Глава 2

Таксист высадил Бурцева напротив шестнадцатиэтажки и, развернувшись, укатил.

Бурцев пересек проспект и задержался у коммерческого ларька — не столько затем, чтобы купить сигарет, сколько с целью получше рассмотреть дом.

Внутреннюю планировку этого строения он знал досконально, как, впрочем, и всю остальную городскую архитектуру последних лет.

Было около десяти утра, и у Бурцева оставалось время до полудня, чтобы наконец разобраться, кто все-таки проживает по адресу, указанному в протоколе допроса Сабины Георгиевны Новак. Дом слепо глядел на него плоскими окнами, и с трудом верилось, что там, в этой бетонной коробке, вообще кто-либо в состоянии жить, Себе он обеспечил вполне комфортное существование в скромном коттедже с гаражом и ухоженным садом в тридцати километрах от города по южной трассе.

Он миновал кафе «Вероника», обогнул угол шестнадцатиэтажки, поднялся по ступеням и толкнул входную дверь. Здесь он уже бывал, но вряд ли мог быть узнан. Контактные линзы сделали его глаза золотисто-карими, на щеке имелась крупная темно-вишневая родинка, брови стали темнее и гуще, придавая лицу что-то восточное. В принципе, он не намеревался сильно менять внешность, так как задерживаться здесь не собирался. Одежда была максимально простой и незапоминающейся: неопределенного цвета плащ на теплой подкладке, свитер, темные брюки, мягкие замшевые ботинки… Чемоданчик в руке. Комнату он снял на три месяца — до лета, не торгуясь с женщиной, адрес которой ему дали по телефону, указанному в объявлении. Бурцев сообщил хозяйке, что работает в одной из крупных туристических фирм и часто сопровождает клиентов. Ее же, кажется, ничего не интересовало, кроме аванса; единственным условием было оплачивать в срок счета за квартиру и телефон. Бурцев дал ей визитную карточку: Грибов Олег Яковлевич, фирма такая-то, рабочий телефон такой-то, — будучи совершенно уверен, что до июня хозяйка квартиры о нем и думать забудет. По истечении этого срока Бурцев намеревался вернуть ей ключи, которых все еще не получил. Взять их можно у соседей, в трехкомнатной двадцать восьмой. Фамилия — Плетневы, седьмой этаж, направо от лифта. Бурцев всегда гордился своей абсолютной памятью на лица, цифры, даты и адреса.

Сегодня в подъезде дежурили двое, и Бурцев с первого взгляда понял, что это супружеская пара: эдакие попугайчики-неразлучники. Женщина сразу же проявила суетливую активность, а мужчина остался сидеть на скамье, близоруко щурясь в развернутую газету и даже не повернув головы в сторону вошедшего. Его жена отдувалась за двоих. Покинув свое место за барьером, она внимательно разглядывала чужака.

— Добрый день! — произнес Бурцев вежливо и как бы нерешительно. Женщина едва заметно кивнула. — Мне нужно пройти в двадцать восьмую, к Плетневым, чтобы забрать ключи от квартиры, которую я снял рядом с ними по объявлению.

Самойленко должна была позвонить Плетневым еще вчера…

— Аннушка, — прервал Бурцева голос мужчины, — я провожу гражданина, мне все равно нужно подняться домой…

— Погоди, — дежурная досадливо покосилась на мужа, — вечно ты бежишь впереди паровоза, БГ. Я в курсе, — сообщила она Бурцеву, — Плетневы оставили эти ключи мне. У них никого нет дома, так что вам не нужно к ним заходить. Вас зовут, если не ошибаюсь, Олег Александрович? — Женщина заглянула в тетрадку на столе.

— Олег Яковлевич, — поправил Бурцев, начиная раздражаться.

— Аня, я пойду, — сказал мужчина у Бурцева за спиной, — и в два тебя сменю. Ты меня слышишь, Анна Петровна?

— Ступай. — Женщина прекратила допрос и помогла мужу подняться со скамьи. — Ты вообще напрасно спустился. Прими лекарство.

Когда Анна Петровна возвратилась, проводив своего БГ к лифту, Бурцев сидел на скамье, поставив чемоданчик на колени, и терпеливо ждал. Женщина была явно обеспокоена состоянием мужа и, пройдя к столу, стала рассеянно шарить в ящиках.

Бурцев начал было приподниматься, но тут дверь с шумом распахнулась и в проеме возник рослый господин в кашемировом темно-зеленом пальто, решительно направившийся к лифту. Дежурная метнулась вслед, всем видом показывая, что пропустит господина только ценой собственной жизни.

— Вы куда, товарищ? — воскликнула она, хватая мужчину за рукав. — У нас так врываться в дом не положено!

— Я тороплюсь, — недовольно произнес господин. —'Мне в двадцать четвертую…

— Чего это вам там понадобилось? — недоуменно спросила Анна Петровна мужчину. — Да стойте же! В квартире никого нет.

— Знаю, — ответил господин, и Бурцев настороженно застыл на своей скамье. — Знаю, — повторил мужчина, — квартира продана прежними хозяевами, вчера они ее освободили и отдали мне ключи.

— Я об этом факте не осведомлена! — Дежурная загородила дорогу мужчине, и теперь Бурцев отчетливо видел массивную загорелую челюсть господина, прямой нос и раздраженно играющие желваки. — Жильцы из двадцать четвертой действительно уехали вчера. Но то, что квартира продана, мне не известно.

Егор…

— Плевать мне на вашего Егора, — перебил мужчина. — Квартира куплена мной, можете отметить данный факт в своих бумажках, — господин иронически сузил прозрачные глаза, — а сейчас позвольте пройти, у меня времени в обрез. Через пятнадцать минут я спущусь.

— Ну, знаете!.. — Анна Петровна отступила и расстроенно вернулась на пост. — Продана так продана. Мне-то что…

Мужчины и след простыл, а Бурцев все еще сидел, раздумывая, стоит ли вообще затевать всю эту бодягу. Квартира, указанная в протоколе, пуста, Новак на кладбище — какого же рожна ему тут светиться? Однако и уйти просто так, не взяв ключи у дежурной, было бы глупо. Быстроглазая Анна Петровна его запомнит.

Что же могут означать дата и подпись свидетельницы Новак в бумагах Трикоза?

Либо протокол — фальшивка, либо… Мысль о приманке он отбросил сразу же. Не Трикозу играть в эти игры.

Помедлив, он поднялся и, обращаясь к дежурной, раздельно проговорил:

— Прошу прощения, но я все-таки хотел бы получить ключи, оставленные Плетневыми. Благодарю. — Бурцев взял отыскавшийся наконец брелок из рук хмурой Анны Петровны и через три минуты уже открывал замок двадцать седьмой.

По всей видимости, резкий господин все еще находился в квартире, которая их обоих интересовала, но это нисколько не помешает Бурцеву сегодня же проникнуть в двадцать четвертую, чтобы на месте во всем разобраться. И если Новак и в самом деле мертва — следы этого непременно обнаружатся в квартире, — то придется подумать о замене. Пока протокол не приобщен к делу. По вечерам в выходные дни следователя Трикоза почти всегда можно застать на участке в Дьяково…

Проникнуть в двадцать четвертую можно не отпирая тамбур, что во всех отношениях безопаснее. Расположенная прямо под ним двадцать третья — он хорошо помнил — пустует и будет пустовать еще долго. Через люк пожарной лестницы можно спуститься на балкон двадцать третьей, а оттуда и в саму квартиру. Опечатанная милицией дверь наверняка открывается изнутри. Проникнув в тамбур, можно без помех поработать с замком двадцать четвертой…

Ничего не оставалось, как дожидаться, пока зеленый господин, озадачивший дежурную, покинет дом.

Бурцев вышел на балкон и закурил. Балкон не был застеклен; он наклонился через бетонные ограждения, чтобы полностью видеть стоянку у подъезда. Снятая им квартира его совершенно не занимала, взгляд его был прикован к асфальтированному пятачку, на котором только что появилась Анна Петровна. Сквозь ветви голых тополей он, покуривая, наблюдал, как она беседует с двумя старухами, одна из которых отчаянно жестикулировала, указывая в сторону детской площадки.

Бурцев начал было расстегивать плащ, когда мимо этой троицы, широко шагая, прошел мужчина в развевающейся кашемировой хламиде, погрузился в серебристо-серый «ниссан» и машина резко вырулила на проспект.

Возвращаясь в комнату, Бурцев усмехнулся.

Теперь — к делу. Он аккуратно повесил одежду в довольно-таки пыльной прихожей, извлек из чемоданчика все, что было необходимо, натянул тонкие перчатки и вернулся к балкону.

Люк открылся легко, и Бурцев, стараясь не испачкать брюки, не спеша спустился на застекленный балкон двадцать третьей. Здесь он почти сразу понял, что удача ему улыбнулась, — дверь, ведущая в комнату, оказалась незапертой, она лишь плотно прилегала к косяку.

Комната хранила следы некоторого беспорядка, но была уютна — Бурцев отметил, что ее хозяин, ныне пребывающий в тюрьме, очевидно, не отказывал себе в маленьких радостях. Отличный ковер, мягкая стильная мебель в сдержанных тонах, дорогая аппаратура. Впрочем, все эти цацки оставили его равнодушным.

Легко ступая, он прошел к входной двери и бесшумно открыл первую, обитую мягким черным утеплителем створку…

Остановил его отчетливый звук отпираемого замка и скрип двери тамбура.

За этим донесся звук тяжелого дыхания невидимого существа. Возвратился резкий господин? Или любопытная Анна Петровна подняла шум, вызвав милицию?

Бурцев застыл.

Дыхание стало отчетливым. За дверью раздалось настороженное собачье рычание.

— Степан! — произнес в тамбуре молодой, с легкой хрипотцой мужской голос. — Оставь в покое дверь Махедонова! Ну чего ты разнервничался? Ты, оказывается, чувствительный парень… Мне вот тоже не по себе, как представлю возвращение твоей воскресшей хозяйки. Маленький шок для нашего муравейника…

Эй, кончай! Что ты там унюхал? В этой поганой квартире, кроме нечисти, ничего не водится… Чертов замок двадцать четвертой… Вечно с ним проблемы! Погоди, Степан, не суетись…

Бурцева осенило: в тамбуре стоит и возится с ключами тот самый парень с серьгой в ухе, который выводил собаку Сабины Новак. И пес что-то учуял за чужой дверью.

Раздраженный рык наконец прекратился, раздался щелчок замка, за ним последовал облегченный вздох парня.

Видимо, уже на пороге двадцать четвертой он произнес:

— Милости просим! Уж в понедельник ты точно получишь обратно свою Сабину. А пока, приятель, — за уборку!

Одно к одному… Бурцев опустил веки и расслабился. Значит, Новак все-таки жива. И ей известны какие-то подробности его знакомства с Еленой и его внешность. Так. Понедельник… Все поворачивалось по иному. В выходные необходимо повидаться с Трикозом и крайне осторожно прозондировать почву — как далеко продвинулось следствие. В том, что фоторобот будет составлен не раньше вторника — среды, он не сомневался. Его заказчик чересчур ленив, к тому же не слишком заинтересован в деле. Для него это нудная обязанность, от которой по возможности следует отбояриться.

Ему не привыкать ждать. Вторая профессия. Теперь остается только подняться наверх и не забыть прихватить инструменты, которые оказались ни к чему.

У меня было два неотложных дела в этот день: прежде всего забежать к Сабине в больницу за ключами, чтобы навести порядок в ее доме, а уж затем, покончив с документацией, написать отчет о практике.

Сабина встретила меня умытая, розовая, полная бодрости и сарказма.

Когда я вошел, она объясняла своим соседкам по палате, почему ее элитный Степан не состоит ни в одном из трех собачьих клубов города. Увидев меня, она все-таки закончила свою пламенную речь:

— …И нет никакой нужды объяснять, что порядочному псу нечего делать среди людей, которых интересует только нажива!.. Егор, я вас приветствую.

— Доброе утро, Сабина Георгиевна, — сказал я. — Можно вас на минуточку?

Мы вышли из палаты и уединились в холле, подальше от посторонних глаз.

Я протянул ей пакет с творог-том и кефиром.

— Как поживает Стивен? — спросила она и, упреждая мой ответ, пробормотала:

— О самочувствии моего семейства я не спрашиваю…

— Пес здоров, — бодро провозгласил я, — и в остальном полный порядок.

Ваши вчера вечером погрузились в такси и убыли в неизвестном направлении. — Дальше я коротко изложил Сабине мою беседу с Романовым.

— Ясно, — задумчиво резюмировала она, — Выходит, они все-таки укатили в Штаты.

— А квартира? — удивился я. — Не могли же они ее бросить? Просто так?

— Почему бы и нет? — пожала плечами Сабина. — Павлушу поджимали визы, не выберись он вовремя — сгорела бы его Грин-карта. Да и записана квартира на меня…

— Но вас же уже не существует, Сабина, — перебил я женщину. — Романов мог сделать с ней все что угодно.

— Кто это вам сказал? — Она надменно взглянула на меня. — Я сижу перед вами и, как мне помнится, завещания не оставляла.

— По закону принадлежащее вам недвижимое имущество наследует ваша дочь, — уточнил я. — Она вправе поступить с унаследованной собственностью так, как ей заблагорассудится.

— Между моей, так сказать, кончиной и их отъездом прошло слишком мало времени, — резонно возразила моя собеседница. — Романов сорвался с места, понимая, что вот-вот упустит шанс перебраться в Штаты. Не ломайте над этим голову, мой дорогой. Уехали так уехали, проживу и без них.

Мы постановили, что я возьму ключи от квартиры и немного приберу там перед ее возвращением в родное гнездо, после посижу над отчетом, а вечерком мы снова встретимся.

Дома я натянул старый тренировочный костюм и, свистнув Степана, поднялся на шестой.

Дверь тамбура открылась легко, но с замком двадцать четвертой пришлось-таки повозиться — еще во времена Зои Оглоблиной, моей несостоявшейся пастушки, этот замок казался мне слишком мудреным и в то же время ненадежным.

Пес, похоже, тоже нервничал и, вместо того чтобы спокойно ждать, взялся грозно рычать на опечатанную дверь Македонова.

Наконец мы вошли, я включил в прихожей свет, а Степан принялся обследовать помещение, как бы заново признавая его своим.

В квартире остался, как и ожидалось, беспорядок, и я подумал о правоте Сабины, высказавшей предположение, что Павлуша безумно спешил. Что-то удержало меня от того, чтобы пройти прямо в комнату пожилой дамы, и я начал с кухни.

Там было заметно чище. Вся посуда оказалась на месте. В ванной болтались несвежие полотенца, в плетеной корзине под раковиной громоздилось грязное белье. Отсутствовали все туалетные принадлежности, даже туалетная бумага, расчески и комнатные тапочки.

Я выдраил стиральным порошком ванну и раковину, подмел кухню, вымыл пол и двинулся со шваброй в прихожую, на ходу удовлетворенно оглядывая результаты своих усилий.

Сначала Степан ходил за мной по пятам, но вскоре ему это надоело, и он скрылся в комнате Сабины, оставив дверь открытой.

Я не без усилий привел в порядок большую комнату, которая носила явственно следы бесчинств Романова-младшего, а за ней и спальню, мимоходом фиксируя, какие вещи в наличии, — для доклада Сабине. Не зная, что там имелось до отъезда Романовых, я смог сделать единственный вывод из увиденного — взято лишь самое необходимое, иначе как было расценить наличие новых постельных принадлежностей в стенном шкафу, бухарского ковра на полу и живописи: не худшей копии натюрморта Сезанна. Не говоря уже о том, что мебель была на местах.

Ковер я пропылесосил, полы вымыл и, наконец собравшись с духом, двинулся в комнату Сабины. Там я сел на ее аккуратно покрытую потертым пледом узкую постель и закурил.

Во время моего единственного визита в ее жилище пледа этого я не приметил, зато сразу же понял, что книги и лучшие вещи Сабины полностью отсутствуют, будто не Романовы, а именно она отсюда выехала; на письменном столе в простенькой стеклянной вазе стояли увядшие гвоздики, тарелка с яблоком и засохшим ломтиком черного хлеба, а рядом — рюмка с бесцветной жидкостью. Я понюхал. Это была выдохшаяся водка.

Я встал и, жуя окурок, отнес цветы и поминальный харч в мусорное ведро.

Водку я выплеснул в унитаз, посуду вымыл, письменный стол протер сначала мокрой, затем сухой тряпкой. Степан умиротворенно посапывал под креслом.

Однако едва я принялся махать веником, как он вдруг с лаем сорвался с места и понесся к входной двери. Бросив веник, я пошел вслед за ним, решив, что прозвенел звонок. На этот счет на Степана можно было положиться. Распахнув дверь, я миновал тамбур и открыл вторую.

Коридор оказался пуст. Я повернулся в сердцах, чтобы обругать Степана, и мой взгляд скользнул по двери двадцать третьей. Пересохшая бумажная лента с печатью прокуратуры, символически заграждавшая вход в жилище Македонова, была разорвана, коврик перед дверью сдвинут, а по тому, как напряженно пес начал исследовать дверь соседней квартиры, я понял, что там до сих пор кто-то находится.

Загнав Степана обратно в двадцать четвертую, я бросился к себе на пятый и врубил приемник. «Клоп» оказался на высоте: я сразу узнал голос, не утративший за полгода в СИЗО характерных барственных интонаций. Правда, Македонов изредка сухо покашливал и, когда останавливался у окна, была явственно слышна специфическая одышка — как у людей, долгое время не выходивших на воздух. Вторым, несомненно, был Бакс — хозяин кафе «Вероника», кривозубая паршивая акула капитализма, с бандитскими наклонностями которой мне пришлось познакомиться довольно близко. К тому моменту, когда я включился, Македонов уламывал Бакса не торопиться с делом, так как ему жизненно необходима небольшая передышка.

— …И я говорю. Там заодно и отдохнете, — тянул бесстрастный голос хозяина кафе. Помнится, раньше они были на ты. — У меня прекрасные условия…

Затем голоса отдалились. Кто-то из них направился в кухню, оставшийся хлопнул дверцей бара и, по всей вероятности, придвинул журнальный столик ближе к креслам; еще какое-то время оба они молчали, но звук льющейся жидкости и позвякивание стекла о стекло были слышны отчетливо.

— Вы можете не курить? — наконец раздался голос Македонова. — Я только что перенес тяжелейший бронхит.

— Не могу, уважаемый Казимир Борисович, — невозмутимо возразил Бакс. — Это преступление — такой коньяк без сигареты. Включите кондиционер.

Я похолодел.