Арабская дипломатия

Переговоры состоялись в шатре Аладдина, 1 сентября 1192 года. Присутствовали уже знакомые лица – Аладдин с Хаттабычем, трезвый и слегка напуганный духами пустыни Ричард Львиное Сердце, Робин Локсли и личная охрана обоих правителей.

– Итак, начнем, – улыбнулся Аладдин. – Полагаю, у вас есть какие-нибудь требования.

– Требования те же, – ответил Робин. – Ну, и кроме всего прочего, мы хотим, чтоб вы отдали нам Иерусалим.

– Нет, – улыбнулся Аладдин.

– Что? – не понял Робин.

– Нет, – повторил Аладдин.

– Почему так сразу «нет»? – удивился Робин Гуд.

– Если вашему правителю не хочется больше проводить вечера в компании духов пустыни, мы выставим свои требования, – улыбнулся Аладдин.

Ричард, выслушав перевод Робина, некоторое время думал. До него уже дошли вести из Англии о безобразиях, которые там творит младший братец-Джон. («Areyousleeping,areyousleeping,brotherJohn?») Да и духи пустыни действовали на короля угнетающе – очень хотелось вернуться к родной природе. Поэтому Ричард сказал Робину:

– Пусть оглашают условия.

– Ну, во-первых, пленников ваших мы не отпустим, – улыбнулся Аладдин. – Нам невыгодно, чтобы ряды ваших войск пополнялись. Куда более выгодным для нас будет продать всех пленных в рабство где-нибудь на востоке. И этот пункт не обсуждается.

Ричард, конечно, повздыхал, но махнул рукой на пленников – лишь бы самому поскорей убраться из этой страшной пустыни.

– Вот и отлично, – кивнул Аладдин, когда Робин перевел ему ответ короля. – Теперь следующее. Иерусалим мы вам не отдадим. И я думаю, взять его штурмом вы тоже не сможете. Вы ведь уже два или три раза пытались это сделать, верно? Так что эта деревня остается у нас.

Ричард снова начал вздыхать. С другой стороны, до него уже давно начало доходить, что Иерусалима ему не взять. И, повздыхав, Ричард согласился и на это условие. Выходило, что эти два года в пустыне он провел совершенно зря.

Аладдин расплылся в улыбке, видя, что Ричард на все согласен. Однако не следовало слишком давить на европейцев: они ведь ребята упертые – рано или поздно могут вернуться. Поэтому Аладдин сказал:

– Но и мы кое в чем пойдем вам на уступки. Мы ведь, в отличие от вас, не варвары и уважаем обычаи других людей. Мне известно, что в Иерусалиме находятся некие деревянные обломки, которые ваш народ почитает как святыню. Что ж, было бы невежливо отказывать вашим людям в поклонении святым реликвиям.

– Вы что, вернете нам Священный Крест?! – с надеждой спросил Ричард.

– Ну что вы, конечно же, нет, – «успокоил» его Аладдин. – Но мы с вами ведь заключим мир. И до тех пор, пока одна из сторон – прежде всего, я имею в виду вашу сторону – не нарушит мирный договор, европейцы-христиане смогут проходить в Иерусалим как паломники, чтобы поклоняться своей святыне. Разумеется, мы пропустим лишь безоружных. Каждый европеец, желающий попасть в Иерусалим, будет подвергнут тщательному обыску, у него будут изъяты все подозрительные предметы. И все безоружные европейцы смогут поклониться своей святыне.

Ричард снова начал вздыхать. Он уже собирался вспылить, как обычно, однако духов пустыни король помнил очень хорошо. Уже не первую неделю по вечерам он испытывал ужас, глядя на безбрежное море песка перед собой. А когда король закрывался в своем шатре, он все равно чувствовал эту бескрайнюю песчаную пустоту, которая, как казалось Ричарду, собиралась отрезать его от родной Европы и поглотить навсегда. Вспомнив это ощущение и пережив очередную волну беспричинной паники, Ричард выпалил:

– Согласен! На все согласен, только давайте подписывать! Хоть что-нибудь!

Через некоторое время Ричард торопливо нацарапал «здесь был Ричард» под текстом мирного договора, после чего наскоро попрощался и вышел из шатра.

Почему кончились Средние века

Робин Локсли задержался, чтобы попрощаться с Аладдином и Хаттабычем.

– Ну что, Робин, оцени, как мы его уделали! – воскликнул Аладдин. – Я, конечно, понимаю, Ричард – твой король и все такое, но оцени, как мы его!

– Да, скажу честно – опустили вы его здорово. Так с королем Ричардом еще никто не поступал, – кивнул Робин. – И, наверняка, Ричард либо очень обидится, либо будет долго всем рассказывать, какой героизм он проявил в своих битвах с арабами. А, скорее всего, и то, и другое.

– Что ж, Робин, эта часть игры закончена, – улыбнулся Хаттабыч. – Как только ваша армия уплывет, мы тоже вернемся в Каир. Ты доволен тем, как все обернулось?

– Доволен, – кивнул Робин. – Только скажите честно – чему будут поклоняться европейцы в Иерусалиме?

Аладдин с Хаттабычем расхохотались.

– Ты не представляешь, каких трудов нам стоило отыскать в пустыне развалины деревянного римского колодца, – хохотал Аладдин. – Но мы поработали на славу. Я уверен, что даже ваши специалисты не отличат это дерево от вашей… как вы это называете? Священной перекладины?

– Креста, – поправил Робин. – Они поклоняются кресту.

– А сам ты чему поклоняешься? – спросил Аладдин.

– Чему может поклоняться кельтский бог плодородия, – улыбнулся Робин. – Только Солнцу и силам природы!

– Ну что ж, Робин, удачи тебе! – сказал Аладдин. – В добрый путь!

– Интересно, насколько сильно наша деревяшка подорвет силы христианского эгрегора? – пробормотал Хаттабыч.

– Уверяю вас, эгрегор практически при последнем издыхании, – улыбнулся Робин. – И дело тут не только в вашем дереве. Борьба ведется по всем направлениям. Мои люди партизанят в лесах Англии, другие агенты светлых сил насаждают свое учение на юге Франции и в Восточной Европе. Один только Ватикан во всем следует мракобесию черных правителей. Все остальные давно разбрелись, кто куда.

– И чем же это кончится, интересно? – спросил Аладдин.

– Кто знает? – пожал плечами Робин. – Возможно, начнется совершенно новая эпоха. Может, пройдет еще пятьдесят, сто или двести лет, но… Конец темным векам неизбежно наступит. Вот тогда мы и развернемся.

– И это хорошо! – сказал Хаттабыч. – Ну, Робин, до свидания. Еще увидимся, я надеюсь.

– Обязательно, – улыбнулся Робин. – Приезжай в Англию, научу тебя из лука стрелять.

– Да, надо будет к вам заскочить, – кивнул Хаттабыч. – Лет через триста-пятьсот. Эль-Абдурахман что-то про какого-то Адама Смита говорил.

– Ну, до свидания, Робин, – сказал Аладдин. – Я, конечно, не уверен, что мы с тобой еще встретимся. Но если этак через тысячу лет познакомишься с человеком по имени Джон Дебри – это буду я. Не могу объяснить, как именно это происходит, но будет так.

– Хорошо, – сказал Робин. – Я запомню. Кроме всего прочего, Дебри – хорошее имя. «Дремучий лес» означает, «deep forest».

– Правда? – спросил Аладдин. – А я и не знал.

– Ну что ж, счастливо вам оставаться, султан Саладин, – кивнул Робин. – А мне пора – меня уж Ричард, наверно, заждался.

И кельтский бог плодородия вышел из арабского шатра, чтобы вернуться к своим зеленым английским лесам.

– Слушай, Хаттабыч, ну чего они так коверкают мое имя? – спросил Аладдин.

– Ага, кто бы говорил, «окей» ходячий! – воскликнул Хаттабыч.

– Признаю, виноват, – вздохнул Аладдин. – А что, теперь с этим «океем» уже точно ничего поделать нельзя?

– Нельзя, – улыбнулся Хаттабыч. – Да если честно, и не нужно, как я тут недавно подумал.

– Почему? – спросил Аладдин.

– Я спросил у Эль-Абдурахмана, он заглянул в будущее и сказал, что ни один лингвист не знает, когда и, главное, почему в английском языке появилось слово «окей».

– И что? – не понял Аладдин.

– Робин ведь – англичанин, – улыбался Хаттабыч. – Кроме того, вроде как бессмертный англичанин. А он у тебя еще в прошлый раз выспрашивал, что этот «окей» означает.

– То есть, Робин – единственный англичанин, который знает слово «окей»? – спросил Аладдин.

– Угу, – кивнул Хаттабыч.

– И от него этим словом-паразитом заразятся все англичане, – продолжал Аладдин.

– Угу, – повторил Хаттабыч.

– А я узнаю это слово через тысячу лет от американцев, которые тоже вроде бы англичане, – продолжал мысль Аладдин.

– Угу, – повторил Хаттабыч.

– Что, у нас опять неразбериха с причинами и следствиями? – спросил Аладдин. – Слово «окей» появилось в 12 веке потому, что я подхватил его в 21 веке, а в 21 веке я его подхватил потому, что оно появилось в 12 веке потому, что я его подхватил в веке 21-ом… Белиберда какая-то выходит.

– Еще какая, – кивнул Хаттабыч. – Чего ты хочешь, Аладдин, так мир устроен!

– Все в руках Аллаха! – воскликнул Аладдин, так как это был единственный возможный выход из логического ступора.

Смерть и то, что после

Через год Аладдин умер.

Это произошло очень естественно: медитируя в каирском дворце, он почувствовал приближение смерти. И не стал психовать, как сделал бы это на его месте любой нормальный человек.

Во-первых, Аладдин знал, что со смертью тела его жизнь не кончится – встреча с Джоном Дебри была довольно убедительным доказательством. Как-то уж так получилось, что это существо, известное как Аладдин и Джон Дебри, было обречено вечно сталкиваться с самим собой. И вечно в Нью-Йорке.

Во-вторых, Аладдин чувствовал, что не стал бы психовать даже в том случае, если бы не знал про Джона Дебри. Он чувствовал, что прожил отличную жизнь, и ему было нисколько не жаль с ней расставаться. В его жизни было все – он начал с того, что собирал финики в Багдаде, а умирал, будучи султаном Египта и победителем северных варваров. Слава Аладдина распространилась по всему арабскому миру. Правда, его имя по-прежнему коверкали как Салах-ад-Дин, но Аладдину было все равно. В конце концов, какая разница – Аладдин, Саладин или Салах-ад-Дин? Какая разница, Джон Дебри или Джон Дерби? Чувствуя приближение смерти, Аладдин осознавал, что разницы, в сущности, никакой.

И ведь за свою долгую жизнь Аладдин получил все, о чем даже не смел мечтать! У него был свой джинн, выполняющий все его идиотские желания. У него была красавица-жена (хотя под старость Шахерезада чаще кидалась сковородками). У него была власть и слава. Да и одно только знакомство с такими существами, как лорд Меху и Эль-Абдурахман, многого стоит! Так думал Аладдин, чувствуя, как по коридорам дворца к нему подкрадывается смерть.

Сам момент смерти Аладдин не запомнил. Это было довольно необычное ощущение, испытывая которое, забываешь о времени. Например, похожие ощущения у Аладдина бывали, когда разные мысли складывались друг с другом в его голове, рождая какое-то новое понимание тех или иных вещей. И умирая, Аладдин, пережил нечто похожее. Смерть была похожа на понимание. На понимание того, что никакой смерти нет. Вдруг Аладдин воспарил над Каиром. Он смотрел на удаляющиеся огни ночного города. И вспомнил, что это уже было много раз. А однажды он, еще совсем мальчишка, провожал глазами светящийся шар, исчезающий в небе… в той жизни он стал одним из лучших воинов фараона Хамэрхэда и всю жизнь мечтал унестись когда-нибудь в небо на светящемся шаре…

И вот сейчас Аладдин уносился в небо. Он не знал, видит ли какой-нибудь каирский мальчишка светящийся шар… Но точно знал, что самое интересное еще впереди!

Поднявшись выше, Аладдин увидел планету Земля, опутанную энергетическими потоками, похожими на толстые провода. Европа была похожа на котел, каким-то странным образом одновременно кипящий и покрытый паутиной. Мерзкое черное щупальце, тянувшееся из Европы в Азию, ненадолго отпрянуло назад, но снова потянулось – уже не так быстро и намного осторожнее. И в этом – Аладдин знал – была его заслуга. Свет, разгоравшийся над Египтом, набирал силу. Аладдин знал, что свет этот горит там очень давно, временами слегка угасая, временами снова разгораясь. И Аладдин недавно подлил масла в этот огонь. На Северо-Востоке были темные волны дремучих лесов, которые правильнее всего следовало бы обозначить коротким словом «дебри». Физические дебри, энергетические дебри, экономические дебри, политические дебри, духовные дебри… а чего вы хотите от России?

Дебри… Хорошее слово. Аладдин подумал, а что почувствует маленький мальчик Джон Дебри, когда в школе будет слушать о героическом крестовом походе Ричарда Львиное Сердце и вредном маленьком султане Саладине, который обломал Ричарду весь кайф, заставив его вернуться в Европу? Почувствует ли Джон Дебри, что он и был тем самым султаном Саладином? (К слову – урок истории крестовых походов был единственным уроком, который Дебри в школе не проспал и не прогулял, куря за углом дешевые сигареты.)

Аладдин поднимался еще выше, как будто бы что-то тянуло его за спину. Планета Земля отдалилась, но Аладдин чувствовал, что не может обернуться и посмотреть, куда его затягивает. И тут его затянуло… куда-то. Аладдина больше не существовало – была только длинная энергетическая макаронина определенной частоты, превращенная в совокупность электрических импульсов.

«Все-таки это паршиво – быть радиосигналом!» – подумал Аладдин, повторяя мысль лорда Меху, которая пришла в голову вышеупомянутому лорду две с половиной тысячи лет назад.

А потом Аладдин неожиданно перестал быть радиосигналом. Он почувствовал, как его вывели на дисплей, чтобы просмотреть его жизнь в ускоренном воспроизведении. Аладдин почувствовал себя бесконечной чередой картинок, на которые накладывался внутренний текст, чувства, мысли, эмоции… А потом кто-то нажал на «Save as», и Аладдин почувствовал, как его затягивает в уютное помещение, предназначенное специально для него. Краешком сознания он еще успел заметить приготовленное неподалеку помещение для Шахерезады. И еще несколько помещений, имена и образы обладателей которых он только что вспомнил. А потом ему присвоили новое имя: Жесткий диск:\Сервер лорда Меху\Слуги и помощники\Арабский восток\Аладдин\Аладдин.personality.

Появились еще папки «Аладдин.files», «Аладдин.pictures» и «Аладдин.command» с графическими изображениями, видеорядом и командами, управляющими схемами поведения… Да и много чего еще.

И файл, тихо и мирно лежащий в мощном компьютере огромного корабля, содержал в себе много информации. Файл знал историю своей жизни. Кроме того, он еще мог обмениваться информацией с другими файлами, лежащими рядом. Например, здесь были записи его предыдущих воплощений, которых, как он знал, раньше в компьютере не было – их прислали вместе с ним как прикрепленные файлы. Здесь были и файлы некоторых людей, которых он знал при жизни (и при других жизнях тоже). И еще в нем самом и других файлах были ссылки, которые иногда кто-то активировал. Тогда сознание Аладдина попадало в оперативную память, и он видел обрывки общей картины.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды оператор не решил записать его на материальный носитель, которым была не дискета, не CD-RW и даже не флэш-карта, а обыкновенное человеческое тело.

«До чего же паршиво быть радиосигналом!» – Аладдин, как и все радиосигналы, проходящие через этот порт, повторил эту старую мысль лорда Меху. К нему снова приближалась планета Земля.

Улыбка сфинкса

А что же случилось на Земле после того, как Аладдин ее покинул? Хаттабыч, проявив неслыханную щедрость на похоронах, отправился продлять свою магическую лицензию, попробовал добиться статуса свободного духа, но ему отказали и отправили в кадровое агентство для джиннов. Хаттабыч обиделся и через несколько веков породил Адама Смита.

Шахерезада умудрилась умереть одновременно с Аладдином. Слуги были очень удивлены, обнаружив оба трупа улыбающимися.

Десяток ковров-самолетов еще какое-то время летали на остаточных зарядах энергии Хаттабыча, чем охотно пользовались дети Аладдина. Правда, из-за хаттабычевой экономии эта остаточная энергия быстро закончилась. Один из ковров долго лежал на спине Сфинкса.

Кстати, пирамиды стоят, а Сфинкс улыбается и каждую ночь насвистывает песенки.

Швейцарские часы Аладдина странным образом попали в Европу, к какому-то часовому мастеру.

Лорд Меху и Эль-Абдурахман продолжают партизанскую войну. Не успели они порадоваться за Леонардо да Винчи, как объявился Колумб – и все испортил. Кажется, лорд Меху собирался надрать Колумбу задницу, но перепутал потоки времени и свернул не туда…

Робин Локсли получил прозвище Робин Гуд и заколебал не одно поколение ноттингемских шерифов. Ричард Львиное Сердце умер, не успев выучить английский язык.

Десять лет спустя европейцы передрались из-за нехватки золота и снарядили четвертый крестовый поход. Он закончился тем, что рыцари, даже не добравшись до Азии, просто капитально разграбили Константинополь, и из захваченных денег выплатили долги умным и дальновидным купцам из Венеции.

Еще через двадцать лет какой-то европейский ясновидящий нутром почуял, что опасность исходит из Египта, и чуваки снарядили пятый крестовый поход – прямо в Египет. Однако врожденная глупость «истинных арийцев» проявилась в полной мере: взяв пару городов, крестоносцы не пошли прямиком на Каир, решив подождать подкрепления. Когда подошло подкрепление, в дельте Нила скопились все нильские крокодилы, в результате хорошо полакомившиеся жестким и пахучим (европейцы вообще не мылись) европейским мясом.

Известно, что в этом походе участвовал и некий итальянец Франческо, позже прозванный Азисским. Большинство европейцев позднее стали считать его просветленным. Правда, так до конца и не известно, когда и как Франческо «просветлился» – то ли глядя на щелкающих зубами нильских крокодилов, то ли побеседовав с султаном Египта. Одним словом, Франческо, посмотрев на жизнь арабов, понял, что в Европе все устроено через задний проход, и начал втирать европейцам, что они живут неправильно. Чувака сначала хотели сжечь по старой европейской традиции, но потом решили, что проще будет объявить его святым и сказать, что он проповедовал официальную доктрину Ватикана – пипл все равно не разберется, где истина, а где мракобесие. И пипл, надо сказать, так и не разобрался.

Еще через десять лет в Азии появился еще один полный и окончательный ариец (если и не по происхождению, так хотя бы по состоянию мозгов) – Фридрих Гогенштауфен. Он, как ненормальный (хотя почему это «как»?) поскакал к Иерусалиму и даже захватил эту деревеньку – видимо, магический щит Хаттабыча за прошедшие годы дал сильную трещину. Захватив Иерусалим, Фридрих, не представляя, что делать дальше, напился и отправился по бабам.

Пятнадцать лет спустя какой-то умный арабский военачальник выбил из иерусалимской деревеньки остатки европейского гарнизона, состоявшего из десятка спившихся рыцарей. Иерусалим снова перешел к арабам.

В 1265 году султан Египта Бейбарс (его имя в переводе означало «главный Барс» и было невероятно магическим) взял Цезарею, Хайфу и Арсуф, год спустя захватил Галилею и опустошил Киликию, а еще через пару лет взял Антиохию. Бейбарс был жесток к христианам и резал их, не задумываясь, подчиняясь той же христианской логике, опробованной европейцами в религиозных войнах – «убивай всех, кто подвернется, а бог своих отличит».

На Бейбарса уж никто не нападал. Французы, конечно, с горем пополам провели еще парочку крестовых походов… Но, во-первых, арабы уже здорово научились бить северных варваров. А во-вторых, Венеция громко заявила: «Хватит срывать нам торговлю! Идите на фиг, обратно в свою северную Европу! И там друг друга режьте!» В Европе уже потихоньку начиналась предсказанная Робином Локсли эпоха Возрождения, хотя до ее расцвета оставалось еще почти 200 лет.

Но средневековье закончилось, людям надоело воевать из-за мнимых ценностей наподобие поддельных сухих деревяшек, и европейцы занялись более мирными делами, особенно после Столетней войны, в ходе которой все без исключения «истинные арийцы», помешанные на кровавой резне, перебили друг друга насмерть.

У арабов полным ходом шел расцвет культуры. А ребята из Венеции, офигенно разбогатевшие на глупостях крестоносцев, между делом изобрели первые в мире банки и валютные биржи – за что их и сейчас ненавидят все злостные и не очень злостные неплательщики, то есть больше половины современного человечества.

Ход истории не прекращался ни на секунду. И ни рано, ни поздно, а точно вовремя наступил тот момент, когда Джон Дебри, начисто забывший о своих прошлых жизнях, зашел на прием к будущему индейскому президенту США – шаману Стреляному Воробью.

И настал момент, когда Джон Дебри вспомнил про Аладдина – человека, с которым он столкнулся незадолго до знакомства со Стреляным Воробьем. А вспомнив Аладдина, Дебри вспомнил и другие свои прошлые жизни. И воспоминания повергли нашего знакомого просветленного нью-йоркского копа в невыразимый хохот. Хохотал Дебри месяца два, пока на него не свалилось новое поручение от сэра Эльдорадо.

В Нью-Йорке появились новые рекламные плакаты фирмы «Adidas»: на них был изображен Хаттабыч в спортивном костюме «Адидас», одним движением руки остановивший армию крестоносцев. Под картинкой был слоган: «Adidas. Нет ничего невозможного». А реклама «Шейх носит Reebok» очень быстро окупилась. Даже несмотря на то, что Хаттабыч заломил двойную цену за фотографию.

Жизнь продолжается. Пирамиды стоят, как стояли. А Сфинкс хитро улыбается и по ночам насвистывает песенки.

Вот и арабской сказке конец, а кто не свихнулся – тот молодец!