– Я бы ценил человека по его личным достоинствам, – ответил Макс с обезоруживающей откровенностью. – Исключительно то, что мужчина – креол, еще не делает его достойным руки моей дочери, и наоборот, американец может быть очень достойным человеком.

Снизу доносился гул голосов, иногда в нем явственно можно было различить спокойный доброжелательный голос Лизетты. Пахло крепким кофе.

Жюстин не отважился показаться гостям, опасаясь, что восторженные дамы замучают его до смерти. Как объяснила ему Лизетта, Филипп был самым модным доктором в Новом Орлеане. Профессиональное мастерство, красота и обаяние сделали его любимцем женщин, и весть о его воскрешении из мертвых вызвала радостное потрясение.

– Да, Филипп, – пробормотал Жюстин, скривив губы, – теперь я понимаю, почему ты стремился стать именно врачом.

Он прохромал по коридору к лестнице и прислушался, пытаясь уловить в женском щебетании голос Селии. Ее, разумеется, засыпали вопросами, но она говорила слишком тихо, и он не смог разобрать ни слова. Проходя мимо двери в комнату Филиппа, обычно закрытой, Жюстин услышал тихие голоса, доносившиеся изнутри. Он остолбенел от неожиданности. Сколько раз, бывало, врывался он без предупреждения в комнату Филиппа и отрывал брата от его книг! Картины далекого детства промелькнули перед ним. Ему показалось даже, что он снова стал мальчишкой. Вот сейчас откроет дверь в комнату и увидит Филиппа. Жюстин нерешительно взялся за дверную ручку.

Дверь открылась. На Жюстина смотрели дочери Лизетты, его сводные сестренки. Они сидели на полу возле шкатулки из полированного дерева, а вокруг валялись какие-то странные предметы. «Ага, они копаются в сокровищах Филиппа», – решил Жюстин.

Эвелина и Анжелина уставились на него круглыми глазищами, как две капли воды похожими на глаза Лизетты. Обе они были точными копиями матери. До сих пор они с Жюстином не встречались, инстинктивно избегая сталкиваться с незнакомцем, который так таинственно появился в доме, вызвав небывалый переполох. Девочки знали, что это не Филипп, не их сводный брат, которого они обожали.

Жюстин с любопытством разглядывал сестренок. До сих пор он не интересовался ими. Время от времени они мелькали где-нибудь в доме, он считал их маленькими очаровашками, но никаких родственных чувств они у него не вызывали.

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросил он, входя в комнату.

Эвелина молча собрала разбросанные вещицы в пригоршню и торопливо положила в шкатулку. Анжелина не сводила глаз с Жюстина. Он улыбнулся ей и с трудом опустился в кресло.

– Это наконечники стрел, – сказал он, разглядывая содержимое шкатулки. – Мы с Филиппом нашли их на берегу ручья. Однажды нам даже посчастливилось найти томагавк. Когда-то в стародавние времена здесь жили индейцы племени чоктоу. Мы надеялись, что, если очень повезет, встретим когда-нибудь уцелевшего индейца. Или пирата.

– Ты ведь сам пират? – вдруг изрекла с большим достоинством Эвелина.

– Но я не злой пират.

– Все пираты злые.

Жюстин усмехнулся:

– Но я никогда не обижаю маленьких девочек.

Он протянул руку к шкатулке, и Эвелина торопливо отдала ее ему, стараясь избежать соприкосновения с ним. Открыв крышку, Жюстин увидел те самые наконечники, которые они собирали с Филиппом. Он улыбнулся. Только Филиппу могла прийти в голову мысль сохранить эту ерунду.

– Я помню, как мы лазили по болотам в поисках приключений, – сказал он. – У нас была маленькая пирога, и мы плавали на ней по ручью. Как нам влетало от бабушки, когда мы возвращались перемазанными грязью с головы до пят! – Он рассмеялся и посмотрел на Эвелину:

– А вы когда-нибудь ходите на ручей, девочки?

– Папа не разрешает. Говорит, это опасно.

– Понимаю, – кивнул Жюстин. – Когда-то папа и мне говорил то же самое. Поверьте, самое лучшее – слушаться его.

Анжелина тихонько подползла к нему.

– Он и твой папа тоже? – с удивлением спросила она.

– Анжелина, пойдем со мной, – строго сказала сестре Эвелина и потащила за собой малышку. – Мама велела нам оставаться в детской.

Анжелина неохотно последовала за ней, несколько раз оглянувшись через плечо на Жюстина. Он улыбнулся ей и задумался, глядя на наконечники стрел. Он вспоминал тот день, когда последний раз видел Филиппа. Им было тогда по шестнадцать лет.

– Жюстин, не уезжай! – уговаривал его Филипп, когда они спускались к пироге. Немногочисленные пожитки, которые Жюстин взял с собой, уже лежали на дне утлого суденышка. Была полночь, светила луна. – Я знаю, если ты уедешь, то навсегда, – в отчаянии говорил Филипп. – Ты должен остаться. Ты мне нужен, Жюстин.

– Никому я здесь не нужен, и ты это знаешь. От меня одни неприятности. Я здесь чужой. Черт возьми, да ты и сам знаешь это.

– Потерпи еще немного, подожди, подумай. Если только ты…

– Я уже ждал и думал. – Жюстин невесело усмехнулся. – Я выбрал для отъезда ночь, потому что хотел избежать подобных сцен.

– Но ведь ты помирился с отцом.

– Да. Однако каждый раз, глядя на меня, он будет вспоминать прошлое и… всякие неприятные вещи. О ней. Я это вижу по его лицу.

– Жюстин, ты совершенно не похож на нашу мать, ты…

– Я ее копия, – холодно сказал Жюстин. – Я не хочу этого, но ничего не могу поделать. Для всех будет лучше, если я уйду.

– Чем ты будешь заниматься?

– Не беспокойся. В любом другом месте мне будет лучше, чем здесь. Я хочу быть свободным. Я хочу уехать туда, где никто не знает, что я Волеран. Здесь я для всех как бельмо на глазу, и так будет всегда, как бы я ни старался измениться. А ты оставайся здесь и будь хорошим сыном. Будь единственным сыном. Дурную кровь я унесу с собой. – Он заметил, что глаза брата подозрительно заблестели. – Эх ты, плачешь, как девчонка, – поддразнил он Филиппа, но тут сам почувствовал, как у него защипало глаза от непрошеных слез. Он выругался и, круто повернувшись, ступил в лодку…

На пороге стояла Селия. Она покинула гостей, сославшись на то, что необходимо проверить, как ведут себя дети. Она направлялась в детскую, когда вдруг увидела, что дверь в комнату Филиппа открыта настежь.

Заглянув туда, Селия увидела Жюстина. Он сидел в кресле, опустив голову. В кулаке был зажат какой-то предмет. Лицо его было спокойно, и никто бы не догадался о его переживаниях. Однако Селия нутром почувствовала его боль.

– Значит, ты все-таки его любил? – сказала она. Жюстин вздрогнул.

– Убирайся отсюда, черт тебя побери! – разозлился он. Селия не обратила на его грубость никакого внимания.

– Ты так редко говоришь о Филиппе, поэтому я подумала, что его смерть была тебе безразлична. Я все поняла: ты только сейчас осознал, что это действительно произошло. Правда? Ты не хотел верить, что он умер.

Жюстин отвернулся.

Селия вошла в комнату и тихо притворила дверь.

– Ты любил его, ведь правда?

Он не ответил, но его молчание было красноречивее слов. Селия медленно опустилась на колени перед креслом, пристально глядя на него.

– Мы с ним всегда были вдвоем, – сказал наконец Жюстин, поглядывая на сжатый кулак. – В детстве мы жили как дикари, лазили по болотам, делали что хотели. И большую часть времени были предоставлены самим себе. Отец не обращал на нас внимания – лишь бы только мы не болтались под ногами. – Он с горечью усмехнулся. – Весь Новый Орлеан подозревал его в убийстве нашей матери. Долгие годы я тоже этому верил.

– Ты… ты… – заикаясь, начала было Селия.

– Моя мать была бессердечной сучкой. Она позорила отца, без конца путаясь с мужчинами. Мы с Филиппом были для нее досадной помехой. После ее смерти отец не мог нас видеть, потому что мы напоминали ему о ней. – Он взглянул Селии в глаза. – Мы с Филиппом вызывали у окружающих нездоровое любопытство, а иногда и жалость. Другие мальчишки дразнили нас, тогда приходилось отстаивать свою честь. Я был всегда готов подраться, а Филипп чаще выступал в роли миротворца. – Он тихо рассмеялся. – Случалось, я задирал Филиппа, однако он всегда бросался на мою защиту и даже делил со мной наказания за мои проделки. Я тоже защищал его как мог. Он был мечтателем, этаким сентиментальным дурачком. Ума не приложу, от кого он унаследовал эту проклятую наивность. Он был… удивительный. И у меня, кроме него, не было никого. Любил ли я его? Еще бы! Конечно, любил… – Он с трудом сглотнул и еще крепче сжал кулак.

– Жюстин, – прошептала Селия, – что у тебя в руке?

Она разжала его кулак и увидела наконечник стрелы. Острый металл порезал кожу на ладони Жюстина, и из ранки сочилась кровь.

– Ох, Жюстин! – пробормотала Селия и не раздумывая прижалась губами к капельке крови.

Кончик языка прикоснулся к крошечной ранке, и у Жюстина перехватило дыхание.

Селия испугалась, поняв, что делает что-то не так. Смущенная собственным поступком, она стояла на коленях, не решаясь посмотреть ему в лицо. Жюстин не двигался, но она чувствовала, как участилось его дыхание. Что с ней происходит? Ей хотелось взять эту сильную теплую руку, приложить к шее, потом опустить ниже, на грудь. Почувствовать его губы на своих. Призрак Филиппа, разделявший их, исчез.

Резко подняв голову, Селия взглянула ему в глаза. В их темно-синей глубине она увидела такое же смятение, какое испытывала сама. Сердце ее гулко колотилось в груди, щеки пылали. Жюстин медленно взял ее руки в свои, и они застыли в молчании, наслаждаясь близостью.

Селия опомнилась первой. Вскочив, она бросилась из комнаты, смущенно пробормотав, что ей необходимо посмотреть, как там дети.

– Селия…

Она убежала. Жюстин некоторое время смотрел ей вслед, потом опустил голову и выругался вполголоса. Инстинкт подсказывал ему: пора уходить. Он попался в шелковую сеть, и если не выберется из нее сейчас же, то навсегда застрянет в мягких путах. Но уйти он не может – у него пока нет ни сил, ни возможности избежать цепких лап Доминика Легара. Единственной, хотя и ненадежной защитой был этот маскарад. И одному Богу известно, какая угроза серьезнее: со стороны Доминика Легара или от Селии.

Весь следующий день Жюстин не находил себе места и после полудня отправился искать Селию во флигель. На плантации стояла тишина, все занимались своими делами, и на него никто не обращал внимания. Жюстин нетерпеливо постучал в дверь. Служанка не сразу открыла ему.

– Где мадам Волеран? – недовольно спросил он.

Девушка смущенно окинула его взглядом и помчалась докладывать Селии.

Появилась Селия в простеньком синем платье и длинном белом переднике. Волосы ее были перехвачены лентой. Она удивленно подняла светлые брови:

– Что случилось? С тобой все в порядке?

– Да, со мной все в порядке. – Как ни странно, Жюстину всегда становилось легче и спокойнее в ее присутствии. – Почему ты в этом фартуке?

Селия, чуть помедлив, ответила:

– Я рисую.

Он с удивлением взглянул на нее:

– Я и не знал, что ты умеешь рисовать. Позволь мне войти. Можно я посмотрю твои рисунки?

– Нельзя, – решительно заявила Селия. – Я никому не показываю их. Я рисую для себя.

– Я не буду критиковать.

– Твое мнение мне неинтересно, так что критикуй на здоровье.

– В таком случае позволь войти.

– Нет, я не хочу, чтобы ты нарушал мое уединение только потому, что тебе нечем заняться.

– Значит, ты не позволишь мне войти?

Она попробовала остановить его холодным взглядом, но не удержалась от смеха. При виде смеющейся красавицы в груди у Жюстина что-то болезненно сжалось.

– Ладно уж, входи, – согласилась Селия и, повернувшись, устремилась по коридору в мастерскую. Жюстин шел за ней по пятам, глухо постукивая тростью по ковру, устилавшему коридор.

Селия нервничала и злилась на себя за это. «Дурочка, – говорила она себе, – он только посмеется над тобой». Скрыв волнение, она подошла к мольберту и, сложив руки на груди, взглянула на почти законченную акварель. Жюстин остановился у нее за спиной.

На акварели был изображен ручей: зловещие тени, гирлянды исландского мха, свисавшие с вековых деревьев; ветви их напоминали протянутые вверх руки. Темно-зеленые, серые, синие тона. Каждый мазок кисти выдавал страх художника перед этим местом.

– Ручей не всегда так мрачен, – сказал Жюстин.

– На мой взгляд, всегда.

– Иногда там бывает очень красиво.

Жюстин отошел от мольберта и стал разглядывать рисунки, разбросанные по комнате. Он улыбнулся, узнав усталого кучера и лакея, ожидавших господ перед домом. На одном рисунке был изображен Максимилиан верхом на лошади – у отца гордо вздернут подбородок, он уверенно сидит в седле. Оглянувшись через плечо на Селию, Жюстин улыбнулся, и она немного успокоилась. Ему понравились ее работы, изящные, написанные легкими мазками. Может быть, ему просто нравится, даже слишком нравится, художник? Впрочем, какая разница почему. Просто понравились – и все тут?

Один рисунок задержал его внимание. Лизетта, кормящая младенца. Перед Жюстином будто приоткрылась дверь в особый женский мир, в который мужчине редко разрешается входить.

– Прошу тебя, не смотри, – тихо сказала Селия. Щеки ее вспыхнули. – Лизетта очень смутилась бы, если бы узнала, что ты его видел.

Он послушно отложил рисунок.

– А Филиппа ты рисовала?

Селия покраснела еще сильнее.

Она притихла, подняв на него бархатистые глаза. На сей раз Жюстину не удалось прочесть ее мысли. Она подошла к столу, перелистала альбом для эскизов. Вынув один из рисунков, вернулась к нему. Рисунок слегка дрожал в руке. Он взял его, ожидая почувствовать привычную боль при виде лица брата. Но вдруг его глаза округлились от удивления. Он увидел не то, что ожидал. На него смотрел мужчина с язвительной усмешкой на губах и надменным взглядом.

– Но это же я. – Жюстин вопросительно взглянул на Селию.

– Да. Это случается всякий раз, когда я пытаюсь нарисовать Филиппа. Никогда не получается то, что надо. Чем больше я стараюсь, тем больше человек на портрете становится похожим на тебя.

Они разговаривали полушепотом, будто опасались, что кто-нибудь их подслушает.

– Но почему?

– Я… я не знаю.

– Когда ты это нарисовала?

– Несколько дней назад. Я думала о нем.

– И обо мне.

– Да.

Жюстин молчал. Сердце его гулко колотилось. Он чувствовал, что вот-вот откроется истина, знать которую он не хочет.

– Тебе, наверное, лучше уйти, – с усилием сказала Селия, взяв рисунок из его рук. – Скоро сюда придет Лизетта. Служанка-ирландка должна принести от портного наши платья. Мы решили, что последнюю примерку удобнее всего сделать здесь, во флигеле.

Жюстин не стал спорить и быстро ушел. Оставшись в одиночестве, Селия почувствовала одновременно и облегчение, и обиду. Она принялась наводить порядок в мастерской и постепенно успокоилась.

С лучезарной улыбкой на лице в комнату впорхнула Лизетта в сопровождении белошвейки, которую звали Бриони. Позади показался лакей, нагруженный коробками.

– Передай месье Дено, что мы очень довольны нарядами, – сказала Лизетта, когда Бриони заколола булавки на красивом платье из шелка цвета морской волны с высокой талией и глубоким декольте. Цвет платья как нельзя лучше оттенял ее белую кожу и рыжие волосы, и Лизетта смущенно радовалась новому наряду. – Как все-таки хорошо снять траур!

– Замечательно, что мистер Волеран вернулся домой, – застенчиво сказала Бриони.

Селия наблюдала, как белошвейка прилаживает пышный рукав. Портной прислал туалеты для Селии и Лизетты – прекрасные платья в голубых, розовых, зеленых и сиреневых тонах. Селии показалось, что никогда еще она не видела Бриони такой рассеянной и невнимательной. Обычно девушка пребывала в жизнерадостном настроении, ее ладная фигурка излучала энергию, а каштановые локоны так и плясали. Сейчас же она была бледна, а зеленые глаза горели каким-то лихорадочным блеском. Может быть, Лизетта за что-нибудь ее отругала?

– Ну вот, наконец-то последнее платье, – сказала Бриони, расстегивая пуговицы на спине Лизетты. – Я заберу их назад, и к четвергу они будут готовы.

– Спасибо, – сказала Лизетта, снимая платье и передавая его девушке. – Я закончу туалет здесь, а ты отправляйся в дом и скажи, чтобы закладывали экипаж.

Селия перевела взгляд с Бриони на Лизетту.

– Бриони, кажется, чем-то расстроена? – спросила она, когда та ушла.

Лизетта пожала плечами – что-то уж слишком равнодушно, как показалось Селии.

– У девушек в этом возрасте то и дело меняется настроение. Не скажешь ли Ноэлайн, чтобы служанки перенесли платья в экипаж? Она, наверное, сейчас на кухне с Бертой.

– Иду, Лизетта.

Селия шла по тропинке в главный дом. Прохладный ветерок доносил аромат цветущих лимонных деревьев. На горизонте краснели последние отсветы заходящего солнца, на землю опускались сумерки. Вдруг Селия увидела Бриони, скользнувшую за живую изгородь из акаций. Интересно, подумала Селия, куда это она направилась? Почему не в дом? И озадаченная Селия последовала за девушкой.

Жюстин сидел в саду на каменной скамье возле фонтана. Послышались легкие шаги. Он взглянул по направлению звука. Перед ним стояла девушка, которую он никогда раньше не видел: хорошенькая ирландка с веснушками и кудрявыми каштановыми волосами. Стройную ладную фигурку облегало скромное синее платье; к рукавам и лифу кое-где пристали нитки. Должно быть, это она приносила Селии платья на примерку.

Она как-то странно разглядывала его. Жюстин вопросительно прищурился. С тревогой заметил слезы на ее глазах. Он терпеть не мог женские слезы. Черт возьми, почему она плачет? И почему смотрит на него так, как будто…

– Филипп, – прошептала она, опускаясь на скамью рядом с ним. Ее маленькие, огрубевшие от работы ручки потянулись к нему и ласково коснулись его лица. – О, Филипп, любовь моя, когда я услышала, что ты жив…

Не успел Жюстин и слова сказать, как она обвила его шею руками и поцеловала нежно и страстно.