Гемпшир, 1832 год
      Помощнику конюха не разрешалось вступать в разговоры с дочерью графа и уж тем более пробираться в ее спальню через окно. Одному Богу известно, что было бы, поймай его кто-нибудь. Наверное, выпороли бы до полусмерти, а потом выгнали из поместья.
      Маккена лез вверх по колонне. Ловко уцепившись длинными пальцами за решетку балкона второго этажа, он подтянулся и закинул ногу, пыхтя от усилия. Теперь оставалось только перелезть через перила.
      И вот он уже стоял перед большими французскими окнами, прижавшись к стеклу, и, прикрывая ладонями, словно шорами, глаза, пытался разглядеть, что происходит внутри спальни, освещенной одной масляной лампой. Девушка стояла перед туалетным столиком, расчесывая длинные темные волосы. Этого было достаточно, чтобы Маккена просиял от радости.
      Леди Алина Марсден... старшая дочь графа Уэстклиффа, обаятельная, пылкая и красивая... Не избалованная вниманием вечно занятых родителей, Алина проводила большую часть времени в прекрасном поместье в графстве Гемпшир. Лорд и леди Уэстклифф были настолько заняты участием в светской жизни, что у них совсем не оставалось времени на воспитание троих детей. Ситуация, обычная для семейств, проживающих в сельских имениях, таких как Стоуни-Кросс-Парк. Распорядок жизни здесь зависел от размеров имения: дети ели, спали и играли далеко от своих родителей. Более того, представление о родительской ответственности у графа и графини было одинаковым. Ни один из них не был особенно обеспокоен воспитанием детей, которые появились на свет в результате практичного, но отнюдь не любовного союза.
      С первого же дня появления в поместье Маккены, которому тогда было всего восемь лет, началась его дружба с Алиной и продолжалась на протяжении десяти лет. Они дружили так, как могут дружить обычные дети: лазили по деревьям, плавали в реке, бегали наперегонки. На их дружбу никто не обращал внимания, потому что они были детьми, но постепенно их отношения начали меняться. Ни один молодой человек не смог бы остаться равнодушным к красоте Алины, которая в семнадцатилетнем возрасте являла собой божественно дивное создание.
      Алина уже собиралась лечь в постель. Переодевшись в тонкую ночную сорочку из белого хлопка с замысловатыми складочками и оборками, она ходила по комнате. Свет лампы высвечивал очертания ее высокой груди, бедер, скользил по блестящим черным волосам. Вид ее роскошных локонов настолько завораживал, что, казалось, их одних было вполне достаточно, чтобы сделать красивой даже дурнушку. Но и черты лица Алины, выражавшие столько чувств и эмоций, тоже были прекрасны. Однако природе этого было недостаточно, и она добавила еще один штрих в виде маленькой родинки, приютившейся в уголке рта. Тысячи раз Маккена представлял, как он целует ее именно в это местечко, а далее проводит губами по соблазнительным изгибам ее уст... Целовал бы и целовал, пока она не ослабела и не задрожала бы в его объятиях.
      Его часто занимал вопрос, каким образом человек столь непримечательной наружности, как граф Уэстклифф, и графиня – женщина средней привлекательности могли произвести на свет красавицу Алину. Но по иронии судьбы она взяла только лучшее от каждого из родителей. Их сыну Марку повезло меньше: он унаследовал от графа грубоватое и суровое лицо и его нескладную фигуру. Маленькая Ливия, по слухам, появившаяся на свет благодаря одному из похождений графини, была хорошенькая, но обычная и явно уступала блеску своей сестры.
      Стоя на балконе и наблюдая за Алиной, Маккена думал, что скоро наступит время, когда они уже не смогут общаться так, как прежде. Те сердечные, дружеские отношения, что существовали между ними, вскоре станут невозможными, если не стали уже. Взяв себя в руки, Маккена осторожно постучал в окно. Алина повернулась на стук и, увидев его за стеклом, не выказала особого удивления. Маккена внимательно наблюдал за ней.
      Сложив руки на груди, Алина сдвинула тонкие брови и покачала головой. «Уходи», – говорили ее губы.
      Маккена и сам поражался своей дерзости, когда думал, какого черта он это делает. Он знал, что должен держаться от нее подальше, не поддаваясь никаким уговорам со стороны Алины. Однако он рискнул, и в награду прождал сегодня у реки целых два часа.
      Упрямо покачав головой, Маккена не двинулся с места. Затем осторожно потянулся к ручке окна... Оба прекрасно знали: если его увидят на балконе, то главный удар падет на его голову, не на голову Алины. Сжалившись, она неохотно открыла задвижку. И хотя все еще продолжала хмуриться, Маккене это было все равно, он радовался своей удаче.
      – Ты забыла, что мы договорились о встрече днем? – спросил он без вступления, придерживая створку одной рукой. Протиснувшись сквозь узкую щель, он улыбнулся, глядя в ее темно-карие глаза. Когда он вошел в комнату, Алина заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом.
      – Нет, не забыла. – Ее голос, обычно такой легкий и мелодичный, сейчас звучал сердито.
      – Тогда где же ты была?
      – А это имеет значение?
      Маккена поднял брови. Черт побери, почему девушки так любят устраивать словесные игры, да еще в самый неподходящий момент? Не получив вразумительного ответа, он принял вызов.
      – Я просил прийти к реке, потому что хотел увидеть тебя.
      – А я решила, что ты передумал, так как предпочел другую компанию. – Заметив изумление на его лице, она нетерпеливо поджала губы. – Я видела тебя в деревне, когда мы с сестрой шли к модистке.
      Маккена осторожно кивнул, припоминая, что главный конюх посылал его к сапожнику отнести ботинки для починки. Но почему это так задело Алину?
      – Не строй из себя дурачка, Маккена! – воскликнула Алина. – Я видела тебя с одной из деревенских девушек. Ты целовал ее прямо посреди улицы на глазах у всей деревни!
      Его брови невинно приподнялись. Так вот в чем дело! Это была Мэри, дочка мясника. Маккена безобидно флиртовал с ней этим утром, впрочем, он делал это со всеми знакомыми девушками. А Мэри нарочно поддразнивала его, пока он не рассмеялся и не украл у нее поцелуй. Это ничего не значило ни для него, ни для Мэри, и он тут же забыл об этом.
      Так вот что было источником раздражения Алины – ревность! Маккена старался скрыть удовольствие, которое доставило ему это открытие. Но чувство было столь сладкое, что в груди вдруг стало горячо. Черт! Он укоризненно покачал головой, соображая, как напомнить ей о том, что она и без того знала: она – дочь пэра, и ей не следует думать о такой ерунде.
      – Алина, – начал он, подняв руки, чтобы взять ее за руку, но тут же отдернул их. – То, что я делаю с другими девушками, я никогда не смогу делать с тобой. Ты и я – друзья. И никогда не будем... то есть я хочу сказать... что ты... черт, не заставляй меня объяснять очевидное.
      Алина посмотрела на него так, как никогда не смотрела прежде. Ее карие глаза наполнились таким огнем, что волосы зашевелились у него на голове.
      – А если бы я была деревенская девушка, ты бы поцеловал меня?
      Пожалуй, впервые Маккена не знал, что ответить. Он всегда отличался смекалкой и безошибочно угадывал, что люди хотят услышать от него, и обычно находил такой ответ, который удовлетворял их. Присущее ему обаяние всегда действовало беспроигрышно и выручало, если нужно было выпросить подгорелую булочку у жены пекаря или выпутаться из неприятностей с главным конюхом. Но что касается вопроса Алины... тут заключалась ловушка, что бы он ни ответил.
      И тогда Маккена решился на полуправду, которая могла бы успокоить ее.
      – Я не думал о тебе в таком плане, – наконец произнес он, мужественно выдержав ее взгляд.
      – А другие парни думают. – Алина смотрела ему прямо в глаза. – На прошлой неделе приезжали Харвуды, их сын Уильям прижал меня к стене и пытался поцеловать.
      – Вот свинья! – не выдержал Маккена, представив веснушчатое лицо парня, который не скрывал своего увлечения Алиной. – Попадись он мне, я бы намылил ему шею! Почему ты раньше не рассказала?
      – Он не единственный, кто пытался, – пожала плечами Алина, подливая масла в огонь. – Не так давно мой кузен Эллиот предложил мне сыграть с ним на поцелуи...
      Она замолчала, потому что Маккена подошел ближе.
      – К черту твоего кузена, – грубо бросил он. – К черту их всех! – Он допустил ошибку, прикоснувшись к ней. Кожа ее рук, такая нежная и теплая на ощупь, заставила его нутро завязаться в узел. Теперь он не мог остановиться, хотел снова и снова прикасаться к ней, хотел наклониться и вдохнуть ее аромат... аромат чистой кожи, дивно пахнущего мыла, розовой воды и манящий аромат ее дыхания. Казалось, все его существо, каждая клеточка молили об одном – крепче обнять ее и прильнуть губами к тому нежному месту, где шея переходит в плечо. Но вместо этого он отпустил ее, и его руки беспомощно повисли в воздухе. Маккене было трудно двигаться, трудно дышать, связно мыслить.
      – Я никому не позволяю целовать себя, – сказала Алина. – Я хочу быть твоей, только твоей! – Нотка упрека появилась в ее голосе. – Но при таких темпах мне стукнет двадцать, прежде чем ты осмелишься.
      Он смотрел на нее, не в состоянии скрыть острое желание.
      – Нет. Все изменится. Я не хочу, чтобы так было.
      Алина осторожно дотронулась до его щеки кончиками пальцев. Он знал ее руку лучше, чем свою собственную. Он знал каждую крошечную царапину и то, как она появилась. В детстве ее руки были часто шершавыми и грязными. Сейчас другое дело – прелестная ручка, чистая и холеная. И ногти ухоженные. Желание коснуться губами ее ладони было мучительным. Вместо этого Маккена сделал вид, что не заметил прикосновения.
      – Я обратила внимание, что ты как-то странно смотришь на меня в последнее время, – сказала Алина, и румянец залил ее щеки. – Я знаю, о чем ты думаешь, и ты знаешь, о чем думаю я. И учитывая все то, что я ощущаю к тебе, и все, что ты чувствуешь по отношению ко мне... не могу ли я рассчитывать хоть на миг... – она пыталась найти верное слово, – иллюзий?
      – Нет, – хмуро ответил он. – Потому что вскоре иллюзиям придет конец, а нам будет еще хуже, чем прежде.
      – Да? – Алина прикусила губу и отвернулась, ее кулачки сжались, словно она хотела прогнать прочь те горькие истины, которые могли помешать их отношениям.
      – Я скорее умру, чем обижу тебя, – хмуро заверил Маккена. – А если позволю себе однажды поцеловать тебя, то будет другой раз, потом еще и еще, и остановиться будет невозможно...
      – Ты не понимаешь, – возразила Алина.
      – Все я понимаю.
      Они смотрели друг на друга в молчаливом споре. Лицо Маккены было лишено какого-либо выражения. Он знал, что Алине достаточно заметить искру сомнения на его лице, и она тут же ухватится за нее.
      Наконец она глубоко вздохнула.
      – Что ж... – прошептала она словно самой себе. Но затем спина ее выпрямилась, а тон стал ровным и рассудительным. – Мы встретимся у реки завтра на закате. Да, Маккена? Побросаем камешки, поговорим, может, порыбачим немного. Ты ведь этого хотел?
      Прошло несколько секунд, прежде чем Маккена ответил:
      – Да.
      Это было все, чего он хотел от нее. И видит Бог – это лучше, чем ничего.
      Легкая, полная скрытого смысла улыбка коснулась ее губ.
      – Тогда уходи, пока тебя не застукали здесь. Но сначала наклонись, у тебя волосы совсем растрепались и торчат на макушке.
      Если бы он не был так расстроен, то понял бы, что это простая уловка и ее вовсе не интересует его внешность. Он прибежал сюда прямо из конюшни, где обслуживал пять дюжин лошадей, и ему некогда было думать о прическе. Он послушно наклонил голову, не подозревая подвоха.
      Но вместо того чтобы пригладить его непослушные кудри, Алина приподнялась на цыпочки, провела рукой по голове и, обхватив за шею, притянула к своим губам.
      Поцелуй подействовал на Маккену как удар молнии. Невнятный звук застрял в горле, а тело внезапно растаяло от удовольствия. О Господи, ее губы, такие соблазнительно мягкие, искали его губы с неуклюжей решимостью. Она знала: во всем мире нет ничего такого, что могло бы оторвать его от ее губ. Тело юноши напряглось, он замер, стараясь сдержать поток чувств, которые переполняли его. Он любил ее, желал со всей необузданностью, свойственной юности. Сдерживать себя удалось меньше минуты, прежде чем он застонал и, сдаваясь, обнял ее.
      Он целовал ее снова и снова, тяжело дыша и пьянея от сладости ее губ. Она отвечала, страстно прижимаясь к нему, перебирая пальцами пряди волос. Боже, держать ее в своих объятиях было ни с чем не сравнимым ощущением! Маккена не мог остановиться, его поцелуи были все настойчивее, наполняясь все большей страстью; ее губы не выдержали и раскрылись под натиском. Он мгновенно воспользовался открывшейся возможностью, прошелся языком по гладкому ряду зубов, проник во влажную глубину рта. Придерживая ее голову, он осторожно поглаживал волосы, а язык между тем проникал все глубже и глубже в манящую влажность. Алина ахнула и крепче сжала его плечи, отвечая так порывисто, что просто ошеломила его. Маккена длил поцелуй, стремясь доставить ей как можно больше удовольствия, больше, чем можно было выдержать. И хотя его опыт был невелик, таинственные порывы страсти уже были знакомы ему. Он не был невинен. Но никогда не сталкивался с таким взрывом эмоций и физического желания, никогда не подвергался прежде столь обжигающему искушению... Оторвавшись от ее губ, Маккена зарылся лицом в ее волосы, сверкающие в лунном свете.
      – Зачем ты это сделала? – простонал он.
      Алина коротко рассмеялась, и в этом звуке смешалось все – и любовь, и боль.
      – Ты – все для меня. Я тебя люблю. Я всегда...
      – Стоп! – Он чуть-чуть встряхнул ее за плечи, чтобы она замолчала. Проведя ладонями по ее рукам, заглянул в раскрасневшееся, сияющее лицо. – Никогда больше не говори так. А если скажешь, то я уеду из Стоуни-Кросс.
      – Мы вместе уедем. То есть сбежим, – быстро продолжала она. – Мы уедем туда, где никто не найдет нас...
      – Господи Боже мой, ты сама-то веришь в то, что говоришь? Это безумие!
      – Почему безумие?
      – Ты думаешь, что я позволю вот так разрушить твою жизнь?
      – Я принадлежу тебе, – упрямо сказала она. – И сделаю все, лишь бы быть с тобой.
      Она верила в то, что говорила, Маккена читал это по ее лицу. Это разбивало ему сердце и вместе с тем приводило в бешенство. Какого черта, ведь она знала, что между ними непреодолимая преграда, и не желала считаться с этим. Он не мог оставаться здесь, пребывать в постоянном искушении, понимая, что, если поддастся ее чарам, это погубит их обоих.
      Держа ее лицо в ладонях, Маккена провел большими пальцами по контуру ее губ, коснулся бархатистой щеки. И, стараясь скрыть чувство благоговения, проговорил с нарочитой небрежностью:
      – Сейчас тебе кажется, что ты любишь, но пройдет время, и ты забудешь меня. Я бастард. Слуга, причем даже не старший слуга...
      – Ты моя половинка.
      Потрясенный ее словами, Маккена прикрыл глаза. Он ненавидел себя за испытанный в тот момент прилив радости.
      – Черт побери! Ты сама делаешь все, чтобы я не смог остаться в Стоуни-Кросс.
      На мгновение Алина отстранилась от него, со щек исчез румянец.
      – Нет. Не уезжай. Прости. Я больше не буду ничего говорить. Пожалуйста, Маккена, ты останешься, правда?
      Внезапно он ясно ощутил нестерпимую боль, которую придется испытать в тот миг, когда он потеряет ее... смертельную рану, которая будет долго кровоточить. Алине девятнадцать... У них есть еще год, может быть, меньше. Затем для нее откроется весь мир, а он превратится в досадливую обузу. Или хуже – она станет стыдиться его и заставит себя забыть эту ночь. Она не захочет вспоминать, что говорила помощнику конюха на балконе в лунную ночь. Но пока...
      – Я останусь сколько смогу, – пробормотал он.
      Радость вспыхнула в глубине ее темных глаз.
      – А завтра? Мы встретимся завтра?
      – На закате у реки, – пообещал Маккена, внезапно освободившись от внутренней борьбы, словно ее и не было.
      Казалось, Алина прочитала его мысли.
      – Прости меня, – донеслось до Маккены, когда он спускался с балкона, но шепот тут же растаял в ночном воздухе, бесшумно, будто опали лепестки цветка.
      После того как силуэт Маккены растворился в темноте, Алина вернулась в комнату и прикоснулась к своим губам. Они, казалось, все еще хранили поцелуй. Рот был горячий на ощупь, а на вкус – чуть сладкий, наполненный ароматом яблок, которые Маккена, должно быть, воровал в саду. Господи, она тысячу раз воображала, как он целует ее, но так и не сумела подготовить себя к реальности.
      Она хотела заставить Маккену посмотреть на нее как на женщину, и, кажется, ей это удалось. Однако она не ощущала триумфа. Напротив – лишь разочарование, острое, как лезвие ножа. Она догадывалась, что Маккена думает, будто бы она недооценивает всю сложность ситуации, хотя Алина понимала все лучше его.
      Уже давно уяснив, что люди предпочитают оставаться в рамках своего класса, Алина сделала для себя неутешительный вывод: молодые люди, подобные Маккене, всегда будут для нее запретным плодом. Каждый член общества – от верхушки до самого низа – понимал и принимал подобное разделение, отчего Алина сильно страдала, сознавая, что могло быть иначе. «Что поделаешь, мы с Маккеной разного поля ягоды», – подумала она с горьким юмором.
      Почему-то Алина не могла смотреть на Маккену глазами других людей. Разумеется, он не был аристократом, но и не был простым парнем с конюшни. Если бы он родился в семье благородных кровей, он мог бы составить гордость этого класса. До чего же несправедливо, что его жизнь началась с такого невезения! Он умен, красив, трудолюбив, и хотя он никогда не принадлежал к высшему кругу, он мог бы...
      Она помнила тот день, когда он впервые появился в Стоуни-Кросс-Парке, маленький мальчик с невероятной шапкой кудрявых черных волос и глазами, которые не были ни чисто-голубыми, ни зелеными, а являли собой чудесную смесь того и другого. Слуги шептались, что мальчик незаконнорожденный. Его мать, деревенская девушка, сбежала в Лондон, попала в затруднительное положение и умерла при родах. Бедного малыша отправили в деревню Стоуни-Кросс на воспитание бабушке и деду, которые заботились о нем, пока позволяли силы. Когда ребенку исполнилось восемь лет, его отослали в Стоуни-Кросс-Парк, где он стал служить мальчиком на побегушках. В обязанности его входило чистить обувь слуг, помогать горничным таскать тяжелые ведра с горячей водой и мыть серебряные монеты, которые привозили из города, потому что граф и графиня опасались болезней от грязных рук.
      Его полное имя – Джон Маккена, но в поместье уже были трое слуг по имени Джон. И тогда было решено звать мальчика по фамилии, пока не подберут для него новое имя... но со временем как-то забыли об этом, и с тех пор все звали его Маккена. Сначала большинство слуг не обращали на него внимания, за исключением экономки миссис Фэрклот. Широколицая, розовощекая, добросердечная женщина, можно сказать, заменила ему родителей, которых он не знал. Даже Алина и ее младшая сестра Ливия были более близки с миссис Фэрклот, чем с родной матерью. Несмотря на свою большую занятость, миссис Фэрклот всегда находила для них время: то помогала перевязать порезанный палец, то восхищалась пустым гнездом, которое они нашли в саду, или помогала починить сломанную игрушку.
      Иногда миссис Фэрклот освобождала Маккену от его обязанностей, чтобы он мог пойти поиграть с Алиной. Эти редкие часы давали мальчику возможность хотя бы на время освободиться от противоестественного существования ребенка-слуги.
      – Ты должна быть добра к Маккене, – говорила миссис Фэрклот Алине, когда та прибегала к ней с рассказом, как он сломал ее кукольную коляску. – У него вообще нет семьи, нет красивой одежды, его не ждет вкусный ужин, как тебя. Большую часть времени, когда вы не играете, он работает, чтобы оплатить свое содержание. И если ты будешь жаловаться на него, то решат, что он непослушный мальчик, и отправят его отсюда. И ты больше никогда не увидишь его.
      Эти слова удручали Алину. И тогда она искала способ защитить Маккену, брала вину на себя, делилась сладостями, которые старший брат иногда привозил из города, и даже учила его читать, повторяя вместе с ним уроки, которые задавали ей гувернеры. А взамен Маккена научил ее плавать, ездить на лошади, а еще мастерить свистульку из стебля травы.
      В отличие от других миссис Фэрклот понимала, что Алина относится к Маккене совсем не как к брату. Родственные чувства, которые девочка испытывала к Марку, не имели ничего общего с тем, что она чувствовала по отношению к Маккене. Маккена был ее двойником, ее компасом, ее убежищем.
      Вполне естественно, что, когда Алина превратилась в юную девушку, она стала для него привлекательной. Впрочем, как и многие другие девушки в Гемпшире. Маккена превратился в высокого, широкоплечего юношу с острым взглядом, черты его лица отличались мужественностью, если не правильностью, нос был чуть-чуть длинноват и рельефен, рот немного широк. Его непослушные черные кудри спускались на лоб, а густые ресницы оттеняли удивительной красоты бирюзовые глаза. Кроме прекрасной внешности, он обладал особым обаянием и чувством юмора, что делало его любимцем поместья и близлежащей деревни.
      Любовь к Маккене заставляла Алину мечтать о невозможном: быть с ним всегда, дать ему семью, которой у него никогда не было. И это вместо той жизни, которую уготовили для нее родители! Хотя брачные союзы между представителями высшего класса перестали быть принудительными, Марсдены в этом вопросе оставались верны старым традициям. И Алина хорошо знала, что ее ждет... У нее будет муж-аристократ, который использует ее для рождения потомства и притворится слепым, когда она заведет любовника, чтобы развлекаться в отсутствие законного супруга. Каждый год она будет проводить сезоны в Лондоне, летом принимать гостей в загородном доме, а осенью участвовать в охоте. Каждый год она будет видеть одни и те же лица, слышать те же самые сплетни. Даже радости материнства она не ощутит в полной мере, потому что не она, а слуги будут заботиться о ее детях, а когда они подрастут, их отошлют в пансион, как и ее брата Марка.
      «Годы пустоты, годы безнадежности, – хмуро думала Алина. – И самое ужасное – осознание, что Маккена далеко и доверяет другой женщине свои мечты и мысли».
      – Господи, что же мне делать? – шептала Алина, упав на парчовое покрывало широкой постели. Она прижала подушку к груди, зарылась лицом в ее пуховую мягкость, а беспокойные мысли продолжали вертеться в голове. Она не может потерять его. Мысль об этом заставила ее задрожать, наполнив таким ужасом, что хотелось закричать.
      Отбросив подушку, Алина перевернулась на спину и уставилась на широкую оборку балдахина над головой. Ее мозг лихорадочно работал. Как сделать так, чтобы Маккена всегда оставался в ее жизни? Она постаралась представить себя замужней дамой, а его – в роли любовника... У ее матери были романы, у многих леди есть любовники. И чем больше они скрывают это, тем очевиднее. Но Алина знала, что Маккена никогда не согласится на подобную роль. Для него ничто не существовало наполовину, он ни с кем не стал бы делить ее. Он мог быть слугой, но при этом обладал гордостью и был собственником, как любой мужчина.
      Алина не знала, что делать. Казалось, единственно правильное решение – ловить каждое мгновение, пока они могут быть вместе, пока судьба не развела их навеки.

      В восемнадцать лет Маккена начал меняться с пугающей скоростью. Он рос так быстро, что миссис Фэрклот оставалось только ахать и причитать, потому что недавно купленные штаны уже на следующую неделю были ему коротки, и приходилось искать другие. Он все время хотел есть, и никакое количество еды не могло утолить его волчий аппетит.
      – В будущем такое мощное телосложение может ему пригодиться, – гордо говорила миссис Фэрклот, обсуждая Маккену с дворецким Солтером. Их голоса долетали до балкона на втором этаже, куда как раз вышла Алина. Услышав знакомое имя, она насторожилась и прислушалась.
      – Бесспорно, – соглашался Солтер. – Уже почти шесть футов росту. Если так пойдет, то он сможет претендовать на место лакея.
      – Может быть, его действительно пора перевести из конюшни в дом и сделать учеником лакея? – предложила неуверенным голосом миссис Фэрклот, и Алина не могла не улыбнуться, понимая, что за небрежными высказываниями добрейшей экономки стоит желание перевести Маккену на более высокую должность, нежели помощник конюха на конюшне. – Одному Богу известно, – продолжала экономка, – как нам нужна еще одна пара рук, чтобы носить уголь, чистить серебро и хрустальную посуду.
      – Хм... – Последовала продолжительная пауза. – Я думаю, вы правы, миссис Фэрклот. Я порекомендую графу этого парня на должность лакея. Если он подойдет, я дам указание сшить ему униформу.
      Несмотря на повышение жалованья и позволение спать в доме, Маккена почему-то не особенно обрадовался новому статусу. Он любил работу с лошадьми, ему нравилось жить на конюшне, где он был сам себе хозяином. А теперь он стал проводить большую часть времени в особняке, нося униформу – черные бархатные бриджи, горчичного цвета жилет и голубой длиннополый сюртук. Но еще более огорчительным был тот факт, что каждое воскресенье он должен был сопровождать семейство в церковь, открывать фамильный придел, смахивать пыль со скамьи и раскладывать молитвенники.
      Алина ругала себя, но ничего не могла поделать, ее забавляли шутки, которыми осыпали Маккену деревенские парни и девушки, собиравшиеся около церкви. Вид их дружка, одетого в нелепую ливрею, давал повод для забавных комментариев. Обсуждая его ноги в белых чулках, они спорили, настоящие у него икры или фальшивые – часто лакеи вставляли прокладки, чтобы ноги казались стройнее. Маккене удавалось внешне оставаться спокойным, но смотрел он на них взглядом, обещающим месть, тем самым еще больше раззадоривая их.
      Слава Богу, что в его обязанности входила работа в саду, а также чистка карет. Это позволяло ему одеться попроще, в привычные брюки и свободную белую рубашку. Его кожа быстро покрылась бронзовым загаром, который хотя и выдавал принадлежность к низшему сословию, зато подчеркивал синеву глаз и белоснежность зубов. Неудивительно, что Маккена начал привлекать внимание женской половины гостей, приезжавших в имение, и кое-кто даже делал попытки переманить его к себе на службу. Но, несмотря на все усилия со стороны прелестных леди, Маккене удавалось вежливо и осторожно отклонять подобные предложения.
      К сожалению, его робкий отказ становился поводом для новых шуток, слуги дразнили беднягу, пока тот не заливался краской, проступавшей даже сквозь сильный загар. Алина расспрашивала его о тех предложениях, как только появлялась возможность побыть с ним наедине – обычно это бывало в полдень, сразу после того как Маккена заканчивал работу вне дома и получал несколько драгоценных минут свободы, прежде чем облачиться в ливрею и приступить к обязанностям в особняке.
      Они встречались на берегу реки, там, где она делала плавный поворот и где зеленая лужайка спускалась к самой воде. Это и было любимое место тайных встреч. Высокая трава скрывала их от посторонних глаз, когда они сидели на плоских камнях, которые волны реки сделали совершенно гладкими. Воздух был густым и душистым от чудесного аромата болотной мирты и разогретого солнцем вереска и действовал расслабляюще.
      – Почему ты не поехал с ней? – спрашивала Алина, прикрыв юбкой колени и обхватив их руками.
      Растянувшийся на траве Маккена приподнялся, опираясь на локоть.
      – С кем?
      Она сделала большие глаза и изобразила удивление.
      – Леди Брейдинг. Та леди, что хотела нанять тебя. Почему ты отказал ей?
      Его лучезарная улыбка ослепила ее.
      – Потому что мое место здесь.
      – Сo мной?
      Маккена не ответил, улыбка застыла на его губах, когда он посмотрел в ее глаза. Невысказанные слова стояли между ними. Слова, такие же нежные, как воздух, которым они дышали.
      Алина хотела свернуться клубочком, прижаться к нему, как полусонный котенок, расслабиться в солнечной неге в его руках. Вместо этого она не двигалась с места.
      – Я слышала, как один их лакеев сказал, что ты смог бы получать жалованье вдвое большее, чем тебе платят сейчас, если окажешь ей какие-то дополнительные услуги...
      – Должно быть, это сказал Джеймс? – пробормотал Маккена. – Вот уж длинный язык! А он-то откуда знает?
      Алина была немало удивлена, заметив, как румянец смущения залил его смуглые щеки и переносицу. Затем поняла, в чем дело. Эта дама хотела нанять Маккену для своей постели. Какой ужас! Она почти в два раза старше его! Алина почувствовала, что тоже краснеет, и поспешила перевести взгляд на его широкие плечи, затем на мускулистые руки и остановилась на темно-зеленом лишайнике.
      – Она хотела, чтобы ты спал с ней? – Вопрос Алины, скорее похожий на утверждение, нарушил тишину, рождавшую невыносимую интимность.
      Маккена передернул плечами, словно хотел избавиться от вопроса.
      – Я сомневаюсь, что она именно это имела в виду.
      Холодное спокойствие, с которым он произнес эти слова, выдавало знание дела; сердце Алины бешено заколотилось. Она никогда не позволяла себе всерьез задумываться об этой стороне жизни Маккены, не хотела причинять себе боль. Он принадлежал ей, и только ей, и мысль о том, что он может делить постель еще с кем-то, была невыносима! Если только, если бы только знать...
      Мучимая ревностью, Алина задержала взгляд на сильной, мускулистой руке Маккены. Неужели другие женщины знали о нем больше, чем она знала или когда-нибудь будет знать? Неужели кто-то отнимет у нее его тело, кто-то другой узнает тепло его губ и прикосновение рук?
      Она осторожно отвела назад прядь волос, которая упала на глаза.
      – Скажи, когда... когда ты в первый раз... – Слова застряли у нее в горле. Алина впервые спрашивала его об интимных отношениях – эту тему они всегда обходили стороной.
      Маккена не ответил. Взглянув на него, Алина увидела, что он покусывает стебелек травы.
      – Не думаю, что мы должны говорить об этом, – наконец произнес он мягким, тихим голосом.
      – Я не буду тебя винить за то, что ты спал с другими девушками. Я понимаю... просто я... – Алина замотала головой, пытаясь сбросить с себя боль и смущение и готовясь услышать горькую правду, – хотела бы, чтобы это была я, – наконец выговорила она, проглатывая комок, застрявший в горле.