- Куда ты, к антихристу?!. - закричал Ниготков.
      - Уведите меня домой! - кричала девочка, пробираясь по скользким неровным камням. - Вы же не с ними! Я знаю!..
      Запинаясь, едва не падая, я бросился ей навстречу. Прижал ее горячую голову к своей груди и будто чужим голосом сказал:
      - Ничего не бойся! Ты спасена! Спасена.
      - Пойдемте на землю! - быстро шептала она. - Надо быстрей уйти отсюда!..
      И в эту минуту в моем теле появилась какая-то необыкновенная легкость, а на сердце стало невыразимо светло и спокойно. Как тогда, в деревне, когда я после грозы глядел на близкую радугу, перед тем как вдруг услышал крик ребенка...
      И в этом подземелье вдруг что-то переменилось. Вокруг темного, тускло и лениво мерцавшего озера белые берега неожиданно стали тускнеть, стали темнеть и камни вокруг, будто "снег", быстро-быстро начали таять. Казалось теперь, что все вокруг покрыто белесым, пепельно-серым не то мхом, не то лишайником.
      И все разноцветные люди на берегу темного озера стали заметно утрачивать свои характерные цвета - они все ярче светились незнаемым цветом тау.
      - Нет, ты не антихрист! - исступленно кричал Ниготков. - Не антихрист он! Не верьте ему!.. Да что же это?.. - Он упал на колени. - Пойте "Милость мира"! Молитесь, дети мои!..
      - Я вижу всех вас! - сказал я. - Вы знаете. И если хоть один из вас сдвинется с места, я обрушу на вас этот свод. И вы, минуя чистилище, окажетесь в аду.
      Как легко вот таких суеверных запугать всякой чертовщиной! Честное слово, мне даже жаль их стало. И самому неприятно от тех слов, которые я только что произносил. Но я вынужден был разыгрывать этот спектакль до возвращения Руслана с другими людьми. Ведь мне было понятно, что какого-то там сверхъестественного антихриста они боятся раз в десять больше, чем пистолета, который дал мне Кукушицкий.
      На круге посреди озера погасла последняя свеча.
      Вцепившись ногтями, девочка до боли сжимала мне руку.
      Я наклонился и шепнул ей:
      - Ты не бойся, ладно? Ничего со мной не бойся!
      - Ладно! - убежденно прошептала она.
      Мне показалось, что некоторые из "жрецов" незаметно приблизились к нам, пока мы разговаривали. Все бледно-тау-цветные, они стояли полукругом, как тогда в лесу.
      - Эй, куда ты лезешь! - грубо крикнул я. - Эй, ты!.. Я ж тебе сказал! Сейчас, - шепнул я девочке, - я выстрелю. В воздух, ты не бойся.
      - Страшно боюсь... - прошептала она как будто даже весело.
      Я немного отошел от нее и выстрелил на ту сторону, вверх над озером.
      Сдавленный гул заколыхался вслед за выстрелом и затих.
      Подземные отшельники лишний раз уверились, что я действительно вижу их в этой кромешной тьме, и никаких попыток что-либо предпринять больше не делали.
      И вот - наконец-то!.. - где-то вверху над нами, на самой вершине башни, "ведущей на небеса", что-то застучало, забрякало, зазвенело.
      С того момента, как эту пещеру оставил Руслан, прошло минут сорок.
      Над сводом, куда вонзалась эта бревенчатая башня-лестница с белыми оконцами, послышались торопливые голоса.
      В далекой вышине кто-то внятно сказал:
      - Ребята, вот он, по-моему, ход!.. Это дверь. Вот ручка!
      - Ну и чертовщина, - ответил ему другой. - Придумают же!
      Что-то заскрипело, звякнуло. Что-то там со скрежетом, сильно стали ломать.
      - Не сорвись: ступеньки скользкие...
      Где-то там, высоко под сводом пещеры, ударил яркий, ослепляющий свет. Луч туда-сюда метнулся по стенам вверху, по стенам же, причудливо неровным, начал спускаться ниже, ниже.
      - Эй! - крикнул Руслан. - Костя, как дела? Жив?
      - Нормально, - задрав голову, сдавленным голосом ответил я. - Вас сколько там человек?
      - Хватит... - безразлично сказал Руслан. - Ребята, не лезьте же вы все разом! Гниль ведь - вся эта башня. А то один там сорвется - и разом всех посшибает.
      Сквозь веки я все явственней ощущал теплый и ровный световой фон. Я потихоньку открыл глаза. Пещера была освещена обыкновенными карманными фонариками. Только слишком уж ярко, как мне показалось...
      ВОЗВРАЩЕНИЕ
      Я даже не заметил, как постепенно во всех окружавших меня людях почти бесследно растаял незнаемый цвет тау. Больше не виден был и тот белесый налет, который, кроме озера и людей, покрывал все вокруг и который я принял за иней. Я понял, что так виделась мне какая-то подземная плесень. Так вот откуда седой, мертвенный след на траве!.. Перегнившая до брожения болотная почва прилипала к подошвам посетителей пещеры, и они на своих ногах вместе с болотной гнилью выносили на поверхность споры грибка, который и поражал траву! Так появилась белесая тропа, которую я увидел вечером...
      По скользкой лестнице внутри башни мы с Женей поднялись на поверхность земли. Когда я вышел из сеновала, у меня закружилась голова. Наверное, я слишком устал за последние дни. А может, голова кружилась оттого, что здесь, на поверхности земли, был такой свежий утренний воздух - не то, что в затхлом подземелье. Или потому, что чистейший свет, разлитый над лесом по восточному небосклону, слепил меня своей прозрачной бездонностью.
      Когда я снова почувствовал себя легко и уверенно, я увидел, что слабые тау-цветные оттенки из всего, что меня окружало, совершенно исчезли.
      Я видел, как видел прежде! Как все!
      У меня было такое ощущение, как будто я после очень долгих странствий вернулся домой. Я поднял голову. Над зелеными, близкими и далекими лесами светилась огромная бледно-палевая заря. А над ней простиралось хризолитовое, а выше бирюзовое, а еще выше, над самой головой, синее небо!
      Мы с Женей медленно пошли по старой, заросшей дороге.
      Девочка молчала, смотрела по сторонам, словно кого-то надеялась увидеть. У нее было такое выражение лица, как будто она что-то пыталась вспомнить.
      И до чего ж она была бледна и худа. Огромные глаза да торчащие ключицы. А на скулах шершавые, розоватые лишаи.
      Мы шли с ней медленно, просто так, пока "оживителей" воды извлекали из подземелья и пока там, в сеновале, что-то выясняли и уточняли. Вокруг было очень тихо. С каждой минутой лес и окрестные поляны становились светлей и теплей. На деревьях давно уже щебетали и кричали птицы. А в близкой деревне орали петухи.
      - Сейчас май? - вдруг спросила она. - Или какой месяц?
      - Уже июнь. А что?
      - Просто так... А как вас зовут?
      - Костя. Фамилия - Дымкин.
      Мы с ней отошли от мрачного тяжелого сеновала метров на двести.
      - Когда тебя украли? - спросил я.
      - Давно, - ответила она и задумалась. - В том году, а может, и раньше. Тогда тоже было лето... Я купалась, а потом пошла домой. И брат Диомид позвал меня в свою машину... А когда мы отсюда домой уедем? Я уже маму плохо помню, - виновато улыбнулась она. - Вспоминаю, вспоминаю...
      - Скоро. Часов в восемь сегодня утром ты будешь дома! - улыбнулся я ей. - А где же ты жила?
      - Теперь? Или давно?
      - Где тебя прятали?
      - Под полом у брата Диомида. Там есть маленькая комнатка. А двери из толстых-толстых белых досок. Он меня давним летом завел туда, и я там все время жила. И еще там Оля была. Она там еще раньше меня жила. Мы с ней в куклы играли или вышивали. Но ее брат Диомид с миром отпустил домой, и я осталась одна.
      - Страшно было?
      - Скучно... Да и страшно, когда брат Диомид свет выключал.
      До заросшей дороги мы по кругу не дошли метров пятьдесят.
      По этой дороге, снизу из туманной низины мчался мотоцикл.
      Еще не поравнявшись с нами, мотоцикл остановился...
      (Я увидел, как по той же дороге из низины, словно сумасшедший мчится, высунув язык, Джек...)
      С заднего сиденья мотоцикла соскочила девушка, остановилась, замерла, глядя на нас.
      Мотоциклист покатил к сеновалу.
      - Это Лариса, - улыбаясь, глянув на меня, спокойно сказала Женя. - Моя сестра.
      Я и так видел, что это Лариса.
      Она бежала к нам.
      - Женька!!. Женя!.. - побледнев, закричала она. - Неправда! Неправда!.. - Подбежала, схватила ее в объятия...
      А девочка улыбалась и не по-детски сдержанно смотрела на Ларису с выражением снисходительного удивления. Сквозь ее наивную доброту и спокойную улыбчивость просвечивало все ее непонимание невероятности происходящего: очевидно, она всегда была уверена, что такая встреча обязательно произойдет.
      А вокруг, радуясь не меньше нас, носился Джек.
      Я только теперь обратил внимание, что Лариса в ярко-зеленом, с изумрудными отливами платье. Да, волосы у нее каштановые, золотисто-умбровые. Цвет лица - персиковый. А глаза!.. Зеленые, каких я никогда не видел. Зеленые, небесно-зеленые - такой иногда бывает средина весенней зари...
      У меня снова возникло такое ощущение, как будто я только что вернулся домой из далеких и долгих странствий.
      - Лариса, - сказал я, - когда ты подбежала к нам, я вспомнил, что ты говорила мне о ней, о Жене. А до той минуты и не догадывался, что это именно она и есть.
      - Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?..
      - Ее надо подготовить, - сказал я. - Вначале надо сообщить вашему отцу.
      - Мама же все знает! - неожиданно заявила Женя. - Она ведь цветы мне посылала с братом Диомидом - розы. И велела ждать и терпеть... И не плакать до самой встречи... Он мне говорил...
      Так вот для чего он покупал розы! Мы переглянулись с Ларисой и ничего не стали объяснять Жене.
      Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычной разноцветной одежде.
      Мы пошли к угрюмому сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу.
      Навстречу нам быстро шел высокий строгий человек. Из-под его плаща виднелся краешек белого халата.
      - Вас как зовут, девочка? - спросил он. - Женя? Как вы себя чувствуете?
      - Хорошо, - пожав плечами, тихо проговорила она.
      Врач горько усмехнулся.
      - Ну, пойдемте, Женя, в машину, - сказал он. - Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой...
      Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже не ниготкового цвета. Обычного цвета лицо, руки, обычного цвета одежда. Только на коленях его песочно-серые брюки были мокрыми и поэтому казались черными, будто заплатанными.
      Следом за ним торопко шагал тот дядя, который отдал мне Джека...
      Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение...
      - Жаль, - сказал он, - не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать...
      - Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором.
      - Все порушили... - провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных. - Все погубите! Уж и водицы живой испить нет источника! И ты - запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь.
      - Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались. Раз ценой другой жизни взялись вроде бы оживлять воду! Но в обмен на жизнь ребенка вы никогда не напьетесь, Ниготков. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают.
      В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, имени которого я не знал.
      Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ.
      - Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса. - Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке...
      Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит...
      - Совершенно верно, - прервал я ее. - Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала.
      - Да не устала я.
      - Не устала! - вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость.
      - Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали.
      - Это почему же? - удивился я. - Я ведь взрослый.
      - И потом он все-таки мужчина, - сказала Лариса.
      - Ну и что, - сказала она. - Я привыкла к тернистому пути, а вы нет.
      - Ох, ну и Женя!.. - вздохнула Лариса. - Слова-то у тебя какие: "тернистый путь"! Я просто мечтаю, чтобы ты стала обыкновенной девочкой.
      - Да уж ладно, стану, - поглядывая то на меня, то на Ларису, сказала она.
      Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в деревне Подлунной.
      В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны - Женю напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать - специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю.
      С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню (от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрамывала одинокая лошадь), я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. А пришел вовремя. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала.
      Я увидел ее во дворе. Она сидела на коротком изрубленном бревне, около поленницы в глубине двора. Вначале и не узнал ее, подумал, что это какая-нибудь здешняя, деревенская девочка. Не узнал, может, потому, что солнце не светило, было пасмурно из-за обширной, стороной шедшей тучи. Женя была в светло-желтой кофте и светло-голубой юбке. Когда я вошел в калитку, она увидала меня, поднялась и через сырую дворовую лужайку побежала мне навстречу.
      - Доброе утро, - печально и светло улыбаясь, тихо сказала она и повисла у меня на руке.
      - Привет, привет! - остановился я. - Как самочувствие? Выспалась уже?
      - Да... Что-то заволновалась во сне и проснулась. Но спать не хочу больше. Ничуточки.
      - Тебе бы побегать, попрыгать, поскакать или искупаться, чтоб устала как чертенок. Вот тогда выспалась бы.
      - Костя, а знаете что!.. Скажите, а вы знаете, до железной дороги очень далеко?
      - Нет, километров пять.
      - Правда, ведь можно пойти пешком?
      - Тебе не разрешат. Ты слишком слаба.
      - Как мне хочется идти, идти но лесу или по лугам!.. Вы видели, сколько цветов в лесу? Пойдемте, Костя! Правда, я дойду!
      - Посмотрим. Если дождя не будет.
      - Да он уже был.
      В калитку быстро вошла Татьяна Петровна. В зеленом с белыми цветочками фартуке, полная, с заботой и старанием в самом облике, торопливо шла к нам, держа что-то в руках.
      - Ну-ка, на вот, примерь. - Подала она Жене синие сандалии. - Впору будут...
      Женя побежала к изрубленному бревну, где сидела. Села там, надела носки, сандалии. Вернулась к нам.
      - Ну подошли? - наклоняясь, опасливо спросила Татьяна Петровна. Подошли, подошли! Вот и хорошо. Теперь доедешь. Скоро и машина прибудет. Тут близко. Они мигом управятся...
      - А мы пешком пойдем, - сказал я.
      - Ох, ну смотрите, - видно не имея обыкновения слишком настаивать на своем, примирилась Татьяна Петровна. - Пойдемте, хоть поешьте на дорогу.
      Мы отказались. Не хотели есть.
      Она быстро ушла в дом. Так и есть: скоро вернулась с сеткой, набитой всякой едой.
      - Нате на дорогу.
      - Татьяна Петровна, да когда же мы съедим все это? - засмеялся я.
      - Бери, бери! Будет охота - поедите. А нет, так все равно меня ругать не будете. Дома поедите.
      Мы вышли из ограды.
      - А ну-ка, стойте...
      Татьяна Петровна торопливо пошла вдоль оград. Через два-три двора остановилась. Там около чьих-то ворот стояла запряженная лошадь. Длинный пожилой мужчина в черном пиджаке и темно-синих брюках брал с телеги охапки свежескошенной травы и бросал за ограду. Рукой показывая на нас, Татьяна Петровна что-то все говорила ему, а он продолжал заниматься своим делом. Отвязал лошадь, подъехал к нам. Поздоровался.
      - Ну, вот и доедете, - подошла и довольно сказала Татьяна Петровна, - и я буду спокойна.
      Такая в общем-то обыкновенность, а Женя была счастлива. Я видел. Как же ей было интересно! Чти вдруг оказалось: на телеге поедем к железной дороге, сидя на траве. И повезет нас по лугам и через лес эта буланая, усыпанная охвостьями сена лошадка. А этот загорелый молчаливый мужчина в сапогах вроде бы сердито будет покрикивать на лошадку: "Но-о!.. Пошла!.."
      Я помог Жене взобраться на телегу. Она села посредине, в ворох привядшей травы. И, видно, боялась, что кто-то вдруг отменит все это...
      - А ты, паренек, садись с той стороны, - сказал мужчина. - Чтоб не переваливать... Что, поехали?
      - До свидания, детки! В гости приезжайте.
      Женя еще несколько раз крикнула "до свидания". А Татьяна Петровна, одной рукой держа фартук, стояла около своих ворот и махала нам вслед...
      И покатили мы, затарахтела телега. У края деревни выскочили откуда-то, звонко лая, две-три собачонки. Колеса мягко стучали по прибитой дождем пыли. Сзади от колес вверх летели и ложились вдоль двух белесых полосок свежего следа спрессованные пластинки земли.
      Скоро мы оказались в березовом лесу. Неторопливо спустились в низинку, поросшую густой травой, камышом и осокой. По деревянному мостку миновали тихий ручей. Стали подниматься вверх. Медленно, полого - все выше, выше...
      Быстро, вдруг вышло из-за тучи солнце.
      И все вокруг осветилось - ярко, до боли в глазах. Заискрилась вдоль дороги трава. Влажно и горячо засветились листья деревьев, по которым только что перед нами прошумел дождь.
      Березовый лес мало-помалу кончался. Все ясней открывались далекие, обширные пространства. Лишь там и сям посреди густых трав стояли одинокие и небольшими группами сосны, да кое-где живописные островки кустов. Ясно, далеко видны были густо-зеленые луга. А голубоватые лесистые холмы простирались до самого горизонта.
      - А что там синее? - спросил я. - Там озеро?
      - Где?.. Не-ет, это там лен, - ответил Иван Трофимович. - А там справа - пар. А за льном, там озимые будут.
      - А то что, белое? Будто цветущий сад?
      - Это гречиха цветет. Но-о!.. Пошла!..
      Некоторое время ехали молча.
      - Ой, смотрите!.. - коснулась моего плеча Женя.
      Я обернулся.
      Когда она появилась?
      Радуга!
      - Какая красивая... - восторженно прошептала Женя.
      Великолепная широкая радуга повисла над лесом, яркая и чистая повисла, казалось, над всем миром и видна была отовсюду.
      Такое было ощущение, что вся земля была здесь, в пределах дальнего горизонта, и все люди жили на этой красивой земле, увенчанной великолепной высокой радугой. Было такое чувство, что все люди на минуту оторвались от своих дел и теперь, будучи в разных местах - но все в одно время! - стояли и глядели на это диво, которое не длится долго.
      И Иван Трофимович обернулся, несколько мгновений как бы оценивающе глядел на красно-желто-зелено-синюю дугу, поглядел так, будто она была особой приметой и принадлежностью его деревни, и коротко, убежденно сказал:
      - Радуга!.. Радость-отрада. А вон за вами, кажись, едут.
      Он свернул с дороги, остановил лошадь.
      Навстречу нам по прямому участку дороги мчалась врачебная машина. Не приостановившись, пронеслась мимо и укатила.
      - Эк их! - круто оборачиваясь вслед машине, удивленно воскликнул старик. - Неужели не признали они нас?
      - Подождем на обочине, - сказал я. - Может, вернутся.
      - Да что их на телеге ждать! Машина быстрая, догонит!
      Я кивнул на Женю.
      - Пусть посмотрит...
      Женя сидела на траве посреди телеги, повернувшись назад, к задним колесам. Положив подбородок в ладони, а локтями опершись на колени, задумчиво глядела на радугу.
      - Много красного цвету в радуге, - после недолгого молчания, как бы в назидание нам, сказал Иван Трофимович, - значит, скоро быть ветру.
      Женя, как будто этот вопрос давно и неотступно ее занимал, но она о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила, обернулась и спросила:
      - А отчего бывает радуга?
      Я не знал, как ей ответить попроще, не отвлеченно. Не стал, не хотелось ей объяснять, что это солнечный спектр в пространстве дождевых капель. Поэтому я, как бы повторив слова Ивана Трофимовича, просто сказал:
      - Радуга - это радость солнца.
      - Радость солнца... Она и для радости людей, да? - настороженно спросила она, хотя в тоне ее голоса слышен был ответ, слышна была убежденность, что это именно так, но спросила, чтобы услышать мое подтверждение.
      - Я думаю, прежде всего для радости людей, раз люди видят радость солнца. У людей, когда они видят радугу, радость не меньше, чем у солнца. Потому что они видят радугу все вместе. Вот как мы втроем... И видят в одно время. Все в одно время. Вот идет дождь вдалеке... Когда идет дождь, все дождинки вместе, как самое чистое, живое зеркало, в которое глядится солнце.
      - Ой, волк!.. - вдруг взвизгнула и ухватилась за мое плечо Женя.
      - Да где волк?.. - содрогнулся от ее крайне неожиданного вскрика и спросил я.
      - Он же сюда бежит!
      - Да собака какая-то... - повернувшись, безразлично протянул Иван Трофимович.
      - Джек! Дуралей!.. - весело закричал я.
      Оттуда, где, как озеро, синел цветущий лен, напрямик по высокой траве несся Джек. Первым делом, сумасшедший от радости, обежал несколько раз вокруг нашей подводы. Я позвал его. Он вскочил к нам на телегу. Радостно хлопал по траве хвостом, взвизгивал, глаза его собачьи сияли!
      - Вы его знаете? - удивилась Женя.
      - А как ты думаешь, он меня знает? Нет, мы с ним" не делаем такой вид, что вовсе незнакомы. Эх ты, Джек, собака! - тряс я его за загривок. - И до чего ж ты всем надоел, до чего мешаешь! Да только не нам, правда, Женя?
      - Ой, ну ничего себе, правда!.. Даже с собакой поедем. Смотрите, ему за ухо цветок даже прицепился!.. - заливисто расхохоталась она.
      - Это репей. Не говори ему.