Айрис относилась к тем женщинам, которые ему всегда нравились: красивая, рыжеволосая, добродушная и лениво-обаятельная. Корсет стягивал ее великолепное тело, а изящные складки юбок скрывали стройные длинные ноги. Роскошная грудь была скромно прикрыта, потому что ее пышность говорила сама за себя.

Почувствовав, что за ней наблюдают, Айрис круто обернулась. Рыжеватые брови поползли вверх.

– Дорогой, ты так тихо появился, что я и не услышала.

Что ты делаешь в Лондоне?

– Неожиданный визит. – Оттолкнувшись от косяка, Люк ленивой походкой направился к ней и, пробормотав: «Привет», – поцеловал.

У Айрис перехватило дыхание, когда она прижалась к его губам, обвив руками его сильные плечи.

– Очень приятная неожиданность, – проговорила она, когда их губы разомкнулись. – Как видишь, я одевалась для выезда. Я еду на званый обед, – прошептала она. Дрожь наслаждения пробежала по ее телу, когда его зубы стали нежно покусывать ее шею.

– Принеси свои сожаления.

– Если я не поеду, за обедом будет неровное число гостей. Они рассчитывают на меня. – Она рассмеялась, потому что Люк успел расстегнуть верхнюю пуговку ее платья. – Нет, дорогой, нет. А что, если я рано уйду и поспешу к тебе?

Ты будешь доволен?

– Нет. – Вторая пуговичка тоже выскользнула из петельки. – Ты не пойдешь вовсе.

Айрис нахмурилась, хотя дыхание ее участилось.

– Ты самый надменный и самонадеянный мужчина из всех, кого я знаю. И понятия не имеешь о том, как надо себя вести. Я не утверждаю, дорогой, что у тебя нет достоинств…

Но нам надо поработать над твоим характером.

Люк запустил пальцы в ее локоны, уничтожая плоды долгих стараний.

– Понадобились столетия тщательного отбора и скрещивания, чтобы вывести такого, как я. Ты бы видела первых Стоукхерстов! Совершенно не на что посмотреть, ты уж мне поверь.

– Верю, верю, – замурлыкала Айрис. – Держу пари, что они были настоящими дикарями. – Глаза ее расширились, когда он рывком прижал ее к своему возбужденному телу. Его губы нежно поигрывали с ее ртом, а затем прильнули к нему. Она тихо застонала, все мысли о званом обеде ушли, растворились как не бывало. Она прильнула к нему, сгорая от любовного желания.

Люк был искушенным и щедрым любовником, он знал, как довести ее чуть не до безумия. Ему нравилось дразнить ее, слушать ее страстные мольбы и наконец оставить эту женщину измученной, почти больной и полностью удовлетворенной.

– Дай мне по крайней мере снять корсет, – прошептала она. – В прошлый раз я чуть не потеряла сознание.

Люк улыбнулся, она почувствовала щекой тепло и шершавость кожи его лица.

– Это из-за того, что в самые важные моменты ты задерживаешь дыхание. – Он расстегнул последнюю пуговичку, и платье тяжелой массой упало к ее ногам. Острый край его крючка подцепил завязки ее нижних юбок и шнурки корсета. С легким треском они разорвались, и ее роскошное тело вырвалось на свободу из плена.

– Тебе следовало бы подождать, как прочие мужчины, – проговорила Айрис, возбужденно смеясь. – Это же просто нецивилизованно – ходить и рвать на женщинах одежду, как безжалостный пират.

– Можешь сорвать с меня мою, – лукаво предложил он.

– О, как ты великодушен, какой.., очень.., очень… – Но больше ей ничего сказать не удалось: губы ее были запечатаны его требовательными поцелуями.

Спустя несколько часов они лежали сплетенные в спальне, где лишь две свечи золотили сумрак своим сиянием. Айрис с удовольствием потягивалась, а Люк гладил великолепные изгибы ее талии и бедер'.

– Дорогой, – сказала она и перекатилась поближе к нему, – я хочу просить тебя кое о чем.

– М-м… – Люк продолжал лежать с закрытыми глазами, водя пальцами по ее нежной коже.

– Почему бы тебе не жениться на мне?

Люк повернул голову и задумчиво посмотрел на нее. За все годы их знакомства у него даже мысли не возникало жениться на Айрис. И у нее, и у него была своя отдельная жизнь, они не нуждались друг в друге всерьез. Да, между ними были добрые отношения и страсть. Ровно столько, чтобы это было приятно.

– Разве ты не привязан ко мне? – продолжала настаивать Айрис.

– Разумеется. – Он похлопал ее по округлому бедру и заглянул в глаза. – Но, Айрис, я не собираюсь ни на ком жениться. Я же говорил тебе об этом.

– Но нам так хорошо вместе. Мы подходим друг другу.

Никто на свете не упрекнет нас, если мы поженимся. И никто не удивится.

Он неловко пожал плечами, не зная, как опровергнуть ее слова.

– Ты только со мной не хочешь связать свою жизнь? – Айрис оперлась на локоть. – Я не буду мешать тебе любить других женщин, если тебе этого захочется. Я не лишу тебя твоей свободы.

Удивленный Люк сел и запустил пальцы в свои темные волосы.

– Свободы заниматься любовью с женщинами, которые ничего для меня не значат?! – Он посмотрел на нее и криво усмехнулся:

– Спасибо, но с этим я давно покончил. И никакого удовлетворения мне это не приносило. Нет, такого рода свобода мне не "нужна.

– Боже мой! Да ты рожден быть чьим-то мужем!

– Мэри, – чуть слышно произнес он.

Айрис нахмурилась, легко поглаживая ладонью редкие волосы на его груди.

– Почему только ее?

Какое-то время Люк молчал, с трудом подбирая слова.

– После того как ее не стало.., я понял.., что какая-то часть меня ушла навсегда. Я могу дать женщине гораздо меньше, чем ты полагаешь. Хорошего мужа из меня не получится. Такого, каким я был для нее.

– Дорогой, твое представление о плохом муже намного превосходит представления других мужчин о хорошем муже.

Ты был очень молод, когда потерял Мэри. Как ты можешь говорить, что больше никогда не полюбишь? Тебе только тридцать четыре. Ты ведь хочешь иметь еще детей, семью.

– У меня есть Эмма.

– Ты не считаешь, что ей хотелось бы иметь брата или сестру?

– Нет.

– Ну и ладно. Я не так уж и жажду заводить детей.

– Айрис, – мягко произнес Люк, – я не собираюсь жениться ни на тебе, ни на ком-то еще. Я не хочу ничего больше того, что у нас уже есть. Если наши отношения делают тебя несчастной, если ты хочешь большего, чем я могу тебе дать, я пойму это. Есть мужчины, которые с радостью женятся на тебе, и. Господь свидетель, я не хочу стоять у тебя на пути.

– Нет. – Айрис нервно засмеялась. – Наверное, я просто жадничаю. Я бы не возражала против того, чтобы спать с тобой каждую ночь, жить в твоем доме и чтобы все знали, что я твоя. Но это вовсе не означает, что я несчастна сейчас.

Не смотри виновато. Ты мне ничего не обещал. Ты делал это очень старательно. Даже если ты дашь мне только то, что сейчас, это все равно больше, чем дал бы мне другой.

– Это не правда, – возразил Люк, жалея, что не может быть таким, как ей хотелось бы. Ему стало неприятно от мысли, что рядом с ним женщина, которая любит его, а он не может ответить ей тем же. Брак с ней стал бы обманом, насмешкой над тем, что было у него с Мэри.

– Правда, правда, – настаивала Айрис. – Я всегда честна с тобой, Люк.

Он поцеловал ее в плечо, стараясь не поворачиваться к ней лицом.

– Я знаю.

– Поэтому я скажу тебе кое-что. После смерти Мэри ты не позволяешь себе никого полюбить. Но однажды это все равно произойдет. Ты не сможешь этому помешать. Мне хотелось бы, чтобы этой женщиной была я.

Люк поймал ее руку, которая скользила по его мускулистой груди, оглаживая каждую впадинку и выпуклость, и ласково поцеловал кончики пальцев.

– Если я смогу снова полюбить кого-то так, как раньше, это будешь ты. Ты хорошая женщина, Айрис.

Ее настроение из мечтательно-тоскливого стало дерзким и страстным. Одно легкое движение – и ее гладкое тело оказалось поверх его.

– Мне надо исправить это впечатление. На самом деле я вовсе не хорошая, а очень скверная.

Люк рассмеялся и, перекатив ее под себя, оседлал пышные бедра. Дразнящим легким поцелуем он провел по ее губам.

– Нет, позволь сегодня мне доставить тебе удовольствие.

– Ты всегда мне его доставляешь. – У нее захватило дыхание, когда его рука стала медленно блуждать по ее телу, двигаясь вниз.

– Я имею в виду нечто особенное, – прошептал он, и долго-долго после этих слов она была слишком погружена в наслаждение, чтобы ответить.

Прошло две недели со времени Тасиного приезда в Саутгейт-Холл. Она узнала повседневную жизнь поместья и нашла свое место в привычном распорядке. Каким блаженством было жить в таком покое после последних страшных месяцев! Она так долго была средоточием подозрений и обвинений, что теперь радовалась возможности стать незаметной.

Алисия Эшборн оказалась права: никто не обращал внимания на гувернантку. Слуги были с ней вежливы, но в свою компанию не звали. А сама она была настолько ниже лорда Стоукхерста и его высокородных гостей, что не удостаивалась их внимания. Она существовала как бы между двумя мирами.

Не только положение Таси отделяло ее от окружающих, но и сама она была очень сдержанной и не пыталась сблизиться ни с кем, кроме Эммы. Возможно, тюрьма, в которой она провела три месяца, изменила ее: она стала чувствовать себя изгоем, инстинктивно стремясь избегать всех. Она не верила сама себе и тем более не могла довериться кому-то.

Она боялась собственных чувств, а больше всего боялась вспомнить, что произошло в ночь смерти Михаила Ангеловского.

Чуть ли не каждую ночь ей снились кошмары – ей являлся Михаил, весь в крови, с ножом в горле; в ушах звенел его насмешливый голос. А время от времени в ее голове словно вспыхивали обрывки неясных воспоминаний. На какую-то долю секунды перед глазами всплывали лицо Михаила, его руки, комната, где он был убит… С большим трудом ей удавалось избавиться от этого наваждения. Она стала нервной, пугливой, как кошка, никогда не зная, что вызовет образ ее мертвого кузена.

Слава Богу, Эмма заполняла все ее время и с каждым днем требовала все больше внимания! Тася радовалась, что надо было думать не только о себе, а еще и о другом человеке, чьи проблемы и нужды стали ей близки и понятны. Девочка росла совершенно изолированно.

Тася чувствовала, что Эмме необходимо общество подруг, но у местных помещиков не было детей подходящего возраста.

Шесть часов в день Тася и Эмма проводили за уроками, изучая все на свете – от Гомера до правильного пользования пилкой для ногтей. Не забывала Тася и о молитве, стремясь восполнить пробелы в религиозном воспитании Эммы, – раньше этим занимались беспорядочно то отец, то слуги. С поразительной быстротой Эмма наверстывала упущенное. К языкам у нее была природная склонность, а ее сообразительность и наблюдательность Тасю просто удивляли. От Эммы мало что ускользало. Она обладала бесконечным любопытством, которое побуждало ее все вокруг узнавать и расследовать. Каждый обрывок слуха или сплетни она запоминала и тщательно анализировала.

Поместье было для Эммы ее миром, поэтому ей была интересна жизнь каждого из восьмидесяти человек, тративших все свои силы на то, чтобы дела шли безостановочно и четко, как часы. Сорок слуг работали в замке, а остальные – в конюшнях, в садах и на мельнице. Постоянно два человека занимались мытьем окон. Многие слуги годами работали на Стоукхерстов и редко покидали поместье. Как рассказала Тасе миссис Планкет, в Саутгейт-Холле со слугами обращались хорошо, и даже если бы это было не так, никто бы все равно не ушел: новое место найти было трудно.

– Что-то неладное творится с Нэн, – однажды сказала Тасе Эмма. Они сидели в саду за книгами и, устроив перерыв в занятиях, пили лимонад из высоких бокалов. – Вы заметили, как странно она выглядит последнее время? Миссис Наггз говорит, что у Нэн всего-навсего весеннее недомогание, но я этому не верю. Я думаю, что она влюбилась в Джонни.

– Кто это – Джонни?

– Один из лакеев. Высокий, с горбатым носом. Всякий раз, когда Нэн его видит, она пытается его остановить и спрятаться с ним в каком-нибудь уголке. Иногда они болтают и смеются, но большей частью она плачет. Надеюсь, я никогда не влюблюсь. Люди не бывают счастливыми, когда влюбляются.

– Эмма, ты не должна следить за слугами. У каждого могут быть личные дела, которые никого не касаются.

– Я и не слежу, – возмутилась Эмма. – Я просто не могу не замечать, что происходит вокруг. И вы не должны защищать Нэн. Все знают, что она отвратительно ведет себя с вами. Это она взяла картинку с Девой Марией из вашей комнаты.

– Иконку, – поправила ее Тася. – Нет доказательств, что это сделала она.

За несколько дней до этого разговора Тася обнаружила, что ее любимая иконка-образок пропала. Она очень горевала. Иконка не имела особой ценности, просто была дорога ей как память, как часть ее прошлого. Тот, кто ее взял, понятия не имел, какую боль причинила Тасе эта кража. Но Тася попросила миссис Наггз не обыскивать комнаты слуг, хотя другой возможности вернуть ее не было.

– Они из-за этого невзлюбят меня, – убеждала она домоправительницу. – Пожалуйста, не надо никого смущать обыском. Это всего лишь картинка на дереве. Ничего особенного.

– Но как же так? – спорила миссис Наггз. – Я ведь видела, как вы поставили ее на стол. Она что-то значила для вас. И не пытайтесь доказывать мне, что это не так.

– Мне не нужны картинки или побрякушки, чтобы помнить о своей вере. Мне достаточно посмотреть в окно на лес и увидеть, какой он красивый.

– Это очень трогательно, дорогая моя, но вся эта история касается не только лично вас. До сих пор в замке не было воровства. Если это не пресечь в самом начале, будут пропадать другие вещи.

– Не думаю, что это случится, – твердо сказала Тася. – Пожалуйста, не пробуждайте в слугах подозрительность. А главное, не упоминайте об этом лорду Стоукхерсту. В этом нет необходимости.

Миссис Наггз неохотно согласилась забыть этот случай, хотя и заметила, что ей хочется поискать пропажу под матрасом у Нэн.

Голос Эммы вернул Тасю к настоящему:

– И поделом Нэн, что она несчастна. Она плохая.

– Мы не имеем права судить других, – мягко проговорила Тася. – Только Бог может читать в наших сердцах. Но разве вам нравится Нэн?

– Я жалею ее. Как ужасно быть такой несчастной, что даже стараться причинить несчастье другим!

– Да, наверное. Но мне ее не жалко. Она сама накликала на себя свое несчастье.

Этим же вечером после ужина Тася узнала, что происходит с Нэн. Рядом с кухней была особая комната, где каждый вечер по приглашению миссис Наггз собирались старшие слуги. На этот раз там были Сеймур, миссис Планкет и Биддл, а также помощник дворецкого, буфетчик, старший камердинер и старшая горничная. Они неторопливо нарезали маленькую головку сыра, одна из посудомоек подала им кофе и сладости. Тася взяла посыпанный сахаром сухарик и тихонько грызла его, а остальные разговаривали.

– Как там обстоит дело с Нэн? – спросила старшая горничная у миссис Наггз. – Я слышала, что она натворила днем.

Миссис Наггз поморщилась и отхлебнула черного кофе.

– Просто беда. Доктор прописал ей слабительного и сказал, что с ней все будет в порядке. Его милость был очень недоволен, когда я доложила ему о Нэн. Он велел, чтобы я ее уволила и завтра утром отослала в деревню, откуда она родом.

– А сейчас есть с ней кто-нибудь? – спросила миссис Планкет.

– Нет, сейчас нужно только дать ее желудку очиститься.

А для этого помощи не требуется. Да и остальные девушки ее недолюбливают, так что сидеть с ней некому.

– А этот молодой человек? – спросил, нахмурясь, Сеймур.

Домоправительница покачала головой;

– Он отрицает свою вину.

Тася с недоумением оглядела сидящих за столом. Что такое знают они, что ей неизвестно?

– А что случилось с Нэн? – спросила она. Она так редко вмешивалась в разговор, что все с удивлением обернулись к ней. Наконец миссис Наггз ответила:

– Разве вы не слыхали? Хотя, конечно, вы весь день были с Эммой. Это очень неприятно. У Нэн есть ухажер. – Миссис Наггз закатила глаза и неловко добавила:

– А теперь вот появились.., последствия.

– Она беременна? – уточнила Тася. Кое-кто поднял брови, заслышав такой прямой вопрос.

– Да, и она это скрывала от всех. Чтобы разрешить свою проблему, она проглотила горсть каких-то пилюль и выпила бутылку растительного масла, надеясь избавиться от ребенка. Но ей удалось только заболеть. Несчастная дурочка! Слава Богу, ребенку это не повредило! Теперь Нэн уволят, и, вероятнее всего, она кончит на панели. – Миссис Наггз нахмурилась и покачала головой, всем своим видом показывая, что продолжать этот разговор ей крайне неприятно.

– По крайней мере она больше не будет доставлять вам хлопот, мисс Биллингз, – заметила старшая горничная.

Тасино сердце преисполнилось сочувствия.

– Значит, сейчас с ней никого нет?

– В этом нет нужды, – сказала миссис Наггз. – Доктор осмотрел ее, и я позаботилась, чтобы Нэн приняла прописанное лекарство. Не волнуйтесь, дорогая. Может быть, это послужит ей уроком. Она навлекла на себя беду своей собственной глупостью.

Тася склонила голову над чашкой, а остальные продолжили разговор. Через несколько минут она, сделав вид, что еле сдерживает зевоту, пробормотала:

– Извините меня. День был тяжелый. Я, пожалуй, пойду отдыхать.

Найти комнату Нэн оказалось нетрудно – даже в холле были слышны стоны и звуки рвоты. Негромко постучав, Тася вошла в комнату. Она была даже меньше, чем Тасина, с узким окном и унылыми обоями. От стоявшего в комнате запаха Тасю качнуло. Съежившаяся на кровати фигура шевельнулась.

– Убирайся отсюда, – успела слабым голосом выговорить Нэн и тут же склонилась над тазом в мучительном позыве рвоты.

– Я пришла посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь, – ответила Тася, направляясь к окну.

Она немного подняла его, и в комнату ворвался свежий воздух. Снова повернувшись к кровати, она нахмурилась, увидев, каким зеленовато-грязным было лицо Нэн.

– Уходи, – простонала девушка. – Я умираю.

– Нет, не умираешь. – Тася подошла к умывальнику.

На нем громоздилась куча тряпок, все они были мокрыми и грязными. Тася достала из рукава свой носовой платок и смочила его водой из кувшина.

– Я тебя ненавижу, – всхлипнула Нэн. – Убирайся.

– Дай я умою тебя, а потом уйду.

– Чтобы ты рассказала другим… Ну как же, ты ведь ангел, спустившийся к нам с небес, черт бы тебя побрал, – обвиняющим тоном проговорила Нэн. Она снова склонилась над тазом и после отчаянного спазма сплюнула в него.

Затем она откинулась на постель, все ее лицо было в потеках слез. – По-моему, у меня все кишки вывернутся наружу.

Тася осторожно присела на краешек постели.

– Лежи тихо. У тебя лицо грязное.

Нэн нервно рассмеялась:

– Странно, почему это? Меня рвет четыре часа без отдыха… – Она замолчала: прохладный платок стер засохшую грязь с ее щек и подбородка.

Тася никогда не видела женщины, которой было бы так плохо. Она ласково отвела липкие волосы от лица Нэн.

– Есть у тебя что-нибудь, чем можно их подвязать? – спросила она.

Девушка указала на картонную коробку у изголовья. Тася нашла там гребешок и выцветшие ленты и, положив их на кровать, занялась волосами Нэн. Они перепутались, и их было невозможно сразу расчесать, поэтому Тася лишь пригладила их, как могла, и затем завязала на затылке лентой.

– Ну вот, – пробормотала она. – Теперь они не будут мешаться.

Нэн посмотрела на нее опухшими, воспаленными глазами и прохрипела:

– Почему ты пришла?

– Нехорошо, что ты осталась одна.

– Ты знаешь.., обо всем? – Нэн показала на свой живот.

Тася кивнула:

– Ты не должна больше ничего принимать, Нэн. Ни пилюль, ни микстур. Ты можешь навредить ребенку.

– Этого я и хотела. Я думала броситься с лестницы или прыгнуть с чердака в сарае… Сделать что угодно, лишь бы его не было. – Нэн содрогнулась. – Пожалуйста, побудь со мной. Я не умру, если ты останешься.

– Конечно, не умрешь. – Тася утешала ее, гладила ее по голове. – Все будет хорошо.

Нэн заплакала.

– Ты правда ангел, – горестно прошептала она. – У тебя такое ласковое лицо. Как на твоей деревянной картинке. Знаешь, это ведь я ее взяла.

Тася тихо покивала:

– Это не важно.

– Я думала, что она поможет и я стану такой же спокойной, как ты. Но она мне не помогла.

– Все хорошо. Не плачь.

Нэн судорожно вцепилась в юбки Таси, словно исповедовалась перед смертью.

– Я не хочу жить. Джонни я не нужна. Он говорит, что это я во всем виновата, а не он. Меня уволят, а у нас бедная семья. Они не примут меня назад, да еще с незаконным ребенком. Но я не плохая, мисс Биллингз. Я хочу быть с Джонни. Я люблю его.

– Я понимаю. Не утомляй себя, Нэн. Тебе надо отдохнуть.

– Зачем? – горько поинтересовалась Нэн, снова роняя голову на подушку.

– Тебе понадобятся силы.

– У меня нет ни денег, ни работы, ни мужа…

– У тебя будет немного денег. Я думаю, лорд Стоукхерст позаботится об этом.

– Он мне не должен ни шиллинга.

– Все будет хорошо, – твердо заявила Тася. – Обещаю. – Она ободряюще улыбнулась и встала с постели. – Я схожу за чистым постельным бельем. Твое надо сменить. Вернусь через несколько минут.

– Ладно, – прошептала Нэн.

Покинув ее комнату, Тася направилась на поиски миссис Наггз. Домоправительница отдавала распоряжения посудомойке, убиравшей посуду со стола, за которым ужинали слуги.

– Вы ходили к Нэн, – сказала миссис Наггз, едва увидев лицо Таси. – Я так и думала.

– Она себя очень плохо чувствует, – сообщила Тася.

– Нет смысла что-то делать для нее. Завтра ее здесь не будет.

Тасю удивила черствость домоправительницы.

– Миссис Наггз, я не вижу вреда в том, чтобы постараться как-то облегчить ее положение. Не могли бы вы распорядиться, чтобы кто-либо из служанок помог мне отнести наверх кое-какую еду и смену постельного белья?

Миссис Наггз покачала головой:

– Я сказала остальным девушкам, чтобы они не имели с ней дела.

– Миссис Наггз, она не прокаженная. Она всего лишь беременна.

– Я не желаю, чтобы на других девушек оказывала влияние ее распущенность…

Тасе очень хотелось ответить язвительно, но она сдержала себя.

– Миссис Наггз, – Тася тщательно подбирала слова, – разве не говорится в Писании: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя»? А когда фарисеи привели прелюбодейку пред очи Господа нашего и задали ему вопрос, надо ли побивать ее камнями, разве не сказал он…

– Да, да, знаю: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Полагаю, что так же хорошо знаю Евангелие, как большинство людей.

– Тогда вы, конечно, знаете стих «Благословенны милостивые, ибо они помилованы будут…».

– Вы совершенно правы, мисс Биллингз, – поспешно прервала ее домоправительница, чтобы не выслушивать проповедь. – Я сейчас прикажу кому-нибудь из служанок отнести Нэн простыни и свежую воду.

Тася улыбнулась:

– Благодарю вас. Еще одно… Вы, случайно, не знаете, вернется ли сегодня лорд Стоукхерст?

– Вечер он проведет в Лондоне. – Миссис Наггз многозначительно посмотрела на нее. – Вы понимаете?

– Понимаю.

Происходящее привело Тасю к мысли о том, что на любовные похождения мужчин все смотрят сквозь пальцы Их принимают спокойно, даже одобряют. Лорд Стоукхерст мог свободно наслаждаться любовными утехами. Даже лакея Джонни никто не считал ответственным за ребенка. Расплачивалась только Нэн.

Миссис Наггз оценивающе взглянула на Тасю:

– Вы о чем-то хотите поговорить с хозяином, мисс Биллингз?

– Это может подождать до утра.

– Надеюсь, вы не собираетесь говорить с ним насчет Нэн и ее положения. Хозяин уже принял решение, как поступать. Никто не вмешивается в его распоряжения. Хочу верить, что вы не сделаете такой глупости и не станете раздражать его просьбами о Нэн.

– Разумеется, нет, – сказала Тася. – Спасибо, миссис Наггз.

Вернувшись домой слишком поздно, чтобы поехать на обычную верховую утреннюю прогулку с Эммой, Люк закрылся в библиотеке, чтобы заняться делами. Управление тремя поместьями и другой собственностью требовало бесконечной переписки с управляющими, адвокатами, земельными агентами, постоянного контроля счетов и приходно-расходных книг. Нудность этого занятия подчеркивало мерное тиканье каминных часов. Обдумывая очередное письмо, он едва расслышал стук в дверь. Стук повторился, на этот раз погромче.

– Войдите. – Люк продолжал писать, когда кто-то вошел в комнату. – Я занят, – сказал он. – Если это не слишком важно, придите попозже… – И замолчал, взглянув на нарушителя его спокойствия. Это была мисс Биллингз.

За прошедшие две недели он видел ее только несколько раз. Случайные встречи в холле, несколько слов на ходу об Эмме – и все. Люк подумал, что это происходит по вине гувернантки – она старательно избегает его.

Казалось, ей не хочется даже быть в одной комнате с ним.

До сих пор ни одна женщина не была так холодна к нему, так безразлична.

Как всегда, ее бледное лицо было напряженным. Фигура ее была хрупкой, а талия такой тонкой, что он смог бы обхватить ее пальцами. Когда она поворачивала голову, свет скользил по черным волосам, и они блестели, как крыло птицы. Она уставилась на него своим немигающим взглядом, похожая на тощую кошку. После пышной бело-розовой Айрис Харкорт, рядом с которой Люк сегодня проснулся, вид гувернантки был ему неприятен.

Он никак не мог понять, почему она так нравится Эмме.

Но впервые за много месяцев дочь казалась счастливой. Люк боялся, что девочка слишком привяжется к этой гувернантке и будет огорчена ее отъездом. Ведь мисс Биллингз предстояло вскоре уехать. Прошло более половины месяца. Что ж, Эмме придется привыкать к кому-то еще. То, что гувернантка дала его дочери много хорошего, значения не имело, она все равно должна покинуть его дом. Люк ей не доверял Она была таинственной, хитрой и высокомерной.., как кошка, а кошек он ненавидел.

– Что вам угодно? – отрывисто спросил он.

– Сэр, есть дело, которое мне хотелось бы с вами обсудить. Оно касается одной из горничных, Нэн Питфилд.

Люк прищурился. Этого он не ожидал вовсе.

– Вы говорите о той, которую я уволил?

– Да, милорд. – Розовая краска залила ее лицо, смягчив его пергаментную белизну. – Всем известно, почему вы ее увольняете. Молодой человек, отец ребенка, как я понимаю, один из ваших лакеев, отказался от всякой ответственности за происшедшее. Я пришла попросить вас дать Нэн немного денег, чтобы помочь ей выжить до того времени, пока она не сможет снова работать. Она из бедной семьи. Ей будет трудно найти работу, и уж наверное жалованье будет гораздо меньше пяти фунтов в год…

– Мисс Биллингз, – прервал он, – Нэн должна была подумать об этом до того, как решила развлечься на чердаке, – Ей поможет такая малость, – настаивала гувернантка. – Этих нескольких фунтов вы и не заметите…

– Я не собираюсь вознаграждать служанку, которая плохо выполняла свою работу.

– Нэн усердно трудилась, милорд…

– Я уже все решил. Предлагаю вам заниматься тем, за что я вам плачу жалованье, мисс Биллингз, то есть уроками моей дочери.

– А какому уроку учите ее вы? Что должна подумать Эмма о вашем поведении? В вас нет ни капли сострадания и милосердия. Почему ваши слуги должны быть наказаны за то, что у них есть обычные человеческие потребности? Я не одобряю поступка Нэн, но и не могу винить ее за то, что она пыталась найти немного счастья. Нэн чувствовала себя одинокой и поверила молодому человеку, сказавшему, что любит ее. Неужели она должна страдать за это до конца своих дней?

– Довольно. – Голос его прозвучал неестественно ласково.

– Вам безразличны ваши слуги, – продолжала она, забыв об осторожности. – Вам не жалко для них свечей и масла… Поэтому все считают вас великодушным и щедрым хозяином. Но когда нужно помочь слугам по-настоящему, действительно позаботиться о них, вам нет до них дела. Вы просто выбрасываете Нэн на улицу и забудете о ней, пусть она голодает или станет проституткой…

– Вон! – Когда Люк вскочил на ноги, острый конец его крючка черканул по столешнице, оставив глубокий след на полированной поверхности старинного стола.

Гувернантка не сдвинулась с места.

– Разве вы ведете такую безупречную чистую жизнь, что считаете себя вправе судить Нэн? Если не ошибаюсь, вы только что вернулись от своей…

– Вы сейчас будете уволены вместе с Нэн.

– Мне все равно, – страстно объявила она. – Можете выбросить меня на улицу. Это лучше, чем жить под одной крышей с таким бессердечным человеком… С таким лицемером!

При этих словах терпение его лопнуло. В одно мгновение он оказался перед ней и схватил ее своей огромной ручищей за перед платья. Она тихо ахнула от страха. Люк встряхнул ее, как собака крысу. Костяшки его пальцев больно уперлись в ее острые ключицы.

– Я не знаю, кем вы были до того, как сюда явились, черт вас побери! – прорычал он. – Но здесь вы служанка.

Моя служанка. И должны повиноваться мне беспрекословно. Мое слово – закон всегда и во всем. И если вы еще раз осмелитесь… – Тут Люк оборвал себя, он и так сказал более чем достаточно.

Она не отвела взгляда, хотя в глазах стоял ужас. Ее дыхание щекотало ему подбородок, а маленькие руки беспомощно легли на его руку, стараясь отодрать от себя. Ее губы беззвучно шептали «нет».

Люк дышал прерывисто, им овладело неодолимое желание подчинить, покорить… Кровь в жилах пела изначальным мужским стремлением победить. Она была такой маленькой, такой беспомощной. Он не давал ей встать на ноги, вынуждая опереться на его руку. Он ощущал запах ее кожи – мыло, соль, чуть-чуть розы. Не в силах сдержаться, он наклонил голову, вдыхая ее аромат. Его плоть отозвалась на это, вздрогнула, наполняясь горячей кровью. Ему захотелось опрокинуть это юное существо на стол, задрать юбки и взять ее прямо на месте. Он хотел почувствовать ее, распростертую, под собой, ощутить, как ее ногти впиваются ему в спину, а тело выгибается, принимая его в себя глубже и глубже. Он представил себе, как ее стройные ноги смыкаются у него на поясе.., и крепко зажмурился, прогоняя этот образ.