"В лагерях устанавливается восьмичасовый рабочий день". Фраза эта горькое издевательство над людьми, которым и 10-часовый день кажется мечтой. В Соловках заключенные работают 12 часов. Рабочие часы иногда еще удлиняются, по простому распоряжению "десятника". ("Десятники" - выделенные из среды заключенных же помощники "командиров рабочих рот", на каторжном труде заключенных делающих себе карьеру). В особенности это относится к дням, когда "Управлению" бывает угодно устраивать "ударники", "субботники" и пр. В таких случаях никаких сроков нет. Работают буквально до потери сознания. Существуют особые привилегированные работы; на пароходах, командировки в различные части Соловецкого и других островов на заводы, рыбную ловлю, сбор сена и пр. Артели таких рабочих живут при своих заводах, тонях и т. д., в виду чего и чувствуют они себя свободнее, и чекистов вокруг них меньше. Попасть на такую работу очень нелегко. В командировки посылаются обычно совершенно падежные и преданные администрации заключенные из числа "шпаны".
      Остальная же масса заключенных ежедневно выводится из лагеря в военном порядке, по-ротно, окруженная караулом и чекистами на рубку леса, разработку торфа, сплав "баланов" (леса). Кроме того, заключенные грузят и выгружают, пароходы и баржи, осушают болота, проводят новые дороги (грунтовые и железнодорожные) и ремонтируют старые.
      Самый тяжелый труд - разработка торфа. Минимум задания очень высок, еле успеваешь к наступлению мрака выполнить свою долю. Приходится все время стоять по колено в воде. Не только высоких сапог, но зачастую и плохих ботинок у заключенных нет; люди равней весной и поздней осенью {181} леденеют от холода. К этому надо прибавить необычайное обилие комаров и особых ядовитых мух, превращающих работу на торфе и по осушке болот в сплошную пытку.
      Очень тяжело достается заключенным и рубка леса, в особенности в зимнее время. Необходимо срубить, очистить от веток, распилить и сложить кубическую сажень в день. Все заключенные разбиваются на партии по 8 человека: 2 человека пилят, третий рубит. Мерзнут руки, ноги, тело, еле покрытое тряпьем. Работать приходится в глубоком снегу и значительную часть дня во мраке (на Соловках дни очень кратки, светло бывает часа 4-5).
      По изнурительности и условиям работы сплав "баланов" не уступает лесорубке. Приходится по глубокому снегу тащить тяжелые, сучковатые бревна к берегу. Каждый заключенный обязан притащить к берегу не менее полукуба. Летом эти бревна сплавляются к материку по морю.
      Рабочие "контрреволюционеры" буквально падают о ног, выполняя свой минимум, в то время как "шпана", пользуясь своим привилегированным, сравнительно о "каэрами", положением, всячески уклоняется от работы или выполняет ее крайне недобросовестно. "Шпана" изобрела целый ряд порой остроумных штук для обмана надсмотрщиков.
      Так, при сплаве баланов уголовные очень часто "хоронят покойников": особо тяжелые и сучковатые бревна, незаметно для администрации, прячутся под близ расположенным кустом и засыпаются снегом. Это гораздо легче, чем тащить такой балан до самого берега. Обычно в таких случаях один из рабочих-уголовных, за которыми меньше присматривают на работах, стоит на страже, а другой "хоронит". Каждую весну, после таянья снега, неожиданно всплывают тысячи "покойников".
      Проводя надсмотрщиков, "шпана" долгое время умудрялась, при рубке леса, сдавать бревна с сучьями или один и тот же куб дров сдавать 2 или даже 3 раза, что позволяло и раньше кончить свою трудовую повинность и прослыть "хорошими рабочими". Это было в конце концов замечено, и администрация стала отмечать каждый уже принятый куб особым клеймом: "Принято". Однако, и это не помогло: "шпана" спиливала клеймо и снова сдавала все тот же куб. То же наблюдается и теперь.
      Само собой разумеется, весь тот труд, от которого так или иначе уклоняется "шпана", ложится всецело на "каэров". Последние постоянно бывают вынуждены выполнить и свой, и чужой минимум.
      Работать приходится при тех же условиях гнета и постоянных угроз. За своей спиной вы все время слышите щелканье курков и разговоры о том, что каждый плохо работающий будет тут же убит. Усталость или болезнь, понятно, считаются "буржуазными предрассудками".
      В конце зимы 1925 года я был свидетелем такого случая: один из заключенных, больной старик из "каэров", незадолго до окончания работ совершенно выбился из сил, упал в снег и со слезами на глазах заявил, что он не в состоянии больше работать. Один из конвоиров тут же взвел курок и выстрелил в него. Труп старика долго не убирался "для устрашения других лентяев"...
      Хаотическая бессистемность, беспорядочное бросание из стороны в сторону, от одного "гениального" плана к другому, столь характерное для соловецкой жизни, полностью наблюдается и на работах. Последние не приносят почти никакой пользы "Управлению", ибо распоряжения одних "начальников", одних надсмотрщиков сводят на нет или вносят колоссальную путаницу в распоряжения других. Каждый заключенный стремится вести себя на работах так, будто он действительно делает что то очень важное, в действительности занимаясь хотя бы никому не нужным перетаскиванием одного бревна на место другого или наоборот. Тягостный, утомляющий труд пропадает совершенно даром. {182} Хотя "Управление" не устает "натаскивать" красноармейцев-конвоиров против заключенных, но в смысле взяток конвоиры ничем не отличаются от самого Ногтева. Угощая красноармейцев папиросами, подкармливая их и пр., можно и облегчить свою работу и даже вовсе освободиться от нее. Таким образом, и в области соловецкого принудительного труда деньги имеют первенствующее значение.
      Мне уже приходилось выше говорить, что на Соловках очень распространены особые словечки и целые фразы на своеобразном уголовно-чекистском жаргоне. То и дело слышишь отовсюду такие слова, как: "стучать" (доносить, провоцировать), "стукач" (шпик), "идти налево" (быть расстрелянным), "сексоты и сексотка" (секретный сотрудник или сотрудница ГПУ), "шпана" или "шпанка" (уголовные, мужчина и женщина), "шмара" (чекистская любовница) и многое другое. Но чаще и упорнее всего вы слышите на Соловках все то же, ставшее таким обычным и понятным, в бесконечных вариантах и переделках, слово:
      "Блат".
      Трудно совершенно точно определить значение этого уголовного выражения. "Блат" - это смесь и собственной ловкости, умения лавировать между подводными камнями соловецкого режима, и протекции начальства, и та система общей подкупности и продажности, при которой за деньги, за подачку или лесть чекистам вы значительно облегчаете свое положение. В Соловках все делается "по блату". Если заключенному как-нибудь удается пройти в "господскую баню" (т. е. не общую, только для администрации), другие заключенные говорят:
      "Это он по блату".
      Бывают "блатные работы" (сравнительно легкие). Бывает и полное освобождение от работ - по тому же "блату". Если заключенный встречает некоторое послабление в смысле облегчения режима, улучшения питания, чаще пишет домой письма, даже просто здоровее и веселее других заключенных, весь лагерь знает, что этот человек, путем ли взятки, путем ли особых услуг чекистам, но на некоторое время отвел от себя тяжелую руку Ногтева, "командира роты" или надзирателя. О таком человеке неизменно говорят:
      "У него там блат"... - причем под "там" разумеются соловецкие "высшие сферы".
      "Всемогущий блат" - сила в лагере слишком значительная и ярко бросающаяся в глаза, чтобы можно было преувеличить ее значение. Недаром в Соловках слагаются и особые песенки, своего рода молитвы, посвященные тому же "всемогущему блату".
      Надо ли говорить, какой любовью пользуется все тот же "блат", когда дело касается получения продуктов.
      Как это ни странно, но в первые годы существования "Северных лагерей особого назначения", в годы усиленного "красного террора", питание заключенных было поставлено лучше, чем теперь, - относительно, конечно. Эвакуируя Архангельский и Мурманский фронты, белая русская Армия генерала Миллера и английские отряды оставили в районе своих действий довольно значительное количество различных продуктов и припасов: муку, сахар в особых кубиках, американское сало, консервы, мыло; было оставлено и никоторое количество английского обмундирования. За невозможностью из-за расстройства железнодорожных путей вывезти все это в центр, продукты выдавались заключенным Соловецкого лагеря. Правда, почти всегда были чрезвычайно малы, всегда выдавались с таким расчетом, чтобы люди не умерли лишь с голоду, но запасы продуктов были и выдавались они регулярно и, главное, на руки - в сухом виде.
      Английские продукты были скоро исчерпаны, и "Управлению" пришлось самому кормить заключенных. {184} В настоящее время все "контрреволюционеры" и "шпана" получают приблизительно три четверти фунта черного хлеба в день; и выдача полагается фунт, но при выпечке хлеба, при раздаче его "ротам" и дележке каждый "администратор" крадет понемногу, и в конечном счете фунт теряет по крайней мере четверть. На хлеб заключенным идет худшая, часто испорченная мука. Выдается он сразу на неделю, а потому быстро черствеет.
      Тяжесть вашей работы не имеет значения, порция одна и та же для всех категорий рабочих. Порция эта, конечно, совершенно недостаточна даже для заключенных-канцеляристов, не говоря уж о занятых тяжелым физическим трудом на торфе или лесных разработках.
      Сахар выдается в микроскопических дозах - ровно половина того, что полагается u проводится по книгам "хозяйственной части"; украденный у заключенных сахар администрация продает в свою пользу. В целях того же обкрадывания, постоянно слышишь, что сахар "рассыпался в пути, а потому хозяйственная часть вынуждена уменьшить выдачу"; раздатчики наливают в мешки с сахаром (песочным) воду, дабы увеличить его вес.
      До последнего времени заключенные совершенно не получали табаку, хотя табак из центра получался и по книгам лагеря значился выданным. Один из чекистов-заключенных, отсидев свой срок и явившись в Москву, сообщил об этом в "Хозяйственный отдел ГПУ", после чего в Соловках стали выдавать табак (махорку) по четверть фунта в неделю. В книгах же, как это я сам видел неоднократно, значится, что табак выдается по полфунта в неделю.
      Чай, масло (постное), мыло и пр. совсем не выдается заключенным, хотя они и присылаются из центра. Все это еще на материке Ногтев и компания продают спекулянтам, присваивая деньги себе.
      Горячая пища выдается 2 раза в день: обед и ужин. Обед состоит из отвратительного супа на треске без каких бы то ни было приправ и двух ложек каши, обычно пшенной; на ужин - снова каша, тоже обычно пшенная (редко гречневая), в том же скудном количестве и без масла. Крупа для каш отпускается затхлая.
      "Хозяйственная часть" доносит в Москву о том, что "имеющийся в лагерь скот идет в пищу заключенным". Это, в лучшем случае, фантазия. Заключенные питаются исключительно треской, не всегда свежей. В очень редких случаях по коммунистическим праздникам, например, (7 ноября или 1 мая) - в общую кухню с бойни привозятся головы, ноги и хвосты зарезанного скота. В такие дни несчастным заключенным нищенский соловецкий обед кажется пиршеством Лукулла. Отдаются в общую кухню и туши заболевшего скота, в результате чего я был свидетелем ряда отравлений.
      Мечта всего лагеря - получать продукты для обеда и ужина на руки и самому готовить себе пищу - для подавляющего большинства неосуществима. Такой порядок сузил бы рамки административного грабежа, а потому выдача продуктов на руки производится только "по блату". "Политические и партийные" получают все продукты только на руки; об их пайке я буду говорить в следующей главе подробнее.
      Читатель уже знает, что по милости администрации соловецкая "центрокухня"находится рядом с центро-сортиром. Это обстоятельство, а также крайняя нечистоплотность поваров "центро-кухни" (исключительно из числа "шпаны") превратили кухню в мерзостную клоаку. Только систематически голодающие соловецкие узники могут есть эти вонючие "обеды и "ужины" без отвращения. Вновь прибывающие заключенные продолжительное время не могут без отвращения и позывов к рвоте подносить ложки ко рту. Повара "центро-кухни" не только обкрадывают заключенных при варке и раздаче обедов и ужинов, но и отдают всегда явное предпочтение своему {184} "классу" - таким же уголовным, в ущерб "каэрам", никогда не получающим полностью даже свои скудные порции.
      В "центро-кухне" почему-то никогда нет кипятку. Заключенным сплошь да рядом приходится самим кипятить воду в консервных жестянках.
      Ни тарелок, ни ложек, ни ножей заключенным в Соловках не выдается. Все это "каэры" должны привозить с собой или покупать в соловецких ларьках. Кто с собой ложки не привез, а денег купить ее нет, - ест руками.
      Опровергая "наглую клевету кровавой буржуазии", правдивое московское ГПУ всем прибывающим в Москву иностранным рабочим делегациям заявляет, что заключенные в Соловках не только "получают вполне достаточный паек", но при особо тяжелых работах, когда необходимо усиленное питание, им выдаются особые суммы на руки помимо "вполне достаточного" пайка.
      Конечно, это чекистская басня. Весьма возможно; что "премиальные" (в размере от 20 до 60 копеек в день) и полагаются; вне всякого сомнения, эти "премиальные" проводятся в отчетностях лагеря, но никто из заключенных никогда ни копейки не получал, не получает и получать не будет. В некотором смысле я могу считать себя "соловецким старожилом"; привезенный на Архангельского лагеря, я прибыл на Соловки в первый же день их превращения в "Слон" и пробыл в них около 3 лет. За этот период я прошел всю лестницу принудительных работ, от канцелярских до торфа и лесорубок. Но ни разу за свой труд, в чем бы он ни заключался, я не получил ни одной копейки.
      Выдача заключенным "премиальных" совершенно не соответствовала бы основному смыслу "северных лагерей особого назначения"; всяческими мерами, непосильными, трудом, голодом, моральным и физическим гнетом обречь на смерть всех соловецких узников.
      Строго следуя своей цели, для чего, спрашивается, Дзержинский, Бокий, Ногтев и прочие - стали бы отдалять выдачей "премиальных" столь желанную гибель "врагов советской власти"?
      "Контрреволюционеры" не только отдают все свои силы, весь свой труд в жертву ненасытному ГПУ и его соловецким агентам. Соловецкие узники обязаны и развлекать лагерную администрацию.
      Для этого и устроен (в бывшей ризнице) "Культпросвет" "культурно-просветительный" блефф, яркими большевистскими плакатами, портретами богов коммунистического Олимпа, громкими словами прикрывающий свое убожество.
      Столп и утверждение вообще всего советского строя - реклама, бешеное раздувание "великих завоевали октябрьской революции", хотя бы эти завоевания и ограничивались бы развитием людоедства, поголовной неграмотности и венерических заболеваний. Тем же целям саморекламы служит и соловецкий "Культпросвет": "Европейская кровавая буржуазия разносить небылицы о Соловках, а в лагере даже культурная работа ведется"!..
      Ведется же она так:
      К принудительному труду в "Культпросвете" насильно привлекаются художественные силы из числа заключенных (в лагере довольно много писателей, артистов, художников, музыкантов, певцов; обычно вся вина этих "контрреволюционеров от искусства" заключается в том, что они бесстрашно защищали старые традиции литературы, живописи, музыки и театра от бездарно-футуристических наскоков советских "гениев" типа Меерхольда). Эти подневольные культурные работники в правах и обязанностях ничем не отличаются от помещичьих трупп эпохи крепостного права.
      Их заставляют выступать в пошлых агитационных спектаклях и концертах, лубках и пьесках, идеализирующих советскую власть и лагерную {185} жизнь. Нашлись среди заключенных актеров и подхалимы, "зарабатывающие" расположение к себе администрации эксплуатацией труда и таланта других артистов, вынужденных под угрозой репрессий развлекать чекистов подлинной игрой и смехом сквозь слезы. Таковы, например, артист драмы Борин, человек не без театральных способностей, но нравственно павший, пьяница и плут, и некий Арманов, шарлатан и полнейшая бездарность, что, однако, не мешает ему выдавать себя за артиста известного московского театра Корша.
      "Культработники" сведены в особый "Коллектив". Эта трагикомическая организация носит название, как нельзя более ярко иллюстрирующее ее удельный художественный вес:
      - Хлам.
      Это, вполне официальное наименование, получилось в результате пресловутого советского сокращения слов: х(удожники), л(итераторы), а(ртисты), м(узыканты). Весь трагизм, вся бездна издевательства над настоящим искусством станут читателю понятными, если сказать, что довольно продолжительное время в пошлых балаганах "хлама" вынужден быль участвовать даже известный Карпов, бывший режиссер петроградского Александринского театра!
      В противовес "хламу" чекисты создали при том же "Культпросвете" и коллектив уголовных "артистов", присвоив ему название - "свои". Театральная и просветительная деятельность "шпаны" направлена, главным образом, к осмеянию и поруганию "антилигентов". Администрация деятельно поддерживает этих "своих" и травлю ими "каэров".
      Кривляние, клоунские выходки на сцене "Культпросвета" ненормально бодрящихся, загнанных и голодных "каэров" производит жалкое впечатление. Громадное большинство заключенных-интеллигентов не посещает "культпросветских" спектаклей и концертов. Никогда не забуду, с какой душевной горечью сказал мне как-то один из моих товарищей по "рабочей роте", видный русский профессор:
      - Бывать в "Культпросвете"? Но зачем? Чтобы еще глубже понять весь безысходный ужас своего положения? Чтобы это издевательство над театром, над искусством лишний раз напомнило, что ты - бессловесный скот? Будь все они прокляты!..
      Спектакли, концерты и лекции, рассчитанные на пускание пыли в глаза, ГПУ и развлечение соловецких помпадуров, бывают бесплатные и платные. В первом случае чекисты набивают бывшую ризницу заключенными, заставляя их выслушивать многочасовую чушь коммунистических кликуш. Во втором, когда ставятся глупые, часто непристойные фарсы, зал переполнен администрацией и заключенными-спекулянтами, устраивающимися и на Соловках с возможным комфортом.
      Эти платные спектакли снова убийственно для самих же большевиков подчеркивают основной мотив соловецкого быта: имеющий деньги нэпман даже в концентрационном лагере живет "как дома". Демагоги, "равенство" своей программы превратившие в небывалый гнет меньшинства над большинством, то же неоспоримое "завоевание октября" ввели и тюрьму!
      "Культпросвет" получает из центра несколько журналов и газет: "Безбожник", "Известия ВЦИК-а", московскую и петроградскую "Правду" и др.
      Благодаря нерегулярному сообщению летом и полному прекращению всякой связи с материком зимой газеты эти приходят часто несколько месяцев спустя по их выходе в Москве или Петрограде, а потому их никто не читает. Зато большим успехом пользуется литература религиозная. Кому-то из заключенных удалось с большим трудом и риском провести в лагерь отдельные главы из Евангелия; главы эти очень быстро в сотнях рукописных копий разошлись по "рабочим ротам".
      {186} Абсолютная невозможность хотя бы в скудной степени удовлетворить умственные запросы тягостно отзывается на заключенных. Я знал людей, некогда бывших гордостью столичных интеллигентных кругов, которые после 2-3 лет пребывания на Соловках разучивались писать!
      Я до сих пор не могу понять, для чего в соловецком лагере существует "лазарет". Приходится и его отнести всецело в общую, не лишенную известной стройности, систему потрясающего надувательства и своего, и чужих народов соловецкой "гуманностью".
      "Лазарет" находится в ведении т. н. "Санитарной части ГПУ". Последняя, однако, ничем не помогает своему детищу. Соловецкий "лазарет" не имеет денег, не имеет нужного персонала.
      По причинам, о коих мне уже приходилось говорить выше, прибывающие в лагерь в числе заключенных настоящие врачи всячески скрывают свою профессии. "Лечение" больных поручается "Управлением" так называемым "липовым докторам" - самозванцам из санитаров и ротных фельдшеров в лучшем случае, или просто уголовного сброда - в худшем. Taкие самозванцы предъявляют в лагере фальшивые или украденные документы и назначаются на ответственные должности в "лазарете".
      Редко, правда, но бывают такие случаи, когда лечением заключенных занимается настоящий врач или более или менее толковый самозванец, кое-что в медицине понимающий. Но могут ли приносить должные плоды усилия таких врачей, если в "лазарете" даже йода, ваты, бинтов почти никогда нет, если спирт для нужд "лазарета" регулярно выпивается чекистами, если палаты засыпаны пылью, грязью, вшами, если "лазарет" отапливается в той же мере, как и "рабочие роты", если, наконец, при любой болезни выдается все тот же неудобоваримый паек, черствый черный хлеб, вонючий суп, гнилая треска? По соловецким законам, рассчитанным на демонстрирование их заграничным рабочим делегациям, лагерный врач должен освобождать больных или нетрудоспособных заключенных от работ, выдавая им соответствующее удостоверение.
      Но понятия "болезнь" и "нетрудоспособность" нигде так не растяжимы, как на Соловках. Если у вас туберкулез в последней стадии, это далеко не значит, что вас оставят в покое умирать. Ежедневно чины "Команды надзора" выгоняют на работы явно больных людей.
      Освобождение от работ чрезвычайно редко практикуется в лагере: "липовые врачи", действующие в тесном контакте с чекистами, считают даже смертельную болезнь заключенного "злостной контрреволюцией", которую следует карать двойной порцией работы; настоящие врачи остерегаются выдавать удостоверения об освобождении от работ по болезни, опасаясь навлечь на себя модное в лагере обвинение в "пособничестве злостному отказу от работ".
      Кроме того, да не подумает читатель, что медицинские свидетельства действительно облегчают положение больного на Соловках. Скорее наоборот, что видно хотя бы из такого примера (примеров таких - тысячи; вообще, иллюстрируя свой рассказ тем или иным фактом, я останавливаюсь на нем отнюдь не по причине его исключительности, в лишь потому, что я был участником или очевидцем его): Сидел в лагере некий Грюнвальд, немец-агроном, германский подданный; Грюнвальд очень плохо понимал по-русски, почти не говорил на этом языке, что, однако, не помешало ГПУ назвать его "организатором контрреволюционно-шпионского заговора" и прислать в Соловки. Летом 1925 года Грюнвальд, человек вообще нездоровый да еще просидевший долгое время в десятках советских тюрем, заболел и заявил командиру своей роты, что не может работать.
      Это показалось чекистам "злостной контрреволюцией". Чины "Команды надзора", угрожая револьверами, приказали "немецкому буржую" выйти на {186} работу, тот имел мужество отказаться, ссылаясь на свою болезнь, очевидную и для чекистов. Тогда один из надзирателей, латыш Сукис, жестоко избил больного Грюнвальда. Несчастный агроном долгое время пролежал в своей роте в бессознательном состоянии, облитый кровью.
      Придя в себя, Грюнвальд кое-как дотащился до "лазарета" и как-то упросил доктора осмотреть его и выдать ему медицинское свидетельство об искалечивших его побоях. Получив нужную ему бумагу, Грюнвальд заявил, что, Бог даст, ему удастся вырваться с Соловков, приехать на родину и предать гласности имеющийся у него документ о зверских насилиях чекистов над больными заключенными.
      Этого было достаточно, чтобы Грюнвальда посадили в устроенный в самом Кремле "изолятор" (карцер). А вскоре агронома обвинили в желании бежать на лагеря и приговорили к месяцу в знаменитом "строгом изоляторе" не менее знаменитой "секирки".
      Везти на место пыток Грюнвальда (он, еще не оправившись от болезни и побоев, не мог идти) было поручено тогдашнему "Заведующему рабсилой" (учетом и распределением рабочей силы) Иванову, бывшему прапорщику и офицеру белой армии, донскому казаку. Не доверяя Иванову, администрация посадила рядом с агрономом конвоира, того же латыша Сукиса.
      Лошадью правил Иванов. Приблизительно, на полпути до "Секирки" (12 верст от Кремля) бывший прапорщик услышал приказание Сукиса: "Остановись!"
      Не успел Иванов натянуть возжи и спросить о причине внезапной остановки, как сзади него раздался выстрел. Оглянувшись назад, он увидел револьвер в руках латыша и падающее на землю тело убитого Грюнвальда. По положению трупа и току крови можно было заключить, что выстрел был произведен в затылок лежавшего лицом к телеге агронома...
      Вернувшись в Кремль, Сукис доложил, что "Грюнвальд пытался бежать, был мной настигнут и убит, после предупреждения и приказания "остановиться".
      Вот к каким результатам приводят соловецкие медицинские свидетельства.
      Понятно, что подавляющее большинство больных избегают лазарета, преодолевая болезнь или умирая в "рабочих" ротах", режим и обстановка которых ничем не отличаются от лазаретных. Понятно также, почему смертность на Соловках непрерывно прогрессирует. Заключенные умирают совершенно беспомощно, главным образом, от цынги, туберкулеза, систематического недоедания, малярии, разрыва сердца. Очень много случаев психических заболеваний. "Шпана" и значительная часть чекистов служит рассадником венерических болезней, весьма распространенных в лагере.
      Ниже я буду говорить, какое наказание постигает каждую забеременевшую на Соловках женщину из числа заключенных. Пока упомяну только, что в лагере имеется акушерка, "каэрка", но ей запрещено оказывать помощь роженицам.
      Есть среди заключенных и зубные врачи (между прочим, некий Маливанов из Москвы), но в виду полного отсутствия инструментов и лекарств они ничем не могут помочь своим товарищам по заключению. Когда Россию постиг необычайный голод и американская благотворительная организации покрыли всю страну густой сетью питательных пунктов (т. н. "Ара"), доктор Маливанов был переводчиком в московском складе "Ара", совершенно безвозмездно помогая американцам в их святом деле. Когда же, выражаясь советским языком, голод был "ликвидирован" и весь иностранный штат "Ара" отбыл в Америку, доктора Маливанова и целый ряд {188} других русских сотрудников "Ара" ГПУ обвинило в "экономической контрреволюции" (?!) и послало на 3 года в Сибирь и Соловки.
      За незначительные "преступления" заключенные попадают в карцер, устроенный в одном из корпусов Кремля. Сидящих в карцере на прогулки не выпускают, выдают им уменьшенный паек, держат в абсолютной темноте днем и ночью.
      "Преступления" более значительные - отказ от работ, попытка к побегу, невыполнение распоряжений администрации, пререкания с надзирателями и т. д. - влекут за собой Секирку.
      Некогда на Секировой горе существовал скит. Монахи выстроили на горе церковь, два дома и хозяйственные службы. Теперь здесь "Штрафной изолятор".
      Церковь на Секирке - двухъярусная. В верхнем ее этаже помещается так называемый "строгий изолятор", нижний отведен под "изолятор № 2". Церковь соединена крытой галереей с домом (бывшие кельи), в которых теперь живут "дежурные надзиратели" (5 человек), комендант "изолятора" и помещается канцелярия. К северу от церкви и квартир начальства Секирки расположен еще один дом, занятый ротой "Соловецкого полка особого назначения", охраняющей Секирку.
      Все постройки - дело рук монахов. Советское "строительство" ограничено лишь тремя сторожевыми будками вокруг церкви, как будто из наглухо закрытой церкви можно бежать.
      Каждый ярус разбит на три отделения: общая камера, ряд камер для одиночных заключенных и особые камеры для привилегированных "секирчан". Дело в том, что даже в "штрафном изоляторе" можно за взятку облегчить свое положение; были даже случаи, когда отправленные из Кремля в "штрафной изолятор" спекулянты устраивались за деньги в комнатах надзирателей.
      Оба яруса совершенно не отапливаются. Все окна забиты специальными щитами. В камерах полная темень и ледяной холод. По прибытии заключенного на Секирку у него немедленно отбираются все вещи, табак, хлеб. Осужденных в "строгий изолятор" раздевают и вталкивают в камеру в одном белье.
      В камерах обоих ярусов нет ни коек, ни каких бы то ни было постельных принадлежностей (если кто и привез с собой подушку или одеяло, это сейчас же отбирается). Люди спят в одном белье на покрытом инеем каменном полу церкви.
      В нижнем ярусе выдается "штрафной паек"; 1/2 фунта хлеба в день и раз в день пшенный навар (пшено из этого "супа" тщательно вылавливается надзирателями). Заключенные в "строгом изоляторе" (наверху) обречены на медленную пытку голодом: они получают около полуфунта хлеба в сутки и кружку горячей воды через день. Это и весь паек. Необходимо подчеркнуть, что такой "паек" проводится по кровавым книгам Секирки; принимая во внимание поголовное воровство соловецкой администрации, на самом деле он еще меньше. Кроме того, во власти каждого надзирателя "Штрафного изолятора" и вовсе не выдавать ничего какому-нибудь "злостному контрреволюционеру".
      Kaкие результаты дает "питание", видно хотя бы из того, что никто из администрации Секирки не рискует показаться в камерах "строгого изолятора": умирающие с голоду заключенные уже через неделю превращаются в зверей, набрасываются на стражу, душат вновь прибывающих. Камеры верхнего яруса закрыты висячим замком снаружи. Часты случаи {189} умопомешательства. На дикие вопли, безумный стук в двери никто, конечно, не обращает внимания.
      Главный процент заключенных на Секирке - отказавшиеся от работ. А так как таковой отказ всегда вызывается болезненным состоянием, то и верхний и нижний ярус церкви наполнены явно больными людьми.
      Результаты не заставляют себя ждать. Ежедневно на Секирке кто-нибудь из заключенных умирает от голода или просто замерзает в камере. Недаром каждой осенью близ Секирки роется бесчисленное количество могил, заготовленных на зиму, когда смертность в "штрафном изоляторе" особенно велика (могилы роют заключенные).
      Назначенный в нижний ярус за "непослушание законному начальству", я по ошибке попал в "строгий изолятор", в котором, до выяснения дела, пробыл только 2 дня и то за это время успел заболеть острым воспалением легких. Что же может ожидать человек, посланный в "строгий изолятор" на месяц?
      Заведуют Секиркой комендант ее Антипов, чекист, бывший чернорабочий. Не побывавшему в "штрафном изоляторе" трудно понять и представить себе всю кровожадность этого палача.