В доме, который кем-то совсем недавно был начисто выметен. А ход в подвал которого заколочен, точно так же, как заколочены окна в этой горнице — видно, что молоток был в неопытной руке, на дереве множество вмятин от промахов, некоторые гвозди искривлены, забиты не полностью…

Дила что-то скрывает, она сильно напугана, хоть и старается это не показывать.

Дила — некромант? Но почему тогда она боится своего мертвяка? Или же она только притворяется? Надеется провести охотника?

Зачем тогда вообще надо было обращаться к нему за помощью?

Возможно, Дила сама не знает о своих способностях. Она оживила мертвого, не подозревая об этом. А теперь поняла, в чем дело, но боится признаться.

Неужели так?..

Очень похоже на правду…

И все же необходимо сперва убедиться, что догадка верна. Нельзя обвинять невиновного человека.

Нужно подождать.

Совсем немного…

А свеча все короче и короче.

И мысли уже начинают путаться…

Гиз сам не заметил, как провалился в какое-то забытье. Он вроде бы не спал, но и реальности его разум уже не принадлежал. Оцепеневший охотник по-прежнему смотрел на колеблющееся пламя свечи, но не видел его. Сознание Гиза переместилось в другое место, в другое время. Туда, где он был уже не раз.

Охотник вернулся в свой кошмар.

— …Он шевельнулся! Шевельнулся! — Гиз пятился от мертвяка. — Я видел!

— Перестань! — побледневший Огерт не двигался с места. Он был старшим в их компании, ему недавно исполнилось тринадцать лет. Он был заводилой, лидером, и этот статус не позволял ему выказывать свой страх. — Ты меня не напугаешь, Гиз. Дурацкая шутка!

— Честное слово, я видел!

— И что же ты видел, малыш? — сейчас голос Огерта звучал издевательски. Но Гиз не обратил на это внимания. Он понимал, что таким образом друг пытается справиться со своим страхом.

— Муха заползла ему в рот! Вы видели? Он съел ее. И дернулся…

Онемевшая Нелти крепко вцепилась в осину, словно собиралась вскарабкаться на нее при малейшей опасности.

— Малыш Гиз наделал в штаны, — сказал Огерт. — Малыш что-то вообразил… Эй, Нелти, ты видела что-нибудь?

Девочка помотала головой.

— Никто ничего не видел… — Огерт вытащил из голенища сапога свой знаменитый тесак и теперь держал его перед собой. — Один только наш малыш…

Гиз снова посмотрел на мертвеца.

Неужели действительно почудилось?

Все та же жуткая гримаса искажала неподвижное страшное лицо.

Но куда делась муха?

— Мне показалось, что он шевельнулся, — неуверенно сказал Гиз. — Его рот закрылся. А потом он дернулся…

Жирная муха выползла из черной ноздри мертвеца.

— Мне показалось… — совсем уже тихо повторил Гиз.

— Ему показалось! — фыркнул Огерт и опустил тесак.

— Пойдемте домой, — жалобно пискнула Нелти.

— Сейчас, — сказал Огерт и шагнул к мертвецу. — Только отрежу лоскут от одежды покойника.

Муха почистила крылья и зажужжала, в очередной раз пробуя взлететь. Гиз смотрел на нее, пытаясь разобраться, что именно в этой мухе ему не нравится.

— Подожди, Огерт…

— Ну что еще?

— Зачем тебе лоскут? — спросил Гиз, хотя и без того знал ответ. Он просто хотел задержать друга, потому что чувствовал нечто…

Тревогу… Опасность…

— Должен же я как-то доказать Рону, что мы здесь были, — пожал плечами Огерт.

— Не подходи к нему близко, Огерт!.. — Гиз следил за мухой. А она вела себя точно так же, как и несколько минут назад, за мгновения до того, как Гизу показалось, что труп ожил. Сперва муха прошлась по носу, потом заползла в гниющую рану на скуле, развернулась там, подпрыгнула, жужжа. Переползла на подбородок, затем на губы…

Кажется, она в точности повторяла все свои действия.

— Ты опять за старое, малыш? — Огерт приостановился.

— Муха… — прошептал Гиз, начиная все понимать. — Я все это уже видел!

— Прекрати! — отмахнулся Огерт. — Второй раз ты меня не проведешь… — Он присел рядом с мертвецом, потянулся к нему, брезгливо морщась.

— Не трогай его, Огерт! — вскрикнул Гиз, уже зная, что сейчас случится.

Жирная муха, перестав жужжать, заползла в черную щель рта.

И вспухшие губы знакомо сомкнулись. С хрустом сжались челюсти. Дрогнули высохшие веки.

Мертвяк шевельнулся. Рука его дернулась, и тонкие страшные пальцы крепко вцепились в ногу Огерта…

Гиз очнулся в полной темноте.

Свеча погасла — судя по запаху — только что.

Преодолев неприятное чувство, так похожее на страх, Гиз вытянул руку во тьму. Невольно представилось, что пальцы сейчас ткнутся во что-то холодное, скользкое, разлагающееся… Или кто-то, прячущийся во мраке, совсем близко, крепко схватит за запястье, молча и неумолимо потянет к себе…

От свечи осталась лужа горячего воска — Гиз попал в нее ладонью. Он отдернул руку, вытер ее об овчину, поскреб ногтями жесткую корочку воска, вмиг застывшего на коже.

И вдруг услышал тихий шорох. Напрягся, нашарил меч, взялся за рукоять. Замер, напряженно вслушиваясь.

Через несколько растянувшихся мгновений шорох повторился. Гиз повернул голову в ту сторону, откуда донесся шум, попытался хоть что-то рассмотреть. Медленно приподнялся, вытащил меч из ножен. Клинок чуть светился, как светятся осиновые гнилушки, и охотник почувствовал себя несколько уверенней. Но он все равно ничего не видел.

Гиз, стараясь не шуметь, опустил ноги на пол. Сел. Чуть наклонился вперед, повел перед собой мечом. Тихо шепнул:

— Кто здесь?

…с мертвяком нельзя разговаривать…

Опять что-то зашуршало — на этот раз совсем рядом, где-то на уровне пола. Казалось, невидимый враг, подкрадываясь, ползет по-змеиному.

Гиз левой рукой нашарил пустые ножны, сжал их, ощупал. Кончиками пальцев нашел сторону, на которой была прикреплена тонкая полоска наждачного камня.

Шуршание послышалось справа. Потом, мгновением позже, слева.

Гиз крепко прижал клинок к ножнам. Пригнулся, напружинился, готовый броситься на врагов, если они действительно прячутся во тьме. Если их можно будет увидеть…

— Дила, это ведь не ты? — чуть слышно спросил он. — И не вы, дети?

Вместо ответа Гиз снова услышал шорох.

Больше он ждать не стал — рывком вскочил, шаркнул сталью клинка о каменную пластину на ножнах, высек сноп искр — короткая вспышка отбросила мрак к стенам. И Гиз успел разглядеть своих противников.

«В темноте они могут напугать даже самого храброго человека…»

— Мыши, — выдохнул Гиз, досадуя на свой страх, злясь на свое разыгравшееся воображение. — Ну конечно же, мыши…

Он опустил меч, присел на угол сундука.

Страх бесследно испарился. Тьма уже не казалась жуткой, а тишина — зловещей. Даже кошмар забылся.

Гиз усмехнулся, покачал головой. Хорошо, что никто не видел, как он тут размахивал клинком, распугивая домашних мышей.

Он забрался на сундук, отложил меч, укрыл ноги овчиной, закрыл глаза, не собираясь спать — не для того он сюда пришел. И опять услышал шорох.

Осмелевшие грызуны, кажется, вернулись.

— Со мной вам не справиться, — негромко сказал Гиз. — Лучше идите жрите мертвяка… — Он махнул рукой, словно действительно отправлял грызунов на поиски мертвечины, как вдруг что-то глухо ударило в заколоченное окно…

Вот уже которую ночь Дила не могла заснуть. Бессонница изводила ее, лишала сил и подтачивала рассудок. Порой женщина впадала в забытье, полное кошмаров, и тут же приходила в себя, трепеща от ужаса.

Она еще как-то держалась. Те немногие люди, что заглядывали к ней, думали, что с ней все в порядке. Да, она сильно изменилась — осунулась, подурнела, вроде бы даже постарела; иногда она заговаривалась, порой вдруг начинала беззвучно плакать. Но соседи объясняли это тем, что она сильно страдает, потеряв мужа. К ней относились с сочувствием, ее жалели. А она чувствовала себя перед всеми виноватой. И это мучило ее не меньше, чем бессонница…

Спать она могла лишь днем, да и то — чутко, тревожно, пробуждаясь от малейшего шума. Кошмары приходили к ней и в светлое время суток; она подозревала, что разговаривает во сне, кричит, и потому не решалась спать, когда дети были дома.

Она боялась выдать свою тайну.

И она уже начинала понимать, что тайна эта рано или поздно сведет ее с ума…

Гиз шепотом выругался и снова схватился за меч.

Это уже были не мыши — в окна стучать они не умели.

Тогда, может, быть птица? Ударилась сослепу в заколоченную раму, свалилась оглушенная на землю…

Удар прозвучал вновь — словно человек бил кулаком по доскам, требуя, чтобы его впустили. Пьяный человек или до изнеможения уставший.

Или мертвый…

Гиз провел клинком по каменной пластине на ножнах, сея на пол крохотные искорки. Заставил себя успокоиться, сдержал дыхание, унял сердце.

В горнице сделалось нестерпимо холодно. Даже кожу на щеках покалывало.

Сильный некромант творил свое черное колдовство…

Гиз тихонько соскользнул на пол. Медленно подкрался к забитому толстыми досками окошку. Затаил дыхание, прислушался…

На улице расхаживал мертвец. Шаркал ногами, ворчал, хрипел. Гиз не видел его, но мог совершенно точно сказать, где тот сейчас находится… Вот он подошел к высоко поднятому окну, ударил в доски, заскреб ногтями по стене, запыхтел, пытаясь на нее влезть. Потом засмеялся жутко, бесчувственно. Умолк. Перешел к другому окну, попробовал, крепко ли приколочены доски, подергал их. Щелкнул зубами, медленно побрел вдоль стены…

Гиз следовал за мертвяком.

Они были совсем рядом — их разделяла бревенчатая стена. И они оба чувствовали присутствие друг друга.

— Ну, давай же… — прошептал Гиз. Мертвяк шел к крыльцу и вот-вот должен был учуять петушиную кровь. — Давай…

Охотник прижался к доскам, приложил ухо к тонкой щели, из которой веяло теплым уличным воздухом. Ему показалось, что он слышат позвякивание бубенчиков, мелодичное, далекое и влекущее.

Мертвяк встал. Втянул ноздрями воздух. Захрипел возбужденно.

— Вкусно пахнет? — прошептал Гиз. — Иди, попробуй на вкус…

И мертвяк послушался. А через мгновение тревожно загремели, зазвенели бубенцы, что-то лопнуло, треснуло, раздались чавкающие звуки, послышалось громкое ворчание.

Гиз холодно улыбнулся:

— Нашел? Ну и молодец… Завтра моя очередь искать… А теперь самое время пройтись по спящему дому… — Он шагнул назад. И тут тьма вокруг шевельнулась, расслоилась, разбежалась тенями. Черный силуэт шевельнулся на полу, растянулся, вскочил на стену, вырос под самый потолок.

Гиз не сразу понял, что произошло.

— Я хочу поговорить с тобой, охотник, — прозвучал усталый голос за его спиной, и Гиз резко повернулся.

В дверях, держа горящую лампу в опущенной руке, стояла Дила, больше похожая на мертвяка, нежели на живого человека.

— Мой муж не умел прощать ошибки. Кроме того, он был жесток. Но об этом никто не догадывался, все считали его примерным семьянином и хорошим работником. Его никогда не видели пьяным. Он постоянно что-то делал по хозяйству. Соседки часто говорили, что завидуют мне. А я завидовала им, но сказать об этом не могла никому.

— Он тебя бил? — спросил Гиз.

— Да… Но к этому я привыкла. Не это было самым страшным. Намного хуже было то, что он всячески меня изводил, издевался надо мной. Когда я мыла полы, он специально расхаживал по дому в грязных сапогах. Если я занималась стиркой, он выхватывал из моих рук белье, расшвыривал его, кричал, что я слишком расточительна, что мыло стоит дорого и хорошая хозяйка могла бы обойтись вовсе без мыла. Ему не нравилось, как я готовлю. Ему ничего не нравилось. Он почти не выпускал меня из дома, а иногда на несколько дней запирал в подвале. Он постоянно ругался, хотя на людях держался тихо и скромно. А когда наши дети подросли, он стал настраивать их против меня.

— Почему он это делал?

— Я не знаю… — пожала плечами Дила. — Кажется, издеваясь надо мной, он просто получал удовольствие.

— И сколько это продолжалось?

— Всю мою жизнь, — сказала Дила. — Всю жизнь, с того самого дня, как он взял меня в жены.

— Ты не думала о том, чтобы уйти от него?

— Уйти? Куда?.. — Дила покачала головой. — А если бы даже и было куда… Я слишком его боялась… Но я думала… Думала о том, как хорошо бы стало, если бы он исчез из нашей жизни. Я мечтала о том, что однажды он сгинет и жизнь в этом доме станет спокойной.

— Ты думала о том, чтобы его убить?

— Нет… Нет!.. Я просто надеялась его пережить.

— Так и вышло, — сказал Гиз.

— Да, — согласилась Дила. — Но облегчения это мне не принесло.

— Так что же случилось?

Дила вздохнула, неуверенно заглянула охотнику в глаза, — казалось, женщина никак не может решиться все рассказать. Но все же собралась с духом и проговорила быстро, словно боялась, что у нее не хватит решимости закончить фразу:

— Он пошел в лес на вырубку приглядеть нам дров, и там его придавило старым деревом… — Она замолчала, опустила голову, глядя на упрятанный под стекло огонек, слушая доносящиеся с улицы звуки.

— Ты нашла его? — спросил Гиз.

— Нет. Он сам приполз к дому. Через два дня, ночью. У него была сломана спина. Он превратился в беспомощного калеку.

— Он был жив?

— Да.

— Ты уверена?

— Да. Он был жив и разговаривал со мной. Но он не просил помощи, не умолял меня простить его, он лишь угрожал и требовал. От него несло вонью, он был перепачкан кровью и грязью. Он казался мне зверем, и я ненавидела его.

— Ты его убила, — сказал Гиз.

— Нет! — вскинула голову женщина. — На это у меня не хватило бы духу. Он умер сам, и я даже не знаю точно, когда… Той ночью я обманула его. Я сказала, что не могу пустить его в наш дом. Сказала, что дети уже спят и он может их напугать. Сказала, что ему будет гораздо удобней отдохнуть в тихом месте. Я придумала еще целый десяток глупых причин, но он почему-то со мной согласился — наверное, боль и усталость сводили его с ума. И тогда я оттащила его к заброшенному дому, что стоит через дорогу, и бросила там, пообещав привести старую Исту. В тот момент я и сама верила, что приведу к нему ведьму. Но, выйдя на улицу, вдруг осознала, почему я приволокла своего полумертвого мужа в этот мертвый дом. Я не хотела, чтобы он возвращался. Здоровый или больной — он не был нужен ни мне, ни моим детям…

— И ты бросила его, — сказал Гиз.

— Да. Я оставила его в этой жуткой старой избе, куда лишь изредка заходят нищие бродяги. Я пришла домой и легла спать. И все никак не могла заснуть. Все думала, что будет, если он очнется утром и опять приползет к моему крыльцу. Его могли увидеть соседи, или дети могли с ним встретиться. И тогда я была бы вынуждена снова принять его в нашу семью и потом всю жизнь слушать его оскорбления, терпеть побои и убирать из-под него грязь… Перед самым рассветом я решилась. Я вернулась в дом бортника. Муж спал на груде старой одежды, а может, он был без сознания. И я, стараясь не шуметь, стала вытаскивать все вещи, весь мусор из комнаты и сваливать кучами в узком коридоре, ведущем на улицу. Я надеялась, что мой мучитель — парализованный и ослабевший — не сумеет перебраться через завалы… А потом я сдвинула лавку и обнаружила ход в подполье. Он не был заперт — я легко подняла деревянную крышку, глянула вниз. И вспомнила, как сама много раз падала в такую же вот холодную тьму, как сидела там сутками и слушала звук шагов над головой, ожидая момента, когда мой муж решит, что я наказана в достаточной степени…

— Ты сбросила его вниз, — сказал Гиз. Охотнику незачем было знать все подробности.

Он хотел выяснить лишь то, что могло оказаться важным. Он должен был узнать, кто поднял мертвяка.

— Да, — женщина кивнула. — Я сгребла тряпье, на котором он спал, и потянула к квадратной дыре в полу…

— Это ты вымела комнату? — перебил Гиз.

— Да.

— Зачем?

— Там была кровь. И следы… Я не хотела, чтобы это кто-то увидел. Я ведь знаю, что мои дети часто там играют.

— И потом ты заколотила лаз в подпол?

— Да. Уже был день, когда я это сделала. Муж проснулся от стука; он кричал там, внизу, ругался, угрожал, но его слабый голос звучал жалко… Он не сумел меня запугать…

— А потом ты запретила детям играть в этом доме.

— В очередной раз. И я не уверена, что они меня послушались.

— Ты еще ходила туда?

— Нет. Больше ни разу.

— Даже тогда, когда появился мертвяк?

— Да.

— И даже после того, как узнала в нем своего мужа?

— Говорю же, больше в тот дом я не ходила.

— А о муже… ты часто о нем думала? Вспоминала?..

— Я сразу же постаралась его забыть.

— Может быть, ты видела его во сне?

— Я уже давно не видела нормальных снов.

— Ты не спишь?

— Не могу.

— Ты боишься?

— И боюсь тоже…

Они замолчали ненадолго, перевели дыхание. Гиз наклонился, взял кружку, отхлебнул ледяной воды. Дила смотрела на него.

Вокруг дома, гремя бубенчиками, бродил мертвяк — стонал, хрипел, лепетал что-то. Пробовал, на прочность забитые досками окна. Стучал в стены. Рыл землю. Пытался высадить дверь.

— И так каждую ночь? — спросил Гиз.

— Да… Иногда чуть тише, а иногда бушует так, что кажется, будто дом вот-вот развалится.

— Как он выбрался на свободу? Ход в подпол заколочен по-прежнему, я видел.

— Не знаю. Наверное, там есть еще выход. Из подпола прямо на улицу. Видимо, он нашел его и выбрался.

— Уже мертвый.

— У живого не хватило бы сил.

— Наверное, туда он и возвращается каждое утро. Там и надо его искать.

— Я не знаю. Охотник здесь ты.

— А ты — человек, к которому рвется мертвяк. Почему? Ты можешь объяснить?

— Я же все тебе рассказала. Неужели ты не понял?

— И что я должен был понять?

— Но это же ясно! Он хочет мне отомстить…

Гиз посмотрел в глаза Диле, пытаясь понять, насколько искренни ее слова, верит ли она сама в это. Покачал головой:

— Ты ошибаешься. Мертвецы ничего не хотят, и уж тем более они не помышляют о мести. Так что если тебе действительно кто-то хочет отомстить, то искать его надо среди живых.

— Что ты хочешь сказать? — нахмурилась Дила.

— Лишь то, что ты слышала… Мертвяка к твоему дому гонит какая-то внешняя сила… Сила некроманта…

Дила, широко распахнув глаза, долго смотрела в суровое лицо охотника. Потом содрогнулась, опустила голову, спросила:

— И кто же он?

— Я не знаю, — ответил Гиз. — Некромант и сам может не подозревать о своей способности поднимать мертвых. Но я почти уверен, что сейчас он находится в этом доме.

— И это могу быть я? — чуть слышно шепнула Дила.

— Да, — ответил Гиз. Женщина покачнулась:

— И что же мне делать?

— Решай сама… Я не знаю, что тебе посоветовать. Мое дело — убивать мертвых…

Они сидели вместе. Соприкасались спинами. Молчали.

Время шло, а они не двигались.

Гиз держал меч на коленях. Дила не выпускала из рук светильник.

Вокруг них, совсем рядом — под окнами дома, за крепкими стенами — бродил их общий враг, обмотанный ремнями и проволокой. Острые зазубренные крючья глубоко вонзились в его тело, но он не ощущал боли.

Им двигало лишь одно чувство — желание попасть домой. Там была еда, а он был голоден. Но не ради еды стремился он в дом.

Просто кто-то очень хотел, чтобы он вернулся.

Мертвяк затих…

Они не сразу заметили это. А когда заметили, то уже не могли сказать, как давно не слышат его шагов и звона бубенчиков. Вытянув шеи, стиснув кулаки, они напряженно вслушиваясь в непривычную тишину. Ждали, что вот-вот мертвяк даст о себе знать…

И вдруг где-то стукнула дверь.

Гиз мгновенно вскочил, перехватил меч. Дила вздрогнула так сильно, что стеклянный колпак светильника съехал набок.

— Слышала? — Охотник повернулся к хозяйке. Она лишь просипела что-то.

— Где это? — Гиз выхватил светильник из ее руки, поднял ею повыше.

Дила, округлив полные ужаса глаза, помотала головой, давая понять, что не знает.

— Ты же запирала за мной дверь! Я помню. Есть еще какой-нибудь вход? Со двора! Конечно, есть!

Женщина кивнула.

— Ты забыла его запереть?

— Нет… — Дила обрела голос. — Там тоже все закрыто.

— Тогда где?

— Я не знаю…

За дверью послышались частые шлепки шагов. Они приближались, становились все громче, все звонче.

Гиз занес клинок над головой, уже представляя, куда нанесет первый удар.

Дверь хлопнула, распахнулась. Дернулся огонек светильника. И звенящий детский голос, пронзительный, сильный, неожиданный, едва не сбил охотника с ног:

— Мама! Мама! Симу опять плохо! Нам страшно!

На свет выбежала крохотная растрепанная девчушка в ночной рубашке, волочащейся по полу. Сперва она увидела Гиза, не узнала его, испугалась, остолбенела. Только потом заметила Дилу, бросилась к ней:

— Мама! Сим опять плачет!

Охотник опустил меч, с ужасом представляя, что случилось бы, если б девочка вбежала в горницу молча.

Он разрубил бы ее от левой ключицы до пояса. Рассек бы на неравные половины. В одно мгновение превратил бы живого человека — ребенка! — в два куска мяса и лужу крови…

Руки охотника задрожали. Закружилась голова. Заколотилось, разгоняясь, сердце. Холодная испарина выступила на лбу, а мгновенно взмокшая спина вся покрылась мурашками.

— Это ты, Лоя… — Дила обняла девочку, крепко прижала к себе. — Ну и напугала же ты нас, дочка.

— Мама! Симу плохо! Пойдем скорей!

— Нам надо идти, охотник. — Женщина встала, подняв дочурку, повернулась к Гизу.

— Я с вами, — сказал Гиз, надеясь, что хозяйка не замечает, что с ним сейчас творится. — Мне давно уже надо было прогуляться.

За печкой было тесно и довольно уютно. В узкой длинной нише между печным боком и бревенчатой стеной кое-как уместились несколько полок и сбитый из досок лежак. Здесь висели связки лука и чеснока, пучки зверобоя, крапивы и ромашки, тугие мешочки с семенами. Здесь на полу лежали сухие сосновые поленья и свитки бересты для растопки.

Гиз вспомнил, что в детстве ему нравились такие вот маленькие закутки; они — словно дом в доме, потайные убежища, в которых можно делать все, что угодно.

Наверняка дети любили это место за печкой…

— И часто он так себя ведет? — спросил Гиз, глядя на младшего сына Дилы, который, выгнувшись дугой, раскачивался, размахивал руками и, захлебываясь слезами и слюной, мычал что-то непонятное, нечленораздельное.

Ответила Лоя, дочка Дилы. Вместе со старшим братом она стояла возле охотника и смотрела, как мать пытается успокоить мечущегося Сима.

— Каждую ночь.

— Это ведь с ним недавно?

— Вот уже несколько дней, — ответил старший сын Дилы. Гиз попытался вспомнить, как его зовут, но не смог.

— С того дня, как пропал ваш отец?

— Да, наверное.

— Он сильно скучает?

— Да… — ответила девочка. Она хотела добавить что-то еще, но тут Дила резко к ним повернулась и закричала:

— Он же испуган! Он совсем маленький! И ничего не понимает! Чего вы от него хотите?!

— Я просто спросил, — сразу же отступил Гиз. — Не буду вам мешать, лучше вернусь в горницу.

— А можно и мы с вами? — спросил старший сын Дилы.

— Нет! — мгновенно отреагировала хозяйка.

— Нет, — пробормотал охотник. — Оставайтесь здесь, с мамой. И ничего не бойтесь… — Он пятился.

Он только что увидел неподвижные тусклые глаза ребенка, что бился у Дилы на руках.

Мертвые глаза…

— Мне нечего здесь делать… — бормотал Гиз. — Скоро утро… Скоро все кончится…

В уютном закутке за печкой было слишком холодно.

Перед самым рассветом Дила пришла снова. Она поставила светильник на пол, присела на угол сундука.

— Ну как он? — спросил Гиз, подвинув закутанные в овчину ноги.

— Успокоился.

— Заснул?

— Заснул.

— А дети?

— Тоже легли.

— Тоже спят?

— Кажется, да.

— Ну а ты?

— А я не могу… — Она обхватила голову руками, ссутулилась, глядя в пол. Сказала негромко, неуверенно, словно сама еще не решила, хочет ли услышать ответ: — Скажи, охотник, это он?

— О чем ты? — Гиз сделал вид, что не понял, о чем говорит женщина.

— Это мой сын? Это Сим поднял мертвеца? Гиз помолчал. Спросил:

— Он любил отца?

— Да… — нехотя признала женщина. — Они много времени проводили вместе… Скажи мне, это он?

— Да, Дила… — Охотник не собирался скрывать правду. — Твой сын — некромант. И, судя по всему, достаточно сильный. Он еще ребенок и ничего не понимает, но дар уже проявил себя… Рано или поздно твой сын поймет, что обладает властью над мертвыми… Как он распорядится своим умением? Я не знаю…

— И что же мне теперь делать? — Дила не смотрела на охотника. Казалось, она разговаривает с собой. — Что делать, скажи?

— Я не знаю… — ответил Гиз, искренне сочувствуя женщине. — Я обычный охотник. Мое дело — убивать мертвых.

— Ты ведь расскажешь им! — Женщина, встревоженная только что пришедшей в голову мыслью, повысила голос, выпрямилась, повернулась к охотнику. — Расскажешь им всем! Все расскажешь! Да?

— Я просто предупрежу людей.

— Но как нам жить после этого? Что нам делать? У нас и без того не так много друзей, а уж после того, как они узнают, что я сделала… и что мой сын… мой сын… — Она закрыла лицо руками и тихо застонала. Гиз с жалостью смотрел на женщину. Ему захотелось ее приобнять, прижать к себе, успокоить. Но он пересилил себя. Сказал сухо:

— Я должен.

— Не делай этого… — Женщина плакала. — Не говори им… Я прошу тебя…

— Я должен, — повторил Гиз, мрачнея еще больше.

Дила поняла, что уговаривать охотника бесполезно. Она не хотела показывать ему свою слабость и потому встала рывком, чувствуя, как нарастающая злость сушит слезы; она стиснула кулаки, воткнув ногти в ладони, надеясь болью привести себя в чувство. Проговорила медленно, процедила сквозь зубы:

— Ты хуже мертвяка, охотник… Я жалею, что позвала тебя… — Дила подалась вперед, и Гизу показалось, что она собирается его ударить. Он зажмурился, даже не думая защищаться. Но женщина лишь несильно ткнула его пальцем в грудь:

— У тебя здесь пусто, охотник. У тебя нет сердца.

Она стремительно развернулась и вышла из холодной горницы, хлопнув дверью и оставив на полу гаснущий светильник.

Гиз какое-то время смотрел на огонек, размышляя о том, верно ли он поступит, рассказав жителям деревни обо всем, что узнал в эту ночь. Он был спокоен, злые слова Дилы нисколько его не задели.

Ну разве только совсем немного…

Он положил ладонь себе на грудь, прижал крепко, почувствовал, как бьется сердце. Сказал негромко:

— Ты сама виновата, Дила. Нельзя убивать живых, — и снова вспомнил Стража Могил…

— Нельзя умерщвлять живых, — любил приговаривать Страж. — И нельзя оживлять мертвых. Убийцы и некроманты — люди, которые нарушают эти правила, — поступают одинаково плохо…

У Стража было много правил. Некоторые были бесспорны, некоторые казались несправедливыми, а некоторые — просто глупыми.

— Нельзя топтать траву на Кладбище, — часто повторял он, сурово хмурясь. А сам, как придется, подолгу бродил по зеленым буграм могил, выискивая среди ровной травы редкие распустившиеся цветки.

Страж был одинок, и поэтому он любил разговаривать с цветами.

— Не топчите траву! — строго наказывал он своим редким гостям. — И ни в коем случае не рвите цветы на могилах! Я знаю их всех…

Страж был немного странный. Он в одинаковой степени любил все живое и все мертвое…

Ночь кончилась, когда погас светильник.

Осторожный рассвет запустил свои тонкие хилые щупальца в дом, растекся по стенам и потолку, понемногу вытесняя прячущуюся в углах тьму, коснулся лица охотника.

— Доброе утро, — сказал Гиз, поднимаясь. — Пора начинать охоту…

Никого не встретив, сам отперев входные двери, он вышел на крыльцо. Потянулся, глядя в сторону багровеющего востока.

Солнце вот-вот должно было взойти.

Гиз спустился с крыльца, нагнувшись, зачерпнул горсть росы, умыл ею лицо.

На дороге пока никого не было. То ли селяне опаздывали, то ли вовсе решили не приходить.

Гиз пожал плечами — он не особенно рассчитывал на их помощь. Да и какой помощи можно от них ждать?

— Придется искать самому, — сказал охотник и подошел к месту, где вечером поставил свои силки.

Ловушки на месте, конечно же, не было — ее унес на себе мертвяк. Только несколько колышков-растяжек высовывались из земли, змеей вился обрывок кожаного ремня с головой-бубенчиком, да шевелились под ветром пестрые петушиные перья.

Охотник присел, осмотрелся внимательно, читая следы.

Все произошло, как и предполагалось. Мертвяк, услышав звяканье, заметив движение, свернул к расставленным силкам. Почуял свежую кровь, шагнул в ловушку — проволока тут же спутала его ноги; большие рыболовные крючки, словно колючие семена череды, вцепились в одежду, в кожу, в мясо. Мертвяк запнулся, упал, выдрав из земли большую часть колышков. Лежа, схватил петуха, заворочался, пытаясь встать на ноги, запутался еще больше в ремнях и проволоке, еще крепче насадил себя на многочисленные острые крючья. Все же поднялся, разорвав несколько ремней, не замечая ни боли, ни мешающих двигаться пут, не обращая внимания на бренчание бубенчиков. Растерзал петуха, чуть утолив голод… А потом двинулся к избе — из раздавленных берестяных коробочек на землю сыпались просо и гречиха, отмечая его путь…