- Кто они такие? - спросил меня самый оживленный и, наверное, самый смелый из них парень. Он, как мне показалось, несмотря ни на что, никогда не унывал и поэтому-то был красно-оранжевого цвета, скорее огненно-цветного.
      - Не знаю... - сказал я. - А вы кто такие? Вы откуда?..
      - Мы строители, - сказала синевато-зеленая девушка, поправив косынку. Домой едем. Со второй смены. Стройка на краю города...
      - А-а... далеко... - протянул я.
      Почти все эти ребята были всевозможных зеленых, синеватых и оранжевых оттенков.
      - За что они тебя так? - спросил меня огненноцветный парень.
      - Не знаю. А может, и знаю... Не нравлюсь я им.
      - А ты что это все в небо глядишь?
      - Так. Дождик...
      - Ребята, - сказала синевато-бирюзовая девушка, - его надо до больницы довезти. Мало ли что.
      - Садись, парень, довезем! - сказал невысокий смарагдовый юноша. - Вот ребята из погони вернутся и поедем.
      - Нет, - сказал я, - пойду домой. В больнице нечего мне делать. Сам дойду. Мои преследователи уж дома заперлись, спать легли.
      Минут через десять, громко разговаривая, к нам подошли двое, а потом еще двое из числа этих же ребят.
      - Ну что, Роман? - спросил огненноцветный одного из подошедших.
      - Жаль, - сказал здоровенный Роман, - ну и жаль - не догнали. Хотел бы я его схватить за шиворот. Это они его так отделали? Ну и ничего!.. Завтра, парень, будешь цветной, как картинка. А мы за тем персонажем около километра бежали. И не догнали!..
      - Ну и зря я с вами побежал! - разобиженно сказал невысокий, толстощекий, изумрудный крепыш в ситцевой кепке с длинным целлулоидным козырьком.
      - Это почему зря? - серьезно спросил его худой и длинный, зеленый, как плющ, парень.
      - А потому что! - громко сказал толстощекий крепыш. - Оказалось, это собака была! За собакой, братцы, мы километра два гнались.
      Раздался такой хохот, какого я, кажется, никогда еще не слыхал. Я засмеялся вместе с ними, хотя мое лицо горело от побоев.
      - Вы поедете или пешком пойдете?!. - злился высунувшийся из-за приоткрытой дверцы зелено-хризолитовый шофер с аккуратненькими усиками.
      Громко разговаривая, бурно обсуждая все случившееся, все в один миг, и я в их числе, взобрались в кузов. Протягивая сверху руки, говоря что-то веселое в привычное, парни помогли взобраться визгливым, смеющимся девушкам. Мы сидели на дощатых лавках, прибитых к прямоугольной раме. Я почему-то оказался в средине, смотрел и прислушивался к этому деятельному и бурному, веселому народу.
      По просьбе ребят шофер сделал крюк и довез меня чуть ли не до самого дома.
      ПРИЗНАНИЕ ЭГОИСТА
      На следующий день я с утра занялся всевозможными примочками, чтоб хоть немного устранить с лица, говоря языком моей профессии, хроматическую контрастность, а попросту - синяки.
      Потом я пошел в ближайший автомат, чтобы позвонить Ларисе.
      Я уже набрал на диске номер, как вдруг какой-то бурый, со слабым сливяным оттенком, сорокалетний коротыш открыл дверь и попросил меня потесниться.
      - Парень, надо поговорить. Недолго...
      Он сунул левую руку в карман.
      Упершись в автомат спиной, я руками и одной ногой толкнул малыша с такой силой, что дверь будки распахнулась, ударилась и из нее со звоном полетели стекла. Трубка вырвалась из рук, ударилась и разбила боковое стекло.
      Незнакомец исчез молниеносно.
      Мне все эти дьявольские штуки уже изрядно надоели.
      Я часов в одиннадцать пошел в милицию и обо всем рассказал. Там решили "фиолетовыми ребятами" заняться. Мне обещали помочь. Попросили в ближайшие дни допоздна нигде не задерживаться и никуда не уезжать...
      Я был зол на вчерашних своих обидчиков. И за себя и за Джека. Куда он исчез?
      После обеда я отправился в универмаг, в хозяйственный отдел. Надо было купить электроплитку, так как газовую магистраль со дня на день должны были отключить на продолжительный ремонт.
      Эх, если б появился хоть один фиолетовый! Уж я схватил бы его за шиворот - и будь что будет!
      Я купил электроплитку и вышел из универмага. Теперь мне предстояло уплатить за пользование электричеством.
      Я шел по солнечной летней улице и был очень внимателен.
      Вокруг были люди зеленоватых гамм. И только некоторые имели оттенки бирюзового, красноватых и золотисто-оранжевых цветов - такие, какие по большей части имели дети.
      Вот прошла со странной улыбкой на счастливом лице золотисто-персиковая девушка. Она счастливо, взаимно кого-то любит. Это я знаю точно...
      И такие золотисто-оранжевые, золотисто-лимонные и подобные им цвета встречались мне нередко.
      Вот по той стороне улицы с рулоном в руке быстро шагает ярко-смарагдовый, волевой энтузиаст. Скорее всего это изобретатель. И бирюзовый тембр в смарагдовом тоне его тела свидетельствует о том, что поиск совсем недавно удачно завершен...
      Навстречу возбужденному эрудиту плавно плывет толстая фисташковая женщина. Она кому-то сострадает, одобряет чей-то поступок. Она...
      А вот с той стороны улицы, наискось от цветочного магазина, мчится канареечно-желтый толстоватый себялюбец. Он в сверхмодных одеждах. В руках у него букет синевато-зеленых цветов.
      Себялюбец пересекает улицу.
      Странное совпадение. Такая случайность!
      Навстречу канареечному, порывистому себялюбцу на средину улицы выбегает длинноногий и боевитый соломенно-желтый эгоист.
      Я засмеялся, стоя на бордюре.
      Они готовы были столкнуться.
      Все бибикало, неслось и теснилось к тротуару...
      Я перестаю улыбаться. Челюсть моя отвисла, потому что уже предчувствую, предвижу печальный финал.
      В последнее мгновение себялюбец сделал что-то вроде пируэта, увернулся...
      Эгоиста же мотороллер сбил.
      Он лежал в трех метрах от эпицентра, вгорячах пытался подняться. Я бросился к нему, едва ли не на спине дотащил его до края тротуара, помог лечь.
      - Как вы себя чувствуете? - склонившись над ним, спросил я.
      Прикрыв глаза, как бы сосредоточиваясь на глубокой мысли, он вдруг возмутился:
      - Неужели он не мог меня объехать?
      - Успокойтесь, вам вредно волноваться, - легонько похлопал я его по плечу и под голову, на которой неопрятно рассыпались длинные хилые волосы, положил свой, кроме плитки ничего не содержавший, портфель. Я попытался расстегнуть ему пояс, но он отшвырнул мою руку. Хотел расстегнуть тугой ворот его рубашки, он возмутился:
      - Не прикасайтесь к горлу!
      - Врача, "скорую" вызвали? - спросил я окруживших нас людей.
      - Да, трое побежали звонить, - успокоили меня.
      - А то он уже катастрофически меняет цвет... - неосторожно заметил я.
      - Цвет?.. Значит, это конец!.. - широко открыв глаза, проговорил несчастный и ужаснулся: - Опять он!.. Константин, я боюсь вас! Пощадите же!!
      - Вы меня знаете? - удивился я.
      - И знаю, что эту уличную катастрофу устроили вы!
      - Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре.
      - Многие стояли на бордюре... Стояли, да не так, как ты, и не для того!.. - обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым... - Мы все знаем, Константин. - Он помолчал. - Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили?
      - Так это были вы? - поразился я. - Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон?
      Эгоист страдальчески сморщился.
      - Второй раз, - прошептал он, - вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом?
      Его лицо передернулось.
      - Следовательно, - уточнил я, - там был не Ниготков?
      - Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич... И другие. Константин, заклинаю вас! - не губите меня. Пощадите!..
      - Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи?
      - Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры.
      - Вы двоюродный брат Ниготкова? - поразился я.
      - Сожалею об этом! - искренне воскликнул он. - Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил...
      Словесный закрыл глаза, сжал губы.
      Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с "ними" порвать!
      - Скажите же о Ниготкове самое главное! - попросил я. - Говорите! Не трусьте!
      - Не могу... - с трудом разжал он губы. - Язык не поворачивается. Я с ними порвал - и довольно этого...
      Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное - эти его признания!..
      - К чему эта половинчатость! - сказал я ему. - Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет!
      В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок.
      - Ну хорошо, Константин... - внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: - Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем... Вот как ты появился...
      - Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что?
      - Только ради собственного спасения... - не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал.
      - Не хотите говорить - ну и не говорите! Вам же хуже будет, - грубовато встряхнул я его за плечо.
      - Да, да!.. Они сегодня... - медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич. - Они сегодня совершат... Он поедет за медом. На пасеку... Любит он сладкий мед!.. И он с ними... Нет, нет!! - вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки. - Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать... Ну что вам всем от меня надо?!.
      - Вы посмотрите - вот прилип! - удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина. - Человека сбило, а он привязался с разговорами!..
      Осуждающе заговорили и другие присутствующие.
      Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал.
      Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы.
      После короткого молчания я спросил Словесного:
      - Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!..
      Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня.
      Надо мной раздался отчетливый голос:
      - Извините!
      Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер.
      - Вы медик, врач? - спросил он меня.
      - Нет...
      - А, тоже пострадавший... Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!..
      - "Скорая помощь"! - громко сказал кто-то.
      Я отошел в сторону.
      Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту.
      Еще недавно я мучился в догадках: какое преступление эти фиолетовые совершили - какое-нибудь бандитское нападение, изготовление поддельных денег, грабеж, мошенничество??.
      Теперь же, после слов Словесного, все как будто прояснилось для меня: с какой-то пасеки может быть совершено крупное хищение меда. Мед, мед... Все-таки была в этом "меде" какая-то фальшь!..
      Обо всем, что мне стало известно, мне надо было просто-напросто сообщить в милицию. Но я не очень-то торопился. По правде сказать, мне очень хотелось самому схватить Ниготкова за руку.
      Короче говоря, с этого часа из-за ложных представлений и своей самонадеянности я начал совершать ошибки.
      Я из автомата позвонил Ларисе. Она была дома. Мы договорились с ней встретиться в четыре часа у кинотеатра "Аленка".
      Позвонил на фабрику Вадиму Мильчину, чтоб и он принял участие в поимке Ниготкова. Но была ведь суббота! Я помчался к Вадиму домой. Дома его не было. Я оставил Вадиму записку и погнал к кинотеатру "Аленка".
      Я ждал Ларису на скамейке. Напротив меня останавливались и катили дальше трамваи. Вдруг на остановке среди ровной и спокойной цветовой гаммы пассажиров появилось яркое пятно. С передней площадки прицепного вагона среди прочих пассажиров сошел мужчина в широченном чесучовом костюме, в соломенной шляпе. Он был фиолетового цвета!
      Я быстро подошел к нему и резко спросил:
      - Извините, ваша совесть чиста?
      - Нет, - ничуть не удивившись вопросу, коротко сказал он, придерживая от порывов ветра свою шляпу. - Нечиста. Это точно.
      - Почему? Можете сказать?
      - Вот как!.. - Попытался он сдвинуть на затылок свою соломенную шляпу. - Первый раз в жизни - и попался. Извините, товарищ контролер! Вот первый раз надел новый костюм - и оказался без копейки. Забыл взять деньги и, пока по карманам искал, "зайцем" две остановки и проехал. Вот и решил до третьей, хоть и тяжеловато, пешком дойти. А как вы догадались?
      - По выражению лица...
      - Извините, а где это вас так... побили? И как так можно: по лицу?.. с болью в голосе проговорил он.
      - На службе... В бункер упал, - промямлил я.
      - Надо бы поосторожней, - сморщился он. - Так нельзя!..
      Я вернулся к скамейке и сел. Мне было стыдно, как-то очень неприятно. Вот тебе и контролер.
      Ветер все усиливался. Дул порывами. Серые тучи разлетались. Солнце то пряталось, то выходило из-за туч, ярко все освещая.
      Сияя золотисто-лимонным пламенем, пришла подгоняемая ветром Лариса.
      - Здравствуй, опечаленный адмирал! - с веселыми искорками в голосе, насмешливо проговорила она. - Скажи, будет ли буря?
      - Привет, - печально ответил я. - Буря будет обязательно.
      Она села рядом со мной.
      - Ну что загоревал? Корабли разметало по морю? А?..
      Наверно, только что читала книгу. Она постоянно играла какую-нибудь роль - или тех героинь, о которых только что вычитала в книжке, или копировала знакомых женщин.
      - Ну наплакался?
      Я выпрямился, откинулся к спинке скамейки.
      - Ой, ужас! Побит?.. Синяки... И какие это дети отколошматили тебя?..
      - Дети?.. - вдруг вспылил я и, не задумываясь, сказал: - Лариса, твой дядя Ниготков, очевидно, вор!
      - Очевидно?.. - сердито спросила она. - А для нас это не очевидно! И с чего ты это взял? Я запрещаю тебе так говорить о нем!
      - Ниготков ворует мед! Лариса, а вашей семье Демид Велимирович мед приносил?
      - Да, приносил! И я его ела. Ворованное такое сладкое! - съязвила она.
      - Когда приносил?
      - В прошлом году! Все?
      - Мед был ворованный...
      - Какой ужас... Значит, мы опозорены? Ах, Костя, что мы должны сделать? Я сейчас же пойду и все расскажу маме.
      - Сколько он вам меду привозил?
      - Две банки. Но ведь мы же не знали, что он его украл!
      - Банки большие были?
      - Да, - кивнула она. - Трехлитровые.
      - Ну, это ерунда!..
      - Правда, Костя? - улыбнулась она.
      - Конечно. Вот сегодня они хотят похитить с пасеки побольше...
      - Сколько?
      - Черт знает... Может, несколько тонн.
      - Какой кошмар! И это Демид Велимирович!.. А нам сказал, что мед от бабки Анисьи, от его матери.
      - А где она живет? - спросил я.
      - В деревне Подлунной. Это километрах в трех-четырех от станции Остинки...
      - Остинка?!.. А, знакомая станция! - почти что злорадно воскликнул я. Все складывается как нельзя лучше. Вот оно что, оказывается!.. Вот оно что!!
      - Там и пасека есть, - продолжала Лариса. - Подлунная на этом берегу, а пасека на другом...
      Я достал сигареты, закурил.
      - Ты бы лучше не курил! - после молчания сказала Лариса.
      - Почему?
      - Ну потому что не умеешь.
      - Ты знаешь, - сказал я, - хочу я Ниготкова сам за руки схватить. А то все думают - я к нему придираюсь... Это ведь его друзья так меня разукрасили.
      - Ах, вот оно что! - она кулачком стукнула себя по колену. - Ну Ниготков!..
      - Лариса, поедем в эту самую Подлунную. Сейчас же, - решительно сказал я, поднимаясь со скамьи.
      - Зачем это?.. Да и поздно ведь, Костя.
      - Ерунда! До Остинки на электричке - полчаса. Поезжай сейчас же домой. Возьми какую-нибудь пустую банку с авоськой. Поедем в гости к бабушке Анисье. Вроде бы за медом. Может быть, вначале ты одна к ней зайдешь. Там увидим... Посмотрим, что там делается.
      Мы договорились с Ларисой встретиться в скверике у кинотеатра "Аленка".
      Я посадил ее на трамвай, а сам пошел в гастроном. Купил сыру и конфет. Из магазина направился к кинотеатру. Постояв перед афишами, вошел в вестибюль. Так, из пустого любопытства.
      И вдруг у меня за спиной кто-то радостно проворковал:
      - О-о, Костюшка! Сколько лет, сколько зим...
      - Ниготков?! - рефлекторно отпрянув, воскликнул я.
      - Здоров, Костя! - с каким-то обыденным видом, по-братски протянул он мне свою темную, грязно-сиреневую руку и со взмокшего лба, более светлого, чем сливяно-фиолетовые щеки, сдвинул шляпу на затылок. - Че, в кино, что ли?.. Фильм интересный, не знаешь?
      - Интересный, говорят, - уже спокойней сказал я. - Стоит посмотреть.
      - А я вот половину свою не дождусь. Два билета вот только что купил... - то разглядывая билеты, то вертя по сторонам головой, быстро говорил он. - А ее все нету. И ведь через двадцать минут начало. Недавно, Костя, женился я. Второй раз... - Он как бы пренебрежительно махнул на себя рукой, улыбнулся и смущенно опустил голову. - Такая вот се ля ви, дружок. А то ведь нам, холостякам, на цветах, подношениях и разориться ничего не стоит. А женщины ведь любят, когда им цветы дарят. Конца не видно! довольно засмеялся он и вдруг странно так уставился на меня.
      - Поздравляю, Демид Велимирович, - сказал я, не веря ни одному его слову.
      - Спасибо, дружок!
      - А цветы ведь и после женитьбы и жене, говорят, дарить полагается, заметил я.
      - Что ни говори, Костя, а жена не невеста! При жене какие там цветы... У тебя две копейки не будет? Хочу ей еще раз позвонить. Вышла она или нет...
      Я порылся в карманах, нашел и дал ему монету.
      - А у тебя, кстати, Константин, как здоровье-то? Не улучшилось зрение?
      - Улучшилось, Демид Велимирович. Спасибо. Лучше стал видеть.
      - Ну вот и хорошо. Это хорошо!.. Все, Костя, хорошо, что хорошо кончается. А цвет-то этот твой... все еще видишь или как?
      - Да, все еще вижу. Сам не рад.
      - На обследование так и не ездил, - неодобрительно мотнул он головой. Ждешь чего-то...
      - На днях поеду. Пора уж.
      - Обязательно, Костя, надо ехать. А то ведь пурпуровый пигмент... В глазах на сетчатке такой есть... Может у тебя начаться разрушение этого пурпура. Обратно он не восстанавливается. А тогда все: по-человечески цвет ты уже никогда больше не увидишь.
      - А вы, оказывается, немало знаете? - восхищенно заметил я.
      - А как же! - в тон мне ответил он. - Тоже в свое время естествознанием интересовался! Да-а... - философически протянул он. - А ведь у тебя, Костя, по сути, не зрение нарушено. Это у тебя не с глазами.
      - А что же?
      - Мозг. Головной мозг! Высшие полушария, возможно. Вот ведь ты ни шиша не знаешь, а я бы мог тебе кой-что и объяснить... У тебя, Константин, разрушены клетки зрительной памяти. Понимаешь? Находятся они в затылочной части человеческого мозга. Поэтому ты неправильно все воспринимаешь. Подозреваешь людей, этим самым оскорбляешь их, наносишь им душевные травмы... И знаешь, как это еще называется, болезнь-то твоя?
      - Нет, не знаю.
      - "Душевная слепота Мунка" - вот как... Тут тебе и истерия, и умственная неполноценность... Лечиться не станешь - в психиатричку попадешь. А тогда, знаешь...
      - Спасибо, товарищ Ниготков. Действительно, как бы светлей теперь стало мне... Хорошо, что вы мне сказали, как эта болезнь называется. А то хожу и даже не знаю, что у меня эта самая "душевная слепота Мунка". Не зря вы тогда, у туннеля, сказали мне, что вы все-таки человек просветительских кровей да и когда-то врачевали. Правда, по ветеринарно-санитарной части вроде бы...
      - Эх! - с сожалением вздохнул он. - Побеседовать бы с тобой как следует!.. Парень ты вроде бы и неглупый, да только врача рядом нету.
      - Душевного лекаря? - насмешливо спросил я.
      - Не смейся: его самого! Слишком уж тебе все ясно. Это беда твоя. Подожди тут: я позвоню.
      Он направился к телефону-автомату, а я в это время купил в кассе два билета на тот же сеанс, что и Ниготков, и побежал к скверику.
      Лариса меня уже дожидалась. Рядом с ней на скамейке, завязанная в авоське, стояла стеклянная трехлитровая банка.
      - Дома никого нет, - вздохнула она. - Но я поеду с тобой. Оставила записку, что поехала с тобой, Костя... Что до заката вернусь.
      - Лариса! Кто тебя просил с этой запиской!.. Только сорвешь мне операцию... А сейчас пойдем в кино.
      - В кино?! Но ведь поздно будет!
      - Сейчас встретил этого люцифера, представь себе!
      - Что значит "люцифера"? Кого?..
      - Люцифер - значит "носитель света". Ниготкова - вот кого! Просвещал меня. И знаешь, как называется аномалия моего зрения? "Душевная слепота Мунка", вот как!
      - Тогда и в Подлунную нечего ездить, - разочарованно проговорила Лариса, - раз Ниготков здесь...
      Мы заскочили в зал, когда уже гасили свет. Заняли места. Я внимательно огляделся: истинно ниготкового цвета ни у одного человека. Значит, Ниготков купил биты для отвода глаз... Обеспечивал алиби?
      Минут через десять в зале появился, потихоньку прошел и сел перед экраном кто-то сливяно-сизый. Караульщик?..
      Мы незаметно покинули зал, вышли через фойе. На такси домчались до вокзала. Минут через пятнадцать четко, ритмично под нами стучали колеса электрички.
      Какая-то неопределенность, какие-то несоответствия смущали и тяготили меня: может быть, мед здесь и ни при чем? Казалось мне, что должно было произойти что-то очень важное. Тем более это неожиданное появление Ниготкова в детском кинотеатре...
      НИТЬ-ПАУТИНКА
      В Остинке ветер был тише. А может, просто к вечеру он везде стал стихать. Здесь было очень хорошо. Вокруг лес. Не жарко - тепло и легко. Последние белые облака в синем небе таяли, и казалось, что они плывут не к горизонту, а в синюю высь летнего вечера.
      Перед дорогой в Подлунную мы присели на скамеечке у вокзала.
      - Ну а на пасеку ты пойдешь? - спросила меня Лариса.
      - Конечно!.. Сначала посмотрим, что делается в Подлунной, у бабки Анисьи.
      - Знаешь, Костя, бандитов ты можешь ловить хоть всю ночь, но только с вооруженным милиционером. Ты же обещал мне! И вообще надо в милицию сообщить.
      - Да, - согласился я, - пора о них сообщить...
      Почему-то весь пыл с меня слетел. Мне уже совсем не хотелось на ночь глядя ехать на эту пасеку. Ну доберемся мы до нее... А там Ниготков бочки с медом катает, а его друзья, тоже ниготкового цвета, на левый грузовик воск плитами укладывают. Как же! Торопят друг друга, шепчутся, говорят: "Побыстрей надо, а то часа через два-три на пасеке со своей девчонкой Костя Дымкин появится. Уж тогда нам несдобровать..." Как же еще!
      Здание милиции находилось недалеко от вокзала. Оно мне памятно было с той передряги в остинском лесу.
      Мы вошли. За столом сидел лейтенант Горшин. Конечно, я узнал его. Позади, слева от него, стоял небольшой открытый сейф. Внимательно на нас глядя, Горшин укладывал в сейф какую-то папку.
      - Я вас слушаю, - сказал он.
      - Мне нужен милиционер, - сказал я, - желательно вооруженный.
      - Что случилось? Садитесь.
      - Пока ничего, - пожал я плечами. - Но может случиться.
      Мы с Ларисой сели на диван.
      - Вам известно, что должно что-то произойти?
      - Трудно сказать... Кажется, должно, - сдержанно проговорил я.
      - Что, где? Когда? - поднявшись, спросил Горшин.
      - По-моему, - сказал я, - на пасеке, недалеко от деревни Подлунной должна произойти кража.
      - Мой дядя, - уверенно сказала Лариса, - хочет украсть несколько тонн меда. Он уже однажды приносил нам ворованный мед.
      - Откуда вам это известно, что он хочет украсть?
      - Он сказал... - кивнула Лариса в мою сторону.
      - А вам откуда известно? - спросил меня Горшин.
      - Мне сказал эгоист.
      - Кто, кто?
      - Словесный Игорь Тимофеевич. Его сбили мотороллером... Он мне все и сказал. Он меня боится.
      - Стоп, стоп! - сказал Горшин. - Вы на меня вдруг обрушили столько загадочной информации, что и не сообразить сразу, что к чему. Почему он вас боится?
      - Потому что я в темноте вижу как днем. Вот они и боятся меня. А этот Словесный вообще перетрусил: спрашивает меня, что я есть такое. Назвал антихристом.
      - Та-ак!.. - расслабившись, откинувшись к спинке стула, проговорил Горшин. - А вы, девушка, тоже в темноте видите как днем?
      - Нет, Костя один такой. Больше таких людей на свете нет. Он один, прошептала она.
      - А вы, товарищ лейтенант, напрасно медлите, - сказал я.
      - Да, это верно, молодой человек. Тогда давайте быстро и по порядку. Горшин раскрыл учетный журнал: - Молодой человек, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Откуда и куда едете? - спросил он.
      - Товарищ Горшин, неужели вы совсем не узнали меня? - спросил я лейтенанта. - В лесу-то не так давно эти ребята ниготкового цвета пытались нас с Мильчиным схватить...
      - А, художники? - воскликнул Горшин. - Ну, все ясно! А то гляжу и никак не могу вспомнить: лицо парня очень знакомо, но при каких обстоятельствах, не вспомню... Так в темных очках все время и ходите? Ну как у вас со зрением?
      - Все так же: по цвету насквозь вижу, - чуть хвастливо ответил я.
      - И вы, Константин, предполагаете, что крупное хищение меда должны совершить эти... Какого они цвета-то?
      - Ниготкового, такого сиренево-фиолетового. Но, конечно, не все и не всегда, - пояснил я. - Ниготков с сообщниками... Кстати, Игорь Словесный был тогда с ними в лесу, когда они пытались поймать меня и отвертеть мне голову.
      Горшин быстро, кратко записал суть нашего "сигнала" и снял трубку.
      - Алло! Катя? Двенадцатый... - Он помолчал. - Горшин беспокоит. Слушай, Руслан, я тебе так и не дам отдохнуть сегодня!.. - Он засмеялся. Буквально сейчас получил сигнал. Вот тут у меня двое молодых людей сидят. Один из них Дымкин, Костя. Помнишь, художники?.. Да, да! Есть предположение, что готовится крупное хищение меда с пасеки... Да, с пасеки! Но, по-моему, тут дело не медом пахнет. Так что давай-ка, Руслан, пока что к Сташкову наведайся. Надо срочно прозондировать, как там у него на пасеке... Темкин? С минуты на минуту с задания вернется. Да, да! А я пока предприму все, что необходимо... И Темкин подключится. Приходи!
      Не проговорили мы и десяти минут, как вошел смарагдовый, почти что изумрудный старшина - огромный сухопарый парень.
      Горшин представил нас друг другу и коротко рассказал старшине Руслану Кукушицкому обстоятельства дела.
      Скоро за окном затарахтел подкативший мотоцикл.
      - А, вот и Темкин! Прекрасно! - сказал Горшин. - Костя Дымкин, вы пока что останетесь здесь, в Остинке. Вроде бы связным, поскольку вам, кажется, известны кое-какие подробности. Ты, Кукушицкий, на пасеку!
      - А мне, товарищ лейтенант, - сказал я, - больше ничего и неизвестно. Не больше, чем теперь вам.
      - А этого ни мы, ни вы не знаете: кому больше, кому меньше. Тут это и выяснится.
      - Нет, - возразил я, - лучше мне быть в Подлунной, на берегу реки. Пасека там рядом, и эти типы едва ли Подлунную минуют.
      - Хорошо, - кивнул Горшин. - Но самому не мудрить. В Подлунной тебе любой поможет. Если что, звони. Там может появиться какой-нибудь незнакомец, конечно. Как, по цвету можешь что-нибудь определить?
      - Конечно, могу. Главное запросто определяю.
      - Подожди, тебя подвезут туда. Старшина Кукушицкий, задание ясно?
      - Так точно! Почти все ясно, а в остальном разберемся.
      - Дорогой все объяснишь Темкину. Давайте мигом в Подлипки, через мост к пасеке!
      Мы с Ларисой вышли на улицу, а Горшин еще что-то говорил Кукушицкому и Темкину.
      Мы с Ларисой медленно пошли по улице. Совсем неожиданно оказались на краю этого небольшого городка. Какая-то женщина объяснила мне, что от Остинки до Подлунной всего километра четыре. "Молодые! - поощрительно воскликнула она. - Не успеете оглянуться, как там будете!.."
      Стоял теплый безоблачный вечер, и пройти четыре километра по летней лесостепной дороге, которая причудливо вилась среди холмов, было одно удовольствие...
      Небольшая деревенька Подлунная тянулась не вдоль высокого левого берега полноводной реки, а в основном вдоль правого берега поросшего оврага, по которому протекала худосочная речушка. Так что одним, расширенным, словно устье, концом деревенька упиралась в берег широкой реки.
      Мы с Ларисой остановились близ реки, неподалеку от дома бабки Анисьи, матери Демида Ниготкова. Я сел на скамейку у чьих-то ворот, а Лариса с банкой пошла к интересовавшему нас дому.
      Я видел, как она подошла к калитке... Да, это в том дворе все время лаяла собака... Когда Лариса подошла, собака залаяла еще сильней и тут же лаять перестала. "Узнала Ларису", - подумал я. Но Лариса почему-то все стояла у калитки, потом вернулась ко мне.
      - Дома у них никого нет, - сказала она. - Все закрыто, даже ставни... И какая-то собака на цепи, на твоего Джека похожая... У них маленькая была...
      - На Джека?..
      Мы быстро пошли к дому бабки Анисьи.