Для неспециалиста не легко разобраться в этих двух отвлеченных понятиях и в том, что эти две вещи взаимно исключают друг-друга. Экскапады Молотова на Парижской Конференции были не чем иным, как пропагандным маневром, рассчитанным на внешний эффект. Забивая людям мозги отвлеченными рассуждениями о мирном потенциале, СВА одновременно проводит в Германии некоторые гораздо более жизненные мероприятия дальнего прицела. Примером является социализация промышленности или создание Единой Социалистической Партии СЕД. В Управлении Промышленности мне часто приходится иметь дело с Приказом маршала Жукова №124. С этим приказом я сталкивался и раньше во время работы у генерала Шабалина. Из личной канцелярии маршала Жукова нам ежедневно пересылались пачки писем-прошений, поступавших на имя маршала, где немцы ходатайствовали о пересмотре секвестра, наложенного СВА на их имущество. Приказ №124, изданный вскоре после капитуляции, содержал в себе указания о конфискации и передаче в руки местных немецких самоуправлений недвижимого имущества, принадлежащего бывшим членам национал-социалистической партии и спекулянтам, нажившим себе капитал во время гитлеровского режима и войны. Как правило, Экономическое Управление, не разбирая дела, снабжало эти прошения пометкой "рассмотреть на месте согласно Приказа 124" и пересылало их дальше по адресу местных комендатур, где находился спорный объект. Пометка "рассмотреть согласно приказа 124" по сути дела означала "отклонить". В то время мне не приходилось заниматься этим вопросом подробнее, а секвестр имущества бывших нацистов казался вполне естественным мероприятием. Теперь-же, в Управлении Промышленности, мне приходится вплотную сталкиваться с предприятиями, секвестированными на основании Приказа №124. Этот приказ охватывает в основном те предприятия, где СВА не заинтересован непосредственно, т.е. где неприменим демонтаж и репарации, - мелкие фабрики, мельницы, ремонтные мастерские, предприятия обслуживающего или кооперирующего порядка. С точки зрения СВА промышленность советской зоны можно подразделить на две категории - полезную и бесполезную. Первая категория - это основные промышленные предприятия, которые СВА держит под своим контролем при помощи специальных уполномоченных, назначенных на все более или менее крупные заводы. Называются они сплошь и рядом по разному: просто секвестр-офицер, уполномоченные по демонтажу, оставшиеся на заводе после демонтажа в качестве контролеров СВА, уполномоченные по репарациям, советские конструкторские или научно-исследовательские бюро при заводах. Так или иначе на всех ведущих предприятиях сидят люди СВА, следящие за тем, чтобы данное предприятие работало по планам СВА. В этих случаях СВА не интересуется запутанной механикой юридических прав собственности на данное предприятие, будь то G.m.b.H. или K.G., или другое капиталистическое понятие. Этот вопрос был решен несколько позже в форме Советских Акционерных Обществ САО. Вторая категория промышленности советской зоны, где СВА не заинтересован непосредственно, оказалась безнадзорной. Садить своих представителей на мелкие предприятия для СВА не имело смысла, оставлять же их без присмотра тоже не в наших привычках. Вот тогда-то и было решено использовать "бесполезную" промышленность с максимально возможным эффектом. Приказ №124, где говорится только об имуществе бывших нацистов, практически распространили на всю группу "бесполезной" промышленности. Эти предприятия отчуждаются или попросту конфискуются у бывших владельцев и передаются в руки местных немецких самоуправлений, получая ярлык "Landeseigene Betriebe" Все обставляется с подобающей данному случаю помпой, представители новой власти с гордостью заявляют, что наконец-таки предприятия стали "собственностью немецкого народа". По сути дела это просто-напросто социализация мелкой промышленности. Маневр СВА исходит из двух соображений. Во-первых, требуется вырвать экономическую базу из под ног второй самостоятельной группы немецкого общества: предпринимателей-промышленников. В сельском хозяйстве эта операция уже проделана с помощью земельной реформы. Во-вторых, этим создается видимость прогрессивности нового режима, создается временный политический капитал для нас и наших марионеток. СВА со своей стороны ничего не теряет. В новых условиях планового хозяйства вся группа "бесполезной" промышленности осуждена на гибель, без кредитов и дотаций она не в состоянии продолжать свое существование. Здесь вполне целесообразно передать нерентабельный объект "в руки немецкого народа". Впоследствии "Landeseigene Betriebe" сплошь и рядом в порядке кооперации, как заводы-смежники, выполняли заказы предприятий, работающих на репарации. Хотя "Landeseigene" сами и не получали репарационных нарядов-заказов, все равно они работали на репарации. Что и требовалось доказать. Начавшаяся таким путем социализация, спустя некоторое время, распространилась и на другие области "частно-капиталистического сектора". С одной стороны СВА все больше и больше прибирает к рукам немецкие "самоуправления", с другой стороны передает в руки этих "самоуправлений" бывшие до того относительно независимыми сектора общественной и экономической жизни Германии. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Один из самых остроумных ходов, сделанных Политуправлением СВА в борьбе за политическое господство в Германии, является создание Единой Социалистической Партии СЕД. С первых же дней после капитуляции СВА всячески стремилось как можно больше усилить Коммунистическую Партию Германии КПГ и ее авторитет среди германского народа. При этом пользовались испытанным на практике приемом: с одной стороны, представляя членам КПГ всевозможные преимущества, с другой стороны, оказывая давление на людей, воздерживающихся от вступления в КПГ. Старая, как мир, или во всяком случае как Советский Союз, политика кнута и пряника. Некоторое время это помогало, но затем прирост КПГ резко уменьшился, а вскоре и совсем приостановился. Еще больше, чем численный прирост КПГ, упал авторитет компартии в глазах немецкого народа. Для всех было ясно, что КПГ - это партия держащаяся на штыках оккупационной власти. Даже люди, до этого интересовавшиеся марксистскими учениями, после встречи с практикой сталинизма, значительно разочаровались в своих исканиях. В результате этого сдвиг влево в среде германского народа, вполне естественный после крушения тоталитарной диктатуры, вылился в форме роста не компартии, а социал-демократической партии Германии СДП. Однако, СДП, несмотря на свою левизну, оказалась довольно не сговорчивой и относилась холодно к настойчивым заигрываниям со стороны СВА. Особенности переходного периода, наряду с бесцеремонными мерами экономического порядка, требуют соблюдения некоторых внешних демократических формальностей. Одной из первых таких формальностей являются выборы в представительные органы немецких властей. Представители западных союзников несколько раз предлагали на повестку дня Союзной Комендатуры Берлина вопрос о проведении всеобщего голосования в Берлине. СВА продолжительное время отмалчивалось и всячески старалось затянуть решение этого вопроса. Причиной служило то, что Карлсхорст был крайне неуверен в исходе голосования, в том что КПГ получит желательное для СВА большинство голосов. В Политуправлении СВА неоднократно собирались конференции с руководящими представителями КПГ во главе с Вильгельмом Пик. Политуправление настаивало на усилении влияния КПГ любыми средствами. Пик только беспомощно пожимал плечами. Тогда-то, после консультации с Политсоветником, и был впервые поднят вопрос о возможности слияния КПГ с социал-демократической партией. Это сразу дало бы КПГ огромный прирост членов и голосов. СДП рассматривалось СВА как многочисленная, но мягкотелая и беспомощная политическая формация. Если КПГ, малочисленная, но энергичная, беспринципная в средствах и к тому же пользующаяся поддержкой оккупационной власти, сможет проглотить и переварить СДР, то успех, во всяком случае внешний, будет обеспечен. Так рассуждали политические гроссмейстеры Карлсхорста. Будущей коалиционной партии было решено дать промежуточную вывеску - Единая Социалистическая Партия Германии СЕД. Оказано, сделано. Была проведена шумная политическая кампания за слияние КПГ и СДП. Диссонансом в этом оркестре прозвучал решительный голос центрального руководства СДП с штаб-квартирой вне досягаемости СВА: руководство СДП отказывается от коалиции, не признает слияния или вернее включения своих членов в состав СЕД, где крестным отцом стоит СВА. В ответ на это СВА раскопало в пределах своего господства несколько ренегатов, которые от имени СДП восточной зоны выразили свою готовность к социалистической коалиции с КПГ. Произошел формальный раскол СДП на две части - восточную и западную. Вскоре жители восточной зоны увидели на заборах пестрые плакаты с братским рукопожатием КПД-СДП. Советские офицеры по этому поводу посмеивались: "Руку мы вам протянем, а ноги вы уж сами протянете". Насколько Карлсхорст не учел политическую зрелость немцев, стало видно из результатов голосования, проведенного в Берлине в октябре 1946 года. Новорожденный политический бастард, на которого СВА возлагало столько надежд, из четырех Партий, участвовавших в голосовании, вышел на предпоследнее место. Несмотря на скандальный провал в Берлине, где можно было ожидать свободного волеизъявления немцев, в провинциях советской зоны СЕД всеми правдами и неправдами пришла к власти. Оккупационный режим имеет достаточно средств воздействия на массы. Меня, советского офицера, все эти мероприятия интересуют, в первую очередь, с той точки зрения, какую пользу они могут принести моему народу и моей стране. Делать выводы на эту тему пока еще рано. 4. Здание Управления Промышленности расположено вне территории ограждения Карлсхорста. Результат вредного влияния окружающей среды налицо - напротив Управления стоит немецкий газетный киоск и многие сотрудники, идя на работу, покупают там немецкие газеты и журналы. Просто так - для "практики в немецком языке". Три раза в неделю в Управлении производятся обязательные занятия по изучению немецкого языка. Сегодня занятия по каким-то причинам сорвались и образовалось неожиданное "окно". Я сижу в своем кабинете и разбираю бумаги. Случайно дверь в соседний кабинет открыта и я вижу как, войдя в комнату, капитан Багдасарьян швыряет пачку газет на стол и попутно заявляет: "Ну, посмотрим какие тут новые сенсации есть." Его слова относятся к "Курьеру" и "Телеграфу" - газетам, издающимся во французском и Английском секторах Берлина. Аккуратно надев шинель на плечики и повесив ее на гвоздь позади стола, - это уже явно европейская привычка, - он углубляется в чтение. Капитан сидит за столом, наклонившись вперед и опустив голову вниз. Со стороны можно подумать что он разбирает сложные служебные документы, требующие особого внимания и сосредоточенности. Первым делом он раскрывает пеструю обложку "Иллюстрирте Рундшау". Это еженедельный журнал, приложение к газете "Теглихе Рундшау". И газета и журнал являются официозами СВА на немецком языке и издаются под руководством главного редактора полковника Кирсанова. "Так, так. Немцы тракторами пашут. Правильно - пусть пашут кушать мы будем," капитан перелистывает страницу. - "Ага, вот и у нас пашут," - он еще ниже склоняется над журналом, стараясь разглядеть еле уловимые детали. - "Видно тракториста одели когда фотографию готовили для местной прессы - бедновато тракторист выглядит. Выношу замечание Кирсанову!" Вместе с Багдасарьяном за вторым столом сидит лейтенант Компаниец. Он раскрыл перед собой учебник немецкого языка и беззвучно шевелит губами, повторяя немецкие склонения. Капитан увлекается и продолжает разглагольствовать вслух: "А вот торты. Ах, какие вкусные и хорошие, сладкие и ар-р-роматные... На сей раз самого сына президента Рузвельта угощают. Хороший у него папа был, только идеалист. Торты прямо по конвейеру чешут - только рот подставляй. Вы там автомобили по конвейеру делаете, а мы зато - торты. У кого жизнь слаще?! Выкусите-ка американцы! Молодец Кирсанов! Правильную картинку всунул!" Капитан рассматривает фотографии цехов московского кондитерского завода "Красный Октябрь" во время посещения его сыном президента Рузвельта. Для нас всех известно, что производство этой фабрики идет преимущественно на экспорт, да еще в магазины "Люкс". "А кому шоколад надоест кушать - тот для разнообразия может хлебушка попробовать," - продолжает Багдасарьян философским тоном, листая журнал дальше. - "А какая уйма хлеба - прямо с картинки вперед прет." Капитан с видом эстета откидывается назад и еще раз любуется картинкой. Внезапно он рывком наклоняется вперед и восклицает: "А-а-ага! Хлебушек ты мой родненький. Бока-то у тебя проваленные. Кто из немцев в плену был, тот этот хлебушек сразу узнает. Разве можно такую картинку немцам показывать." Я встаю из-за своего стола, вхожу в соседний кабинет и в полголоса советую Багдасарьяну разглагольствовать не так громко. Наклонившись, я рассматриваю вместе с ним фотографию, где изображен один из цехов киевского хлебозавода. На переднем плане показана целая гора свежевыпеченного хлеба. Кирпичики, действительно, знакомые - с проваленными боками. Значит внутри сырое липкое тесто-лепух. Когда на фронте солдатам выдавали сухари из этого хлеба, то их невозможно было разбить даже прикладом. Капитан Багдасарьян, наконец, нашел что искал. Если кого можно ввести в заблуждение экспортной пропагандой, то только не советских людей. у нас особый нюх к сталинской кухне. "А вот хорошие автомобили," - продолжает капитан созерцательно "комфортабельный лимузин "ЗИС", пущенный в массовое производство на московском автозаводе имени Сталина," - читает он подпись под фотографией. "Как вернусь домой - обязательно куплю себе "ЗИС". Немного вот только денег подсобрать придется. Сколько это будет...?, - он берется за логарифмическую линейку. - "Старый "ЗИС" стоил 29.000. Новый, говорят, стоит 50.000. Если я с женой будем вместе работать и экономить, то по сто рублей в месяц можно отложить. В год это будет 1.200. За десять лет - 12.000. Получается всего сорок лет с хвостиком." "Тут, кажется, все в порядке," - капитан еще раз изучает фотографию. - "Только вот физиономия у рабочего угрюмая. Не догадался ему фотограф какую-нибудь чертовщину на пальцах изобразить, чтобы тот засмеялся. А в общем вполне уютно. Как это еще ковры по цеху не положили." "А знаешь - с коврами, действительно, фокусы можно делать," - подает голос Компаниец - "У меня один знакомый был, слушатель Военной Академии имени Сталина. Так к ним раз нагрянула какая-то иностранная делегация с визитом, не то персидская, не то турецкая. Решили перед азиатами лицом в грязь не ударить. Те входят - а кругом по коридорам сплошь ковры. Как в гареме. Куда они не пойдут везде ковры. Пока они идут за ними эти коврики позади сворачивают - и бегом по черной лестнице наверх. Пока они первый этаж кончают - те же ковры на втором этаже раскатывают." Багдасарьян берет свежий номер "Теглихе Рундшау" и небрежно перелистывает. По всей его манере видно, что он не ожидает найти там что-либо интересное. "Ничего нового," - говорит он. - "Половина перепечатана с "Правды", а фамилии авторов немецкие." В это время дверь в комнату наполовину приотворяется и в щель показывается голова нашего шофера Василия Ивановича. Увидев, что атмосфера в комнате безопасная, он безбоязненно появляется на пороге. "Гутен морген!" - приветствует он офицеров. Затем по порядку старшинства подходит к каждому и здоровается за руку: "Здравия желаю, товарищ капитан! Здравия желаю, товарищ лейтенант! Моего хозяина еще нет, так я к вам зашел погреться. Разрешите подождать?" Еще недавно Василий Иванович был солдатом. Теперь он демобилизован и остался работать в СВА в качестве шофера. Пользуясь преимуществом своего гражданского положения, он никогда не пропускает случая поздороваться с офицерами за руку, скромно посидеть в углу и почтительно вставить слово-другое в их разговор. После пяти лет солдатской лямки, когда, все общение с офицерами заключалось в отдании чести, эта возможность простой человеческой близости доставляет ему глубокое удовлетворение. Василий Иванович осторожно усаживается на кончик стула около двери. Капитан Багдасарьян продолжает листать газеты. Присутствие нового человека заставляет его отказаться от своего любимого занятия - поисков, ляпсусов и ошибок в работе полковника Кирсанова. Для него это такой же спорт, как для других решать ребусы и кроссворды. Для нас, советских офицеров в Германии, "Иллюстрирте Рундшау" играет роль самого веселого и развлекательного юмористического журнала. Здесь можно и посмеяться и одновременно прочитать кое-что между строк, чего не найдешь в советских газетах. Теперь, после вторжения Василия Ивановича, приходится переменить пластинку. "О! Даже Троцкого вспомнили," - говорит капитан, обращаясь к лейтенанту Компаниец. - "Глянь, Семен Борисович. Что это, собственно, такое - перманентная революция?" "Да какие-то там тактические расхождения", - отвечает лейтенант неохотно. Он углубился в учебник немецкого языка и старается не обращать внимания на окружающее. "Ну, да - тактические расхождения," - отвечает за него Василий Иванович. - "Один говорит - давай ломиться спереди, а другой - нет, давай сзади. Один говорит давай сегодня, а другой - нет, давай завтра. Это даже в "Кратком Курсе" написано, товарищ капитан," - делает он ссылку на учебник ВКП(б), чтобы придать веса своим словам. "Что-то я не помню, чтобы там так было написано," - осторожно замечает Багдасарьян. "Там еще про "ножницы" было написано. Знаете что это такое? По крестьянскому вопросу." "Не помню..." "Это тоже Троцкий с товарищем Сталиным спорили," - Василий Иванович стрижет в воздухе пальцами. - "Один говорит - мужика нужно стричь, а другой говорит церемониться нечего, можно брить. Так все и спорили - стричь или брить. Я вот только не понял кто хотел брить, а кто стричь." Капитан делает вид, что не слышит его слов. "Да, все тактические расхождения. После Николашки трон пустой остался," бормочет экс-солдат и начинает играть своей шляпой, насаживая ее то на одно колено, то на другое - "Каждому влезть хочется... Говорят, когда товарищ Ленин умирал, то завещание оставил. Вы не слыхали, товарищ капитан?" "Нет." "Там, говорят, забавно было написано. Вроде товарищ Ленин того..." Капитан Багдасарьян, уже до этого беспокойно ерзавший на стуле, решает прекратить опасный разговор. В Советском Союзе существует легенда, что в своем предсмертном политическом завещании Ленин так охарактеризовал своих двух наследников: "Троцкий - умный подлец, а Сталин - подлый дурак." Шептали, что Ленин на смертном одре передал это завещание своей жене Крупской, у которой Сталин забрал его силой. Самую Крупскую "верный друг и ученик" ее супруга отправил к праотцам вслед за своим "учителем". Завещание, согласно легенде, по сей день хранится в личном сейфе Сталина, куда имеет доступ только он один. Такова легенда. Если она и не соответствует истине, то довольно наглядно характеризует мнение народа о своих "вождях". Вполне понятно почему капитан Багдасарьян постарался перевести разговор на другую тему. "Глянь, Семен Борисович," - снова пытается он отвлечь своего товарища от изучения немецких склонений - "Какой шум иностранные газеты подняли из-за Зощенко. Написал он какие-то "Приключения одной обезьяны." Ты не читал - что это такое?" Лейтенант Компаниец не поднимает глаз от учебника. За него отвечает Василий Иванович. "Не знаете, что это такое, товарищ капитан?" - с деланным удивлением спрашивает он. Видно, что он хороню знаком с темой и старается вызвать капитана на разговор. "А ты что - читал?" - спрашивает капитан, удивленный знакомством простого шофера с новейшей литературой. "Да нет, не читал. Слыхал. Знаете, товарищ капитан, мы - шоферы народ такой все знаем. Всяких умных людей возить приходится - и Соколовского и самого Вячеслав Михайловича. Тут все знать будешь." "Ну, ладно - так что тебе Соколовский рассказывал?" - скептически соглашается капитан. Василий Иванович, задетый недоверием к его осведомленности, прочищает горло и начинает: "К-х-а, к-х-а... Жила-была, во-первых, обезьяна. Где-то там в Ленинграде. Надо полагать, уже война была к тому времени." Он достает кисет с табаком и скручивает, не торопясь, сигаретку: "Разрешите, товарищ капитан, у вас немного газеты оторвать. В газете оно смачней получается." "Ну пришла этой обезьяне однажды блажь пожить среди людей. Культурой подышать захотела. Сказано - сделано, взяла и спрыснула. Ну сначала села для интереса в трамвай. Когда села - была форменная обезьяна, а вылезла - ни обезьяна, ни человек. Потом пошла в баню. Ну, вы сами знаете - как оно там. Помыться не помылась, а блох набралась. Потом пожрать ей захотелось. Заходит в магазин. Поглядела, поглядела - и пошла дальше голодная." Василий Иванович с наслаждением затягивается сигареткой из бумаги "Теглихе Рундшау". "Где она еще была - не знаю. Кончилось тем, что прибежала назад в клетку, захлопнула дверку и дрожит мелким бесом. Говорят еще долго нервами болела пока очухалась." "Вот как насчет клетки для Зощенко - не знаю. На очередь наверное записали," глубокомысленно заканчивает Василий Иванович. - "Что там в газете написано - не посадили его еще?" "Ну, я пойду посмотрю - может мой хозяин приехал," - Василий Иванович надевает шляпу на голову, пришлепывает сверху рукой и тихо притворяет за собой дверь. "Ты, вообще, его хорошо знаешь?" - спрашивает лейтенант Компаниец, кивая головой на дверь. "Да, парень он хороший, только болтает много." "Смотри, простая солдатня, а тоже политикой интересуется." "Да, это они только нам - "Так точно!" А послушай ты что они между собой говорят." "Я этого до войны как-то не замечал. Что на них - обстановка здесь действует, что-ли". "Что ни говори. После войны каждый солдат увереннее себя чувствовать стал. Ведь действительно - герои и победители. Разве ты этого сам не чувствуешь?" "Да, это так", - соглашается лейтенант. "Скоро уж мой герр Майер придет," - говорит капитан Багдасарьян, глядя на часы "Уверяет меня, что он коммунист. Врет наверное. Кто еще до капитуляции коммунистом был - тому можно верить. А все эти теперешние..." капитан пренебрежительно кривит губы. Лейтенант рассматривает газету. - "Здорово Кирсанов Америку кроет," - говорит он. - "Удивляюсь я ихнему терпению. Мы их ругаем почем зря, а они не знают что ответить." "Критика союзников запрещена Контрольным Советом," - замечает капитан. "Ты в Западной Германии был?" - перебивает Компаниец. "Нет. А что?" "Я руководил погрузкой демонтированного оборудования в Бремене," - говорит лейтенант. - "Вот где я действительно удивился. На заборах повсюду висят коммунистические газеты и орут во все горло: "Долой Америку!" А американцы ходят - хоть бы что. Повесили бы где-нибудь в нашей зоне "Долой СССР!". "Ну, а как там - много эти газеты читают?" "Да я наверное один только и читал. Из любопытства. Там коммунисты всегда ухитряются клеить свои газеты около трамвайной остановки. Психологический расчет - пока человек трамвая ждет, возьмет да и прочтет со скуки." "Может быть это просто американский трюк. Неужели они разрешают писать против себя?" "Если по сути дела разобраться, то это и не так опасно. Эти газеты нам больше вредят, чем пользы приносят." "Как так?" "Если на Западе умный человек коммунистическую газету прочтет, то только плюнет. Сразу видно, чьими деньгами плачено. Холодно - капиталисты виноваты, если жарко - тоже они. Зато все что в СССР - зер гут." "А все-таки печать большое дело. Вот смотри - я тебе беру две газеты", - капитан хлопает рукой по куче газет на столе. - "Рундшау" и какой-то "Курьер". Ведь мы-то уж знаем как все это делается и что оно на самом деле. Да? А вот почитаешь "Курьер" - и пусто, движения нет. Там забастовки, здесь кого-то убили, где-то какая-то актриса. Честное слово, почитаешь - и такое впечатление, что это действительно гнилой мир. Жизнь есть, а призыву нету." "Это тебе с непривычки так кажется", - замечает Компаниец, - "Помнишь в 33-м году? По улицам трупы валяются, а в газетах - сплошная благодать. А у них все наоборот - живут в свое удовольствие, а в газетах панику поднимают." "Да, может это и так," - нерешительно соглашается капитан. - "Но все-таки... Возьми "Рундшау". Здесь один сплошной призыв. Жизни у немцев сейчас, собственно, и нет. В такой момент они и могут пойти на призыв. Голодному человеку кто больше пообещает - туда он и пойдет". "А что ты хочешь," - звучит голос лейтенанта, - "Это хитрая политика - сначала раздеть человека до гола, а потом манить его пряником. Сытый на эту удочку не пойдет." "Великое дело призыв," - мечтает капитан. - "У нас этого уже не чувствуется... По второму кругу идем." Раздается стук в дверь. На пороге показывается нескладная фигура в зеленом балахоне и со шляпой в руке."Gut morgen, Herr Kapitan", - произносит фигура медовым голосом и подобострастно кланяется направо и налево. "Ein Moment!" - бесцеремонно машет рукой капитан, как будто делая гипнотические пассы. Фигура пятится задом и снова исчезает за дверью. Капитан торопливо собирает разбросанные по столу газеты и прячет их в ящик, затем он вытаскивает несколько папок с делами. "Уверяет, сволочь, что он коммунист. Надо на всякий случай газеты убрать," бормочет он вполголоса и затем кричит: "Herr Meier! Herein!" Так выглядит Главный Штаб Советской Военной Администрации снаружи - и изнутри, если заглянуть в души людей.
      Глава 10. МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
      1. Однажды на моем письменном столе зазвонил телефон. Я снял трубку - мало ли всяких телефонных звонков бывает за день. "Штаб Советской Военной Администрации?" - слышу я незнакомый голос в трубке. "Да." "Майор Климов?" "Я самый." "Здравствуйте, Климов," - после минутной паузы. - "Говорит Главное Управление МВД в Потсдаме." "Да. Кого Вам нужно?" "Вас," - звучит короткий ответ. "По какому вопросу?" "Тут Вами интересуется один майор" Госбезопасности." "Да. По какому вопросу?" "По сугубо личному вопросу," - доносится слегка иронический ответ. И подчеркнуто вежливо: "Когда Вас можно видеть?" "В любое время." "Мы хотели бы видеть Вас в неслужебное время. Будьте сегодня дома после окончания работы. Ваш адрес? Да, впрочем, у нас есть Ваши координаты. Пока всего хорошего!" "До свиданья." Откровенно говоря, я принял это за глупую шутку кого-либо из моих знакомых. Надо же разыгрывать такую идиотскую комедию, да еще по телефону. Не нашел другого пути застать меня дома. Вечером я лежал на диване и читал газету, совершенно забыв об обещанном визите. Когда раздался звонок, я даже не вспомнил об этом. Держа газету в руке, я открыл дверь. В коридоре передо мной молча стояла фигура офицера. Падающий сверху свет лампы ясно освещал ярко-синюю фуражку с малиновым околышем и погоны с синими кантами. Форма МВД. Работники МВД в Германии, как правило, носят общевойсковую форму или ходят в гражданском платье. В первый раз после окончания войны я встречаюсь с малиновым околышем и... у себя в квартире. У меня неприятно опустилось сердце. Я только подумал: "Он один. Значит еще не так плохо. Один на один аресты не производят." "Разрешите?" - мой посетитель уверенно входит в переднюю. Я даже не гляжу на его лицо, ошеломленный неожиданным визитом и соображая что это может означать. Не ожидая моего приглашения, офицер снимает шинель и фуражку, потом повернувшись ко мне, произносит: "Э, дружище, если бы я тебя встретил на улице, то тоже не узнал бы. Ну, принимай гостей!" Я ошеломленно смотрю в лицо майору Государственной Безопасности. Он явно доволен произведенным эффектом. Передо мной стоит мой школьный одноклассник и приятель студенческих лет Андрей Ковтун, которого я уже давно вычеркнул из списка живых. 2. В жаркий июльский день 1941 года мы стояли с Андреем Ковтун на улице. Мимо нас маршировали колонны солдат. Вчера еще они были мирными людьми. Сегодня их строем отвели в баню, остригли наголо, переодели в солдатское обмундирование, и теперь нестройная молчаливая колонна двигалась навстречу неизвестности. Солдаты не пели песен, на их лицах нельзя было прочесть ничего, кроме покорности судьбе. Одеты они были в старое выцветшее до бела обмундирование, сохранившееся от прежних призывных возрастов. "Как ты думаешь - чем все это кончится?" - опросил меня Андрей. "Поживем - увидим," - ответил я просто чтобы сказать что-нибудь. "А я думаю, что немцы здесь скоро будут," - произнес он загадочным тоном и испытывающе посмотрел на меня. Андрей был забавный парень - и внешне и внутренне. Неладно скроен, но крепко сшит. Большого роста, со слегка кривыми ногами, с чересчур длинными руками. На непропорционально длинной шее сидела приплюснутая с боков голова. Он страшно гордился своими густыми и жесткими, как щетка, волосами и даже отпустил себе чуб, напоминавший казаков николаевских времен. Во всей его внешности было что-то ассиметричное и одновременно диковатое: слишком черные глаза, слишком смуглый цвет лица, слишком много веснушек для взрослого человека. Иногда я говорил ему в шутку: "Андрей, если ученые когда-нибудь позже откопают твой скелет - то обрадуются. Подумают пещерного человека нашли." В то же время от него дышало девственной энергией, черноземом и простором степей. Самой выдающейся особенностью характера Андрея было неукротимое честолюбие. Когда мы были еще школьниками в одном и том же классе, мы часто ходили вдвоем на озера, расположенные в двадцати километрах от города. Андрей тащил с собой удочки и сети, я брал старое охотничье ружье. По пути он всегда устраивал соревнование - кто может быстрее ходить. Он определял условия состязания до мелочей, затем махал изо всех сил своими нескладными ногами и поминутно поглядывал на меня - не выдохся-ли я еще и не попрошу-ли я у него пардона. После нескольких часов гонки он, запыхавшись как загнанная лошадь, снисходительно говорил мне: "Да, ты тоже немножко можешь ходить. Давай передохнем, а то я боюсь, что с тобой удар сделается". Растянувшись в придорожной траве он, с трудом переводя дыхание, пыхтел: "Конечно, твой самопал легче, чем мои удочки... А то бы я тебя перегнал... Давай теперь поменяемся..." Будучи уже студентом, Андрей нашел новое поле деятельности для своего честолюбия. Теперь он с упоением изучал историю великих людей. Он просто рылся по каталогам библиотек и выискивал книги, начинающиеся словом "Великие...", вплоть до трехтомного труда "Великие куртизанки мира." Придя ко мне, он усаживался верхом на стул, некоторое время молча барабанил пальцами по столу, затем, вытянув вперед свою плоскую как у ящерицы физиономию, тоном инквизитора спрашивал: "О Клеопатре ты, возможно, кое-что знаешь. А скажи-ка мне- кто была Мессалина? Э!" Если я не мог ответить на его вопрос, то он был чрезвычайно горд. Я обычно не шел на его ловушки, а применял тактику контрвопросов. Если он спрашивал меня каким камнем пользовался Нерон вместо очков, то я с презрительным видом говорил: "Это чепуха.