Коронация Ричарда Плантагенета, второго из оставшихся в живых сыновей Генриха II и Алиеноры Аквитанской, состоялась в Вестминстерском аббатстве третьего сентября 1189 года.
      Новый король Англии Ричард I через пять дней должен был отпраздновать свое тридцатидвухлетие.
      Он находился в стране всего две недели, но даже в день необычайно пышной и длительной церемонии его одаренный ум была занят, главным образом, мыслями о том, когда он сможет уехать снова.
      Двумя годами ранее мусульманский правитель Саладин отвоевал у франков Иерусалим и Акру. Ги де Лузиньян, король Иерусалима, намеревался вернуть отнятые земли, но было ясно, что возвращение Гроба Господня – не та задача, с которой он мог справиться в одиночку. Ричард Плантагенет был готов – более чем готов – прийти на помощь и начал собираться в крестовый поход. Однако история, составлявшая свое расписание событий в заморских краях, сделала это без учета надобностей Плантагенетов: вражда и бесконечные интриги между Ричардом, его отцом и братьями помешали Ричарду отправиться в крестовый поход на восток.
      И вот теперь, когда он стал королем, все это осталось позади. Еще прежде чем надеть на голову корону, он потребовал провести смотр кораблей. А по другую сторону пролива его ждал собрат по оружию, друг и союзник Филипп Август Французский.
      Тридцать пять лет пребывания Генриха II на троне сделали Англию сильным королевством. В отличие от своего сына и наследника он всесторонне разобрался в вопросах хорошего управления страной и сумел достичь выдающихся успехов в процессе объединения земель уже потому, что имел умных и знающих помощников. Небольшая группа управляющих всецело разделяла задачу сделать страну более мощной. И платежеспособной. Когда Генрих умер, он оставил в Казначействе значительную сумму – ходили слухи, что там было около ста тысяч марок.
      Великолепная коронация Ричарда откусила изрядный кусок от этого пирога. И тем не менее то, что осталось, множество королей сочло бы более чем приличным наследством.
      Королей, которые не грызут удила от нетерпения отправиться на войну.
      Увеличение доходов было единственной целью Ричарда. Его новое королевство, которое он едва знал, было для него не более чем огромным банком, в котором, по счастью, на его счету оказалась хорошая сумма. Так или иначе, его требования были приемлемыми для подданных, а разделяло ли большинство из них фанатичное убеждение короля, что Святая земля должна быть вырвана из рук неверных, было ему глубоко безразлично. Важнейшим делом для него было добыть как можно больше денег, и как можно быстрее; однажды он пошутил, что продал бы Лондон, если бы нашел покупателя.
      Многие не поняли, что это шутка.
      В эти лихорадочные дни нового правления создавалось впечатление, что все выставлено на продажу. Даже цвет страны – знающие и преданные советники Генриха – не был освобожден от поборов, их заставили платить, и очень немалые деньги, за сомнительную привилегию испытывать на себе благосклонность нового короля. Должностных лиц, находившихся ниже на социальной лестнице, сбрасывали с постов, расчищая место для тех, кто заплатит за свое назначение. В стране с иронией поговаривали, что все, для кого деньги были тяжелым бременем, теперь освобождены от него. На этом невероятном, раскинувшемся по всей стране рынке было вполне возможно приобрести привилегии, титулы лордов, графов и шерифов, замки и даже города. Такова человеческая природа: появилось множество людей, более чем готовых быстро подняться, опираясь на свое богатство, вместо того чтобы идти благородным, но трудным путем, опираясь на свое достоинство.
      Ричард осуществил свою ближайшую цель: деньги текли на нужды крестового похода, как великая Темза – через новую столицу.
      Но какой ценой?
      Жосс Аквинский по всем правилам доложил королю о смертях в аббатстве Хокенли, хотя король, по вполне понятным причинам, похоже, не помнил, кто такой Жосс и о чем он говорит. Жосс застал его в середине августа, когда, только что прибыв в свое королевство, Ричард вновь знакомился со страной и людьми, которых не видел с раннего детства.
      – Хокенли? – переспросил он, когда Жосс наконец сумел протиснуться через толпу людей, жаждущих внимания короля. – Хокенли? Мертвая монахиня?
      Жосс напомнил ему некоторые наиболее важные факты. Он говорил, опустившись на колено, склонив голову в знак уважения, и… – его слова потонули в гуле голосов, раздававшихся повсюду. Странствующий двор Ричарда обустраивался в своем новом обиталище с обычной шумной суматохой.
      Жосс почувствовал, как сильные руки схватили его за плечи. Король рывком поднял его на ноги.
      – Встань, муж мой, и говори так, чтобы я мог тебя слышать! – зарычал он нетерпеливо. – Что там еще насчет освобожденных из тюрем убийц?
      Жосс пересказал все сначала, и на этот раз до короля дошло.
      – Ах, да, полное женщин аббатство, где был найден чудодейственный источник! – воскликнул он. – В самом деле, сэр Джон…
      – Жосс, – пробормотал Жосс.
      – …Кажется, припоминаю, что… – Ричард грозно воззрился на Жосса, словно пытаясь выудить из него побольше информации.
      Как раз в этот момент главный советник Ричарда Уильям де Лоншан проскользнул к королю и, стоя на цыпочках, так как был на добрую голову ниже своего повелителя, начал настойчиво и тихо говорить что-то ему на ухо.
      Жосс ждал, что король прогонит Лоншана, посоветовав дождаться своей очереди. Двор уже роптал насчет привилегированного положения Лоншана, которого, как говорили, король хочет назначить лордом-канцлером. А ведь этот человек был сыном беглых крепостных!
      Однако Ричард не прогнал его. Вместо этого взмахом царственной руки он прогнал Жосса.
      Уходя прочь, слишком раздраженный, чтобы выказывать подобающее уважение, Жосс удивился, когда, уже у выхода, почувствовал на своем плече чью-то руку.
      Перед ним стоял Уильям де Лоншан.
      – Я знаю, по какому делу вы здесь находитесь, Жосс Аквинский, – сказал он негромко. – Я прослежу, чтобы король услышал о вашем успехе.
      Жосс намеревался ответить, что справится сам, без чьей-либо помощи, но внезапно передумал.
      В самом деле, разве от него убудет, если он получит поддержку человека, который вскоре станет лордом-канцлером? Нет! Едва ли!
      Ну и что из того, что этот человек не отличался благородным происхождением? Глядя на него сверху вниз, Жосс должен был признать, что Лоншан не выглядел как достойный кандидат на столь высокую должность. Тем не менее, справедливо рассудил он, если любой человек проследит свою родословную достаточно далеко, он вполне может найти крестьянские корни.
      Это относилось и к королю. Разве его прославленный предок, Вильгельм Завоеватель, не был внебрачным сыном дочки дубильщика?
      – Благодарю вас, сэр, – ответил он, отвешивая Лоншану учтивый поклон. Он поколебался – следует ли рассказать Лоншану о результатах расследования? И решил, что следует.
      – Я все время чувствовал, что первая смерть так или иначе была внутрисемейным делом, – начал он, – но…
      Лоншан поднял руку:
      – Сэр Жосс, в этом нет необходимости. – Он почти незаметно улыбнулся. – Мне уже известна эта история.
      – Откуда? – спросил Жосс.
      Казалось, Лоншан вдруг стал выше ростом; не намного, конечно, но при его размерах любая малость была кстати.
      – Мне рассказала моя леди королева.
      – Королева Алиенора?
      – У нас есть другая королева? – поинтересовался Лоншан с кривоватой улыбкой.
      – Ох, нет, конечно, нет.
      Королева Алиенора? Неужели она, да благословит ее Господь, взяла на себя труд следить за событиями в Хокенли? Со всем, что должно быть сейчас у нее в голове, она еще помнила и об этом мелком провинциальном деле, конечно, незначительном, раз стало ясно, что преступником не был заключенный, отпущенный милостью ее сына.
      Да. Должно быть, так
      – Я в долгу у ее величества, – произнес он, кланяясь так низко, как будто сама Алиенора стояла перед ним.
      – Как и все мы, – пробормотал Лоншан, – как и все мы.
      Затем, учтиво кивнув примерно в сторону Жосса, он засеменил обратно к королю.
      Жосс уже не ожидал услышать что-нибудь от Лоншана или от короля. Но он ошибался.
      Вскоре Жосса известили, что он приглашен на коронацию нового короля.
      Впоследствии Жосс любил говорить, что в коронации Ричарда I с самого начала были заметны некоторые странности. Не то чтобы Жосс был знатоком коронаций, – эта была единственной, на которой он присутствовал за всю свою долгую жизнь, – но в любом случае фраза о странностях служила хорошим началом рассказа, которому суждено было повторяться вновь и вновь.
      Первой случившейся тогда странностью было то, что, несмотря на ясный день, люди видели, как в Вестминстерское аббатство, размахивая крыльями, влетела летучая мышь. Дерзкая – как вам это понравится! – она не удовольствовалась облетом самых темных уголков огромного здания, а устремилась прямо в главный неф собора. Она быстро нашла то священное место, где с горделивой осанкой восседал избранный король, облаченный в роскошное одеяние, с мистическими символами монархии в руках, и стала кружить вокруг благородного чела, пока один из присутствовавших прелатов, очнувшись от изумления, не замахал на мышь широкими рукавами с такой силой, что та едва не обронила малоаппетитное свидетельство испуга, и наконец не прогнал ее прочь.
      – Летучая мышь! – ужасались зрители, шушукаясь вокруг Жосса ничуть не хуже женщин, сплетничающих у колодца. – Это знак! Зловещий знак!
      Против собственной воли – черт побери, летучая мышь была всего лишь диким животным, ни хорошим и ни плохим! – Жосс поймал себя на том, что вспоминает слова из Ветхого Завета: «Все животные пресмыкающиеся, крылатые, ходящие на четырех ногах, скверны для вас» [Лев. XI, 20]. Бог сказал так об одном из Его собственных созданий! Творение ночи, темноты, тайных мест и – «скверна»…
      В аббатстве послышалось нестройное приглушенное бормотание, оно становилось все громче, по мере того как люди повсюду пытались приуменьшить силу зловещего предзнаменования, читая «Отче наш».
      Несмотря на все стремление мыслить разумно, Жосс присоединился к ним.
      На долгой церемонии в Вестминстерском аббатстве для королевы Алиеноры не было отведено специального места; она не пошла туда. И это, подумал Жосс, было еще одной странностью коронации короля Ричарда.
      Говорили, она отказалась присутствовать, потому что была в трауре по мужу, покойному королю Генриху
      В трауре?
      Формально так и было, должен был признать Жосс, Генрих умер лишь несколько месяцев назад. Но каждый знал, как королева относилась к нему! Еще бы, он посадил ее под замок – в течение последних шестнадцати лет Алиенора была узницей в собственном доме! Они ненавидели друг друга, и уж она-то наверняка была счастлива избавиться от его присутствия.
      К тому же Алиенора неустанно работала на благо своего сына. Говорили, что последние несколько недель у нее не было ни дня отдыха – настолько она старалась всеми возможными способами заставить Англию радостно встретить нового короля. Разве не было, по меньшей мере, неожиданным ее отсутствие в тот самый момент, когда ее сын надевает корону?
      Но, какими бы ни были истинные причины, Алиеноры там не было.
      Оглядывая собравшуюся толпу, Жосс с растущим изумлением отметил, что здесь вообще не было ни одной женщины.
      На коронации Ричарда присутствовали только мужчины.
      Что ж, думал он, вновь стараясь мыслить здраво, это мужчины, которые обладают в государстве определенной властью, так почему же Ричарду не пригласить их без жен? А возможно, король думает, что если его родная мать не склонна присутствовать на коронации, то и ни одной другой женщине в королевстве не следует даровать такую привилегию.
      Жосса очень интересовало – а что аббатиса Элевайз из Хокенли сказала бы обо всем этом?
      Примерно через неделю после коронации – столько времени потребовалось, чтобы справиться с похмельем; в пользу короля Ричарда можно было сказать, по меньшей мере, то, что он умел закатывать пиры, – Жосс отправился домой в Аквин.
      По возвращении в сельское захолустье после столь разнообразных приключений он неизбежно должно был ощутить спад душевных сил; Жосс предвидел это и заранее приготовился. Или думал, что приготовился. Хотя, когда он переправился через реку А и поскакал по аллее, ведущей к дому, он действительно стремился к тишине и покою.
      Вдали показались длинные низкие крыши огромного внутреннего двора, крытые шифером верхушки часовых башен на двух внешних углах, которые блестели в лучах заходящего солнца. На пастбищах по берегам реки паслись тучные коровы, в полном спокойствии шумно жующие свою жвачку. Крестьяне, бредущие домой в тяжелых башмаках, кивали ему; некоторые, узнав Жосса, почтительно дергали за клок волос. Родной дом.
      Жосс пришпорил коня, и он с неохотой пошел рысью. Жосс проехал через деревушку, раскинувшуюся возле огромного поместья. Миновал церковь, проехал по дороге, ведущей к воротам, и… вот он дома!
      Ворота были закрыты. Вполне естественно, ведь уже почта наступили сумерки, и никто не знал, что Жосс едет домой, тем не менее он ощутил легкое раздражение.
      Жосс наклонился и постучал кулаком по массивным дверям с железным засовом.
      – Откройте! Откройте, это я, Жосс Аквинский!
      После довольно продолжительного стука маленькое окошко рядом с воротами открылось, и он увидел рассерженное лицо старшего эконома.
      – Что вам надо? – буркнул он. Затем, увидев, кто перед ним, залился краской, пробормотал извинения и закрыл окошко; очень скоро главные ворота распахнулись. Между этими двумя действиями Жосс слышал, как дворецкий кричал, отнюдь не таким радостным голосом, как Жосс мог бы ожидать:
      – Это сэр Жосс! Хозяин приехал домой!
      Его братья, жены его братьев, его племянники и племянницы встретили Жосса достаточно тепло. Дети, по крайней мере те из них, которые уже достаточно подросли, радостно поздоровались с ним, а вот грудные малютки, конечно же, не обратили на него ни малейшего внимания. В доме не было наготове жирного теленка, поэтому Жосса накормили вкусной курятиной и дичью, а брат Ив раскупорил бочонок вина, припасенный, по его словам, именно для такого особенного случая.
      Домочадцы вежливо слушали, как Жосс рассказывал им о жизни с Ричардом Плантагенетом, в подходящие моменты издавая «ох!», «ах!» и «надо же!» Они должным образом ужаснулись, внимая рассказу об убийствах в аббатстве, и были дипломатично сдержанны, когда зашел разговор о намерении нового короля выкачать из королевства все – и даже больше, – чтобы как можно скорее ринуться в Святую землю и выдворить неверных.
      Но в тот самый момент, когда Жосс закончил свой волнующий рассказ об одном из ярких событий, он понял, что здесь все иначе. Он был бы счастлив, если бы ему задали хоть один вопрос, касающийся его жизни, прежде чем беседа перешла на другие темы. Об урожае. О поле в низине реки, которое всегда затопляется во время ливней. О слабом теленке пятнистой коровы. О намерениях хорошо поохотиться осенью. О сломанной лодыжке младшего брата, о сумасшедшей матери самой старшей невестки и – помилуй их, Господи! – о геморрое священника и нерегулярном стуле одного из младенцев.
      А две последние темы за ужином!
      Я забыл, уныло думал Жосс, ложась в постель на третью ночь своего пребывания дома, я забыл, какая здесь, в деревне, тихая жизнь и какие у всех мелкие заботы.
      Но затем, справедливости ради, он поправил себя. Может быть, и мелкие, однако не лишенные значения. Аквин был большим поместьем, и Жосс хорошо знал, что успешное ведение хозяйства требовало добросовестной работы всех его четверых братьев и было жизненно необходимо не только для благополучия и обогащения непосредственных владельцев поместья, но и для огромного числа крестьянских семей, зависевших от них.
      В конце концов, подумал Жосс, это я решил уехать. Никто не выгонял меня, это был мой собственный выбор – испытать судьбу при дворе Плантагенетов. И едва ли мою бедную семью можно винить в том, что жизнь здесь, в Аквине, не может сравниться с жизнью, полной разнообразия и приключений.
      Когда в ту спокойную ночь он наконец смог заснуть, Жоссу приснилось, что Ричард Плантагенет прислал ему огромный крест, украшенный рубинами, и приказал сопровождать королеву Алиенору в Фонтевро, где она сошла со своей лошади, надела белый головной убор и черное покрывало и превратилась в аббатису Элевайз. В ужасе от того, что ему придется сообщить Ричарду о превращении его матери в кого-то еще, Жосс погнал своего коня вниз по холму так быстро, что у коня выросли крылья, он сбросил Жосса, превратился в огромную летучую мышь и, замахав крыльями, улетел прочь.
      Жосс проснулся мокрым от пота. Его била сильная дрожь. И в этот момент в его голове начал рождаться новый замысел…
      Несколько месяцев он не приступал к его осуществлению. Оправдывая промедление, Жосс убеждал себя, что, если уж он нарушил спокойствие домочадцев своим возвращением, то было бы справедливо пожить здесь подольше и отблагодарить их за хлопоты. Дабы уменьшить чувство вины за то, что он оказался непрошеным гостем в собственном доме – хотя окружающие всеми силами старались уверить Жосса в обратном, – он брался за все, что, по его мнению, могло им помочь. Однако вскоре стало ясно, что его братья и их слуги гораздо лучше справлялись с задачами, которые требовала жизнь в большом загородном поместье.
      А то, что он владел мечом лучше, чем все они вместе взятые, едва ли могло принести существенную пользу.
      Впрочем, охота на кабана удалась на славу. И еще была хорошенькая вдова – свояченица одного из братьев, мужа которой оспа унесла слишком много лет назад, чтобы это могло по-прежнему причинять ей сильную боль, – и как-то ноябрьским вечером, когда занавеси колыхались от сквозняков и все потеснее уселись вокруг большого пылающего очага, она была очень даже не прочь кокетливо поболтать с Жоссом…
      Наступило и прошло Рождество.
      А затем, в феврале нового, 1190 года, когда Жосс уже приучил себя к мысли покинуть родной дом и вернуться ко двору нового короля, ему доставили сообщение.
      Брат Ив встретил уставшего и промокшего гонца и привел его к Жоссу.
      С глазами, круглыми от волнения и любопытства, Ив прошипел:
      – Он прибыл от самого короля!
      Жосс отвел посланника в сторону, и тот достал из-под туники свиток с печатью, удостоверяющий, что он действительно прибыл от Ричарда, который сейчас находится в Нормандии.
      Как следовало из послания, король желал видеть Жосса Аквинского, чтобы лично выразить ему благодарность за раскрытие убийств в аббатстве Хокенли.
      Жосс не без труда вернул на место отвисшую челюсть, вспомнил о хороших манерах и проводил посланника на кухню, приказав слугам накормить, напоить и обогреть его.
      Затем он поднялся в свою комнату и стал ломать голову – почему, после стольких месяцев, король вдруг захотел поблагодарить его.
      Он получил ответ неделей позже, как только объявили его имя, и он снова преклонил колено перед королем.
      Рядом, в кресле, лишь чуть менее изысканном, чем у Ричарда, грациозно сидела мать короля.
      Ранее Жосс видел ее всего несколько раз, и это было очень давно. Быстро прикинув в уме, он решил, что с тех пор прошло лет двадцать, а то и больше.
      Пожилая королева достойно несла свои годы. Должно быть, ей около семидесяти, подумал Жосс. Глаза Алиеноры были, как и раньше, живыми и ясными, а ее кожа, пусть несколько загрубевшая после многих лет, проведенных в путешествиях, все равно оставалась достаточно гладкой. Лицо сохраняло остатки прежней легендарной красоты, и было совсем нетрудно понять, почему безвестный германский школяр, растрогавшись, сочинил: «Если бы мир от моря до Рейна был моим, я отказался бы от него с радостью, лишь бы заключить в объятия королеву Англии…» [Кармина Бурана, песня 10]
      Королева была одета безукоризненно и в соответствии с последней модой: головное покрывало и маленькая корона крепились к красивой льняной барбетте, рукава платья из тяжелого шелка были такими длинными, что едва не подметали пол. День выдался холодный, поэтому на королеве был подбитый мехом плащ, складки которого, подобно одеялу, укутывали ее ноги.
      Польщенный, восхищенный и смущенный тем, что находится в присутствии женщины, которую боготворил всю жизнь, Жосс привстал, сделал шаг вправо и склонился перед ней, низко опустив голову.
      Он почувствовал, как кто-то легко коснулся его плеча. Подняв взгляд, Жосс увидел, что Алиенора, подавшись вперед, протянула ему правую руку, обтянутую перчаткой. Исполненный благоговения, он бережно взял руку королевы и поцеловал ее.
      – Моя мать попросила меня высказать тебе, Аквинский, личную благодарность за службу, которую ты сослужил нам прошлым летом, пока мы готовились к нашей коронации, – сказал Ричард.
      Жосс заметил, что Плантагенет испытывает трудности в выборе местоимений, словно еще не решив, использовать ему единственное число или множественное. Что ж, наверное, не так легко привыкнуть быть королем, снисходительно подумал Жосс.
      – Любая служба, которую я могу сослужить для вашего величества, сир, доставляет мне только радость, – ответил он.
      На привлекательном широком лице Ричарда появилась улыбка, которую король тут же согнал.
      – Аббатство Хокенли особенно дорого сердцу моей матери, – продолжал он, – из-за его сходства с материнской обителью в Фонтевро, куда моя мать желает в скором времени уйти на покой, дабы…
      – Я еще не ухожу на покой, – прервала его королева Алиенора. – И я очень хотела бы, Ричард, чтобы ты не говорил обо мне, как будто меня здесь нет.
      Она бросила взгляд на короля, и Жосс заметил в ее взоре смесь укора, снисходительности и нежности – так смотрят матери на своих любимых сыновей. В глазах Алиеноры, подумал он, даже такой король, как Ричард, не мог бы сделать ничего предосудительного.
      – Мой господин Аквинский, – обратилась к нему королева, – я слышала о твоем усердии в Хокенли и благодарна за твое участие в раскрытии преступления, грозившего расстроить добрый ход вещей в нашем аббатстве.
      – Я был не один, моя леди, – поспешил сказать Жосс, словно намекая на то, что похвалу следует воздавать тому, кто этого заслуживает. Ведь на самом деле не он, а Элевайз раскрыла убийство. Убийство, которое не было убийством.
      – Я знаю, – произнесла Алиенора, – и, поверь, я уже выразила мою признательность аббатисе Элевайз, высоко оценив ее действия. Она чудесная женщина, мой господин, не правда ли?
      – Чудесная женщина, – эхом откликнулся Жосс.
      Он пытался представить Элевайз накануне визита королевы. Волновалась ли она? Трудилась ли не покладая рук двадцать четыре часа в сутки, чтобы быть уверенной в совершенстве каждой малейшей детали?
      Нет. Это не было похоже на аббатису. Жосс слегка улыбнулся. Гораздо более вероятно, что Элевайз искренне сказала бы: «Аббатство настолько хорошо, насколько наши усилия позволяют это сделать. Мы не можем работать еще лучше. Пусть королева увидит нас такими, какие мы есть».
      – Ты улыбаешься, сэр Жосс?
      Может быть, ей почти семьдесят, подумал Жосс, но ее голос все еще обладает силой вызвать в мужчине трепет.
      – Простите меня, моя леди, – сказал он, – я думал об аббатисе Элевайз.
      – И твои мысли были таковы, что вызвали у тебя улыбку?
      Жосс заставил себя посмотреть королеве в глаза.
      – Самую малость, ваше величество. Хотя уверяю вас, леди, я не имел в виду ничего неуважительного.
      – Конечно, нет, – спокойно сказала Алиенора. – Возможно, тебе будет интересно узнать, что аббатиса также, говоря о тебе, не смогла сдержать улыбки.
      Королева знала – должна была знать! – что ему хотелось услышать, о чем говорили эти две сильные женщины. Почему упоминание о Жоссе Аквинском заставило Элевайз улыбнуться? Но Алиенора, по-прежнему полная озорства, лишь помахала перед носом Жосса этим лакомым кусочком и тут же убрала. Королева не собиралась ничего ему рассказывать.
      Ричарду, очевидно, наскучила их беседа о людях и событиях, о которых он не имел никакого представления. Он барабанил рукой по подлокотнику кресла, бубнил себе под нос какую-то песенку; наконец, не в силах больше сдерживать свою неутомимую энергию, король вскочил, потянулся и сказал:
      – Моя леди мать, почему просто не сказать ему?
      – Мой сын не очень любит сидеть и слушать, пока другие беседуют, – сказала Алиенора с легкой иронией. Она снова взглянула на Ричарда любящими глазами. – Особенно когда разговор не касается вооружений, боевых коней, кораблей или плаваний в заморские края.
      Ричард вспыхнул, потом – все-таки она была его матерью и, возможно, единственным человеком на свете, перед кем он сдерживал свою горячность, – произнес:
      – В нашем английском королевстве есть много домов и поместий, которые мы можем пожаловать нашим подданным, если они захотят заплатить справедливую цену. – Остановив взгляд на Жоссе, он вдруг отбросил заранее заготовленные фразы и перешел на более дружеский и неформальный тон: – Какого ты мнения об Англии, Жосс? Тебе она понравилась?
      – Сир, я видел лишь малую часть, – ответил Жосс. – И я был занят делом некоторой важности…
      – Да, да, да, я знаю все это. – Ричард нетерпеливо взмахнул рукой, словно отгоняя слова Жосса. – Но Англия красивая страна, не так ли? Во всех этих лесах хорошая охота, здесь неплохой климат.
      С языка Жосса готово было сорваться: «Неплохой климат? Должно быть, вам чертовски повезло, сир, в те несколько месяцев, что вы провели здесь!» – но он промолчал. Несмотря на свое дружелюбие, Ричард все же был королем.
      Все еще не понимая, зачем его вызвали, – хотя уже и начиная догадываться, – Жосс кротко ответил:
      – Мне очень понравилось то, что я увидел в Англии, сир. Воспоминания моего детства сослужили хорошую службу, а впечатления, полученные мной во время последнего посещения, тем более убедили меня, что это – страна, в которой я мог бы жить счастливо.
      Мудро ли это? Ведь всем известно, что король собирается в крестовый поход; может, было бы более дипломатично просить о разрешении отправиться вместе с ним?
      «Но я не хочу этого, – подумал Жосс. – Всемогущий Господь, я уже достаточно навоевался!»
      – Мой сын желает наградить тебя в знак нашей благодарности за твою помощь в разрешении хокенлийского дела, – вмешалась Алиенора. – Он желает…
      – Хочешь получить английскую усадьбу, Жосс? – спросил Ричард. – Есть несколько превосходных поместий – кстати, иные из них лежат не столь далеко от Хокенли, – которые я в полном праве дарить, пусть даже Клеры вцепились в те края, словно клещи в кошачью… – Он остановился, бросив взгляд на мать. – Э-э… в кошачье ухо. Что скажешь, а? Возможно, это будет скромное поместье, ведь ты у нас холостяк, но зато за разумную цену.
      – Ричард, – спокойно произнесла его мать. – Мы согласились, что это должен быть подарок, разве не так?
      Ее ударение на слове «подарок», подумал Жосс, лишний раз подчеркивает, насколько чуждо Ричарду это понятие.
      – Ну что ж, пусть будет подарок, Жосс, в виде небольшого поместья, – сказал Ричард. Благожелательное выражение на его лице сменилось более серьезным. – Полагаю, оно должно быть недалеко от Лондона, чтобы мне было легче тебя вызывать, когда я в Англии, или чтобы до тебя без труда могли добираться те люди, которые будут заниматься моими делами в мое отсутствие. Кто знает, – добавил он, театрально всплеснув руками, – вдруг случится какое-нибудь новое событие, которое поставит под угрозу мир в том уголке нашего королевства?…
      Ага, подумал Жосс, вот она, цена.
      Был ли он готов ее заплатить? Хотел ли он за драгоценное вознаграждение в виде поместья – пусть даже маленького поместья – стать человеком короля Ричарда? Человеком, на которого Ричард сможет положиться, который будет ждать его указаний и который, когда возникнет в том необходимость, ринется в бой ради короля?
      Ричард отправляется в Святую землю, подумал Жосс. Без сомнения, он намеревается остаться там и воевать до тех пор, пока Святой город не будет вырван из рук неверных и снова не окажется у христиан.
      Одному Богу известно, как долго все это продлится.
      «Он нуждается в таких людях, как я, – с неожиданной ясностью подумал Жосс. – А я недавно обнаружил, что больше не чувствую себя своим в моем собственном доме, и потому нуждаюсь в том, что он мне предлагает. Должен признать, я нуждаюсь в этом намного больше, чем он – во мне».