Глава 10

После своего недомогания Холли стала замечать, что в доме происходят кое-какие перемены. Прежде всего изменилось поведение слуг. Еще совсем недавно они работали спустя рукава, совершенно не заботясь о нуждах дома и хозяев, но понемногу, судя по всему, они стали трудиться с удовольствием. Вероятно, Бронсоны по совету Холли наконец-то стали предъявлять к работе прислуги должные требования.

– Я понимаю, как вам трудно, миссис Бронсон, – сказала Холли как-то раз, когда горничные принесли чайный поднос, на котором находились кувшин с теплой водой, молочник с полупрозрачным молоком и печенье, жесткое как камень. – Но тем не менее вам следует все это вернуть. Совершенно естественно отказаться от несъедобной пищи.

– Они так много работают, – возразила Пола, которая уже начала расставлять все принесенное на столе. – Мне неловко затруднять их еще больше, смотрите, ведь ничего страшного.

– Это ужасно, – решительно заявила Холли.

– Отошлите вы, – умоляюще попросила Пола.

– Миссис Бронсон, вы должны научиться сами справляться с вашими слугами.

– Я не могу. – Тут Пола схватила Холли за руку и крепко сжала. – Я была старьевщицей, – прошептала она. – Ниже всякой судомойки, которая работает внизу на кухне. И все они это знают. Как же я могу им приказывать?

Холли задумчиво посмотрела на нее. Она вдруг поняла, почему эта женщина так робка со всеми, кроме членов своей семьи. Пола Бронсон так долго жила в бедности, что чувствовала себя недостойной того положения, в котором она теперь оказалась. Прекрасный дом, полный роскошных безделушек и ценнейших произведений искусства, элегантные туалеты, в которые она одевалась, обильные трапезы и дорогие вина – все это лишний раз напоминало Поле о ее убогой жизни в прошлом. Закери окружил свою семью таким богатством, какого Пола не могла себе и вообразить. Если Пола не изменится так, как изменилась ее жизнь, она никогда не обретет ни покоя, ни счастья.

– Вы больше не старьевщица, – с расстановкой произнесла Холли. – Вы состоятельная женщина. Вы мать мистера Закери Бронсона. Вы произвели на свет двух замечательных детей и вырастили их без чьей-либо помощи, и всякий, у кого голова на месте, может только восхищаться вами. – Она так же крепко сжала руку Полы. – Настаивайте, чтобы к вам относились с уважением, которого вы заслуживаете, – сказала она, глядя прямо во встревоженные карие глаза собеседницы. – В особенности требуйте этого от ваших слуг. Есть еще много вещей, которые мне хотелось бы обсудить с вами, но пока что… – Она замолчала, пытаясь отыскать крепкое словцо, которое подчеркнуло бы серьезность ее наставлений, – отошлите к чертям этот поднос!

Глаза у Полы стали круглыми, и она поднесла руку к губам, чтобы сдержать смешок.

– Леди Холли, я никогда не слышала, чтобы вы ругались!

Холли улыбнулась:

– Если я могу заставить себя выругаться, значит, вы можете позвонить и велеть горничной подать чай как полагается.

Пола решительно расправила плечи.

– Хорошо, я так и сделаю!

И она поспешила к звонку прежде, чем успела передумать.

Пытаясь наладить отношения между Бронсонами и слугами, Холли ввела в обиход короткие ежедневные встречи с миссис Берни, экономкой. Она настояла на том, чтобы Пола и Элизабет при этом присутствовали, хотя обеим не очень-то этого хотелось. Пола все еще мучительно робела перед миссис Берни, а Элизабет мало интересовалась такой прозой. Но тем не менее они должны этому научиться.

– Всякая леди обязана следить за тем, как у нее ведется хозяйство, – наставляла Холли мать и дочь. – Каждое утро вы должны встречаться с миссис Берни и обсуждать меню на весь день, решать, что именно должны сделать слуги – вытряхнуть ковры или начистить столовое серебро. Но самое важное – вам следует проверять все расходы по хозяйству, записывать траты и решать, что необходимо купить.

– Я думала, всем этим положено заниматься миссис Берни.

Элизабет явно не вдохновляло то, что такими скучными вещами нужно заниматься изо дня в день.

– Не миссис Берни, а вам, – повторила Холли. – И вам следует научиться так же, как вашей матушке, потому что когда-нибудь вам придется вести хозяйство в вашем собственном доме.

К удивлению дам Бронсон, их усилия вскоре были вознаграждены. Хотя Пола по-прежнему чувствовала себя неловко, отдавая приказания слугам, она кое-чему уже научилась, а вместе с умением росла и ее уверенность в себе.

А еще изменилось поведение хозяина дома; Мало-помалу Холли поняла, что Закери Бронсон больше не уходит из дому каждый вечер и не отправляется в Лондон кутить. Она не рискнула предположить, что он окончательно исправился, но, во всяком случае, он стал вести себя спокойнее, тише и не казался больше таким грубым и неотесанным. Не стало ни мрачных взглядов, ни провокационных разговоров, ни смущающих ее комплиментов, ни ситуаций, когда дело вот-вот перейдет к поцелуям. Во время занятий Бронсон держался серьезно и уважительно и усердно старался усвоить то, чему она его учила. На уроках танцев он тоже вел себя безупречно. К огорчению Холли, Бронсон, старающийся стать джентльменом, привлекал ее еще сильнее, чем Бронсон-гуляка. Теперь она увидела многое из того, что он скрывал за своей язвительной, циничной манерой, и восхищение ее все крепло.

Он любил помогать беднякам, причем не только денежными подачками. В отличие от других столь же стремительно разбогатевших людей Бронсон не забывал о своем происхождении. Он знал нужды и заботы рабочего люда и принимал меры, чтобы улучшить их жизнь. Пытаясь провести законопроект о сокращении рабочего дня до десяти часов, он несчетное количество раз встречался с политиками и щедро финансировал их любимые программы. Он запретил детский труд на своих фабриках и ввел для своих работников различные пособия, в том числе пенсии вдовам и старикам.

Другие работодатели сопротивлялись введению у себя подобных мер, утверждая, что им это не по средствам. Но состояние Бронсона росло фантастическими темпами, и это служило лучшим доказательством необходимости нововведений.

Бронсон в основном производил товары для простых людей, делая доступными для масс такие вещи, как мыло, кофе, сладости, ткани и столовая утварь. И тем не менее к нему гораздо чаще относились враждебно, чем одобряли. Аристократия жаловалась, что он пытается разрушить классовую иерархию и лишить их законной власти, и почти все не прочь были увидеть Бронсона разорившимся.

Холли поняла: какой бы лоск ни навел на себя Бронсон, в высшем обществе он никогда не станет желанной персоной, в лучшем случае его будут терпеть. Она искренне огорчилась бы, если бы он женился на избалованной наследнице, которая ценила бы только его деньги, а его самого презирала. Если бы только нашлась энергичная девушка, сумевшая разделить его интересы, она бы поняла, какое сокровище ей досталось. Разумный и деятельный Бронсон многое мог бы предложить умной жене. И уж точно – им бы не было вместе скучно.

Не представить ли его своим незамужним сестрам, подумала Холли. Это была бы хорошая партия и, разумеется, для ее семьи выгодная в денежном отношении. Но, вообразив, как Бронсон ухаживает за одной из ее сестер, Холли почувствовала нечто, весьма напоминающее укол ревности. Кроме того, ее сестры, будучи созданиями неземными, не сумеют с ним справиться. Даже и сейчас время от времени случалось, что Бронсона заносило, и требовалось его хорошенько осадить.

К примеру, случай с платьями.

В тот день, когда Холли договорилась со своей портнихой, что привезет к ней Элизабет и Полу – заказать им несколько элегантных платьев, Бронсон отвел Холли в сторону и сделал ей очень странное предложение.

– Вам тоже следует сшить несколько новых платьев, – заявил он. – Мне надоело вечно видеть вас в полутрауре – сером, коричневом, лиловом… Никто больше этого от вас не требует. Закажите себе столько нарядов, сколько вам захочется. Я все оплачу.

Холли в изумлении уставилась на него.

– Вы не только осмеливаетесь обсуждать мою внешность, но к тому же еще и оскорбляете меня, предлагая оплатить мои туалеты?

– Я не считаю это оскорблением, – возразил он осторожно.

– Вы прекрасно знаете, что джентльмену не полагается покупать леди носильные вещи. Даже пару перчаток.

– Тогда я вычту необходимую сумму из вашего жалованья. – Бронсон подкупающе улыбнулся. – Женщина с такой внешностью, как у вас, должна носить красивые вещи. Мне бы хотелось увидеть вас в нефритово-зеленом или желтом. Или красном. – Кажется, эта идея воспламенила его воображение, так как он продолжал:

– Не могу представить себе лучшего зрелища, чем вы в красном платье.

Но лесть не смягчила Холли.

– Разумеется, я не стану заказывать себе новые платья и буду вам благодарна, если вы избавите меня от дальнейших разговоров на эту тему. Красное платье, вот уж право! Вы понимаете, что сталось бы с моей репутацией?

– Ваша репутация уже подпорчена, – заметил он. – И вы вполне можете расслабиться.

Похоже, ее негодование доставило ему истинное наслаждение.

– Вы, сэр… вы…

– Идти к черту? – с готовностью подсказал он.

Она с восторгом ухватилась за эту идею.

– Да, идите к черту сию же минуту!

Как и следовало ожидать, Бронсон не обратил внимания на ее отказ и тайком заказал для нее несколько нарядов. Это было нетрудно, так как у портнихи была ее мерка и она знала вкусы леди Тейлор.

В тот день, когда прибыли коробки с великолепными туалетами, Холли обнаружила, что треть их предназначена для нее. Она пришла в ужас. Бронсон заказал для нее столько же платьев, сколько для матери и сестры, а также приобрел подходящие перчатки, туфли и шляпы.

– Я ничего этого не стану носить, – заявила Холли, сердито глядя из-за целой горы коробок. – Вы зря потратились. Даже не могу описать, как вы меня разозлили! Я не возьму ни одной ленты или пуговицы из этих коробок, вам понятно?

Бронсон посмеялся и предложил тут же сжечь все это собственноручно, если это вернет ей хорошее настроение.

Холли подумала было отдать всю одежду сестрам, благо они были одного с ней роста и телосложения. Но поскольку они были незамужними девушками, им следовало носить в основном белый цвет. Эти же платья предназначались женщине, светской даме. Только уединившись, Холли позволила себе рассмотреть роскошные, прекрасно сшитые платья, так не похожие на ее вдовий траур и на те наряды, которые она носила, будучи женой Джорджа. Насыщенный цвет, покрой смелый и женственный и удивительно подходящий к ее фигуре.

Там было нефритово-зеленое платье из итальянского шелка с пышными рукавами и прелестными кружевными вставками. И наряд для прогулок из темно-розового муара, отороченный изящным белым кружевом. Утренний туалет в фиолетовую полоску с белыми сборчатыми рукавами и пышной юбкой и платье из желтого газа с рукавами и подолом, богато расшитыми розами.

Самым ужасным было вечернее платье из шелка, такой безупречной простоты и изящества, что у Холли защемило сердце: никто никогда не увидит ее в нем. Смелый вырез, гладкий, без всякой отделки, лиф, юбка, ниспадающая величественными волнами красного цвета, среднего между цветом спелого яблока и редкостного вина. Единственным украшением был пояс из красного бархата, отделанный шелковой каймой. Такой красоты Холли не видела никогда в жизни. Будь оно не такое яркое, ну, скажем, спокойного темно-синего цвета, она приняла бы подарок, послав ко всем чертям приличия. Но ведь Бронсон знал, что она ни за что не наденет платье такого цвета. И сделал он это с той же целью, с какой заказывал для нее пирожные: ему нравилось искушать ее, нравилось смотреть, как она отчаянно борется с собой.

Но на сей раз ему это не удастся. Холли не примерила ни единого наряда! Она велела Мод повесить все в гардероб, чтобы отдать их кому-нибудь потом, когда подвернется подходящий случай.

– Вот вам, мистер Бронсон, – пробормотала она, поворачивая ключ в замке платяного шкафа, ключ щелкнул. – Мне не всегда удается устоять перед вашими адскими соблазнами, но на этот раз удалось!

Прошло почти четыре месяца с тех пор, как Холли поселилась в доме Бронсона. Пришла пора проверить результаты ее кропотливой преподавательской работы. Наконец настал вечер бала у Плимутов. На нем Элизабет должна быть представлена обществу. И Бронсон сможет продемонстрировать свету свой свежеприобретенный лоск. Холли переполняли гордость и ожидание. Она надеялась, что в высшем обществе найдется немало людей, которые в этот вечер будут приятно удивлены Бронсонами.

По совету Холли Элизабет надела белое платье, отороченное оборками из бледно-розового газа. Пояс его украшала одна-единственная роза, а вторая была приколота к волосам. Все это создавало впечатление свежести и изящества, а гибкая фигура в сочетании с довольно высоким ростом придавала ее облику нечто царственное. Закери надарил сестре множество драгоценностей, но Холли, порывшись в куче бесценных бриллиантов, сапфиров и изумрудов, решила, что все это слишком тяжеловесно для юной девушки. Она выбрала жемчужину, висящую на изящной золотой цепочке.

– Это все, что требуется, – сказала Холли, застегивая цепочку на шее Элизабет. – Сочетание невинности и строгого вкуса. А экстравагантные драгоценности прибережем на то время, когда вы доживете до моих лет.

Элизабет посмотрела в зеркало, стоявшее на туалетном столике.

– Вы говорите так, словно вы дряхлая старуха, – засмеялась она. – А вы сегодня такая красивая!

– Благодарю вас, Лиззи. – Холли погладила свою ученицу по плечу, а потом обернулась к Поле. – Раз уж мы принялись обмениваться комплиментами, должна вам сказать, миссис Бронсон, что выглядите вы просто великолепно.

Пола, одетая в платье темно-зеленого цвета, украшенное блестящей бисерной вышивкой у шеи и на рукавах, напряженно улыбнулась. Очевидно, она с удовольствием занялась бы чем угодно, лишь бы не идти на официальный прием.

– Вряд ли я смогу вести себя как полагается, – мрачно предрекла Элизабет, все еще стоя перед зеркалом. – Я непременно опозорюсь. Сделаю какой-нибудь ужасный faux pas [5], и все будут болтать об этом. Пожалуйста, леди Холли, давайте никуда не пойдем сегодня, проделаем все это как-нибудь в другой раз, когда я еще немного подучусь!

– Чем больше балов, приемов и вечеров вы посетите, тем быстрее научитесь вести себя как полагается, – твердо сказала Холли.

– Никто не пригласит меня танцевать. Все знают, что я – необразованное, неотесанное создание. Ах, черт бы побрал моего братца! Что он сотворил со мной! Я буду весь вечер подпирать стенку. На что я похожа в бальном платье? Мое дело – чистить картошку или подметать тротуары…

– Вы очень красивы. – Холли обняла Элизабет и посмотрела в зеркало на ее взволнованное прелестное лицо. – Вы красивы, Лиззи, у вас прекрасные манеры, и ваша семья очень богата. Поверьте мне, вы не будете подпирать стенку. И ни один мужчина, который увидит вас сегодня вечером, не подумает, что вам лучше заняться чисткой картофеля.

Потребовалось немало уговоров и настойчивости, чтобы заставить дам Бронсон выйти из комнаты и спуститься по парадной лестнице. Холли с особенной гордостью смотрела на Элизабет, которая внешне казалась вполне спокойной, хотя волновалась безумно.

Закери ждал их в вестибюле. Его черные волосы блестели в ярком свете люстр. В мире нет человека, чью внешность не улучшил бы традиционный вечерний черно-белый наряд, но Закери Бронсону этот костюм шел чрезвычайно. Его фрак, крайне простой, был сшит по последней моде и необычайно шел Закери с его высоким ростом, широкими плечами и стройным станом. Узкий галстук и жилет смотрелись белыми как снег рядом с его смуглым, свежевыбритым лицом. Он выглядел настоящим джентльменом – весь, начиная с аккуратно причесанных волос и кончая кончиками лакированных туфель из черной кожи. И все-таки было в нем что-то чересчур мужественное, первобытное… быть может, дерзкий блеск черных глаз или чуть вызывающая улыбка.

Сначала взгляд его устремился на Элизабет, и он улыбнулся с нежностью и гордостью.

– Ты здорово выглядишь, сестричка, – улыбнулся он, беря ее за руку и целуя в зардевшуюся щеку. – Никогда не видел тебя такой красивой. Когда ты будешь уходить с бала, за тобой потащится целая вереница разбитых сердец.

– Скорее вереница оттоптанных ног, – сухо отозвалась Элизабет. – Если, конечно, найдутся такие дураки, которые захотят со мной танцевать.

– Найдутся, – жестко сказал Закери и успокаивающе приобнял ее. Потом повернулся к матери, тоже отпустил ей какой-то комплимент и, наконец, посмотрел на Холли.

Они в совершенстве изучили, какие любезности следует говорить дамам, и Холли надеялась, что он скажет что-то вежливое по ее адресу. Джентльмен всегда обязан хоть как-то отметить внешность представительницы прекрасного пола, а Холли знала, что сегодня она хороша, как никогда. Она надела свое любимое платье из мерцающего светло-серого шелка, низкий вырез и короткие пышные рукава которого украшала вышивка бисером. Рукава были набиты легкими перьями, что увеличивало их объем, а туго накрахмаленные нижние юбки подчеркивали пышность бедер. Холли даже надела корсет, эффектно приподнимавший ее грудь. Мод помогла ей причесаться по последней моде, разделив волосы посередине пробором и зачесав всю их тяжелую массу назад. Блестящие каштановые локоны были уложены валиками, а несколько прядей свободно падали на шею.

Слегка улыбаясь, Холли смотрела в ничего не выражающее лицо Бронсона, а он тем временем оглядывал ее с головы до пят. Но ожидаемый ею комплимент так и не прозвучал.

– И в этом виде вы пойдете на бал? – хмуро спросил он.

– Зак! – укоризненно и испуганно ахнула его мать, а Элизабет резко толкнула его в бок.

Холли в недоумении свела брови: она была ужасно разочарована. Грубый, невоспитанный мужлан! Никогда еще не доводилось ей слышать от мужчины такого уничижительного отзыва о своей внешности. Она всегда гордилась своим чувством стиля – так как же он посмел намекнуть, что она одета неподходящим образом!

– Вот именно, – холодно ответствовала Холли. – И это называется бальное платье, мистер Бронсон. В нем я и пойду на бал.

Их взгляды скрестились, они долго с вызовом смотрели друг на друга, так явно забыв об остальных, что Пола увела Элизабет подальше от них под предлогом, что обнаружила у себя на перчатке пятно. Холли их ухода даже не заметила. Она спросила прерывающимся голосом, который выдавал ее чувства:

– Что же в моей внешности вызывает у вас возражения, мистер Бронсон?

– Ничего, – ответил он. – Если вам хочется показать всему свету, что вы все еще носите траур по Джорджу, этот наряд – как раз то, что нужно.

Оскорбленная и уязвленная, Холли сердито взглянула на него:

– Мое платье прекрасно подходит для данного случая. Единственный его недостаток – что оно не из подаренных вами! Вы что же, на самом деле думали, будто я надену какое-то из них?

– Я на это надеялся, учитывая, что выбирать вам было не из чего. Либо траур – или как там его, полутраур, – либо то, что я купил.

Они никогда еще не ссорились так серьезно, но теперь в Холли вспыхнул гнев. Что бы они ни обсуждали раньше, они всегда приправляли свои слова юмором, но на этот раз Холли по-настоящему разозлилась на Бронсона. Джордж никогда не стал бы говорить с ней так грубо, резко… Джордж если критиковал ее, то очень осторожно и всегда с самыми лучшими намерениями. И хотя в ней пылало негодование, она все же не переставала удивляться, чего это ради она сравнивает Бронсона с мужем и как получилось, что его мнение так для нее важно.

– Это не траурное платье, – раздраженно возразила она. – Можно подумать, что вы никогда раньше не видели дам в сером. Наверное, вы слишком много времени проводили в борделях и не заметили, как одеваются порядочные женщины.

– Называйте это как хотите, – промолвил Бронсон, голос его был тих, но решителен. – Я в состоянии распознать траур, когда он у меня перед глазами.

– Ну что ж, если я решу носить траур еще пятьдесят лет, это мое дело, а не ваше!

Он небрежно пожал плечами, зная, что это еще сильнее ее разозлит.

– Без сомнения, многие одобрят, что вы одеты, точно ворона…

– Ворона!.. – задохнулась от возмущения Холли.

– …но я никогда не принадлежал к тем, кто восхищается выставленным напоказ горем. По моему мнению, истинное достоинство требует хранить свои чувства в себе. Но если вам так необходимо сочувствие других…

– Вы невыносимы! – прошипела она. Холли не помнила, чтобы ей случалось когда-либо до такой степени разозлиться. Как он смеет предполагать, что она носит траур только для того, чтобы вызвать сочувствие окружающих? Как он смеет намекать, что ее горе неискренне? От негодования кровь бросилась ей в лицо, и оно стало густо-розовым. Ей хотелось ударить его, сделать ему больно, но ее негодование по какой-то необъяснимой причине доставляло ему удовольствие. Ошибиться было невозможно – в его глазах выражалось холодное удовлетворение. Всего несколько минут назад его джентльменский вид вызывал у нее такую гордость, а теперь сна ненавидела его.

– Откуда вам знать о трауре? – Голос ее дрожал, глаза были опущены. – Вы никогда никого не любили так, как я любила Джорджа, – вам несвойственно отдавать свое сердце. Наверное, вы считаете, что эта черствость возвышает вас над остальными. Но мне вас жаль.

И будучи не в состоянии выносить его общество ни минутой дольше, она бросилась прочь, и ее крахмальные юбки бились о ноги. Не отвечая на обеспокоенные вопросы Полы и Элизабет, она взбежала вверх по лестнице с такой быстротой, с какой только могла, а легкие у нее работали, как кузнечные мехи.

Закери стоял там, где она его оставила, потеряв дар речи. Ссора разгорелась из ничего. Он не намеревался начинать ее, он даже успел с удовольствием отметить, как хороша сегодня Холли… пока не понял, что на ней платье серого цвета. Серое подобно тени, постоянно отбрасываемой памятью о ее любимом Джордже. Закери сразу же понял, что весь предстоящий вечер Холли посвятит сожалениям об отсутствующем муже. А Закери, черт побери, все это время должен пытаться отвоевать ее у призрака Джорджа? Серебристо-серое платье, как бы ни было оно красиво, подействовало на него, точно красная тряпка на быка. Почему он не может провести с ней хоть один вечер, чтобы ее горе не было вбито между ними, как клин?

И поэтому он говорил небрежно, пожалуй, даже жестоко, слишком поглощенный собственным раздражением и разочарованием, чтобы думать о ней.

– Что ты ей сказал? – спросила Пола.

– Поздравляю, – раздался язвительный голос Элизабет. – Только ты умеешь испортить всем вечер за какие-то тридцать секунд!

Слуги, которые оказались свидетелями этой сцены, вдруг бросились исполнять какие-то бессмысленные срочные дела, которые сами же и придумали, не желая пасть жертвой его дурного настроения. Но злость Закери уже улеглась. Как только Холли ушла, его охватила тоска. Он попытался понять причину этого чувства. Почему-то сейчас ему было хуже, чем после самого серьезного поражения на ринге. Где-то внутри у него появился огромный кусок льда, холод от которого распространялся по всему телу. Он вдруг испугался, что теперь Холли возненавидит его, что она больше не будет ему улыбаться и не позволит к себе прикоснуться.

– Я поднимусь к ней, – предложила Пола успокаивающе. – Но сначала скажи, что вы наговорили друг другу…

– Не нужно, – тихо прервал он мать и поднял руку в протестующем жесте. – Я сам пойду к ней. И скажу ей… – Закери замолчал, осознав, что впервые в жизни ему стыдно посмотреть в лицо женщине. – Проклятие! – в ярости проворчал он. Его никогда не заботило чужое мнение, а теперь он был до смерти напуган недовольством какой-то маленькой женщины. Лучше бы Холли выругалась, швырнула в него чем-нибудь, дала ему пощечину. Это он пережил бы. Но спокойное презрение в ее голосе сокрушило его. – Просто я хочу дать ей пару минут, чтобы остыть.

– У леди Хрлли был такой вид, – едко заметила Элизабет, – что понадобится самое меньшее два-три дня, прежде чем она сможет тебя видеть без отвращения.

Закери не успел найти достойный ответ, как Пола взяла расстроенную дочь за руку и потащила ее в гостиную.

– Пошли, Лиззи… выпьем по бокалу вина, чтобы успокоиться. Видит Бог, это нам обеим необходимо.

Вздохнув, Элизабет пошла за ней, топая в своих бальных туфлях со всей грацией, присущей разъяренной восьмилетней девочке. В другой момент Закери непременно отпустил бы по этому поводу какую-нибудь шутку, но сейчас ему было не до того. Он пошел в библиотеку, чтобы выпить. Остановился у буфета, налил себе что-то… Опрокинул бокал, даже не ощутив вкуса, налил второй… Но алкоголь не помог. В голове у него проносились целые потоки слов, он пытался найти такое, которое сразу бы все исправило. Он мог сказать Холли что угодно, только не правду. Не мог открыть ей, что ревнует к Джорджу Тейлору, что ему хочется, чтобы она перестала оплакивать своего мужа и посвятила свою дальнейшую жизнь чему-нибудь более интересному, чем его память. С тяжелым вздохом поставив бокал, Закери заставил себя выйти из библиотеки. Он направился вверх по парадной лестнице к апартаментам Холли, и ему казалось, что у его туфель подошвы сделаны из свинца.

Холли так не терпелось добраться до своей спальни, что она чуть не споткнулась о порог. Помня о том, что через две комнаты отсюда мирно спит Роза, Холли постаралась, несмотря на обуревавшие ее чувства, не хлопнуть дверью. В голове звенели слова, произнесенные ею и Закери Бронсоном.

Хуже всего, что в какой-то степени он был прав. Серое платье казалось ей весьма подходящим для данного вечера, и именно по той причине, которую он предполагал. Оно было модным и элегантным, но не очень отличалось от тех скромных нарядов, которые она носила в послетраурный период. Никто не усмотрел бы в нем ничего дурного, даже ее собственная бдительная совесть. Холли в общем-то было страшновато возвращаться в общество без Джорджа, и это был способ напомнить всем – и себе в том числе, – что когда-то они выезжали вместе. Ей не хотелось рвать последнюю ниточку, связывающую ее с прошлым. И так уж слишком много дней она почти не вспоминала о Джордже. И так уж слишком часто она ощущала пьянящее влечение к другому. А ведь когда-то она считала, что только Джордж в состоянии всколыхнуть ее чувства. Вдруг она научилась сама принимать решения, не подумав прежде о том, чего хотелось бы Джорджу и что он одобрил бы. И независимость эта пугала ее так же сильно, как и привлекала.

Раньше она была опекаемой всеми молодой дамой, добродетельной скромной вдовой, вызывающей одобрение и сочувствие окружающих. Ее поступки за последние четыре месяца доказали, что теперь она превращается в совершенно другую женщину.

Ошеломленная этой мыслью, Холли обратила внимание на присутствующую в комнате Мод, только когда та заговорила:

– Миледи, что-нибудь случилось? Пуговица оторвалась или тесьма…

– Нет, ничего такого. – Холли глубоко вдохнула один раз, потом второй, чтобы унять свои разгулявшиеся эмоции. – Судя по всему, мое серое платье не понравилось мистеру Бронсону, – сообщила она горничной. – Он хочет, чтобы я надела что-нибудь более яркое и не похожее на траур.

– Он посмел… – изумилась Мод.

– Да, он посмел, – сухо подтвердила Холли. – Но, миледи… вы ведь не послушаетесь его, да?

Холли стянула перчатки, швырнула их на пол, сбросила серебряные туфельки. Сердце ее все еще гулко билось, негодование не утихло, при этом она чувствовала удивительную решительность, которой, пожалуй, никогда еще не испытывала. – Я сделаю так, что у него глаза на лоб полезут, – приговаривала она. – Он у меня еще пожалеет, что заговорил об этом.

Мод бросила на нее странный взгляд: уж слишком явным было на лице ее хозяйки выражение сугубо женской мстительности.

– Миледи, – осторожно начала горничная, – вы как будто малость не в себе.

Холли повернулась и направилась к запертому гардеробу. Открыв дверцу, она достала красное платье и энергично встряхнула его.

– Быстрее, Мод, – поторопила она горничную, поворачиваясь к ней спиной. – Помогите мне быстрее расстегнуть это.

– Но… но… – Мод была ошеломлена. – Вы хотите надеть это платье? Я не успела его разгладить…

– По-моему, оно в прекрасном состоянии. – Холли подняла руки, и красные шелковые волны потекли вниз. – Но даже если бы оно было совершенно мятым, я бы все равно его надела!

Покорившись неизбежности, хотя явно не одобряя ее, Мод вздохнула и принялась расстегивать серое платье. Когда стало ясно, что строгая белая сорочка будет видна в низком вырезе красного лифа, Холли стянула ее.

– Вы будете без сорочки? – опешила Мод.

Хотя горничная всегда присутствовала при ее одевании, Холли вспыхнула так, что даже ее нагие груди порозовели.

– У меня нет сорочек с таким низким вырезом. – Она принялась надевать красное платье, и Мод поспешно бросилась ей на помощь.

Все пуговицы были наконец застегнуты, красный бархатный пояс аккуратно повязан вокруг талии, и Холли подошла к трехстворчатому зеркалу, что давало возможность оглядеть себя со всех сторон. Увидев себя, Холли вздрогнула. Красное казалось поразительно ярким по сравнению с ее белой кожей. Для Джорджа она никогда не одевалась так смело: этот фасон приоткрывал белоснежные холмики грудей и целую треть спины. Юбки плавно перетекали волнами при каждом шаге, от каждого вздоха. Она показалась себе очень уязвимой и выставленной напоказ и в то же время странно легкой и свободной. Именно такого рода наряды носила она в своих тайных фантазиях, когда стремилась убежать от скуки повседневной жизни.

– Когда я была на балу в последний раз, – заметила она, изучая свое отражение, – я видела леди, одетых в гораздо более смелые туалеты. У некоторых спина была почти совсем открыта. По сравнению с ними это кажется чуть ли не скромным.

– Дело не фасоне, миледи, – отозвалась Мод решительно. – Дело в цвете.

Все еще разглядывая себя в зеркало, Холли поняла: платье столь эффектно, что никаких украшений к нему не нужно. Она сняла все драгоценности: бриллиантовый браслет, подаренный Джорджем в честь рождения Розы, сверкающие серьги – свадебный подарок родителей, и блестящие заколки, украшавшие зачесанные кверху волосы. Все, кроме обручального кольца.