Владимир Клименко
      ТЕНЬ ВЕЧНОСТИ
      ... пригорок. И шевелящаяся от массы всадников степь, словно ожила земля и разом выгнала на поверхность, как всходы травы, людскую протоплазму и дала ей движение. И орел, чертящий по невидимому лекалу бесконечные круги над своими владениями, пришел в ужас и жалобно закричал, как раненный в битве. И пыль, поднятая сотнями тысяч копыт, висела над степью и не могла опуститься, и меркло солнце, как в день затмения. Вот, что увидел Дибров перед собой. А на вершине холма, в окружении верной сотни, застыл в седле Тот, Кто Знал. Он знал, как заставить людей бросить обжитые места и отправиться в Великий Поход, он знал, как выигрывать битвы. Молча провожал он взглядом несметные толпы, уходящие на запад. Туда, куда еще не ходил никто. И тяжело колыхалось в такт судорогам, сотрясающим землю, тяжелое знамя, сшитое из шкур лис, рысей, соболей и горностаев, а также скальпов побежденных врагов. Страшное знамя Чингиса. И топот, топот...
      Вагон очередной раз сильно тряхнуло на стыках, и Дибров проснулся. Дурной дневной сон. Солнце доставало до самых дальних уголков купе, и духота стояла такая, что невозможным казалось зажечь даже спичку - не хватит кислорода. Нельзя спать днем. Но что еще можно делать в поезде? От чтения быстро устают глаза - буквы прыгают, как блохи в цирке, разговаривать неохота, а пить водку, как многие пассажиры, едва вагон отойдет от платформы, Дибров не любил. - Проснулся, браток? Пивка? Сильно участливые попутчики хуже врагов. О своем соседе Дибров уже знал все. Едет с сыном в Тольятти перегонять машины. И раньше перегонял, и дальше этим заниматься думает. Дело прибыльное, но опасное. Вот и молчал бы, не делился с первым встречным, не хвастался заработком. - Я лучше минералки. Вода в початой бутылке стала теплой, выдохлась, но Дибров демонстративно, и все же морщась от отвращения, допил остатки. - Где едем? - Через полчаса Челябинск. Здоров ты спать. Дибров попытался вспомнить имя соседа и не вспомнил. До чего общительный мужик попался. Сел в Петропавловске и сразу развил бурную деятельность. Погнал сына за кипятком, собрал на стол, разложил копченое мясо, колбасу и начал знакомиться. Водка, конечно, нашлась тоже. Как Владимир ни отбивался, пришлось пригубить за встречу, за удачу, за то, что живы. Сам сосед сидел большой, довольный. Рубаха расстегнута до пупа, на голой шее цепь то ли из золота, то ли подделка. Сыну водки не дал - пусть пиво пьет, мал еще, а мы повторим. Повторили. Дибров прикинул, что после Челябинска ему еще ехать десять часов. Спать больше не хотелось, беседовать на общие темы тем более, и он пошел спасаться от соседа и разговоров в тамбур. Как так вышло, что он не приезжал в родной город шесть лет? Был здесь когда-то и родной дом. Но со смертью родителей все переменилось. Замотался, некогда. Некогда или денег нет. А если случались и время, и деньги, то мчался куда-нибудь подальше, но только не в U. И сейчас бы не поехал, да как будто что-то ударило в сердце - надо! И повод появился. Хотя какой это повод? Валька Дворников уже почти как год в летаргии. Слово-то какое! Летаргия, литургия... Что это, он в самом деле! Не покойник же! Жив. Но в летаргии... Что известно об этой самой летаргии? Да почти ничего. Болезненный сон, который еще иногда называют малой жизнью или мнимой смертью. В тяжелых случаях дыхание ослаблено, не ощущается пульс и сердцебиение можно услышать только через стетоскоп. Иногда этот приступ продолжается до многих дней. До многих, но ведь не до года! Что же такое с Валентином случилось? Еще врачи говорили, что погруженный в летаргию человек обычно сохраняет сознание, воспринимает и запоминает окружающее, но не реагирует на него. Кошмар! Лежать, как в параличе, все чувствовать и не сказать ни слова. Заточенный в самом себе. Тюрьма, хуже которой не придумаешь. Поезд все чаще потряхивало на стрелках, станция совсем близко. И Урал совсем рядом, но гор еще не видно. Примерно час после Челябинска будет так же ровно, как и в Западной Сибири - горы начнутся где-то возле Миасса. Все эти места изъезжены, исхожены. Еще со школы. Потом студенческие походы, потом вольное шатание по горам и рекам. Сплавы. Тогда еще почти никто не знал, что в конце пятидесятых рвануло в одном из номерных ядерных городков, заражена речка Теча, и очень удивлялись, наткнувшись в совсем диких местах на колючую проволоку, огораживающую неизвестно что. Теперь понятно. А тогда только гадали - ракетная часть, секретные шахты? Ну и подлазили под проволоку, конечно, собирали грибы-ягоды. С Валькой Дворниковым Дибров вместе учился на историческом в университете. Но тот еще в студенчестве увлекся археологией, таскался в каникулы по экспедициям. Хрупкий, как девчонка, он и лицом был смазлив - сокурсницы сохли по нему, не скрываясь. Эта же ангелоподобная внешность служила вечной насмешкой у парней. Валентин над своей красотой не трясся, в драку лез сразу, стоило лишь попрекнуть его женственностью, доставалось ему крепко. Но пара шрамов, как ни странно, лишь добавила ему обаяния. Дворников с Дибровым редко, но писали друг другу. Последнее письмо пришло в аккурат накануне той злополучной экспедиции, из которой Вальку в город доставили уже вертолетом - заснул. Дибров вытащил сигарету и даже щелкнул зажигалкой, но передумал - в Челябинске покурит на платформе, на свежем воздухе, стоять долго. Каким радостным получился бы приезд, если бы не несчастье с Валентином. Столько друзей! Он уже позвонил по междугороднему Андрею, потом дал телеграмму. Встретит обязательно. Андрей Тюрин тоже однокурсник. Вот бы закатились все вместе куда-нибудь на дачу, как в старые добрые времена. Поехали бы без жен, в чисто мужской компании, попили пива, половили рыбу, вспомнили студенческие годы. Уже потом в телефонном разговоре с Андреем Дибров понял, что есть в этой истории с Валькой какая-то недосказанность. Что-то там еще произошло, перед тем, как наступила летаргия. Тюрин глухо намекал, что было начато даже следствие, но потом его прекратили. Так что же случилось? Историки из их компании все, кроме Вальки, получились аховые. Владимир переехал почти десять лет назад в N-ск, преподавал в техникуме - сначала историю КПСС, пока рот не скривило от вранья, потом - новую историю. А через какое-то время и вовсе послал эту науку подальше, засунул в самый дальний ящик стола незаконченную диссертацию и в компании с бывшим физиком-ядерщиком занялся разведением аквариумных рыбок. Крутым бизнесменом так и не стал, но в общем-то на жизнь хватало. А сон, который ему приснился сегодня днем в поезде, снится уже не первый месяц. Дибров к нему привык, вжился, и даже перестал просыпаться, как раньше, с диком криком, когда в определенный момент вдруг ощущал на себе взгляд внезапно повернувшегося в его сторону черного всадника - Чингиса. - Это в тебе историческое образование бродит, - вяло шутила жена. Переучился. Переучился. Не фига подобного. Историк из него не вышел никакой. А, может, так и надо? После Челябинска сосед по купе угомонился, выпитое взяло свое, и, к великой радости Диброва, уснул, так что никто не мешал глядеть в окно на горы, мимо которых, извиваясь, как гигантский карнавальный дракон, мчался поезд. Названия станций звучали музыкой: Миасс, Златоуст, Бердяуш, Кропачево, Вязовая. Незаметно для себя Дибров стал насвистывать, а потом и негромко напевать:
      - Ты холод любишь, я жару, Ты молча ходишь, я ору, Ору весь день напропалую. Ты север любишь, а я юг, Но все же мы с тобою, друг, Идем на Вязовую!
      Потом быстро начало темнеть, и место крушения поездов "Адлер Новосибирск", "Новосибирск - Адлер" проезжали уже совсем ночью. Те, кто еще помнил эту трагедию, когда от взрыва скопившегося газа сгорели два громадных пассажирских состава, толпились у окон, пытаясь разглядеть скромный обелиск погибшим, а Дибров стал собираться - до U. оставалось не больше часа езды.
      Андрея Дибров увидел на платформе, когда поезд еще не остановился. Большая ветка гладиолуса в правой руке, в левой - бутылка шампанского, жених да и только. Шут гороховый. Зачем цветы, разве он дама? Да и шампанское... Разве неясно, что всю ночь протреплются за рюмкой чего покрепче. Тюрин за эти годы заматерел, поправился, вечные казачьи усы топорщились пышной подковой, а вот на голове волос поубавилось - стареем. Первым выйти не удалось, как всегда нашлись самые находчивые, стаскавшие заранее багаж в тамбур. Владимир только глупо улыбался, глядя через головы скидывающих тюки парней на Андрея, и притопывал ногой от нетерпения. - Я уж думал, никогда не приедешь, - сразу сказал откровенный Тюрин, едва обнялись и ритуально похлопали друг друга по спинам. - Сколько лет... Он почти насильно всунул гладиолус в руку Диброва и стал торопливо обрывать фольгу с бутылки. - Сейчас мы... Дежурный милиционер хмуро посмотрел на друзей, но прошел мимо, Андрей извлек из кармана пиджака стаканы. Дибров хватил шипучего вина, закашлялся, отплеснул немного из стакана на асфальт. Все, как полагается. За встречу! Ничего на вокзале почти не изменилось. То же здание, да и народ тот же. Громкая татарская и башкирская речь, вывески на двух языках - он уже отвык от этого. Но сразу все и вспомнилось, как будто никуда не уезжал. Та же небольшая привокзальная площадь, забитая машинами так, что не разъехаться, сразу же начинающийся подъем, ведущий в город. U. весь на холмах, улицы идут вверх, вниз, выбегают к самой реке и замирают на обрыве, с высоты которого видно все плоское заречье Цыганская поляна, Затон. Ясени, дубы, клены, липы. Ах, какие здесь липы, как пахнут, когда цветут! А все-таки отвык. В Сибири, где лишь тополя, сосны да чахлый березняк, совсем не то. Но там сейчас дом, а здесь - в гостях. Андрей приехал встречать на "жигуленке". Сам водить так и не научился, зато обзавелся шофером. Знакомая ситуация. Без машины любая коммерция почти невозможна, а Тюрин также ушел из преподавателей, теперь лекарства продает - накладные, финансовые отчеты, командировки. Ладно, об этом попозже. Еще в машине Дибров стал расспрашивать о Дворникове, но ничего путного так и не добился. Лежит Валентин в больнице, его наблюдают, даже академик приезжал какой-то из Москвы, международное светило. Но светило укатило обратно, а Валька остался лежать, как лежал. - Дома, дома обо всем, - торопливо отвечал Андрей и косился на шоферскую спину, закованную, несмотря на жару, в кожанку. Однокомнатная "хрущевка" Андрея была той же, знакомой еще по университету. Тюрин и тогда был женат, а сейчас уже во второй раз. С новой женой Дибров был не знаком и опасался не очень радушного приема - кого обрадует полночный гость, приехавший к тому же не на один день, - но, оказалось, зря. И стол был накрыт, и запотевшая бутылочка нашлась в холодильнике. Сели на кухне - в комнате спал пятилетний сын - и Татьяна, понравившаяся Владимиру с первого взгляда (Андрей так много о вас рассказывал) принялась подавать, велев дружеские воспоминания оставить для чая. Но уже через пару рюмок заговорили все же о Валентине. - Понимаешь, что-то там все-таки случилось, - сумрачно сказал Тюрин и промакнул усы салфеткой. - Я с Валькой виделся часто и всю их контору хорошо знаю. Так вот, Ирину Лазареву помнишь? Владимир коротко кивнул. - Она еще все время с парнями с инъяза гуляла, но замуж так и не вышла карьера дороже. Все рвалась в начальники, но руководителем партии ее так и не ставили. Прошлым летом она была вместе с Валькой на раскопках его замом. Когда Дворникова привезли в город, дела у нее пошли в гору. Знаешь, кто она сейчас? Директор института! - Чего? - не понял Владимир. - Она же, по Валькиным словам, кандидатскую еле защитила, а директор - академическая должность. Ну, член-корровская в худшем случае. - Точно. А ее назначили. Шума было! Но потом все улеглось. Нужны, мол, руководители молодые, толковые, такое нынче время. - А ты с ней разговаривал? - Разговаривал, но она смеется только. Повезло, и все. А на самом деле что-то скрывает. Это чувствуется. И лишь о Вальке хоть слово, сразу в кусты. Ничего не знаю, ничего не ведаю. Потом водитель у них был. Шахрутдинов. Замызганный такой паренек в кепочке. Он и на "газике", как на лошади, ездил, а теперь владелец автомастерской, "Мерседес" под задницей. - Ну и что? - А то, что у всех, кто был тогда вместе с Валентином, в жизни произошли резкие изменения. И у него самого в том числе. - Ты полагаешь, они что-то раскопали и это на них как-то повлияло? Кстати, что они там рыли? - Я узнавал. Обычная плановая экспедиция. И даже неперспективная. Там уже до них копались не один раз. Какое-то старое стойбище, нужно было лишь уточнить описание. И не привезли они оттуда почти ничего. Так, по мелочи. Татьяна извинилась и ушла спать. Дибров понимал, что сидеть вот так с Андреем на кухне до утра бессовестно, квартирка маленькая, все разговоры слышно, но тот успокоил. Завтра договорился уже, что придет на работу немного попозже, а если беседовать шепотом, то и семье беспокойства никакого. Открыли окно, закурили. Прямо под окном чернела, почти закрывая двор, большая черемуха. Уже отцвела, и яркий свет с кухни выхватывал из темноты крупные темно-зеленые листья и завязавшиеся ягоды. - Хорошо у тебя. - Хорошо-то хорошо, да тесно. Всю прибыль вбухиваем в развитие. Ничего, вот через пару годков... - А почему все-таки назначили следствие? Значит, были причины? - Вот тут-то самый гвоздь. Открыли дело, а через месяц закрыли. Хотя, что хотели выяснить и какой искали криминал, непонятно. Допросили всех по нескольку раз, отправили следователя в деревню, что рядом с раскопками. А потом тихо-тихо спустили все на тормозах. Здесь есть над чем подумать, но поможет ли это Вальке. Да, Вальке это не поможет. Дибров бросил окурок в окно, и огонек рывками, скатываясь с одного листа черемухи на другой, упал в темноту. Сам-то он на что рассчитывал, собираясь на родину? Приехал ведь не только для того, чтобы зайти в больницу к Дворникову. Разобраться хотел. В том числе и с самим собой. Что-то тяжеловато стало последнее время. Вроде и живет не хуже других, и работа есть, и деньги какие-никакие водятся, а все не так. Мог бы, конечно, и на юг махнуть. Жена очень просила. А он в U. Замечательно, конечно, повидаться со старыми друзьями, вспомнить молодость, да и на могиле у родителей давно не был, и все же не в этом дело. - Давай по последней, - виновато предложил Андрей, - и на боковую. Мне завтра надо быть в форме. Слушай, еще хотел спросить, а ты стихи пишешь? Вопрос застал врасплох, Дибров поставил на стол поднятую рюмку. - Отписался, - сказал он после паузы. - Иссяк. - А что так? - Тюрина ответ не огорчил. - Жаль. Мы ведь все думали, поэтом будешь. Помнишь, как тебя все время в университетской многотиражке печатали. - Тогда печатали, а потом перестали. Эх, Андрей, ты-то ведь тоже в академики метил. - Это я сдуру, - Тюрин хрустнул свежим огурцом и неожиданно насмешливо фыркнул. - Академиком... Это у Вальки была докторская на носу, на прошлую осень назначали защиту. - Проспал, значит, он свою степень? - Да он всегда соней был, вечно на лекции опаздывал. Завтра договорим? -Договорим, - откликнулся Дибров и стал раскатывать матрац возле холодильника. Спать предстояло на кухне.
      ... с востока дул ровный устойчивый ветер. Холмистая степь выглядела неуютно ранней весной, лишь желтыми и лиловыми пятнами здесь и там выделялись соцветия ирисов да краснели чашечки тюльпанов. Дибров ощутил себя лазутчиком, пробирающимся в расположение чужих войск, а, возможно, так оно и было. По крайней мере он отчетливо чувствовал, что хочет остаться незамеченным, и пока это ему удавалось. Он поднимался по невысокому холму, за которым угадывалась невидимая пока река. Пологая вершина приближалась медленно, зато хорошо различалась каждая травинка. Сухие скелетики полыни, клубки истлевших стеблей тонконога, переворошенные ветром. Река открылась неожиданно и сразу. Только что перед глазами маячило лишь небо и тут же возникло плоское пространство равнины на другом берегу. В глаза бросились черные купола юрт, усеивающие степь за рекой. Их было до тысячи, а то и больше. Огромное ровное поле, уставленное юртами, как шахматная доска шашками. Лагерь кипчаков. Несмотря на тесное скопление людей, до вершины холма не долетал шум толпы. Фигурки мужчин в разноцветных халатах до колен беззвучно сновали между юртами, словно дали обет молчания. Не дымился ни один костер. Дибров сразу понял, что это войско уходит от погони. Кого боялись воины, вооруженные кривыми мечами и короткими копьями? Разве их сила недостаточна? Короткое злое ржанье, раздавшееся сзади, заставило Диброва резко обернуться. Около сотни всадников показались у подножия холма, на который он так медленно только что поднимался. Владимир подался в сторону, вжался в землю, отполз. Казалось, не заметить его невозможно, но всадники, все до одного на белых конях, верные телохранители Чингиса, сыновья знатнейших ханов проследовали мимо, стремительно достигнув вершины и не обратив на него ни малейшего внимания. Тут же Дибров различил и самого хагана на светло-рыжем иноходце с черными ногами. Две седые, скрученные в узлы косы падали на широкие плечи. Лицом Чингис был темен, жесткая рыжая борода обегала крутые скулы, узкие ярко-желтые глаза смотрели прямо перед собой, не останавливаясь ни на одном предмете, но замечая все. Сразу стало понятно, что кипчаки уходили от войска монголов, но то ли остановились лагерем раньше, чем следовало, то ли были слишком усталы, так или иначе, но на лагерь вышел сам Чингис в сопровождении своих телохранителей-тургаудов. Почему кипчаков не обнаружили раньше шныряющие вокруг основного войска дозоры разведчиков, почему сами кипчаки не выставили достаточного охранения, можно было только гадать. Над сотней монголов развивалось девятихвостое боевое знамя, а один из нукеров держал в поводу неоседланного белоснежного жеребца Сэтэра, на котором, по поверьям , ехал невидимый могучий бог войны Сульдэ. Группа всадников картинно застыла на вершине холма, молча осматривая лагерь. Но их уже заметили. Внизу раздались крики: то ли команды, то ли просто вопли ужаса. И тут же от основной группы нукеров отделился один и, припадая к шее коня, помчался назад. Все это время Чингис сохранял невозмутимое спокойствие. Дибров, все еще удивляясь, что его не заметили, подполз к вершине холма. Весь лагерь пришел в движение. Из юрт выбегали люди, вдали виднелся табун, который гнали к лагерю, и те, кто успевал, выхватывал из общего потока лошадь и на ходу, не всегда попадая ногой в стремя, вскакивал ей на спину. Противников разделяла река. Даже организованному войску Чингиса было трудно форсировать ее с ходу, тем более, что противоположный берег был обрывист. Уйдут, подумал Дибров про кипчаков, но ошибся. За табуном показались многочисленные всадники. Вроде бы они и не очень спешили, но так может не спешить лишь сама смерть. Встреча Чингиса с кипчаками не была случайной. Еще раньше немалый отряд переправился через реку выше или ниже по течению и, зайдя убегающим в тыл, покатился теперь к лагерю мощной лавиной. Отсюда, с холма, все поле битвы открывалось, как на ладони. Надо отдать должное кипчакам, они не ударились в беспорядочное бегство, не рассеялись по степи одиночками, которых легко загнать в ловушку и беспрепятственно расстрелять из луков. Воины быстро разбились на два отряда и попробовали ударить по флангам, чтобы обтечь основную лаву и оторваться от преследователей. Но как четко и организованно действовали монголы! Центр мгновенно распался на две равные части и, собравшись в два кулака, встретил удары кипчаков, как скалы встречает волны. Было хорошо видно, как низкорослые мохнатые лошадки, закованные в железные и кожаные панцири, поддерживаемые в ровном строю всадниками в таких же железных и кожаных шлемах, встречают не уступающие им по численности отряды кипчаков. Напор и отчаяние становились бессильными перед дисциплиной. - Кху-кху-у-у! - слышался звериный рев монголов. Крики кипчаков распадались в разноголосье и звучали как "ах-ах-ах!". Монголы то рассыпались и, убегая, бросались в сторону, то внезапно поворачивали коней и стремительно нападали, чтобы снова после этого обратиться в бегство. Но через какое-то время стало понятно, что исход затяжного боя неизбежен. Все больше коней с пустыми седлами метались по степи, обреченно храпя, обезумев от криков и запаха крови. Все меньше оставалось кипчаков. Некоторым из них удалось все же прорваться, и теперь их преследовали небольшие в два-три всадника группы монголов. Воинственные крики уступили место жалобным стонам, сливающимся в однотонный вой. Дибров так увлекся видом битвы, что осмелел, привстал на одно колено, жадно запоминая каждую деталь, и тут же похолодел спиной от ужаса. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как желтые рысьи глаза хагана остановились на нем, словно Чингис был Вием и ему оставалось произнести только короткую фразу: "Вот он!". И земля закачалась, когда один из нукеров...
      Дался ему этот Чингис! Владимир резко привстал с постели и чуть не ударился головой о табурет. Ах, да, он же ночевал на кухне! Посмотрел на часы - всего семь, значит, спал часа четыре, не больше, а чувствовал себя совсем бодро, несмотря на кошмарный сон. Чингис. Тэмуджин, наводящий ужас. Бредятина какая! Другим девушки снятся, а ему Чингис. Вот бы психоаналитику рассказать. Если врач исповедует еще и фрейдизм, не миновать сексопаталогического диагноза. Семья Тюриных проснулась почти одновременно с Дибровым. Тот еще лежал, закинув руки за голову, и рассматривал солнечное пятно, колеблющееся на потолке вместе с колыханием листьев, когда в комнате раздался треск будильника. Андрей хоть и говорил ночью, что на работу пойдет попозже, торопливо позавтракал и помчался в офис. Татьяна повела сына в детский сад, а Диброву вручили ключ от квартиры и велели чувствовать себя как дома. Оставшись один, он побродил по комнате, полистал книги со стеллажей, составлявших основную мебель. Ни шиша Андрей не нажил за эти годы. Библиотека, конечно, вещь хорошая, а где же все те вещи, что создают мещанский уют - хрусталь, ковры, кожаные диваны. Да и не поместятся диваны в однокомнатной квартире - не на балкон же их ставить. Дибров подумал, что как-то недоучел тот момент, что друзья окажутся занятыми. Это он в отпуске, который сам себе и назначил, - магазинчик в подвале остался на руках напарника, - а другие вкалывают по мере сил и возможностей. Торчать весь день взаперти не имеет смысла, надо что-то предпринимать. Господи, какой же он осел! Ведь и приехал-то, можно сказать, в основном из-за Валентина. Так почему бы не навестить для начала Ларису, его жену? Дворниковы жили в старой части города. На остановке, чувствуя себя довольно глупо, Дибров стал расспрашивать, каким транспортом туда можно добраться. Номера автобусов и троллейбусов переменились. Полный и обстоятельный татарин в рубашке с короткими рукавами и в шляпе преисполнился чувством ответственности и начал до того подробно рассказывать Диброву маршрут, что тот совсем запутался. В конце концов, рассмотрев на трафарете троллейбуса надпись конечной - "Телецентр", он спасся от нежданного благодетеля бегством. Свернув с проспекта, троллейбус помчался под уклон, потом запетлял по старым узким улицам, с трудом разъезжаясь со встречным транспортом. Дибров жадно смотрел в окно. Вот здесь он еще школьником гулял со своей первой подружкой, ходили забирать ее младшую сестру из детского сада, а по пути забегали в подворотни и неистово целовались, так что потом болели губы. А вот магазинчик "Химреактивы", остался на старом месте. Сюда он часто заглядывал, когда увлекся фотографией. А в этом доме жил когда-то лучший друг Славка, нелепо погибший в девятнадцать лет. Надо приезжать иногда на родину, подумал Дибров. Воспоминания настроили на сентиментальный лад, он расслабился, отвлекся и в результате чуть не пропустил нужную остановку. Ряд двенадцатиэтажек выстроился по правую сторону улицы, противоположная сторона состояла из ветхих одноэтажных домов - частный сектор. Квартира Валентину досталась от родителей, большая, четырехкомнатная. Отец у него был профессор, преподавал в авиационном институте. Помнится, все праздники друзья норовили встретить у Дворниковых, жилплощадь располагала. Дибров не сильно рассчитывал застать Ларису дома, следовало бы сначала позвонить, но дверь открыла она сама и даже не очень удивилась, как будто расстались на прошлой неделе, а не шесть лет назад. - Привет, а я гадала - заглянешь, не заглянешь. Тюрин звонил, сказал, что приезжаешь. Лариса почти не изменилась. Немного пополнела, но и это ей к лицу. К браку Вальки с Ларисой Дибров когда-то отнесся настороженно. Та, что называется, отбила Дворникова у лучшей подруги, после чего разругалась с ней вдрызг. Она относилась к тому типу ленивых красавиц, что всегда заставлял Диброва смущенно отводить глаза. Такие женщины цену себе знают и скорее позволяют любить, чем любят сами. Пренебрегая модой, Лариса носила длинные волосы, так и не рассталась с косой. Дибров робко поцеловал Ларису в щеку, та холодно чмокнула воздух возле его уха. Большая прихожая, почти холл, могла при желании послужить и пятой комнатой. Пока Владимир втискивался в Валькины тапочки, тот носил обувь на два размера меньше, Лариса плавно проследовала на кухню и принялась греметь посудой. - Вот только не надо ничего, - крикнул ей вслед Дибров. - Я уже завтракал. - А кофе? И вина не выпьешь за приезд? - Ладно, кофе, - согласился Дибров. - И вина. Вместо вина нашелся коньяк. - Часто бываешь в больнице? Лариса неопределенно пожала плечами, закурила и пристально посмотрела на Владимира сквозь струйку дыма. - Сначала часто, а сейчас раз в неделю. Да и что ходить, ему даже передачи носить не надо. В прошлом году говорили, еще месяц, не больше. А потом и сроки называть перестали. Расскажи лучше о себе. - Да у меня все по-прежнему, - отмахнулся Дибров. Рюмка коньяка пришлась кстати. - А что в институте? - Тебе же Тюрин обо всем рассказал. Подробностей - ноль. Врачи утверждают - нервное потрясение. А послушать Ирину, так и не происходило ничего. Лег спать, как обычно, и спит до сих пор. Ты приехал вчера? - Вчера. Можно сказать, сегодня. Ночью. - Значит, больше никого, кроме Тюрина, не видел? - Откуда. К тебе первый визит. - Я договорилась на завтра в больнице. Пойдешь со мной? - Конечно! Что за вопрос? И еще я хотел бы с Ириной Лазаревой поговорить. И с Шахрутдиновым. - А-а, понятно. Поговори, - разрешила Лариса. Она вновь ушла на кухню с пустой джезвой, Дибров остался один. На серванте стояла в рамке большая фотография Валькиной дочери Алены. До чего похожа! Да и выросла как. Когда Владимир видел ее в последний раз, только начала говорить. А сейчас - совсем взрослый взгляд. Но что-то есть и от Ларисы: губы, подбородок. - Алена у бабушки, - Лариса, вернувшись, перехватила взгляд Диброва. Увезла ее на месяц в деревню, пусть подышит свежим воздухом. А я здесь совсем одна... Верхняя пуговица широкого халата все время у Ларисы расстегивалась. Она безуспешно боролась с ней, а потом перестала. Расстегнулась вторая пуговица. Дибров отвел глаза. - Значит, не видел никого, - повторила Лариса и, внезапно подавшись вперед, спросила напряженным голосом, - и мальчика не встречал? - Какого мальчика? - опешил Дибров. - Это я так... - Лариса смешалась, потянулась за второй сигаретой. Так... Много сейчас беспризорников. Трутся по подъездам, попрошайничают. Она пришла в себя, успокоилась и вдруг насмешливо спросила: - А ты, что, так и будешь у Тюриных на кухне ночевать? - Почему бы и нет, - не нашелся сразу Дибров. - Если буду сильно мешать, можно и в гостиницу переехать. - Вот так приехал к друзьям, - Лариса неестественно рассмеялась. Халат совсем распахнулся, открыв круглые колени. - У меня вся квартира свободная, почему бы тебе сюда не перебраться. Или ты меня боишься? Вопрос прозвучал хищно. Как будто Лариса уже запустила зубы в мякоть плода, надкусила, и только не знает еще, стоит ли есть дальше. До Диброва начала постепенно доходить двусмысленность ситуации. Да что она переспать ему предлагает? Он торопливо поднялся. - Я вечером позвоню, договоримся, в котором часу встретимся в больнице. В полутемной прихожей, не попадая в туфли, он неловко прыгал на одной ноге, поправляя задник. Лариса стояла, прислонившись к стене, и даже не сделала попытки включить свет. - Завтра так завтра, - сказала она на прощание и неожиданно добавила: Мальчику привет. Дверь захлопнулась. Дурдом! Дибров с сомнением уставился на бронированную дверь. Ничего себе, навестил жену друга. Он не стал вызывать лифт и медленно спустился по лестнице. На улице в глаза резко ударило солнце. Молодые клены растопырили крупные листья, прифрантились. Небо перечеркивала косая линия инерционного следа. Дибров зажмурился, чихнул и побрел к остановке. Внезапно он, скорее инстинктом, почувствовал на спине пристальный взгляд. Какое-то время он еще боролся с собой, чтобы не оглянуться, но не выдержал, остановился и взглянул через плечо. Метрах в двадцати за ним шел мальчик.
      - Ай-я-яй! - Тюрин потрогал лоб Владимира и тут же отдернул руку, словно обжегся. - Совсем белый, совсем горячий! - Да не вру же я тебе! - возмутился Дибров. - Мальчик лет десяти, не больше. Татарчонок. И одет не по-городскому. Голова бритая или стриженая. - Брито или стрижено, - продолжал паясничать Андрей. - Хорошо, тогда скажи, почему Лариса говорила о каком-то мальчике? Даже привет велела передать. - Передал? - Да он меня близко не подпустил. Как волчонок. Отбежит, остановится. Так мы с ним в догонялки и играли, пока не надоело. Но он меня все равно до твоего дома проводил. - Резидент не смог оторваться от погони. Дело - труба, подумал он. - Тьфу! - Дибров совсем рассердился. - Не хочешь говорить серьезно, не надо. Оставим эту тему. Завтра со мной в больницу пойдешь? - Лариску боишься? Не боись, не съест. А что, соблазняла? - С чего взял? - Дибров уже пожалел, что затеял этот разговор. - Просто навестить. Андрей поскучнел. - Ты уж как-нибудь один, ладно? Был я у него пару раз, больше не тянет. Да что рассказывать, сам увидишь. В этот вечер Дибров еще попытался, чувствуя, что все почему-то идет не так, как задумано, позвонить Искандеру Султанову и договориться о встрече, но Тюрин не дал - неужели не посидим по-человечески, без суеты? - и в результате Владимир позвонил только Ларисе, условились на десять утра. О мальчике он не сказал ни слова, но некстати уже в дружеской трепотне с Андреем проговорился про свой повторяющийся сон. - Знамя Чингис-хана... - задумчиво повторил Андрей. - Свирепый был мужик. Скальпы врагов и мех горностаев... Ты что, увлекался этой темой? - В том-то и дело, что нет. Если помнишь, по истории средних веков у меня в университете тройка была. Латыпов тогда чуть под "неуд" не подвел, еле выкрутился. Сколько лет прошло, а это я хорошо помню. Но вот почти уже год повторяется этот сон с вариантами.