– Алпер-Брук-стрит, 43, – сморщившись, пробормотала Алисия. – И не проговорись, что это я тебе сказала. Я буду отрицать это даже на Страшном суде.

На следующий день, когда Люк ушел, а Эмма погрузилась во французскую философию, Тася велела подать карету и поехала якобы навестить Эшборнов. Алпер-Брук-стрит находилась неподалеку от дома Стоукхерстов. Тася задумалась, почему Николай снял дом именно здесь и сопровождает ли его кто-нибудь из России. Ощущение того, что надо торопиться, нарастало в ней так же, как нервная тревога. Карета остановилась около огромного особняка, облицованного мрамором. Лакей поднялся по ступеням к парадной двери и постучал. Их встретила домоправительница, русская старуха, одетая в черное, в сером платке. Николай не стал нанимать дворецкого-англичанина. Домоправительница пробормотала несколько исковерканных слов по-английски и замахала руками, прогоняя Тасю.

Тася коротко сказала:

– Я Анастасия Ивановна Стоукхерст и приехала навестить своего кузена.

Старуха по безупречной русской речи поняла, что перед ней соотечественница. Она ответила по-русски, испытывая очевидное облегчение от того, что есть человек, которому она может довериться:

– Князь очень болен, милая барыня.

– Что значит «болен»?

– Он умирает. Медленно-медленно. – Старуха перекрестилась. – Должно быть, проклятие лежит на роде Ангеловских. Он такой после допроса в тайной канцелярии.

– Его допрашивали там? – тихо повторила Тася, зная, что слово «допрос» в России означает далеко не цивилизованное дознание. – У него горячка? Раны воспалились?

– Уже нет, матушка-барыня. Большинство ран затянулось. У него болит душа. Князь слишком слаб и не встает с постели. Он приказал, чтобы в его комнате всегда был мрак.

Ни еду, ни питье его желудок не удерживает. Только стакан водки время от времени. Он не разрешает себя мыть и вообще как-то двигать. Когда до него дотрагиваются, он трясется или кричит, словно его жгут на углях.

Тася с непроницаемым лицом выслушала этот краткий рассказ, хотя внутри у нее все сжалось от сострадания.

– Есть с ним кто-то?

– Он не позволяет.

– Проводите меня в его комнату.

Они шли по затемненному дому, все комнаты которого были забиты бесценными сокровищами из дворца Ангеловских в Санкт-Петербурге. Даже великолепный иконостас был перевезен сюда. Подойдя к спальне Николая, Тася почувствовала резкий запах курений. Воздух, казалось, загустел от сладкого аромата ладана, который курили, чтобы облегчить умирающим последние часы жизни. Тася помнила этот запах у смертного одра своего отца… Она вошла в комнату и попросила домоправительницу оставить их наедине.

В спальне было настолько темно, что Тася ничего не смогла разглядеть. Она с трудом пробралась к окну и немного раздвинула тяжелые занавеси, впустив в сумрак комнаты дневной свет. Затем открыла окна, и бодрящий осенний ветер стал рассеивать туман благовоний. Она медленно подошла к кровати, на которой тяжелым сном спал Николай Ангеловский.

То, что она увидела, ужаснуло ее. Николай был укрыт почти до груди, длинная тонкая рука свисала с кровати. Пальцы слегка подергивались, словно и во сне ум его продолжал блуждать. Свежие воспаленные шрамы, как красные змеи, обвивали его запястья и ползли вверх к локтям по внутренней стороне рук. Тася перевела взгляд на его лицо и с грустью увидела, что от замечательной красоты Николая почти ничего не осталось. Глубокие провалы были видны на его щеках и шее. Здоровый золотисто-бронзовый загар сменился мертвенно-сероватой желтизной. Блестящие, пронизанные золотыми бликами волосы потускнели и свалялись.

На столике около кровати стыла тарелка душистого от трав супа. Поодаль стояли курильница, над которой вился дымок, и столик с резными фигурками животных – амулетов, отгоняющих злых духов. Тася закрыла курильницу, и благовонный дымок перестал подниматься. Ее движения и свежий воздух потревожили Николая. Он испуганно вздрогнул и проснулся.

– Кто здесь? – еще не совсем придя в себя, спросил он. – Закройте окна. Слишком много воздуха… Слишком много света…

– Разве ты не хочешь поправиться? – спокойно спросила Тася, подходя ближе к кровати.

Николай заморгал и уставился на нее своими странными волчьими глазами, которые стали еще более пустыми, чем раньше, хотя это казалось невозможным. Он напомнил ей мятущегося, страдающего зверя, которому было уже все равно, жить или умереть.

– Анастасия, – прошептал он.

– Да, Николай. – Она осторожно опустилась на край кровати и заглянула ему в лицо.

Хотя она не сделала попытки дотронуться до него, Николай отпрянул подальше. "

– Оставь меня, – хрипло произнес он. – Я не могу тебя видеть.., как, впрочем, и других людей.

– Почему ты приехал в Лондон? – ласково спросила она. – Твои родные живут по всему свету – во Франции, Финляндии, даже в Китае. А здесь у тебя никого нет, кроме меня. По-моему, ты хотел, чтобы я пришла к тебе, Николай.

– Когда я захочу этого, я пошлю тебе приглашение. А теперь.., уходи.

Тася хотела было ответить, но почувствовала, что у двери кто-то стоит. Она оглянулась. К ее ужасу и удивлению, это была Эмма. Ее тоненькая фигурка почти слилась с мраком дверного проема, но рыжие волосы сверкали коричневатым огнем.

Нахмурившись, Тася подбежала к ней.

– Эмма Стоукхерст, что ты здесь делаешь? – с раздражением прошептала она.

– Я взяла лошадь и последовала за вами, – отозвалась Эмма. – Я слышала, как вы говорили с папой о князе Николае Ангеловском, и все поняла.

– Это мое личное дело, и ты не должна в него вмешиваться. Ты знаешь, что я думаю о твоей манере подслушивать и лезть в дела, которые тебя не касаются.

Эмма попыталась изобразить на лице раскаяние, но у нее это плохо получилось.

– Я должна была приехать и убедиться, что он не причинит вам снова вреда.

– Спальня больного джентльмена – не место для молодой девушки. Эмма, я хочу, чтобы ты немедленно уехала отсюда. Вели кучеру отвезти тебя домой, а потом пусть он вернется за мной.

– Нет, – послышался тихий голос с кровати.

Тася и Эмма обернулись к нему. Ярко-голубые глаза Эммы стали круглыми, как пуговицы, от любопытства.

– Это тот самый человек, которого я видела тогда? – вполголоса спросила она. – Он совсем не похож на прежнего.

– Подойди сюда, – властно произнес Николай и поманил ее слабым движением руки. Усилие дорого обошлось ему, и рука безжизненно упала на постель. Глаза его были неотрывно устремлены на обрызганное веснушками лицо Эммы в ореоле сверкающих кудрей.

– Вот мы и встретились еще раз, – произнес он, глядя на нее немигающим взором.

– Здесь плохо пахнет, – заметила Эмма, скрещивая руки на плоской груди. Не обращая внимания на протесты Таси, она подошла к постели и презрительно покачала головой. – Гляньте только на все эти пустые бутылки. Вы, должно быть, здорово надрались?

Тень улыбки тронула сухие губы Николая.

– Что означает «надрался»?

– Это означает «пьян в стельку», – дерзко ответила Эмма.

Быстрым движением, ошеломившим ее, Николай потянулся и поймал тонкими пальцами блестящий локон.

– Я знаю, – мягко проговорил он, – русскую народную сказку о девушке, которая спасла умирающего князя… Она принесла ему волшебное перышко.., из хвоста жар-птицы. У этих перьев особый цвет: средний между красным и золотым. Как твои волосы. Огненный букет…

Эмма отдернула голову и, когда локон выскользнул из его слабой руки, насупилась, сердито сверкнув на него глазами.

– Скорее пучок морковок. – Она глянула на Тасю:

– Я поеду домой, белль-мер. Вижу, что вам его нечего бояться.

Проговорив эти слова с глубоким презрением, она развернулась и вышла из комнаты.

Николай с трудом повернул голову на подушке, провожая ее глазами.

Тася была поражена происшедшей в нем переменой, взгляд его уже не был так беспокоен, лицо слегка порозовело.

– Бесенок, – произнес он. – Как ее зовут?

Тася не ответила на его вопрос и стала закатывать рукава.

– Я сейчас прикажу слугам подогреть еще супа, – сказала она, – и ты его съешь.

– А потом ты уйдешь. Обещаешь?

– Разумеется, нет. Я собираюсь выкупать тебя и наложить мазь на пролежни. Уверена, что у тебя их хватает.

– Я велю слугам выбросить тебя из дома.

– Подожди, пока окрепнешь настолько, чтобы сделать это самому, – предложила Тася.

Глаза Николая закрылись – разговор его утомил.

– Не знаю, может, я и не окрепну. Я еще не решил, хочу ли жить.

– Такие люди, как ты и я, всегда выживают, – отозвалась она, повторяя слова, сказанные им в Санкт-Петербурге. – Боюсь, что у тебя нет выбора, Никки.

– Ты здесь против желания своего мужа. – Это был не вопрос, а утверждение. – Он никогда бы не согласился, чтобы ты меня навещала.

– Ты ничего о нем не знаешь, – спокойно сказала Тася.

– Он побьет тебя, – продолжал Николай с мрачным удовлетворением. – Такого не потерпит даже англичанин.

– Он ни за что не сделает этого, – заявила Тася, хотя в глубине души не была в этом полностью уверена.

– Ты пришла сюда ради меня или ради себя, чтобы доказать ему, что ты имеешь свою волю?

Тася помолчала мгновение, потом ответила:

– И то и другое.

Она хотела, чтобы Люк ей доверял во всем. Ей нужна была свобода, свобода делать то, что считает правильным!

Если бы она жила в России, ей пришлось бы во всем слушаться мужа. Но здесь ей предоставилась возможность стать другом, а не рабыней. Люк должен понять, какую роль она предпочитает… И она попытается доказать ему это… Какие бы ни были последствия.

Был уже поздний вечер, когда она вернулась в дом Стоукхерстов. Николай, мягко говоря, был трудным пациентом. Пока Тася с помощью домоправительницы умывала и обтирала его, Николай переходил от оскорблений к тоскливому тихому терпению, словно его продолжали пытать. Еще одним испытанием было кормление, но им все-таки удалось уговорить его проглотить несколько ложек супа и кусочек или два хлеба. Наконец Тася уехала, немного успокоенная: Николай был более чистым, лежал более удобно и рядом больше не стояла бутылка водки – ее убрали, хотя он и рассвирепел.

Тася решила навестить его на следующий день, и на следующий за ним, и так далее, пока кузен ее не начнет выздоравливать всерьез. Изувеченное тело Николая произвело на нее удручающее впечатление – она чувствовала себя усталой и подавленной. Его раны были страшным доказательством жестокости, с которой люди обращаются с себе подобными.

Она мечтала оказаться в объятиях Люка, хотела, чтобы он ее утешил. Вместо этого дома ее ожидало настоящее сражение.

Люк уже должен был знать, что она сделала и откуда возвращается так поздно. Безусловно, он воспримет ее поступок как посягательство на его мужской авторитет. Возможно, он уже придумал, как наказать ее за непокорность. Или, того хуже, он посмотрит на нее с холодным презрением и будет молчать час за часом, день за днем.

В доме царил полумрак. У слуг был свободный вечер, и дом опустел. Тася устало поднялась по лестнице в комнаты, которые занимали они с Люком, зажгла в спальне лампу и позвала его. Не дождавшись ответа, она стала раздеваться. В одной ночной рубашке она села к туалетному столику, расчесывая свои длинные волосы.

Она услышала, как Люк вошел в комнату, и рука ее замерла, крепко сжимая щетку.

– Милорд? – настороженно спросила она. Перед ней стоял Люк в темном халате. Лицо его было мрачным, а взгляд таким, что она уронила щетку и вскочила со стула. Инстинкт требовал, чтобы она бежала от него без оглядки, но ноги налились свинцом и не повиновались. Все, что она смогла, – это попятиться на несколько шагов.

Он приблизился к ней, прижал ее к стене и крепко взял за подбородок. В напряженной тишине комнаты слышались только два дыхания: его – глубокое и тяжкое, ее – частое, прерывистое. Тася знала его грубую мощь, знала, что он может раздавить ее, как яичную скорлупку.

– Что ты собираешься делать? – неуверенно спросила она.

Он впихнул колено между ее бедрами, зажав ее в клещи между стеной и своим возбужденным телом. Взгляд его обжигал.

– А как по-твоему?

Тася слегка задрожала.

– Я должна была поехать туда, – прошептала она. – Люк.., я не хотела быть непослушной. Я сожалею…

– Ты не сожалеешь. С чего бы?

Она не знала, что ответить. Таким она его никогда раньше не видела.

– Люк, – повторила она, – не надо…

Он заглушил ее слова свирепым поцелуем. Рука его скользнула по ее шее, плечу, нашла тонкую бретельку ночной рубашки и грубо рванула ее, так что та разорвалась. Горячая ладонь накрыла ее грудь и начала сжимать, водить по ней пальцами, пока вершина ее не превратилась в тугой чувствительный бутон. Сначала Тася была слишком напугана, чтобы откликнуться, но затем его рот, его прикосновения, его тело воззвали к ней, и волнение вдруг захлестнуло ее.

Кровь стучала в висках, в ушах, заглушая все остальные звуки. Она смутно сознавала, что выговаривает слова, признающие ее полное поражение и сдачу на милость победителя…

Но он ее не слушал. Он сжимал ее в объятиях и, покусывая, целовал ее шею. Голова Таси запрокинулась, тело выгнулось, отдаваясь дикой буре страсти.

Вздернув вверх до пояса подол ее рубашки, Люк просунул руку ей между бедер. Он вжал пальцы в то место, где она больше всего хотела их ощутить, бережно вдавливая, пока легкая пена завитков не разгладилась под его ладонью. Его рот снова накрыл ее губы, и язык глубоко ворвался в ее рот.

Она отталкивала его руку, но ее лицо уже повлажнело от пота, дыхание стало прерывистым. Когда ноги уже не могли ее держать, он потянул ее к кровати и опустил на матрас.

Она лежала на боку безмолвно, бездумно. Глаза были закрыты. Она ждала его, дрожа от нетерпения.

Твердое и мощное, его тело прижималось грудью к ее спине.

Он подтолкнул ее ногу вверх, устраивая ее удобнее для себя, и вошел в ее теплое тело одним искусным выпадом. Его рука бродила по ее груди, животу, лаская нежные округлости. Тася извивалась под его рукой, забыв обо всем на свете, кроме этой сладкой муки.

– Пожалуйста, – стонала она.

– Нет еще, – отвечал он, дыша ей в затылок, его зубы сомкнулись на ее нежном мягком плече.

– О-о!..

– Подожди, – прошептал он, замедляя ритм и тем заставляя ее кричать от досады. Несколько томительных минут он держал ее на краю пропасти, прекрасно понимая ее, управлял ее ощущениями, пока не завладел ее телом и душой.

Только тогда он проник глубоко в самую ее сердцевину, вынуждая излиться мощным потоком, в котором любовь, нежность, желание слились в дурманящую страсть.

Когда все кончилось, она повернулась, чтобы прижаться к нему, и уткнулась лицом в его широкую грудь Никогда не чувствовала она себя такой близкой ему. На несколько ослепительных мгновений они оказались вне времени: радостный покои и полное блаженное взаимопонимание. Оно еще длилось, отражаясь в ее глазах, и она поняла, что собирается сказать ей Люк, еще до того, как он заговорил – Ты сильная женщина, Тася… И сегодня я осознал, что люблю тебя именно такой. Я рад, что ты не боишься меня. И я не хочу этого менять. У меня нет причин запрещать тебе посещать Ангеловского. По правде говоря, я просто ревновал тебя. – Люк погладил ее по голове. – Временами мне хочется спрятать тебя от всего мира, чтобы ты была только моей. Мне нужны все твое внимание, твое время, твое имя, твоя любовь…

– Но ведь все это у тебя есть, – мягко проговорила она. – Моя любовь отдана тебе добровольно и навсегда не потому, что ты владеешь мной, а потому, что я так решила.

– Знаю. – Он глубоко вздохнул. – Я вел себя неразумно и эгоистично. Мне нечем гордиться…

– Но ты постарайся быть лучше, – не смолчала Тася.

– Попытаюсь, – криво усмехнулся он.

Она засмеялась и обвила руками его шею.

– Наша совместная жизнь никогда не будет ровной и гладкой.

– По-видимому, нет. – Он провел ладонью по ее округлому животу. – Но я наслаждаюсь каждой минутой.

– Я тоже, – сказала она. – Никогда не думала, что буду такой счастливой.

– А будешь еще более счастлива, – прошептал он ей на ухо. – Подожди – увидишь.