ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В ЛАГЕРЕ НАЗРЕВАЕТ БУНТ. «ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ ДЛЯ ФРОНТА?» НЕПРИЯТНАЯ НАХОДКА. АКРИДЫ И ДИКИЙ МЕД. «ОН ПРЯЧЕТСЯ, ОТ НЕГО НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ»

Нет, что бы ни говорил Джек Лондон про мокасины, а это – не еда. Может быть, из оленьей кожи похлебка и вкуснее бывает, но все равно, если варить мокасины без Мяса и сала, ерунда, наверно, получится. У нас, говорят, тоже был в царской армии солдат, который из топора щи варил. Но ведь к этому топору у него приварок был: картошка, крупа, мясо, лучок и другая петрушка. Если бы мне приварок, – я из наших мокасинов такой борщ сварил бы, какого тот солдат и не едал. Да приварка-то у нас нет – вот в чем беда!

Мы все больше хотели есть, и в лагере стал назревать бунт. Сначала поссорились Левка с Димкой. Димка упрекнул Левку за то, что он наел живот на чужих лепешках, а Левка обозвал Димку долговязым ангелочком. Я хотел ребят помирить, но Левка ни с того ни с сего набросился на меня:

– А ты не суйся, Васька! Тоже мне, вождь нашелся! Завел куда-то, а теперь что? «Золото! Танки покупать будем!» А где оно, твое золото?

– Искать надо! Ты думаешь, оно вот так сверху и лежит? Выбрал самородок покрупнее и пошел покупать танки?

Димка изобразил из себя вежливого продавца и начал перед Левкой кривляться:

– Вам прикажете КВ или Т-34? Или, может, возьмете американского «Шермана»? Что? Берете КВ? Пожалуйста! По знакомству могу уступить вам очень хороший КВ: поражает огнем, а еще лучше давит гусеницами. Вам его завернуть? Погрузить? Или погоните своим ходом, товарищ Федор Большое Ухо?

И ни с того ни с сего Димка дал Левке подножку.

– Димка, ты что? – бросился я к нему. Он с досадой махнул рукой и пошел в лес.

Мы остались около хижины вдвоем. От голода настроение было паршивое, делать ничего не хотелось, и я предложил:

– Давай, Большое Ухо, сыграем в кости.

– В чьи? В твои, что ль? – огрызнулся Левка. Вот и попробуй иметь дело с таким бестолковым товарищем!

Я стал объяснять Левке, что кости – это такая игра, которой занимаются на Аляске все золотоискатели, а он перебил меня и сказал:

– Знаешь что, Васька, ты все эти кости оставь. Мне кажется, нам надо опять стать на Тропу, только пятками наперед.

– Это как, пятками наперед?

– Просто, плюнуть на все и пойти домой.

Ну что я мог ответить Левке! Вы думаете, я не понимал, какого свалял дурака, когда затеял весь этот поход в Золотую Долину? Думаете, не знал, что Зверюга – это не Юкон и что наш край – совсем не Аляска?

Все это я понял сразу же, как только нашел вместо золота глиняный кукиш и поел эти дурацкие вареные мокасины. Играть в Джека Лондона хорошо у нас во дворе, но не на берегу Зверюги, где нет ни одной живой души и где можно околеть с голоду. Мне не хотелось только признаваться во всем этом Левке. И, кроме того, я все еще, дурак, надеялся, что нам удастся найти здесь золото и помочь Красной Армии.

Вот почему на предложение Левки я ответил так:

– Нет, Федор Большое Ухо, о доме забудь думать. Пусть нам холодно и голодно, а золото мы должны найти! Не забывай, что идет война, а что ты сделал для фронта?

– Это правда! – вздохнул Левка. – Пока ничего не сделал.

И опять мы сидели у костра, сушили носки и жевали пестики[31].

Писатель на моем месте занялся бы сейчас природой. Раз герои сидят и ничего не делают – природу описывай!

Но, спрашивается, что в этой дыре описывать? Реку? Она все еще желтая от глины, и в ней не отражаются ни солнечные лучи, ни зеленокудрые деревья, а что же описывать, если ничего не отражается? И в облаках ничего интересного: ни причудливых очертаний, ни перламутровых краев, отливающих опаловым и бирюзовым, – сплошная муть. Особенно большие горы вокруг нас тоже не возвышаются, и орлы над ними не парят. Так что не только Майн Рид, сам Константин Паустовский не нашел бы чего описывать!

Если бы не наша универсальная собака… Мурка оказалась настолько универсальной, что пригодилась мне даже для сюжета.

Пока мы с Левкой сидели у костра, собака носилась стрелой вдоль берега, обнюхивала и осматривала кусты и камни, а иногда, опустив морду к самой земле и фыркая носом, ловила какой-то, только ей понятный след и мчалась по нему, выделывая петли и восьмерки, в лес. После каждого такого поиска она торопливо возвращалась к нам и, высунув большой красный язык, смотрела на Левку, словно хотела спросить: «Что прикажешь сделать еще, господин мой, Федор Большое Ухо?»

– Скажешь, плохая собака? – молвил Левка, с гордостью взиравший на работу Мурки.

– Собака правильная, – повторил я любимое Димкино словцо.

– Ого, вот так правильная! – Левка вскочил на ноги.

К хижине мчалась сломя голову Мурка и несла что-то в зубах. Левка бросился к ней и отнял… шарф. Отбиваясь от собаки, которая радостно взвизгивала и прыгала, подал мне находку.

Шарф оказался знакомым. Я стал вспоминать, где мог его видеть, и чуть не вскрикнул: такой шарф был у Белотелова! Да, вот такой же пестрый, с яркой золотой полосой посредине… Этой тряпкой он защищал свое горло в машине, которую я останавливал в лесу на пути в Золотую Долину.

Значит, Белотелов ехал сюда? А где он сейчас и что ему надо возле хижины?

Когда я объяснил Левке все про шарф, интендант даже побледнел от злости:

– Сейчас я узнаю, что делает здесь этот иуда! – и начал совать шарф в нос Мурке: – Ищи! Ищи!

Но собака не понимала приказа. Она, видно, думала, что хозяин хочет играть с ней, и стала прыгать, рычать, лаять и вытворять все те номера, какие приняты у хороших дворняжек.

– Тьфу, бестолочь! – обозлился Левка. – Только все равно – не будь я Федор Большое Ухо! – сведу с ним счеты.

Что уж хотел сделать со своим врагом Левка, не знаю, но неприятная находка здесь, в Золотой Долине, меня встревожила. Почему этот тип все время путается у нас в ногах? Что ему нужно здесь, где нет ни одной живой души?

Мне вспомнилось, какими глазами смотрел на меня Белотелов, когда я расспрашивал дядю Пашу о том, как попасть в Золотую Долину. Только теперь я понял, чем он еще поразил меня тогда: в его взгляде таился страх. Недаром Белотелов усмехнулся, когда на вопрос дяди Паши, не в Золотую ли Долину я собираюсь идти, я что-то врал насчет спора… У Белотелова, видно, сразу отлегло от сердца, и он успокоился. Интересно, что подумал этот субъект, когда мы остановили машину в лесу?

И опять я отчетливо представил себе, как Белотелов кутается в шарф и поднимает воротник. Уж не хотел ли он, подобно страусу, спрятаться от меня?

Я настолько погрузился в размышления, что и не заметил, как поднялся от костра и зачем-то побрел вверх по долине, невольно всматриваясь во все, на что прежде не обращал внимания.

Метрах в ста от хижины я набрел на широкую полосу глины, нанесенной с горы водным потоком. Она еще не затвердела, и я подумал, что каждый, кто вздумает пройти по долине, неизбежно оставит на этой желтой полосе свои следы. Во мне тотчас проснулась душа разведчика-следопыта, и я направился вдоль глиняных наносов.

Около реки гладкая желтая поверхность была словно прострочена тонкими следами куликов, которые, видимо, играли здесь по ночам. Какой-то небольшой зверек – ласка или, может быть, горностай, – с разбегу угодив в грязь, испуганно метался по глине, петлял, но скоро перебежал на ту сторону, оставив после себя тонкую двойную бороздку.

Мышь тоже, видно, хотела перебраться через неожиданную преграду и поплатилась за свою неосторожность жизнью: следы, вначале отчетливые и неглубокие, потом превратились в толстую бороздку – мышь угодила в жидкую глину и завязла. Там, где бороздка прерывалась, видны были глубокие ямки. Серое, с темными краями перо, лежавшее тут же, свидетельствовало о том, что увязшая мышь стала добычей вороны.

Вот еще какая-то крупная птица оставила на вязкой поверхности отпечаток лапок и широкий росчерк больших крыльев…

А вот это уже интереснее! Ну, конечно, здесь бежала Мурка и волочила за собой шарф. След шел с той стороны наносов. Заинтригованный, я пошел по нему дальше к лесу и, несмотря на то, что был уже ко всему подготовлен, замер от непонятного страха, увидев на глине отпечатки… галош. Мне вспомнилась картинка из книги Даниэля Дефо, где Робинзон Крузо со вставшими от ужаса волосами смотрит на углубление от босой ноги в песке необитаемого острова.

Каким ужасным зрелищем может быть иногда след человека!

Я наклонился и стал рассматривать этот след.

Дерсу Узала и Соколиный Глаз уж, наверно, глядя на такой отпечаток, узнали бы все, вплоть до имени ступавшего здесь сегодня или вчера. Я же только мог сказать, что галоши были новые и принадлежали крупному мужчине.

Около самого леса, под нависшими ветвями деревьев, следы вели уже в обратную сторону, к выходу из Золотой Долины.

Я стал высматривать, нет ли где еще таких глинистых наносов, и увидел несколько желтых пятен вдоль лесной опушки. Как я и ожидал, на некоторых из них отпечаток галош сохранился.

Обратно человек все время шел под деревьями, иногда ветви нависали очень низко, и ему приходилось нагибаться, чтобы пройти под ними. А ведь достаточно было отступить влево, чтобы идти не пригибаясь. Значит, человек прятался в тени деревьев.

Но почему же он не прятался, когда спускался в долину?

Снова и снова я изучал следы, сравнивая их, и, наконец, все понял. Недаром все-таки читал я романы про всяких следопытов!

Следы сюда появились раньше, а обратно – позже. Белотелов мог попасть в Золотую Долину только немногим раньше нас, то есть уже в темноте, когда его никто не мог видеть, и поэтому шел не прячась. Обратно он чуть не полз под деревьями, значит, возвращался вчера утром или днем и все время боялся, что его увидят. Ясно?

А отец еще ругал меня за любовь к приключенческим романам и говорил, что я читаю всякую дрянь! Вот тебе и дрянь!

Но что же за темные дела здесь у Белотелова, которые заставляют его прятаться и ползать на брюхе?

Мне хотелось поделиться поскорее своим открытием с ребятами, но их у хижины не было. Только спустя некоторое время я нашел в лесу Левку. Нашел за странным занятием: Левка выслеживал пчел.

Оказывается, в этот день в лесу появились пчелы. Они жадно набрасывались на каждый подснежник, и Большое Ухо собирался узнать, куда они уносят взяток, чтобы найти их гнездо и конфисковать мед.

Левка все-таки твердо решил по примеру того пророка перейти на питание диким медом и акридами.

Он бродил за пчелой от цветка к цветку и ждал, когда она наберет на лапки цветочную пыльцу. Как только пчела взлетала, чтобы нести очередную ношу к себе домой, Левка бросался бежать за ней. Но из этого ничего не получалось: пчела моментально исчезала.

– Они летают, как пули, – жаловался Левка, – ни за что не догонишь.

Я проследил за полетом пчелы и улыбнулся:

– Это же очень просто, Большое Ухо. Не надо за ними бегать, а надо только смотреть, куда они летят.

Почти все пчелы улетали со своим грузом в одном направлении. Мы пошли в ту сторону и набрели на дерево, над которым пчелы вились и гудели.

Левка обрадовался, сел на землю и стал разуваться.

– Сейчас я вас накормлю медком, – приговаривал он. – Ты пробовал когда-нибудь свежий мед? Объедение!

Я пытался отговорить Левку, убеждая, что у пчел с весны не может быть никакого меда, но Большое Ухо уверял, что они еще с осени делают большие запасы, и этого меда у них сейчас пуда два, не меньше.

Отыскав в лесу гнилушку, любитель дикого меда разжег ее:

– Это у меня будет дымокур.

Я остался внизу, а Левка полез с головешкой на дерево.

– Васька! – закричал он вдруг. – Здесь кто-то колоду привязал…

А потом Большое Ухо начал шипеть, как рассерженный уж. С дерева упал дымокур, а за ним, ломая ветки, свалился и наш «пророк». Быстрее пули он исчез в чаще.

Пчелы накинулись на меня, и я тоже, забыв о командирском авторитете, бросился в кусты, оставляя на сучьях клочья одежды.

Пчелы до того разозлились, что потом Большое Ухо добирался ползком до злополучного дерева, где лежали ботинки.

– Хорошо бы попробовать медку, правда, Вася? – шептали все-таки Левкины распухшие губы.

Меня же занимало другое. Кто мог привязать к дереву колоду? Не пчелы же ее туда тащили? Может, там оставили ее наши далекие предки, о которых в истории сказано, что они занимались охотой, рыбной ловлей и пчеловодством?

– А колода была старая или нет? – спросил я Левку.

– Не старая, и не новая! Но привязана недавно: мочальная веревка еще совсем желтая.

Выходит, Золотая Долина не так необитаема, как мы думали. Но не Белотелое же лазает здесь по деревьям и привязывает колоды!

Хотелось посоветоваться на этот счет с Димкой, но он куда-то пропал и все не возвращался. Я уж начал всерьез беспокоиться. А Левка только усмехался…

Наконец Большое Ухо объявил, что Дубленая Кожа, наверно, пошел за… женщиной.

– Он еще утром говорил мне об этом! «Нам нужна скво, Большое Ухо, – сказал Димка, – и не будь я Дубленая Кожа, если не приведу ее сегодня же к нашему очагу».

«Не может быть, – подумал я, – чтобы Димка заигрался до того, что всерьез вообразил себя американцем на Аляске».

Но все оказалось действительно так. Часа через три Димка вернулся в хижину и, загнав с силой топор в березовую чурку, мрачно объявил:

– Если кому нужны жены – добывайте сами. Больше Дубленая Кожа на эти дела не пойдет.

После моих настоятельных расспросов Димка неохотно рассказал, как было дело.

Километрах в пяти или семи от нашего лагеря он встретил девчонку. Это была маленькая рыжая скво, которая занималась не совсем приличным для индейской женщины делом: собирала подснежники. Дубленая Кожа предложил ей пойти с ним. Она спросила: «Куда и зачем?» Он сказал, что нам нужна женщина. Она опять спросила: «Зачем?» – «Чтобы разжигать костер, варить пищу, кормить собак и грести, если нам вздумается плыть на лодке», – пояснил Димка. На это девчонка заявила, что она пока еще не дура, чтобы наниматься в батрачки. Димка разъяснил, что не в батрачки, а в жены. Она опять свое: «Таких жен нынче нет, чтобы их вместо батрачек держали». И пошла и пошла отчитывать Димку и обозвала его напоследок глупым дураком. Димка этого не стерпел и пригрозил, что все равно купит ее у вождя племени за палочку малинового чаю и стакан самосада.

– А если в вашем племени есть какой-нибудь храбрый воин, который посмеет за вас вступиться, то передайте ему, чтобы он простился с родными и знакомыми, так как часы его сочтены. Один бледнолицый, по прозванию Дубленая Кожа, раскроит ему сегодня у костра череп вот этой секирой, – и Димка хлопнул ладонью по своему топору.

– Это уж не у тебя ли дубленая кожа? – рассмеялась ему прямо в лицо рыжая скво. – Подумаешь, какой храбрый! А я и не знала…

В общем, Димка вел себя так, как подобает по законам Аляски.

– Надо было все-таки ее похитить, Дубленая Кожа!

Я подумал, что Димка сейчас расхохочется и скажет, что все это он придумал. Но он не смеялся, а совершенно серьезно спросил меня:

– А как их похищают?

– Очень просто. Хватаешь женщину в охапку левой рукой, закрываешь ей рот поцелуями, а правой рукой отстреливаешься от преследователей[32].

– Ты забываешь, Молокоед, что у меня не было ружья, – серьезно возразил Димка. – А потом она такая толстая – толще нашего интенданта, все равно бы не дотащить.

– А ты бы выбрал потоньше, – заметил Левка.

– Чего сам не идешь? – вспыхнул Дубленая Кожа. – Шел бы да и выбирал. Ты же интендант, а не я. Лежит у костра, пузо наедает…

И опять запахло дуэлью.

Я успокоил ребят и послал Левку поискать в лесу каких-нибудь корешков, должны ведь все-таки быть съедобные.

Через полчаса он появился в хижине с маленькой… скво. Она, оказывается, видела Димку и не ушла в свой вигвам, а стала выслеживать в лесу храброго воина по имени Дубленая Кожа.

– Заходи! – пригласил ее Левка. – Ты не бойся – это Васька с Димкой.

Я освободил свое место у огня, и она села на камень, как будто сидеть у костра для нее – самое привычное дело.

У девочки были маленькие зубы, синие глаза, вроде васильков, и вся голова была рыженькая и пушистая.

– Вы очень похожи на белку, – откровенно признался я.

– Не знаю, что это всем вздумалось называть меня на «вы». Этот, – кивнула она на Димку, – выкал, теперь ты…

Вот правильно отбрила!

И что это меня дернуло величать ее? Кому-кому, а нам с Димкой в точности известно, что в Доусоне и других местах, где бывал Джек Лондон, женщине говорят «ты».