Например, в Багдаде халифы-аббасиды с 945 года, когда власть оказалась в руках иранцев-бундов, и в 1055 году, когда их сменили тюрки-сельджукиды (до распада государства Сельджукидов в 1118 г.), были лишены светской власти. Поэтому и в таких произведениях, как известное нам "Сиасет-намэ", написанное в XI веке на персидском языке и приписываемое везиру двух сельджукских султанов Низам аль-мульку, о языках стали писать более осторожно. Вот, например, изречение видного мусульманского традиционалиста Хасана Басри (ум. в 728 г.): "Не тот мудрый, кто больше знает по-арабски и владеет большим числом изящных выражений и слов арабского языка; мудрец тот, кто сведущ в каждом знании". Автор "Сиасет-намэ" счел уместным и сам добавить к этому изречению: "Для сего годится всякий язык, который знаком. Если кто-либо будет знать все предписания шариата и толкование к Корану на языке тюркском, персидском или румийском (греческом или сирийском. Л.К.), а арабского не знает, все равно он является человеком возвышенного знания. Конечно, лучше, если он знает арабский. Всевышний ниспослал Коран на арабском, и Мухаммед Мустафа (то есть пророк, избранник Аллаха. - Л.К.)... был арабоязычен"[Сиасет-намэ, с. 62.].
      Так жизнь брала свое, воздействуя на сферу идеологии, литературного языка, права, культа, вероучения. Даже такое предписание, как пятикратность исполнения мусульманами ежедневной молитвы (салат, намаз), которого нет в Коране, введено в ислам под воздействием культов, распространенных в Иране. Далее мы увидим, что влияние существовавших в древнем Иране представлений сказалось и на картинах загробной жизни в Коране.
      И все же наибольшее воздействие на ислам оказали древнеарабские культы. Влияли на ислам и распространенные в Аравии чужеземные религии, в том числе и зороастризм. Однако ни один из этих источников не определил того нового, что проявилось в исламе, и прежде всего его пропагандистского характера. В этом смысле исламу ближе всего было христианство, последователи некоторых направлений и сект которого еще задолго до возникновения ислама, как мы уже знаем, жили в Аравии.
      Эту новую существеннейшую сторону ислама очень точно определил Ф. Энгельс, подчеркнув непосредственную зависимость происхождения ислама (как и других мировых религий) от изменений, совершавшихся в истории народов, среди которых они возникли и развивались. "Великие исторические повороты, - писал Ф. Энгельс, - сопровождались переменами в религии лишь поскольку речь идет о трех доныне существовавших мировых религиях: буддизме, христианстве, исламе. Старые стихийно возникшие племенные и национальные религии не имели пропагандистского характера и лишались всякой силы сопротивления, как только бывала сломлена независимость данных племен или народов... Только по поводу этих, более или менее искусственно возникших мировых религий, особенно по поводу христианства и ислама, можно, сказать, что общие исторические движения принимают религиозную окраску"[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 294.].
      Изменения в общественных отношениях в Аравии, связанное с ними образование нового политического объединения арабских племен, а затем обширного раннефеодального государства - Халифата, начавшего широкие завоевательные войны в странах Азии и Африки и спустя уже 30 лет переместившего свой политический и частью религиозный центр в Дамаск, а позднее в Багдад и другие важные средоточия экономической и культурной жизни, - все это являлось теми "общими историческими движениями", которые "приняли религиозную окраску" и привели к развитию и оформлению идеологии ислама, начальные зерна которой заложены в Коране.
      Представлением, в значительной мере связывающим Коран с христианством и частично, через влияние Ветхого завета, с иудаизмом, является упоминавшееся нами учение о посланниках и пророках Аллаха. Сказания о них занимают около четверти Корана, обычно сопровождаясь обещаниями жестокой расправы с теми, кто не будет слушаться "вестников Аллаха". Исходя из имен пророков и посланников и отдельных черт их "жизнеописаний", обычно полагают, что едва ли не большинство сказаний Корана - всего лишь слегка измененные "биографии", заимствованные из более древних, чем ислам, чужеземных религий и их "священных книг". Действительно, в Коране содержатся рассказы о посланниках или пророках Аллаха, имена которых в большей или меньшей мере соответствуют именам библейских пророков, патриархов и иных персонажей. В их числе: Нух (Ной), Ибрахим (Авраам), Лут (Лот), Исхак (Исаак), Исмаил (Измаил), Иакуб (Иаков), Йусуф, Юсуф (Иосиф Прекрасный), Муса (Моисей), Харун (Аарон), Айюб (Иов), Дауд (Давид), Сулейман (Соломон), Илйас (Илия), Иса ибн Марйам (Иисус Христос, Иисус, сын Марии), и без имени: Ибн Марйам - Сын Марии. К ним в значительной мере искусственно притягивают и таких пророков, как Идрис, Зу-ль-Кифль, Худ (Гуд), Салих, Шухайб (Шохайб).
      На самом деле едва ли не большинство пророков и посланников Аллаха имеют в Коране и у его мусульманских комментаторов "жизнеописания", во многом отличающиеся от соответствующих "жизнеописаний" в Ветхом или Новом заветах. К тому же разница между этими персонажами заключается далеко не в одних "жизнеописаниях". Примером может служить Иса, Иса ибн Марйам Корана, в котором нередко видят Иисуса Христа.
      Мы еще остановимся на этом. Здесь же в отношении Исы - Иисуса достаточно напомнить, что Коран отрицает христианское учение об его "единосущности" с богом, как и вообще представление о "троице" (4:169). По Корану, "богу несвойственно иметь детей" (19:36). И "откуда у него будут дети", раз у него "нет подруги" (6:101; 72:3)[Впрочем, в шиитском направлении ислама, также опирающемся на Коран, получило развитие сказание о непорочности, девственности Марии, Марйам. "Равной Марии" и девственной (аль-батуль) шиитские авторы называют Фатиму, дочь пророка Мухаммеда, жену халифа Али, мать шиитских имамов Хасана и Хусейна.]. Утверждая, что "мессия - сын божий", христиане, по Корану, "уподобляют себя неверным, бывшим прежде". Ибн Марйам, как говорит Аллах в Коране, "он - только раб, которому мы даровали милость и сделали его примером для сынов Исраила" (К., 43:57, 59). Этот же Иса ибн Марйам - пророк и посланник (расуль) Аллаха, предсказавший пришествие вслед за ним последнего посланника Ахмеда, под именем которого, согласно, мусульманским комментаторам, следует понимать Мухаммеда. "И вот сказал Иса, сын Марйам, - читаем в Коране: - "О сыны Исраила! Я - посланник Аллаха к вам, подтверждающий истинность того, что ниспослано до меня в Торе (в Пятикнижии, в Ветхом завете. - Л. К.), и благовествующий о посланнике, который придет после меня, имя которому Ахмад" (Ax-мед; К., 61:6).
      Выступая против почитания Иисуса Христа как "сына божия", дословно "сына Аллаха", Коран неосновательно приписывает подобное почитание также иудаизму. Читаем: "Иудеи говорят: Узайр (предположительно Ездра, автор ветхозаветной "Книги Ездры" и кодификатор Пятикнижия. - Л.К.) - сын божий", сын Аллаха (9:30). Но Коран все же выделяет христиан (как и иудеев), из общей среды многобожников. Желая оправдать положение, согласно которому Иса ибн Марйам учит "правильно" - он даже якобы был послан богом для "благовестия" о том, что после него придет пророк Мухаммед (Ахмед) и лишь его последователи извратили истинный смысл этой проповеди, Коран приписывает ему, мессии, следующие слова: "О сыны Исраила! Поклоняйтесь Аллаху, господу моему и господу вашему!" Ведь кто придает Аллаху сотоварищей, тому Аллах запретил рай. Убежищем для него огонь, и нет для неправедных помощников (заступников. - Л.К.)!" (К., 5:76). Считая христиан, как и иудеев, "людьми писания" ("ахль аль-китаб"), надлежащим образом изложенного пророками и только позднее искаженного их последователями, Коран принимает на себя миссию исправления и этих извращений.
      Наличие в Коране многих в той или иной мере подновленных старых легенд и сказаний, как мы уже знаем, подчас вызывало нарекания и возражения уже при его составлении. Это отражено в Коране, хотя его авторы и расценивают такие возражения, как слова "неверных": "Когда читаются им наши знамения (аяты, стихи Корана. - Л.К.), они говорят: "Мы уже слышали их! Если бы мы захотели, сказали бы такие же, как и сии; это только истории о старине" (8:31). Хариджиты - последователи одного из старейших направлений ислама - отбрасывают 12-ю главу Корана (суру "Йусуф"), как имеющую характер любовного сказания. Между тем в Коране этот сюжет назван "лучшим из рассказов", открытым в книге Аллаха (12:3), и одновременно некой тайной или рассказом "про скрытое" (К., 12:103).
      Нет спору, что основной сюжет этой главы изложен на редкость цельно. Но и в этой суре есть нарушения, следы "перетасовывания" аятов, о котором мы уже упоминали. Так, довольно сторонним здесь оказался 103-й аят со словами "про скрытое", по которому выходит, что история о Йусуфе - Иосифе Прекрасном - была для тех, кто составлял Коран, "одной из неизвестных повестей". В этой же суре есть аят 49, судя по которому писавший его не знал и о зависимости урожая в Египте от разливов Нила: он сводил все к отсутствию дождя. В переводе Крачковского здесь лишь некая калька: "Потом наступит после этого год, когда людям будет послан дождь и когда они будут выжимать". А у Саблукова, которого порой обвиняют в буквализме, - более живая картина: "После того наступит год, в продолжение которого жители этой страны будут иметь много дождей и соберут виноград".
      Наличие в Коране тех или иных старых сказаний не вызывает сомнения, и у нас еще будет возможность на этом остановиться. Здесь же коснемся вопроса, почему многие из этих сказаний находятся в тех или иных версиях или вариантах в Библии и как это истолковывалось и толкуется, как связано с искусственно выпячиваемым вопросом об авторе (или авторах) Корана?
      Прежде всего, немного истории.
      Арабы и евреи - семиты. В племенах тех и других еще в далекой древности возникло немало близких сказаний, мифов, легенд, имевших, однако, у каждого из них свои неповторимые черты. С этими общими и в не меньшей мере специфическими чертами двух самобытных народов, отраженными во всех сферах жизни, в том числе в их литературах и вероучениях, нельзя не считаться, обращаясь как к Библии, так и к Корану. Очень важны в этом отношении соображения, высказанные в переписке основоположников марксизма, относящейся к 1853 году. "Теперь мне совершенно ясно, - писал Ф. Энгельс К. Марксу около 26 мая 1853 года, - что еврейское так называемое священное писание есть не что иное, как запись древнеарабских религиозных и племенных традиций, видоизмененных благодаря раннему отделению евреев от своих соседей родственных им, но оставшихся кочевыми племен. То обстоятельство, что Палестина с арабской стороны окружена пустыней, страной бедуинов, объясняет самостоятельность изложения. Но древнеарабские надписи, традиции и коран, а также и та легкость, с которой распутываются все родословные и т. д., - все это доказывает, что основное содержание было арабским или, вернее, общесемитическим, так же, как у нас с "Эддой"["Эдда" - собрание мифологических и героических сказаний и песен скандинавских народов; сохранилась в двух вариантах, относящихся к XIII веку. Песни "Эдды" отразили состояние скандинавского общества в период разложения родового строя и переселения народов. В них встречаются образы и сюжеты из народного творчества древних германцев (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28. Примечания, с. 607).] и германским героическим эпосом"[Там же, с. 210.].
      Естественно, что сказания об одних и тех же или близких по имени и "жизнеописанию" персонажах, безотносительно к тому, имеют они исторических прототипов или нет, сложившиеся у народов, родственных по происхождению, но затем разошедшихся и проложивших каждый самостоятельный путь развития, могут быть во многом несхожими. И если у одного из них то или другое сказание записано раньше, а у другого позднее, то несправедливо, сравнивая их, отдавать первенство тому, у которого оно зафиксировано в более раннее время. Объективное изучение, казалось бы, должно исходить из равноценности любой версии, каждого варианта и выявлять, какой из них и чем обогащает это сказание или, напротив, обедняет его, что за национальный или племенной колорит в нем отразился, а не из того, какой из вариантов раньше записан. Последнее вместе с тем не означает, что время, обстоятельства и характер любой записи, как и родственной ей версии или варианта, не имеют значения. Однако, как это ни странно, при сравнении сходных эпизодов из книг, признанных в различных религиях священными, эти, казалось бы, логичные и гуманные требования, как правило, не принимались и не принимаются во внимание. При сравнении коранических сюжетов с библейскими за редкими исключениями эти элементарные условия игнорируются. Между тем они принимаются во внимание, когда речь идет об устном или письменном наследии других племен и народов, каждый из которых также имеет свой самостоятельный путь развития и язык которого принадлежит к одной из языковых семей (например, тюркской), к той или другой ее ветви.
      Скажем, у узбеков, казахов, каракалпаков есть эпос о народном герое, богатыре, великане, "алпе" - "Алпамыш", "Алпамыс", "Алпамыс-батыр", каждая национальная версия которого глубоко самобытна, своеобразна, хотя имеет и некоторые общие черты. Однако никто не противопоставляет эти версии, не возвышает одну и не принижает другие, не судит о них, исходя из того, которая раньше записана. Серьезные исследователи не поступают так и в отношении эпоса ираноязычных народов - персов, таджиков, курдов, пушту и др.
      Мотивы отношения, проявляемого к интересующим нас здесь произведениям племен и народов семитской ветви афразийской семьи языков (иначе называемой семито-хамитской), таким образом, находятся в значительной мере вне пределов науки. Они неидентичны и в оценке Корана в православии, католицизме и других направлениях христианства, а также в зороастризме и других культах. Правда, в христианских направлениях, как и у представителей иудаизма, сравнительно долгое время не было достаточной ясности, что за религия ислам и чему учит Коран. Весьма распространенным было представление о том, будто новая религия - еще одна христианская секта или ересь. Порой, правда, подобное заблуждение поддерживалось и в XX веке, например в изданиях Ватикана, исходивших из текущих политических соображений[Так, в 1932 г. теоретический журнал Ватикана "Civilta Cattolica" в пяти номерах напечатал четыре анонимные статьи, сравнивающие христианство и ислам. Во второй из них - "Ислам и христианство с точки зрения божественного откровения" - Коран выдан за ухудшенную версию Евангелия, а пророк охарактеризован "не как создатель новой религии, а как восстановитель древней веры патриархов и Евангелия Иисуса Христа" (Civilta Cattolica, 1932, 6. VIII, p. 242-244). Подробнее см.: Беляев Е. Ватикан и ислам (Приемы и цели современного католического "исламоведения"). Антирелигиозник, 1932, э 23-24, с. 6-9.].
      Слухи же о небывалой пышности, которой обставляли свои приемы некоторые из халифов, позднее породили представление, что у арабов возник культ бога Махомы[На основе уменьшительной формы имени Мухаммеда (Casanova P. Mahom, Jupin, Apolion, Tervagant, dieux des Arabes. - Melanges Hartwing Derenbourg. P., 1909, p. 391-395).], заместителями или наместниками которого считались халифы[Впрочем, как подтверждает, например, багдадская надпись 1221-1222 гг. (618 г. хиджры), халиф Насир называл себя "имамом, повиноваться которому предписано всем людям", "халифом господа миров". Даже халифы, лишенные в Багдаде светской власти, обставляли свои дворцовые приемы с большой пышностью. Академик Бартольд привел данные историка Кутб ад-дина, как один из таких багдадских халифов в конце 979 - начале 980 г. "принимал египетского посла; халиф сидел на престоле с плащом (бурда) пророка на плечах, с мечом пророка на поясе и с посохом пророка в руке; на вопрос пораженного таким великолепием посла: "Не сам ли это Аллах?" буидский государь будто бы ответил: "Это - заместитель Аллаха на земле его" (Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 42).
      Подобное высокомерие, чванливость и показная роскошь халифов в средние века были высмеяны видным иранским писателем Низамаддином Убейдом Закани (ум. в 1370 или 1371 г.). В сборнике "Латаиф" ("Анекдоты") сатирик противопоставил феодальной пышности простоту народных нравов: "Бедуина привезли к халифу. Увидя, что халиф сидит на возвышении, а остальные стоят внизу, бедуин сказал: "Мир тебе, о боже!" Халиф ответил: "Я не бог". Бедуин сказал: "О Джебраиль!" Халиф ответил: "Я не Джебраиль". Бедуин сказал: "Ты не бог и не Джебраиль. Так зачем же ты поднялся наверх и сидишь один? Сойди вниз и садись с людьми" (Климович Л.И. Литература народов СССР. Хрестоматия для вузов, 3-е изд. М., 1971, ч. 1, с. 296).]. В основном негативное отношение католицизма и других направлений христианства к исламу определялось наличием в его учении и "священной книге" - Коране - уже известных нам резко отрицательных оценок догматов о троице, об Иисусе Христе как богочеловеке, сыне божьем, Марии как богородице и т. п.
      Однако тому же папе римскому и главам других христианских церквей пришлось считаться с тем, что ислам стал государственной религией крупных феодальных держав. Ведь ислам был официальной идеологией ряда халифатов, в их числе суннитских Омейядского с центром в Дамаске (661-750), Аббасидского с центром в Багдаде (750-1258), Омейядского с центром в Кордове (912- 1031), исмаилитского Фатимидского с центром в Каире (909-1171), суннитского, второго Аббасидского, с центром в Каире (1261-1517), суннитского Османского с центром в Стамбуле, во главе с султаном-халифом (1517-1923 и, после свержения султаната, до 3 марта 1924) и др. Из названных халифатов многие распространяли свою власть на огромные территории, не раз обостряли отношения с соседними государствами, прибегали к угрозам или вели войны, стремясь склонить их на свою сторону. Не случайно еще в раннем средневековье появляются рассказы о посольствах, отправлявшихся в государства, где господствовали мировые религии, в том числе христианство и ислам, "для испытания вер", в частности, чтобы проведать, какая из них сподручнее для развязывания агрессивных столкновений, войн. Известны, например, сообщения и даже довольно детальные рассказы о таких посольствах из Киевской Руси. Они содержатся в сочинениях среднеазиатского врача-естествоиспытателя Шарафа аз-Замана Тахира Мервези XI-XII веков и известного персоязычного литератора Мухаммеда Ауфи, служившего при дворе самаркандских Илекханов в первой половине XIII века, а также в русской Лаврентьевской летописи начала XIV века под годами 6494 и 6495 (986-987)[Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India. L., 1942; Ауфи M. Джавами аль-хикаят ва лавами ар-риваят. Тегеран, 1335 г. х. (1956); Летопись по Лаврентьевскому списку, 3-е изд. Спб., 1897; Бартольд В.В. Сочинения. М" 1963, т. 2, ч. 1, с. 805-858; Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. M.- Л., 1948, с. 256-262.].
      В повествованиях подобного характера, даже сочиненных в сравнительно недавнее время в мусульманской среде, особое значение придавалось наличию в числе почитаемых в исламе лиц, удостоенных прозвания аль-фатих, то есть "завоеватель", а также гази - борец за веру и т. п. Ссылались при этом на Коран, где под прозвищем "Зу-ль-Карнайн", то есть "владелец двух рогов", "двурогий" (в смысле "обладатель символа божественного могущества"), почитается в качестве пророка знаменитый полководец и государь древности Александр Македонский (Искандер). Легенда о нем, изложенная в Коране (18:82-97), во многом перекликается с сирийским сказанием об Александре Македонском, относимым к VI-VII векам, то есть ко времени, близкому к годам составления Корана[Horovitz J. Koranische Untersuchungen. Berlin-Leipzig, 1926, S. 111-113; Пигулевская H. Сирийская легенда об Александре Македонском. - Палестинский сборник. Вып. 3 (66). M.-Л., 1958, с. 75-97; Климович. Л. Из истории литератур Советского Востока. M., 1959, с. 54-77; его же. Наследство и современность, 2-е изд. M., 1975, с. 276-295.].
      В отношении деятелей римско-католической церкви к Корану и исламу не раз проявлялись немалые колебания. Политические соображения порой заслоняли теологические постулаты, оттесняли на задний план даже обличительно-миссионерские задачи. Беспокоила, естественно, угрожающая близость держав, где ислам стал государственным вероучением. Вспомним обстановку: на юго-западе - Испания, Кордовский халифат, удельные правители (мулюк ат-тава'иф) XI-XII веков, в Средиземноморье - все государства Магриба, Северной Африки, многочисленные пиратские базы (впрочем, не только мусульман, но и христиан), а с образованием Османской империи да еще с падением не только Иерусалимского королевства, но позднее и Константинополя, продвижением турок на Балканы и в Центральную Европу, взятием ими Боснии и Герцеговины создалась прямая угроза не только Греции, но и Италии, территориям папы римского. И действительно, войска османского султана Мехмеда II в 1480 году предприняли завоевание Южной Италии. Турецкий флот пересек пролив Отранто и взял одноименный город, где вырезал почти все мужское население: "12 тыс. из 22 тыс. жителей... 800 человек, отказавшихся принять ислам, были казнены, около 8 тыс. жителей из оставшихся в живых было угнано в рабство"[Новичев А.Д. История Турции. Эпоха феодализма (XIXVIII века). Л., 1963, т. 1, с. 50.]. Наступил момент, когда вступления турок ожидали не только в Риме, но и в Париже...
      За пять лет до захвата турками Отранто в Тревизо было опубликовано обширное письмо-эпистола папы римского Пия II (1458-1464, в миру Энеа Сильвио Пикколомини), сочиненное им на латинском языке еще в начале 60-х годов XV века, менее чем через десять лет после падения Константинополя.
      Известно, что Пий II был в числе тех, кто мечтал об организации шестого крестового похода. Он и "умер в 1464 г. на пути в Анкону, куда... направлялся, чтобы благословить крестовый поход, который так и не был собран"[Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 году. M., 1983, с. 149.].
      Эпистола Пия II показывает, как политические интересы главы католической церкви заслоняли и оттесняли на задний план "великие таинства" церкви, которую он незадолго до этого возглавил. Эта эпистола трудно согласуется с утверждением современного английского византиниста о том, что Пий II, "наверное, вполне искренно сокрушался" по поводу того, что "всякий раз, когда дело доходило до конкретных действий, Запад оставался пассивным"[Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 году, с. 149.]. Документ свидетельствует о лицемерии и язвительности папы. "Достаточно одной малой вещи, - писал наместник апостола Петра султану Мехмеду II аль-Фатиху, - чтобы ты сделался могущественнейшим из всех живущих. Что за малая вещь? спросишь ты. Ах, она у тебя под рукою, и найти ее нетрудно, и искать далеко не надо, и во всякой местности она имеется: это - немножечко воды для крещения, aquae раuxillum, quo baptizeris! Согласись на нее и мы тебя именуем императором греческим и всего Востока"[Цит. по: Крымский А. История Турции и ее литературы. - Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных языков. Вып. 28, А. М., 1916, т. 1, с. 216.].
      Трудно сказать, дошла ли эта эпистола Пия II до Мехмеда II, но издавалась она не раз, в том числе в третьем приложении к латинскому переводу Корана, вышедшему в Базеле в 1543 году в книге "Machumetis Saracenorum principis uita ас doctrina omnis... et Alcoranum dicitur...".
      Сколь далеки были слова главы церкви от дум и чаяний мирян-католиков, можно судить по тому, что когда Мехмед II вскоре (1481) умер, "отравленный лечащим его врачом по поручению собственного сына Баязида (Баязида II)"[Новичев А.Д. История Турции, т. 1, с. 51. Последнее, впрочем, было в духе закона, изданного самим же Мехмедом II в канун-намэ (кодексе законов) 1478 г.: "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле". Естественно, однако, что столь чудовищный закон привел в султанской среде лишь к еще большей сваре и коварству. Подсчитано, что после Мехмеда II не менее 60 принцев Османского султаната в XVI и XVII вв. окончили жизнь по воле их властвовавших братьев. Не избежал этого и брат Баязида II - Джем, которого прочили в преемники Мехмеда II. В возникшей между ними борьбе Джем вынужден был бежать раньше в Египет, затем на остров Родос, после во Францию и Италию, где оказался в руках папы римского Александра VI (Борджа), решившего извлечь из этого выгоду. Он направил Баязиду послов с предложением либо содержать Джема за 40 тысяч дукатов (венецианская золотая монета), ежегодно вносимых султаном, либо умертвить за 300 тысяч дукатов. "Султан принял второе предложение, и в 1494 г. по приказу папы Джем был отравлен в Неаполе. Труп его был отослан в Бурсу, где похоронен со всеми подобающими как сыну султана почестями" (там же, с. 70). Таков был нравственный облик османского султана и папы римского - лиц, которые должны были являть собой высший духовный образец и в то же время творивших суд и расправу над миллионами мусульман и христиан и готовых на самые гнусные преступления ради своих личных выгод.], то весть о его смерти вызвала в католических кругах ликование. Те, кто ожидал близкого нашествия Мехмеда II не только на Рим, но и на Париж, приветствовали его кончину "благодарственными обеднями, молитвами, торжественными речами. На острове Родосе, где недавнее нашествие султанского флота слишком помнилось... вице-канцлер рыцарей-иоаннитов на общем собрании ордена высказал сомнение, чтобы "такой преступный, такой зловонный, такой свирепый труп", как Мехмеда II, мог быть принят землею; недавно все слышали землетрясение, - ну, это и значит, что земля разверзлась и труп султана провалился прямо в глубину преисподней, к чертям на вечную муку"[Крымский А. История Турции и ее литературы, т. 1, с. 209.]. Другой могла быть реакция на эту смерть в среде православных греков, которые имели возможность сравнить "иго латинское и иго турецкое". Ибо не прошло и трех десятилетий, как эти люди, "...народ в своем отвращении к насильно навязываемому папизму кричал: "Лучше туркам достаться, чем франкам!" Причины этого были существенными: "поборы, налоги и подати, требуемые с греков в турецкой державе, были меньше, чем у греков, живших рядом под властью эксплуататоров-венецианцев или иных франков"[Там же, с. 66, 85-86.].
      Издание названного выше латинского перевода Корана, напечатанного Т. Библиандром в 1543 году в Швейцарии, в Базеле, положило начало переводам "слова Аллаха" в Европе. Однако история этого издания была весьма длительной. Она началась в XII веке, когда аббат известного своими реформами Клюнийского монастыря в Бургундии (Франция) Петр Достопочтенный, приятель проповедника второго крестового похода Бернара Клервоского, побывав в 1141-1143 годах в Испании, нашел трех изучивших арабский язык астрологов, которые по его заказу перевели с арабского на латинский язык Коран и еще две рукописи о пророке Мухаммеде и споре мусульманина с христианином. Главным среди переводчиков был обыспанившийся англичанин Роберт Ретинский (R. Retenensis), вскоре ставший архидиаконом одной из церквей.
      Однако в описанных выше условиях, и учитывая весьма большие вольности, допущенные в этом переводе Корана, он был предан папской проскрипции - публичному осуждению. Вместе с тем необходимость в изучении Корана оставалась большой, и поэтому в 1560 году последовало новое издание этой книги, напечатанной снова в Швейцарии, но на этот раз в Цюрихе (Tiguri). Не изменили отношения к этой книге, а, возможно, наоборот, даже осложнили его со стороны папства предпосланные изданию предисловия идеологов Реформации в Европе Мартина Лютера (1483-1546) и его сподвижника Филиппа Меланхтона (1497-1560), а также приписка, сделанная в конце перевода[Перевод этой приписки вместе с латинским текстом в миссионерских целях позднее печатался и в царской России. Начало ее гласило: "Конец книги диавольского закона Сарацин, которая по-арабски называется Алькоран..." Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что в русской книге был помещен также отзыв на перевод Р. Ретинского, содержащийся в предисловии английского переводчика Корана 1734 г. Дж. Сэйла, где об издании 1543 г. сказано: "Перевод не заслуживает имени перевода: непонятная вольность, какую он брал, бесчисленные ошибки, пропуски и прибавки не оставляют почти никакого сходства с подлинником" (Саблуков Г. Сведения о Коране, законоположительной книге мохаммеданского вероучения. Казань, 1884, с. 54, 55. Саблуков указал при этом, что отзыв Сэйла он привел "из предисловия перевода его на русский яз.").].
      Однако, сколь бы сильными ни оставались пережитки феодальной эпохи, в странах Запада и Востока к этому времени все более укреплялись ростки нового. "С падением Константинополя неразрывно связан конец средневековья"[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 507.], - писал Ф. Энгельс. На Руси примерно в это же время, в 1480 году, было окончательно покончено с монголо-татарским игом. Наперекор феодальным усобицам, фанатизму, розни и нетерпимости к людям иной веры, разжигавшейся ретроградами, ширились торговые и культурные связи между народами. Написанное в одной стране все чаще получало отклик в других странах, более стойкими становились культурные связи, проявлявшиеся в схожих стилистических чертах искусства, архитектуры. В ряде стран Западной и Центральной Европы XV-XVI веков - это эпоха Возрождения (в Италии начавшаяся еще раньше, в XIV веке); одновременно это и эпоха великих географических открытий, способствовавших утверждению идеи шарообразности Земли. В это же время и на Востоке, и на Западе рушатся многие задерживавшие развитие человечества ретроградные представления.
      Прокладывавшие себе путь требования Нового времени то и дело сталкивались со стремлением духовной и светской реакции удержать человечество во власти глухой ночи средневековья.
      Истина, однако, всегда конкретна. О том, сколь расширился кругозор людей, свидетельствуют труды того времени, даже созданные в весьма сложных условиях. Примером может служить творчество мавра аль-Хасана ибн Мухаммеда аль-Ваззана аз-Заййати аль-Фаси, получившего в Европе широкую известность под именем Льва Африканского, автора обширного "Описания Африки и достопримечательностей, которые в ней есть". Этот труд, впервые изданный в Венеции в 1550 году, и в наш век публикуется на разных языках немалыми тиражами. Сравнительно недавно вышел его первый русский перевод[См.: Лев Африканский. Африка - третья часть света. Описание Африки и достопримечательностей, которые в ней есть. Л. 1983.].