Вот идет по пустому осеннему парку аттракционов семнадцатилетняя Яся. Волосы у нее покрашены в синий цвет и взъерошены. В правой руке у нее дешевая сигарета. А на левой, на черной перчатке – две смешные дырки. На указательном и среднем пальцах. Ясю это приводит в восторг. Потому что с такими дырками очень экспрессивно показывать fuck и victory. Это ее любимые жесты.

Яся во все горло распевает «Alabama song». Она прогуливает семинар по «Повести о Петре и Февронии», а Никита – зачет по истории Рима. Только что Никита оборвал на танцплощадке все флажки, оставшиеся от какого-то летнего праздника. Теперь он засовывает разноцветные мокрые тряпки в квадратные отверстия алюминиевой сетки, которой обтянута танцплощадка. Получается «ЯСЯ».

Яся отбирает у Никиты остатки флажков. Пытается выложить слово «Любовь». Но хватает только на ЛЮ. Прибегает заспанный сторож.

– Как вы сюда залезли, хулиганы?! Сейчас милицию вызову! – кричит он сквозь ограду.

– Oh, show me the way to the next whisky bar! – кричит ему в ответ Яся. – We don’t understand you! We are from Chikago!

Потом они убегают из парка и оба идут на Яськину пару. Это лекция профессора-постмодерниста Ермолова про Сашу Соколова. Им нравится Ермолов, тонко издевающийся над глупыми студентами, им нравится Саша Соколов, которого они читали друг другу вслух в переполненных трамваях по дороге в универ.

– Флажки! – хитро говорит Яся, положив голову на тетрадь Никиты и мешая записывать про Сашу Соколова.

– Флажки! – отныне это означает «Люблю».

Саша Соколов уезжает в Канаду. Яся никуда уезжать не собирается.

Она собирается сегодня после пар сходить в библиотеку и почитать большой пыльный том энциклопедии «Мифы народов мира». А потом долго целоваться с Никитой в мужском туалете, где они курят и пересказывают друг другу только что прочитанные книги. А потом слушать Паганини в склеенных скотчем наушниках в музыкально-нотном отделе и писать письмо Никите, который сидит рядом и одной рукой нащупывает ее грудь под свитером, а другой – тоже пишет ей письмо, ревнуя к Паганини. А потом – кататься на трамваях. Или занять у кого-нибудь денег, купить портвейн и в чужом подъезде пить за Аменхотепа Четвертого.

– А потом мы поженимся и уедем в Мексику! И будем грабить банки, как Бонни и Клайд, а деньги отдавать бедным крестьянам, которые выращивают фасоль и поют танго, – говорит семнадцатилетняя Яся. – У тебя будет большая шляпа и черные усы, а я отращу длинные волосы и буду танцевать босиком на пыльной дороге, вся в бусах и разноцветных юбках, а потом…

А потом они повзрослели.

7

В поселке с остроумным названием Дудки Никиту ссадили с электрички. Вместе с ним контролер изгнал из поезда стайку чумазых мальчишек и пьяного мордоворота в спортивных штанах. Мальчишки тут же куда-то делись (видимо, перебежали в соседний вагон), а спортсмен, покачиваясь на подгибающихся ногах, обратился к контролеру с проникновенной речью:

– Брат! Слушай сюда, брат! Ты поступил со мной не по-братски! Земля круглая, брат! – тут он воздел к небу палец и внушительно потряс им в вечернем воздухе. – И твое зло к тебе вернется! И клюнет в жопу, брат!

Контролер надменно молчал и плевался семечками, целясь в кроссовки мордоворота. Электричка загудела и плавно тронулась. Никита пошел смотреть расписание. На деревянной стене вокзала висело одно единственное слово: «ДУДКИ». Никита улыбнулся.

– Вам смешно! А знаете, как мы мучаемся из-за этого названия! – озабоченно сказал Никите молодой человек с донкихотской бородкой, шедший с той же электрички.

– Почему?

– Видите ли, обращаться к чиновникам и так бессмысленно, а нам вдвойне. О чем ни попросишь, они смотрят в бумагу, читают название поселка, ухмыляются и отвечают: «“Дудки!” Хотите денег на ремонт забора – дудки! Хотите трактор для уборки мусора – дудки! Хотите нового главврача – тем паче дудки!»

Так Никита познакомился с учителем географии и по совместительству борцом за достойную жизнь в Дудках Александром Агаджановым. Александр Анатольевич был двадцати трех лет отроду и очень смущался, когда к нему обращались по имени-отчеству.

В Дудках все от мала до велика, даже его собственные ученики (за глаза, конечно), называли Александра Анатольевича Блаженным Сашенькой. Репутацию блаженного Саша снискал два года назад, когда вернулся в родные Дудки из Ярославского педагогического университета и ужаснулся.

– Если у вас есть время – у Никиты время было всегда, – я вам проведу экскурсию по нашему гетто. Мы тут живем на бактериологическом Везувии. Вы не смейтесь! Поселок Дудки – это бомба, пострашнее Аль-Каиды!

Высшее образование сказывалось в Сашиной речи обилием метафор.

Поселок Дудки был построен вокруг туберкулезной больницы. Время и дикий капитализм подточили бетонный забор, ограждавший здоровых дудкинцев от пациентов диспансера. Больные хлынули в поселок. Бритые черепа и татуированные плечи замелькали в непосредственной близости от сонных поселковых красавиц. Красавицы тоже стали покашливать и выпивать с немногословными носителями заразы.

Жизнь и смерть в поселке Дудки вступили в странный симбиоз. Бывший морг как единственное помещение с холодильником переоборудовали в продовольственный магазин. Трупы увозили в соседний населенный пункт на микроавтобусе. На обратном пути автобус загружали продуктами для дудкинского сельпо.

А еще в поселке Дудки была свалка. Прямо на живописном берегу Волги. На свалке потомство сонных красавиц и пациентов туберкулезной лечебницы играло с капельницами и шприцами.

– По инструкции, они должны сжигать использованные приборы! – кипятился Саша Агаджанов, единственный человек, не разделявший всеобщего фатализма. – Там же кровь! Все инфицировано! Легионы палочек Коха! Я уже не говорю о детях, но пойдут дожди посильнее – и все это смоет в Волгу! Будет катастрофа на несколько областей! Это диверсия! Это чахоточный Чернобыль!

Никита уже начинал чувствовать, как вездесущая зараза просачивается сквозь подошвы и жадно вгрызается в его организм. Особенно впечатляли «легионы палочек Коха», которые, казалось, печатали шаг по кривым дудкинским улицам и глумливо салютовали одинокому трибуну, застывшему на вершине свалки в позе античного отчаянья.

Однако на самом деле в Дудках все было спокойно. Отрешенная барышня в малиновой куртке влекла мимо свалки чумазое дитя. Увидев, что отпрыск измазался в конфете, красавица присела на корточки, зачерпнула воды из лужи и стала умывать ребенка.

– Вы с ума сошли! Это же антисанитария! – прыгнул к заботливой матери Агаджанов.

– Сам ты антисанитария! – флегматично отмахнулась девушка. – Ты мне ребенка заделал? Не ты! Вот и отдыхай. Свалился на голову! Санитария блаженная!

Из-за руин больничного забора возникло неопределенного пола существо в белом халате.

– Сашка! Ирод! Ты кого опять на свалку приволок?! Чтоб тебя черти в ад забрали!

– Зачем вы так, Ольга Ивановна! Зачем чертей сулите? – горько отвечал Агаджанов. – Я же о вас забочусь! О вашем здоровье и здоровье ваших детей!

– Пошел ты! Заботливый! Женись! И жену воспитывай! А от меня отстань! Никакой жизни от него! – Ольга Ивановна Потебенько, которую все в Дудках для краткости звали Поебенькой, выругалась и продолжила путь к гастроному.

– Если такое равнодушие со стороны старшей медицинской сестры, чего же ждать от остального персонала и тем более больных! – печально резюмировал Саша.

Через полчаса Никита, присевший на крыльцо больницы, был уже в курсе всей Сашиной эпопеи. Истосковавшийся по внимательному слушателю, он вываливал из кожаного портфеля на колени Никите груды писем и официальных запросов во все органы власти.