— Иду поговорить с боссом, — сказал он агентам Секретной службы в коридоре, ведущем из восточного крыла Белого дома в западное. Он так спешил, что агенты подались в стороны ещё до того, как увидели выражение его глаз.

— Да? — поднял голову Райан. Дверь Овального кабинета редко открывали без предупреждения.

— Нам придётся заново провести интервью, — тяжело дыша, произнёс Арни.

— Почему? — недоуменно покачал головой Джек. — Я забыл застегнуть ширинку?

— Мэри всегда проверяет это. Качество видеозаписи оказалось плохим и нет времени сделать новую. Доннер обратился с просьбой выступить в девять вечера в прямом эфире. Те же самые вопросы и всё остальное — и вот ещё, — произнёс Арни, которому пришла в голову хорошая мысль. — Ты не смог бы попросить жену тоже быть рядом?

— Кэти это не понравится. А зачем? — спросил президент.

— От неё ничего не потребуется, просто пусть сидит рядом с тобой и улыбается. Это произведёт на аудиторию хорошее впечатление. Она ведь должна время от времени вести себя как первая леди, Джек. Это не будет трудным. Может быть, мы сможем даже привести детей к…

— Нет. Мои дети не будут вовлечены ни в какие выступления перед публикой, и точка. Мы говорили об этом с Кэти.

— Но…

— Нет, Арни, этого не будет ни сегодня, ни завтра, ни в будущем. Никогда. — Голос Райана звучал твёрдо и холодно, как смертный приговор.

Глава президентской администрации понял, что ему не удастся убедить Райана во всём сразу. Потребуется некоторое время, но Джек поймёт необходимость этого. Нельзя быть одним из рядовых американцев и не позволять им увидеть своих детей. Впрочем, сейчас нажим не даст желаемого результата.

— Значит, ты попросишь Кэти?

Райан вздохнул.

— Хорошо, — согласился он.

— Тогда я передам Доннеру, что она, может быть, примет участие в передаче, но пока мы не уверены в этом из-за её занятости как врача. Пусть задумается. Кроме того, её присутствие отвлечёт от тебя часть внимания. Не забывай, это главная обязанность первой леди.

— Может быть, ты сам поговоришь с ней, Арни? Учти, она хирург и умеет обращаться со скальпелем.

Ван Дамм рассмеялся.

— Знаешь, кто она? Она чертовски привлекательная женщина и упрямее нас с тобой. Так что попроси её получше, — посоветовал он.

— Хорошо. — Поговорю с ней сразу после ужина, подумал Джек.

— О'кей, Том, президент согласен. Но мы хотим попросить его жену быть с ним рядом.

— Почему?

— А почему нет? — спросил Арни. — Мы пока не уверены в этом. Она ещё не вернулась с работы, — добавил он, и корреспонденты улыбнулись, услышав эту фразу.

— Спасибо, Арни. Я у тебя в долгу, — Доннер выключил динамик.

— Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что обманул президента Соединённых Штатов, — негромко заметил Джон Пламер.

Он был старше Доннера и профессией журналиста занимался заметно дольше. Пламер не принадлежал к поколению Эдварда Р. Марроу — он был для этого недостаточно стар. Ему ещё через несколько лет исполнится семьдесят, и во время Второй мировой войны он был ещё юношей. Зато уже в Корее Пламер был молодым репортёром, потом работал иностранным корреспондентом в Лондоне, Париже, Бонне и, наконец, в Москве, откуда его выслали. Впрочем, левые взгляды Пламера не заставили его относиться к Советскому Союзу с симпатией. Однако, хотя он и не принадлежал к поколению Марроу, но был воспитан на репортажах этого бессмертного корреспондента Си-би-эс. Он всё ещё мог закрыть глаза и услышать выразительный низкий баритон, в котором каким-то образом звучала убеждённость, обычно свойственная голосу священника. Возможно, причина этого заключалась в том, что Эд начинал как диктор на радио, а в то время голос был одним из самых важных достоинств корреспондента. Он, несомненно, знал язык лучше, чем большинство корреспондентов его времени, и уж несравненно лучше полуграмотных репортёров и журналистов современного поколения. Сам Пламер серьёзно занимался изучением литературы елизаветинской эпохи и старался писать репортажи и делать комментарии с элегантностью своего великого учителя, которого он слышал и видел на экране, но ни разу в жизни. У Эда Марроу была огромная аудитория, которую привлекала прежде всего свойственная ему честность, напомнил себе Пламер. Своей настойчивостью Эд ничем не уступал последующим поколениям многочисленных репортёров, занимающихся «журналистскими расследованиями», но все знали, что он справедлив и беспристрастен. Однако самое главное заключалось в том, что Эд Марроу никогда не нарушал правил и был верен журналистской этике. Пламер принадлежал к поколению, которое считало, что профессия журналиста зиждется на твёрдых правилах и одно из них — никогда не лгать. Ты можешь искажать правду для того, чтобы выудить у кого-нибудь информацию, — это другое дело, — но никогда, ни при каких условиях не должен намеренно лгать кому-то. Это беспокоило Пламера. Эд Марроу никогда бы так не поступил. Никогда.

— Джон, он обманул нас.

— Ты так считаешь?

— Что ты думаешь о полученной мной информации? — Последние два часа прошли в бешенной спешке, весь персонал компании занимался проверкой таких тривиальных сведений, что даже два или три случая, взятые вместе, мало о чём говорили. Зато удалось подтвердить всю собранную информацию, и это было самым главным.

— Я не уверен, Том. — Пламер потёр усталые глаза. — Райан не совсем соответствует должности президента? Да, пожалуй. Но старается ли он изо всех сил? Несомненно. Честен ли он? Думаю, что честен. Пожалуй, не менее честен, чем любой другой президент, — поправил он себя.

— Тогда почему бы не дать ему возможность доказать это?

Пламер промолчал. Видения растущей популярности, высокий рейтинг передачи, может быть, даже приз «Эмми» плясали перед глазами его молодого коллеги, подобно лакомствам перед глазами ребёнка накануне сочельника. Как бы то ни было, Доннер был ведущим программы, а Пламер комментатором. К мнению Тома прислушивались в штаб-квартире компании в Нью-Йорке, где когда-то работали люди его поколения, но теперь им на смену пришло поколение Доннера, скорее бизнесмены, чем журналисты, для которых рейтинг канала был видением чаши Грааля, весомо отражающимся в их ежеквартальных доходах. Ну что ж, Райану нравятся бизнесмены, не правда ли?

— Пожалуй.

Вертолёт совершил посадку на Южной лужайке. Старшина открыл дверцу, спрыгнул наружу и с улыбкой помог первой леди спуститься по трапу. За ней последовали телохранители, и вся процессия направилась по плавно восходящему вверх склону к южному входу в Белый дом. Там Рой Альтман нажал на кнопку лифта, потому что первой леди тоже не разрешалось делать этого.

— «Хирург» в лифте, поднимается на жилой этаж, — доложил с цокольного этажа агент Раман.

— Ясно, — отозвалась сверху Андреа Прайс. Она уже посылала специалистов из отдела технической безопасности проверить все металлодетекторы, через которые проходили сотрудники съёмочной группы Эн-би-си, покидая Белый дом. Руководитель отдела заметил, что бывают случайности и крупные кассеты «Бета», которыми пользуются телевизионные компании, могут пострадать, но лично он сомневается в этом. Может быть, внезапное кратковременное повышение напряжения в электросети, высказала предположение Прайс. Исключено, ответил он, и напомнил с оскорблённым видом, что даже состав воздуха в Белом доме постоянно подвергается проверке его сотрудниками. Андреа подумала, не стоит ли обсудить эту проблему с главой президентской администрации, но это ни к чему бы не привело. Черт бы побрал этих репортёров, от них одни неприятности.

— Привет, Андреа, — поздоровалась Кэти, проходя мимо.

— Здравствуйте, доктор Райан. Ужин уже готов.

— Спасибо, — отозвалась «Хирург», направляясь к себе в спальню. Открыв дверь, она остановилась на пороге при виде платья на вешалке и драгоценностей, разложенных на туалетном столике. Недоуменно нахмурившись, Кэти сбросила туфли и переоделась в домашнее платье к ужину, как всегда думая о том, не ведётся ли съёмка скрытыми камерами.

Шеф-повар Белого дома Джордж Батлер намного превосходил её в искусстве приготовления пищи. Он даже сумел улучшить фирменное блюдо Кэти — шпинатовый салат, добавив в соус, который она совершенствовала на протяжении нескольких лет, щепотку розмарина. По меньшей мере раз в неделю Кэти заходила к нему в кухню, давая непрошенные советы, а он в обмен научил её пользоваться специальными кухонными приборами. Иногда она думала, что могла бы овладеть высшим искусством приготовления пищи, если бы не выбрала в качестве своей профессии медицину. Шеф-повар не говорил ей, что у неё немалые способности к этому, опасаясь произвести впечатление, будто он относится к ней свысока, — в конце концов, «Хирург» и есть хирург. За это время он узнал о любимых блюдах семьи Райанов, а приготовление еды для малышки, понял шеф-повар, было настоящим наслаждением, особенно когда девочка приходила к нему на кухню в сопровождении своего огромного телохранителя и принималась за поиски лакомств. Вместе с Доном Расселом пару раз в неделю она пила молоко с пирожными. «Песочница» стала любимицей обслуживающего персонала.

— Мамочка! — воскликнула Кэтлин, когда Кэти появилась в столовой.

— Здравствуй, милая. — «Песочнице» достался первый поцелуй и объятье, президенту — второй. Как всегда, старшие дети сопротивлялись «телячьим нежностям». — Джек, почему приготовлено моё вечернее платье?

— Нам придётся вечером выступать по телевидению, — осторожно ответил «Фехтовальщик».

— Почему?

— Они запороли сделанную сегодня утром видеозапись моего интервью и попросили повторить его в прямом эфире — в девять вечера. Если не будешь возражать, мне хочется, чтобы ты была рядом.

— Что я буду там делать?

— Ты можешь говорить о чём угодно и поступать, как хочешь.

— Так что, мне придётся встать и принести вам поднос с пирожными в прямом эфире?

— Джордж делает самые вкусные пирожные в мире! — вмешалась в разговор «Песочница». Все рассмеялись, и напряжение спало.

— Если не хочешь, можешь не идти. Это не обязательно. Просто Арни считает, что так было бы лучше.

— Отлично, — заметила Кэти. Наклонив голову, она пристально посмотрела на мужа. Иногда она пыталась понять, где находятся нитки, за которые дёргает Арни, заставляя Джека поступать так, как он считает нужным.

Бондаренко работал до позднего часа — или до раннего, в зависимости от точки отсчёта. Он сидел у себя в кабинете за письменным столом по двадцать часов в сутки и, после того как стал генералом, понял, что жизнь полковника намного лучше. Будучи полковником, он совершал утром пробежки и даже спал с женой. А теперь — ну что ж, Бондаренко всегда стремился к продвижению по службе, был честолюбивым офицером, иначе зачем офицеру-связисту отправляться в афганские горы в составе спецназа? Его способности были общепризнанными, но пребывание в ранге полковника едва не стало концом его карьеры, потому что он был назначен работать вместе с другим полковником, помощником министра обороны, а тот полковник оказался американским шпионом. Это обстоятельство по-прежнему озадачивало Бондаренко. Михаил Филитов, трижды Герой Советского Союза, ветеран Великой Отечественной войны — и шпион? Это потрясло его веру в советскую систему, господствовавшую в стране, но затем система рухнула, а страна распалась. Советский Союз, который вырастил его, сделал офицером и воспитал как военачальника, умер холодной декабрьской ночью, а на смену ему пришла другая страна, меньшая по размерам, служить которой было более… привычно, что ли. Для Бондаренко проще было любить мать-Россию, чем колоссальную многоязычную империю. Теперь создалась ситуация, при которой все приёмные дети ушли из дома, остались только родные, и потому семья стала более счастливой.

Более счастливой, зато и более бедной. Почему он не обратил внимания на это раньше? Вооружённые силы воспитавшей его страны были самыми большими в мире и производили наибольшее впечатление — по крайней мере так он считал прежде, — подавляли массой солдат и колоссальным вооружением, гордились тем, что уничтожили немецких оккупантов в ходе самой жестокой войны. Но те же вооружённые силы нашли свой конец в Афганистане или, по крайней мере, утратили там боевой дух и уверенность, подобно тому как это случилось с американцами во Вьетнаме. Но американцы сумели снова обрести их, а в его армии этот процесс ещё не начался.

Сколько напрасно потраченных денег, выброшенных на ветер, для удовлетворения нужд отколовшихся провинций, этих неблагодарных пасынков, которых Советский Союз поддерживал на протяжении десятилетий. А теперь они ушли, забрав с собой огромные богатства, а в некоторых случаях вступили в союз с другими странами, чтобы, опасался Бондаренко, вместе с ними превратиться в противников. Вот уж неблагодарные приёмные дети, подумал генерал.

Головко прав. Если мы хотим остановить эту опасность, делать это нужно в самом начале. Ведь даже с горсткой чеченских бандитов не удалось справиться.

Сейчас он занимал должность начальника оперативного управления, а ещё через пять лет станет во главе армии. Бондаренко не сомневался в этом. Он был лучшим русским генералом среди военачальников своего возраста и сумел блестяще проявить себя во время военных операций, чем привлёк внимание высокопоставленных политических деятелей, что всегда являлось решающим фактором в продвижении к высшим должностям. Он успеет занять эту должность, чтобы возглавить последнюю решающую битву России. А может быть, и нет. Через пять лет, если его обеспечат финансированием и предоставят свободу в преобразовании армии, изменении военной доктрины и подготовки кадров, он сумеет превратить русскую армию в такую силу, какой она ещё никогда не была. Без всяких угрызений совести он использует американскую модель, подобно тому как американцы без угрызений совести использовали советскую военную стратегию в войне в Персидском заливе. Но для этого ему нужно несколько относительно мирных лет. Если частям его армии придётся то и дело принимать участие в военных конфликтах по южному периметру страны, у него не будет ни времени, ни денег на перестройку вооружённых сил.

Так как же поступить? Он — начальник оперативного управления Генерального штаба. Он должен знать ответы на все вопросы. В этом и заключается его работа. Но Бондаренко не мог найти этих ответов. Туркменистан явился началом процесса. Если его не остановить, все рухнет, как карточный домик. Слева на столе лежал список дивизий и бригад, находящихся в его распоряжении, а также предполагаемый уровень их боеготовности. Справа лежала карта. Согласовать первое и второе было трудно.

— У вас такие хорошие волосы, — сказала Мэри Эббот.

— Сегодня у меня не было хирургических операций, — объяснила Кэти. — Шапочка вредит причёске.

— Сколько времени вы её не меняли?

— Со дня нашей свадьбы с Джеком.

— И у вас не было желания изменить? — удивилась миссис Эббот.

Кэти отрицательно покачала головой. Ей казалось, что с такой причёской она походит на актрису Сузанн Йорк — ей нравилась эта актриса в том фильме, который Кэти смотрела в колледже. То же самое относилось и к Джеку. Он никогда не менял свою причёску, а в тех случаях, когда у него не было времени постричься, кто-то в Белом доме обращал на это внимание, и ему подравнивали волосы каждые две недели. Персонал Белого дома ухаживал за ним намного лучше, чем она. Они, наверно, просто составляли график и придерживались его, вместо того чтобы обращаться с вопросами, как это делала она. Куда более эффективная система, одобрительно подумала Кэти.

Сейчас она нервничала гораздо больше, чем это было заметно со стороны, больше, чем в первый день учёбы на медицинском факультете, и даже больше, чем во время первой хирургической операции, когда ей приходилось закрывать глаза и внутренне кричать на себя, чтобы остановить дрожь в руках. Но тогда по крайней мере к её словам прислушивались и будут прислушиваться теперь. О'кей, подумала Кэти, в этом ключ к решению проблемы. Это хирургическая операция, она — хирург, а хирург всегда контролирует происходящее.

— Думаю, теперь все в порядке, — сказала миссис Эббот.

— Спасибо. Вам нравится работать с Джеком?

— Он ненавидит макияж, как, впрочем, почти все мужчины, — улыбнулась она.

— Тогда позвольте поделиться с вами секретом — я тоже.

— Я практически не наносила вам макияжа, — тут же отозвалась Мэри. — Для вашей кожи этого не требуется.

Это наблюдение, сделанное одной женщиной и переданное ею другой, заставило доктора Райан улыбнуться.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Вы позволите мне высказать рекомендацию?

— Конечно.

— Дайте своим волосам отрасти на дюйм, может быть, на два. Это придаст вашему лицу большую выразительность.

— Того же мнения и Элейн — это моя парикмахер в Балтиморе. Я уже попыталась однажды. От хирургических шапочек мои волосы становятся хрупкими.

— Мы можем заказать для вас шапочки большего размера. Мы должны проявлять заботу о наших первых леди.

— А-а! — воскликнула она. И почему я не подумала об этом? — задала себе вопрос Кэти. Это наверняка дешевле, чем летать на работу на вертолёте… — Спасибо!

— Позвольте мне проводить вас. — Миссис Эббот провела первую леди в Овальный кабинет.

Как ни удивительно, Кэти бывала здесь всего лишь дважды и только один раз заходила, чтобы поговорить с Джеком. Внезапно это показалось ей странным. В конце концов, место работы мужа находилось меньше чем в пятидесяти ярдах от её спальни. Письменный стол произвёл на неё впечатление, как поразительно старомодный, но сам кабинет был полон воздуха и очень просторен по сравнению с её крошечным кабинетом в клинике Хопкинса, и это даже сейчас, когда повсюду стояли телевизионные камеры и софиты. На каминной доске напротив стола стоял горшок с тем, что Секретная служба называла самым часто фотографируемым цветком в мире. Мебель была слишком официальной и потому неудобной, а ковёр на полу с вытканной на нём президентской эмблемой показался Кэти явно изношенным. Но ведь это не был нормальный кабинет, предназначенный для нормального человека.

— Привет, милая. — Джек поцеловал её и представил журналистам. — Познакомься, это Том Доннер, а это — Джон Пламер.

— Здравствуйте, — улыбнулась Кэти и посмотрела на Пламера. — Я любила слушать ваши репортажи, когда готовила ужин.

— А сейчас не слушаете? — с улыбкой спросил Пламер.

— В столовой на втором этаже нет телевизора, и мне не позволяют готовить ужин.

— А муж вам не помогает? — спросил Доннер.

— Представляю себе Джека в кухне. Вот с грилем он справляется неплохо, но кухня — это моя территория. — Она села, глядя им в глаза. Это было непросто. Включённые телевизионные софиты светили прямо в лицо. Она заставила себя напрячься. Пламер ей понравился, а вот Доннер что-то скрывал. Она мигнула, поняв это, и на её лице появилось выражение, свойственное врачу. Внезапно ей захотелось сказать что-нибудь Джеку, но времени уже не было…

— Одна минута, — послышался голос продюсера. Как всегда, в кабинете находилась Андреа Прайс, она стояла у двери, ведущей в комнату секретарей, а дверь в коридор позади Кэти была открыта. Там стоял Джеф Раман. Ещё один странный человек, подумала она, но в Белом доме проблема заключалась в том, что здесь все обращались с тобой, словно ты Юлий Цезарь или кто-то вроде. Здесь так трудно по-дружески общаться с людьми. Казалось, этому всё время что-то мешает. Вообще-то ни Джек, ни Кэти не привыкли к прислуге. Служащие — это другое дело, но не прислуга. Кэти нравилась медицинским сёстрам и лаборантам в больнице, потому что общалась с ними, как один представитель медицинской профессии с другим, и она пыталась поступать так же и тут, но по какой-то причине это не получилось. И доставляло беспокойство.

— Пятнадцать секунд.

— Ты нервничаешь? — шепнул Джек.

И почему ты не остался работать в «Меррилл Линч»? — едва не спросила вслух Кэти. Сейчас он занимал бы там пост старшего вице-президента. Впрочем, нет. Он не был бы там счастлив. Джека так же привлекала его работа, как её медицина, где она исправляла зрение людям. В этом они не отличались друг от друга.

— Добрый вечер, — произнёс Доннер, глядя в камеру позади Райанов. — Мы находимся в Овальном кабинете и беседуем с президентом Райаном и первой леди. Как я уже сказал в передаче вечерних новостей на канале Эн-би-си, техническая неисправность испортила запись интервью с президентом, которую мы сделали сегодня утром. Президент любезно пошёл нам навстречу и пригласил нас сюда, чтобы побеседовать с нами в прямом эфире. — Он повернул голову. — Мы очень благодарны вам за это, сэр.

— Я рад, что вы снова пришли к нам, Том, — произнёс президент. С каждым разом он скрывал свои мысли все более умело.

— Кроме того, с нами находится миссис Райан…

— Прошу вас, — с улыбкой прервала его Кэти, — я — доктор Райан. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы получить эту учёную степень.

— Совершенно верно, мэм, — согласился Доннер с радостной улыбкой, напомнившей Кэти о восторге, который охватывает сотрудников отделения травматологии при виде пострадавшего, поступающего с Моньюмент-стрит в момент начала обеденного перерыва. — У вас обоих учёная степень доктора, не правда ли?

— Да, мистер Доннер. Джек — историк, а я — офтальмолог.

— И вы выдающийся глазной хирург, получили премию Ласкера за вклад в медицину, — заметил он, пуская в ход все своё очарование ведущего.

— Видите ли, я занималась исследованиями в области медицины на протяжении пятнадцати лет. В университете Джонса Хопкинса все мы одновременно клиницисты и исследователи. Я работаю вместе с превосходным персоналом и по сути дела премия Ласкера в большей степени их заслуга, чем моя. Пятнадцать лет назад профессор Бернард Катц посоветовал мне заняться исследованием проблемы, как использовать лазер для исправления человеческого зрения. Мне это показалось интересным, и с тех пор я занимаюсь этой проблемой в дополнение к моей практике хирурга.

— Вы действительно получаете больше денег, чем ваш муж? — спросил Доннер с улыбкой, предназначенной для телевизионных камер.

— Намного больше, — усмехнулась она.

— Я всегда утверждал, что из нас двоих Кэти — самая умная, — произнёс Джек, похлопывая жену по руке. — Она излишне скромничает и не говорит, что является одним из лучших офтальмологов в мире.

— А как вам нравится быть первой леди?

— Мне нужно отвечать на этот вопрос? — На лице Кэти появилась очаровательная улыбка и тут же исчезла. Её голос стал серьёзным. — То, как мы оказались здесь, я не каждому бы порекомендовала. Такое случается и в больнице — поступает пациент с глазной травмой, к которой он вовсе не стремился, и мы стараемся вылечить его. Джек никогда в жизни не пытался уйти от важной проблемы, встающей на его пути.

Настало время браться за дело.

— Господин президент, а как вам нравится ваша работа?

— Видите ли, приходится работать с утра до вечера. Я провёл много лет на государственной службе и никогда не задумывался над тем, насколько трудна работа президента. Мне повезло с персоналом — это весьма квалифицированные и опытные люди, и в нашем правительственном аппарате тысячи таких же, не жалеющих сил на службе обществу. Это делает мою работу легче.

— А в чём, по вашему мнению, она заключается? — спросил Пламер.

— В принесённой мной присяге говорится, что я должен соблюдать, ограждать и защищать Конституцию Соединённых Штатов, — ответил Райан. — Мы стараемся восстановить правительство. Теперь у нас полный состав Сената, и, после того как несколько штатов проведут у себя выборы, скоро появится и полная палата представителей. Почти все должности в кабинете министров заполнены — обязанности министров здравоохранения и образования исполняют действующие заместители министров, и они хорошо справляются с работой.

— Сегодня утром мы говорили о событиях в регионе Персидского залива. Какие там, по вашему мнению, существуют проблемы? — Это снова спросил Пламер. Райан отвечал на вопросы спокойно и уверенно, гораздо лучше, чем утром, и Пламер обратил внимание на взгляд его жены. А ведь она действительно умная женщина, подумал он.

— Соединённые Штаты хотят одного — мира и стабильности в этом регионе. Мы надеемся установить дружеские отношения с новой страной — Объединённой Исламской Республикой. Как и во всём мире, в том регионе было уже достаточно войн и конфликтов. Мне хочется думать, что все это осталось позади. Между нами и Россией установился мир — не просто отсутствие войны, а настоящий мир после лет на протяжении нескольких поколений, полных беспокойства и недоверия. Я хочу развивать такие отношения и дальше. Пожалуй, в мире никогда не было полного мира, но это не причина для того, чтобы мы не стремились к его достижению; За последние двадцать лет мы прошли длинный путь. Нам предстоит сделать многое, но для этого созданы сейчас хорошие предпосылки.

— Мы снова выйдем в эфир после короткого перерыва, — произнёс Доннер, глядя в камеру. Он уже обратил внимание на то, что Райану нравится, как идёт интервью. Великолепно.

В кабинет вошёл официант и принёс поднос со стаканами воды. Все взяли стаканы и сделали несколько глотков, ожидая, когда кончится рекламный блок.

— Вам действительно не нравится быть первой леди? — спросил Доннер.

— Пока мне не мешают заниматься моей работой, я могу примириться почти с чем угодно, но меня беспокоит судьба детей. После того как все это кончится, они вернутся к нормальной жизни и снова станут обычными детьми. Мы воспитывали их не для такой шумихи.

Все замолчали, терпеливо ожидая окончания рекламных объявлений.

— Мы снова в Овальном кабинете с президентом и первой леди. Господин президент, — спросил Доннер, — вы не могли бы рассказать нам об изменениях, которые вы готовите?

— Моя работа заключается главным образом не в том, чтобы что-то менять. Том, а в том, чтобы восстанавливать прежнее. В процессе этого мы попытаемся кое-что осуществить. Я старался подбирать новых членов своего кабинета таким образом, чтобы правительство могло функционировать более эффективно. Как вам известно, я достаточно много лет провёл на государственной службе и видел многие примеры неэффективной работы. Граждане нашей страны платят налоги, и наш долг правильно и разумно использовать их на благо всего общества. Вот почему я сказал членам моего кабинета, чтобы они обратили внимание на деятельность своих департаментов. Та же самая работа может выполняться при меньших затратах.

— Так говорили многие президенты.

— А этот президент собирается сдержать своё слово, — серьёзно заметил Райан.

— Однако первое, что вы сделали, это предприняли атаку на налоговое законодательство, — сказал Доннер.

— Не атаку, Том, а лишь изменения. Я полностью поддерживаю Джорджа Уинстона. Налоговый кодекс, которым мы пользуемся сейчас, крайне несправедлив, и он несправедлив во многих отношениях. Начать с того, что он непонятен для налогоплательщиков. Это означает, что им приходится обращаться за помощью при составлении налоговых деклараций, и многим кажется странным, что нужно платить немалые деньги лишь за то, чтобы им объяснили, почему правительство взымает с них такие налоги — особенно если учесть, что правительство эти законы и принимает. Какой смысл принимать законы, непонятные для людей? Зачем делать их столь сложными? — спросил Райан.

— Однако при этом цель вашей администрации заключается в том, чтобы сделать налоговый кодекс не прогрессивным, а регрессивным.

— Мы с вами уже обсуждали этот вопрос, — ответил Райан, и Доннер понял, что добился своей цели. Одна из очевидных слабых сторон Райана заключалась в том, что он не любил повторяться. Этим он отличался от политических деятелей, которые обожают говорить одно и то же. — Если мы будем взымать с каждого одинаковую долю, это и будет справедливым. Процесс взымания налогов должен быть простым, тогда деньги налогоплательщиков будут сберегаться, а не растрачиваться понапрасну. Предлагаемые нами изменения в налоговом законодательстве никак не повлияют на общий размер собираемых налогов. Никому не будут предоставляться какие-то особые льготы.

— Однако налоги, уплачиваемые богатыми, резко снизятся.

— Это верно, но при этом мы устраним все специальные льготы, вписанные в налоговый кодекс, которых добились их лоббисты. По сути дела богатые будут платить столько же или, что более вероятно, немного больше, чем они платят сейчас. Министр финансов Уинстон с предельным вниманием отнёсся к изучению этого вопроса, и я согласен с его рекомендациями.

— Извините, сэр, но трудно понять, каким образом сокращение уплачиваемых ими налогов на тридцать процентов заставит их платить больше. Это элементарная школьная арифметика.

— А вы поговорите со своим бухгалтером, — улыбнулся Райан. — Или сами посмотрите на свои налоговые декларации — если сумеете в них разобраться. Знаете, Том, в своё время я был бухгалтером — перед тем как поступить в корпус морской пехоты, я сдал соответствующий экзамен, — и даже я не могу полностью разобраться в налоговых декларациях, так чертовски они запутаны. Правительство плохо удовлетворяет общественные интересы, если принимает законы, непонятные людям. Это зашло слишком далеко. Я пытаюсь вернуться к более простым временам.

Вот я и поймал тебя, пронеслось в голове Доннера. На лице Пламера, сидящего рядом, появилась гримаса. Зато режиссёр, руководящий выбором изображения, принял меры, чтобы эта гримаса не появилась на экранах телевизоров. Вместо этого он выбрал лицо ведущего, по которому пробежала улыбка победителя.

— Я рад, господин президент, что вы придерживаетесь такой точки зрения, потому что американскому народу хотелось бы побольше узнать о том, как функционирует правительство их страны. Почти вся ваша государственная служба прошла в Центральном разведывательном управлении.

— Это верно, однако, Том, как я уже говорил сегодня утром, ни один президент никогда не затрагивал вопрос разведывательных операций. Это разумная позиция. — Райан по-прежнему вёл себя спокойно, не подозревая, что дал повод для дальнейших вопросов.