Что дает гимназическое преподавание для университетского? Говорят, кадры исторического знания: перечень царствований, войн, имен, дат. Гимназист переходит в университет с сердечным отвращением и презрением ко всему этому. Что делает университетское преподавание для гимназического? Говорят, смысл исторического знания: кандидат у[ниверсите]та является учителем в гимназию с фразеологией идей, отношений, интересов, фактов, явлений, законов. Выходя из гимназии в университет, он не знает, зачем ему то, чему он учился в гимназии; возвращаясь из университета в гимназию, он не знает, что ему делать с тем, что он узнал в у[ниверсите]те. На педагогическом жаргоне это отношение обоих учебных заведений выражается проще: гимназия-де дает факты, у[ниверсите]т — идеи.
      В чем же теперь задача семинария? В том, чтобы показать, что ни то, ни другое неверно, что и гимназия и университет должны давать и факты и идеи, только первые д[олжны] давать свои факты и идеи, а у[ниверсите]т свои. Что бы сказал профессор-естествовед, если бы ему предложили в гимназии преподавать только опыты и наблюдения без законов, явления физические, а в у[ниверсите]те только законы без опытов и наблюдений? Произвести такой разрыв для разграничения программы, очевидно, невозможно, потому что он сделал бы гимназ[ическое] преподавание бессмысленной работой памяти, а университетское — безосновательной работой ума. Каждое реальное знание состоит из наблюдения и обобщения; только в физическом знании наблюдения делаются непосредственно, а в историческом иначе. Где же граница обеих программ? Она должна быть проведена не по составным элементам всякого исторического знания, а по свойству разных знаний. В истории, как и физике, есть факты и идеи и легкие и трудные. Из первых должен составиться элементарный курс истории, из вторых — высший; в первый войдут факты и идеи одного простейшего порядка, во второй — труднейшего. Таким образом, универс[итетский] курс будет не повторением и не пополнением гимназического новыми фактами и идеями того же порядка, а дальнейшей ступенью познания. Дело только в том, какие факты и идеи отнести к первому порядку и какие ко второму.
      Логика в истории, что математика в естествоведении. Формулы той и другой принудительны: отсюда необходимы законы; где нет принуд[ительных] формул, там не мож[ет] б[ыть] законов. Психолог[ия] — только в происшествиях, не в фактах бытовых.
      Известия в истор[ических] учебниках, что газетные сообщения. Это курьезы, болезненные судороги или пьяные гримасы историч[еской] жизни. […]
 
       3.
      [ Не ранее 1892 г.]
      [ …] Прошедшего нет, но нельзя сказать, что его не было, иначе оно не было бы прошедшим.
      История — зеркало — неосторожность.
 
       4.
      [ После 20 марта 1893 г.]
      Он принес на профессор[скую] кафедру много мельничной пыли: сын мельника мелет и на кафедре.
      Студенческое бумажное жвачество (пережевывание бесконечное литографир[ованной] бумаги) — единственный метод изучения.
      Не православные богословы, а свечегасы православия. Питаясь православием, они съели его и сходили на его опустелое место.
      Научные калеки, ковыляющие на костылях науки.
      Вид перерождения — отец любил деньги (хищ[ный] плут); сын любит монеты (нумизмат).
      Археолог — ученый, закапывающий в могилы деньги, чтобы откопать после.
      Он так щедро наделяет других глупостью, потому что не знает, куда девать ее.
      Он сорит умом в надежде, что другие подберут его сор.
      Признак русской культурности: в интеллигенции — быть приверженцем Англии, Франции и т.д., в купечестве — содержать англичанку, француженку и т.д.
      Уменье открыть рот, но не закрыть его.
      Николай требовал добродетельных знаков, не зная, как добиться самих добродетелей.
      Человеку легче добраться мыслью до отдаленнейшего созвездия, чем до самого себя, и можно опасаться, что он доберется до себя, когда уже не останется ни одного созвездия.
      Мысль бывает светла только, когда озаряется изнутри добрым чувством. Мысль — фонарное стекло, чувство — лампа, сквозь него светящаяся и освещающая людям дорогу их.
      Крупные писатели — фонари, которые в мирное время освещают путь толковым прохожим, которые разбивают негодяи и на которых в революции вешают бестолковых, на Вольтере и Руссо перевешали франц[узских] аристократов.
      Майков больше, чем тучный академик, не конкретность, а принцип — акаде[мическая] тучность.
      Пыпин — дворник либералов — подметает, что они насорят и напакостят в печати.
      Древнерусское миросозерцание: не трогай сущ[ествующего] порядка, ни физического, ни полит[ического], не изучай его, а поучайся им, как делом Божиим.
      Знание в чистом виде пугало, как вид анатомированного трупа: человек простой в ужасе, когда ему покажут его самого без покрытий.
      Как приручалась р[усская] мысль к знанию научному, добиралась до него какими шагами:
      1. Первое внимание возбуждалось житейскими плодами знания: технические удобства, ремесла, мастерства. Утилитарность, понимание пользы знания — первый шаг. Взгляд деловых людей XVII в. Как прежде ведущие писание — советники г[осу]д[а]ря, так при Петре пораб[отавшие] мастера — министры — Головин, Меншиков.
      2. И_з_у_м_л_е_н_и_е пред размерами, количествами цивилизации. Первые путешественники; их сходство с паломниками. Патология.
      3. Гастрономия цивилизации, вкус личного комфорта. Ученики, посланные за границу отведать культуры.
      4. Знание, как средство гражданского воспитания для служения г[осу]д[ар]ству и обществу.
      Татищев. Подкладка: г[осу]д[ар]ственная повинность — в гражданский долг. Сам Петр сюда же.
      Параллель усвоения восточного и западного влияний.
      Грубость стародумовского общества измеряется необходимостью доказывать материальную пользу добродетели.
      Затруднение для р[усского] историка: только детство народа ему доступно, тогда как империя, созданная этим народом, такова, что римская orbis t[errarum] лишь Новороссийская губерния.
      Каждое из этих отношений не ставило новых интересов подле старых, а заменяло старые новыми, не расширяло, а перестраивало миросозерцание; взгляд не становился многостороннее, а только повертывался в другую сторону. Но на новые предметы человек смотрел прежними глазами, на новые задачи, мысли и чувства переносились прежние приемы мышления и чувствования. Вступив в новый мир, он также не изучал его строения и склада, принимал его за свой готовый исконный и вечный образец; только набожное благоговение перед старым заменялось неврастеническим изумлением, и, как прежде, попав в Иерусалим или на Афон, среди святынь и образцов подвижничества, он воскликнул: «Вот все, что нужно человеку для спасения», так и теперь, окруженный дивами амстердамской кунсткамеры или соблазнами парижского ресторана, он готов б[ыл] воскликнуть: «Вот все, что нужно человеку (для счастья)».
      Точно у них только отцы и нет матерей, которые дают чувство деликатности, гуманности, хотя они не спускают с языка это слово, понимая его, как попугай свои слова: попка — дурак. Они гнушаются родины, давшей им последние гроши, здоровье и здравый смысл, как гнушается выскочка своей серой матери, оставшейся в деревне со своими морщинами и со своей материнской беззаветной любовью. Они потеряли смысл собственного существования и ищут его среди чужих людей, служа для них предметом смеха или благотворительного сострадания (своим черствым хлебом она воспитала в сыне здравый рассудок, который он растратил на бисквиты европ[ейской] мысли).
      Обряды — ячейки сота, которые каждый облеплял своими чувствами.
      Нравственно-религ[иозное] чувство всегда конкретно, оседло — любит место, лицо, известн[ый] момент, обстановку. Но оно не умеет б[ыть] одиноким, любит общение. Как пчела, каплю меда, собранную кой-где, несет в свою ячейку. Опираясь на всех, на Церковь, каждый эгоистически вырабатывал себе личное спасение. Природа, как и полит[ический] порядок, — неподвижные декорации, предустановленные чуть не в первые дни творения. Здесь все таинственно, все чудо, недоступное святая святых Промысла. Здесь грешат, каются, молятся и вспоминают великую историю воплощения. Там учатся, размышляют, сочиняют, и все ссылаются на великую историю мировой империи. Ум, витавший в библейской Палестине, попадал в среду людей, грезивших классическими Афинами и Римом.
      Отношение наше к знанию научному, к задачам образования — существенный элемент в составе вопроса о том, как обособленная русская жизнь вливалась в общее русло общечеловеческой культуры. Это важный вопрос истории европ[ейской] цивилизации, как и русской народной психологии. Теперь дело рассматриваем лишь с последней точки зрения. Болтин.
      В чем сущность темы? Дело сложно: не дикарь обратился к евро[пейской] цивилизации с XVII в., а ум, уже прошедший школу (виз[антийскую], точнее восточнохристианскую). Какие особенности, навыки, приемы мышления принес он к новому делу? «Два культурных мира»; один — образец жизни и источник питания, арсенал оружия для борьбы с другим. Нравственно-религиозная задача образования — душевное спасение. Отсюда приемы мышления: 1) благоговение вм[есто] изучения, идеализация восточнохристианского мира вместо исторического его изучения, 2) пасс[ивное] перенесение вм[есто] самодеят[ельного] и самобытн[ого] воспроизведения его начал (Новый Иерусалим), 3) паломничество (вера в спасительную чудодейственную силу молитвы на святом месте) вм[есто] богопочтения духом и истиною («душа спасти» богатыря — остаток иудейского храма в Иерусалиме: внешние географ[ические] средства религиозн[ого] подъема духа). «Третий Рим» — пародия вместо новой песни.
      Приемы мысли, выработанные на деле личного душевного спасения, при обращении к З[ападу] перенесены на дело политич[еского] и гражд[анского] благоустройства. Первое следствие этой неправильности — крушение исторически сложившегося нравственного порядка в отдельных умах.
      В процессе нашего культурного сближения с З[ападной] Европой надо различать два момента: 1) культура, почувствовавшая себя слабейшей, сближалась с другой, которую она признавала за сильнейшую; 2) при этом сближении мы из-под одного стороннего влияния переходили под другое.
 
       5.
      [ 1893 г.]
      Сол[овьев] и Толстой — два чудотворных философа: С[оловьев] философ потому, что умел научить философии даже Толстого, Толстой философ потому, что ухитрился научиться философии даже от Соловьева. Так совершилось двойное чудо: один, ничему не уча, стал учителем; другой, ничему не учась, стал ученым.
      […] Средство жизни смешано с ее целью.
      Дарвинизм — принцип жизни — до ветру.
      Когда естествоведы, оторвавшись от микроскопа, начинают размышлять, мне понятно только то, что они не понимают собственных слов, и я слышу крестные слова: «Отче, отпусти им».
      «Спелые колосья» гр[афа] Толстого. Ну, наконец, покаялся и выдал сам себе аттестат зрелости, — стало быть, выучился проситься, а прежде под себя ходил.
      Русский образованный человек не может быть неверующим в душе: Бог нужен ему дома, как городовой на улице, и он не может прожить без благодати Божией, как без царского жалования.
      Как ей не быть умной, возясь всю жизнь с такими дураками.
      Металл оттачивается оселками, а ум ослами.
 
       6.
      [ 1893—1895 гг.]
      [ …] Гармония (логика) противоречий (диссонансов) в Суворове. Впервые р[усский] полководец — решитель судеб Европы, мировой делец.
      Уже в 1799 [г.] русский взгляд на Европу как федерацию мира. […]
      Неожиданная и непонятная — видимо, дипломатич[еская] компликация (5-я коалиция).
      Блестящий, но бесполезный свет заката.
      Цель беседы — вспомнить момент в истории Европы, напоминаемый этим именем.
      Монархии старой Европы: короны без голов, правительства без министров, армии без полководцев; власть без совета и меча, голый остов, точнее призрак из исторической могилы.
      Коалиции 1-я и 2-я: средства во фронте, на Рейне, а цель в тылу, на Висле, — навыворот обычному порядку.
      Франция революционная: братство народов без участия монархов. Старая Европа: братство монархов без участия народов.
      Армию из машины, автомат[ически] движущейся и стреляющей по мановению полководца, Суворов [превратил] в нравственную силу, органически и духовно сплоченную с своим вождем.
 
       7.
      [ 1895 г.]
      Администрация — грязная тряпка для затыкания дыр законодательства.
      Люди, которые спотыкаются о собственную тень. […]
      Часто смешивают умных людей, которые любят бывать глупыми, с глупыми людьми, которые стараются быть умными.
      Вырождение: отец еще умел кой-что строить; сын способен только городить. […]
 
       8.
       27 ноября 1896 г. — 4 февраля 1897 г.
       27 ноября 1896
      Ни консерваторов, ни либералов, а только реакционеры-монархисты, — из которых реакционеры — те же анархисты, анархисты — те же реакционеры. Всякий порядочный администратор д[олжен] понять, что он имеет дело с непорядочным обществом, и обязан охранять народное благо именно тем усиленнее, чем бессмысленнее понимает его сам народ.
      С одной стороны, энтузиазм без дела, с другой — дельцы без энтузиазма.
      Ек[атерина] — только ей удалось на минуту сблизить власть с мыслью. После, как и прежде, эта встреча не удавалась или встречавшиеся не узнавали друг друга.
      Тайна искусства писать — уметь быть первым читателем своего сочинения.
      Старость, что мундир — обязывает к физиогномии и поступкам, приличным возрасту.
      В нынешней школе учатся только для того, чтобы разучиться что-н[ибудь] понимать.
      Черви на народном теле: тело худеет — паразиты волнуются.
      Борьба русского самодержавия с русской интеллигенцией — борьба блудливого старика со своими выб[..]дками, который умел их народить, но не умел воспитать.
      Естественно-либеральное расположение молодежи: дети любят начинать обычно со сладкого блюда.
      Просветительная вша консерв[атизма] и либер[ализма] кишит на русском народе, пожирая его здравый рассудок.
      Он маленький человек, но большая свинья.
      Добродушное нахальство, возведенное в добродетель, — современная даровитость.
      Либерализм самый плоскодонный, приуроченный к русским мелеющим рекам.
      Бактерии науки.
      Слепые, они смотрят на действительность, ничего не видя.
      Сесть между двух глупостей — не то что между двух стульев.
      Что теперь педагоги разумеют под человеческой природой, есть только неестественное извращение человеческой природы, и культурное животное — только одичалый человек.
      В правду верят только мошенники, потому что верить можно [в то], чего не понимаешь.
      Статистика есть наука о том, как, не умея мыслить и понимать, заставить делать это цифры. […]
      Книгу Мил[юкова] больше цитовали, чем читали.
      Он был бы умен, если бы не силился быть им.
      Еще много веков пройдет, прежде чем чутье правды выйдет из спальни на улицу. 4 февр[аля 18]97 г.
      Женщина любит, чтобы ее понимали не как женщину, а как человека женского пола.
      Они будут менее нас счастливы, но более нас довольны собой.
      Благотворительное сердце любит из сострадания.
      Я не хочу быть плачущим цветком на Вашей могиле. […]
      Понятен его интерес к археологии: всякому старику желательно знать, где он будет лежать по смерти; а она — №1 в своих археологических витринах.
      Гастрономия благочестия.
      Слабогузая интеллигенция, которая ни о чем не умеет помолчать, ничего не любит донести до места, а чрез газеты валит наружу все, чем засорится ее неразборчивый желудок.
      Самый злой насмешник — кто осмеивает собственные увлечения.
      Самый дорогой дар природы — веселый, насмешливый и добрый ум.
      Гораздо легче стать умным, чем перестать быть дураком.
 
       9.
       [Около З марта 1898 г.]
      Наполеон — политический Вольтер не более, как и Вольтер — литературный Наполеон, тоже не более. Оба — люди, знавшие, что они начинают, и не знавшие, чем кончат.
      Не понимаю, как вы сумеете умереть.
      Мне, как архивисту, они более интересны самого архива. 3 марта 1898.
      К. и театр — эту комбинацию понятий я еще понимаю. Но Кор[ш?] и наука — извините!.. Тут все непонятно!
      Различие между басней и романом современным.
      Чтобы понять всю глупость глупости, надо ее проделать.
      Кокотка всегда становится честной женщиной, когда с ней обходятся, как с честной женщиной. Честная женщина очень редко станет честной женщиной, когда с ней обходятся, как с кокоткой.
      Добродетель только тогда и получает вкус, когда перестает быть ей. Порок — лучшее украшение добродетели.
      Логика взаймы — не понимаю.
      Весь успех естествознания в том, что центр внимания перенесен с причин на следствия.
      В России все элементы культуры парниковые, казенные: все и даже анархия воспитано и разведено на казенный счет.
      Гр[аф] Толстой — предсмертная худож[ественная] гримаса дворянства.
      Люди больше рабствуют своему прошедшему, чем работают для будущего.
      Эти ученики — мальчишки, которые уважают в учителе не указку, которой он их учит, а розгу, которой сечет их, и которые перестали учиться, как скоро розга перестала быть помощницей указки.
      Печать — прежде облака наверху жизни, теперь миазмы из почвы снизу.
      Видит дальше, чем смотрит.
      От его речей слишком пахнет словами.
      Пошлость, возвышающаяся до степени таланта своего рода.
      […]
      Имп[ератор] Николай I — военный балетмейстер и больше ничего.
      Бессловесные проповедники слова Божия.
      Театр — школа барских чувств, эстетическая кондитерская.
      Ты меня не умеешь понимать, я тебя не хочу или боюсь понять.
      Не я должен быть понятен, а вы понятливы.
      В нашей истор[ической] жизни все искусственно, но не искусно.
      Я потому и глуп, что мой организм слишком умно организован.
 
       10.
       Весна 1898 г.
      Р[оссия] на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы, что делать? Ответа нет. […]
 
       11.
       [После З января 1899 г.]
      Немезида — зло, себя самого наказывающее, т.е. воздающее должное себе самому.
      Уважение к чужому мнению, уму — признак своего.
      Вера в человека и недоверие к людям и знание их без чутья общежития.
      Идеалист, сознат[ельны]й и плод мысли инст[инктивно] — эмпир[ический], плод опыта и навыка.
      Что они (слушатели) имеют дело с миросозерц[анием] и с характером.
      Неумный ум. Не умеют быть добрыми и умными.
      Это его жит[ейская] комбинация, а не логич[еский] вывод.
      В неудачах не крушение самих идей, а только падение людей, их проводивших.
      Нелюбовь к людям с печальными лицами и смеющ[имися] глазами.
      На свете не будет зла, стоит только добрым захотеть, чтобы его не было, суметь устранить его. Потому нет нужды и злиться на зло, а только помогать добру. Зло — только мираж, который существует, пока кажется отум[аненному] глазу.
      Дуализм всегда пессимизм, ибо признает зло неизбежным, если не необходимым.
      Зло устранимое и потому тем более досадное.
      Да это не дуализм. Зендавизм и оптимизм. Только несколько преломленный истор[ическим] наблюдением. От того, что принято звать злом, может закрыть глаза философ в отвлеченном миросозерцании; но не может историк, постоянно имеющий дело с действительными фактами жизни. Но эти печальные факты не от злобы злых или глупых, а от неумелости или недосмотра умных и добрых, а это от того, что люди добрые и разумные берутся за дела не по плечу, рядятся в платье не по росту; они не становятся дурными, а только смешными. По неумелости и неразвитости начала переделывали в интересы, идеи в тенденции низменные, но общедоступные.
      Чтобы не было злых, надо отнять или побуждение быть таковыми, или надежду чего-либо достигнуть злом, ибо делать зло для зла — нелепость; зло не может быть ни источником, ни целью для самого себя. Зло не рождается из самого себя, а выделывается при неумелом обращении с добром. Это ядовитая окись полезного металла заброшенного (плохо содержимого).
      Сам себя держал на строгом отчете и под бдительным надзором. […]
 

1890-е годы

       12.
      1.
      …
      2.
      Он знал и понимал ее, но во имя пришлого идеала желал не знать и потому перестал понимать.
      3.
      Он знал ее, как идеал, ничего, кроме нее, и не желая знать, и потому совсем перестал понимать ее.
      4.
      Продолжая не понимать ее, он не желал и знать ее во имя чуждого идеала и потому перестал знать ее.
      5.
      Александ[р] I.
      Он желал понять ее, но чуждый идеал помешал и не внушил желан[ия] ему узнать ее, и потому он не понял и не узнал ее.
      6.
      Николай I.
      Одни желали понять ее, не зная; другие хотели узнать ее, не понимая. Первые не поняли ее, потому что не знали; вторые не узнали ее, потому что не желали понять.
      Интеллигенция не создает жизни и даже не направляет ее. Она не может ни толкнуть общество на известный путь, ни своротить его с пути, по которому оно пошло. Но она наблюдает и изучает жизнь. Из этого наблюдения и изучения, веденного по местам многие века, сложилось известное знание жизни, ее сил и средств, законов и целей. Это знание, добытое соединенными усилиями и опытами разных народов, есть общее достояние человечества. Оно хранится в литературе, переходит в сознание лиц и народов пом[ощью] образования. Каждый отдельный народ стоит ниже этого научного запаса; не было и нет народа, участвовавшего в общей жизни человечества, который всей своей массой знал бы все, до чего додумалось человечество. Посредницей в этом деле между человечеством и отдельными народами должна быть его интеллигенция. Она не дает направления своему народу и даже очень редко правит им в данном не ей направлении. Ее задача угадать это направление и его возможные последствия и потом следить за движением, его ровностью и прямотой, подмечать скачки и уклонения, вовремя указывать на встреч[ные] препятст[вия] и возм[ожные] потребности и на средства для их устранения или удовлетворения. Чтобы справиться с этой задачей, интеллигенция должна понимать положение своего народа в каждую данную минуту, а для этого понимания необходимы два условия: знать точно дела своего народа и знать научный запас человеческого ума. Чтобы понимать, что делается с народом, что откуда пошло у него, как идет и к чему придет, нужно знать, как и чем живет человечество, знать пружины, средства и цели его жизни. Интеллигент — диагност и даже не лекарь народа. Народ сам залижет и вылечит свою рану, если ее почует, только он умеет вовремя замечать ее. Вовремя заметить и указать ее — дело интеллигенции, а чтобы заметить неправильность отправлений в жизни известного народа, необходимо знать физиологию всего человечества. Ее дело: caveant consules.
      1) Основания жизни одинаковы у всех европейских обществ, но культуры различны.
      2) Местная интеллигенция — посредница между общечеловеческим знанием и своим обществом.
      3) Ее дело — понимать положение своего общества и давать нужные справки практическим дельцам.
      4) Для того ей нужно следить за движением человеческого ума и за ходом своей местной жизни.
      Жить своим умом не значит игнорировать чужой ум, а уметь и им пользоваться для понимания вещей.
      Доморощенное, незаимствованное понимание не есть бессознательный взгляд на вещи, сложившийся дома, а вернее понимание своих домашних дел, хотя бы и с содействием сторонних указаний.
 
       13.
      Гонор — не гордость, а прикрытие ее отсутствия.
      Быть соседями не значит быть близкими.
      Венчанные содержанки.
      В нем хорошо все, кроме его самого.
      Скажи, что или кого любишь, и я скажу, кто ты.
      Мало любить живые существа: надо любить самую жизнь.
      Мнительность — не наблюдательность, а причина ее отсутствия.
      Добрый сердится не злясь, а злой злится не сердясь.
      Трезвый ум может отчасти заменить отсутствие доброго сердца: чувство потребности добра и расчет последствий зла.
      Классическая гимназия не подняла уровня университетской подготовки, понизив степень любознательности, т.е. не усилила запасов знаний элементарных, ослабив способность к приобретению высших специальных.
      В поисках житейского благополучия схватил кусок искрившегося альпийского льда, хотел согреться им, — простудился, хотел согреть его, — измочился и стал смешон в обоих случаях, — и в припадке любви и в припадке сострадания. Это потому, что фальшивил в обоих случаях, хотел любить не любя и сострадать без жалости, а только наслаждаться эстетикой любви и жалости.
      Сложная, смачно-приторно-печальная музыка Шопена, холящая себя собственной печалью, как банщица холит обветшалого старика, вытирая его своей загорелой до пояса рукой.
      Кто вам дал право быть судьями самих себя, оценщиками собственного товара, данного вам природой? Цену дает потребитель по вкусу, судебный приговор произносит присяжный по совести, а у вас ни вкуса, ни совести.
      Да, но обыкновенно потребитель ценит продукт, не зная издержек производства, а присяжный по совести произносит приговор в суде, забывая дома совесть.
      Нравственный момент наступает тогда, когда человек, удовлетворяющий сам собою возбудившийся инстинкт и оттого получавший чувство удовольствия, искусственно начинает возбуждать инстинкт, чтобы удовлетворением его достигнуть этого удовольствия. История этики — в превращении следствия в цель. Любовь к женщине выходит из удовлетворения влечения к ней: возбуждают ли влечения, чтобы репетировать испытанное чувство любви именно к этой. Обмен удовольствия с обеих сторон, как качание из стороны в сторону маятника.
      Культурное прожорство: хотят видеть, чего рассмотреть не умеют, слышать, чего не в состоянии понять, сожрать, чего переварить не могут.
      Вращающиеся в орбите героя сателлиты. Организованный эгоизм вместо привязанности (Ренан). Религиозные люди живут мечтой, мы — тенью мечты, чем будут жить после нас? (id.)
      В древнерусском браке не пары подбирались по готовым чувствам и характерам, а характеры и чувства вырабатывались по подобранным парам.
      На открытое нахальство следует отвечать молчаливым смехом.
      Чувство, т.е. гримаса приличия, у женщин становится подробностью их костюма: хорошо одета — прилична.
      Они, эти завистливые преемники, не наследники, ждут не дождутся, когда скатятся с потемневшего неба их предшественники, как падающие звезды.
      Л. — русская гадина, ползающая по окраинам России, чтобы найти удобное место нагадить отечеству.
      Эти семьи международного состава — какие-то водоросли, плавающие по русскому болоту, без корней и почвы, плывущие, куда дует ветер, но не терпящие берегов русского материка, попав на который они засыхают или гниют.
      Этой женщине легко сохранить свою добродетель, которая ограждена таким могучим фортом — вонючим ртом.
      Б-ны. Получая больше, чем ожидали, начинают требовать больше, чем им дать желали.
      Б[услае]в. Всю жизнь занимаясь сказками, как былью, он, наконец, рассказывая свою жизнь, превратил быль в сказку.
      Психолог[ические] мотивы крепостного права при бесправии в патологические припадки или сентим[ентальные) капризы.
      Иная журн[альная] статья лучше иной книги, хотя это значит только правило, что каждая ваша книга д[олжна] быть лучше журн[альной] статьи.
      Энтузиазмом чаще всего называют такое состояние человека, когда его духовные силы приходят в гармоническое и напряженное движение. Тогда управление психологическим оркестром принимает одна духовная сила, господствующая в народе, составляющая характеристическую национальную особенность. По свойству этой дирижирующей силы и энтузиазм принимает разнообразные национальные формы выражения. Итальянец в этом состоянии, помня завет старого Тацита, вспоминает или поет, вспоминает античный Рим или поет арию из «Риголетто»; француз становится в ораторскую позу и произносит un discours acadйmique о каких-нибудь принципах; немец начинает кричать, хвастаясь своим я и ругая всех, кто не я; англичанин — но англичанин совсем не умеет приходить в энтузиазм, как есть народы, которые не умеют петь. Русский энтузиируется тоже по-своему: в такие минуты русск[ая] женщина ударяется в слезы, мужчина впадает в грусть.
 
       14.
      Уровень полит[ического] развития народа определяется политическими формами жизни. У нас выработалась низшая форма г[осу]дарства, вотчина. Это собственно и не форма, а суррогат г[осу]дарства. Но, скажут, этой формой целые века жил великий народ и ее надобно признать самобытным созданием народа. Конечно, можно, как «голодный хлеб» можно признать изобретением голодающего народа; однако это не делает такого хлеба настоящим.
      Фактическая власть могла издавать распоряжения, носившие наружность и название законов.
 
       15.
      Что вы утверждаете, то вы доказываете основательно, но вы не все утверждаете, что доказываете. Не возражение, а комментарии. Смелее идете к цели, чем подходите к ней. Судя по буквальному смыслу, неужели вся реформа предпринята только потому, что однажды Петр принужден был сказать себе: денег нет! Вы допустили неточное выражение. Больше неудобство для читателя, чем недостаток книги.
 
       16.
      Цементирующая сила — традиция и цель.
      Нравственное богословие цепляется за хвост русской беллетристики.
      С ним не хочется расходиться, даже когда чувствуешь, что не идешь с ним в ногу. Не натуральная только повинность мыслящего ума, но и нравственная потребность любящего сердца. Уважаешь, даже не разделяя их. С ним не всегда согласишься, но никогда не заспоришь, как никогда не упрекнешь человека за то, что у него морщина на лице легла не как у меня, у других, у всех. Можно расходиться в точках зрения, но непозволительно расходиться в целях, в путях, направл[ении] движения.