Она по-прежнему светилась золотисто-лимонным пламенем. Минуя прохожих, неторопливо уходила по тротуару к далеким, большим деревьям.
      Мало что соображая, я побежал к ней. Мне было ясно: все должно разрешиться или сегодня, или никогда. А из-под моих ног и тень надежды уже уплывала. Она спокойно - безразлично! - уходила.
      - Знаете что!.. - сказал я, догнав ее.
      - А, это опять вы! - удивилась она и высокомерно подняла брови. - Я же вас просила... Ну хорошо, говорите, но только побыстрей. Ради бога!.. Вы какой-то совсем странный!
      - Это неправда... Я должен был сказать, что мне идти... Что я...
      - Значит, так: я вам нравлюсь, потому что я красивая. Вы это хотели сказать? Ну вот что, молодой человек. Выслушайте меня очень внимательно.
      Своей прямотой, манерой говорить - будто она не от себя, не свои слова говорит, а читает с книжки - она меня сбивала с толку.
      - Неправда, что мне идти в другую сторону, - сказал я.
      - Так вы, оказывается, лжец?!
      - Мне идти в ту сторону, куда и вам!.. - решительно проговорил я.
      - Ах, вот еще что!.. Так что ж вы пошли в другую? - с удивлением подняла она брови и округлила глаза. - У вас что, туман в голове?
      - Я сегодня уезжаю в Москву, - уныло сказал я.
      - Ах, какая жалость, какая печаль! То-то вы с чемоданом и ходите по улицам.
      - Он еще пустой, - сказал я. - Пока пустой.
      - Правда? Очень жаль, что еще пустой!
      - И неправда, что вы недобрая. А доброта выше всего... - говорил я и все больше удивлялся: как некстати говорю я эти банальности, такие пустые, никчемные слова. - Вы как ребенок, а думаете, что все считают вас взрослой. Вы в каком классе учитесь?
      - Может быть, вам и школу заодно назвать? Прощайте! И больше не преследуйте меня. Счастливого пути!
      Мы шли молча. Минуты через три я сказал:
      - Только не думайте, что я иду следом.
      - Вы пешком идете в Москву? Кстати, мне думать нечего, потому что я вас совершенно не знаю. Вы для меня такой же прохожий, как и все остальные. Вы даже не представляете себе, как вы мне безразличны!
      Она вдруг спохватилась, что говорит слишком много, и умолкла.
      Ах, как она была красива! Как она мне нравилась!
      Мне казалось, что она по чьей-то доброй воле идет по улице только для того, чтобы ее увидели люди. Но я не переставал удивляться этому странному безразличию прохожих. Лишь кое-кто мельком бросал на нее взгляд. Не чаще даже, чем на меня! Нет, я не возмущался прохожими, в глубине души я смеялся над их слепотой: равнодушно пройти мимо!.. "Эх ты, парень!" готов был я оглянуться и крикнуть вослед пижонистому фигляру, горделиво прошествовавшему мимо нас, который даже не посмотрел на нее, а лишь меня смерил высокомерным взглядом. Безразличие прохожих к моей спутнице изумляло меня и где-то в глубине души успокаивало: мне легче и реже придется ее оберегать от других. А такие пижоны - вон как тот! - пока осмыслят, что они прохлопали, мы с ней будем уже далеко-далеко.
      Она была так стройна! Белые туфельки на ее ногах выглядели очень мило. Правда, носки их были изрядно побиты, хотя они были и новые. Ничего, ничего... Конечно, это мини-платье в цветочках, хотя она пока что и была школьницей, можно было бы сменить на более длинное.
      Мы шли, молчали около минуты.
      Грубовато, совсем нелюбезно, я вдруг спросил ее:
      - Как вы знакомы с Ниготковым?
      - Ах, это вы?? Вы все еще не ушли? - удивилась она.
      - Что вы о нем знаете?
      - Все.
      Итак, сейчас я спрошу, и покров таинственности с розовато-фиолетовой персоны спадет.
      - Что все? - опросил я.
      - Абсолютно все!
      - Что он сделал?.. Скажите!
      - Это семейная тайна.
      - Говорите! - вскричал я. - Немедленно!
      - Пожалуйста... - очень тихо сказала она, - никогда не кричите на меня при всех... Я этого не заслужила.
      - А где же?.. - задохнулся я. - Дома можно кричать?
      Она вздохнула и сказала:
      - Дом - это не улица...
      - Что Ниготков сделал? - допытывался я. - Кто он? И что за семейная тайна?
      - Такая... И почему это, интересно, я встречным и поперечным прохожим должна все рассказывать?
      Я промолчал.
      - Ну хорошо, - вздохнув, проговорила она через минуту. - Могу сказать... Он упорно настаивает на разводе.
      - На разводе?! - снова так вскричал я, что обратил на себя внимание прохожих.
      Она вскинула над большими глазами красивые брови (может быть, вскинула чуть выше, чем следовало), округлила глаза и снисходительно, словно умудренная долгим опытом добрая женщина, ласково спросила:
      - Вы заинтересованы в нем? Вы что, его племянник или брат?
      - А вы что, его жена?
      - Увы! - задумчиво, печально покивала она головой. - И я мать троих детей...
      - Сколько же вам лет?!. - Я остановился, пораженный новыми фактами.
      - Тридцать два. Пошел тридцать второй... Вы понимаете: детей ведь надо воспитывать и кормить... А я одна.
      - Где же вы работаете? - ужаснулся я, глядя на свои, ставшие какими-то синими руки. Такого же цвета стало и все мое тело, и, конечно, лицо.
      - Санитаркой в областной больнице, - просто ответила она. - Сами представляете: ведра, тряпки, полы...
      - Я завтра же пойду на ЭФОТ, - следуя за ней, решительно сказал я. Это наша фабрика. Экспериментальная фабрика особых и праздничных тканей. И стану работать на любом месте. И не поеду в Москву на... - едва не проговорился я. - Хотите, я буду вам помогать?
      - Нет, мне подачки не нужны. Я справлюсь одна.
      - Ну... не как подачки...
      - Простите, пожалуйста! - виновато улыбнулась она. - Я не совсем уместно пошутила. Вы не сердитесь?
      - Не-ет... - поводил я плечами.
      - Ну, ну, что вы?.. - решительно остановилась она передо мной. - У вас что, нет чувства юмора?
      - Возможно...
      - Жаль! - вздохнула она. - Но не унывайте: и так как-нибудь проживете!
      Я не унывал, но был подавлен. И она, наверное, видела, знала, все понимала своим женским сердцем. Просто я был оглушен ее присутствием, был слишком счастлив, что видел ее и слышал. И боялся потерять ее...
      - Вы что, спите на ходу?.. Дядя Демид настаивает на разводе с тетей Светланой! Вам нехорошо? О, простите! Я не думала, что вы поверите в такие бредни: что я была замужем и вообще...
      - Нет, нет... Ничего! Не волнуйтесь, пожалуйста... А кто эта тетя Светлана? - безразлично спросил я.
      - Мамина сестра.
      - Так... - глубокомысленно протянул я, возвращаясь в более или менее уравновешенное состояние. - Значит, он вам седьмая вода на киселе?
      - Может, и восьмая.
      - Как вас зовут? - довольно буднично спросил я.
      - Устала я от ваших вопросов... - не тяжело, а просто глубоко вздохнула она. - Меня зовут Лариса.
      - Очень приятно! - протянул я ей свою руку, но она почему-то своей мне не подала. - Разрешите, понесу вашу сумку, - нашелся я.
      - Пожалуйста, - улыбнулась она. - Да у вас ведь чемодан!
      - А меня зовут Константин, - сказал я. - Просто Костя. Дымкин.
      И тут нам вдруг не о чем стало говорить.
      После продолжительного молчания она оживленно сказала:
      - Несколько дней назад я по радио слыхала песню. Там были такие слова: "Наш Костя, кажется, влюбился, кричали грузчики в порту..."
      "Она иногда выдавала такие сюрпризы, что я даже смущался.
      - Портовые грузчики - ребята веселые... - с апломбом заметил я, открыл свой пустой чемодан и положил в него ее хозяйственную сумку.
      Мы подходили к огромным старым деревьям в конце улицы, где когда-то был парк. Здесь я уже лет сто не бывал!..
      - Лариса, а вы не знаете, кому ваш дядя покупает цветы?
      - Цветы? Не представляю. Конечно, не своей жене, не тете Светлане. Они вместе не живут уже два года.
      - Он настаивает на разводе, а вы говорите, что они два года вместе не живут?
      - Ну и что? Не разведены юридически, но вместе не живут. Он считает, что и дом, и почти все вещи принадлежат только ему. Вот он и требует развода "по-хорошему", а тетя расходиться с ним вообще не собирается. Да неприятно об этом говорить! Почему он вас так волнует? Давайте лучше не вспоминать о нем! Хорошо? - улыбнулась она.
      - Но он такого цвета...
      - Какого цвета? - испугалась она. - Что это вас все мучает?
      - Так, ничего.
      - Значит, он покупает цветы для женщин... Ах, бедная тетя Светлана! Как я ее понимаю!
      Лариса сказала, что она должна меня оставить. Мы договорились с ней встретиться на следующий день.
      Я, счастливый, с легким пустым чемоданом помчался на автобусную остановку, чтоб сразу же поехать к железнодорожным кассам и сдать билет. Веселая и возбужденная, став золотисто-шафрановой, на остановку прибежала Лариса. Оказывается, я едва не увез ее пустую хозяйственную сумку...
      НЕОБЫЧНЫЙ ДРУГ
      Наше первое свидание состоялось на следующий день, в десять часов утра на пляже.
      Мне это солнечное утро запомнилось на всю жизнь.
      Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу.
      Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала:
      - Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут.
      - Но как же он успел появиться дома? - недоумевал я.
      - Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел.
      В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула... Пошла с подругой купаться и не вернулась...
      Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались.
      Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар... Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей.
      Дома я оказался часов в девять.
      Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала.
      Из спальни с развернутой газетой появился отец.
      - Садись, Костя, ешь, - недовольно сказала мне мать.
      По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы.
      - Ну как живешь, Костя? - спросил он. - Расскажи хоть!
      - Что "как"?.. - торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я.
      - Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя.
      - Я же не маленький.
      - Да, большой, независимый... На обследование не едешь, на работу не ходишь... Оставил пока эти пустячки? Инвалид третьей группы ждет социального обеспечения! Позор!
      Я ел торопливо.
      - Еще котлетку положить? - спросила бабушка.
      - Ценное предложение, еще две, - кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: - Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся...
      - Не всем это. Костя, удается! - перебила она меня.
      - Ну это верно, - согласился я. - Вот и тот... Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель... Вроде бы умный.
      - Ты вот что, слушай, - сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, - оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой!
      - Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, - сказал я. - Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?..
      - Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься?
      - Дня через два начну работать.
      - Где?
      - В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать.
      - Это где же? - поспокойней спросил отец.
      - Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета...
      - Вот только сунься в трампарк! - отец схватил газету и быстро начал ее складывать. - Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках.
      - Ну, отец, хватит, - сказала мать. - Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит.
      Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал:
      - Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже.
      - Клюквенный кисель будешь пить? - вмешалась бабушка.
      - Конечно! Три стакана.
      Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала:
      - Ишь, какой красивый!
      - Да, красивый, - кивнул я, глядя на серое содержимое стакана.
      - А то чего это тебе, - совсем спокойно сказал отец, - по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер...
      Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час...
      - Извините, скоро приду... - торопливо вставая из-за стола, сказал я. Очень даже вероятно!..
      Цветы в это время продавали только около сквера у почтамта.
      Я был у импровизированного цветочного ряда через десять минут.
      Ниготков расплачивался за три огромные пепельно-серые розы!
      Я позвонил Ларисе, чтоб она срочно приехала на Нахимовскую улицу к спортивному магазину.
      Когда я появился в условленном месте, Лариса уже ждала меня. Я еще издали увидел знакомое золотисто-лимонное пламя.
      - Ты напугал меня! Что случилось, Костя?
      - Лариса, ты не могла бы по моей огромной просьбе под каким-нибудь предлогом навестить своего дядю Ниготкова?
      - Зачем еще? Поздно ведь, Костя.
      - Он только что купил розы. Три огромные розы. Я должен знать, кому он их преподносит!.. Понимаешь?!
      - Нет, не понимаю.
      - Ниготков не просто так фиолетово-сиреневого цвета. В этом я убежден. Из всего, что мне о нем известно, ничто не объясняет мне его фиолетовый цвет. И вот только эти цветы... Знаешь, Лариса, и Шерлок Холмс не упустил бы такой детали: одинокий, пожилой человек - тем более фиолетовый! - и эти цветы...
      - Ты что, считаешь, что пожилой, одинокий человек не может дарить цветы?
      - Прости, Лариса. Все из-за этого Ниготкова... Но я должен выяснить: если он покупает себе, для собственного удовольствия, я об этих цветах перестану думать. Выброшу это из головы!
      Мы быстро все обсудили. Чтоб случайно не обратить на себя внимание друзей Ниготкова и не бросить тень на поздний визит Ларисы, мы с ней договорились встретиться на троллейбусной остановке вблизи ее дома. На третьем номере троллейбуса она от дома Ниготкова могла доехать до самой своей улицы.
      Прошло минут сорок, а Лариса все не появлялась. Да, конечно, надо было мне остаться на Нахимовской улице и ждать ее недалеко от дома Ниготкова!
      Начали сгущаться поздние летние сумерки...
      Я уже давно обратил внимание на этого дядю с собакой.
      Он стоял за киоском, в котором продавали мороженое. Мужчина был грязного сизо-розоватого цвета. Огромную, забитую собаку прекрасного песочно-бежевого свечения он держал на "поводке" - на какой-то толстой веревке, гнилой и негнущейся. Мужчина одной рукой то и дело прикасался к огромному козырьку своей сизой фуражки, а другой рукой дергал за поводок. Широко растопырив крупные передние лапы, наклонив голову, собака понуро стояла и никак не хотела следовать за хозяином. Многочисленные прохожие то и дело натыкались на собаку, не обращая внимания на хозяина, обходили ее сторонкой.
      Чем сильнее сизый цвет мужчины насыщался фиолетовой прозрачностью, тем большую антипатию он во мне вызывал...
      Я подошел к киоску и, поглядывая на подъезжавшие троллейбусы, спросил дядю:
      - Что, от дома пес отбился?
      - Какой там отбился!.. - вроде бы найдя желанного собеседника, оживился, неодобрительно воскликнул он. - Замучил он нас, каналья! Мы его из дому всячески гоним, а он к нам все пути находит! Уж кому его ни отдавал, куда только ни увозил!..
      - За что же вы его гоните? - спросил я.
      - Как это "за что"?.. Не наш же он! - Мужчина поглядел вверх, на мелкие звезды, на мгновение задумался. - Его со двора попросили, а он опять в ворота лезет, никакой совести не знает.
      - Как его зовут?
      - Да дети Джеком звали... Понимаешь, парень, я его в прошлом году на три месяца за пятерку купил у одного прохожего. У меня за городом, видишь ли, сад есть. Фрукты и ягоды начали поспевать - охранять надо! Ну и купил я этого Джека за пять рублей и в саду на цепь посадил. Урожай собрали стал я его осенью гнать из сада. А он не идет. Не идет, и все!.. "Ну и пусть, - думаю, - черт с ним: пускай за городом один живет. Пускай домик охраняет, а заодно и поголовье мышей истребляет. Что мне: с ним связываться, что ли!" Так он - ты понимаешь! - как только снежок выпал, прибежал к нам в город, нашел улицу и мой дом!.. Ты понял? - восхищенно засмеялся сизо-фиолетовый садовод. - Нет, ты можешь себе это представить? Вот умный, тварюга?.. Дети, конечно, обрадовались, что пришел он... Дети есть дети! Что с них спросишь? Им только дай! Ну-у!! Куда ты потащился?.. Не торопись - еще успеешь... Дети радуются, что пришел он: дом ни разу не видал, а нашел. Ну а на что он мне? Воров нынче не слыхать - не воруют. Стало быть, и сторожить дома нечего... Да хотя б он поменьше был, а то прокорми такого бугая. Ну и все-таки нашел я средство. Прогнал его. Не знаю, как он зиму жил-поживал. А весной заявляется. Но что мне весной в саду сторожить - сам ты скажи?!. Уж куда я его потом только не отвозил! Ну, Джек, пойдем! Отдохнул - и пойдем. Пора!..
      - Куда вы его теперь ведете? - спросил я.
      - А-а... тут в одно место... Сам догадывайся!
      - Отдайте его мне!
      - А он убежит от тебя! Кхе!.. Спорим! А?.. Давай на пятерку поспорим, что убежит?
      - Сколько он у вас жил?
      - Да всего месяца четыре, четыре с половиной.
      - И так привык?
      - Привык... Полюбил меня за что-то, тварюга! - довольно засмеялся мужчина. - Ну на, бери! - Протянул он мне грубую, невероятно сухую веревку. - А ну-ка, пойдет или нет?.. Ин-те-ресно...
      Я взял этот "поводок" и пошел к троллейбусной остановке. Собака осторожно шла за мной. Она даже не оглянулась на хозяина. Но, когда я остановился, Джек вдруг резко выпрямился, высоко поднял голову, обернулся. В этот момент он был особенно красив, будто другим стал: застыв, не мигая, тревожно-внимательно глядел на розовато-сизого садовода. В его настороженном взгляде не было и не могло быть того последнего и решительного "прощай" - не было, потому что Джек был все-таки собакой и не мог понять поведения садовода в сизой фуражке (которого почему-то считал своим хозяином, а может быть, и другом). Своим печальным, непонимающим взглядом - собака ведь не может понять то, что способен понять человек! Джек как бы спрашивал: "Почему ты стоишь с таким неопределенным видом? Ты подойдешь сейчас? Или собрался уходить, а уходя, позовешь меня с собой? Нет?.. И ты все обдумал и это твое последнее решение?.." Всеми этими молчаливыми собачьими вопросами Джек как бы говорил: "Я уверен - сейчас, вот сейчас ты меня позовешь... Я все еще надеюсь. Ты извини, но я буду надеяться всегда".
      Я пошел, собака осторожно последовала за мной, Она шла так, как будто стеснялась "поводка" - этой толстой, сухой и негнущейся веревки, на которой я ее вел.
      Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед:
      - Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют!
      Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой.
      Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась.
      Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры.
      Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет.
      Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно.
      - Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю...
      В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом!
      Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит.
      Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!..
      Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она... Но это была не Лариса.
      Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра.
      Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется...
      Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку.
      Я был подавлен и расстроен.
      Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку - как бы извиняясь за свое опоздание, золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса!
      - Ты с ума сошла! - хватая ее за руку, закричал я.
      - Ой!.. - испугалась она Джека. - Почему ты с собакой?
      - Так... Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?..
      - Прости, Костя! - улыбалась и смеялась она. - Ну прости.
      - Я тут уж не знал, что подумать.
      - Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать... Воспитатель!
      - Какую еще чепуху?
      - А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить... Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь?
      - Ты видела у него там цветы, эти розы?
      - Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность.
      - А в портфеле?
      - В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки.
      - А розы?
      - Вот я нашла один лепесток.
      Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы.
      - Следовательно, - заключил я, - розы уже при деле... Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок.
      - Смотри, как радуется! - удивлялась Лариса. - Лапы передние вытягивает - смотри! - кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти - все успевает!
      - Вот я его накормлю сегодня дома, - сказал я, - да еще бутылку молока дам. Пусть пьет.
      - Что, прямо из бутылки? - засмеялась Лариса.
      - Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы... Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось "sub rosa" под розой - все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!..
      - Ты что, Костя, - удивленно спросила Лариса, - уже в университете учишься?
      - Нет, я же тебе говорил, что скоро буду... - чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. - Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено!
      - Как это не посетили? - удивилась Лариса. - Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!..
      - Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей?
      - На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке.
      - Куда же он успел розы сплавить? - недоумевал я. - В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы?
      - Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь?
      - Никогда, Лариса!.. - решительно прошептал я. - Не смей приближаться к его дому.
      Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома.
      Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда.
      Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой - через туннель под железнодорожными путями.
      Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно.
      Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры - одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая.
      Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи.
      Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня - один спереди, двое других сзади, в тени.
      Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип - какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая.
      Песочно-бежевый Джек стоял метрах в трех, глядел то на меня, то на приближавшихся - и ничего не понимал. Он и меня-то увидел несколько часов назад, а тут еще новые лица. Он не понимал, почему я остановился, что вообще происходит, не знал, как ему быть.
      Тот, которого я увидел первым, фиолетовый, сказал:
      - Парень, собака, наверно, злая? Не покусает она нас, а?
      - Может и покусать, - четко, уверенно сказал я. - Это зависит от вас.
      - От нас, хулиган, ничего не зависит. Все зависит от тебя.
      - Дай прикурить, - с другой стороны сказал мне сизовато-терракотовый. Спички есть?
      - Спичек у меня нет, - еще не решив, что предпринять, как можно хладнокровней ответил я.
      - Не ври, не ври!.. - ласковым голосом остановил он меня, как бы нехотя приближаясь ко мне. - Покуриваешь ведь...
      Они все трое негромко, невесело засмеялись. И смех ил был такой же, как у тех в лесу: трусливый и вместе с тем издевательски жесткий, смех равнодушный и блудливый.
      - А ну-ка, посмотрим, какой ты куришь табачок. Где у тебя кармашки?.. Ну-ка, ну-ка... И чего-то темные очки ночью носишь...
      Он полез к моим карманам. Не прошло и минуты с тех пор, как я их увидел. Нет, они не медлили. Могло только показаться, что они совсем не торопились.
      Из туннеля вынырнула ничем не примечательная "Волга". Машина резко бесшумно тормознула.
      - Зосимыч! - негромко крикнул сбежавший с насыпи оранжево-фиолетовый. За тобой легковая тянется. Прогони подальше...
      Из туннеля вынырнул "Москвич". Не знаю, почему не крикнул я сидевшим в нем людям. Или не сообразил, или постеснялся показать себя трусом?
      Что было дальше, я не совсем четко помню. Они меня крепко держали, быстро подталкивали, едва ли не волокли к своей машине. И непрестанно, хитроумно били, так что я не падал, но по временам у меня захватывало дух и в глазах темнело.
      Как вдруг около самой машины они меня оставили, а сами куда-то бросились.
      Из туннеля ослепительно сверкнули две фары. Наверное, этот грузовик под легкий уклон катился с выключенным двигателем. До меня тут же донеслись чьи-то веселые, озорные слова:
      - Ребята, наших бьют!
      Раздался хохот.
      Кто-то забарабанил по кабине грузовика.
      Три моих преследователя мигом вскочили в автомашину, и через несколько секунд их след простыл.
      Четвертый, яркий оранжево-фиолетовый тип, тот, который был в стороне, на четвереньках стал подниматься обратно по насыпи...
      Ко мне мигом подбежали человек десять незнакомых мне молодых людей. Кто-то из них помог мне. Я поднялся.
      Начинал накрапывать едва заметный дождик. Я навстречу прохладным капелькам поднимал горячее, побитое лицо.