Действительно однажды капитан Яблоков в беседе совершенно открыто сказал мне, что он раньше служил в американской разведке в Китае. Для него это, конечно, не было разоблачением служебной тайны. Открыто сказать такую вещь для советского офицера было бы служебным преступлением. Через несколько дней мы едем на заседание Контрольного Совета. Итак - работать, а не митинговать. Держитесь союзнички! Союзный Контрольный Совет расположен в здании б. Дворца Правосудия по улице Эльсхольцштрассе. В зале заседаний почти пусто. Члены делегаций только собираются. Я откровенно опасаюсь, что мне придется туго, т.к. переводчиков с нами нет, а в английском я не силен. Когда я предупредил об этом генерала, он коротко ответил: "Должны знать". Опять партийный лозунг, но мне от этого не легче. До начала заседания выручает немецкий язык, ставший для союзников чем-то вроде эсперанто. Все в какой-то мере немного объясняются по-немецки. Видя как я разговариваю по-немецки с французами и англичанами генерал на ходу буркнул мне: "Погодите, майор, я отучу Вас от симуляции. Рассказывали мне сказочки, что не знаете английского. Вы и с французами балакаете, а мне умолчали, что знаете французский". Оправдываться бесполезно. Теперь генерал будет наверно садить меня в угол, чтобы я проверял французских переводчиков. Опять-таки последствие партийной практики генерала. В Сов. Союзе довольно часты явления, когда специалисты увиливают от ответственных должностей. Талантливые инженеры, бывшие директорами крупных трестов и комбинатов, идут работать "техническими руководителями" в какую-нибудь артель инвалидов "Пух и Перо" с количеством рабочих в 5-6 человек. Здесь хоть меньше шансов, что посадят, думают они и скрывают свои способности и дипломы. Партработники знают об этом и охотятся за симулянтами. Таким путем тоже можно заработать статью... за пассивный саботаж. Я облегченно вздыхаю увидев, что американская и английская делегации имеют прекрасных русских переводчиков. Второй тяжелой для меня проблемой была моя экипировка. Глядя на меня, можно было подумать, что я прополз на животе от Сталинграда до Берлина. На мне было выцветшее до бела, стиранное во всех речках России и Европы фронтовое обмундирование и солдатские сапоги. Критически осматривая меня перед отъездом на заседание, генерал только хмыкнул: "Вы никакой рвани похуже найти не могли?" Тут уж мы оба поняли друг друга. Он прекрасно знал, что я, улетая из Москвы, просто-напросто оставил все хорошее обмундирование "про запас". Многие из нас рассуждали так: "Армия - не театр, а дома дети голые бегают. У кого сестренки, у кого племянницы. Перешьют им из твоего шерстяного кителя теплые платьица или штанишки - детям радость. "Дядя Гриша в этом воевал!" - и показывают с гордостью на дырки от орденов". Так и я оставил несколько комплектов шерстяного обмундирования в Москве, а сам надел что похуже. Все равно по приезде выдадут заграничную экипировку. Только я немного не предусмотрел, что окажусь в Контрольном Совете раньше, чем придет экипировка. Я стою у окна и разговариваю с главой французской делегации генералом Сержен. Разговор абсолютно отвлеченный. Я старательно придерживаюсь темы о погоде, твердо помня заповеди генерала Шабалина. Хотя я и не принимаю их всерьез, но генерал определенно поглядывает за движениями моего рта. Лучше быть осторожней. Может быть этот француз в душе коммунист? Или по простоте душевной он передаст мой разговор дальше и в конце-концов это дойдет до... По опыту я слишком хорошо знаю, насколько наша разведка в курсе дел того, что творится среди союзников. Позже, когда мы, советские офицеры, работающие в Контрольном Совете, разговаривали о своих впечатлениях, я понял причину общей сдержанности всех нас в разговорах с иностранцами. Капитан Д. как-то сказал: "Все эти сказки о шпионах - только для того, чтобы заставить нас держать язык за зубами. Это для того, чтобы мы не рассказывали другие тайны..." Капитан Д. замолчал. Эти тайны мы не говорим даже друг-другу. Генерал Сержен истинный потомок галантного века. Внешне он чем-то напоминает генерала де Голля - то-ли высокий рост, то-ли тот же самый мундир. Его вежливость и чувство такта делают излишней мою подозрительность. Дело не заходит дальше обычных любезных фраз, да взаимного обмена сигаретами, причем я убеждаюсь, что французские сигареты нисколько не лучше немецких, которые курим мы. Да простит мне генерал Сержен это непатриотическое сравнение! Во всяком случае мы оба тогда согласились, что победа стоит отказа от хороших папирос. К нам подходит еще один участник заседания и здоровается с нами. Я вижу молодое лицо и роговые очки. Я не вижу продолжения, но чувствую, что там что-то не в порядке. Когда наш новый знакомый, по чину капитан, переходит к другой группе, я имею возможность рассмотреть его туалет подробней. Начинается с синего берета с красным помпоном наверху. Затем идет военная курточка с нормальными пестрыми нашивками и даже орденскими лентами. Затем начинается что-то странное - на животе у бравого офицера висит кондукторская кожаная сумка с солидным медным замком и ремнем вокруг шеи. Как раз в этот момент капитан хладнокровно извлекает из сумки трубку, затем набивает ее табаком из того-же хранилища, затем на свет божий появляются спички. Дальше... Дальше, как говорится в анекдотах, дело принимает пикантный оборот. Мужественные чресла капитана украшает прекрасная, цветастая, мягкая и теплая даже издалека - клетчатая юбка. Будучи мальчишкой, я мечтал иметь рубашку-ковбойку из такого материала. Капитан недаром заслужил свои ордена. Нужно иметь незаурядное мужество и чисто шотландское хладнокровие, чтобы щеголять в 1945 году по Берлину в таком наряде. Меня до сегодняшнего дня интересует вопрос: по примеру какого пола разрешил капитан проблему нижнего белья. Тогда же я только в душе посочувствовал ему: "Холодно наверно бедняге, когда ветерок поддувает!" Пониже юбки у капитана, как у каждого истинного сына Адама, выглядывают голые волосатые коленки. Икры его обтягивают пестрые шерстяные чулки с красными завязочками бантиком. Точкой опоры этого этнографического сооружения служат нормальные армейские ботинки. Все эти внешние покровы не мешают шотландскому капитану быть толковым советником у главы английской делегации сэра Перси Милльс. Ровно в 10 часов начинается заседание. После пунктов повестки дня, касающихся порядка работы Экономического Директората, порядка заседаний и председательствования на них, которые не возбуждают каких-либо возражений, переходят ж утверждению повестки дня следующего заседания. Глава американской делегации, как председательствующий на первом заседании в алфавитном порядке, предлагает поставить на повестку дня первый рабочий пункт: "Выработка руководящих указаний по экономической демилитаризации Германии". Неделю тому назад закончилась Потсдамская Конференция, на которой бьпло решено экономически демилитаризировать Германию, сделать невозможным возрождение военной мощи Германии, установить мирный экономический потенциал. Подробное проведение в жизнь этого решения возлагается на Союзный Контрольный Совет в Германии. Переводчики переводят: "выработка политики экономической демилитаризации". Снова лингвистическая тонкость. В английском тексте это значит "politics". Переводчики переводят на русский язык дословно - "политика", хотя это слово в английском языке имеет гораздо более широкий смысл и в данном контексте соответствует русскому "руководящие указания". Генерал Шабалин при слове "политика" подскакивает, как ужаленный: "Какая тут политика? Все было решено на Потсдамской Конференции!" Американский директор, генерал Дрейпер, соглашается: "Совершенно правильно - было решено. Теперь мы должны проводить это в жизнь и выработать для этого руководящие указания". Переводчики, английский и американский, совместными усилиями опять переводят: "...политикc". Генерал Шабалин категорически возражает: "Никакой политики. Все было решено. Не давите на мою психику!" "Да это не политика", - успокаивают генерала переводчики, - "это - политикc". "Икс или игрек - разница небольшая", - упорствует генерал. - "Пересматривать Потсдамскую Конференцию я здесь не собираюсь. Мы здесь для того, чтобы работать, а не митинговать". После этого в течение нескольких часов разыгрывается первая битва за овальным столом. Все из-за одного единственного каверзного слова "политикc", которое генерал Шабалин, даже с ласкательными окончаниями, не хочет иметь в повестке дня и протоколах заседания. В экономических кругах Главной Квартиры CВА часто приходилось слышать, что решения Потсдамской Конференции рассматривались Кремлем, как величайшая победа советской дипломатии. Инструкции из Москвы каждый раз подчеркивали это. На Потсдамской Конференции советским дипломатам удалось добиться от западных союзников огромных уступок, которых они даже сами не ожидали. Может быть этому способствовало первое опьянение победой и честное желание западных союзников вознаградить Россию за героические усилия и колоссальные жертвы в войне. Может быть то, что на конференции присутствовали новые лица, - президент Труман и премьер Эттли, - еще не знакомые лично с методами советской дипломатии. Потсдамский Договор практически отдавал Германию в распоряжение Советского Союза. Некоторые его пункты были очень тонко сформулированы и позволяли в дальнейшем определенную разницу толкований там, где это было нужно. Задачей СВА было теперь использовать до конца искусство советских дипломатов. "Никакой политики!" - упорно обороняется генерал Шабалин, как медведь от рогатины. По-видимому у него вертится на языке: "Что Вы меня в Сибирь загнать хотите?" Здесь сказывается привычка даже крупных советских руководителей не предпринимать чего-либо на свой страх и риск. Пусть лучше решают другие, а я буду только выполнять. Таким образом корни всех решений автоматически уходят вверх. Позже я убедился, что американская или английская делегации могли менять свои решения в ходе заседаний. Советская делегация всегда приходила и уходила уже с готовыми решениями или знаком вопроса в красной папке генерала, которую он никогда не выпускал из рук. Он скорее был курьером, чем действующим лицом на заседаниях Контрольного Совета. Поднятый вопрос никогда не решался в один день. Он только обсуждался. По ночам в кабинете генерала, за обитыми войлоком дверями звонила "вертушка" - прямая телефонная связь с Москвой. Обычно на другом конце провода был Анастас Микоян, член Политбюро ЦК и Чрезвычайный Уполномоченный Совета Министров СССР по Германии, собственно кремлевский вице-король Германии. Здесь принимались решения, или вернее приказы, о которые потом ломали зубы делегации союзников. Пока идет битва вокруг злосчастных "политикс", я присматриваюсь к окружающим. Когда я был в России, то никогда не приходилось заниматься вопросом - кто собственно ты? Здесь-же чувствуется - ты русский. Это чувствуется по тому удельному весу, который имеет советская делегация на заседании. Это - плоды героизма и самоотверженности русских солдат. Для национально мыслящего человека это очень много. Конечно, политика есть политика, и никогда нельзя предаваться иллюзиям. За каким либо другим столом все мои иностранные коллеги могут быть чудесными ребятами и собеседниками, но за столом заседаний я не должен забывать, что я русский. И не то и не другое. За другим столом я с ними общаться не должен, а за столом заседаний - какой я к черту русский, когда я коммунист. Коммунисты не имеют отечества. Каждый из нас здесь, за овальным столом, защищает интересы своей нации или своего государства. Для "них" эти два понятия совпадают. Для нас... При первых встречах с союзниками остро бросается в глаза разница. Союзники встречают нас как заслуженных победителей и искренних союзников в войне и мире. Они исходят из национальной точки зрения. Между нашими национальными интересами нет расхождений или противоречий ни в данный момент, ни в ближайшем будущем. Они полагают, что эта простая вещь должна быть очевидна и для нас. Мы же встречаем "союзников", как противную партию, как врагов, с которыми мы только в силу тактических соображений вынуждены сидеть за одним столом. Здесь вопрос решается с идеологической точки зрения. "Союзники" думают, что Карл Маркс и Ленин мертвы. Нет, ихняя тень стоит за нашей спиной в этом зале заседаний Контрольного Совета. "Союзники" этого сегодня еще не понимают. Тем хуже для них.
      Помимо того, что каждая делегация представляет собой интересы своего государства, члены делегаций одновременно являются исключительно яркими и типичными представителями внешнего и внутреннего облика своей нации. Конечно, из этого не следует заключать, что Димитрий Шабалин курит махорку, а Вильям Дрейпер жует резинку. Во всяком случае, не во время заседаний. Глава американской делегации, американский директор Экономического Директората генерал Вильям Н. Дрейпер. Средних лет. Очень моложавый. Худощавая фигура спортсмена. Костистое смуглое лицо. Живой и энергичный. Когда он смеется, то под черными усиками сверкает белизной крепкий волчий оскал. Такому палец в рот не клади. Он задает тон заседаниям, даже когда не председательствует. Он дышит здоровой энергией молодой самоутверждающейся нации. Не знаю сколько миллионов действительно брякает в кармане у Вильяма Дрейпера, но генерал Шабалин неоднократно замечал: "У-у! Миллионер. Акула!" Интересно из чего он исходит: из коммунистического мировоззрения или из данных нашей разведки? Глава английской делегации и английский директор Экономического Директората сэр Перси Милльс. Типичный британец. От него веет туманом и Трафальгар-сквером. На нем солдатская униформа из грубого сукна без знаков различия. По тому, как с его мнением считаются присутствующие видно, что он крупный авторитет в экономических сферах. По данным генерала Шабалина - он один из директоров крупнейшего английского концерна Метрополитен-Виккерс, английского Круппа. Сэр Перси Милльс до синевы выбрит. Если верить тому, что англичане бреются два раза в день, то это в первую очередь относится к сэру Перси Милльс. Когда он считает нужным улыбнуться, то двигаются только тяжелые складки вокруг рта, глаза устремлены в бумаги, а уши внимательно слушают многочисленных советников. Британия, в лице сэра Перси Милльс, старательно работает, но чутко прислушивается к голосу своего молодого союзника и победоносного конкурента Америки. За столом заседаний Контрольного Совета, как на ладони, видно перемещение исторического значения великих держав мира. Великобритания сыграла свою роль. Осталась только Англия. С гордым самосознанием она уступает место более молодым и сильным. Как и полагается джентльменам! Франция. Отблеск всего прекрасного, что было в духовной культуре Европы. Отблеск, но не больше. Потомки Бонапарта и Вольтера, современники Пьера Петэна и Жан-Поля Сартра. Все в прошлом. Эксистенциализм. Как бы продержаться на воде. Французскому директору Экономического Директората - генералу Сержен не остается ничего лучшего, как, вспоминая золотые дни Шарля Талейрана, наиболее деликатным образом лавировать. Не слишком соглашаться с Западом. Не слишком противоречить Востоку. Великий союзник на Востоке представлен советским генералом Шабалиным, смертельно боящимся слова "политика", да еще майором Климовым, одновременно совмещающим обязанности секретаря, переводчика и советника по всем вопросам. На первое заседание мы приехали как на пикник. Несмотря на то, что мы были во всеоружии коммунистической теории, мне стало неуютно на душе, когда я увидел многочисленный состав других делегаций и ознакомился с их персональными данными. В то время я наивно полагал, что на этих заседаниях будет действительно что-то решаться. С таким же успехом с советской стороны мог участвовать и один человек - самый обычный почтальон. На западном фронте без перемен. Объединенные силы союзников настаивают на формулировке "политикс", генерал Шабалин уже третий час категорически твердит: "Никакой политики. На Потсдамской Конференции..." В подтверждение он вытаскивает из папки газету и показывает места, отчеркнутые красным карандашом. Ученые мужи Запада в свою очередь достают газеты и начинают сверять тексты - может быть действительно все решено? Нет, один раз поехать на заседание Контрольного Совета - это очень интересно, интересней чем в оперетку. Но присутствовать на них еженедельно - опасно, можно заболеть расстройством нервной системы. Ведь полдня бьются над одним единственным словом в повестке дня будущего заседания! Участники заседания довольно недвусмысленно поглядывают на часы. Западноевропейский желудок привык к точности. Наконец генерал Шабалин не выдерживает и официально заявляет: "Вы что от меня, собственно, хотите изнасиловать? Да?!" Переводчики склоняют голову на бок, - уж не ослышались ли они. Затем, не зная как это принять - в шутку или всерьез, неуверенно спрашивают: "Так и переводить?" "Так и переводить", - отвечает генерал. Я углом глаз смотрю на хорошенькую, с точеным как камея профилем, секретаршу генерала Сержен. "Как придутся по вкусу парижанке русские остроты?" - думаю я. Сэр Перси Милльс старается показать, что ему очень весело и растягивает углы рта в улыбку. Генерал Дрейпер, как председательствующий на этом заседании, встает и говорит: "Предлагаю закончить заседание. Пойдемте обедать!" То-ли он в самом деле проголодался, то-ли ему стало дурно от советской дипломатии. Все облегченно вздыхают и заседание заканчивается. Мы вышли победителями. Оттянули время пока на неделю, а дальше - видно будет. Сегодня ночью генерал Шабалин будет иметь возможность позвонить по "вертушке" и спросить у тов. Микояна - можно ли ставить политику на повестку дня или нельзя. Пока мы митингуем, Особый Комитет по демонтажу и Репарационное Управление генерала Зорина работают. Союзнички будут поставлены перед совершившимся фактом. О-кэй! В конце-концов каждый защищает свои интересы. 3. В Контрольном Совете я впервые имею возможность лично познакомиться с нашими западными союзниками. Во время войны, сначала в Горьком, а затем в Москве, я встречал, вернее видел, многих американцев и англичан. Там у меня не было официального повода для личного контакта, а без специального разрешения НКВД каждое, пусть самое безобидное, знакомство или разговор с иностранцем в Советском Союзе являются безумием. По этому вопросу не существует никаких запретов, но каждый советский гражданин твердо знает, что за роковые последствия может повлечь за собой такое легкомыслие. Даже если кто-либо даст на улице прикурить иностранцу, то его следом вызовут в НКВД и учинят строжайший допрос. Это в лучшем случае. В худшем случае он может попасть в "шпионы" и пополнить ряды рабочей силы в лагерях НКВД.
      Чтобы воспрепятствовать контакту советских людей с иностранцами Кремль пустил легенду, что все иностранцы - шпионы, а следовательно и каждый, кто входит с ними в контакт, тоже шпион. Просто, как дважды два - четыре. Универсальным достижением советского строя является узаконенное беззаконие и в конечном итоге - преувеличенный сковывающий страх перед властью. Страх висит над головой каждого, как топор. В руках Кремля гипнотизирующий страх служит одним из основных средств воспитания и руководства массами. Это тоже один из всемогущих членов Политбюро, от которого не свободен никто из остальных тринадцати мудрецов. Однажды, после очередных бесплодных дебатов на заседании в Контрольном Совете, сэр Перси Милльс взглянул на часы и предложил перенести продолжение заседания до следующей встречи. Одновременно он пригласил членов делегаций к себе на обед. Генерал Шабалин сел в машину своего английского коллеги. Я, не получив никаких инструкций, уселся на генеральское место и приказал Мише держать в кильватер за машиной, где находился мой начальник. После получасовой езды кавалькада автомашин остановилась у подъезда виллы в предместье Берлина. Чувствуя себя довольно неуверенно, я вхожу в дом. Все приглашенные оставляют свои фуражки и папки на столике или вешалке в передней. Служанка берет из моих рук фуражку, затем услужливо протягивает руку к моей папке. Тут мое смущение возрастает еще больше. Со мной красная папка генерала. В ней нет ничего особенного - протоколы предыдущих заседаний, которые к тому-же пришли к нам от англичан. Оставить папку в машине - нельзя, положить ее, как все, в передней государственное преступление, тащить ее с собой - глупо. Меня выручает сам генерал Шаблин. Он подходит ко мне и тихо говорит: "Что Вы, майор, сюда поперлись? Идите и ждите меня в машине!" С облегченным сердцем я выхожу на улицу, усаживаюсь в наш автомобиль и закуриваю сигарету. Через несколько минут в дверях виллы появляется английский капитан, адъютант сэра Перси Милльс и просит меня внутрь. Я пробую отказаться, сославшись на отсутствие аппетита, но капитан делает такое недоуменное лицо, что мне не остается ничего другого, как последовать за ним. Когда я вошел в холл, где в ожидании обеда разместились все приглашенные, генерал искоса взглянул на меня, но промолчал. Оказывается хозяин дома предварительно испросил его согласие и только затем послал за мной своего адъютанта. Не даром англичане славятся, как самые тактичные люди в мире. Красную папку я передал в руки генерала. Изо всех глупых вариантов, я счел это наиболее безобидным. Пусть сам чувствует себя дураком, если уж играть эту комедию. Я стою у огромного венецианского окна, выходящего в сад, и разговариваю с бригадиром Бадером. Бригадир - настоящий колониальный волк. Песочные, как будто выжженные солнцем волосы и брови, светло-серые живые глаза под выцветшими ресницами, иссушенная тропиками кожа лица. По любезной рекомендации генерала Шабалина он не что иное, как матерой международный шпион. Итак, я имею честь беседовать с выдающейся личностью. Разговор ведется на англо-немецком жаргоне. "Как Вам здесь нравиться в Германии?" - спрашивает бригадир. "О, не плохо!" - отвечаю я. "Alles kaputt", - продолжает бригадир. "Ja, ja, ganz kaputt" - соглашаюсь я. Покончив с германскими проблемами, мы переходим дальше. Так как лето 1945 года выдалось на редкость жаркое, я спрашиваю: "Не жарко-ли Вам здесь после Англии?" "О нет, я привык," - улыбается бригадир, - "Я много лет провел в колониях - в Африке, в Индии." Во время разговора я тщательно избегаю прямого обращения к моему собеседнику. Как я должен его называть? Герр - неудобно. Мистер - в наших ушах звучит как ругательство. Камрад - ? Нет, от этого слова я пока воздержусь. В это время я замечаю пытливо устремленные на меня глаза генерала Шабалина. Мой начальник наверное мучится опасениями, что бригадир уже вербует меня в свои агенты. Тут, как на грех, к нам подходит горничная с подносом. Бадер берет крошечную рюмку с бесцветной жидкостью, поднимает ее на уровень глаз, приглашая меня последовать его примеру. Я подношу рюмку к губам, затем ставлю ее на подоконник. Когда бригадир на секунду отворачивается, я незаметным движением за спиной выплескиваю виски в окно. Как в дешевом криминальном романе. Глупо, а иначе нельзя. И что досадней всего - генерал, конечно, никогда не поверит этому патриотическому поступку. В глотке или за окном, а эта рюмка будет записана в мой отрицательный баланс. В составе советской делегации сегодня присутствует начальник Отдела Топлива и Электростанций - Курмашев. Не знаю по каким соображениям генерал Шабалин притащил его с собой. Повестка дня сегодняшнего заседания не имеет никакого отношения ни к топливу, ни к электростанциям. Я подозреваю, что генерал взял Курмашева просто для мебели. Все делегации имеют обильное количество советников. Шабалин хочет показать, что он тоже с кем-то совещается. Несчастный советник забился поглубже в кресло, втянул шею между плеч, не знает куда девать свои руки и ноги и смертельно боится вступать с кем-либо в разговор, опасаясь диверсии или провокации. Когда хозяин дома из вежливости обращается к нему с вопросом, Курмашев испуганно вздрагивает и непроизвольно бросает страдающий взор в сторону столовой, где гремят тарелки, как-будто ожидал оттуда спасения. Курмашев единственный изо всех присутствующих, кто одет в темно-синий гражданский костюм. Хорошо хоть, что он не явился сюда в том костюме, которым он щеголяет в СВА. По мере организации и расширения Экономического Управления к нам прибывают все новые и новые сотрудники из Москвы. На должности начальников Отделов СВА, которые по существу являются министерствами советской зоны Германии, обычно назначаются заместители Наркомов соответствующих Наркоматов. Все они старые партработники, специалисты по руководству советским хозяйством. Когда новые начальники впервые появляются на работе, трудно удержаться от смеха. Ни дать, ни взять - крестоносцы коммунизма. Недавно мы любовались вновь назначенным начальником Отдела Промышленности Александровым и его заместителем Смирновым. Оба скрипели тупоносыми сталинскими сапогами с высокими голенищами, которые даже сам законодатель этой моды давно сдал в архив. Поверх сапог топорщились суконные галифе из шинельного сукна. Гармонию завершали темно-синие гимнастерки эпохи военного коммунизма. В свое время это одеяние было модным среди партработников, начиная от председателя МТС и кончая наркомом, и олицетворяло не только внутреннюю, но и внешнюю преданность вождю с головы до пяток. Теперь наркомы уже давно носят нормальное европейское платье и подобный сталинский маскарад можно встретить разве-что в глухом колхозе. Представляю себе какое впечатление производили эти чучела на немцев. Течь в течь копия с гитлеровских карикатур на большевиков. Вскоре рьяные парт-крестоносцы сами почувствовали несоответствие их исторической одежды в изменившихся условиях и постепенно стали приспосабливаться к среде. Впоследствии весь гражданский состав СВА был одет по последней европейской моде даже с претензией на щеголеватость. Этому способствовал тот факт, что все руководящие работники СВА получают специальную заграничную экипировку, т.е. имеют возможность получать по талонам отрезы на платье в соответствии с занимаемой ими должностью. В особенности это относится к работникам, занятым в Контрольном Совете. Атмосфера непринужденной сердечности и гостеприимства царит в комнате. Интернациональное общество нисколько не чувствует себя связанным различием униформ и даже языков. Только один советский делегат одиноко сидит, закинув ногу за ногу, в кресле и страдает. Курмашев чувствует себя значительно хуже, чем миссионер в кругу людоедов. Он беспрерывно вытирает платком пот со лба, пыжится с важным видом, как индюк на птичьем дворе, и беспрестанно поглядывает на часы. Когда следует приглашение к столу, Курмашев вздыхает с явным облегчением. Можно не сомневаться, что он с удовольствием поболтал бы со своими соседями, даже с помощью пальцев, посмеялся и выпил бы пару стаканчиков виски. Но здесь он не такой человек, как все. Он - носитель и одновременно раб коммунистического мировоззрения. За обедом генерал Шабалин сидит по правую руку хозяина дома и через переводчика беседует с сэром Перси Милльс. Военный мундир помогает ему держать себя более уверенно, чем Курмашев. Тот усиленно скребет тарелку и изображает свое полное безразличие к происходящему кругом. Тяжелая задача - набить полон рот, чтобы этим избавиться от необходимости разговаривать с соседями по столу. Мой начальник натянуто улыбается и принуждает себя смеяться в ответ на шутки сэра Милльс. Со своей стороны генерал ни разу не делает попытки продолжить или поддержать разговор. Что думают по этому поводу англичане - с русскими трудно разговаривать не только за столом заседаний, но и за обеденным столом. Когда-то англичане заслужили от нас кличку "твердолобых". Теперь роли меняются. Я сижу по другую сторону стола между бригадиром Бадером и английским адъютантом.
      Когда я случайно поднимаю глаза от тарелки, то наталкиваюсь на встречный настороженный взгляд генерала Шабалина. По мере того, как обед близится к концу, генерал теряет некоторую долю своей большевистской брони и даже поднимает ответный тост за здоровье хозяина дома. При этом он все чаще и чаще бросает испытывающие взгляды в мою сторону. И смех и грех! Я знаю, что по долгу службы генерал, конечно, следит за мной. Это в порядке вещей. Но, оказывается, что генерал не столько сам следит за мной, как интересуется наблюдаю-ли я за ним. Он уверен, что мне поручена слежка за ним. Курмашев боится генерала, генерал остерегается меня, я не доверяю сам себе. Это чувство возрастает в геометрической прогрессии соответственно движению по советской иерархической лестнице. И больше всего страдает этой болезнью сам создатель этой гениальной системы. Поглядев на потеющих от страха и недоверия советских сановников, отпадает всякое желание карабкаться по лестнице советской карьеры. Когда генерал Шабалин пас овец или пахал землю, он был несравненно более счастлив, чем теперь. После обеда все снова собираются в гостиной. Бригадир Бадер подходит ко мне и предлагает завернутую в целлофан толстую сигару с золотым ярлыком. Я с любопытством кручу сигару между пальцев. Настоящая гаванна! До сих пор я знал их только по карикатурам, где гаванна была неизменным аксессуаром в зубах каждого злодея-миллионера, как раньше кинжал в зубах у пирата. С видом опытного курильщика сигар я пытаюсь откусить конец зубами, но проклятая гаванна не поддается. Во рту полно горькой дряни, которую к тому же некуда выплюнуть. "Как Вам понравился обед?" - вежливо осведомляется бригадир. "O, very well!" - столь-же вежливо отвечаю я, осторожно пуская голубоватый дым через ноздри. В это время Шабалин делает мне знак пальцем. Я извиняюсь перед бригадиром, предусмотрительно оставляю сигару в цветочном горшке и следую за генералом. Мы выходим в парк, как-будто чтобы подышать свежим воздухом. "О чем Вы разговаривали с этим...?" - ворчит генерал, избегая произносить имя. "0 погоде, товарищ генерал." "Хм... Хм..." - фыркает Шабалин, как еж, и трет нос костяшкой согнутого указательного пальца. Так он делает всегда при разговорах полуофициального характера. Затем он неожиданно меняет тон: "Я думаю, что больше Вам здесь делать нечего. Можете быть свободны на сегодня. Возьмите мою машину и покатайтесь по Берлину, посмотрите на девочек..." Генерал делает довольно фривольное замечание и натянуто улыбается. Я внимательно слушаю, равномерно шагая рядом с ним по дорожке парка. Что это за подозрительная снисходительность и забота? "...Кузнецову позвоните вечером по телефону и скажите, что я приеду прямо домой," - заканчивает Шабалин, поднимаясь по ступенькам ведущим на веранду. Итак генерал на работу сегодня больше не приедет. Там его ожидает обычное бдение до трех часов ночи. Это не необходимость работы, а его долг, как большевика. Он должен быть на посту около "вертушки" - может быть "хозяин" окликнет среди ночи.
      Теперь-же, после сытного обеда и нескольких бокалов вина, генерал почувствовал потребность хоть на несколько часов стать человеком, как окружающие.