заметить переделку предисловия к Пахомиеву слову о перенесении мощей св. митрополита Петра, незадолго перед тем написанному. Встречаем и другую переработку древней записки о кн. Феодоре: это — житие, которое составил некто Андрей Юрьев. Сколько помнится, в истории древнерусской духовной литературы совершенно неизвестно имя этого писателя, как и его произведение: последнее, судя по редкости его списков, было мало известно и древнерусским грамотеям. По выражениям автора можно только догадываться, что он писал в Ярославле. Список его труда, нам известный, относится к началу XVI в.; в некоторых словах жития можно видеть довольно ясный намек на то, чо оно писано после открытия мощей св. князя, хотя невозможно решить, раньше или позднее Антониевой редакции. Произведение А. Юрьева любопытно тем, что реторический взгляд на житие, утвержденный образцовыми агиобиографами XV в., здесь сказался еще яснее, ибо действовал на редактора одностороннее и исключительнее; притом этот редактор, сколько можно судить по его имени, был не монах, может быть, даже не из белаго духовенства. Антоний, переделывая древнюю краткую биографию в духе указаннаго взгляда, считал еще необходимым пополнить ея содержание известиями из других источников, хотя сделал это не совсем удачно. А. Юрьев, как видно из его признания и содержания новой биографии, ничего не знал о кн. Феодоре сверх известий древняго некролога. Известия последняго он целиком и большею частью почти дословно перенес в свое произведение. Но скудное содержание своего источника он растворил в обильной примеси общих мест церковнаго панегирика; житие закончил он похвалой святому, которая объемом немного уступает биографическому очерку. Отсюда видно, что единственной целью, вызвавшей новую редакцию, было «ублажити подробну» новоявленнаго чудотворца. Задачу свою автор исполнил с литературным умением, дающим его труду почетное место в ряду русских реторических произведений XV—XVI вв. Хотя не монах, Юрьев — начитанный грамотей: он приводит выдержки из сказания о Борисе и Глебе, из житий Димитрия Солунскаго, митр. Петра и Алексия, Леонтия Ростовскаго по одной из позднейших редакций; послесловие его есть легкая переделка послесловия Пахомия Логофета к житию преп. Сергия. Еще любопытнее состав другаго ярославскаго сказания — о князьях Василие и Константине. В 1501 г. в Ярославле сгорела соборная Успенская церковь, и когда начали разбирать обгорелые камни, нашли в церковном помосте два гроба с нетленными мощами; на гробах прочитали имена святых покойников, князей Василия и Константина. Последовал ряд чудес. Так разсказывает повесть о новых ярославских чудотворцах, которую несколько лет спустя сложил некто монах Пахомий по благословению местнаго архиеп. Кирилла, в княжение Василия Иоанновича, следовательно, между 1526-м и 1533 г. Местное предание запомнило, что князья-чудотворцы были родные братья Всеволодовичи. Приняв это известие за основание своей повести, Пахомий начал ее предисловием, неловко составленным по предисловию Серба Пахомия к житию митр. Алексия или, вероятнее, по переделке его в разсмотренном Антониевом житии кн. Феодора. У того же предшественника своего Антония выписал он характеристику кн. Феодора, приспособив ее к своим князьям-братьям. Далее, нашедши в летописи известие, что кн. Константин Всеволодович в 1215 г. заложил в Ярославле каменную церковь Успения, биограф отнес это известие к своему Константину, князю ярославскому, смешав последняго с дедом его, умершим в 1419 г. и погребенным во Владимире. Далее, опять по Антонию, он разсказывает о нашествии Батыя и избиение русских князей, прибавляя вопреки летописи, что они погибли при взятии Ярославля 3 июля. В числе погибших здесь князей были и братья Всеволодовичи Ярославские, о которых повествует Пахомий. Разсказ оканчивается сказанием о смерти Батыя в Болгарии, заимствованным также у Антония. По летописи, в татарское нашествие погиб Всеволод Константинович Ярославский; по родословной книге, у этого Всеволода было двое сыновей, Василий и Константин. Первый, по летописи, мирно скончался в 1249 г. во Владимире, где в то время находился случайно; может быть, это и дало Пахомию повод назвать его великим князем владимирским. О судьбе Константина в летописях нет известий. Таким образом, разсмотренные памятники ярославской агиобиографии обнаруживают, с одной стороны, большую заботливость украшать житие в литературном отношении, руководствуясь образцами, с другой — такое же равнодушие к его фактическому содержанию и к источникам, из которых оно черпается.
      В Твери, кроме указаннаго выше пересмотра стараго сказания о кн. Михаиле Ярославиче, встречаем опыт жизнеописания другаго князя, гораздо более любопытный, но сохранившийся в обломках. Книжник ростовскаго края, составляя в 1534 г. летописный сборник, заносил в него целиком или в отрывках отдельныя историческия сочинения, какия попадались ему под руки. Так, поместил он в своем сборнике извлечения из цельнаго историческаго труда о тверском князе Михаиле Александровиче (ум. в 1399 г.). Некоторыя указания на происхождение и характер этого труда находим во вступлении, которое сберег составитель сборника. Текст этого вступления, как и всего сборника, сохранившагося в списке XVII в., носит следы сильной порчи писцом; но и в таком виде этот текст обличает у автора перо, хорошо знакомое с книжным языком времени. В испорченном начале вступления автор хочет, кажется, сказать, что не был современником кн. Михаила, не видел его сам и пишет по поручению тверскаго князя Бориса (правнука Михайлова, княжившего в 1425—1461 гг.), «иже повелел ми есть написати от слова честь премудраго Михаила». К этому князю обращается автор в предисловии, называя его честною главой, благочестивым самодержцем. Отсюда видно, что сочинение писано около половины XV в. Обещая писать «зряще русскаго гранографа», автор замечает: «От Киева начну даже и до сего богохранимаго Тферскаго града, в нем же вспитание бысть благородному Михаилу», и затем, выписав ряд прямых предков князя от Св. Владимира, он заключает: «Дозде пишуще, уставихом из прваго летописца вображающе, якоже володимерский полихрон степенем приведе яве указует». Выписанныя ссылки автора подали повод признать разсматриваемый отрывок особой тверской летописью, составленной при кн. Борисе, составитель которой при изложении событий, предшествовавших вступлению на престол Михаила Александровича, руководствовался владимирским полихроном. Но этот полихрон понадобился автору, чтобы изложить родословную князя, сказать «честь мужу, да всем ведомо будет, от котораго богосаднаго корени таковаа доброплодная отрасль израсте».
      Вслед за тем автор излагает программу своего труда о Михаиле: «Зело скоропытне искавше образ бытиа его, когда родися и како Богом утверждаем в крепости взраста и колико мужества на земли храбрости показа, наипаче же елми к Богу веру в делех стяжа». Ясно, что автор хочет писать не летопись, а биографию кн. Михаила. Дальнейшее изложение также чуждо летописных приемов. Из него составитель сборника приводит далее два отрывка, из которых в одном описана жизнь князя до начала борьбы его с дядей, тверским князем Василием Михайловичем, в другом — начало великокняжения самого Михаила. В обоих отрывках сплошной биографический разсказ без хронологических пометок, причем отрочество князя и его воспитание изображено обычными чертами житий. Тверския летописныя известия о Михаиле и его отце, занесенныя как в этот тверской летописный свод, так и в никоновский и взятыя, очевидно, из одного источника, не только не похожи по своему изложению на выдержки из биографии кн. Михаила, но даже иногда противоречат известиям последней: так, здесь иначе разсказано о Шевкале и избиении Татар в Твери, чем в тех сводах; по биографии Михаил учился грамоте у митрополита Феогноста, а по летописям — у своего отца крестнаго, новгородскаго архиеп. Василия. Наконец, в других летописях сохранился еще один отрывок из сочинения о тверском князе Михаиле, и в одной из них с признаком, что это — отрывок именно из разбираемаго жизнеописания князя: в одном из новгородских летописных сводов, составленном в начале XVI в.