В первом издании моего романа «Без жалости» приведены строки, которые я обнаружил случайно, и не смог тогда отыскать, откуда они и кому принадлежат. В них я нашёл идеальное отражение своих чувств к моему «маленькому другу» Кайлу Хэйдоку, скончавшемуся от рака в возрасте восьми лет и двадцати шести дней — для меня он всегда будет живым.

Позднее я узнал, что стихотворение называется «Вознесение» и автором этих великолепных строк является Колин Хитчкок, поэтесса редкого таланта, живущая в Миннесоте. Я хочу воспользоваться этой возможностью, чтобы рекомендовать её творчество всем любителям изящной словесности. Подобно тому как её слова захватили и взволновали меня, я надеюсь, что они окажут такое же воздействие и на остальных.

Вот эти стихи:

Автор выражает благодарность

Пегги — за поразительную проницательность;

Майку, Дейву, Джону, Джанет, Керту и Пэт — сотрудникам больницы Джонса Хопкинса;

Фреду и его друзьям из Секретной службы США;

Пэту, Дарреллу и Биллу, всем остальным ветеранам ФБР;

Фреду и Сэму, оказавшим честь своей службе тем, что, носили её мундиры;

X. Р., Джо, Дэну и Дагу, которые продолжают их традиции;

Америке — за её народ.

Пролог

Все началось здесь

Объяснить это можно лишь шоком, на мгновение охватившим его, подумал Райан. Ему казалось, что он словно раздвоился и находится одновременно в двух разных местах. Он смотрел из окна буфета вашингтонского бюро телекомпании Си-эн-эн и видел языки пламени, пожиравшие развалины Капитолия, — жёлтые искры взлетали из оранжевого сияния, походившего на какой-то ужасный букет, который составляли более тысячи жизней, угасших менее часа назад. Оцепенение, охватившее Райана, оттеснило горе на второй план, хотя он понимал, что горе вернётся подобно тому, как боль всегда следует за сильным ударом в лицо, хотя и не сразу. Снова, в который раз, Смерть в своём ужасающем величии протянула к нему свои руки. Он видел, как Она летела к нему, затем внезапно остановилась и умчалась обратно. Лучшее, что можно сказать об этом, заключалось в том, что его дети так и не узнали, что их юные жизни находились на самом пороге гибели. Для них это было простой случайностью, причины которой они так и не поняли. Теперь они находились с матерью и чувствовали себя в безопасности вместе с ней, хотя их отца и не было рядом. И он сам и его семья уже давно привыкли к такому ходу жизни, хотя все неизменно глубоко об этом сожалели. И вот теперь Джон Патрик Райан смотрел на следы, оставленные Смертью, и часть его существа пока ничего не испытывала.

А вот другая часть смотрела на то же зрелище и понимала, что он должен предпринять что-то, и хотя Райан пытался рассуждать логически, логика безнадёжно проигрывала, потому что она не знала, что делать и с чего начать.

— Господин президент. — Это был голос специального агента Андреа Прайс.

— Да? — отозвался Райан, не отворачиваясь от окна. Позади него — он видел отражение в стекле — стояли шесть других специальных агентов Секретной службы с оружием в руках, чтобы не подпускать посторонних к президенту. За дверью находились сотрудники Си-эн-эн, толпившиеся там отчасти из-за профессионального интереса — в конце концов, они работали в службе новостей, — но главным образом из-за простого человеческого любопытства, поскольку прямо перед ними развёртывалась история. Они думали о том, что значит находиться там, в здании Капитолия, и никак не могли понять, что такие события являются одинаковыми для всех. Столкнувшись с тяжёлой автомобильной катастрофой или внезапной серьёзной болезнью, не готовый к этому человеческий разум замирал и пытался понять непостижимое — и чем более серьёзным было испытание, тем труднее он приходил в себя. Однако люди, подготовленные к подобным критическим моментам, знали, что существует порядок, которому нужно следовать.

— Сэр, нам нужно увезти вас отсюда…

— Куда? В безопасное место? А где оно? — спросил Джек и тут же молча упрекнул себя в жестокости заданного вопроса. По меньшей мере двадцать агентов сгорели в гигантском погребальном костре в миле отсюда, и все они были друзьями и сослуживцами тех мужчин и женщин, которые стояли в буфете телевизионной компании рядом со своим новым президентом. Он не имеет права изливать на них свою горечь.

— Где моя семья? — спросил Райан через мгновение.

— В казармах морской пехоты, на углу Восьмой улицы и Ай-авеню, как вы приказали, сэр.

Да, хорошо тому, кто способен докладывать о выполнении приказов, подумал Райан и кивнул. Хорошо и то, что он знает о том, что его приказы выполнены. По крайней мере хоть что-то он сделал правильно. Может быть, удастся так же поступать и дальше?

— Сэр, если это была часть организованного…

— Нет, не была. Разве в действительности так происходит, Андреа? — перебил Райан. Он с удивлением заметил, как устало звучит собственный голос, и тут же вспомнил, что изнеможение от шока и стресса наступает быстрее, чем от самой напряжённой физической нагрузки. У него даже не осталось сил, чтобы встряхнуться и попытаться взять себя в руки.

— Может произойти, — настойчиво повторила специальный агент Прайс.

Пожалуй, она права, подумал Райан.

— И как мне следует поступить? — спросил он.

— Операция «Наколенник», — ответила Прайс, имея в виду Воздушный командный пункт, используемый в чрезвычайных ситуациях — переоборудованный «Боинг-747», находящийся на авиабазе ВВС Эндрюз. На мгновение Райан задумался над предложением, затем отрицательно покачал головой.

— Нет, я не имею права бежать. Думаю, мне нужно вернуться обратно. — Президент Райан показал на пылающие развалины Капитолия. — Разве моё место не там?

— Нет, сэр, это слишком опасно.

— Но моё место там, Андреа.

Он уже мыслит как политический деятель, разочарованно подумала Андреа.

Райан увидел выражение её лица и понял, что должен объяснить свои действия. Однажды он узнал кое-что, возможно, единственное, к чему можно прибегнуть в данном случае, и эта мысль мелькнула у него в голове подобно молнии.

— Это обязанность руководителя, — сказал он. — Меня научили этому в Куантико, в школе морской пехоты. Солдаты должны видеть своего командира, понимать, что он исполняет свои обязанности, что он не бросил их в самый ответственный момент. — А для меня это важно ещё и потому, чтобы убедиться, что всё это происходит на самом деле, что я действительно президент, подумал он.

Но президент ли он?

Агенты Секретной службы не сомневались в этом. Райан принёс присягу, произнёс её слова, обратился к Всевышнему с просьбой благославить его деятельность на этом посту, хотя все произошло слишком рано и слишком быстро. Едва ли не впервые в жизни Джон Патрик Райан закрыл глаза и неимоверным усилием воли заставил себя пробудиться от сна слишком невероятного, чтобы происходить на самом деле. Но когда он снова открыл их, оранжевое сияние по-прежнему разливалось перед его взглядом, выбрасывая жёлтые языки пламени. Райан знал, что только что принёс присягу, даже произнёс короткое обращение к народу, — разве не так? Но сейчас не мог припомнить ни единого слова из сказанного.

Нужно браться за дело, сказал он всего минуту назад. Это Райан отчётливо помнил. Но такие слова произносят автоматически. Значит ли это что-нибудь?

Райан потряс головой — даже это потребовало огромного напряжения, — затем отвернулся от окна и посмотрел в лица агентов Секретной службы, стоявших рядом.

— Ясно. Кто остался в живых?

— Министры торговли и внутренних дел, — ответила специальный агент Прайс, получившая эту информацию по своей рации. — Министр торговли находится в Сан-Франциско, а министр внутренних дел — в Нью-Мехико. Их уже вызвали в Вашингтон и за ними посланы самолёты ВВС. Все остальные члены кабинета министров погибли, вместе с ними директор ФБР Шоу, все девять членов Верховного суда и члены Объединённого комитета начальников штабов. Пока мы не знаем, сколько членов Конгресса отсутствовали на церемонии.

— Госпожа Дарлинг?

— Её не удалось спасти, сэр, — покачала головой Прайс. — Дети находятся в Белом доме.

Райан мрачно кивнул, осознав ещё одну трагедию. Он сжал губы и закрыл глаза — этим ему придётся заняться лично. Для детей Роджера и Энн Дарлинг это была личная и непоправимая утрата — их папа и мама погибли, и теперь они стали сиротами. Джек встречался и говорил с ними — правда, это ограничивалось всего лишь короткими фразами вроде «привет», «как поживаете?» и дружеской улыбкой, как обычно обращаются к детям знакомых, но это дети, настоящие дети, с именами и лицами, искажёнными теперь горем и отчаянием. Сейчас они ведут себя подобно ему самому и пытаются прогнать кошмар, внезапно обрушившийся на них, однако детям мёртвого президента этот кошмар вынести намного труднее из-за возраста и ранимости.

— Они уже знают о случившемся?

— Да, господин президент, — ответила Андреа. — Они следили за церемонией по телевизору, и агентам пришлось рассказать им. У них живы дедушки и бабушки, есть и другие члены семьи. За ними тоже послали. — Она не сказала о том, что и на этот случай была разработана соответствующая процедура, что в оперативном центре Секретной службы, расположенном в нескольких кварталах к западу от Белого дома, находился сейф, а в нём запечатанные конверты, в которых предусматривались самые непредсказуемые ситуации. Эта была всего лишь одной из них.

И всё-таки сейчас без родителей остались сотни — нет, тысячи — детей, а не только двое. Джек заставил себя на время забыть о сиротах Дарлинга. Как ни трудно это было, он почувствовал облегчение от такого решения.

Райан снова посмотрел на специального агента Прайс.

— Судя по вашим словам, я один представляю сейчас все правительство Соединённых Штатов?

— Похоже на то, господин президент. Вот почему мы…

— Вот почему я должен поступать так, как считаю нужным. — Джек направился к выходу, и его неожиданное решение заставило действовать агентов Секретной службы. В коридоре были установлены телевизионные камеры. Райан, не глядя по сторонам, прошёл мимо них. Два агента, шедшие впереди, расчищали ему путь среди репортёров, настолько потрясённых случившимся, что они всего лишь прильнули к объективам своих камер и не задали ни единого вопроса. Это, без тени улыбки подумал Райан, поразительное событие уже само по себе. Ему даже не пришло в голову, что выражение его лица отнюдь не побуждало репортёров задавать вопросы. Клетка лифта с открытыми дверями ожидала его, и через тридцать секунд Райан вышел в просторный вестибюль. В нём не было никого, кроме агентов Секретной службы, причём больше половины из них держали наготове автоматы с направленными вверх стволами. Должно быть, они успели приехать откуда-то, подумал Джек, их сейчас гораздо больше, чем двадцать минут назад. Затем он увидел группу морских пехотинцев, одетых наспех. Многие из них явно зябли в одних красных майках и камуфляжных брюках.

— Мы решили, что дополнительная безопасность не помешает, — объяснила Прайс. — Я запросила подкрепление из казарм морской пехоты.

— Правильно, — кивнул Райан. Никто не сочтёт унизительным, что президент Соединённых Штатов в такой момент окружён морскими пехотинцами. Они выглядели мальчишками, это верно, но их молодые лица не выражали никаких эмоций — именно такими должны быть солдаты с оружием в руках. Их глаза ощупывали окружающие улицы с выражением, которое походило на взгляд сторожевых собак, а руки крепко сжимали автоматы. У двери, беседуя с агентом Секретной службы, стоял капитан. При виде Райана капитан морской пехоты выпрямился и приложил руку к козырьку. Значит, он тоже считает меня президентом, подумал Джек. Райан кивнул и направился к ближайшему «хаммеру»[1].

— К Холму, — коротко скомандовал он.

Они подъехали к Капитолийскому холму быстрее, чем он ожидал. Полицейские кордоны перекрыли ближайшие улицы, и повсюду виднелись пожарные автомобили — судя по всему, здесь собрались пожарные со всей столицы, хотя это и не имело теперь особого значения. Впереди с включённой мигалкой и ревущей сиреной ехал «сабербан» Секретной службы — огромная машина, похожая скорее на маленький автобус, чем на легковой автомобиль. Агенты личной охраны проклинали, по-видимому, на чём свет стоит импульсивные действия своего нового «босса» — так они называли президента между собой.

Удивительно, но хвостовое оперение японского Боинга-747 уцелело, по крайней мере вертикальный киль торчал, словно оперение стрелы, вонзившейся в бок мёртвого животного. Райана поразило, что пожар продолжался. В конце концов, Капитолий был каменным зданием, но внутри находилась деревянная мебель и огромное количество бумаг, а также одному Богу известно что ещё, что давало пищу огню. Над головой кружились военные вертолёты, похожие на мотыльков, их несущие винты отражали оранжевый цвет пожара обратно на землю. Здесь и там стояли красно-белые пожарные машины, повсюду мелькали их сигнальные красные и белые фонари, соответственно окрашивая все ещё поднимавшиеся к небу дым и пар. Пожарные носились взад-вперёд, а по земле змеились бесчисленные шланги, присоединённые ко всем пожарным гидрантам, расположенным поблизости. Из многих соединений вырывались фонтанчики воды, быстро замерзающей в морозном ночном воздухе.

Южное крыло Капитолия было разрушено до основания. Можно было разглядеть ведущие к нему ступени, однако колонны и крыша рухнули, а зал заседаний нижней палаты представлял собой кратер, скрытый за белыми каменными ступенями, обгоревшими и почерневшими от сажи. Сам купол Капитолия походил на скелет. Его своды сохранились, они были сделаны из кованого железа ещё во времена Гражданской войны, и отчасти выдержали мощный удар. Именно здесь, в центре здания, велась борьба с огнём. Из множества рукавов и с земли, и с выдвинутых автомеханических лестниц и вышек развалины поливали водой, стараясь остановить распространение огня, хотя оттуда, где стоял Райан, трудно было судить, насколько успешными были эти усилия.

Однако красноречивее всего о трагизме происшедшего говорила масса санитарных машин вокруг разрушенного Капитолия. Санитары с пустыми носилками в руках беспомощно смотрели на развалины, бессильные что-либо предпринять. Их взгляды были прикованы к белому вертикальному стабилизатору самолёта с красным силуэтом журавля, хотя он тоже почернел от огня, но по-прежнему был ясно различим. В глазах санитаров отражалась ненависть. «Джапэн эйрлайнз». Все считали, что война с Японией закончилась. Но как могло произойти вот это? Последний акт мести самоубийцы-одиночки? Или невероятный несчастный случай? У Райана мелькнула мысль, что картина перед ним напоминает место автомобильной катастрофы, хотя и во много раз большей по своим масштабам, и для прибывших сюда мужчин и женщин, подготовленных для того, чтобы принять необходимые меры, ситуация была такой же, как и в большинстве сходных случаев, — они прибыли слишком поздно. Слишком поздно, чтобы остановить распространение огня. Слишком поздно, чтобы помочь людям, спасению которых они посвятили свою жизнь. Слишком поздно, чтобы вообще что-то предпринять…

«Хаммер» подъехал вплотную к юго-восточному углу здания и остановился возле группы пожарных машин. Капитан морских пехотинцев открыл дверцу новому президенту. Едва Райан вышел наружу, его окружил целый взвод.

— Кто здесь главный? — спросил Джек у специального агента Прайс. Он впервые обратил внимание на пронизывающий холод ночи.

— Наверно, кто-то из пожарных.

— Пойдём поговорим с ним. — Джек направился к пожарным насосам. В лёгком шерстяном костюме он уже дрожал от холода. Капитаны пожарных команд носят белые каски и пользуются обычными автомобилями, подумал он, вспомнив свою молодость в Балтиморе. Капитаны не ездят в пожарных машинах. Райан заметил три красных легковых автомобиля и пошёл к ним.

— Черт побери, господин президент! — послышался крик Андреа Прайс. Несколько агентов личной охраны побежали вперёд, а морские пехотинцы никак не могли решить, следует ли им опередить президента или лучше идти за ним. В уставе ничего не говорилось на этот счёт, тем более что новый «босс» только что нарушил все правила Секретной службы. Затем один из телохранителей понял, что нужно сделать. Он подбежал к ближайшей пожарной машине и вернулся с прорезиненным плащом.

— Так вам будет теплее, сэр, — произнёс специальный агент Раман, помогая Райану надеть плащ. Теперь Райан ничем не отличался от многих сотен пожарных, мечущихся у развалин. Андреа Прайс одобрительно подмигнула Раману. Это был первый разумный шаг с того момента, как «Боинг-747» обрушился на Капитолий. И ещё лучше, что сам Райан не понял подлинной причины, почему на него надели тяжёлый прорезиненный плащ, подумала она. Этот момент надолго запомнится членам личной охраны президента, как удачный манёвр Секретной службы, причём телохранителям даже не понадобилось уговаривать Райана — удалось избежать столь обычного столкновения между независимостью, свойственной президенту Соединённых Штатов, и необходимостью обеспечить его безопасность.

Первый капитан пожарной команды, которого нашёл Райан, говорил по радиотелефону и пытался направить своих подчинённых ближе к бушующему пламени. Рядом стоял мужчина в штатском, придерживая большой лист бумаги, развёрнутый на крыше автомобиля. По-видимому, это план здания, подумал Райан. Он ждал в нескольких футах, пока эти двое — пожарный и штатский — водили пальцами по плану и капитан что-то быстро говорил в рацию.

— И ради Бога, будьте поосторожней с расшатанными стенными блоками, — закончил инструктаж капитан Пол Магилл. Затем он повернулся и потёр воспалённые глаза. — А вы кто такие, чёрт возьми? — раздражённо спросил он.

— Это президент, — ответила Прайс. Капитан мигнул. Он обвёл быстрым взглядом людей с автоматами, стоящих вокруг, затем снова посмотрел на Райана.

— Положение очень тяжёлое, — сказал пожарный.

— Кому-нибудь удалось спастись?

— Только не из этой части здания, — покачал головой Магилл. — Вытащили трех из противоположного крыла, они в тяжёлом состоянии. Думаю, эти трое находились в кабинете спикера, и взрывная волна выбросила их через окно. Двое рассыльных и агент Секретной службы, у них сильные ушибы и ожоги. Мы ведём поиски — по крайней мере пытаемся, но пока нашли лишь трупы, даже те, кто не пострадали от пожара, погибли от удушья — сила взрыва вытянула кислород у них из лёгких.

Пол Магилл был такого же роста, как и Райан, темнокожий и намного шире в плечах, руки в больших светлых пятнах от ожогов — свидетельство непосредственного участия в тушении пожаров. Сейчас лицо его выглядело всего лишь печальным, потому что огонь — не враг человека, а только бездушная стихия, наносящая ущерб тем, кто оказались удачливыми, и убивающая остальных.

— Может быть, нам повезёт, — после паузы продолжил Магилл. — Кое-кто, сэр, мог оказаться в маленьких комнатах с закрытыми дверями, например. В этом проклятом здании тысячи таких комнат, если судить по архитектурным планам. Может быть, удастся спасти ещё пару людей. В прошлом у меня случалось такое. Однако большинство… — Магилл печально покачал головой. — Мы сдерживаем распространение пожара, дальше он не пойдёт.

— Из зала Конгресса никто не спасся? — спросил агент Раман. Вообще-то ему хотелось узнать имя того агента, которого выбросило через окно, но такой вопрос противоречил профессиональной этике.

Магилл отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, глядя на угасающие языки пламени. — Все произошло очень быстро. — Он снова покачал головой.

— Я хочу посмотреть на это собственными глазами, — внезапно заявил Райан.

— Нет, — тут же отозвался Магилл. — Это слишком опасно. Я отвечаю за тушение пожара, сэр, и вы должны следовать установленным мной правилам.

— Я должен посмотреть на случившееся, — повторил Райан, на этот раз тише. Магилл заколебался. Он увидел людей с автоматами в руках и пришёл к ошибочному выводу, что они поддержат этого нового президента — если это действительно президент. Когда объявили пожарную тревогу, Магилл не сидел у телевизора.

— Зрелище не из приятных, сэр, — предупредил он.

На Гавайских островах солнце только что скрылось за горизонтом. Контр-адмирал Роберт Джексон заходил на посадку на аэродром военно-морской базы Барберс-Пойнт. Уголком глаза он видел ярко освещённые отели на южном берегу острова Оаху, и на мгновение у него мелькнула мысль о том, сколько стоит сейчас номер в одном из них. Он не останавливался в этих роскошных отелях с тех пор, как, когда ему было едва за двадцать, вместе с двумя или тремя такими же молодыми морскими лётчиками снимал одну комнату на всех, чтобы сберечь деньги и потратить их на местные бары, а также на то, чтобы щегольнуть перед девушками. Его «томкэт» мягко коснулся посадочной дорожки, несмотря на продолжительный перелёт и три воздушных дозаправки, потому что Робби по-прежнему считал себя лётчиком-истребителем, а потому был склонен к артистизму. «Томкэт» замедлил свой бег, затем повернул на правую рулежную дорожку.

— «Томкэт» пять-ноль-ноль, продолжайте движение до конца дорожки…

— Я уже бывал здесь, мисс, — с улыбкой отозвался Джексон, нарушая правила. Но ведь он адмирал в конце концов, не правда ли? Лётчик-истребитель и адмирал. Так для него ли писаны эти правила?

— Пять-ноль-ноль, там вас ждёт автомобиль.

— Спасибо. — Робби уже заметил его у дальнего ангара, рядом с матросом, размахивающим светящимся жезлом.

— Совсем неплохо для такого старика, — заметил офицер радиолокационной разведки, сидящий позади Джексона. Он уже укладывал навигационные карты и другие ненужные, но весьма важные документы.

— Ваше замечание принято во внимание, — с гордостью произнёс адмирал. У меня ещё никогда так не болела спина, молча признался себе Джексон. Он пошевелился в кресле пилота. Ягодицы казались налитыми свинцом. Почему тело кажется онемевшим и одновременно причиняет такую боль? — спросил он себя с грустной улыбкой. Ты просто слишком стар для подобных перелётов, тут же прозвучал мысленный ответ. И тут же ногу пронзила острая боль. Артрит, черт побери. Ему пришлось приказать Санчесу выделить истребитель в его распоряжение. Перелёт на такое расстояние слишком дальний для «трески»[2], а Джексону нужно было вернуться в Пирл-Харбор со «Стенниса», потому что поступившая шифровка недвусмысленно гласила: НЕМЕДЛЕННО ПРИБЫТЬ НА БАЗУ. На основании этой шифровки он забрал у Санчеса «томкэт» с неисправной системой управления огнём и потому непригодный для боевых действий. Со своей стороны ВВС выделили ему воздушные заправщики. Таким образом Джексон сумел провести семь часов в благословенной тишине и перелететь половину Тихого океана за штурвалом истребителя — несомненно в последний раз. Джексон снова пошевелился в кресле пилота, поворачивая самолёт к месту стоянки, и в ответ почувствовал резкую боль в спине.

— Это КОМТИХФЛОТОМ? — с удивлением спросил Джексон, заметив рядом с автомобилем, окрашенным в голубой цвет ВМС, фигуру в белом адмиральском мундире.

Это действительно был адмирал Дэвид Ситон. Он стоял, опершись на борт машины, и просматривал депеши. Робби выключил двигатели и поднял фонарь кабины. Матрос тут же подкатил трап — таким обычно пользуются механики при техническом обслуживании самолётов, — чтобы помочь адмиралу спуститься из кабины «томкэта». Женщина-матрос подбежала к грузовому отсеку и достала оттуда чемодан адмирала. Почему такая спешка? — удивился Джексон.

— У нас крупные неприятности, — произнёс Ситон, как только сапоги Джексона коснулись асфальта.

— Я считал, что мы победили, — недоуменно заметил Джексон, остановившись на пышущей жаром дорожке аэродрома. Устало не только тело, устал и его мозг, и прошло несколько минут, прежде чем Робби пришёл в себя, хотя инстинктивно понял, что произошло нечто необычное.

— Президент погиб — и теперь у нас новый президент. — Ситон передал Джексону пачку шифровок. — Твой приятель. Пока мы снова в состоянии повышенной боевой готовности.

— Какого черта… — пробормотал адмирал Джексон, читая первую депешу, и тут же поднял голову. — Джек — новый президент?

— Разве ты не знал, что Дарлинг назначил его своим вице-президентом?

— Нет, я был занят другими делами, перед тем как вылетел с авианосца сегодня утром, — покачал головой Джексон. — Боже милосердный! — закончил он чтение шифровки.

— Да, все произошло именно так, — кивнул Ситон. — Эд Келти подал заявление об отставке в связи с сексуальными домогательствами, в которых его обвинили, и президент уговорил Райана занять должность вице-президента — на несколько месяцев, до выборов, предстоящих в будущем году. Конгресс одобрил назначение, но перед тем как Райан вошёл в зал Конгресса, японский авиалайнер врезался прямо в центр Капитолия. Погибли все члены Объединённого комитета начальников штабов. Сейчас их заменяют заместители. По приказу Микки Мура — армейский генерал Майкл Мур занимал должность заместителя председателя Объединённого комитета начальников штабов — все командующие родами войск должны немедленно прибыть в Вашингтон. На авиабазе Хикэм нас ждёт КС-10.

— Как относительно военной опасности? — спросил Джексон, занимавший должность заместителя J-3 — Оперативного управления Объединённого комитета начальников штабов.

— Теоретически все спокойно, — пожал плечами Ситон. — Ситуация в Индийском океане пришла в норму. Японцы потеряли вкус к военным действиям…

— Но ещё никогда по Америке не наносили такого удара, — закончил за него Джексон.

— Да. Самолёт ждёт нас. Переоденешься в полёте. В данный момент форма одежды мало кого интересует.

Как всегда, мир был разделён временем и пространством, особенно временем, подумала бы она, если бы у неё был на это хотя бы один свободный момент. Такой момент, однако, редко выдавался. Ей было за шестьдесят, её сухое тело согнулось под тяжестью многих лет работы, отданной на благо людей, причём положение ухудшалось оттого, что на смену приходило так мало молодёжи. Как это несправедливо. Прошло столько времени с тех пор, как она пришла на смену другим, которые, в свою очередь, заменили предыдущие поколения людей, бескорыстно служивших страдающему человечеству. Теперь всё изменилось и никто не пришёл ей на помощь. Она постаралась отбросить эту мысль. Это недостойно её, недостойно выбранного ею пути и, уж конечно, недостойно тех обещаний, которые она дала Господу больше сорока лет назад. Сейчас у неё возникли сомнения относительно этих обещаний, но она никому не признавалась в этом, даже на исповеди. Такое нежелание обсуждать возникшие сомнения беспокоило её даже больше самих сомнений, хотя она смутно сознавала, что священник мягко отнесётся к её греху — если это был грех. Но грех ли это? — думала она. И все равно он исповедовал бы и простил её, потому что он отпускал грехи всем, возможно, потому, что у него самого были сомнения, да и к тому же оба они достигли возраста, при котором человек оглядывается назад и задумывается о том, какой могла бы стать жизнь, несмотря на всю пользу, принесённую людям за многие десятки лет неустанной работы.

Её сестра, ничуть не менее религиозная, выбрала самое распространённое занятие в жизни и стала бабушкой, и сестра Жанна-Батиста не раз задумывалась над тем, что бы это значило. Она сделала выбор очень давно, ещё в юности, насколько ей удавалось припомнить, и подобно всем таким решениям сестра приняла его без долгих размышлений, импульсивно, каким бы правильным не оказался потом этот выбор. Тогда все казалось таким простым. Их, монахинь, женщин в чёрном, уважали. Она вспоминала, как в далёкой молодости немецкие солдаты из оккупационных войск почтительно кивали им, встретив на улице, несмотря на широко распространённые подозрения, что женщины в чёрном помогали спасаться лётчикам союзных войск и, может быть, даже евреям. Все знали, что монахини их ордена обращались со всеми справедливо и достойно, потому что того требовал Господь, не говоря уже о том, что раненым немцам тоже требовалась медицинская помощь, поскольку выжить в госпитале ордена у них было больше шансов, чем в любом другом. Монахини с гордостью соблюдали древние традиции, и хотя гордыня тоже являлась грехом, женщины в чёрном говорили себе, что Господь, наверно, не обратит на это особого внимания, потому что грех совершался во славу Его святого имени. Словом, когда пришло время, она приняла решение — раз и навсегда. Некоторые сестры не выдержали тяжести службы и покинули орден, но у неё не возникло сомнений — тогда, сразу после войны, было трудное время и пациенты нуждались в уходе, а мир ещё не настолько изменился, чтобы она могла увидеть другие возможности, открывавшиеся перед ней. Мельком она было подумала о том, чтобы оставить орден, но отказалась от этой мысли и продолжила работу.

Жанна-Батиста была знающей и опытной медицинской сестрой. В эту страну она приехала ещё в то время, когда она была колонией её европейской державы, и осталась здесь после того, как бывшая колония обрела независимость. Все это время сестра исполняла свои обязанности как обычно, квалифицированно и умело, несмотря на политические перемены, которые проносились мимо неё подобно урагану. Она не обращала внимания на то, кем являются её пациенты — европейцами или африканцами. Однако сорок лет работы в качестве медсёстры, причём более тридцати в одном госпитале, давали о себе знать.

Нельзя сказать, что она утратила интерес к своей профессии. Просто ей уже почти шестьдесят пять, и это немало, особенно когда у тебя слишком мало помощников, а потому часто приходится работать по четырнадцать часов кряду, лишь изредка отрываясь на молитву. Это благоприятно сказывалось на душе, но было очень утомительно для тела. В молодости она была крепкой — хотя и не особенно сильной — и здоровой, врачи прозвали её «сестра Скала», однако они приезжали и уезжали, а она оставалась, продолжала ухаживать за пациентами, но ведь и скалы со временем изнашиваются. А усталость приводит к ошибкам.

Она знала, чего следует опасаться. Нельзя быть медиком в Африке и не проявлять осторожности, если хочешь остаться в живых. В течение многих столетий христианство пыталось утвердиться на этом континенте, но, хотя ему удалось добиться некоторых успехов, окончательная победа ускользала от него. Одной из проблем была неразборчивость в сексуальных отношениях, местная традиция, которая привела её в ужас сразу по прибытии — почти два поколения назад, — а сейчас казалась просто… нормальной. Не то чтобы нормальной, скорее распространённой, но слишком часто приводившей к смертельному исходу. Треть пациентов госпиталя страдали от того, что на местном диалекте называется «болезнью исхудания», а в остальном мире известно как СПИД. Предосторожности, направленные на то, чтобы избежать этой болезни, были простыми и понятными, и сестра Жанна-Батиста говорила о них на своих курсах. Печальная правда, однако, заключалась в том, что, как это случалось и с ужасными морами древности, единственное, что могли сделать медики с этой «чумой современности», — это предохранить самих себя.

К счастью, это не относилось к её пациенту. Мальчику было только восемь лет — слишком рано для активной половой жизни. Он был красивым, отлично сложенным и умным, прекрасно учился в соседней католической школе и прислуживал в церкви. Может быть, со временем он услышит глас Божий и станет священником — для африканцев это было проще, чем для европейцев, потому что церковь, молча уважая местные обычаи, не требовала от священников обета безбрачия — секрет мало кому известный в остальном мире. Но мальчик заболел. Его доставил сюда всего несколько часов назад, в полночь, отец, уважаемый человек, занимающий видный пост в местном правительстве и владеющий автомобилем. Дежурный врач сразу поставил диагноз: церебральная малярия, однако этот диагноз, занесённый в историю болезни, не подтвердился обычными лабораторными тестами. Возможно, образец крови, взятый у больного, был утерян. Приступы сильной головной боли, рвота, озноб, путанное сознание, лихорадка. Церебральная малярия. Она надеялась, что это не очередная вспышка. Церебральная малярия поддавалась лечению, однако проблема заключалась в том, чтобы убедить население лечиться.

В остальной части её отделения было спокойно, как всегда ночью, нет, скорее ранним утром — самое приятное время в этой части мира. Воздух прохладен — таким он бывает лишь в это время суток, было безветренно и тихо — такими же тихими были и её спящие пациенты. В данный момент наибольшую опасность для мальчика представляла лихорадка, поэтому сестра подняла простыню и протёрла влажной губкой его потное тело. Это, казалось, принесло ему облегчение, и Жанна-Батиста воспользовалась предоставившейся возможностью, чтобы осмотреть его юное тело в поисках других симптомов заболевания. Врачи лучше разбирались в болезнях, а она была всего лишь медсестрой, зато работала с больными очень долго и знала, что следует искать. На теле мальчика не было ничего особенного, если не считать старой повязки на левой руке. Почему же врач не обратил на это внимания? — удивилась Жанна-Батиста. Она вернулась к столику дежурной сестры, где дремали два санитара. Вообще-то это было их дело, но сестра решила не будить мужчин. Она вернулась к кровати мальчика со свежими бинтами и дезинфицирующим раствором. В Африке нужно проявлять особое внимание к инфекции. Медленно и осторожно она сняла грязную повязку. Её руки дрожали от усталости и в глазах двоилось. Укус, увидела она, похожий на укус маленькой собаки… или обезьяны. Сестра задумалась. Укусы в этой местности могут оказаться заразными. Ей следовало бы вернуться к столику и надеть резиновые перчатки, но до столика было сорок метров, у неё болели ноги, а пациент лежал неподвижно. Жанна-Батиста откупорила пузырёк с дезинфицирующим раствором, затем осторожно повернула руку мальчика, чтобы увидеть всю ранку. Когда она встряхнула пузырёк, несколько капель раствора выплеснулись из-под её большого пальца, закрывавшего горлышко, и попали на лицо пациента. Мальчик внезапно приподнял голову и чихнул во сне. Крохотное облачко вырвалось в воздух. Сестра Жанна-Батиста вздрогнула от неожиданности, но не прервала работы; она вылила раствор на кусочек ваты и медленно протёрла ранку, затем заткнула пузырёк пробкой, поставила его на тумбочку, забинтовала руку мальчика стерильным бинтом и лишь после этого вытерла лицо тыльной стороной руки, даже не обратив внимания на то, что, когда пациент чихнул, его рука дёрнулась, капля крови попала ей на руку, и она, вытирая лицо, мазнула кровью мальчика по своим глазам. Так что и резиновые перчатки не предохранили бы её — слабое утешение, даже если бы она вспомнила об этом через три дня.

Мне не следовало идти сюда, подумал Джек. Два санитара провели его вверх по мраморным ступеням чудом сохранившегося восточного крыла в сопровождении агентов Секретной службы и морских пехотинцев. Они поднимались по лестнице, по-прежнему держа в руках автоматы и пистолеты, окружённые множеством пожарных, не зная, что предпринять. Протянувшиеся повсюду пожарные рукава продолжали лить воду на дымящиеся обломки, и нередко на них попадали брызги, обжигая холодом до костей. Здесь огонь был уже сбит водой, и хотя пожарные все ещё продолжали поливать обломки, спасатели уже начали пробираться в развалины зала. Не нужно было обладать большим опытом, чтобы понять, что они там обнаружат. Спасатели двигались молча — никаких жестов, поднятых рук или возгласов. Мужчины — и женщины, хотя на таком расстоянии отличить их было невозможно, — больше беспокоились о собственной безопасности — не было необходимости рисковать жизнью ради трупов.

Боже мой, подумал Райан. Здесь лежали люди, которых он знал. Не просто американцы, нет. Джек увидел, что целая секция галереи обрушилась в зал заседаний. Насколько он помнил, это была галерея, отведённая для дипломатов. Там сидели высокопоставленные представители разных стран со своими семьями, люди, с которыми он был знаком, которые пришли в Капитолий, чтобы присутствовать при церемонии принесения им присяги. Виноват ли он в их смерти?

Райан вышел из здания Си-эн-эн, потому что хотел что-то сделать или по крайней мере так ему показалось. Теперь он не был уверен в этом. Может быть, просто не мог остаться на месте? Или его притягивала к себе сцена катастрофы, как и тех, что молча стояли сейчас вокруг Капитолийского холма, не зная, как и он, что предпринять, и просто глядя на происходящее. Оцепенение не оставило его. Райан пришёл сюда, надеясь увидеть и сделать что-то, и добился лишь того, что почувствовал лишние страдания.

— Вы замёрзли, господин президент. Хотя бы отойдите от пожарного рукава — на вас льётся вода, — решительно произнесла Прайс.

— О'кей. — Райан кивнул и начал спускаться по ступенькам. Прорезиненный плащ, заметил он, совсем не согрел его. Райан снова начал дрожать, надеясь, что от холода.

Операторы не сразу успели установить свои телевизионные камеры, заметил он, но теперь уже были готовы к работе. Портативные камеры с мощными софитами, изготовленные в Японии, недовольно поморщился Райан. Каким-то образом телевизионщикам удалось преодолеть полицейский кордон и пробиться через толпу пожарных. Райан заметил троих репортёров. Каждый из них стоял перед своей камерой, сжимая в руке микрофон, и что-то говорил в него, создавая впечатление, будто знает о случившемся больше остальных. Джек увидел, что несколько прожекторов направлены на него. За ним наблюдает вся страна и весь мир, ожидая, что он предпримет. Почему у людей создалось впечатление, что государственные мужи умнее врачей, адвокатов или бухгалтеров? — с удивлением подумал Райан. Он вспомнил свою первую неделю офицерской службы в корпусе морской пехоты, куда пришёл младшим лейтенантом. Там тоже исходили из того, что он знает, как командовать взводом и руководить им в условиях боевых действий. Больше того, однажды сержант, который был старше его лет на десять, обратился к нему за помощью в решении своих семейных проблем, полагая, что лейтенант, у которого тогда не было ни жены, ни детей, посоветует человеку, у которого есть и то и другое. Сегодня, напомнил себе Джек, подобная ситуация носит название «право руководства» — это означает, что ты не имеешь ни малейшего представления о том, что делать дальше.

Но на него направлены телевизионные камеры, и он должен что-то предпринять.

Должен, но не знает что. Райан пришёл на место катастрофы, надеясь, что вид разрушений подстегнёт его, заставит действовать. А взамен появилось ощущение бессилия. И тут же возник вопрос.

— Где Арни ван Дамм? — спросил он. Вот кто поможет ему, вот кто сейчас ему нужен.

— В доме, сэр, — ответила Прайс, имея в виду Белый дом.

— О'кей, поехали туда, — распорядился Райан.

— Сэр, — произнесла Прайс после секундного колебания, — это небезопасно. Может быть, стоит…

— Я не имею права скрываться от возникших проблем, черт побери, не могу улететь от них на «Наколеннике», не могу спрятаться в Кэмп-Дэвиде. Какой я буду президент, если в минуту трудностей для страны спрячу голову в песке, подобно страусу? Разве вы не понимаете этого? — Райан испытывал не гнев, а бессилие. Правой рукой он указал на развалины Капитолия. — Все эти люди погибли, и я один представляю сейчас правительство. Правительство не может скрыться от трудностей, и я не собираюсь делать этого, да поможет мне Бог.

— Похоже, что это президент Райан, — произнёс ведущий, сидя в своей сухой тёплой студии. — По-видимому, пытается взять на себя руководство спасательными операциями. Нам всем известно, что критические ситуации не являются чем-то новым для Райана.

— Я уже шесть лет знаком с Райаном, — заметил комментатор телекомпании, стараясь не смотреть в сторону камеры, чтобы создать впечатление, будто объясняет нечто важное ведущему, который, хотя и получает намного больше денег, но всего лишь информирует зрителей о происходящем. Оба приехали в студию, чтобы прокомментировать выступление президента Дарлинга, и потому прочитали все материалы о Джеке Райане, которыми располагала телекомпания. Вообще-то комментатор не был знаком с Райаном, хотя на протяжении последних лет они несколько раз встречались на приёмах. — Он старается всё время держаться в тени, хотя, говоря по правде, является одним из самых способных государственных чиновников.

Подобное заявление не могло остаться без ответа. Том, ведущий передачу, наклонился вперёд, переводя взгляд с камеры на собеседника.

— Но обрати внимание, Джон, он ведь не политический деятель. У него нет ни политической полготовки, ни опыта в этой области. Райан всего лишь специалист по национальной безопасности, причём в такое время, когда национальная безопасность уже не является сколь-нибудь важной проблемой, — произнёс он, делая вид, что изрекает нечто весьма значительное.

Комментатору удалось удержаться от ответа, которого заслуживало подобное заявление, однако это сделал один из телезрителей.

— Ну разумеется, — язвительно произнёс Чавез, — а этот самолёт, который только что врезался в здание Капитолия и до основания разрушил его, был всего лишь авиалайнером компании «Дельта», сбившимся с курса. Боже мой! — Он презрительно покачал головой.

— Да, Динг, мой мальчик, мы служим великой стране. Где ещё человеку платят пять миллионов в год лишь за то, что он говорит глупости по телевидению? — Джон Кларк решил допить своё пиво. Бессмысленно ехать в Вашингтон. Лучше подождать звонка Мэри-Пэт. В конце концов, он рядовой служащий, а сейчас одни лишь высшие чины ЦРУ пытаются разобраться в происшедшем и рвут на себе волосы, да ещё как. Вряд ли они выяснят что-то, но в такие моменты никогда не удаётся добиться чего-то важного, разве что создать впечатление, что стараешься понять, что произошло и найти виновника. А рядовые служащие тем временем сидят и наблюдают за тем, насколько дееспособно их руководство.

Поскольку показывать зрителям было нечего, телекомпания снова повторила запись выступления президента Дарлинга. Телевизионные камеры в зале заседаний Конгресса контролировались системой дистанционного управления, и операторы в студии то и дело останавливали плёнку, показывая отдельными кадрами государственных деятелей, сидящих в первых рядах. Таким образом страна получила возможность ещё раз увидеть лица погибших: все министры, за исключением двух, члены Объединённого комитета начальников штабов, руководители государственных департаментов, председатель Федеральной резервной системы, директор ФБР Билл Шоу, директор Федерального бюджетного управления, администратор НАСА, все девять членов Верховного суда. Ведущий перечислял имена и должности погибших, и лента продвигалась вперёд кадр за кадром до того момента, когда на экране появились бегущие агенты Секретной службы. Президент Дарлинг запнулся и растерянно оглянулся по сторонам. Присутствующие начали поворачивать головы в поисках угрожающей им опасности, по-видимому, некоторые заподозрили, что на одной из галерей скрывается снайпер. И тут по экрану пробежали три кадра, снятых широкоугольной камерой. На них виднелось расплывчатое изображение рушащейся задней стены, а затем экраны потухли. Тут же на них снова появились ведущий и комментатор. Они смотрели на мониторы, установленные на столах перед ними, потом обменялись взглядами и, видно, только сейчас начали понимать всю чудовищность происшедшего, подобно тому как это понял новый президент.

— Сейчас главной задачей президента Райана будет формирование нового правительства — если это ему удастся, — произнёс комментатор после продолжительной паузы. — Боже милостивый, сколько погибло выдающихся мужчин и женщин… — И тут же ему пришло в голову, что всего несколько лет назад, до того как стать политическим комментатором, он тоже находился бы в палате Конгресса, вместе с множеством своих коллег по профессии. С этого момента происшедшее перестало быть для него отвлечённым понятием и у него задрожали руки, которые он держал на коленях под крышкой стола. Комментатор был опытным профессионалом, его голос оставался спокойным и уверенным, но ему не удалось справиться с выражением лица, которое отразило страшное, неподдельное горе и сделалось пепельно-серым, несмотря на слой макияжа, наложенного визажисткой.

— Божий суд, — пробормотал Махмуд Хаджи Дарейи, находясь в шести тысячах миль от Вашингтона. Он взял пульт дистанционного управления и уменьшил громкость, отфильтровав бесполезную болтовню.

Божий суд. Пожалуй, так оно и есть, верно? Америка. Колосс, одержавший столько побед, подмявший под себя столько народов, безбожная страна, страна неверных, находящаяся на вершине могущества, только что победившая в ещё одном конфликте — и вот теперь пострадавшая от столь жестокого удара. Может ли случиться что-то подобное иначе чем по воле Аллаха? Чем иным можно объяснить происшедшее, кроме как Его благословением? Благословением на что? — подумал аятолла. Ну что ж, возможно, это станет ясно после некоторых размышлений.

Однажды он уже встречался с Райаном, и у него создалось впечатление, что это типичный американец — язвительный и надменный. Однако теперь он казался другим. Изображение на экране увеличилось, и Дарейи увидел человека, который, кутаясь в плащ, смотрел по сторонам. Его рот был чуть приоткрыт. Нет, теперь Райан не выглядел надменным. Он казался потрясённым, причём до такой степени, что даже не испытывал чувства страха. Дарейи много раз видел такое выражение на лицах людей. Да, это весьма интересно.

Одни и те же слова и одни и те же изображения облетали земной шар, переносясь от спутников на бесчисленное множество телевизионных экранов, перед которыми, наблюдая за последними новостями из Вашингтона, сидели миллиарды людей. Услышав о происшедшем, в одних странах люди переключали каналы с утренних программ, в других — с дневных и вечерних. Все хотели стать свидетелями исторического события.

Это было особенно интересно сильным мира сего, для кого информация является питательной средой власти. Другой мужчина в другом месте, посмотрев на электронные часы, стоящие рядом с телевизором, прикинул, что, если в его стране давно наступило утро, в Америке уже заканчивался ужасный день. За окном по обширному пространству, вымощенному брусчаткой, — точнее, по огромной площади — спешило множество людей, главным образом на велосипедах, хотя заметно больше стало и автомобилей, за последние несколько лет по меньшей мере на порядок. Но велосипед в его стране по-прежнему оставался основным транспортным средством. А разве это справедливо?

Он собирался изменить это, по историческим срокам быстро и решительно — он увлекался изучением истории, — но его тщательно разработанные планы рухнули, ещё не родившись, и произошло это из-за американцев Он не верил в Бога, никогда не верил — ни в прошлом, ни в настоящем, не станет верить и в будущем, зато он верил в судьбу, и вот теперь он видел её на голубом экране телевизора, изготовленного в Японии. Переменчивая женщина эта судьба, подумал он, протягивая руку к очередной чашке зелёного чая. Всего несколько дней назад она покровительствовала американцам и вот теперь… Каковы же дальнейшие намерения этой капризной дамы? Впрочем, подумал он, гораздо важнее его собственные намерения, нужды и сила воли. Он протянул руку к телефону, но передумал. Скоро они сами позвонят ему, спросят совета, и он ответит на их вопросы. Так что есть время подумать. Он отхлебнул глоток чая. Горячая жидкость обожгла рот и подняла настроение. Сейчас нужно быть настороже, обжигающий чай помог сосредоточиться, заставил мозг работать в полную силу.

Удавшийся или неудавшийся, но его план был хорошим. Просто его невольные союзники плохо осуществили его. Судьба по какой-то своей причине оказалась благосклонна к американцам, но сам план был неплох, в который раз напомнил он себе. У него будет возможность ещё раз попробовать его. И все из-за непостоянной судьбы. По его лицу промелькнула лёгкая улыбка — он заглянул в будущее и это будущее понравилось ему. Он надеялся, что телефон не зазвонит ещё какое-то время, потому что ему хотелось заглянуть ещё дальше, а это получается лучше всего, когда никто не мешает. И тут ему пришла мысль: а разве истинная цель плана не достигнута? Он хотел ослабить, обессилить Америку — и теперь это произошло прямо у него на глазах. Произошло не так, как он планировал, но цель достигнута — Америка обессилена. Может быть, так даже лучше?

Да.

Значит, можно продолжить игру. Верно?

Насколько переменчива эта капризница судьба, способная менять ход истории по своей воле. Вообще-то разве можно её назвать другом или врагом? Мужчина презрительно фыркнул. Может быть, у неё просто такое чувство юмора, а?

Другого государственного деятеля в этот момент обуревала ярость. Несколько дней назад ей пришлось испытать унижение, ещё более горькое из-за того, что она была вынуждена подчиниться требованиям иностранца, совсем недавно бывшего каким-то провинциальным губернатором! И этот иностранец осмелился диктовать условия её суверенной державе! Разумеется, она проявила предельную осторожность. Всё было сделано искусно. Само правительство не было ни в чём замешано, разве что дало разрешение на проведение крупных манёвров своего военно-морского флота в близлежащем океане, который, разумеется, открыт для всех кораблей. Правительство не делало никаких официальных демаршей, никому не угрожало, не становилось на сторону ни одной из держав в возникшем конфликте, и потому американцы не могли сделать ничего больше, чем (как это звучит их высокомерная фраза — «потрясти клетку»?) потребовать созыва Совета Безопасности, на котором, по сути дела, не было сказано ничего конкретного — никто не предпринял никаких официальных действий и её страна воздержалась от обсуждения. Военно-морские силы её страны всего лишь проводили учения, правда? Мирные? Да, мирные учения. Конечно, из-за этих учений американская военная мощь не была целиком использована против Японии, американцам пришлось разделить свои силы, чтобы вести наблюдения за манёврами флота её страны — но ведь она могла и не знать об этом заранее, верно? Конечно.

У неё на столе лежал документ, в котором говорилось о времени, необходимом для того, чтобы её военно-морской флот обрёл былую мощь. Нет, она покачала головой, этого недостаточно. Теперь ни она сама, ни её страна не в силах действовать в одиночку. Для осуществления замысла потребуется время и союзники. Нужны новые планы. Но у её страны так много нужд, и её долг как премьер-министра заключался в том, чтобы удовлетворить их. Не хватало ещё выполнять требования других стран!

Да, разумеется.

Она тоже отпила глоток чая, но с молоком и сахаром, как это принято в Англии, из изящной фарфоровой чашки, и аккуратно поставила её на стол. Пить чай с молоком и сахаром было семейной традицией, наряду с образованием и положением в обществе, что, вдобавок к терпению и настойчивости, позволило ей занять самую высокую должность в стране. Из всех, кто сейчас следил за изображением на экране телевизора, переданном телекомпанией через спутник связи, она, наверно, лучше других понимала, какая выдалась прекрасная и благоприятная возможность, и тем более приятная из-за того, что эта возможность появилась так скоро после урока, преподанного ей в этом самом кабинете. Преподанного человеком, который теперь мёртв. Благоразумно ли упустить такую возможность?

Нет, конечно.

— Меня это пугает, мистер К. — Доминго Чавез потёр глаза — он не спал столько времени, что его мозг, измученный сменой часовых поясов, даже не мог этого подсчитать — и попытался навести порядок в собственных мыслях. Он лежал вытянувшись на диване в гостиной, положив ноги в одних носках на кофейный столик. Женщины отправились спать: одна — потому что ей утром выходить на работу, другая — с мыслями о предстоящем с утра экзамене. Последняя даже не подумала о том, что завтра, вполне возможно, все учебные заведения страны будут закрыты.

— Почему ты так считаешь, Динг? — поинтересовался Джон Кларк. Миновало время, когда они сравнивали достоинства телевизионных комментаторов, а его молодой напарник готовился к защите учёной степени бакалавра по международным отношениям.

— Вряд ли что-то подобное когда-нибудь происходило в мирное время, — ответил Чавез, не открывая глаз. — Мир почти не изменился за последнюю неделю, Джон. На прошлой неделе ситуация была действительно сложной. Мы вроде бы победили в этой маленькой войне, но поскольку мир остался таким же, мы не стали от этого сильнее. Ведь правда?

— Ты имеешь в виду, что природа не терпит пустоты? — тихо спросил Кларк.

— Что-то вроде того. — Чавез широко зевнул. — И черт меня побери, если сейчас в мире не намечается что-то новое.

— Значит, я так ничего и не добился? — спросил Джек тихим и печальным голосом. Лишь теперь он почувствовал весь ужас происшедшего. Развалины продолжали светиться, хотя в воздух от них поднимался скорее пар, чем дым. Самым страшным было то, что вносили в развалины здания. Мешки из прорезиненной ткани с парой петель по концам и застёжкой-молнией посередине. В них укладывали трупы. Таких мешков вносили много, и потихоньку их уже начали выносить обратно — по двое пожарных каждый мешок. Они осторожно спускались по широким ступеням, обходя обломки рухнувших стен. Эвакуация трупов только началась и закончится нескоро. За те несколько минут, что Райан стоял на горе развалин, которая ещё недавно была Капитолием, он не увидел ни одного трупа, но вот почему-то зрелище мешков с мёртвыми телами внутри потрясло его намного сильнее.

— Вам не следует находиться здесь, сэр, — заметила агент Прайс. Выражение её лица было таким же, как и у Райана.

— Я знаю, — пробормотал Джек и отвернулся. Так что же предпринять? — подумал он. Где наставление для президента, почему никто не научил меня, как исполнять эту работу? Кого спросить? Куда отправиться?

Но ведь я не хотел стать президентом, пронеслось у него в голове, и он тут же упрекнул себя за эту мысль, недостойную человека в его положении. Он пришёл сюда, надеясь чем-то помочь, и его появление превратилось в какую-то мрачную демонстрацию уверенности. Райан стоял в поле зрения телевизионных камер, словно знал, что делать дальше. Но ведь это обман. Ненамеренный, возможно, скорее глупый, но всё-таки обман. Не хватало ещё подойти к капитану пожарной команды и поинтересоваться, как идут дела, будто это не ясно всякому и не обременённому особым образованием!

— Я готов выслушать предложения, — произнёс наконец Райан.

Андреа Прайс сделала глубокий вдох, прежде чем осуществить мечту каждого агента Секретной службы — обратиться с советом прямо к президенту.

— Господин президент, прежде всего вам нужно перестать, — нет, так далеко зайти она не решилась, — э-э., волноваться. Есть обстоятельства, которые вы способны изменить, а есть те, которые изменить вы уже не в силах. У вас множество подчинённых. Начните с того, сэр, что поручите каждому из них выполнять свои обязанности. И тогда вы сможете заняться работой президента.

— Значит, возвращаемся в Дом?

— Именно там находятся телефоны, господин президент.

— Кто начальник моей личной охраны?

— Эту должность занимал Энди Уолкер. — Прайс не добавила, где он находится сейчас.

Райан посмотрел на неё и принял своё первое решение в качестве президента.

— Вы повышены в должности.

Прайс кивнула.

— Следуйте за мной, господин президент, — сказала она. Ей понравилось, что этот президент, подобно всем остальным, готов выполнять приказы телохранителей. По крайней мере время от времени. Они успели пройти несколько футов, прежде чем Райан поскользнулся на льду и упал. Тут же два агента подхватили его и поставили на ноги. Подобный момент нельзя было упустить — президент казался таким беспомощным, — и стоящий поблизости фоторепортёр успел сделать снимок, который затем появился на обложке журнала «Ньюсуик».

— Смотри, президент Райан уезжает от развалин Капитолия на какой-то военной машине вместо автомобиля Секретной службы. Как ты думаешь, что он собирается предпринять? — спросил ведущий.

— Не хочу показаться несправедливым по отношению к новому президенту, — заметил комментатор, — но мне кажется, что сейчас он сам этого не знает.

Через доли секунды его слова разнеслись по всему миру, и с ними все согласились — как друзья, так и враги.

Бывают минуты, когда нужно действовать быстро. Он не знал, правильно ли намерен поступить, впрочем знал — не правильно, однако бывают обстоятельства, когда это трудно оценить. Не так ли? Отпрыск старинного богатого рода, два поколения которого отдали себя государственной службе, он занимался политикой и находился в центре внимания практически с того момента, как окончил юридический факультет, однако это равнозначно тому, чтобы сказать, что он всерьёз никогда не работал. У него не было опыта в экономике, разве что когда он занимался стрижкой купонов, но финансовые менеджеры управляли разного рода фондами и капиталовложениями настолько умело, что он крайне редко встречался с ними, за исключением тех случаев, когда нужно было подписывать составленную ими налоговую декларацию. Можно сказать, что он никогда не занимался юридической практикой, хотя принимал участие в составлении буквально тысяч законов. Да и в армии он никогда не служил, несмотря на то что считал себя экспертом по национальной безопасности. Говоря по правде, он никогда ничем не занимался, зато обладал опытом в управлении государством, потому что это было его профессией на протяжении всей «активной» — чтобы не сказать «рабочей» — жизни, а в такое время страна нуждается в человеке, который знает, как управлять ею. Страну нужно вылечить, направить на правильный путь, подумал Эд Келти, и он знал, как это делается.

Поэтому бывший вице-президент поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Клифф, это Эд…

Глава 1

Первые шаги

Командный пункт ФБР, рассчитанный на деятельность во время кризисных ситуаций, находится на пятом этаже здания Эдгара Гувера и размещается в комнате странной, почти треугольной, формы, удивительно маленькой по своим размерам, так что в ней могли разместиться человек пятнадцать. На этот раз шестнадцатым оказался помощник директора ФБР Дэниел Э. Мюррей, пришедший без галстука и поспешно одетый в первый попавшийся костюм. Старшим дежурным по штаб-квартире был его старый друг инспектор Пэт О'Дей. Высокий и плечистый мужчина с обветренным лицом, он в качестве «хобби» выращивал скот на своём ранчо в Северной Виргинии, и хотя этот «ковбой» родился и вырос в Нью-Гемпшире, однако носил сделанные на заказ ковбойские сапоги. О'Дей прижимал к уху телефонную трубку, и в комнате царила тишина, удивительная для центра кризисных ситуаций во время столь серьёзных событий. Увидев Мюррея, инспектор поднял руку и кивнул. Помощник директора ФБР подождал, пока О'Дей не закончил разговор по телефону.

— Что происходит, Пэт?

— Я только что говорил с центром управления полётами на базе Эндрюз. У них есть записи, сделанные приборами радиолокационного обнаружения, и многое другое. Я послал туда агентов из местного отделения ФБР — они побеседуют с сотрудниками центра управления полётами. Туда же едут специалисты из Национального агентства по безопасности на транспорте. Пока все исходят из того, что виной всему японский авиалайнер «Боинг-747» с лётчиком-камикадзе за штурвалом. С базы Эндрюз передали, что пилот сообщил об аварийной ситуации, выдал себя за самолёт компании КЛМ, отклонившийся от курса, и начал заходить на посадку на аэродром, а затем взял немного влево и… сам понимаешь… — О'Дей пожал плечами. — Агенты вашингтонского отделения находятся сейчас у развалин Капитолия, ожидая, когда можно будет начать расследование. Я исходил из того, что случившееся следует рассматривать как акт терроризма, и потому оно подпадает под юрисдикцию ФБР.

— Где сейчас заместитель директора? — спросил Мюррей, имея в виду заместителя директора ФБР, отвечающего за работу вашингтонского отделения, находящегося в Баззардс-Пойнт на Потомаке.

— В отпуске. Так что Тони не повезло. — Инспектор сокрушённо вздохнул. Тони Карузо уехал три дня назад. — Такое несчастье. Столько погибших, намного больше, чем после взрыва здания в Оклахоме. Я вызвал всех судебно-медицинских экспертов. При создавшейся ситуации нам придётся прибегнуть к анализу на ДНК, чтобы опознать множество трупов. Да, ещё телерепортёры постоянно спрашивают, как это ВВС допустили неопознанный самолёт к Капитолию. — Вместо ответа О'Дей презрительно покачал головой. Инспектору требовался кто-то, чтобы излить свой гнев, и телевизионные комментаторы были самой удобной целью. С течением времени появятся и другие; О'Дей вместе с Мюрреем надеялся, что ФБР не окажется в их числе.

— Что ещё нам известно?

— Больше ничего, — покачал головой Пэт. — Прошло слишком мало времени, Дэн.

— Где Райан?

— Только что был у Капитолия, сейчас направляется в Белый дом. Телевизионщики успели заснять его. Он выглядит каким-то растерянным. У наших коллег из Секретной службы тоже тяжёлая ночь. Десять минут назад я говорил с одним из парней, так он не знал, что и сказать. Не исключено, что возникнет конфликт относительно юрисдикции в связи с расследованием этого дела.

— Только этого нам не хватало, — покачал головой Мюррей. — Пусть министр юстиции принимает решение по этому вопросу. — Мюррей все ещё не мог постичь, что министр юстиции погиб под развалинами Капитолия, как и министр финансов, которому подчинялась Секретная служба.

Инспектору О'Дею не понадобилось объяснять Мюррею все тонкости создавшейся ситуации. В соответствии с федеральным законодательством расследованием покушения на жизнь президента занимается Секретная служба. Однако другой федеральный закон гласил, что все акты терроризма подпадают под юрисдикцию ФБР, не говоря уже о том, что полиция Вашингтона отвечает за расследование преступлений, связанных с убийствами. К этому надо добавить и Федеральное агентство по безопасности на транспорте: пока не будет доказано, что это акт терроризма, все может оказаться просто ужасным несчастным случаем, вызванным неисправностью двигателей авиалайнера. И это только начало. У каждого из этих агентств была своя сфера, в которой он действовал лучше других, накопил опыт и немалые знания. Секретная служба, например, меньшая по численности, чем ФБР, и обладающая относительно небольшими возможностями, имела блестящих следователей и технических экспертов. Федеральное агентство по безопасности на транспорте знало больше любой другой организации в мире об авиационных катастрофах. И тем не менее расследование этой катастрофы следовало поручить Федеральному бюро расследований, полагал Мюррей. Вот только директор ФБР Шоу погиб, а без него кто сможет убедить…

Боже мой, подумал Мюррей. Он учился в Академии ФБР вместе с Биллом. После выпуска зелёными юнцами они вместе служили в Филадельфии, преследуя грабителей банков…

Пэт словно прочитал эти мысли у него на лице.

— В самом деле, Дэн, нужно время, чтобы осознать происшедшее… — заметил он. — Нас выпотрошили, как рыбу… — Он передал Мюррею лист бумаги, вырванный из блокнота, со списком уже опознанных погибших.

Ядерный удар не причинил бы нам такого вреда, понял Мюррей, читая имена видных государственных деятелей. При ухудшении международной ситуации предупреждение поступило бы заблаговременно и государственные деятели покинули бы Вашингтон скрытно и без паники, смогли бы укрыться в безопасных местах, и тогда многие остались бы живы — по крайней мере таким был план, а после нанесённого удара появилось бы что-то вроде правительства, продолжающего функционировать и способного заняться восстановлением государственной системы. Сейчас же всё было по-другому.

Райан бывал в Белом доме тысячу раз — на брифингах, встречах, важных и не очень, а последнее время и работал там в качестве советника по национальной безопасности. На этот раз ему впервые не пришлось показывать удостоверение личности и проходить через металлодетекторы — точнее, по привычке он прошёл через один из них, но, когда раздался тревожный звонок, не остановился и пошёл дальше, не доставая из кармана связки ключей. Перемена в поведении агентов Секретной службы была поразительной. Оказавшись в знакомом окружении, они, как и все остальные, успокоились, и хотя вся страна только получила ещё один урок относительно того, насколько иллюзорной является «безопасность», эта иллюзия была достаточно реальной для профессиональных телохранителей. Несмотря на то что они понимали всю хрупкость этой иллюзии, здесь агенты Секретной службы почувствовали себя лучше. Пройдя через Восточный вход, члены процессии с облегчением вздохнули, спрятали пистолеты в кобуру и застегнули плащи.

Внутренний голос говорил Райану, что теперь это его жилище, но у него не было ни малейшего желания верить этому. Президенты любили называть Белый дом принадлежащим народу, прибегали к фальшивой скромности, стремились к политической выгоде при его описании, однако ради проживания в нём некоторые были готовы перешагнуть через тела собственных детей, а потом заявляли, что здесь нет ничего особенного. Если бы от лжи менялась окраска стен, у этого дома было бы совсем иное название. Но здесь ощущалось и величие, причём это величие было намного более значительным, чем мелочность некоторых обитателей. Здесь Джеймс Монро обнародовал доктрину, названную его именем, и впервые выдвинул свою страну на арену мировой стратегии. Здесь Линкольн сумел сохранить единство страны силой одной лишь собственной воли. Здесь Тедди Рузвельт сделал Америку великой державой и послал свой великий белый флот объявить миру об этом. Здесь его дальний родственник и однофамилец спас страну от хаоса и отчаяния одним своим голосом с характерным прононсом и торчащим кверху мундштуком, в котором неизменно дымилась сигарета. Здесь Эйзенхауэр настолько искусно манипулировал своей властью, что почти никто не заметил этого. Здесь Кеннеди одержал верх над Хрущёвым, и за это ему простили множество грубейших промахов. Здесь Рейган разработал план уничтожения самого опасного противника Америки, а его обвинили в том, что он почти всё время спал. В конце концов, что более важно: исторические достижения или мелочные секреты, в которых погрязли люди, далёкие от совершенства, сумевшие лишь на короткое время выйти за пределы своих слабостей? Но даже эти маленькие и неуверенные шаги вошли в историю, продолжали жить в ней, а все остальные деяния оказались главным образом забытыми. Их помнили разве что язвительные историки, отказывающиеся понять простой факт: люди не бывают совершенными.

И всё-таки это не был его дом.

Вход походил на туннель, он протянулся под Восточным крылом, в котором у первой леди — ещё девяносто минут назад ею была Анна Дарлинг — находился кабинет. В соответствии с американским законодательством первая леди являлась частной гражданкой — странная выдумка для описания женщины, которую обслуживает наёмная прислуга, — однако в действительности её обязанности были часто исключительно важными, несмотря на то что являлись неофициальными. Они миновали помещение маленького театра, где президент в компании сотни близких друзей мог смотреть фильмы. Стены коридора скорее походили на стены музея, а не жилого помещения. По сторонам стояли скульптуры — нередко Фредерика Ремингтона. Обстановка была традиционно американской. На стенах висели портреты прошлых президентов. Райану казалось, что их безжизненные глаза смотрят на него с подозрением и сомнением. Все они, хорошие и плохие, независимо от суждения историков принадлежали прошлому, но, чудилось, оценивающе поглядывали на него…

Вот я сам историк, думал Райан, я написал несколько книг. Я судил о действиях других людей с безопасного расстояния как во времени, так и в пространстве. Почему же я не видел этого? Почему не обратил внимание на это? А теперь — слишком поздно — понял, что ошибался. Теперь он сам был на их месте, на месте исторических личностей, и отсюда всё выглядело совсем по-другому. Находясь снаружи и глядя внутрь, ты сначала оглядываешься по сторонам, собираешь информацию, анализируешь её, останавливаешься, находя что-то интересное, можешь даже вернуться назад, чтобы лучше понять прошлое, делаешь все это не спеша, стараясь не ошибиться и создать совершенно точную картину.

Но изнутри все выглядит совершенно иначе. Здесь события мчатся прямо на тебя со скоростью курьерских поездов, причём одновременно и со всех сторон, двигаясь по собственному расписанию, не оставляя тебе времени подумать или отойти в сторону. Райан уже чувствовал это. Однако почти все те, кто были на портретах, пришли сюда, успев подумать о предстоящей им деятельности, привели с собой преданных советников и опирались на поддержку народа. У него же ничего этого не было. Однако будущие историки вряд ли уделят этому обстоятельству больше чем коротенький параграф, а то и страничку, прежде чем перейти к безжалостному анализу его деятельности как президента страны.

Райан знал, все, что он скажет или сделает, подвергнется самому пристальному рассмотрению с позиций людей, успевших подробно ознакомиться со всеми обстоятельствами того или иного решения, принятого им, не принимая во внимание суровой действительности, которая существовала в тот миг. Начиная с этого момента люди будут копаться в его прошлом, стараясь отыскать всё, что касается его характера, наклонностей, хороших и дурных привычек. С того самого мгновения, когда японский авиалайнер врезался в здание Капитолия, он стал президентом, и каждый его поступок теперь будет рассматриваться на протяжении многих поколений в новом безжалостном свете. Его личная жизнь станет достоянием общественности, и даже после смерти он не спасётся от внимания людей, не имеющих представления о том, что значит неожиданно для себя и даже против своего желания войти в этот огромный музей, являющийся одновременно жилищем и местом работы, зная, что Белый дом навсегда станет твоей тюрьмой. Может быть, окружающая его решётка невидима, но от этого ничуть не менее реальна.

Сколько людей мечтали о том, чтобы жить в этом доме, и, лишь оказавшись здесь, обнаруживали, какой страшной и неблагодарной стала их жизнь. Джек знал об этом из своих исследований истории, а также на основание близкого знакомства с тремя людьми, занимавшими Овальный кабинет. Но они по крайней мере пришли сюда по собственному желанию, с открытыми глазами. Их можно винить лишь за то, что они необдуманно поддались честолюбивым помыслам. Но насколько все это хуже для человека, который никогда не стремился оказаться здесь! И примет ли история во внимание это обстоятельство? Будет ли судить не так строго? Он горько усмехнулся. Нет, он вошёл в этот дом в тот момент, когда страна нуждалась в нём, и если он не справится со стоящими перед ним задачами, история проклянёт его, сочтёт неудачником, и никто не примет во внимание то, что он оказался здесь по чистой случайности, поддавшись на уговоры мёртвого теперь человека, занимавшего должность, которую собирался занимать и дальше.

Для агентов Секретной службы наступило время, когда можно чуть расслабиться. Счастливцы, подумал Райан, чувствуя горечь при этой мысли и понимая, как это несправедливо. Их обязанности заключались в том, чтобы обеспечить безопасность президента и членов его семьи. Его обязанности заключались в том, чтобы обеспечить безопасность охраняющих его агентов, безопасность их семей, безопасность миллионов американцев.

— Сюда, господин президент. — Прайс повернула налево в коридор первого этажа. Здесь Райан впервые увидел персонал Белого дома, вышедший, чтобы взглянуть на того, кого им отныне предстояло обслуживать, прилагая к этому все свои силы и умения. Подобно всем остальным, они молча стояли и смотрели, не зная, что сказать, оценивающе глядя на нового президента, скрывая свои впечатления, хотя при первом же удобном случае они обменяются ими в уединении раздевалок или буфетных. Галстук Джека по-прежнему был сдвинут в сторону, на нём всё ещё был плащ пожарного. Капли воды, превратившиеся в льдинки и сделавшие его волосы незаслуженно седыми, начали таять. Один из мужчин в длинной веренице людей, выстроившихся вдоль стен коридора, заметил это, и когда процессия повернула на запад, убежал куда-то. Через считанные секунды он появился снова, проскочил между телохранителями и передал Райану полотенце.

— Спасибо, — удивлённо произнёс Джек, беря его. Он остановился и принялся вытирать волосы. И тут заметил фотографа, семенившего перед ним спиной вперёд, который всё время щёлкал камерой. Секретная служба не мешала ему. Следовательно, решил Райан, это сотрудник персонала Белого дома, официальный фотограф, в обязанности которого входило запечатлеть для истории все моменты жизни президента. Великолепно, подумал он, за мной шпионят мои собственные люди! Но сейчас не время было нарушать традиции.

— Куда мы идём, Андреа? — спросил Джек, продолжая идти мимо портретов президентов и первых леди, с пристрастием провожавших его взглядами…

— В Овальный кабинет. Я подумала…

— Сначала в ситуационный центр. — Райан остановился, продолжая вытирать голову. — Пока я ещё не готов для этого кабинета, понимаете?

— Конечно, господин президент.

В конце широкого коридора они повернули налево, вошли в маленький вестибюль с незатейливыми решётчатыми конструкциями из дерева на стенах и, снова повернув направо, вышли наружу, потому что Белый дом и Восточное крыло не соединялись коридором. Так вот почему они не взяли у меня плащ, понял Джек.

— Принесите кофе, — распорядился Райан. По крайней мере кормят здесь хорошо. В столовой Белого дома работали стюарды из военно-морского флота, и первый глоток кофе Райан в качестве президента сделал из изящной фарфоровой чашки, кофе в которую налил из серебряного кофейника матрос, чья улыбка была одновременно профессиональной и приветливой — как и весь остальной персонал Белого дома, он с любопытством смотрел на нового босса. У Райана мелькнула мысль, что его разглядывают, как нового обитателя зоопарка. Выглядит интересно, даже захватывающе — но как он поведёт себя в новой клетке?

Та же комната, только кресло другое. Место президента было у центральной части стола, так что помощники могли окружить его по сторонам. Райан подошёл к креслу и достаточно уверенно опустился в него. В конце концов, это всего лишь кресло. Все, что сопутствовало власти, было просто вещами, да и сама власть представляла собой иллюзию, потому что она сопровождалась обязательствами, которые отличались особой важностью. Первое было осязаемо и видимо, а вот последнее можно только чувствовать. Эти обязательства словно возникли из воздуха, внезапно ставшего тяжёлым в этом помещении без окон. Джек поднёс к губам чашку и посмотрел по сторонам. Часы на стене показывали 23.44. Он является президентом уже… сколько? Девяносто минут? Примерно столько времени требуется для того, чтобы проехать от его дома к… новому дому — в зависимости от транспорта на дороге.

— Где Арни?

— Здесь, господин президент, — сказал Арни ван Дамм, входя в комнату. Глава администрации двух президентов, сейчас он установит рекорд, став главой администрации третьего. Первый президент, у которого он служил, с позором ушёл в отставку. Второй погиб. Может быть, парность случаев сможет нарушить эту роковую цепь — или плохое всегда случается и в третий раз? Две поговорки, причём взаимно исключающие друг друга. Райан смотрел ему прямо в глаза, словно задавая вопрос, который не мог произнести вслух: что мне делать дальше?

— Ты неплохо выступил по телевидению — это, пожалуй, было нужнее всего. — Глава администрации сел напротив. Как всегда, ван Дамм выглядел спокойным и деловитым, и Райан не решался представить себе, каких усилий такое поведение потребовало от человека, потерявшего куда больше друзей, чем он.

— Я даже не знаю, черт побери, что говорил, — ответил Райан, пытаясь вспомнить прошлое, внезапно исчезнувшее из памяти.

— Для импровизированного выступления совсем неплохо, — повторил ван Дамм. — Я всегда считал, что ты способен мгновенно принимать верные решения. Это тебе понадобится.

— С чего начать? — спросил Райан.

— Банки, фондовые рынки, все федеральные учреждения закрыты — объяви, что они останутся закрытыми до конца недели, а может быть, и дольше. Нам нужно подготовить государственные похороны Роджера и Анны. Неделя всенародного траура, с месяц будут приспущены флаги. В зале заседаний Конгресса было немало послов. Это означает, помимо прочего, массу дипломатической деятельности. Мы называем это ведением домашнего хозяйства — да, я знаю. — Ван Дамм поднял руку. — Извини. Надо ведь это как-то называть.

— Кто…

— У нас есть для этого протокольный отдел, Джек, — напомнил ван Дамм. — Его сотрудники уже в кабинетах и работают. Группа спичрайтеров готовит текст твоих официальных заявлений. С тобой хотят встретиться представители средств массовой информации — я имею в виду, что тебе нужно обратиться к общественности по телевидению. Необходимо успокоить людей, вернуть им чувство уверенности.

— Когда?

— Это нужно сделать так, чтобы ты появился на экране уже во время утренних передач по программам Си-эн-эн и всех других телевизионных компаний. Лучше всего было бы начать встречи с корреспондентами в ближайший час, но это не обязательно. Мы скажем, что ты занят. Ты действительно будешь занят, — заверил его Арни. — Тебе придётся подготовиться к тому, что говорить и от чего воздержаться, прежде чем появиться на экране. Корреспондентам мы чётко скажем, о чём они могут спрашивать и о чём нет. В данном случае они не выйдут за рамки дозволенного. Исходи из того, что в течение ближайшей недели тебе все будут прощать. Это будет твой медовый месяц с прессой, но на большее рассчитывать нельзя.

— Что произойдёт потом? — спросил Райан.

— Дальше ты превратишься в настоящего президента и тебе придётся вести себя должным образом, Джек, — ответил ван Дамм прямо и честно. — Не забудь, ты уже принёс присягу.

При этих словах Райан вздрогнул и обвёл взглядом присутствующих в комнате — сейчас это были только агенты Секретной службы. Он был новым боссом, и выражение их глаз мало чем отличалось от лиц на портретах прошлых президентов, мимо которых он прошёл по пути в Восточное крыло. Они ждали от него правильных решений. Они будут поддерживать его, заботиться о его безопасности, но выполнять свои обязанности придётся ему самому. Кроме того, никто не позволит ему скрыться. Долгом Секретной службы является защита президента от физической опасности. Арни ван Дамм приложит все силы, чтобы защитить его от опасности политической. Сотрудники Белого дома будут преданно служить ему и помогать по мере сил и возможностей. Обслуживающий персонал будет кормить его, гладить ему рубашки и приносить кофе. Но никто не позволит Райану скрыться из Белого дома или уклониться от исполнения обязанностей, возложенных на него присягой.

Он оказался в тюрьме.

Но Арни был прав. Можно было и отказаться приносить присягу — впрочем, это невозможно, подумал он, упёршись взглядом в поверхность дубового стола перед собой. Этим он навсегда заклеймил бы себя трусом, хуже того, он сам понял бы, что является трусом, поскольку судит себя намного строже, чем окружающие. Глядя на себя в зеркало, он не видел там человека, которым ему хотелось бы быть. Райан знал свои достоинства и недостатки, но считал себя далёким от идеала. Почему? Возможно, всё дело в ценностях, которые внушили ему родители, которые он получил от учителей в колледже, усвоил в корпусе морской пехоты, приобрёл в минуты опасности от людей, с которыми встречался? Казалось бы, все это абстрактные ценности — так это он пользовался ими или они влияли на него? Что сделало его таким, каким он стал? И, собственно, кто он такой, Джон Патрик Райан? Он поднял голову и посмотрел вокруг, пытаясь понять, что думают о нём присутствующие, но тут же увидел, что и они не знают этого. Теперь он стал президентом, он принимает решения и отдаёт приказы, а они будут выполнять их; он произносит речи, каждое слово, каждый нюанс которых подвергнется самому тщательному анализу; человек, определяющий действия Соединённых Штатов Америки — действия, которые затем будут судить и критиковать люди, не имеющие представления о том, как принимать решения, подвергающиеся их суровой критике. Но отныне он перестал быть живым человеком: президент — это не человек, а название работы. Правда, её всё-таки исполняет мужчина, а в недалёком будущем, может быть, и женщина, индивидуум, старающийся тщательно продумать принимаемые им решения, чтобы они были правильными. Что касается его, Райана, правильным поступком для него было то, что он принёс присягу полтора часа назад. А теперь нужно приложить все силы, чтобы оправдать произнесённые им слова. В конечном итоге суд истории будет менее суровым, чем суд, осуществляемый им самим, когда он каждое утро, глядя в зеркало, будет думать, какие ошибки допустил накануне. Настоящая тюрьма не вокруг него, а внутри — он сам свой самый безжалостный судья.

Проклятье.

Пожар погашен, увидел капитан Магилл. Можно приступать к разборке развалин. Его людям придётся проявить предельную осторожность — всегда где-то могут оказаться раскалённые очаги, где огонь потух не от холодной воды, а от недостатка кислорода и теперь ждёт благоприятного момента, чтобы вспыхнуть снова, застать врасплох и убить неосторожных. Но у него были опытные люди, и маленькие очаги не сыграют сколько-нибудь значительной роли в масштабе этого огромного бедствия. Пожарные начали сворачивать рукава, и некоторые машины уже готовы были возвратиться в свои депо. Ради тушения этого пожара ему пришлось оголить весь город, и теперь он был вынужден вернуть часть своих подчинённых обратно, на случай, если где-то вспыхнет новый пожар, чтобы не появились новые жертвы.

Его окружало множество людей, одетых в тонкие виниловые куртки. Крупные надписи на спинах указывали на их принадлежность к различным федеральным ведомствам. Здесь находились группы агентов ФБР, Секретной службы, сотрудников столичной Полиции, Федерального агентства безопасности на транспорте, Комитета по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию при Министерстве финансов, а также его собственные следователи. Все они искали человека, возглавляющего операцию, чтобы затем взять руководство ею на себя. Вместо того чтобы собраться вместе и установить единую систему подчинения, они жались группками, ожидая, по-видимому, кто заявит о своём главенстве. Магилл недовольно покачал головой. Такое он видел не впервой.

Теперь тела выносили из развалин все чаще. Пока их отправляли в столичный арсенал, расположенный в миле к северу от Капитолийского холма, рядом с железной дорогой. Магилл не завидовал тем, кому предстояло взяться за опознание трупов, хотя сам он ещё не спускался в огромную воронку — так он называл то, что осталось от зала заседаний палаты представителей, — чтобы посмотреть, насколько велики разрушения.

— Капитан? — раздался голос у него за спиной. Магилл обернулся.

— Да?

— Я из Федерального агентства безопасности на транспорте. Мы можем начать поиски записывающих устройств? — Мужчина указал на вертикальный киль самолёта. Несмотря на то что хвостовое оперение авиалайнера сильно пострадало, было видно, где оно находится, и так называемый «чёрный ящик» — на самом деле ярко-оранжевый — нужно было искать где-то там. Участок вокруг хвостового оперения казался относительно ровным. От мощного удара обломки здания разлетелись в стороны, и у сотрудников ФАБТ была вполне реальная надежда быстро обнаружить рекордер.

— О'кей, — кивнул Магилл и подозвал к себе двоих пожарных, чтобы сопровождать поисковую группу.

— И ещё: вы не могли бы дать указание своим людям как можно меньше передвигать обломки самолёта? Нам придётся восстановить картину авиакатастрофы, и если все останется на месте, это значительно облегчит задачу.

— Первостепенной задачей является извлечь людей — вернее, их тела, — напомнил Магилл.

Сотрудник федерального ведомства мрачно кивнул. Всем предстояла нелёгкая работа.

— Да, конечно. — Он помолчал. — Если обнаружите членов экипажа, не трогайте их совсем, ладно? Позовите нас, и мы займёмся ими.

— Как их опознать?

— Они в белых рубашках, куртках с погонами и шевронами. Кроме того, это будут, по-видимому, японцы.

Разговор мог показаться безумным, но на деле таким не был. Магилл знал, что нередко тела людей в разбившихся самолётах внешне выглядят практически не пострадавшими, как это ни невероятно, и только опытный глаз специалиста мог определить причину смерти с первого взгляда. Это нередко вызывало панику у случайных свидетелей, обычно первыми появляющихся на месте катастрофы. Удивительно, что человеческое тело оказывается более прочным, чем находящаяся внутри него искорка жизни. Это избавляло живых от ужасной необходимости опознавать обрубки разорванного, обгоревшего мяса, хотя взамен им приходилось видеть тех, кто уже никогда не вымолвит слова. Магилл снова покачал головой и подозвал одного из своих заместителей, чтобы передать распоряжение.

Пожарные, работающие внутри воронки, и без того получили немало приказов. Первый, разумеется, состоял в том, чтобы отыскать и поднять наверх тело президента Роджера Дарлинга. Всё остальное отступило на второй план, и неподалёку от развалин стояла машина «скорой помощи», предназначенная только для этой цели. Даже первой леди, Анне Дарлинг, придётся уступить в порядке очерёдности своему мужу, в последний раз. Автокран подбирался поближе к дальней стороне здания, чтобы убрать каменные глыбы с места, где ещё недавно в зале заседаний находилась трибуна. Гора этих глыб удивительно походила на гигантские детские кубики. В резком свете прожекторов казалось, что не хватает только букв и цифр на их сторонах, и иллюзия станет полной.

Во все федеральные ведомства стекались потоки людей, в первую очередь это были высокопоставленные служащие. Площадки, отведённые для парковки автомобилей, принадлежащих руководителям департаментов, все больше заполнялись, хотя время приближалось к полуночи. Не составляла исключения и стоянка перед Государственным департаментом. Срочно были вызваны сотрудники служб безопасности, потому что нападение на одно из государственных учреждений рассматривается как нападение на все, и хотя было сомнительно, что кто-то попытается повторить такое же нападение, как на Капитолий, было принято решение усилить охрану всех государственных учреждений, и повсюду стояла вооружённая охрана. Поскольку случилось А, где-то в инструкциях значилось, что должно последовать и Б. Люди с пистолетами в руках смотрели друг на друга, зная, что им заплатят вдвое больше за сверхурочную работу, что выгодно отличало их от высокопоставленных чиновников, которые примчались из своих владений в Шеви-Чейз и пригородах Виргинии, вбежали в свои кабинеты и уселись в кресла, не зная, что делать дальше, и обмениваясь впечатлениями друг с другом.

Один из таких чиновников, поставив автомобиль в подземном гараже, вставил магнитную карточку в прорезь на пульте рядом с лифтом для руководителей Государственного департамента, поднимающим прямо на седьмой этаж. От других чиновников его отличало то, что ему действительно предстояло выполнить серьёзное дело, несмотря на сомнения, которые обуревали его всю дорогу, пока он ехал из своего дома в Грейт-Фоллз. Это было импульсивное решение, хотя его можно было назвать и по-другому. Как иначе мог он поступить? Он был всем обязан Эду Келти — и положением в обществе, и своей карьерой в Госдепе, и многим другим. Сейчас страна нуждалась в человеке, подобном Эду. Именно так сказал сам Эд, причём весьма убедительно. И всё-таки, что он делает сейчас? По пути в Вашингтон внутренний слабый голос твердил ему, что это государственное преступление. Но нет, это не было преступлением, потому что формулировка термина «государственное преступление», приведённая в Конституции, гласила, что это означает «оказание помощи и содействия» врагам государства. А ведь чем бы ни руководствовался Эд Келти, разве он был врагом государства?

По сути дела все сводилось к преданности. Он, подобно многим другим, был человеком Эда Келти. Их отношения начались ещё в Гарвардском университете — встречи за пивом, свидания с девушками, увлекательные уик-энды в роскошном доме семьи Эда на берегу — весело проведённая юность. Он, выходец из рабочей семьи, стал гостем в одной из самых видных семей Америки — почему? Потому что понравился юному Эду. Но почему понравился? Он этого не знал, никогда не спрашивал и, наверно, никогда не узнает. Разве важна причина для того, чтобы стать друзьями? Просто так случилось, и только в Америке мог парень из рабочей семьи, с трудом получивший право на льготную стипендию в Гарварде, подружиться с великим потомком великой семьи. Возможно, он и сам сумел бы пробиться наверх. Ведь это Бог даровал ему столь высокий интеллект, а родители ободряли в стремлении его совершенствовать, учили, как себя вести, вложили в него понятие истинных ценностей. При этой мысли он закрыл глаза, и тут же перед ним раздвинулись двери лифта. Ценности. Ну что ж, преданность тоже принадлежит к числу общечеловеческих ценностей. Не так ли? Без поддержки Эда самое большее, чего он сумел бы достичь — может быть, должности помощника заместителя государственного секретаря. Первое слово уже давно исчезло с двери его кабинета, а остальные красуются теперь, выведенные золотыми буквами. В мире, где господствует справедливость, он мог бы претендовать и на то, чтобы убрать из названия своей должности ещё одно слово. Разве он уступал в понимании международной политики кому-нибудь на седьмом этаже? Нет, конечно, ничем не уступал, но это произойдёт только в том случае, если за ним будет стоять Эд Келти. Он знал, что не сможет продвинуться дальше, не встречаясь с сильными мира сего, — только так можно убедить их в своих способностях. А ещё нужны деньги. Он никогда не брал взяток, но его друг давал ему важные советы (советы давали ему и собственные финансовые консультанты, но это не имело значения), куда выгодно вкладывать деньги, что позволило заложить основу финансовой независимости и, между прочим, купить роскошный дом площадью пять тысяч квадратных футов в Грейт-Фоллз, устроить сына в Гарвард, причём без всякой нищенской государственной стипендии, потому что Клифтон Ратледж III был теперь сыном видного государственного деятеля, а не родился в рабочей семье. Этот деятель мог бы потратить массу сил и обойтись без посторонней помощи, но тогда не занял бы эту должность, а долги надо платить, верно?

Эти рассуждения несколько облегчили душу Клифтона Ратледжа II (вообще-то в свидетельстве о рождении написано «Клифтон Ратледж младший», но такая приставка как-то унижает человека с его положением в обществе, правда?) — заместителя государственного секретаря по политическим вопросам.

Всё остальное зависело только от правильного расчёта времени. Седьмой этаж постоянно охранялся, причём сейчас ещё бдительнее, чем раньше. Однако все охранники хорошо знали Ратледжа, и от него требовалось одно — сделать вид, что он знает, зачем приехал. Черт побери, подумал Ратледж, не исключено, что он потерпит неудачу, и это будет, пожалуй, самый лучший выход из положения. Он скажет Келти: «Извини, Эд, его просто не было в кабинете…». Может быть, это недостойная мысль для человека, который в таком долгу…

Ратледж стоял за дверью своего кабинета, прислушиваясь к шагам, совпадающим с биением его сердца. Сейчас на седьмом этаже находятся два охранника, совершающие обход независимо друг от друга. Служба безопасности Государственного департамента достаточно строгая, хотя в том вряд ли есть какая-то необходимость. Никто не приходит в Госдеп без определённой причины. Даже в дневное время, когда здесь бывают посетители, их обязательно сопровождают до места назначения. А ночью ситуация становится ещё строже. Количество действующих лифтов уменьшается. Чтобы подняться на седьмой этаж, требуется магнитная карточка, и у дверей лифтов всегда стоит третий охранник. Значит, главное — точно рассчитать время. Ратледж несколько раз проверил по часам, сколько его требуется охранникам на обход, и установил с точностью до десяти секунд. Отлично. Нужно только подождать, когда придёт очередной охранник.

— Привет, Уолли.

— Добрый вечер, сэр, — ответил охранник. — Страшная трагедия.

— Это верно. Ты не мог бы оказать нам услугу?

— Какую, сэр?

— Принести кофе. Секретарш нет, и кофеварки не работают. Спустись в кафетерий и попроси официантов принести сюда кофейник побольше. Пусть поставят его в конференц-зале в конце коридора. Через несколько минут начнётся совещание.

— Конечно, сэр. Прямо сейчас?

— Если тебе нетрудно, Уолли.

— Вернусь через пять минут, мистер Ратледж. — Охранник пошёл по коридору, через двадцать ярдов свернул направо и пропал из поля зрения.

Ратледж сосчитал до десяти и направился в противоположную сторону. Двойные двери, ведущие в кабинет государственного секретаря, не были заперты. Ратледж прошёл через первые двери, затем через вторые и включил свет. В его распоряжении три минуты. Он почти надеялся, что Бретт Хансон запер документ в сейфе. В этом случае он уж точно потерпит неудачу, поскольку только Бретт, два его помощника и начальник службы безопасности Государственного департамента знают комбинацию, а замок сейфа снабжён устройством, подающим сигнал тревоги при первой же не правильно сделанной попытке открыть его. Однако Бретт был джентльменом и к тому же весьма рассеянным. Он всегда, с одной стороны, доверял окружающим, а с другой — отличался забывчивостью, относился к числу тех людей, которые никогда не запирают автомобиль или даже двери собственного дома, если о том не напомнит жена. Если документ не в сейфе, он может лежать только в одном из двух мест. Ратледж выдвинул центральный ящик письменного стола и увидел обычную беспорядочную кучу карандашей, дешёвых шариковых ручек (Бретт постоянно терял их) и скрепок для бумаг. Минула минута, пока Ратледж шарил в ящике. Ничего. Он едва не вздохнул с облегчением, но затем посмотрел на поверхность стола и едва не засмеялся. Документ лежал на самой середине, небрежно вложенный в кожаную папку, простой белый конверт, адресованный государственному секретарю, но без регистрационного штампа секретариата. Ратледж достал его из папки, осторожно держа за края. Не заклеен. Он вытащил из конверта лист бумаги, содержащий два напечатанных параграфа. И тут его охватила дрожь. До сих пор все, что он делал, имело только теоретическое значение. Он ещё мог вложить лист бумаги в конверт, забыть о том, что был в кабинете госсекретаря, забыть о телефонном звонке, забыть обо всём. Прошло две минуты.

Написал ли Бретт расписку в получении письма? Вряд ли. И в этом он оставался джентльменом. Он не стал бы так унижать Эда. Эд Келти поступил благородно, написав прошение об отставке, и Бретт так же честно отреагировал на это. С печальным выражением лица государственный секретарь пожал бы руку бывшему вице-президенту, и на этом всё закончилось бы. Прошло две минуты пятнадцать секунд.

Время принимать решение. Ратледж сунул письмо в карман пиджака, подошёл к двери, выключил свет в кабинете и вышел в коридор, остановившись рядом с дверью собственного кабинета. Здесь он подождал полминуты.

— Привет, Джордж.

— Здравствуйте, мистер Ратледж.

— Я только что послал Уолли вниз за кофе.

— Хорошая мысль, сэр. Какая ужасная трагедия. Это правда, что…

— Боюсь, что правда. Бретт погиб, наверно, вместе со всеми остальными.

— Проклятье.

— Было бы неплохо запереть его кабинет. Я только что проверил дверь и…

— Совершенно верно, сэр. — Джордж Армитидж достал из кармана связку ключей и нашёл ключ от кабинета государственного секретаря. — Он всегда такой…

— Я знаю, — кивнул Ратледж.

— Вы не поверите, сэр, но пару недель назад я обнаружил, что его сейф открыт. То есть он закрыл дверцу, но забыл повернуть диск комбинационного замка. — Охранник печально покачал головой. — По-видимому, его никогда не обворовывали…

— Это одна из главных проблем безопасности, — согласился заместитель государственного секретаря по политическим вопросам. — Высшие чиновники никогда не обращают на неё внимания.

Какое прекрасное зрелище. Кто сделал это? Наивный вопрос. Телевизионные репортёры за неимением лучшего неизменно направляли свои камеры на вертикальный киль хвостового оперения. Он хорошо знал, какой авиакомпании принадлежит этот характерный опознавательный знак, потому что когда-то принимал участие в операции, в результате которой был взорван авиалайнер с красным журавлём на вертикальном киле. Сейчас он едва не пожалел о случившемся тогда, но этому мешала зависть. В конце концов, это вопрос самолюбия. Ведь он являлся одним из самых знаменитых в мире террористов. Этим словом он сам пользовался обычно только в мыслях, и только находясь здесь, в этом уединённом месте, он с наслаждением позволил себе произнести его вслух. Подобный террористический акт должен был совершить именно он, а не какой-то дилетант. Да, это работа именно дилетанта. Со временем он узнает его имя и всё остальное, что его интересует, — узнает из телевизионных передач. Ирония этого была поразительна. С младых ногтей он посвятил жизнь изучению политического терроризма и его практическому применению. Он непрерывно думал об этом, учился этому, тщательно готовился к каждому террористическому акту и затем осуществлял его — сначала в качестве рядового исполнителя, а позже — разработчика и руководителя операций. Так почему же все случилось именно так? Какой-то дилетант превзошёл его, оставил позади весь тайный мир, к которому он принадлежал. Сейчас он испытывал бы неловкость, но элегантность грандиозной операции затмевала подобные чувства.

Его тренированный ум быстро, подобно компьютеру, рассчитал возможные комбинации. Операцию провёл один человек. Может быть, два. Но, вероятнее всего, один. Как всегда, подумал он с лёгкой улыбкой на тонких, туго сжатых губах, один человек, готовый умереть, принести себя в жертву ради торжества Правого Дела, какому бы он делу не служил, может превзойти по мощи целую армию. В данном случае этот человек владел особыми навыками и получил доступ к специальным средствам — и первым и вторым он воспользовался с предельной эффективностью.

Случившееся можно объяснить везением, как это нередко бывает в тех случаях, когда террористический акт осуществляется в одиночку. Одному человеку нетрудно хранить тайну. Он покачал головой. Ему постоянно приходится сталкиваться с подобной проблемой. Самое сложное в его деле — найти надёжных исполнителей, людей, на которых можно положиться, которые не будут хвастать или посвящать других в доверенные им секреты, которые разделяют его точку зрения на своё предназначение, обладают внутренней дисциплиной и готовы рисковать жизнью. Последнее требование было самым главным, лишь оно открывало доступ к предстоящей операции. Когда-то он легко вербовал таких людей, но теперь найти соратников, стремящихся изменить мир, становилось все труднее. Источник, из которого он черпал кандидатов, мельчал, и глупо это отрицать. Подлинно преданных людей с каждым годом становилось меньше.

Будучи умнее, хитрее и дальновиднее своих современников, он был вынужден в своё время участвовать в трех крупных операциях, и хотя самообладание позволило ему успешно выйти из них живым, он не хотел, чтобы это повторилось. Террористические акты в конце концов всегда крайне опасны. Нельзя сказать, что он боялся последствий, нет — просто погибший террорист так же мёртв, как и его жертвы, а мертвецы уже не способны выполнять свою миссию. Он был готов рискнуть жизнью, но слава мученика не привлекала его. Ему хотелось одержать победу, извлечь выгоду из своих действий, получить признание как вождя, освободителя, завоевателя, войти в учебники истории для будущих поколений чем-то большим, чем простое упоминание в сноске. Успешный террористический акт, показанный сейчас по телевидению, запомнится большинству людей, как нечто ужасное, не как поступок человека, а скорее как природный катаклизм, поскольку при всём своём изяществе исполнения поступок этого человека не принёс никакой политической выгоды. К тому же это был отчаянный шаг фанатика. Одного везения недостаточно, необходимы причина и соответствующее следствие. А успешный террористический акт вроде этого приносит пользу лишь в том случае, если ведёт к чему-то более значительному, а в данном случае он явно не отвечает этим требованиям. Очень жаль. Редко случается, чтобы…

Нет, подумал мужчина, протянув руку к стакану с апельсиновым соком. Он сделал глоток и подумал, прежде чем вернуться к теме своих рассуждений. Редко ли? Да такого просто ещё не бывало. Он вспомнил, возвращаясь к истории, что в прошлом асасины[3] были способны свергнуть или по крайней мере обезглавить правительство, однако тогда для этого требовалось устранить всего лишь одного человека, и при всём фанатизме этих обитателей горной крепости современный мир оказался бы для них слишком сложным. Стоит убить президента или премьер-министра, даже одного из ещё оставшихся королей, по желанию народа продолжающего сидеть на троне, и вакантное место туг же займёт другой. Как это случилось, по-видимому, и в данном случае. Однако сейчас ситуация в Америке резко изменилась. За спиной нового президента нет кабинета министров, члены которого готовы выступить единым фронтом в его поддержку, выразить гнев из-за случившегося, солидарность, решительность и последовательность в проводимой политике. Если бы к тому моменту, когда самолёт врезался в здание Конгресса, было подготовлен? нечто более значительное и важное, то столь поразительное событие стало бы ещё прекраснее. Теперь это уже нельзя изменить, но, как часто происходит в таких случаях, можно многому научиться как на успехах, так и на неудачах, а последствия этого террористического акта, обдуманного или нет, будут весьма реальными.

В этом отношении событие было трагическим — упущена такая возможность! Если бы только он знал об этом заранее. Если бы человек, сидевший за штурвалом самолёта и направивший его к земле в последний раз, дал кому-нибудь знать, что готовит. Но мученики так не поступают. Эти дураки все обдумывают в одиночку, действуют в одиночку и умирают в одиночку; таким образом, за их личным успехом скрывается конечная неудача. Впрочем, может быть, и нет. Последствия не удастся устранить так быстро…

— Господин президент? — произнёс агент Секретной службы, поднявший телефонную трубку. При обычных условиях это сделал бы флотский писарь, но личная охрана все ещё не пришла в себя от потрясения и не допускала никого в ситуационный центр. — Это из ФБР, сэр.

Райан вынул телефонную трубку из держателя под столом.

— Слушаю, — сказал он.

— Это Дэн Мюррей.

Джек едва удержался от улыбки, услышав знакомый голос друга. Его дружба с Мюрреем длилась много лет. Самому Дэну, сидевшему у себя в ФБР, хотелось сказать: «Привет, Джек», — но он не решился на такую фамильярность, считая, что в сложившихся обстоятельствах первый шаг должен сделать Райан. Но даже и в этом случае он почувствовал бы себя неловко, не говоря уже о том, что рисковал прослыть подхалимом в своей организации. Ещё одно препятствие на пути к нормальным отношениям, в свою очередь подумал Райан. Даже друзья теперь отдалялись от него.

— В чём дело, Дэн?

— Мне не хотелось беспокоить вас, но нам нужно принять решение относительно того, кто возглавит расследование. Вокруг Капитолия собрались сейчас представители разных ведомств, и…

— Проблема заключается в единстве действий, — недовольно заметил Райан. Он мог не спрашивать, почему Мюррей позвонил именно ему. Все, кто могли решить этот вопрос на практическом уровне, были мертвы. — Что сказано по этому поводу в законе?

— Вообще-то ничего путного, — отозвался Мюррей. В его голосе чувствовалась нерешительность. Ему не хотелось беспокоить человека, который был когда-то его другом и, возможно, останется им в менее официальных обстоятельствах. Но это был деловой вопрос, а делом нужно заниматься в первую очередь.

— Ты хочешь сказать, что происшедшее подпадает под юрисдикцию нескольких ведомств?

— Кто сумеет ухватить его первым, — подтвердил Мюррей и кивнул, хотя Райан не видел этого.

— Полагаю, это следует считать актом терроризма. У нас обоих ведь есть опыт в таких делах, верно? — спросил Джек.

— Совершенно точно, сэр.

Сэр, подумал Райан. Проклятье. Но ему нужно принять ещё одно решение. Джек оглянулся по сторонам, прежде чем продолжить.

— Общее руководство возлагается на ФБР. Все остальные ведомства докладывают туда о полученных результатах. Выбери для этого надёжного человека.

— Слушаюсь, сэр.

— Дэн?

— Да, господин президент.

— Кто сейчас старший в ФБР?

— Первым заместителем директора является Чак Флойд. Сейчас он в Атланте и выступает…

Райан вспомнил, что есть ещё заместители директора, причём все выше Мюррея по занимаемой должности.

— Я не знаю его, зато знаю тебя. Ты будешь исполнять обязанности директора ФБР до моего указания. — Райан почувствовал, что это потрясло его собеседника.

— Но, Джек, ведь я…

— Мне тоже нравился Шоу. Теперь ты займёшь его место.

— Понял, господин президент.

Райан положил трубку и объяснил смысл своих распоряжений.

Первой возразила Прайс.

— Сэр, расследование покушения на президента находится в юрисдикции… — начала она. Райан прервал её.

— У ФБР больше возможностей, и кому-то нужно возглавить расследование. Я хочу, чтобы оно завершилось как можно быстрее.

— Нужно создать специальную комиссию, — послышался голос Арни ван Дамма.

— И кто её возглавит? — спросил президент Райан. — Член Верховного суда? Пара сенаторов и конгрессменов? Мюррей — профессионал, служит в ФБР уже очень долго. Он выберет хорошего сотрудника из старших кадровых следователей уголовного департамента Министерства юстиции и поручит ему вести расследование. Андреа, найдите мне лучшего следователя Секретной службы — он станет главным помощником Мюррея. Для расследования этого террористического акта нам не нужны посторонние, верно? Мы проведём его своими силами. Давайте выберем лучших специалистов, и пусть они берутся за дело. Будем исходить из того, что доверяем агентствам, которые несут ответственность за такую работу. — Он помолчал. — Я хочу, чтобы расследование велось быстро, понятно?

— Будет исполнено, господин президент. — Агент Прайс кивнула, и Райан заметил одобрительное выражение на лице Арни ван Дамма. Может быть, я уже начал поступать, как подобает президенту, подумал Райан. Удовлетворение длилось недолго. У стены в дальнем углу ситуационного центра стоял ряд телевизоров. Все они показывали сейчас одно и то же, но президент вдруг заметил вспышку фотокамеры на всех четырех экранах. Он повернулся и увидел повтор процедуры выноса мешка с телом по ступенькам Западного крыла Капитолия. Ещё один труп, который нуждается в опознании, — большой или маленький, мужчины или женщины, высокопоставленного государственного деятеля или рядового служащего — определить это по очертаниям мешка Из прорезиненной ткани было невозможно. Райан видел только застывшие, холодные, мрачные лица пожарных, несущих проклятый мешок. Это привлекло внимание фотокорреспондента из какой-то газеты, и вспышка его камеры вернула президента к действительности, от которой ему хотелось укрыться. Телевизионные камеры снимали троих людей — двух живых, одного мёртвого, которые спускались по ступеням Капитолия к машине «скорой помощи». Её двери были открыты, и внутри Райан увидел гору таких же чёрных мешков. Тот, что принесли, положили внутрь бережно и осторожно, профессионалы продемонстрировали заботливость и сострадание к мёртвому телу, от которого отказался мир живых. Затем они повернулись и снова пошли вверх по ступеням за следующим мешком. В ситуационном центре воцарилась тишина. Все присутствующие следили за одним и тем же изображением. Несколько глубоких вздохов, и глаза, уже слишком привычные к такому зрелищу или ещё настолько потрясённые, что им было не до слёз, отвернулись от экранов и уставились в полированную поверхность дубового стола. Звякнула чашка из-под кофе, которую кто-то поставил на блюдце. От этого неожиданного звука тишина в помещении показалась ещё более зловещей, никто не решился произнести хотя бы слово, чтобы заполнить пустоту.

— Что ещё нужно сделать сейчас? — нарушил тишину Джек. Он испытывал потрясение от только что увиденного, и усталость навалилась на него непосильным грузом. Бешеный ритм сердца перед лицом смерти, страх за судьбу своей семьи и мучительная боль от потери друзей — все это сказалось теперь, истощив его силы. Лёгкие никак не могли вобрать достаточно воздуха, руки не поднимались, словно рукава пиджака сделаны из свинца, и внезапно ему стало трудно держать прямо голову, которая постоянно клонилась то в ту, то в другую сторону. Время приближалось к полуночи, позади был ужасный день, начавшийся в четыре часа утра и потраченный на собеседования, связанные с предложенной ему должностью, которую с момента утверждения Конгрессом он занимал целых восемь минут. Поток адреналина, поддерживавший его на ногах, внезапно иссяк и после двухчасового избытка в кровообращении привёл к полному изнеможению.

Райан огляделся по сторонам и задал важный для себя вопрос:

— Где я буду сегодня спать?

Только не здесь, тут же решил он. Он не мог спать в постели мёртвого человека, на принадлежащих ему простынях, в нескольких футах от его детей. Ему хотелось посмотреть на собственных детей, которые, наверно, спят сейчас — ведь дети способны спать ври любых обстоятельствах, почувствовать руки жены, обнимающие его, так как это было единственно надёжным в мире, единственным, от чего не заставит отказаться никакой вихрь перемен, ворвавшихся в его жизнь, перемен, о которых он не мечтал и к которым не стремился.

Агенты Секретной службы обменялись недоуменными взглядами, и тут подала голос Андреа Прайс.

— Может быть, в казармах морской пехоты? В квартале на Восьмой улице и Ай-авеню?

— Тогда поехали, — кивнул Райан.

— «Фехтовальщик» выходит. Подгоните машины к Западному входу, — произнесла Прайс в микрофон, пристёгнутый к лацкану её куртки.

Агенты личной охраны встали. Все как один они расстегнули плащи и, проходя через дверь, положили руки на рукоятки пистолетов.

— Тебя разбудят в пять утра, — пообещал ван Дамм. — Постарайся выспаться. Это сейчас самое главное.

В ответ Райан посмотрел на него пустым взглядом и вышел из комнаты. Дворецкий надел на него пальто — откуда оно взялось или кому принадлежало, Райан забыл спросить. Он поднялся в «шеви сабербен», сел на заднее сиденье, и мощная машина тут же тронулась. Впереди ехал точно такой же автомобиль, а процессию замыкали ещё три. Джеку не хотелось смотреть наружу, но он не мог не слышать воя сирен, который доносился через пуленепробиваемое стекло, да и в любом случае было бы трусостью отвернуться от зрелища за окнами автомобиля. Свет пожара больше не был виден, но вместо него развалины освещали десятки прожекторов, установленных на спасательных машинах, одни из которых двигались вокруг Капитолийского холма, другие стояли на месте. Полиция перекрыла улицы в центре города, и президентский кортеж быстро ехал на восток и через десять минут был возле казарм корпуса морской пехоты. Здесь никто не спал, все были должным образом одеты и каждый морской пехотинец сжимал в руках автомат или пистолет. Они вытягивались при виде президента.

Дом начальника корпуса морской пехоты был построен в самом начале девятнадцатого века — здание, одно из немногих, уцелело после рейда английских войск в 1814 году. А вот сам начальник корпуса погиб под развалинами Капитолия. Вдовец с взрослыми детьми, он жил в этом доме до сегодняшнего вечера. Сейчас на крыльце дома стоял подтянутый полковник. На его поясе висела кобура с пистолетом. Дом окружал взвод вооружённых морских пехотинцев.

— Господин президент, ваша семья на втором этаже, с ней все в порядке, — тут же доложил полковник Марк Портер. — По периметру казармы окружает стрелковая рота, сейчас прибудет ещё одна.

— Как относительно средств массовой информации? — спросила Прайс.

— Я не получал никаких приказов относительно репортёров. Мне приказано обеспечить безопасность президента и его семьи. Все, кто находятся в радиусе двухсот метров отсюда, наши люди.

— Спасибо, полковник, — произнёс Райан и направился к двери. Проблема со средствами массовой информации его не интересовала. Сержант открыл перед ним дверь, салютуя своему верховному главнокомандующему, как надлежит морскому пехотинцу. Райан машинально приложил руку к виску. Стоящий внутри дома старший сержант показал в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Поскольку он был вооружён, его рука тоже замерла у козырька фуражки. Райану стало ясно, что отныне он не сможет никуда пойти в одиночку. Прайс, ещё один агент Секретной службы и два морских пехотинца поднялись за ним. В коридоре второго этажа стояли два агента Секретной службы и ещё пять морских пехотинцев. Наконец в 23.54 Райан вошёл в спальню и увидел, что жена ждёт его, сидя на кровати.

— Привет, — произнёс он.

— Это правда, Джек?

Райан кивнул, заколебался, затем сел рядом с Кэти.

— Как дети?

— Спят. — Наступила пауза. — Вообще-то они пока не понимают, что произошло. Так что мы все четверо не знаем, что будет дальше, — добавила она.

— Пятеро.

— Президент мёртв? — Кэти повернула голову и увидела кивок мужа. — Я так и не успела как следует познакомиться с ним.

— Хороший человек. Его дети сейчас в Белом доме. Спят. Я не знал, как мне следует поступить, и приехал сюда. — Райан протянул руку к воротничку и развязал галстук. Для этого потребовалось немалое усилие. Пожалуй, не стоит беспокоить детей, решил он.

— Что будет сейчас?

— Мне нужно выспаться. Меня разбудят в пять утра.

— Что нам предстоит завтра?

— Не знаю.

Джеку удалось раздеться. Он надеялся, что новый день принесёт с собой хотя бы некоторые ответы на вопросы, скрытые от него ночью.

Глава 2

Ранний рассвет

Можно было не сомневаться, что они будут настолько точны, насколько это позволяли их электронные часы. Райану показалось, что он едва успел закрыть глаза, как послышался чуть слышный стук в дверь, заставивший его оторвать голову от подушки. Затем наступил короткий момент замешательства, обычный для любого, кто просыпается вне своего дома: где я? Первая промелькнувшая разумная мысль напомнила, что в прошлом ему снилось много снов и, может быть… И тут же за этой мыслью последовала другая, чётко давшая понять, что худшим из снов является реальность. Он находился в незнакомом месте, и объяснить это как-нибудь по-другому было невозможно. Свирепый торнадо унёс его в мир ужаса и замешательства, потом бросил сюда, и это был не Канзас и не страна Оз[4]. Лучшее, что он осознал после нескольких секунд, пока пытался сориентироваться, заключалось в том, что у него не было головной боли от недостатка сна, чего он боялся, и что он чувствовал себя не таким усталым.

— О'кей, я проснулся, — сказал Райан в сторону деревянной двери. Затем он понял, что рядом с его комнатой нет ванной и что ему придётся выйти в коридор. Он так и поступил.

— Доброе утро, господин президент. — Молодой агент, которому хотелось казаться старше, вручил ему халат. И это тоже относилось к обязанностям ординарца, но единственный морской пехотинец, которого увидел Райан в коридоре, стоял, вооружённый пистолетом. Джек подумал, что ночью произошёл, по-видимому, спор между Секретной службой и корпусом морской пехоты за право быть рядом с новым верховным главнокомандующим. Затем он с удивлением обнаружил, что надевает свой собственный халат.

— Ночью мы привезли кое-какие вещи, которые могут вам понадобиться, — шёпотом объяснил агент, а другой передал Райану поношенный темно-бордовый домашний халат, принадлежащий Кэти. Выходит, кто-то сумел проникнуть ночью в их дом, понял Джек, поскольку он никому не передавал ключей, и сумел к тому же отключить сигнализацию. Он бесшумно вернулся в спальню, положил халат возле Кэти и снова вышел в коридор. Третий агент провёл Райана по коридору в пустую спальню. Там на спинке кровати висели четыре его костюма вместе с четырьмя рубашками — судя по внешнему виду, все были тщательно отглажены, — а также полдюжины галстуков и всё остальное. Внезапно Райан почувствовал, что его сотрудниками, пошедшими на это, руководило не столько желание угодить ему, сколько глубокое сочувствие. Они знали — по крайней мере имели представление — о том, как ему трудно, и потому сделали все, что могли, чтобы облегчить его жизнь, причём с таким отчаянным стремлением сделать это как можно лучше. Кто-то даже начистил все три пары его чёрных ботинок до такого блеска, какого можно достичь только в корпусе морской пехоты. Ещё никогда ботинки не выглядели так хорошо, подумал он, направляясь в ванную комнату — там, разумеется, он обнаружил все свои туалетные принадлежности, вплоть до куска мыла фирмы «Зест». А рядом была аккуратно разложена косметика Кэти; Никто не считал, что быть президентом очень просто, но теперь Райана окружали люди, полные решимости облегчить его жизнь и устранить все препятствия, если это им под силу.

Тёплый душ помог расслабить его усталые мышцы, зеркало запотело, но это даже облегчило процесс бритья. К 5.20 утренняя процедура была закончена, и Райан спустился по лестнице. За окном, во дворе, он увидел шеренгу морских пехотинцев в камуфляжных комбинезонах, охранявших дом, в котором он провёл ночь. При каждом выдохе у них изо рта вырывалось маленькое белое облачко. Охранники внутри дома при виде его вытягивались по стойке смирно. Он и его семья проспали ночью несколько часов, но больше никому спать не пришлось. Это нужно запомнить навсегда, подумал Джек и направился в кухню, руководствуясь вкусными запахами, доносящимися оттуда.

— Смирно! — скомандовал старшина морской пехоты тихим голосом, стараясь не разбудить спящих на втором этаже детей, и по лицу Райана впервые после вчерашнего ужина промелькнула улыбка.

— Вольно, морские пехотинцы. — Президент направился к кофейнику, но капрал опередил его. Прежде чем передать ему чашку кофе, капрал добавил туда именно столько сливок и сахара, сколько обычно клал Джек. По-видимому, и здесь кто-то ночью был занят работой.

— Все находятся в столовой, сэр, — доложил старшина.

— Спасибо, — поблагодарил его Райан и направился в столовую.

Сидящие за столом выглядели устало, и Райан почувствовал себя неловко из-за своего лица, свежего после душа и бритья. И тут он увидел кипу приготовленных ими документов.

— Доброе утро, господин президент, — сказала Андреа Прайс. Присутствующие начали подниматься из-за стола. Райан жестом остановил их и обратился к Мюррею.

— Дэн, — начал президент, — что стало известно за ночь?

— Два часа назад мы обнаружили тело пилота и легко опознали его. Фамилия — Сато, как и предполагалось. Очень опытный лётчик. Продолжаем поиски второго пилота. — Мюррей сделал паузу. — Сейчас проверяют наличие наркотиков в теле пилота, но меня удивит, если их обнаружат. Департамент безопасности на транспорте увёз записывающее устройство — его нашли примерно в четыре утра и сейчас ведётся расшифровка записей. Из развалин извлечено больше двухсот трупов…

— Как относительно тела президента Дарлинга? Прайс отрицательно покачала головой.

— Оно ещё не найдено, — ответила она. — Та часть здания полностью разрушена, и принято решение подождать до рассвета, прежде чем поднимать крупные обломки.

— Кто-нибудь уцелел?

— Только те три человека, что находились внутри здания в момент катастрофы.

— О'кей. — Райан тоже покачал головой. Эта информация была важной, но не относилась к сути дела. — Что ещё?

Мюррей посмотрел в свои записи.

— Самолёт вылетел из международного аэропорта Ванкувера в провинции Британская Колумбия. Пилот передал руководители полётов фальшивый маршрут в Хитроу, в Лондон, полетел на восток и в 7.51 по местному времени покинул воздушное пространство Канады. Всё было как обычно и не вызвало никаких подозрений. Мы полагаем, что некоторое время он продолжал полёт по этому маршруту, затем изменил курс и направился на юго-восток, в сторону Вашингтона, округ Колумбия. На подлёте он обманул службу контроля за полётами.

— Каким образом?

Мюррей сделал жест в сторону незнакомого Райану человека.

— Господин президент, я Эд Хатчинс из Федерального агентства безопасности на транспорте. Это было нетрудно. Пилот передал по радио, что он из авиакомпании КЛМ и совершает чартерный рейс в Орландо, затем сообщил об аварии на борту самолёта. В случае аварии в воздухе наши люди обязаны как можно быстрее посадить авиалайнер. Это был пилот, отлично знакомый с нашей системой управления полётами. Мы оказались бессильны перед ним, — закончил он, словно оправдываясь.

— На плёнке «чёрного ящика» записан голос только одного человека, — добавил Мюррей.

— Как бы то ни было, — продолжал Хатчинс, — у нас есть записи радиолокаторов. Он симулировал полет самолёта с неисправными двигателями, попросил, чтобы его направили для аварийной посадки на авиабазу Эндрюз и получил разрешение. Полётное время от Эндрюз до Капитолийского холма меньше минуты.

— Один из наших агентов успел выпустить в него «стингер», — с мрачной гордостью сообщила Прайс.

Хатчинс только покачал головой. Этим утром в Вашингтоне такое безмолвное выражение чувств было самым частым.

— С таким же успехом он мог бросить в него комок бумаги — самолёт огромный, — заметил он.

— Из Японии поступила какая-нибудь информация?

— Страна в шоке, — подал голос Скотт Адлер, старший кадровый дипломат из Государственного департамента и близкий друг Райана. — Сразу после того, как вы легли спать, позвонил премьер-министр. У него тоже была трудная неделя, хотя он доволен тем, что вернул себе прежнюю должность. Он хочет прилететь сюда, чтобы лично принести извинения. Я сказал ему, что мы позвоним…

— Передайте премьер-министру, что я согласен.

— Ты уверен, Джек? — спросил Арни ван Дамм.

— Есть среди вас кто-нибудь, кто считает этот террористический акт преднамеренным заговором? — Райан обвёл взглядом сидящих за столом.

— Мы не знаем этого, — первой отозвалась Прайс.

— На борту самолёта не было взрывчатых веществ, — напомнил Мюррей. — Если бы они там находились…

— То меня не было бы здесь, — закончил за него Райан и допил кофе. Капрал тут же снова наполнил чашку. — Это дело рук одного или двух безумцев, как это чаще всего случается.

— Вес взрывчатки относительно невелик, — задумчиво кивнул Хатчинс, соглашаясь с президентом. — Даже несколько тонн, принимая во внимание грузоподъёмность «Боинга-747-400», ничуть не помешали бы пилоту осуществить такую операцию, а взрыв был бы во много раз мощнее. Перед нами всего лишь авиакатастрофа. Её последствия были результатом взрыва примерно половины запаса топлива для реактивных двигателей авиалайнера — больше восьмидесяти тонн. Даже этого оказалось больше чем достаточно, — закончил он. Хатчинс занимался расследованием авиакатастроф почти тридцать лет.

— И всё-таки слишком рано делать однозначный вывод, — возразила Прайс.

— Твоё мнение, Скотт?

— Если бы это было — нет, чёрт возьми… — Адлер покачал головой, — случившееся не было преднамеренным актом японского правительства. Они в отчаянии. Газеты требуют самого сурового наказания для лиц, сумевших захватить власть и вступить в конфликт с Америкой, да и премьер-министр Кога едва не рыдал в трубку. Можно с уверенностью сказать, что, если это было результатом заговора, спланированного кем-то в Японии, они найдут виновника сами.

— Японское законодательство, касающееся расследования уголовных преступлений, не такое строгое, как у нас, — добавил Мюррей. — Андреа права. Делать выводы слишком рано, но пока все указывает на то, что это не было запланированным актом. Скорее это походит на действия фанатика. — Мюррей на мгновение замолчал и затем продолжил:

— Если уж предполагать заговор, не следует упускать из виду то обстоятельство, что у Японии было ядерное оружие и в таком случае они вполне могли воспользоваться им.

При этих словах Райану показалось, что даже кофе в его чашке вдруг стал холодным.

Этот труп он нашёл под кустом, перенося приставную лестницу от одного участка западной стены к другому. Пожарный работал уже семь часов и действовал механически. Человеческая природа такова, что она не способна выдержать жуткое зрелище разорванных и обгоревших тел в течение длительного времени и в определённый момент срабатывает защитный рефлекс — человек начинает воспринимать трупы как простые предметы. Тело мёртвого ребёнка потрясло бы пожарного, он мог бы испытать ужас, обнаружив изуродованный труп молодой и красивой женщины, потому что сам был молод и не женат, однако тело, на которое он случайно наступил, не было ни тем ни другим. У трупа отсутствовала голова и были оторваны части обеих ног, но это, несомненно, было тело мужчины в разорванной белой рубашке и лохмотьях с погонами. Пожарный увидел на погонах три полоски и не понял, что это означало, — он слишком устал, чтобы думать. Он повернулся и жестом подозвал своего лейтенанта, который в свою очередь взял за рукав стоящую рядом женщину в виниловой куртке с надписью ФБР.

Агент подошла к пожарному, держа в руке пластмассовый стаканчик с кофе и мечтая о сигарете — впрочем, об этом нечего было и думать, вокруг было слишком много паров авиационного топлива, помнила она.

— Я только что обнаружил вот это. Странно, что тело оказалось здесь, но…

— Действительно странно. — Агент взяла фотоаппарат и сделала пару снимков. Электронное устройство запечатлеет на каждом кадре точное время съёмки. Затем она достала из кармана блокнот и зарисовала расположение трупа, который значился в её списке под номером четыре. В выделенном ей участке трупов оказалось немного. Она также пометила место пластиковыми вешками и жёлтой лентой, протянутой между ними, и начала заполнять ярлык.

— Теперь переверните его, — сказала агент пожарному. Они увидели под телом кусок стекла — или прозрачного пластика. Агент сделала ещё один снимок и обратила внимание на то, что в видоискателе ситуация выглядит интереснее, чем при взгляде невооружённым глазом. Она подняла голову и заметила брешь, пробитую в мраморной балюстраде. Заинтересовавшись, агент тщательнее осмотрела грунт вокруг трупа и обнаружила множество маленьких металлических предметов, которые час назад приняла за обломки самолёта. Тогда они привлекли внимание сотрудника Национального департамента безопасности на транспорте, который беседовал с тем же офицером пожарной службы, что и она, всего минутой раньше. Ей пришлось несколько раз махнуть рукой, чтобы привлечь внимание следователя этого департамента.

— Что там у вас? — спросил следователь, протирая очки платком.

— Посмотрите на рубашку. — Агент показала на обезглавленный труп.

— Кто-то из экипажа, — произнёс сотрудник департамента, надев очки. — Возможно, один из пилотов. А это что? — На этот раз он указал на рубашку.

В действиях агентов появилась теперь особая осторожность. Они склонились над трупом. В белой форменной рубашке, чуть правее кармана, виднелось отверстие, окружённое красным пятном. Агент ФБР направила на него луч фонарика, и стало ясно, что пятно высохло. Сейчас было около семи градусов ниже нуля. При ударе тело пилота выбросило из тёплой кабины почти мгновенно, и оно оказалось в холодном воздухе ночи. Кровь на обрубке шеи замёрзла и напоминала какой-то жуткий пурпурно-красный шербет, а вот кровавое пятно на рубашке, заметила агент ФБР, было сухим и потому не замёрзло.

— Проследите, чтобы никто не прикасался к телу, — сказала агент пожарному. Подобно большинству агентов ФБР, раньше она служила в полиции. Лицо женщины побледнело от холода.

— Это ваше первое расследование авиакатастрофы? — спросил сотрудник департамента, ошибочно истолковав причину её бледности.

— Да, — кивнула она, — но расследованием убийств мне приходилось заниматься и раньше. — Она включила свою портативную рацию и вызвала старшего агента. Здесь необходимо было участие судебно-медицинского эксперта и самый тщательный осмотр окружающей местности.

Телеграммы с выражением соболезнования приходили от всех правительств мира. В большинстве своём они были длинными и прочитать требовалось каждую — по крайней мере каждую из тех, что были от стран, играющих заметную роль на мировой арене. С визитом японского премьер-министра придётся подождать.

— Министры внутренних дел и торговли вернулись в Вашингтон и готовы принять участие в заседании кабинета министров вместе со всеми заместителями, — сообщил ван Дамм Райану, который перелистывал полученные телеграммы, пытаясь читать и слушать одновременно. — Заместители членов Объединённого комитета начальников штабов вместе с главнокомандующими родами войск собрались для обсуждения проблемы национальной безопасности.

— Есть ли угроза безопасности страны? — спросил Джек, не поднимая головы. До вчерашнего дня он был советником по национальной безопасности у президента Дарлинга, и ему казалось маловероятным, что международная ситуация могла резко измениться за последние сутки.

— Нет, — ответил Скотт Адлер.

— В Вашингтоне все тихо, — произнёс Мюррей. — По радио и телевидению мы обратились с просьбой к жителям не покидать домов без неотложной необходимости. Подразделения национальной гвардии округа Колумбия выведены на улицы. Нам нужны люди для работы на Капитолийском холме, а национальная гвардия округа Колумбия состоит из военной полиции первой очереди резерва. Они могут принести немалую пользу. К тому же пожарные, должно быть, изнемогают от усталости.

— Сколько времени потребуется на расследование? Нам нужна надёжная информация, — подчеркнул президент.

— Трудно сказать, Джек… извините, господин…

— Сколько лет мы знаем друг друга, Дэн? — Райан оторвался от телеграммы бельгийского правительства и поднял голову. — Я ведь не Господь Бог, верно? Если время от времени ты будешь обращаться ко мне по имени, тебя не расстреляют за это.

На лице Мюррея появилась улыбка.

— О'кей. Трудно делать предположения при расследовании такого крупного дела. Может повезти, и все сразу станет ясным, но рано или поздно мы получим результаты, — пообещал Дэн. — Там работают наши лучшие следователи.

— Что я скажу средствам массовой информации? — Джек потёр глаза, уже уставшие от чтения. Может быть, Кэти права. Пожалуй, ему и впрямь нужны очки. Перед Райаном лежало расписание его утренних выступлений перед камерами телевизионных компаний, выбранных жеребьёвкой. Си-эн-эн — в 7.08, Си-би-эс — в 7.20, Эн-би-си — в 7.37, Эй-би-си — в 7.50 и «Фоке» — в 8.08. Все телевизионные интервью будут проводиться здесь, в Белом доме, в зале Рузвельта, где уже установлены камеры. Кто-то принял решение, что делать официальное обращение к стране слишком трудно для него и не соответствует существующей обстановке. Сначала надо получить надёжную информацию и лишь затем можно обратиться к народу. А пока лучше всего спокойно, с чувством собственного достоинства и, самое главное, задушевно поговорить с людьми, пока они читают утренние газеты и пьют кофе.

— Об этом мы уже подумали, — заверил его ван Дамм. — Просто отвечай на вопросы, исходя из здравого смысла. Говори медленно и чётко. Постарайся выглядеть спокойным. Не делай драматических заявлений — их никто от тебя не ожидает. Людям нужно убедиться, что кто-то руководит страной, отвечает на телефонные звонки и тому подобное. Они понимают, что слишком рано ждать каких-нибудь определённых ответов и решений.

— Как дети Роджера?

— Думаю, все ещё спят. Сюда приехали их родственники. Сейчас они в Белом доме.

Президент Райан кивнул, не поднимая головы. Трудно смотреть в глаза людей, сидящих за столом, особенно когда речь заходит о таких вопросах. Впрочем, и это было предусмотрено. Грузчики уже, наверно, готовятся к работе. Семья Дарлинга — то, что от неё осталось, — будет быстро, хотя и максимально вежливо, вывезена из Белого дома, потому что этот дом отныне ей не принадлежит. Для страны было важно, чтобы кто-то другой поселился в нём, и этот новый обитатель Белого дома должен чувствовать себя как можно комфортнее, так что будут приняты меры, чтобы удалить все, что напоминает о прежних его жильцах. В этом не было ничего жестокого, понял Джек. Такова жизнь. Несомненно, где-то рядом наготове находится психолог, готовый помочь членам семьи в их горе, облегчить их страдания, насколько это по силам медицине. Но интересы страны прежде всего. Это безжалостная математика жизни, и даже такая сентиментальная страна, как Соединённые Штаты Америки, понимает, что нужно двигаться дальше. Когда наступит время покинуть Белый дом для Райана — по той или иной причине, — произойдёт то же самое. Было время, когда бывший президент после церемонии инаугурации своего преемника шёл пешком к железнодорожной станции «Юнион стейшн» с чемоданом в руке и покупал билет домой. Теперь прибегали к помощи грузчиков, и семья президента будет, несомненно, отправлена домой на самолёте ВВС, и всё-таки детям придётся уехать, покинув школы, в которых они учились, ребят, с которыми их связывают узы дружбы, и вернуться в Калифорнию, чтобы начать новую жизнь, которую постараются создать для них родственники. Да, конечно, благо страны прежде всего, думал Райан, глядя невидящими глазами на телеграмму бельгийского правительства, но всё-таки это жестоко по отношению к детям Дарлинга. Насколько было бы лучше для всех, если бы всего этого с самолётом и Капитолием не было…

В придачу ко всему Джеку редко доводилось утешать детей человека, с которым он был знаком, и уж тем более ему никогда не приходилось выселять их из дома, в котором они жили. Он покачал головой. Это не его вина, всего лишь обязанность.

В телеграмме, к чтению которой он вернулся, говорилось, что Америка дважды помогла спасти эту маленькую страну на протяжении менее тридцати лет, затем защищала её независимость, являясь основателем союза НАТО, и что Америку с этой страной, которую вряд ли смогут найти на глобусе большинство американских граждан, объединяют узы дружбы, скреплённые кровью. И это была правда. Каковы бы ни были недостатки Америки, какой бы несовершенной она ни являлась, Соединённые Штаты почти всегда поступали правильно. Благодаря этому мир становился лучше, и потому он обязан продолжать дело своих предшественников.

Инспектор Пэт О'Дей был благодарен природе за холодную погоду. Его карьера следователя длилась почти тридцать лет, и ему не в первый раз приходилось иметь дело с множеством мёртвых человеческих тел и частями трупов. Впервые ему довелось заниматься расследованием массового убийства в штате Миссисипи в мае, когда Ку-Клукс-Клан взорвал воскресную школу, где погибло одиннадцать человек. По крайней мере сейчас, холод избавил следователей от жуткого трупного запаха. Он никогда не стремился высоко продвинуться в бюро — его должность инспектора отличалась тем, что её значимость менялась с приобретённым с годами опытом. На своей должности О'Дей действовал во многом подобно Мюррею. Являясь специальным уполномоченным директора ФБР по решению особо сложных задач, он часто выезжал из Вашингтона, чтобы уладить ту или иную проблему. Все признавали его незаурядные способности следователя, и он сам предпочитал практическую работу с её решением больших и малых дел кабинетной, которая наводила на него скуку.

Заместитель директора ФБР Тони Карузо принадлежал к другой категории людей. Раньше он был старшим специальным агентом, возглавлял два отделения в разных штатах, поднялся до ранга руководителя отдела подготовки специальных агентов. После этого его назначили начальником не лучшего для работы вашингтонского отделения и одновременно заместителем директора бюро. Карузо нравились престиж, власть, высокое жалованье и специально выделенное место для его автомобиля в подземном гараже здания Эдгара Гувера, но в душе он завидовал своему старому другу Пэту, не боявшемуся испачкать руки при расследовании особенно запутанного преступления.

— Что ты скажешь? — спросил Карузо, глядя на мёртвое тело. Для работы все ещё требовалось электрическое освещение. Солнце поднялось из-за горизонта, но по другую сторону развалин.

— Моё мнение ещё не убедит судью, но я уверен, что он был мёртв задолго до того, как самолёт спикировал на Капитолий.

Оба наблюдали за работой седовласого эксперта из лаборатории судебной медицины ФБР, склонившегося над трупом. Нужно было провести множество тестов, в том числе измерить внутреннюю температуру тела для компьютерной обработки данных, при которой вводились и все условия окружающей среды. И хотя высокопоставленные сотрудники ФБР предпочли бы информацию посущественней, но если смерть наступила до 21.46, это решало бы одну из важных проблем.

— Удар ножом в сердце, — произнёс Карузо, вздрогнув при собственных словах. Невозможно привыкнуть к зверской жестокости убийства. Независимо от того, является жертвой насильственной смерти один человек или тысяча, насильственная смерть остаётся насильственной смертью, и число пострадавших всего лишь говорит о том, сколько отдельных людей ушло из жизни. — Значит, это пилот.

— Мне сказали об этом, — кивнул О'Дей. — Три полоски на погонах — это значит, он второй пилот и его убили. Таким образом, не исключено, что вёл самолёт только один человек.

— Сколько человек в лётном экипаже такого авиалайнера? — спросил Карузо у сотрудника Национального департамента безопасности на транспорте.

— Двое. Раньше в составе экипажа был и бортмеханик, но, после того как стали выпускать новые, более совершенные самолёты, такая необходимость отпала. При особо продолжительных перелётах может потребоваться запасной пилот, но эти птицы теперь почти полностью автоматизированы, и двигатели на них практически никогда не выходят из строя.

Судебно-медицинский эксперт выпрямился, жестом подозвал людей, стоявших наготове, чтобы унести обезображенный труп, и подошёл к руководителям ФБР.

— Вам нужно предварительное заключение?

— Да, конечно, — ответил Карузо.

— Он, несомненно, был мёртв до падения самолёта. На теле нет ушибов, вызванных ударом. Рана в груди относительно давняя. Следовало ожидать повреждения от пристежных ремней, но их я не обнаружил, на теле только царапины и почти нет крови. Даже на шее, в том месте, где голова оторвалась от тела при ударе, кровотечения почти не было. Да и вообще на теле мало крови. Могу высказать предположение, что он был убит, когда сидел в своём кресле. Ремни удерживали его тело в сидячем положении. После наступления смерти кровь стекает в нижние конечности, а когда самолёт врезался в здание, ему оторвало ноги — вот почему на теле так мало крови. Мне придётся поработать с ним в лаборатории, но осмелюсь предположить, что он был мёртв по крайней мере за три часа до появления самолёта у Вашингтона. — Уилл Геттиз передал Карузо бумажник. — Тут удостоверение личности этого парня. Бедняга. Полагаю, он не имел никакого отношения к террористическому акту.

— Насколько велика вероятность того, что ваши выводы ошибочны? — О'Дей знал, что обязан задать этот вопрос.

— Я буду очень удивлён, если в чём-то ошибся, Пэт. Возможны отклонения относительно времени смерти — на час-два, не более — он был убит скорее раньше, чем позже, — да, я допускаю это. Однако на теле так мало крови, что он, несомненно, погиб ещё до момента катастрофы. Готов побиться об заклад, — сказал эксперт, зная, что от этого заявления зависит его карьера, и ничуть не сомневаясь в своей правоте.

— Слава Богу, — с облегчением выдохнул Карузо. Такое заключение не просто облегчало расследование. На протяжении следующих двадцати лет будет обсуждаться теоретическая возможность заговора, и ФБР продолжит выяснение всех обстоятельств, указывающих на это, с помощью — тут он не сомневался — японской полиции. Что ещё не вызывало сомнений, так это то, что за штурвалом самолёта, сокрушившего Капитолий, находился один человек, и потому совершенно ясно, что это массовое убийство, подобно многим преступлениям такого рода, было делом рук одиночки. Безумен он был или нет, был опытным лётчиком или новичком, но в любом случае он действовал один. Правда, далеко не все этому поверят.

— Передай это Мюррею, — распорядился Карузо. — Он у президента.

— Слушаюсь, сэр. — О'Дей направился к месту, где стоял его пикап с дизельным двигателем. Наверно, в Вашингтоне только один такой автомобиль со специальным полицейским фонарём на крыше, провод от которого ведёт к гнезду от прикуривателя, подумал инспектор. Он сел в кабину и повернул ключ зажигания. Такую информацию нельзя передавать по радио, даже по каналу кодированной связи.

Контр-адмирал Джексон надел свой парадный мундир, когда до посадки на авиабазу Эндрюз оставалось полтора часа. Ему удалось поспать шесть часов — он отчаянно нуждался в отдыхе — после брифинга, вообще-то не имевшего особого значения. Мундир был изрядно помят, поскольку лежал в походном саквояже, но это тоже не имело значения, не говоря уже о том, что и раньше синяя шерстяная ткань адмиральского мундира выглядела не лучшим образом. Впрочем, внимание пассажиров больше привлекали пять рядов наградных колодок и золотые крылышки лётчика морской авиации. Сегодня утром дул, должно быть, восточный ветер, потому что КС-10 прилетел из Виргинии. При подлёте к Вашингтону все, кто сидели в креслах, расположенных в хвостовой части самолёта, толпились у иллюминаторов впереди, словно туристы, которыми не были. В предрассветных сумерках и при сиянии множества прожекторов на земле, было ясно видно, что здание Капитолия, символ столицы Америки, утратило свой былой облик. По какой-то причине это потрясло их больше, чем изображение, которое они видели на экранах телевизоров, прежде чем поднялись на борт самолёта на Гавайских островах. Через пять минут КС-10 совершил посадку на авиабазе Эндрюз. Старшие офицеры тут же перешли к стоявшему неподалёку вертолёту Первой вертолётной эскадрильи, который доставил их к посадочной площадке на крыше Пентагона. Во время этого перелёта, проходившего ниже и медленней обычного, они сумели получше рассмотреть разрушенное здание Капитолия.

— Боже мой, — послышался по системе внутренней связи голос потрясённого Дейва Ситона. — Удалось кому-то спастись?

Робби задумался, прежде чем ответить.

— Интересно, где находился Джек в этот момент… — произнёс он наконец. Адмирал вспомнил тост офицеров британской армии:

— Выпьем за кровавые войны и времена года, когда начинаются болезни! — имелись в виду две причины для гарантированного продвижения офицеров по службе, поскольку сразу возникало немало вакантных должностей. Несомненно, многие американские офицеры займут более высокие должности в результате этого страшного инцидента, но вряд ли кому-нибудь из них хотелось продвинуться по службе таким образом. Особенно это касается его близких друзей, находящихся где-то внизу, в израненном городе.

Инспектор О'Дей заметил, что морские пехотинцы чувствуют себя словно в осаждённой крепости. Он поставил свой пикап на Восьмой улице. Все подходы к казармам морской пехоты были забаррикадированы. На обочинах стояли впритык автомобили, в просветах между зданиями ряды были двойными. Инспектор вышел из машины и направился к вооружённому сержанту на КПП; на О'Дее была виниловая куртка с надписью ФБР, а в правой руке он держал удостоверение личности.

— У меня назначена встреча в доме начальника корпуса, сержант.

— С кем, сэр? — спросил морской пехотинец, сверяя лицо инспектора с фотографией на удостоверении.

— С директором ФБР Мюрреем.

— Будьте добры, оставьте у нас оружие. Мы получили такой приказ, сэр, — объяснил сержант.

— Конечно. — О'Дей передал сержанту наплечную сумку, внутри которой находился его «Смит-Вессон 1076» и две запасные обоймы. На дежурство в штаб-квартире ФБР инспектор не брал с собой запасной пистолет. — Сколько у вас здесь солдат?

— Почти две роты. Сейчас ещё одна рота перебрасывается на охрану Белого дома.

Весьма разумно запирать ворота амбара, после того как из него уже украли лошадь, подумал Пэт. Ситуация показалось ему ещё более мрачной из-за того, что его послали с сообщением, что все эти меры предосторожности излишни, но никто не обратил на это внимания. Сержант сделал знак лейтенанту, единственной задачей которого — всю основную работу исполняли сержанты — было провожать гостей через двор к дому начальника корпуса. Подойдя к инспектору, лейтенант приложил руку к козырьку фуражки только потому, что он был всё-таки офицером морской пехоты.

— Я прибыл к Дэниелу Мюррею. Он ждёт меня.

— Прошу вас следовать за мной, сэр.

У каждого угла казарменных зданий стояли вооружённые морские пехотинцы, а в центре двора был установлен на треноге крупнокалиберный пулемёт. Две роты, подумал инспектор, это больше трехсот морских пехотинцев. Да, президент Райан находится здесь в безопасности, если только не объявится ещё один маньяк за штурвалом самолёта. По пути их остановил капитан, пожелавший ещё раз сравнить лицо О'Дея с фотографией на удостоверении. Забота о безопасности президента явно зашла слишком далеко. Нужно сказать об этом, прежде чем на улицах появятся танки.

Мюррей встретил его на крыльце.

— Хорошие новости? — спросил он.

— Очень, — ответил инспектор.

— Пошли. — Мюррей жестом позвал друга за собой и ввёл его в столовую. — Это инспектор О'Дей. Думаю, Пэт, ты знаешь всех, кто находятся здесь.

— Доброе утро. Я приехал с Капитолийского холма. Мы недавно обнаружили кое-что, проливающее свет на происшедшее, — начал он и через пару минут закончил рассказ.

— Насколько надёжна эта информация? — спросила Андреа Прайс.

— Вы ведь знаете, как ведётся расследование, — ответил О'Дей. — Это предварительные данные, но мне они кажутся вполне надёжными, а после полудня узнаем о результатах проведённых тестов. Сейчас происходит опознание тела. Процедура осложняется тем, что труп обезглавлен, а руки сильно пострадали. Мы не собираемся закрывать дело, просто говорим, что в нашем распоряжении имеется предварительная информация, подтверждающая уже имеющиеся сведения.

— Можно упомянуть об этом по телевидению? — спросил Райан, глядя на сидящих за столом.

— Ни в коем случае, — ответил ван Дамм. — Во-первых, эта информация ещё не окончательная. Во-вторых, пока слишком рано говорить об этом, и зрители могут не поверить.

Мюррей и О'Дей обменялись взглядами. Они не были политиками, а Арни ван Дамм принадлежал к их числу. Для них контроль за полученной информацией необходим для того, чтобы присяжные поняли, что никто не имел к ней доступа. Для Арни контроль за информацией состоял в том, чтобы люди не узнали о ней до тех пор, пока он не убедится, что для этого настало время, пока её не проверят самым тщательным образом, а затем будут сообщать постепенно, по чайной ложке. Оба подумали о том, есть ли у Арни дети и если есть, то не умер ли его ребёнок с голоду, ожидая, пока отец натрёт ему должным образом морковку. Они заметили, что Райан пристально посмотрел на главу своей администрации.

«Чёрный ящик», о котором теперь знают все, представляет собой всего лишь магнитофон, провода от которого ведут в кабину пилотов. Магнитофон записывает данные о работе двигателей и других бортовых устройств, а также переговоры пилотов. Авиакомпания «Джапэн эйрлайнз» принадлежит государству, и на её самолётах установлены все новейшие приборы. Полётные данные сразу переводятся в цифровую форму, а потому их расшифровка была несложной. Старший техник прежде всего сделал чёткую копию подлинной металлической ленты, извлечённой из «чёрного ящика», запер оригинал в сейф и занялся расшифровкой копии. Национальный департамент безопасности на транспорте принял меры, чтобы при расшифровке присутствовал переводчик, владеющий японским языком.

— Полётные данные кажутся при первом прослушивании простыми и ясными. Все механизмы на самолёте работают исправно, — сообщил аналитик, глядя на данные, появляющиеся на экране компьютера. — Плавные повороты, ровная работа двигателей. Пилот ведёт самолёт, как по учебнику… вот до этого момента. — Он постучал пальцем по экрану. — Здесь он сделал крутой поворот с курса ноль-шесть-семь на курс один-девять шесть… и снова все работает нормально.

— В кокпите никаких разговоров. — Второй техник прослушивал запись голосов, прогоняя ленту взад и вперёд, обнаружив только рутинные переговоры между самолётом и наземными станциями управления полётом. — Я возвращаюсь к началу записи. — На ленте вообще-то не было начала. Она представляла собой непрерывную петлю на этом магнитофоне, потому что «Боинг-747» обычно совершал продолжительные перелёты над морской поверхностью, длившиеся по сорок часов. Технику пришлось потратить несколько минут, чтобы найти конец предыдущего рейса, и тут он услышал обычный обмен информацией и командами между двумя пилотами, а также самолётом и службой наземного контроля, сначала на японском языке, а затем на английском, которым обычно пользуются при международных рейсах.

Голоса стихли вскоре после того, как авиалайнер остановился на выделенной для него дорожке. В течение целых двух минут царило молчание, и затем снова началась запись, когда включились приборы во время процедуры проверки бортовых устройств, как это обычно делается перед вылетом самолёта. Переводчик японского языка — армейский офицер, одетый в штатское, — приехал из Агентства национальной безопасности.

Звуки были чёткими и ясными. Они слышали, как щёлкали переключатели, где-то сзади раздавалось жужжание инструментов, но самым громким звуком было дыхание второго пилота, которого они опознали по дорожке на плёнке магнитофона.

— Остановитесь, — внезапно сказал офицер. — Немного перемотайте ленту назад. Тут был слышен второй голос, я не совсем… Вот сейчас хорошо. Он сказал: «У тебя все готово?» Это вопрос. Должно быть, старшего пилота. Да, захлопнулась дверь, в кабину вошёл старший пилот. «Предполётная подготовка закончена… готов приступить к рулёжке и взлёту… О…» Боже мой, он убил его. Ещё перемотайте ленту назад.

Армейский офицер — майор — не заметил, что агент ФБР взял вторую пару наушников.

Оба впервые услышали это. Агенту ФБР приходилось видеть видеозапись убийства, но ни он, ни офицер армейской разведки ни разу не слышали звуков, сопровождающих его. Удар, шорох врезающегося в человеческую плоть ножа, вздох удивления и боли, что-то вроде бульканья, словно попытка заговорить, и тут же послышался другой голос.

— Что это? — спросил агент.

— Ещё отмотайте назад, — сказал офицер, глядя на стену и внимательно прислушиваясь к словам, произнесённым на японском языке. — Он сказал: «Мне очень жаль, но так уж пришлось…» — перевёл майор и добавил:

— Мне показалось, что он извиняется перед ним.

Послышалось несколько тяжёлых вздохов, и наступила тишина.

— Господи… — произнёс потрясённый агент ФБР. Меньше чем через минуту по другому голосовому каналу послышался голос другого пилота, предупреждающего центр управления полётами, что его 747-й начинает прогрев двигателей.

— Это старший пилот, Сато, — сказала аналитик из Национального департамента безопасности на транспорте. — Первый голос принадлежал, должно быть, второму пилоту.

— Больше не принадлежит. — По голосовому каналу второго пилота слышались только фоновые шумы.

— Это верно, он убил его, — согласился агент ФБР. Им придётся прокрутить эту плёнку ещё сто раз, прислушиваясь к ней самим и в присутствии других, но вывод останется тем же. Даже если официальное следствие будет длиться несколько месяцев, по сути дела оно закончилось меньше чем через девять часов после своего начала.

Улицы Вашингтона были неестественно пустыми. Обычно в такое время дня — Райан слишком хорошо знал это по собственному опыту — центр столицы представлял собой сплошную транспортную пробку из автомобилей государственных служащих, лоббистов, членов Конгресса, их помощников, пятидесяти тысяч адвокатов и их секретарей, а также бесчисленного множества работников различных частных фирм, обслуживающих всех тех, кто были упомянуты выше.

Но не сегодня. Поскольку на каждом перекрёстке стоял полицейский автомобиль с антенной на крыше или защитного цвета машина национальной гвардии, атмосфера в городе больше походила на уик-энд перед праздничными днями, и Райан обратил внимание, что от Капитолийского холма направляется даже больше автомобилей, чем к нему, — любопытных поворачивали обратно в десяти кварталах от места, к которому они стремились.

Президентский кортеж мчался по Пенсильвания-авеню. Джек расположился на заднем сиденье «шеви сабербен», впереди и сзади ехали машины морской пехоты, между которыми вклинились автомобили агентов Секретной службы. Солнце уже встало. На небе почти не было облаков, и Райану потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, почему контуры зданий на фоне горизонта выглядят непривычно.

Он заметил, что японский «Боинг-747», пролетевший вдоль Пенсильвания-авеню, прежде чем врезаться в Капитолий, даже не повредил растущих здесь деревьев. Всю свою энергию он потратил на цель. На холме работало полдюжины подъёмных кранов. Они извлекали из кратера, который ещё вчера был залом заседаний палаты представителей, крупные обломки стен и опускали их на платформы грузовиков. У развалин Капитолия стояло всего несколько пожарных машин. Трагическая часть катастрофы уже закончилась. Осталась мрачная.

Весь остальной город в 6.40 утра казался нетронутым. Райан последний раз взглянул на развалины Капитолия через боковое затемнённое стекло, и тут же его машина свернула вниз, на Конститьюшн-авеню. Хотя охране удалось убрать автомобили с пути президентского кортежа, она оказалась бессильна перед обычной массой любителей утренних пробежек. Возможно, бег по Моллу был частью их обычного ритуала, но сейчас они все стояли. Райан смотрел на лица людей. Некоторые из них поворачивались вслед машине, а потом устремляли взгляды на восток, некоторые собирались группками, беседуя между собой, кивали в сторону Капитолия, качали головами. Джек заметил, что агенты Секретной службы, сидевшие вместе с ним в «сабербене», крутили головами, наблюдая за ними. Не иначе они предполагали, что один из них сейчас вытащит из-под своего тренировочного костюма базуку.

Ехать так быстро по улицам Вашингтона было для Райана непривычным. Автомобили летели с такой скоростью отчасти потому, что попасть в быстро мчащуюся цель труднее, а отчасти потому, что сейчас его время было намного более ценным и не следовало тратить его понапрасну. Но важнее всего для него было ощущение, что он мчится к месту назначения, которого так хотел бы избежать. Всего несколько дней назад он принял предложение Роджера Дарлинга занять пост вице-президента, но тогда он руководствовался главным образом тем, что после пребывания в этой должности его больше никогда не пригласят на государственную службу. Он закрыл глаза, и гримаса боли промелькнула по его лицу. Почему он всегда даёт согласие, когда предлагают какую-то трудную работу? Почему не отказывается от неё? Его решения, несомненно, продиктованы не мужеством, а скорее наоборот. Им так часто руководит страх, боязнь, что в случае отказа люди сочтут его трусом. А ещё он боится поступить наперекор собственной совести, и чаще всего именно совесть заставляет его принимать предложения, которые ему не нравятся или вызывают у него страх, но всякий раз он не видит разумной альтернативы для иного решения.

— Всё будет в порядке, — сказал ван Дамм, заметив выражение боли на лице Райана и зная, о чём думает новый президент.

Нет, не будет, подумал Райан, но не смог произнести этого вслух.

Глава 3

Изучение

Зал Рузвельта был назван в честь Теодора Рузвельта. Там на восточной стене висела его Нобелевская премия мира, присуждённая ему за «успешное» посредничество в заключении мирного договора, положившего конец русско-японской войне 1904-1905 годов. Ныне историки утверждают, что эти усилия американского президента только разожгли имперские амбиции Японии и нанесли такой тяжёлый удар России, что Сталин, который вряд ли симпатизировал династии Романовых, счёл необходимым отомстить за унижение его страны. Впрочем, премия мира, учреждённая Альфредом Нобелем, всегда играла скорее политическую, чем реальную роль. Обычно зал использовался для небольших торжественных ланчей и заседаний, а его близость к Овальному кабинету способствовала этому. Пройти в зал Рузвельта оказалось труднее, чем ожидал Джек. Коридоры Белого дома слишком узкие для здания такого назначения, тем более когда в них кишат агенты Секретной службы. На этот раз они хоть не держали в руках оружие — и Райан почувствовал от этого облегчение. Он прошёл мимо десяти новых агентов, не входивших в состав его личной охраны, что вызвало вздох недовольства у «Фехтовальщика». Сейчас всё изменилось, все представлялось внове, и агенты личной охраны, которые раньше казались ему деловитыми, иногда даже до забавности, сейчас превратились в очередное напоминание о том, что его жизнь кардинально переменилась.

— Что дальше? — спросил Джек.

— Войдите сюда. — Агент открыл перед ним дверь, и Райан увидел перед собой президентскую визажистку. Обстановка была здесь едва ли не домашней, у визажистки — женщины лет за пятьдесят — всё необходимое находилось в большом чемодане из искусственной кожи. Джеку нередко доводилось и раньше выступать по телевидению — особенно после того как он стал советником по национальной безопасности, — и процедура наложения макияжа всегда претила ему. Потребовалось немалое самообладание, чтобы не двигаться, пока на лицо мягкой губкой накладывали жидкую основу для макияжа, за этим последовала пудра, лак для волос и тому подобное. Женщина делала все это молча, не произнося ни единого слова, готовая расплакаться в любую минуту.

— Мне он нравился тоже, — мягко заметил Джек. Её руки замерли, и женщина посмотрела в лицо Райана.

— Он всегда был таким добрым. Эта процедура не нравилась ему, как не нравится и вам, но он никогда не жаловался и обычно даже шутил. Иногда я гримировала детей — просто так, для забавы. Им это доставляло удовольствие, даже мальчику. Они играли перед телевизионными камерами, операторы снимали их и отдавали им видеокассеты, и…

— Не расстраивайтесь. — Райан взял её за руку. Наконец-то он встретил человека из обслуживающего персонала, которая относилась к нему с теплотой, и потому он не чувствовал себя обитателем зоопарка. — Как вас зовут?

— Мэри Эббот. — По её щекам текли слезы, и ей хотелось извиниться за свою слабость.

— Вы давно работаете здесь?

— Я пришла сюда незадолго до окончания срока президентства Картера. — Миссис Эббот вытерла глаза и взяла себя в руки.

— Может быть, мне понадобится ваш совет, — произнёс он мягко.

— Ну что вы, я ничего здесь не понимаю. — На её лице появилась смущённая улыбка.

— Я тоже. Думаю, что мне придётся все начинать сначала. — Райан посмотрел в зеркало. — Вы закончили?

— Да, господин президент.

— Спасибо, миссис Эббот.

Его усадили в деревянное кресло с подлокотниками. Софиты были уже включены, и в помещении ему показалось жарко. Осторожными движениями, едва прикасаясь к нему, как и миссис Эббот, техник прикрепил к галстуку Райана микрофон с двумя головками. По-видимому, это объяснялось тем, что рядом с каждым сотрудником телевизионной компании стоял агент Секретной службы, причём Андреа Прайс, стоявшая у дверей, не спускала с них глаз. Её взгляд был полон подозрения, несмотря на то что все оборудование, внесённое в зал Рузвельта, подверглось самой тщательной проверке, а за каждым посетителем непрерывно следили такие же внимательные и напряжённые глаза, как и у хирурга. Вообще-то можно изготовить пистолет из неметаллических композитных материалов — относительно этого кинофильмы были правы, — однако такой пистолет занимал всё-таки немало места. Напряжение, испытываемое телохранителями, передалось телевизионщикам. Они держали руки на виду, и движения их были замедленными. Внимание агентов Секретной службы могло заставить нервничать почти любого.

— Осталось две минуты, — произнёс продюсер, услышав напоминание в наушнике. — Только что начался рекламный блок.

— Вам удалось поспать прошлой ночью? — спросил старший корреспондент телевизионной компании Си-эн-эн, аккредитованный при Белом доме. Подобно всем остальным, ему хотелось как можно быстрее и точнее понять нового президента.

— Всего несколько часов, — ответил Джек, внезапно почувствовав себя напряжённым. На него были направлены две камеры. Он положил ногу на ногу и сжал руки на коленях, стараясь избежать нервных движений. Какого впечатления ждут от него? Может быть, он должен казаться серьёзным? Потрясённым горем? Спокойным и уверенным? Ошеломлённым происшедшим? Сейчас менять что-либо было уже слишком поздно. Почему он заранее не спросил у Арни?

— Тридцать секунд, — послышался голос продюсера. Джек постарался собраться. Положение в кресле не позволит телу двигаться. Только отвечай на вопросы, сказал он себе. Ты уже не раз делал это.

— Семь часов восемь минут утра, — произнёс корреспондент, глядя прямо в камеру из-за спины Райана. — Мы находимся в Белом доме с президентом Джоном Райаном.

— Господин президент, это была долгая ночь, не правда ли?

— Пожалуй, да, — согласился Райан.

— Вы можете рассказать нам о ней?

— Вы знаете, что продолжают извлекать тела из-под обломков. Тело президента Дарлинга ещё не удалось обнаружить. Ведётся расследование, во главе которого стоит ФБР.

— Уже удалось что-то выяснить?

— Полагаю, к концу дня мы сможем сообщить кое-что определённое, но пока говорить об этом ещё рано.

Несмотря на то что корреспонденту все подробно разъяснили, Райан заметил, что у него в глазах мелькнуло разочарование.

— Почему во главе расследования стоит ФБР? По закону Секретная службы должна…

— У нас нет времени для споров о том, какому ведомству принадлежит юрисдикция в этом вопросе. Расследование нужно провести как можно быстрее. Вот почему я принял решение сделать ФБР ответственным за расследование катастрофы — под руководством Министерства юстиции и с помощью других федеральных агентств. Нам нужны результаты и как можно быстрее. Я пришёл к выводу, что так будет лучше.

— Нам стало известно, что вы назначили нового директора ФБР.

— Да, Барри, это верно, — кивнул Джек. — Пока обязанности директора ФБР будет исполнять Дэниел Е.Мюррей. Дэн — кадровый агент ФБР и до вчерашнего дня занимал должность специального помощника директора ФБР Билла Шоу. Я знаю его уже много лет. Он является одним из лучших полицейских на государственной службе. Я попросил его возглавить ФБР до тех пор, пока не будет принято окончательное решение по поводу того, кто станет директором.

— Мюррей?

— Это полицейский, считается одним из лучших специалистов в области расследований террористических актов и шпионажа, — ответил офицер разведывательной службы.

— Гм. — Он снова поднёс к губам чашку с горьковато-сладким кофе.

— Что вы можете сказать нам относительно подготовки к… я имею в виду ближайшие дни, — спросил корреспондент.

— Барри, планы все ещё в области разработки. Прежде всего мы должны дать возможность ФБР и другим правоохранительным ведомствам заниматься своей работой. К концу дня поступит новая информация, но для многих это была долгая и трудная ночь.

Корреспондент кивнул и решил, что пришла очередь задать вопрос о личной жизни президента.

— Где вы и ваша семья провели эту ночь? Я знаю, что вы спали не в Белом доме.

— В казармах морской пехоты, на углу Восьмой улицы и Ай-авеню, — ответил Райан.

— Черт побери, босс, — пробормотала Андреа Прайс, стоя у дверей зала. Некоторые репортёры узнали об этом, но Секретная служба не подтвердила и не опровергла эти сведения, и потому большинство средств массовой информации просто передали, что семья Райана провела ночь в «неустановленном месте». — Ничего, этой ночью они будут спать в другом месте. И на этот раз место останется неизвестным. Проклятье.

— Почему именно там?

— Видите ли, где-то нужно спать, а казармы морской пехоты показались достаточно удобным местом. Я ведь сам был когда-то морским пехотинцем, Барри, — спокойно ответил Джек.

— Помните, как мы взорвали их тогда?

— Да, это была славная ночка.

Офицер разведывательной службы вспомнил, как он в Бейруте смотрел в бинокль с крыши «Холлидей инн». Он участвовал в подготовке операции. Говоря по правде, самым трудным было найти водителя. Корпус морской пехоты пользуется в Америке странной популярностью, о его неуязвимости ходят легенды. Он с улыбкой подумал о том, можно ли там купить или взять в аренду большой грузовик… И тут же отбросил эту забавную мысль. Нужно заниматься делом. Он несколько раз бывал в Вашингтоне, и казармы корпуса морской пехоты были одним из мест, которые интересовали его. Нет, они слишком хорошо защищены. Жаль. Политическое значение цели делало её весьма привлекательной.

— Это он напрасно, — заметил Динг за утренним кофе.

— Ты считаешь, что Райан должен прятаться? — спросил Кларк.

— Ты знаком с ним, папа? — спросила Патриция.

— Некоторым образом. Мы с Дингом когда-то охраняли его. В прошлом я знал его отца… — не подумав, добавил Джон, что было для него весьма необычно.

— Какой он, Динг? — спросила Пэтси у своего жениха, взглянув на кольцо, недавно появившееся на её пальце после помолвки.

— Очень умный, — ответил Чавез. — Спокойный, неразговорчивый. С ним приятно иметь дело, всегда найдёт для тебя доброе слово. Если ты заслуживаешь того.

— Он может быть упрямым и настойчивым, когда это необходимо, — заметил Джон, глядя на своего напарника, который скоро станет и его зятем. От этой мысли ему нередко становилось не по себе. Затем он увидел выражение глаз своей дочери, и по спине у него пробежал холодок. Проклятье.

— Это верно, — согласился Чавез.

От жара софитов лицо Райана вспотело под слоем макияжа, и он едва удержался, чтобы не почесать место, которое зудело особенно сильно. Усилием воли он заставил себя не двигаться, но у него начали подёргиваться мышцы на лице, и оставалось только надеяться, что для телевизионной камеры эти мелкие судороги останутся незаметными.

— Боюсь, что не могу сказать, Барри, — произнёс он, крепко сжимая руки. — Сейчас слишком рано давать определённые ответы на многие вопросы такого рода. Когда у нас появится возможность сказать что-то определённое, мы немедленно сделаем это. А пока приходится воздержаться от ответов.

— Вам предстоит тяжёлый день, — сочувственно произнёс корреспондент Си-эн-эн.

— Барри, всем нам будет нелегко.

— Спасибо, господин президент. — Корреспондент подождал, пока выключатся камеры и он услышит команду из штаб-квартиры компании в Атланте, прежде чем заговорить снова.

— Хорошее интервью. Ещё раз спасибо.

В зал вошёл ван Дамм, по пути оттолкнув Андреа Прайс. Мало кто решился бы прикоснуться к агенту Секретной службы без серьёзных и неприятных последствий, не говоря уже о том, чтобы ворваться в зал и оттолкнуть при этом руководителя личной охраны президента, но к Арни это не относилось.

— Очень хорошо. Веди себя так же и дальше. Отвечай на вопросы. Пусть твои ответы будут короткими.

Затем к Райану подошла миссис Эббот и поправила грим. Одной рукой она мягко коснулась его лба, а другой выровняла маленькой щёткой причёску. Даже перед выпускным вечером в средней школе… — как её звали? Джек задал себе вопрос, не относящийся к делу, — ни он сам и ни кто другой не занимался так старательно его жёсткими чёрными волосами. При иных обстоятельствах он мог бы засмеяться.

Корреспондент Си-би-эс была женщиной лет за тридцать и являла собой наглядное доказательство того, что красота и ум не исключают друг друга.

— Господин президент, что осталось от правительства? — спросила она после первых малозначащих вопросов.

— Мария, — Райану сказали, что он должен обращаться к каждому корреспонденту по имени; он не знал почему, но это казалось достаточно разумным, — несмотря на то что последние двенадцать часов были страшными для всех нас, мне хотелось бы напомнить вам о речи, произнесённой президентом Дарлингом несколько недель назад: Америка остаётся Америкой. Все федеральные ведомства действуют уже сегодня под руководством заместителей и…

— Но Вашингтон…

— Из соображений общественной безопасности принято решение ограничить движение по Вашингтону, это верно, однако…

Она снова прервала его, не от бестактности, а от того, что у неё было всего четыре минуты и ей хотелось использовать их как можно продуктивнее.

— Войска на улицах..?

— Мария, этой ночью труднее всех пришлось полиции и пожарной охране. Они работали всю ночь — всю долгую холодную ночь. Мы обратились к подразделениям Национальной гвардии округа Колумбия, и они временно пришли на помощь гражданским ведомствам. Такое случается и после ураганов, торнадо и других стихийных бедствий. По сути дела Национальная гвардия выполняет муниципальные функции. ФБР работает рука об руку с мэром Вашингтона, стараясь побыстрее справиться с последствиями катастрофы.

Это было самое продолжительное заявление Райана, сделанное этим утром, и он с трудом договорил до конца, настолько напряжённым чувствовал себя. В этот момент Джек заметил, что стискивает руки с такой силой, что у него побелели пальцы, и ему пришлось заставить себя расслабить их.

— Посмотрите на его руки, — заметила премьер-министр. — Что нам известно об этом Райане?

Руководитель её разведывательной службы держал на коленях папку, содержание которой он уже помнил наизусть, поскольку смог позволить себе потратить целый рабочий день на знакомство с биографией нового главы государства.

— Он — кадровый офицер разведки. Вы ведь знаете о перестрелке в Лондоне, и о происшедшем позднее в Соединённых Штатах инциденте несколько лет назад…

— Ах да, — заметила она, делая глоток чая и отбрасывая как несущественную эту часть прошлого нового президента. — Выходит, он всего лишь бывший шпион…

— Да, но о нём хорошо отзываются. Наши русские друзья очень высокого мнения о Райане. Такой же точки зрения придерживается и «Сенчури хаус»[5], — сказал генерал, воспитанный в лучших британских традициях. Подобно своему премьер-министру, он получил образование в Оксфорде, а затем уже закончил военную академию в Сэндхерсте. — Блестящий интеллект. Есть все основания считать, что Райан, занимая должность советника по национальной безопасности у президента Дарлинга, сыграл важную роль в руководстве действиями американских вооружённых сил против Японии…

— И против нас? — спросила премьер-министр, не отрывая взгляда от экрана. Как удобно пользоваться спутниковым телевидением — а у всех главных американских телекомпаний теперь есть своя спутниковая связь. Сейчас не нужно тратить целые сутки и лететь на самолёте, чтобы увидеть главу враждебного государства — причём в напряжённой обстановке. Теперь она видела, как он ведёт себя, когда находится в трудном положении, могла оценить его способность справиться с подобной ситуацией. Независимо от того, служил он в разведке или нет, сейчас этот Райан явно чувствует себя не в своей тарелке. Ну что ж, у каждого свои слабые места.

— Несомненно, господин премьер-министр.

— Он совсем не такой грозный противник, как гласит ваша информация, — сказала она своему советнику. Действительно, новый американский президент явно нервничал, не был уверен в себе… несомненно, его не следует переоценивать.

— Когда вы сможете более подробно рассказать нам о случившемся? — спросила Мария.

— Сейчас мне трудно ответить на этот вопрос. Прошло слишком мало времени. Есть вещи, занимаясь которыми не следует торопиться, — заметил Райан.

Он смутно чувствовал, что потерял контроль над ходом интервью, каким бы коротким оно не было, и не мог понять почему. Ему не пришло в голову, что телерепортёры выстроились у дверей зала Рузвельта, подобно покупателям у прилавка в магазине, что каждый из них хотел спросить его о чём-то новом — после пары первых вопросов — и что все они стремились к тому, чтобы произвести впечатление, но не на нового президента, а на телезрителей, на невидимые массы людей, скрывающихся за телевизионными камерами, которые смотрели передачи утренних новостей, — корреспонденты всячески старались укрепить свой имидж в их глазах. Независимо от того, насколько серьёзный удар был нанесён их стране, высокий рейтинг популярности позволял корреспондентам заработать, улучшить жизнь своих семей, и потому Райан являлся для них всего лишь очередным этапом на пути к этому. По этой причине рассчитывать, что заявление, сделанное Арни телерепортёрам перед началом серии интервью относительно того, о чём следует говорить и о чём нет, подействует на них, особенно не приходилось, хотя оно исходило от опытного политического деятеля. Единственным козырем в руках Райана была ограниченность времени, выделенного для каждого репортажа. В данном случае новости передавались местными филиалами телевизионных компаний в двадцать пять минут после каждого часа, и вне зависимости от того, какая трагедия потрясла Вашингтон, зрители хотели познакомиться с прогнозом погоды и состоянием транспорта на дорогах, потому что это касалось их повседневной жизни — обстоятельство, которое, по-видимому, не приходило в голову тем, кто находились внутри города, опоясанного кольцевым шоссе, хотя об этом знали местные телевизионные станции, расположенные по всей стране. Мария внешне вела себя любезно, что противоречило её внутренним чувствам, когда ведущий передачи прервал её из Атланты. Она улыбнулась, глядя в камеру.

— О дальнейшем развитии событий мы будем информировать вас и дальше.

Теперь у Райана было двенадцать минут отдыха перед интервью с компанией Эн-би-си. Выпитый утром кофе делал своё дело, и ему захотелось в туалет, но, когда он резко встал, провод микрофона, пристёгнутого к галстуку, едва не опрокинул его.

— Сюда, господин президент. — Прайс повела его налево по коридору, затем направо. Райан слишком поздно понял, что они идут к Овальному кабинету. Войдя в кабинет, он замер на месте. Ему по-прежнему казалось, что эта комната все ещё принадлежит кому-то другому, но туалет остаётся туалетом, а в данном случае он примыкал к гостиной, расположенной рядом с кабинетом. Здесь по крайней мере он окажется в уединении, даже его преторианская гвардия, следующая за ним, подобно шотландским овчаркам за особенно ценной овцой, оставит в покое своего президента. Джек не подозревал, что, когда кто-то входил в этот туалет, в верхней части дверной рамы зажигалась лампочка, а глазок в двери кабинета позволял агентам Секретной службы наблюдать за всеми сторонами повседневной жизни президента.

Начав мыть руки, Райан посмотрел на себя в зеркало — он забыл, что в таких случаях не следует этого делать. Благодаря гриму он казался моложе, чем был в действительности, — само по себе неплохо, но это была фальшивая молодость, далёкая от того, каким он был на самом деле. Ему захотелось стереть с лица все эти краски, прежде чем начать интервью с Эн-би-си, и только усилием воли он взял себя в руки. На этот раз корреспондент телекомпании был чернокожим, и когда Райан после возвращения в зал Рузвельта пожал ему руку, он почувствовал некоторое утешение — грим на лице корреспондента выглядел ещё более нелепым. Джек не знал, что свет телевизионных софитов меняет цвет лица и, чтобы казаться нормальным на экране, приходится походить на клоуна перед телекамерой.

— Чем вы займётесь сегодня в первую очередь, господин президент? — задал телерепортёр свой четвёртый вопрос.

— У меня намечена ещё одна встреча с исполняющим обязанности директора ФБР Мюрреем — пока мы будем встречаться дважды в день. Кроме того, предстоит заседание с сотрудниками Совета национальной безопасности, затем встреча с оставшимися в живых членами Конгресса. Вечером состоится заседание кабинета министров.

— Как обстоят дела с подготовкой к похоронам? — Корреспондент пометил ещё один вопрос в своём списке.

— Говорить об этом ещё рано, — покачал головой Райан. — Я знаю, что все испытывают глубокое чувство скорби, но для подготовки требуется время. — Он умолчал о том, что ближе к вечеру намечена пятнадцатиминутная встреча с сотрудниками протокольного отдела Белого дома, во время которой они проинформируют его о запланированных мероприятиях.

— Это был японский авиалайнер, к тому же принадлежащий государственной компании. Есть ли у нас основания подозревать…

— Нет, Натан, таких оснований у нас нет, — прервал его Джек, ожидавший этого вопроса. — Мы поддерживаем связь с японским правительством. Премьер-министр Кога пообещал оказать всемерное содействие в расследовании инцидента, и мы верим ему. Я хочу подчеркнуть, что военные действия между нами и Японией закончены. Все, что произошло, является кошмарной ошибкой. Япония прилагает все усилия, чтобы предать суду людей, виновных в этом конфликте. Мы ещё не знаем подробностей происшедшего — я имею в виду прошлый вечер, — но когда я говорю, что мы «не знаем», это действительно означает, что мы не знаем этого. До тех пор пока не будет получена надёжная информация, мне хотелось бы предостеречь всех от поспешных выводов. Это не поможет делу, а вред причинить может немалый. У нас и без того достаточно неприятностей. Сейчас надо думать о том, чтобы восстановить мир и залечить раны.

— Домо аригато[6], — пробормотал японский премьер-министр. Он впервые увидел лицо Райана и услышал его голос. И то и другое оказалось моложе, чем он предполагал, хотя в начале дня его подробно проинформировали о новом американском президенте. Кога обратил внимание на то, как нервничает Райан, но когда ему хотелось ответить на вопрос, не кажущийся глупым, — интересно, почему американцы с таким терпением относятся к наглости средств массовой информации? — его голос менялся, равно как менялось и выражение глаз. Перемена была едва заметной, однако Кога привык замечать малейшие нюансы. Это было одним из преимуществ японского воспитания, не говоря уже об опыте всей своей взрослой жизни, посвящённой политике.

— Он может оказаться опасным противником, — негромко произнёс сотрудник Министерства иностранных дел. — В прошлом он неоднократно демонстрировал незаурядное мужество.

Кога подумал о том, что прочитал в газетах два часа назад. Этот Райан не раз прибегал к насилию, что вызывало отвращение у премьер-министра Японии. Однако от двух таинственных американцев, которые, по-видимому, спасли его от собственных соотечественников, он узнал, что иногда приходится прибегать к насилию, подобно тому как необходимо пользоваться скальпелем при хирургических операциях. А Райан воспользовался силой для того, чтобы защитить других, сам пострадал при этом, затем снова прибегнул к силе, перед тем как вернуться к мирной жизни. Но потом он опять продемонстрировал обратную сторону своего характера и применил силу, на этот раз против Японии, причём вёл боевые действия искусно и безжалостно, и тут же проявил милосердие и уважение к побеждённому противнику. Бесстрашный человек…

— Думаю, он благородный человек, — произнёс Кога и задумался. Как странно, что между двумя людьми, никогда не встречавшимися и всего неделю назад воевавшими друг с другом, возникли узы дружбы. — Он настоящий самурай.

Корреспондентом телевизионной компании Эй-би-си оказалась молодая блондинка, которую звали Джой[7], и это имя почему-то показалось Райану поразительно неподходящим для сегодняшнего дня. Но таким именем наградили её родители, вот и все. Если Мария из Си-би-эс была красивой, то Джой выглядела ошеломляюще прелестной, и скорее всего именно поэтому руководство телевизионной компании выбрало девушку для утренних передач, обладающих самым высоким рейтингом. Её рукопожатие было тёплым и дружеским — в нём чувствовалось и что-то ещё, от чего сердце Джека едва не остановилось.

— Доброе утро, господин президент, — негромко сказала она голосом, более уместным для вечерних приёмов, чем для утренних новостей.

— Прошу садиться. — Райан показал ей на кресло напротив.

— Сейчас без десяти минут восемь. Мы беседуем с президентом Джоном Патриком Райаном в Белом доме, в зале Рузвельта, — проворковала девушка, повернувшись в сторону камеры. — Господин президент, наша страна пережила долгую и трудную ночь. Что вы можете нам сказать?

Райан уже так привык отвечать на подобный вопрос, что говорил почти механически, не задумываясь. Его голос был спокойным и размеренным, он смотрел ей прямо в глаза, как его учили. В данном случае нетрудно было сконцентрировать внимание на её карих, подёрнутых влагой глазах, хотя его смущало, что он погружается в них так рано утром. Он надеялся, что это не кажется слишком уж очевидным.

— Господин президент, последние несколько месяцев были тяжёлыми для всех нас, а вчерашняя ночь в особенности. Через несколько минут вы встречаетесь со своим аппаратом национальной безопасности. Что беспокоит вас больше всего?

— Джой, когда-то, много лет назад, один американский президент сказал, что единственное, чего нам следует бояться, это страха. Наша страна такая же сильная сегодня, какой была вчера…

— Да, это верно. — Дарейи однажды встречался с Райаном. Тогда он показался ему высокомерным и дерзким; стоя рядом со своим хозяином, он походил на собаку, рычащую и храбрую или кажущуюся таковой. Но теперь хозяина нет и собака стоит одна, устремив глаза на прелестную, но распутную женщину, и Дарейи не удивило бы, если бы Райан высунул язык с капающей слюной. Возможно, отчасти это объясняется усталостью. Райан устал; это было очевидно. Что ещё можно сказать о нём? Он такой же, как и его страна, решил аятолла. Пожалуй, на первый взгляд он кажется сильным. Райан был все ещё молодым человеком, широкоплечим, с прямой спиной. У него ясные глаза и твёрдый голос, но, когда ему задали вопрос о силе его страны, он заговорил о страхе и о страхе перед страхом. Интересно.

Дарейи знал, что сила и власть исходят из ума, а не из плоти. Это в равной степени относится и к людям и к странам. Для него Америка являлась тайной, такой же, как и её руководители. Но обязательно ли знать её глубоко? Америка — страна безбожников. Вот почему этот молодой Райан заговорил о страхе. Без веры в Бога как стране, так и её народу не хватает цели. Кое-кто говорил то же самое о стране Дарейи, но если это на самом деле соответствует истине, то по другой причине, напомнил он себе.

Подобно телезрителям всего мира, Дарейи сосредоточил внимание на лице и голосе Райана. На первый вопрос, судя по всему, Райан ответил чисто механически. Если Америка и знала что-то об этом славном инциденте, она скрывала подробности. Скорее всего американцы мало что знали, но это тоже следует иметь в виду. Сегодня у Дарейи был длинный день, и провёл он его с пользой. Недавно он позвонил в своё Министерство иностранных дел и поручил руководителю отделения США (вообще-то Соединёнными Штатами занимался целый отдел в правительственном здании Тегерана) подготовить доклад о деятельности американской администрации. Ситуация оказалась даже лучше, чем он ожидал. Правительство США не могло издавать новые законы, вводить налоги, не имело права тратить деньги, пока не будет заново воссоздан Конгресс, а на это потребуется время. Почти все американские министерства лишились руководителей. Мальчишка Райан — Дарейи было семьдесят два года — один представлял собой американское правительство, и то, что увидел аятолла по телевидению, не произвело на него впечатления.

Соединённые Штаты Америки уже много лет становились у него на пути. Такая мощь. Даже сократив свои вооружённые силы после развала Советского Союза — «меньшего сатаны», — Америка всё ещё была в состоянии сделать то, что было не по силам другим странам. Все, что ей требовалось, — это политическая решимость, и хотя Америка редко прибегала к силе, даже угроза её применения была пугающей. Время от времени страна сплачивалась, преследуя единую цель, как это произошло не так давно с Ираком, и последствия оказывались сокрушительными, особенно если их сравнить с теми незначительными успехами, которых добилась его собственная страна в ожесточённой войне, длившейся почти десять лет. Америка была грозным противником. Однако теперь она превратилась в тонкую тростинку — или, скорее, если не лишилась руководства, то почти осталась без него. Могучее тело оказалось искалеченным и беспомощным из-за сломанной шеи и ещё больше из-за отрубленной головы…

Всего один человек, подумал Дарейи, не слыша слов, доносящихся из телевизора. Слова больше не имели значения. Райан не говорил ничего важного, но его поведение о многом говорило человеку, находящемуся в другой части мира. У нового президента Америки была шея, которая привлекла внимание Дарейи. Символизм тут был очевиден. Требовалось всего лишь отделить голову от тела, а между ними, кроме шеи, ничего не было.

— У тебя десять минут до следующего интервью, — сказал Арни, когда Джой вышла из Белого дома, чтобы на автомобиле отправиться в аэропорт. Корреспонденту телевизионной компании «Фоке» заканчивали накладывать грим.

— Как я справляюсь с интервью? — спросил Райан. На этот раз он прежде чем встать, отстегнул микрофон. Ему хотелось размяться.

— Неплохо, — снисходительно ответил ван Дамм. Профессиональному политику он сказал бы нечто иное, но зрелый политический деятель сумел бы уклониться от наиболее трудных вопросов. Ситуация напоминала гольф, когда игрок старался превзойти свой гандикап, вместо того чтобы сражаться со своим противником в чемпионате. Но самое главное заключалось в том, что Райану требовалось обрести уверенность в себе, чтобы должным образом выполнять обязанности президента. Это было трудно даже в спокойной обстановке, а ему это придётся сделать в крайне сложных условиях. И хотя каждый обитатель Белого дома нередко мечтал избавиться от Конгресса, а также всякого рода департаментов и ведомств, Райану нужно было понять незаменимость такой системы управления страной.

— Мне нужно ещё ко многому привыкнуть, правда? — Райан опёрся плечом о стену в коридоре, ведущем к залу Рузвельта.

— Привыкнешь, — пообещал глава администрации.

— Пожалуй, — улыбнулся Райан, забыв о том, что непрерывная серия утренних интервью отвлекла его от других событий дня. И тут агент Секретной службы передал ему записку.

Это было несправедливо по отношению к семьям других погибших во время катастрофы, однако прежде всего стремились найти тело президента Дарлинга. Четыре подъёмных крана работали у западной стены здания под руководством бригадира, который сейчас стоял вместе с группой опытных строителей на полу зала заседаний. Они расположились слишком близко к разрушенной стене, подвергая себя немалой опасности, однако сегодня утром здесь отсутствовали представители Федерального агентства по охране труда. Единственными государственными служащими в разрушенном зале были агенты Секретной службы — хотя расследованием руководило ФБР, никто не хотел мешать агентам в их печальном деле. Поблизости стояли врач и группа санитаров, готовых оказать медицинскую помощь в том маловероятном случае, если удастся обнаружить кого-то, уцелевшего под обломками, хотя рассчитывать на это не приходилось. Самым трудным было координировать работу четырех кранов, опускавших свои крюки в глубокий кратер — так выглядел теперь зал заседаний, словно квартет жирафов, пьющих из одного водоёма. Только благодаря навыку крановщиков крюки кранов не соприкасались.

— Вон, смотрите! — показал бригадир. Из-под обломков высовывалась почерневшая рука, сжимающая автоматический пистолет. Она принадлежала Энди Уолкеру, начальнику личной охраны президента Дарлинга. На последнем кадре телевизионной записи он был в нескольких футах от него, успел подскочить к президенту, чтобы увести его с трибуны, но оказалось слишком поздно, и он всего лишь погиб рядом со своим боссом, до конца выполнив свой долг.

Вниз опустился крюк соседнего крана. Стальной трос был обмотан вокруг глыбы песчаника, и крановщик начал медленно поднимать её. Глыба вращалась под скручивающей нагрузкой. Теперь стало видно тело Уолкера и рядом с ним чьи-то ноги в брюках. Вокруг лежали разбитые в щепы и почерневшие остатки дубовой трибуны, а также виднелось несколько листов обгоревшей бумаги. Вообще-то огонь не смог пробиться через гору каменных обломков в этой части здания. Пожар закончился слишком быстро.

— Стойте! — Бригадир строителей схватил за руку агента Секретной службы и удержал его. — Они никуда не денутся. Не стоит рисковать жизнью ради мёртвых тел. Подождите ещё пару минут.

Он наблюдал за тем, как первый кран поднял каменный блок и очистил поле действий для второго, а потом стал жестами показывать крановщику, куда опустить крюк и где остановиться. Двое рабочих подвели стальные тросы под соседний блок, бригадир поднял руку над головой и махнул ею. Тяжёлый каменный блок начал медленно подниматься.

— Нашли «Десантника», — произнёс агент, наклонив голову к микрофону. Тут же вниз, несмотря на предостерегающие возгласы нескольких строителей, начала спускаться группа медиков, но уже с расстояния в двадцать футов стало ясно, что можно не торопиться. В левой руке мёртвый президент держал папку со своей последней речью. Он погиб от рухнувших камней, прежде чем огонь успел добраться до его тела. У президента даже не обгорели волосы. Почти все тело было изуродовано обрушившимися каменными глыбами, но опознать его по костюму, президентской булавке на галстуке и золотым часам не составило труда. Это был, несомненно, президент Роджер Дарлинг. Работы остановились. Стрелы подъёмных кранов замерли, слышался только негромкий рёв их дизельных двигателей, работающих вхолостую. Крановщики, воспользовавшись перерывом, пили кофе или курили. К телу подошли судебные фотографы, которые принялись со всех сторон делать снимки.

Они не спешили. Повсюду на полу зала заседаний национальные гвардейцы укладывали в мешки и уносили мёртвые тела. Два часа назад они сменили пожарных. Но вокруг трупа Роджера Дарлинга, которому Секретная служба в своё время присвоила кодовое имя «Десантник» в честь его службы в 82-й воздушно-десантной дивизии, в радиусе пятидесяти футов образовалось пустое пространство, в котором находились только агенты, в последний раз охранявшие своего президента. Для слез поиски продолжались слишком долго, хотя позднее они придут, и не раз. Когда фотографы сделали своё дело и медики ушли, четыре агента в виниловых куртках с надписью «Секретная служба» подошли к телу президента, пробравшись через гору ещё оставшихся каменных блоков. Сначала они подняли тело Энди Уолкера, до последнего мгновения пытавшегося спасти своего босса, и бережно положили в мешок из прорезиненной ткани. Агенты подняли мешок, два их товарища подхватили его и унесли. Настала очередь президента Дарлинга. Уложить его в мешок оказалось намного труднее. От трупного оцепенения тело изогнулось и замёрзло на морозе. Одна рука торчала под прямым углом к телу и никак не влезала в мешок. Агенты посмотрели друг на друга, не зная, как поступить дальше. Мёртвое тело представляло собой вещественное доказательство, и они не имели права изменять что-то в его положении. А может быть, ещё важнее был неосознанный страх причинить уже мёртвому телу боль, поэтому президента Дарлинга уложили в мешок с вытянутой рукой, как у капитана Ахава[8]. Четыре агента вынесли его из разрушенного зала заседаний, обходя лежащие каменные блоки, и затем спустились к машине «скорой помощи», стоявшей внизу в ожидании тела президента. Это привлекло внимание расположившихся поблизости фотографов, которые тут же кинулись делать снимки. Телевизионные камеры, установленные неподалёку от развалин, тут же запечатлели процедуру погрузки тела мёртвого президента с помощью электронно-цифровых объективов.

Изображение, появившееся на экране стоявшего на столе монитора, прервало ход интервью Райана телерепортёру компании «Фоке». Джек проследил за тем, как тело Дарлинга бережно положили в машину. Почему-то увиденное сделало его положение как президента официальным.

Роджер Дарлинг действительно погиб, и теперь Райан почувствовал на своих плечах всю тяжесть ответственности. Направленная на него камера запечатлела изменившееся выражение лица нового президента, когда он вспомнил, как Дарлинг ввёл его в состав правительства, как доверял ему, полагался на него и, самое главное, сумел многому научить…

Все осталось в прошлом, понял Джек. Раньше он всегда мог обратиться к кому-то за советом. Конечно, обращались и к нему, интересовались его точкой зрения, предоставляли свободу действий в кризисной ситуации, но всегда был человек, к помощи которого он мог прибегнуть, который мог ободрить его, сказать, что он на правильном пути. Сейчас Райан тоже мог обратиться за советом, но в ответ он получит только чью-то точку зрения, а не указание, как поступить. Теперь решения придётся принимать самому. Он услышит массу суждений. Его советники будут вести себя подобно адвокатам — одни станут высказывать своё мнение, другие — своё. Они будут одновременно говорить ему, что он прав и ошибается, приводить доводы и контрдоводы, но, когда обсуждение закончится, только он понесёт ответственность за принятое решение.

Президент Райан провёл ладонью по лицу и бессознательно размазал на нём грим. Он не знал, что «Фокс» и другие телевизионные компании вели теперь полиэкранную передачу, потому что все имели доступ к изображению, поступающему из зала Рузвельта. Он едва заметно потряс головой, как человек, который вынужден согласиться с чем-то, что ему не нравится. Лицо Райана было слишком бесстрастным для выражения печали. За ступенями Капитолия снова начали двигаться подъёмные краны.

— Что мы будем делать теперь? — спросил корреспондент телекомпании «Фокс». Этот вопрос не входил в подготовленный им список и был просто человеческой реакцией на увиденное. Кадры, переданные с Капитолийского холма, значительно сократили время, отведённое для его интервью, и его продление нарушило бы расписание, а правила Белого дома нельзя нарушать.

— Нам предстоит огромная работа, — ответил Райан.

— Спасибо, господин президент. Сейчас тринадцать часов четырнадцать минут.

Джек наблюдал за тем, как погасла лампочка на телевизионной камере. Продюсер подождал несколько секунд, махнул рукой, и президент снял с галстука микрофон с проводом. Первый телевизионный марафон закончился. Прежде чем выйти из зала, он внимательно посмотрел на камеры. Раньше он читал лекции по истории, затем проводил брифинги, но всё это происходило перед живой аудиторией, он видел глаза слушателей, понимал их выражение и в зависимости от их реакции мог несколько изменить стиль обращения, говорить быстрее или медленнее, может быть — если это позволяли обстоятельства, — пошутить или повторить что-то, чтобы прояснить какой-то вопрос. Теперь ему придётся обращаться не к людям, а к вещи. И это обстоятельство тоже не понравилось Райану. Он вышел из зала, а тем временем люди во всём мире оценивали услышанное от нового американского президента, обменивались впечатлением, какое он на них произвёл. Пока он снова направляется в туалет, его выступление уже станет предметом обсуждения для комментаторов более полусотни стран.

— Это самое лучшее, что случилось с нашей страной после президентства Джефферсона. — Старик считал себя серьёзным знатоком истории. Ему нравился Томас Джефферсон благодаря его заявлению, что лучше всего управляют той страной, которой управляют как можно меньше. Это единственное, что он запомнил из высказываний мудреца, жившего в Монтичелло.

— И сделать это сумел япошка, представляешь. — Его собеседник иронически фыркнул. Такого рода событие даже способно подорвать теорию расизма, которую он считал непоколебимой. А можно ли с этим согласиться?

Они не спали всю ночь — сейчас было 5.20 по местному времени, — не отрываясь от теленовостей, передача которых шла непрерывно. Корреспонденты, заметили они, выглядели ещё более усталыми, чем этот парень Райан. У часовых поясов есть всё-таки преимущество. Оба перестали пить пиво около полуночи и через два часа, когда начали клевать носом, перешли на кофе. Не время спать. Они наблюдали какой-то фантастический телевизионный марафон, переключаясь с одного канала на другой, благодаря большой спутниковой антенне, установленной рядом с хижиной. Только этот телемарафон не был посвящён сбору средств для помощи детям-инвалидам, или жертвам СПИДа, или школам для ниггеров. Эта передача была интересной. Подумать только, все эти вашингтонские мерзавцы, должно быть, изжарились, как на сковородке, по крайней мере большинство из них.

— Барбекю[9] из бюрократов, — хихикнул Питер Холбрук, наверно, в семнадцатый раз после половины двенадцатого ночи, когда начал подводить итоги случившегося. Недаром в движении за ним закрепилась репутация человека с творческим складом ума.

— Перестань, Пит, черт побери! — захлебнулся от хохота Эрнест Браун и пролил кофе себе на колени. Выражение приятеля показалось ему таким забавным, что он даже не вскочил на ноги, отчего у него промокли брюки.

— Это была долгая ночь… — согласился Холбрук, тоже улыбаясь.

Они смотрели выступление президента Дарлинга по двум причинам. Прежде всего потому, что все крупные телевизионные компании предупредили о перемене в программе вещания, как это обычно бывает перед важными событиями; правда, их спутниковая антенна обеспечивала приём 117 каналов, так что достаточно было переключить телевизор, чтобы не слушать выступления главы правительства, которое они и все их друзья глубоко презирали. А ещё, сознательно разжигая в себе ненависть к исполнительной власти в Вашингтоне, они всегда смотрели выступления, передаваемые по правительственному каналу, — обычно оба посвящали этому по часу в день, — чтобы распалить себя ещё больше по отношению к людям в Вашингтоне. Вот и сегодня они смотрели выступление президента, беспрестанно обмениваясь колкими замечаниями по его адресу.

— А кто этот парень Райан? — спросил Браун, широко зевая.

— Наверно, ещё один бюрократ. Бюрократ и говорит бюро-срань.

— Да, — рассудительно согласился Браун. — И никто его не поддерживает, Пит.

Холбрук повернулся и посмотрел на друга.

— А ведь в этом что-то есть, а? — С этими словами он встал и подошёл к полкам вдоль южной стены его кабинета. Его экземпляр Конституции Соединённых Штатов в мягкой обложке был изрядно потрёпан от частого употребления, потому что он постоянно заглядывал в него, чтобы улучшить понимание того, к чему стремились её авторы.

— Знаешь, Пит, здесь нет ни слова о подобной ситуации.

— Неужели?

— Ни единого слова, — подтвердил Холбрук.

— Вот ведь как. — Об этом стоит подумать, верно?

— Убит? — спросил президент Райан, все ещё вытирая с лица грим мокрыми бумажными салфетками, похожими на те, которыми ещё недавно он вытирал попки своим детям. По крайней мере когда он закончил, его лицо снова стало чистым.

— Это предварительное заключение, основанное на осмотре тела и места обнаружения пилота, а также на прослушивании записей переговоров в кокпите авиалайнера. — Мюррей перелистал страницы, переданные ему по факсу всего двадцать минут назад.

Райан откинулся на спинку кресла. Подобно многому в Овальном кабинете, оно было новым. Все личные и семейные фотографии Дарлинга были убраны. Бумаги, лежавшие на столе, забрали секретари Дарлинга. Мебель и всё остальное в кабинете доставили со складов Белого дома. По крайней мере кресло было удобным, изготовить такое, со спинкой, защищающей сидящего в нём, стоит немалых денег. Скоро и его заменят на сделанное специально для Райана мастером, который бесплатно делал кресла для обитателей Овального кабинета. Поразительно, но он не только делал это бесплатно, но и никому об этом не говорил. Несколькими минутами раньше Джек решил, что в любом случае, рано или поздно, ему придётся здесь работать. Секретари сидели в своих комнатах рядом, и с его стороны несправедливо заставлять их бегать из одного конца здания в другой, спускаться по лестницам и затем подниматься снова. Другое дело — спать в Белом доме, но эта проблема может пока подождать, хотя, ею тоже придётся заняться…

Значит, подумал он, глядя через письменный стол на Мюррея, совершено убийство.

— Его застрелили?

— Удар ножом в сердце, только одна рана, — покачал головой Дэн. — Наш агент пришёл к выводу, что это было тонкое лезвие, как у ножа для разделки мяса. Судя по записям, сделанным в кокпите авиалайнера, он был убит перед взлётом. Похоже, мы можем точно определить время убийства. С момента перед пуском двигателей до момента катастрофы на плёнке записан голос только одного старшего пилота. Его фамилия Сато, очень опытный лётчик, много лет командовал авиалайнером. Японская полиция передала нам кучу информации о нём. По-видимому, во время войны у него погибли сын и брат. Брат командовал эсминцем, затонувшим вместе со всем экипажем. Сын служил в авиации, летал на истребителе и разбился при посадке. Оба погибли в один и тот же день. Так что Сато руководствовался чувством личной мести. У него был побудительный мотив и возможность отомстить, Джек. — Мюррей позволил себе назвать президента по имени, потому что в кабинете находились только они и беседовали с глазу на глаз — точнее, почти одни, у двери стояла Андреа Прайс. Она неодобрительно относилась к столь фамильярному обращению — никто не сказал ей, сколько лет дружит президент с сотрудником ФБР и что они пережили вместе.

— Вам удалось провести опознание очень быстро, — заметила Прайс.

— Это нуждается в дополнительной проверке, — согласился Мюррей. — Чтобы окончательно убедиться в этом, прибегнем к анализу на ДНК. Качество переговоров, записанных в кокпите, достаточно хорошее для анализа тембра голоса. По крайней мере так мне сообщили. В распоряжении канадцев имеются записи радиолокационного слежения за самолётом, пока он не покинул их воздушное пространство, так что будет нетрудно проверить точность записей на плёнке «чёрного ящика». Мы знаем, что авиалайнер вылетел с Гуама, совершил посадку в Японии и Ванкувере, наконец, нам известен момент, когда он врезался в здание Капитолия. Короче говоря, нам всё ясно. Впрочем, шума будет немало, господин президент. — Такое обращение больше понравилось Андреа Прайс. — Пройдёт по крайней мере два месяца, прежде чем мы соберём все улики. Согласен, нельзя исключить вероятность того, что мы ошибаемся, но с практической точки зрения моё мнение и мнение старших агентов, работавших на месте катастрофы, совпадают — расследование можно считать почти законченным.

— В чём вы можете ошибаться? — спросил Райан.

— Теоретически во многом, однако нужно принимать во внимание практические соображения. Если это было чем-то другим, а не поступком фанатика… Впрочем, нет, говорить так несправедливо, верно? Правильнее говорить о поступке разъярённого человека. Короче говоря, если это был заговор, нужно исходить из того, что он тщательно планировался, а у нас нет никаких доказательств этого, да и выглядит такая теория крайне маловероятной. Откуда они могли знать, что война будет проиграна, как узнали о совместном заседании обеих палат? А если это планировалось как военная операция, то, по мнению сотрудника Департамента по безопасности на транспорте, было бы очень несложно погрузить на борт авиалайнера десять тонн взрывчатки.

— Или ядерную бомбу, — добавил Джек.

— Совершенно верно, или ядерную бомбу, — кивнул Мюррей. — Между прочим, это напомнило мне о том, что сегодня французский военно-воздушный атташе должен побывать на японском заводе, занимавшемся изготовлением их ядерного оружия. Японским властям понадобилась пара дней, чтобы обнаружить этот секретный завод. Туда вылетел опытный специалист, хорошо разбирающийся в подобных вещах, — сейчас он должен прибыть на место. — Мюррей заглянул в свои записи. — Это доктор Вудро Лоуэлл — да, конечно, я знаю его. Он руководит Ливерморской лабораторией. Премьер-министр Кога передал нашему послу, что просит забрать эти проклятые устройства и вывезти их из Японии как можно быстрее.

Райан повернул своё кресло. Окна позади него выходили на памятник Вашингтону. Обелиск был окружён кольцом флагштоков с приспущенными в знак траура флагами. Однако он заметил, что у входа стоят люди, ожидающие очереди, чтобы подняться в лифте к вершине монумента. Туристы приезжают в Вашингтон, чтобы увидеть достопримечательности. Ну что ж, на этот раз им в некотором роде повезло, правда? Райан обратил внимание, какие толстые в окнах Овального кабинета стекла — на случай, если кто-то из этих туристов прячет под пальто снайперскую винтовку…

— Что из этого можно предать огласке? — спросил президент Райан.

— Я не буду возражать, если средства массовой информации узнают некоторые факты, — ответил Мюррей.

— Вы уверены в этом? — спросила Прайс.

— Видите ли, в данном случае нам не нужно скрывать улики, как это необходимо перед началом судебного процесса. Обвиняемый погиб. Мы начнём поиски возможных соучастников, однако сведения, которые мы можем предать сегодня огласке, ничуть этому не помешают. Я не являюсь сторонником публикации подробностей уголовного дела, но общественность хочет узнать что-то, а в этом случае можно проинформировать людей о ходе расследования.

К тому же, подумала Прайс, это покажет ФБР в благоприятном свете. При этой мысли ей стало ясно, что по крайней мере одно федеральное ведомство начало функционировать нормально. Однако вместо этого замечания она задала вопрос:

— Кто руководит расследованием в Министерстве юстиции?

— Пэт Мартин.

— Вот как? Кто выбрал его? — спросила она. Райан повернулся, чтобы наблюдать за дальнейшим развитием обсуждения.

— Вообще-то я. — Мюррей едва не покраснел. — Президент распорядился поручить руководство расследованием лучшему кадровому прокурору, а Пэт является таковым. В течение девяти месяцев он возглавлял департамент уголовного розыска. До этого Мартин руководил департаментом по расследованию шпионажа. Раньше работал в ФБР. Он — отличный юрист, работал у нас почти тридцать лет. Билл Шоу хотел, чтобы Пэт стал судьёй. Он говорил об этом с министром юстиции на прошлой неделе.

— Ты уверен, что он справится с делом? — спросил Джек. На этот вопрос решила ответить Прайс:

— Мы тоже работали вместе с ним. Дэн прав, Мартин — настоящий профессионал, из него выйдет отличный судья. Он чертовски жёсткий человек, но при этом очень справедливый. Ему было в своё время поручено расследование, связанное с подделкой банкнот, которой занималась мафия в Новом Орлеане. Там он сотрудничал с моим бывшим напарником.

— О'кей, пусть он примет решение о том, что можно предать огласке. Пусть соберёт пресс-конференцию сразу после ланча. — Райан посмотрел на часы. Он был президентом ровно двенадцать часов.

Отставной армейский полковник Пьер Александер, высокий, худощавый и бодрый, по-прежнему выглядел по-военному, но это ничуть не беспокоило декана. Дейву Джеймсу понравился посетитель, который сидел перед ним в кресле, уже после того, как он прочитал его биографию, а ещё больше — после телефонного разговора.

Полковник Александер — друзья, которых у него было немало, звали его Алексом — являлся специалистом по инфекционным болезням и провёл двадцать весьма успешных лет на государственной службе, работая главным образом то в армейском медицинском центре Уолтера Рида в Вашингтоне, то в Форт-Детрике[10] в Мэриленде, причём часто выезжал в экспедиции. Выпускник военного училища в Уэст-Пойнте и медицинского факультета Чикагского университета, значилось в его биографии. Доктор Джеймс прочитал то место, где перечислялись его заслуги в области медицины.

Список опубликованных статей, напечатанный через один интервал, занимал восемь страниц. Его дважды выдвигали на получение важных премий, но оба раза Александеру не повезло. Ну что ж, может быть, влияние университета Хопкинса в следующий раз окажется весомей. Тёмные глаза полковника смотрели на декана бесстрастно. Александер не отличался честолюбием, но знал себе цену и, что ещё важнее, понимал, что знает её и декан Джеймс.

— Я знаком с Гасом Лоренцем, — с улыбкой заметил Джеймс. — Мы вместе проходили практику в больнице Питера Брента Бригема.

— Блестящий учёный, — согласился Александер. Он говорил с растянутым креольским акцентом. По общему мнению, работа Гаса по изучению лихорадок Ласса и «Q» сделали его претендентом на Нобелевскую премию. — И отличный врач.

— Тогда почему вы не хотите работать с ним в Атланте? Гас сказал мне, что готов взять вас.

— Доктор Джеймс…

— Зовите меня Дейв, — перебил его декан.

— А меня — Алекс, — отозвался полковник. Гражданская жизнь, в конце концов, обладает своими преимуществами. Александер считал декана эквивалентным по званию трехзвездному генералу. Может быть, даже с четырьмя звёздами на погонах. Медицинский университет Хопкинса считался весьма престижным. — Дейв, я работал в лабораториях почти всю жизнь. Мне хочется снова лечить пациентов. У Гаса я занимался бы той же работой, что и в армии. Мне он нравится — мы работали вместе в Бразилии в 1987 году и притёрлись друг к другу, — заверил он декана. — Но мне надоело всё время смотреть на распечатки и на предметное стекло микроскопа.

По этой же причине Александер отказался от чертовски заманчивого предложения фирмы «Пфицер фармасьютиклз», куда его приглашали на должность заведующего одной из лабораторий. Инфекционные заболевания занимали все более значительное место в медицине, и оба надеялись, что ещё не слишком поздно заняться работой в этой области. Почему этот полковник не стал генералом, черт побери? — подумал Джеймс. Скорее всего из-за кадровой политики. В армии всегда существовала эта проблема, как и в университете Хопкинса. Но её потеря может стать нашим приобретением…

— Вчера вечером я говорил о вас по телефону с Гасом.

— Вот как? — Впрочем, ничего удивительного. На этом уровне медицины все знали друг друга.

— Он сказал, чтобы я брал вас на работу не раздумывая…

— Очень любезно с его стороны, — усмехнулся Александер.

— ..прежде чем Гарри Таттл из Йельского университета заберёт вас к себе в лабораторию.

— Вы знакомы с Гарри? — Ну конечно, все знают, кто чем занимается.

— Учились в одном классе, — объяснил декан. — И оба ухаживали за Уэнди. Она предпочла его. Вообще-то, Алекс, мне не о чём расспрашивать вас.

— Надеюсь, принятое решение благоприятно для меня.

— Да, конечно. Вы начнёте работать в должности адъюнкт-профессора у Ральфа Фостера. Придётся проводить много времени в лаборатории — там хорошая команда, вам понравится. За последние десять лет Ральф создал отличную школу. Но к нам начинает поступать все больше клинических запросов. Ральф становится староват для того, чтобы часто выезжать в экспедиции, так что вам придётся поездить по миру. Кроме того, через шесть месяцев вам также поручат руководство клинической работой.

— Пожалуй, это справедливо, — кивнул отставной полковник. — Понадобится кое к чему привыкать заново. Чёрт возьми, разве когда-нибудь наступит время для конца учёбы?

— Стоит потерять бдительность, и тебя превратят в администратора.

— Ну что ж, теперь вы понимаете, почему я повесил на гвоздь свой зелёный халат. Мне хотели поручить руководство больницей, каждый день одно и то же, с утра до вечера. Чёрт возьми, я знаю, что умею работать в лаборатории, причём очень хорошо. Но я хочу лечить людей — хотя бы время от времени — и, естественно, вести преподавательскую работу. Однако больше всего мне хочется работать с больными и видеть, как они уходят домой здоровыми. Когда-то, очень давно, ещё в Чикагском университете мне внушили, что долг врача именно в этом.

Если Александер старается набить себе цену, то делает это очень искусно, подумал декан Джеймс. В Йельском университете ему предложат примерно такую же должность, но, работая в университете Джонса Хопкинса, Александер будет находиться недалеко от Форт-Детрика, в полутора часах лётного времени от Атланты и рядом с Чесапикским заливом — в резюме, которое получил Джеймс, говорилось, что Александер любит рыбную ловлю. Разумеется, раз он вырос в дельте рек Луизианы. Подводя итог, можно сказать, что Йельскому университету не повезло. Профессор Гарольд Таттл — отличный учёный, может быть, даже чуть лучше Ральфа Фостера, но лет через пять Ральф уйдёт на пенсию, а у Александера были все задатки человека, способного заменить его. Декан Джеймс считал своей главной обязанностью поиски талантливых людей. Окажись он в другой сфере деятельности, Джеймс стал бы менеджером лучшей бейсбольной команды. Значит, вопрос решён. Джеймс закрыл папку у себя на столе.

— Доктор, добро пожаловать в Медицинский университет Джонса Хопкинса.

— Спасибо, сэр.

Глава 4

Первые решения

Остаток дня пролетел, как в тумане. Райан чувствовал, что время идёт, а он запоминает лишь отрывки происходящего. Впервые он познакомился с компьютерами, когда учился в Бостонском колледже. До наступления эры персональных компьютеров он пользовался самым худшим из терминалов — телетайпом, чтобы общаться с электронно-вычислительной машиной, расположенной где-то в другом месте. То же самое были вынуждены делать остальные студенты колледжа, а также многие ученики местных школ. Это носило название «работы в режиме разделения машинного времени» — ещё один термин, оставшийся в прошлом, когда компьютеры стоили порядка миллиона долларов, причём их производительность соответствовала той, которую сейчас может достичь устройство размером с обычные наручные часы. Однако этот термин, узнал Джек, всё ещё был применим к деятельности американского президента, потому что способность заниматься одной проблемой с самого начала и доводить её до конца была редкостной роскошью, и его работа состояла в том, чтобы следить за решением отдельных проблем, обсуждающихся во время встреч, непрерывно следующих одна за другой. Это смахивало на попытку понять, что происходит в телевизионных сериалах после кратковременного ознакомления с отдельными их эпизодами, во время которых он не должен перепутать один сериал с другим, постоянно понимая, что избежать такой ошибки совершенно невозможно. Отпустив Мюррея и Прайс, Райан занялся делом всерьёз. Сначала он выслушал брифинг по национальной безопасности, проведённый одним из офицеров группы объединённых спецслужб, в обязанность которых входило информировать президента обо всём, происходящем в мире и имеющем хотя бы косвенное отношение к безопасности страны. В течение брифинга, продолжавшегося двадцать шесть минут, Райан познакомился с тем, что было ему и без того известно благодаря той должности, которую он занимал до вчерашнего дня. Тем не менее ему пришлось внимательно выслушать доклад офицера, хотя бы по той причине, чтобы понять человека, который входит в состав группы, ежедневно проводящей подобные брифинги. Все офицеры этой группы отличаются друг от друга. У каждого свой взгляд на проблемы, и Райану было необходимо научиться понимать нюансы, характерные для разных голосов, которые ему придётся слушать.

— Значит, в настоящий момент ничего опасного на горизонте? — спросил Джек.

— Такого мнения придерживается персонал Совета национальной безопасности, господин президент. Вы знакомы с потенциальными очагами опасности не хуже меня, разумеется, а они меняются ежедневно. — Офицер уклонился от прямого ответа с ловкостью человека, привыкшего поступать таким образом на протяжении нескольких лет.

Выражение лица Райана не изменилось, потому что он сталкивался с этим и раньше. Офицер разведывательной службы не боится смерти, не боится обнаружить жену в постели со своим лучшим другом, ему не страшны обычные превратности жизни, но больше всего на свете его страшит допустить ошибку в том, что он говорит при выполнении своих официальных обязанностей. Впрочем, избежать этого нетрудно: требуется всего лишь не занимать определённой позиции ни по одному вопросу. В конце концов, такая болезнь не ограничивается лишь избираемыми чиновниками. Одному президенту приходится занимать чёткую позицию, чтобы принимать окончательные решения, и потому ему требуются хорошо подготовленные специалисты, способные снабжать его информацией, в которой он нуждается, не правда ли?

— Позвольте мне дать вам совет, — произнёс Райан после непродолжительного молчания.

— Какой, сэр? — неуверенно спросил офицер.

— Я не хочу слышать от вас только то, что вы знаете. Мне нужно также услышать, что думают по всем этим вопросам вы и ваши коллеги. Вы несёте ответственность за то, что вам известно, но я готов отвечать за то, что буду принимать решения на основании того, что вы думаете. Вы забыли, что я тоже занимался подобными проблемами?

— Конечно, господин президент. — Офицер заставил себя улыбнуться, скрывая за этой улыбкой ужас перед подобной перспективой. — Я передам ваше указание.

— Спасибо. — Райан отпустил офицера, окончательно поняв, что ему нужен советник по национальной безопасности, на которого он сможет положиться, и не зная, где найти такого человека.

Дверь открылась перед уходящим офицером словно по мановению волшебной палочки — её открыл агент Секретной службы, наблюдавший за ходом брифинга через потайной глазок.

Через пару минут в кабинет для очередного брифинга вошла группа офицеров из Министерства обороны. Старшим в ней был генерал-майор с двумя звёздами на погонах[11], который вручил Райану пластиковую карточку.

— Господин президент, эта карточка должна всегда находиться в вашем бумажнике, — сказал он.

Джек кивнул, догадавшись о назначении карточки ещё до того, как его пальцы коснулись оранжевого пластика. Она походила на обычную кредитную карточку, но содержала только несколько цифровых групп…

— Какая? — спросил Райан.

— Вам предстоит решить это, сэр.

Райан так и поступил, дважды прочитав третью группу цифр. Генерала сопровождали два офицера — полковник и майор, которые записали выбранную президентом группу цифр и дважды повторили её вслух, чтобы избежать ошибки. Отныне президент Райан получил возможность отдать приказ об использовании стратегического ядерного оружия.

— Разве это вызвано необходимостью? — спросил Райан. — Мы избавились от последних баллистических ракет ещё в прошлом году.

— Господин президент, у нас по-прежнему состоят на вооружении крылатые ракеты, на которые можно установить ядерные боеголовки W-80, а также атомные бомбы В-61 для бомбардировочной авиации. Нам как можно скорее требуется ваше разрешение на подготовку к возможному использованию этого оружия, просто на случай, если…

— ..если я тоже погибну, — закончил за него Райан. Теперь ты занимаешь по-настоящему важную должность, Джек, прозвучал у него в сознании неприятный тихий голос. Теперь ты можешь отдать приказ о нападении с применением ядерного оружия.

— Я ненавижу эти отвратительные штуки, генерал. Всегда ненавидел.

— От вас не требуется любить их, сэр. — В голосе генерала прозвучало сочувствие. — Далее, как вы знаете, у морской пехоты стоят наготове вертолёты VMH-1 вертолётной эскадрильи, готовые в любой момент увезти вас отсюда в безопасное место, и…

Райан слушал инструктаж генерала, а в голове у него крутилась мысль — а не попробовать ли поступить подобно Джимми Картеру, который, услышав это, сказал: «О'кей, давайте проверим. Передайте им, чтобы меня забрали отсюда прямо сейчас». Этот приказ нового президента обернулся в то время крупной неприятностью для многих лётчиков корпуса морской пехоты. Но он так не сделает, не правда ли? Может создаться впечатление, что у Райана мания преследования, а это никак не будет способствовать имиджу человека, поставившего перед собой цель восстановить систему управления страной, как он обещал в своём обращении к народу. К тому же вертолёты VMH-1 сегодня наверняка находятся в состоянии полной готовности, верно?

Четвёртым членом группы Министерства обороны был армейский уоррент-офицер в штатском, держащий в руках внешне самый обыкновенный чемоданчик, известный под названием «футбольный мяч», внутри которого находилась папка, а в папке лежал план ядерного удара — вообще-то не один план, а множество, рассчитанных на различные ситуации…

— Покажите, что там у вас. — Райан сделал жест в сторону чемоданчика. Уоррент-офицер заколебался, затем открыл чемоданчик и вручил президенту папку в синей обложке.

— Сэр, эти планы не менялись с того момента, как…

Райан открыл папку. Первый раздел, увидел он, озаглавлен «Основные варианты ядерных ударов». Раздел начинался с карты Японии, на которой многие города были помечены точками разного цвета. Примечание внизу гласило, что точки означают мощность нанесённого удара в мегатоннах; на следующей странице, подумал он, приводится расчёт вероятного количества погибших в результате этого удара. Райан щёлкнул кольцами скоросшивателя и вынул из папки весь раздел, касающийся Японии.

— Я хочу, чтобы все эти страницы были сожжены и этот раздел плана уничтожен немедленно.

Это всего лишь означало, что раздел наверняка будет спрятан в каком-нибудь сейфе в управлении планирования военных операций Пентагона, а также в Омахе[12]. Подобные документы не исчезали никогда.

— Сэр, мы ещё не получили подтверждения того, что японцы уничтожили все пусковые устройства, а также не уверены, что у них не осталось ядерного оружия. Видите ли…

— Генерал, это приказ, — спокойно прервал его Райан. — Как вы знаете, я имею на это право.

Генерал тут же вытянулся по стойке смирно.

— Слушаюсь, господин президент.

Райан перелистал остальные страницы папки. Несмотря на занимаемую им раньше должность, то, что он увидел сейчас, стало для него откровением. Джек всегда старался избегать слишком близкого знакомства с подробностями возможного ядерного удара. Он исходил из того, что ядерное оружие никогда не понадобится. После террористического акта в Денвере[13] и ужаса, охватившего после этого весь мир, государственные деятели различных политических убеждений на всех континентах задумались о назначении оружия, находящегося в их распоряжении. Даже во время кратковременной войны с Японией, которая только что закончилась, Райан знал, что где-то есть группы экспертов, готовящих план ответного ядерного удара. Однако он направил все свои усилия на то, чтобы этого не произошло. И вот теперь новый президент с гордостью отметил про себя, что ему даже в голову не приходило тогда подумать о вероятности осуществления плана, который он сейчас держал в руке. Его кодовое название, увидел Райан, было «Дальнобойная винтовка». Почему таким операциям присваивают столь звучные и волнующие названия, словно ими нужно гордиться?

— А это что? «Выключатель света»?

— Господин президент, — ответил генерал, — это метод электромагнитного нападения. Если взорвать ядерную бомбу на очень большой высоте, там, в безвоздушном пространстве, нет фактически ничего, что могло бы поглотить энергию взрыва и превратить её в механическую энергию — ударную волну, например. В результате энергия атомного взрыва остаётся в своей первоначальной электромагнитной форме — образуется мощный электромагнитный импульс, самым убийственным образом действующий на линии электропередач и телефонную связь. Мы всегда держали наготове такое оружие для использования против Советского Союза. Их телефонная система настолько примитивна, что её легко полностью вывести из строя. Осуществление подобной операции стоит недорого и не причиняет вреда никому на поверхности земли.

— Понятно. — Райан закрыл полегчавшую теперь папку и вернул уоррент-офицеру, который немедленно запер её в чемоданчик. — Значит, сейчас в мире не происходит ничего, что потребовало бы применения ядерного оружия в любой форме?

— Совершенно верно, господин президент.

— В таком случае зачем этот офицер сидит всё время у дверей моего кабинета?

— Вы ведь не можете заранее предсказать дальнейшее развитие событий, сэр? — спросил генерал. Ему, должно быть, было нелегко произнести такую фразу с бесстрастным лицом, держа себя в руках и сохраняя спокойствие, понял Райан, как только прошёл первоначальный шок.

— Пожалуй, вы правы, — признался президент.

Во главе протокольного отдела Белого дома стояла дама по имени Джуди Симмонс, которую перевели из Государственного департамента четырьмя месяцами раньше. Её отдел в подвальном этаже здания не знал ни минуты покоя с того самого момента чуть позже полуночи, когда она приехала сюда из своего дома в Бёрке, штат Виргиния. Неблагодарная задача, выпавшая на долю миссис Симмонс, заключалась в том, чтобы подготовиться к проведению самых крупномасштабных государственных похорон в американской истории. В эту работу — в той или иной мере — уже вмешивались и давали советы больше сотни служащих Белого дома, а ведь ещё не наступило время ланча.

Все ещё не был окончательно составлен список жертв, но после внимательного просмотра видеоплёнок удалось установить имена почти всех, кто находились в тот страшный момент в зале заседаний, и в распоряжении протокольного отдела имелись биографические данные на каждого из них — семейное положение, религиозная принадлежность и тому подобное, так что полным ходом шла необходимая, хотя и предварительная, разработка плана похорон. Каким бы ни было окончательное решение, главную роль в этой печальной церемонии предстояло играть президенту, и потому его постоянно информировали о каждом этапе подготовки. Похороны тысяч погибших, подумал Райан, со многими он не был даже знаком, причём тела большинства ещё не извлечены из развалин, а ведь их ждали жены, мужья, дети.

— Национальный кафедральный собор, — произнёс он, переворачивая страницу. Уже было установлено приблизительное количество религиозных конфессий, к которым принадлежали погибшие, так что стали известны представители духовенства, которым предстояло принять участие в экуменической религиозной церемонии, которая была бы приемлема для всех вероисповеданий.

— Именно там обычно проводятся такие церемонии, господин президент, — подтвердила вконец задёрганная женщина. — Он слишком мал для останков всех усопших. — Она умолчала о том, что один из служащих Белого дома предложил провести заупокойную службу на открытом воздухе, использовав для этой цели стадион Роберта Кеннеди, где могли бы поместиться все жертвы террористического акта. — Но там хватит места для погибшего президента и миссис Дарлинг, а также для гробов с телами членов Конгресса и Сената. Мы связались с одиннадцатью иностранными правительствами и запросили их о том, как поступить с телами дипломатов, присутствовавших в зале Конгресса. Кроме того, составлен предварительный список представителей иностранных государств, которые прибудут для участия в церемонии.

Она передала Райану и этот список.

Джек пробежал по нему взглядом. Приезд представителей иностранных государств означал, что после заупокойной службы ему придётся «неофициально» встретиться с многими главами правительств для проведения «неофициальных» переговоров. Нужно дать указание подготовить по странице информации для встречи с каждым из них. Вдобавок к тому, что каждый может попросить о чём-то или что-то выяснить, все не упустят случая оценить нового американского президента. Джек понимал, что ему предстоит. Во всём мире президенты, премьер-министры и несколько ещё оставшихся диктаторов сейчас знакомятся со своей информацией — кто этот Джон Патрик Райан и чего можно ждать от него? Интересно, подумал он, может быть, у них есть более чёткий вариант ответа на этот вопрос, чем у него самого? Вряд ли. Сотрудники разведывательных служб в их странах, проводящие такие брифинги, надо думать, заметно отличаются от его офицеров информации по национальной безопасности. Так что почти все прибудут сюда на правительственных реактивных самолётах отчасти в знак уважения к президенту Дарлингу и американскому правительству, отчасти чтобы лично посмотреть на нового американского президента, отчасти чтобы поднять собственный имидж в своих странах, и отчасти, наконец, потому что этого от них ждут. И в таком случае, каким бы отвратительным это не казалось для бесчисленных жителей земли, похороны превратятся в ещё одно чисто формальное мероприятие политического характера. Джеку хотелось закричать от гнева, но чего этим добьёшься? Мёртвые останутся мёртвыми, его горе не оживит их, а его страна и другие страны должны продолжать жить дальше.

— Найдите Скотта Адлера и попросите его приехать, — распорядился Райан. Кто-то должен определить, сколько времени ему надлежит провести с официальными гостями, а сам он не мог сделать этого.

— Будет исполнено, господин президент.

— Какие речи мне нужно произнести? — спросил Джек.

— Наши сотрудники сейчас занимаются этим. Предварительные проекты вы получите завтра к концу дня, — пообещала миссис Симмонс.

Президент Райан кивнул и сложил документы в свою корзинку для исходящих бумаг.

Когда начальник протокольного отдела покинула кабинет, в него вошла его секретарь — Джек ещё не знал имени этой дамы — и принесла кипу телеграмм, оставшихся непрочтенными после утренней работы в доме начальника корпуса морской пехоты на углу Восьмой улицы и Ай-авеню, а также ещё один лист бумаги с расписанием того, что ему предстояло сделать сегодня, составленным без его ведома или помощи. Он собрался недовольно проворчать, но она ещё не кончила.

— Мы получили больше десяти тысяч телеграмм и писем, посланных по электронной почте — от граждан, — сказала секретарь.

— Что в них говорится?

— Главным образом они желают вам успеха и молятся за вас.

— О-о. — Его охватило странное чувство удивления и смирения. Но прислушается ли Бог к этим молитвам?

Джек вернулся к чтению официальных телеграмм соболезнования. Его первый рабочий день в Овальном кабинете продолжался.

По сути дела в стране всё замерло, пока новый президент старался овладеть своими обязанностями. Банки и финансовые рынки были закрыты, равно как школы и многие предприятия. Все телевизионные компании передали руководство передачами своим бюро в Вашингтоне. Эти бюро объединились и работали теперь вместе. Телевизионные камеры, установленные вокруг Капитолийского холма, непрерывно следили за тем, как из развалин продолжают извлекать трупы погибших, а репортёры тем временем не замолкали ни на минуту, опасаясь, что эфир наполнится тишиной. Примерно в одиннадцать утра краны подняли хвостовую часть разбившегося «боинга», которую поместили на трейлер и повезли в ангар на авиабазу Эндрюз. Это будет местом проведения того, что за неимением лучшего термина называлось «изучением причин авиационной катастрофы», и телевизионные камеры следовали за трейлером, пока он пробирался по городским улицам. Вскоре после этого туда же отправили два реактивных двигателя, извлечённых из развалин Капитолия.

Заполнить тишину в эфире помогали различные «эксперты», со знанием дела рассуждающие о том, что произошло и каким образом. Это было трудно для всех, принимавших участие в передачах, поскольку пока почти ничего не было известно — те, кто пытались выяснить, как все случилось, были слишком заняты, чтобы беседовать с репортёрами, даже получив согласие на то, что их имена не будут упоминаться, и хотя телерепортёры не говорили об этом, единственным источником информации были для них развалины, распростёршиеся перед тридцатью четырьмя камерами. Всё, что можно было сказать, было уже сказано, и репортёры прибегали к самым разным методам, чтобы заполнить эфир. У очевидцев катастрофы брали интервью, и они рассказывали о том, что видели в тот вечер. Ко всеобщему изумлению, ни у кого не оказалось видеозаписи авиалайнера, мчащегося вдоль Пенсильвания-авеню к своей цели. Номер самолёта был известен — его трудно было не заметить, так как он был отчётливо виден на разрушенной хвостовой части, — и его сразу проверили как репортёры, так и федеральные агентства. Немедленно пришло подтверждение, что самолёт действительно принадлежал японской авиакомпании, а также выяснился день, когда его вывезли из ворот авиационного завода, расположенного неподалёку от Сиэттла. Представители завода согласились дать интервью, в ходе которого выяснилось, что авиалайнер «Боинг 747-400 (PIP)» весит «сухим» чуть больше двухсот тонн и эта цифра увеличивается вдвое после заправки горючим, погрузки багажа и пассажиров перед взлётом самолёта. Пилот из компании «Юнайтед эйрлайнз», который был знаком с этим типом самолёта, рассказал во время телеинтервью, каким образом японский пилот сумел приблизиться к Вашингтону и затем совершить своё смертельное пике, а его коллега из «Дельты» сделал то же самое для других телевизионных компаний. Хотя оба пилота допустили незначительные ошибки при описании деталей, в общем их объяснение было близким к действительности.

— Но разве агенты Секретной службы не имеют на вооружении зенитных ракет? — спросил один из телевизионных ведущих.

— Если прямо на вас мчится по шоссе огромный грузовик с прицепом со скоростью шестьдесят миль в час и вы прострелите одну из шин трейлера, разве вам удастся его остановить? — спросил в ответил пилот, глядя, какой наивный интерес выразился на интеллигентном лице высокооплачиваемого ведущего, вряд ли понимающего что-то помимо текста, который появлялся перед ним на экране «телесуфлера». — «Стингер», даже при точном попадании, не сможет остановить полет трехсоттонного авиалайнера.

— Значит, сбить его было невозможно? — недоуменно спросил ведущий.

— Абсолютно невозможно. — Пилот увидел, что репортёр не понял его, но объяснить столь простую для лётчика ситуацию более доступным образом он не мог.

Режиссёр в аппаратной студии рядом с Небраска-авеню переключил камеры, и теперь на экране появилось изображение двух гвардейцев, несущих вниз по широким ступеням тело ещё одной жертвы. Помощник режиссёра не отрывал взгляда от этих камер, стараясь подсчитать число трупов, извлечённых из развалин Капитолия.

Уже стало известно, что тела президента Дарлинга и его жены найдены и перевезены в медицинский центр Уолтера Рида для вскрытия — этого в случае насильственной смерти требовал закон — и последующей подготовки к похоронам. В нью-йоркской штаб-квартире телевизионной компании собирали каждый фут видеоплёнки, заснятой при жизни Дарлинга. Все эти обрывки будут затем склеены и использованы для показа в течение дня. Репортёры искали и расспрашивали политических коллег погибшего президента. Психологи объясняли, как смогут перенести дети Дарлинга полученную от смерти родителей моральную травму, и затем расширили тему, говоря о воздействии происшедших событий на всю страну и о том, как справится с их последствиями её население. Пожалуй, единственное, чего не затронули в телевизионных новостях, это духовный аспект; то обстоятельство, что многие жертвы верили в Бога и время от времени посещали церковь, не заслуживало внимания, и руководство телевизионных компаний не пожелало тратить на него драгоценное эфирное время, и это несмотря на то, что присутствие в храмах большого числа прихожан сочли, наоборот, заслуживающим внимания и одна из компаний посвятила этой теме целых три минуты. Затем, поскольку каждая из телевизионных компаний непрерывно следила за другими в поисках новых идей, это включили в показ новостей и остальные компании.

Джек знал, что, по сути дела, ничего не менялось с течением времени. Число жертв всего лишь увеличивало горе отдельных потерь, похожих на эту по причинённому ужасу. Он старался по мере возможности избегать этого в течение дня, но в конце концов его трусость истощилась.

Чувства, испытываемые детьми Дарлинга, колебались между неприятием смерти родителей и ужасом при виде того, как мир рухнул на их глазах, когда они наблюдали по телевидению за выступлением своего отца. Они никогда больше не увидят маму и папу. Их тела были слишком изуродованы и потому находились в закрытых гробах. Не будет последнего «прости», никаких прощальных слов, под ними рухнуло основание, на котором зиждились их юные жизни. А как дети смогут понять, что их мама и папа не были просто мамой и папой, а представляли собой нечто иное для других людей, и по этой причине их смерть станет предметом заботы для кого-то, кто не знал детей и не думал о них?

Члены семьи прибыли в Вашингтон — в большинстве своём прилетели из Калифорнии на самолётах ВВС. Они тоже испытали потрясение, но в присутствии детей должны были находить в себе силы, чтобы как-то облегчить горе малышей. Это стало их заботой. Сильнее всего горе детей подействовало на агентов Секретной службы, которые охраняли «Можжевельник» и «Малышку». Обязанные по долгу службы ценой своей жизни защищать тех, кто отданы на их попечение, агенты, выделенные в группу охраны детей президента — больше половины из них были женщинами, — страдали также от обычного для нормальных людей чувства жалости к детям. Каждый агент ни на мгновение не колебался бы заслонить их своим телом от опасности, ни минуты не сомневаясь, что остальные агенты, входящие в состав группы, тут же выхватят пистолеты и откроют огонь по нападающим. Мужчины и женщины, входившие в состав этой группы, играли с детьми, покупали им подарки ко дню рождения и на Рождество, помогали с домашними заданиями, полученными в школе. И теперь им придётся навсегда попрощаться с детьми и с их родителями. Райан обратил внимание на выражение их лиц и решил напомнить Андреа Прайс, чтобы для оказания помощи этой группе агентов был выделен психолог.

— Нет, им не было больно. — Джек присел, так что глаза детей находились на одном уровне с его глазами. — Совсем не было больно.

— О'кей, — сказал Марк Дарлинг. Дети были безукоризненно одеты. Одному из членов их семьи показалось важным, чтобы они хорошо выглядели при встрече с преемником их отца. Внезапно Джек услышал сдавленный всхлип и уголком глаза увидел лицо агента — это был мужчина, с трудом удерживающийся от рыданий. Прайс схватила его за плечо и вывела в коридор, прежде чем дети что-либо заметили.

— Мы останемся здесь?

— Да, — заверил их Джек. Это было не правдой, но она никому не причинит вреда. — А если вам что-нибудь понадобится — что угодно, — обращайтесь прямо ко мне.

Мальчик кивнул, изо всех сил стараясь казаться храбрым. Настало время оставить детей на попечение семьи. Райан подал ему руку, обращаясь с ним, как с мужчиной. При иных обстоятельствах мальчику понадобилось бы ещё много лет, чтобы стать взрослым, но теперь обязанности мужчины опускались ему на плечи слишком рано. Мальчику хотелось плакать, и Райан решил, что будет лучше, если он поплачет в одиночестве.

Джек вышел в широкий коридор жилого этажа. Агент, которого Прайс вывела из комнаты, высокий, плечистый темнокожий мужчина, плакал, стоя у стены в десяти футах от него. Райан подошёл к нему.

— С вами все в порядке?

— Черт побери, извините, сэр, проклятье! — Агент покачал головой, стыдясь того, что потерял самообладание. Райан знал, что его отец погиб в результате несчастного случая при армейских манёврах в Форт-Раккере, когда мальчику было двенадцать лет, и специальный агент Тони Уиллс, который, прежде чем его приняли в Секретную службу, играл центровым защитником в Гремблинге, испытывал к детям Дарлинга особую привязанность. В такие моменты достоинства часто превращаются в недостатки.

— Не надо извиняться за то, что проявляете человеческие чувства. У меня тоже погибли мать и отец, — произнёс Райан тихим усталым голосом. — Это произошло в аэропорту Мидуэя — пилот 737-го не разглядел посадочной дорожки при сильном снегопаде и слишком рано посадил самолёт. Но когда это случилось, я был уже взрослым.

— Я знаю, сэр. — Агент вытер слезы и выпрямился. — Со мной все в порядке.

Райан ободряюще похлопал его по плечу и направился к лифту.

— Заберите меня отсюда как можно быстрей, — произнёс он, обращаясь к Андреа Прайс.

«Сабербен» направился на север, повернул на Массачусетс-авеню, которая вела к морской обсерватории и аляповатого вида зданию в викторианском стиле, похожему на огромный амбар, что страна предоставляла своему вице-президенту на время его пребывания на этом посту. И здесь охрану несли морские пехотинцы, пропустившие процессию через ворота. Джек вошёл в дом. Кэти ждала его у дверей. Она все поняла с первого взгляда.

— Тяжёлый день?

Райан молча кивнул. Он прижался к ней, чувствуя, что вот-вот заплачет. Тут он заметил в вестибюле у входа агентов Секретной службы и вспомнил, что ему придётся привыкнуть к тому, что отныне они всегда будут стоять рядом, как безмолвные изваяния, даже в самые интимные моменты его жизни.

Ненавижу эту должность, подумал Райан.

Зато бригадному генералу Мэриону Диггзу его работа нравилась. Не все в стране бездействовали. Подобно тому как вашингтонские казармы морской пехоты перешли на повышенный режим службы и их численный состав пришлось усилить подкреплением из крупной базы корпуса в Куантико, штат Виргиния, другие организации тоже не могли позволить себе бездействие. Более того, они действовали энергичнее обычного, людям там не приходилось спать — по крайней мере не всем сразу. Одна из таких организаций находилась в Форт-Ирвине, штат Калифорния. База, расположенная в высокогорной пустыне Мохаве, занимала огромную территорию, размеры которой превышали площадь штата Род-Айленд. Ландшафт был здесь таким мрачным, что экологам нечего было тут делать среди низкорослых унылых кустов. Даже самые преданные этой профессии люди признавались за стаканом, что поверхность Луны казалась им куда более интересной. Впрочем, это не означало, что они не прилагали массы усилий, чтобы максимально осложнить его жизнь, подумал Диггз, поглаживая пальцами бинокль. Оказалось, что здесь обитает особый вид пустынных черепах, который чем-то отличался от обычных (генерал не имел представления, в чём заключалось это отличие), и от него потребовали защитить их от истребления. Для решения этой проблемы он отдал приказ солдатам собрать всех черепах, которых им удастся обнаружить, и поместить на столь большом огороженном участке, что черепахи скорее всего просто не замечали окружающего забора. Солдаты прозвали этот участок черепашьим борделем и считали его самым крупным в мире. Устранив это препятствие, генерал пришёл к выводу, что все остальные представители дикой природы на территории Форт-Ирвина вполне смогут сами позаботиться о себе. Время от времени появлялись койоты и тут же пропадали из виду — вот и все. К тому же они не относились к исчезающему виду животных, и им ничто не угрожало.

А вот гости, приезжающие на базу, попадали в иную ситуацию. Форт-Ирвин был Национальным центром подготовки американской армии. Его постоянными обитателями были служащие подразделения, которое носило название «силы противника». Первоначально это подразделение состояло из двух батальонов — танкового и мотострелкового — и когда-то присвоило себе наименование советского подразделения — «Тридцать второй гвардейский полк моторизованной пехоты», так как Национальный центр подготовки, созданный в 1980 году, был предназначен для того, чтобы учить армию США, как воевать и побеждать в боях против Советской армии на европейских равнинах. Военнослужащие «Тридцать второго полка» носили советское обмундирование, пользовались машинами, напоминающими советские (обслуживать подлинные русские машины оказалось слишком трудно, а потому американскому снаряжению придали только внешний вид советского), прибегали к советским тактическим приёмам и гордились тем, что регулярно побивали на собственной территории подразделения, прибывающие сюда для учёбы. Строго говоря, условия для двух сторон, принимающих участие в манёврах, не были равными. Батальоны «сил противника» жили и готовились на базе, принимая у себя регулярные части американской армии до четырнадцати раз в году, тогда как в гости сюда приезжали подразделения, которые в лучшем случае бывали здесь раз в четыре года. Но кто сказал, что на войне все бывает справедливым?

С распадом Советского Союза ситуация изменилась, однако задачи у Национального центра подготовки остались прежними. Подразделение «сил противника» недавно увеличили до трех батальонов, и оно стало «Одиннадцатым мотострелковым полком», превращавшимся при учениях в бригаду или даже в более крупную войсковую часть противника. Единственной уступкой изменившейся политической атмосфере стало то, что военнослужащие этого подразделения больше не называли себя «русскими» и превратились теперь в «красных».

Генерал-лейтенант Геннадий Иосифович Бондаренко знал почти все о базе ещё до приезда сюда — впрочем, в Москве ему ничего не сказали про «черепаший бордель», но это упущение быстро исправили при первом же обходе лагеря. Увиденное очень заинтересовало его.

— Вы начинали военную службу связистом? — спросил Диггз. Начальник базы был немногословен и сдержан — никаких лишних движений. Он был в камуфляжном комбинезоне цветов пустыни, прозванном «шоколадные чипсы». Он тоже получил исчерпывающий инструктаж, хотя, как и его гость, был вынужден делать вид, что ему ничего не известно.

— Совершенно верно, — кивнул Бондаренко. — Но у меня постоянно случались неприятности. Сначала в Афганистане, затем после того как «духи» нанесли удар по Советскому Союзу. Они напали на исследовательский центр Министерства обороны в Таджикистане, как раз когда я был там в командировке. Это были мужественные воины, но не все их командиры оказались достаточно опытными. Нам удалось сдержать их до прибытия подкреплений, — бесстрастным голосом рассказывал русский генерал. Диггз видел у него на груди боевые награды, полученные за участие в боях. Сам он командовал батальоном механизированной пехоты, находившемся в авангарде Двадцать четвёртой мотострелковой дивизии, командиром которой был Барри Маккафри, когда американцы совершили невероятный бросок на левом фланге во время операции «Буря в пустыне», затем стал командиром Десятого мотострелкового полка «буйволов», все ещё базирующегося в пустыне Негев, как часть американских вооружённых сил в Израиле, гарантирующих его безопасность. Обоим генералам было по сорок девять лет. Оба принимали участие в боевых действиях, оба понюхали пороху. Перед обоими открывалась блестящая карьера.

— У вас дома встречается такая местность, как здесь? — поинтересовался Диггз.

— У нас есть всякая местность, какую только можно себе представить. Вот почему учения бывают такими интересными, особенно сегодня. Смотрите, — заметил Бондаренко, — началось.

Первая группа танков двигалась по широкому извилистому дефиле, которое носило название «Долина смерти». Солнце садилось за бурые вершины, а темнота здесь наступала быстро. По долине взад-вперёд носились «хаммеры» военных наблюдателей, которые были в центре высшими судьями, так как следили за происходящим и оценивали каждый манёвр с беспристрастием и холодностью самой смерти.

Национальный центр подготовки являлся самой интересной в мире школой для армейских подразделений. Генералы тут могли следить за развитием событий, не выходя из штаб-квартиры, где была оборудована специальная комната, носящая название «центр звёздных войн». Каждый танк и каждая машина были снабжены аппаратурой, передающей на базу своё местонахождение и направление движения, а когда наступал решающий момент, туда же поступали сведения о том, по кому ведётся огонь, и насколько он эффективен. На основании этих данных компьютеры в «центре звёздных войн» информировали участников сражения о том, что их «подбили» и они «погибли», хотя редко объясняли почему. Это обстоятельство участники узнавали позднее от военных наблюдателей. Генералы, однако, не захотели смотреть на экраны компьютеров — этим занимались офицеры, входившие в состав штаба Бондаренко, — и предпочли наблюдать за ходом битвы собственными глазами. У каждого поля боя свой дух, и генералу нужно уметь различать его.

— Ваши приборы напоминают мне описания в научно-фантастических романах.

— За последние пятнадцать лет здесь мало что изменилось, — пожал плечами Диггз. — Правда, телевизионных камер, ведущих наблюдение за ходом учений, на вершинах установлено теперь больше.

Америка собиралась продать русским немало своих технологических разработок. Диггзу было трудно примириться с этим. Он был слишком молод и не смог принять участие во вьетнамской войне. Его поколение генералов было первым, избежавшим этой заварухи. Однако в жизни Диггза была другая реальность — война с русскими на территории Германии[14]. На протяжении всей своей карьеры он служил в мотострелковых частях, его учили воевать в одном из выдвинутых вперёд полков — фактически представлявших собой усиленные бригады, — которым предстояло первыми принять на себя удар противника. Диггз помнил, что несколько раз смотрел в лицо смерти во время боев за дефиле Фулды, причём тогда ему приходилось воевать с людьми, мало отличающимися от генерала, что стоял сейчас рядом с ним, а ведь с Бондаренко вчера он прикончил коробку пива за разговором о том, как совокупляются черепахи.

— Вводим, — произнёс Бондаренко с лукавой улыбкой. По какой-то непонятной причине американцы считали, что у русских плохо с чувством юмора. Бондаренко намерен был изменить это представление до своего отъезда из Америки.

Диггз сосчитал до десяти и произнёс с бесстрастным выражением лица:

— Выводим.

Прошло ещё десять секунд.

— Вводим, — продолжил русский генерал. Оба засмеялись. Когда Бондаренко впервые познакомили с этой шуткой, которую так любили на базе, ему понадобилось полминуты, чтобы понять её смысл. Зато потом он смеялся до колик в желудке. Теперь он овладел собой и сделал жест в сторону идущего боя.

— Так и должны развиваться боевые действия, — одобрительно заметил он.

— Сейчас начнётся самое интересное. Подождите немного.

— Но вы пользуетесь нашими тактическими разработками! — удивлённо воскликнул Бондаренко. Это было очевидно по тому, как выдвинулись вперёд передовые части, ведущие разведку боем.

— А почему бы и нет? — Диггз повернулся и посмотрел на русского генерала. — Я успешно применял эту тактику в Ираке.

План учений на сегодняшний вечер — первое столкновение с только что прибывшим армейским подразделением — предусматривал решение сложной задачи: «красные» наступали, входили в соприкосновение с «противником» и должны были ликвидировать выдвинутые вперёд части «синих». Роль «синих» в этих учениях исполняла бригада Пятой механизированной дивизии, поспешно создававшая оборонительные порядки. Основная идея заключалась в том, что тактическая ситуация будет быстро меняться. Одиннадцатый мотострелковый полк имитировал наступление силами дивизии на только что прибывшее подразделение, теоретически втрое уступавшее ему по силе. По сути дела это лучший способ приветствовать новичков в пустынной местности — заставить их смириться.

— Ну, поехали. — Диггз запрыгнул в свой «хаммер», и водитель направил машину к возвышенности, известной как «железный треугольник». Короткое радиодонесение от командира подразделения заставило американского генерала недовольно проворчать:

— Черт бы их побрал!

— Неприятности?

Генерал Диггз показал на карту.

— Эта высота господствует над всей долиной, но они не увидели этого. Ну что ж, им придётся дорого заплатить за совершенную ошибку. Такое нередко случается.

Солдаты «сил противника» уже бежали к незанятой высоте.

— А не рискованно для «синих» выдвигаться так быстро и далеко?

— Генерал, сейчас вы увидите, что оставаться на месте ещё рискованней.

— Почему он так мало выступает, редко появляется перед народом?

Начальник разведывательной службы мог дать несколько разумных объяснений такому поведению нового американского президента. Он, несомненно, очень занят. Перед ним так много задач, требующих немедленного решения. Правительство его страны уничтожено, и прежде чем обратиться к народу, его нужно реорганизовать. Предстоят государственные похороны, и он должен их подготовить. Ему приходится поддерживать связь с многими иностранными правительствами, заверить их в неизменности курса. Нужно позаботиться и о безопасности страны, и о своей собственной безопасности. Американский кабинет министров, главные советники президента уничтожены, и все это необходимо восстановить… Но от начальника разведслужбы хотели услышать не это.

— Мы собирали материалы об этом Райане… — последовал его ответ. Источником материалов были главным образом газетные статьи — множество статей, — посланных по факсу их миссией в ООН. — Он редко выступал до этого и всякий раз выражал мысли своих хозяев. Райан — кадровый сотрудник разведки, аналитик, по сути дела он не привык к общению с публикой. По-видимому, он незаурядный разведчик, но всё-таки всегда старался работать скрытно.

— Тогда почему Дарлинг доверил ему столь высокий пост?

— Об этом говорилось вчера в американских газетах. По американским законам необходимо, чтобы кто-то занимал должность вице-президента. Кроме того, Дарлинг хотел усилить своё влияние на международные дела, а у Райана в этом немалый опыт. Помните, он хорошо проявил себя в американо-японском конфликте.

— Значит, он не руководитель, а скорее помощник.

— Совершенно верно. Райан никогда не стремился к высокой должности. У нас есть информация, что он согласился лишь временно исполнять обязанности вице-президента, меньше чем на год.

— Это меня не удивляет. — Дарейи посмотрел на свои заметки: помощник вице-адмирала Джеймса Грира, заместителя директора ЦРУ по разведывательной работе; временно исполнял обязанности заместителя директора ЦРУ по разведывательной работе, затем стал заместителем директора ЦРУ; советник по национальной безопасности у президента Дарлинга; наконец, согласился временно занять пост вице-президента. У Дарейи создалось с самого начала правильное впечатление — Райан может быть только чьим-то помощником. Возможно, способным и умным, подобно тому как он сам подобрал себе способных и умных помощников, ни один из которых, однако, не мог выполнять его обязанности как руководителя. Значит, не придётся иметь дело с равным. Отлично.

— Что ещё?

— Являясь кадровым сотрудником разведки, Райан наверняка превосходно разбирается в международной обстановке. По сути дела, он может оказаться лучшим экспертом Америки в этой области за последние годы, однако за счёт почти полной неосведомлённости в вопросах внутренней политики, — закончил руководитель разведывательной службы. Эту информацию он почерпнул в «Нью-Йорк тайме».

— Ага. — С получением этой последней справки о президенте Райане приступили к планированию. Пока оно велось всего лишь на теоретической стадии…

— А как обстоят дела в вашей армии? — спросил Диггз. Оба генерала стояли на господствующей высоте, наблюдая с помощью приборов ночного видения, как разворачивается сражение далеко внизу. Как и предполагалось, Тридцать второй полк — Бондаренко приходилось так его называть — преодолел сопротивление передовых сил «синих», перебросил свои части на левый фланг и теперь вёл наступление на «вражескую» бригаду.

Надо было отвечать на заданный вопрос.

— Ужасно. Перед нами стоит задача перестраивать все с самого начала.

— Ну что ж, сэр, я тоже начинал с этого. — Диггз повернулся к русскому генералу. По крайней мере вам не приходится иметь дела с наркотиками, подумал американец. Диггз вспомнил, как он, будучи совсем зелёным младшим лейтенантом, боялся войти в солдатскую казарму без табельного пистолета. Если бы русские предприняли наступление на Германию в начале семидесятых годов… — Вы действительно хотите воспользоваться нашим опытом?

— Пожалуй. — Единственное, в чём американцы ошибались — и одновременно были правы, — так это в том, что «красные» отдавали тактическую инициативу в руки командиров низших подразделений, что было недопустимо в Советской Армии. Однако доктрина, разработанная Академией Генерального штаба, предъявляла такие требования, что добиться успеха было очень трудно. Бондаренко нарушил эти правила, и вот почему теперь был живым генералом с тремя звёздами, а не мёртвым полковником. К тому же совсем недавно его назначили начальником оперативного управления Российской армии. — Проблема заключается, разумеется, в финансировании.

— Мне тоже приходилось сталкиваться с этим, генерал. — На лице Диггза появилась грустная усмешка.

У Бондаренко был разработан план решения этой проблемы. Он хотел вдвое сократить численность личного состава и сбережённые средства направить непосредственно на улучшение подготовки оставшейся половины. Результаты такого шага он хорошо видел. Советская Армия всегда одерживала победы благодаря огромному численному превосходству, однако американцы доказали как в Ираке, так и в ходе учений перед его глазами, что ключ к успеху на поле боя заключается в отличной подготовке. Конечно, у них прекрасное снаряжение — брифинг по матчасти состоится завтра, — но больше всего он завидовал Диггзу в том, что у американского генерала были отлично подготовленные солдаты и офицеры. Едва эта мысль сформировалась у него в голове, как тут же появилось и подтверждение её.

— Генерал? — Подошедший офицер приложил руку к козырьку фуражки. — Мы содрали с них штаны и выпороли должным образом.

— Это полковник Эл Хэмм. Он командует Одиннадцатым полком, здесь уже по второму разу. Раньше был начальником оперативного отдела в «силах противника». Не вздумайте играть с ним в карты, — предостерёг Диггз.

— Генерал очень любезен. Добро пожаловать в пустыню, генерал Бондаренко. — Хэмм протянул ему огромную ручищу.

— Вы хорошо провели наступление, полковник. — Бондаренко внимательно посмотрел на него.

— Спасибо, сэр. У меня в полку отличные парни. А вот «синие» проявили излишнюю осторожность. Они хотели сесть сразу на два стула, и мы поймали их в тот момент, когда они оказались между ними, — объяснил полковник. Он походит на русского, подумал Бондаренко, — высокий и грузный, с белым румяным лицом, на котором улыбались голубые глаза. Для этих учений Хэмм оделся в свой старый мундир русского офицера и даже на голове его красовался берет танкиста со звездой, а выпущенную поверх брюк длинную гимнастёрку стягивал пояс с пистолетной кобурой. Русский генерал не почувствовал себя дома из-за такой имитации, но был благодарен за то, что американцы проявили к нему уважение.

— Диггз, вы были правы. «Синим» следовало принять все меры, чтобы первыми занять эту высоту. Но вы отвели их слишком далеко назад, они просто не успели первыми добраться сюда и были вынуждены выбрать другое направление.

— В этом и заключается главная проблема с действиями на поле боя, — ответил Хэмм вместо своего начальника. — Вы тратите слишком много времени на выбор направления удара, вместо того чтобы поступать наоборот. Это будет урок номер один для ребят из Пятого механизированного полка. Вряд ли можно победить в бою, если вы позволите кому-то другому диктовать условия.

Глава 5

Подготовка

Оказалось, что Сато и его второй пилот сдавали кровь, чтобы помочь пострадавшим в неудачной войне с Америкой, а поскольку раненых оказалось, к счастью, совсем немного, кровь пилотов не потребовалась. Компьютерный поиск, организованный японским Красным крестом, быстро обнаружил эту кровь, и японская полиция немедленно отправила её образцы с курьером через Ванкувер — вполне понятно, что японским авиалайнерам все ещё запрещалось появляться в воздушном пространстве США, даже на Аляске. Из Ванкувера реактивный самолёт VC-20 ВВС доставил их в Вашингтон. Роль курьера выполнял старший офицер полиции, и алюминиевый чемоданчик с образцами крови был прикован наручником к его левой кисти. Три агента ФБР встретили его на авиабазе Эндрюз и доставили в здание Гувера на углу Десятой улицы и Пенсильвания-авеню. Лаборатория ФБР, занимающаяся исследованием ДНК, взяла образцы и приступила к их сравнению с кровью и образцами ткани, взятыми с тел погибших японских пилотов. Они уже знали, с какими типами крови сравнивать образцы, так что результаты можно было предсказать заранее. Несмотря на это, анализ проводился с максимальной тщательностью, словно кровь была единственной уликой в расследовании загадочного преступления. Дэн Мюррей, исполняющий обязанности директора ФБР, не был вообще-то сторонником точного соблюдения правил, однако в данном случае все правила соблюдались, словно продиктованные Священным писанием. Ему помогали Тони Карузо, который вернулся из отпуска и работал, не зная сна, возглавив расследование, ведущееся агентами ФБР, инспектор Пэт О'Дей в качестве проверяющего и сотни — если пока ещё не тысячи — других агентов.

Мюррей принял представителя японской полиции в конференц-зале директора ФБР. Он не мог пока заставить себя занять кабинет Билла Шоу.

— Мы тоже проводим анализы, — сказал старший инспектор Исабуро Танака, сверяя часы. У него было по часам на каждой руке — одни были установлены по времени Токио, а другие — Вашингтона. — Результаты будут переданы по факсу сразу после их завершения. — Затем он снова открыл свой кейс. — Вот расписание действий капитана Сато за прошлую неделю, восстановленное нами, текст допросов членов его семьи и коллег, подробная биография.

— Вы быстро действуете. Спасибо. — Мюррей взял папку, не зная, как поступить дальше. Было ясно, что японский чиновник хочет сказать что-то ещё. Мюррей и Танака никогда не встречались раньше, но о госте Дэна говорили с нескрываемым уважением. Он был умелым и опытным следователем, занимался делами, связанными с полицейской коррупцией, так что работы ему хватало. У Танаки было суровое лицо, напоминавшее своим выражением Кромвеля — именно такое выражение лица должно быть у полицейского, ведущего подобные расследования. Профессиональная деятельность превратила его в своего рода священника испанской инквизиции, который исповедовал грешников, прежде чем сжечь их на костре. Для подобного расследования такой полицейский был идеален.

— Мы будем помогать вам во всём, что может потребоваться в ходе расследования. Более того, если вы захотите послать высокопоставленного представителя своего ведомства для наблюдения за тем, как мы ведём расследование со своей стороны, я получил указание заверить вас, что мы будем рады принять этого человека и окажем ему всяческое содействие. — Он замолчал на несколько секунд, глядя в пол. — Это позор для моей страны. Поступить так, как эти люди, использовавшие всех нас для достижения своих целей… — В голосе Танаки слышалось волнение, что было удивительно для представителя нации, ошибочно славящейся умением скрывать свои чувства. Его руки сжались в кулаки, а тёмные глаза пылали от ярости.

Из конференц-зала перед представителями правоохранительных органов двух стран открывался вид на Пенсильвания-авеню и Капитолийский холм с разрушенным зданием Конгресса на вершине, все ещё освещённым в предрассветной темноте сотнями огней. Работы там продолжались.

— Второй пилот был убит, — заметил Мюррей. Может быть, это поможет немного успокоиться полицейскому офицеру из Японии.

— Неужели?

Дэн кивнул.

— Он убит ударом ножа, и, судя по всему, это произошло до вылета самолёта из Ванкувера. По-видимому, Сато действовал один — по крайней мере он один управлял самолётом.

Лаборатория уже определила, что для убийства был использован нож с тонким лезвием, острым с одной стороны и пилообразным с другой — на авиалиниях такими ножами нарезали бифштексы. Мюррей занимался расследованием преступлений длительное время, и его все ещё поражало, как много важного способны узнать сотрудники лабораторий.

— Понятно. Это проливает дополнительный свет на ход расследования, — заметил Танака. — Жена второго пилота беременна и сейчас находится в больнице под наблюдением врачей. Из того, что мы узнали о нём за последнее время, у нас создалась картина любящего мужа и человека, не проявляющего особого интереса к политике. Мы считали маловероятным, что он захочет таким образом покончить с собой.

— А у Сато были какие-нибудь связи с…

— Если и были, нам о них ничего не известно, — отрицательно покачал головой Танака. — Однажды на его самолёте летел один из участников заговора, и у них состоялся короткий разговор. Если не принимать во внимание этой встречи, длившейся всего несколько минут, Сато был пилотом международных авиалиний и только. Он дружил лишь со своими коллегами и вёл тихую жизнь в скромном домике неподалёку от международного аэропорта Нарита. Но его брат был адмиралом в силах самообороны, а сын — лётчиком-истребителем. Оба погибли во время происшедшего конфликта.

Мюррей уже знал об этом. Итак, у Сато был побудительный мотив и возможность отомстить. Мюррей сделал запись в своём ежедневнике: сообщить атташе по юридическим вопросам при американском посольстве в Токио, чтобы он воспользовался предложением и принял участие в расследовании, ведущемся японской полицией, но для этого потребуется получить разрешение Министерства юстиции и(или) Государственного департамента. Предложение Танаки казалось совершенно искренним. Очень хорошо.

— Люблю, когда мало машин, — заметил Чавез. Они ехали по шоссе I-95 и сейчас проезжали Спрингфилд-Молл. Обычно в это время дня — ещё не рассеялись утренние сумерки — шоссе бывает забито автомобилями чиновников и лоббистов, спешащих в Вашингтон. Но не сегодня, хотя Джона и Динга вызвали на службу, подтвердив тем самым их «крайнюю необходимость» для всех, у кого могли возникнуть сомнения. Кларк промолчал, и его младший напарник продолжил:

— Как, по твоему мнению, идут дела у доктора Райана?

— Наверно, старается уклониться от неприятностей, которые сыплются на него со всех сторон. Уж лучше он, чем я, — проворчал Джон, пожав плечами.

— Это точно, мистер К. Все мои друзья в университете Джорджа Мейсона предвкушают дальнейшее развитие событий.

— Ты так считаешь?

— Джон, ему придётся заново создавать правительство. В реальной жизни это станет классическим примером для исследователей. До сих пор ещё никому не приходилось делать что-либо подобное. Знаешь, что мы узнаем, когда приедем?

— Конечно. Мы узнаем, действует ЦРУ или нет, — кивнул Кларк. Лучше он, чем я, снова подумал Джон. Их вызвали в Лэнгли, чтобы выслушать отчёт о работе в Японии. Это была щекотливая тема. Кларк занимался подобными операциями в течение долгого времени, но все ещё не привык к тому, чтобы рассказывать другим о том, что он делал. И он и Динг убивали людей — и не впервые, — и вот теперь им придётся подробно рассказать об этом кому-то, кто в руках оружия не держал, не то что стрелял из него. Какой бы присягой соблюдать государственную тайну не были связаны те, кому предстоит выслушать их отчёт, кто-то может когда-нибудь проговориться, а в этом случае самое малое — будут обвинения в прессе, но и они способны принести крупные неприятности. Хуже, если придётся предстать перед комитетом Конгресса, поклявшись говорить правду и только правду. Впрочем, в ближайшее время им не придётся, вспомнил Джон, отвечать на вопросы тех, кто разбираются в оперативной деятельности ничуть не лучше кабинетных чиновников ЦРУ, которые зарабатывают на жизнь, сидя за письменным столом, и из-за него судят о деятельности оперативников. Но совсем плохо, если дойдёт до уголовного расследования, потому что его действия, хотя и не были, строго говоря, незаконными, в то же время не были и законными. Каким-то образом Конституция и свод законов Соединённых Штатов со всеми внесёнными в них поправками так и не смогли примириться с некоторыми действиями правительства, хотя и отказывались говорить об этом открыто. Несмотря на то что его совесть была чиста в отношении этой и многих других операций, точка зрения Кларка по вопросам морали не выглядела для многих достаточно обоснованной. Может быть, впрочем, Райан поймёт его. А это уже немало.

— Что нового сегодня утром? — спросил президент.

— Мы полагаем, операция по извлечению тел из развалин закончится к вечеру, сэр. — Это Пэт О'Дей начал утренний брифинг ФБР. Он объяснил, что Мюррей занят и не может приехать. Инспектор передал президенту папку со списком жертв, уже извлечённых из-под развалин Капитолия. Райан быстро перелистал страницы. Как можно завтракать, черт побери, когда перед тобой лежат подобные документы? — подумал президент. К счастью, сейчас он всего лишь пил кофе.

— Что ещё?

— Постепенно ситуация проясняется. Мы обнаружили, как нам кажется, тело второго пилота. Его убили за несколько часов до катастрофы, так что, похоже, пилот действовал в одиночку. Сейчас проводится анализ останков пилотов на ДНК, чтобы окончательно удостовериться в правильности нашей гипотезы.

Инспектор перелистал записи, не полагаясь на одну лишь память.

— Тесты на наличие наркотиков и алкоголя в теле пилотов Ничего не обнаружили. Анализ плёнки с записанными полётными данными и переговорами в кокпите, плёнок с записями радиопереговоров и данных радиолокаторов — все, что нам удалось собрать, указывает на одно и то же: один человек вёл самолёт и он же направил его на Капитолий. Сейчас Дэн принимает у себя высокопоставленного офицера японской полиции.

— Каким будет ваш следующий шаг?

— Расследование ведётся в точном соответствии с действующими правилами. Начнём с того, что соберём сведения о том, чем занимался Сато — это фамилия старшего пилота — в течение последнего месяца. Телефонные переговоры, куда он ездил, с кем встречался, кто его друзья и знакомые, постараемся найти дневники, если они существуют, — короче говоря, всё, что может относиться к делу. Мы хотим полностью воссоздать облик этого человека и определить, был ли он одним из заговорщиков, если такой заговор имел место. На это потребуется время. Такое расследование представляет собой всесторонний процесс.

— А что вы предполагаете пока? — спросил Джек.

— За штурвалом самолёта находился один человек и действовал он в одиночку, — снова повторил О'Дей, на этот раз более уверенно.

— Чертовски рано делать какие-то определённые заключения, — возразила Андреа Прайс.

— Это не заключение, — повернулся к ней инспектор. — Господин президент спросил меня, каково моё предположение. Я занимался расследованием преступлений длительное время. В данном случае все указывает на то, что преступление совершено под влиянием внезапного порыва, хотя и достаточно умело и хладнокровно. Возьмите, например, убийство второго пилота. Сато даже не выбросил его тело из кокпита. Более того, он извинился перед ним сразу после того, как ударил его ножом, если верить записям на плёнке.

— Хладнокровное и умелое убийство под влиянием внезапного порыва? — В голосе Прайс прозвучало сомнение.

— Пилоты авиалиний — в высшей степени хладнокровные люди, умеющие все чётко организовать, — ответил О'Дей. — То, что покажется крайне сложным для рядового человека, так же естественно для пилота, как для вас застегнуть молнию. Большинство политических убийств совершается дилетантами, которым просто повезло. К сожалению, в данном случае мы имеем дело с отлично подготовленным профессионалом, не оставившим ничего на долю случая. В общем, пока это все, чем мы располагаем.

— Если это всё-таки заговор, что вы предпримите? — спросил Джек.

— Сэр, даже при самых благоприятных обстоятельствах трудно успешно осуществить преступный заговор. — Прайс снова ощетинилась, но инспектор О'Дей невозмутимо продолжил:

— Проблема заключается в природе человека. Нормальные люди любят прихвастнуть; нам нравится делиться секретами с друзьями и близкими, чтобы показать, насколько мы умны. Большинство преступников в конце концов попадают в тюрьму именно по той же причине. Согласен, в данном случае мы имеем дело не с обычным грабителем, но принцип остаётся прежним. Чтобы организовать заговор, требуется время и разговоры. В результате подробности заговора становятся известны другим. Затем возникает проблема поиска… ну, скажем, «киллера», за неимением более правильного термина. Здесь времени не было. Объединённое заседание обеих палат Конгресса было созвано слишком неожиданно, чтобы начать подготовку, необходимую для заговора. Метод убийства второго пилота определённо указывает на то, что решение принято без длительных размышлений. Нож не так надёжен, как пистолет, а столовый нож вообще плохое оружие, потому что может согнуться или сломаться, если попадёт в ребро.

— Вы расследовали много убийств? — спросила Прайс.

— Порядочно. Мне довелось оказывать помощь при расследовании множества местных преступлений, которые велись полицией, особенно здесь, в округе Колумбия. Ряд лет полевое отделение Вашингтона сотрудничает с полицией округа. Как бы то ни было, для того чтобы Сато согласился стать «киллером», выбранным заговорщиками, необходимы встречи. Мы проследим за каждой минутой его свободного времени, а японская полиция поможет нам в этом. Но пока ничто не указывает на существование заговора, у нас нет ни единой зацепки. Наоборот, все обстоятельства говорят о том, что кто-то увидел редкую возможность и воспользовался ею не раздумывая.

— Что, если пилот не был…

— Мисс Прайс, магнитофонные записи, сделанные в кабине пилотов, велись задолго до того, как самолёт вылетел из Ванкувера. Мы сравнили тембр голосов в нашей лаборатории — эта запись сделана на плёнке в цифровом режиме и качество звука на ней великолепное. На здание Капитолия в Вашингтоне спикировал тот самый человек который вёл самолёт после вылета из Нариты. Предположим, это был кто-то другой, не Сато, тогда почему этого не заметил второй пилот — ведь они постоянно летали вместе? И наоборот, если старший пилот и второй пилот были единственными людьми в кабине, то оба являлись участниками заговора с самого начала, и возникает вопрос — почему второй пилот был убит перед вылетом из Ванкувера? По нашей просьбе канадцы опрашивают сейчас весь остальной экипаж, оставшийся в Ванкувере, и все члены экипажа утверждают, что пилотами были именно те люди, которые находились в кабине. Анализ ДНК докажет это с абсолютной точностью.

— Инспектор, вы говорите очень убедительно, — заметил Райан.

— Сэр, это расследование будет весьма запутанным, понадобится проверить множество фактов, но основной вывод достаточно прост. Чертовски трудно фальсифицировать место преступления. Все карты у нас в руках. Разве возможно, даже теоретически, подстроить все таким образом, чтобы обвести наших сотрудников вокруг пальца? — задал риторический вопрос О'Дей. — Пожалуй да, возможно, но для этого потребуются многие месяцы подготовки, а у них этих месяцев не было. Ответ на вопрос представляется очень простым: ведь решение о созыве объединённого заседания обеих палат Конгресса было принято, когда этот самолёт уже находился над серединой Тихого океана.

Прайс не могла опровергнуть такой аргумент, как бы ей этого не хотелось. Она провела собственную проверку Патрика О'Дея. Эмиль Джейкобз восстановил должность инспектора по особым поручениям несколько лет назад и набрал группу сотрудников, предпочитающих вести расследования, а не заниматься канцелярской работой. О'Дею не слишком нравилось руководить полевым отделением ФБР. Он вошёл в состав небольшой группы опытных следователей, подчиняющихся непосредственно директору ФБР. Эта группа составляла неофициальный штат инспекторов, выезжающих на места, чтобы следить там за работой агентов ФБР, главным образом за расследованием особенно запутанных преступлений. О'Дей был отличным полицейским, ненавидел канцелярскую работу, и Прайс была вынуждена признать, что он знает, как руководить расследованием, не входя в официальную группу следователей, способных поддаться соблазну найти быстрое решение дела, чтобы продвинуться по службе. Инспектор подъехал к Белому дому на собственном пикапе-внедорожнике — к тому же в ковбойских сапогах! — и, похоже, был обуреваем честолюбивыми намерениями не больше, чем жаждой получить сифилис. Таким образом, заместитель директора ФБР Тони Карузо, по своей должности возглавлявший расследование, будет информировать о ходе дела Министерство юстиции, а Патрик О'Дей — непосредственно Мюррея, который, в свою очередь, направляет его к президенту в качестве своего личного представителя. Она считала Мюррея умелым оперативником. В конце концов Билл Шоу использовал его как своего помощника, способного улаживать конфликты. В таком случае лояльность Мюррея будет принадлежать в первую очередь Федеральному бюро расследований — как организации. Вряд ли можно сделать выбор лучше этого, признала она. Для самого О'Дея ситуация выглядела ещё проще. Он зарабатывал на жизнь, расследуя преступления, и хотя создавалось впечатление, будто инспектор делал поспешные выводы, этот ковбой, перенесённый на север страны из Техаса, вёл следствие в точном соответствии с правилами. Да, старое поколение следователей рано сдавать в архив. Они умеют скрывать свои способности. Но вот в состав личной охраны президента он никогда не попадёт, утешила себя Андреа Прайс.

— Как отдохнули? — осведомилась Мэри-Пэт Фоули. Заместитель директора ЦРУ по оперативной работе либо приехала сегодня в Лэнгли слишком рано, либо задержалась слишком поздно, оставшись на службе до рассвета, заметил Кларк. Ему пришло в голову, что из всех высокопоставленных правительственных деятелей больше других удавалось поспать президенту Райану, хотя и он явно недосыпал. Такой способ руководства — не для железной дороги, решил Кларк. Люди просто не в состоянии работать в полную меру своих возможностей, когда их лишают отдыха на длительный срок. Он узнал это на собственном опыте оперативника, методом проб и ошибок, но стоит человеку занять высокую должность, и он мгновенно забывает об этом — столь прозаические проблемы, как человеческий фактор, тут же скрываются от него в тумане. А затем, через месяц, он задумывается: как это я сумел натворить такое? Впрочем, обычно раскаяние наступает после того, как какой-нибудь бедняга-оперативник из-за его ошибок гибнет при выполнении задания.

— МП, когда ты последний раз спала, черт побери? — спросил Кларк. Мало кто осмеливался так говорить с нею, но в прошлом Джон был её учителем.

— Джон, в своей заботе обо мне ты походишь на мою мать, а ещё так принято в еврейских семьях. — По лицу заместителя директора ЦРУ промелькнула усталая улыбка.

— А где Эд? — оглянулся вокруг Кларк.

— Возвращается из стран Персидского залива. У него была встреча с руководством Саудовской Аравии, — объяснила она. Несмотря на то что миссис Фоули занимала более высокую должность, чем её муж, саудовские традиции ещё не позволяли обсуждать проблемы разведки с королевой шпионов, да и вообще Эд лучше владел искусством переговоров.

— Ничего нового для меня?

Она покачала головой.

— Нет, обычная рутина. Ну что, Доминго, ты осмелился наконец задать ей этот вопрос?

— Что-то ты обходишься без дипломатических тонкостей сегодня утром, МП, — заметил Кларк, опередив своего напарника.

Чавез всего лишь усмехнулся. В стране может царить смятение, но есть вещи более важные.

— Все могло бы обернуться хуже, мистер К. Я ведь не адвокат, правда?

— Вот вам влияние среды, в которой он вырос, — проворчал Джон. Теперь к делу:

— Как там Джек?

— Встреча с ним запланирована после ланча, но меня ничуть не удивит, если её отменят. Беднягу прямо-таки хоронят заживо.

— Я слышал, как его заманили на эту должность. То, что пишут в газетах, соответствует действительности?

— Да. Так что теперь у нас в президентах «девица Келли», — подтвердила Мэри-Пэт, упомянув не всякому понятную шутку, имеющую множество оттенков[15]. — Нам поручено подготовить всестороннюю оценку международной ситуации, с точки зрения безопасности Америки. Я хочу, чтобы вы оба приняли в этом участие.

— Почему мы? — осведомился Чавез.

— Потому что мне надоело постоянно получать подобные оценки от разведуправления. Сейчас я скажу вам одну вещь, которая скоро произойдёт. Теперь у нас президент, который понимает, чем мы здесь занимаемся, так что мы усилим оперативное управление до такой степени, что я смогу снять телефонную трубку, задать вопрос и получить понятный для меня ответ.

— Ты имеешь в виду «Синий план»? — спросил Кларк. Мэри-Пэт ответила ему кивком, на который он и надеялся. «Синий план» был его последним заданием, которым он занимался в центре подготовки ЦРУ, известном под названием «Ферма», перед тем как уехать оттуда. Он располагался неподалёку от складов ядерного оружия ВМС в Йорктауне, штат Виргиния. Вместо того чтобы начать подготовку интеллектуалов из «Айви лиг»[16] — по крайней мере они больше не курили трубки, — Кларк предложил руководству ЦРУ вербовать полицейских, привыкших работать на улицах. Полицейские, доказывал он, знают, как пользоваться сведениями, полученными от осведомителей, их не надо обучать поведению на улице, они владеют опытом выживания в опасных ситуациях. Все это могло сберечь массу денег и с большой долей вероятности дать ЦРУ хороших оперативников. Предложение Кларка поместили в файл № 13[17], и при двух заместителях директора по оперативной работе, сменивших друг друга, оно там так и оставалось, но Мэри-Пэт знала о нём с самого начала и одобряла такой подход. — Ты сможешь убедить его в этом?

— Ты поможешь мне, Джон. Посмотри, каким оказался Доминго.

— Вы хотите сказать, что не видели во мне положительных начал? — осведомился Чавез.

— Нет, Динг, это только по отношению к его дочери, — высказала предположение миссис Фоули. — Райан хорошо отнесётся к нашему предложению. Кроме того, ему нужен новый директор. Как бы то ни было, я хочу, чтобы вы оба принялись за отчёт по операции «Сандаловое дерево».

— Как относительно нашей крыши? — спросил Кларк. Мэри-Пэт не надо было объяснять, что он имеет в виду. Она никогда не занималась грязными делами на оперативной работе — областью её деятельности была разведка, а не полувоенные действия, входящие в сферу деятельности оперативного управления, — но она отлично все понимала.

— Джон, вы выполняли указ президента. Это оформлено в письменном виде и занесено в материалы ЦРУ. Никто не усомнится в законности ваших действий, особенно принимая во внимание, что вы спасли Когу. Каждый из вас будет награждён «Звездой за отличие в разведывательной деятельности». Президент Дарлинг хотел принять вас и лично вручить «звезды» в Кэмп-Дэвиде. Думаю, теперь это сделает Джек.

Вот это да, подумал Чавез, скрывая свои эмоции за бесстрастным выражением лица, но какой бы приятной ни была эта перспектива, всё время трехчасовой поездки из Йорктауна в Лэнгли он думал совсем о другом.

— Когда следует начать работу по оценке безопасности? — спросил он.

— Завтра наступит очередь нашей стороны. Почему это интересует тебя? — удивилась Мэри-Пэт.

— Мэм, мне кажется, что мы будем заняты несколько иным.

— Надеюсь, ты ошибаешься, — ответила она без особой уверенности.

— На сегодня у меня назначены две процедуры, — сказала Кэти, глядя на стол, накрытый для завтрака. Поскольку персонал Белого дома не знал, что ест на завтрак семья Райанов, им подали всего понемногу — если так называлась эта куча еды. Салли и маленький Джек были в восторге — более того, не надо идти в школу. Кэтлин, только недавно начавшая есть настоящую пищу, жевала кусок жареного бекона, который держала в руке, с любопытством глядя на тосты с маслом. Для детей важнее всего было самое ближайшее будущее. Салли, которой исполнилось пятнадцать лет (и вот-вот будет тридцать, с грустью сетовал отец), заглядывала в будущее дальше всех, но в настоящий момент больше всего её беспокоило то, как все это скажется на её общении с друзьями. Для всех троих папа оставался папой, какую бы должность он не занимал. Джек знал, что их точка зрения на это изменится, но пусть все произойдёт постепенно.

— Мы ещё не приняли окончательного решения, — ответил Джек. Он положил на тарелку яичницу с беконом — сегодня ему понадобится много энергии.

— Джек, но ведь мы договорились, что я по-прежнему буду заниматься своей работой, помнишь?

— Миссис Райан? — послышался голос Андреа Прайс, как всегда стоящей неподалёку от них, подобно ангелу-хранителю, хотя и с автоматическим пистолетом. — Мы все ещё пытаемся решить проблемы вашей безопасности и…

— Я нужна моим пациентам. Послушай, Джек, Берни Катц и Хэл Марч могут во многом заменить меня, но один из пациентов нуждается именно в моей помощи. Кроме того, мне нужно подготовиться к обходу, во время которого меня будут сопровождать студенты. — Кэти посмотрела на часы. — Через четыре часа. — Райан мог не расспрашивать её, он знал, что Кэти права. Профессор Кэролайн Райан, доктор медицины, действительный член Ассоциации офтальмологов, являлась непревзойдённым специалистом в операциях на сетчатке глаза, проводимых с помощью лазера. Чтобы посмотреть на то, как она работает, съезжались врачи со всего мира.

— Но школы закрыты… — начала Прайс и тут же замолчала, напомнив себе, что доктор Райан лучше разбирается в своей работе.

— Только не медицинские учебные заведения. Мы не можем отправить пациентов по домам. Поверьте, я понимаю, что причиняю всем вам немалые трудности, но есть люди, которые тоже зависят от меня, и я не имею права бросать их.

Кэти посмотрела на лица людей, находившихся в комнате, надеясь, что принятое ими решение будет в её пользу. Обслуживающий персонал кухни — все как один матросы — входили и выходили с каменными лицами, делая вид, что ничего не слышат. Агенты Секретной службы заняли нейтральную позицию, которая стесняла ещё больше.

Всегда считалось, что первая леди всего лишь бесплатное приложение к своему мужу. Наступит момент, когда это правило изменится. В конце концов, рано или поздно, придёт время, когда во главе страны встанет президент-женщина, и тогда все кардинально переменится. Это обстоятельство было известно всем, но от него при изучении американской истории до сих пор упорно отмахивались. При обычных обстоятельствах жена политического деятеля появлялась рядом со своим мужем с неизменной улыбкой обожания, она произносила несколько тщательно выбранных слов, была способна выдержать однообразную скуку предвыборной кампании и удивительно крепкие рукопожатия — вот уж Кэти Райан никогда не согласится на это со своими тонкими руками хирурга, внезапно подумала Андреа Прайс. Однако у этой первой леди была своя работа. Более того, она являлась врачом, увенчанным лаврами премии Ласкера за заслуги перед обществом, и медаль скоро появится у неё на камине (торжественный ужин в честь нового лауреата ещё предстояло организовать), а из того, что она узнала о жене президента, было ясно, что Кэти Райан предана не только мужу, но и своей профессии. Однако, каким бы красивым это не казалось со стороны, для Секретной службы такая ситуация являлась источником массы неприятностей. Уж тут Прайс ничуть не сомневалась. Более того, старшим агентом, возглавляющим группу охраны миссис Райан, был назначен Рой Альтман, высокий плечистый мужчина, бывший десантник, с которым она ещё не встречалась. Такое решение приняли из-за роста Альтмана, а также из-за его смекалки. Всегда неплохо, чтобы рядом был человек, явно похожий на телохранителя, а поскольку первая леди часто казалась уязвимой целью, одной из задач его было хотя бы своей угрожающей внешностью заставить смутьяна задуматься. Остальные агенты, входящие в состав группы телохранителей миссис Райан, будут практически незаметны. Главная же задача телохранителя состояла в том, чтобы своим телом закрывать жену президента от пуль — к этому всегда готовили агентов Секретной службы, хотя предпочитали об этом умалчивать.

Охранять будут и каждого из детей Райана. Эта группа телохранителей подразделялась на подгруппы. Труднее всего пришлось с Кэтлин — агенты соперничали между собой, чтобы попасть именно в её охрану. В конце концов эта честь выпала на долю самого старшего из агентов — Дона Рассела, который сам уже стал дедушкой. Телохранителем маленького Джека назначили молодого агента со спортивными наклонностями, а вот рядом с Салли Райан неотступно будет находиться женщина чуть старше тридцати. Она не замужем, походит на хиппи (это по мнению Прайс, а не её самой), хорошо разбирается в поведении молодых людей и умеет делать покупки в супермаркете. Были приложены все усилия, чтобы семья Райанов чувствовала себя как можно непринуждённее при том, что за каждым из членов повсюду — за исключением туалета — следовали агенты Секретной службы с заряженными пистолетами и рациями, хотя, если говорить правду, эта задача по большому счёту была неразрешимой. Президент Райан по собственному опыту понимал необходимость постоянной охраны и потому примирился с присутствием телохранителей. Его семья тоже постепенно привыкнет к этому.

— Доктор Райан, когда вам нужно выезжать? — спросила Прайс.

— Минут через сорок. Это зависит от потока транспорта на доро…

— Пусть это вас больше не беспокоит, — прервала Прайс первую леди.

Предстоящий день обещал стать достаточно трудным. Накануне предполагалось ознакомить семью только что назначенного вице-президента с новой для неё обстановкой, но сегодня этот план уже совершенно изменился вместе со всеми превходящими обстоятельствами.

Альтман сидел в соседней комнате и корпел над топографическими картами. В Балтимору вели три хороших наземных пути: межштатное шоссе 95, Паркуэй Балтимор-Вашингтон и общегосударственное шоссе № 1. Все три шоссе каждое утро в час пик забиты автомобилями, и конвою Секретной службы придётся буквально продираться среди них. Но что того хуже, эти направления были легко предсказуемы для потенциального убийцы, да и к тому же по мере приближения к Балтимору шоссе сужалось. В больнице Джонса Хопкинса на крыше здания, где размещалось детское отделение, имелась вертолётная площадка, но пока ещё никто не задумывался о критике, которую обрушат на президента его политические оппоненты, если первую леди каждый день будут доставлять на работу вертолётом VH-60, приписанным к морской пехоте. Впрочем, при создавшейся ситуации такое решение проблемы достаточно разумно, подумала Прайс. Она вышла из комнаты, чтобы посоветоваться с Альтманом, и внезапно семья Райанов оказалась предоставлена самой себе, завтракая за столом, подобно любой нормальной семье.

— Боже мой, Джек, — выдохнула Кэти.

— Я знаю. — Воцарилась тишина. Вместо разговора они целую минуту наслаждались молчанием. Оба глядели в тарелки, передвигая вилками пищу.

— Детям понадобится одежда для присутствия на похоронах, — заметила наконец Кэти.

— Скажешь об этом Андреа?

— О'кей.

— Тебе не говорили, когда они состоятся?

— Сегодня узнаю.

— Но я смогу продолжать свою работу, правда? — Теперь, когда Прайс не было в столовой, в голосе Кэти прозвучала тревога.

— Да. — Джек поднял голову. — Послушай, я сделаю всё возможное, чтобы наша жизнь оставалась нормальной, и я знаю, насколько важна твоя работа. Между прочим, я ещё не успел сказать, как высоко ценю полученную тобой премию. — Он улыбнулся. — Я чертовски горжусь тобой, малышка.

Прайс снова вошла в столовую.

— Доктор Райан? — сказала она и, разумеется, оба доктора Райана повернули головы и посмотрели на неё. На лице Андреа Прайс отразилось смятение. Пока они не обсудили один из самых простых вопросов. Как обращаться к жене президента: доктор Райан, миссис Райан или…

— Давайте облегчим эту задачу для всех нас, ладно? Зовите меня Кэти.

Прайс не могла пойти на это, но решила пока не поднимать этого вопроса.

— До тех пор пока мы не решим проблему ваших поездок на работу, вас будут перебрасывать туда на вертолёте. Сейчас сюда летит вертолёт морской пехоты.

— Но ведь это так дорого, — запротестовала Кэти.

— Да, на разработку соответствующего плана требуется время, а пока доставлять вас в Балтимор на вертолёте проще всего. — Открылась дверь, и в комнату вошёл огромный мужчина. — Это Рой Альтман. Он будет вашим старшим телохранителем.

— О-о! — это все что сумела произнести Кэти при виде человека ростом в шесть футов и три дюйма, весящего больше двухсот двадцати фунтов. У Роя Альтмана были редеющие белокурые волосы, бледная кожа, робкое выражение лица свидетельствовало о том, что он сам смущён собственными размерами. Как у всех агентов Секретной службы, его пиджак был скроен таким образом, чтобы скрыть табельный пистолет в наплечной кобуре, но под пиджаком Альтмана было бы нетрудно спрятать и ручной пулемёт. Он подошёл к жене президента и пожал ей руку, проделав эту процедуру с предельной осторожностью.

— Мэм, вы знаете, в чём заключаются мои обязанности. Я постараюсь оставаться в стороне как можно больше, чтобы не мешать вам.

В столовую вошли ещё два агента Секретной службы. Альтман представил их как остальных телохранителей, входящих сегодня в состав группы, которая будет охранять Кэти. Все трое были приставлены к ней временно. Прежде всего им нужно установить хорошие отношения со своим «боссом», а предсказать, как будут развиваться эти отношения, непросто, даже если у «босса» хороший характер. Впрочем, со всеми членами семьи Райанов трений, по-видимому, не предвиделось.

Кэти хотелось спросить, действительно ли все это так уж необходимо, но она знала, что делать этого нельзя. С другой стороны, как она пойдёт в сопровождении всей этой толпы по зданию клиники? Она переглянулась с мужем и напомнила себе, что они не оказались бы в таком сложном положении, если бы она не дала согласия на выдвижение Джека на пост вице-президента. Сколько времени он занимал этот пост — пять минут? Может быть, даже меньше. Её мысли прервал рёв двигателей вертолёта «блэк хок» Сикорского, который совершал посадку на холм за домом, создавая при этом мини-ураган на том месте, где когда-то раньше стояла небольшая астрономическая обсерватория. Её муж посмотрел на часы и понял, что эскадрилья VMH-1 морской пехоты действительно старается выполнять распоряжения с максимальной быстротой. Интересно, подумал он, сколько времени понадобится для того, чтобы непрерывное внимание, уделяемое семье, свело их с ума?

— Мы ведём передачу в прямом эфире с территории Морской обсерватории на Массачусетс-авеню, — по знаку режиссёра сообщил репортёр Эн-би-си. — Похоже, здесь совершает посадку один из вертолётов морской пехоты. Судя по всему, президент куда-то вылетает. — Объектив телевизионной камеры максимально увеличил изображение, после того как рассеялось снежное облако, поднятое винтом вертолёта.

— Это усовершенствованный американский «блэк хок», — произнёс офицер разведки. — Посмотрите вот туда. Видите? Это так называемая «чёрная дыра», предназначенная для подавления инфракрасной системы наведения ракет «земля — воздух», реагирующих на тепло двигателя.

— Насколько эффективна эта система?

— Весьма эффективна, однако не против ракет, направляемых по лазерному лучу, — пояснил специалист. — К тому же она бессильна против стрелкового оружия.

Как только несущий винт замедлил вращение, вертолёт окружило отделение морских пехотинцев.

— Мне понадобится карта этого района. Если телевизионная камера способна «взять» объект, миномёт тем более может сделать это. То же самое относится и к территории Белого дома, разумеется. — А использовать миномёт способен каждый, это было хорошо им известно, особенно с новыми минами лазерного наведения, впервые разработанными англичанами и потом скопированными в остальных странах мира. Между прочим, именно американцы проложили путь в этом направлении. В конце концов они придумали афоризм: если ты видишь что-то, то можешь попасть в эту цель. А если ты в состоянии попасть в цель, то способен её уничтожить. И это относилось ко всем, кто мог находиться в этот момент внутри этой цели, что бы она собой не представляла.

При этой мысли в голове телерепортёра начал складываться план. Он посмотрел на свои часы, которые одновременно играли роль секундомера, положил палец на кнопку и начал ждать. У режиссёра телевизионной компании, который находился на расстоянии шести тысяч миль, не было никаких новых идей, поэтому телеобъектив камеры оставался направленным на вертолёт. Наконец к «блэк хоку» подъехал большой автомобиль, из которого вышли четыре человека. Они направились прямо к вертолёту, дверцы которого были уже раздвинуты.

— Это миссис Райан, — заметил комментатор. — Она работает хирургом в госпитале Джонса Хопкинса в Балтиморе.

— Вы считаете, что она полетит на работу? — спросил репортёр.

— Через минуту узнаем.

Оценка времени оказалась достаточно точной. Руководитель разведывательной службы нажал на кнопку секундомера в тот момент, когда дверцы задвинулись. Через несколько секунд начал вращаться несущий винт. Он делал это все быстрее и быстрее, приводимый в движение двумя турбинами, затем вертолёт оторвался от земли, как всегда, с опущенным вниз носом и полетел на север, одновременно набирая высоту. Офицер посмотрел на секундомер, чтобы проверить, сколько времени прошло с момента, когда закрылись двери, и до момента отделения от земли. На этом вертолёте была военная команда, которая гордилась чёткостью действий и точностью до секунды, с какой каждый раз поднималась их машина. Да, за это время мина, выпущенная из миномёта, способна пролететь расстояние в три раза длиннее, подумал он.

Кэти Райан впервые летела на вертолёте. Её усадили на откидное сиденье чуть позади пилотов и между ними. Никто не объяснил ей причину этого. Прочный корпус вертолёта «блэк хок» при катастрофе был способен выдержать четырнадцатикратные перегрузки, а это сиденье по статистическим данным являлось, самым безопасным внутри птички. Огромный винт с четырьмя лопастями плавно нёс винтокрылую машину, и единственное, против чего она могла возразить, это царящий здесь холод. Ещё никому не удалось построить военную летающую машину любого типа с эффективной отопительной системой. Полет мог бы показаться Кэти приятным, если бы не то обстоятельство, что агенты Секретной службы постоянно смотрели наружу через двери, по-видимому, каждый миг ожидая приближения какой-то опасности. Ей стало ясно, что они способны лишить удовольствия от чего угодно.

— Думаю, она отправилась на работу, — решил репортёр. Камера следила за вертолётом VH-60, пока он не скрылся за деревьями. Это был редкий момент, когда можно перевести дух. Все остальные телевизионные компании поступали точно так же ещё с момента убийства Кеннеди. Всякое запланированное шоу снималось с эфира, пока компании посвящали все утренние, дневные и вечерние часы — за исключением ночных, когда люди спали, а сейчас и это длилось двадцать четыре часа в сутки, чего не было в 1963 году, — демонстрации катастроф, бедствий, несчастных случаев и их последствий. По сути дела это превратилось в настоящее «золотое дно» для кабельных каналов, что доказали различными методами проверки их рейтинга. Однако компании должны нести ответственность за то, что показывают, доверие зрителя — высшая оценка тележурналистики.

— Ну что ж, она ведь врач, не правда ли? Слишком просто забыть, что, несмотря на катастрофу, постигшую наше правительство и законодательные органы, за пределами кольцевой автодороги все ещё находятся люди, занимающиеся настоящим делом. Рождаются младенцы, и жизнь продолжается, — важно произнёс комментатор, поскольку таковой была его роль. — И так по всей нашей стране, — закончил он и посмотрел прямо в объектив камеры, ожидая начала рекламного блока. Но он не услышал голоса, который прозвучал в тысячах миль отсюда:

— Пока…

Телохранители увели детей, порученных их заботам, и начался рабочий день. Арни ван Дамм выглядел вконец измученным. Джек понимал, что сочетание горя и напряжения может плохо кончиться для главы его администрации. Арни старается предельно оградить президента от всякого рода неприятностей. Все это очень хорошо, но нельзя допустить, чтобы подобное происходило за счёт здоровья людей, на которых он мог положиться.

— Говори, зачем пришёл, и тут же уезжай на какое-то время отдохнуть.

— Ты ведь знаешь, что я не могу…

— Андреа?

— Да, господин президент?

— Когда мы закончим беседу, пусть кто-нибудь отвезёт Арни домой. Не разрешайте ему возвращаться обратно раньше четырех часов дня. — Райан перевёл взгляд на ван Дамма. — Арни, я не хочу, чтобы ты сгорел на работе. Ты мне очень нужен.

Глава администрации слишком устал, чтобы поблагодарить Райана. Он передал ему пакет.

— Здесь план похорон. Они состоятся послезавтра. Райан открыл папку, и его настроение упало так же внезапно, каким внезапным был момент, когда он решил воспользоваться своими президентскими полномочиями, чтобы отправить отдохнуть Арни ван Дамма.

Тот, кто составил этот план, весьма разумно принял во внимание чувства знакомых и членов семей погибших. Возможно, где-то давно лежал уже подготовленный план, рассчитанный именно на подобный случай. Райан никогда не решится задать такой вопрос, но в чём бы не заключалась правда, кто-то неплохо потрудился над планом похорон. Прощание с телами Роджера и Энн Дарлинг состоится в Белом доме, поскольку для этого нельзя воспользоваться ротондой Капитолия, и в течение двадцати четырех часов вереница людей будет двигаться мимо гробов, попадая в здание с центрального входа и покидая его через Восточное крыло. Печаль прощания будет смягчена для них тем, что после зала с установленными в нём гробами они пройдут мимо памятников американской истории и портретов прошлых президентов. На следующее утро тела президента Дарлинга и его жены перевезут на катафалке в Национальный собор вместе с тремя членами Конгресса — евреем, протестантом и католиком — для проведения заупокойной службы, общей для всех трех религиозных конфессий. Райан выступит с двумя речами. Текст обеих находился в папке.

— А это зачем? — На голове Кэти был лётный шлем с наушниками, подключёнными к системе внутренней связи вертолёта. Она показала на другой вертолёт, летящий в пятидесяти ярдах справа от них и чуть позади.

— Нас всегда сопровождает запасной вертолёт на случай, если что-то выйдет из строя и нам придётся совершить посадку, мэм, — объяснил пилот, сидящий в переднем правом кресле. Он умолчал о том, что в запасном вертолёте находились ещё четыре агента Секретной службы с более мощным вооружением.

— И такое часто случается, полковник?

— При мне — ни разу, мэм. — Он умолчал о том, что один из вертолётов морской пехоты «блэк хок» упал в Потомак в 1993 году, причём все, кто в нём находились, погибли. К тому же с тех пор минуло уже много времени. Глаза пилота непрерывно обшаривали окрестное пространство. В памяти команд вертолётов, входящих в состав эскадрильи VMH-1, ещё не стёрся случай, как над калифорнийским домом президента Рейгана президентский вертолёт едва не протаранил самолёт. На самом деле оказалось, что это был всего лишь неумелый пилот-любитель, неосторожно приблизившийся к вертолёту президента. После беседы с агентами Секретной службы бедняга наверняка бросил летать. Длительный опыт общения с этими людьми научил полковника Хэнка Гудмэна не рассчитывать, что в них присутствует хоть какое-то чувство юмора.

Воздух был прозрачным и холодным, так что полет проходил плавно. Когда вертолёт полетел вдоль шоссе I-95 на северо-восток, полковнику достаточно было кончиками пальцев касаться ручки управления. Уже показался Балтимор, он знал, как подлететь к больнице Джонса Хопкинса, так как раньше служил в Испытательном центре морской авиации на реке Патьюксент и вертолёты ВМС и морской пехоты время от времени помогали перевозить туда пострадавших от несчастных случаев. В больницу Хопкинса, вспомнил полковник, перевозили детей с травмами, что предусматривалось государственной системой медицинской помощи при критических ситуациях.

Такая же печальная мысль промелькнула и у Кэти, когда они пролетали над зданием травматологии и шокотерапии Мэрилендского университета. Оказывается, это для неё не первый полет в вертолёте, правда? Просто в тот раз она была без сознания. Террористы пытались убить её и Салли, и окружающие её люди тоже находились в опасности, если бы кто-то ещё попытался вторично напасть на них. Из-за чего? Из-за того, кем был её муж.

— Мистер Альтман? — услышала Кэти по системе внутренней связи.

— Слушаю, полковник.

— Вы сообщили о нашем прилёте?

— Да, их предупредили, что мы прилетим, полковник, — заверил его Альтман.

— Нет, я имею в виду, прочность крыши проверена? Она выдержит «шестидесятый»?

— Что вы хотите сказать?

— Я имею в виду, что наша птичка тяжелее вертолётов, применяемых полицией штата. Нам разрешена посадка на вертолётную площадку?

Тишина была красноречивее ответа.

Полковник посмотрел на своего второго пилота и поморщился.

— О'кей, на этот раз справимся.

— Слева все в порядке.

— Справа все в порядке, — ответил Гудмэн. Затем полковник наклонил вертолёт и описал круг над местом посадки, посмотрев на ветровой конус на крыше здания. Почти полное безветрие, всего лишь лёгкие порывы северо-западного ветра. Плавное снижение, во время которого он то и дело поглядывал на хлысты радиоантенн справа от себя. Вертолёт легко коснулся крыши, но его несущий винт продолжал вращаться, чтобы уменьшить нагрузку на крышу здания, сделанную из железобетона. Вполне возможно, что можно было обойтись и без этого. В гражданском строительстве всегда закладывается определённый запас прочности, превышающий необходимый. Но Гудмэн получил звание полковника авиации совсем не потому, что шёл на ненужный риск просто так, ради забавы. Сержант раздвинул дверцы. Первыми на крышу спрыгнули агенты Секретной службы, насторожённо оглядываясь по сторонам, пока Гудмэн сжимал ручку управления, готовый в любой миг потянуть её на себя и взмыть вверх, уходя от здания. Затем они помогли спуститься на крышу миссис Райан, и полковник улетел, продолжая свой рабочий день.

— Когда вернёмся на базу, свяжись с больницей Хопкинса сам и запроси данные о прочности крыши. Затем возьми строительные планы здания из наших файлов.

— Слушаюсь, сэр. Просто все произошло слишком быстро, сэр.

— Ты будешь ещё говорить мне об этом. — Пилот включил радио. — «Морская пехота-2», это «Морская пехота-3».

— Второй на связи, — тут же отозвался барражирующий над ними запасной вертолёт.

— Возвращаемся, — скомандовал Гудмэн и потянул ручку управления. Вертолёт резко накренился и полетел к югу. — Она произвела на меня хорошее впечатление.

— Вот только начала нервничать перед посадкой, — заметил сержант.

— Да и я тоже, — сказал Гудмэн. — Я свяжусь с ними, когда вернёмся обратно.

Секретная служба предупредила о прибытии заранее, поговорив с доктором Катцем, который ждал внутри вместе с тремя сотрудниками службы безопасности медицинского центра Хопкинса. Присутствующие были представлены друг другу. Агентам Секретной службы выдали нагрудные значки с именами, они превратились в членов персонала медицинского факультета, и начался рабочий день адъюнкт-профессора Кэролайн М. Райан, доктора медицины, действительного члена Американской ассоциации офтальмологов.

— Как дела у миссис Харт?

— Я навестил её двадцать минут назад, Кэти. Сказать по правде, она очень довольна тем, что операцию ей будет делать первая леди.

Реакция профессора Райан удивила профессора Катца.

Глава 6

Оценка

Авиабаза ВВС Эндрюз вмещала огромное количество самолётов. Её широкие взлётно-посадочные полосы, места для стоянки и рулежные дорожки занимали территорию, казалось, едва уступающую размерами штату Небраска, и полиции службы безопасности приходилось теперь патрулировать такое скопление самых разных самолётов, как в Аризоне, там, где держат авиалайнеры, оставшиеся без работы. Более того, у каждого из этих самолётов была собственная охрана, действия которой нужно было координировать с американской службой безопасности в атмосфере взаимного недоверия, поскольку охранники всех спецслужб обучены смотреть на всякого, кто появляется в поле их зрения, с нескрываемым подозрением. Налётном поле стояли два «конкорда» — британский и французский, — словно для усиления взаимной привлекательности. Остальные представляли собой главным образом широкофюзеляжные самолёты разного типа, причём большинство из них украшали национальные цвета своей страны или государственной авиакомпании. Страны НАТО представляли самолёты «Сабены», КЛМ и «Люфтганзы». Лидеры всех скандинавских стран прилетели на самолётах авиакомпании «САС», причём каждый на «Боинге-747». Главы государств любят путешествовать с максимальными удобствами, и ни один из самолётов — большим ли он был или маленьким — не был заполнен даже на одну треть. Понадобился весь опыт и все терпение обоих протокольных отделов — Белого дома и Государственного департамента, — чтобы должным образом приветствовать всех прибывших у трапов их самолётов, и пришлось передать через посольства, что президент Райан физически не в состоянии уделить время и внимание, которого заслуживают главы государств. Однако каждого, или каждую, из них встречал почётный караул ВВС — выстраивался, уходил, выстраивался снова и так порой не один раз за час, а красный ковёр, расстеленный для приёма важных гостей, оставался на месте, и один глава государства проходил по нему следом за другим — временами так быстро, что едва самолёт успевал откатиться на стоянку, как к выделенному месту, где уже был выстроен оркестр и стояла трибуна, подкатывал самолёт коллеги. Звучали короткие и сдержанные речи — это делалось главным образом для рядов телевизионных камер, — и главы государств быстро усаживались в ожидавшие их лимузины.

Отправка их в Вашингтон тоже доставляла головную боль. Были мобилизованы все автомобили, принадлежащие Службе охраны дипломатического корпуса, и образовали четыре кортежа эскортных машин, носившихся взад-вперёд — они сопровождали посольские лимузины от авиабазы до столицы и тут же отправлялись обратно, полностью перекрыв движение по Сьютланд-паркуэй и шоссе 395. Пожалуй, самым поразительным было то, что удалось благополучно доставить каждого президента, премьер-министра, и даже королей и невозмутимых принцев к посольствам их стран — к счастью, большинство посольств располагалось на Массачусетс-авеню. В итоге все это оказалось торжеством импровизации.

Сами посольства проводили у себя небольшие приёмы. Когда в одном городе оказывается столько государственных деятелей, им неизбежно приходится встречаться, чтобы обсудить деловые вопросы или просто поговорить. Британский посол как самый старший среди послов стран НАТО и стран Британского содружества наций проводил «неофициальный» ужин для двадцати двух глав государств.

— О'кей, на этот раз он выпустил шасси, — произнёс капитан ВВС.

По удивительной случайности на башне управления воздушным движением дежурил тот же персонал, что и той ночью — так теперь её называли. Они следили за тем, как «Боинг-747» авиакомпании «Джал» мягко коснулся посадочной дорожки ноль один правой. Экипаж авиалайнера, возможно, заметил остатки такого же японского авиалайнера возле большого ангара в восточной части авиабазы — именно сейчас в сгущавшихся сумерках трейлер доставил искареженный корпус реактивного двигателя, только что извлечённого из подвальной части Капитолия. Тем не менее японский авиалайнер закончил пробег, затормозил, в соответствии с указаниями повернул налево и последовал за автомобилем с ярко освещённой надписью «Follow me»[18] к отведённому месту для высадки пассажиров. Пилот заметил, разумеется, телевизионные камеры и операторов, устремившихся из тёплого здания к своему оборудованию, чтобы запечатлеть последний и самый интересный рейс. Он хотел сказать что-то своему второму пилоту, но передумал. Капитан Торахиро Сато не был его близким другом, но был коллегой, причём весьма уважаемым. Понадобятся годы, чтобы забылся позор, который он принёс своей стране, своей авиакомпании и званию японского пилота. Ситуация могла оказаться хуже лишь в том случае, если бы на борту авиалайнера Сато находились пассажиры, потому что спасение пассажиров было главным правилом жизни пилотов. И хотя древняя культура Японии рассматривала самоубийство ради какой-то цели как благородный поступок и, более того, имела традиции весьма драматического ухода из телесной жизни, этот поступок потряс и опозорил страну как ничто другое в её новейшей истории. Японский пилот всегда с гордостью носил форму своей авиакомпании, а вот теперь он будет снимать её как можно скорее и за границей и дома. Он покачал головой, отгоняя от себя эту мысль, аккуратно затормозил и остановил авиалайнер с такой точностью, что старомодный механический трап оказался прямо у передней двери его «боинга». Только после этого они со вторым пилотом переглянулись. В их взглядах читались ирония и стыд за то, что они выполнили свою работу с таким мастерством. Вместо того чтобы расположиться на отдых как обычно в отеле, который находился в центре Вашингтона, на этот раз их разместят в офицерском общежитии на базе и не исключено, что за ними будут следить скорее всего вооружённые агенты службы безопасности.

Старшая стюардесса открыла дверь самолёта. Премьер-министр Магутару Кога в застёгнутом пальто и с галстуком, который в последний момент поспешно поправил его нервничающий помощник, на мгновение застыл в дверях под порывом холодного февральского ветра, а потом стал спускаться по трапу. Послышалась барабанная дробь, и оркестр ВВС грянул приветственный марш.

Исполняющий обязанности государственного секретаря ждал японского премьер-министра внизу у трапа. Они ни разу не встречались, однако оба получили исчерпывающую информацию друг о друге. Сегодня вечером Адлер встречал четвёртого и самого важного гостя. Кога выглядел в точности таким, как на фотографиях. Самый обыкновенный пожилой мужчина невысокого роста, густые чёрные волосы. Его тёмные глаза смотрели бесстрастно — или старались быть бесстрастными, подумал Адлер, присмотревшись повнимательнее. В них читалась печаль. Вряд ли это удивительно, подумал дипломат, протягивая руку.

— Добро пожаловать, господин премьер-министр.

— Спасибо, мистер Адлер.

Бок о бок они пошли к трибуне. Адлер произнёс несколько сдержанных фраз, приветствуя гостя, — на составление этой минутной речи в Туманной долине[19] потребовался час. Затем к микрофону подошёл Кога.

— Прежде всего мне хочется поблагодарить вас, мистер Адлер, и вашу страну за то, что вы позволили мне сегодня прилететь сюда. Каким бы удивительным ни было такое решение, оно позволило мне понять, что это в традициях вашей огромной и великодушной страны. Я прилетел сюда как представитель моей страны, выполняя печальную, но необходимую миссию. Я таю надежду, что она послужит залогом излечения как для вашей страны, так и для моей, что граждане наших стран увидят за этой трагедией мост, ведущий в мирное будущее.

Кога сделал шаг назад, и Адлер повёл его по красному ковру под звуки «Кимигайо» — короткого гимна Японии, который вообще-то был написан английским композитором более ста лет назад. По пути к автомобилю японский премьер-министр смотрел на солдат почётного караула; пытаясь понять выражение молодых лиц, он искал на них ненависть или отвращение, но видел только бесстрастность. Адлер сел в машину следом за ним.

— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил госсекретарь.

— Спасибо, хорошо. Я спал во время перелёта. — Кога подумал было, что вопрос Адлера продиктован всего лишь вежливостью, но скоро понял, что тут нечто иное. Как ни странно, эта идея принадлежала не ему, а Райану, и поздний час прибытия сделал её ещё более удобной. Солнце опустилось за горизонт, и закат был коротким, потому что с северо-запада накатывались облака.

— Если желаете, мы можем по пути в ваше посольство встретиться с президентом Райаном. Президент поручил мне передать вам, что, если вы предпочтёте не делать этого — из-за утомительного перелёта или по какой-либо иной причине, — он не сочтёт это оскорблением.

Адлера удивило, что Кога не колебался ни секунды.

— Я сочту за честь принять приглашение.

Адлер достал из кармана плаща портативную рацию.

— «Орёл» — «Кузнице». Ответ утвердительный.

Несколькими днями раньше его позабавило кодовое название, присвоенное ему Секретной службой. «Орёл» — это прямой перевод его фамилии с «идиш», сложившегося на основе немецкого языка.

— «Кузница» подтверждает утвердительный ответ, — донеслось по кодированному каналу связи.

— «Орёл» понял. Конец связи.

Автомобильный кортеж помчался по Сьютланд-паркуэй. При иных обстоятельствах его сопровождал бы вертолёт службы новостей, ведя телевизионную передачу в прямом эфире, но сейчас воздушное пространство над Вашингтоном было полностью закрыто для полётов. Был закрыт даже Национальный аэропорт, и рейсы, обычно совершаемые оттуда, перевели в международный аэропорт Даллеса или аэропорт Балтимор-Вашингтон. Кога не обратил внимания на то, что за рулём был американец. Автомобиль свернул направо, затем пересёк квартал и по пандусу поднялся к шоссе I-295, откуда почти сразу повернул на I-395 — неровную дорогу, которая вела через Анакостия-ривер к центру Вашингтона. На месте слияния I-395 с главным шоссе японский «стретч-лексус», в котором сидел Кога, свернул направо, а его место в кортеже тут же занял точно такой же автомобиль. Машину Коги сразу окружили три «шеви-сабербена» Секретной службы, причём на весь манёвр ушло пять секунд. Благодаря пустым улицам дальше ехать было просто, и через несколько минут машина свернула в Уэст-Экзекьютив-Драйв.

— Они прибыли, сэр, — сообщила Прайс, предупреждённая охранником у ворот.

Джек вышел наружу в тот момент, когда автомобиль остановился. Он не был уверен в требованиях протокола — ещё и это ему придётся узнать для исполнения своих новых обязанностей, — а потому едва сам не открыл дверцу машины, однако его опередил капрал морской пехоты, который, распахнув дверцу, отсалютовал, словно робот.

— Господин президент, — произнёс Кога, выйдя из автомобиля.

— Господин премьер-министр. Прошу вас пройти со мной. — Райан сделал приглашающий жест.

Кога прежде не бывал в Белом доме. Ему невольно вспомнилось, как он прилетал в Вашингтон — когда? три месяца назад? — чтобы обсудить проблемы торговли между двумя странами, после чего начались военные действия, которые кончились позорным провалом. И тут его мысли вернулись к действительности. Он обратил внимание на поведение Райана. Кога когда-то читал, что в Америке торжественности церемонии прибытия главы государства не придаётся особого значения — к тому же в данном случае она вряд ли была возможной или уместной. Однако президент вышел навстречу ему один, и это должно было что-то значить, напомнил себе японский премьер-министр, поднимаясь по лестнице. Через минуту, пройдя через Западное крыло, они с Райаном оказались одни в Овальном кабинете, разделённые только низеньким столиком, на котором стоял кофейный поднос.

— Я хочу выразить вам свою благодарность, — искренне произнёс Кога.

— Нам необходимо было встретиться, — сказал президент Райан. — В любое другое время следили бы за каждым нашим движением, засекали бы проведённое здесь время и пытались бы читать беседу по движению губ. — Он налил чашку для гостя, а затем для себя.

— Хай, пресса в Токио тоже стала гораздо настойчивее за последнее время. — Кога протянул руку к чашке и остановился. — Кого мне нужно благодарить за своё спасение от Яматы?

— Решение было принято в этом кабинете. — Райан поднял голову. — Два наших офицера сейчас находятся в Вашингтоне, и вы при желании можете встретиться с ними.

— Если это удобно. — Кога поднёс чашку к губам. Он предпочёл бы чай, но Райан старался играть роль хозяина как можно лучше, и его поведение произвело впечатление на гостя. — Спасибо, президент Райан, что вы позволили мне приехать сюда.

— Я пытался убедить Роджера в том, что следует урегулировать проблемы торговли, но… по-видимому, мои аргументы были недостаточно убедительными. Затем меня начала беспокоить проблема с Гото, но и тут я не смог действовать достаточно быстро из-за визита в Россию и всего остального. Все это переросло в трагический инцидент. Впрочем, я полагаю, трагические инциденты обычно и порождают войны. Как бы то ни было, наша задача — ваша и моя — залечить эту рану. Я, со своей стороны, хочу сделать это как можно быстрее.

— Участники заговора арестованы. Они предстанут перед судом по обвинению в государственной измене.

— Это должны решить вы сами, — ответил президент, однако его слова не совсем соответствовали истине. Юридическая система Японии была по меньшей мере странной, суды нередко нарушали конституцию своей страны ради удовлетворения более глубоких, но неписанных культурных традиций, что казалось невероятным для американцев. Райан и Америка рассчитывали на то, что судебные процессы пройдут в точном соответствии с существующими законами, без всяких отклонений. Кога отчётливо понимал это. Примирение между Америкой и Японией зависело в первую очередь от этого, а также от множества других соглашений и договорённостей, которые ещё не обсуждались, по крайней мере не на этом уровне. Кога уже принял меры, чтобы судьи, выбранные для ведения процессов, понимали важность соблюдения буквы закона.

— Мне никогда и в голову не приходило, что может произойти нечто подобное, а затем этот безумец Сато… Моя страна и мой народ испытывают чувство глубокого стыда. Мне нужно сделать так много, мистер Райан.

— Перед нами обоими стоят трудные задачи, — кивнул Райан. — Но мы добьёмся своего. — Он сделал паузу. — Технические проблемы могут рассматриваться на уровне министров. Что касается нас, я хотел удостовериться, что мы понимаем друг друга. Я полагаюсь на вашу добрую волю.

— Спасибо, господин президент. — Кога поставил на столик чашку и внимательно посмотрел на человека, сидящего напротив. Он казался молодым для такой должности, хотя и не был самым молодым американским президентом. Скорее всего тут приоритет навсегда сохранится за Теодором Рузвельтом. Во время длительного перелёта из Токио премьер-министр прочитал о Джоне Патрике Райане все, что имелось в его распоряжении. Новый американский президент в прошлом не раз убивал людей собственными руками, над ним и его семьёй нависала смертельная угроза, и он совершал поступки, о которых японские спецслужбы могли только гадать. В те короткие минуты, что Кога сидел напротив Райана, вглядываясь в его лицо, он силился понять, каким образом такой человек может одновременно стремиться к миру. Однако он не сумел найти ключа к этой загадке. Возможно, в американском характере было что-то, недоступное для его понимания. На лице Райана отражались незаурядный интеллект и любопытство. Первое премьер-министру предстояло измерить, а второе — испытать. Он отметил также усталость и печаль. Кога не сомневался, что за несколько последних дней новому американскому президенту пришлось пережить настоящий ад. Где-то в этом здании находились, по-видимому, дети предшественника Райана, и забота о них тяжким грузом лежала на его плечах. Премьер-министр подумал, что Райан, подобно большинству жителей западных стран, вряд ли умеет скрывать свои мысли. Но, похоже, это было не так. За взглядом голубых глаз американца скрывалось многое, и Кога не мог догадаться, что именно. Они ни в коей мере не были угрожающими и тем не менее что-то таили. Этот Райан был настоящим самураем, Кога сказал это в своём кабинете ещё несколько дней назад, но было в нём и ещё нечто более сложное. Кога отбросил эту мысль. Сейчас она не была столь важной, а ему хотелось попросить Райана кое о чём, обратиться с личной просьбой, решение о которой премьер-министр принял, когда его самолёт пролетал над Тихим океаном.

— У меня к вам просьба, если позволите.

— В чём она заключается, сэр?

— Господин президент, этого делать не стоит, — возразила Прайс несколько минут спустя.

— Стоит или нет, мы все поступим так, как я сказал. Подготовьте всё необходимое, — распорядился Райан.

— Слушаюсь, сэр. — Андреа Прайс вышла из кабинета. Наблюдая за происходящим, Кога узнал об американском президенте нечто новое. Райан был человеком, способным принимать решения и отдавать приказы со спокойной уверенностью.

Автомобили все ещё стояли у Западного входа, и понадобилось всего лишь надеть пальто и сесть в них. Четыре «сабербена» развернулись на стоянке, направились на юг и затем свернули на восток, к Капитолийскому холму. На этот раз автомобильный кортеж не включал сирены и мигалки, просто устремился вперёд, соблюдая правила движения, хотя и не совсем. Благодаря опустевшим улицам машины смогли проезжать на красный свет, и скоро они свернули налево на Кэпитол-стрит и снова налево по направлению к зданию. Теперь здесь было меньше огней. Ступеньки лестницы уже очистили, и после того как автомобили остановились, а агенты Секретной службы заняли свои места, Райан повёл японского премьер-министра наверх. Там они остановились, глядя в зияющий кратер, который ещё недавно был залом заседаний Конгресса.

Премьер-министр сначала выпрямился, потом громко хлопнул в ладоши, призывая внимание духов, которые, по его религиозным представлениям, все ещё витали здесь. Затем низко поклонился и произнёс молитву. Райан последовал его примеру. Здесь не было телевизионных камер, которые могли бы запечатлеть этот момент — вообще-то вокруг Капитолия несколько камер все ещё стояло, но, поскольку вечерние новости уже закончились, возле них никого не было. Операторы сидели в своих вагончиках, попивая кофе, и не подозревали, что происходит всего в сотне ярдов от них. На все понадобились считанные минуты. Когда всё кончилось, американец протянул японцу руку и тот пожал её. Две пары глаз приняли решение, которого не достичь ни договорами, ни переговорами, и под пронизывающим февральским ветром между двумя странами окончательно и бесповоротно был установлен мир. Андреа Прайс, стоя в десяти футах от своего «объекта», осталась довольна тем, что решила захватить с собой фотографа Белого дома, и слёзы, которые бежали по её щекам, были не только следствием холодного ветра. Затем она проводила обоих вниз по лестнице к разным автомобилям.

— Почему они зашли так далеко в своих действиях? — спросила премьер-министр и пригубила рюмку хереса.

— Видите ли, я не получил полной информации, — осторожно ответил принц Уэльский — он не мог говорить от имени правительства Её Величества. — Однако манёвры вашего военно-морского флота создавали впечатление угрозы.

— Шри-Ланка намерена заключить соглашение с тамилами. Её правительство продемонстрировало достойное сожаления нежелание вести с нами серьёзные переговоры, вот почему мы пытались повлиять на него. В конце концов, там находятся наши войска, занимающиеся миротворческой деятельностью, и мы не хотим, чтобы в создавшейся ситуации они стали заложниками.

— Совершенно с вами согласен, но почему вы отказываетесь вывести свои войска, как этого просит правительство Шри-Ланки?

Индийский премьер-министр устало вздохнула — перелёт был утомительным, и при таких обстоятельствах можно обнаружить некоторое раздражение.

— Ваше высочество, если мы выведем наши войска и ситуация снова ухудшится, у нас возникнут трудности с нашими собственными гражданами тамильской национальности. Создавшееся положение крайне затруднительно. Мы пытаемся найти выход из сложного политического тупика, в котором оказались наши страны, причём во всём идём навстречу правительству Шри-Ланки, а оно оказывается не в состоянии принять необходимые меры, способные исправить возникшую ситуацию, чтобы предотвратить трудности для моей страны и уладить продолжающиеся волнения на собственной территории. И в этот момент без всякой на то причины в дело вмешиваются американцы, что укрепляет решимость правительства Шри-Ланки отказаться от какого-либо компромисса.

— Когда прибыл их премьер-министр? — спросил принц. В ответ она многозначительно пожала плечами.

— Мы предложили ему лететь вместе с нами, чтобы по дороге обсудить создавшуюся ситуацию, однако он, к сожалению, отказался. Думаю, прилетит завтра, — сказала она и после паузы добавила:

— Если его самолёт не выйдет из строя. — С самолётами государственной авиакомпании Шри-Ланки постоянно возникали технические проблемы, не говоря уже о непрерывных угрозах террористических актов.

— Если желаете, наш посол, полагаю, может организовать неофициальную встречу.

— Возможно, такая встреча не окажется бесполезной, — согласилась премьер-министр. — Мне хотелось бы также, чтобы американцы правильно поняли создавшуюся ситуацию. Они всегда были достаточно беспомощными в нашем регионе.

Принц понял, что эта фраза и являлась целью их встречи. Он и президент Райан поддерживали дружеские связи на протяжении ряда лет, и Индия хотела, чтобы Соединённое королевство сыграло роль посредника. Подобную миссию ему придётся исполнять уже не в первый раз, но в такого рода случаях наследнику британского престола рекомендовали обращаться за указаниями к правительству, которое в данном случае представляет британский посол. Кто-то в Уайтхолле[20] решил, что дружба Его королевского высочества с новым американским президентом представляет собой более надёжное звено связи, чем межправительственные контакты, и к тому же в такой момент, когда соблюдение подобных приличий является полезным и необходимым, это повысит престиж британской монархии. Кроме того, у Его Высочества появился повод побывать на участках земли в штате Вайоминг, негласно принадлежащих королевской фамилии, или на «Ферме», как называли эти территории люди, посвящённые в такого рода дела.

— Понятно, — прозвучал его неопределённый ответ, но Британии приходилось серьёзно относиться к просьбам Индии. Когда-то она была самым крупным бриллиантом в британской короне, влияние которой охватывало весь мир, но и теперь Индия по-прежнему оставалась важным торговым партнёром, несмотря на все неприятности, часто исходящие от неё. Прямой контакт между главами двух правительств мог бы вызвать нескромные вопросы. То, что американцы так прямо и недвусмысленно предупредили индийский флот о нежелательности его дальнейшего вмешательства в события в Шри-Ланке, не стало достоянием общественности, поскольку это событие произошло на заключительном этапе военных действий между Америкой и Японией, и все были заинтересованы в том, чтобы ситуация не изменилась. У президента Райана и без того много дел, его давний друг это отлично знал. Принц надеялся, что Джек достаточно времени уделяет отдыху, не позволяя обстоятельствам истощить себя. Для гостей в зале приёмов сон был средством преодолеть усталость, вызванную резкой сменой часовых поясов, тогда как для Райана сон являлся источником энергии, а в предстоящие два дня её понадобится немало.

Очередь казалась бесконечной, как бы затасканно не звучала эта фраза. Она вытянулась далеко за здание Министерства финансов, и её хвост походил на растрёпанный конец верёвки — к ней присоединялись все новые и новые люди, вставая за спинами тех, кто стояли впереди, так что казалось, будто очередь как бы и не движется. Люди входили в здание группами человек по пятьдесят, двери открывались и закрывались с определённой регулярностью, будто это делал кто-то с секундомером в руке или просто по подсчёту проходящих. У гробов стоял почётный караул из солдат всех родов войск. Сейчас караулом командовал капитан ВВС. В зале, через который медленно протекал людской поток, только солдаты и гробы казались неподвижными.

Райан не отрывал глаз от лиц на экране телевизора с того момента, как вошёл в кабинет — снова ещё до рассвета, — стараясь понять, что привело сюда людей и о чём они думают. Не все голосовали за Роджера Дарлинга. А ведь он был вторым человеком в команде Боба Фаулера и занял пост президента только после того, как тот подал прошение об отставке. Но Америка любит своих президентов, и после смерти на Роджера обрушился поток любви и уважения, которых ему так не хватало при жизни. Некоторые из пришедших использовали выделенные им секунды ещё и для того, чтобы осмотреть зал, которого многие, по-видимому, никогда не видели, затем они спускались по ступеням, выходили через Восточный вход, теперь уже группами или в одиночку, и покидали город, чтобы снова окунуться в свои дела. Вот наступило время и для него заняться тем же — точнее, вернуться к семье и ознакомиться с тем, что предстоит ему на сегодня.

Почему бы и нет? — решили они, после того как прибыли в аэропорт Даллеса. Им повезло, они нашли свободные номера в дешёвом мотеле вблизи конечной станции «жёлтой» линии метрополитена, проехали на метро в город и вышли на станции «Фаррагут стейшн», всего в нескольких кварталах от Белого дома, чтобы посмотреть на него. Это был первый визит для обоих — первая возможность увидеть многое, потому что они, по сути дела, никогда не бывали в Вашингтоне, этом проклятом городе на узкой реке, отравляющем всю страну, из которой он высасывал кровь и деньги — по любимому выражению «горцев»[21]. Им потребовалось время, чтобы найти конец очереди, и затем в течение нескольких часов, шаркая ногами вместе с траурной гусеницей, они медленно ползли вперёд. Хорошо было то, что они знали, как одеваться, чтобы противостоять холоду. До этого явно не додумались идиоты с Восточного побережья, что стояли в очереди рядом с непокрытыми головами, кутаясь в лёгкие плащи. Пит Холбрук и Эрнест Браун с трудом удерживались от шуток по поводу происшедшего, стараясь прислушиваться к разговорам в очереди. И были разочарованы. По-видимому, большинство здесь были государственными служащими, решили оба. Слышались всхлипывания и вздохи, восклицания, как все это ужасно, каким хорошим человеком был Роджер Дарлинг, какой милой его жена и каким страшным ударом стала для их славных детей гибель родителей.

Ну что ж, молча признали горцы, действительно, для детишек это страшный удар. А кто не любит детей? И для курицы хуже яичницы ничего быть не может, верно? А сколько страданий причинил их отец честным законопослушным гражданам, которые стремились к одному — чтобы все эти безнадёжные кретины в Вашингтоне оставили в покое их конституционные права? Но граждане промолчали. По мере того как очередь медленно ползла по улице, большей частью молчали и они сами. Оба знали прошлое здания Министерства финансов, которое сейчас какое-то время заслоняло их от ветра, знали о том, как Энди Джексон решил передвинуть его, чтобы не видеть из Белого дома здание Капитолия (было все ещё слишком темно, чтобы рассмотреть развалины), и нарушил таким образом прямизну Пенсильвания-авеню, образовав знаменитый и раздражающий всех выступ — впрочем, это больше не имело значения, потому что улица перед Белым домом была закрыта. А почему? Да потому, что понадобилось защитить президента от собственных граждан! Разве можно разрешать гражданам приближаться слишком близко к Великому Пу-Ба[22]. Разумеется, они не могли сказать этого вслух. Эту проблему они обсуждали во время рейса по пути в Вашингтон. А сейчас нужно проявлять осторожность — кто знает сколько правительственных шпиков снуёт вокруг, особенно в очереди, ведущей к Белому дому, — они примирились с этим названием здания лишь потому, что его якобы выбрал Дэйви Крокетт[23]. Холбрук узнал об этом из кинофильма, который он однажды видел по телевидению, хотя никак не мог припомнить его названия. Впрочем, старина Крокетт был именно таким американцем, давшим имя своему любимому ружью, он наверняка разделял бы их взгляды, живи он сейчас, это уж точно.

Вообще-то выглядел этот дом не так уж плохо, да и несколько хороших людей тут когда-то живали. Энди Джексон, не подчинившийся решению Верховного суда, Эйб Линкольн, крутой сукин сын. Как жаль, что его убили до того, как он успел осуществить свой план и выслать всех ниггеров обратно в Африку или в Латинскую Америку (обоим нравился также и Джеймс Монроу за то, что он принял участие в создании Либерии как места, куда можно выслать рабов; жаль, что никто не воспользовался этой идеей). Тедди Рузвельт, сумевший сделать так много хорошего, охотник, путешественники воин, который, впрочем, зашёл слишком далеко в «реформировании» своего правительства. После них, правда, здесь уже великие люди не жили, решили оба, но ведь нельзя винить здание за то, что в последнее время оно давало приют тем, кто недостойны его. Это вообще одна из проблем со зданиями в Вашингтоне. В конце концов, и в Капитолии когда-то, слышались голоса Генри Клея и Дэна Уэбстера[24]. Эти были настоящими патриотами, не то что шайка, которую поджарил этот пилот-япошка.

Они почувствовали напряжение, когда вошли на территорию Белого дома, словно это был вражеский лагерь. У входа стояли охранники в форме Секретной службы, а внутри находились морские пехотинцы. Ну разве это не позор? Морские пехотинцы! Настоящие американцы, даже темнокожие, возможно, потому что они прошли такое же обучение, как и белые, и некоторые из них, пожалуй, тоже были патриотами. Жаль, конечно, что они ниггеры, но тут уж ничего не поделаешь. И все эти морские пехотинцы поступали так, как им приказывали правительственные чиновники. Вот этого Холбрук и Браун, глядя на их молодые лица, не понимали. Впрочем, они ведь ещё мальчишки и со временем, может быть, изменятся. В конце концов среди горцев тоже немало бывших военных. Морские пехотинцы дрожали от холода в своих шинелях и белых, как у девок, перчатках. Наконец сержант — судя по нашивкам — открыл двери.

Вот это дом, подумали Холбрук и Браун, оглядывая вестибюль с высоченным потолком. Неудивительно, что те, кто жили здесь, воображали себя говенными королями. К таким вещам надо присматриваться повнимательней. Линкольн вырос в бревенчатое хижине, а Тедди ночевал и в палатке, когда охотился в горах. Но сегодня всякий, кто живёт здесь, ничем не отличается от обычного проклятого бюрократа. В зале тоже стояли морские пехотинцы, почётный караул окружал деревянные гробы, однако наибольшую опасность представляли люди в штатском с тонкими виниловыми проводками, которые тянулись от их воротников к ушам. Секретная служба. Это и есть лицо врага, выкормыши того же самого правительственного департамента, в который входило Бюро по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию. Этого следовало ожидать. Впервые граждане выступили против правительства из-за алкоголя — «водочный бунт», вот почему горцы так расходились в своём восхищении действиями Джорджа Вашингтона. Те из них, кто обладали более либеральными взглядами, говорили, что даже у хорошего человека бывают недостатки, а с Джорджем лучше было не связываться. Браун и Холбрук старались не смотреть на агентов Секретной службы. С этими мудаками тоже лучше не связываться.

В этот момент специальный агент Прайс вошла в вестибюль. Её «босс» находился в безопасности своего кабинета, и теперь ей следовало выполнять обязанности руководителя личной президентской охраны, которые распространялись на все здание. Траурная процессия не представляла угрозы Белому дому. С точки зрения безопасности она всего лишь затрудняла работу, вот и все. Даже если бы среди тех, кто захотели проститься с погибшим президентов и его женой, скрывалась группа террористов, за закрытыми дверями, ведущими из вестибюля, стояли наготове двадцать вооружённых агентов Секретной службы, некоторые с автоматами «узи» в мгновенно открывающихся кейсах. Металлодетектор, скрытый в дверном проёме при входе в вестибюль, указывал агентам из отдела технической безопасности, на кого следует обратить внимание, а остальные агенты держали в руках скрытые от посторонних глаз стопки фотографий, похожие на колоды карт, которые они постоянно тасовали, так что лицо каждого, кто входил в вестибюль, можно было сравнить с лицами людей, потенциально способных на террористический акт. В остальном они полагались на профессиональную подготовку и инстинкт, привлекающие их внимание к людям, которые выглядят «странно» — обычный американизм, означающий необычное поведение. Проблема, однако, заключалась в том, что была холодная погода. В вестибюль входили люди, и многие из них выглядели странно. Одни топали ногами, стараясь согреться. Другие держали руки в карманах, или поправляли пальто, или дрожали, или просто оглядывались по сторонам, оказавшись в теплом помещении, — и все это привлекало внимание агентов личной охраны президента. В таких случаях, когда так вели себя те, от кого при проходе через металлодетектор звучал сигнал, агент — он ли или она — поднимал руку, как бы почёсывая нос, и говорил в микрофон, к примеру: «Мужчина, синее пальто, шесть футов». И тогда четыре или пять агентов поворачивали головы и внимательно смотрели на какого-нибудь зубного врача из Ричмонда, который только что переложил карманную грелку из одного кармана в другой. Его лицо сверяли с фотографиями подозреваемых с аналогичными физическими данными и, даже не найдя похожего человека, за ним продолжали следить. Скрытая телевизионная камера электронно увеличивала его изображение, попадавшее затем в картотеку. В некоторых более подозрительных случаях агент вставал в очередь и следовал за обратившим на себя внимание человеком, чтобы заметить номер его автомобиля. Давно ликвидированное Командование стратегической авиации имело своим официальным лозунгом фразу: «Мир — наша профессия». Секретная служба руководствовалась манией преследования, и наглядным доказательством необходимости этой паранойи были два гроба, стоящих в вестибюле Белого дома.

На долю Брауна и Холбрука выпало пять секунд, чтобы пройти мимо двух гробов из дорогих пород дерева. Мало того что они стоили денег налогоплательщикам, подумали оба и — какое богохульство! — так ещё накрыты американскими звёздно-полосатыми флагами. Впрочем, по отношению к жене это, может быть, и не богохульство. Женщина должна быть предана своему мужу, тут уж ничего не поделаешь. Под напором толпы они повернули налево, и вдоль бархатных канатов начали спускаться по лестнице. Оба обратили внимание, как изменилось поведение толпы. Глубокие вздохи, всхлипывания, слезы, главным образом женщин. Оба горца молчали, бесстрастно глядя перед собой, как и большинство мужчин. Скульптуры Ремингтона на мгновение остановили на себе их восхищённые взгляды, а затем они снова оказались на открытом воздухе, и свежий ветер тут же унёс с них липкий жар федерального парового отопления. Они молчали, пока не вышли за территорию Белого дома и не оказались вдали от остальных.

— Ничего себе гробики соорудили им за наш счёт, — первым заговорил Холбрук.

— Жалко, что они оказались закрытыми. — Браун оглянулся. Рядом никого не было, и его неосторожные слова никто не услышал.

— У них остались дети, — напомнил Пит. Он направился к югу, чтобы посмотреть вдоль Пенсильвания-авеню.

— Да, это верно. А когда они вырастут, станут такими же паршивыми бюрократами. — Холбрук и Браун прошли ещё несколько ярдов. — Проклятье!

Это было единственное подходящее сейчас слово, за исключением разве «Гребана мать!», подумал Холбрук, но ему не хотелось повторять все, что говорит Эрни.

Солнце поднималось в небе, и отсутствие высоких зданий к востоку от Капитолийского холма ещё больше подчёркивало очертания его вершины. Хотя они впервые приехали в Вашингтон, оба хорошо представляли себе силуэт горизонта по памяти, и потому его искажение не могло быть более очевидным. Пит был теперь доволен, что согласился на уговоры Эрни приехать сюда. Одно это зрелище стоило всех трудностей поездки. На этот раз он первым выразил их общую мысль.

— Эрни, — сказал потрясённый Холбрук, полный благоговейного трепета, — это вдохновляет.

— Да.

Самое сложное заключалось в том, что тревожные симптомы болезни были неясными и толковать их можно было по-разному. Мальчик на редкость красив, хотя сейчас серьёзно болен, отметила сестра Жанна-Батиста. Температура подскочила до 40,4 градуса, и одно это уже смертельно опасно, но другие симптомы оказались ещё хуже. Спутанность сознания усилилась вместе с рвотой, в которой стала заметна кровь. Все указывало на внутреннее кровотечение. Сестра знала, что это могут быть признаки нескольких заболеваний, но больше всего её беспокоило, если это лихорадка, называемая заирской Эбола. В джунглях этой страны — она всё ещё думала о ней, как о Бельгийском Конго, — таилось множество болезней, и хотя одна была опаснее другой, не было болезни страшнее лихорадки Эбола. Ей пришлось взять кровь для анализа — первый каким-то образом затерялся — и Жанна-Батиста сделала это с предельной осторожностью. Молодой персонал больницы не соблюдал правила с такой тщательностью, как раньше… Родители удерживали мальчика, пока она брала у него кровь из вены. Руки её были надёжно защищены резиновыми перчатками. Все прошло гладко — мальчик уже почти не приходил в сознание. Сестра выдернула иглу и тут же положила её в пластиковую коробку для последующего уничтожения. Пробирка с кровью не представляла опасности, но и её она уложила в отдельный контейнер. Больше всего сестру беспокоила игла. Многие из обслуживающего персонала, пытаясь сберечь деньги для нужд больницы, повторно использовали инструмент, несмотря на опасность заражения СПИДом и другими болезнями, возбудители которых передавались через кровь. Она решила заняться этим сама — так, на всякий случай.

У сестры не было времени более внимательно осмотреть пациента. Выйдя из палаты, она прошла под крышей, предохраняющей от жаркого солнца, в соседнее здание. У больницы было долгое и заслуженное прошлое, она была построена с учётом местных условий. Несколько низких каркасных зданий соединялись крытыми переходами. Здание, в котором помещалась лаборатория, находилось всего в пятидесяти метрах. Лаборатория явилась даром судьбы: несколько лет назад Всемирная организация здравоохранения внесла больницу в свой каталог, установила в ней современное оборудование и прислала несколько молодых врачей, получивших образование в Англии или в Америке. К сожалению, в их составе не оказалось медсестёр.

Доктор Мохаммед Моуди сидел за лабораторным столиком. Высокий, худой и темнокожий, он холодно держался с персоналом, но дело своё знал. Услышав её шаги, Моуди повернулся и обратил внимание на то, что Жанна-Батиста по пути бросила иглу в специальный контейнер для последующего уничтожения.

— В чём дело, сестра?

— Пациент Мкуза. Бенедикт Мкуза, африканец, мальчик восьми лет. — Она передала доктору историю болезни. Моуди открыл папку и прочитал её содержимое. Для медсёстры — христианка она или нет, она была святой женщиной и прекрасной сестрой симптомы не казались связанными между собой. Для врача картина была куда более очевидной. Головная боль, озноб, лихорадка, сумеречное сознание, возбуждение — и вот теперь признаки внутреннего кровотечения. Когда он поднял голову, его глаза были бесстрастными. Если скоро на коже появится петехия[25]…

— Он лежит в общей палате?

— Да, доктор.

— Немедленно переведите его в изолятор. Я буду там через полчаса.

— Да, доктор. — Выйдя из лаборатории, сестра потёрла лоб.

Это, должно быть, из-за жары. К ней просто невозможно привыкнуть, особенно если ты родом из Северной Европы. Может быть, после того как она позаботится о пациенте, стоит принять таблетку аспирина.

Глава 7

Имидж президента

Все началось рано, когда два самолёта дальнего радиолокационного обнаружения Е-3В «сентри», перебазированные с авиабазы Тинкер в Оклахоме на авиабазу Поуп в Северной Каролине, взлетели ровно в 8.00 по местному времени и направились на север. Было принято решение не закрывать все местные аэродромы, это было бы слишком. Национальный аэропорт Вашингтона оставался закрытым, а поскольку больше не было конгрессменов, то и дело мчащихся к нему, чтобы лететь в свои избирательные округа (стоянка, отведённая для них, была всем хорошо известна), создавалось даже впечатление, что его так и не откроют. В двух других международных аэропортах — Даллеса и Балтимор-Вашингтон — были получены строгие указания, чтобы все прилетающие и улетающие самолёты не входили в пределы двадцатимильного «зонтика» с центром в Белом доме. Всякий самолёт, который приблизится к внешнему краю «зонтика», немедленно получит предупреждение по радио. В случае, если он не обратит внимания на предупреждение и продолжит полет, тут же рядом с ним окажется истребитель. Ну а если не подействует и это, третий этап вполне очевиден… Два звена истребителей, по четыре F-16 в каждом, поочерёдно барражировали над городом соответственно на высоте восемнадцать и двадцать тысяч футов. На такой высоте их шум едва слышен (однако это позволяет им перейти в пике и почти мгновенно достичь сверхзвуковой скорости), а белые инверсионные полосы, прочертившие голубое небо над городом, также впечатляющи, как и те, что прочертили когда-то самолёты Восьмой воздушной армии над Германией.

Примерно в это же время Двухсотшестидесятая бригада военной полиции из резерва национальной гвардии Вашингтона, округ Колумбия, передислоцировалась для поддержания «порядка на транспортных магистралях». Больше сотни HMMWV[26] заняли боковые улицы вместе с полицейскими автомобилями и машинами ФБР, расположившимися поблизости. «Поддержание порядка» заключалось в том, что они попросту блокировали эти улицы. Почётный караул из всех родов войск выстроился на улицах, по которым будет двигаться процессия. Никто не знал, в снаряжении чьих автоматов был боезапас.

Кое-кто даже считал, что принято решение ослабить меры безопасности, потому что на улицах не было видно бронетехники.

В общей сложности в городе находился шестьдесят один глава государства; день обещал превратиться в настоящий ад для сил безопасности, и средства массовой информации приложили все усилия, чтобы все почувствовали это.

Когда-то, во время последних государственных похорон, Жаклин Кеннеди решила присутствовать на церемонии прощания с телом убитого президента, своего мужа, в утреннем платье, но минуло тридцать пять лет, и теперь принятой формой одежды будут тёмные деловые костюмы. Исключение составят те государственные деятели, которые носят мундир (принц уэльский был офицером), и гости из тропических стран. Некоторые из них облачатся в национальную одежду и будут терпеть холод во имя достоинства своей страны. Только собрать их со всех концов города и доставить в Белый дом представлялось кошмаром. А тут возникла новая проблема: как выстроить их в процессию? В алфавитном порядке по названиям стран? В алфавитном порядке по именам? Или по количеству лет на посту главы государства — но тогда преимущество получат те несколько диктаторов, что сумели обрести легитимность в высших дипломатических кругах, а это укрепит статус правительств и стран, с которыми Америка поддерживала дружеские отношения, но к которым не испытывала особенно нежных чувств. Все главы государств прибыли в Белый дом и, после того как последние американские граждане покинули вестибюль, прошли мимо гробов, останавливаясь, чтобы в последний раз поклониться погибшему главе великой страны. Отсюда они проследовали в Восточный зал, где многочисленные сотрудники Госдепартамента старались поддержать порядок, непрерывно снабжая их кофе и булочками.

Райан и его семья находились на своём «семейном этаже», заканчивая одеваться для предстоящей церемонии. Им помогал персонал Белого дома. Лучше всего это получалось у детей, которые привыкли к тому, что мама и папа приглаживают им волосы по пути к выходу, и с улыбкой наблюдали, как с их родителями обращаются теперь точно так же. Джек держал в руках текст своей первой речи. Прошло время, когда он мог закрыть глаза в надежде, что все это исчезнет. Теперь он чувствовал себя подобно боксёру, который явно уступает по силе своему сопернику, но отказывается лечь на помост и вынужден принимать удар за ударом, стремясь лишь к одному: достойно закончить схватку. Мэри Аббот последний раз поправила ему волосы и закрепила их на месте спреем — сам Джек никогда в жизни добровольно не сделал бы этого.

— Они ждут вас, господин президент, — напомнил Арни.

— Иду. — Джек передал папку с текстом речи одному из агентов Секретной службы и направился к выходу. За ним последовала Кэти, которая держала Кэтлин. Салли взяла за руку маленького Джека и пошла за ними в коридор и далее вниз по лестнице. Президент Райан медленно спустился по винтовой лестнице с квадратными маршами, затем повернул в Восточный зал. При его появлении все присутствующие повернулись к нему. Устремлённые на Райана взгляды были очень внимательными, но всего в нескольких читалось сочувствие. Здесь были преимущественно главы государств и послы, каждый из которых сегодня вечером напишет отчёт о новом американском президенте. Но Райану повезло — первым к нему подошёл человек, от которого ничего этого не требовалось.

— Здравствуйте, господин президент, — произнёс мужчина в парадной форме морского офицера Королевского флота. Его посол удачно все подготовил. Откровенно говоря, Лондону нравилась новая ситуация. «Особые отношения» между Соединёнными Штатами и Британией станут ещё теснее, поскольку президента Райана несколько лет назад возвели в почётное рыцарское звание командора Викторианского ордена.

— Ваше высочество, — Джек остановился и, пожимая протянутую руку, позволил себе улыбнуться. — Сколько времени прошло с той памятной встречи в Лондоне, дружище…

— В самом деле.

Солнечные лучи оказались не столь тёплыми, как ожидалось, — виной тому был свежий ветер, — и чёткие тени только заставляли ещё больше ёжится от холода. Процессию открывал эскорт полицейских мотоциклов, за ними следовали три барабанщика Пятьсот первого пехотного полка, Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии, в которой когда-то служил Роджер Дарлинг. Затем вели коня под седлом, но без всадника, с сапогами в стременах, повёрнутыми носками назад, потом двигались артиллерийские лафеты, бок о бок, потому что на них лежали тела мужа и жены. Далее следовали автомобили. Холодный воздух усиливал мрачное впечатление — грохот барабанов резко отдавался в каньонах улиц. По мере того как процессия продвигалась на северо-запад, солдаты, матросы и морские пехотинцы вытягивались и брали на караул, сначала перед прежним президентом, затем перед новым. Люди, стоявшие на тротуарах, снимали перед мёртвым президентом головные уборы, если не забывали.

Браун и Холбрук не забыли. Дарлинг, может быть, и был обычным бюрократом, но американский флаг остаётся американским флагом, и не его вина, что он покрывал гроб недостойного человека. Солдаты маршировали по мостовой в неуместной для такого события форме, состоящей из камуфляжных комбинезонов, красных беретов и сапог парашютистов, потому что, как заявил радиокомментатор, Роджер Дарлинг был в прошлом одним из них. Перед артиллерийским лафетом шли ещё два солдата — один нёс президентский флаг, другой — подушечку с боевыми наградами Дарлинга. Мёртвый президент был когда-то награждён медалью за то, что спас солдата и, рискуя жизнью, вынес его из-под вражеского огня. Этот солдат шёл в составе процессии и уже дал дюжину интервью, печально вспоминая момент, когда будущий президент спас ему жизнь. Жалко, что такой человек встал потом на неверный путь, думали горцы, хотя уже тогда, наверно, он мечтал о политической карьере.

Наконец появился новый президент — его автомобиль легко было отличить, так как по сторонам шли четыре агента Секретной службы. Этот новый президент был загадкой для обоих горцев. Они знали о нём лишь то, что видели по телевидению и читали в газетах. Стрелок. Убил двух человек, одного из пистолета и другого очередью из автомата «узи». К тому же бывший морской пехотинец. Это вызывало у них определённое восхищение. В других телевизионных передачах, которые повторялись снова и снова, показывали его главным образом во время воскресных ток-шоу и брифингов. В большинстве первых он казался достаточно компетентным, в последних часто выглядел не в своей тарелке.

У большинства автомобилей в процессии были затемнённые стекла не позволявшие видеть тех, кто находились внутри. Это, разумеется, не относилось к машине президента. С его тремя детьми, сидящими перед ним на откидных сиденьях, и женой рядом президента Джона Райана хорошо было видно с тротуара.

— Что нам известно о мистере Райане?

— Не так уж много, — признался комментатор. — Его государственная служба почти полностью проходила в ЦРУ. Он пользовался уважением в Конгрессе, причём к нему хорошо относились обе партии. На протяжении ряда лет Райан работал с Эланом Трентом и Сэмом Феллоузом — это одна из причин, по которой оба конгрессмена остались в живых. Все мы слышали историю про террористов, напавших на него…

— Похоже на рассказы о Диком Западе, — вмешался ведущий. — Каково ваше мнение о президенте, который…

— Убивал людей? — подхватил комментатор. Он устал от длинных рабочих дней, и ему уже надоел этот пустоголовый болтун с напомаженной причёской. — Давайте вспомним. Джордж Вашингтон был генералом, равно как и Энди Джексон. Уилльям Генри Гаррисон служил солдатом. Грант, как и большинство президентов после гражданской войны, был военным. И Тедди Рузвельт, разумеется. Трумэн служил в армии, Эйзехауэр тоже. Джон Кеннеди служил на флоте, а также Никсон, Джимми Картер и Джордж Буш… — Лекция по истории, прочитанная экспромтом, звучала как удары кнута.

— Но Райана выбрали вице-президентом временно, не так ли, в качестве награды за успешное решение конфликта, — теперь никто не называл этого «войной», — с тем, что оказалось японскими деловыми интересами. — Это, подумал ведущий, поставит на место престарелого иностранного корреспондента. Да и с каких это пор президенту предоставляется право на медовый месяц с общественностью, когда ему все прощают?

Райан собирался просмотреть написанную для него речь, но не смог. Было очень холодно. Вообще-то и внутри машины не было тепло, но тысячи людей стояли вдоль улиц, провожая взглядом его автомобиль, при температуре минус пять, стояли плечом к плечу длинной лентой, от пяти до десяти человек в ряд. Они стояли так близко, что он мог разглядеть выражение их лиц. Кто-то указывал на него — вот, мол, он, новый президент, кто-то решался махнуть рукой — смущённый, не уверенный, правильно ли поступает, но полный желания показать, что он не равнодушен. Некоторые кивали в знак уважения, со скупыми улыбками, которые обычно видишь на похоронах: надеюсь, у тебя всё будет в порядке. Джек подумал, а не стоит ли помахать рукой в ответ, но затем решил, что не стоит, что это неписаное правило на похоронах. Так что он просто смотрел на них с бесстрастным выражением, ничего не говоря, потому что не знал, что сказать. Ну ничего, беспомощно успокоил себя Райан, он выразит свои чувства в произнесённой им речи.

— Счастливым его не назовёшь, — шепнул Браун Холбруку. Они подождали несколько минут, пока рассеется толпа. Мало кого интересовали следующие в процессии главы иностранных государств. В машины заглянуть не позволяли тёмные стекла, а мелькающие перед глазами флажки, установленные на передних крыльях, всего лишь становились поводом для вопросов: «Это что за страна?», на которые обычно следовал не правильный ответ. Так что оба горца, вместе со многими другими, протолкались через оставшихся на тротуаре и направились в парк.

— Ему не хватает того, что требуется от президента, — произнёс наконец Холбрук.

— Да, самый обычный бюрократ. Помнишь «закон Питера»? — Он имел в виду книгу, которая, по их мнению, объясняла, как функционируют государственные чиновники. В ней говорилось, что во всякой иерархии человек достигает уровня своей некомпетентности. — Знаешь, мне кажется, это нам пригодится.

Его спутник оглянулся на улицу и на автомобили с трепещущими маленькими флажками.

— Пожалуй, ты прав.

Безопасность в Национальном соборе была максимальной. В глубине души агенты Секретной службы знали это и понимали, что никакой профессиональный убийца — да и вообще образы профессиональных убийц главным образом творческие находки Голливуда — не рискнёт своей жизнью при таких обстоятельствах. На каждой крыше, откуда просматривался кафедральный собор, построенный в готическом стиле, находилось по несколько полицейских, солдат или специальных агентов службы безопасности. Многие из них были вооружены винтовками, а агенты из группы борьбы со снайперами — своими фантастическими средствами, с помощью которых, словно пальцем, могли коснуться любого лба в радиусе полумили. Это была команда, выигрывавшая стрелковые чемпионаты, лучшие в мире стрелки, ежедневными тренировками поддерживавшие форму. Всякий, кто задумает что-то нехорошее, заметив все эти меры, либо откажется от своего замысла, либо придёт к выводу, что умереть можно и позже, особенно если это будет какой-нибудь безумный стрелок-дилетант.

И всё-таки все чувствовали напряжение, и когда вдалеке появилась процессия, агенты в который раз стали проверять свою готовность. Один из агентов, дежуривший на ступенях собора, измученный тридцатичасовым бдением, решил в этот момент выпить кофе. При виде приближающихся автомобилей он споткнулся и пролил кофе на ступени. Выругавшись про себя, он смял пластмассовый стаканчик, сунул его в карман и отрапортовал в миниатюрный микрофон на лацкане, что на отведённом ему участке все спокойно. Пролитый кофе почти мгновенно замёрз на граните.

В самом соборе агенты снова проверили каждый уголок, прежде чем занять отведённые им места, и теперь сотрудники протокольного отдела занялись последними приготовлениями, то и дело поглядывая в инструкции, переданные им по факсу всего несколько минут назад, и пытаясь сообразить, что ещё нужно сделать.

Артиллерийские лафеты замерли перед собором, и следом один за другим подъезжали автомобили. Райан первым вышел из машины и направился к семье Дарлинга, за ним последовали члены его семьи. Дети погибшего президента все ещё не пришли в себя, возможно, это было для них к лучшему, возможно, и нет. Что можно сделать в такой момент? Райан положил руку на плечо осиротевшего мальчика. Автомобили продолжали останавливаться перед собором и, оставив почётных гостей, тут же отъезжали, чтобы освободить место другим. Райан знал, что главы государств и другие высокопоставленные лица должны встать позади него. Те, кто занимали менее видные должности, войдут в собор через боковые входы, где установлены портативные металлодетекторы, а священнослужители и церковный хор, миновав их, уже занимали свои места.

Солдаты Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии, возглавлявшие процессию, составили оружие в пирамиды и приготовились отдать последний долг своему бывшему сослуживцу. Ими командовал молодой капитан с двумя серьёзными сержантами. Все они выглядели очень молодыми. Райан вспомнил, что его отец служил в Сто первой воздушно-десантной дивизии, которая постоянно соперничала с Восемьдесят второй. И было это почти пятьдесят лет назад, и выглядел он, наверно, как эти мальчишки, разве что причёски в 40-е годы были чуть длиннее. Все они были такими же крепкими, крутыми, с такой же свирепой гордостью за своё подразделение и такой же отчаянной решимостью выполнить любое задание. Казалось, такая преемственность переходит из поколения в поколение и так будет длиться вечно. Сам Райан, как и солдаты, стоял, не поворачивая головы, вытянувшись по стойке смирно, как делал это в годы службы в корпусе морской пехоты, и только водил глазами по сторонам. Дети его вертели головами, переступая с ноги на ногу. Кэти не сводила с них глаз, беспокоясь, что им холодно, но понимая, что сейчас здесь даже родительская забота должна уступить место чему-то более важному. Что значит чувство долга, если даже только что осиротевшие дети знают, что должны стоять здесь и терпеть? — думала она.

Наконец подтянулись последние члены процессии и заняли отведённые им места. Кто-то тихо сосчитал до пяти, и солдаты подошли к артиллерийским лафетам, по семь человек к каждому. Капитан отвернул один за другим зажимы, солдаты подняли гробы с лафетов и, шагая в ногу, пошли с ними вперёд. Солдат с президентским флагом в руках вышагивал перед ними. Первым несли гроб с телом президента. Процессию возглавлял капитан, за ним следовал сержант, командовавший первой группой солдат.

В том, что произошло дальше, никто не был виноват. С каждой стороны гроба шло по трое солдат. Они медленно шагали вслед за сержантом. После пятнадцати минут, проведённых по стойке смирно, ноги у них окоченели. Солдат, шедший по правую сторону гроба, поскользнулся на замёрзшей лужице кофе в тот момент, когда они подняли ногу для очередного шага. Он скользнул под ноги солдату, идущему за ним. Ноша в четыреста фунтов дерева и металла вместе с лежащими внутри останками навалилась на упавших солдат. Соскользнув с гранитных ступеней, первый солдат сломал обе ноги.

Послышался дружный вздох ужаса из уст тысяч людей, наблюдавших за церемонией. Агенты Секретной службы кинулись к месту происшествия, подумав, что упавших солдат сразили пули, выпущенные неизвестным стрелком. Андреа Прайс встала перед Райаном, сунув руку под борт пальто и явно сжав рукоятку табельного пистолета, готовая выхватить его, в то время как другие агенты окружили семьи Райанов и Дарлингов, чтобы увести в безопасное место.

Солдаты уже поднимали гроб. Лицо упавшего солдата, побледнело от внезапной боли.

— Лёд! — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Поскользнулся на льду. — Солдату хватило самообладания удержаться от ругательства, готового сорваться с губ от стыда и смущения. Один из агентов увидел на ступенях бело-коричневую застывшую лужицу, поблёскивавшую на солнце. Он тут же подал знак Прайс, что опасность миновала, и она мгновенно передала команду по радио:

— Он всего лишь поскользнулся, только поскользнулся.

При виде нелепого происшествия Райан болезненно поморщился. Роджер Дарлинг ничего не почувствовал, пронеслось у него в голове, но каким унижением это явилось для его детей, которые съёжились и отвернулись, увидев, как гроб с телом отца упал на ступени собора. Сын первым снова посмотрел на гроб, его детский ум ещё не в силах был осознать, почему отец не проснулся от падения. Всего несколько часов назад он встал ночью и, подойдя к двери, подумал, что, может, стоит пересечь коридор и постучать в дверь родительской спальни — вдруг они вернулись обратно?

— Господи, — простонал комментатор. Телевизионные камеры показали крупным планом, как два солдата Третьего полка вытаскивают из-под гроба своего обезножившего напарника. Его место занял сержант, и в считанные секунды гроб снова подняли на плечи. Было отчётливо видно, как исцарапана его полированная поверхность.

— О'кей, солдаты, — скомандовал сержант со своего нового места. — С левой ноги — шагом марш!

— Папа, — всхлипнул девятилетний Марк Дарлинг. — Папочка.

В мёртвой тишине, наступившей после происшествия, это услышали все, кто стояли вокруг. Солдаты сжали губы. Агенты Секретной службы, и без того расстроенные и пристыженные потерей президента, переглянулись. Джек инстинктивно прижал к себе мальчика, хотя и не знал, что ему сказать. Какие ещё их ждут неприятности? — подумал новый президент, когда гроб с телом миссис Дарлинг подняли по ступеням и внесли в собор.

— О'кей, Марк. — Райан обнял мальчика за плечи и повёл к двери, даже не осознав, что играет роль любящего дяди. Если бы только нашёлся способ хотя бы ненадолго утешить детей. Но это было невозможно, и Джек почувствовал новый укол печали от того, что не в силах уменьшить испытываемое ими горе.

Внутри было теплее, и те, кого не захлестнула лавина чувств, заметили это. Сотрудники протокольного отдела направили их на отведённые места. Райан с семьёй прошёл к первому ряду справа, родственники Дарлингов разместились напротив. Гробы покойного президента и его жены были установлены на катафалках бок о бок, позади них стояли ещё три гроба с телами сенатора и двух конгрессменов, представлявших свои конфессии. Раздались звуки органа. Мелодия была знакомой, но Райан не мог вспомнить, что это за вещь. Во всяком случае, это не был мрачный масонский реквием Моцарта с повторяющимся жёстким напевом, способный так же поднять настроение, как фильм о Холокосте. Священнослужители выстроились впереди, сохраняя на лицах профессиональную маску скорби. Перед Райаном на кафедре, предназначенной для церковных проповедей, лежал ещё один экземпляр его речи.

Будучи свидетелем того, что он видел сейчас на экране телевизора, всякий представитель его профессии почувствовал бы дурноту или, наоборот, возбуждение, близкое к половому. Для такого рода операции самое главное — подготовка. Нельзя сказать, что операция технически трудновыполнима, сложнее метод её осуществления. Пожалуй, лучше всего подойдёт миномёт. Его можно установить в кузове обычного грузовика, какой можно найти в любом городе мира. Достаточно навести миномёт на крышу здания, и цель будет накрыта. Можно успеть выпустить по меньшей мере десяток мин, а то и полтора или два, и хотя выбор будет произвольным, цель остаётся целью, террор есть террор, а это его профессия.

— Ты только посмотри на них… — выдохнул он. Камера прошлась по рядам людей на скамьях. Главным образом это мужчины, хотя есть и женщины, сидят в непонятном для него порядке, некоторые переговариваются, но большинство сидят молча, с непроницаемыми лицами. Порой взгляды их скользят по убранству церкви. Вот и дети погибшего президента, мальчик и девочка, подавленные — перед ними открылась суровая реальность жизни. Дети на удивление стойко переносят несчастье, правда? Они останутся в живых главным образом потому, что больше не играют никакой политической роли, потому-то и его интерес к ним был холодно клиническим и безжалостным. Затем камера снова переместилась на Райана, показав крупным планом его лицо.

Он ещё не попрощался с Роджером Дарлингом. У него не было времени, чтобы собраться с мыслями и подумать об этом, неделя была слишком загруженной, но теперь Джек понял, что невольно смотрит только на его гроб. Он почти не знал Анну, а остальных троих не знал совсем. Их выбрали наугад из-за их религиозной принадлежности. А Роджер был другом. Он вернул его из забвения личной жизни, поручил важную работу, верил, что он справится с нею, полагался на него, почти всегда следовал его советам, доверял, иногда критиковал и ставил на место, но всегда по-дружески. Это была трудная работа, она усложнилась ещё больше, после того как произошёл конфликт с Японией — даже для Джека теперь, когда всё кончилось, он не был больше «войной», война осталась где-то в прошлом. Не было это и частью реального мира, который продвигался вперёд, оставляя позади такие проявления варварства. Дарлинг и Райан сумели добиться своего, и хотя Роджер хотел продолжать работу и довести её до конца иным способом, он признавал, что для Райана гонка закончилась. Поэтому он, будучи истинным другом, предоставил Джеку золотой мост, чтобы он мог снова вернуться в частную жизнь, назначил его на должность, которая должна была стать венцом его карьеры, посвящённой государственной службе, — должность, превратившуюся в ловушку.

Но если бы Роджер предложил должность вице-президента кому-то другому, где был бы тем вечером я? — спросил себя Джек. Ответ был однозначен. Он сидел бы в первом ряду зала заседаний Конгресса и сейчас был бы мёртв. Райан только сейчас понял это. Роджер спас ему жизнь. И не только ему. Кэти — и скорее всего вместе с детьми — находилась бы на балконе рядом с Анной Дарлинг… Неужели жизнь так хрупка, что зависит от столь незначительных обстоятельств? В данный момент по всему городу на других церемониях лежат в гробах другие тела — главным образом взрослых, но есть среди жертв и дети, которых родители взяли с собой в тот вечер, чтобы посмотреть на совместное заседание обеих палат Конгресса.

Марк Дарлинг плакал. Его старшая сестра Эми прижала голову брата к себе. Джек уголком глаза заметил это. Боже милостивый, почему детям даны такие испытания? Джек сжал губы и посмотрел в пол. Ему не на кого было направить свою ярость. Виновник преступления мёртв, гроб с его телом находится в морге Вашингтона, а за несколько тысяч миль от американской столицы оставленная этим человеком семья несёт на себе бремя стыда и позора. Вот почему называют бессмысленными все формы насилия. Оно ничего не доказывает, оставляя после себя лишь скорбь о загубленных жизнях и разрушенных семьях. А такое насилие, подобно раку, наносит удар без всякого расчёта, наугад, против него нет надёжной защиты — и все из-за того, что один человек решил отправиться в мир иной — если он верил в него, — прихватив с собой сотни других людей. Какой урок можно из этого извлечь, черт побери? Райан, долгие годы изучавший поведение людей, не мог ответить себе на этот вопрос и продолжал смотреть в пол, слыша рыдания осиротевшего ребёнка, эхом отдававшиеся под сводами церкви.

Слабый человек. Это ясно всякому, кто видит его лицо. Что же он за мужчина, этот президент, если с трудом удерживает слезы. Разве он не знает, что смерть — часть жизни? Разве он сам не заставлял умирать других? Неужели тогда он не знал, что такое смерть, и только теперь начинает понимать это? Другие собравшиеся в церкви знали это лучше его. Видно по лицам. Они были торжественно-хмурыми, на похоронах так принято, но ведь жизнь же не бесконечна. Райан не может не знать этого, ведь он сам смотрел в лицо смерти, правда, с тех пор прошло много лет, напомнил себе мужчина, а со временем люди склонны забывать о таких вещах. У Райана были все основания забыть о хрупкости человеческой жизни — его надёжно защищала правительственная охрана. Удивительно, как много можно узнать за несколько секунд, внимательно глядя на человеческое лицо, подумал мужчина. Но это упрощает положение, не правда ли?

Она сидела в пятом ряду, но возле прохода и видела лишь затылок Райана. Премьер-министр Индии тоже считала себя знатоком человеческой натуры. Главе государства негоже так себя вести. В конце концов, глава государства — актёр, выступающий на мировой сцене, и он обязан держать себя в руках, не давать волю чувствам. За свою долгую жизнь ей пришлось присутствовать на многих похоронах — ведь у политических деятелей немало партнёров, молодых и старых; хотя не всегда это друзья, — от политика требуется продемонстрировать уважение своим присутствием на этих печальных церемониях, даже если хоронят того, кого ты презираешь. В последнем случае это бывает забавным. В её стране тела умерших обычно сжигают, и тогда она мысленно говорила себе, что охваченное пламенем тело все ещё живо. Особенно это касалось тех, кого она ненавидела. Это такая хорошая тренировка. Наблюдаешь за происходящим с печальным и торжественным видом. Годами практикуясь таким образом, добиваешься того, что окружающие начинают верить тебе — отчасти оттого, что хотят этого. Ты учишься улыбаться в нужную минуту, и демонстрировать печаль, и высказывать серьёзные мысли. Тебе приходится поступать так. Политический деятель редко может позволить себе обнаруживать истинные чувства. Такое поведение говорит окружающим о твоих слабостях, и всегда найдутся те, кто стремятся использовать их против тебя, так что за многие годы ты учишься скрывать их все глубже и глубже, пока у тебя почти не остаётся истинных человеческих чувств. К этому следует стремиться, потому что в политике нет места человеческим чувствам.

Ясно, что этот Райан понятия о том не имеет, подумала премьер-министр «самой большой демократической страны в мире». В результате он демонстрирует всем, кем является в действительности, и, что того хуже, поступает так перед третью важнейших мировых политиков, перед людьми, которые заметят и запомнят это, чтобы использовать его слабость в будущем. Как и она. Прекрасно, заключила премьер-министр, скрывая свои мысли за маской печали и горечи в знак уважения к человеку, которого она так ненавидела при жизни.

Первым говорил раввин. Каждому священнослужителю отводилось десять минут, и каждый из них до тонкостей знал свой религиозный ритуал. Раввин Бенджамин Флейшман цитировал отрывки из Талмуда и Торы, он говорил о чести, долге и преданности, и о благостном Боге. За ним пришла очередь его преподобия Фредерика Рэлстона, капеллана Сената, — в тот роковой вечер он был в отъезде и потому остался в живых. Принадлежащий к южной баптистской церкви, видный теолог и эксперт по Новому завету, Рэлстон говорил о страданиях Христа, о своём друге сенаторе Ричарде Истмэне из Орегона, лежащем сейчас здесь. Воздав должное всеми уважаемому члену Конгресса, он перешёл к погибшему президенту, великому государственному деятелю и преданному семьянину, о чём было известно всем…

Не существует жёстких законов в проведении подобной процедуры, думал Райан. Может быть, было бы лучше, если бы пастор, или священник, или раввин просто какое-то время молча посидел бы с теми, кто прощаются с покинувшими их, но они решили иначе, и ему пришла мысль…

Нет, это никуда не годится! — оборвал себя Джек. Происходящее — всего лишь театр. Только вот для детей, которые сидят в нескольких футах за проходом, это не театр, совсем не театр. Для них все гораздо проще. Перед ними лежат мама и папа, вырванные из их жизни чьим-то бессмысленным поступком, который лишил их будущего, гарантированного им жизнью, лишил их любви и родительского слова, лишил возможности нормально расти и превратиться в нормальных людей. Самыми важными на этой церемонии были Марк и Эми, однако уроки церковной службы, её наставления, которые должны были помочь им, были направлены на других. Все происходящее представляло собой политическое действо, целью которого было ободрить страну, укрепить веру людей в Бога, в мировое братство и несгибаемую волю народа. Вполне возможно, что те, кто смотрели на экраны, куда поступало изображение от двадцати трех телевизионных камер, расположенных в церкви, действительно хотели это услышать, но были и другие, нуждающиеся в словах ободрения и утешения намного больше — дети Роджера и Анны Дарлинг, взрослые сыновья Дика Истмэна, вдова Дэвида Кона из Род-Айленда и оставшиеся в живых члены семьи Мариссы Хенрик из Техаса. Вот они были живыми людьми, а их личное горе подчиняли теперь нуждам страны. Черт побери такую страну! — подумал Джек. Внезапно его охватила ярость от происходящего и гнев на себя самого за то, что он не заметил этого раньше и не изменил. У страны есть нужды, но эти нужды недостаточно велики, чтобы заглушить горе детей, которых постигла такая ужасная судьба. Кто придёт им на помощь? Кто скажет о них?

Но больше всего разочаровал Райана католик кардинал Майкл О'Лири, архиепископ Вашингтонский.

— Да будут благословенны миротворцы, потому что их призовут…

Для Марка и Эми, разрывался от ярости мозг Джека, их отец не был миротворцем. Он был просто папой, и вот теперь папа умер, а это совсем не абстракция. Трое видных, образованных и очень порядочных священнослужителей обращались в своих молитвах к нации, а прямо перед ними стояли дети, удостоенные всего лишь нескольких пустых слов. Кто-то должен обратиться к ним, выразить вслух их горе, сказать об их родителях. Кто-то должен хотя бы попытаться, черт побери! Да, он был президентом Соединённых Штатов Америки. Да, он исполнял свой долг, свою клятву, принесённую перед миллионами американцев, которые смотрят сейчас на экраны телевизоров, но он помнил, как его жена и дочь лежали в шоковом центре Балтимора на пороге смерти, и это тоже не было абстракцией. Это была проблема. Из-за неё напали на его семью. Из-за неё погибли и эти люди — потому что какой-то обезумевший фанатик смотрел на всех их как на абстракцию, а не как на людей с их жизнями и надеждами, их мечтами и… детьми. Его долг в том, чтобы защищать свою страну. Он поклялся соблюдать, ограждать и защищать Конституцию Соединённых Штатов, и он приложит все усилия, чтобы сделать это. Однако целью Конституции было обеспечить людей благами свободы, а это относилось и к детям. Страна, которой он служил, и правительство, которым он пытался руководить, были ни чем иным, как механизмом, целью которого была защита прав каждой отдельной личности. Этот долг не был абстракцией. Реальное воплощение этого долга находилось в десяти футах слева от него. Дети всеми силами пытались сдержать слезы и, наверно, не могли сделать этого, потому что нет более страшного чувства одиночества, чем то, что испытывали они, а Майк О'Лири тем временем обращался к нации, а не к ним. Этому театральному представлению пора положить конец. Прозвучал ещё один псалом, и теперь пришла очередь Райана. Он встал и направился к амвону.

Агенты Секретной службы ещё раз окинули зоркими взглядами церковный неф — «Фехтовальщик» был сейчас идеальной целью. Подойдя к кафедре, Райан увидел, что кардинал О'Лири выполнил то, что ему поручили, и положил папку с президентской речью на деревянный пюпитр. Нет, решил Райан. Нет. Он схватил руками края кафедры, чтобы сохранить равновесие, окинул взглядом собравшихся и посмотрел на детей Роджера и Анны Дарлинг. Боль в их глазах пронзила его сердце. Им пришлось нести бремя, возложенное на них долгом, почему-то выпавшим на их долю. Неизвестные «друзья» советовали им проявить больше мужества, чем требовалось в такой момент от любого морского пехотинца, потому, наверно, что их «мама и папа хотели бы этого». Однако не детское дело молча и с достоинством выносить такую острую боль. Этим в силу своих возможностей должны заниматься взрослые. Все, хватит, сказал себе Джек, здесь начинается мой долг. Первейшая обязанность сильных — в защите слабых. Его руки крепче стиснули края кафедры, и боль, которую он испытывал, помогла ему сосредоточиться.

— Марк, Эми, ваш отец был моим другом, — мягко произнёс он. — Мне повезло, я имел удовольствие работать с ним и помогать ему в меру своих возможностей, но на самом деле гораздо больше помог мне он. Я знаю, вы понимали, что папа и мама выполняют важную работу и не всегда у них остаётся время, чтобы провести его с вами, но мне хочется заверить вас, что ваш отец старался проводить с вами каждую свободную минутку, потому что любил вас больше всего на свете — больше своих обязанностей президента, больше всего остального, что давала эта должность, больше всего, о чём только можно подумать, — разве что за исключением вашей мамы. Он очень любил её…

Какая чепуха! Да, конечно, все любят своих детей. И Дарейи испытывал к ним тёплые чувства, но, что бы ни произошло, дети со временем превращались во взрослых. Их обязанности заключались в том, чтобы учиться, помогать взрослым и иногда исполнять их приказы. А до этого времени они оставались детьми, и мир диктовал им, как следует поступать. Судьба руководила их поступками. Аллах влиял на будущее детей. Аллах был милосердным при всех тяготах жизни. Аятолла был вынужден признать, что даже еврей говорил разумно, цитировал отрывок из своей Торы, в точности соответствующий фразам святого Корана. Сам Дарейи выбрал бы другой отрывок, но это дело вкуса, не так ли? Теология допускала это. Разумеется, вся процедура заупокойной службы — напрасная трата времени, но так обычно происходит на такого рода официальных церемониях. А этот дурак Райан отказался от предоставившейся ему возможности сплотить нацию, предстать перед ней сильным и уверенным руководителем и таким образом укрепить своё положение как главы государства. Подумать только, в такой момент и обращаться к детям!

Его политические советники наверняка переживают сейчас сердечный приступ, подумала премьер-министр, и ей потребовалось все её самообладание, приобретённое за долгие годы политической деятельности, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Затем она решила изменить это выражение на сочувственное. В конце концов, не исключено, что он наблюдает за ней, а ведь она была женщиной и матерью и скоро должна встретиться с ним. Премьер-министр чуть склонила голову вправо, чтобы лучше видеть президента. Этот жест может ему понравиться. Через минуту она достанет из сумки платок и вытрет слезы.

— Мне жаль, что я недостаточно хорошо знал вашу маму. Кэти и я надеялись, что такая возможность ещё представится. Мне хотелось, чтобы Салли, Джек и Кэтлин стали вашими друзьями. Мы говорили об этом с вашим папой. Теперь, наверно, это не произойдёт так, как нам хотелось. — От этого невольного замечания сердце Джека сжалось. Теперь Марк и Эми плакали, потому что он сказал им без слов, что плакать можно, не надо больше сдерживать свои чувства. А вот он не мог позволить себе эту слабость. Сейчас он должен казаться сильным, и Райан до боли сжал края кафедры — эта боль помогала ему владеть собой.

— Вам, наверно, хочется понять, почему так случилось. Я не знаю этого, ребята, и только очень сожалею об этом. Мне хотелось бы найти того, кто способен был бы ответить на этот вопрос, но мне не удалось отыскать такого человека.

— Господи! — хрипло воскликнул Кларк, едва сдерживая рыдания. В его кабинете, как и у всех высокопоставленных сотрудников ЦРУ, находился телевизор, и церемония заупокойной службы передавалась по всем каналам. — Да, я тоже поискал бы его.

— Знаешь что, Джон? — Чавез лучше держал себя в руках. В такие моменты мужчина должен сохранять спокойствие, быть сильным, чтобы женщинам и детям было к кому прильнуть за поддержкой. По крайней мере этого требовали традиции его народа. А вот мистер К., как всегда, удивил его.

— Что ты хочешь сказать, Доминго?

— У него настоящий характер. Мы служим человеку с настоящим мужским характером.

Джон повернулся и посмотрел на Чавеза. Ну кто бы поверил в это? Два оперативника ЦРУ, два крутых офицера полувоенной службы думают так же, как их президент. Приятно сознавать, что он с первого раза правильно понял Райана. Черт побери, он в точности напоминает своего отца. Жалко, что судьба лишила его возможности лучше узнать того Райана. Интересно, захочет ли Джек стать их следующим президентом, выбранным народом. Он вёл себя не так, как все остальные, а как настоящий мужчина. Но разве это плохо? — спросил себя Кларк.

— Я хочу, чтобы вы знали: в любое время вы можете обратиться к Кэти и ко мне. Вы не остались одни в этом мире и никогда не останетесь. У вас есть ваша семья, и теперь моя семья тоже с вами, — пообещал Райан. Ему было нелегко, но он был обязан сказать то, что сказал сейчас. Роджер был другом, и долг Джека позаботиться о его детях. Он поступил так с семьёй Бака Циммера и теперь сделает то же самое для детей Роджера.

— Я хочу, чтобы вы гордились своими мамой и папой. Ваш отец был хорошим человеком и преданным другом. Он не жалел сил на то, чтобы американский народ жил лучше. Перед ним стояли трудные задачи, их решение отнимало у него много времени, которое он мог бы провести с вами, но ваш отец был великим человеком, а великие люди ставят перед собой великие цели. Ваша мать всегда была рядом с ним и тоже неустанно трудилась на благо народа. Вы должны навсегда сохранить память о них в своих сердцах. Вспоминайте все, что они говорили вам, как они обращались с вами, играли и шутили, — именно так мамы и папы выказывают любовь к своим детям. Вы никогда не забудете этого. Никогда, — заверил их Джек, надеясь своими словами смягчить жестокий удар, нанесённый судьбой. Он сделал все, что мог. Пора кончать.

— Марк, Эми, Господь решил забрать ваших маму и папу к себе. Он не объясняет нам принятых им решений, и мы не можем… не можем противиться им. Мы просто не можем… — Голос Райана дрогнул.

Какой мужественный поступок, подумал Кога. Райан решил не скрывать своих эмоций. Кто угодно мог подняться на трибуну и произнести обычную политическую болтовню, и большинство государственных мужей — как этой страны, так и других — именно так бы и поступили. Но Райан не относился к их числу. То, что он обратился к детям погибшего президента, было блестящим шагом — такой была первая мысль Коги. Но это не был простой политический манёвр. Оказывается, новый американский президент — настоящий мужчина. Он не был актёром, не играл роли, стоя за кафедрой. Райану не требовалось демонстрировать силу и решимость. Кога знал почему. Лучше всех здесь японский премьер-министр чувствовал силу и мужество этого президента. Да, он правильно оценил его несколько дней назад, ещё сидя у себя в кабинете и глядя на экран телевизора. У Райана характер самурая, причём бесстрашного и твёрдого самурая. Он поступает так, как считает нужным, и его не беспокоит, что подумают о нём окружающие. Японский премьер-министр надеялся, что Райан не совершил ошибки, когда спустился по ступенькам и подошёл к детям Дарлинга. Он обнял их, и все увидели, как на глазах его выступили слезы. Кога услышал всхлипывания в рядах, где сидели главы государств, однако знал, что в большинстве своём они были притворными — или самое большее мгновенными проявлениями ещё сохранившейся у них человечности, которые скоро улетучатся. Он пожалел, что вынужден сохранять самообладание, но традиции его культуры были суровыми, к тому же на его страну пал позор за эту чудовищную трагедию, виновником которой был один из его сограждан. Ему приходилось вести политическую игру, хотя и против собственной воли, и на него произвело огромное впечатление не то, что Райан отступил от политической игры, а то, что он просто от неё отмахнулся. Интересно, подумал Кога, понимает ли американский народ, как ему повезло.

— Он совсем не воспользовался написанной для него речью, — удивился ведущий. Текст выступления президента был разослан во все крупные средства массовой информации с тем, чтобы репортёры могли повторить наиболее важные отрывки и таким образом усилить впечатление на телезрителей. Вместо этого ведущему пришлось делать заметки, что у него плохо получалось, так как давно прошло время, когда он работал репортёром.

— Ты прав, — неохотно согласился комментатор. Так теперь не делается. На экране перед собой он видел, что Райан по-прежнему обнимает детей Дарлинга, и это тоже несколько затянулось. — Полагаю, президент решил, что для них это очень важно…

— Это действительно важно, в этом нет сомнения, — вмешался ведущий.

— Но мистеру Райану нужно управлять огромной страной, и в этом заключается его первостепенный долг. — Комментатор покачал головой, явно думая, но пока не решаясь добавить вслух «как президента».

Джек разжал, наконец, свои объятья. Шок исчез из глаз детей, осталась только боль. Он подумал, что это, наверно, к лучшему — детям нужно было дать выход своему горю, — но вряд ли упростило положение, потому что на детей такого возраста вообще не должно обрушиваться подобное бремя. Но Марка и Эми подмяла под себя эта страшная трагедия, и он должен был попытаться хоть как-то смягчить испытываемую ими боль. Райан посмотрел на родственников, сопровождающих детей. По их лицам текли слезы, но сквозь слёзы Райан поймал взгляды, полные благодарности, они говорили ему, что он сумел чего-то добиться. Он кивнул и вернулся к своему месту. Кэти посмотрела на него. У неё в глазах тоже были слезы, и хотя она не могла говорить, её рука крепко сжала его руку. Джек заметил ещё один пример предусмотрительности своей жены. На ней сегодня не было макияжа, который расплылся бы от слез. Райан внутренне улыбнулся. Он не любил макияжа, тем более что его жена в нём и не нуждалась.

— А что известно о его жене?

— Она врач, точнее, глазной хирург, считается одним из лучших в Америке. — Он посмотрел в свои записи. — В американских средствах массовой информации говорится, что она продолжает работать, несмотря на своё официальное положение.

— А их дети?

— О них пока ничего не известно… Я выясню, в какой школе они учатся. — Он увидел вопросительный взгляд в глазах аятоллы и поспешил объяснить:

— Если его жена будет продолжать работать врачом, тогда, по-моему, дети будут продолжать учёбу в тех же школах.

— Как это тебе удастся?

— Тут ничего сложного. Все новости, поступающие в средства американской массовой информации, проходят через компьютер. О Райане написано немало. Думаю, смогу выяснить все, что нам требуется. — На самом деле он узнал уже порядком о самом Райане, но не о его семье. Современная технология упростила работу разведчика. Он уже знал возраст Райана, рост, вес, цвет глаз и волос, почти все личные привычки, любимые блюда и напитки, клубы гольфа, к которым он принадлежал, — словом, массу мелочей, которые были отнюдь не мелочами для человека его профессии. Ему не требовалось спрашивать своего хозяина, о чём тот думает. Они упустили благоприятную возможность, когда под сводами Национального кафедрального собора собрались все главы государств, но такая возможность может повториться.

Пропет последний псалом, и заупокойная служба закончилась. Солдаты вернулись в собор, чтобы вынести гробы, и процессия двинулась в обратном направлении. Марк и Эми справились со своими чувствами, в чём им помогли родные, и последовали за телами родителей. Джек повёл свою семью следом. Кэтлин было скучно, и она с радостью вышла из здания. Маленький Джек жалел детей Дарлинга. Салли выглядела обеспокоенной. Ему придётся поговорить с нею. Идя по проходу, он видел совсем рядом множество лиц, и его несколько удивило то, что в передних четырех или пяти рядах смотрели не на гробы, а на него. Значит, они всё время не сводили с меня глаз? Главы государств, мои коллеги, подумал Джек, пытаясь понять, членом какого нового клуба он оказался. На нескольких лицах было дружеское участие. Принц Уэльский, не являющийся главой государства и потому по дипломатическому протоколу стоящий позади остальных — некоторые из них были отъявленными бандитами, но тут ничего не поделаешь, — дружески кивнул. Да, он поймёт меня, подумал Джек. Хотелось посмотреть на часы — он испытывал поразительную усталость, хотя понимал, что прошёл слишком короткий срок, но его строго предупредили, что смотреть на часы недопустимо, даже посоветовали снять их совсем. Президенту не нужны часы. Рядом всегда находятся люди, готовые сообщить ему, что надлежит делать дальше, подобно тому как сейчас на вешалке уже разыскивали его пальто и верхнюю одежду семьи, которую они наденут, прежде чем выйти из собора. Рядом стояла Андреа Прайс и остальные агенты его личной охраны. Снаружи их окажется ещё больше: целая маленькая армия с пистолетами наготове и страхом в душе и автомобилем, который доставит его на место, где ему надлежит выполнить очередные официальные обязанности, оттуда его мгновенно перевезут на другое место, и так далее, и так далее.

Он не мог допустить, чтобы вся его жизнь протекала под столь жёстким контролем, и нахмурился от одной этой мысли. Он будет делать своё дело, но не допустит ошибки, которую совершили Роджер и Анна. Из головы не шли лица, смотревшие на него, когда он выходил из собора, и он понял, что его могут заставить вступить в этот клуб, но он никогда не сделает этого по доброй воле. По крайней мере так он сказал себе.

Глава 8

Смена командования

К счастью, церемония на авиабазе Эндрюз оказалась короткой. Из собора гробы доставили на катафалках, а официальные представители остались в центре Вашингтона и разъехались по своим посольствам. Президентский самолёт «ВВС-1» стоял на взлётной полосе, готовый последний раз доставить семью Дарлингов в Калифорнию. Здесь порядка было намного меньше. Был выстроен ещё один почётный караул, чтобы отсалютовать гробам, покрытым звёздно-полосатыми флагами, но атмосфера тут изменилась. Толпа была меньше и состояла в основном из служащих ВВС и других родов войск, непосредственно соприкасавшихся с президентской командой. По просьбе семьи похороны будут проходить в частной обстановке и присутствовать на них будут одни родственники, что было, наверно, лучше для всех. И вот здесь, на Эндрюз, в последний раз пробили барабанную дробь и оркестр в последний раз исполнил «Привет вождю»[27]. Марк стоял, вытянувшись по стойке смирно, прижав к сердцу ладонь, — можно было не сомневаться, что этот жест появится завтра на обложках всех иллюстрированных журналов. Хороший мальчик, делает все, что в его силах, и при этом проявляет больше мужества, чем сам предполагает. Автопогрузчик отвёз оба гроба к грузовому люку, где их разместят; к счастью, этот этап был скрыт от взглядов присутствующих. Наконец настало время расставаться. Родственники Дарлинга поднялись по трапу в VC-25 — это будет их последний полет в самолёте, принадлежащем президентской эскадрилье. Теперь этот самолёт не сможет даже пользоваться позывным «ВВС-1», потому что этот сигнал принадлежал президенту, а на борту его не было. Райан следил за тем, как самолёт вырулил на середину взлётной полосы и затем помчался по ней, набирая скорость. Телевизионные камеры не упускали его из виду, пока он не превратился в чёрную точку в небе. Райан тоже не сводил с него глаз. К этому времени звено истребителей F-16, прекративших патрулирование неба над Вашингтоном, совершило посадку на авиабазе. Когда последний истребитель коснулся дорожки, Райан со своей семьёй поднялся на борт вертолёта, обслуживаемого корпусом морской пехоты, чтобы возвратиться в Белый дом. Члены экипажа приветливо заботились о детях. Маленькому Джеку, после того как он пристегнулся в кресле, вручили нашивку морского пехотинца. Мрачное настроение, тяготевшее надо всеми весь день, после этого изменилось. У экипажа вертолёта морской пехоты VMH-1 появилась новая семья, о которой надо заботиться, и жизнь для них продолжалась.

Тем временем обслуживающий персонал Белого дома трудился не покладая рук, перевозя сюда вещи семьи Райанов (все утро они занимались тем, что вывозили вещи семьи Дарлингов), переставляя мебель, поскольку с этого дня семья нового президента будет спать в доме, первым обитателем которого был Джон Адамс[28].

Дети оставались детьми и глядели в окна, когда вертолёт начал снижаться. А родители их молча смотрели друг на друга.

С этого момента все менялось. На семейных похоронах, где присутствуют только родственники, сейчас наступало время поминок. Полагалось отбросить скорбь и вспоминать, каким хорошем парнем был Роджер, говорить об изменениях в жизни, об учёбе детей, наконец, о переходе бейсболистов из команды в команду. Это делалось для того, чтобы вернуться к нормальной жизни после печального и трудного дня. То же самое происходило и с Райанами, хотя и несколько иначе. Когда вертолёт совершил посадку на южной лужайке, их прибытия уже ждал официальный фотограф Белого дома. Когда открылась дверца вертолёта и были опущены ступеньки, у нижней встал капрал морской пехоты в парадном синем мундире. Первым по трапу спустился президент, капрал отсалютовал ему, и Райан машинально ответил тем же, настолько твёрдо закрепились в нём уроки, полученные в Куантико больше двадцати лет назад. Затем из вертолёта вышла Кэти, а за нею и ребята. Агенты Секретной службы выстроились, образовав нечто вроде редкого коридора, который указывал, куда идти. Телевизионные камеры службы новостей были установлены слева, но на этот раз никто не выкрикивал никаких вопросов; это тоже быстро изменится. Войдя в Белый дом, Райаны направились к лифтам и быстро поднялись на второй, «спальный», этаж. Там их ждал Арни ван Дамм.

— Здравствуйте, господин президент.

— Мне переодеться, Арни? — спросил Джек, снимая пальто и передавая его камердинеру. И тут же замер, хотя всего на пару секунд, — его удивило, каким простым и естественным оказалось это движение. Теперь он стал президентом и в повседневной жизни начал автоматически действовать, как подобает президенту. Почему-то это показалось ему более поразительным, чем все то, что он совершал до этого.

— Нет. Вот смотрите. — Глава администрации вручил ему список гостей, уже собравшихся в Восточном зале. Джек пробежал по нему глазами, продолжая стоять посреди коридора. Там были не столько имена людей, сколько названия стран, много дружественных, много знакомых, несколько совсем ему неизвестных, а некоторые… В списке оказался даже бывший советник по национальной безопасности. Райан знал далеко не все, что следовало знать о приглашённых. Пока он читал список, Кэти повела детей к туалетам — или по крайней мере попыталась повести. Понадобилась помощь агента из личной охраны президента, чтобы найти их. Райан вошёл в свой туалет и оглядел в зеркало причёску. На этот раз ему удалось самому привести её в порядок, не обращаясь за помощью к миссис Эббот, но под наблюдением ван Дамма. Даже здесь я не в безопасности, подумал президент.

— Сколько времени это продлится, Арни?

— Не имею представления, сэр.

Райан повернулся к ван Дамму.

— Когда мы наедине, зови меня по-прежнему Джеком, договорились? Если мне приходится исполнять обязанности президента, это ещё не значит, что я — помазанник Божий.

— Хорошо, Джек.

— Взять с собой детей?

— Да, это произвело бы хорошее впечатление… Между прочим, Джек, пока у тебя все получается неплохо.

— Мой спичрайтер сердится на меня? — спросил Райан, поправляя галстук и выходя из туалета.

— Ты действовал интуитивно, и все прошло удачно, но в следующий раз мы можем подготовить текст выступления, принимающий во внимание и это обстоятельство.

Райан задумался над замечанием Арни и возвратил ему список гостей.

— Знаешь, став президентом, я не перестал быть человеком.

— Джек, ты должен привыкнуть к тому, что ты больше не можешь быть «просто человеком». У тебя было несколько дней, чтобы освоиться. Когда ты спускаешься по лестнице в Восточный зал, ты представляешь Соединённые Штаты, а не являешься «просто человеком». Это относится к тебе, к твоей жене и в некоторой степени к детям. — В ответ глава администрации получил гневный взгляд, правда мгновенный, Арни не обратил на него внимания. Это была человеческая реакция, и она не относилась к делу. — Вы готовы, господин президент?

Джек кивнул, размышляя, прав ли Арни, и пытаясь понять, почему замечание ван Дамма вызвало у него такую ярость. И снова он задумался, насколько он прав. Арни — сложный человек. В прошлом он был преподавателем, и в душе им же и остаётся, а потому, как это обычно случается со многими педагогами, время от времени он будет лгать, чтобы слушатели принимали это за жёсткие примеры какой-то более глубокой правды.

В коридоре появился Дон Рассел, который вёл за руку Кэтлин. В волосы её была вплетена красная лента. Увидев мать, девочка вырвалась и подбежала к ней.

— Посмотри, какой бант сделал мне дядя Дон! — восторженно закричала она. По крайней мере один агент личной охраны стал уже членом семьи.

— Вам следовало бы отвести их всех в туалет прямо здесь, миссис Райан. На этаже, предназначенном для государственных приёмов, нет туалетов.

— Ни одного?

— Ни одного, мэм, — покачал головой Рассел. — Когда строили Белый дом, об этом, по-видимому, просто забыли.

Кэролайн Райан схватила двух младших за руки и увела их, исполняя свой материнский долг. Через пару минут они вернулись.

— Хотите, я отнесу её вниз на руках, мэм? — спросил Рассел с добродушной улыбкой. — На высоких каблуках спускаться по лестнице довольно неловко. Внизу я передам её вам.

— Да, конечно. — Все направились к лестнице, и Андреа Прайс включила портативную рацию.

— «Фехтовальщик» и сопровождающие его лица спускаются с жилого этажа на этаж для приёмов, — произнесла она.

— Понял, — ответил агент снизу.

Они услышали шум ещё до того, как достигли последнего поворота мраморной лестницы. Рассел опустил Кэтлин Райан на пол рядом с матерью. Агенты Секретной службы исчезли, словно растворились в воздухе, когда Райаны, Первая семья, вошли в Восточный зал.

— Дамы и господа, — громко объявил мажордом, — президент Соединённых Штатов, доктор Райан, со своей семьёй.

Головы присутствующих повернулись в их сторону. Послышались непродолжительные аплодисменты, которые быстро стихли, но взгляды остались. Они кажутся достаточно дружелюбными, подумал Райан, хорошо зная, что далеко не все. Они с Кэти отошли чуть влево, и образовалась очередь лиц, которых им стали представлять.

Главы государств подходили главным образом по одному, хотя некоторые приехали с жёнами. Сотрудница протокольного отдела, стоя слева от Райана, шептала ему на ухо имена каждого из подходящих, и он не мог скрыть удивления, каким образом она узнает всех с первого взгляда. Процессия людей, подходивших к нему, вовсе не была такой беспорядочной, как это могло показаться. Послы стран, главы которых не приехали на похороны, стояли поодаль со стаканами «перрье» с лимоном, но и они не могли скрыть профессионального любопытства, поглядывая на нового президента и на то, как он приветствует подходящих к нему мужчин и женщин.

— Премьер-министр Бельгии, мсье Арно, — прошептала сотрудница протокольного отдела. Фотограф Белого дома быстро щёлкал камерой, стараясь запечатлеть каждую официальную встречу. Две телевизионные камеры делали то же самое, хотя и намного тише.

— Ваша телеграмма была весьма любезной, господин премьер-министр, и она прибыла в такой нужный момент, — сказал Райан, надеясь, что его слова звучат достаточно убедительно и что Арно читал её — ну, конечно же, читал, уж наверняка не писал.

— Ваше обращение к детям было таким трогательным. Я уверен, что все остальные придерживаются такой же точки зрения, — ответил премьер-министр, пожимая руку Райана, стараясь оценить её силу и твёрдость, глубоко заглядывая в глаза президента и испытывая удовольствие от искусно скрытой лживости своего приветствия. Всё-таки он действительно прочитал телеграмму, признал её текст удовлетворительным и был доволен, услышав реакцию Райана на неё. Бельгия относилась к числу союзников, и начальник службы военной разведки тщательно проинструктировал Арно перед отъездом. Генерал несколько раз встречался с Райаном на конференциях НАТО, и ему всегда нравилась американская оценка намерений советской стороны — теперь русской. Смысл брифинга, проведённого начальником службы военной разведки сводился к тому, что о Райане трудно что-то сказать как о государственном деятеле, но это умный и способный аналитик. Теперь у Арно сложилась собственная точка зрения — по чистой случайности у первого в длинной веренице глав государств, — ему достаточно было соприкосновения рук и внимательного взгляда, которые дополнил многолетний опыт. Затем он перешёл к Кэролайн.

— Доктор Райан, я весьма наслышан о вас. — Он поцеловал ей руку, как это принято в Европе. Ему никто не сказал, как привлекательна первая леди и как изящны её руки. Ну что ж, ведь она хирург, не правда ли? Для неё все это внове, она чувствует себя не в своей тарелке, но старается справиться с собой.

— Спасибо, господин премьер-министр, — ответила Кэти, услышав от своей сотрудницы протокольного отдела, стоящей сзади, кто этот джентльмен. То, как он поцеловал ей руку, подумала она, кажется излишне театральным… но всё-таки приятно.

— Ваши дети — настоящие ангелочки.

— Благодарю вас, мне приятно это слышать. — Затем он отошёл от неё, уступив место президенту Мексики.

Пятнадцать телевизионных камер перемещались по залу в сопровождении пятнадцати репортёров, потому что это была рабочая встреча президента. От рояля в отдалённом углу зала доносилась лёгкая классическая музыка — не совсем та, что по радио называют «лёгкой», но достаточно близкая к ней.

— Вы давно знакомы с президентом? — Задал вопрос премьер-министр Кении, с удовольствием увидевший в зале темнокожего адмирала.

— Да, мы познакомились несколько лет назад, сэр, — ответил Робби Джексон.

— Робби! Извините меня, адмирал Джексон, — поправился принц Уэльский.

— Здравствуйте, капитан. — Джексон тепло пожал ему руку. — Давно не встречались, сэр.

— Вы знакомы — ах да, конечно! — понял кениец. Тут он увидел своего коллегу из Танзании и направился к нему, чтобы поговорить о делах, оставив двух знакомых наедине.

— Как у него дела — в действительности, я хочу сказать? — спросил принц, смутно опечалив Джексона. У этого человека тоже поручение. Он послан сюда как друг, но выполняет — Робби знал это — политическое задание. После возвращения в посольство Её Величества он продиктует отчёт о встрече. Этим он выполнит деловое поручение. С другой стороны, задан вопрос, и Джексон должен ответить на него. Однажды жаркой штормовой ночью они трое недолго «служили» вместе, воюя бок о бок.

— Пару дней назад он провёл короткую встречу с исполняющими обязанности начальников штабов. Завтра состоится рабочая встреча. С Джеком всё будет в порядке, — решил ответить глава J-3, Оперативного управления Объединённого комитета начальников штабов. Джексон постарался, чтобы его ответ прозвучал как можно убедительней. У него не было иного выбора. Теперь Джек стал верховным главнокомандующим и лояльность Джексона по отношению к нему стала делом чести и закона, а не просто человечности.

— А ваша жена? — Он посмотрел на Сисси Джексон, беседующую с Салли Райан.

— Все ещё пианистка номер два в Национальном симфоническом оркестре.

— А кто номер один?

— Димитри Миклос. У него руки побольше, — объяснил Джексон. Он решил, что с его стороны будет невежливым задавать вопросы о семье принца Уэльского.

— Вы хорошо поработали в Тихом океане.

— Это верно. К счастью, нам не пришлось убивать слишком много людей. — Джексон посмотрел своему другу — почти другу — прямо в глаза. — Иначе происходящее перестало бы быть забавой. Вы понимаете меня?

— Он сможет справиться со своей работой, Робби? Вы ведь знаете его лучше меня.

— Капитан, он обязан справиться с работой, у него просто нет другого выхода, — ответил Джексон, глядя на своего друга, ставшего теперь верховным главнокомандующим, и помня, как ненавидит Джек такие официальные приёмы. Наблюдая за тем, как его новый президент спокойно беседует с подходящими к нему главами государств, адмирал просто не мог не вспомнить прошлое. — Прошло немало времени с тех пор, как он преподавал историю в колледже, Ваше Высочество, — шёпотом заметил Джексон.

Для Кэти Райан главная задача заключалась в том, чтобы поберечь руку. Как ни странно, она была лучше знакома с подобными официальными приёмами, чем её муж. Являясь ведущим хирургом в Офтальмологическом институте Уилмера медицинского центра Хопкинса, она на протяжении ряда лет была вынуждена часто принимать участие в мероприятиях, целью которых было обеспечить финансирование института — по сути дела это было не что иное, как высококлассный вариант попрошайничества, — и Джек пропускал почти все мероприятия такого рода, всякий раз к её неудовольствию. И вот она снова встречает незнакомых людей, с которыми ей больше никогда не придётся увидиться, причём ни один из них не согласится поддержать её программу научных исследований.

— Премьер-министр Индии, — послышался тихий голос сотрудницы протокольного отдела.

— Здравствуйте. — Первая леди приветливо улыбнулась и пожала протянутую руку, которая, к счастью, оказалась тонкой и хрупкой.

— Должно быть, вы очень гордитесь своим мужем.

— Я всегда гордилась Джеком. — Кэти Райан была с нею одного роста. Она заметила, премьер-министр Индии щурит глаза за стёклами очков. Наверно, ей следует прописать другие очки, по-видимому, у неё бывают головные боли от того, что она давно не меняла стекла. Странно. В Индии работают весьма квалифицированные офтальмологи. Далеко не все остаются в Америке.

— И такими прелестными детьми, — добавила премьер-министр.

— Вы весьма любезны, — механически улыбнулась Кэти, понимая, что это замечание так же легковесно, как облака в небе. Кэти внимательнее посмотрела в глаза женщины и поняла, что индийскому государственному деятелю что-то в ней не нравится. Она считает, что лучше меня. Но почему? Потому что она глава государства, а Кэролайн Райан всего лишь хирург? Неужели что-то изменилась бы, будь она адвокатом? Нет, вряд ли, подумала Кэти. Её мозг лихорадочно работал, перебирая различные варианты — так случалось, когда в ходе хирургической операции происходило что-то неожиданное и опасное. Нет, дело совсем не в этом. Кэти вспомнила вечер здесь же, в Восточном зале, когда она встретилась с Элизабет Эллиот. Тогда собеседница смотрела на неё с таким же надменным выражением: я лучше тебя из-за того, какую должность занимаю и что делаю. «Хирург» — это кодовое название, присвоенное ей Секретной службой, отнюдь не вызвало у неё раздражения — глубоко заглянула в тёмные глаза гостьи. Нет, здесь что-то другое, более значительное. Кэти отпустила её руку, когда к ней подошёл очередной государственный деятель.

Премьер-министр отошла в сторону и направилась к официанту, чтобы взять с подноса стакан сока. Обратило бы на себя внимание, поступи она так, как ей действительно хотелось. Она это сделает на следующий день, в Нью-Йорке. А пока она посмотрела на своего коллегу из Китайской народной республики, приподняла свой стакан не больше чем на сантиметр и кивнула, не меняя выражения лица. Никакой улыбки. Достаточно выражения глаз.

— Это верно, что вас зовут «Фехтовальщиком»? — с лукавой улыбкой спросил принц Али бин Шейк.

— Да, верно. Меня прозвали так из-за того подарка, который вы мне преподнесли, — ответил Джек. — Благодарю вас за то, что вы прибыли сюда.

— Нас, мой друг, связывают прочные узы. — Его королевское высочество ещё не был главой государства, но из-за болезни своего суверена принимал на себя все больше и больше обязанностей короля по управлению Саудовской Аравией. Сейчас он возглавлял сферу международных отношений и разведывательную службу — первая была создана по образцу Уайтхолла, а последняя — под руководством израильского Моссада, в результате одного из самых необычных и малоизвестных противоречий в той части земного шара, которая отличается взаимозависимым отсутствием логики. В общем Райан был этим доволен. Несмотря на то что ему приходилось заниматься множеством дел, принц Али справлялся с ними.

— Вы ещё не встречались с Кэти? Принц повернул голову.

— Нет, но я знаком с вашим коллегой, доктором Катцем. Он принимал участие в обучении моего личного офтальмолога. Вашему мужу очень повезло, доктор Райан.

Почему арабов считают холодными, грубыми с женщинами, лишёнными чувства юмора? — спросила себя Кэти. Судя по принцу Али, этого не скажешь. Принц мягко взял её руку.

— А-а, вы, должно быть, встретили Берни, когда он ездил к вам в девяносто четвёртом году, — заметила Кэти. Институт Уилмера помог создать в Эр-Рияде офтальмологический институт, и Берни провёл в Саудовской Аравии пять месяцев, обучая специалистов.

— Он сделал операцию моему двоюродному брату, пострадавшему в авиационной катастрофе. Теперь брат снова летает. Это ваши дети?

— Да, Ваше высочество. — Этот политический деятель будет занесён в её личную картотеку как хороший парень.

— Вы не будете возражать, если я поговорю с ними?

— Буду только рада. — Принц кивнул и направился к детям. Кэролайн Райан, повторил про себя принц Али, занося её в свою собственную картотеку. Обладает высоким интеллектом, весьма проницательна. Гордая женщина. Окажет немалую помощь своему мужу, если он захочет использовать её для этой цели. Как жаль, подумал принц, что традиции его собственного народа не позволяют шире использовать женщин. Пока он ещё не стал королём, может быть, не станет им совсем, но даже если и займёт королевский трон, существуют пределы его власти, которые он не сможет преодолеть даже при самых благоприятных обстоятельствах. Его нации предстоит ещё такой длительный путь развития, хотя многие забывают о том, как поразительно далеко прыгнуло королевство на протяжении жизни всего двух поколений. И всё-таки между ним и Райаном существуют тесные узы дружбы и благодаря этому тесные узы дружбы связывают Америку и королевство. Он направился к детям Райана, но ещё до того, как подошёл к ним, уже увидел все, что ему требовалось. Дети были несколько ошеломлены происходящим. Младшая дочь освоилась быстрее всех, под зорким взглядом агента Секретной службы она пила лимонад, пока несколько жён дипломатов пытались говорить с нею. Она привыкла, чтобы на неё обращали внимание, как это обычно бывает с маленькими детьми. Мальчик, сын Райана, казался смущённым больше других, но это нормально для парня его возраста, уже не ребёнка, но ещё не мужчины. Старшая дочь — в документах её называли Оливией, но отец звал девочку Салли — находилась сейчас в самом трудном возрасте. Принца Али удивило, что детям Райана происходящее внове. Родители явно защищали их от официальной жизни Джека. Несомненно, кое в чём дети избалованы, но на их лицах нет того скучного надменного выражения, которое бывает у других детей их положения. Многое можно узнать о характере мужчины и женщины, глядя на их детей. Через мгновение он склонился над Кэтлин. Сначала девочка была удивлена его странным одеянием — Али боялся мороза и потому выглядел особенно необычно, — но через несколько секунд его тёплая улыбка расположила её к нему, и она потянулась ручонками к его густой бороде, пока Дон Рассел, стоя в метре от них, бдительно следил за нею — словно медведь на страже. Принц Али посмотрел на него, и мужчины обменялись быстрым, понимающим взглядом. Он знал, что и Кэти Райан наблюдает за ними. Существует ли более надёжный путь к сердцам родителей, чем подружиться с их детьми? Но в этом было нечто большее, и в своём письменном отчёте, адресованном министрам, он предупредит их, чтобы те не судили о Райане по его несколько нескладной речи на похоронах. То, что он не был обычным политическим деятелем, возглавившим страну, совсем не означало, что он не сумеет управлять ею.

Но некоторые будут делать выводы, исходя из этого выступления.

И многие из них находились в этом зале.

Сестра Жанна-Батиста изо всех сил старалась отмахнуться от своего недомогания, работала до самого заката, несмотря на жаркий день, пыталась терпеть, но вскоре недомогание переросло в настоящую боль. Сначала она полагала, что слабость уйдёт сама собой, как это обычно бывает при большинстве заболеваний. Сразу после приезда, в первую же неделю, она заболела малярией и так и не вылечилась от неё до конца. Она и решила, что это очередной приступ малярии, но потом поняла, что ошибается. Лихорадка, которую она отнесла на счёт типично жаркого дня в Конго, тоже не объясняла появившиеся симптомы. Сестру удивил охвативший её страх. Хотя она много ухаживала за больными и утешала их, но так и не поняла, что они испытывают страх. Она знала, что они испуганы, понимала их страхи и отвечала на них молитвой и добротой. А вот теперь впервые в жизни она познала суть страха. Она видела страх в глазах умирающих. Не часто, но видела. Большинство больных не заходило так далеко. А Бенедикт Мкуза дошёл до этой стадии, хотя ему от этого мало пользы. Он несомненно умрёт к вечеру, сказала ей сестра Мария-Магдалена после утренней мессы. Всего три дня назад она вздохнула бы, утешив себя мыслью, что на небесах появится новый ангел. Но не на этот раз. Теперь она боялась, что ангелов будет два. Сестра Жанна-Батиста оперлась плечом о притолоку. В чём она промахнулась? Она была осторожной медсестрой и не допускала ошибок. Ну что ж, ничего не поделаешь.

Нужно уйти из палаты. Она так и сделала, направившись по крытому проходу в соседнее здание, прямо в лабораторию. Доктор Моуди сидел, как всегда, на своём месте, увлечённый работой, и не слышал её шагов. Когда он повернулся, потирая глаза после двадцати минут работы с микроскопом, то с удивлением увидел, что у святой женщины левый рукав закатан выше локтя, резиновая трубка стягивает предплечье, а ниже в вену воткнута игла. Она уже взяла у себя третью пробу — пять кубиков крови, отбросила одноразовую иглу и опытными руками поставила новую, чтобы взять четвёртую.

— В чём дело, сестра?

— Доктор, мне кажется, что вам нужно сделать анализ этих проб прямо сейчас. Только прошу вас, наденьте стерильные перчатки.

Моуди подошёл к ней и остановился на расстоянии метра, ожидая, когда она вытащит иглу из вены. Он посмотрел на её лицо и глаза — как и женщины в его родном городе Куме, она одевалась просто и опрятно. Этими монахинями можно во многом восхищаться: всегда приветливые, работают с утра до ночи и преданы своему ложному богу — впрочем, это не совсем так. Они были святыми, их уважал сам пророк, но шиитская ветвь ислама относилась к таким людям с меньшим уважением, чем… нет, эти мысли он отложит до другого случая. Он видел это в её глазах, даже более отчётливо, чем распознавали его опытные органы чувств по внешним симптомам, он видел, что она знает.

— Садитесь, сестра, прошу вас.

— Нет, я должна…

— Сестра, — повторил врач более твёрдо, — теперь вы пациент. Прошу вас поступать так, как вам говорят, хорошо?

— Доктор, я…

Его голос смягчился. Нет смысла требовать от неё повиновения, и эта женщина действительно не заслужила такого обращения перед лицом Бога.

— Сестра, вы проявили столько заботы и преданности к пациентам этой больницы. Прошу вас, позвольте проявить хотя бы часть всего этого по отношению к вам.

Жанна-Батиста послушалась. Доктор Моуди начал с того, что надел стерильную пару резиновых перчаток. Затем он измерил её пульс — 88, кровяное давление — 138/90, температуру — 39 градусов. Все показатели выше нормы, первые два из-за третьего, а также от того, о чём она думала. У неё могло быть любое заболевание, от самого тривиального до смертельного, но сестра ухаживала за мальчиком Мкузой, а этот несчастный ребёнок умирал. Моуди оставил её, осторожно взял пробирки с образцами крови и перенёс их к своему микроскопу.

Моуди хотелось быть хирургом. Младший из четырех сыновей, племянников руководителя своей страны, он хотел скорее подрасти, наблюдая за тем, как его старшие братья отправлялись на войну с Ираком. Двое из них погибли, а третий вернулся искалеченным и умер позднее от заражения крови, которое началось от так и не вылеченной руки. Моуди хотел стать хирургом, чтобы спасать жизни воинам Аллаха и дать им ещё одну возможность воевать за Его Святое Дело. Но затем это желание изменилось — он узнал об инфекционных заболеваниях, а это тоже способ встать на защиту Святого Дела, и вот теперь, после многих лет, его желание наконец исполняется.

Через несколько минут он вошёл в инфекционную палату. Моуди знал, что существует аура смерти. Может быть, образ её был следствием воображения, но сам факт, несомненно, существовал. Как только сестра принесла ему образцы крови, он разделил их на две порции, одну пробирку, тщательно упакованную, послал воздушным путём в Центр по контролю за инфекционными болезнями, который находился в Атланте, штат Джорджия, в США — там был и Всемирный центр по анализу редких и опасных инфекций. Вторую пробирку он оставил в холодильнике, ожидая результатов. Центр был, как всегда, предельно оперативен. Несколько часов назад больница получила телекс: лаборатория центра опознала лихорадку Эбола, заирский штамм. Затем последовали подробные инструкции и предупреждения об опасности, которые были совершенно излишними. Вообще-то и диагноз не требовался. В мире мало болезней, убивающих так мучительно, и ни одной, приносящей смерть с такой быстротой.

Казалось, Бенедикт Мкуза проклят самим Аллахом, но Моуди знал, что это не правда — ведь Аллах милосерден и намеренно не убивает юных и невинных. Вернее было бы сказать, что так предписано судьбой, но это тоже не смягчало горя пациента и его родителей. Они сидели у кровати, одетые в защитные комбинезоны, и наблюдали за тем, как перед ними рушится их мир. Мальчик страдал — точнее сказать, корчился в ужасных муках. Некоторые части его тела уже омертвели и начали распадаться, хотя сердце все ещё продолжало гнать кровь по сосудам, а мозг — думать. Единственное, что могло так же воздействовать на человеческое тело, — это огромная доза радиации. Симптомы были поразительно схожи. Внутренние органы сначала отмирали по одному, затем по несколько и наконец все сразу. Мальчик был настолько слаб, что у него прекратилась рвота, зато кровь текла из другого конца желудочного тракта. Одни лишь глаза казались нормальными, хотя кровь сочилась и из глазниц. Тёмные юные глаза, печальные и не понимающие, что происходит, не догадывающиеся, что жизнь, так недавно начавшаяся, теперь несомненно подходит к концу, ищущие помощи родителей, как они делали это все его восемь коротких лет. В палате страшный запах крови мешался с запахами пота и других телесных выделений, и взгляд на лице мальчика становился все более отдалённым. Лёжа прямо здесь, перед ними, он, казалось, исчезал вдали. Доктор Моуди закрыл глаза и прочитал короткую молитву за мальчика, потому что он был всего лишь мальчиком и, хотя не мусульманином, но всё-таки верующим, несправедливо лишённым доступа к писаниям Пророка. Аллах был прежде всего милосердным, и наверняка проявит милосердие к этому мальчику, сразу отправив его в рай. И чем быстрее, тем лучше.

Если аура бывает чёрной, то в палату влилась чёрная аура. Смерть окутывала юного пациента все теснее. Болезненные вдохи становились все реже, глаза, обращённые к родителям, замерли, руки и ноги, вздрагивающие в агонии, двигались все медленнее и наконец успокоились.

Сестра Мария-Магдалена, которая стояла чуть позади между отцом и матерью, положила руку на плечо каждого. Доктор Моуди подошёл к пациенту и прижал стетоскоп к его груди. Он услышал шум, бульканье и неясные звуки рвущихся тканей — это некроз разрушал тело. Ужасный процесс распада продолжался. А вот сердце молчало. Доктор передвинул этот давний врачебный инструмент, чтобы окончательно убедиться, и поднял голову.

— Он умер. Мне очень жаль. — Он мог бы добавить, что такая смерть при лихорадке Эбола оказалась удивительно милосердной — по крайней мере так говорилось в книгах и статьях. Это было первое столкновение Моуди с вирусом, и оно оказалось достаточно ужасным.

Родители сумели сохранить самообладание. Они знали о неминуемом исходе больше суток — довольно, чтобы примириться с этим, но слишком мало, чтобы избежать потрясения от потери сына. Они уйдут и станут молиться, как это положено.

Тело Бенедикта Мкузы будет сожжено, и с ним погибнет вирус. Телекс из Атланты говорил об этом совершенно недвусмысленно. Очень жаль.

Райан размял пальцы, когда очередь глав государств и дипломатов подошла к концу. Он повернулся к жене, увидел, что она тоже массирует руку, и глубоко вздохнул.

— Принести тебе что-нибудь? — спросил Джек.

— Чего-нибудь прохладительного. У меня завтра две операции. — А ведь Секретная служба все ещё не разработала удобного способа доставки Кэти в больницу, подумал Райан. — И много подобных церемоний нам придётся выносить? — спросила жена.

— Не знаю, — признался президент, хотя понимал, что график встреч разрабатывается на месяцы вперёд и ему придётся придерживаться предложенной программы независимо от желания. По мере того как проходил каждый день, его все больше и больше поражало, что находятся люди, которые стремятся занять эту должность, — здесь столько посторонних обязанностей, что на выполнение основных времени едва остаётся. Однако не исключено, что эти посторонние обязанности и составляют собственно работу.

Появился сотрудник с освежающим напитком для президента и первой леди. Его вызвал другой сотрудник, услышавший желание Кэти. На бумажных салфетках была напечатанная монограмма с силуэтом Белого дома и надписью «Дом президента» под ним. Муж и жена одновременно заметили это и переглянулись.

— Помнишь, как вы с Салли в первый раз ходили в «Мир Диснея»? — спросила Кэти.

Джек понял, что имеет в виду жена. Это было вскоре после того, как дочке исполнилось три года, незадолго до их поездки в Англию и… начала путешествия, которое, по-видимому, теперь не окончится никогда… Все внимание Салли поглотил замок в центре Волшебного королевства, она постоянно глядела на него, где бы они не находились. Она называла его «домом Микки Мауса». Ну что ж, теперь у них свой собственный замок. По крайней мере на некоторое время. Зато плата за проживание в нём очень высока. Кэти подошла к Робби и Сисси Джексонам, которые беседовали с принцем Уэльским. Джек нашёл главу своей администрации.

— Как рука? — спросил Арни.

— Не жалуюсь.

— Тебе повезло, что это не избирательная кампания. В большинстве своём люди считают, что дружеское рукопожатие должно ощущаться как проба силы — мужчина пожимает руку мужчине и тому подобное. По крайней мере присутствующие здесь понимают все это по-другому. — Ван Дамм поднёс к губам стакан «перрье» и окинул взглядом зал. Приём проходил хорошо. Главы государств, послы и прочие политические деятели были увлечены дружескими разговорами. Обмен шутками, любезностями. Негромкий смех. Атмосфера дня изменилась.

— Итак, сколько экзаменов я сдал сегодня и сколько провалил? — тихо спросил Райан.

— Тебе нужен честный ответ? Не знаю. Они хотят увидеть нечто иное. Постоянно помни это, — ответил Арни.

А некоторым просто на все наплевать, потому что они приехали сюда из-за своих внутренних политических причин, мысленно добавил он, но даже при таких обстоятельствах сказать это вслух не решился.

— Да я и сам об этом догадался, Арни. А теперь мне следует походить по залу и поговорить с гостями, верно?

— Поговори с Индией, — посоветовал ван Дамм. — Адлер считает это важным.

— Понял. — По крайней мере он помнил, как она выглядит. Столько лиц в веренице желающих поговорить с ним, пожать ему руку сразу превращались в неясные расплывчатые пятна, как это обычно бывает на слишком больших приёмах. Из-за этого Райан чувствовал себя обманщиком. Считалось, что у политических деятелей прямо-таки фотографическая память на имена и лица. У Джека такой памяти не было, и он подумал, а нет ли методики приобрести её. Он передал свой стакан сока официанту, вытер губы одной из салфеток с монограммой Белого дома и направился к Индии. По дороге его перехватила Россия.

— Здравствуйте, господин посол, — сказал Джек. Валерий Богданович Лермонсов прошёл перед ним во время церемонии представления и пожал ему руку, но тогда не было времени передать новому президенту то, что ему поручило правительство России. Они опять обменялись рукопожатиями. Лермонсов был кадровым дипломатом и пользовался популярностью в дипломатическом мире Вашингтона. Ходили слухи, что он на протяжении многих лет сотрудничал с КГБ, но Райан вряд ли мог обвинить его в этом.

— Моё правительство просило меня поинтересоваться у вас, господин президент, согласны ли вы будете приехать в Москву, если поступит такое предложение.

— Не буду возражать, господин посол, но мы были там всего несколько месяцев назад, да и к тому же сейчас у меня очень напряжённое расписание.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, однако моё правительство хотело бы обсудить с вами некоторые вопросы, представляющие взаимный интерес. — Услышав эту кодовую фразу, Райан повернулся к русскому дипломату.

— Вот как?

— Я опасался, что ваше напряжённое расписание может помешать этому, господин президент. Может быть, вы согласитесь принять личного представителя для неофициального обсуждения некоторых проблем?

Джек знал, что этим личным представителем может быть только один человек.

— Сергея Николаевича?

— Вы согласитесь принять его? — повторил посол. На мгновение Райана охватила если не паника, то беспокойство. Сергей Головко возглавлял Службу безопасности — заново рождённый, меньший по размерам, но по-прежнему мощный КГБ. Кроме того, Головко относился к числу тех немногих наделённых умом людей в составе российского правительства, которые пользовались доверием президента России Эдуарда Петровича Грушевого, а тот сам был одним из немногих людей в мире, у которого проблем было ещё больше, чем у Райана. Более того, Грушевой держал Головко рядом с собой, подобно тому как Сталин держал Берию, потому что ему нужен был умный, опытный и решительный советник. Впрочем, такое сравнение, строго говоря, не было справедливым, но Головко собирался приехать в Америку вовсе не для того, чтобы передать Райану рецепт приготовления борща. Фраза «вопросы, представляющие взаимный интерес», обычно означала серьёзные проблемы; то, что посол обратился непосредственно к президенту, а не через Госдепартамент, тоже указывало на это. Настойчивость Лермонсова ещё более подчёркивала неотложность возникших проблем.

— Сергей — мой старый друг, — ответил Джек с приветливой улыбкой. С того самого момента, когда держал пистолет у моего виска, подумал Райан. — Он всегда желанный гость в моём доме. Договоритесь с Арни относительно удобного времени, ладно?

— Я так и сделаю, господин президент.

Райан кивнул и пошёл дальше. Принц Уэльский беседовал с премьер-министром Индии, ожидая прихода американского президента.

— Рад снова встретиться с вами, госпожа премьер-министр. И с вами, Ваше Высочество, — любезно приветствовал их Райан.

— Нам казалось, что было бы неплохо внести ясность в некоторые вопросы.

— И что это за вопросы? — поднял брови президент. Его словно пронзило током — он понял, о чём пойдёт речь.

— Я имею в виду неприятный инцидент в Индийском океане, — сказала премьер-министр. — Мы тогда просто не поняли друг друга.

— Я… я рад, что вы так считаете.

Даже у армии бывают выходные дни, и похороны президента стали таким днём. Как «синие» так и «силы противника» сделали перерыв. Это относилось и к командирам. Дом генерала Диггза стоял на вершине холма, откуда открывался вид на поразительно унылую долину, но, несмотря на это, всё было великолепно, как и воздух, тёплый от ветра, дующего из Мексики, что позволило жарить барбекю во внутреннем дворе, огороженном стеной и зарослями кустарника.

— Вам приходилось встречаться с президентом Райаном? — спросил Бондаренко, делая глоток пива.

Диггз отрицательно покачал головой, перевернул гамбургеры на решётке и потянулся за своим особым соусом.

— Нет, ни разу. Насколько я знаю, он принимал участие в развёртывании Десятого мотострелкового полка в Израиле, но самого Райана я не встречал. Зато знаком с Робби Джексоном. Сейчас он — начальник оперативного управления Объединённого комитета начальников штабов, J-3. Робби о нём очень высокого мнения.

— Это американский обычай, правда? — Русский генерал показал на раскалённый древесный уголь.

— Научился от отца. — Диггз поднял голову. — Передай мне пиво, Геннадий. — Бондаренко передал американскому генералу стакан пива. — Терпеть не могу, когда приходится пропускать дни подготовки, но… — Говоря по правде, он любил иногда отдохнуть, как и всякий другой.

— Место тут у тебя просто поразительное, Марион. — Бондаренко повернулся и посмотрел на долину. Территория вокруг базы выглядела типично по-американски, со своей сетью дорог и множеством строений, но за её пределами она превращалась в нечто совсем иное. Здесь ничего не росло, кроме низкорослого кустарника — американцы называли его креозотовыми, он походил на флору отдалённой планеты. Земля была коричневой, даже горы выглядели безжизненными. И всё-таки в этой пустыни была своя привлекательность — и она напоминала ему вершину горы в Таджикистане. Может быть, генералу Бондаренко потому и нравился такой ландшафт.

— Скажи мне, где ты заработал эти награды? — спросил Диггз. Он не был знаком с подробностями происшедшего много лет назад.

Бондаренко пожал плечами.

— Отряд моджахедов пробрался на территорию моей страны. Они напали на секретную исследовательскую станцию — теперь она закрыта, как известно, находится в другой стране.

— Я солдат, а не учёный, занимающийся физикой высоких энергий. Можешь не говорить о секретных разработках, — заметил Диггз.

— Я организовал оборону жилого комплекса этой лаборатории. Там жили учёные с семьями. В моём распоряжении был взвод пограничников — войска КГБ. Напавшие «духи» превосходили нас численностью — их было около роты, и они вели наступление под прикрытием снежной завесы и ночной темноты. Около часа положение было весьма тяжёлым, — признался Геннадий.

Диггз видел шрамы на теле русского генерала — накануне он застал его в душе.

— Это хорошие воины? — спросил он.

— Афганцы? — Бондаренко покачал головой. — Не завидую тем, кто попадает к ним в руки живым. Они не знают чувства страха, но иногда это работает против них. Некоторые банды «духов» имеют умелых командиров, а некоторые — нет. Это сразу заметно. Во главе тех, что напали на нас, стоял умелый и опытный командир. Они уничтожили половину объекта, а что касается меня, — он снова пожал плечами, — мне просто чертовски повезло. В конце бой шёл на первом этаже жилого комплекса. Их командир мужественно руководил действиями своих солдат, но я оказался более метким стрелком.

— Герой Советского Союза, — заметил Диггз, проверяя, как прожариваются гамбургеры. Полковник Хэмм, стоя рядом, молча прислушивался к разговору. Именно так оценивали друг друга члены этого сообщества — не столько тем, что они сделали, а как рассказывали о происшедшем.

— У меня не было выбора, Марион, — улыбнулся русский. — Бежать некуда, и я знаю, как поступают афганцы с русскими офицерами, захваченными в плен. Так что меня наградили и назначили на более высокую должность, а затем моя страна — как это вы говорите? — испарилась. — На самом деле все обстояло не совсем так, Бондаренко намеренно упустил кое-что важное. Во время попытки военного переворота он находился в Москве и впервые в жизни ему пришлось сделать выбор, основанный на моральных соображениях. Выбор оказался правильным, он привлёк внимание нескольких человек, занимавших сейчас высокие должности в правительстве нового, несколько меньшего государства.

— Как относительно заново возникшей страны? — спросил полковник Хэмм. — Скажите, можем ли мы теперь стать друзьями?

— Да. Вы хорошо говорите, полковник. И умело командуете своими подразделениями.

— Спасибо, сэр. Я главным образом сижу и наблюдаю за тем, как мой полк выполняет полученные ранее указания. — Это была ложь, которую любой по-настоящему хороший офицер понимал, как особую правду.

— Пользуясь советской — я хочу сказать, русской — военной доктриной! — Бондаренко это казалось возмутительным.

— Но разве у нас она нашла плохое применение? — Хэмм допил пиво.

Всё должно получиться, пообещал себе Бондаренко. Если это получилось у американской армии, получится и у русской. Как только он вернётся домой и получит политическую поддержку, необходимую для перестройки русской армии во что-то, чем она никогда не была, он немедленно примется за дело. Даже когда Красная Армия была в состоянии наивысшей готовности и гнала немцев к Берлину, она представляла собой тупой и грубый инструмент, полагаясь главным образом на давление огромных военизированных масс. Бондаренко знал также и о роли везения в этой победе. Его бывшая страна была вооружена лучшим в мире танком, знаменитым Т-34, снабжённым дизельным двигателем, созданным во Франции для дирижаблей, системой подвески, разработанной американцем по имени Д. Уолтер Кристи, и несколькими блестящими усовершенствованиями, принадлежащими молодым русским инженерам. Это был один из тех немногих примеров, когда специалисты Союза Советских Социалистических Республик сумели создать нечто, превосходящее по качеству всё остальное в мире, — в данном случае этим оказался танк, появившийся точно в то время, когда он потребовался, — без чего его страна неминуемо потерпела бы поражение. Но прошло то время, когда можно было полагаться на везение и огромные массы. В начале восьмидесятых годов американцы нашли правильный выход: небольшая профессиональная армия, тщательно подобранная, великолепно подготовленная и снабжённая всем необходимым. Он никогда не видел ничего похожего на Одиннадцатый мотострелковый полк полковника Хэмма, игравший роль «сил противника». Во время брифинга перед поездкой в Америку его предупредили, чего следует ожидать, но увидеть это собственными глазами… На соответствующей местности такой полк мог вступить в бой с дивизией и уничтожить её за несколько часов. Части «синих» были достаточно хорошо подготовлены, хотя их командир отклонил предложение прийти сюда, чтобы поужинать вместе, — он решил в свободное время поработать с командирами своих подразделений, настолько сильно они пострадали накануне.

Здесь можно многому научиться, но самым важным уроком было то, как американцы воспринимали свои уроки. Старшие офицеры раз за разом терпели унизительные поражения, как во время манёвров, так и при рассмотрении их результатов после окончания учений, в ходе которых «контролёры-наблюдатели» анализировали происходящее, пользуясь своими пометками на разноцветных карточках, похожих на те, которые можно увидеть в руках патологоанатомов.

— Знаете… — Бондаренко подумал несколько секунд, прежде чем продолжить, — в моей армии начались бы кулачные бои, после того как…

— У нас в начале тоже происходило что-то вроде того, — заверил его Диггз. — Когда был основан этот центр, командиров снимали с должностей за проигранные сражения, и так происходило до тех пор, пока кто-то не задумался и, сделав глубокий вдох, не понял, что здесь они и должны сталкиваться с упорным сопротивлением. Пит Тейлор был тем парнем, который правильно сформулировал деятельность НЦП. Офицеры, которые командуют находящимися здесь частями, должны учиться дипломатии, а солдаты частей «синих», прибывающих сюда, обязаны понимать, что задача их — учиться. Поверь мне, Геннадий, в мире нет ни одной армии, которая учит командиров унижению так, как учим их мы.

— Совершенно верно, сэр. На днях я говорил с Шоном Коннолли — он командует Десятым мотострелковым полком в пустыне Негев, — объяснил Хэмм русскому генералу. — Израильтяне все ещё не разобрались в нашей тактике. Они по-прежнему недовольны, когда младшие командиры дают им советы.

— Мы постоянно увеличиваем число камер, установленных там, — засмеялся Диггз, перебрасывая гамбургеры на тарелку. — Случается, израильтяне не верят, что произошло, даже после того как мы показываем им видеоплёнку.

— Они все ещё не избавились от своего высокомерия, — согласился Хэмм. — Знаете, генерал, я прибыл сюда на должность командира роты, и меня безжалостно секли раз за разом.

— Знаешь, Геннадий, после войны в Персидском заливе сюда прибыл Третий мотострелковый полк для плановой подготовки. Если помнишь, он служил авангардом Двадцать четвёртой механизированной дивизии, которой командовал Барри Маккаффри…

— Тогда они опрокинули иракцев и заставили их отступить за четверо суток на двести двадцать миль, — подтвердил Хэмм.

Бондаренко кивнул. Он детально проанализировал ту кампанию.

— Через два месяца они прибыли сюда и получили здесь основательную порку. В этом всё дело, генерал. При подготовке, которая проводится здесь, труднее, чем на поле боя. В мире нет части такой же стойкой, хорошо подготовленной и способной к молниеносным действиям, как мотострелковая «чёрная кавалерия» Эла…

— За исключением ваших старых солдат из полка «буйволов», генерал, — вмешался Хэмм.

Диггз улыбнулся при упоминании Десятого полка. К тому же он уже привык к вмешательству Хэмма.

— Это верно, Эл. Как бы то ни было, если тебе удастся хотя бы сражаться на равных с «силами противника», ты сможешь противостоять любой армии в мире, причём в численном соотношении один к трём, и загнать её в соседнюю часовую зону.

Бондаренко улыбнулся и кивнул. Он многому здесь научился. Небольшая группа офицеров, приехавшая вместе с ним, все ещё бродила по лагерю, беседуя с американскими офицерами, училась, и училась, и училась. Выступать против врага, втрое превосходящего тебя численностью, было не в традициях русской армии, но скоро это может измениться. Главную опасность для его страны представлял Китай, и если дело дойдёт до боевых действий, сражения будут вестись против гигантской армии мобилизованных солдат, причём свою армию придётся снабжать через всю страну. Единственное средство противостоять этой угрозе заключалось в реформировании русской армии по американскому образцу. Перед Бондаренко стояла задача изменить всю военную политику своей страны. Ну что ж, удовлетворённо отметил он, я приехал именно туда, где можно этому научиться.

Чепуха, подумал президент, скрывая за любезной улыбкой истинные чувства. Они называют себя самой большой демократической страной в мире, но это не соответствует истине. Они говорят о самых благородных моральных принципах, но при каждой возможности притесняют соседние страны, разрабатывают ядерное оружие и настаивают, чтобы Америка покинула Индийский океан. «Он, в конце концов, называется Индийским», — заявил бывший премьер-министр бывшему американскому послу, предлагая собственное понимание конвенции о свободном мореплавании. И уж чертовски верно, что они готовы были оккупировать Шри-Ланку. И только теперь, когда этот манёвр не удался, они утверждают, что вовсе не думали об этом. Но разве можно, глядя в глаза главы государства, улыбаться и говорить: «Чепуха».

Так просто не принято.

Джек внимательно слушал, отпивая «перрье» из нового стакана, принесённого ему безымянным помощником. Положение в Шри-Ланке остаётся сложным, и говорят, к сожалению, точки зрения на него расходятся. Индия сожалеет об этом, но пора забыть о прошлом и не ссориться друг с другом. Разве не лучше, если обе стороны разойдутся с миром. Индийский флот вернулся на свои базы, закончив морские учения, несколько его судов пострадало от демонстративных действий американцев, что, заметила премьер-министр, хотя и иными словами, несправедливо. Эдакие задиры.

А что думают о вас на Шри-Ланке? — мог спросить Райан, но промолчал.

— Жаль, что вы и посол Уильямз не смогли более чётко сформулировать каждый свою точку зрения, — с сожалением заметил Райан.

— Такое случается, — ответила премьер-министр. — Дэвид — приятный человек, но, честно говоря, я боюсь, что наш климат слишком жаркий для его возраста. — Такое замечание было равнозначно предложению отозвать его из Индии. Объявить посла Уильямза «персоной нон грата» она не могла, это было бы слишком резким шагом. Райан попытался сохранить любезную улыбку, но не смог. Сейчас ему нужен был здесь Скотт Адлер, но исполняющий обязанности госсекретаря находился где-то в другом месте.

— Надеюсь, вы понимаете, что сейчас мне трудно вносить изменения в правительство. — Заткнись, дура, выругался он про себя.

— Ну что вы, я и не предлагаю этого. Мне понятно ваше положение. Я просто надеюсь помочь вам решить одну из сложных проблем, облегчить вашу задачу. — Или я могу сделать её ещё труднее, добавила она про себя.

— Спасибо, госпожа премьер-министр. Может быть, вы посоветуете своему послу обсудить эту проблему со Скоттом?

— Я непременно поговорю с ним об этом. — Она снова пожала руку Райану и ушла. Джек подождал несколько секунд, прежде чем посмотреть на принца Уэльского.

— Ваше Высочество, как вы назовёте ситуацию, когда высокопоставленный государственный деятель лжёт вам прямо в лицо? — спросил президент с лукавой улыбкой.

— Дипломатией.

Глава 9

Далёкий вой

Головко прочитал отчёт посла Лермонсова без особой симпатии к его субъекту. Райан выглядел «нервным и загнанным, не в своей тарелке», «подавленным» и «физически усталым». А что ещё следовало ожидать? Его выступление на похоронах президента Дарлинга, решило дипломатическое сообщество вместе с американскими средствами массовой информации, с трудом сохраняющими необходимую вежливость, было весьма не характерным для президента. Ну что ж, всем, кто знал Райана, было известно, что он сентиментален, особенно когда речь идёт о детях. Головко вполне готов простить ему это. Вообще-то Райану следовало поступить иначе — Головко прочитал текст официального, но не зачитанного президентом выступления; это было хорошее выступление, полное заверений для всех слушателей. Однако Райан всегда был тем, что американцы называют «маверик» (он посмотрел, что это значит, — оказалось, это дикая, неукрощённая лошадь; не так уж далеко от его собственного определения). Это сделало анализ личности нового американского президента простым и одновременно невозможным. Райан был американцем, а американцы, с точки зрения Головко, всегда были и остаются чертовски непредсказуемы. Вся его профессиональная жизнь — сначала как оперативника, затем быстро делающего карьеру офицера в штаб-квартире КГБ в Москве — заключалась в том, что он пытался предсказать, как поступит Америка в той или иной ситуации, и ему удавалось избежать провала лишь потому, что в своих докладах начальству он всякий раз предлагал три возможных варианта действий.

Но Иван Эмметович Райан был по крайней мере предсказуемо непредсказуем, и Головко гордился тем, что может считать его своим другом. Впрочем, это, может быть, уж слишком сильно сказано, однако оба занимались одной и той же игрой, большей частью друг против друга, и почти всегда оба играли хорошо и умело, потому что Головко был более опытным профессионалом, а Райаном талантливым дилетантом, опиравшимся на систему, терпимо относящуюся к «маверикам».

Они уважали друг друга.

«О чём ты сейчас думаешь, Джек?» — вздохнул Головко. Сейчас новый американский президент, конечно, спал — время в Вашингтоне разнилось с московским на целых восемь часов, а здесь солнце только начинало подниматься над горизонтом, чтобы осветить короткий зимний день.

Райан не произвёл особенно благоприятного впечатления на посла Лермонсова, и Головко придётся добавить собственную объяснительную записку к отчёту посла, чтобы в правительстве не слишком верили его оценке. Райан был в своё время слишком искусным и опытным врагом СССР, чтобы воспринимать его без должной серьёзности при любых обстоятельствах. Всё дело в том, что Лермонсов ожидал, что Райан будет соответствовать определённому образу, а Иван Эмметович не поддавался столь простой классификации. Не то чтобы речь шла об особой сложности — нет, просто это была другая разновидность сложности. У России не было своего Райана — маловероятно, что он выжил бы в той «советской» атмосфере, которая по-прежнему процветала в России, особенно среди официального чиновничества. Ему быстро становилось скучно, и его необузданный нрав, хотя Райан почти всегда держал его под строгим контролем, всегда пульсировал под поверхностью, сдерживаемый силой воли. Головко не раз был свидетелем того, когда Райан был на грани срыва, но ему доводилось слышать о случаях, когда этот нрав вырывался наружу. Такие истории исходили из ЦРУ и попадали в уши, докладывавшие о них на площадь Дзержинского. В роли главы государства ему остаётся полагаться на помощь Господа.

Но проблема Головко заключалась не в этом.

У него было достаточно своих забот. Он не передал преемнику полного контроля над Службой внешней разведки — у президента Грушевого не было достаточных оснований доверять организации, которая была когда-то «мечом и щитом партии», и он хотел, чтобы человек, на которого он мог положиться, следил за этим посаженным на цепь хищником; таким человеком был, разумеется, Головко, и одновременно тот оставался главным советником по международным отношениям у осаждённого со всех сторон русского президента. Внутренние проблемы России были настолько велики, что у президента не было возможности заниматься международной ситуацией, а это означало, что фактически бывший разведчик давал ему советы, которым президент почти неизменно следовал. Главный министр — а именно им был Головко, с титулом ли или без, — относился к дополнительным обязанностям очень серьёзно. На домашнем фронте Грушевой боролся с многоглавой гидрой — как только он отрубал мифическому чудовищу одну голову, на её месте появлялась другая. Перед Головко было меньше трудностей, зато это компенсировалось их размерами. Иногда он мечтал о возвращении к старому КГБ. Всего несколько лет назад это было бы детской игрой. Снимаешь телефонную трубку, произносишь несколько слов, и все — преступники арестованы и ситуация… нет, этим она не решалась, но становилась более… мирной. Более предсказуемой. Наступал какой-то порядок. А его страна больше всего нуждалась сейчас в порядке. Однако Второе главное управление, «секретная полиция» КГБ, было расформировано, была создана новая независимая организация, её власть уменьшилась, и уважение общества — страх, ещё не так давно граничащий с ужасом, — исчезло. Его страна никогда не находилась под тем контролем, которого ожидал Запад, но сейчас ситуация заметно ухудшилась. Российская республика с её гражданами, стремящимися к чему-то, называемому демократией, колебалась на самом краю анархии. Именно анархия привела к власти Ленина, поскольку русские мечтают о сильной руке, практически ничего не зная о чём-либо другом, и хотя Головко не хотел этого — будучи высокопоставленным руководителем КГБ, он знал лучше многих, какой вред нанёс его стране марксизм-ленинизм, — он отчаянно стремился к порядку, к созданию организованного государства, на которое можно опереться, потому что внутренние проблемы вели к возникновению внешних. Таким образом, его неофициальная должность главного министра по вопросам национальной безопасности стала заложницей самых разных трудностей. Он представлял собой руки израненного тела и пытался не подпускать к себе волков в надежде, что тело окрепнет.

Вот почему он не жалел Райана, чья страна пострадала от столь жестокого удара в голову, но в остальном оставалась здоровой. Каким бы печальным ни казалось положение Америки со стороны, Головко понимал ситуацию лучше, и поскольку знал это, собирался обратиться к Райану за помощью.

Китай. Американцы одержали верх в войне с Японией, однако подлинным врагом была не Япония. Стол перед Головко был усыпан фотографиями, только что сделанными с разведывательного спутника. Слишком много дивизий Народно-освободительной армии Китая участвовало в полевых манёврах. Полки ракетных войск стратегического назначения все ещё находились в состоянии повышенной боевой готовности. Его страна пошла на то, чтобы отказаться от баллистических ракет с ядерными боеголовками, — и это несмотря на угрозу со стороны Китая. Огромные займы, предоставленные России для развития экономики американскими и европейскими банками, делали эту авантюру привлекательной ещё несколько месяцев назад. К тому же у его страны, как и у Америки, оставались стратегические бомбардировщики и крылатые ракеты, способные нести ядерные бомбы и боеголовки, так что ослабление военной мощи было скорее теоретическим, чем реальным. Если, разумеется, китайцы основывались на тех же теориях. Как бы то ни было, вооружённые силы Китая находились в состоянии полной боевой готовности, а российские дивизии, расположенные на Дальнем Востоке, ещё никогда не были такими слабыми. Головко утешал себя тем, что, раз Япония вышла из игры, китайцы не осмелятся действовать в одиночку. Может быть, и не осмелятся, поправил себя Головко. Если трудно предсказать действия американцев, то китайцы были столь же непредсказуемы, как инопланетяне. Достаточно вспомнить, что когда-то они сумели достичь берегов Балтийского моря. Подобно большинству русских, Головко испытывал глубокое уважение к истории. И вот теперь он лежит на снегу, думал Головко, с палкой в руке, пытаясь отогнать волка в ожидании того, что его тело окрепнет. У него по-прежнему сильные руки, да и палка достаточно длинная, чтобы острые клыки не достали его. А вдруг появится ещё один волк? Документ, лежащий слева от спутниковых фотографий, был первым предвестником такой опасности, подобно тому как кровь стынет в жилах при звуках далёкого воя у горизонта. Головко не заглядывал далеко в будущее. Когда лежишь на земле, горизонт может оказаться удивительно близко.

Самым поразительным было то, что для этого потребовалось столько времени. Защита важного политического деятеля от убийства в лучшем случае задача очень сложная, особенно если этот деятель сделал все, что в его силах, чтобы у него появилось как можно больше врагов. Какие средства помогают защитить такого человека? Одно из этих средств — безжалостность, неумолимая жестокость. Похищение людей прямо на улицах, чтобы затем они бесследно исчезали, тоже ценное средство удерживать народ от неразумных поступков. А если хватать не одного человека, а целую семью — можно со всеми близкими и дальними родственниками — и поступать с ними таким же образом — ещё эффективней. Ты выбираешь людей, которых нужно «исчезнуть» — неуклюжий псевдоглагол, изобретённый в Аргентине, — с помощью агентурной сети. Это эвфемизм для осведомителей, услуги которых оплачиваются деньгами или, что ещё лучше, доступом к власти. Они докладывают об услышанных ими разговорах, предательских суждениях, причём доходит до того, что порой простая шутка о чьих-нибудь усах стоит шутнику смерти; а вскоре агентурная сеть приобретает организованный характер и потому появляются нормы, которые следует выполнять. К тому же осведомители тоже люди, со своими симпатиями и антипатиями, в их доносах нередко отражается личная неприязнь или ревность, поскольку полученная ими власть над жизнью и смертью является источником коррупции как для маленьких людей, так и для сильных мира сего. В конце концов система, в которой господствует коррупция, сама становится коррумпированной, и страх достигает своего логического конца: трусливый заяц, загнанный лисой в угол, не видит иного выхода, как защищаться, а ведь у зайцев есть зубы и иногда зайцам везёт.

Поскольку власть террора недостаточна для защиты политического деятеля, используются также и пассивные меры предосторожности. Проблему убийства главы государства можно усложнить с помощью самых простых средств, особенно если это государство тоталитарное. Несколько рядов солдат, чтобы ограничить доступ. Большое число одинаковых автомобилей, в которых ездит политический деятель, — в данном случае до двадцати — лишает потенциального убийцу уверенности, в какой машине едет диктатор. Жизнь такого человека утомительна, и потому как для удобства, так и в целях дополнительной защиты появляется двойник, а то и два, которые приезжают в нужный момент и приветствуют толпу или выступают с речью, рискуя жизнью в обмен на безбедное существование.

Следующая задача — выбор телохранителей. Как найти истинно преданных людей в море ненависти? Наиболее простое решение состоит в том, чтобы взять телохранителя из большой семьи, затем обеспечить условия, при которых он будет полностью зависеть от жизни своего босса, и, наконец, так тесно связать его с охраной главы государства и вытекающими из неё последствиями, что смерть босса будет значить для него нечто гораздо большее, чем потеря высокооплачиваемой должности. То обстоятельство, что жизнь телохранителей неразрывно связана с жизнью того, кого они охраняют, является крайне эффективной мерой обеспечения их безусловной преданности.

Однако в действительности все гораздо проще. Человек является неуязвимым только потому, что его считают таковым, так что безопасность этого человека, подобно всем важным сторонам жизни, зависит от духовного состояния.

Однако силы, влияющие на человеческое поведение, тоже зависят от духовного состояния, и страх никогда не был самым сильным чувством. На протяжении всей истории человечества люди рисковали жизнью из-за любви, патриотизма, ради принципов, и вера в Бога влияла на их поведение гораздо сильнее страха. На этом и основывается прогресс.

Полковник рисковал своей жизнью столько раз, что даже не мог припомнить всех случаев, и делал это для того, чтобы привлечь к себе внимание, для того, чтобы его пригласили занять маленькое место в государственной машине, и затем подниматься внутри неё. Ему потребовалось немало времени, чтобы пробиться так близко к Усам — целых восемь лет. За эти годы он мучил и убивал мужчин, женщин и детей, глядя на их страдания пустыми безжалостными глазами. Он насиловал дочерей на глазах их отцов, матерей на глазах сыновей. Он совершил столько ужасных преступлений, что его грехов хватило бы на вечные муки сотне душ; для него это был единственный путь. Он пил спиртное в количествах, способных убедить неверных в том, что готов осквернить закон своей религии. И все это он делал во имя Аллаха, моля о прощении, в отчаянии убеждая себя, что так начертано в его судьбе, что, совершая такие поступки, он не испытывал от них ни малейшего удовлетворения, что, убивая, приносил в жертву жизни людей ради осуществления некоего великого плана, что они умерли бы в любом случае, а умирая таким образом от его руки, они служили Святому Делу. Он был вынужден верить всему этому, иначе просто сошёл бы с ума — и был на грани безумия, несмотря на все заверения, до того момента, пока не миновал точку возврата, пока не оказался во власти навязчивой идеи и не стал тем, к чему стремился во всех отношениях, веря в одну только цель, надеясь, что сможет оказаться достаточно близко и пользоваться достаточным доверием, чтобы за секунду исполнить задание, после чего последует, наконец, благословенная смерть.

Полковник знал, что он превратился в того, кого он и все его окружение были приучены бояться больше всего на свете. Бесконечные лекции, тренировки и постоянное пьянство с друзьями неизменно заканчивались одним и тем же. Они говорили о своей задаче и связанной с нею опасности. Всякий раз речь заходила о страхе перед одиноким фанатичным убийцей, человеком, готовым отказаться от своей жизни, как от проигранной карты, терпеливым человеком, ждущим своего часа. Этого врага боялись все телохранители мира, все службы безопасности, пьяные или трезвые, на работе или на отдыхе, даже во сне. Это и было причиной всех испытаний, необходимых для того, чтобы охранять Усы. Чтобы стать членом его личной охраны, ты должен быть проклят Богом и людьми, только достигнув этой цели, ты поймёшь, что это значит в действительности.

Усы и был человеком, которого он называл своей целью. Он не был даже человеком, этот ренегат перед лицом Аллаха, не задумываясь оскверняющий ислам, преступник такого масштаба, что заслуживал персональное место в аду, где был бы обречён на вечные муки. Издалека Усы выглядел могучим и непобедимым, но не вблизи. Его телохранители знали это, потому что они знали все. Они видели страхи и сомнения, мелочную жестокость, которую он вымещал на провинившихся. Полковник видел, как Усы убивал просто ради развлечения, может быть, просто чтобы убедиться, что сегодня его «браунинг» работает исправно. Он видел, как Усы, глядя в окно одного из своих белых «мерседесов», замечал молодую женщину, указывал на неё, отдавал команду и затем использовал несчастную одну ночь. Те из них, кому везло, возвращались домой обесчещенные, но одарённые деньгами. Те, кому везло меньше, плыли вниз по течению Евфрата с перерезанным горлом, причём часто Усы делал это сам, если сталкивался со слишком ревностной защитой добродетели. Но хотя он обладал огромной властью, хотя был умён и хитёр, хотя был дьявольски жесток, он не был, нет, не был непобедим. И вот настало для него время предстать перед Аллахом.

Усы вышел из здания на огромную лестницу, сопровождаемый телохранителями, и поднял правую руку, приветствуя стоящую перед ним толпу. Народ, поспешно собравшийся на площади, ревел от восторга, питающего Усы подобно тому, как солнечный свет питает цветок. И тут в трех метрах позади полковник достал из кожаной кобуры свой автоматический пистолет, поднял его и сделал один выстрел — в затылок своей цели. Те, кто находились в толпе в первых рядах, видели, как пуля вырвалась из левого глаза диктатора и затем наступил один из тех моментов в истории, когда кажется, что земля перестала вращаться, сердца замерли и даже те, кто кричали о своей преданности уже мёртвому человеку, запомнили только внезапно наступившую тишину.

Полковник даже не подумал о том, чтобы выстрелить ещё раз. Он был искусным стрелком, вместе с товарищами почти ежедневно практиковался в тире, и его открытые пустые глаза видели, куда попала пуля. Он не повернулся и не сделал безнадёжной попытки обороняться. Нет смысла убивать товарищей, вместе с которыми он пил и насиловал детей. О нём и так сейчас позаботятся. Он даже не улыбнулся, хотя было очень смешно:

Усы только что смотрел на площадь, полную народа, который он презирал за преклонение перед ним же, и тут же заглянул в лицо Аллаха, не понимая, что произошло. Эта мысль занимала полковника считанные секунды, пока его тело не дёрнулось от первой пули. Он не чувствовал боли. Все своё внимание он сосредоточил на цели, которая лежала теперь на плоских ступенях, заливая их кровью, которая ключом била из изуродованной головы. В тело полковника попали новые пули, и ему показалось странным, что он чувствует их, но не испытывает боли от того, что они вонзаются в его тело. В свои последние секунды он вознёс молитву Аллаху, умоляя о прощении и понимании того, что все его преступления были совершены во имя Бога, милосердного и справедливого. До самого конца он слышал не звуки выстрелов, а крики толпы, ещё не успевшей понять, что их вождь мёртв.

— Кто это! — воскликнул Райан и посмотрел на часы. Черт побери, как хорошо было бы поспать ещё сорок минут.

— Господин президент, меня зовут майор Кэнон, я из корпуса морской пехоты, — ответил незнакомый голос.

— Очень приятно, майор, кто вы? — Джек моргал, забыв о вежливости, но офицер, наверно, понял, что это спросонья.

— Сэр, я дежурный офицер службы связи. Нам сообщили с очень большой степенью вероятности, что десять минут назад убит президент Ирака.

— Источник? — тут же спросил Джек.

— Информация поступила одновременно из Кувейта и Саудовской Аравии, сэр. Передача шла по иракскому телевидению — какой-то митинг, — а у нас там находятся люди, которые следят за их передачами. Сейчас ведётся ретрансляция видеозаписи через спутник связи — мы получим её через несколько минут. В первом сообщении говорится, что его убили выстрелом в голову из пистолета, с близкого расстояния. — Судя по голосу офицера, он не слишком жалел о случившемся, скорее наоборот. Наконец-то прикончили этого засранца! — звучало в голосе офицера. Разумеется, говорить так своему президенту не принято.

К тому же ещё не известно, кем были убийцы.

— О'кей, майор, как следует теперь поступать?

Ответ последовал немедленно. Райан положил телефонную трубку.

— Что случилось? — спросила Кэти.

Джек опустил ноги на пол, прежде чем ответить.

— Убили президента Ирака.

Жена едва не произнесла «отлично», но вовремя удержалась. Смерть государственного деятеля такого масштаба теперь не была столь отдалённым случаем, как раньше. Как странно так думать о человеке, который сейчас совершил самый благородный для всего мира поступок, покинув его навсегда.

— Это действительно важно?

— Я узнаю об этом минут через двадцать. — Райан закашлялся и продолжил: — Ну и чёрт с ними, я и сам достаточно разбираюсь в таких вопросах. Да, потенциально это может оказаться очень важным. — Сказав это, он поступил так, как поступают утром все мужчины Америки, — пошёл в ванную, опередив жену. Что касается Кэти, она выполнила другую утреннюю функцию, которой обычно занимаются мужчины, — взяли пульт дистанционного управления, включила телевизор и с удивлением увидела, что компания Си-эн-эн не сообщила ничего нового, за исключением того, что аэропорты страны отстают от графика. Джек уже несколько раз говорил ей, как хорошо функционирует отдел информации и связи Белого дома.

— Есть что-нибудь? — спросил Джек, выходя из ванной.

— Пока ничего, — ответила Кэти, теперь наступила её очередь пользоваться ванной.

Джеку пришлось задуматься над тем, где находится его одежда, — интересно, подумал он, как полагается одеваться президенту? Он нашёл свой халат — его привезли из Морской обсерватории, после того как семья Райанов переселилась в Белый дом из казарм корпуса морской пехоты на углу Восьмой улицы и Ай-авеню, первоначально взяв в доме, где они жили раньше… так где же… черт побери — и Джек открыл дверь спальни. Агент личной охраны передал ему три утренние газеты.

— Спасибо, — поблагодарил его президент.

Увидев это, Кэти замерла на месте и с опозданием поняла, что за дверью их спальни всю ночь стояли люди. Она смущённо отвернулась, и на лице её появилось такое выражение, как будто она увидела что-то неприятное на полу кухни.

— Джек?

— Да, милая?

— Если я попытаюсь убить тебя когда-нибудь ночью, эти охранники с пистолетами арестуют меня сразу или подождут до утра?

Настоящая работа шла в Форт-Миде. Видеосигнал пролетел от одной ретрансляционной станции на границе Кувейта с Ираком и другой — в Саудовской Аравии, они носили названия соответственно «Пальма» и «След бури», причём последняя записывала все сигналы, исходящие из Багдада, а первая следила за активностью эфира в юго-восточной части Ирака, в районе Басры. С обеих станций информация поступала по световоду в обманчиво маленькое зданьице Агентства национальной безопасности, расположенное в Военном городке короля Халеда, и оттуда передавалась в космос на спутник связи, а далее её принимали уже прямо в штаб-квартире АНБ. Там, в специальном помещении, десять человек, вызванных одним из младших дежурных офицеров, собрались вокруг телевизионного монитора и следили за передачей, записанной на плёнку, в то время как офицеры более старшего ранга сидели в кабинете за стеклянной перегородкой и пили кофе.

— Вот! — воскликнул сержант ВВС, увидев момент выстрела. — Прямо в цель! — Остальные обменялись одобрительными взглядами. Старший дежурный офицер, уже позвонивший в Белый дом, кивнул более сдержанно, передал записанную плёнку и распорядился произвести цифровую обработку, на которую потребуется всего несколько минут — в конце концов, важными были только несколько кадров, а в его распоряжении находился мощный суперкомпьютер «Крей», способный сделать это с лёгкостью.

Пока Кэти готовила детей к школе, а сама собиралась на работу, Райан сидел в отделе связи, наблюдая за повтором момента убийства. Офицер, который должен был провести утренний брифинг по национальной безопасности, все ещё находился в ЦРУ, собирая последнюю информацию, которую он затем переработает и передаст президенту. Должность советника по национальной безопасности оставалась пока вакантной — ещё одно дело, которым нужно сегодня заняться.

— Это да! — выдохнул майор Кэнон.

Президент кивнул, затем вернулся к своей прошлой жизни офицера разведки.

— О'кей, скажите мне, что нам известно.

— Сэр, мы знаем, что кого-то убили, по-видимому, президента Ирака.

— Это не мог быть двойник?

— Не исключено, — согласился Кэнон, — но «След бури» докладывает, что внезапно резко увеличилась активность переговоров по высокочастотной связи как по военным каналам, так и по полицейским, и эта активность исходит из Багдада. — Офицер морской пехоты показал на монитор, на котором демонстрировались «перехваты» в реальном времени, осуществлённые многочисленными станциями прослушивания Агентства национальной безопасности. — Потребуется некоторое время для перевода, но моя профессия заключается в анализе потока информации. Происходящее похоже на правду, сэр. Полагаю, такое можно и фальсифицировать, но я не решился бы… Вот, смотрите!

На экране появился перевод, опознанный как исходящий из военной командной сети.

«Он мёртв, он мёртв, объявите тревогу в своём полку и приготовьтесь немедленно двинуться в город — получатель команды: полк Республиканской гвардии особого назначения, расквартированный в Салман-Пак; ответ: будет исполнено, будет исполнено, кто отдаёт команду, каковы мои приказы…»

— Опечатки и все такое, — заметил Райан.

— Сэр, нашим людям трудно одновременно переводить и печатать. Обычно мы редактируем текст, перед тем как…

— Успокойтесь, майор. Я сам пользуюсь только тремя пальцами. Ну, скажите, что вы думаете.

— Сэр, я здесь всего лишь младший офицер, вот почему мне приходится нести ночное дежурство и…

— Будь вы глупым, вас вообще не взяли бы сюда.

— Хорошо, сэр, — кивнул Кэнон. — Он стопроцентно мёртв, Ираку нужен новый диктатор. В нашем распоряжении спутниковые фотографии, необычно возросший поток информации и обмен сигналами — все это указывает на исключительное происшествие. Я так считаю. — Он сделал паузу и, как всякий хороший разведчик, постарался придумать другое объяснение. — Если только это не заранее обдуманный манёвр, чтобы очистить своё правительство от ненадёжных людей. Это возможно, но маловероятно. Подобный случай не должен произойти в общественном месте, на глазах тысяч людей.

— Значит, камикадзе?

— Да, господин президент. Такое можно сделать только один раз, и даже в первый раз это чертовски опасно.

— Согласен. — Райан подошёл к кофеварке — отдел информации и связи Белого дома был военной организацией, и они сами готовили себе кофе. Джек налил две чашки и вернулся обратно, вручив одну майору Кэнону, чем потряс всех находившихся в помещении. — Быстрая работа. Поблагодарите от меня парней, которые занимались этим, ладно?

— Слушаюсь, сэр.

— С кем мне нужно связаться, чтобы колеса начали крутиться?

— У нас есть телефоны, господин президент.

— Вызовите сюда как можно быстрее мистера Адлера, директора ЦРУ… кого ещё? Начальников отделов Ирака Госдепа и ЦРУ. Военной разведке представить оценку состояния их вооружённых сил. Выясните, все ли ещё в городе принц Али. Если он ещё здесь, передайте ему мою просьбу остаться. Я хочу поговорить с ним сегодня утром, если это возможно. Что ещё?

— Командующий центральной группой, сэр. В Тампе у него лучшие специалисты по военной разведке, я имею в виду, лучше всех знакомые с тем регионом.

— Вызовите его сюда — впрочем, нет, мы поговорим с ним по наземной линии связи, это позволит ему ознакомиться с ситуацией.

— Мы немедленно займёмся этим, сэр. — ответил майор Кэнон. Президент похлопал офицера по плечу и вышел из комнаты. Только после того, как за ним закрылась тяжёлая дверь, майор Чарлз Кэнон произнёс:

— А вы знаете, наш верховный главнокомандующий разбирается в своём деле.

— Это правда, то, что я слышала? — спросила Прайс, когда они вышли в коридор.

— Вы когда-нибудь спите? — поинтересовался Райан, и тут же у него мелькнула мысль. — Я хочу, чтобы вы приняли участие в совещании.

— Но почему, сэр, ведь не…

— Вы должны разбираться в политических убийствах, верно?

— Да, господин президент.

— Тогда ваше мнение сейчас для меня важнее, чем точка зрения разведчика.

Время можно было выбрать и более удачно. Дарейи был удивлён только что полученной информацией. Он ни в коей мере не был разгневан услышанным — разве только момент выбран не самый лучший. На мгновение он замолчал, сначала шёпотом произнёс благодарственную молитву Аллаху, потом помолился за душу неизвестного убийцы. Убийцы ли? — спросил он себя. Скорее «судьи», так лучше назвать этого человека, одного из тех, что проникли в Ирак много лет назад, когда война все ещё продолжалась. Большинство из них просто исчезли, вероятнее всего их раскрыли и расстреляли. Общая идея подобной операции принадлежала ему, её разработка не была особенно трудной для «профессионалов», работающих в его разведывательной службе. Эти люди большей частью остались в ней от шахской службы безопасности «Савак» и прошли подготовку под руководством израильтян в шестидесятые и семидесятые годы. Ничего не скажешь, они действовали, знали своё дело, но в глубине сердца оставались наёмниками, сколько бы не выказывали религиозный пыл и преданность новому режиму. Они следовали обычными, стандартными путями, пытаясь таким образом осуществить нестандартную операцию — пробовали взятки и подкупы, искали диссидентов, недовольных правительством, и всякий раз терпели неудачу. На протяжении многих лет Дарейи думал, а уж не пользуется ли цель всего этого внимания в той или иной степени непонятным благоволением Аллаха — но такие мысли вызывались отчаянием, а не разумом или верой, и даже Дарейи был подвержен человеческим слабостям. Можно не сомневаться, что и американцы пытались устранить этого человека, и, наверно, точно таким же способом, пытаясь найти высокопоставленных военных, стремящихся занять трон всемогущего диктатора, провести военный переворот, как это им часто удавалось в других частях света. Однако нет, объект оказался слишком хитрым для этого, и, раскрывая очередной заговор, становился все осторожнее, так что американцы терпели неудачи, так же как израильтяне и все остальные. Все, кроме меня, удовлетворённо сказал себе Дарейи.

Это была традиция, уходящая корнями в глубокую древность. Один человек, действующий в одиночку, один преданный человек, способный на все, чтобы осуществить операцию. Для этого в Ирак было послано одиннадцать человек. Им было сказано затаиться, уйти глубоко в подполье, они прошли тщательную подготовку, направленную на то, чтобы забыть, кем были в прошлом, действовать безо всяких контактов с иранскими спецслужбами или связниками. Все документы, связанные с их существованием, были уничтожены, поэтому, даже если иракский агент проникнет в спецслужбу Дарейи, он ничего не узнает о предстоящей операции, не имея имён её участников. Не пройдёт и часа, как старые соратники Дарейи придут к нему в кабинет, чтобы поздравить его с успехом, восхваляя Аллаха и превознося мудрость аятоллы. Может быть, это и верно, но даже они не знали всего, что он сделал и сколько людей обрёк на смерть.

Телевизионная передача происшедшего в Багдаде, обработанная в цифровом изображении, мало что прояснила, хотя сейчас Райан мог опереться на мнение профессионалов.

— Господин президент, программист с автоматизированным рабочим местом типа «Силикон грэфикс» мог искусственно создать подобное изображение, — заметил офицер, ответственный за развединформацию. — Вы наверняка смотрели кинофильмы, а разрешающая способность фильма намного выше, чем у изображения на телеэкране. С помощью компьютера можно сфальсифицировать практически что угодно.

— Отлично, но ваша задача заключается в том, чтобы объяснить мне, что произошло на самом деле, — напомнил Райан. За несколько секунд он просмотрел эти плёнки уже восемь раз и начал уставать от постоянного повторения — Мы не можем утверждать с полной уверенностью, что это произошло на самом деле.

Может быть, дело в том, что он недосыпал целую неделю, подумал Райан А возможно, виной непрерывное напряжение. Или, скорее, стресс от нового кризиса. Наконец, играет роль и то, что он сам ещё недавно был профессиональным разведчиком.

— Послушайте, — резко бросил Райан, — я повторю это ещё раз: ваша задача не в том, чтобы прикрыть свой зад от неприятностей, а в том, чтобы прикрыть мой!

— Я знаю это, господин президент. Именно поэтому я и даю вам всю информацию, которой располагаю… — Райан перестал слушать заключительную часть. Он выслушивал все это уже сотни раз. Случалось, что и он сам поступал так же, но всегда выбирал наиболее вероятную точку зрения и придерживался её.

— Твоё мнение, Скотт? — спросил Джек у исполняющего обязанности госсекретаря.

— Этот сукин сын мертвее пойманной вчера рыбы, — ответил Адлер.

— Есть у кого-нибудь другая точка зрения? — Президент обвёл взглядом сидящих за столом. Никто не возразил, что служило своего рода благословением. Даже офицер, ответственный за развединформацию, не осмелился выступить против общей точки зрения. В конце концов, он дал свою оценку происшествия. Теперь все ошибки будут отнесены на счёт госсекретаря. Идеальная ситуация.

— Кто стрелял в президента Ирака? — спросила Прайс. Ответ последовал от начальника отдела Ирака ЦРУ.

— Неизвестно. Я поручил своим сотрудникам просмотреть видеозаписи предыдущих выступлений, чтобы убедиться, что он и раньше стоял поблизости. Понимаете, судя по всему, это высокопоставленный офицер его личной охраны, в ранге полковника иракской армии, и…

— А я чертовски хорошо знаю каждого члена личной охраны своего президента, — закончила Прайс. — Таким образом, кем бы он ни был, он входил в круг приближённых президента, а это означает, что человек, нажавший на спусковой крючок, сумел пробиться в его личную охрану, стоял достаточно близко, чтобы выстрелить без риска промахнуться, и был готов умереть после этого. На это ему понадобилось много лет.

Повторный просмотр видеозаписи — они смотрели её пять раз — показывал, что стрелявший упал под градом пистолетных выстрелов с близкого расстояния. Это удивило агента Прайс. Таких людей всегда стремятся захватить живыми. Мёртвые уже не могут ничего рассказать, а казнить убийцу никогда не поздно. Если только он не был убит другими участниками заговора. Но насколько вероятно, что в личную охрану иракского президента сумел проникнуть не один человек, а несколько? Прайс подумала, что об этом неплохо было бы спросить Индиру Ганди — однажды в саду её виллы на неё напали все члены личной охраны. Для Прайс это был в высшей степени позорный поступок — убить человека, которого ты поклялся защищать. С другой стороны, она не давала клятвы защищать подобных людей. Её внимание привлекла ещё одна деталь на видеозаписи убийства.

— Вы обратили внимание на то, о чём говорят движения его тела? — спросила Прайс.

— Что вы имеете в виду? — удивился Райан.

— Посмотрите, как он поднял пистолет, произвёл выстрел — затем остановился и стал ждать. У игроков в гольф это называется проводкой мяча после удара. Убийца ждал удобного момента долгое время, и уж по крайней мере думал о нём очень долго. Он мечтал о том, как это произойдёт. Вот почему ему хотелось увидеть все и насладиться своим успехом, перед тем как убьют его самого. — Она покачала головой. — Это был фанатичный убийца, поставивший перед собой всего одну задачу и выполнивший её.

Прайс получала удовлетворение от своих пояснений, несмотря на то, что обсуждалась тема, от которой леденела кровь. Большинство президентов обращались с агентами Секретной службы, словно они были мебелью, в лучшем случае домашними животными. Редко случается, чтобы столь высокопоставленные лица интересовались их точкой зрения по вопросам, затрагивающим другие темы, кроме узко профессиональных, таких, как, кем может быть подозрительный человек, укрывающийся в толпе.

— Продолжайте, — заметил сотрудник ЦРУ.

— Это наверняка был человек, прибывший издалека, с совершенно чистой биографией, никак не связанный с теми, кто относились к числу недовольных правительством в Багдаде. Он не был желающим расквитаться за то, что убили его мать, понимаете? Он продвигался внутри существующей в Ираке системы медленно и осторожно.

— Иран, — кивнул сотрудник ЦРУ. — Наверняка приехал из Ирана. У него самая сильная мотивация — религиозный фанатизм. Он не рассчитывал спастись с места покушения, поэтому даже не подумал об этом. Конечно, это могло быть и актом мести, но мисс Прайс права: такие люди чисты во всех отношениях. Как бы то ни было, это не агент Израиля или Франции. Англичане больше не занимаются такими делами. Местные диссиденты все уже истреблены. Значит, покушение было совершено не из-за денег. Мы можем исключить личные или семейные причины. Я не думаю, что он руководствовался политическими соображениями. Следовательно, остаётся религиозный фанатизм, а потому — Иран.

— Не могу сказать, что я знакома с политической стороной этого дела, но, глядя на плёнку, не могу не согласиться, — кивнула Андреа Прайс. — То, как он убил президента, походило на акт самоочищения, а потом он словно возносил молитву. Ему хотелось, чтобы все прошло идеально. Остальное его не интересовало.

— Кто-нибудь может проверить эту версию? — спросил Райан.

— Да, ФБР, у них есть специалисты, работающие в области бихевиористики, причём настолько хорошие, будто читают мысли в голове. Мы постоянно работаем с ними, — сообщила Прайс.

— Хорошая идея, — согласился сотрудник ЦРУ. — Мы можем приложить немало усилий, чтобы опознать убийцу, но, даже если нам удастся, это может мало что значить.

— Как относительно выбора удобного момента?

— Если мы сумеем установить, что убийца сопровождал президента в течение длительного времени — у нас достаточно видеозаписей выступлений, чтобы определить это, — то выбор момента покушения может навести на серьёзные размышления, — задумчиво произнёс сотрудник ЦРУ.

— Просто великолепно, — проворчал президент. — Скотт, что делать дальше?

— Берт? — повернулся госсекретарь к своему начальнику отдела Ирака. Берт Вас ко давно занимался в Госдепе этой страной. Специалист по торговым отношениям, он сосредоточил свои усилия на всём, что относилось именно к этой одной стране.

— Господин президент, как всем нам известно, большинство населения Ирака относится к шиитской ветви ислама, но страной управляют люди, относящиеся к суннитскому меньшинству, с помощью политической партии Баас. Нас всегда беспокоило, что устранение этого человека может привести к свержению…

— Скажите мне то, чего я не знаю, — прервал его Райан.

— Господин президент, нам просто неизвестна сила оппозиции. Мы даже не знаем, существует ли она. Иракский режим весьма эффективно избавлялся от своих противников, уничтожая их в зародыше. Горстка иракских политических деятелей сумела найти политическое убежище в Иране. Никто из них не относился к числу высокопоставленных лиц, и у них не было никакой возможности создать твёрдую политическую базу. В Иране есть две радиостанции, ведущие передачи на Ирак. Нам известны имена людей, нашедших в Иране политическое убежище, которые с помощью радиопередатчиков ведут антиправительственную пропаганду, нацеленную на своих соотечественников. Однако никто не знает, сколько иракцев слушают эти станции и разделяют точку зрения противников существующего режима. Нам известно, что этот режим не пользуется особой популярностью. Но мы не знаем силы оппозиции, как и того, есть ли в Ираке организации, способные воспользоваться представившейся возможностью.

— Берт прав, — кивнул представитель ЦРУ. — Наш ныне покойный приятель удивительно ловко находил врагов и избавлялся от них. Мы пытались помочь диссидентам перед войной в Персидском заливе и во время войны, но единственным результатом было то, что люди погибали. Можно не сомневаться, что никто в Ираке нам не доверяет.

Райан отпил глоток кофе и кивнул. Ещё в 1991 году он представил свои рекомендации, но на них не обратили внимания. Впрочем, в то время он был ещё младшим сотрудником.

— У нас есть какие-нибудь варианты? — спросил президент.

— Если говорить честно, то нет, — покачал головой Васко.

— Ни одного агента в Ираке, — согласился представитель ЦРУ. — Те несколько человек, что сотрудничают с нами, нацелены на контроль военного комплекса: ядерного оружия, химического и прочего. Политическими аспектами не занимается никто. По сути дела у нас в Иране больше агентов, проявляющих интерес к политике государства. Мы можем прибегнуть к их помощи, но в Ираке у нас нет никого.

Подумать только, просто великолепно, отметил про себя Райан, — самая мощная страна в мире не может выяснить, рухнуло ли правительство в стране, находящейся в одном из самых чувствительных регионов земного шара, и вынуждена следить за развитием событий по телевидению. Такова сила американского президента.

— Арни?

— Слушаю, господин президент, — отозвался глава администрации.

— Пару дней назад мы исключили Мэри-Пэт из графика встреч. Постарайся перетрясти расписание так, чтобы я мог повидаться с нею сегодня.

— Я постараюсь, но…

— Но когда происходит что-то столь важное, президент Соединённых Штатов не должен стоять с расстёгнутыми штанами, застигнутый врасплох. — Райан сделал паузу. — Интересно, что собирается предпринять Иран?

Глава 10

Политические манёвры

Принц Али бин Шейк готовился вылететь домой на своём личном самолёте, несколько устаревшем, но в прекрасном состоянии «Локхиде Л-ЮН», когда ему позвонили из Белого дома. Посольство Саудовской Аравии находилось неподалёку от Центра Кеннеди, и потому он сумел быстро приехать в посольском лимузине с охраной, почти не уступающей личной охране Райана и состоящей из охранников Американской дипломатической службы безопасности, усиленной собственными телохранителями принца — бывшими членами Специальной военно-воздушной службы Англии, лучшими охранниками в мире. Саудовцы, как всегда, не жалели денег и платили только за самое лучшее. Али доводилось бывать в Белом доме, он был знаком со Скоттом Адлером, который встретил его у входа и проводил наверх, в восточное крыло здания, где находился Овальный кабинет.

— Господин президент… — произнёс Его королевское высочество, открыв дверь из комнаты секретарей.

— Позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы отложили свой отъезд и тотчас же приехали, — ответил Райан, пожимая ему руку и приглашая сесть на один из двух диванов. Кто-то заботливо затопил камин. Фотограф Белого дома сделал несколько снимков и удалился. — Насколько я понимаю, вы уже знакомы с утренними новостями.

Али с трудом заставил себя улыбнуться.

— Что можно сказать при таких обстоятельствах? Мы не будем оплакивать его кончину, но у королевства возникли серьёзные опасения.

— Может быть, вы знаете что-то, что неизвестно нам? — спросил Райан.

— Случившееся удивило меня, как и всех остальных, — покачал головой принц.

— Принимая во внимание то, сколько денег мы тратим на разведку в этом регионе… — поморщился президент. Его гость устало поднял руку.

— Да, я знаю. Сразу после возвращения домой я буду говорить со своими министрами по этому же вопросу.

— Значит, Иран.

— Несомненно.

— Думаете, они приступят к активным действиям?

В Овальном кабинете воцарилась тишина, прерываемая лишь потрескиванием сухих дубовых поленьев в камине. Все трое, сидевшие в кабинете, Райан, Али и Адлер, смотрели друг на друга через кофейный столик, на котором стояли нетронутые чашки. Вопрос заключался, конечно, в нефти. Персидский залив — иногда его называли Арабским — представлял собой узкую полосу воды, окружённую морем нефти, а в некоторых местах находящуюся прямо на нём. Здесь находились почти все разведанные мировые запасы чёрного золота, разделённые главным образом между Королевством Саудовская Аравия, Кувейтом, Ираком и Ираном, а также меньшими по размерам Объединёнными Арабскими Эмиратами, Бахрейном и Катаром. Из всех этих стран самой большой и намного превосходившей все остальные страны по населению был Иран. За ним следовал Ирак. Государства, расположенные на Аравийском полуострове, были богаче нефтью, но, плавая на этом жидком Клондайке, они никогда не могли прокормить большое население, и в этом заключалась главная сложность, впервые всплывшая на поверхность в 1991 году, когда Ирак оккупировал Кувейт со всей грацией школьного хулигана, напавшего на первоклассника. Райан не раз говорил, что агрессивная война представляет собой не что иное, как вооружённое ограбление в особо крупных размерах. Именно таким было нападение Ирака на Кувейт, что привело к войне в Персидском заливе. Воспользовавшись в качестве предлога малозначащим территориальным спором и такими же тривиальными разногласиями по финансовым вопросам, Саддам Хусейн попытался одним ударом вдвое увеличить богатства своей страны, а затем угрожал увеличить его снова вдвое, напав на Саудовскую Аравию, — причина, по которой он остановился на границе между Кувейтом и Саудовской Аравией, теперь никогда не станет известной. Если все упростить, то речь шла о нефти и том несметном богатстве, которое она несла с собой.

Но на этом все не кончалось. Хусейн, как глава мафии, думал только о деньгах и политической власти, которую несли с собой деньги. Иран был дальновидней.

Все страны на берегах Персидского залива исповедуют ислам, причём большинство строго придерживается его заветов. Исключение составляют Бахрейн и Ирак. В первом случае причина в том, что нефть там практически иссякла и эта страна — по сути дела большой город, отделённый от королевства дамбой, — стала тем же, что и Невада в западных Соединённых Штатах. Это место, где игнорируются мусульманские нормы, где можно употреблять алкоголь, предаваться азартным играм и другим удовольствиям совсем недалеко от дома, в котором эти нормы соблюдаются гораздо строже. Во втором случае все объяснялось тем, что Ирак был светским государством и лишь на словах поощрял государственную религию, что и явилось главной причиной того, что его президент столь ярко закончил свою продолжительную, полную приключений карьеру.

Но ключ к региону всегда заключался и всегда будет заключаться в религии. Королевство Саудовская Аравия было живым сердцем ислама. Здесь родился Пророк. Священные города Мекка и Медина тоже находились в Саудовской Аравии, и именно отсюда началось распространение одного из крупнейших религиозных движений мира. Вопрос заключался не столько в нефти, сколько в вере. Саудовская Аравия принадлежала к суннитской ветви ислама, тогда как Иран — к шиитской[29].

Райану однажды объяснили разницу между этими двумя направлениями, которая показалась ему в то время столь незначительной, что он не счёл нужным запоминать её. Теперь президент понял, как несерьёзно поступил тогда. Разница оказалась достаточно важной, чтобы превратить в заклятых врагов две крупнейшие страны региона, а это имело немалое значение. Так что речь шла не просто о богатстве как таковом. Вопрос касался другого вида власти, того, что исходил от сердца и ума и видоизменялся в нечто совершенно иное. Нефть и деньги всего лишь делали существующую между странами вражду интереснее для сторонних наблюдателей.

Да, гораздо интересней. Промышленный мир зависел от нефти. Все страны Персидского залива боялись Ирана из-за его размеров, огромного населения и религиозного пыла иранцев. Последователи суннитской ветви ислама боялись отклонения от истинного пути мусульманской религии. Все остальные испытывали страх перед тем, что случится с ними, когда «еретики» захватят в свои руки контроль над регионом, потому что ислам представлял собой широко разветвлённую систему вероучений, охватывающих гражданское право, политику и все остальные формы человеческой деятельности. Для мусульман законом являлось Слово Божье. Для Запада наибольшую важность представляло продолжающееся процветание их экономики. А для арабов — Иран не был арабской страной — этот вопрос был самым важным из всех, он касался места человека перед Богом.

— Да, господин президент, — подумав, ответил принц Али, — Иран приступит к активным действиям.

Его голос звучал поразительно спокойно, но Райан знал, что внутри у принца все кипело. Правительство Саудовской Аравии никогда не стремилось к свержению президента Ирака. Несмотря на то что Ирак был врагом, предателем заветов ислама, агрессором, пытавшимся захватить одну из стран Персидского залива, он играл важную стратегическую роль для соседей — долгое время был буферным государством, отделяя арабские страны от Ирана. Это был именно тот случай, когда религия уступала место политике, которая служила целям религии. Отвергнув слово Аллаха, большинство населения Ирака, принадлежащее к шиитской ветви ислама, вышло из игры, и двойная граница с Кувейтом и Саудовской Аравией превратилась из политической в чисто религиозную. Но если партия Баас рухнет вместе со смертью своего лидера, то Ирак снова превратится в религиозное исламское государство с преобладанием мусульманского населения. В этом случае там господствующим станет шиизм, а ведущей страной шиитской ветви ислама был Иран.

Иран несомненно перейдёт к активным действиям, залогом того были его действия уже в течение ряда лет. Религия, созданная Мухаммедом, распространилась с Аравийского полуострова до Марокко на западе и до Филиппин на востоке, а с развитием современного мира начала утверждаться во всех странах света. Иран использовал свои богатства и огромное население для того, чтобы стать ведущей исламской нацией мира, приглашал мусульманских священнослужителей учиться в свой священный город Кум, финансировал политические движения во всём исламском мире и снабжал оружием исламские народы, нуждающиеся в помощи, — наглядным примером были боснийские мусульмане и не только они одни.

— Аншлюсс[30], — произнёс Скотт Адлер, словно думая вслух. Принц Али поднял голову и кивнул.

— У нас существует какой-нибудь план, направленный на то, чтобы не допустить этого? — спросил Райан. Ответ был ему известен. Нет, никто не задумывался над этим. Именно по этой причине целью войны в Персидском заливе явилось достижение ограниченных военных целей, а не стремление уничтожить агрессора. Правительство Саудовской Аравии, которое с самого начала составило стратегический план кампании, не позволило американцам или их союзникам даже задуматься о наступлении на Багдад, несмотря на то, что, когда иракская армия развернулась в районе Кувейта, столица Ирака оказалась совершенно беззащитной. Ещё тогда Райан заметил, что ни один телекомментатор не обратил внимания, что при правильном ведении военной кампании следовало бы просто обойти Кувейт, захватить Багдад и далее ждать, когда иракская армия сложит оружие и сдастся. Ну что ж, не всякому дана способность читать карту.

— Ваше высочество, вы можете повлиять на развитие событий в этом регионе? — спросил Райан.

— На практике? Наше влияние там очень невелико. Мы протянем руку дружбы, предложим финансовую помощь, займы, а к концу недели попросим Америку и ООН снять санкции, чтобы улучшить экономическое положение населения Ирака, но…

— Вот именно «но», — согласился Райан. — Ваше высочество, прошу держать нас в курсе происходящих событий и передавать информацию, которую удастся получить. Заверяю вас, что обязательства Америки, касающиеся гарантий безопасности королевства, остаются неизменными.

— Я передам это своему правительству, — кивнул принц Али.

— Отличная работа, профессионалы, — заметил Динг, просмотрев повторную передачу момента покушения. — За исключением одного.

— Да, было бы неплохо получить денежное вознаграждение, прежде чем твоё завещание утверждено судом. — Когда-то Кларк тоже был молод, полон ярости и способен думать так же, как мыслил убийца, сцена смерти которого только что повторилась на экране, но с годами он стал мудрее. Сейчас он узнал, что Мэри-Пэт снова хочет организовать для него встречу в Белом доме, и потому читал кое-какие документы. По крайней мере пытался читать.

— Джон, ты знакомился с историей секты асасинов? — Чавез нажатием кнопки на пульте выключил телевизор.

— Я смотрел фильм, — ответил, не поднимая головы, Кларк:

— Это были очень серьёзные парни. А как ещё? Им приходилось подбираться очень близко к жертве, чтобы ножом или мечом сделать своё дело. «Решительные действия вплотную к противнику» — так было принято говорить у нас в Седьмой лёгкой дивизии о подобной тактике. — Чавез все ещё не защитил степень магистра, зато благославлял профессора Алфер за то, что та заставила его столько прочесть. Он сделал жест в сторону телевизора. — Этот парень был похож на одного из них, нечто вроде ходячей «умной бомбы» — поставлен на режим самоуничтожения, но сначала должен уничтожить цель. Асасины были первым в мире террористическим государством, основанным в конце одиннадцатого века для борьбы с династией Сельджуков. Думаю, что в то время мир ещё не был готов для подобной концепции, но это крохотное государство с центром в замке Аламут контролировало целый регион — асасины могли к кому угодно подослать одного из своих, чтобы сделать своё дело.

— Спасибо за урок по истории, Доминго, но…

— Нет, ты послушай, Джон. Если они смогли подобраться так близко к президенту Ирака, они могут подобраться так же близко к кому угодно. Выходит, у диктаторов нет надежды на пенсию, понимаешь? Охрана у президента Ирака была очень надёжной, но кто-то сумел подослать к нему убийцу, и тот отправил диктатора в другое измерение. Звучит пугающе, мистер К., не правда ли?

Джону Кларку постоянно приходилось напоминать себе, что Доминго Чавез совсем не дурак. Может быть, он всё ещё говорит с акцентом — не потому что не может по-другому, а просто так ему проще и естественней; у Чавеза, как и у Кларка, был талант к языкам, но он всё ещё то и дело вставлял в разговор слова и выражения времён службы армейским сержантом. Но, черт меня побери, подумал Кларк, если он не способен овладеть чем-то едва ли не быстрее меня. Он даже научился контролировать свой нрав и сдерживать горячность. Правда, напомнил себе Джон, лишь когда ему этого хотелось.

— Ну и что? Другая культура, другая мотивация, другие…

— Джон, я говорю о практической осуществимости. О политическом желании сделать это. И о терпении. Чтобы подобраться так близко к президенту, могли потребоваться годы. Я знаком со «спящими» агентами, но впервые увидел «спящего» убийцу.

— Это мог оказаться самый обычный человек, оскорблённый чем-то…

— Который захотел умереть из-за этого? Не думаю, Джон. Тогда почему не пристрелить обидчика ночью по пути к сортиру и не унести поскорее ноги? Нет, мистер К. Этот убийца хотел, чтобы все видели его и поняли, что он хочет этим сказать. Впрочем, вряд ли он говорил от своего имени. Этим поступком он передавал сообщение своему боссу.

Кларк поднял голову от разложенных перед ним документов и задумался. Другой государственный служащий сейчас же забыл бы об услышанном, как о чём-то, что не относится к его сфере деятельности, но Кларка вовлекли в государственную службу именно из-за того, что он не способен был ограничивать свою деятельность. Кроме того, он помнил, как, будучи в Иране, стоял в толпе и вместе со всеми кричал: «Смерть американцам!», глядя на заложников, которые стояли на балконе американского посольства с завязанными глазами. Более того, он помнил, как в толпе говорили, что операция «Синий свет» провалилась и что правительство Хомейни едва не отдало приказ выместить свой гнев на американцах, превратив таким образом и без того безобразную конфронтацию в настоящую войну. Уже в то время отпечатки иранских пальцев виднелись почти на всех террористических актах во всём мире, а то, что Америка не смогла занять должную позицию, ничуть не помогло делу.

— Вот видишь, Доминго, потому нам и нужно больше оперативников.

У «Хирурга» была ещё одна причина испытывать неприязнь к президентству мужа — она не могла попрощаться с ним, отправляясь на работу, потому что у него в кабинете непременно кто-то находился. Это было наверняка связано с утренними новостями, которые она видела по телевидению, и означало деловую встречу, а иногда ей приходилось выезжать в университет Хопкинса по срочному вызову. Так или иначе ей это не нравилось.

Она посмотрела на автоколонну. Именно так только и можно её назвать — шесть огромных «шеви сабербенов», выстроившихся один за другим. Три выделены для того, чтобы отвезти в школу Салли — кодовое название «Тень» и маленького Джека — «Ванночку». Три других отвезут в детский сад Кэтлин — «Песочницу». Отчасти, призналась Кэти Райан, это её вина. Ей не хотелось нарушать жизнь детей. Она не могла примириться с тем, что им придётся сменить школы и забыть старых друзей из-за того, что на них свалилось такое несчастье. В конце концов, дети ни в чём не виноваты. Она сделала глупость и согласилась с новой должностью Джека, которую он занимал всего пять минут, и теперь, как это случается часто в жизни, ей придётся примириться с последствиями. Одним из таких последствий станет более продолжительное время, которое дети будут тратить на поездку в школу и на уроки рисования лишь для того, чтобы остаться с прежними друзьями, но, черт побери, почему… — у неё не было чёткого ответа.

— Доброе утро, Кэтлин! — послышался голос Дона Рассела, присевшего на корточки, чтобы обнять и получить в ответ радостный поцелуй от «Песочницы». Кэти не смогла удержаться от улыбки. Этого агента, которому поручили охрану младшей дочери, послал сам Бог. У него были свои внуки, и он глубоко любил детей, особенно маленьких. Он сразу нашёл общий язык с Кэтлин. Кэти поцеловала дочку на прощанье и улыбнулась её телохранителю — просто невероятно, ребёнку нужен телохранитель! Но вспомнив инцидент с террористами, она примирилась с этим. Рассел поднял «Песочницу», усадил в кресло, и первая группа автомобилей отправилась в путь.

— До свидания, мама. — У Салли наступил период в жизни, когда она считала мать подругой и не целовала её при расставании. Кэти соглашалась, хотя это ей и не нравилось. То же самое относилось и к маленькому Джеку — он повернулся и бросил:

— Пока, мам. — Но Джон Патрик младший уже подрос и требовал для себя переднее сиденье, которое и занял на этот раз. Обе группы были усилены после прибытия Райанов в Белый дом, и пока детей будет охранять двадцать агентов. Примерно через месяц, сказали Кэти, это число уменьшится, и дети будут ездить в школу в обычных автомобилях вместо бронированных «сабербенов». Что касается «Хирурга», вертолёт ждал её на лужайке.

Проклятье. Все повторяется снова. В тот раз она была беременна и ожидала рождения маленького Джека, затем узнала, что террористы… ну почему, чёрт возьми, она согласилась на это? Величайшим унижением было то, что она замужем за человеком, считающимся самым могущественным в мире, однако и он и его семья вынуждены подчиняться своим телохранителям.

— Я понимаю вас, док, — послышался голос Альтмана, её старшего охранника. — Чертовски неприятно жить вот так, правда?

— Вы что, читаете мысли? — повернулась к нему Кэти.

— Это входит в мои обязанности, мэм, я знаю…

— Лучше зовите меня Кэти. Иначе к нам с Джеком обоим остаётся обращение «доктор Райан».

Альтман едва не покраснел. Многие «первые леди» напускали на себя вид королев, когда их мужья становились президентами, да и с детьми общаться было непросто, но семья Райанов — это признали все агенты личной охраны — совсем не походила на людей, которых они обычно охраняли. В некоторых отношениях это было плохо, но члены семьи нового президента не могли не нравиться агентам Секретной службы.

— Вот, возьмите. — Альтман передал ей конверт, в котором содержался график её работы на предстоящий день.

— Две процедуры, потом послеоперационный осмотр, — сказала она. Ну что ж, по крайней мере во время полёта она могла работать с бумагами. Удобно, не правда ли?

— Да, я знаю. Мы договорились с профессором Катцем, чтобы он держал нас в курсе дела, — так легче согласовывать наши графики, — объяснил Альтман.

— Может быть, вы проверили уже и моих пациентов? — в шутку спросила Кэти.

Оказалось, что Секретная служба подумала и об этом.

— Да. Из историй болезни мы узнали имена, дни рождения и номера социального обеспечения. Мы сверяем эти данные с информацией, содержащейся в нашей картотеке — там собраны данные на людей, вызывающих у нас подозрение.

Ответный взгляд Кэти нельзя было назвать дружелюбным, но для Альтмана это было работой, и он оставил его без внимания. Они вернулись в здание и через несколько минут подошли к ждавшему их вертолёту. Кэти заметила телевизионные камеры, снимающие на плёнку вылет вертолёта с того момента, как полковник Хэнк Гудмэн включил двигатели.

В помещении оперативного дежурного Секретной службы, расположенном в нескольких кварталах от Белого дома, огоньки на дисплее пришли в движение. Президент Соединённых Штатов, «Фехтовальщик», обозначенный красным светодиодом, находился в Белом доме. «Хирург» — первая леди Соединённых Штатов — находилась в пути. На другом дисплее виднелись огоньки, обозначающие детей президента — «Тень», «Ванночку» и «Песочницу». Та же информация передавалась по кодированной цифровой радиосвязи Андреа Прайс, сидящей у входа в Овальный кабинет с газетой в руках. Остальные агенты уже находились в католической школе Святой Марии и детском саду «Гигантские шаги» — оба учебных заведения располагались недалеко от Аннаполиса — ив больнице Джонса Хопкинса. Полицию штата Мэриленд известили, что дети президента едут по шоссе № 50, и вдоль пути их следования были расставлены полицейские автомобили, чтобы обозначить присутствие полиции. В данный момент за вертолётом, на борту которого находилась «Хирург», следовал ещё один вертолёт морской пехоты, а третий вертолёт, с группой вооружённых до зубов агентов Секретной службы, летел за машинами с тремя детьми. Окажись где-то убийца, замышляющий покушение, он увидит эту демонстрацию силы. Агенты в движущихся автомобилях находились в состоянии обычной боевой готовности. Они осматривали едущие рядом машины, запоминали их на случай, если какая-то будет показываться слишком часто. Автомобили Секретной службы, ничем не отличающиеся от обычных, будут перемещаться в транспортном потоке, занимаясь тем же, но не выдавая своего присутствия. Члены семьи Райанов никогда не узнают, насколько строго их охраняют, если сами не поинтересуются этим, а члены президентских семей редко задавали такого рода вопросы.

Наступил обычный рабочий день.

Теперь в этом не было сомнений. Ей не требовались объяснения доктора Моуди. Приступы головной боли усилились, она быстро уставала. Точно как у маленького Бенедикта Мкузы, подумала она, затем у неё появилась надежда на то, что это приступ малярии. Но тут же её охватила боль — не в суставах, а прежде всего в желудке. Это походило на приближение холодного фронта, высоких белых облаков, за которыми следует обширный мощный шторм, и ей не оставалось ничего иного, как ждать и бояться того, что последует дальше, потому что она знала, что произойдёт. Часть её сознания по-прежнему отвергала это, а часть пыталась укрыться за молитвами и верой, но, словно глядя фильм ужасов и боясь смотреть на экран, она все равно хотела увидеть, что будет дальше, и ужас казался неотвратимым, потому что спрятаться от него было невозможно.

Тошнота усилилась, скоро при всей своей силе воли она не сможет удерживаться от рвоты.

Она находилась в одной из немногих отдельных палат больницы. Снаружи на безоблачном небе сияло солнце — прекрасный день в бесконечном африканском весенне-летнем времени года. Рядом с её кроватью находилась стойка для внутривенных вливаний, и ей в вену вводили стерильный соляной раствор с обезболивающим и питательными веществами, укрепляющими её тело, хотя по сути дела оставалось только ждать. Сестре Жанне-Батисте не оставалось ничего другого. Её тело изнемогало от усталости, и она испытывала такую боль, что потребовалось немалое усилие, чтобы повернуть голову и посмотреть на цветы за окном. Первый мощный приступ рвоты едва не застал её врасплох, но сестра всё-таки успела схватить сосуд. Она по-прежнему оставалась медицинской сестрой и достаточно хорошо владела собой, чтобы заметить в рвотной массе кровь, несмотря на то что сестра Мария-Магдалена поспешила забрать у неё сосуд, чтобы опорожнить его в специальный бак. Она была такой же сестрой ордена милосердия и медицинской сестрой, облачённой в стерильную одежду, резиновые перчатки и маску. Глаза сестры Марии-Магдалены не могли скрыть печали.

— Привет, сестра. — В палату вошёл доктор Моуди, одетый в такой же защитный костюм, его глаза над зелёной маской смотрели на неё с нескрываемым страхом. Он проверил карточку, висящую в ногах кровати. Температуру измерили всего десять минут назад, и она продолжала расти. Только что прибыл телекс из Атланты с данными анализа её крови, и доктор Моуди немедленно направился в инфекционное отделение. Всего несколько часов назад светлая кожа сестры была бледной, но сейчас она казалась сухой и воспалённой. Моуди подумал, что им придётся охлаждать тело спиртом, а позднее, возможно, и льдом, чтобы бороться с лихорадкой. Это будет унизительно для достоинства сестры. Они одевались целомудренно, как и полагается женщинам, и больничный халат тоже унижал её достоинство. Ещё хуже, однако, был взгляд её глаз. Она знала. Но он всё-таки обязан сообщить ей об этом.

— Сестра, — сказал врач, — анализ вашей крови показал наличие в ней антител Эболы.

— Понятно, — кивнула она.

— Тогда вы знаете, наверно, что после этой болезни двадцать процентов пациентов остаются в живых, — мягко заметил Моуди. — У вас есть надежда. Я — хороший врач, а сестра Магдалена — превосходная медсестра. Мы приложим все усилия, чтобы вылечить вас. Кроме того, я связался со своими коллегами. Мы не оставим вас в беде. Я прошу вас не предаваться отчаянию. Обратитесь к своему Богу, сестра. Не сомневаюсь, что он прислушается к мольбе о помощи, исходящей от столь добродетельного человека. — Слова утешения легко срывались с его губ, потому что Моуди был хорошим врачом. Его удивило, что он сам полунадеялся на её выздоровление.

— Спасибо, доктор.

Перед тем как выйти из палаты, Моуди повернулся ко второй медсестре.

— Постоянно держите меня в курсе, — сказал он.

Моуди вышел из палаты, прикрыл дверь и, сняв с себя защитную одежду, бросил её в предназначенные для этого контейнеры. Он напомнил себе, что следует сказать администратору больницы о строжайшем соблюдении правил безопасности. Ему хотелось, чтобы эта монахиня была последним пациентом с лихорадкой Эбола в этой больнице. Уже сейчас группа специалистов из Всемирной организации здравоохранения ехала к семье Мкузы. Там они расспросят членов семьи, поражённых горем, а также соседей и друзей, стараясь выяснить, где и как заразился Бенедикт. Скорее всего причиной явился укус обезьяны.

Но это была всего лишь догадка. О заирском штамме лихорадки Эбола знали мало, а большинство неизвестных факторов были важными. Несомненно, она скрывалась в этих краях на протяжении столетий, а то и дольше — ещё одна смертельно опасная болезнь в регионе, где таких болезней множество. Всего тридцать лет назад врачи называли её просто лихорадкой джунглей. Источник распространения вируса по-прежнему оставался неизвестным. Многие считали, что её распространяют обезьяны, но никто не знал, какие именно — буквально тысячи обезьян были пойманы или отстреляны в попытках определить это, но безуспешно. Врачи не были даже уверены, что это тропическая болезнь, — первое достоверно документированное описание вспышки этой лихорадки появилось в Германии. Очень похожая болезнь существовала на Филиппинах.

Лихорадка Эбола появлялась и исчезала подобно злому духу. Удалось установить, что она появляется периодически. Вспышки заболеваний случались через восемь-десять лет — впрочем, и эти данные ничем не объяснялись и подвергались сомнениям, потому что Африка все ещё оставалась примитивным континентом, и были весомые основания предполагать, что жертвы могли заболеть лихорадкой Эбола и умереть от неё через несколько дней, не успев обратиться за медицинской помощью. Структура вируса была более или менее известна, его симптомы знакомы, а вот механизм заболевания оставался тайной. Это беспокоило медицинское сообщество, потому что смертность от заирской лихорадки Эбола составляла около восьмидесяти процентов. Только один пациент из пяти оставался жив, и никто не знал почему. Все это делало лихорадку Эбола в своём роде совершенным заболеванием. Настолько совершенным, что её вирус был одним из самых страшных организмов, известных человеку. Крошечные колонии этого вируса хранились в Атланте, в Институте Пастера в Париже и в нескольких других исследовательских учреждениях, где велось его изучение в условиях, напоминающих научную фантастику, — врачи и лаборанты работали в комбинезонах, которые походили на космические. О лихорадке Эбола было известно так мало, что не могли даже приступить к работе над вакциной. Четыре известных её разновидности были слишком разными, Четвёртую разновидность обнаружили в результате странного инцидента, происшедшего в Америке; однако этот четвёртый штамм, неизменно смертельный для обезьян, по какой-то необъяснимой причине не оказывал серьёзного воздействия на людей. И сейчас учёные в Атланте — с некоторыми из них Моуди был знаком, — пользуясь электронными микроскопами, пытались установить структуру этой новой разновидности, чтобы затем сравнить её с образцами других штаммов. На этот процесс могут уйти недели и, наверно, как это происходило и раньше, привести всего лишь к двусмысленным результатам. Пока не будет открыт подлинный центр распространения болезни, она останется чужеродным вирусом, чем-то едва ли не с другой планеты, смертоносным и таинственным. Совершенным.

Пациент «Зеро», Бенедикт Мкуза, был мёртв, его тело сожжено, облитое бензином, и вирус погиб вместе с ним. У Моуди осталась буквально капля его крови, но этого было недостаточно. А вот у сестры Жанны-Батисты… Моуди задумался над этим, и затем поднял телефонную трубку, чтобы позвонить в иранское посольство в Киншасе. Предстоит сделать многое и подготовиться к ещё большему. Он заколебался, его рука с телефонной трубкой остановилась на полпути к уху. Что, если Бог действительно прислушается к её молитвам? Вполне возможно, подумал Моуди, это вполне возможно. Сестра была исключительно добродетельной женщиной, она проводила значительную часть своего дня за молитвами, подобно верующим у него дома, в священном городе Кум. Её вера в Бога была тверда, и она посвятила свою жизнь людям, нуждающимся в её помощи. Это были три столпа из пяти, на которых покоился ислам; к ним можно было прибавить и четвёртый — христианский Великий пост не так уж отличался от исламского Рамадана. Это были опасные мысли, но если Аллах услышал её молитвы, в этом случае то, что он намеревался сделать, не было начертано рукой Пророка и не сможет осуществиться, но вот если её молитвы остались неуслышанными… Моуди зажал трубку между ухом и плечом и набрал номер.

— Господин президент, мы больше не можем медлить.

— Я знаю, Арни.

Как ни странно, все сводилось к сугубо формальной проблеме. Тела нужно точно опознать, потому что человек не считается мёртвым до тех пор, пока не составлен документ, говорящий об этом, а пока человек не признан мёртвым, будь этот человек сенатором или конгрессменом, его или её пост не является вакантным, на это место не может быть выбрано другое лицо, и Конгресс остаётся пустой скорлупой. Свидетельства о смерти будут отправлены сегодня, и уже через час губернаторы «нескольких штатов» обратятся к Райану за советом или сообщат, что они собираются сделать без его совета. Во всяком случае один губернатор уже сегодня уйдёт в отставку и будет назначен сенатором Соединённых Штатов рукою своего заместителя, который займёт его место. Элегантное, хотя и явно политиканское вознаграждение — по крайней мере ходили такие слухи.

Объём поступающей информации был огромен, даже для человека, знакомого с её источниками. Это началось больше четырнадцати лет назад. Правда, трудно было выбрать более благоприятное время, потому что тогда крупные газеты и журналы перешли к электронным средствам массовой информации, которые легко вводились во Всемирную информационную сеть. Империи СМИ брали скромный гонорар за доступ к материалам, которые в противном случае хранились бы в их покрытых плесенью подвалах или в лучшем случае продавались в библиотеки колледжей практически за бесценок. Всемирная информационная сеть всё ещё была относительно новым и непроверенным источником дохода, однако средства массовой информации взяли её за горло, поскольку сейчас впервые новости сделались не столь переменчивыми, как в прошлом. Теперь она превратилась в неистощимый источник информации для самих репортёров, для студентов, для тех, кто обладал любопытством и хотел узнать что-то лично для себя, а также для тех, чьё любопытство было чисто профессиональным. Самым лучшим, однако, было то, что огромное число людей, обладающих паролем и ведущих поиск нужных им сведений, сделало невозможным проверить всех, кто запрашивает ту или иную информацию, Он вёл себя осторожно — точнее, его люди вели себя осторожно. Все запросы делались в Европе, главным образом в Лондоне, через совершенно новые терминалы доступа к Интернету, существующие не дольше того времени, которое требовалось для того, чтобы загрузить в память необходимые данные, или с академических терминалов, доступ к которым имели многие. Были введены ключевые слова РАЙАН ДЖОН ПАТРИК, РАЙАН ДЖЕК, РАЙАН КЭРОЛАЙН, РАЙАН КЭТИ, ДЕТИ РАЙАНА, СЕМЬЯ РАЙАНА и множество других и в результате получены буквально тысячи «попаданий». Многие были случайными, потому что фамилия Райан достаточно распространённая, но процедура проверки была несложной.

Первые действительно интересные данные появились, когда Райану был тридцать один год и он неожиданно привлёк к себе широкое внимание общественности в Лондоне. Удалось найти даже фотографии, и хотя для получения их потребовалось время, результаты стоили этого. Особенно первая. На ней был изображён молодой человек, сидящий на мостовой и залитый кровью. Ну разве это не вдохновляет? Мужчина на фотографии выглядел мёртвым, но он знал, что раненые часто выглядят именно так. Затем появились снимки разбитого автомобиля и маленького вертолёта. Данных, касающихся Райана на протяжении промежуточных лет, было удивительно мало, не более чем упоминания о его выступлениях на закрытых слушаниях в американском Конгрессе. Появились и дополнительные интересные статьи относительно конца президентства Фаулера — сразу после того, как наступила непродолжительная паника, сообщалось, что Райан лично предотвратил пуск ракеты с ядерной боеголовкой… и Райан сам намекнул на это в разговоре с Дарейи, но случай не получил официального подтверждения, и Райан больше никогда не обсуждал его. Вот это важно. Это говорит кое-что о человеке. Но пока это тоже можно отложить.

Его жена. О ней тоже много писали газеты, включая статью, где указан номер её кабинета в больнице. Искусный хирург. Вот это интересно — в недавней статье говорится, что она будет продолжать свою работу. Превосходно. Они знают, где её искать.

Дети. Самый младший ребёнок — да, самый младший ребёнок ходит в тот же детский сад, куда ходила старшая дочка. А вот и фотография детского сада. В статье о первой должности Райана в Белом доме даже указывается школа, в которой учатся старшие дети…

Просто поразительно. Он распорядился начать эту работу, зная, что сумеет получить всю или почти всю информацию, но даже при всём этом он не ожидал, что уже в первый день получит больше сведений, чем сумеют собрать десять его оперативников — при немалом риске разоблачения — за неделю. Американцы так глупы. Они делают все, чтобы облегчить покушение, понятия не имеют о секретности или безопасности. Одно дело, когда время от времени глава государства появляется на публике со всей семьёй — все так поступают. Но совсем другое — сообщать всем о том, что никого не касается.

Пакет с документами — в нём оказалось более двух с половиной тысяч страниц — будет рассортирован его персоналом с использованием перекрёстных ссылок. Пока не строилось никаких планов, не предпринималось никаких действий… Но это может измениться.

— Знаете, оказывается, мне нравится летать, — заметила Кэти Райан, обращаясь к Рою Альтману.

— Вот как?

— Нервная нагрузка меньше, чем когда сама сидишь за рулём. Думаю, это долго не продлится, — добавила она, становясь в очередь за обедом.

— Нет, наверно. — Альтман постоянно оглядывался по сторонам, но в помещении находились ещё два агента Секретной службы, которые тщетно старались не выделяться. Несмотря на то что в больнице Джонса Хопкинса работало 2400 врачей, это всё-таки была своего рода профессиональная деревня, где почти все знали друг друга, а врачи не носят пистолетов. Альтман старался стоять поближе к «Хирургу», чтобы лучше познакомиться с её привычками, и Кэти не возражала против этого. Он провёл с ней уже две утренние процедуры, и Кэти, как и подобает учителю, объясняла каждый свой шаг самым подробным образом. После ланча она будет совершать учебный обход с несколькими студентами. Это было первым случаем для Альтмана, когда он учился чему-то важному в области, не относящейся к политике — политику он ненавидел. Далее он заметил, что «Хирург» ест мало, клюёт, как птичка в поговорке. Она подошла к кассе и расплатилась за обоих, невзирая на протесты Альтмана.

— Это моя больница, Рой. — Она посмотрела по сторонам, заметила человека, с которым ей хотелось бы пообедать вместе, и направилась к нему в сопровождении Роя.

— Привет, Дейв!

Декан Джеймс и его гость встали.

— Привет, Кэти! Позволь мне представить нашего нового профессора, Пьера Александера. Алекс, это Кэти Райан…

— Та самая, которая…

— Бросьте, я по-прежнему врач, и…

— Это ведь вы получили Ласкера, верно? — прервал её Александер. Улыбка Кэти словно осветила всю комнату.

— Да.

— Поздравляю вас, доктор. — Он протянул руку. Кэти пришлось поставить свой поднос на стол, чтобы обменяться рукопожатием. Альтман наблюдал за разговором, стараясь не выдать себя, но что-то его выдало. — А вы, должно быть, из Секретной службы?

— Да, сэр. Меня зовут Рой Альтман.

— Отлично. Такая прелестная и умная леди заслуживает должной охраны, — произнёс Александер. — Я только что ушёл из армии, мистер Альтман. Мне приходилось встречать ваших парней в госпитале Уолтера Рида ещё в то время, когда дочь президента Фаулера вернулась из Бразилии с тропической лихорадкой. Я тогда занимался её лечением.

— Алекс работает с Ральфом Форстером, — заметил декан, когда они сели за стол.

— Факультет инфекционных болезней, — объяснила Кэти своему телохранителю.

— В настоящее время осваиваюсь с обстановкой, — кивнул Александер. — Зато мне выдали пропуск на стоянку, так что я, наверно, уже один из своих.

— Надеюсь, вы такой же хороший преподаватель, как и Ральф.

— Он по-настоящему отличный врач, — согласился Александер. Кэти пришла к выводу, что ей нравится новый профессор. К тому же её заинтересовало мягкое произношение и южные манеры. — Сегодня утром Ральф вылетел в Атланту.

— Что-то случилось?

— Вероятное заболевание лихорадкой Эбола в Заире. Мальчику восемь лет, он местный житель. Утром пришло сообщение по электронной почте.

Глаза Кэти сузились, когда она услышала об этом. Несмотря на то что она работала в совершенно иной области медицины, подобно всем врачам, она получала журнал « Информация о заболеваемости и смертности» и следила за тем, что происходит в области инфекционных болезней. Медицина — это наука, где учёба никогда не прекращается — Только единичный случай? — спросила она.

— Да, — кивнул Александер. — По-видимому, мальчика укусила за руку обезьяна. Мне уже приходилось выезжать туда из Форт-Детрика, когда произошла небольшая вспышка этого заболевания в 1990 году.

— С Гасом Лоренцом? — спросил декан Джеймс.

— Нет, Гас был занят другой работой, — покачал головой Александер. — Руководителем группы назначили Джорджа Вестфаля.

— Ах да, конечно, он ..

— Умер, — подтвердил Александер. — Мы постарались скрыть причину его смерти, но на самом деле он подхватил лихорадку. Я ухаживал за ним. Тяжёлое зрелище.

— Он в чём-то ошибся? Я не был хорошо знаком с ним, — сказал Джеймс, — но Гас говорил, что ему прочили многообещающее будущее. Насколько я помню, он приехал из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.

— Джордж был блестящим учёным-вирусологом, лучшим специалистом в своей области, с которым мне доводилось встречаться. Он вёл себя с предельной осторожностью, как и все мы, но всё-таки подхватил вирус Эбола. Мы так и не узнали, как это произошло. Как бы то ни было, в результате той вспышки скончалось шестнадцать человек. Двое выжили, обе молодые женщины, обеим чуть за двадцать. Они ничем не отличались от других — по крайней мере нам не удалось обнаружить ничего особенного. Может быть, им просто повезло, — заметил Александер, сам не веря этому. Подобные вещи не случаются сами по себе. Просто он не сумел обнаружить причину, хотя в этом и заключалась его задача. — В общем всего заболело восемнадцать человек, и вот в этом нам действительно повезло. Мы пробыли там шесть или семь недель. Помню, я взял ружьё и отправился в джунгли, пристрелил там около сотни обезьян, пытаясь найти носителя вируса. Безрезультатно. Этот штамм называется заирская Эбола Мзинга. Думаю, сейчас в Атланте они сравнивают вирусы того заболевания с вирусом, от которого заболел мальчик. Лихорадка Эбола — увёртливая штука, пока о ней почти ничего не известно.

— Значит, на этот раз заболел только один мальчик? — спросила Кэти.

— По крайней мере так нам сообщили. Как обычно, причина заболевания неизвестна.

— Но вы сказали, что его укусила обезьяна?

— Да, однако мы никогда её не найдём. До сих пор это никому не удавалось.

— Это действительно столь смертельное заболевание? — спросил Альтман, не в силах удержаться от того, чтобы не вступить в разговор.

— Сэр, по официальным данным процент смертности у заболевших Эболой достигает восьмидесяти. Или давайте выразим это по-другому. Если вы сейчас достанете пистолет и выстрелите мне в грудь — прямо сюда, — шансы выжить у меня выше, чем у человека, подхватившего этот крошечный вирус. — Александер намазал маслом булочку и вспомнил, как ему пришлось навестить вдову Вестфаля. У него едва не пропал аппетит. — Пожалуй, намного выше, принимая во внимание квалификацию хирургов, работающих у нас в Холстеде. У вас куда больше шансов выжить при заболевании лейкемией или лимфомой. Вот при заболевании СПИДом шансы меньше, но и при нём вы проживёте в среднем лет десять. Подхватив вирус Эбола, вы умрёте через десять дней. Я не знаю более смертельного заболевания.

Глава 11

Обезьяны

Райан все писал сам — и две опубликованные книги по морской истории, и несчётное число докладов для ЦРУ. Сейчас ему казалось, что это было когда-то в какой-то прошлой жизни, заново пережитой им на кушетке гипнотизёра. Сначала он сидел за пишущей машинкой, а потом за персональными компьютерами. Сам процесс написания ему никогда не нравился — это казалось очень трудным, однако он любил одиночество, связанное с работой, когда он замыкался в собственном интеллектуальном мирке, где ему никто не мешал, не прерывал хода мыслей, позволяя отшлифовать их и довести до желаемого уровня. Таким образом, это всегда были его собственные мысли, и при выражении этих мыслей сохранялись их целостность и чистота.

Теперь этому пришёл конец.

Главным спичрайтером[31] президента была Кэлли Уэстон — невысокая изящная блондинка, подобно волшебнице играющая словами. Как и многие служащие, составляющие огромный персонал Белого дома, она появилась здесь во времена президентства Фаулера и осталась после его ухода.

— Вам не понравился мой текст вашего выступления в соборе? — приступила она прямо к делу.

— Если говорить честно, я просто решил, что нужно сказать что-то другое, — произнёс Джек и только теперь понял, что оправдывается перед человеком, которого почти не знает.

— Я просто плакала из-за этого. — Она сделала эффектную паузу, глядя прямо ему в глаза немигающим взглядом ядовитой змеи, явно стараясь понять его. — Вы не такой, как все.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать — вас нужно понять, господин президент. Президент Фаулер поручал мне писать его речи так, чтобы в них звучали человеческие чувства — сам-то он, бедняга, был холодным и скучным человеком. Президент Дарлинг оставил меня на этой должности, поскольку не смог найти никого лучше. Я всё время воюю с членами президентской администрации, работающими по другую сторону улицы. Они любят редактировать мою работу, а мне не нравится, когда этим занимаются бездельники. Мы непрерывно ссоримся. Арни всегда становится на мою сторону, потому что я училась в школе вместе с его любимой племянницей, к тому же я делаю свою работу лучше других. Зато я причиняю вашим сотрудникам наибольшее количество неприятностей. Мне хотелось, чтобы вы знали об этом. — Это было хорошим объяснением, но не относилось к делу.

— Почему вы считаете меня не таким, как остальные? — спросил Джек.

— Вы говорите то, о чём действительно думаете, вместо того чтобы говорить то, что, по вашему мнению, хочется услышать людям. Писать для вас будет непросто. Теперь я не смогу окунать перо в ту же самую чернильницу. Мне придётся научиться писать так, как я писала раньше, а не так, как пишу за плату. Кроме того, придётся учиться писать так, как вы говорите. Это будет трудно, — сказала она, готовясь принять вызов.

— Понятно. — Поскольку мисс Уэстон не была членом внутреннего круга людей, близких к президенту, Андреа Прайс находилась в кабинете, она стояла, опершись плечом о стену (она предпочла бы стоять в углу, но в Овальном кабинете углов не было), и бесстрастно наблюдала за происходящим — или пыталась сохранять бесстрастие. Райан уже начал понимать язык её поз и движений. Прайс явно была не расположена к Уэстон. Интересно, почему? — подумал он.

— Посмотрим. Что вы сможете написать для меня за пару часов?

— Сэр, это зависит от того, что вы хотите сказать, — заметила спичрайтер.

Райан в нескольких коротких фразах изложил основное содержание своего предстоящего выступления. Уэстон не делала записей. Она просто выслушала его, словно впитав его слова, улыбнулась и заговорила снова:

— Они уничтожат вас. Знайте это. Может быть, Арни ещё не сообщил вам, может быть, ни один из сотрудников не решился сказать вам об этом и никогда не скажет, но именно это ждёт вас.

Услышав реплику спичрайтера, Прайс отпрянула от стены, теперь её тело находилось в вертикальном положении.

— Почему вы считаете, что я хочу остаться здесь?

— Извините меня, — недоуменно моргнула мисс Уэстон. — Вообще-то я не привыкла к такому ходу мыслей.

— Такой разговор может быть интересным, но я…

— Позавчера я прочла одну из ваших книг. Вы не слишком хорошо излагаете свои мысли — не слишком элегантно, но это мнение специалиста, — однако говорите чётко и ясно. Вот почему мне пришлось вернуться к моему прежнему риторическому стилю, чтобы он звучал, как у вас. Короткие предложения. Правильное, хорошее построение фраз. Думаю, вы учились в католическом колледже. Вы не обманываете людей, говорите прямо и честно. — Она улыбнулась. — Сколько времени должно длиться ваше выступление?

— Будем считать, что пятнадцать минут.

— Вернусь через три часа, — пообещала Уэстон и встала. Райан кивнул, женщина повернулась и вышла из кабинета. Президент посмотрел на Прайс.

— Говорите, в чём дело, — приказал он.

— Она причиняет всем нам кучу неприятностей. В прошлом году вдруг напала на младшего сотрудника аппарата. Охраннику пришлось разнимать их.

— Из-за чего произошла ссора?

— Сотрудник непристойно отозвался об одной из речей, написанных ею, и сделал нелестное замечание относительно её родословной. Его уволили на следующий день. Невелика потеря, — закончила Прайс. — Но эта Уэстон — высокомерная примадонна. Она не должна была так разговаривать с вами.

— А если она права?

— Сэр, это не моё дело, но такие…

— Так права она или нет?

— Вы не похожи на других, господин президент. — Прайс не объяснила, хорошо это или плохо, и Райан не спросил об этом. К тому же у него было немало дел. Он поднял трубку телефона и услышал голос секретаря.

— Вы можете соединить меня с Джорджем Уинстоном из «Коламбус групп»?

— Да, господин президент, сейчас я найду его. — Секретарь не помнила номер телефона Уинстона, поэтому сняла трубку и вызвала отдел информации и связи. Дежурный старшина сейчас же отыскал номер в своей картотеке и прочитал его вслух. Секунду спустя он посмотрел на сидящего рядом сержанта морской пехоты и протянул руку. Сержант пошарил в кармане, достал четыре монеты по двадцать пять центов и передал их ухмыляющемуся старшине.

— Господин президент, мистер Уинстон на проводе, — послышался голос секретаря по интеркому.

— Джордж?

— Да, сэр.

— Ты не мог бы немедленно приехать ко мне?

— Джек — то есть, господин президент, я стараюсь навести порядок в своём инвестиционном фонде и…

— Прошу тебя немедленно приехать, — настоятельно повторил президент.

Уинстон задумался. Команда его «гольфстрима» не была предупреждена о вылете сегодня. Если ехать в аэропорт Ньюарка…

— Приеду следующим поездом.

— Сообщи, каким именно. Тебя встретят на вокзале.

— О'кей, но сразу хочу сказать, что не смогу…

— Сможешь. Увидимся через несколько часов. — Райан положил трубку и посмотрел на Прайс.

— Андреа, пошли агента с машиной на станцию.

— Хорошо, господин президент.

Райан пришёл к выводу, что приятно отдавать распоряжения, которые немедленно выполняются. К этому можно даже привыкнуть.

— Мне не нравятся вооружённые люди! — Она произнесла эту фразу так громко, что несколько голов повернулись в её сторону, хотя дети тут же снова занялись своими кубиками и цветными карандашами. В детском саду было необычно много взрослых, да ещё с какими-то наушниками, от которых тянулись вниз тонкие провода. Те, кто повернулись, посмотрели на «обеспокоенную» (в подобных случаях всегда применялось это слово) мать одного из ребят. Дон Рассел, как старший группы, подошёл к ней.

— Здравствуйте, — сказал он и протянул удостоверение агента Секретной службы. — Могу чем-нибудь вам помочь?

— Вам обязательно нужно здесь находиться?

— Да, мэм, обязательно. Вы не скажете мне, с кем я имею честь говорить?

— Зачем? — огрызнулась Шила Уолкер.

— Видите ли, мадам, всегда приятно знать, с кем говоришь, не так ли? — благоразумно отозвался Рассел. Кроме того, зная имя, можно проверить, что это за человек, добавил он про себя.

— Это миссис Уолкер, — сказала Марлен Даггетт, хозяйка и управляющая детским садом «Гигантские шаги».

— А-а, так это ваш малыш вон там? Его зовут Джастин, не правда ли? — улыбнулся Рассел. Четырехлетний мальчик выстраивал из кубиков пирамиду, после чего опрокидывал её под восторг окружающих.

— Мне просто не нравятся пистолеты, и я не хочу, чтобы рядом с детьми находились вооружённые люди.

— Миссис Уолкер, прежде всего мы полицейские. Мы умеем обращаться с оружием. Во-вторых, правила требуют, чтобы мы всегда были вооружены. В-третьих, почему бы вам не подумать о том, что теперь ваш сын находится в полной безопасности. Вам никогда не придётся беспокоиться, что кто-то придёт и похитит ребёнка с игровой площадки.

— Почему она должна ходить именно в этот детский сад?

— Миссис Уолкер, Кэтлин не стала президентом. Президентом стал её отец. Разве она не имеет права на такую же нормальную детскую жизнь, как и ваш Джастин?

— Но это опасно и…

— Нет, мадам, пока мы здесь, никому не угрожает опасность, — заверил её Рассел.

Миссис Уолкер отвернулась, словно не слыша его.

— Джастин! — Мальчик посмотрел на мать, которая держала наготове его куртку. Он задумался на мгновение и пальчиком подтолкнул кубики. Четырехфутовая башня закачалась, прежде чем упасть.

— Будущий инженер, — услышал Рассел в наушнике. — Я запишу номер её автомобиля. — Он посмотрел на женщину-агента, стоящую в дверях, и кивнул. Через двадцать минут в картотеке Секретной службы появится новое досье. Скорее всего там будет сказано, что миссис Уолкер просто ненавидит властей предержащих, как и многие представители нового поколения, но если у неё раньше были проблемы с психикой (не исключено) или она подвергалась судебному преследованию (маловероятно), её имя будет занесено в память компьютера. Рассел автоматически обвёл взглядом комнату и покачал головой. «Песочница» была нормальным ребёнком, окружённым нормальными детьми. Сейчас она рисовала цветными карандашами на чистом листе бумаги. Её лицо сморщилось от напряжения. Ей предстоит нормальный день, нормальный ланч, нормальный дневной сон, а затем необычная поездка в решительно необычный дом. Кэтлин не обратила внимания на его разговор с матерью Джастина. Ну что ж, дети остаются детьми, что достаточно разумно с их стороны, чего не скажешь о всех родителях.

Миссис Уолкер отвела сына к семейному автомобилю — это был фургон «вольво», что никого не удивило, — усадила его в детское креслице на заднем сиденье и заботливо пристегнула ремнями безопасности. Агент запомнила номер автомобиля для последующей проверки, зная, что это не приведёт ни к чему важному, и в то же время понимая, что проверка будет проведена в любом случае, потому что всегда есть шанс, что…

И тут прошлое предстало в новом свете — причина, почему следует проявлять максимальную осторожность. Они были здесь, в детском саду «Гигантские шаги», том же самом, услугами которого Райаны пользовались ещё с тех пор, как «Тень» была совсем крошкой. Детский сад «Гигантские шаги» находился рядом с Ритчи-хайвэй, неподалёку от Аннаполиса. Преступники воспользовались стоянкой напротив магазина «7-одиннадцать», чтобы следить за детским садом, и затем последовали в своём мини-фургоне за старым «порше», в котором ехала «Хирург». На мосту через шоссе номер 50 они устроили засаду, а потом, спасаясь с места преступления, убили полицейского. В то время доктор Райан была беременна и ожидала рождения «Ванночки», а до появления на свет «Песочницы» было ещё очень далеко, оно терялось тогда в туманном будущем. Все это странно подействовало на специального агента Марселлу Хилтон. Она снова не замужем — два развода, без детей, — и от общения с малышами у неё дрожало сердце, хотя она была опытным профессионалом. Марселла пришла к выводу, что это следствие гормонального порядка или женского менталитета, а может быть, ей просто нравились дети и хотелось иметь своего ребёнка. Как бы то ни было, при мысли, что есть люди, готовые намеренно причинить боль маленьким детям, на мгновение у неё похолодела кровь, словно от порыва ледяного ветра.

Это место слишком уязвимо. Можно не сомневаться, что в мире есть люди, готовые причинить зло детям. И магазин «7-одиннадцать» по-прежнему стоит на своём месте. Сейчас в состав группы, охраняющей «Песочницу», входят шесть агентов Секретной службы. Через пару недель их число сократится до трех или четырех. Секретная служба была не столь всемогуща, как принято считать. Да, конечно, она могла многое, а о её способности вести расследование мало кто догадывался. Агенты Секретной службы — единственного из всех федеральных правоохранительных агентств — имели право постучать в дверь, войти и провести «дружескую» беседу со всяким, в ком видели опасность для жизни президента, основываясь на доказательствах, которые могли быть и не приняты судом. Цель такой беседы заключалась в том, чтобы человек понял, что за ним или за нею постоянно следят, и хотя это вообще-то не соответствовало действительности — в Секретной службе было всего 1200 агентов, разбросанных по всем пятидесяти штатам, — одной мысли об этом было достаточно, чтобы смертельно напугать того, кто осмелился сказать что-то неосторожное неосторожному собеседнику.

Но опасность представляли не эти люди. До тех пор пока агенты исправно исполняли свои обязанности, подобная угроза не являлась смертельной. Такие люди почти всегда проявляли неосторожность, и агенты знали, как их нейтрализовать. Настоящую опасность представляли те, о ком отдел разведки Секретной службы не знал ничего. Иногда их можно остановить демонстрацией силы, но для этого требовалась масса средств, сила была слишком очевидной, слишком давила на людей, привлекала слишком много внимания и вызывала враждебные толки. Она вспомнила, что произошло через несколько месяцев после покушения на «Хирурга», «Тень» и ещё не родившегося «Ванночку» и едва не закончилось смертью всех троих. Там было целое отделение. Это стало предметом изучения в академии Секретной службы в Белтсвилле. Дом Райанов использовали для съёмки, чтобы воссоздать нападение террористов. Тогда погибли Чак Эвери — отличный агент с огромным опытом — и все его отделение. Будучи ещё начинающим агентом, она смотрела видеозапись того, что случилось в тот трагический вечер, и тогда её потрясло, насколько просто для целой группы агентов допустить незначительную ошибку, которая затем усугубилась невезением и плохой координацией действий…

— Да, я знаю. — Она повернулась и посмотрела на Дона Рассела, вышедшего подышать свежим воздухом и выпить кофе из пластмассового стаканчика. Его место внутри занял другой агент.

— Ты знал Эвери?

— Он учился в академии двумя годами раньше. Умный, осторожный и чертовски меткий стрелок. Тогда он убил одного из нападавших, стреляя в темноте с расстояния в тридцать ярдов, попал ему в грудь двумя пулями. — Он печально покачал головой. — В нашем деле не бывает малозначащих ошибок, Марси.

И в этот момент она снова почувствовала, как по ней прокатилась волна леденящего холода, когда рука тянется к пистолету, чтобы убедиться, что он на месте, напомнить себе, что готова действовать и выполнить свой долг. В такой момент видишь, как вот сейчас, всю прелесть ребёнка, и даже если изнемогаешь от ран, последний сознательный акт твоего пребывания на земле состоит в том, чтобы всадить каждую пулю в сердце негодяя. Она моргнула, и картина исчезла.

— Она очень красивая девочка, Дон.

— Мне редко приходится встречать некрасивых маленьких девочек, — согласился Рассел. В ответ на это больше хочется сказать: не беспокойся, мы позаботимся о ней. Но они не сказали этого. Более того, даже не подумали об этом. Наоборот, оба посмотрели на шоссе, на деревья, на магазин «7-одиннадцать» по другую сторону улицы, пытаясь вспомнить, что ещё они упустили, и думая о том, сколько денег можно будет потратить на камеры слежения.

Джордж Уинстон привык к тому, что его встречают. Вообще-то это высшая привилегия. Ты спускаешься с трапа самолёта — чаще всего приходится летать, — а тебя уже кто-то ждёт и ведёт к автомобилю, водитель которого знает кратчайший путь к месту, куда ты направляешься. Никаких очередей возле «Херц», фирмы по найму автомобилей, никакой надобности рассматривать бесполезные маленькие карты в поисках удобного маршрута, никакой опасности заблудиться. Разумеется, это недёшево, но стоит того, потому что самое ценное — это время, и отпущено его тебе после рождения ограниченно, а у тебя нет чековой книжки, чтобы ты мог видеть, сколько ещё можно тратить. «Метролайнер» въехал на путь номер шесть станции «Юнион стейшн» в Вашингтоне. По дороге Уинстон почитал, а между Трентоном и Балтимором даже вздремнул. Жаль, что железные дороги не окупаются перевозкой пассажиров, но чтобы лететь на самолёте не требуется платить за воздушное пространство, тогда как для наземного транспорта необходимо строить колею. Жаль. Он взял пальто, кейс и направился к выходу, дав кондуктору несколько долларов чаевых.

— Мистер Уинстон? — спросил подошедший к нему мужчина.

— Да.

Мужчина протянул удостоверение личности в кожаной обложке — там говорилось, что он агент федеральной службы. Уинстон заметил в тридцати футах его напарника, который стоял в расстёгнутом пальто.

— Прошу следовать за мной, сэр. — Теперь внешне они всего лишь были троицей, спешащей на важное совещание.

У него имелось множество досье, причём каждое было настолько толстым, что содержащиеся в нём сведения приходилось редактировать, чтобы толстенные папки помещались в шкафах. По-прежнему ему было удобнее работать с бумагами, чем с компьютером, — без специальной программы не заставишь компьютер перейти на его родной язык. Проверять данные будет нетрудно. Во-первых, поступит печатная информация, подтверждающая или изменяющая ту, что содержалась в его досье. Во-вторых, многое было легко проверить — достаточно послать автомобиль, чтобы он проехал раз-другой мимо нужных мест, или понаблюдать за дорогой. В этом не было ничего опасного. Какими бы осторожными и бдительными ни были сотрудники американской Секретной службы, не так уж они и всемогущи. У этого Райана была семья, жена, работающая врачом, дети, которые ходили в школу; да и самому Райану нужно придерживаться определённого графика. Внутри своей официальной резиденции они находились в безопасности — в относительной безопасности, поправил он себя, потому что нет места на каком-то участке земли, которое было бы абсолютно безопасным, — но ведь эта безопасность не следовала за ними повсюду, правда?

Для осуществления операции требовались прежде всего финансы и тщательное планирование. Ему нужен был спонсор.

— Сколько вам нужно? — спросил поставщик.

— А каким количеством вы располагаете? — задал встречный вопрос покупатель.

— Я могу достать восемьдесят, это с гарантией. А может быть, даже сто. — Поставщик отхлебнул пива.

— Когда?

— Неделя вас устроит? — Они находились в Найроби, столице Кении, крупном центре торговли этим товаром. — Они нужны вам для биологических исследований?

— Да, учёные, работающие с моим клиентом, ведут исследования в рамках весьма интересного проекта.

— Что это за проект?

— Я не вправе говорить об этом, — последовал ответ, которого и следовало ожидать. К тому же покупатель отказался говорить о своём клиенте. Поставщик не настаивал, да это его особенно и не интересовало. Любопытство его было чисто человеческим, а не профессиональным. — Если заказ будет выполнен вами в срок и удовлетворит моего клиента, не исключено, что мы его возобновим. — Стандартная приманка, направленная на то, чтобы заинтересовать поставщика. Тот кивнул и переговоры возобновились.

— Вы должны принять во внимание, что организовать это стоит недёшево. Мне нужно собрать своих людей. Они должны найти место, где обитает небольшое стадо обезьян, в которых вы заинтересованы. Возникнут проблемы с поимкой и транспортировкой, с лицензией на экспорт и другими бюрократическими препятствиями. — Он имел в виду взятки. За последние несколько лет торговля африканскими зелёными обезьянами заметно расширилась. Многие компании пользовались ими для своих экспериментов. Обычно это плохо кончается для животных, но в Африке обезьян очень много. Африканские зелёные обезьяны никак не относятся к виду, которому грозит уничтожение, но даже если бы это им грозило, поставщика такое обстоятельство не остановило бы. Животные — своего рода природные ресурсы его страны, подобно тому как нефть у арабов, и продаются за твёрдую валюту. Сентиментальность не относилась к числу его недостатков. Обезьяны кусаются и плюются, да и вообще это отвратительные маленькие мерзавцы, хотя вызывают умиление у туристов, разглядывающих их в заповеднике. Кроме того, они наносят ущерб урожаю, разоряя многочисленных мелких фермеров. Потому-то их и ненавидят, что бы ни говорили охотоведы.

— Все эти проблемы нас не волнуют. Нас больше интересует скорость их доставки. Мы готовы щедро вознаградить вас.

— А-а. — Поставщик осушил бутылку и, подняв руку, щёлкнул пальцами. На столе тут же появилась новая бутылка пива. Он назвал цену. В неё входили накладные расходы, оплата работы ловцов, взятки паре полицейских и одному чиновнику среднего уровня, а также собственный доход, который, принимая во внимание условия местной экономики, был, по его мнению, достаточно большим. Не все это понимали.

— Согласен, — сказал покупатель, не моргнув глазом. Поставщик едва не почувствовал себя разочарованным. Он любил торговаться, что составляет неотъемлемую часть африканского рынка. В конце концов, он даже не успел объяснить, насколько трудным и запутанным является его бизнес.

— С вами приятно иметь дело, сэр. Позвоните мне через… пять дней?

Покупатель кивнул, допил стакан лимонада и ушёл. Через десять минут он позвонил по телефону — это был третий такой звонок в посольство за один день, и все касались одного и того же вопроса. Хотя он не знал этого, аналогичные переговоры велись в Уганде, Заире, Танзании и Мали, и всякий раз покупатели сообщали в посольство о результатах.

Джек вспомнил своё первое посещение Овального кабинета, как он пересёк комнату секретарей и через необычной формы двери в изогнутой стене прошёл внутрь. Расположение комнат напоминало дворец восемнадцатого века, каким на самом деле и являлся Белый дом, хотя и весьма скромный для своего времени. Прежде всего вы обращали внимание на стекла в окнах, особенно в солнечный день. Они были настолько толстыми, что казались зелёными, и напоминали стеклянные стенки аквариума для редких видов рыб. Далее обращал на себя внимание огромный деревянный стол. Все это производило впечатление, особенно если за столом стоял ожидающий вас президент. Все к лучшему, подумал Райан. Это упрощает его работу.

— Привет, Джордж, — сказал президент, протягивая руку.

— Здравствуйте, господин президент, — отозвался Уинстон, не обращая внимания на двух сотрудников Секретной службы, стоящих у него за спиной и готовых схватить его при первом же неосторожном движении. Он не слышал их присутствия, но чувствовал их взгляды у себя на затылке. Уинстон пожал руку Райану и заставил себя улыбнуться. Он был знаком с ним, но недостаточно близко. Они работали вместе во время японского кризиса. До этого он несколько раз встречал его на различных приёмах, слышал о его успехах на фондовой бирже, которые были малозаметными, но весьма эффективными. Время, потраченное на разведывательную деятельность, не пропало даром.

— Присаживайся. — Джек сделал жест в сторону одного из диванчиков. — Расслабься. Как прошла поездка?

— Как всегда. — Стюард в морской форме появился словно ниоткуда и налил две чашки кофе — это соответствовало времени дня. Кофе, заметил Уинстон, был очень вкусным, а фарфоровые чашки с золотым ободком изысканными.

— Ты нужен мне, — произнёс Райан, приступая прямо к делу.

— Послушайте, сэр, мой фонд сильно пострадал во время…

— Ты нужен стране.

— Я никогда не стремился к работе в составе правительства, Джек, — быстро ответил Уинстон.

Райан даже не прикоснулся к своей чашке.

— Как ты думаешь, Джордж, почему я пригласил тебя? Ты знаешь, мне уже приходилось улаживать непростые дела. И не раз. А теперь мне приходится составить свою команду. Сегодня вечером я буду выступать по телевидению. Думаю, тебе понравится, что я намерен сказать. О'кей, прежде всего мне нужен человек, который мог бы возглавить Министерство финансов. С министерством обороны пока все в порядке. Государственный департамент в надёжных руках Адлера. Так вот, первым в моём списке вакансий, которые необходимо заполнить, стоит Министерство финансов и там нужен новый человек, причём отличный специалист. Лучше тебя я никого не нашёл. У тебя все чисто? — внезапно спросил Райан.

— Что… Клянусь задницей! Свои деньги я сделал в соответствии с законами. Это всем известно. — Уинстон ощетинился и тут же понял, что президент ожидал именно такого ответа.

— Отлично. Мне нужен человек, пользующийся доверием финансового мира. Ты и есть такой человек. Мне нужен человек, который знаком с тем, как функционирует эта система. Ты знаком с этим. Мне нужен человек, который знает слабые места нашей финансовой системы, нуждающиеся в исправлении, и те места, которые функционируют нормально и без постороннего вмешательства. Ты знаешь это. Мне нужен человек, далёкий от политики. Ты никогда ею не занимался. Короче говоря, Джордж, мне требуется бесстрастный профессионал — но больше всего мне нужен человек, который бы ненавидел свою работу так, как ненавижу свою я.

— Что вы хотите этим сказать, господин президент?

Райан откинулся на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза.

— Я начал работать на государственной службе, когда мне был тридцать один год. Однажды я покинул её и провёл несколько удачных сделок на Уолл-стрит, но потом меня заманили обратно — и вот что из этого получилось. — Он открыл глаза. — С того самого момента, как меня привлекли к работе в ЦРУ, мне довелось наблюдать изнутри за тем, как идут дела, и знаешь что? Мне это никогда не нравилось. Помнишь, я начал работать на Уолл-стрит и весьма удачно, верно? У меня появилось целое состояние, и я решил, что посвящу себя преподавательской работе. Я всегда увлекался историей и надеялся, что буду преподавать, писать и заниматься исследовательской работой, попытаюсь выяснить, как всё происходило, и передам свои знания молодёжи. Это мне почти удалось, и, может быть, все произошло не совсем так, как я мечтал, но я многому научился и приобрёл немалый опыт. И вот теперь, Джордж, мне необходимо набрать свою команду.

— С какой целью?

— Твоя работа будет заключаться в том, чтобы привести в порядок министерство финансов. Я поручаю тебе руководство денежной и бюджетной политикой.

— Ты имеешь в виду…

— Вот именно.

— Без всякого политического вмешательства? — Он был обязан задать этот вопрос.

— Послушай, Джордж, я не знаю, как стать политическим деятелем и у меня нет времени учиться. Мне вообще никогда не нравились игры в политику, да и большинство участвующих в ней были мне не по вкусу. Я всего лишь пытаюсь принести как можно больше пользы своей стране, сделать все, что от меня зависит. Иногда у меня это получается, иногда нет. У меня нет выбора. Ты ведь помнишь, как все это началось. Меня и мою семью пытались убить. Мне не нравится, когда меня втягивают во что-то против моего желания, но, черт побери, я понял, что кто-то должен попытаться выполнить эту работу. Я не собираюсь заниматься всем этим в одиночку, Джордж, и не хочу назначать на вакантные должности тех, кто знакомы с правилами действий в этой «системе», понимаешь? В правительстве мне нужны люди с новыми идеями, а не политиканы с готовыми повестками дня.

Уинстон поставил чашку, причём сумев не стукнуть ею по блюдцу. Его удивило, что не дрожат собственные руки. Смысл того, что только что предложил Райан, выходил далеко за пределы работы, от которой он собирался решительно отказаться. Это означало нечто гораздо большее. Ему придётся прервать все дружеские контакты — в общем-то прерывать их не обязательно, но это означало, что он не сможет принимать решения, основанные на пожертвованиях, которые собирался дать Уолл-стрит президенту для ведения предвыборной кампании в качестве благодарности за то, что сделало Министерство финансов для торговых домов при урегулировании финансового кризиса. Таковы обычные правила игры, и хотя сам он никогда не участвовал в ней, достаточно часто говорил об этом с теми, кто принимали участие, действовали в рамках принятой «системы», потому что так поступали все.

— Черт побери, Джек, — почти прошептал он. — Ведь ты говоришь серьёзно?

Будучи основателем «Коламбус групп», он считал своим долгом, причём долгом столь обязательным, что редко находились люди с таким же чувством ответственности, за исключением тех, кто работали вместе с ним, но даже и они не все придерживались столь строгой этики. Буквально миллионы людей — прямо или косвенно — доверили ему свои деньги, и потому теоретически он мог стать вором космического масштаба. Но так никто не поступал. Прежде всего, это было незаконно, а потому сделавший подобное рисковал оказаться в казённом доме с весьма некомфортными жилищными условиями, причём в обществе людей, крайне неприятных. Но этого не делали по другой причине, которая заключалась в том, что люди, доверившие тебе деньги, рассчитывали на твою честность и твоё умение обращаться с их деньгами, так что тебе приходилось распоряжаться их деньгами как своими собственными или даже чуть лучше, потому что вкладчики не могли позволить себе финансовые игры, как это делали богатые люди. Время от времени он получал письмо от какой-нибудь вдовы с благодарностью, и это было ему приятно, но честность всё-таки исходила изнутри. Всё было очень просто: либо ты честный человек, либо нет, а честность, как сказал однажды какой-то кинорежиссёр, — это дар человека самому себе. Неплохой афоризм, подумал Уинстон. Разумеется, к тому же это было выгодно. Ты хорошо и умело выполняешь свою работу, и существует немалая вероятность, что люди вознаградят тебя за это; и всё-таки подлинное удовлетворение состояло в том, что ты хорошо ведёшь игру. Деньги — это всего лишь результат чего-то более важного, поскольку они приходят и уходят, а честность остаётся.

— Налоговая политика? — спросил Уинстон.

— Прежде нам нужно восстановить Конгресс, верно? — напомнил ему Райан. — Но я так отвечу на твой вопрос — да.

— Это большая работа, Джек, — тяжело вздохнул Уинстон.

— И об этом ты говоришь мне? — недоуменно спросил Райан и неожиданно улыбнулся.

— У меня вряд ли появятся новые друзья.

— Зато ты станешь во главе Секретной службы. Они будут охранять и тебя, не правда ли, Андреа?

Агент Прайс не привыкла, чтобы её втягивали в подобные разговоры, но пришла к выводу, что придётся примириться с этим.

— Да, господин президент.

— Дела в министерстве ведутся чертовски неэффективно, — заметил Уинстон.

— Так исправь их, — посоветовал Райан.

— Придётся пролить немало крови.

— Купи себе швабру, — посоветовал Райан. — Мне нужно, чтобы ты вычистил свой департамент, модернизировал его и управлял им так, словно рассчитываешь в конце концов получать от него прибыль. Как ты сделаешь это — твоя проблема. Что касается Министерства обороны, мне требуется то же самое. Там самая сложная проблема — административная. Мне нужен человек, который руководил бы министерством и сумел сэкономить деньги, сократив количество чиновников. Это самая важная проблема для всех департаментов.

— Ты знаешь Тони Брентано?

— Парня из компании «Трансуорлд»? Он руководил там отделом спутников… — Райан вспомнил это имя в связи с кандидатурой его владельца на высокий пост в Пентагоне — предложение, от которого тот наотрез отказался. Много способных специалистов отказываются от таких должностей. Ему придётся перебороть эту тенденцию.

— Пару недель назад его пыталась заманить к себе компания «Локхид-Мартин», по крайней мере так сообщили мне мои источники. Вот почему акции «Локхида» начали подниматься. У нас преимущественное право на приглашение его к нам. За два года он увеличил курс акций «Трансуорлд» на пятьдесят процентов, совсем неплохо для инженера, который, как предполагают, совершенно не разбирается в проблемах менеджмента. Время от времени мы играем с ним в гольф. Ты бы только послушал, какой крик он поднимает, когда заходит речь о его работе для правительства.

— Передай ему, что я хочу поговорить с ним.

— Совет управляющих компании «Локхид» предоставляет ему полную свободу в…

— В этом всё дело, Джордж.

— Как относительно моей работы, Джек? Я хочу сказать, что ты хочешь от меня? Ведь есть закон, что…

— Я знаю. Ты будешь исполняющим обязанности министра до тех пор, пока мы не восстановим ситуацию.

— О'кей, — кивнул Уинстон. — Мне придётся привести с собой несколько своих сотрудников.

— Я не собираюсь говорить тебе, как вести свои дела. Я даже не собираюсь ставить перед тобой какие-нибудь задачи. Мне просто нужно, чтобы дело пошло на лад, Джордж. Только предупреждай меня заранее. Я не хочу узнавать о переменах в твоём министерстве из газет.

— Когда мне браться за работу?

— Твой кабинет свободен прямо сейчас, — развёл руки Райан. Осталась последняя попытка уклониться от назначения.

— Мне нужно посоветоваться об этом со своей семьёй.

— Знаешь, Джордж, в этих правительственных офисах есть телефоны и всё остальное. — Джек сделал паузу. — Послушай, Джордж, я знаю, какое место в финансовом мире ты отвоевал. Может быть, мне удалось бы занять такое же, но я не нашёл в этом удовлетворения, что ли. Процесс получения денег не показался мне достаточно удовлетворяющим. Начать работу с самого начала — в этом было что-то иное. Я понимаю, правильно инвестировать деньги — важное дело. Лично мне это не очень нравится, но меня не привлекала и профессия врача. Отлично, кому что нравится, и тому подобное. Но я знаю, что ты сидел за множеством столов, пил пиво с солёными крендельками и рассуждал о том, как не правильно ведутся дела в этом городе. Вот теперь тебе представился шанс исправить ситуацию, Джордж. Вряд ли такой шанс представится снова. Ни у кого нет возможности стать министром финансов без политических связей. Ни у кого. Ты не можешь отказаться сейчас от такой возможности, потому что потом никогда не простишь себе этого.

Уинстон подумал о том, как умело загнали его в угол в этом кабинете с округлыми стенами и без углов.

— Ты быстро превращаешься в политического деятеля, Джек.

— Андреа, теперь у тебя появился новый босс, — сказал президент начальнику своей личной охраны.

Что касается самой Андреа Прайс, она подумала, что Кэлли Уэстон могла и ошибиться.

Объявление о том, что предстоит выступление президента по телевидению, нарушило тщательно разработанные расписания телестудий, но только на один день. Важнее было скоординировать это событие с другим. Расчёт времени играл в политике решающую роль, большую, чем в любой другой сфере жизни, и они потратили неделю, работая над ним. Это не было обычной иллюзией экспертов, действующих с привычной сноровкой. При подготовке к этому своеобразному манёвру были исключены пробные выступления, но предстоящее постарались рассчитать как можно лучше, и эти расчёты большей частью были правильными, иначе Эдвард Дж.Келти не поднялся бы так высоко. С другой стороны, подобно игрокам, привыкшим к азартным играм, они никогда не доверяли расчётам других игроков, и потому каждое решение основывалось на множестве неопределённых факторов.

Они даже не были уверены, что является правильным и что ошибочным в этом случае — «правильным и ошибочным» не в политическом решении, в тщательном расчёте, касающемся того, кто останется доволен и кто будет оскорблён внезапной точкой зрения по текущему вопросу, а в том, будут ли считать их действия объективно правильными (честными, высокоморальными!), — а это был редкий момент для опытных политических деятелей. Некоторую помощь оказывало то, что им тоже лгали. Они знали это. Они знали, что он знает, что они знают, что он лгал им, но это была принятая часть операции. Поступить иначе исключалось, потому что это нарушило бы правила игры. Они чувствовали себя защищёнными, пока не нарушали доверия своего босса, а защита от неблагоприятных знаний составляла часть их общей договорённости.

— Значит, ты так и не подавал в отставку, Эд? — спросил глава его администрации. Ему хотелось, чтобы ложь была очевидной, тогда он сможет сказать всем остальным, что это абсолютная правда, — насколько он это знает.

— Письмо с просьбой об отставке все ещё у меня, — ответил бывший сенатор или бывший вице-президент, похлопывая себя по карману. — Я поговорил с Бреттом, и мы решили, каким должен быть текст письма, а тот текст, который был у меня с собой, оказался не совсем правильным. Я собирался снова зайти к нему с переработанным текстом письма об отставке и, разумеется, с новой датой на нём, и все произошло бы тихо и не привлекло бы внимания, но кто мог ожидать?..

— Ты мог бы просто, ну, забыть о нём, что ли. — Эту часть танца следовало ускорить в соответствии с музыкой.

— Мне очень жаль, но я не мог пойти на это, — ответил Келти после непродолжительной паузы, которая сопровождалась искренним взглядом, и продолжил страстным голосом, ратуя за справедливость — уж тут у него был огромный опыт. — Но ты только посмотри, в каком положении оказалась наша страна. Райан — хороший парень, я знаком с ним много лет. Однако он не имеет ни малейшего представления о том, как управлять ею.

— Нет никакого закона, требующего от президента, чтобы он умел управлять страной, Эд. Никакого. В Конституции об этом тоже ничего не сказано, а даже если бы и говорилось, у нас нет Верховного суда, который мог бы принять решение по этому вопросу. — Это говорил старший советник Келти по юридическим вопросам, раньше он занимал должность его старшего юриста. — Вопрос является чисто политическим. Если его поставить, может создаться плохое впечатление, — пришлось сказать юристу. — Может показаться, что…

— В том-то и дело, — прервал его глава администрации. — Мы пошли на такой шаг вовсе не из политических соображений, а лишь для того, чтобы бескорыстно служить интересам страны. Эд понимает, что совершает политическое самоубийство, однако за ним тут же последует блестящее и мгновенное возрождение в прямом эфире на канале Си-эн-эн.

Келти встал и принялся ходить по комнате, подчёркивая свои слова энергичными жестами.

— Да забудьте вы о политике в связи с этим, черт побери! Правительство уничтожено! Кто должен восстановить его? Райан всего лишь вшивый разведчик, сотрудник ЦРУ. Он не имеет ни малейшего представления о том, как функционирует правительство. Нам нужно назначить судей в Верховный суд, выбрать политическую линию и осуществлять её. Необходимо восстановить Конгресс. Нашей стране требуется руководитель, а Райан понятия не имеет, как взяться за дело. Вполне возможно, что я рою для себя политическую могилу, но кто-то должен выйти вперёд и взять на себя защиту интересов нации.

Никто не засмеялся. Самым странным было то, что никому из присутствующих это даже не пришло в голову. Оба помощника, работавшие с Эдвардом Дж.Келти в течение двадцати лет или даже больше, настолько прочно держались за него, что у них просто не было выбора. Это театральное действо было столь же необходимым, как появление хора у Софокла или обращение к Музе у Гомера. Поэтику следовало соблюсти и в политике. Речь шла о стране и её нуждах и о долге Эда по отношению к стране, в управлении которой он участвовал на глазах полутора поколений, знал, как это делается, как работает государственная машина, а потому именно он мог спасти её. В конце концов, правительство и было страной. Вся его профессиональная жизнь как политического деятеля была посвящена этому единству.

Они и впрямь верили в это, да и Келти, подобно двум своим помощникам, был накрепко привязан к этой политической мачте, способной выдержать внезапно разразившийся шторм. В какой степени Келти руководствовался собственным честолюбием, не мог сказать даже он сам, поскольку верил собственным заверениям, после того как твердил их на протяжении десятилетий своей политической карьеры. Случалось, что политический курс страны не совпадал с его убеждениями, но, подобно тому как проповедник-евангелист имеет только слово, чтобы убедить людей вернуться в лоно Истинной Веры, так и Келти понимал, что его долг объяснить стране, где находятся её философские корни, которые он отстаивал на протяжении пяти сроков пребывания в Сенате и более короткого срока на посту вице-президента. Средства массовой информации больше пятнадцати лет называли его Совестью Сената и любили за его убеждения, веру и политических союзников.

Было бы неплохо посоветоваться по этому вопросу кое с кем из их представителей, как он нередко делал это в прошлом, проводя брифинг по законопроекту или поправке, интересуясь их точкой зрения — средства массовой информации души не чаяли в тех, кто спрашивали их мнение по разным вопросам, — или принимая меры, чтобы заручиться поддержкой тех, кто разделяли его убеждения. Но не в этом случае. Нет, сейчас он не мог прибегнуть к этому. Ему нужно вести честную игру. Нельзя идти на риск, будто он заискивает перед кем-то, а вот намеренное желание избежать такого манёвра придаст видимость легитимности его действиям. Благо страны — вот главная цель. Всеми силами он должен отстаивать этот образ. Впервые в жизни Келти откажется от всех политических ухищрений и, поступив таким образом, сделает особенно ярким новое направление своих устремлений. Самое главное — выбрать нужный момент. А вот в этом ему помогут преданные люди из средств массовой информации.

— Сколько сейчас времени? — спросил Райан.

— Половина девятого по восточному поясному, — ответил ван Дамм. — Сегодня пара специальных программ, и компании попросили уступить на этот раз.

Райан мог бы недовольно заворчать, но удержался. Впрочем, досада отчётливо отразилась на его лице.

— Это означает, что масса людей на Западном побережье будут слушать тебя по радио в своих автомобилях, — пояснил Арни. — Передачи будут вестись по всем пяти главным каналам, а также по Си-эн-эн и Си-Спэн. Учти, что они не обязаны делать это и согласились в знак любезности. Политические выступления…

— Чёрт возьми, Арни, это не политическое выступление, это…

— Господин президент, постарайтесь привыкнуть к этому, ладно? Всякий раз, когда вы расстёгиваете брюки в туалете, это тоже политический шаг. Без этого вам не обойтись. Даже отсутствие политики является политическим заявлением. — Арни прилагал массу сил, чтобы обучить своего нового босса. Райан внимательно прислушивался к тому, что ему говорили, но не всегда следовал советам.

— О'кей. У ФБР нет возражений против того, чтобы я рассказал обо всём?

— Я говорил с Мюрреем двадцать минут назад. Он не возражает. Я только что поручил Кэлли включить это в текст твоего выступления.

Она могла бы иметь кабинет и получше. Как президентский спичрайтер номер один она могла бы потребовать и получить позолоченный компьютер, стоящий на письменном столе из каррарского мрамора. Вместо этого она пользовалась стареньким десятилетней давности компьютером «Эппл Макинтош классик», потому что он был счастливым и маленький экран не мешал ей работать. В то далёкое время, когда Зал переговоров с индейцами действительно использовался по своему прямому назначению, помещение, где находился её кабинет, было чем-то вроде чулана или кладовки. Письменный стол изготовили заключённые одной из федеральных тюрем, а креслу, хотя и удобному, было тридцать лет. В кабинете был высокий потолок, и это позволяло ей курить, нарушая федеральные правила и правила Белого дома, на исполнении которых в её случае не настаивали. Последний раз, когда кто-то попытался ворваться к ней в кабинет, агенту Секретной службы пришлось силой оттащить её от сотрудника, чтобы она не выцарапала ему глаза. То, что не последовало её немедленного увольнения, было знаком для всего персонала Старого Здания исполнительной власти — некоторых сотрудников не следует трогать. Кэлли Уэстон относилась к их числу.

В кабинете не было окон, что вполне её устраивало. Реальностью для неё был компьютер и фотографии на стенах. На одной из них был изображён её пёс Холмс, старая английская овчарка (названная так в честь Оливера Уэнделла, а отнюдь не Шерлока; она восхищалась прозой этого янки с Олимпа — такая похвала доставалась от неё немногим). Остальные были фотографиями политических деятелей, друзей и врагов, и она постоянно рассматривала их. За спиной стоял маленький черно-белый телевизор и видеомагнитофон, причём первый был обычно настроен на Си-Спэн или Си-эн-эн, а вторым она пользовалась для записи речей, написанных другими и произнесённых в самых разных местах. Политическая речь являлась, по её мнению, высшей формой человеческого общения. Шекспир мог потратить два или три часа в одной из своих пьес, чтобы довести до слушателя свою мысль. Голливуд пытался сделать то же самое, причём за такое же время. К ней это не относилось. Ей выделялось не больше пятнадцати, может быть, в самом крайнем случае сорока пяти минут, и её мысли имели огромное значение. Они должны были потрясти одновременно среднего гражданина, опытного политика и самого циничного репортёра. Она внимательно изучила тему выступления, а сейчас изучала Райана, раз за разом прокручивая на видеомагнитофоне те несколько фраз, которые он произнёс в ночь своего вступления на пост президента, и затем его краткие телевизионные интервью на следующее утро. Она следила за его глазами и жестами, за его напряжением и страстью, за тем, как он двигался и за языком его тела. Говоря абстрактно, ей нравилось то, что она увидела. Райан был человеком, которому она доверилась бы как своему финансовому советнику. Но ему предстояло многому научиться, чтобы стать политическим деятелем, и кто-то должен научить его — а может быть, его не надо учить? Интересная проблема. Может быть… если он не будет вести себя, как политический деятель…

Проиграет она или выиграет, работать с ним будет интересно. Впервые за всё время, проведённое в Белом доме, перед ней интересная проблема, а не просто скучная работа.

Никто не хотел признавать этого, но она была одним из самых проницательных людей, работающих в Белом доме. Фаулер знал это, как и Дарлинг, и потому они мирились с её эксцентричными выходками. Старшие политические консультанты ненавидели её, обходились с ней, как с полезным, но незначительным сотрудником, и прямо-таки шипели от ярости, когда она пересекала улицу и шла прямо в Овальный кабинет, потому что президент доверял ей, что можно сказать всего лишь о немногих функционерах Белого дома. Это привело, наконец, к тому, что один кретин ядовито заметил, что у президента существуют особые причины для встреч с нею, тем более что жители той части страны, откуда Кэлли родом, отличаются свободой нравов, когда речь заходит о… Агент сумел оторвать её руки от лица этого худосочного кретина, но не успел остановить удар её колена. Случившееся не попало в газеты. Арни объяснил молодому человеку, что возвращение в центр исполнительной власти будет для него затруднено обвинением в сексуальных домогательствах, — а потом взял и просто уволил его.

Ей нравился Арни.

Текст выступления ей тоже понравился. Пришлось потратить четыре часа вместо обещанных трех — немало сил ушло на то, чтобы составить текст выступления продолжительностью двенадцать минут и тридцать секунд. Кэлли предпочитала писать тексты более короткие, чем предполагалось, потому что президенты любят говорить медленно. По крайней мере большинство президентов. Райану придётся научиться этому. Она ввела фразу «КОНТРОЛЬ — Р», чтобы текст выступления был напечатан шрифтом «Гельветика», размером 14 пунктов в трех экземплярах. Найдутся политические жополизы, которые прочитают текст выступления и попытаются внести поправки. Сейчас это не составляло такой проблемы, как прежде. Когда принтер замолк, она сложила страницы, скрепила их и сняла трубку телефона. Верхняя кнопка быстрого набора соединила её с соответствующим столом на противоположной стороне улицы.

— Уэстон к боссу, — сказала она, обращаясь к секретарю, ответственному за доступ к президенту.

— Приходите прямо сейчас.

Дальше все прошло так, как полагается.

Моуди увидел, что Бог не услышал её молитвы. Ничего не поделаешь, с самого начала у неё почти не было надежды. Доктору было трудно сочетать веру в ислам с научными познаниями, так же как это составляло непростую проблему и для его христианских и языческих коллег. Конго было открыто для христианства уже более ста лет, но прежняя приверженность аниматизму[32] здесь все ещё имела прочные корни, и это позволяло Моуди презирать местных жителей. Проблема была вечной — если Бог был Богом милосердия, почему он не препятствовал несправедливости? Этот вопрос неплохо бы обсудить со своим имамом, но сейчас было достаточно того, что подобные вещи происходят даже с благоверными.

Они назывались «петехии». Этот научный термин означал капиллярные кровоизлияния, которые были отчётливо видны на её бледной коже жительницы Северной Европы. Хорошо, что монахини не пользуются зеркалами, — в их религиозной вселенной это считается проявлением тщеславия, и это тоже восхищало Моуди, хотя он не совсем понимал причину такой навязчивой идеи. Будет лучше, если она не увидит красные пятна у себя на лице. Даже сами по себе они выглядели непривлекательно, но что ещё хуже, являлись предвестниками смерти.

Температура у неё поднялась до 40,2 градуса и была бы ещё выше, если бы не лёд под мышками и вокруг шеи. Глаза казались безжизненными, тело съёжилось от изнеможения. Все это могло быть симптомами многих болезней, но петехии ясно указывали на внутреннее кровотечение. Лихорадка Эбола относится к числу геморрагических лихорадок, группе болезней, при которых происходит интенсивный распад тканей, причём начинается обильное внутреннее кровотечение, что в конце концов приводит к остановке сердца из-за недостатка крови в системе кровообращения. Такое заболевание вело к неминуемой смерти, хотя медицина пока ещё не сумела понять причины его возникновения. Остановить течение болезни теперь было невозможно. Правда, примерно двадцать процентов жертв всё-таки выживали; каким-то образом их иммунным системам удавалось собраться с силами и победить смертельный вирус, проникший в их тела, — но и причина этого оставалась не меньшей загадкой. В данном случае такого не произойдёт, можно не сомневаться.

Моуди коснулся её кисти, чтобы сосчитать пульс, и даже через резиновые перчатки почувствовал, что кожа горячая, сухая и… дряблая. Процесс распада уже начался. Научное название этого процесса — систематический некроз. Тело умирало. Первой будет поражена, по-видимому, печень. По какой-то причине — объяснения тоже не было найдено — вирус Эбола в первую очередь привлекал этот орган. Даже те, кому удалось выжить, были вынуждены страдать от повреждённой печени всю оставшуюся жизнь. Однако больные лихорадкой Эбола не успевают умереть от поражения печени, потому что прежде отмирают многие другие органы тела, одни быстрее других, и быстро наступает общая смерть.

Боль была ужасной, хотя и невидимой. Моуди прописал повышенную концентрацию морфина в составе внутривенного раствора. По крайней мере это уменьшит боль, что поможет пациентке и обезопасит обслуживающий персонал. Пациент, страдая от невыносимой боли, начинает метаться, а это представляет опасность для медицинского персонала, ухаживающего за больным лихорадкой, которая сопровождается обильным кровотечением. Сейчас её левая рука была привязана к кровати, чтобы больная не вырвала иглу, с помощью которой вводили внутривенно физиологический раствор. Несмотря на эту предосторожность, игла едва удерживалась в руке, а устанавливать вторую было опасно и почти невозможно, так как ткани быстро распадались.

Сестра Мария-Магдалена ухаживала за своей подругой. Её лицо было скрыто маской, и глаза её над нею казались особенно печальными. Моуди посмотрел на сестру, и она с удивлением увидела на его лице сочувствие. У врача была репутация холодного и бесчувственного человека.

— Молитесь за неё, сестра. Мне нужно кое-что сделать. — И как можно быстрее, мысленно добавил он и вышел из палаты. Сняв защитную одежду, он бросил её в предназначенный для этого контейнер. Все иглы, которыми пользовались в этой больнице, попадали в специальные контейнеры для острых предметов для обязательного уничтожения — небрежное отношение африканцев именно к таким предосторожностям привело к первой крупной вспышке лихорадки Эбола в 1976 году. Тот штамм лихорадки получил название «Эбола Маинги» по имени медсёстры, заразившейся ею, скорее всего из-за элементарной небрежности. С тех пор медики многому научились, но Африка остаётся Африкой.

Вернувшись к себе в кабинет, Моуди позвонил снова. Теперь процесс резко ускорился. Он не знал, что делать дальше, хотя примет участие в том, что от него потребуют. Врач начал с того, что немедленно принялся за поиски литературы, в которой могли содержаться полезные сведения.

— Я собираюсь спасти вас. — Услышав это восклицание, Райан засмеялся, а Прайс поморщилась. Арни ван Дамм всего лишь повернул голову и посмотрел на неё. Глава президентской администрации отметил, что она по-прежнему не обращает внимания на свою одежду. Агенты Секретной службы вообще-то относились к этому положительно и называли щегольски одетых сотрудников Белого дома «павлинами» — это на людях, а между собой они пользовались более резкими выражениями. Даже секретари тратили на одежду больше, чем Кэлли Уэстон. Арни молча протянул руку.

— Вот, пожалуйста, — и Кэлли вручила главе администрации три экземпляра президентского выступления.

Райан был благодарен Уэстон за то, что текст напечатан крупным шрифтом. Теперь ему не придётся надевать очки или унижаться просьбами перепечатать его крупнее. Обычно он читал быстро, однако на этот раз не спешил.

— Не будете возражать против одной поправки в тексте? — спросил он через несколько секунд.

— Какой поправки? — с подозрением спросила Уэстон.

— У нас появился новый министр финансов. Джордж Уинстон.

— Миллиардер?!

Райан перелистнул первую страницу.

— Конечно, я мог поручить руководство Министерства финансов какому-нибудь бродяге со скамейки в парке, но пришёл к выводу, что человек, разбирающийся в финансовых вопросах, справится с делом лучше, — улыбнулся президент.

— Мы называем их «бездомными людьми», Джек, — заметил Арни.

— Или мог поручить министерство учёному, но Базз Фидлер был единственным учёным, которому можно было доверить такую ответственную должность, — продолжил Джек уже серьёзно, вспомнив о недавней трагедии. Фидлер был действительно редким учёным, человеком, знавшим больше его. Проклятье.

— Вы хорошо справились с заданием, мисс Уэстон.

— Кэлли… — начал ван Дамм, читая третью страницу.

— Арни, бэби, нельзя писать стилем Оливье для Джорджа С.Скотта. Надо писать стилем Оливье для Оливье, и стилем Скотта для Скотта. — В глубине сердца Кэлли Уэстон знала, что стоит ей сесть на авиалайнер в аэропорту Даллеса, отправиться в Лос-Анджелес, нанять там машину, приехать в Голливуд на киностудию «Парамаунт», и через шесть месяцев у неё будет свой особняк в Голливуд-Хиллз, «порше», который она будет ставить в отведённом для неё месте на Мелроуз-бульвар, и тот самый позолоченный компьютер. Но нет. Весь мир может быть сценой, но та роль, которую она писала, была предназначена для самого великого и блестящего актёра. Публика может и не знать о её существовании, зато она знала, что слова, написанные ею, меняют мир.

— Так кто же всё-таки я? — Президент поднял голову.

— Вы не такой, как все. Я ведь уже сказала вам об этом.

Глава 12

Презентация

Существует немного сторон жизни, которые были бы более предсказуемы, подумал Райан. Он легко поужинал, чтобы не испытывать тяжести в желудке, и почти не обращал внимания на семью, читая и перечитывая подготовленную для него речь. Он сделал несколько карандашных пометок, почти все чисто лингвистического характера, против которых Кэлли не возражала и которые она сама позднее внесла в текст. Речь передали по каналу электронной связи в комнату секретарей рядом с Овальным кабинетом. Кэлли была писательницей, а не машинисткой, а президентские машинистки печатали с такой скоростью, что Райан открывал рот от изумления. Когда был готов окончательный вариант, его напечатали на бумаге, которую президент будет держать в руках, а второй экземпляр ввели в электронное устройство «бегущая строка». Кэлли Уэстон лично проследила, чтобы оба экземпляра были идентичны. Случалось, что в последнюю минуту кем-то что-то в тексте менялось, но Кэлли знала это и охраняла свою работу, как львица новорождённое потомство.

Как и следовало ожидать, самые мрачное пророчество произнёс ван Дамм: «Джек, это самая важная речь, с которой тебе придётся когда-нибудь выступить. Расслабься и читай.»

Спасибо, Арни. Глава администрации был тренером, которому никогда не приходилось выходить на поле для участия в матче. Каким бы экспертом он ни был, ван Дамм просто не имел представления о том, что значит стоять на поле, глядя на игроков с битами в руках.

Телевизионные камеры были установлены — как главная, так и запасная, причём обе оборудованные бегущей строкой. Сияющие софиты включены, и на протяжении всей речи фигура президента будет отражаться силуэтом в окнах своего кабинета, подобно оленю на гребне холма, — ещё одна причина для беспокойства агентов Секретной службы, хотя они были вполне уверены в прочности стёкол, способных выдержать попадание пуль из крупнокалиберного пулемёта. Агенты личной охраны президента знали в лицо всех телевизионщиков, которые будут принимать участие в передаче, и всё-таки проверили каждого из них, а также оборудование, внесённое в Белый дом. Все знали, что предстоит. Во время вечерних передач ведущие сделали необходимые объявления о предстоящем выступлении президента, затем перешли к другим новостям. Всё было как обычно, рядовая рутина, только не для президента, разумеется, для которого всё это было незнакомо и даже пугающе.

Он ожидал телефонного звонка, но не в это время суток. Всего несколько человек знали номер его сотового телефона. Было слишком опасно иметь обычный телефон, подключённый к сети. Моссад по-прежнему занимался своим делом, и неосторожные попросту исчезали. Заново родившийся мир на Ближнем Востоке ничего не изменил в этом отношении, и, по правде говоря, у них были основания ненавидеть его. Они проявили дьявольскую изобретательность, убив с помощью сотового телефона его коллегу: сначала вывели из строя его телефон, послав в него электронный сигнал особой частоты, а затем работающие на них связисты доставили ему другой… с десятью граммами пластиковой взрывчатки. Говорят, будто последнее, что услышал в этой жизни его коллега, были слова директора Моссада: «Привет, дружище, это говорит Ави бен Якоб. Слушай внимательно, мой друг». Затем еврей нажал на кнопку звукового сигнала. Ловко придумано, однако годится лишь на один раз.

Послышалась музыкальная трель, он открыл глаза и выругался. Всего час назад он лёг спать.

— Слушаю,

— Позвони Юсуфу. — Линия отключилась.

В качестве дополнительной меры предосторожности звонок шёл через нескольких связных, да и сам разговор был слишком коротким, чтобы его могли засечь специалисты по электронике, находящиеся на службе его многочисленных врагов. Заключительный манёвр был тоже хорошо придуман. Он тут же набрал по сотовому телефону другой номер и повторил только что услышанные им слова. Умный враг, сумевший проникнуть в сеть частот сотовых телефонов, может принять его за очередного связного. А может быть, и нет. Меры безопасности, принимаемые в современный век, изрядно затрудняли его жизнь, и никто не мог быть уверенным, сработала эта мера безопасности или нет, до тех пор, пока он не умирал естественной смертью, ради чего вряд ли вообще следовало жить.

Ворча себе под нос, он встал, оделся и вышел из дома. Автомобиль стоял у дверей. Третьим связным был его шофёр. Вместе с двумя охранниками он отправился на конспиративную квартиру, расположенную в безопасном месте. Израиль мог действительно стремиться к миру, а Организация освобождения Палестины могла стать частью демократически выбранного режима — неужели мир и впрямь сошёл с ума? — однако Бейрут все ещё оставался местом, где могли действовать самые разные люди. На здании светился условный сигнал — одни окна были тёмными, а другие освещёнными, образуя определённый рисунок. Это означало, что он может покинуть машину и войти в здание, не рискуя жизнью. Впрочем, он точно узнает об этом секунд через тридцать. Ему так хотелось спать, что он перестал беспокоиться. После целой жизни, проведённой в страхе, страх уже не действует и всего лишь нагоняет скуку.

В квартире на гладком деревянном столе его ждала, как всегда, чашка кофе, сладкого и крепкого. Последовал обмен приветствиями, они сели за стол, и разговор начался.

— Сейчас поздно.

— Произошла задержка рейса, — объяснил хозяин. — Нам требуется ваша помощь.

— С какой целью?

— Это можно, пожалуй, назвать дипломатией, — последовал неожиданный ответ. Затем он объяснил подробнее.

— Десять минут, — услышал президент.

Мэри Эббот продолжала накладывать грим. 8.20. Райан занял место. Мэри Эббот в последний раз поправила ему причёску, что ещё больше увеличило ощущение, что он актёр, а не… политический деятель? Нет, только не это. Он отказался признать этот ярлык — неважно, что будут говорить Арни или другие. Справа, через открытую дверь, Райан увидел Кэлли, стоящую у стола одной из секретарей. Она улыбалась ему и одобрительно кивала, стараясь скрыть собственное беспокойство. Текст, написанный ею, был шедевром — она никогда не сомневалась в этом, — а теперь он попал в руки новичка и будет прочитан им. Миссис Эббот обошла вокруг стола, заслонив несколько телевизионных софитов, встала на место зрителя и удовлетворённо кивнула. Райан сидел в кресле и пытался не шевелиться, зная, что скоро он снова станет потеть под слоем грима и кожа начнёт чертовски зудеть, а ему при всём желании нельзя почесать нужное место, потому что президенты не чешутся. Наверняка среди зрителей были люди, уверенные, что президенты не пользуются туалетом, не бреются и, может быть, даже не завязывают шнурки на ботинках.

— Пять минут, сэр. Проверяем микрофон.

— Один, два, три, четыре, пять, — послушно произнёс Райан.

— Спасибо, господин президент, — донёсся голос режиссёра из соседней комнаты.

Время от времени Райан задумывался об этом. Президенты, обращающиеся к народу с этими официальными заявлениями — традиция, уходящая корнями в прошлое, по крайней мере к Франклину Д. Рузвельту и его «беседам у камина», о которых он впервые услышал от своей матери, — всегда казались спокойными и уверенными в себе, и Райану постоянно хотелось понять, как это им удавалось. Сам он не чувствовал себя ни спокойным и ни уверенным в себе, испытывая только напряжение. Телевизионные камеры уже были, по-видимому, включены, потому что режиссёрам хотелось удостовериться, что они работают, и находящийся где-то видеорекордер записывал взгляд на его лице и движения рук, которыми он перебирал лежащие перед ним бумаги. Интересно, подумал он, контролирует ли Секретная служба эту запись или доверяет телевизионщикам, полагаясь на их честность… Наверняка их ведущие иногда опрокидывали стаканчики кофе, или чихали, или ворчали на своих помощников, путающих время выхода в эфир… Ах да, эти записанные на плёнку отрезки называются «публичными беседами», не правда ли? Райан не сомневался, что уже сейчас, в данный момент, прямо здесь, в распоряжении Секретной службы находится длинная лента с записью президентских оговорок и ошибок.

— Две минуты.

Райан кивнул. У него было странное ощущение, будто он беседует сам с собой, когда увидел, как перед ним пробежал текст речи — это техники проверяли, исправно ли работает система развёртки.

— Одна минута. Приготовиться.

О'кей. Райан поудобнее устроился в своём кресле. Его беспокоило занятое положение. Нужно ли положить локти на стол? Или держать их на коленях? Его предупредили, чтобы он не откидывался на спинку кресла — такое положение кажется зрителям одновременно небрежным и высокомерным, но Райан не собирался сидеть неподвижно, потому что от этого у него болела спина — или это ему просто кажется? Слишком поздно. Он почувствовал страх, боль в желудке, попытался кашлянуть, потом подавил это желание.

— Пятнадцать секунд.

Страх почти перешёл в панику. Теперь не убежишь. Нужно выполнить свою работу. Это важно. Люди полагаются на него. За каждой камерой стоял оператор. Рядом расположились три агента Секретной службы, наблюдавшие за ними. Тут же стоял помощник режиссёра. Это была его единственная аудитория, но он с трудом различал их лица за ярким светом софитов, и к тому же они все равно не будут реагировать на то, что он говорит. Как он узнает, о чём думает его настоящая аудитория?

Проклятье.

Минутой раньше ведущие телекомпаний сообщили зрителям то, что они и так знали, — вечерние телевизионные передачи будут отложены, потому что к ним обратится президент. По всей стране неисчислимое количество людей подняли пульты дистанционного управления, чтобы переключиться на кабельный канал, как только увидели на экране герб президента Соединённых Штатов Америки. Райан глубоко вздохнул, сжал губы и посмотрел на ту камеру, которая стояла ближе. На ней зажглась красная лампочка. Он сосчитал до двух и начал.

— Добрый вечер.

Мои сограждане-американцы, я решил обратиться к вам, чтобы рассказать, что происходило в Вашингтоне в течение последней недели, и сообщить, что произойдёт в ближайшие несколько дней.

Я хочу начать с того, что Федеральное бюро расследований и Министерство юстиции с помощью Секретной службы. Национального департамента безопасности на транспорте и других федеральных агентств провели расследование обстоятельств, связанных с трагической гибелью многих наших друзей. Японская полиция и Королевская канадская конная полиция также оказали нам немалую помощь. Сегодня вечером будет разрешено опубликовать полную информацию, и вы прочтёте её в своих утренних газетах. А пока позвольте познакомить вас с полученными результатами.

Падение «Боинга-747» японских авиалиний на здание Капитолия было намеренным поступком одного человека. Имя его Торахиро Сато. Он был старшим пилотом японской авиакомпании. Мы узнали очень много о капитане Сато. Нам известно, что во время нашего конфликта с его страной он потерял брата и сына. Судя по всему, в приступе безумия он решил отомстить за это.

Прилетев на своём авиалайнере в канадский аэропорт Ванкувер, капитан Сато подготовил поддельный приказ о полёте в Лондон, якобы для того, чтобы заменить неисправный самолёт. Перед самым взлётом капитан Сато хладнокровно убил своего второго пилота, лётчика, с которым он летал в течение нескольких лет. Затем он в одиночку повёл авиалайнер, сидя за штурвалом рядом с мертвецом, пристёгнутым ремнями в соседнем кресле.

Райан сделал паузу. Ему казалось, что рот у него набит ватой. На дисплее появилось напоминание, что ему нужно перевернуть страницу.

— Откуда у нас такая уверенность?

Достаточно сказать, что личность капитана Сато, как и второго пилота, была подтверждена ФБР с помощью тестов на ДНК. Тесты, проведённые японской полицией, дали аналогичные результаты. Независимая лаборатория сверила результаты этих тестов с собственными и не обнаружила никакой разницы. Таким образом, вероятность ошибки при опознании лётчиков практически исключена.

Остальные члены экипажа этого авиалайнера, которые остались в Ванкувере, подверглись допросу как агентами ФБР, так и Королевской канадской конной полицией. Члены экипажа уверены, что на борту «Боинга-747» находился капитан Сато. У нас есть также показания очевидцев — местных сотрудников канадского министерства транспорта и американских пассажиров, прилетевших тем рейсом в Ванкувер. Более пятидесяти человек безошибочно опознали капитана Сато. Мы обнаружили отпечатки его пальцев на поддельном плане полёта в Лондон. Анализ тембра голоса на магнитной ленте «чёрного ящика» также подтверждает личность пилота. Таким образом, у нас нет ни малейших сомнений в том, кто находился на борту авиалайнера.

Далее, записи «чёрного ящика» позволили точно установить момент первого убийства. Мы даже сумели услышать голос капитана Сато, который извинялся перед вторым пилотом за то, что был вынужден убить его. Эти записи сравнили с другими, определённо сделанными голосом капитана Сато, и снова точно опознали его.

В-третьих, судебно-медицинская экспертиза установила, что второй пилот погиб по крайней мере за четыре часа до того момента, как авиалайнер врезался в Капитолий. Этот бедняга был убит ударом ножа в сердце. У нас нет никаких оснований считать, что он имел какое-то отношение к происшедшему позже. Второй пилот оказался всего лишь первой невинной жертвой этого чудовищного преступления. Дома у него осталась беременная жена, и мне хотелось бы, чтобы все вы подумали о постигшем её несчастье и помянули эту несчастную женщину и её детей в своих молитвах.

Японская полиция активно сотрудничала с ФБР в расследовании этого преступления и даже предоставила полный доступ к результатам своего расследования, а также позволила нам вести допросы свидетелей и всех, кого мы пожелали допросить. Теперь в нашем распоряжении имеется полный отчёт всего, что делал капитан Сато в течение двух последних недель своей жизни — где он ел, когда спал и с кем встречался. Мы не обнаружили никаких доказательств существования заговора или того, что этот безумный человек действовал от имени своего правительства или кого-то ещё. Однако расследование не прекратится до тех пор, пока не будет выяснена каждая возможность, какой бы отдалённой она ни была, но та информация, которая имеется в нашем распоряжении сейчас, более чем достаточна, чтобы убедить любой суд присяжных, и я говорю вам об этом именно поэтому.

Джек сделал паузу и чуть наклонился вперёд.

— Дамы и господа, конфликт между нашей страной и Японией закончен. Те, кто несут ответственность за его возникновение, предстанут перед судом. Премьер-министр Кога лично заверил меня в этом.

Господин Кога — честный и мужественный человек. Сейчас впервые я могу сказать вам, что его самого похитили и едва не убили те самые преступники, которые развязали конфликт между его страной и нашей. От похитителей его спасли американцы с помощью японских служащих. Они провели специальную операцию прямо в центре Токио, и после своего спасения господин Кога, рискуя жизнью, приложил все свои силы, чтобы поставить точку в этом конфликте, чтобы спасти наши страны от дальнейших потерь. Без его участия с обеих сторон было бы потеряно много человеческих жизней. Я с гордостью называю Минори Когу своим другом.

Всего несколько дней назад, сразу после прибытия в нашу страну, премьер-министр и я встретились в неофициальной обстановке вот здесь, в Овальном кабинете. Отсюда мы поехали к Капитолию и вместе молились там. Я никогда не забуду этих минут.

Я тоже находился в Капитолии, когда авиалайнер врезался в него. Вместе со своей семьёй, женой и детьми, мы стояли в туннеле, соединяющем здание Конгресса с Капитолием. Я увидел огненную стену, которая мчалась к нам, затем остановилась и повернула обратно. Наверно, я никогда не забуду и этот момент.

Но хотя в моей памяти навсегда запечатлелись эти страшные мгновения, я стараюсь не думать о них.

Мир между Америкой и Японией сейчас полностью восстановлен. У нас никогда не было и нет сейчас разногласий с гражданами этой страны. Я обращаюсь ко всем вам с просьбой раз и навсегда отказаться от неприязни к японцам.

Он сделал новую паузу, увидев, как замерли буквы «бегущей строки», и снова перевернул печатную страницу перед собой.

— Теперь перед нами стоит грандиозная задача. Уважаемые дамы и господа, один обезумевший человек попытался нанести смертельный удар по нашей стране. Он потерпел неудачу. Мы похоронили людей, погибших в результате авиакатастрофы. Ещё долго мы будем оплакивать их. Но наша страна продолжает жить, и друзья, которых мы потеряли той страшной ночью, не пожелали бы ничего иного.

Томас Джефферсон сказал, что дерево Свободы должно часто орошаться кровью, чтобы его рост продолжался. Да, кровь была пролита, и настало время этому дереву расти дальше. Америка является страной, которая смотрит вперёд, в будущее, а не назад, в прошлое. Мы не можем изменить историю. Но мы можем учиться на её уроках, развивать наши успехи и исправлять допущенные ошибки.

Сейчас я могу сказать вам, что нашей стране ничто не угрожает. Наши вооружённые силы несут службу во всём мире, и враги знают это. Наша экономика перенесла тяжёлое испытание, уцелела и по-прежнему является самой устойчивой в мире. Наша страна осталась Америкой, мы по-прежнему американцы и наше будущее начинается с каждым новым днём.

Сегодня я назначил Джорджа Уинстона исполняющим обязанности министра финансов. Джордж возглавляет крупную инвестиционную компанию в Нью-Йорке, которую основал. Именно он внёс немалый вклад в восстановление наших финансовых рынков, пострадавших от врагов, стремившихся разрушить их. Он всем обязан только самому себе, так же как Америка сама создала свою мощь. Скоро я начну назначать других членов кабинета министров, и о каждом из них буду сообщать вам.

Джордж, однако, не может стать министром финансов до тех пор, пока мы не восстановим Сенат Соединённых Штатов, члены которого в соответствии с Конституцией должны подтвердить каждое назначение в составе кабинета министров. Выбор новых сенаторов — это задача губернаторов нескольких штатов. С будущей недели губернаторы начнут выбирать людей, которые заполнят вакантные должности. — Наступил щекотливый момент. Райан снова наклонился вперёд.

— Уважаемые сограждане-американцы — одну минуту, здесь есть фраза, которая мне не слишком нравится. — Джек покачал головой, надеясь, что это выглядит не слишком театрально.

— Меня зовут Джек Райан. Мой отец был полицейским. Я начал государственную службу в качестве морского пехотинца сразу после того, как закончил Бостонский колледж. Моя служба в морской пехоте длилась недолго. Во время катастрофы вертолёта я получил серьёзную травму спины, и с годами положение не улучшилось. Когда мне был тридцать один год, мне пришлось столкнуться с террористами. Вы все слышали об этом и знаете, чем это закончилось, но вы не знаете, что из-за этого я вернулся на государственную службу. До того момента я наслаждался жизнью. Став брокером на бирже, я заработал порядочно денег, затем ушёл с финансового рынка и вернулся к истории, которую любил с детства. Я преподавал историю — мне нравится преподавать — в военно-морской академии и думаю, что с удовольствием провёл бы там всю жизнь, подобно тому как моей жене Кэти больше всего на свете нравится быть врачом и ухаживать за мной и нашими детьми. Мы были бы счастливы в нашем доме, занимаясь своей работой и воспитывая детей. По крайней мере я знаю, что этого мне хотелось бы больше всего.

Но мне не дали такой возможности. Когда террористы напали на мою семью, я решил, что должен предпринять что-то, чтобы защитить свою жену и детей. Скоро я узнал, что не одни мы нуждаемся в защите и что тут у меня есть определённые способности, так что мне пришлось забыть о любви к преподаванию и вернуться на государственную службу.

Я служил своей стране — вам — в течение многих лет, но никогда не был политическим деятелем и, как сказал сегодня Джорджу Уинстону вот в этом кабинете, у меня нет времени на то, чтобы учиться политике. Но я служил на разных должностях в правительстве почти всю взрослую жизнь и узнал кое-что о том, как оно должно действовать.

Дамы и господа, сейчас не время для всех нас заниматься обычными делами, как мы это делали раньше. Нам нужно действовать лучше, и мы способны на это.

Джон Кеннеди однажды сказал: «Не думай о том, что может сделать твоя страна для тебя. Думай о том, что ты можешь сделать для своей страны.» Это мудрые слова, но мы забыли о них. Нам следует их вспомнить. Наша страна нуждается во всех нас.

Мне нужна ваша помощь, чтобы выполнить свою работу. Если вы думаете, что я смогу справиться с этим в одиночку, то ошибаетесь. Если вы полагаете, что правительство сформируется само по себе, то это тоже не так. Если вы думаете, что правительство, сформированное так или иначе, решит все ваши проблемы, то опять же ошибаетесь. Так у нас ничего не выйдет. Вы все, мужчины и женщины, представляете собой Соединённые Штаты Америки. Я работаю для вас. Моя работа заключается в том, чтобы соблюдать, ограждать и защищать Конституцию Соединённых Штатов, и я буду делать для этого все, что в моих силах, но каждый из вас входит в мою команду.

Нам нужно наше правительство для того, чтобы оно занималось делами, которые мы не в силах сделать сами, — например, защищать страну, соблюдать правопорядок, оказывать помощь в случае бедствий. Так оговорено Конституцией. Этот документ, который я поклялся соблюдать, ограждать и защищать, является сборником правил, составленным небольшой группой достаточно обыкновенных людей. Не все они были даже юристами и тем не менее написали самый важный политический документ в истории человечества. Мне хочется, чтобы вы подумали об этом. Группа достаточно обыкновенных людей, сумевших сделать нечто необыкновенное. Участие в деятельности правительства не является чем-то магическим.

Мне нужен новый Конгресс, который работал бы вместе со мной. Первым будет сформирован Сенат, потому что губернаторы назначат людей на девяносто один вакантный пост вместо девяносто одного человека — мужчин и женщин, — которых мы потеряли в ту страшную ночь на прошлой неделе. Палата представителей, однако, всегда представляла народ, и потому ваша задача заключается в том, чтобы выбрать их в кабине для голосования, пользуясь своим правом голоса. — Ну, Джек, действуй.

— Вот почему у меня есть просьба ко всем вам и к пятидесяти губернаторам. Прошу вас, не присылайте мне политических деятелей. У нас нет времени заниматься вещами, которые будут проходить через обычную систему. Мне нужны люди, которые способны делать реальные вещи в реальном мире. Мне нужны люди, которые не стремятся жить в Вашингтоне. Мне нужны люди, которые не будут пытаться действовать так, как было принято действовать раньше. Мне нужны люди, готовые приехать сюда, принося в жертву свои личные интересы для того, чтобы выполнить важную работу, а потом вернуться домой к своей обычной жизни.

Мне нужны инженеры, знающие, как строить, врачи, умеющие лечить больных, полицейские, знающие, когда ваши гражданские права нарушают преступники. Мне нужны настоящие фермеры, выращивающие продукты на настоящих фермах. Мне нужны люди, не боящиеся испачкать руки, занимаясь грязной работой, способные платить взносы за заложенный в банке дом, растить детей и думать о будущем. Мне нужны люди, которые знают, что работают для вас, а не для себя. Вот какие люди мне нужны. Думаю, что большинству из вас они нужны тоже.

После того как эти люди соберутся в Конгрессе, ваша задача будет заключаться в том, чтобы следить за тем, как они работают, быть уверенными, что они выполняют данные ими обещания и не обманывают ваше доверие. Это ваше правительство. Многие уже говорили вам это, но я хочу, чтобы данное сейчас обещание было выполнено. Обратитесь к своим губернаторам и скажите им, что именно вы ждёте от них, когда они будут назначать своих избранников в Сенат, а затем выберите тех, кто вам нравится, в палату представителей. Это люди, которые решают, сколько денег нужно выделить правительству и как их лучше потратить. Это ваши деньги, не мои. Это ваша страна. Все мы работаем для вас.

Что касается меня, я выберу лучший кабинет министров, какой только смогу. В него войдут люди, знающие своё дело, люди, уже занимавшиеся настоящей работой и сумевшие добиться в ней выдающихся успехов. Каждый из них получит от меня одно и то же указание: возглавить департамент, определить первоочередные задачи и добиться, чтобы каждое правительственное агентство действовало эффективно. Это сложная задача, и все вы наверняка уже слышали такие обещания. Однако я, хотя и являюсь президентом, не вёл кампанию ради того, чтобы попасть в Белый дом. Мне не нужно расплачиваться, не надо никого вознаграждать, не надо сдерживать тайных обещаний. Я приложу все усилия, чтобы выполнить свои обязанности, насколько это в моих силах. Может быть, я не всегда буду прав, но когда такое случится, ваша задача и задача людей, которых вы выбрали, чтобы представлять вас, будет заключаться в том, чтобы сказать мне об этом. Я буду прислушиваться к их мнению и к вашему.

Я буду регулярно информировать вас о происходящем и о том, чем занимается ваше правительство.

Я хочу поблагодарить вас за то, что вы выслушали меня. Обещаю вам, что выполню свою работу. Мне нужно, чтобы вы делали свою.

Спасибо, и позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Джек сосчитал до десяти, чтобы убедиться, что камеры выключены. Затем он взял стакан воды и попытался сделать глоток, но его рука так дрожала, что он едва не пролил воду. Райан сердито посмотрел на руку, держащую стакан. Почему она дрожит? Ведь самое трудное уже позади, не правда ли?

— Знаете, вас даже не стошнило и не случилось ничего вроде этого, — послышался голос Кэлли Уэстон, внезапно оказавшейся рядом с ним;

— Все прошло хорошо?

— О да, господин президент. Рвота при выступлении по национальному телевидению кажется людям отвратительной, — заливисто расхохоталась спичрайтер.

Андреа Прайс с превеликим трудом удержалась от того, чтобы не вытащить свой автоматический пистолет.

Арни ван Дамм всего лишь казался обеспокоенным. Он знал, что не сможет заставить Райана свернуть с выбранного им пути. Суровая критика, к которой обычно прислушивались президенты — если хотите быть переизбранными на очередной срок, слушайте, что вам говорят! — в данном случае была неприемлема. Как он сможет защитить человека, которого не интересует единственная вещь, имеющая столь важное значение для всех остальных?

— Помнишь «Гонг-шоу»? — спросил Эд Келти.

— Кто написал эту инструкцию по абортам? — хихикнул его юрист. Затем все трое устремили своё внимание на экран телевизора. Изображение изменилось — исчез внешней вид Белого дома и появилась студия телевизионной компании.

— Да, это было исключительно интересное политическое выступление, — произнёс ведущий бесстрастным голосом игрока в покер. — Я обратил внимание на то, что на этот раз президент придерживался заранее приготовленного текста.

— Интересное и драматическое, — согласился с ним второй комментатор. — Это не назовёшь обычной президентской речью.

— Как ты думаешь, Джон, почему президент Райан так отчаянно настаивает на том, чтобы управлять правительством ему помогали неопытные люди? Разве нам не нужны знающие профессионалы, чтобы восстановить прежнюю систему управления государством? — спросил первый ведущий.

— Этот вопрос будут задавать себе многие, особенно в нашем городе…

— Уж в этом можешь не сомневаться, — заметил глава администрации Эда Келти.

— … но самое интересное во всём этом то — и он не может не знать об этом, а даже если и не знал, глава президентской администрации Арнольд ван Дамм, один из самых ловких политических деятелей в этом городе, наверняка чётко и ясно объяснил ситуацию мистеру Райану, — закончил второй комментатор.

— А как относительно его первого назначенца в кабинет министров, Джорджа Уинстона? — поинтересовался первый.

— Уинстон возглавляет «Коламбус групп», инвестиционный фонд взаиморасчётов, им же основанный. Он исключительно богатый человек и, как сказал нам президент Райан, обязан всеми успехами только самому себе. Ну что ж, нам нужен министр финансов, который знает, как делать деньги, и знаком с финансовыми рынками, и, несомненно, мистер Уинстон относится к этой категории людей, однако многие будут недовольны ..

— Тем, что он излишне осведомлённый человек, — ухмыльнулся Келти.

— … положением, что у него сохранилось слишком много контактов с людьми в финансовом мире, которые могут воспользоваться такой ситуацией в своих интересах, — продолжил второй комментатор.

— Как, по-твоему, отреагирует официальный Вашингтон на такую речь? — спросил первый.

— Какой «официальный Вашингтон»? — проворчал Райан. Это ему приходилось слышать впервые. К двум книгам, опубликованным им, рецензенты отнеслись в общем благожелательно, но тогда ему пришлось ждать несколько недель, пока последуют комментарии от читателей. Пожалуй, не следовало прислушиваться к мгновенному анализу своей речи, но избежать его было тоже невозможно. Самое трудное состояло в том, чтобы следить за всеми телевизионными каналами, занимающимися таким анализом одновременно.

— Джек, «официальный Вашингтон» — это пятьдесят тысяч юристов и лоббистов, — заметил Арни. — Их никто не назначал и не выбирал, но они чертовски влиятельны в официальных кругах. То же самое относится и к средствам массовой информации.

— Теперь понял, — ответил Райан.

— … и нам необходимы опытные профессионалы, чтобы восстановить прежнюю систему. Вот что они скажут, и очень многие в Вашингтоне согласятся с ними, — подытожил второй комментатор.

— А как ты относишься к его откровениям относительно войны и финансового краха? — спросил первый.

— Меня гораздо больше интересуют его откровения насчёт того, что премьер-министра Когу сначала похитили его соотечественники, а затем спасли, причём не кто иной, как американцы. Будет очень интересно узнать об этом поподробнее. Президент занял весьма похвальную позицию в своём стремлении урегулировать отношения между нашей страной и Японией, и в этом его не упрекнёшь. Вместе с текстом президентской речи мы получили фотографию. — На телевизионном экране появилось изображение Райана и Коги у Капитолия. — Это очень трогательный момент, умело схваченный фотографом Белого дома…

— Но здание Капитолия все ещё разрушено, Джон, а подобно тому как нам понадобятся хорошие архитекторы и строители, чтобы восстановить его, нам нужны, по-моему, и кое-кто ещё вместо дилетантов, для того чтобы воссоздать правительство. — Второй комментатор повернулся и посмотрел прямо в камеру. — Итак, это было первое официальное выступление президента Райана. По мере дальнейшего развития событий мы будем получать и другие новости. А сейчас вернёмся к нашей заранее объявленной программе передач.

— Вот это и есть направление наших действий, Эд. — Глава администрации Келти встал и потянулся. — Об этом нам и нужно говорить, и по этой причине ты решил вернуться на политическую арену, несмотря на урон, который может понести твоя репутация.

— Принимайтесь за звонки, — распорядился Эдвард Дж. Келти.

— Господин президент. — Главный мажордом подошёл с серебряным подносом, на котором стоял бокал хереса. Райан взял бокал и сделал глоток.

— Спасибо.

— Господин президент, наконец…

— Мэри-Пэт, сколько лет мы знакомы? — Райану начало казаться, что он постоянно повторяет это.

— По крайней мере десять, — ответила миссис Фоули.

— Вводится новое президентское правило, даже указ, пожалуй: после окончания рабочего дня, когда нам приносят коктейли, меня зовут Джек.

— Муе bien, jefe[33], — осторожно улыбнулся Чавез.

— Что в Ираке? — коротко спросил Райан. — Все тихо, однако обстановка крайне напряжённая, — ответила Мэри-Пэт. — Сведения, которые мы получаем, очень скудные, но судя по тому, что нам стало известно, страна словно заперта на замок. Улицы патрулируются армейскими подразделениями, а жители сидят по домам, уставившись в телевизор. Похороны нашего друга состоятся завтра. Что произойдёт потом, пока неизвестно. У нас есть один достаточно высокопоставленный агент в Иране, он занимается политическими проблемами. Убийство президента Ирака было для всех полной неожиданностью, и пока ему ничего не удалось услышать, кроме очевидной хвалы Аллаху за то, что он забрал нашего друга к себе.

— При условии, если Бог захочет его принять. Выполнено всё было просто идеально, — со знанием дела заметил Кларк. — Вполне типично для традиций Востока. Один мученик, принёсший себя в жертву, и тому подобное. По-видимому, понадобились годы, чтобы внедрить убийцу в личную охрану президента, однако наш приятель Дарейи — терпеливый человек. Ты ведь встречался с ним, Джек. Расскажи о нём.

— У него самые гневные глаза, которые мне когда-либо доводилось видеть, — негромко произнёс Райан, делая очередной глоток. — Он умеет ненавидеть.

— Можно не сомневаться, что Дарейи приступит к активным действиям, — Кларк налил себе бурбон «Уайлд Тёрки» и добавил воды. — Саудовцы изрядно обеспокоены.

— Мягко говоря, — заметила Мэри-Пэт. — Эд остался там ещё на несколько дней, и полученные им сведения именно таковы. Они повысили уровень боеготовности своей армии.

— И это все, что предпринято, — подвёл итог президент Райан.

— С практической точки зрения — да. Мы получаем большое количество электронной информации из Ирака, и характер этой информации предсказуем. Крышка иракского котла плотно закрыта, но внутри его все бурлит. Этого следовало ожидать. Разумеется, мы повысили уровень спутниковой разведки…

— Ну хорошо, Мэри-Пэт, говори о том, что у тебя на уме, — распорядился Джек. Сейчас ему не хотелось слышать о спутниковых фотографиях.

— Я хочу расширить своё управление.

— Насколько? — спросил Джек и с удивлением увидел, что она сделала глубокий вдох. Ему было странно видеть, что Мэри-Патриция Фоули колеблется.

— В три раза. Сейчас у нас шестьсот пятьдесят семь оперативников. В течение следующих трех лет мне хотелось бы довести это число до двух тысяч. — Она произнесла все это очень быстро, не сводя взгляда с лица Райана и ожидая его реакции.

— Я согласен, если тебе удастся сделать это, не повышая бюджетных ассигнований на жалованье сотрудникам.

— Тогда все просто, Джек, — усмехнулся Кларк. — Нужно уволить две тысячи бездельников, что сидят за столами, ровным счётом ничего не делая, и удастся даже сберечь немало денег.

— У них семьи, Джон, — покачал головой президент.

— В административном и разведывательном управлениях штаты чертовски раздуты. Ты ведь работал в ЦРУ и знаешь это. Сократить их стоит хотя бы для того, чтобы решить проблему стоянки для автомобилей. Досрочное увольнение на пенсию — и почти не потребуется запрашивать дополнительные ассигнования.

Райан задумался над предложением.

— Мне нужен кто-то, способный размахивать топором. Мэри-Пэт, ты согласишься, чтобы Эд снова занял положение выше твоего?

— Вообще-то это самое нормальное положение, Джек, — ответила миссис Фоули со смешинкой в своих синих глазах. — Как администратор Эд лучше меня, но я всегда превосходила его в оперативной работе.

— Значит, «Синий план»?

На этот вопрос ответил Кларк.

— Да, сэр. Я хочу привлечь полицейских, молодых детективов, сотрудников правоохранительных органов. Вы знаете почему. Большей частью они уже прошли предварительную подготовку. Эти парни знакомы с уличными обычаями.

— О'кей, — кивнул Райан. — Мэри-Пэт, на следующей неделе я собираюсь принять прошение об отставке директора ЦРУ и назначу Эда на его место. Пусть он представит мне план увеличения штатов оперативного управления и одновременного сокращения персонала разведывательного и административного управлений. Придёт время, и я одобрю его предложение.

— Отлично! — Миссис Фоули подняла бокал в честь своего Верховного главнокомандующего.

— У меня осталась ещё одна проблема. Джон?

— Да, сэр?

— Когда Роджер предложил мне занять должность вице-президента, я попросил его выполнить мою просьбу.

— Что за просьба?

— Я собираюсь властью президента помиловать некоего джентльмена по имени Джон Т.Келли. Это будет сделано в этом году. Тебе следовало напомнить мне, что твоим делом занимался мой отец.

Впервые за очень долгое время Кларк смертельно побледнел.

— Откуда вы знаете об этом, сэр?

— Сведения об этом хранились в личных архивах Джима Грира. Я вроде как унаследовал их несколько лет назад. Я хорошо помню, что мой отец занимался расследованием этого дела, убийством всех этих женщин. Я помню, как он мучился из-за этого и как был счастлив, когда дело решилось само собой[34]. Он никогда не рассказывал об этом, но я помню его сомнения. — Джек посмотрел в свой бокал и помешал там лёд. — Думаю, нет сомнения в том, что он был бы счастлив, узнав об этом, как и о том, что ты не погиб вместе со своей яхтой.

— Боже мой, Джек… я хочу сказать… Господи…

— Ты заслужил, чтобы тебе вернули твоё имя. Я не одобряю совершенные тобой поступки. Мне просто нельзя думать сейчас иначе, правда? Может быть, как частный гражданин я не отнёсся бы к этому так, мистер Келли.

— Спасибо, сэр.

Чавез не мог понять, о чём идёт речь. Он помнил того парня на Сайпане, отставного старшину береговой охраны, и то, как он говорил об убитых людях. Ну что ж, Чавез знал, что мистер К., не упал в обморок, услышав это, но всё же любопытно…

— Что-нибудь ещё? — спросил Джек. — Мне хотелось бы вернуться к семье, прежде чем дети лягут спать.

— Значит, «Синий план» вами одобрен, сэр?

— Да, одобрен, Мэри-Пэт. Пусть только Эд представит мне план его осуществления.

— Он вернётся в Вашингтон немедленно, едва им удастся включить двигатели его самолёта, — пообещала Мэри-Пэт.

— Тогда все в порядке. — Джек встал и направился к выходу. Его гости сделали то тоже самое.

— Господин президент? — послышался голос Динга Чавеза.

— Да? — повернулся Райан.

— Как будет проходить теперь первый тур выборов?

— Что ты имеешь в виду?

— Сегодня я заехал к себе в колледж, и доктор Алфер сказала мне, что все кандидаты на президентские выборы в обеих партиях погибли на прошлой неделе, а время выдвижения новых кандидатов прошло. Теперь больше никто не имеет права выдвигать свои кандидатуры. Предстоит год выборов, а кандидатов не осталось. Пока в прессе ещё ничего не говорили об этом.

Агент Прайс недоуменно мигнула, услышав это, но через мгновение все поняли, что это правда.

— Париж?

— Профессор Руссо в институте Пастера считает, что ему удалось найти метод лечения лихорадки Эбола. Пока метод на стадии эксперимента, но это единственный шанс.

Они говорили в коридоре у двери, ведущей в палату сестры Жанны-Батисты. На обоих были «космические костюмы» из синего пластика, и они обливались потом под ними, несмотря на переносные кондиционеры, болтавшиеся у каждого на поясе. Пациентка умирала, и хотя уже одно это было достаточно плохо, она умирала медленно и настолько ужасно, что этого нельзя было выразить словами. Бенедикту Мкузе повезло. По какой-то причине вирус Эбола поразил его сердце раньше других органов тела; это был редкостный акт милосердия, который позволил мальчику скончаться намного быстрее обычного. А вот на долю этой пациентки выпала другая судьба. Анализ крови показывал, что печень её почему-то распадается медленно. Сердечные энзимы были по сути дела нормальными. Однако лихорадка Эбола неумолимо пожирала её тело, болезнь протекала весьма быстро, и так же быстро погибали все остальные органы. Её желудочно-кишечный тракт в буквальном смысле слова распадался, что повлекло за собой кровавую рвоту и понос. Несмотря на острую боль, тело женщины упорно сопротивлялось в отважной, хотя и обречённой на неудачу, попытке спастись. Единственной наградой за это упорное сопротивление было усиление болей, и морфий уже переставал действовать, уступая место агонии.

— Но как мы сможем… — Она могла не продолжать. Авиакомпания «Эйр Африк» единственная совершала регулярные рейсы в Париж, но она, как и никакая другая компания, по вполне очевидным причинам никогда не согласится взять на борт пациента, больного лихорадкой Эбола. Это вполне устраивало доктора Моуди.

— Я могу организовать её транспортировку. У меня состоятельная семья. Я смогу нанять частный реактивный самолёт, который доставит нас в Париж. Таким образом нам будет легче принять все необходимые меры предосторожности.

— Не знаю, что и ответить, доктор. Мне придётся… — сестра Мария-Магдалена заколебалась.

— Не буду обманывать вас, сестра. Она умрёт, наверно, в любом случае, но если у неё остался хоть маленький шанс, её может вылечить только профессор Руссо. Я учился у него, и раз он говорит, что сумел достичь каких-то успехов, значит, так оно и есть. Позвольте мне вызвать самолёт, — настоятельно произнёс Моуди.

— Я не могу отказать вам, но я должна…

— Я понимаю.

Самолёт, о котором шла речь, был «Гольфстрим G-IV» и сейчас он совершал посадку на аэродроме Рашида, расположенном к востоку от широкой излучины реки Тигр, известной среди местного населения как Нахр-Дула. Номер у хвостового оперения самолёта свидетельствовал о том, что он зарегистрирован в Швейцарии и принадлежит торговой корпорации, исправно платящей налоги. На этом официальный интерес швейцарского правительства заканчивался. Рейс был коротким и самым обыкновенным, если не считать времени суток, а также маршрута — из Бейрута в Тегеран, а затем в Багдад.

Его настоящее имя было Али Бадрейн, и хотя ему доводилось жить и работать в прошлом под разными именами, теперь он вернулся к своему собственному, так как по происхождению был иракцем. Его семья покинула Ирак, потому что в Иордании были более благоприятные возможности для бизнеса, но затем, подобно всем остальным, попала в водоворот событий, происходящих в регионе, причём ситуация ухудшилась из-за решения сына принять участие в движении, целью которого было положить конец существованию Израиля. Опасность, которой подвергалось хашимитское королевство, заставила короля Иордании изгнать из своей страны людей, пребывание которых угрожало её благосостоянию. Это разорило семью Али Бадрейна, что, впрочем, тогда мало его беспокоило.

Теперь, однако, ситуация изменилась. С течением лет жизнь террориста, полная опасности и приключений, утомила его, и хотя он оставался одним из лучших, особенно по части сбора информации, это не принесло ему материальных благ, если не считать смертельной ненависти самой безжалостной спецслужбы мира. Было бы неплохо прожить остаток жизни в комфорте и безопасности. Может быть, в результате этой операции он обретёт и то и другое. Его иракское происхождение и многолетняя деятельность позволили приобрести полезные контакты во всём регионе. В своё время он предоставил иракской службе безопасности сведения о двух врагах режима, которых ей хотелось ликвидировать, — успешно в обоих случаях. Ему стали доверять, и по этой причине он прилетел в Багдад.

Самолёт остановился, и второй пилот прошёл в хвостовое отделение, чтобы спустить трап. Возле него внизу остановился автомобиль. Али сошёл по ступенькам трапа и сел в машину, которая тут же отъехала от самолёта.

— Мир вам, — сказал он, обращаясь к человеку, сидящему на заднем сиденье «мерседеса».

— Мир?! — фыркнул генерал. — Весь свет кричит, что именно этого нам и не хватает. — Бадрейн заметил, что генерал явно не спал после смерти своего президента. Его руки дрожали от выпитого кофе или от алкоголя, которым он пытался заглушить страх. Действительно, вряд ли приятно заглянуть в ближайшее будущее и узнать, сумеет ли он дожить до конца предстоящей недели. С одной стороны, генералу нужно бодрствовать. С другой — бежать, и как можно скорее. У генерала семья и дети, а также любовница. Впрочем, такая же ситуация, по-видимому, и у остальных высших чинов вооружённых сил Ирака. Превосходно.

— Положение не слишком благоприятное, но вы ведь держите все под контролем, верно? — спросил Бадрейн. Ответный взгляд был более чем красноречивым. Единственное благоприятное обстоятельство заключалось в том, что, будь президент всего лишь ранен, генерал был бы уже давно мёртв — наказан за то, что не сумел распознать преступника, совершившего покушение на жизнь самого раиса. Опасная работа быть руководителем службы безопасности у диктатора, к тому же у тебя появляется множество врагов. Он продал душу дьяволу и сумел убедить себя, что дьявол забудет об этом. Как мог умный человек оказаться таким дураком?

— Зачем вы прилетели в Багдад? — спросил генерал.

— Чтобы предложить вам золотой мост к жизни и свободе, — ответил Бадрейн.

Глава 13

Привыкший с пелёнок

На улицах города стояли танки, а танки легко узнаваемы «сверху» и их можно сосчитать. Сейчас на орбите находились три разведывательных спутника типа КН-11 Одному из них было одиннадцать лет, и его активная жизнь медленно подходила к концу У него давно кончилось топливо, необходимое для того, чтобы маневрировать на орбите, одна из солнечных панелей ослабла до такой степени, что от вырабатываемой ею электроэнергии едва ли загорелся бы электрический фонарик, однако спутник по-прежнему мог вести фотографирование тремя своими камерами и передавать снимки на геосинхронный спутник связи, неподвижно висящий на огромной высоте над Индийским океаном Меньше чем через секунду эти снимки передавались на поверхность Земли и поступали в различные аналитические агентства, одним из которых являлось ЦРУ.

— Это наверняка уменьшит число уличных ограблений, — произнёс аналитик, посмотрел на часы и прибавил к восточному поясному времени восемь часов. О'кей, почти десять часов по местному времени — «Лима». Люди там сейчас должны ходить по улицам, работать, перемещаться с одного места на другое, пить отвратительную бурду, которую называют кофе, и беседовать в открытых ресторанах. Но не сегодня, когда на улицах стоят танки Виднелись редкие прохожие, по большей части женщины, которые занимались, по-видимому, покупками На главных улицах через каждые четыре квартала стояло по огромному боевому танку, и ещё по танку на каждом перекрёстке, которых было очень много Кроме того, в переулках размещались лёгкие бронетранспортёры На перекрёстках стояли небольшие группы солдат. На фотографиях было видно, что все они вооружены, а вот определить воинское звание и принадлежность к роду войск не удалось.

— Начинай считать, — скомандовал дежурный офицер.

— Слушаюсь, сэр.

Аналитик не ворчал, потому что подсчётом танков они занимались постоянно. Он научился даже определять их типы, в основном по главному орудию. Делая это, аналитики могли установить, сколько танков, обычно размещённых в своих полковых лагерях, включают двигатели и перемещаются с одного места на другое. Эта информация представляла, по-видимому, для кого-то интерес, хотя за последние десять лет, пока аналитики занимались этим, они узнали, что, в чём бы ни испытывала недостатка иракская армия, её механики должным образом обслуживали двигатели, и танки были способны передвигаться, чего нельзя было сказать об умении вести стрельбу, что подтвердила война в Персидском заливе. Однако аналитик уже понял, что от него требуется: ты смотришь на танк и исходишь из того, что он боеспособен. Это был единственный разумный подход к делу. Он склонился над увеличительным видоискателем и увидел, что белый автомобиль, судя по форме «мерседес», едет по национальному шоссе № 7. Более внимательный взгляд на фотографию показал бы, что автомобиль направляется к ипподрому Шибак аль Мансур, на котором аналитик увидел бы ещё несколько таких же автомобилей, но ему приказали считать только танки.

Континентальный климат Ирака отличается более резкими колебаниями температуры, чем в большинстве регионов мира. Этим февральским утром, когда солнце сияло высоко в небе, температура воздуха едва поднялась выше нуля, тогда как летом жара, приближающаяся к пятидесяти градусам, не вызывает особого удивления у жителей. Бадрейн заметил, что собравшиеся военные одеты в шерстяную зимнюю форму с высокими воротниками, расшитую золотом; многие курили, и все выглядели обеспокоенными. Генерал, встретивший Бадрейна на аэродроме, представил его тем, кто не были знакомы с ним. Бадрейн не стал желать им мира. Было видно, что традиционное исламское приветствие не вызовет у них энтузиазма. Это были люди западного воспитания, которые придерживались светских традиций и привычек. Подобно своему убитому вождю, они только делали вид, будто являются правоверными, хотя в данный момент все задумывались над тем, насколько справедливо учение о вечных муках для тех, кто вёл грешную жизнь, зная, что некоторые из них узнают об этом, наверно, достаточно скоро. Эта вероятность так беспокоила их, что генералы покинули свои кабинеты и приехали на ипподром, чтобы выслушать предложение Бадрейна.

Его обращение к ним было простым и кратким.

— Почему мы должны верить вам? — спросил армейский генерал, когда он закончил.

— Разве таким образом все не останутся в выигрыше? — ответил Бадрейн.

— Вы хотите, чтобы мы отдали нашу родину… ему? — произнёс командир корпуса, скрывая разочарование за маской гнева.

— Решение, которое вы примете, генерал, это ваше дело. Если вы решите взяться за оружие и защищать то, что принадлежит вам, это тоже ваше дело. Меня попросили приехать к вам и сделать разумное предложение. Я выполнил поручение, — спокойно ответил Бадрейн. В конце концов, нет смысла волноваться из-за таких вещей.

— С кем мы будем вести переговоры? — спросил командующий военно-воздушными силами Ирака.

— Вы можете дать свой ответ мне, но, как я уже вам сказал, переговоры вести вообще-то не о чём. Вам сделали предложение, предложение достаточно справедливое, не так ли? — Более точным словом было бы «щедрое». Помимо того что генералам предоставят возможность спасти свои шкуры и шкуры их близких, все они уедут из своей страны очень богатыми людьми. Их президент скопил в иностранных банках колоссальные суммы, и всего лишь небольшая часть этих средств была обнаружена и конфискована. Все они имели доступ к документам и паспортам любой страны мира. В этой области иракские спецслужбы с помощью граверного управления Министерства финансов уже давно продемонстрировали своё поразительное искусство. — Перед лицом Аллаха вам даётся слово, что вас не будут преследовать, где бы вы не находились. — Это заявление генералы должны были принять серьёзно. Поручитель Бадрейна был их врагом. На земле трудно найти человека более злобного и способного так страстно ненавидеть. Но в то же время он был религиозным деятелем, и его клятве на Коране следовало верить.

— Когда вам нужен ответ? — спросил командующий армией, который был вежливее остальных.

— Нас устроило бы получить ответ завтра. В крайнем случае послезавтра. Более поздний ответ нарушит наши планы, и я не знаю, как это будет принято. Мои инструкции, — ответил Бадрейн, — ограничены этими двумя днями.

— Как относительно приготовлений?

— Вы можете заняться ими сами — в разумных пределах. — Чего ещё могут они ожидать от меня, подумал Бадрейн, и от моего поручителя?

Однако решение, которого он требовал от руководства иракских вооружённых сил, оказалось более тяжёлым, чем можно было предполагать. Патриотизм собравшихся здесь генералов был несколько необычным. Они любили свою страну, но главным образом потому, что она находилась у них под пятой. В их руках была власть, подлинная власть над жизнью и смертью, а это куда более привлекательный наркотик, чем деньги, то, ради чего человек готов рисковать жизнью и душой. Вдруг один из них — многие думали, даже надеялись на это — сумеет захватить власть в свои руки. Сможет стать президентом этой страны, и тогда все вместе они усмирят её, и дела пойдут, как и прежде. Разумеется, им придётся несколько ослабить железную хватку, в которой держали страну. Придётся позволить инспекционным группам ООН и других международных организаций увидеть все, что те пожелают, однако у них появится шанс укрепить собственное положение, хотя все знали, что не произойдёт ничего нового. Таковы правила, существующие в мире. Обещания, данные здесь и там, несколько фраз относительно демократии и свободных выборов, и их бывшие враги кинутся сломя голову помогать Ираку. Дополнительным стимулом станут открывающиеся возможности. Ни один из них не чувствовал себя в полной безопасности на протяжении многих лет. Каждый знал о коллегах, погибших либо от руки их ныне погибшего вождя, либо при обстоятельствах, которые, прибегая к эвфемизму, называли «таинственными» — излюбленным методом лидера были «катастрофы вертолётов». Теперь у них появилась возможность, обладая огромной властью, жить в гораздо большей безопасности. Альтернативой была роскошная жизнь в какой-то далёкой стране. Каждый из них и без того жил в роскоши, какую только можно вообразить, и к тому же обладал властью. Стоило любому из них щёлкнуть пальцами, и люди, выполняющие их каждое желание, были не слугами, а солдатами…

Если не принимать во внимание одного обстоятельства. Остаться в Ираке — значит сделать самую крупную и опасную ставку в азартной игре, ставкой в которой была их жизнь. Их страна находилась сейчас под самым жёстким контролем, который они могли только припомнить, и причина этого была объяснима. Народные массы, в один голос провозглашавшие о своей любви и преданности бывшему вождю, что они думают в действительности? Ещё неделю назад это не имело значения, но сейчас стало исключительно важным. Солдаты, которыми они командуют, вышли из этого людского моря. Кто из генералов был самым харизматическим и обладал наибольшими шансами взять в свои руки власть в стране? У кого из них ключи к баасистской партии? Кто из них сможет править силой своей воли? Потому что лишь тогда они смогут смотреть в будущее, если не без страха, то по крайней мере с такими опасениями, с которыми они смогут справиться, имея в своём распоряжении большой опыт и немалое мужество. Каждый из них, стоя на ипподроме, смотрел на своих товарищей-генералов и думал: кто же из них?

В этом и заключалась проблема, потому что, если среди них и был такой человек, он давно уже погиб, скорее всего при катастрофе вертолёта. Диктатура не может быть коллективной. Какой бы властью они ни обладали, глядя друг на друга, они не могли не видеть потенциальных слабостей. Всех их уничтожит вражда. Они начнут объединяться и ссориться в своём стремлении занять более высокое место, а это приведёт к таким беспорядкам, что железная рука, необходимая для контроля за народом, ослабнет. Пройдёт несколько месяцев, наверно, и все развалится. Все они уже были свидетелями подобного в прошлом, и конечным результатом станет зрелище шеренги их собственных солдат с поднятыми винтовками и ощущение стены за спиной.

Для этих людей не было ничего более желанного, чем власть и наслаждение ею. Этого достаточно для одного человека, но не для нескольких. Несколько человек выживут лишь в том случае, если они объединятся вокруг чего-нибудь, будь то власть, захваченная одним диктатором, или какая-то общая идея, но это должно быть что-то, создающее общую точку зрения. Ни один из них не был способен на первое, а всем вместе им не хватало второго. Какой бы властью эти люди ни обладали, по отдельности они были слабыми, и сейчас, глядя друг на друга, понимали это. По сути дела они ни во что не верили. То, чего добивались силой оружия, они не способны были осуществить силой воли. Они могли командовать, находясь в тылу, но не решались выйти вперёд. По крайней мере многие из них понимали это. Вот почему Бадрейн и прилетел в Багдад.

Он следил за их глазами и знал, о чём они думают, какими бы непроницаемыми не казались их лица. Смелый человек вышел бы вперёд, уверенно заявил бы о своём превосходстве и стал бы лидером. Но смелые давно погибли, умерщвлённые тем, кто был смелее и безжалостнее остальных, а потом сам погиб от невидимой руки человека, ещё более терпеливого и безжалостного, настолько превосходящего их в этих качествах, что мог позволить себе сделать им это щедрое предложение. Бадрейн знал, каким будет ответ, и генералы тоже знали. Мёртвый иракский президент не оставил после себя никого, кто мог бы занять его место, однако именно такова судьба людей, верящих только в себя.

На этот раз телефон зазвонил в пять минут седьмого. Райан не возражал, чтобы его будили до семи утра. На протяжении многих лет это было его привычкой, но тогда ему нужно было ещё ехать на службу. Теперь он попадал в служебный кабинет с помощью лифта и потому надеялся, что время, которое раньше проводил в машине, удастся провести в постели — ведь тогда он мог вздремнуть на заднем сиденье своего служебного автомобиля.

— Слушаю.

— Господин президент? — Джек с удивлением понял, что это голос Арни ван Дамма. Но даже сейчас, услышав голос главы своей администрации, он едва не спросил, кто ещё мог бы осмелиться позвонить ему так рано.

— В чём дело?

— У нас неприятности.

Вице-президент Эдвард Дж.Келти не спал всю ночь, но никто бы не сказал этого, глядя на него. Гладко выбритый, с румянцем на щеках и ясными голубыми глазами, стройный и подтянутый, он вошёл в здание Си-эн-эн в сопровождении жены и помощников. В вестибюле его встретил продюсер и проводил к лифту, который сразу начал подъем. В течение первых минут произошёл только обмен обычными любезностями. Кадровый политик стоял, глядя перед собой на дверь из нержавеющей стали, словно знал, кто одержит верх в предстоящей схватке. И добивался успеха.

Подготовительные телефонные переговоры были проведены в течение трех часов до этого и начались с президента телевизионной компании. Глава компании, старый друг Келти, был потрясён впервые за всю свою карьеру. Предполагаемая авиакатастрофа, столкновения поездов, зверские убийства — эти рутинные несчастья и печальные происшествия дают ежедневную пищу телевизионной компании, но такое, как это, случается раз в жизни. Двумя часами раньше он позвонил Арни ван Дамму, другому старому другу, потому что нужно оберегать свои тылы, когда работаешь в средствах массовой информации; к тому же свою роль сыграл и патриотизм, о котором глава компании редко говорил, но который тем не менее у него присутствовал, а президент Си-эн-эн не имел представления, куда заведёт их эта история. Он позвонил судебному корреспонденту компании, неудачнику-адвокату, который сейчас говорил по телефону со своим приятелем — профессором юридического факультета Джорджтаунского университета. И всё-таки президент Си-эн-эн ещё раз позвонил в зелёную комнату.

— Ты действительно уверен, Эд? — это было все, что он спросил.

— У меня нет выбора. Я делаю этот шаг очень неохотно, — последовал ответ, которого нужно было ожидать.

— Ну что ж, это твоё дело. Буду у экрана. — Связь прервалась. На дальнем конце провода послышались ликующие крики. Это чертовски увлекательная история, а задача Си-эн-эн заключается в том, чтобы информировать зрителей о новостях, к числу которых несомненно относится выступление Келти.

— Арни, это какое-то безумие, или я всё ещё сплю? — Они сидели в гостиной на верхнем этаже Белого дома. Джек успел натянуть на себя что-то из домашней одежды. Ван Дамм был ещё без галстука, и Райан заметил, что носки у него на ногах разного цвета. Хуже всего было то, что ван Дамм выглядел потрясённым, а Джек никогда не видел его в таком состоянии.

— Думаю, нам придётся подождать и посмотреть, как развиваются события.

Они обернулись, услышав, как открылась дверь.

— Господин президент? — В гостиную вошёл пожилой высокий мужчина, подтянутый, в деловом костюме. Он выглядел встревоженным. За ним следовала Андреа. Она тоже была в курсе дела, насколько это было возможно.

— Это Патрик Мартин, — сказал Арни.

— Из уголовного розыска Министерства юстиции, верно? — Джек встал, пожал ему руку и сделал жест в сторону подноса с кофейником.

— Да, сэр. Я работал вместе с Дэном Мюрреем, когда мы расследовали причины авиакатастрофы.

— Пэт — один из наших лучших юристов. Отлично проявил себя во время судебных процессов. Кроме того, он читает лекции по конституционному праву в университете Джорджа Вашингтона, — объяснил глава администраций.

— Итак, каково ваше мнение обо всём этом? — спросил президент. В его голосе звучало недоверие.

— Думаю, нам нужно услышать, что он собирается сказать, — прозвучал стандартный ответ адвоката.

— Вы давно в Министерстве юстиции? — Джек вернулся к своему креслу.

— Двадцать три года. До этого четыре года в ФБР. — Мартин налил себе чашку кофе и остался стоять.

— Вот, начинается, — заметил ван Дамм, включая звук телевизора, на экране которого до сих пор виднелось всего лишь молчаливое изображение.

— Уважаемые дамы и господа, в нашей вашингтонской студии находится вице-президент Эдвард Дж. Келти. — Старший политический комментатор компании Си-эн-эн тоже выглядел потрясённым, и похоже, его тоже только что вытащили из постели. Райан заметил, что из всех, кого он видел сегодня, Келти выглядел самым спокойным и ухоженным. — Сэр, вы хотели сказать нам что-то необычное.

— Совершенно верно, Барри. Пожалуй, следует начать с того, что мне пришлось принять самое трудное решение за свои более чем тридцать лет государственной службы. — Голос Келти звучал негромко и сдержанно, в стиле эссе Эмерсона[35]. Он говорил медленно, чётко и с болезненной откровенностью. — Как вы знаете, президент Дарлинг предложил мне подать в отставку. Причина этого заключалась в моём поведении в бытность сенатором. Барри, нет никакого секрета в том, что моя личная жизнь не была столь образцовой, как следовало. Такое можно сказать про многих государственных деятелей, но это не может служить оправданием, и я не собираюсь оправдываться. Когда мы с Роджером обсуждали создавшуюся ситуацию, то пришли к выводу, что будет лучше всего, если я подам прошение об отставке и дам ему возможность выбрать себе нового вице-президента для предстоящих в конце года выборов. Он собирался назначить Джона Райана на моё место в качестве временного заместителя.

У меня не было возражений, Барри. Я служил обществу в течение длительного времени, так что мысль о том, что теперь смогу играть со своими внуками и, может быть, читать лекции, показалась мне привлекательной. Вот почему я принял предложение Роджера в интересах… в общем, для блага страны.

Дело, однако, заключается в том, что я не успел подать прошение об отставке.

— О'кей, — произнёс обозреватель и поднял руки, словно намереваясь поймать летящий к нему бейсбольный мяч. — Мне представляется, что нам следует детально обсудить этот вопрос. Что же произошло в действительности?

— Барри, я поехал в Государственный департамент. Дело в том, что в соответствии с Конституцией нашей страны в случае отставки президента или вице-президента прошение об отставке вручается государственному секретарю. Я встретился с государственным секретарём Хансоном в неофициальной обстановке, чтобы обсудить эту проблему. Вообще-то у меня было готово письмо, но оказалось, что в нём указана не правильная формулировка, и Бретт предложил мне составить прошение об отставке в надлежащей форме. Поэтому я вернулся обратно, полагая, что составлю новый текст и представлю его государственному секретарю на следующий день.

Никто из нас не мог предвидеть того, что произошло тем вечером. Как и все вы, я был потрясён трагическими событиями. Многие мои друзья, с которыми я работал на протяжении ряда лет, погибли в результате этого жестокого и подлого преступления. Но я так и не успел подать прошение об отставке с поста вице-президента. — Келти опустил взгляд и сжал губы, прежде чем продолжить. — Барри, я был готов выполнить обещание. Я дал слово президенту Дарлингу и считал долгом чести сдержать данное мною слово, несмотря ни на что.

Однако теперь я не могу сделать этого, никак не могу. Позволь мне объяснить почему.

Я знаю Джека Райана десять лет. Это благородный и мужественный человек, он честно, служил нашей стране, но, к сожалению, Райан не способен спасти страну от постигшего её кризиса. Это подтверждается тем, что он сказал вчера вечером, пытаясь обратиться к американскому народу. Каким образом сможет наше правительство успешно работать при создавшихся обстоятельствах без опытных, знающих людей, способных занять должности, ставшие вакантными?

— Но ведь он президент — разве не так? — спросил Барри, едва веря тому, что говорит сам и что слышит.

— Барри, он даже не знает, как должным образом провести расследование. Посмотри, что он сказал вчера вечером об авиакатастрофе. Ведь едва минула неделя, а он утверждает, что уже знает все обстоятельства происшедшего. Да разве можно поверить этому? — печально спросил Келти. — Кто руководил этим расследованием? Кто принимал в нём участие? Перед кем они отчитывались? И виновные найдены уже через неделю — одну неделю? Да разве может американский народ поверить в это? Когда убили президента Кеннеди, расследование велось несколько месяцев, и руководил им судья Верховного суда. Ты можешь спросить почему? Да потому, что мы должны быть уверенными в результатах, вот почему.

— Извините, господин вице-президент, но вы не ответили на мой вопрос.

— Барри, Райан никогда не был вице-президентом, потому что я не уходил в отставку. Должность вице-президента не оставалась вакантной, а в соответствии с Конституцией в стране может быть только один вице-президент. Он даже не принёс клятву, которую обязан принести, чтобы занять эту должность.

— Но…

— Ты считаешь, что мне так хочется этого? Но у меня нет выбора. Как мы сможем восстановить Конгресс и исполнительную власть, если этим будут заниматься дилетанты? Вчера вечером мистер Райан обратился к губернаторам штатов, чтобы они прислали ему людей, не имеющих опыта в управлении страной. Да разве могут разработать законы люди, не имеющие представления о том, как это делается?

Барри, никогда раньше мне не приходилось совершать политического самоубийства. У меня возникает впечатление, что я — один из тех сенаторов, которые решали вопрос об импичменте Эндрю Джонсона[36]. Я смотрю в вырытую у меня под ногами политическую могилу, но, несмотря ни на что, благо Америки для меня важнее. Я вынужден сделать такой шаг. — Объектив камеры показал лицо Келти крупным планом, и все увидели на нём глубокое страдание. В глазах Келти сверкали слезы, а в голосе звучали нотки бескорыстного патриотизма.

— Он всегда отлично смотрелся на экране, — заметил ван Дамм.

— Мне трудно поверить в то, что это происходит на самом деле, — пробормотал Райан.

— Будет лучше, если поверишь, — сказал Арни. — Мистер Мартин? Нам хотелось бы услышать совет профессионального юриста.

— Прежде всего пошлите людей в Государственный департамент и пусть они обыщут кабинет госсекретаря.

— ФБР? — спросил ван Дамм.

— Да, — кивнул Мартин. — Они ничего там не найдут, но начать нужно с этого. Далее, проверьте записи телефонных звонков и сделанные заметки. Затем мы начнём опрашивать людей. Вот здесь мы столкнёмся с проблемой. Госсекретарь Хансон и его жена мертвы, то же относится, разумеется, и к президенту Дарлингу и его жене. Это те люди, которые лучше всего знали о действительных фактах происшедшего. Полагаю, нам удастся найти очень мало прямых доказательств, и чуть больше косвенных, которые имеют отношение к делу.

— Роджер сказал мне… — начал Райан, но Мартин тут же прервал его.

— Слухи, информация из вторых рук. Вы говорите мне, что кто-то сказал вам, что ему было сказано кем-то, — ни один суд не примет это во внимание.

— Продолжайте, — сказал Арни.

— Сэр, по сути дела не существует конституционного закона или статуса на этот счёт.

— И у нас нет Верховного суда, который мог бы принять решение, — напомнил Райан. Наступила многозначительная пауза, и снова послышался голос Райана:

— Что, если он говорит правду?

— Господин президент, правду ли говорит мистер Келти или нет, к делу в общем-то не относится, — ответил Мартин. — Если мы не сможем доказать, что он лжёт — а это маловероятно, — его версия звучит достаточно убедительно. Между прочим, к вопросу о Верховном суде. Если у вас появится новый Сенат и вы проведёте через него кандидатуры новых членов Верховного суда, все судьи будут вынуждены отказаться от участия в обсуждении, потому что их выбрали вы. Таким образом, скорее всего юридического решения этого вопроса не существует.

— Но если закон по этому вопросу отсутствует? — спросил Райан. То президент ли я? — подумал он.

— Вот именно. В этом вся прелесть проблемы, — негромко произнёс Мартин, продолжая напряжённо думать. — Итак, президент или вице-президент перестаёт исполнять свои обязанности, как только подаёт прошение об отставке. Отставка начинает действовать в тот момент, когда лицо, занимающее должность, передаёт документ с просьбой об отставке — достаточно письма — соответствующему официальному лицу. Но человек, принявший документ, мёртв, и мы, вне всякого сомнения, обнаружим, что письмо отсутствует. Государственный секретарь Хансон позвонил, по-видимому, президенту и сообщил ему об отставке…

— Да, позвонил, — подтвердил ван Дамм.

— ..но президент Дарлинг тоже мёртв. Его заявление имело бы доказательную ценность, но теперь этого не произойдёт. Таким образом, мы вернулись к тому, с чего начали. — Мартину не нравилось, что ему приходится говорить, да и к тому же одновременно думать о юридических проблемах. Ситуация походила на шахматную доску без квадратов, с беспорядочно расставленными фигурами — Но.

— Журнал с записями о поступивших телефонных звонках будет доказательством того, что звонок был. Отлично. Государственный секретарь Хансон мог сказать президенту, что прошение об отставке было не правильно сформулировано и завтра Келти привезёт ему исправленный вариант. Все это политика, а не юриспруденция. Пока Дарлинг был президентом, Келти приходилось уйти в отставку, потому что…

— … ему угрожало расследование о сексуальных домогательствах, — кивнул Арни, который начал понимать, куда клонит Мартин — Совершенно верно. Он даже упомянул об этом в своём телевизионном выступлении и очень ловко нейтрализовал эту щекотливую проблему, правда?

— Значит, нам приходится начинать с самого начала, — заметил Райан.

— Да, господин президент.

При этих словах на лице Райана появилась кривая улыбка.

— Приятно слышать, что кто-то всё-таки верит в то, что я — президент.

Инспектор О'Дей и ещё три агента из центрального управления ФБР остановили свой автомобиль у входа в здание Государственного департамента. Когда к ним подошёл охранник в форме, О'Дей просто показал ему своё удостоверение сотрудника ФБР и не останавливаясь вошёл внутрь. У поста службы безопасности он снова остановился и сделал то же самое.

— Передайте своему начальнику, чтобы он встретил меня на седьмом этаже через минуту, — бросил он охраннику. — Мне наплевать, чем он занимается. Скажите ему, чтобы все бросил и немедленно поднялся на седьмой этаж. — Затем он с остальными агентами направился к лифту.

— Послушай, Патрик, какого черта…

Остальные три агента были выбраны более или менее наугад из числа сотрудников Управления внутренней безопасности ФБР. Это был отдел, который занимался расследованием поведения агентов ФБР. Все трое были опытными следователями в ранге инспекторов. Их задача заключалась в том, чтобы не допустить проникновения коррупции в ряды ФБР. Один из них даже принимал участие в расследовании деятельности бывшего директора. Закон Управления внутренней безопасности состоял в том, чтобы уважать только закон, ничего кроме закона и, как ни удивительно, в отличие от подобных организаций в городской полиции управление пользовалось уважением оперативников.

Охранник позвонил из вестибюля на пост седьмого этажа. Этим утром дежурным был Джордж Армитидж, поскольку произошла смена дежурств по сравнению с прошлой неделей.

— ФБР, — произнёс О'Дей, как только открылась дверь лифта. — Где кабинет государственного секретаря?

— Вот сюда, сэр. — Армитидж повёл их по коридору.

— Кто пользуется его кабинетом?

— Мы готовим кабинет для мистера Адлера. Только что вынесли вещи мистера Хансона и…

— Таким образом, в кабинете побывало множество людей? Входили и выходили?

— Да, сэр.

О'Дей не надеялся, что работа исследовательской группы принесёт какую-нибудь пользу, но это придётся сделать в любом случае. Раз ему поручили расследование, оно будет вестись строго по всем правилам, особенно вот это.

— Так вот, нам нужно поговорить со всеми, кто побывали в кабинете с того момента, когда государственный секретарь Хансон вышел из него. Со всеми до единого, секретарями, уборщицами — всеми.

— Обслуживающий персонал начнёт приезжать на работу примерно через полчаса.

— Хорошо. А теперь отоприте дверь.

Армитидж достал ключи, отпер дверь в комнату секретарей и затем через пару дверей провёл агентов ФБР в кабинет. Войдя в кабинет, агенты остановились и осмотрелись по сторонам. Затем один из них встал у двери, ведущей в коридор.

— Спасибо, мистер Армитидж, — сказал О'Дей, прочитав имя охранника на его нагрудной планке. — Начиная с данного момента, мы рассматриваем кабинет как место преступления. Никто не входит в него и не выходит без нашего разрешения. Далее, нам нужна комната, в которой мы будем беседовать с людьми. Попрошу вас составить список всех, кто, по вашему мнению, побывал в кабинете. Если можете, укажите день и час.

— Это могут сделать секретари.

— Нам понадобится и ваш список. — О'Дей раздражённо посмотрел вдоль коридора. — Мы попросили начальника охраны Государственного департамента подойти сюда. Как вы думаете, где он?

— Обычно он приезжает около восьми часов.

— Вы не могли бы позвонить ему? Он нужен нам как можно быстрее.

— Будет исполнено, сэр. — Армитидж не мог понять, что происходит. Сегодня утром он не видел телевизионных новостей и пока не знал, что случилось. Как бы то ни было, все это мало интересовало его. Ему исполнилось пятьдесят пять, и после тридцати двух лет государственной службы он хотел только выполнить свою работу и уйти на пенсию.

— Это ты правильно поступил, Дэн, — сказал Мартин в телефонную трубку. Теперь они перешли в Овальный кабинет. — Будем поддерживать связь. — Адвокат положил трубку и повернулся.

— Мюррей послал в Госдеп одного из своих инспекторов по особым поручениям Пэта О'Дея. Отличный специалист по улаживанию конфликтов. С ним три сотрудника управления внутренней безопасности, — Мартин объяснил, что это за управление, — ещё один умный шаг. Эти парни не интересуются политикой. Сделав это, Мюррей попросил, чтобы его больше не привлекали к этому делу.

— Почему? — спросил Джек.

— Вы назначили его исполняющим обязанности директора ФБР. Да и я тоже не хотел бы заниматься этим делом. Вам нужен человек, которого можно поставить во главе расследования. Он должен быть опытным, не замешанным ни во что и не имеющим отношения к политике. Лучше всего назначить судью. — Мартин задумался. — Кого-то вроде главного судьи апелляционного окружного суда. Среди них немало отличных юристов.

— Можете предложить кого-нибудь? — спросил Арни.

— Вам лучше спросить об этом у кого-нибудь другого, а не у меня. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что расследование должно вестись так, чтобы к нему нельзя было предъявить ни малейших претензий во всех отношениях. Господа, сейчас мы говорим о Конституции Соединённых Штатов Америки. — Мартин замолчал. Пожалуй, следует объяснить ситуацию предельно ясно. — Конституция для меня что-то вроде Библии, понимаете? Для вас тоже, я не сомневаюсь в этом, но я начал государственную службу как агент ФБР. Занимался главным образом вопросами охраны гражданских прав, работал с теми парнями на Юге, что ходят в простынях[37]. Проблема гражданских прав исключительно важна, я понял это, когда смотрел на тела тех, кто погибли там, пытаясь защитить гражданские права людей, которых они даже не знали. Затем я ушёл из ФБР, стал адвокатом, занимался частной практикой, но, думаю, в душе всегда оставался полицейским, и потому вернулся обратно. В Министерстве юстиции занимался расследованием шпионажа, а сейчас мне только что поручили управление уголовного розыска. Для меня это очень важно. Поступать нужно в строгом соответствии с законом.

— Мы тоже стремимся к этому, — согласился Райан. — Но сначала хотелось бы узнать как.

Мартин недовольно фыркнул.

— Черт меня побери, если я знаю это. По крайней мере относительно содержания этой проблемы. Внешне оно должно казаться безупречным, в этом можно не сомневаться. Это невозможно, но вам все равно нужно попытаться. Во всяком случае, в том, что касается её юридической стороны. А вот с политическими аспектами вам нужно разобраться самому.

— О'кей. А замечания Келти по поводу расследования авиакатастрофы?

— Вот это разозлило меня, господин президент, — улыбнулся Мартин. — Не люблю, когда мне говорят, как нужно вести расследование. Если бы Сато остался в живых, я уже сегодня передал бы его дело в суд, и это не вызвало бы никакого удивления. То, что сказал Келти относительно расследования убийства Кеннеди, было с его стороны просто неискренним и ловким манёвром. Подобное следствие ведётся тщательно и в точном соответствии с правилами, не надо превращать его в политический цирк. Всю жизнь я занимался расследованием преступлений. В данном случае всё было очень просто — масштаб преступления огромен, но само по себе оно просто, в нём нет ничего сложного. Практически следствие закончено. Больше всего нам помогла канадская полиция. Они работали безупречно, представили нам массу неопровержимых доказательств — время, место, отпечатки пальцев, допросили людей, летевших на авиалайнере из Японии. Что касается японской полиции — Боже, они готовы вывернуться наизнанку, так разозлил их этот акт камикадзе. Они допросили всех участников заговора, оставшихся в живых. Ни вы, ни я не интересуемся методами их допросов. Нас не касается, как соблюдают законы в Японии. Я готов поддержать каждое слово, сказанное вами вчера по поводу авиакатастрофы, готов представить на рассмотрение общественности все известные нам факты.

— Так и сделайте это сегодня же вечером, — сказал ему ван Дамм. — Я позабочусь о том, чтобы ваши показания были напечатаны в газетах.

— Хорошо, сэр.

— Значит, вы не можете принять участие в деле Келти? — спросил Джек.

— Нет, сэр. Расследование этого дела должно вестись людьми, в честности и беспристрастности которых не может быть ни малейших сомнений.

— Но вы согласны давать мне советы по этому вопросу? — продолжал настаивать Райан. — Мне могут понадобиться юридические консультации.

— Непременно понадобятся, господин президент. Я готов оказать такую помощь.

— Знаете, Мартин, в конце этого…

Райан прервал главу своей администрации ещё до того, как адвокат успел отреагировать на это замечание.

— Нет, Арни, ни в коем случае. Я не буду играть в такие игры, черт побери! Мистер Мартин, мне нравится ваша интуиция. Мы будем действовать абсолютно беспристрастно. Расследованием будут заниматься профессионалы, и мы положимся именно на их профессионализм. Мне чертовски надоели специальные прокуроры, специальное то, специальное се. Если мы не можем доверить людям исправно заниматься своей работой, тогда какого черта они делают там?

— Джек, ты наивен, — шевельнулся в своём кресле Арни.

— Вот и отлично, Арни. У нас было правительство, в которое входили люди, ставшие политически зрелыми ещё до того, как я родился, и посмотри, куда все это нас завело? — Райан встал и принялся расхаживать по кабинету. Это было прерогативой президента, лишь он один мог позволить себе это. — Я устал от таких манёвров. Скажи, куда делась честность, Арни? Что случилось, если люди больше не говорят правду? Все это превратилось здесь в гребаную игру, и цель этой игры заключается не в том, чтобы поступать правильно, а в том, чтобы сохранить свою должность. Так не должно быть! Черт меня побери, если я буду стремиться к тому, чтобы увековечить эту игру, которую ненавижу. — Джек повернулся к Мартину. — Расскажите мне про тот случай на юге, расследованием которого занималось ФБР.

Мартин недоуменно моргнул, не понимая, почему возник этот вопрос, но тем не менее рассказал всю историю.

— Знаете, об этом даже сняли не слишком удачный кинофильм. Местные клаккеры убили нескольких борцов за гражданские права. Два клаккера оказались местными полицейскими, и потому дело едва не замяли. Тогда ФБР было привлечено к расследованию на основании законов о торговле между штатами и нарушения гражданских прав. Дэн Мюррей и я тогда едва только окончили академию ФБР. Я служил в Буффалло, а он в Филадельфии. Была собрана оперативная группа, которая работала там под руководством Большого Джо Фитцджералда. Он был одним из инспекторов по особым поручениям у Гувера. Я оказался там, когда были обнаружены тела убитых борцов за гражданские права. Страшное зрелище, — произнёс Мартин, вспоминая трупы молодых людей и ужасный запах. — Эти парни всего лишь хотели помочь людям зарегистрироваться и затем принять участие в голосовании. За это их убили, а местная полиция даже пальцем не шевельнула, чтобы помочь им. Может показаться забавным, но, когда ты видишь такое, ситуация перестаёт быть абстрактной. Это не документ, и не отвлечённый анализ, и не бланк, который нужно заполнить. Когда вы смотрите на мёртвые тела, пролежавшие две недели в земле, всё становится чертовски реальным. Эти ублюдки-клаккеры нарушили закон и убили своих соотечественников, которые занимались тем, против чего Конституция не просто не возражает — нет, она чётко говорит, что это правильно. Так что мы арестовали мерзавцев, и после суда все отправились за решётку.

— Почему вы занимались тем делом так настойчиво, мистер Мартин? — спросил Джек.

Ответ был именно таким, какого он ожидал:

— Потому что я принёс клятву верности Конституции, господин президент. Вот почему.

— Я тоже принёс такую клятву, мистер Мартин, — произнёс Райан. И он знал, что это не какая-нибудь игра.

Радиосигналы были какими-то двусмысленными. Вооружённые силы Ирака вели радиопереговоры на сотнях частот, главным образом в метровых и дециметровых диапазонах. Хотя радиообмен и был необычайно интенсивным, темы переговоров были самыми обычными. Поступали тысячи радиограмм, до полусотни в каждый данный момент, и у станции прослушивания «След бури» просто не было достаточно переводчиков, чтобы следить за всеми, хотя именно это ей и следовало делать. Командные каналы радиосвязи высших военачальников были хорошо известны, но по ним шли шифрованные переговоры. Это означало, что компьютеры в управлении дешифровки изо всех сил старались найти смысл в том, что напоминало атмосферные помехи. К счастью, Ирак покидало множество перебежчиков, они не только прихватывали с собой шифровальную технику, но и сообщали информацию о ежедневных частотах. За все это они получали щедрое вознаграждение от саудовцев.

Теперь радиосвязью пользовались больше, чем обычно. Высшие чины иракских вооружённых сил, судя по всему, сейчас меньше опасались электронных перехватов, чем тех, кто могут подслушивать переговоры, ведущиеся по телефонным линиям. Это простое обстоятельство говорило старшим дежурным офицерам о многом, и уже сейчас они готовили документ, который перешлют на самый верх, директору ЦРУ, а затем тот передаст его президенту.

Станция радиоперехвата «След бури» ничем не отличалась от большинства таких же станций. Огромная многовибраторная антенна, прозванная из-за своей круглой формы «слоновьей клеткой», обнаруживала и улавливала радиосигналы, тогда как хлыстовые антенны выполняли остальные задачи. Станция радиоперехвата была поспешно сооружена при подготовке к операции «Буря в пустыне» для сбора тактической информации, которой снабжали союзные войска, затем её усовершенствовали и расширили, поскольку интерес Запада к событиям в регионе не уменьшился. Кувейтцы финансировали работу такой же станции, которую назвали «Пальмой», и в качестве вознаграждения получали значительную часть собранной информации.

— Вот ещё три, — произнёс оператор на второй станции, считывая сведения с экрана. — Три высокопоставленных генерала направляются к ипподрому. Что-то слишком рано, чтобы делать ставки на лошадей, как вы думаете?

— Может быть, там у них встреча? — спросила лейтенант. Это была военная станция, и оператор, сержант с пятнадцатилетним опытом службы на станциях радиоперехвата, знал куда больше о своей работе, чем его новый начальник. По крайней мере лейтенант была достаточно умной и умела задавать вопросы.

— Похоже на это, мэм.

— Но почему на ипподроме?

— Он расположен в центре города, вдали от правительственных зданий. Если вы собираетесь встретиться с приятелем, вряд ли будете делать это дома, верно? — Изображение на экране изменилось. — О'кей, вот ещё один. Командующий ВВС тоже там — вернее, был там, уехал, наверно. Судя по анализу транспорта, встреча закончилась примерно час назад. Жаль, что мы не можем расшифровывать их переговоры быстрее…

— Содержание?

— Всего лишь куда отправляться и когда. Ничего существенного, мэм, ни слова о причине их встречи.

— Когда похороны, сержант?

— На закате.

— Слушаю. — Райан снял телефонную трубку. Он уже научился распознавать важность звонка по тому, на какой линии загорается лампочка. На этот раз звонили из отдела связи.

— Это майор Кэнон, сэр. Поступают сведения из Саудовской Аравии. Спецслужбы пытаются разобраться в полученных данных. Мне приказали предупредить вас об этом.

— Спасибо. — Райан положил трубку. — Знаете, было бы хорошо, если бы события случались поочерёдно. В Ираке что-то происходит, но пока неизвестно, что именно, — сообщил он своим гостям. — Придётся уделить этому больше внимания. Что ещё мне следует сделать сейчас?

— Выделите агентов Секретной службы для охраны вице-президента Келти, — посоветовал Мартин. — Тем более что он всё равно имеет право на такую охрану в соответствии с законом как бывший вице-президент — по-моему, в течение шести месяцев? — спросил адвокат у Прайс.

— Совершенно верно.

Мартин задумался.

— Вы не обсуждали этот вопрос раньше?

— Нет, сэр, — покачала головой Прайс.

— Очень жаль, — пробормотал Мартин.

Глава 14

Кровь на воде

Самолёт, выделенный Эду Фоули, был большим и неуклюжим «Локхидом С-141В». Это транспортный самолёт, который у лётчиков-истребителей получил прозвище «мусоровоз». В его огромном транспортном отсеке стоял большой трейлер с весьма примечательной историей. Он был построен компанией «Эйрстрим» для приёма астронавтов, вернувшихся на землю после полётов на космических кораблях «Аполлон». Правда, именно вот этот трейлер был запасным и по прямому назначению ни разу не использовался. Зато его отлично приспособили для полётов высокопоставленных чиновников. В этом трейлере они могли путешествовать со всеми домашними удобствами, и потому он использовался почти исключительно руководителями спецслужб. Таким образом они могли летать по всему миру в комфортных условиях, причём никто не знал о том, что на борту этого самолёта высокопоставленный руководитель разведывательной службы. У американских ВВС в воздухе постоянно находится множество «старлифтеров», а снаружи самолёт Фоули не отличался от других — такой же большой, зелёный и безобразный.

Он совершил посадку на базе ВВС Эндрюз незадолго до полудня после утомительного перелёта длиной почти в семь тысяч миль, длившегося семнадцать часов и потребовавшего двух дозаправок в воздухе. Фоули летал в сопровождении двух сотрудников охраны и безопасности, которые назывались СОБ. Возможность принимать душ в полёте улучшила настроение каждого из них, а их ночной сон не нарушали донесения, которые начали поступать несколькими часами раньше. К тому моменту, когда грузовой самолёт остановился и двери открылись, Фоули успел выспаться и принять душ, так что он выглядел вполне отдохнувшим. Такое случается для помощника заместителя директора ЦРУ настолько редко, что походит на чудо. К тому же его у трапа встретила с поцелуем жена. Все казалось таким странным, что наземный персонал ВВС не мог понять, что за чертовщина происходит. Зато лётный экипаж устал до такой степени, что им было все равно.

— Привет, милый.

— Нам нужно как-нибудь слетать в таких условиях вместе, — лукаво улыбнулся муж, но почти тут же вернулся к делу. — Что сообщают из Ирака?

— Там что-то происходит. По крайней мере девять, может быть, даже около двадцати высших чинов иракской армии встречались и провели тайное совещание. Нам не известна его цель, но можно не сомневаться, что они собирались не для того, чтобы согласовать меню для поминок своего бывшего шефа. — Они сели в машину, и Мэри-Пэт вручила ему папку. — Между прочим, ты продвинулся по службе.

— Что? — Эд поднял голову от документов, которые читал.

— Теперь ты стал директором ЦРУ. Мы приступили к осуществлению «Синего плана», и Райан хочет, чтобы ты убедил Конгресс в его необходимости. Я по-прежнему занимаю должность заместителя директора по оперативной работе и буду руководить своим управлением так, как считаю нужным, не правда ли, милый? — Мэри-Пэт улыбнулась. Затем она рассказала ему о другой важной проблеме этого дня.

У Кларка был свой кабинет в Лэнгли, окна его благодаря старшинству и выслуге лет владельца выходили на площадку для стоянки автомобилей и деревья позади неё. Это было куда лучше, чем комнатушка без окон. У него была даже секретарша, обслуживающая ещё четырех старших оперативников. Во многих отношениях Лэнгли был для него чужим. Официально Кларк был офицером по подготовке молодых специалистов и работал на Ферме. Он приезжал в штаб-квартиру, чтобы доложить о результатах и получить новые инструкции, но в Лэнгли ему не нравилось. В каждом государственном учреждении царит свой особый запах. Бюрократы, протирающие брюки у своих письменных столов, не стремятся ни к чему другому. Они не любят отклонений от раз навсегда заведённой рутины. Им не нравится работать сверхурочно и в результате пропускать свою любимую телевизионную передачу. Они не любят сюрпризов и неожиданностей, из-за которых им приходится заново обдумывать ситуацию. Они представляют собой бюрократический хвост разведывательного управления, вот только в ЦРУ этот хвост стал таким массивным, что он виляет собакой, почти не двигаясь сам. В этом феномене не было вообще-то ничего необычного, но когда дела шли плохо, при выполнении оперативного задания риску подвергалась его жизнь, а в случае смерти самую обычную докладную записку тут же занесут в картотеку и мигом забудут как раз те люди, которые составляют сводки национальной безопасности, большей частью основанные на газетных статьях.

— Ты слышал утренние новости, мистер К.? — беззаботно спросил Чавез, войдя в кабинет.

— Я встал в пять утра. — Он протянул Дингу папку с надписью «Синий план». Кларк ненавидел работу с бумагами, а потому, когда приходилось ею заниматься, старался поскорее от неё избавиться.

— Тогда включи канал Си-эн-эн.

Джон последовал совету, полагая почерпнуть какие-то новости, касающиеся его управления. Но увиденное на экране оказалось вовсе не тем, что он ожидал.

— Дамы и господа, перед вами президент Соединённых Штатов.

Он знал, что ему нужно как можно скорее появиться перед публикой. С этим все были согласны. Райан встал за трибуну и посмотрел в свои записи. Это было проще, чем видеть перед собой помещение для прессы, комнату, выстроенную над бывшим плавательным бассейном, которая была меньше и скромнее многих других в здании. По пути к трибуне Райан заметил, что все восемь рядов по шесть кресел в каждом заполнены.

— Я благодарен вам, что вы пришли сюда в столь ранний час. — Джек старался говорить как можно спокойнее.

— Недавние события в Ираке повлияли на безопасность в регионе, который является жизненно важным для Америки и её союзников. Узнав о смерти иракского президента, мы не испытали глубокого горя. Как вам известно, на нём лежит ответственность за начало двух агрессивных войн, за жестокое подавление курдского меньшинства у себя в стране и за лишение своих граждан самых элементарных человеческих прав.

Ирак мог бы стать процветающей и богатой страной. В его недрах сосредоточена значительная часть нефтяных запасов мира, он располагает развитой промышленностью и большим населением. Единственное, чего ему не хватало, — это правительства, которое заботилось бы о нуждах своих граждан. Мы надеемся, что уход с политической сцены президента Ирака откроет народу этой страны новые возможности. Вот почему Соединённые Штаты Америки протягивают Ираку руку дружбы. Мы надеемся, что сумеем установить нормальные отношения с этой страной и раз и навсегда положить конец вражде между Ираком и его соседями по Персидскому заливу. Я дал указание мистеру Адлеру, исполняющему обязанности государственного секретаря, вступить в контакт с иракским правительством и провести переговоры по вопросам, затрагивающим интересы обеих стран. В случае, если новый режим согласится урегулировать проблему прав человека, а также провести свободные и справедливые выборы, США пойдут на то, чтобы выдвинуть предложение о снятии экономических санкций и в кратчайший срок восстановить нормальные дипломатические отношения между нашими странами.

Следует положить конец вражде. Не подобает региону, обладающему такими природными богатствами, быть местом раздоров. Америка, со своей стороны, готова сыграть роль посредника и помочь установить в регионе мир и стабильность. Соседи Ирака по Персидскому заливу, наши верные друзья, присоединятся к нам. Мы ждём благоприятного ответа из Багдада, чтобы приступить к переговорам.

Президент Райан сложил свои записки.

— На этом я заканчиваю своё официальное заявление. Есть ли у вас вопросы?

Тишина продолжалась всего долю секунды.

— Сэр, как вам известно, сегодня утром, — успел первым выкрикнуть корреспондент «Нью-Йорк тайме», — вице-президент Эдвард Келти заявил, что президентом является он, а не вы. Что вы скажете по этому поводу?

— Утверждение мистера Келти является голословным и беспочвенным, — холодно ответил Джек. — Следующий вопрос.

Сделав столь резкое отрицание, Райан был вынужден продолжать игру. Его появление не обмануло присутствующих. Такое заявление вполне мог сделать его пресс-секретарь или официальный представитель Госдепартамента. Однако он сам предстал перед корреспондентами. Глядя сквозь ослепительный свет софитов на лица собравшихся журналистов, он чувствовал, каково было одинокому христианину на арене Колизея, полной львов. Ну что ж, по крайней мере меня охраняет Секретная служба, подумал он.

— Позвольте уточнить предыдущий вопрос — что, если он действительно не ушёл в отставку? — снова сумел перекричать всех корреспондент «Нью-Йорк тайме».

— Он действительно ушёл в отставку. В противном случае меня не назначили бы вице-президентом. Поэтому ваш вопрос не имеет смысла.

— Но, сэр, а если он говорит правду?

— Нет, он говорит не правду. — Райан сделал глубокий вдох, как посоветовал ему Арни, и продолжил:

— Мистер Келти подал прошение об отставке по предложению президента Дарлинга. Вы все знаете причину. ФБР вело расследование его сексуальных домогательств, которыми он преследовал своих сотрудниц, когда был сенатором. Следствие касалось также одного случая, о котором мне не хотелось бы говорить… — Райан сделал паузу и потом неохотно добавил:

— Об изнасиловании его сенатской помощницы. Его отставка была частью… сделки, договорённости, что ли, которая позволила ему избежать уголовного преследования. — Райан посмотрел в зал и с удивлением увидел побледневшие от напряжения лица. Он только что принял вызов, и брошенная им перчатка с грохотом упала на пол. Падение следующей перчатки потрясло всех ещё больше. — Вы отлично знаете, кто президент Соединённых Штатов. А теперь давайте приступим к государственным делам.

— Что вы собираетесь предпринять в этой связи? — спросил корреспондент телевизионной компании Эй-би-си.

— Вы имеете в виду Келти или Ирак? — Голос Райана ясно показывал, какой должна быть тема разговора.

— Вопрос касается Келти, сэр.

— Я обратился к ФБР с просьбой проверить эти домыслы. Полагаю, о результатах мне доложат сегодня вечером. Помимо этого, у нас немало других дел.

— Позвольте уточнить предыдущий вопрос: как относительно того, что вы сказали губернаторам в своей речи вчера вечером и что упомянул вице-президент Келти сегодня утром? Вы действительно хотите, чтобы неопытные люди…

— Да, хочу. Прежде всего, где взять людей, которые имеют опыт в работе Конгресса? Ответ на этот вопрос на поверхности. У нас осталось всего несколько человек, кому повезло, потому что тем вечером они находились где-то в другом месте. Если не считать их, то кого вы хотите выбрать в состав Конгресса? Тех, кто проиграли предыдущие выборы? Хотите вернуть в Конгресс неудачников? Я хочу — и уверен, что стране необходимо именно это, — чтобы в состав Конгресса вошли люди, знающие, что нужно делать, чтобы укрепить страну и улучшить жизнь населения. Суровая правда заключается в том, что правительство по своей природе неэффективно. Мы не можем улучшить его, выбирая людей, которые всю жизнь работали в нём. Отцы-основатели нашей страны выдвинули идею о рядовых гражданах-законодателях, а не о профессиональном правящем классе. Мне кажется, что в этом я разделяю точку зрения создателей нашей Конституции. Следующий вопрос?

— Но кто решит эту проблему? — спросил корреспондент газеты «Лос-Анджелес тайме». О какой проблеме идёт речь, говорить не требовалось.

— Проблема уже решена, — твёрдо сказал Райан. — Спасибо, что пришли. Прошу извинить меня, но мне предстоит сегодня много работы. — Он взял своё вступительное заявление и пошёл направо.

— Мистер Райан! Мистер Райан! — раздались голоса вдогонку. Райан миновал двери и повернул за угол, где его ожидал Арни ван Дамм.

— При создавшихся обстоятельствах неплохо, — заметил он.

— За исключением одного. Никто не сказал: «Господин президент».

Моуди снял телефонную трубку. Разговор продолжался считанные секунды. Затем он направился к инфекционной палате. Прежде чем войти в неё, доктор облачился в защитный костюм и тщательно проверил, нет ли в нём разрывов. Костюм был изготовлен европейской фирмой по образцу американского «ракала». Толстый пластик костюма был усилен кевларом и окрашен в странный зеленовато-голубой цвет. На спине висели баллоны, из которых в костюм поступал чистый воздух под слегка повышенным давлением, так что даже в случае повреждения пластика наружный воздух не сможет попасть внутрь. Никто не знал, могут ли вирусы Эбола переноситься по воздуху, и никому не хотелось проверить это первым. Моуди открыл дверь и вошёл в палату. Там находилась сестра Мария-Магдалена, ухаживающая за своей подругой. Она была в таком же костюме. Оба отлично понимали, что может думать пациентка при виде медиков, одетых подобным образом, — это слишком явно демонстрировало их страх перед тем, что находится в её теле.

— Доброе утро, сестра, — поздоровался Моуди, снимая температурный листок с задней спинки кровати. Температура 41,4 градуса, несмотря на лёд. Ускоренный пульс — 115. Дыхание поверхностное, 24 вдоха в минуту. Кровяное давление падает из-за внутреннего кровотечения. Пациентке было сделано переливание четырех единиц крови — и столько же она, наверно, потеряла, главным образом из-за внутреннего кровотечения. Химический состав крови утратил всякое сходство с нормальным. Моуди прописал ей максимально допустимую дозу морфина — увеличить её он не боялся, опасаясь остановки дыхания. Сестра Жанна-Батиста находилась в полусознании. Вообще-то ей следовало быть в коме, но боль не отпускала её.

Мария-Магдалена смотрела на него через прозрачный пластик шлема. Глаза выражали отчаяние, запрещённое её религией. Вместе с Моуди она была свидетельницей самых разных видов смерти — 6т малярии, от рака, от СПИДа. Но ещё никогда ей не приходилось видеть ничего столь жестокого. Болезнь развивалась так стремительно, что пациентка не имела времени подготовиться к страданиям, укрепить свой дух молитвами и верой. Это походило на автомобильную катастрофу — страшную, но с достаточно продолжительными последствиями, чтобы жертва ощутила всю тяжесть страданий. Если дьявол действительно существовал, это был его дар миру. Как врач Моуди не мог принять эту мысль. Даже дьявол может быть на что-то годен.

— Самолёт вылетел, — сказал он Марии-Магдалене.

— Что будет дальше?

— Профессор Руссо разработал совершенно новый метод лечения. Он основан на полном переливании крови. Сначала больному удаляют заражённую кровь и промывают сердечно-сосудистую систему физиологическим раствором, обогащённым кислородом. А затем вводят кровь, содержащую антитела лихорадки Эбола. Теоретически эти антитела должны одновременно и систематически уничтожать болезнетворные вирусы.

Монахиня задумалась. Такой метод лечения не столь радикален, как это порой кажется. Полное переливание крови производилось с конца шестидесятых годов при лечении менингита. Такой процесс нельзя использовать достаточно широко, потому что для него требуется аппарат искусственного дыхания. Но перед ней умирала её подруга, и Мария-Магдалена уже давно перестала думать о других пациентах и радикальности лечения.

В этот момент Жанна-Батиста широко открыла глаза. Они ничего не видели, и вялость кожи на лице больной свидетельствовала о приближающейся агонии. Скорее всего монахиня находилась в бессознательном состоянии, просто глаза не могли закрыться от невыносимой боли. Моуди посмотрел на бутылку, из которой в тело больной внутривенно вводился физиологический раствор. Если бы речь шла только об испытываемой ею боли, он мог бы увеличить концентрацию морфия и во имя милосердия умертвить свою пациентку. Но он не мог пойти на такой риск. Он обязан был доставить её живой, и хотя судьба больной будет жестокой, выбрал эту судьбу не он.

— Я должна лететь вместе с ней, — негромко произнесла Мария-Магдалена.

— Я не могу допустить этого, — покачал головой Моуди.

— Таково правило нашего ордена. Я не должна позволить ей лететь без сопровождения одной из сестёр.

— Это опасно, сестра. Сама перевозка её очень рискованна. В самолёте мы будем дышать тем же воздухом, хотя и прошедшим через фильтры. Нет необходимости подвергать себя такой опасности. Её добродетель не подвергается сомнению.

— У меня нет выбора.

Моуди кивнул. Ведь это не он выбрал судьбу второй монахини, правда?

— Как хотите.

Самолёт приземлился в международном аэропорту имени Джомо Кеньяты, расположенном в десяти милях от Найроби, и остановился у грузового терминала. Это был старый «Боинг-707», когда-то принадлежавший личному воздушному флоту иранского шаха. Теперь былое роскошное убранство было выдрано из его салона, так что обнажилась металлическая палуба. Грузовики стояли наготове. Один из них подъехал к двери с правой стороны хвостовой части, которая открылась через минуту после того, как под колеса самолёта поставили тормозные башмаки.

В грузовике находилось полтораста клеток с африканской зелёной обезьяной в каждой. На руках чернокожих рабочих были надеты защитные рукавицы. Обезьяны, словно предчувствуя, что их ожидает, отчаянно защищались, пользуясь каждой возможностью, чтобы укусить или поцарапать грузчиков. Обитательницы африканских джунглей визжали, мочились и испражнялись на пол, но это им мало помогало.

Лётчики наблюдали за происходящим издалека, не выходя из кабины. Они не хотели иметь ничего общего с погрузкой. Эти визгливые, маленькие и неприятные существа, может быть, и не были отнесены в Коране к нечистым, но были явно отвратительны, а по возвращении в Тегеран ещё придётся мыть и дезинфицировать самолёт. Не прошло и получаса, как погрузка была закончена. Клетки установили рядами, один на другой, и надёжно закрепили тросами. С грузчиками расплатились наличными, и они уехали, довольные, что быстро справились с работой. Их грузовик сменил низко сидящий заправщик.

— Отлично, — кивнул поставщику покупатель.

— Просто повезло. У моего приятеля оказалось большое количество обезьян, которых он приготовил для другого покупателя: но тот не сумел вовремя расплатиться. В связи с этим…

— Конечно, ещё десять процентов?

— Этого достаточно, — согласился поставщик.

— Хорошо. Дополнительный чек вы получите завтра утром Или вы предпочитаете наличные?

Раздался рёв двигателей, и оба обернулись. «Боинг» начал выруливать для взлёта. Через пару минут он взлетит и на этот раз завершит короткий перелёт в Энтеббе, Уганда.

— Мне не нравится, что там происходит. — Берт Васко возвратил папку.

— Объясни нам почему? — потребовала Мэри-Пэт.

— Я родился на Кубе. Однажды отец рассказал мне о той ночи: когда Батиста сбежал с острова. Высшие чины собрались вместе: обо всём договорились и начали грузиться в самолёты, быстро и тихо, не привлекая внимания. Они вылетали в те страны, где находились их банковские счета, и оставили расплачиваться остальных за то, что натворили.

Васко был одним из тех сотрудников Государственного департамента, которые с удовольствием сотрудничали с ЦРУ, возможно, потому что родился на Кубе. Он понимал, что разведка и дипломатия действуют более успешно, взаимодействуя друг с другом. Далеко не все в «Туманной долине» придерживались такой точки зрения, и понятно почему. Их ведь не изгоняли с родной земли.

— Ты полагаешь, что там происходит то же самое? — спросила Мэри-Пэт, на полсекунды опередив Эда.

— У меня создалось такое впечатление.

— Ты настолько уверен в этом, что считаешь возможным сообщить о происходящем президенту? — Это был вопрос Эда Фоули.

— Какому? — спросил Васко. — Вы бы только слышали, что говорят у нас в департаменте. ФБР оккупировало весь седьмой этаж так что все потрясены и не знают, кому верить. А в общем — да уверен. Это всего лишь догадка, но догадка, основанная на прошлом опыте. Самое главное сейчас — узнать, кто встречался и говорил с генералами. У нас что, нет никого в Ираке?

Оба Фоули — муж и жена — опустили головы, что явилось достаточно красноречивым ответом на вопрос.

— Голословные утверждения мистера Райана наглядно показывают, что он освоил грязную сторону политики быстрее той, которую следует, — произнёс Келти. В его голосе звучала скорее обида, чем гнев. — Откровенно говоря, этого я от него не ожидал.

— Значит, вы отрицаете эти утверждения? — спросил корреспондент Эй-би-си.

— Конечно отрицаю. Нет никакого секрета в том, что в прошлом у меня были проблемы с алкоголем, но я сумел справиться с ними. Равно как нет никакого секрета и в том, что иногда моё поведение не было идеальным, но и с этим я справился, благодаря помощи церкви и любви жены, — добавил он, нежно сжимая её руку. В ответ она одарила его взглядом, полным сочувствия и поддержки. — Сейчас самое главное — интересы страны. Здесь не должно быть места личной вражде, Сэм. Мы должны подняться выше мелочных дрязг…

— Сукин сын! — выдохнул Райан.

— Я ведь говорил, что эта процедура будет не из приятных, — заметил ван Дамм.

— Неужели он надеется на победу, Арни?

— Это зависит от многих обстоятельств. Я не могу с уверенностью сказать, что за игру он ведёт.

— … тоже мог бы напомнить мистеру Райану о его некоторых грязных делах, но сейчас нам нужно не это. Наша страна нуждается в единстве, а не в разладе. Американскому народу нужен руководитель — опытный и знающий.

— Арни, сколько ещё…

— Было время, когда он был готов совокупляться со змеёй, если бы кто-то держал её и не давал вывернуться. Джек, мы не должны уподобляться ему. Вспомни, что говорил Аллен Друри: мы живём в городе, жители которого не те, кто они на самом деле, а те, какими их считают. Эд нравится средствам массовой информации, нравился всегда. Им нравится его семья. Им нравится его общественное сознание…

— Какого черта! — почти закричал Райан.

— Слушай меня и не прерывай. Ты хочешь быть президентом? В этом случае ты не имеешь права на горячность. Всё время думай об этом, Джек. Когда президент теряет самообладание, это ведёт к смерти людей. Ты знаешь, как это происходит. Вот почему народ всегда хочет видеть своего президента спокойным и рассудительным, понимаешь?

Райан неохотно кивнул. Иногда так хочется выйти из себя, и президентам это разрешается. Вот только надо знать, когда и при каких обстоятельствах.

— Так что же ты предлагаешь?

— Ты — президент. Веди себя как президент. Занимайся своей работой. То, что ты сказал на пресс-конференции, прозвучало неплохо. Притязания Келти не имеют под собой никаких оснований. Ты поручил ФБР проверить его заявление, но это заявление не имеет никакого значения. Ты принёс присягу, живёшь в Белом доме, выполняешь обязанности президента. Остальное неважно. Не обращай на него внимания, и он исчезнет. Стоит тебе, однако, вступить с ним в дебаты по поводу законности его притязаний, и этим ты сделаешь их легитимными.

— А как относительно средств массовой информации?

— Предоставь им возможность, и они все поймут.

— Летишь сегодня домой, Ральф?

Огастес Лоренц и Ральф Форстер были одного возраста и принадлежали к одной профессии. Оба начали свою медицинскую карьеру в армии Соединённых Штатов — один в медицинском управлении, другой — в качестве терапевта. Оба были приписаны к вспомогательному военному управлению во Вьетнаме ещё при президенте Кеннеди, задолго до того, как война там разгорелась по-настоящему, и оба обнаружили реальный мир за пределами того, что они учили. В отдалённых регионах мира властвовали болезни, от которых умирали люди. Выросшие в американских городах, они ещё помнили, как медицина победила пневмонию, туберкулёз и полиомиелит. Подобно большинству людей их поколения, они считали, что инфекционные заболевания побеждены. Однако в джунглях в то время относительно мирного Вьетнама их мнение изменилось. Иногда они видели, как крепкие здоровые молодые парни, американские и вьетнамские солдаты, умирали прямо на глазах от болезней, о которых они никогда не слышали и не знали, как с ними бороться. Однажды вечером в баре «Каравелла» они пришли к выводу, что так быть не должно, и оба, будучи учёными и идеалистами, вернулись обратно и начали заново овладевать своей профессией. Это положило начало новому процессу, который теперь не закончится в течение всей их жизни. Форстер оказался в медицинском университете Джонса Хопкинса, а Лоренц возглавил отдел инфекционных заболеваний в Центре по контролю над болезнями в Атланте. За время своей работы они налетали многие тысячи миль, больше, чем некоторые пилоты авиалайнеров, и побывали в таких экзотических местах, о которых не могли и мечтать фотографы журнала «Нэшнл джиогрэфик», разыскивая невидимых невооружённому глазу смертельно опасных существ.

— Пора бы уж, иначе эти молодые парни захватят мой факультет.

— Алекс — отличный учёный, — усмехнулся кандидат в лауреаты Нобелевской премии. — Хорошо, что он ушёл из армии. Мы были с ним в Бразилии, ловили там рыбу, ещё когда…

В стерильной лаборатории техник наконец отрегулировал электронный микроскоп.

— Смотри, — сказал Лоренц. — Вот наш друг.

Некоторые называли его «пастушьим посохом». Лоренц считал, что он больше походит на анк[38], но и это вряд ли было правильно. В любом случае назвать его красивым было нельзя. Оба учёных видели в нём воплощение зла. Вертикальная изогнутая нить называлась РНК — рибонуклеиновой кислотой. В ней находился генетический код вируса. В верхней части виднелись извивающиеся белковые структуры, назначение которых ещё не было до конца ясным, но которые, по мнению обоих, определяли ход болезни. Скорее всего определяли. Они достоверно не знали этого, несмотря на двадцать лет напряжённых исследований.

Эта проклятая штука не была даже живой, но все равно способна была убивать живых существ. В обычном живом организме присутствуют как РНК, так и ДНК, однако вирус наделён либо тем, либо другим. Каким-то образом он существовал в пассивном состоянии до тех пор, пока не вступал в контакт с живой клеткой. Оказавшись внутри неё, он мгновенно оживал и тут же принимался за свою смертоносную работу, словно какое-то невероятное чудовище, дождавшееся своего шанса, способное жить, расти и размножаться только за счёт другого, кого оно уничтожало, чтобы перейти к другой жертве.

Вирус Эбола был элегантно прост и микроскопически мал. Сто тысяч таких вытянувшихся вирусов едва ли закроют один дюйм на линейке. Теоретически один вирус мог убивать, расти, мигрировать и убивать снова. И снова. И снова.

Медицинские анналы сохранили гораздо меньше, чем хотелось каждому из них. В 1918 году «испанский грипп», или «испанка», — скорее всего одна из форм пневмонии — пронеслась за девять месяцев по всему миру, погубив по меньшей мере двадцать миллионов человек, возможно, гораздо больше, причём заболевание протекало с такой быстротой, что некоторые жертвы ложились спать здоровыми и не просыпались на утро Однако несмотря на то что симптомы болезни были подробно описаны, состояние медицинской науки ещё не достигло того уровня, чтобы распознать природу заболевания, отчего никто не знал, каким образом началась эта эпидемия. В семидесятые годы даже эксгумировали захоронения жертв «испанки» на Аляске, в зоне вечной мерзлоты, в надежде найти вирусы для последующего изучения. Это была неплохая идея, но исследования оказались безуспешными. Медицинское сообщество почти забыло об этой эпидемии, и многие считали, что в случае вспышки «испанку» удастся победить с помощью новейших методов лечения.

А вот специалисты не были в этом уверены. «Испанка», подобно СПЙДу, лихорадке Эбола и некоторым другим заболеваниям, имела, по-видимому, своим возбудителем вирус, а успехи медицины в борьбе с вирусными заболеваниями часто равняются нулю.

Возникновение вирусных заболеваний можно предупредить с помощью вакцин, но если инфекция уже попала в организм, оставалось только ждать, победит иммунная система пациента в этой борьбе или проиграет, причём лучшие врачи при этом порой лишь беспомощно наблюдают за ходом болезни. Врачи, как и представители других профессий, часто предпочитают не обращать внимания на то, чего они не видят и не понимают. Это является единственным объяснением того, что медицинское сообщество так поздно осознало существование СПИДа и его смертельных последствий. Вирус СПИДа был в числе экзотических патогенных микроорганизмов, которые изучали Лоренц и Форстер, и он тоже был даром африканских джунглей.

— Знаешь, Гас, иногда меня охватывают сомнения, сумеем ли мы когда-нибудь докопаться до природы этих маленьких мерзавцев.

— Докопаемся, Ральф, раньше или позже докопаемся. — Лоренц отошёл от микроскопа — по сути это был монитор компьютера — и горестно вздохнул, сожалея, что не может закурить трубку. Он не хотел отказываться от этого порока, хотя работа в государственных учреждениях это предусматривала. Гас убеждал себя, что с трубкой в зубах ему лучше думается. Оба врача смотрели на экран, разглядывая извивающиеся белковые структуры.

— Вот этот взят от мальчика.

Оба, Лоренц и Форстер, шли по стопам гигантов. Лоренц написал статью об Уолтере Риде и Уилльяме Горгасе, двух армейских врачах, которые путём систематических исследований и непрерывного применения их результатов сумели победить жёлтую лихорадку. Однако накопление знаний в области вирусологии происходило слишком медленно и обходилось чрезвычайно дорого.

— Кенни, положи-ка на предметный столик другой образец.

— Сейчас, доктор, — послышался ответ по интеркому. Через мгновение рядом с первым образцом появился второй.

— Да, — кивнул Форстер. — Похоже, никакой разницы.

— Это из крови медсёстры. А теперь смотри. — Лоренц нажал на кнопку телефона. — О'кей, Кенни, включай компьютер. — Перед их глазами появилось компьютерное изображение обоих образцов. Когда одно изображение наложилось на другое, они точно совпали.

— Во всяком случае мутации не произошло.

— Для этого слишком мало возможностей. Всего два пациента. Больных надёжно изолировали. А может быть, нам повезло. Проведено тестирование родителей мальчика. Похоже, у них в крови ничего не обнаружили — по крайней мере судя по телексу. Как и в окрестных деревнях. Группа ВОЗ проводит проверку в округе. Как всегда, обнаружены обезьяны, летучие мыши, насекомые. Пока — никаких зацепок. Не исключено, что это какая-то аномалия. — В словах Лоренца звучала скорее надежда, чем точка зрения.

— Я намерен поставить ряд экспериментов с этим вирусом. Заказал партию обезьян. Хочу вырастить его, поместить в живые клетки, а затем, Ральф, следить за тем, что в них ежеминутно происходит с ним. Буду брать образцы заражённых клеток, резать их, сжигать ультрафиолетом, замораживать в жидком азоте, а потом рассматривать под микроскопом. Мне хочется посмотреть, как ведёт себя РНК вируса. Здесь есть какая-то последовательность… не знаю, как это выразить. Такая мысль вроде как бродит у меня в голове. Черт побери. — Гас выдвинул ящик стола, достал оттуда свою трубку и раскурил её спичкой. Это его кабинет в конце концов, и он действительно думал лучше с трубкой в зубах. Во время полевых экспедиций Лоренц утверждал, что дым отгоняет насекомых и к тому же он не затягивается. Из вежливости он открыл окно.

Идея, под которую он только что получил финансирование, была намного сложнее, чем его краткое объяснение, и оба учёных знали это. Для того чтобы появилось правильное представление о том, как протекает процесс внутри клетки, одну и ту же процедуру придётся повторить более тысячи раз. А ведь это только начало. Понадобится осмотреть и измерить каждую клетку. На это могут уйти годы, но, если Лоренц был прав, в конце концов у учёных впервые появится представление о том, как действует вирус и как цепочка РНК влияет на живую клетку.

— Мы рассматриваем такую же проблему в Балтиморе.

— Вот как?

— Часть проекта по изучению геномов. Мы пытаемся исследовать комплексное взаимодействие, выяснить ход процесса — как эти крохотные мерзавцы нападают на клетки ещё на молекулярном уровне, каким образом вирус Эбола размножается без функции соответствующего преобразования внутри генома. Но все это поразительно трудно. Прежде чем искать ответы, следует выяснить, какие ставить вопросы. А затем понадобится гениальный программист, чтобы объяснить машине, как анализировать их.

Лоренц вопросительно поднял брови, — И далеко вы продвинулись?

— Пока только пишем мелом на доске, не больше.

— Ну что ж, когда мне привезут моих обезьян, я сообщу, чего нам удалось добиться. По крайней мере образцы ткани хоть что-то объяснят.

Похороны приобрели поистине эпический размах. В них принимали участие тысячи людей. Громкими криками они выражали свою преданность мёртвому человеку, что помогало скрывать их истинные мысли. Гроб везли на орудийном лафете в сопровождении солдат с винтовками, перевёрнутыми задом наперёд, следом вели осёдланную лошадь без всадника, за нею шли военные — все это попадало на антенну станции «След бури» и передавалось в Вашингтон.

— Жаль, что не видно лиц, — негромко заметил Васко.

— Пожалуй, — согласился президент. Райан сохранял серьёзность, хотя ему и очень хотелось улыбнуться. Он навсегда останется офицером разведки, Джек не сомневался в этом. Ему нужна была непосредственная информация, а не сведения, обработанные и приглаженные кем-то для передачи ему. В данном случае он мог наблюдать за происходящим в прямом эфире, в реальном времени, причём рядом были комментаторы, способные тут же дать необходимые объяснения.

В Америке поколением раньше это назвали бы «хэппенингом». Толпы людей стояли на тротуарах и вели себя так, потому что именно этого от них ожидали. Человеческое море буквально заполнило площадь — у неё было название, но никто не мог припомнить его, — и даже те, кто не могли видеть. А… вот новая камера ответила на вопрос. Происходящее демонстрировалось на гигантских телевизионных экранах. Интересно, а не повторяется ли это только что сделанная запись, подумал Джек. Две шеренги генералов, заметил он, шли в ногу, вслед за лафетом.

— Как вы думаете, они долго будут идти?

— Трудно сказать, господин президент.

— Вас ведь зовут Берт, верно? — спросил президент.

— Да, сэр.

— Берт, я могу пригласить сюда одного из офицеров, проводящих утренние брифинги по поступившим разведданным, если захочу услышать, как он не сможет ответить на мои вопросы.

Как и следовало ожидать, Васко растерянно мигнул. Какого черта я буду молчать? — подумал он и выпалил:

— Восемь из десяти, они скоро разбегутся.

— Вот с такими данными можно уже заключать пари. А теперь скажите мне, почему вы так думаете.

— Ираку не на что опереться. Комитет не может стоять во главе диктатуры, по крайней мере, не в течение длительного времени. Ни один из них не в силах захватить власть. А если они будут бездействовать в ожидании перемен и власть переменится, эти перемены не обещают им ничего хорошего. Их ждёт такой же конец, как и генералов шаха, — спиной к стене, глядя в дула винтовок. Может быть, они попытаются сопротивляться, но я сомневаюсь в этом. У каждого из них где-нибудь на счёте наверняка лежат деньги. Пить коктейли на берегу моря — это, конечно, не такое удовольствие, как быть генералом, но всё же намного лучше, чем выталкивать цветочки над своей головой. К тому же им нужно позаботиться о семьях.

— Значит, нам нужно рассчитывать на то, что в Ираке появится совершенно новый режим? — спросил Джек.

— Да, сэр, — кивнул Васко.

— Подчинённый Ирану?

— Не стану спорить, — ответил Васко, — но у нас слишком мало надёжной информации, чтобы предсказывать будущее. К сожалению, сэр, не могу сказать вам ничего более определённого, но вы ведь платите мне не за то, чтобы я высказывал предположения.

— Пока и этого достаточно. — Вообще-то полученной информации было слишком мало, но Васко сообщил Райану все, что мог. — Значит, мы ничего не можем предпринять? — Это был вопрос, адресованный супругам Фоули.

— Ничего, — покачал головой Эд. — Полагаю, можно было бы перебросить туда одного из наших сотрудников, находящихся в Саудовской Аравии, но тогда возникает другая проблема: к кому он обратится? Мы не имеем представления, кто стоит во главе событий, происходящих в Ираке.

— Если кто-нибудь вообще стоит, — добавила Мэри-Пэт, глядя на шеренги марширующих генералов. Ни один из них не выбился вперёд.

— Что вы хотите сказать? — спросил покупатель.

— Вы мне вовремя не заплатили… — Поставщик осушил первую кружку пива и рыгнул. — У меня появился другой покупатель.

— Но я задержался с оплатой всего на два дня, — возразил покупатель. — У нас возникли проблемы, связанные с переводом денег.

— Сейчас у вас есть деньги?

— Да.

— Тогда я достану вам обезьян. — Поставщик поднял руку и, щёлкнув пальцами, привлёк внимание бармена. Английский плантатор пятьдесят лет назад не сделал бы этого лучше. — Тут никаких трудностей. Вам через неделю? Или быстрее?

— Но Центру по контролю над болезнями они нужны немедленно. Самолёт уже в пути.

— Сделаю все, что от меня зависит. Только объясните своему клиенту, если он хочет вовремя получить заказанную им партию, он должен вовремя заплатить за неё. Спасибо, — поблагодарил он бармена. — И одну для моего друга, пожалуйста. — Теперь он мог позволить себе это, поскольку сумма его устраивала.

— Сколько времени нам придётся ждать?

— Я уже сказал вам. Неделю. Может быть, меньше. — Почему этот парень так волнуется из-за нескольких дней? — недоуменно подумал поставщик.

У покупателя не было выбора, по крайней мере не было выбора в Кении. Он решил выпить пива и поговорить о других вещах. Затем позвонить в Танзанию. В конце концов африканские зелёные обезьяны широко распространены по всей Африке. Вряд ли в ближайшее время наступит дефицит этого товара, подумал он. Однако через два часа его точка зрения изменилась. На всех рынках, поставляющих африканских зелёных обезьян, наблюдался дефицит, хотя он продлится всего несколько дней — именно столько времени потребуется трапперам, чтобы отыскать ещё несколько мест обитания этих длиннохвостых паразитов.

Помимо своих обязанностей комментатора, Васко вёл перевод выступлений на похоронах.

— Мудрый и любимый вождь, так много давший нашей стране…

— В том числе сумевший контролировать народонаселение с помощью войн и каторжных работ, — фыркнул Эд Фоули.

Солдаты — все члены Национальной гвардии — перенесли гроб в заранее сооружённый мавзолей, и вместе с ним ушли в прошлое двадцать лет иракской истории. Теперь главный вопрос в том, подумал Райан, кто будет писать следующую главу?

Глава 15

Доставка

— Итак, каковы результаты? — спросил президент Райан, проводив последних гостей.

— Прошение об отставке — если оно вообще было — отсутствует, сэр, — ответил инспектор О'Дей. — Наиболее важное, что мы узнали до настоящего времени, заключается в том, что госсекретарь Хансон не обращал особого внимания на соблюдение правил работы с секретными документами. Эти сведения мы получили от начальника службы безопасности Госдепартамента. Он говорит, что неоднократно обращал внимание госсекретаря на нарушение этих правил. Агенты, прибывшие вместе со мной, сейчас опрашивают сотрудников, чтобы установить, кто входил в кабинет госсекретаря и выходил из него. Мы начали расследование с этого.

— Кто занимается этим? — Райан вспомнил, что Хансон, несмотря на то что был отличным дипломатом, никогда не прислушивался к советам, от кого бы они не исходили.

— Мистер Мюррей поручил Управлению внутренней безопасности вести расследование независимо от него. Это означает, что я тоже не могу участвовать в нём, потому что в прошлом докладывал непосредственно вам. То, что я говорю сейчас об этом, будет моим последним вмешательством в расследование этого дела.

— Значит, оно будет вестись строго в соответствии с правилами?

— Да, господин президент, именно так и нужно поступить, — кивнул, инспектор. — Агенты Управления внутренней безопасности будут пользоваться дополнительной поддержкой юридического департамента Министерства юстиции. В него входят сотрудники с дипломами юристов, которые играют роль юридических ищеек. Это знающие и опытные люди. — О'Дей на мгновение задумался. — Между прочим, кто побывал за последнее время в кабинете вице-президента?

— Здесь, вы имеете в виду?

— Да, сэр.

— За последнее время — никто, — ответила Андреа Прайс. — Им не пользовались, после того как он подал прошение об отставке. Его секретарь ушла вместе с ним и…

— Было бы неплохо послать кого-нибудь и проверить пишущую машинку. Если на ней установлена обычная лента…

— Отличная мысль! — Прайс вскочила и едва не выбежала из Овального кабинета. — Одну минуту. Может быть, будет лучше, если ваши люди…

— Я сейчас позвоню, — заверил её О'Дей. — Извините, господин президент. Мне следовало подумать об этом сразу. Дайте указание, чтобы кабинет был немедленно опечатан.

— Я сейчас же займусь этим, — ответила Прайс.

Шум стоял невыносимый. Обезьяны — животные, ведущие стадный образ жизни, и привыкли жить «компаниями» около восьмидесяти особей, населяя главным образом опушки лесов, выходящих на широкие саванны. Так им безопаснее было спускаться с деревьев в поисках пищи на открытой местности. За последние сто лет они усвоили, что совершать набеги на плантации фермеров проще и легче, чем следовать тому, чему научила их природа, — ведь люди, хозяйничающие на фермах, принимали меры для борьбы с хищниками — вечными врагами обезьян. Африканская зелёная обезьяна — лакомство для леопарда и гиены, однако телёнок ничем не хуже, и фермерам приходилось защищать свой скот. В результате возник забавный экологический хаос. Для защиты скота фермеры, законно или незаконно, уничтожали хищников. Это привело к тому, что популяция обезьян стала быстро увеличиваться, и эти голодные животные принялись совершать налёты на плантации, где фермеры выращивали пищу для себя и своего скота. Вдобавок ко всему обезьяны уничтожали и насекомых, которые наносили ущерб посевам, и это позволило местным экологам предположить, что уничтожение обезьян нанесёт ущерб растениям. Для фермеров ситуация была намного проще. Они убивали всех, кто пожирал их скот. Если появлялись вредители, наносящие ущерб посевам, фермеры уничтожали и их. Насекомые слишком малы, их не видно, зато обезьяны достаточно заметны, так что никто из фермеров не возражал против появления трапперов.

Африканская зелёная обезьяна относится к семейству Сercopithecus. У неё жёлтые усы и борода, а шерсть на спине — золотисто-зелёная. Продолжительность жизни этих животных до тридцати лет, но это главным образом в неволе, жизнь же в джунглях, населённых хищниками, опасна, а потому гораздо короче. Африканские зелёные обезьяны ведут стадный образ жизни. Такое стадо состоит из самок с детёнышами, а самцы присоединяются к нему по отдельности на несколько недель или месяцев, чтобы потом снова уйти в джунгли. Обилие самок в брачный сезон создаёт для самцов благоприятную ситуацию. Однако в самолёте положение весьма усложнилось. У некоторых самок уже наступил брачный сезон, но поскольку клетки стояли рядами, одна на другой, эти самки оказались недоступными для самцов. Это приводило их в бешенство, и самцы, оказавшиеся в соседних клетках, шипели, царапались и плевались. Ситуация усугублялась ещё и тем, что грузчики, устанавливая клетки в грузовом отсеке самолёта, не обращали внимания на тот простой факт, что и самцы и самки сидели в одинаковых клетках, а у африканских зелёных обезьян самцы вдвое больше самок. Таким образом, едва помещающиеся в клетках самцы, чувствуя самый привлекательный из всех естественных запахов, не могли добраться до его обладательниц, таких близких и таких недоступных. Вдобавок ко всему незнакомая обстановка и отсутствие воды и пищи вызвало то, что можно назвать только «обезьяньим бунтом», а поскольку эту проблему нельзя было решить дракой, в транспортном отсеке стоял оглушительный яростный визг четырехсот обезьян, который заглушал рёв двигателей JT-8, несущих «Боинг-707» над Индийским океаном на восток.

Лётчики наглухо закрылись в своей кабине и надели наушники. Благодаря этим мерам доносящийся до них шум оказался приглушённым, но это не избавило пилотов от ужасающей вони, поскольку вентиляционная система заставляла воздух циркулировать по всему самолёту, что ещё больше увеличивало ярость обезьян и вызывало тошноту у экипажа.

Старший пилот, и при обычных обстоятельствах способный ругаться весьма цветисто, скоро истощил запас ругательств и устал обращаться к Аллаху с мольбами, в которых просил избавить экипаж от этих отвратительных существ. В зоопарке он, наверно, с улыбкой показывал бы этих забавных длиннохвостых животных своим сыновьям, и те бросали бы им земляные орешки. Однако здесь всё было иначе. Когда терпение пилота истощилось, он надел кислородную маску и включил аварийное питание, мысленно представив, как было бы хорошо открыть дверцы грузового отсека — мгновенная декомпрессия прикончила бы обезьян и самолёт очистился бы от отвратительной вони. Пилот почувствовал бы себя лучше, если бы знал то, о чём уже инстинктивно догадывались обезьяны, — после прибытия к месту назначения их всех ждал страшный конец.

Бадрейн снова встретился с генералами в бункере правительственной связи. Окружённый со всех сторон многометровой массой бетона, он не чувствовал себя в безопасности. Они собрались здесь по единственной причине — бункер был скрыт под построенной над ним для маскировки типографией, которая действительно печатала книги. Это здание, как и ещё несколько, уцелели только по недосмотру американской разведки. Две «умные» бомбы уничтожили фабрику прямо напротив типографии, по другую сторону улицы. Огромные воронки были хорошо видны на том месте, где раньше находилась фабрика. Это урок, который следует запомнить надолго, подумал Бадрейн. Чтобы поверить в силу американского оружия, надо собственными глазами увидеть результаты его применения. Не читать об этом в газетах и не смотреть по телевидению — это совсем не то. Над головой Бадрейн чувствовал пятиметровую толщу железобетона, служившую крышей бункера, построенного под руководством немецких инженеров. Он поднял голову и увидел отпечатки опалубки, удерживавшей жидкий бетон. Ни единой трещины. И всё-таки бункер уцелел только потому, что американцы ошиблись и нанесли бомбовый удар по противоположной стороне улицы. И хотя Али Бадрейн провёл всю жизнь в мире оружия и вооружённой борьбы, лишь сейчас он воочию увидел его ужасную силу.

Генералы были гостеприимными хозяевами. К нему приставили полковника, который выполнял каждое его желание. Два сержанта разносили закуски и напитки. Накануне Бадрейн наблюдал по телевидению за церемонией похорон. Следовало ожидать, что одна из американских телевизионных компаний будет передавать её на весь мир. Иракцы, как и большинство народов этого региона, отличаются пылкостью, особенно когда их заставляют собираться огромными толпами и предупреждают, как нужно себя вести. Они легко поддаются влиянию властных людей, выполняют все их указания, и Бадрейн знал, что для них не особенно и важно, кто эти люди. К тому же, кто знает, насколько искренни проявляемые ими чувства? Осведомители тайной полиции по-прежнему шныряли в толпе и следили за теми, кто не выражали достаточного восторга или печали. Служба безопасности, не сумевшая сохранить жизнь президента, не бездействовала, и все знали об этом. Так что можно предположить, что далеко не все эмоции, которые он видел на экране, не вся бурная скорбь иракцев были искренними. Бадрейн усмехнулся. Иракцы походили на женщину, притворно выражающую несказанное наслаждение, чтобы польстить мужчине. Вопрос заключался в том, заметят ли разницу сидящие здесь мужчины, так часто получающие удовольствие, не обращая внимания на поведение женщины?

Генералы приезжали по одному, опасаясь сепаратного обсуждения проблемы, которая занимала их всех. Изящный резной буфет, полный бутылок и бокалов, был открыт, и для генералов не существовало запретов ислама. Бадрейн не обращал на это внимания. Перед ним стоял стакан водки, вкус к ней он приобрёл двадцать лет назад в Москве, которая была тогда столицей громадного государства.

Они были на удивление спокойны для столь могущественных людей, особенно если принять во внимание, что прибыли с поминок человека, которого никогда не любили. Генералы пили главным образом шотландское виски и опять же главным образом следили друг за другом. На экране все ещё включённого телевизора шла передача местной телестанции, повторявшей в записи церемонию похорон, и диктор восхвалял непревзойдённые достоинства погибшего лидера. Генералы смотрели и слушали, однако лица их выражали не столько печаль, сколько страх. Их мир рухнул. Генералов не трогали ни вопли граждан, собравшихся на площади, ни слова диктора. Они знали правду.

Наконец прибыл последний. Это был директор службы безопасности, встречавший Бадрейна на аэродроме. Он выглядел щеголевато — успел заехать в свою штаб-квартиру. Все головы обернулись к нему, и он ответил, даже не ожидая вопроса.

— Все спокойно, друзья.

Пока. Об этом тоже можно было не говорить вслух. Бадрейн мог бы взять слово и обратиться к собравшимся, но решил на этот раз промолчать. Он умел говорить и знал силу убеждения. Однако на этот раз убедительнее всего будет молчание. Бадрейн просто смотрел на них, зная, что его взгляд намного красноречивее всяких слов.

— Мне это не нравится, — произнёс наконец один из генералов. После его слов не изменилось ни одно лицо. И неудивительно. Это не нравилось никому. Тот, кто произнёс короткую фразу, всего лишь выразил мысли всех присутствующих, продемонстрировав тем самым, что он слабее других.

— Откуда мы знаем, что можем положиться на вашего повелителя? — спросил командующий национальной гвардией.

— Он поклялся на Коране. — Бадрейн поставил стакан на стол. — Если хотите, можете послать к нему делегацию, членов которой выберете сами. В этом случае я останусь заложником. Но тогда нужно действовать быстро, не теряя времени.

Это они понимали и без него. То, чего они боялись больше всего, могло произойти как до их отъезда, так и после. Снова воцарилась тишина. Теперь генералы не притрагивались к своим бокалам. Бадрейн без труда читал их мысли. Все они хотели, чтобы кто-то другой принял решение, и они согласятся с этим решением или усомнятся в нём, и в течение этой дискуссии будет выработана общая позиция, которую, наверно, займут все, хотя два или три генерала предложат альтернативное решение. Это зависело от того, кто из них первым положит на весы свою жизнь и взвесит её, глядя в неопределённое будущее. Наконец заговорил один из генералов.

— Я поздно женился, — произнёс командующий военно-воздушными силами. В молодости и до тридцати пяти лет он был лётчиком-истребителем — правда, больше времени проводил на земле, чем в воздухе. — У меня маленькие дети. — Он сделал паузу и посмотрел по сторонам. — Думаю, вы все знаете, что произойдёт с нашими семьями в случае… неблагоприятного развития событий.

Это достойное вступление, подумал Бадрейн. Они не трусы в конце концов, а солдаты.

Клятва Дарейи на Коране не возымела убедительного действия. Прошло немало времени с тех пор, как каждый из них побывал в мечети, разве только если требовалось сфотографироваться в притворной молитве Аллаху, и хотя отношение к этому их врага было совсем иным, вера в религиозные убеждения противника начинается в собственном сердце.

— Полагаю, речь идёт не о финансах, — сказал Бадрейн и для того, чтобы убедиться, что дело обстоит именно таким образом, и чтобы дать им возможность самим обдумать эту возможность. Несколько генералов повернули головы и посмотрели на него с выражением, похожим на насмешку, и это было ответом на его вопрос. Несмотря на то что официальные иракские вклады в иностранных банках были давно заморожены, существовало множество других, которых эта мера не коснулась. Национальность вкладчика, в конце концов, мало интересует руководителей банков, причём с ростом размеров вклада этот интерес постоянно уменьшается. Бадрейн знал, что каждый из этих генералов мог распоряжаться состоянием в твёрдой валюте, измеряемым девятью цифрами — скорее всего в долларах или фунтах стерлингов, — и сейчас не время интересоваться источником этих богатств.

Следующий вопрос заключался в том, куда они могут перебраться и могут ли попасть туда, не подвергаясь риску? Бадрейн читал эти мысли на их лицах, но в данный момент был бессилен что-либо предпринять. Ирония положения, которую мог оценить лишь он один, заключалась в том, что их врагу, которого они смертельно боялись и в клятву которого не верили, больше всего хотелось унять их тревогу и сдержать данное им слово. Однако Али знал, что он поразительно терпеливый человек. В противном случае аятолла не оказался бы там, где находится сейчас.

— Вы полностью уверены в этом?

— Ситуация является почти идеальной, — ответил собеседник Дарейи и объяснил причину.

Даже столь религиозному человеку, как аятолла, свято верившему в волю Аллаха, совпадение событий казалось слишком уж благоприятным, и тем не менее оно было именно таким — или таким казалось.

— Итак?

— Начинаем действовать в соответствии с планом.

— Отлично. — На самом деле он придерживался иной точки зрения. Дарейи предпочёл бы решать не все проблемы сразу, а сконцентрировать своё внимание на трех, развивающихся поочерёдно, но это не всегда возможно. К тому же не исключено, что создавшееся положение — это знак свыше. В любом случае у него не было выбора. Странно, что он чувствовал себя в плену событий, которые сам привёл в действие.

Самым трудным оказалось урегулировать проблему со Всемирной организацией здравоохранения. Это удалось сделать лишь потому, что до сих пор все развивалось столь благоприятно. Бенедикт Мкуза, пациент «Зеро», был мёртв, а его тело кремировано. Группа из пятнадцати экспертов ВОЗ обшарила окрестности деревни, в которой жил мальчик, и ничего пока не обнаружила. Критическое время ещё не истекло — у заирской Эбола нормальный инкубационный период от четырех до десяти суток, хотя были зарегистрированы аномальные случаи, когда он составлял от двух до девятнадцати дней — но другой такой случай произошёл у него на глазах. Оказалось, что юный Мкуза имел склонность к натуралистике и проводил много времени в джунглях, так что сейчас в тропическом лесу работала поисковая партия, которая вылавливала грызунов, летучих мышей и обезьян, в очередной раз пытаясь найти «носителя» смертоносного вируса. Члены экспедиции очень надеялись, что на этот раз им улыбнётся удача. Пациента «Зеро» доставили прямо в больницу благодаря видному общественному положению семьи. Его родители, богатые и образованные люди, доверили лечение мальчика специалистам, не пытаясь вылечить его самостоятельно, и этим, по-видимому, спасли себя, хотя даже сейчас ждали конца инкубационного периода с ужасом, который даже превосходил горе по умершему сыну. Ежедневно у них брали пробы крови, однако тесты могли оказаться ошибочными, как неосторожно сообщил им один равнодушный врач. Независимо от этого специалисты ВОЗ надеялись, что эта вспышка лихорадки Эбола ограничится двумя жертвами, и поэтому согласились рассмотреть предложение доктора Моуди.

Разумеется, не обошлось без возражений. Местные заирские врачи настаивали на том, чтобы лечение сестры Жанны-Батисты продолжалось в их больнице. Тут был определённый смысл. Они накопили больший опыт в лечении заирской Эбола, чем кто-либо другой, хотя пациентам это принесло до сих пор мало пользы, и делегация ВОЗ не хотела оскорблять своих заирских коллег по политическим причинам. Трагические инциденты случались и раньше, так что высокомерие европейских врачей вызывало недовольство местного медицинского персонала.

Будет лишь справедливо отметить, что обе стороны были до определённой степени правы. Профессиональная подготовка африканских врачей была не одинаковой. В одних случаях она была блестящей, в других оставляла желать много лучшего, а большинство составляли рядовые врачи. Решающим аргументом послужила высочайшая репутация профессора Руссо в международном медицинском сообществе. Он был талантливым учёным и преданным своему делу клиницистом, который отказывался верить в неизлечимость вирусных болезней. Руссо, следуя традициям великого Пастера, не сомневался, что в конце концов сумеет добиться успеха. Он использовал при лечении лихорадки Эбола рибавирин и интерферон, но безрезультатно. Его последние теоретические исследования были исключительно яркими, хотя, скорее всего, вряд ли могли оказаться эффективными, но они дали определённые результаты при опытах на обезьянах, и ему хотелось попробовать свой метод на пациенте в строго контролируемых условиях. Хотя несовершенство метода исключало его использование в клинических условиях, но с чего-то следовало начинать.

Решающим фактором, как и можно было ожидать, оказалась личность пациента. Многие сотрудники медицинской группы ВОЗ знали Жанну-Батисту по её работе во время недавней вспышки лихорадки Эбола в Киквите. Жанна-Батиста вылетела туда, чтобы руководить действиями местных медицинских сестёр, а врачи, как и представители других профессий, склонны к сочувствию, когда речь идёт об одном из них. Наконец было принято решение, что доктор Моуди может перевезти пациентку в Париж.

Технические обстоятельства транспортировки оказались достаточно сложными. Для перевозки на аэродром решили воспользоваться грузовиком, а не каретой «скорой помощи», так как грузовик потом легче подвергнуть дезинфекции. Пациентку подняли на пластиковом листе, положили на каталку и вывезли в коридор. Он был пуст — по распоряжению врача всех удалили, и как только Моуди с сестрой Марией-Магдаленой покатили больную к двери в дальнем его конце, техники в пластиковых «космических костюмах» последовали за ними, обрызгивая пол и стены дезинфицирующим раствором, так что в коридоре образовался смрадный искусственный туман, который следовал за процессией, словно выхлопные газы за старым автомобилем.

Пациентка находилась под воздействием сильнодействующих транквилизаторов и была надёжно закреплена на носилках. Тело её окутывал кокон, чтобы не допустить разбрызгивания крови, заражённой смертоносным вирусом. Пластиковый лист, на котором она лежала, также был обработан дезинфицирующим раствором, так что в случае проникновения вируса наружу он тут же попадал во враждебную среду. Толкая перед собой каталку, Моуди не переставал изумляться собственному безумию — ведь он решился на смертельный риск. Лицо Жанны-Батисты было неподвижным и вялым от предельной дозы наркотика, хотя на нём уже проступили растущие пятна петехии.

Каталку вывезли на платформу, где обычно разгружали оборудование и припасы, поступавшие в больницу. Здесь уже стоял грузовик, за рулём которого сидел шофёр. Он не решался даже обернуться назад и лишь изредка поглядывал в зеркало заднего обзора. Изнутри кузов также был обработан дезинфицирующей жидкостью, и как только каталка оказалась внутри и двери закрылись, грузовик тронулся в короткий путь к местному аэродрому. Он следовал в сопровождении полицейского эскорта со скоростью, не превышавшей тридцати километров в час.

Обстоятельства благоприятствовали транспортировке. Солнце все ещё стояло высоко, и от его жарких лучей закрытый кузов быстро превратился в передвижную печь, превратив в пар химикалии, которые создали там атмосферу, насквозь пропитанную обеззараживающими газами. Запах дезинфицирующих веществ проникал даже через фильтры защитных костюмов. К счастью, врач давно привык к этому запаху.

Самолёт уже ждал их на аэродроме. «Гольфстрим G-IV» прибыл всего два часа назад после прямого перелёта из Тегерана. Его салон успели освободить, оставив только два кресла и кушетку.

Моуди почувствовал, что грузовик остановился и водитель задним ходом подал его к самолёту. Когда двери открылись, яркие лучи солнца ослепили их. Сестра Мария-Магдалена наклонилась и заботливо заслонила рукой глаза умирающей подруги.

Возле самолёта стояли две монахини в защитных костюмах и священник, который отошёл, правда, несколько дальше. Все они читали молитвы, пока пластиковый лист с лежащей на нём пациенткой вынесли из фургона и осторожно поместили на кушетку в салоне белого реактивного самолёта. Понадобилось пять минут, чтобы надёжно закрепить тело сестры Жанны-Батисты на новом ложе, после чего наземная команда удалилась. Моуди внимательно осмотрел пациентку, проверил пульс и кровяное давление — первый был частым, а второе продолжало падать. Это не могло не беспокоить. Сестра Жанна-Батиста нужна была ему живой как можно дольше. Закончив осмотр, Моуди дал знак лётчикам, сел в кресло и пристегнул ремни.

Глянув в иллюминатор, он с тревогой успел заметить телевизионную камеру, направленную на самолёт. По крайней мере съёмку ведут издалека, успокоил себя врач. В этот момент заработал первый двигатель. Через иллюминатор на противоположной стороне салона Моуди увидел, что обработка грузовика уже началась. Это делалось с излишним рвением. Вирусы Эбола при всей своей смертоносной природе представляли собой хрупкие организмы. От солнечных или ультрафиолетовых лучей, как и при высокой температуре, они быстро погибали. Именно это и затрудняло поиски носителя. Кто-то переносил этот смертоносный вирус. Лихорадка Эбола не могла существовать сама по себе, но обеспечивающего комфортное пристанище страшному вирусу носителя её, который роковое заболевание вознаграждало тем, что не причиняло ему вреда, обнаружить не удалось. Это таинственное живое существо появлялось то там то тут на Африканском континенте подобно призраку. Врач недовольно хмыкнул. Когда-то он надеялся обнаружить этого носителя и связывал с этим свои планы, но этой надежде не суждено было осуществиться. Зато теперь у него в руках оказалось нечто почти ничем не уступающее этому. У него был живой пациент, в теле которого стремительно размножались патогенные организмы, и тогда как все предыдущие жертвы этой геморрагической лихорадки были сожжены или похоронены в земле, пропитанной химикалиями, для этой жертвы уготована совершенно иная судьба. Самолёт двинулся с места. Моуди ещё раз проверил пристежные ремни и подумал, что неплохо было бы чего-нибудь выпить.

В кокпите пилоты были в продезинфицированных лётных костюмах из номекса. Маски, закрывающие лица, заглушали их голоса, так что даже просьбу о разрешении на взлёт пришлось повторить несколько раз. Наконец в башне управления полётами поняли их, «гольфстрим» начал стремительный разбег и устремился в синее африканское небо, направляясь на север. Первый этап перелёта в 2551 милю будет продолжаться чуть больше шести часов.

Тем временем другой точно такой же «Гольфстрим G-IV» уже совершил посадку в Бенгази, и теперь его пилоты выслушивали инструктаж о поведении в чрезвычайных обстоятельствах, которые скоро наступят.

— Каннибалы, — пробормотал Холбрук и покачал головой, словно не веря тому, что услышал. Он встал поздно, так как до глубокой ночи просидел у телевизора — слушал речь этого парня Райана, а потом обсуждение запутанного положения с Конгрессом. Комментаторы только делали вид, что глубоко в этом разбираются. В общем-то неплохая речь, если принять во внимание сложившиеся обстоятельства. Бывают и похуже. Впрочем, все это ложь, не больше чем телевизионное шоу. Уже заранее знаешь, даже те речи, что тебе нравятся, не касаются важных проблем страны, хотя выступающие изо всех сил стараются показать обратное. А вот эту речь Райану написал какой-то талантливый человек, он сумел правильно оценить обстановку и указать на меры, способные изменить её. Он-то мог это оценить. Не один год «горцы» пытались составить обращение к народу, чтобы привлечь людей на свою сторону, но так и не удалось написать что-то конструктивное. И дело, разумеется, не в том, что неверны идеи. На этот счёт у него не было сомнений. Проблема заключалась в том, как это выглядело внешне, и лишь правительство при поддержке такого союзника, как Голливуд, могло располагать талантами, способными запутывать сознание этой массе несчастных кретинов и заставлять их верить, — только так можно все это объяснить.

Но теперь во вражеском лагере произошёл раскол. Эрни Браун, приехавший, чтобы разбудить друга, приглушил звук телевизора.

— Думаю, Пит, в этом городе им обоим не хватит места.

— Ты думаешь, к заходу солнца один из них исчезнет? — спросил Холбрук.

— Хотелось бы. — Юридические комментарии, которые они только что услышали по Си-эн-эн, были не яснее политических требований ниггеров в их марше на Вашингтон за увеличение социальных пособий безработным. — Видишь ли, в Конституции ничего не сказано о том, как поступить в такой ситуации. Думаю, они сами могли бы решить этот вопрос на Пенсильвания-авеню ещё до заката, взяв в руки револьверы сорок четвёртого калибра, — с усмешкой добавил Эрни.

— Вот было бы зрелище, — отозвался Пит.

— Слишком по-американски, — покачал головой Браун. Он мог бы добавить, что Райан однажды уже был в таком положении — если верить газетам и телевидению. Да, совершенно верно. Оба припомнили, что это произошло в Лондоне, и, по правде говоря, испытывали гордость, что американец показал европейцам, как пользоваться револьвером, — они там ни хрена не понимают в оружии. Хуже голливудских актёров. Жалко, что Райан сошёл с верного пути. А что касается этих россказней, почему он решил возглавить правительство, — да все они так говорят. Этот кретин Келти по крайней мере сослался на поддержку семьи, церкви, разглагольствовал о национальных ценностях. Все они жулики и воры, и этот не лучше. Хоть не лицемерил. Высококлассный мошенник или… койот? Да, вот это верно. Всю жизнь был политическим мошенником, и такова его природа. Нельзя винить койота за то, что тот воет на луну; он просто родился койотом — вот и все. Конечно, койоты паразиты, от них никакой пользы. Местные фермеры могут убивать их сколько угодно… Браун повернул голову.

— Пит?

— Да, Эрни? — Холбрук протянул руку к пульту дистанционного управления, чтобы включить звук.

— У нас сейчас конституционный кризис, верно?

Теперь Холбрук посмотрел на приятеля.

— Да, так утверждают все эти болтуны, эти «говорящие головы» по телевидению.

— А теперь стало ещё хуже, верно?

— Ты имеешь в виду вмешательство Келти? Похоже на то. — Пит отложил телевизионный пульт. У Эрни появилась какая-то новая мысль.

— Что, если мы… — начал Браун и замолчал, глядя на фигуры, безмолвно двигающиеся на экране. Холбрук знал, что Эрни требуется время, чтобы мысли оформились, но часто они стоили того, чтобы подождать.

Уже после полуночи «Боинг-707» наконец совершил посадку в международном аэропорту Тегеран-Мехрабад. К этому времени члены экипажа действовали механически, словно зомби, — они находились в воздухе почти непрерывно тридцать шесть часов, что намного превышало допустимые пределы безопасности в гражданской авиации. К тому же их выводила из себя природа груза в заднем отсеке. К концу перелёта настроение стало совсем отвратительным, так что во время длительного снижения они стали даже раздражённо ворчать друг на друга. Однако авиалайнер всё-таки коснулся посадочной дорожки, хотя и с необычно тяжёлым ударом, после чего каждый из трех членов экипажа испустил вздох облегчения и почувствовал смущение из-за раздражения, которое испытывал раньше. Старший пилот покачал головой, вытер усталой рукой лицо и между двумя рядами синих огней направил самолёт к югу. Аэропорт служил ещё и местом базирования иранских ВВС. Самолёт закончил поворот и въехал на просторную разгрузочную платформу, отведённую для военных самолётов — хотя на нём была гражданская разметка, «Боинг-707» принадлежал к иранским ВВС. Пилоты с удовлетворением увидели, что здесь их уже ждали грузовые машины. Самолёт остановился. Механик выключил двигатели, и старший пилот поставил его на тормоза. Все трое посмотрели друг на друга.

— У нас позади длинный день, друзья, — сказал старший пилот, извиняясь тем самым за собственную грубость.

— За которым последует не менее продолжительный сон, да поможет нам Аллах, — отозвался механик — именно он во время полёта служил главной мишенью для резких замечаний пилота. Это означало, что он принимает его извинения. В любом случае они слишком устали, чтобы продолжать ссору, а после хорошего отдыха вообще забудут о ней.

Сняв кислородные маски, пилоты окунулись в густое зловоние, волны которого исходили из грузового отсека. Лишь крайним усилием воли лётчикам удалось удержать позыв к рвоте, после того как открылись двери в хвостовой части самолёта. Пока они не могли покинуть свои кресла. Самолёт был до предела забит клетками, и выбраться из кокпита можно было лишь через окна — а это было ниже их достоинства. Приходилось ждать, пока закончится разгрузка, чтобы выйти на свободу, как это нередко случается с пассажирами на международных терминалах.

Разгрузкой занимались солдаты. Она проходила гораздо труднее и медленнее, так как командира не предупредили о необходимости рукавиц. Клетки имели проволочную ручку наверху, но африканские зелёные обезьяны были раздражены ничуть не меньше, чем лётчики в кокпите, и делали всё возможное, чтобы укусить или расцарапать руки, поднимавшие клетки. Солдаты реагировали на это по-разному. Одни лупили по прутьям, надеясь напугать обезьян. Другие, кто были поумнее, сняв куртки, пользовались ими, чтобы уберечь руки. Скоро возникла человеческая цепочка, и клетки с обезьянами по одной стали передавать и устанавливать в машины.

Погрузка сопровождалась невероятными звуками. Этой ночью в Тегеране едва тянуло до десяти градусов, намного ниже привычной для обезьян температуры, но это ничуть не охладило их общего возбуждения, которое было разогрето событиями последних дней. Обезьяны реагировали на это новое ощущение таким визгом и рёвом, что они были слышны далеко за пределами разгрузочной площадки. Даже те, кто никогда прежде не слышал обезьяньих воплей, не могли спутать их ни с чем, но с этим ничего нельзя было поделать. Наконец погрузка закончилась. Дверь кокпита открылась, и пилоты смогли увидеть, во что превратился их обычно безукоризненно чистый самолёт. Они не сомневались, что пройдут недели, прежде чем удастся избавиться от вони, да и чистка отсека была непростым делом, о котором сейчас лучше было не думать. Они постарались поскорее миновать хвостовой отсек и спуститься по трапу, чтобы пройти на стоянку к своим автомобилям.

Обезьян повезли на север. Это был третий — или четвёртый, — но определённо последний этап их путешествия на автотранспорте. На этот раз поездка оказалась непродолжительной. Грузовые фургоны выехали на шоссе с разделительной полосой, миновали развязку, «клеверный лист», построенный ещё во времена шаха, и затем направились на запад, к Хасанабаду. Здесь находилась ферма, уже давно приспособленная для той цели, с которой привезли из Африки обезьян. Ферма была государственной и служила экспериментальной станцией для выращивания новых видов сельскохозяйственных растений и испытания удобрений, но сейчас была зима и работы замерли. Только что сюда привезли финики из юго-восточной части страны. Обезьяны почувствовали их запах, как только машины с клетками подъехали к недавно построенному трехэтажному зданию. Знакомый запах ещё больше взволновал животных — им не давали ни воды ни пищи с того момента, как они покинули свой родной континент, а теперь с запахом появилась надежда на еду и к тому же вкусную, какой и должна быть еда приговорённых.

«Гольфстрим G-IV» совершил посадку в Бенгази точно по расписанию. Вообще-то рейс оказался приятным, насколько это возможно при таких обстоятельствах. Даже воздух, который обычно над центральной частью Сахары отличается турбулентностью, на этот раз был спокойным, так что полет прошёл гладко. Сестра Жанна-Батиста почти не приходила в сознание, лишь несколько раз открывала глаза и засыпала снова. По сути ей было комфортнее, чем остальным четверым на борту, — защитные костюмы не позволяли им выпить и глотка воды.

После посадки двери самолёта остались закрытыми. К нему подъехали два автозаправщика, их водители присоединили шланги к длинным белым крыльям. Доктор Моуди все ещё нервничал и не спал. Сестра Мария-Магдалена дремала. Она была так же стара, как и её пациентка, и последние дни провела почти без сна, ухаживая за нею. Очень жаль, хмуро подумал Моуди, глядя в иллюминатор. В его сердце больше не было ненависти к этим людям. Прежде он чувствовал иначе. Ему казалось, что все европейцы являются врагами его народа, но эти двое были другими. Их родина сохраняла нейтралитет по отношению к его государству. Они совсем не походили на аниматических африканских язычников, нечестивых и не верящих в истинного Бога. Эти две монахини посвятили свою жизнь служению Ему, и Моуди удивило, что обе с уважением относились к его религии и его молитвам. Но особенно его трогало их убеждение, что христианская вера является дорогой к прогрессу, а не слепым признанием предопределённой судьбы, что составляло часть исламского вероисповедания. Мария-Магдалена держала в руках продезинфицированные чётки, которыми она пользовалась, вознося свои молитвы святой деве Марии, матери пророка Иисуса, к которой Коран относился с таким же уважением, как и Святое писание Марии-Магдалены, к тому же дева Мария была образцом женщины, лучшей из всех женщин, когда-либо живших на земле…

Моуди резко повернул голову и посмотрел в иллюминатор. Не следовало позволять себе подобные мысли. Перед ним поставили задачу, и эти женщины служили средством к её решению. Судьба одной была предначертана Аллахом, вторая выбрала её сама. Все очень просто. Моуди не сам выбрал стоящую перед ним задачу, она была поставлена ему извне. Это стало очевидным, когда автозаправщики отъехали от самолёта и двигатели заработали снова. Лётный экипаж торопился, и он тоже не мог дождаться как можно скорее оставить позади самый опасный этап операции и приступить к привычному для него. Теперь он имеет все основания быть довольным. Позади столько лет жизни среди язычников, в тропической жаре, без единой мечети вблизи. Жалкая, порой отвратительная пища, причём никогда не знаешь, чистая ли она или нечистая. Все это осталось позади. А впереди была служба во имя Аллаха, на благо его родины.

Не один, а два одинаковых самолёта вырулили на главную взлётную полосу, подрагивая на стыках бетоннных плит, ставших неровными из-за убийственной летней жары и поразительного холода зимних ночей. Первым начал разбег другой самолёт, не тот, в котором находился Моуди. Этот «Гольфстрим G-IV» внешне ничем не отличал от его самолёта за исключением одной цифры на хвостовом оперении, он промчался по взлётной дорожке и, взлетев, направился на север. Самолёт Моуди точно так же промчался по дорожке, но, как только подняли шасси и они скрылись в корпусе, он сделал правый поворот и взял курс на юго-восток, в сторону Судана, — одинокий самолёт над унылой ночной пустыней.

Первый самолёт взял чуть на запад и вошёл в обычный международный коридор, отведённый для гражданских самолётов, направляющихся к французскому берегу. Скоро он пролетит неподалёку от Мальты, где находилась радиолокационная станция, обслуживающая аэропорт Валетты, которая осуществляла контроль за воздушным транспортом в центральной части Средиземноморья. Экипаж «гольфстрима» состоял из военных лётчиков и обычно перевозил военных и гражданских знаменитостей из одной точки мира в другую. Работа была безопасной, хорошо оплачиваемой, но скучной. Однако сегодня всё будет иначе. Второй пилот не сводил глаз с карты, которую держал на колене, и со спутниковой навигационной системы. В двухстах милях от Мальты, на высоте 39 тысяч футов, он посмотрел на старшего пилота. Тот кивнул, и второй пилот перевёл радиолокационный транспондер самолёта на деление 7711.

— Башня управления Валетты, башня управления Валетты, это новембер-джульетта-альфа. Мэйдэй, Мэйдэй, Мэйдэй[39].

Оператор радиолокационной станции на Валетте сразу заметил тройной знак на экране радара. В центре контроля за полётами это была тихая смена, они вели наблюдение за обычными редкими рейсами, и эта ночь ничем не отличалась от остальных. Оператор мгновенно включил микрофон и жестом подозвал к себе начальника смены.

— Джульетта-альфа, это башня управления Валетты, вы подали сигнал бедствия, сэр?

— Валетта, говорит джульетта-альфа, подтверждаю сигнал бедствия. Мы совершаем санитарный рейс в Париж из Заира, на борту пациент и медицинский персонал. У нас только что вышел из строя один двигатель и возникли проблемы с энергопитанием. Ждите…

— Джульетта-альфа, это Валетта, находимся на связи. — Видим на экране, что высота самолёта 39 тысяч футов, затем 38, 37. — Джульетта-альфа, это Валетта, мы видим, что вы теряете высоту.

Голос в наушниках оператора изменился.

— Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй! Оба двигателя вышли из строя, повторяю, оба двигатели вышли из строя. Пытаемся снова включить их. Это джульетта-альфа.

— Ваш курс на аэродром Валетты три-четыре-три, повторяю, вектор на Валетту три-четыре-три. Остаёмся на связи, сэр.

Оператор услышал только короткое «понял». Высота самолёта снизилась до 33 тысяч футов.

— Что случилось? — спросил начальник смены.

— Он передал, что оба двигателя вышли из строя, быстро теряет высоту. — На компьютерном экране было видно, что терпящий бедствие самолёт — «гольфстрим», и в центре управления подтвердили полётный план.

— Он хорошо планирует, — с надеждой заметил начальник смены; высота упала до 33 тысяч. Оба знали, что «Гольфстримы G-IV» не рассчитаны на планирование с выключенными двигателями.

— Джульетта-альфа, это Валетта. Тишина.

— Джульетта-альфа, вас вызывает башня управления Валетты.

— Что ещё… — начальник смены сам проверил экран радара. В этом районе не было других самолётов, так что им оставалось только наблюдать за экраном.

Чтобы создать более убедительное впечатление, что самолёт терпит бедствие, пилот перевёл оба двигателя на холостой ход. Лётчикам хотелось подыграть, чтобы впечатление стало ещё ярче, но они решили не рисковать. Более того, с этого момента они хранили полное молчание. Пилот отвёл от себя ручку управления, ещё больше увеличив скорость снижения, затем повернул налево, словно пытаясь достичь Мальты. Операторы на башне управления утратят все сомнения, когда стрелка альтиметра минует отметку 25 тысяч футов, подумал он. Настроение у него было отличным. Раньше он был лётчиком-истребителем в военно-воздушных силах своей страны и тосковал по радостному чувству, с которым бросал послушный истребитель в самые отчаянные развороты. При таком снижении лица пассажиров уже побледнели бы от паники. Пилоту казалось, что только так и нужно летать.

— Он, должно быть, тяжело нагружен, — заметил начальник смены.

— Направляется в Париж, в аэропорт де Голля. — Оператор поморщился и пожал плечами. — Только что наполнил баки в Бенгази.

— Может, некачественное топливо? — Оператор в ответ снова пожал плечами.

Происходящее походило на сцену гибели самолёта на телевизионном экране, было более страшным: цифры, обозначающие высоту падающего самолёта, менялись быстро, как на игровом автомате.

Начальник смены поднял трубку телефона.

— Свяжитесь с ливийцами. Спросите, может быть, они смогут послать на помощь спасательный самолёт. В заливе Сидра терпит бедствие самолёт.

— Башня управления Валетты, это корабль ВМС США «Рэдфорд». Как слышите меня? Приём.

— «Рэдфорд», это Валетта.

— Видим ваш контакт на радаре. Похоже, он быстро снижается. — Это был голос младшего лейтенанта, который этой ночью нёс вахту в центре боевой информации. «Рэдфорд» был устаревшим эсминцем типа «спрюанс» и направлялся в Неаполь для совместных учений с египетским флотом. По пути командиру «Рэдфорда» приказали пройти через залив Сидра, чтобы подтвердить свободу мореплавания, — манёвр, который был почти таким же старым, как и сам эсминец. Когда-то залив служил яблоком раздора и даже стал причиной двух воздушных и морских стычек в восьмидесятые годы, но теперь плавание через него превратилось в нудную рутину — в противном случае «Рэдфорд» не зашёл бы сюда в одиночку. Ночная вахта испытывала такую скуку, что персонал в центре боевой информации прослушивал радиопереговоры на гражданских частотах, чтобы как-то взбодриться. — Контакт на расстоянии восемь-ноль миль к западу от нас. Осуществляем слежение за ним.

— Вы сможете осуществить спасательную операцию?

— Валетта, я только что разбудил капитана. Дайте нам несколько минут на подготовку. Думаю, можем попытаться.

— Он падает как камень, — доложил старшина, сидящий у главного радиолокационного экрана. — Постарайся выровнять самолёт, парень.

— Цель — реактивный самолёт «Гольфстрим G-IV». Мы видим его на высоте шестнадцать тысяч футов, он быстро снижается, — сообщила Валетта.

— Спасибо, у нас такие же сведения. Остаёмся на связи.

— В чём дело? — послышался голос капитана, который появился в брюках цвета хаки и майке. Доклад младшего лейтенанта не потребовал много времени. — О'кей, разбудите вертолётчиков. — Затем капитан поднял трубку телефона внутренней связи. — Мостик, это центр боевой информации. Говорит капитан. Полный вперёд, перейти на новый курс…

— Два-семь-пять, — сообщил старшина у экрана радиолокатора. — Цель на пеленге два-семь-пять, расстояние восемь-три мили.

— Новый курс два-семь-пять, — повторил в трубку капитан.

— Слушаюсь, сэр. Ложимся на курс два-семь-пять, полный вперёд, — отрепетовал вахтенный офицер. Главный старшина на мостике передвинул вперёд ручки прямого управления машиной, и в огромные турбины фирмы «Дженерал электрик» хлынул дополнительный поток топлива. Корпус «Рэдфорда» задрожал, его корма осела, и эсминец начал стремительно набирать скорость, переходя с крейсерских восемнадцати узлов на предельную. Капитан обвёл взглядом просторное помещение центра боевой информации. Вахтенные находились на местах, хотя кое-кто старался стряхнуть дремоту. Тем временем отрегулировали радар, и изображение на главном экране стало чётче.

— Объявить боевую тревогу, — скомандовал шкипер. Надо воспользоваться возможностью, чтобы провести учение, подумал он.

Загремели колокола громкого боя, через тридцать секунд все проснулись и побежали к своим постам по боевому расписанию.

Спускаясь к морской поверхности в ночное время, нужно быть особенно осторожным. Пилот «гольфстрима» не сводил взгляда с альтиметра, следя за высотой и скоростью снижения. При отсутствии визуальных ориентиров легко врезаться прямо в воду, и хотя это было бы идеальным завершением их операции, лётчикам не улыбалось, чтобы оно оказалось столь идеальным. Ещё несколько секунд, и они исчезнут с радара Валетты, а затем начнут выходить из пике. Единственное, что беспокоило пилота, это возможное присутствие корабля в районе, однако в свете четвертной луны он не видел на воде никаких кильватерных следов.

— Приступаем, — заявил пилот, когда самолёт миновал отметку высоты в пять тысяч футов. Он потянул на себя ручку управления. В Валетте могут заметить перемену в скорости снижения по его транспондеру, если он всё ещё виден у них на экране, но даже если заметят, то решат, что после крутого пике, необходимого, чтобы встречный поток воздуха помог ему снова включить двигатели, теперь он пытается выровнять самолёт для управляемой посадки на гладкую поверхность моря.

— Он уходит с экрана, — сказал оператор. Светящаяся точка на экране несколько раз мигнула, вспыхнула снова и погасла. Начальник смены кивнул и включил микрофон.

— «Рэдфорд», это Валетта. Джульетта-альфа исчезла с нашего экрана. Последняя отметка высоты была шесть тысяч футов, снижение продолжалось, курс три-четыре-три.

— Понял вас, Валетта, мы все ещё видим его на экране. Высота сейчас четыре тысячи пятьсот футов, скорость снижения замедлилась, курс три-четыре-три, — ответил вахтенный офицер центра боевой информации. В шести футах от него капитан говорил с командиром авиационной группы «Рэдфорда». Понадобится больше двадцати минут для взлёта SH-60D «сихок» — единственного вертолёта, который был на эсминце. Его готовили к взлёту, прежде чем поднять на лётную палубу. Пилот вертолёта повернулся и посмотрел на радиолокационный дисплей.

— Море спокойное. Если у него есть хоть капля здравого смысла, находящихся в самолёте можно спасти. Надо только попытаться совершить посадку вдоль волн и скользить по воде. О'кей, сэр, вылетаем. — С этими словами пилот покинул центр боевой информации и направился к корме.

— Самолёт исчезает за горизонтом, — доложил старшина у главного радиолокационного экрана. — Только прошёл отметку высоты полторы тысячи футов. Похоже, он собирается совершить аварийную посадку на воду.

— Сообщите в Валетту, — приказал капитан.

Пилот выровнял свой «Гольфстрим G-IV» на высоте пятьсот футов по радарному альтиметру. Опуститься ниже он не рискнул. Сделав это, он включил двигатели на крейсерскую мощность и повернул влево, к югу, в сторону Ливии. Теперь он предельно сосредоточился. Лететь на такой высоте трудно даже при благоприятных обстоятельствах, а уж ночью да ещё над морской поверхностью ещё труднее. Но пилот получил чёткий приказ, хотя его смысл ему был неясен. В любом случае конец операции быстро приближался. При скорости чуть больше трехсот узлов он через сорок минут совершит посадку на военном аэродроме, там дозаправится и вылетит к месту назначения.

Через пять минут «Рэдфорд» немного изменил курс, чтобы ветер дул в наиболее благоприятном направлении. Тактическая навигационная система «сихока» скопировала имеющуюся информацию с аппаратуры боевого информационного центра. Вертолёт будет вести поиски в круге диаметром пятнадцать миль — процедура однообразная, требующая много времени, но отчаянная. В воде находились люди, а самым первым и старым законом моря является спасение попавших в беду. Как только вертолёт взлетел, эсминец снова повернул налево и полным ходом устремился к месту предполагаемой катастрофы. Все четыре турбины работали на пределе, и корабль мчался со скоростью тридцать четыре узла. К этому времени капитан уже сообщил о происшедшем в Неаполь и запросил дополнительную помощь от находящихся поблизости военных кораблей — в непосредственной близости не было американских судов, зато в этот район, к югу, направлялся итальянский фрегат и даже ливийские ВВС затребовали информацию.

«Пропавший» самолёт совершил посадку как раз в тот момент, когда американский вертолёт достиг района предполагаемой катастрофы и принялся за поиски. Экипаж «гольфстрима» вышел из самолёта, чтобы освежиться, пока его баки наполняли топливом.

Они увидели, что четырехмоторный транспортный АН-10, изготовленный в России, включил двигатели и приготовился принять участие в операции по поиску и спасению. Ливийцы теперь активно участвовали в таких операциях, пытаясь вернуться в мировое сообщество, но даже их командование ничего не знало о происшедшем в действительности. Всего несколько телефонных звонков помогли проведению операции, и тот, кто вёл переговоры, знал только, что два самолёта совершат посадку, заправятся и полетят дальше. Через час «гольфстрим» снова взлетел и направился в сторону сирийской столицы Дамаска. Сначала предполагалось, что они вернутся на свой аэродром в Швейцарии, к которому приписаны, но пилот возразил против этого на том основании, что два самолёта, принадлежащие одной и той же компании и пролетающие в одном и том же районе практически в одно и то же время, могут вызвать интерес и ненужные вопросы. Во время набора высоты пилот повернул самолёт на восток.

По левому борту, внизу, в заливе Сидра, они увидели мелькающие огни, причём, к их удивлению, принадлежащие вертолёту. Люди жгли топливо, тратили время — и все напрасно. Эта мысль заставила улыбнуться пилота, когда он достиг крейсерской высоты и расслабленно откинулся на спинку кресла, доверив автопилоту вести самолёт на заключительном этапе длительного рабочего дня.

— Мы уже прилетели?

Моуди повернул голову. Он только что заменил своей пациентке бутылку с раствором для внутривенного вливания. Лицо под пластиковым шлемом отчаянно чесалось от растущей бороды. Он увидел, что сестра Мария-Магдалена испытывает такое же ощущение от своего немытого тела. Первое, что она сделала, когда проснулась, — поднесла руки к лицу и коснулась ими прозрачного пластика.

— Нет, сестра, но скоро будем на месте. Прошу вас, отдыхайте. Я справлюсь сам.

— Нет-нет, доктор Моуди, вы, должно быть, очень устали. — Она попыталась встать.

— Я моложе вас и лучше отдохнул, — остановил её врач. К счастью, Жанна-Батиста находилась под воздействием наркотика.

— Сколько сейчас времени?

— Достаточно, чтобы вы отдохнули. Когда мы прибудем к месту назначения, вы займётесь своей подругой, но меня тогда сменят другие врачи. Прошу вас, берегите силы. Они скоро вам понадобятся.

Моуди знал, что говорит правду.

Монахиня не ответила. Привыкшая выполнять указания врачей, она повернула голову, что-то прошептала — наверно, молитву — и закрыла глаза. Когда Моуди убедился, что она действительно уснула, он прошёл в кабину лётчиков.

— Сколько ещё?

— Сорок минут. Мы совершим посадку немного раньше, чем предполагалось, — нам помогает попутный ветер, — ответил второй пилот.

— Значит, до рассвета?

— Да.

— Чем она больна? — не повернув головы, спросил пилот. Ему так все надоело, что просто хотелось услышать что-то новое.

— Уверяю вас, вам лучше об этом не знать, — заверил его Моуди.

— Она умрёт, эта женщина?

— Прежде чем этим самолётом воспользуются снова, в нём следует провести самую тщательную дезинфекцию.

— Нас уже предупредили об этом. — Пилот пожал плечами, даже не подозревая, какой ужас мог испытать, знай он, что за пациентка находится на кушетке в салоне. А вот Моуди знал это. В пластиковой простыне под нею уже, должно быть, накопилась лужа заражённой крови. При её выгрузке им придётся вести себя исключительно осторожно.

Бадрейн был доволен, что не прикоснулся к алкоголю. Он оказался самым разумным человеком среди всех, находившихся в бункере. Подумать только: десять часов. Они говорили и спорили, как торговки на базаре, уже десять часов.

— Он согласится на это? — спросил командующий национальной гвардией.

— Это вполне разумное предложение, — ответил Али. Пять известных имамов прилетят в Багдад и останутся здесь в качестве заложников, подтверждая тем самым если не добрую волю, то по крайней мере верность своего лидера данному им слову. По сути дела это было надёжнее, чем предполагали собравшиеся здесь генералы. Впрочем, они не проявили особого интереса. Когда эта проблема была решена, генералы переглянулись и кивнули один за другим.

— Мы согласны, — произнёс командующий национальной гвардией, он говорил от имени всей группы. То, что сотни офицеров более низкого ранга останутся здесь и понесут наказание, генералам было безразлично. Во время продолжительной дискуссии этот вопрос не затрагивался.

— Мне нужен телефон, — сказал им Бадрейн. Начальник спецслужбы провёл его в соседнюю комнату. Там всегда была прямая связь с Тегераном. Даже во время войны между Ираном и Ираком она не прерывалась. На этот раз канал связи шёл через микроволновую башню. Дальше связь осуществлялась по оптиковолокнистому кабелю, ведущиеся по нему разговоры невозможно было перехватить.

Под внимательным взглядом иракского генерала Бадрейн, нажав на кнопки, набрал номер, который запомнил несколько дней назад.

— Это Юсуф. У меня новости, — сказал он человеку, который поднял трубку.

— Прошу подождать, — был ответ.

Дарейи, как и всякий нормальный человек, не любил, чтобы его будили так рано, особенно если принять во внимание, что последнее время он плохо спал. Когда на тумбочке рядом с его кроватью зазвонил телефон, он несколько раз моргнул и лишь затем протянул руку к трубке.

— Слушаю.

— Это говорит Юсуф. Все согласовано. Потребуется пять друзей.

Хвала Аллаху за Его милосердие, подумал Дарейи. Для того чтобы созрели эти плоды, потребовалось столько лет войны и мира. Впрочем, нет, возносить хвалу Аллаху преждевременно. Ещё предстоит сделать так много. Однако самое трудное теперь уже позади.

— Когда начнём?

— Как можно скорее.

— Спасибо. Я не забуду твою верную службу. — Теперь Дарейи проснулся окончательно. Этим утром впервые за много лет он забыл произнести утренние молитвы. Аллах поймёт, что работа, направленная на Его благо, должна выполняться быстро.

Как она, должно быть, устала, подумал Моуди, глядя на Марию-Магдалену. Когда самолёт совершил посадку, обе монахини проснулись. Последовала обычная тряска, пока самолёт замедлял свой пробег, и Моуди услышал хлюпающий звук. Это значило, что Жанна-Батиста действительно лежит в луже крови, как он и предполагал. Ничего не поделаешь, по крайней мере он сумел доставить её живой. Глаза сестры были открыты и смотрели на изогнутый потолок салона, хотя вряд ли видели что-то. Мария-Магдалена воспользовалась возможностью и посмотрела в иллюминатор, но все, что она увидела, это аэропорт, а они выглядят одинаково во всём мире, особенно ночью. Наконец самолёт остановился и дверца открылась.

Теперь они тоже поедут в грузовом фургоне. В салон вошли четверо, все в защитных пластиковых костюмах. Моуди расстегнул ремни, удерживавшие пациентку на кушетке, и сделал знак второй монахине оставаться на месте. Четыре армейских медика осторожно подняли прочную пластиковую простыню, держа её за углы, и понесли больную к дверце. Когда они подняли пациентку, Моуди заметил, что немного крови попало и на кушетку, где лежала Жанна-Батиста. Врач покачал головой. Ничего страшного. Лётчикам даны указания, которые повторялись не один раз. Когда пациентку благополучно уложили в кузов машины, Моуди и Мария-Магдалена тоже спустились по ступенькам трапа. Они сняли шлемы, позволив себе наконец вдохнуть свежий прохладный воздух. Врач взял у одного из вооружённых часовых, окруживших самолёт, фляжку с водой и передал её монахине. Сам он тут же взял для себя ещё одну. Они выпили по целому литру воды, прежде чем подняться в крытый кузов. Оба с трудом ориентировались после длительного полёта, особенно Мария-Магдалена, потому что не знала, где находится. Врач обратил внимание на «Боинг-707», видно, прибывший незадолго до них. Это был тот самый самолёт, что доставил груз обезьян, но Моуди не знал об этом.

— За все эти годы я ещё никогда не бывала в Париже — разве только совершала пересадку в аэропорту, — сказала Мария-Магдалена, глядя по сторонам, прежде чем опустился брезент, отрезавший их от внешнего мира.

Жаль, что вы никогда и не побываете в нём, подумал Моуди.

Глава 16

Перевозка из Ирака

— Здесь ничего нет, — заметил пилот вертолёта. «Сихок» описывал круги на высоте тысячи футов, ощупывая морскую поверхность поисковым радаром, достаточно чувствительным, чтобы обнаружить обломки, — он был предназначен для поиска перископов, — но им не удалось увидеть ничего, даже плавающей бутылки из-под минеральной воды «Перрье». У обоих лётчиков на глазах были очки ночного виденья, и они заметили бы жирное пятно от разлившегося топлива, но и его не было видно.

— Трудно, должно быть, не оставить ни следа после падения, — ответил второй пилот по интеркому.

— Если только мы ведём поиски не там, где следует. — Первый пилот посмотрел на экран тактической навигационной системы. Нет, они находились в районе предполагаемой катастрофы, в этом не было сомнений. Топлива у них осталось на час полёта. Пора подумать о возвращении на «Рэдфорд», который тоже прочёсывал этот район. Прожекторы прорезали предрассветную мглу, напомнив сцену из кинофильма о второй мировой войне. Тут же летал ливийский АН-10, стараясь помочь, но только мешал поискам.

— Обнаружили что-нибудь? — запросил их офицер с «Рэдфорда».

— Нет, ничего. На поверхности не обнаружили ничего. У нас топлива на один час полёта, приём.

— Понял вас. Топлива на час полёта, — ответили с «Рэдфорда».

— Сэр, последний зарегистрированный нами курс цели был три-четыре-три, скорость полёта два-девять-ноль узлов и скорость снижения три тысячи футов в минуту. Если его нет в этом районе, я не знаю почему, — произнёс начальник оперативной части, указывая на карту. Капитан отпил кофе из кружки и пожал плечами. Поисково-спасательная команда стояла на палубе в полной готовности. Два ныряльщика облачились в костюмы для подводного плавания, и тут же находилась команда шлюпки. Повсюду разместились наблюдатели со всеми биноклями, которые имелись на борту эсминца, пытаясь обнаружить мигалки на спасательных жилетах экипажа самолёта или вообще что-нибудь, а корабельный акустик прислушивался к высокочастотным аварийным сигналам, которые должен был подавать локатор самолёта, потерпевшего аварию. Эти приборы выдерживали даже сильный удар при посадке и автоматически включались при соприкосновении с морской водой, а батареи должны были действовать в течение нескольких суток. Гидролокатор «Рэдфорда» был настолько чувствителен, что обнаружил бы сигналы этого прибора с расстояния в тридцать миль, а сейчас они находились в точке, которую радиолокаторщики определили как район предполагаемой катастрофы. Ни сам корабль, ни его команда ещё никогда не принимали участия в подобной спасательной операции, но к этому их тщательно готовили, и все этапы операции были осуществлены настолько чётко, что это вполне удовлетворило командира.

— Корабль ВМС США «Рэдфорд», корабль ВМС США «Рэдфорд», это центр управления полётами Валетты, приём.

Капитан взял микрофон.

— Валетта, это «Рэдфорд».

— Вам удалось обнаружить что-нибудь? Приём.

— Нет, Валетта. Наш вертолёт прочесал весь расчётный район и пока безрезультатно. — Они уже запросили Мальту относительно точных данных скорости и курса самолёта перед тем моментом, когда он исчез с экрана радиолокатора, но более точные приборы эсминца следили за самолётом уже после того, как он исчез с экрана гражданского радара.

Разочарованные вздохи на обоих концах канала радиосвязи свидетельствовали о том, что они знали, что произойдёт дальше. Поиски будут продолжаться ещё сутки — не больше и не меньше, им ничего не удастся обнаружить, и на этом все кончится. Уже был послан телекс на фирму, которая занималась изготовлением самолётов этого типа, информирующий её о том, что одна из их машин потерпела бедствие в море. Представители фирмы, производящей реактивные самолёты «гольфстримы», вылетят в Берн для проверки материалов, касающихся технического обслуживания этого самолёта, надеясь найти там ключ к разгадке аварии, и, скорее всего, ничего не обнаружат. После этого данные об исчезновении самолёта попадут в раздел картотеки, озаглавленный «причины неизвестны». Но тем не менее игра должна вестись до конца, и к тому же это по-прежнему хорошая тренировка для команды американского эсминца «Рэдфорд». Члены команды отнесутся к поискам без особых эмоций. На самолёте не было никого из их знакомых, хотя успешная операция по спасению гибнущих в море изрядно повысила бы моральный дух команды.

Скорее всего именно запах дал ей понять, что здесь необычного. Поездка от аэропорта была короткой. Ещё не рассвело, и когда грузовик остановился, врач и медсестра все ещё не отошли от продолжительного полёта. Первое, чем они занялись по прибытии, — помогли разместить сестру Жанну-Батисту в отведённой для неё палате. Лишь после этого можно было освободиться от защитного пластикового скафандра. Мария-Магдалена пригладила короткие волосы и глубоко вздохнула, получив наконец возможность оглядеться вокруг. То, что она увидела, удивило её. Моуди заметил её замешательство и поспешил проводить монахиню внутрь здания, прежде чем она поняла, в чём дело.

И тут она почувствовала запах, знакомый африканский запах, оставшийся после переноски клеток с обезьянами несколько часов назад, определённо не похожий на запах Парижа, а тем более на запах такого стерильно чистого медицинского учреждения, каким должен быть институт Пастера. Затем Мария-Магдалена посмотрела по сторонам и увидела, что таблички на стенах написаны не по-французски. Разумеется, она не имела представления о действительной ситуации, просто у неё возникли основания для вопросов — и тут, к счастью для неё, времени для вопросов не осталось. К ней подошёл солдат, взял её за руку и увёл куда-то. Мария-Магдалена ничего не понимала и не успела ничего сказать. Она всего лишь посмотрела через плечо на небритого человека в зелёном халате хирурга. Печальное выражение его лица только запутало монахиню ещё больше.

— Что такое? Кто это? — спросил директор проекта.

— У религиозного ордена, к которому они принадлежат, есть правило, запрещающее монахиням ездить поодиночке. Для защиты их целомудрия, — объяснил Моуди. — В противном случае мне бы не разрешили забрать пациентку.

— Она всё ещё жива? — спросил директор, которого не было у входа в момент прибытия грузовика.

— Жива, — кивнул Моуди. — Мы сможем сохранить её живой ещё три дня, может быть, даже четыре.

— А что делать со второй?

— Это решаю не я, — уклонился от ответа Моуди.

— Мы всегда можем использовать её для получения второго…

— Нет! Это варварство! — прервал его врач. — Такой поступок омерзителен для истинного мусульманина.

— А то, что мы собираемся предпринять, не противоречит учению Аллаха? — спросил директор. Но он решил, что нет смысла ссориться из-за такого пустяка. Одного пациента, инфицированного вирусом Эбола, вполне достаточно. — Вымойтесь, и мы посмотрим на неё.

Моуди направился в помещение для отдыха врачей на втором этаже. Оно было более изолированным, чем на Западе, — население этого региона особенно стыдливо относилось к своей наготе. Врач не без удивления отметил, что пластиковый защитный костюм выдержал длительное путешествие без единого разрыва. Он бросил его в большую пластмассовую корзину и принял душ, к горячей воде которого были примешаны химикалии — он уже почти перестал замечать этот запах, — насладившись пятью минутами блаженства. Во время перелёта его не покидала мысль, будет ли он когда-нибудь снова чистым. Стоя под струёй горячей воды, в душе он опять задал себе этот вопрос, но уже спокойнее. Выйдя из душевой, Моуди надел чистый зелёный комбинезон — вообще-то он надел все чистое — и закончил свою обычную утреннюю процедуру. Санитар положил для него в комнате отдыха совершенно новый защитный костюм, на этот раз синий американский «ракал», в который Моуди облачился, прежде чем выйти в коридор.

Директор в таком же костюме уже ждал его, и они вместе направились к отсеку, где размещались инфекционные палаты и операционные. За охраняемыми запертыми дверями палат оказалось всего четыре. Исследовательское учреждение, куда приехал Моуди с двумя монахинями, принадлежало иранской армии. Врачи здесь все были военными, а санитары — имели опыт работы на поле боя. Как и следовало ожидать, безопасность соблюдалась очень строго. Моуди и директор прошли пункт охраны на первом этаже, и охранник нажал на кнопку, открывающую двери воздушного шлюза. Гидравлические двери с шипением открылись, и стала видна вторая пара дверей, и они заметили, что струйка дыма от сигареты охранника потянулась в сторону шлюза. Отлично. Значит, система очистки воздуха работает нормально и там пониженное давление. Оба врача испытывали странное предубеждение к своим соотечественникам. Было бы лучше, если бы вся лаборатория была построена иностранными инженерами — на Ближнем Востоке особым признанием пользовались немецкие специалисты, — но Ирак уже совершил такую ошибку и потом расплачивался за неё. Методичные немцы сохранили строительные планы всех зданий, в работе над которыми принимали участие, и в результате многие построенные ими сооружения были до основания уничтожены американскими бомбами. Вот почему, хотя почти все оборудование было закуплено за границей, собственно лабораторию выстроили иранские инженеры. Жизнь медицинского персонала в самом буквальном смысле слова зависела от того, как работают все системы, установленные ими, но тут уж ничего не поделаешь. Ведущие внутрь лабораторных помещений двери откроются только тогда, когда герметически закроются наружные двери. Пока все действовало исправно. Директор нажал на кнопку, и они вошли внутрь.

Сестру Жанну-Батисту поместили в последней палате по правой стороне коридора. В палате находились три санитара. Они уже срезали с больной одежду, под которой обнаружилась приближающаяся смерть. Санитары с отвращением смотрели на разлагающееся тело, состояние которого было намного ужаснее, чем раны на поле боя. Они быстро промыли тело монахини и затем накрыли его из уважения к стыдливости женщины, как того требовали их традиции. Директор посмотрел на бутылку с морфием, который вводился в вену пациентки, и немедленно на треть сократил поступление наркотика в тело умирающей женщины.

— Нам нужно как можно дольше сохранить ей жизнь, — объяснил он.

— Но боли при Эболе…

— Ничего не поделаешь, — холодно заметил директор. Ему хотелось упрекнуть Моуди за излишнюю чувствительность, но он промолчал. Он тоже был врачом и потому знал, как трудно смотреть на страдания своего пациента. Итак, перед ними пожилая женщина европейского типа, не приходящая в сознание и погруженная в глубокий наркотический сон. Ему не нравилось её слишком медленное дыхание. Один из санитаров подсоединил провода, чтобы снять электрокардиограмму, и директор с удивлением увидел, что сердце женщины бьётся сильно и ровно. Отлично. Кровяное давление низкое, как он и предполагал, и директор приказал повесить на стойку рядом с кроватью бутылку с двумя единицами крови для переливания. Чем больше у неё будет крови, тем лучше, подумал он.

Санитары прошли хорошую подготовку. Все, что прибыло вместе с пациенткой, сложили в пластиковые мешки, которые в свою очередь поместили во второй комплект мешков, после чего санитар вынес свёрток из палаты и сунул его в газовую печь. Теперь от свёртка не останется ничего, кроме стерильного пепла. Но главным было получение вируса. Пациентка представляла собой питательную среду для их выращивания. Раньше у таких жертв брали несколько кубиков крови для анализа, и через некоторое время пациент умирал. Его тело либо сжигали, либо обливали дезинфицирующей жидкостью и хоронили в химически обработанном грунте. Но вот на этот раз он располагал самым большим количеством вируса Эбола, которое когда-либо попадало в руки вирусолога, а это позволит ему вырастить ещё больше смертоносных и уничтожающих все живое вирусов.

Директор повернулся к стоящему рядом врачу.

— Скажите, Моуди, каким образом она заразилась?

— Сестра ухаживала за пациентом «Зеро».

— Это негритянский мальчик?

— Да, — кивнул Моуди.

— В чём была её ошибка?

— Мы так и не узнали этого. Я спросил сестру, когда у неё ещё были периоды ясного сознания. Она не делала мальчику уколов и всегда была очень осторожна с острыми инструментами. Жанна-Батиста — опытная медсестра, — механически отвечал Моуди. Он слишком устал и способен был лишь доложить о том, что ему было известно, и этого, подумал директор, достаточно. — Она и раньше работала с пациентами, больными лихорадкой Эбола, в Киквите и в других местах. Сестра обучала местный медицинский персонал, как обращаться с такими больными.

— Может быть, возможен перенос вирусов по воздуху? — предположил директор. Неужели мне так повезло? — подумал он.

— Центр по контролю за инфекционными болезнями в Атланте считает, что это один из штаммов лихорадки Эбола-Маинги. Вы помните, наверно, что тогда медсестра Маинга заболела лихорадкой и метод переноса вирусов остался неизвестным.

— Вы действительно уверены в том, что говорите? — Директор проекта посмотрел прямо в глаза Моуди.

— Пока я ни в чём не уверен, но я опросил всех работающих в больнице и выяснил, что уколы пациенту «Зеро» всегда делали другие, а не сестра Жанна-Батиста. А потому можно предположить, что перенос вирусов осуществлялся по воздуху.

Это был классический пример хороших и плохих новостей одновременно. Почти ничего не было известно о заирском штамме лихорадки Эбола. Правда, знали, что заболевание может передаваться через кровь, лимфу и выделения организма, даже при половых сношениях, впрочем, последний путь был чисто теоретическим — больной вряд ли мог этим заниматься. Считалось также, что вирус Эбола плохо переносит условия вне живого носителя и быстро погибает на открытом воздухе. По этой причине никто не верил, что заболевание может распространяться воздушным путём, как при обычных инфекционных болезнях. В то же самое время при каждой вспышке эпидемии бывали случаи лихорадки, происхождение которых никак нельзя было объяснить. По имени несчастной медсёстры Маинги был назван штамм лихорадки Эбола, которым она заразилась без всякого разумного объяснения того, как это произошло. Может быть, она не сказала правды о чём-то или что-то забыла и не постаралась вспомнить истинный метод заражения, дав тем самым своё имя штамму Эбола, способному достаточно долго сохранять вирулентность в воздухе и заражать с такой же лёгкостью, как и обычная простуда? Если это действительно правда, то пациентка, лежащая перед ними, является носителем биологического оружия такой невероятной мощи, что перед ним задрожит весь мир.

Такая возможность одновременно означала, что они играют с самой смертью. Малейшая неосторожность может оказаться смертельной. Директор машинально посмотрел на вентиляционное отверстие в потолке. При строительстве здания лаборатории принималась во внимание именно такая возможность. Поступающий сюда воздух был чистым и всасывался через двухсотметровую трубу. А вот воздух из заражённых помещений, прежде чем покинуть здание, проходил через сложнейшую систему очистки и подвергался исключительно мощному ультрафиолетовому облучению, поскольку было известно, что при такой частоте вирусы Эбола гарантированно гибнут. Воздушные фильтры были пропитаны химикалиями, в том числе фенолом. И только после этого воздух выходил наружу, где другие факторы окружающей среды довершали его очистку, полностью уничтожая смертоносные вирусы. Фильтры — три отдельных комплекта — менялись каждые двенадцать часов с маниакальной точностью. Постоянно наблюдали и за исправностью ультрафиолетовых ламп, количество которых впятеро превышало необходимое. В боксах, где велась работа с болезнетворным вирусом, намеренно поддерживалось чуть пониженное давление воздуха, чтобы вместе с ним ничто не могло просочиться наружу. Кроме того, весь персонал был особо проинструктирован по поводу обращения с острыми предметами и проверки надёжности герметичных защитных костюмов.

Директор проекта тоже был врачом, обучался в Париже и Лондоне, но прошло немало лет с тех пор, как он лечил последнего пациента. Вот уже более десяти лет он занимался главным образом молекулярной биологией, и в особенности изучением вирусов. Он знал о них больше любого другого учёного, хотя и этого было мало. Он знал, например, как выращивать вирусы, и теперь перед ним находился идеальный образец, человеческое существо, самой судьбой превращённое в фабрику, вырабатывающую самые смертоносные организмы, известные человеку. Директор никогда не видел сестру Жанну-Батисту здоровой, никогда не разговаривал с нею, никогда не наблюдал её за работой. И это было к лучшему. Возможно, она была опытной медсестрой, как сказал Моуди, но все это осталось в прошлом, и нет никакого смысла проявлять излишнюю жалость к человеку, который неминуемо умрёт через трое, самое большее через четверо суток. Чем дольше она останется в живых, тем лучше, это позволит использовать материал человеческого тела для производства нового продукта, превращая самое совершенное творение Аллаха в Его смертоносное проклятие.

Что касается проблемы со второй монахиней, директор отдал распоряжение, пока Моуди принимал душ. Сестру Марию-Магдалену проводили в другое помещение, дали чистую одежду и оставили одну. Там она помылась под душем, неотступно пытаясь понять, что происходит — где она находится. Сестра все ещё не пришла в себя и не испытывала страха. Подобно Моуди, она долго стояла под душем, что помогло ей думать более ясно и сформулировать вопросы, которые следует задать врачу через несколько минут, когда они снова встретятся. Да, она сделает именно это, думала Мария-Магдалена, надевая чистое бельё и белый халат. Ей было приятно снова чувствовать на себе знакомую одежду медсёстры, ощущая в руках свои чётки, которые она взяла с собой в душ. Эти чётки были металлическими и вовсе не теми, которые ей вручили вместе с её рясой, когда она дала монашеский обет более сорока лет назад. Однако металлические чётки легче поддаются дезинфекции, и, стоя в душе, она воспользовалась возможностью вымыть их. Уже одевшись и покинув душевую, она решила, что молитва будет лучшей поддержкой перед поисками информации, и старая монахиня опустилась на колени, перекрестилась и обратилась к Богу. Она не слышала, как позади открылась дверь.

Солдат из службы безопасности получил чёткий приказ. Он мог бы исполнить его несколькими минутами раньше, но нарушить уединение женщины, обнажённой и стоящей под душем, было бы мерзким поступком, к тому же она не могла никуда уйти. Он почувствовал удовлетворение, когда увидел, что она молится, повернувшись спиной к нему, явно удовлетворённая в своей преданности вере. Теперь его ни в чём нельзя будет упрекнуть. Преступник, приговорённый к смерти, всегда получает возможность обратиться к Аллаху; лишить его этого — значит принять на себя тяжкий грех. Так что все к лучшему, подумал он, поднимая свой автоматический пистолет девятимиллиметрового калибра. Сейчас она беседует с Богом…

…и теперь она встретилась с Ним лицом к лицу. Большим пальцем он опустил курок, сунул пистолет в кобуру и позвал двух санитаров, чтобы навели здесь порядок. Ему приходилось убивать людей и раньше, он участвовал в расстрелах государственных преступников, и это был его долг, не всегда приятный, но всё-таки долг. На этот раз солдат покачал головой. Сейчас — он не сомневался в этом — душа женщины послана им прямо к Аллаху. Как странно испытывать удовлетворение после казни.

Тони Бретано прилетел на самолёте своей компании. Оказалось, что он ещё не принял решения относительно предложения компании «Локхид-Мартин», и Райану было приятно, что Джордж Уинстон ошибся. Во всяком случае не владел информацией.

— Я уже один раз отказался, господин президент.

— Не один раз, а два, — кивнул Райан. — Вы отклонили предложение возглавить департамент в Пентагоне и занять пост заместителя министра транспорта. Ваша кандидатура рассматривалась и в связи с другими назначениями, но тогда решили к вам не обращаться.

— Я слышал об этом, — согласился Бретано. Он принадлежал к числу невысоких мужчин, страдающих по этому поводу комплексом неполноценности, о чём свидетельствовало его несколько вызывающее поведение. В его голосе слышались интонации выходца из «Малой Италии» в Манхэттене, хотя он провёл немало лет на Западном побережье, и все это тоже кое о чём говорило Райану. Тем самым Бретано заявлял, кем он был и кем стал — он получил пару дипломов в Массачусетском технологическом институте и без труда мог говорить с произношением выпускника Кембриджа.

— Вы отказались от предложенных должностей, потому что не хотели заниматься бюрократической работой в этом огромном здании на другом берегу реки, не так ли?

— Для этого у меня недостаточно острые зубы, да и там слишком часто приходится вилять хвостом. Если бы я так руководил своей компанией, мои акционеры уже давно линчевали бы меня. Бюрократическая машина Министерства обороны…

— Тогда наведите там порядок, — предложил Джек.

— Это невозможно.

— Только не говорите мне такие глупости, Бретано. Все, что сделано одним человеком, может быть исправлено другим. Если вы полагаете, что у вас не хватит сил справиться с этой работой, — хорошо, так прямо и скажите, и можете отправляться обратно к себе на Западное побережье.

— Одну минуту…

Райан прервал его снова.

— Нет, это вы подождите одну минуту. Вы слышали, что я сказал в своём обращении по телевидению, и я не собираюсь повторяться. Мне нужно навести порядок в правительстве, а для этого требуются люди, способные сделать это. Если вы заявляете, что не можете навести там порядок, отлично, я найду кого-нибудь с достаточно крепким характером, чтобы…

— С достаточно крепким характером? — Бретано едва не вскочил с кресла. — Крепким? Позвольте сказать вам кое-что, господин президент. Мой папа торговал фруктами с тележки на углу. Я ничего не получил в подарок от этого мира, всего добился сам!

Тут он внезапно замолчал, увидев, что Райан смеётся, и на несколько мгновений задумался.

— Ловко вы меня поддели, — сказал он более спокойно, голосом председателя корпорации, кем и был на самом деле.

— Джордж Уинстон сказал мне, что у вас задиристый характер. За последние десять лет у нас не было даже полуприличного министра обороны. Когда я делаю что-то не правильно, мне нужно, чтобы меня предупредили об этом. Не думаю, однако, что я в вас ошибаюсь.

— Что вам нужно?

— Когда я снимаю телефонную трубку, мне нужно, чтобы немедленно принимались за дело. Я хочу знать, следует ли посылать наших парней под пули, хорошо ли они снаряжены, как подготовлены и насколько надёжная поддержка им обеспечена. Я хочу, чтобы противник нас боялся. Тогда работа Государственного департамента будет намного легче, — объяснил президент. — Когда я был мальчишкой в восточном районе Балтимора и видел полицейского, идущего по Моньюмент-стрит, я сразу понимал две вещи. Я знал, что нельзя ссориться с ним и что я могу положиться на него, если мне понадобится помощь.

— Иными словами, вам нужен готовый продукт, который мы можем быстро доставить в то место, куда нам это потребуется.

— Совершенно верно.

— Наши силы заметно ослаблены, — осторожно заметил Бретано.

— Мне нужно, чтобы вы подобрали себе хорошую команду — я не стану вмешиваться — и разработали силовую структуру, способную удовлетворить наши потребности. Затем мне нужно, чтобы вы перестроили Пентагон и создали из него организацию, которая могла бы обеспечить управление этими силами.

— Сколько вы даёте мне на то времени?

— На первый этап — две недели.

— Слишком мало.

— Перестаньте, Бретано. Мы посвящаем исследованиям столько сил, что меня удивляет, почему на бумагу, на которой напечатаны все эти расчёты, не ушли все деревья в нашей стране. Черт побери, вы не можете не помнить, что я знаю, откуда ожидать удара. Раньше я занимался этим. Месяц назад мы вели войну и задыхались, потому что у нас было слишком мало сил. Нам повезло. Но я больше не хочу полагаться на одно везение. Мне нужно, чтобы вы избавились от бюрократов, и тогда, если нам понадобится сделать что-то, это будет сделано. Более того, мне нужно, чтобы мы приняли необходимые меры ещё до того, как в этом возникнет необходимость. Если мы проведём необходимую работу, в мире не найдётся безумцев, готовых напасть на нас. Вопрос заключается в следующем: готовы ли вы взяться за это, доктор Бретано?

— Придётся пролить немало крови. У меня появится куча врагов.

— Не беспокойтесь, моя жена — врач, — заверил его Райан.

— Половина работы заключается в том, чтобы иметь надёжную развединформацию, — напомнил ему Бретано.

— И это мне тоже известно. Мы уже начали реорганизовывать ЦРУ. Джордж справится с Министерством финансов. Сейчас я просматриваю список судей и выбираю человека, который возглавил бы Министерство юстиции. Все это я уже сказал по телевидению. Я подбираю надёжную команду и хочу, чтобы вы вошли в её состав. Я ведь тоже сам пробивал себе дорогу в жизни, правда? Думаете, два таких парня, как мы с вами, сумели бы добиться таких успехов где-нибудь ещё? Наступило время расплачиваться, Бретано. — Райан откинулся на спинку кресла, довольный собственным красноречием.

Такому предложению было трудно противиться.

— Когда браться за дело?

Райан посмотрел на часы.

— Завтрашнее утро вас устроит? — спросил он.

Группа технического обслуживания приехала перед самым рассветом. Вокруг самолёта стояли вооружённые охранники, задача которых заключалась в том, чтобы не подпускать любопытных, хотя этот аэропорт и без того охранялся надёжнее многих других международных аэропортов, потому что здесь находилась база иранских ВВС. У бригадира был блокнот, в котором перечислялось, что нужно сделать. Длинный список заинтересовал его, но не больше. Самолёты этого типа всегда обслуживались особенно тщательно, потому что летающие в них люди считали себя божьими избранниками или кем-то ещё более важным. Впрочем, это не имело значения. У него был список того, что нужно сделать, а рекомендация соблюдать особую осторожность вряд ли была необходима. Его люди всегда работали очень тщательно. В списке мер по уходу за техническим оборудованием говорилось, что нужно заменить два прибора в кабине лётчиков, и у него были наготове два таких прибора, все ещё в коробках фирм-производителей; после установки будет произведена их калибровка. Два других члена его бригады заправят самолёт и сменят масло в двигателях. Остальные начнут работать в салоне под наблюдением самого бригадира.

Они едва принялись за работу, как появился — чего и следовало ожидать — капитан с новыми приказами, отменявшими прежние. Требовалось как можно быстрее заменить кресла в салоне. Через несколько часов «Гольфстрим G-IV» вылетал в очередной рейс. Офицер ничего не сказал о месте назначения, а бригадиру это было безразлично. Он приказал своему механику, занимающемуся заменой приборов, поспешить с работой. На «Гольфстриме G-IV», где существовала блочная система установки приборов, это было относительно просто. Подъехал грузовик с креслами, которые сняли два дня назад, и группа по очистке салона принялась за их установку ещё до того, как началась уборка самолёта. Бригадир не мог понять, почему сначала их пришлось снимать, а теперь снова устанавливать, но в его обязанности не входило задавать вопросы, да и ответы мало что объяснили бы ему. Жаль, что все так торопились. Было бы намного проще очистить салон до установки кресел, всё-таки открытое пространство. Вместо этого все четырнадцать кресел быстро установили на свои места, и самолёт снова превратился в мини-лайнер, даже весьма комфортабельный. Кресла, привезённые для установки, подверглись, как обычно, чистке в ангаре, из пепельниц выбросили мусор, протёрли. Затем прибыла машина с продуктами для бортового камбуза, и вскоре самолёт оказался переполненным рабочими, которые только мешали друг другу. В возникшей суете никому не удалось выполнить свою работу должным образом, но это не по вине бригадира. Теперь все начали торопиться. Уже приехали пилоты со своими картами и лётными планами. Войдя к себе в кабину, они обнаружили там механика, лежащего на полу под креслом пилота, он заканчивал установку цифровых приборов, контролирующих работу двигателей. Пилоты никогда не проявляли терпения к работе механиков и потому стояли, раздражённо глядя на то, как тот делает своё дело. Впрочем, механику было все равно, что думают о нём пилоты. Он подсоединил последний провод, вылез из-под сидения и провёл ряд тестов, чтобы убедиться, что все работает нормально, даже не глядя на пилотов, которые станут поносить его куда громче, если он должным образом не установит электронные приборы. Механик ещё не вышел из кабины, когда второй пилот сел в своё кресло и провёл те же самые тесты. Только спустившись на асфальтовую площадку аэродрома, механик увидел причину такой спешки.

На площадке стояли пять имамов. Важные и чем-то взволнованные, они поглядывали на белоснежный реактивный самолёт. Механик, как и все в бригаде, знал поимённо каждого из них, так как священнослужители часто выступали по телевидению. Рабочие почтительно поклонились имамам и ускорили работу, отчего качество её не улучшилось. Бригаду по уборке самолёта отозвали, и потому рабочие ограничились тем, что протёрли кое-что после того, как были установлены кресла. Высокопоставленные пассажиры не медля поднялись на борт и направились в хвостовую часть салона, чтобы посовещаться. Пилоты включили двигатели, национальные гвардейцы и грузовики едва успели освободить дорогу, как «гольфстрим» вырулил на взлётную полосу.

В Дамаске совершил посадку второй такой же самолёт из состава небольшого воздушного флота, и пилоты тут же получили приказ немедленно лететь в Тегеран. Они выругались, но не нарушили приказа, проведя на аэродроме всего сорок минут.

На радиостанции прослушивания «Пальма» царила суматоха. В Ираке что-то происходило. Это было ясно по тому, что всё выглядело не так, как обычно. Переговоры по шифрованным радиоканалам, которыми пользовались высшие военные чины Ирака, достигли максимума и затем стихли совсем, затем снова последовал всплеск и снова прекратился. На дешифровальной станции в военном городке короля Халеда компьютеры искали разгадку передач, зашифрованных с помощью кремниевых чипов, которыми пользовались иракские тактические радиостанции. В каждом случае на это уходило время. Технология шифрования, бывшая когда-то монополией одних богатых государств, с появлением персональных компьютеров стала доступна самому скромному жителю Америки и других технически развитых стран, и неожиданным побочным результатом этого стала доступность исключительно высокоразвитых шифрованных каналов связи даже для самых бедных государств. Теперь дешифровка кодов Малайзии была почти такой же сложной, как и России, а также и Ирака — благодаря помощи американцев, которые побеспокоились, чтобы ФБР не могло читать любовные признания, отправленные по электронной почте. Шифровальная система тактических радиостанций по необходимости была несколько проще и поддавалась расшифровке, но для этого все равно требовался суперкомпьютер «Крей», доставленный в Саудовскую Аравию несколько лет назад. Кроме того, радиостанция «Пальма» находилась в Кувейте и полностью финансировалась местным правительством, а потому за оказанные услуги требовались ответные. Кувейтцы хотели получить доступ к информации, полученной станцией АНБ. Это было только справедливо, но АНБ и персонал военной разведки не были подготовлены к тому, чтобы решать, что справедливо, а что нет. Но даже в этом случае им были отданы приказы.

— Они говорят о своих семьях? — спросил вслух сержант американских ВВС. Это было что-то новое. «Пальма» получала по этому каналу информацию и раньше и собрала немало сведений об интимных наклонностях высокопоставленных иракских генералов, познакомилась с множеством грубых шуток, если они переводились на английский язык. А вот упоминание о семьях они услышали впервые.

— Эвакуация, — заметил сидящий рядом главный сержант. — Они улепётывают. Лейтенант! — позвал он. — Там что-то происходит.

Младший дежурный офицер занималась другими делами. Радиолокатор, установленный в кувейтском международном аэропорту после войны, был исключительно мощным. Он действовал в двух режимах — один обслуживал гражданских авиадиспетчеров, а другой кувейтские ВВС. Он охватывал огромное пространство. И вот теперь во второй раз за два дня из Ирана в Багдад вылетел маленький реактивный авиалайнер. Его курс ничем не отличался от предыдущего, и код транспондера был таким же. Расстояние между двумя столицами составляло всего четыреста миль, едва достаточно, чтобы реактивный авиалайнер успел подняться на крейсерскую высоту и таким образом эффективно использовать топливо. При этом он пересекал край пространства, охваченного кувейтским радиолокатором. В воздухе также барражировал самолёт раннего радиолокационного наблюдения и оповещения Е-3В АВАКС, но информация от него поступала прямо в военный городок короля Халеда, минуя радиостанцию «Пальма». Для военных разведчиков, обслуживающих наземную станцию, превзойти воздушных наблюдателей было вопросом профессиональной чести, тем более что почти весь наземный персонал состоял из военнослужащих ВВС. Лейтенант уже обратила внимание на странные авиарейсы между Багдадом и Тегераном. Она пересекла помещение станции и подошла к сержантам.

— В чём дело, чиф? — спросила она.

Главный сержант прокрутил записанную информацию на экране компьютера, показав ей переведённое содержание отдельных расшифрованных переговоров, и постучал пальцем по экрану, чтобы обратить внимание лейтенанта на временные отметки.

— Посмотрите, мэм, вот это люди, которые уносят ноги из Додж-Сити[40], — объяснил он. К ним подошёл кувейтский майор. Измаил Сабах был дальним родственником королевской семьи, получил образование в Великобритании, в Дартмутской военной академии, и пользовался признанием американского персонала. Во время войны в Персидском заливе он оставался в Кувейте и принимал активное участие в движении сопротивления против иракских оккупантов, причём был одним из самых активных его членов. Он ушёл в подполье, собирал ценную информацию о расположении и передвижении иракских войск и передавал её в Саудовскую Аравию, пользуясь главным образом телефонами сотовой связи, способными подключаться к гражданской телефонной сети за границей, причём иракская контрразведка была не в силах перехватить эти передачи. За это время он потерял трех близких родственников, казнённых иракцами. В результате он накопил не только опыт, но и ненависть к стране, расположенной к северу от Кувейта. Спокойный и незаметный человек лет тридцати, майор Сабах, казалось, становился день ото дня все мудрее. Он наклонился к экрану компьютера и прочитал перевод перехваченных переговоров.

— Как это у вас говорится — крысы бегут с тонущего корабля?

— Вы тоже так считаете, сэр? — спросил главный сержант, опередив лейтенанта.

— Убегают куда — в Иран? — спросила американка. — Я знаю, все на то указывает, но этому трудно поверить.

— Как трудно поверить и в то, что они послали свои ВВС в Иран, но иранцы задержали у себя их истребители и разрешили лётчикам вернуться домой, — поморщился майор Сабах. — Вам следует лучше познакомиться с местными обычаями, лейтенант.

Я и без советов уже знаю, что здесь трудно в чем-нибудь разобраться, подумала американка.

— Что ещё вы узнали? — обратился Сабах к сержанту.

— Они ведут переговоры и затем замолкают, снова ведут переговоры и опять замолкают. Вот сейчас тоже ведутся переговоры, и дешифровальщики в военном городке короля Халеда пытаются расшифровать их.

— Радиолокационное наблюдение установило, что из Мехрабада в Багдад вылетел самолёт, похожий на небольшой реактивный авиалайнер.

— Вот как? Тот же самый, что и раньше? — спросил Сабах у лейтенанта.

— Да, майор.

— Что ещё? Мне нужны любые сведения.

— Майор, этим, наверно, сейчас и занимаются компьютеры. Может быть, минут через тридцать мы узнаем что-то новое, — ответил главный сержант.

Сабах закурил сигарету. Станция «Пальма» официально принадлежала Кувейту, и курение не было здесь запрещено — к облегчению одних американцев и негодованию других. Несмотря на своё относительно невысокое воинское звание, Сабах занимал видный пост в разведывательной службе своей страны. Скромное поведение и мягкие манеры составляли резкий контраст с его выдающимися заслугами во время войны, о которых он читал лекции в Англии и в Америке.

— Что вы думаете об этом? — спросил он, уже имея собственную точку зрения.

— Вы сами сделали самое вероятное предположение, сэр. Они уносят ноги, — ответил главный сержант.

— Через несколько часов или дней в Ираке не будет правительства, и Иран содействует тому, чтобы воцарилась анархия, — закончил эту мысль майор Сабах.

— Опасная штука, — выдохнул главный сержант.

— Я бы сформулировал это по-другому — катастрофа, — мягко поправил его Сабах. Он покачал головой и мрачно улыбнулся, завоевав ещё большую симпатию американских военных.

«Гольфстрим» совершил посадку после рейса из Тегерана, продолжавшегося, по часам Бадрейна, шестьдесят пять минут. Пунктуально, будто швейцарская компания «Суисэйр», подумал он. Этого следовало ожидать. Как только самолёт остановился и его дверца открылась, из неё опустился трап и на покрытие аэродрома вышли пять пассажиров, которых приветствовали с тщательно продуманной притворной вежливостью, на которую они ответили тем же. Небольшая кавалькада «мерседесов» немедленно доставила гостей в роскошные апартаменты в центре городе. В случае, если что-нибудь сорвётся в заключённом соглашении, там же их, разумеется, и убьют. Едва «мерседесы» выехали с аэродрома, как два генерала со своими жёнами и детьми в сопровождении телохранителей вышли из здания терминала, отведённого для высокопоставленных персон, и быстро поднялись в салон «гольфстрима». Второй пилот поднял трап, закрыл дверь, и двигатели снова заработали — на всё это по наручным «Сейко» Бадрейна потребовалось меньше десяти минут. Не теряя времени, самолёт вырулил на взлётную дорожку для обратного рейса в международный аэропорт Мехрабад. Все произошло настолько быстро и очевидно, что персонал башни управления полётами не мог понять, что происходит. Бадрейн знал, насколько трудно решить проблему безопасности. Есть вещи, которые нельзя скрыть от посторонних глаз, по крайней мере такие вещи, как эти. Было бы намного лучше воспользоваться коммерческим рейсом и обращаться с улетающими генералами, как с обычными пассажирами, но между двумя странами не было регулярных авиарейсов, да и генералы сами не согласились бы на столь плебейское обращение. Так что теперь авиадиспетчеры на башне управления полётами догадываются, что специальный рейс прибыл в Багдад и затем вылетел из Багдада при необычных обстоятельствах, и об этом же знают служащие терминала, от которых требовалось раболепно прислуживать генералам и их сопровождающим. Это было бы не столь важно, если бы речь шла об одном таком рейсе. Но за ним последуют другие.

Может быть, это не особенно существенно для всего Великого плана. Ничто не могло теперь остановить развитие событий, которые он привёл в движение, но это оскорбляло профессиональное достоинство Али Бадрейна. Было бы куда лучше все происходящее держать в секрете. Он пожал плечами и направился обратно к терминалу для высокопоставленных персон. Нет, это не так уж важно, а своими действиями он завоевал расположение весьма могущественного человека, стоящего во главе могущественнейшей страны, причём добился этого всего лишь переговорами, объясняя людям то, что они уже сами знали, помог им принять решение, без которого они не могли обойтись, несмотря на любые усилия. Какой странной бывает жизнь…

— Тот же самый. Боже милостивый, он же провёл в аэропорту всего несколько минут!

Радисты не пожалели сил, и теперь радиопереговоры, касающиеся этого самолёта, были выделены из массы остальных радиосигналов и оператор, отличный армейский переводчик, прослушивал их с помощью наушников. Несмотря на то что языком международной авиации является английский, пилот этого самолёта говорил на фарси[41]. Наверно, считал это мерой безопасности, подумал переводчик. На самом деле переговоры на фарси всего лишь выделяли этот самолёт из числа остальных, и за ним теперь следили радиолокаторы и радиопеленгаторы. Содержание переговоров было самым обычным, если не считать языка, на котором они велись, и того обстоятельства, что самолёт находился в багдадском аэропорту так недолго, что даже не успел дозаправиться. Это означало, что все спланировано заранее и вряд ли вызывает удивление при возникших обстоятельствах, но тем не менее весьма любопытно. Высоко в небе, над дальним северо-западным берегом Персидского залива, барражировал американский АВАКС, тоже следивший за этим самолётом. Интерес к загадочным рейсам, проявленный станцией «Пальма», возрос до такой степени, что самолёт раннего радиолокационного обнаружения и оповещения Е-3В был переведён из своего обычного района патрулирования. Его сопровождали теперь четыре истребителя F-15 «игл» саудовских ВВС. Иранские и иракские службы электронной разведки заметят это и поймут, что кого-то интересует происходящее, или задумаются над тем, что происходит, потому что их не поставили в известность. Игра была очень увлекательной, причём ни одна из сторон не знала всего, что ей хотелось бы знать, и считала — в данный момент в игре принимали участие три стороны, — что другая сторона знает слишком много. На самом же деле ни одна из сторон не имела полного представления о том, что происходит.

На борту «Гольфстрима G-IV» разговаривали по-арабски. В хвостовой части самолёта, где шум двигателей заглушал голоса, два генерала беседовали между собой, тихо и нервно. Их жены молча сидели в напряжённом ожидании, а дети читали книжки или дремали. Труднее всего было телохранителям, которые знали, что, если в Иране что-то случится, их постигнет бессмысленная смерть. Один из них сидел в середине салона и внезапно почувствовал, что кушетка, на которой он расположился, непонятно почему кажется мокрой. Телохранитель провёл рукой… Что-то липкое и… красное? Наверно, томатный сок или что-то ещё. Раздражённый этим, он прошёл в туалет, вымыл руки и захватил бумажные салфетки, чтобы протереть ими кушетку. После этого телохранитель отнёс грязные салфетки обратно в туалет, сел, посмотрел в иллюминатор на горы и невольно подумал, увидит ли он новый восход, ещё не зная, что только что ограничил число предстоящих ему восходов до двадцати.

— Вот, смотрите, — произнёс главный сержант. — Это были заместитель командующего иракских ВВС и командир Второго корпуса иракской армии, вместе с семьями, — добавил он. Потребовалось чуть больше двух часов с момента перехвата шифрованного сигнала, чтобы расшифровать полученные переговоры.

— Генералы, жизнью которых можно рискнуть? — спросила лейтенант.

— Да, пожалуй, — кивнул майор Сабах. — Теперь нам нужно попытаться обнаружить ещё один самолёт, вылетающий из Мехрабада вскоре после того, как приземлится этот.

— И каким будет пункт его назначения, сэр?

— А-а. Хороший вопрос, лейтенант, правда?

— Судан, — пробормотал главный старшина. Он служил на Ближнем Востоке уже два года, и это была его вторая смена на «Пальме».

— Не стану спорить с вами, сержант, — подмигнул ему майор Сабах. — Мы скоро установим это с помощью числа рейсов из Багдада. — Он действительно не мог быть уверенным относительно деталей этой странной операции до того момента, пока не будет установлен цикл рейсов из Багдада в Тегеран и из Тегерана куда-то ещё. Правда, майор уже сообщил своему начальству, что происходит нечто необычное. Скоро то же сделают и американцы.

Двадцать минут спустя предварительный доклад был выслан из военного городка короля Халеда в Форт-Мид, штат Мэриленд. Там из-за разницы во времени он оказался на столе дежурного офицера вскоре после полуночи. Из Агентства национальной безопасности доклад переслали по оптико-волоконному кабелю в Лэнгли, штат Виргиния, где он попал сначала в «Меркурий» — центр связи, — а затем был передан наверх, в оперативный центр ЦРУ, комната 7-F-27 в старом здании штаб-квартиры американской разведки. На каждом этапе информация передавалась в первозданном виде, иногда в сопровождении оценок местных экспертов, но большей частью без них, а если считали необходимым дать свои комментарии, они следовали за основным текстом, чтобы офицеры различных смен, оценивающие влияние событий на национальную безопасность, могли сами принять решение об их важности и таким образом продублировать работу других. В большинстве случаев это было разумным, но при быстро меняющейся ситуации очень часто не приносило никакой пользы. Проблема заключалась в том, что в момент кризиса трудно уловить разницу.

Дежурным офицером по оценке национальной безопасности в ЦРУ был в этот момент Бен Гудли, стремительно делавший карьеру в управлении разведки, где он недавно занял эту должность в худшей — ночной — смене из-за недостаточного стажа. Как всегда, он продемонстрировал здравый смысл, обратившись к специалисту по этому региону, и начал передавать ему страницы распечатки, как только кончал их читать.

— Разбегаются, — произнёс специалист, прочитав третью страницу. Это не было особенно неожиданным, но и не принесло удовлетворения.

— У вас нет никаких сомнений?

— Мой мальчик, — специалист был на двадцать лет старше своего босса, — они летят в Тегеран не за покупками.

— СРО? — спросил Гудли, имея в виду специальную разведывательную оценку, важный официальный документ, предназначенный для непредвиденных ситуаций.

— Пожалуй. Иракское правительство разваливается. — В этом не было ничего удивительного.

— Сколько у них времени? Три дня?

— В лучшем случае.

— О'кей, начнём составлять черновик, — сказал Гудли и встал.

Глава 17

Возрождение

Нет ничего неожиданного в том, что важные события никогда не происходят в удобное для вас время. Рождение ли ребёнка или чрезвычайная ситуация словно нарочно находят людей, которых они касаются, или в кровати спящими или больными. В данном случае ничего не требовалось предпринимать. Бен Гудли выяснил, что у ЦРУ нет там агентов, способных подтвердить поступившую разведывательную информацию, и хотя его страна была заинтересована в регионе, сделать что-либо было нельзя. Средства массовой информации ещё не пронюхали про эти события и, как это часто происходит, ЦРУ станет делать вид, что ему ничего не известно до тех пор, пока новости не станут достоянием общественности. Поступив таким образом, Центральное разведывательное управление укрепит веру публики в то, что средства массовой информации способны проникать в секреты не менее эффективно, чем федеральные агентства. На самом деле так бывало далеко не всегда, но всё-таки чаще, чем этого хотелось Гудли.

СРО будет коротким. Содержание доклада не требовало длинных рассуждений, а представить собственно факт не так уж и сложно. Гудли и его специалист по региону потратили полчаса на составление черновика. Принтер сделал печатную копию доклада для внутреннего служебного пользования ЦРУ, а затем модем передал доклад по защищённым каналам связи в заинтересованные федеральные агентства. Покончив с этим, они вернулись в оперативный центр.

Головко старался уснуть. Аэрофлот только что закупил десять новых реактивных лайнеров «Боинг-777» для использования на международных рейсах в Нью-Йорк, Чикаго и Вашингтон. Они были намного комфортабельнее и надёжнее советских авиалайнеров, на которых ему приходилось летать в течение многих лет, но ему не становилось уютнее при мысли, что самолёт, на котором он летит так далеко, имеет всего два двигателя, хотя бы и сделанных в Америке, вместо четырех, как раньше. По крайней мере кресла в первом классе были удобными, а русская водка, которую ему принесли вскоре после взлёта, высшего качества. Сочетание того и другого позволило ему заснуть на пять с половиной часов, но над Гренландией он проснулся — организм начал реагировать на смену часовых поясов. Телохранитель, сидящий рядом, продолжал спать и видел сны, соответствующие его профессии. Где-то в хвостовом отделении на откидных сиденьях, наверно, спали стюардессы.

Раньше, подумал Сергей Николаевич, всё было не так. Он летел бы на специальном самолёте, снабжённом всеми средствами связи, и если бы что-то случилось в мире, его немедленно поставили бы в известность. Но больше Головко огорчало, что в мире действительно что-то происходило, просто не могло не происходить. Так случается всегда, думал он в темноте под ровный гул двигателей. Ты летишь на важную встречу, потому что опасаешься чего-то, и вот, пока летишь, происходит именно то, чего ты опасался. Происходит — а ты ничего не можешь предпринять, если не потому, что нет связи, так по той причине, что не имеешь возможности посоветоваться со своими старшими помощниками. Ирак и Китай. К счастью, эти две горячие точки разделяет огромное пространство. И тут Головко напомнил себе, что ещё большее расстояние отделяет Москву от Вашингтона, и чтобы попасть из одного города в другой, нужно лететь всю ночь на двухмоторном реактивном самолёте. С этой приятной мыслью он повернулся на бок, сказав себе, что ему необходимо как следует выспаться.

Самое трудное заключалось не в том, чтобы вывезти их из Ирака, а чтобы переправить из Ирана в Судан. Давно прошло то время, когда иранским самолётам разрешали пролетать над территорией Саудовской Аравии, и единственным исключением было паломничество в Мекку — ежегодный хадж. Теперь пассажирские самолёты были вынуждены огибать Аравийский полуостров, затем они летели над Красным морем, прежде чем повернуть на запад, к Хартуму. Это втрое увеличивало расстояние и время рейса, а другой, более короткий, этап не мог начаться до тех пор, пока первый, более продолжительный, не заканчивался в Судане и высшие военные чины не размещались в поспешно подготовленных апартаментах, признав их достаточно удобными, а потом звонили в Багдад, упоминая в разговоре заранее согласованный код, подтверждающий, что все прошло благополучно. Всё было бы намного проще, если бы можно было погрузить всех генералов в коммерческий авиалайнер и совершить один-единственный рейс по маршруту Багдад — Тегеран — Хартум, но это было невозможно.

Так же невозможно было лететь по намного более короткому маршруту прямо из Багдада в Хартум, просто пролетая над Иорданией, но при этом маршрут проходил слишком близко от Израиля, и такая перспектива совсем не радовала генералов. Наконец, возникала проблема секретности, ещё более все усложняющая.

Менее сильного и волевого человека, чем Дарейи, все это привело бы в ярость. А он одиноко стоял у окна закрытой части главного терминала, наблюдая за тем, как «Гольфстрим G-IV» остановился рядом с другим самолётом, как открылись дверцы, как люди поспешно спускались по трапу из одного самолёта и тут же поднимались в другой, пока носильщики переносили тот небольшой багаж, который прихватили с собой генералы — несомненно, драгоценности и другие предметы, стоящие очень дорого и занимающие мало места, с улыбкой подумал святой человек. На всё это потребовалось лишь несколько минут, и ожидавший пассажиров самолёт начал выруливать на взлётную дорожку.

Вообще-то было глупо ехать в аэропорт только для того, чтобы увидеть столь скучную и малозначащую процедуру, но она венчала два десятка лет непрерывных усилий, и этот мужчина, хотя и посвятивший свою жизнь Богу, Махмуд Хаджи Дарейи, всё-таки оставался человеком и хотел собственными глазами увидеть плоды своего труда. Он потратил на это всю жизнь, но даже теперь задача была выполнена едва наполовину. А его жизнь подходила к концу…

Как это случается с каждым человеком, напомнил себе Дарейи, жизнь уходит секунда за секундой, минута за минутой, час за часом, день за днём, одно и то же для всех, но ему почему-то казалось, что, когда тебе за семьдесят, время бежит быстрее. Он посмотрел на свои руки, морщины говорили о прошедшей жизни, одни из них были естественными, другие — нет. Два пальца ему сломали в казематах тайной полиции «Савак», службы безопасности шаха, подготовленной для него израильтянами. Какой мучительной была боль, но не без удовлетворения он тут же вспомнил, как расплатился с теми двумя, которые тогда допрашивали его. Дарейи не произнёс ни единого слова. Он молча стоял, неподвижный, как статуя, когда их повели на расстрел. Вообще-то они не заслуживали памяти. Мелкие людишки, простые исполнители, делающие работу, порученную им другими, не задумываясь над тем, кто он и почему они должны ненавидеть его. Перед казнью с каждым по очереди молился имам, потому что отказать человеку в возможности примириться с Аллахом — это преступление. К тому же, разве это так уж трудно? Они умерли одинаково быстро, как и остальные. Один крохотный шаг в жизненном пути человека, хотя жизни этих людей в конечном итоге оказались намного короче, чем у него.

Все эти годы были потрачены для достижения одной цели. Хомейни отправился в эмиграцию в Париж, но Дарейи поступил по-другому. Он оставался в тени, координируя и направляя действия своего лидера. Один раз его арестовали, но затем освободили, потому что он молчал, как молчали и остальные, близко связанные с ним. Это был промах шаха, один из многих. В конце концов правитель Ирана был вынужден сдаться, потому что проявил нерешительность. Он был слишком либеральным в своей политике, чем вызвал негодование исламских священнослужителей, слишком реакционным, по мнению своих западных союзников, безуспешно пытался найти компромисс в той части мира, где человек может выбирать лишь одно из двух. Нет, одно из одного, никакого выбора, поправил себя Дарейи, наблюдая затем, как «гольфстрим» оторвался от земли и начал набирать высоту. Ирак предпочёл другой путь, не пожелал прислушаться к Слову Бога, и чего добился? Хуссейн начал войну с Ираном, думая, что эта страна ослабла в отсутствие лидера, и потерпел неудачу. Затем он бросил свои войска на юг, и его поражение там оказалось ещё более сокрушительным. Все это он делал ради достижения временной власти.

Но Дарейи вёл себя по-другому. Он не упускал из виду главную цель, как не упускал её Хомейни, и хотя великий аятолла умер, дело его продолжало жить. Дарейи смотрел на север, зная, что его цель лежит позади него, слишком далеко, чтобы увидеть её, но всё-таки находится там, где ей надлежит находиться. Это священные города Мекка и Медина… и Иерусалим. Он побывал в двух первых, но не в третьем. Ещё юношей, молодым и благочестивым, он хотел увидеть камень Авраама, но по какой-то причине — сейчас он не помнил почему — отец, который был купцом, не смог отвезти его туда. Может быть, ещё придёт время, и он побывает там. Зато он видел город, где родился пророк и, разумеется, совершил паломничество в Мекку — хадж, — причём не однажды, несмотря на политические и религиозные разногласия между Ираном и Саудовской Аравией. Дарейи хотел снова побывать в Мекке, чтобы помолиться перед Каабой[42]. Но даже в этом заключалось нечто большее.

Дарейи, номинальный глава государства, стремился к большему, и не только для себя. Нет, ему хотелось перед концом своей скромной жизни стать свидетелем осуществления Великой Цели. Ислам простирался с крайнего запада Африки до крайнего востока Азии, не считая небольших территорий, населённых людьми, преданными исламу, в Западном полушарии, однако эта религия не была единственным сверкающим факелом и единственной целью человечества на протяжении более тысячи лет. Дарейи с болью в душе думал об этом. В мире только один Бог и только одно Его Слово, и Аллах страдал, наверно, из-за того, что Его Слово встретилось с таким трагическим непониманием. Это было единственной причиной, по которой не все население Земли сумело понять суть подлинной Веры, и если ему удастся изменить это, то он сможет изменить мир, просветить все человечество и привести его к истинному Богу. Но для того, чтобы сделать это…

Мир был всего лишь миром, несовершенным инструментом с несовершенными правилами для несовершенных людей, но таким его создал Аллах, и с этим ничего не поделаешь. Хуже того, есть люди, которые будут сопротивляться всему, к чему он стремится, правоверные или иноверцы, ещё одна причина для грусти, а не для гнева. Дарейи не испытывал ненависти ни к саудовцам, ни к жителям остальных государств по ту сторону Персидского залива. Они не были плохими людьми. Более того, они были правоверными, и, несмотря на расхождения между ними и его страной, не лишили Дарейи доступа в Мекку. Но их вера не была истинной верой, и с этим тоже трудно что-нибудь сделать. Они разжирели и разбогатели, прогнили от коррупции, и вот это следует изменить. Дарейи должен взять Мекку под свой контроль, чтобы реформировать ислам. Но сначала необходимо подчинить себе мир. Это означало, что у него будет много врагов. Однако тут не было ничего нового, и он только что выиграл первую крупную битву.

Лишь бы на это не уходило столько времени. Дарейи часто говорил о терпении, но для достижения своей цели он потратил всю жизнь, и сейчас ему было семьдесят два года. Он не хотел умирать, как умер его учитель, когда труд жизни выполнен лишь наполовину. Когда наступит час предстать перед лицом Аллаха, он должен рассказать о том, чего достиг, о том, что успешно выполнил самую благородную задачу, стоящую перед любым человеком, — объединение всех правоверных в Подлинной Вере. Ради достижения этой цели Дарейи готов был пойти на все. Даже он сам не знал, какие усилия нужно предпринять для этого, потому что были заданы ещё не все вопросы. Поскольку его цель была такой чистой и сияющей, а у него осталось так мало времени, он никогда не спрашивал себя, насколько глубоко готов погрузиться во тьму, для того чтобы пройти через неё и выйти к свету Веры.

Он отвернулся от окна и вместе со своим шофёром направился к автомобилю. Процесс начался.

Тем, кто служат в разведывательном сообществе, платят не за то, что они видят случайное стечение обстоятельств, это особые люди, которые проводят время над картами, пристально за всем наблюдая, и предсказывают эти обстоятельства. Барражирующий высоко в небе АВАКС сообщил о курсе самолёта, который направился к югу от Тегерана. Дальность полёта «Гольфстрима G-IV» без дозаправки была хорошо известна, и потому нетрудно было рассчитать расстояния до возможных пунктов назначения. По коду транспондера определили тип самолёта, скорость, курс и высоту полёта, которая составила 45 тысяч футов — на такой высоте топливо используется наиболее экономно. Было рассчитано время от одного такого рейса до второго. Курс оказался ещё более красноречивым.

— Судан, — подтвердил майор Сабах. Вообще-то самолёт мог полететь куда угодно. Майор сначала едва не подумал, что пунктом назначения является Бруней, но нет, оттуда слишком далеко до Швейцарии, а где ещё могут находиться денежные вклады.

После того как пришли к такому заключению, в Америку через спутник связи была послана шифрограмма, снова в ЦРУ, и на этот раз пришлось разбудить высокопоставленного руководителя управления только для того, чтобы получить утвердительный ответ на короткий вопрос. Ответ был передан обратно на станцию «Пальма» в знак любезности по отношению к кувейтцам. Затем оставалось только ждать.

У ЦРУ в Хартуме была небольшая станция, по сути дела она состояла всего из её начальника, пары оперативников и секретаря, которая обслуживала также пункт связи Агентства национальной безопасности. Начальник станции, однако, был опытным сотрудником и сумел завербовать в качестве своих агентов несколько местных жителей. Его задача облегчалась тем, что суданскому правительству почти никогда не приходилось ничего скрывать, в этой стране практически не было ничего, что могло бы представлять интерес. В прошлом правительство Судана пользовалось географическим положением своей страны, противопоставляя в качестве тактического хода Запад и Восток. Таким образом оно получило деньги, оружие и расположение — в качестве платы за услуги. Однако после распада Советского Союза прекратилась борьба за мировое господство, которая служила источником доходов для стран третьего мира на протяжении двух поколений. Теперь суданцам приходилось полагаться лишь на собственные ресурсы, которые были незначительными, а также те крохи, что попадали к ним от стран, временно нуждающихся в чём-то. Руководство страны исповедовало ислам и, пользуясь каждым удобным случаем, чтобы громко провозгласить эту ложь — они были ничуть не более благочестивы, чем их западные коллеги, — иногда получало финансовую поддержку от Ливии, Ирана или других стран. Взамен от них требовали, чтобы они боролись с аниматическими язычниками на юге своей страны и к тому же шли на риск возникновения волны политического исламизма в собственной столице среди людей, хорошо знавших действительное благочестие своих лидеров и потому стремившихся заменить их настоящими правоверными. В общем и целом политические деятели этой обнищавшей страны считали, что лучше быть верующими и богатыми, чем верующими и бедными.

Полная непредсказуемость положения в стране осложняла жизнь персоналу американского посольства в Судане. Когда правительство строго контролировало действия смутьянов-фундаменталистов, в Хартуме было безопасно. Но случалось, действия фундаменталистов становились крайне агрессивными и контролировать их не удавалось. В настоящий момент ситуация казалась относительно спокойной, и потому американским дипломатам оставалось беспокоиться лишь о климатических условиях, которые тут были настолько отвратительными, что здешняя служба значилась у американских дипломатов среди десяти худших назначений в мире, даже не принимая во внимание угрозу терроризма. Для начальника станции ЦРУ пребывание в Судане гарантировало быстрое продвижение по службе, несмотря на то что его жена и двое детей остались дома в Виргинии, потому что большинство американцев, находящихся здесь на официальных должностях, считали слишком опасным привозить сюда семьи. По степени опасности к этому приближалась угроза СПИДа, практически закрывающая для американцев двери ночных клубов, не говоря уже о переливании крови в случае необходимости. В американском посольстве этим занимался армейский врач, и беспокойство не покидало его.

Начальник станции, качнув головой, отмахнулся от сомнений. Согласившись на назначение в Судан, он продвинулся на две ступени в денежном довольствии. Здесь он хорошо справлялся с работой, главным образом благодаря помощи своего агента, занимавшего высокую должность в Министерстве иностранных дел Судана, который информировал резидента обо всём, что предпринимала его страна. То, что его страна практически ничего не предпринимала, мало что значило для бюрократов, протирающих штаны в Лэнгли. Лучше знать все ни о чём, чем не знать ничего обо всём, считали они.

Начальник станции решил, что займётся выполнением этого поручения сам. Проверив время и расстояние по своим картам, он пообедал пораньше и поехал в аэропорт, расположенный всего в нескольких милях от города. Служба безопасности в аэропорту была по-африкански небрежной, и ему удалось найти место в тени возле здания терминала. Гораздо легче вести наблюдение за терминалом для частных самолётов, чем за главным зданием аэропорта, особенно когда у тебя фотоаппарат с объективом, фокусное расстояние которого составляет 500 миллиметров. У него даже нашлось время, чтобы убедиться в правильности выбора диафрагмы. Он услышал гудок своего сотового телефона — сотрудники АНБ в посольстве сообщили, что самолёт заходит на посадку. Это обстоятельство тут же подтвердилось прибытием официального вида лимузинов. Он хорошо запомнил две фотографии, переданные по телефаксу из Лэнгли. Значит, речь идёт о двух высокопоставленных иракских генералах? — подумал он. Ну что ж, после смерти их босса в этом нет ничего удивительного. При диктатуре проблема заключалась в том, что те, кто находятся рядом с диктатором, не могут рассчитывать на пенсию.

Белый реактивный самолёт плавно совершил посадку; из-под шасси показалось обычное лёгкое облачко от сгоревшей резины. Американец поднял камеру, навёл её на самолёт и сделал несколько снимков. Его фотоаппарат был заряжён высокочувствительной черно-белой плёнкой, и он хотел убедиться в исправности перезарядки. Теперь его беспокоило лишь то, как остановится «птичка», будет ли виден выход из самолёта — эти мерзавцы могут развернуться другой стороной к нему и испортят все дело. Но тут у него не было выбора.

«Гольфстрим», к счастью, остановился как нужно, и после того как дверца открылась, начальник станции принялся делать снимок за снимком. У самолёта стоял правительственный чиновник среднего уровня, которому было поручено полуофициально приветствовать прибывших. Определить, кто из двоих занимал более высокое положение, было просто по количеству объятий и поцелуев, а также по взглядам, которыми прибывшие окинули посадочную площадку вокруг самолёта. Клик. Клик. Клик. Американец определённо узнал одного из них, да и лицо второго показалось ему знакомым. На разгрузку багажа потребовались считанные минуты. Правительственные лимузины отъехали от самолёта, и начальник станции не особенно интересовался в данный момент, куда они направились. Его агент из Министерства иностранных дел сообщит ему об этом. Американец сделал восемь последних снимков самолёта, который уже начали заправлять, и решил подождать, чтобы увидеть, что произойдёт дальше. Через тридцать минут маленький авиалайнер снова взлетел. Можно было отправляться обратно в посольство. Пока там один из его подчинённых занимался проявлением плёнки, он позвонил в Лэнгли.

— Это подтверждение, — сказал Гудли, дежурство которого заканчивалось. — Два иракских генерала пятьдесят минут назад прибыли в Хартум. Они начинают разбегаться из Багдада.

— Таким образом, наше СРО выглядит теперь особенно привлекательно, Бен, — заметил специалист по региону, удовлетворённо улыбаясь. — Надеюсь, начальство обратит внимание на отметку времени, поставленную на нём.

На лице офицера службы национальной безопасности появилась ответная улыбка.

— Да, пожалуй. После прибытия следующего рейса станет ясно, что все это значит, — согласился он. Штатные аналитики, уже начавшие прибывать на службу, займутся этим.

— Ничего хорошего ждать от бегства генералов не приходится, — произнёс специалист по Ближнему Востоку. Впрочем, не надо быть сотрудником разведывательного управления, чтобы понять это.

— Начали поступать фотографии, — доложили из службы связи.

Первый звонок должен быть в Тегеран. Дарейи приказал своему послу объяснить все как можно понятнее. Иран принимает на себя оплату всех расходов. Генералам нужно предоставить для размещения самые лучшие апартаменты, обеспечить наивысший комфорт, насколько это возможно в Судане. Вся операция не будет дорого стоить, на дикарей в этой стране производили впечатление даже небольшие суммы, и десять миллионов американских долларов — пустяк — были уже переведены по электронной почте в качестве осязаемой гарантии оплаты, чтобы суданское правительство приняло все необходимые меры. Телефонный звонок иранского посла подтвердил, что первая группа прибыла благополучно и самолёт уже возвращается обратно.

Отлично. Может быть, теперь иракские генералы станут доверять ему. Вообще-то Дарейи с удовольствием ликвидировал бы всех этих свиней, причём это нетрудно было бы организовать в создавшихся обстоятельствах, но он дал честное слово, и к тому же личному удовлетворению не место в Великом плане. В тот момент, когда он положил телефонную трубку, его министр воздушного транспорта уже вызывал дополнительные самолёты, чтобы ускорить переброску генералов. Чем быстрее это закончится, тем лучше.

Бадрейн пытался объяснить им то же самое. Об исходе генералов уже через сутки наверняка станет известно, а через двое тем более. Они оставляли в Ираке людей, занимающих слишком высокие посты, чтобы уцелеть во время приближающегося переворота, и недостаточно могущественных, чтобы заслужить снисхождение, в котором иранцы не отказывали генералам. Эти офицеры, полковники и бригадные генералы, не испытывают особого желания стать козлами отпущения, отданными для удовлетворения пробудившейся ярости толпы. Это обстоятельство становилось все более очевидным, но вместо того чтобы покинуть Багдад как можно скорее, генералы сидели на месте, ощущая все возрастающий страх перед неизвестным будущим. Они стояли на палубе горящего корабля у враждебного берега, сознавая, что не умеют плавать. Но корабль продолжал гореть. Бадрейн понимал, что должен убедить их в необходимости предпринять срочные действия.

Теперь это стало обыденным, и Райан даже начал привыкать, принимал как само собой разумеющееся осторожный стук в дверь, поднимавший его быстрее, чем радиобудильник, который своей музыкой начинал его утро в течение двадцати лет. Услышав осторожный стук, Райан открыл глаза, встал, надел халат, прошёл к двери и взял утреннюю газету и несколько листков, на которых было напечатано его дневное расписание. Потом он направился в ванную, а из неё в гостиную, которая находилась рядом с президентской спальней. Тем временем его жена с минутным отставанием принялась за свой утренний ритуал.

Трудно было привыкнуть к тому, что ты больше не можешь спокойно, не спеша, как все нормальные американцы, прочитать газету. Несмотря на то что «Вашингтон пост» чаще всего была гораздо менее интересной, чем разведсводки, которые ожидали его на столе, там наряду со свежей информацией содержались материалы, позволявшие не отставать от жизни. Однако прежде всего следовало прочитать СРО, срочный официальный документ, запечатанный в конверте из плотной бумаги. Райан протёр глаза, прежде чем принялся за чтение.

Проклятье. Впрочем, все могло быть и хуже, подумал президент. По крайней мере на этот раз его не разбудили, чтобы познакомить с событиями, которые он не в силах изменить. Он посмотрел на своё дневное расписание. Отлично, придёт Скотт Адлер с этим парнем Васко, и они вместе обсудят создавшуюся ситуацию. Похоже, Васко неплохо в этом разбирается. Что ещё предстоит ему сегодня? Встреча с Сергеем Головко? Неужели это сегодня? Ну что ж, вот это хорошо. Короткая пресс-конференция о назначении Тони Бретано министром обороны, список возможных вопросов, об ответах на которые следует подумать, и инструкция Арни — всячески избегать проблемы Келти. Пусть Келти и его заявления скончаются от недостатка внимания к ним — ты посмотри, какая хорошая фраза! Джек кашлянул и налил себе чашку кофе — потребовалось его решительное настояние, чтобы делать это самостоятельно; он надеялся, что стюарды из ВМФ не приняли это за личное оскорбление, но он привык кое-что делать своими руками. Теперь стюарды накрывали стол для завтрака и стояли в коридоре позади закрытой двери, не ухаживая за ним.

— Доброе утро, Джек. — В гостиную вошла Кэти. Он поцеловал её и улыбнулся.

— Доброе утро, милая.

— С миром пока ничего не случилось? — спросила она, наливая себе кофе. Из этого президент заключил, что у первой леди сегодня нет операций. Кэти никогда не прикасалась к кофе, когда ей предстояла операция, говорила, что не может рисковать — от кофеина возможно лёгкое дрожание рук, а это недопустимо, когда режешь чьё-то глазное яблоко. Он всегда вздрагивал, мысленно представив себе такую картину, хотя теперь при операциях она пользовалась главным образом лазером.

— Похоже, иракское правительство разваливается.

— Разве это не случилось ещё на прошлой недели? — чисто по-женски фыркнула Кэти.

— Тогда был первый акт. А теперь третий. — А может быть, четвёртый, подумал Джек. Интересно, каким будет пятый?

— Это важно? — Кэти захрустела тостом.

— Может быть. Что за день тебе предстоит?

— Клиника, послеоперационный обход, затем встреча с Берни для обсуждения бюджета.

— Гм. — Джек приступил к просмотру «ранней птички» — подборки вырезок из крупных утренних газет.

Кэти принялась читать расписание дня президента.

— Головко…? По-моему, я встречалась с ним в Москве — он тогда шутил, что угрожал тебе пистолетом!

— Это была не шутка, — заметил Райан. — Так и произошло на самом деле.

— Перестань!

— Потом он сказал, что пистолет не был заряжён. — Джек так и не узнал, как обстояло все на самом деле. А может, пистолет действительно не был заряжён, подумал он.

— Значит, это правда? — недоверчиво спросила Кэти. Райан с улыбкой посмотрел на жену. Поразительно, каким забавным это кажется сегодня.

— Он был тогда очень рассержен на меня. Ведь я помог улететь из Москвы председателю КГБ.

— Джек, я никак не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьёзно. — Она взяла утреннюю газету.

Слова жены заставили Райана задуматься. Формально первая леди была частным лицом. В особенности Кэти, которая не была просто женой президента, а продолжала работать врачом и проявляла к политике ничуть не больше интереса, чем к занятиям групповым сексом. Формально — поэтому она не имела допуска к секретным документам, но предполагалось, что президент будет делиться с супругой своими проблемами, как и всякий нормальный человек. К тому же в этом был свой резон. Её здравый смысл ничуть не уступал его собственному, и хотя она не разбиралась в международных отношениях, ей ежедневно приходилось принимать решения, самым непосредственным образом затрагивающие жизни людей. Стоило ей допустить ошибку, и они становились слепыми.

— Кэти, полагаю, пришло время рассказать тебе о некоторых событиях, которые произошли со мной за все эти годы. Но пока могу сказать тебе, что Головко действительно держал пистолет у моего виска на одной из дорожек Московского аэропорта, потому что я помог двум высокопоставленным русским скрыться из Советского Союза. Один из них возглавлял КГБ.

Она посмотрела на мужа и вспомнила о тех ночных кошмарах, которые мучали его на протяжении месяцев несколько лет назад.

— Где он теперь?

— Где-то неподалёку от округа Колумбия, точно не знаю. По-моему, в каком-то имении в штате Виргиния. — Джек смутно помнил, что как-то слышал о его дочери, Екатерине Герасимовой, что она обручена с отпрыском старинной аристократической семьи, увлекающимся охотой на лис в районе Винчестера, и перешла, таким образом, из одной аристократической семьи в другую. Ну что ж, пенсия, которую выплачивало ЦРУ семье отца, была достаточно велика, чтобы вести весьма комфортный образ жизни.

Кэти привыкла к шуткам мужа. Подобно большинству мужчин, он любил рассказывать забавные истории, их юмор заключался в преувеличении происшедшего. К тому же он был родом из ирландской семьи. Но сейчас это откровение было таким же бесстрастным, как отчёт о бейсбольном матче. Джек не заметил взгляда, который она бросила на него. Да, решила она в тот момент, когда в гостиную вошли дети, будет очень интересно выслушать его рассказ о прошлых событиях.

— Папа! — воскликнула Кэтлин, первым увидев отца. — Мама! — После этого утренняя процедура кончилась или вернее перешла на что-то более важное, чем события, происходящие в мире. Кэтлин уже была в школьной форме — подобно большинству маленьких детей, она сумела проснуться в хорошем настроении.

— Привет! — послышался голос Салли, явно недовольной чем-то.

— Что случилось? — спросила Кэти у своей старшей дочери.

— Столько людей повсюду! Просто невозможно никуда пройти, не натолкнувшись на кого-то! — проворчала девушка, взяв с подноса стакан сока. К тому же этим утром ей не хотелось есть корнфлекс «Фростид». Она предпочла бы кукурузные хлопья «Джаст Райт». Но коробка с ними находилась где-то на первом этаже, в просторной кухне Белого дома. — Живёшь, как в гостинице, только народу куча.

— Какой экзамен у тебя сегодня? — спросила Кэти, начиная понимать причину раздражения дочери.

— Математика, — уныло призналась Салли.

— Ты готовилась?

— Да готовилась, мама, готовилась.

Джек не обращал внимания на их разговор и приготовил овеянные хлопья для Кэтлин, которой нравились «Фростид флейкс». Затем явился маленький Джек, тут же включил телевизор и выбрал канал мультяшек, чтобы посмотреть свою утреннюю порцию «Бегуна и койота», который нравился и Кэтлин.

За пределами президентских апартаментов для всех начался рабочий день. Личный офицер Райана, который ведал обзором развединформации, наносил последние штрихи на утренний доклад — он неизменно внушал ему страх. Уж очень требовательным, на его взгляд, был этот президент. Главный мажордом пришёл сегодня пораньше, чтобы самому проверить подготовку служебного этажа. В спальне камердинер раскладывал одежду для президента и первой леди. Наготове стояли автомобили, которым предстояло отвезти детей в школу. Полиция штата Мэриленд уже вела проверку маршрута в Аннаполис. Лётчики корпуса морской пехоты разогревали двигатель вертолёта, чтобы лететь в Балтимор — проблему доставки первой леди на работу пока так и не решили. Весь механизм президентской жизни пришёл в движение.

Гас Лоренц пришёл к себе в кабинет раньше обычного, чтобы поговорить по телефону со своим посланцем в Африке, которого предупредил звонком из Атланты. Где, чёрт возьми, мои обезьяны? Его агент по закупкам объяснил через восемь часовых поясов, что, поскольку центр по контролю за инфекционными болезнями напутал с переводом денег, партию обезьян купил кто-то другой и сейчас готовили новую партию. Ещё неделя, сказал он американскому врачу.

Лоренц остался недоволен. Он надеялся приступить к исследованиям на этой неделе и сделал пометку в настольном блокноте, пытаясь понять, кому ещё могли понадобиться столько африканских зелёных обезьян. Может быть, это Руссо начал что-то новое у себя в Париже? Он решил попозже, после утреннего совещания со своими врачами, позвонить ему. А вот и хорошие новости, увидел он. Однако как жаль, черт побери… В телексе из ВОЗа говорилось, что второй пациент, больной лихорадкой Эбола, погиб в авиакатастрофе. Зато не поступило новых сообщений о заболевших, а с того момента, когда заболела «пациентка два», прошло достаточно времени, чтобы утверждать, а не просто надеяться, что эта микровспышка лихорадки кончилась — наверно кончилась, мысленно добавил Лоренц. Это хорошая новость. Штамм лихорадки, которым заболели два человека, походил на тот, что находился на предметном стекле электронного микроскопа, и это был худший из всех вирусов. Возможно, носитель лихорадки Эбола по-прежнему скрывался где-то там, ожидая благоприятной возможности, чтобы заразить кого-нибудь ещё, однако он удивительно ловко ускользал от ловцов, напоминая этим малярию — «плохой воздух» по-итальянски. Когда-то считалось, что именно это является причиной заболевания. Может быть, с надеждой подумал Лоренц, носителем был какой-нибудь грызун, попавший под колеса грузовика. Он пожал плечами. В конце концов, и это возможно.

После того как в лаборатории в Хасанабаде директор проекта уменьшил дозу морфия, поступающего в кровеносную систему «пациента два», Жанна-Батиста находилась в полусознательном состоянии. Она чувствовала боль, но не понимала, что происходит вокруг. В любом случае боль затмевала всё остальное, и Жанна-Батиста сознавала, что означает каждый её приступ. Хуже всего была боль в брюшной полости — болезнь уничтожала желудочно-кишечный тракт по всей его десятиметровой длине, буквально пожирая нежные ткани, предназначенные для того, чтобы превращать пищу в питательные вещества, и выбрасывая заражённую кровь в прямую кишку.

Ей казалось, что все её тело рвут на части и жгут в одно и то же время. Сестре хотелось пошевелиться, как-то изменить позу, чтобы хоть на мгновение изменить направление приступов боли, но когда она попыталась это сделать, то обнаружила, что все тело, руки и ноги прикреплены ремнями к кровати. По какой-то причине это показалось ей оскорбительным, и она почувствовала нечто худшее, чем просто боль, но первая же попытка выразить протест вызвала страшную рвоту, от которой сестра едва не задохнулась. Тут же появился космонавт в синем скафандре и повернул кровать, дав возможность рвоте стечь в пластиковое ведро. Жанна-Батиста увидела в нём чёрную мёртвую кровь. На секунду это отвлекло её от боли, и она поняла, что выжить ей не удастся, что болезнь зашла слишком далеко, что её тело умирает, и тогда она стала молиться о смерти — только в ней было спасение от боли. Конец должен наступить как можно скорее, иначе исчезнет вера в Бога… Осознание близкой смерти выскочило в её угасающем мозгу, словно чёртик из ящика. Но у этой детской игрушки были настоящие рога и копыта. Ей хотелось, чтобы рядом оказался священник. А где Мария-Магдалена? Неужели ей суждено умереть в одиночестве? Умирающая монахиня посмотрела на людей в космических скафандрах, надеясь увидеть за пластиковыми шлемами знакомые лица, — на них было сочувствие, но все они были чужими. Когда двое приблизились к кровати, она поняла, что они говорят на незнакомом языке.

Медик старался быть предельно осторожным. Чтобы взять пробу крови, он прежде убедился, что рука надёжно закреплена ремнями и практически не может сдвинуться. Затем его товарищ сжал её своими сильными руками в перчатках, стараясь как можно дальше держаться от иглы. Первый медик кивнул, выбрал вену и воткнул иглу. Игла попала с первой попытки. Он подсоединил к задней части шприца вакуумную трубку на пять кубиков, и в неё потекла чёрная кровь. Когда трубка наполнилась, медик, бережно положил её в пластиковую коробку и набрал кровь ещё в три такие же трубки. Затем он выдернул иглу и прикрыл марлей ранку, которая не переставала кровоточить. Его помощник отпустил руку больной, обратив внимание, что на коже образовались тёмные синяки. Коробку накрыли крышкой, и первый медик покинул палату, а второй прошёл в угол, чтобы облить свои перчатки раствором йода. Им подробно объяснили, насколько опасны их обязанности, но, как это свойственно нормальным людям, несмотря на многочисленные повторения, демонстрацию фильмов и слайдов, они не слишком поверили этому. Теперь невозможно было не верить. Теперь все армейские медики как один умоляли Аллаха, чтобы смерть как можно быстрее унесла эту женщину в то место, которое Он уготовил для неё. Наблюдать за тем, как распадается её тело, было достаточно страшно, но перспектива последовать за нею в это ужасное путешествие заставляла сжиматься самые мужественные сердца. Им не приходилось видеть ничего подобного. Эта женщина буквально таяла изнутри. Заканчивая дизинфекцию своего защитного костюма, медик услышал крик боли, такой мучительный, словно сам дьявол истязал маленького ребёнка. Хриплый крик был так ужасен, что проник через пластик костюма. Медик обернулся и увидел, что глаза и рот женщины открылись.

Взятые образцы крови перенесли в лабораторию, что размещалась в конце коридора. Здесь ими тут же занялись — быстро, но с максимальной осторожностью. Моуди и директор проекта оставались в своих кабинетах. Столь несложная операция не требовала их присутствия в лаборатории, к тому же было намного проще следить за тестами без мешающего защитного снаряжения.

— Так быстро, так поразительно быстро, — в благоговейном ужасе покачал головой директор.

— Да, штамм Эбола разрушает иммунную систему, словно мощная приливная волна, — кивнул Моуди. Изображение поступало на экран компьютера от электронного микроскопа, и все видимое поле заполняла масса вирусов, которые имели конфигурацию пастушьего посоха. На экране можно было заметить несколько антител, но это были считанные овцы в стае львов с такой же вероятностью выжить. Вирусы нападали на кровяные тельца и пожирали их. Если бы врачи могли взять образцы тканей внутренних органов больной, они обнаружили бы, что её селезёнка, например, превращается в какой-то твёрдый резиновый шар, полный крохотных кристалликов, своего рода транспортных средств для вирусов Эбола. Вообще-то было бы интересно и даже полезно с научной точки зрения произвести лапароскопическое исследование брюшной полости, чтобы увидеть, что делает эта болезнь с тканями через равные промежутки времени, но это могло ускорить смерть пациентки, а они не хотели идти на такой риск.

В образцах рвоты присутствовали частицы тканей из верхней части желудочно-кишечного тракта. Это представляло особый интерес, так как частицы были не просто оторваны, а мертвы. Большие участки тканей все ещё живого тела пациентки были уже мертвы; оторванные от того, что ещё оставалось живым, они выбрасывались из тела в процессе бесполезной борьбы за жизнь. Заражённая кровь подвергнется обработке на центрифуге и будет заморожена для дальнейшего использования. Полезной была каждая капля, извлечённая из её тела, вот почему в вены женщины постоянно вводилась кровь, как при внутривенном вливании. Очередной тест сердечных энзимов показал, что сердце Жанны-Батисты, в отличие от сердца пациента «Зеро», продолжало биться нормально и ровно, словно у здорового человека.

— Странно, как варьируется ход болезни, — заметил директор, читая распечатку.

Моуди отвернулся. Ему казалось, что сквозь бетонные стены здания он слышит крики агонии. Было бы высшим актом милосердия войти к ней в палату и ввести двадцать кубиков калия или просто открыть до предела краник бутыли с морфием и вызвать смерть от остановки дыхания.

— Вы полагаете, что у африканского мальчика могли раньше быть проблемы с сердечно-сосудистой системой?

— Не исключено. Но при диагнозе их не обнаружили.

— Функция печени быстро угасает, как и следовало ожидать. — Директор не торопясь просмотрел данные химического состава крови. — Классический случай, Моуди.

— Да, вы совершенно правы.

— Этот штамм вируса Эбола ещё более вирулентен, чем я предполагал. — Он поднял голову и посмотрел на Моуди. — Вы прекрасно справились с работой.

О да! — подумал молодой врач.

— .. Энтони Бретано имеет две докторских степени, полученные им в Массачусетском технологическом институте, — в области математики и оптической физики. У него выдающиеся личные заслуги в промышленности и машиностроении. Я полагаю, он будет чрезвычайно действенным министром обороны, — закончил Райан. — Вопросы?

— Сэр, вице-президент Келти…

— Бывший вице-президент, — прервал Райан. — Он ушёл в отставку. Давайте называть вещи своими именами.

— Но он заявляет, что не подавал прошения об отставке, — заметил корреспондент «Чикаго трибьюн».

— Если он заявит, что недавно беседовал с Элвисом Пресли, вы и этому поверите? — спросил Райан, надеясь, что шутка прозвучала достаточно убедительно. Он окинул взглядом лица сидящих в зале. Снова все сорок восемь мест были заняты, и ещё двадцать репортёров остались на ногах. На небрежное замечание президента журналисты почти дружно мигнули, а кое-кто и улыбнулся. — Продолжайте. Ваш вопрос.

— Мистер Келти обратился с просьбой, чтобы комиссия юристов изучила все обстоятельства этого дела. Каково ваше мнение?

— Расследование по этому делу ведёт ФБР, которое является ведущим следственным органом федерального правительства. Какими бы ни были факты, их следует установить, прежде чем кто-то сможет принять решение. Мне кажется, однако, что все мы знаем, какими будут результаты. Эд Келти ушёл в отставку, и все вы знаете почему. Из уважения к конституционному процессу я поручил ФБР провести расследование, но для меня с юридической точки зрения все предельно ясно. Мистер Келти может заявлять все, что ему угодно. Мне нужно заниматься работой. Следующий вопрос? — уверенно спросил Джек.

— Господин президент… — Райан едва заметно кивнул, услышав это от корреспондента «Майами гералд», — в своём недавнем выступлении вы сказали, что не считаете себя политическим деятелем, но тем не менее вы заняли политический пост. Американский народ хотел бы услышать ваше мнение по целому ряду вопросов.

— Это разумно. По каким именно? — спросил Джек.

— Например, в отношении абортов, — сказала корреспондент «Майами гералд», женщина с весьма либеральными взглядами. — Какова ваша точка зрения по этому вопросу?

— Я против абортов, — откровенно ответил Райан, даже не успев подумать. — Я — католик, как вам, по-видимому, известно, и в отношении этой моральной проблемы считаю, что моя церковь права. Тем не менее решение по иску « Роу против Уэйда» остаётся нашим законом до тех пор, пока Верховный суд не сочтёт необходимым пересмотреть своё решение, и президент не имеет права вмешиваться в решения федеральных судебных органов. Поэтому я оказался в несколько двусмысленном положении, но как президент обязан управлять государством в соответствии с законом. Прежде чем занять эту должность, я принёс присягу соблюдать закон. — Неплохо, Джек, подумал Райан.

— Значит, вы согласны с тем, что женщина имеет право выбора? — Журналистка из «Майами гералд» почувствовала запах крови.

— Какого выбора? — спросил Райан, все ещё уверенный в себе. — Знаете, был момент, мою жену пытались убить, когда она была беременна и ожидала рождения сына. Вскоре после этого я видел, как моя старшая дочь борется со смертью в больнице. По моему мнению, человеческая жизнь бесценна. Этот урок я постиг дорогой ценой. Надеюсь, что люди подумают об этом, прежде чем принять решение об абортах.

— Но это не ответ на мой вопрос, сэр.

— Я не могу помешать женщинам делать аборты. Нравится мне это или нет, но таков закон. Президент не может нарушить закон. — Разве это не очевидно, подумал Райан.

— Но при назначении судей в Верховный суд вы будете пользоваться вопросом об абортах как лакмусовой бумажкой? Разве вам не хочется пересмотреть решение по делу «Роу против Уэйда»?

Райан даже не заметил, что на него устремились все камеры и репортёры склонились над своими блокнотами.

— Как я уже сказал, мне не нравится решение по делу «Роу против Уэйда». Я считаю, что оно было не правильным, и скажу вам почему. Верховный суд вмешался в то, что является законодательным вопросом. В Конституции ничего не говорится об этом, а для тех вопросов, которые не затронуты в Конституции, у нас есть законодательные собрания в штатах и федеральное законодательное собрание, которые и должны принимать законы. — Райан решил, что его объяснение основ гражданского права идёт хорошо. — Теперь к вопросу о назначениях в Верховный суд, которые мне предстоит сделать. Я буду искать самых квалифицированных судей, которых смогу найти. Скоро мы займёмся этим вопросом. Конституция для Соединённых Штатов — своего рода Библия, а члены Верховного суда — своего рода теологи, которые решают, что имеет в виду Конституция. Они не должны писать новую конституцию. Им нужно разобраться с тем, что означает прежняя. Когда возникает необходимость внести поправку в Конституцию, на это у нас есть соответствующая процедура, которой мы пользовались уже больше двадцати раз.

— Значит, вы выберете только тех судей, которые будут строго соблюдать положения Конституции и решат пересмотреть дело «Роу против Уэйда»?

Райану показалась, что он внезапно наткнулся на каменную стену. Он заметно заколебался, прежде чем ответить.

— Я надеюсь выбрать самых лучших, самых квалифицированных судей. Я не собираюсь выяснять их отношение к отдельным вопросам.

Тут вскочил корреспондент газеты «Бостон глоуб».

— Господин президент, как относительно ситуации, когда роды угрожают жизни матери? Католическая церковь…

— Ответ на этот вопрос очевиден. Прежде всего нужно принять во внимание жизнь матери.

— Но церковь заявляет…

— Я не могу говорить за католическую церковь. Как я уже сказал раньше, президент не может нарушать закон.

— Но вам хотелось бы его пересмотреть, — напомнил корреспондент «Бостон глоуб».

— Да, я считаю, что для всех было бы лучше, если бы эту проблему вернули в законодательные собрания штатов. Тогда выбранные народом представители могли бы принять законы, соответствующие воле избирателей.

— Но в этом случае, — заметил репортёр «Сан-Франциско экзаминер», — у нас возникнет мешанина законов в стране, и в некоторых штатах аборты будут запрещены.

— Только в том случае, если избиратели требуют этого. Таковы принципы демократии.

— Но как поступать женщинам, не располагающим достаточными средствами?

— Этого я не решаю, — ответил Райан, начиная чувствовать раздражение и пытаясь понять, как он оказался втянутым в этот диспут.

— Таким образом, вы поддерживаете поправку к Конституции, запрещающую аборты?! — выкрикнул корреспондент «Атланта конститьюшен».

— Нет, я не считаю это конституционным вопросом. Это относится к сфере законодательства.

— Таким образом, — подвёл итог представитель «Нью-Йорк тайме», — лично вы против абортов по моральным и религиозным соображениям, но не будете вмешиваться в права женщин; вы предполагаете назначить консервативных судей в Верховный суд, и они скорее всего пересмотрят решение по делу «Роу против Уэйда», но вы не поддерживаете принятие поправки к Конституции, запрещающей свободу выбора. — Репортёр улыбнулся. — А теперь скажите нам, сэр, какова всё-таки ваша точка зрения по этому вопросу?

Райан покачал головой, поджал губы и дал первую же версию ответа на столь дерзкий вопрос, которая пришла ему в голову.

— Мне казалось, что я ответил достаточно ясно. Может быть, перейдём к другой теме?

— Спасибо, господин президент! — громко произнёс глава корпуса журналистов, отреагировав на отчаянные жесты Арни ван Дамма. Райан, озадаченный, отошёл от трибуны, завернул за угол и скрылся с глаз репортёров. Глава администрации схватил президента за руку и едва не оттолкнул его к стене, но на этот раз агенты Секретной службы даже не шевельнулись.

— Знаешь что, Джек? Ты только что восстановил против себя всю страну!

— Что ты имеешь в виду? — удивлённо спросил президент.

— Я имею в виду, что нельзя заправлять машину и курить одновременно, черт побери! Боже милосердный! Неужели ты не понимаешь, что наделал? — Арни посмотрел на Райана и увидел, что тот ничего не понимает. — Те, кто выступают за свободу выбора, считают теперь, что ты лишил их этого права. Люди, защищающие жизнь зародышей, думают, что тебе наплевать на эту проблему. Ну просто идеально, Джек. Ты сумел за пять минут лишить себя всех союзников! — Ван Дамм повернулся и ушёл, не скрывая гнева, боясь окончательно потерять самообладание.

— Что он имел в виду? — недоуменно спросил Райан. Агенты Секретной службы молчали. Политика не входила в круг их обязанностей, к тому же они придерживались разных точек зрения по этому вопросу, подобно всей стране.

Это было так же легко, как отнять конфетку у младенца. И после первоначального испуга, ребёнок поднял отчаянный крик.

— «Буйвол-шесть», это «Флажок-шесть». Приём. — Подполковник Герберт Мастерман — для друзей Дюк — стоял на башне «Сумасшедшего Макса-2», своего командного танка М1А2 «Эйбрамс», держа в одной руке микрофон, а в другой бинокль. Перед ним на десяти квадратных милях учебного полигона пустыни Негев стояли танки «меркава» и боевые машины пехоты Седьмой бригады израильской армии. На всех мигали жёлтые огни, а из башен поднимался пурпурный дым, что означало, что танк подбит. Дым был изобретением израильтян. Когда специальные устройства MILES регистрировали попадание лазерного луча, вверх поднимался дым. Но израильтяне надеялись, что это они будут считать подбитые «вражеские» танки из американской оперативной группы. Получилось наоборот. Только четыре танка Мастермана и шесть его бронетранспортёров М3 «брэдли скаут» были «подбиты» таким же образом.

— «Олень», это «Буйвол», — послышался ответный голос полковника Шона Магрудера, командира Десятого бронетанкового полка «Буйволы».

— Думаю, всё кончено, полковник. «Огневой мешок» полон.

— Понял тебя, Дюк. Приезжай для разбора учений. Через несколько минут здесь появится один очень недовольный израильтянин. — Хорошо, что радиопередачи шли по шифрованному каналу.

— Выезжаю, сэр. — Мастерман спустился с башни в тот момент, когда подъехал его «хаммер». Экипаж танка направился обратно, в расположение танковой роты.

Лучшего не придумаешь. Мастерман чувствовал себя, как футболист, которому разрешили играть каждый день. Он командовал Первой ротой Десятого бронетанкового полка. Его роту вообще-то называли бы батальоном, но Десятый полк не был обычной бронетанковой частью, от жёлтой окантовки на наплечных ремнях до красно-белых полковых флажков, и если вы не принадлежали к Десятому бронетанковому, то были никем.

— Снова напинали им в задницу, сэр? — спросил водитель, когда его босс закурил кубинскую сигару.

— Расправились, как с ягнятами на бойне, Перкинс. — Мастерман отхлебнул воды из пластмассовой фляжки. В сотне футов над ними промчались израильские истребители F-16, демонстрируя тем самым свою ярость из-за того, что произошло на земле. Не исключено, что в некоторые из них попали учебные ракеты «земля-воздух». Мастерман особенно тщательно расставлял сегодня свои зенитные установки «стингер-авенджер», и они прибыли в зону огня, как предполагалось.

Местный «зал звёздных войн» фактически ничем не отличался от своего оригинала в Форт-Ирвине. Чуть поменьше главный экран, более удобные кресла, и здесь разрешалось курить. Подполковник вошёл в здание, не стряхивая пыли с сапог, словно Паттон в Бастонь[43]. Израильтяне уже ждали. С интеллектуальной точки зрения они понимали, насколько важными для них были эти учения. А вот с эмоциональной — их мнение было совершенно иным. Седьмая бронетанковая бригада гордилась своими достижениями, и её танкисты считали себя одними из лучших в мире. В 1973 году на Голанских высотах они практически в одиночку отразили атаку целого сирийского танкового корпуса, и генерал, который теперь командовал бригадой, тогда был лейтенантом и блестяще проявил себя, приняв командование ротой, когда погиб её командир. Он не привык к неудачам и вот сейчас увидел, как бригада, в которой он практически вырос, была полностью уничтожена за тридцать жестоких минут.

— Здравствуйте, генерал. — Мастерман протянул руку униженному генералу. Израильтянин заколебался, прежде чем протянуть свою.

— В этом нет ничего личного, сэр, всего лишь дело, — заметил подполковник Рик Сарто, командир Второй роты «Лосей», который играл роль молота, сокрушившего израильскую бригаду на наковальне Мастермана.

— Не пора ли начать, джентльмены? — объявил старший офицер-наблюдатель. В качестве подачки израильской армии группа наблюдателей состояла поровну из опытных американских и израильских офицеров, и трудно было определить, кто из них чувствовал себя более смущённым.

Начали с того, что вкратце повторили ход сражения. Израильские танки, окрашенные в синий цвет, вошли в неглубокую долину и натолкнулись на разведывательную завесу «Оленей», которая тут же стремительно отступила, но не к заранее подготовленной оборонительной позиции танковой роты, а отвела израильтян чуть в сторону. Решив, что это ловушка, израильская Седьмая бригада переместилась на запад, чтобы обойти и окружить противника, и тут натолкнулась на прочную стену вкопанных в землю танков. И сразу на них обрушились с востока «Лоси», причём гораздо быстрее, чем этого ожидали, — настолько быстро, что Третья рота «Дакота» Дага Миллза, полковой резерв, даже не успела включиться в сражение на этапе преследования. Все случилось, как бывало в прошлом. Командир израильской бригады попытался разгадать расположение позиций противника, вместо того чтобы выслать вперёд группу разведки и убедиться в этом.

Израильский бригадный генерал наблюдал за повтором хода сражения, и со стороны казалось, что из него, как из воздушного шарика, выпустили воздух. Американцы не смеялись. Они проделывали это уже не в первый раз и понимали, как чувствуют себя израильтяне, хотя находиться на победившей стороне намного приятнее.

— Ты выдвинул свою разведывательную группу недостаточно далеко, Бенни, — дипломатично произнёс старший израильский наблюдатель.

— Арабы не ведут боевые действия таким образом! — ответил Беньямин Эйтан.

— Нет, сэр, нужно исходить из того, что они будут действовать именно таким образом, — заметил Мастерман. — Это стандартная советская манера, а ведь арабов готовили русские, имейте это в виду. Их план заключается в том, чтобы заманить вас в «огневой мешок» и захлопнуть заднюю дверь. Черт побери, генерал, ведь именно так вы действовали со своими «центурионами» в 73-м. Я читал вашу книгу о том сражении, — добавил американец. Это сразу разрядило напряжённость. Тут от американцев требовалась немалая дипломатичность. Генерал Эйтан посмотрел в сторону, и на его лице появилось что-то вроде улыбки.

— А ведь и впрямь я поступил тогда именно так, правда?

— Совершенно верно. Насколько я помню, вы тогда уничтожили за сорок минут сирийский танковый полк.

— А вы, в Истинге? — отозвался Эйтан, благодарный за комплимент, несмотря на то что это была очевидная попытка успокоить его.

Не было случайностью, что Магрудер, Мастерман, Сарто и Миллз оказались здесь. Все четыре американских офицера принимали участие в жестоком сражении во время войны в Персидском заливе, когда три роты Второго бронетанкового полка «драгун» случайно натолкнулись на элитную иракскую бригаду при крайне плохих метеорологических условиях — настолько плохих, что полковая авиация не только не могла принять участия в сражении, но даже не сумела предупредить командование о появлении противника — и уничтожили её за несколько часов отчаянной схватки. Израильтяне знали об этом и потому не могли жаловаться на то, что американцы всего лишь «книжные» солдаты, играющие в теоретические игры.

Да и результат этого сражения с израильской бригадой не был неожиданным. Эйтана назначили на должность её командира всего месяц назад, и скоро он поймёт, как это поняли другие израильские офицеры, что американцы ведут учения ещё жёстче, чем настоящие сражения. Это был суровый урок для израильтян, настолько суровый, что никто из них не мог постичь его, не побывав в НТЦ — Негевском тренировочном центре, — и там американцы преподнесли им их головы на блюде. Полковник Магрудер знал, что одной из слабостей израильтян является гордыня. Задача американской оперативной группы здесь, как и в Калифорнии, заключалась в том, чтобы сбить с них спесь и заставить думать. Из-за спеси командира гибнут солдаты.

— О'кей, — заметил старший американский наблюдатель. — Какой урок мы извлечём из этого?

Никогда не связывайтесь с «Буйволами», одновременно подумали все три ротных командира, но промолчали. За время пребывания в Израиле Марион Диггз восстановил жёсткую репутацию полка и, вернувшись в Америку, возглавил полигон в Форт-Ирвине. В израильской армии говорили, что солдаты Десятого полка даже по магазинам расхаживают с особым сознанием своего превосходства, однако, несмотря на все свои неприятности на учебных полигонах, израильтяне к «буйволам» относились с уважением. Десятый бронетанковый полк вместе с двумя эскадрильями истребителей-бомбардировщиков F-16 находился в Израиле в качестве щита, обеспечивающего безопасность этой страны, и к тому же американцы занимались боевой подготовкой израильских сухопутных войск, доведя их до такого уровня готовности, которого они не знали с того момента, когда израильская армия едва не пала духом среди холмов и городов Ливана. Американцы понимали, Эйтан быстро научится воевать и ещё причинит им немало хлопот. Может быть, причинит. Ведь американские офицеры тоже не собирались сдаваться.

— Помню, как вы говорили мне о преимуществах демократии, господин президент, — коротко бросил Головко, входя в кабинет.

— Должно быть, вам удалось увидеть моё утреннее выступление по телевидению, — проворчал Райан.

— Было время, когда за замечания вроде тех, что делали ваши репортёры, их расстреливали. — Андреа Прайс, которая стояла позади русского, услышав это, удивилась, как этот парень осмеливается говорить с президентом таким тоном.

— Ну что ж, теперь у нас так не поступают, — ответил Джек, опускаясь в кресло. — Можете идти, Андреа. Мы с Сергеем старые друзья. — Предстоял откровенный разговор, при котором не будет даже секретаря, ведущего записи, хотя скрытые микрофоны запишут каждое слово для последующего транскрибирования. Русский знал это. А Райан знал, что Головко это знает, однако то, что в кабинете нет больше никого, кроме них, было символично и делало комплимент гостю, который правильно истолковал его. Интересно, о каком количестве скрытых устройств ему нужно знать, подумал Райан, только для того, чтобы состоялся этот неофициальный разговор с представителем иностранного правительства.

— Спасибо, — произнёс Головко, когда двери за агентом Секретной службы закрылись.

— Черт побери, разве мы не старые друзья?

— Когда-то ты был искусным противником, — улыбнулся Головко.

— А теперь..?

— Как привыкает твоя семья к новой обстановке?

— Примерно так же, как и я сам, — признался Райан и тут же изменил тему разговора. — Ты провёл три часа в посольстве, так что ознакомился с ситуацией.

Головко кивнул. Как всегда, Райан получил подробный брифинг перед встречей, хотя наблюдение за представителем российского президента и велось скрытно. Посольство России находилось всего в нескольких кварталах от Белого дома по Шестнадцатой улице, так что нетрудно избежать обнаружения слежки в городе, где официальные служащие ездят в служебных автомобилях.

— Я не ожидал, что события в Ираке произойдут так быстро, — признался Головко.

— Мы тоже не ожидали. Но ты ведь приехал сюда не из-за этого, Сергей Николаевич. Китай?

— Я полагаю, что ваши спутниковые фотографии не уступают нашим. Китайская армия находится в повышенной боеготовности.

— Наши специалисты не могут прийти к единому мнению по этому вопросу, — ответил Райан. — Не исключено, что китайцы делают это, чтобы увеличить давление на Тайвань. Ведь повышена и боеготовность их флота.

— Китайский военно-морской флот ещё не готов к боевым операциям в отличие от армии и ракетных войск. Ни те ни другие не собираются пересекать Формозский пролив, господин президент.

Теперь причина его приезда стала достаточно ясной. Джек посмотрел в окно на монумент Вашингтону, окружённый флагштоками. Что говорил Джордж о необходимости избегать договоров с союзниками, втягивающими твою страну в ситуации, в которых она не заинтересована? Но тогда мир был намного проще; чтобы пересечь Атлантику, требовалось два месяца вместо шести или семи часов…

— Если ты спрашиваешь меня о том, какова моя позиция по вопросу, который, как мне кажется, ты собираешься задать, то мой ответ «да» — или, пожалуй, «нет».

— Ты не мог бы выразиться более ясно?

— Америка не может оставаться безразличной к нападению Китая на Россию. Такой конфликт окажет крайне отрицательное влияние на стабильность всей ситуации в мире, и к тому же помешает вашему переходу к подлинной демократии. В интересах Америки, чтобы Россия стала процветающей демократической страной. Мы были врагами слишком долго. Нам нужно стать друзьями, а Америка стремится к тому, чтобы её друзья жили в мире и безопасности.

— Они ненавидят нас, им хочется захватить то, чем мы владеем, — продолжил Головко, неудовлетворённый ответом американского президента.

— Сергей, прошли те времена, когда страны в состоянии были захватить силой то, чего они не могли создать сами. Это стало достоянием истории и никогда не повторится.

— А если они всё-таки нападут на нас?

— Мы решим этот вопрос, когда возникнет такая необходимость, Сергей, — ответил президент. — Самое правильное заключается в том, чтобы не допустить подобных действий. Если возникнет ситуация, явно указывающая на то, что они собираются напасть на вас, мы посоветуем им отказаться от такого намерения. Мы внимательно следим за развитием событий.

— Мне кажется, вы недооцениваете их, — произнёс Головко. Русские проявляют поразительную настойчивость, отметил Райан. Они явно обеспокоены намерениями Китая.

— Ты думаешь, что все понимают, чего хотят? Ты считаешь, что они действительно знают, что им нужно? — Два кадровых разведчика — они всегда будут считать себя таковыми — обменялись взглядами, обнаружившими их профессиональный интерес.

— В этом-то вся проблема, — признался Головко. — Я пытаюсь объяснить своему президенту, как трудно предсказать поведение нерешительных людей. У них огромные возможности, но и у нас тоже, и ситуация с каждой стороны выглядит по-разному, а затем в дело вмешиваются личные устремления. Иван Эмметович, это старые люди со старыми представлениями о мире. Их взгляды начинают играть очень важную роль в этой проблеме.

— И в истории, и в культуре, в экономике и торговле — у меня ещё не было возможности глубоко изучить этот регион, — напомнил Райан своему гостю. — До сих пор я был занят тем, что пытался понять вас, русских.

— Значит, вы поддержите нас?

— Слишком рано говорить об этом, — покачал головой Райан. — Тем не менее мы сделаем все, чтобы предотвратить возможный конфликт между Китайской Народной Республикой и Россией. Если начнётся война, вам придётся прибегнуть к ядерному оружию. Я знаю это, и ты тоже. Мне кажется, что и они это понимают.

— Китайцы не верят в это.

— Сергей, никто не может быть глуп до такой степени. — Райан решил обсудить эту проблему со Скоттом Адлером, который знал регион намного лучше его. А сейчас следует перелистнуть страницу и перейти к другому вопросу. — Ирак. Что, по-вашему, там происходит?

— Три месяца назад там раскрыли сеть наших агентов. Погибли двадцать человек — их расстреляли или повесили, причём наверняка после допросов с применением пыток. То, что у нас там осталось, недостаточно для чётких выводов, но у нас возникло впечатление, что высшие чины вооружённых сил Ирака к чему-то готовятся.

— Два генерала сегодня утром прибыли в Судан, — заметил Райан.

Редко случалось, чтобы события застали Головко врасплох.

— Уже?

Райан кивнул и передал ему фотографии, сделанные в аэропорту Хартума.

Головко посмотрел на них. Лица генералов не были ему знакомы, но этого и не требовалось. Информация, передающаяся на таком уровне, никогда не бывает сфабрикованной. При общении даже с врагами — или бывшими врагами — по определённым вопросам страна должна держать данное ею слово. Он вернул фотографии президенту.

— Значит, это дело рук Ирана. У нас там есть несколько агентов, но мы ничего не слышали за последние дни. Ты ведь понимаешь, что работать в том регионе очень опасно. По нашему мнению, Дарейи был как-то связан с убийством иракского президента, но у нас нет доказательств. — Головко сделал паузу и задумался. — Последствия могут оказаться весьма серьёзными.

— Значит, ты хочешь сказать, что Россия не в состоянии что-то предпринять?

— Да, Иван Эмметович, мы бессильны. У нас там нет никакого влияния, да и у вас тоже.

Глава 18

Последний самолёт

В следующий рейс самолёт вылетел рано. Из Европы был отозван третий и последний «гольфстрим» холдинговой компании, и, после того как на нём сменился экипаж, он был готов к вылету на три часа раньше. Это означало, что первый «Гольфстрим G-IV» мог лететь в Багдад, забрать там ещё двух генералов и вернуться. Бадрейн вдобавок к своей роли дипломата чувствовал себя кем-то вроде диспетчера или турагента. Оставалось только надеяться, что все это продлится не слишком долго. Не исключено, что будет опасно оказаться пассажиром последнего рейса, потому что последний рейс — впрочем, кто знает, какой рейс окажется последним?.. Генералы ещё не осознали этого. Последний самолёт, вылетающий из Багдада, вполне могут обстрелять по команде тех, кто останутся в Ираке расплачиваться за деяния успевших улететь. Бадрейн понимал, что в этом случае ему тоже придётся расплачиваться за сделанное им… в конце концов в этом регионе избирательность не являлась составной частью системы правосудия. Ну что ж, пожал он плечами, в жизни приходится рисковать, а ему хорошо заплатили за такой риск. По крайней мере из Тегерана сообщили, что меньше чем через три часа прилетит ещё один самолёт, а следующий — через пять часов. Однако общее число рейсов составит десять или одиннадцать, а это значит, что при таком графике переброска генералов продлится ещё трое суток. Трое суток — при данной ситуации это целая жизнь.

За пределами аэропорта солдаты иракской армии все ещё патрулировали улицы, но вот-вот нужно ждать перемен. Солдаты, призванные на службу, и даже гвардейцы элитных частей национальной гвардии патрулировали город уже несколько дней. Это превратилось для них в скучную и бессмысленную рутину, которая подрывает моральный дух солдат. Они будут ходить по улицам, курить сигареты, а потом придёт время, когда у них возникнет вопрос: что же происходит в действительности? Сначала им не дадут ответа. Сержанты прикажут им выполнять свой долг, потому что так сержантам прикажут ротные командиры, которые в свою очередь получат приказы от командиров батальонов и так далее вверх по цепочке… до тех пор, пока такой же вопрос не повторится и не окажется никого, занимающего более высокую должность, кто мог бы приказать любопытному заткнуться и заняться делом. Начиная с этого момента вопрос по командной цепочке покатится вниз. В подобной ситуации армия быстро почувствует неладное, шип, вонзившийся в ногу, даст сигнал мозгу, что что-то происходит, какие-то события. А если шип окажется заражённым, инфекция распространится по всему телу, и смерть последует очень быстро. Генералам следовало бы знать о таких вещах — но нет, это больше их не беспокоит. Что-то очень глупое происходит с генералами, особенно в этой части мира. Они становятся забывчивыми. Все так просто. Они забывают, что и виллы, и слуги, и автомобили получены ими не по завещанию свыше, а являются всего лишь временным удобством, которое может исчезнуть так же быстро, как утренний туман. Они все ещё боялись Дарейи больше, чем своего народа, а это глупо. Такое положение просто раздражало бы Бадрейна, если бы его жизнь не зависела теперь от жизни генералов.

Кушетка у правого борта самолёта все ещё оставалась влажной. На этот раз здесь сидела младшая дочь генерала, который ещё несколько минут назад командовал Четвёртой гвардейской моторизованной дивизией, а сейчас советовался со своим коллегой из военно-воздушных сил. Девочка почувствовала рукой сырость и, озадаченная, лизнула ладонь. Мать заметила это и послала её вымыть руки. Затем женщина пожаловалось иранскому стюарду, который сопровождал группу и сидел в хвостовой части салона. Он пересадил ребёнка и решил, что заменит или очистит кушетку по прилёте в Мехрабад.

Теперь напряжение спало. Первые генералы, прибывшие в Хартум, сообщили, что все в порядке. Взвод солдат суданской армии охранял большой дом, в котором их поселили, и их безопасности ничто не угрожало. Генералы уже приняли решение, что сделают внушительное «пожертвование» в казначейство Судана, чтобы обеспечить себе безопасность на время пребывания — они надеялись, непродолжительного, — в этой стране, прежде чем отправятся дальше. Начальник разведслужбы Ирака, все ещё находящийся в Багдаде, сейчас звонил по телефону своим знакомым в разные страны, чтобы обеспечить генералам постоянное безопасное проживание. Может быть, Швейцария? — думали они. Холодная страна как в отношении климата, так и культуры, зато безопасная, а для тех, кто хочет вложить деньги, гарантирующая анонимность.

— Кому принадлежат эти три «Гольфстрима G-IV», совершающие рейсы?

— Самолёты зарегистрированы в Швейцарии, лейтенант, — сообщил майор Сабах, который только что узнал об этом. Из фотографий, сделанных в Хартуме, ему стал известен регистрационный номер на хвостовом оперении самолётов, а место регистрации было легко выяснить с помощью компьютера, в базе данных содержалась эта информация. — «Гольфстримы», все три, принадлежат корпорации, которая имеет ещё несколько маленьких турбовинтовых самолётов для полётов по Европе. Придётся провести дальнейшую проверку, чтобы побольше узнать о самой корпорации. — Но этим займутся, и ответ будет очевидным. Скорее всего это какой-то концерн, занимающийся импортом и экспортом, наверно, просто почти фиктивная компания, ведущая настоящую, хотя и ничтожную по объёму, деятельность, чтобы создать впечатление законности. У корпорации будет определённый счёт в коммерческом банке, обслуживать её будет юридическая фирма, скрупулёзно соблюдающая все местные законы; служащие фирмы имеют самые подробные инструкции относительно правил поведения — Швейцария законопослушная страна — и того, как держать все в полном порядке; корпорация способна мгновенно исчезнуть, потому что швейцарцы не беспокоят людей, которые вкладывают деньги в их банки и не нарушают их законов. Те, кто грубо нарушают законы, тут же обнаружат, что эта страна такая же негостеприимная, как и та, которую покидали генералы. Это тоже было вполне понятно.

Ирония судьбы заключалась в том, подумал майор Сабах, что он знал в лицо двух первых генералов и скорее всего знал лица тех, кто сейчас летели в Хартум. Было бы так приятно предать их суду, особенно кувейтскому. Большинство этих генералов занимали менее видные должности, когда Ирак оккупировал Кувейт. Они несомненно принимали участие в грабежах. Майор Сабах вспомнил, как он ходил по улицам Кувейта, стараясь казаться как можно более незаметным и безвредным, тогда как другие кувейтцы сопротивлялись оккупантам более активно, что было смелым с их стороны, но опасным. Большинство участников сопротивления были схвачены и убиты вместе с семьями, и хотя уцелевшие стали теперь знаменитыми и их щедро вознаградили, эти немногие действовали на основании той информации, которую он собирал и передавал в Саудовскую Аравию. Впрочем, майор не обижался. Его семья была достаточно богатой, и ему нравилось работать в разведывательной службе. Более того, он был совершенно уверен, что его страну больше никогда вот так не застигнут врасплох. Он лично позаботится об этом.

В любом случае генералы, покидающие Ирак, не так беспокоили майора, как те, которые придут им на смену. Вот это беспокоило его больше всего.

— Боюсь, что выступление мистера Райана было весьма маловыразительным во всех отношениях, — сказал Эд Келти в своём полуденном интервью. — Доктор Бретано в первую очередь промышленник, уже давно отказавшийся служить обществу. Я был на государственной службе, когда впервые упомянули его имя, и я присутствовал при том, как он отказался даже рассмотреть предложение занять высокую должность в правительстве — по-видимому для того, чтобы продолжать делать огромные деньги. Он — талантливый человек, несомненно хороший инженер, — Келти позволил себе снисходительно улыбнуться, — но министр обороны? Нет. — Он подчеркнул своё отрицательное мнение, выразительно покачав головой.

— Что вы думаете об отношении президента Райана к абортам, сэр? — спросил Барри, репортёр канала Си-эн-эн.

— Барри, в этом и суть проблемы. Райан вовсе не президент, — ответил Келти спокойным деловым тоном. — Наша задача заключается в том, чтобы исправить ситуацию. Его непонимание общественного мнения ясно проявилось в противоречивом и запутанном выступлении в комнате прессы. Решение Верховного суда по делу «Роу против Уэйда» является законом нашей страны. Вот и все, что ему следовало сказать. От президента не требуется, чтобы ему нравились законы, он обязан исполнять их. Разумеется, если любой государственный служащий не понимает, каково мнение американского народа по этому вопросу, это не означает, что он не интересуется правом женщин на выбор, нет, он просто проявляет свою полную некомпетентность. От Райана требовалось одно — внимательно прислушаться к советам во время брифинга перед пресс-конференцией, но он оказался не способен даже на это. В Белом доме он просто опасен для нации, как пушка с разболтанным затвором, — закончил Келти. — Такие люди не должны возглавлять правительство.

— Но ваше утверждение… — Поднятая рука Келти заставила ведущего замолчать.

— Это не утверждение, Барри, а факт. Я никогда не уходил в отставку, никогда не оставлял пост вице-президента. Ввиду этого после смерти Роджера Дарлинга я стал президентом. Нам нужно сейчас — и мистер Райан должен сделать это, если он думает о благе американского народа, — создать юридическую комиссию, которая рассмотрела бы конституционные аспекты этой проблемы и приняла решение о том, кто действительно является президентом. Если Райан не сделает этого, значит, он ставит свои интересы выше блага нации. Должен сказать, что я абсолютно убеждён в том, что Джек Райан руководствуется лучшими побуждениями. Он честный человек и продемонстрировал в прошлом своё мужество. В настоящее время, к сожалению, он запутался, как все мы увидели, наблюдая утреннюю пресс-конференцию.

— Ты только посмотри на этого честного добряка, Джек, — заметил ван Дамм, уменьшая громкость. — Видишь, как он хорош на экране?

Райан едва не выпрыгнул из кресла.

— Черт побери, Арни, ведь это именно то, что сказал я! Я повторил эту фразу, должно быть, три или четыре раза — таков закон, и я не могу нарушить его. Ведь я сказал это!

— Помнишь, я говорил тебе о том, как важно сохранять хладнокровие? — Глава президентской администрации подождал, когда краска гнева сойдёт с лица Райана, и после этого снова увеличил громкость.

— Но что беспокоит нас больше всего, — говорил теперь Келти, — это слова Райана насчёт людей, которых он собирается назначить в Верховный суд. Совершенно очевидно, что он хочет пересмотреть многие решения, вернуться в прошлое. Вопрос об абортах явится лакмусовой бумажкой при назначении консервативных судей. Возникает вопрос, а уж не захочет ли он пересмотреть решение о преимущественном праве меньшинств и Бог знает что ещё. К сожалению, мы оказались в положении, когда человек, занявший пост президента, сможет пользоваться огромной властью, особенно в судебных органах. А Райан не знает, как пользоваться властью, Барри. На основании того, что мы узнали сегодня о том, что он собирается предпринять, возникает пугающее впечатление, понимаешь?

— Неужели я оказался на другой планете, Арни? — резко бросил Джек. — Я не произносил «лакмусовая бумажка», это сказал репортёр. И я не говорил «консервативные судьи» — это тоже слова репортёра.

— Джек, важно не то, что ты сказал, а то, что слышат люди.

— Тогда, как вы считаете, сколько вреда может президент Райан причинить стране? — спросил Барри на экране телевизора.

Арни восхищённо покачал головой. Келти сумел соблазнить ведущего на глазах у всех, в прямом эфире снять с него штаны, перетянуть на свою сторону, и Барри давал идеальные ответы, именно те, которые нужны были Келти, формулируя их так, что тот по-прежнему называл Райана президентом, но затем, задавал вопрос, направленный на то, чтобы поколебать веру телезрителей в него. Неудивительно, что Эд пользовался такой популярностью у женщин, правда? А рядовой телезритель никогда не поймёт ту ловкость, с которой он перетянул Барри на свою сторону. Какой профессионал!

— В такой ситуации, когда правительство лишено руководства? Понадобятся годы, чтобы исправить тот вред, который он причинит, — произнёс Келти с серьёзностью преданного семейного врача. — И совсем не потому, что он плохой человек. Нет, он, конечно, стремится к лучшему. Но он причинит вред стране лишь потому, что не способен исполнять обязанности президента Соединённых Штатов. Просто не способен на это, Барри.

— Мы вернёмся к этой программе после следующих объявлений от наших спонсоров, — произнёс Барри, глядя в камеру. Арни слышал достаточно и не хотел видеть рекламу. Он поднял пульт дистанционного управления и выключил телевизор.

— Господин президент, если раньше я не беспокоился, то теперь беспокоюсь. — Арни помолчал. — Завтра вы увидите передовые статьи в некоторых крупных газетах, настаивающие на том, что создание юридической комиссии действительно необходимо, и у вас не будет выбора, кроме как согласиться с этим.

— Одну минуту, Арни. Закон не говорит, что…

— Закон вообще ничего не говорит, неужели не помнишь? Но даже если бы такой закон был, у нас нет Верховного суда, способного принять решение по этому вопросу. Мы живём в демократической стране, Джек. Народ будет решать, кто у них президент. На волю народа будут влиять средства массовой информации, и ты никогда не сможешь работать с ними лучше Келти.

— Послушай, Арни, он ведь действительно ушёл в отставку. Конгресс утвердил моё назначение вице-президентом, Роджер погиб, я стал президентом — это и есть гребаный закон! А я должен повиноваться закону. Я никогда не стремился занять этот гребаный пост, однако никогда в жизни не убегал от ответственности, и будь я проклят, если сделаю это сейчас!

Но была и ещё одна причина. Райан презирал Эдварда Келти. Ему не нравились его политические взгляды, не нравилось его высокомерие выпускника Гарварда, не нравилась его личная жизнь и уж никак не нравилось его обращение с женщинами.

— Ты знаешь, Арни, кто он? — яростно проворчал Райан.

— Знаю, конечно. Он беспринципный человек и обманщик, играющий на доверии других. У него нет никаких убеждений. Келти никогда не занимался юридической практикой, но помог написать тысячи законов. Он не врач, но принял участие в создании национальной системы здравоохранения. Всю свою жизнь он был профессиональным политиком, и общество всегда содержало его за свой счёт. Он не создал никакого продукта или вида обслуживания, но провёл всю жизнь, решая, насколько высокими должны быть налоги и как нужно расходовать эти деньги. Единственными чернокожими, с которыми он встречался в детстве, были горничные, которые убирали его спальню, но он считается защитником прав национальных меньшинств. Он лицемер и шарлатан. И он одержит верх, если вы, господин президент, не возьмёте себя в руки, — закончил Арни, выливая ледяную воду на огненный темперамент Райана. — Потому что он знает, как вести эту игру, а вы — нет.

Пациент, говорилось в истории болезни, совершил поездку на Дальний Восток ещё в октябре, и в Бангкоке пользовался сексуальными услугами местных жительниц, слава о которых идёт по всему миру. Пьер Александр, который был когда-то капитаном медицинского госпиталя в этой тропической стране, сам увлекался подобными развлечениями, так что совесть его не беспокоила. В то время он был молодым и глупым, как большинство мужчин такого возраста. Но это было ещё до появления СПИДа. А теперь ему пришлось сказать пациенту — белому мужчине тридцати шести лет, — что у него в крови обнаружены вирусы болезни, что он не должен заниматься сексом со своей женой, не приняв предохранительных мер, и что его жена должна подвергнуться тестам на наличие вируса СПИДа в крови как можно быстрее. Что?.. Она беременна? Тогда немедленно, лучше всего завтра же.

Александер чувствовал себя кем-то вроде судьи. Уже не в первый раз ему приходилось сообщать людям такую новость, и можно не сомневаться, что не в последний. Но когда судья выносит смертный приговор, это по крайней мере за какое-то серьёзное преступление, и можно обратиться с апелляцией. А этот несчастный кретин виновен лишь в том, что вёл себя как мужчина в двенадцати часовых поясах от дома, причём наверняка пьяный и в приступе одиночества. Может быть, он поссорился по телефону с женой. Может быть, она уже тогда была беременна и не подпускала его к себе. Может быть, на него повлияла экзотическая обстановка, и Александер вспомнил, как соблазнительно выглядят эти тайские девушки с детскими личиками, да и кто мог предположить такое, черт побери? Теперь смертный приговор вынесен многим людям, и они не могут обратиться с апелляцией о его отмене. Но ситуация может измениться, подумал доктор Александер. Он только что сказал об этом своему пациенту. Нельзя отнимать у людей последней надежды. Так говорили онкологи на протяжении двух поколений. Лекарство против СПИДа искали многие видные учёные — Александер в их числе, — и, насколько ему известно, можно было ожидать прорыва уже завтра же. Или на это не хватит и века. Статистика показывает, что пациенту осталось жить не больше десяти лет.

— Вы не выглядите счастливым, — услышал он женский голос. Александер поднял голову.

— Здравствуйте, доктор Райан.

— Здравствуйте, доктор Александер. По-моему, вы уже знакомы с Роем Альтманом. — Она держала в руках поднос, сегодня столовая была переполнена. — Вы не возражаете, если мы присоединимся к вам?

— Пожалуйста. — Александер привстал.

— Тяжёлый день?

— СПИД, штамм Е, — сказал он. Больше объяснять не требовалось.

— Таиланд? Или подхватил здесь?

— Значит, вы тоже читаете этот журнал, — попытался улыбнуться Александер.

— Стараюсь не отставать от жизни. Штамм Е? Вы уверены? — спросила Кэти.

— Я сам провёл повторный тест. По его словам, он побывал в Таиланде, деловая поездка. У него беременная жена, — добавил Александер.

Профессор Райан вздрогнула при этих словах.

— Плохо.

— СПИД? — спросил Рой Альтман. Остальные агенты из личной охраны «Хирурга» сидели за другими столами. Они предпочли бы, чтобы она обедала у себя в кабинете, но доктор Райан объяснила, что совместные обеды являются одним из способов общения врачей больницы Гопкинса друг с другом и что это её обычная практика. Сегодня речь заходит об инфекционных заболеваниях, завтра затрагиваются проблемы педиатрии.

— Да, штамм Е, — кивнул Александер и объяснил, что в Америке больше известен штамм В, как и в Африке.

— А в чём разница?

— Заболеть СПИДом со штаммом В не так легко, — объяснила Кэти. — Для этого требуется главным образом непосредственный контакт с кровью больного. Это случается чаще всего с наркоманами, вводящими наркотик прямо в вену, которые пользуются одной и той же иглой, или при сексуальном контакте, но больше всего от этого по-прежнему страдают гомосексуалисты, у которых происходят разрывы тканей, или при более распространённых венерических заболеваниях.

— Вы забыли упомянуть невезение, но это всего около одного процента, — продолжил Александер. — Сейчас все больше походит на то, что штамм Е — который появился в Таиланде — начинает распространяться на гетеросексуальные контакты с гораздо большей лёгкостью, чем штамм В. Судя по всему, этот штамм обладает большей вирулентностью, чем наш старый друг.

— Центр инфекционных болезней в Атланте уже определил скорость распространения? — спросила Кэти.

— Нет, им требуется ещё несколько месяцев. Во всяком случае так мне говорили пару недель назад.

— Это действительно серьёзная проблема? — Рой Альтман подумал, что работа с «Хирургом» позволяет ему узнавать много нового.

— Ральф Фостер побывал там больше пяти лет назад — хотел убедиться, насколько опасна ситуация. Ты слышал эту историю, Алекс?

— Нет, не всю, только то, чем она кончилась.

— Так вот, Ральф полетел туда в качестве государственного служащего — официальная командировка и все такое, но едва он сошёл с самолёта, в таможне его встречает тайский чиновник, провожает к машине и спрашивает: «Вам нужны сегодня девочки?» Вот тогда он понял всю серьёзность этой проблемы.

— Я вполне верю этому, — заметил Александер, вспоминая о том времени, когда он, выслушав этот рассказ, улыбнулся бы и кивнул. Сейчас он с трудом удержался от дрожи. — Статистика заболеваемости в Таиланде наводит на мрачные мысли. В данный момент, мистер Альтман, почти треть юношей, призванных в тайскую армию, имеют положительные результаты тестов на СПИД. Главным образом штамм Е.

— Треть? Третья часть молодых парней?

— Да, увеличилась до трети с тех двадцати пяти процентов за то время, когда там побывал Ральф. Страшная цифра, правда?

— Но ведь это означает…

— Это вполне может означать, что через пятьдесят лет на карте мира не будет Таиланда, — произнесла Кэти бесстрастным голосом, за которым скрывался её внутренний ужас. — Когда я училась здесь на медицинском факультете, мне казалось, что самые умные и талантливые учёные, такие как вот эти, — она обвела рукой сидящих вокруг, — Марти, Берт, Курт и Луиза, должны заниматься онкологией. Я не думала, что справлюсь с этим, выдержу такое напряжение, поэтому режу глазные яблоки и исправляю людям зрение. Оказалось, что я ошибалась. Придёт время, и мы победим рак. Но появились эти проклятые вирусы, и я не знаю, что будет дальше.

— Решение проблемы, Кэти, заключается в том, чтобы понять точное взаимодействие между нитями генов в вирусе и в клетке-носителе, и это не должно быть таким уж сложным. Вирусы — крошечные мерзавцы и способны всего лишь на ограниченное количество действий, не то что взаимодействие целого человеческого генома при зарождении. Как только мы разберёмся с этой проблемой, этим крошечным мерзавцам придёт конец. — Александер, подобно большинству врачей-исследователей, был оптимистом.

— Значит, речь идёт об исследовании человеческой клетки? — заинтересованно спросил Альтман. Александер покачал головой.

— Нет, мы занимаемся исследованием частиц, намного меньших по размерам. Сейчас исследуем геном. Это все равно что пытаться разобрать незнакомый механизм, на каждом этапе мы стараемся понять, как действуют его отдельные части. Рано или поздно мы полностью разберём его и узнаем их назначение. Тогда мы сможем разобраться систематически и точно, как все они работают. Вот чем мы сейчас занимаемся.

— Знаете, в чём путь к решению проблемы? — высказала предположение Кэти, сформулировав его в виде вопроса, и сама ответила на него. — В математике.

— Именно это и говорит Гас из Атланты.

— Математика? Одну минуту, — возразил Альтман.

— На самом элементарном уровне человеческий генетический код состоит из четырех аминокислот, которым присвоены наименования А, С, G и Т. Всё остальное определяется тем, как эти буквы — я имею в виду аминокислоты — соединены между собой, — объяснил Александер. — Различные сочетания букв означают различные вещи и взаимодействуют между собой по-разному, так что Гас, наверно, прав: взаимодействия между ними определяются математически. Генетический код действительно представляет собой код. Его можно расшифровать и понять. — Возможно, кто-то присвоит им математические величины… сложные полиномиалы… подумал он. Насколько это важно?

— Дело в том, что пока не нашлось достаточно умного человека, способного разобраться в этом, — заметила Кэти Райан. — Это как на заключительном этапе игры в бейсбол, Рой. Когда-нибудь придёт человек, взмахнёт битой и пошлёт мяч через забор. Тогда мы получим возможность справиться со всеми человеческими болезнями. Со всеми. С каждой из них. Горшок с золотом в конце этой радуги — медицинское бессмертие, то есть люди перестанут умирать от болезней. А может быть, кто знает, это приведёт и к человеческому бессмертию.

— И все мы останемся без работы. Особенно ты, Кэти. Первым результатом исправления человеческого генома будет избавление от близорукости, диабета и…

— Сначала без работы останетесь вы, а не я, профессор, — сказала Кэти с лукавой улыбкой. — Не забудьте, я ведь хирург. На мою долю останется лечение травм. Но, действительно, рано или поздно вы одержите верх в своей битве.

Однако придёт ли победа достаточно скоро для этого утреннего пациента со штаммом Е? — подумал Алекс. Вряд ли.

Она проклинала их теперь, главным образом на французском языке, но иногда по-фламандски. Армейские медики не знали ни одного из них. Моуди достаточно хорошо владел французским и понимал, что какими бы ни были эти ругательства, они исходят не из ясного сознания. Теперь разрушение пробралось в мозг, и Жанна-Батиста уже не может говорить даже со своим Богом. Наконец атаке подверглось и сердце, и это дало врачу надежду, что скоро за монахиней придёт Смерть, проявит запоздалое милосердие к женщине, которая заслужила своим неустанным трудом гораздо больше, чем досталось ей в жизни. Может быть, бред сейчас является для неё благом. Может быть, её душа отделилась от тела. Может быть, раз она не знает, где находится и что с ней происходит, боль больше не мучает её, по крайней мере в тех местах, которые ещё способны страдать. Врач нуждался в такой иллюзии, но если то, что он видел перед собой, являлось милосердием, это была ужасная его разновидность.

Лицо пациентки превратилось в сплошной струп, словно её жестоко избили, бледная кожа походила на матовое стекло, сквозь которое виднелась кровь. Моуди не знал, способна ли она видеть. Кровь сочилась из глаз, и если она ещё видела что-нибудь, то это продлится недолго. Полчаса назад она чуть не умерла, захлебнувшись рвотой, и её пришлось срочно перевести в операционную, где медики старались очистить дыхательные пути женщины, не порвав свои перчатки. Хотя ремни, удерживающие её на кровати, были покрыты с внутренней стороны гладким пластиком, они вызывали дополнительное кровотечение и боль. Ткани кровеносной системы теперь тоже распадались, и жидкость из бутылок, подвешенных на стойке, попадая в кровеносные сосуды, тут же вытекала из тела, причём теперь она была смертоноснее самых страшных ядов. Медики боялись даже прикоснуться к пациентке при всей герметичности их защитных костюмов. Моуди заметил, что они принесли пластиковое ведро с раствором йода и один из них у него на глазах окунул в него свои перчатки, стряхнул, но не вытер насухо. Таким образом, если понадобится прикоснуться к умирающей женщине, на перчатках останется химический барьер от патогенов, которые могут брызнуть с её тела. Такие предосторожности были излишними — перчатки специально сделаны из толстого и прочного пластика, — но он не мог винить людей за дополнительные меры. Когда пробил час, пришла новая смена, и прежняя покинула палаты. Один из медиков оглянулся по пути к выходу и молча обратился к Аллаху, умоляя его, чтобы к тому времени, когда придёт его час снова заступать на смену, женщины больше здесь не было. За дверями палаты иранский армейский врач, тоже в герметичном пластиковом костюме, поведёт санитаров этой смены в дезинфекционное помещение, где костюмы, прежде чем снять, обрызгивают химическим раствором, затем дезинфекции подвергнутся тела санитаров, а костюмы тем временем будут превращены в пепел в газовой печи. Моуди не сомневался, что каждая процедура будет соблюдаться с максимальной тщательностью — нет, санитары постараются превзойти все требования, и даже после этого страх не покинет их в течение многих дней.

Если бы у него в руках сейчас было оружие, Моуди, пожалуй, наплевал бы на все последствия и воспользовался бы им. Несколько часов назад введение воздуха в вену могло бы подарить этой женщине смерть, подарив смертельную эмболию, но теперь распад её кровеносной системы зашёл так далеко, что он не был уверен в действии этой меры. Мучения женщины объяснялись её выносливостью. Несмотря на то что сестра Жанна-Батиста была такой маленькой и сухонькой, сорок лет неустанной работы с утра до вечера сохранили ей отличное здоровье. Организм, так долго поддерживаемый её мужественным духом, отказывался сдаваться и сейчас, несмотря на всю бесполезность борьбы.

— Перестаньте, Моуди, вы ведь знаете, как бессмысленно все это, — услышал он голос директора проекта за спиной.

— Что вы имеете в виду? — не оборачиваясь спросил врач.

— Разве ситуация изменилась бы, находись она в африканской больнице? Разве её лечили бы там по-другому, не принимали бы тех же мер, чтобы не дать ей умереть? Переливание крови, внутривенное введение питательных растворов и всё остальное было бы точно таким же. Эйтаназия[44] противоречит её религиозным принципам. Да и вообще мы ухаживаем за нею здесь даже лучше, — справедливо напомнил он, хотя голос его оставался холодным. Он повернулся, чтобы проверить полученные результаты. — Пять литров. Великолепно.

— Мы можем уже начать…

— Нет, — решительно покачал головой директор. — Когда у неё остановится сердце, мы отсосём всю кровь, ещё оставшуюся в теле, удалим печень, почки и селезёнку, и только тогда начнётся наша настоящая работа.

— Кто-то должен хотя бы помолиться за её душу.

— Вы и помолитесь, Моуди. Вы — превосходный врач и ревностно ухаживаете даже за неверными. Вам надо гордиться этим. Если бы у вас был хоть малейший шанс спасти её, вы сделали бы это, я знаю. И вы знаете это. Более того, и она знает об этом.

— То, что мы готовим, причинит страдания…

— Неверным, Моуди, — напомнил ему директор. — Тем, кто ненавидит нашу страну и нашу веру, кто плюёт на слова Пророка. Я даже согласен с тем, что добродетель этой женщины исключительна. Аллах будет милостив к ней. Не вы выбрали её судьбу. И не я. — Директор знал, как необходимо дальнейшее участие Моуди в проекте. Молодой врач — блестящий специалист, даже слишком. Что касается себя, директору оставалось только поблагодарить Аллаха, что он позволил ему провести последние десять лет в лабораториях; в противном случае и он мог бы поддаться такой же человеческой слабости.

Бадрейн настоял на своём. На этот раз вылетят три генерала. Будет занято каждое кресло, а в одном из них разместятся двое маленьких детей, пристёгнутых ремнём безопасности. Теперь они понимали необходимость таких мер. У них не было другого выхода.

Бадрейн все объяснил им, показал на башню управления полётами, откуда за вылетом каждого самолёта наблюдали авиадиспетчеры. Теперь они не могут не знать, что происходит. Их арест не принесёт никакой пользы, поскольку тогда тревогу поднимут семьи, а если арестовать и семьи, неладное заподозрят соседи, не правда ли?

Да, пожалуй, согласились генералы.

Просто пришлите в следующий раз большой авиалайнер, хотел он сказать Тегерану, но нет, кто-то обязательно запротестует, если не здесь, то там. У него не оставалось иного выбора, как ждать. Ждать и сдерживать растущее беспокойство. Может быть, алкоголь снял бы напряжение, но Бадрейн отказался от этой мысли. Иногда он разрешал себе выпить, проведя столько лет в Ливане. Подобное в Ливане, как и в Бахрейне, раньше нарушалось, как будут, наверно, и впредь нарушаться строгие законы ислама. Там он подобно всем не отказывал себе в этом западном грехе. Но только не теперь. Сейчас Бадрейн стоял на пороге смерти и потому, грешник ли он или нет, но оставался мусульманином и встретит смерть, как подобает правоверному. Так что он пил кофе, глядя в окно и сидя у телефона, и убеждал себя, что руки у него дрожат только от кофеина.

— Вы Джексон? — спросил Тони Бретано. Утро он провёл с исполняющими обязанности начальников штабов и командующими. Теперь пришла очередь тех, кто приводят в действие механизм Пентагона.

— Да, сэр, я представляю J-3. То есть я начальник вашего оперативного управления, — ответил Робби, опускаясь в кресло. На этот раз у него в руках не было пачки документов и ему не приходилось никуда спешить.

— Насколько плохим вы считаете наше положение?

— Видите ли, сэр, наши вооружённые силы растянуты по всему миру. В нашем распоряжении все ещё есть две авианосные боевые группы в Индийском океане, ведущие наблюдение за Индией и Шри-Ланкой. Мы перебрасываем два батальона лёгкой пехоты на Марианские острова, чтобы восстановить контроль за ними и следить за выводом японских войск. Это главным образом политический манёвр, там вряд ли может что-нибудь произойти. Наши воздушные силы, выдвинутые вперёд, отозваны на базы на континенте для технического обслуживания. Этот этап операции против Японии прошёл успешно.

— Значит, вы считаете необходимым настаивать на том, чтобы ускорить производство истребителей-бомбардировщиков F-22 и возобновить выпуск бомбардировщиков Б-2? Таково мнение ВВС.

— Мы только что сумели доказать, что «стелс» — чертовски действенный бомбардировщик, резко увеличивающий мощь наших ВВС, господин министр. Нам понадобится как можно больше таких бомбардировщиков.

— Согласен. А как относительно остальных силовых структур?

— У нас слишком мало сил, чтобы выполнить все взятые обязательства. Если нам, например, придётся принять участие в боевых действиях в Кувейте, как это произошло в девяносто первом, мы вряд ли справимся с этим. Мы в буквальном смысле не способны больше на демонстрацию нашей мощи. Вы знаете, в чём заключаются мои обязанности, сэр. Я должен разрабатывать планы, как осуществлять то, что от нас требуется. Так вот, операция против Японии потребовала от нас всего, на что мы способны, и…

— Микки Мур отлично отзывался о плане, который вы разработали и осуществили, — заметил министр обороны.

— Очень любезно со стороны генерала Мура. Да, сэр, на этот раз мы победили, однако нам пришлось задействовать все, что у нас нашлось, и американские вооружённые силы не должны вступать в схватку с противником при подобной ситуации, господин министр. Наша задача заключается в том, чтобы вражеские солдаты обращались в паническое бегство в тот момент, когда первый американский рядовой сходит на землю с транспортного самолёта. Да, я могу придумать что-нибудь в случае необходимости, но мои обязанности заключаются не в этом. Рано или поздно я допущу ошибку или это сделает кто-нибудь другой, и погибнет много наших парней.

— И с этим я тоже согласен. — Бретано взялся за сандвич. — Президент Райан предоставил мне полную свободу для наведения порядка в этом министерстве, как я считаю это нужным. В моём распоряжении две недели, чтобы представить материалы по тому, что требуется Министерству обороны.

— Две недели, сэр? — Джексон побледнел бы, если бы ему позволила тёмная пигментация кожи.

— Джексон, сколько времени вы служите в армии? — Министр поднял голову.

— Включая учёбу в военном училище? Тридцать.

— Если вы не сможете представить эти материалы уже завтра, то не соответствуете должности начальника оперативного управления. Но я даю вам десять дней, — расщедрился Бретано.

— Господин министр, я руковожу оперативным управлением, а не кадрами, и…

— Совершенно точно. Я считаю, что управление кадров должно удовлетворять требования оперативного управления, в этом министерстве решения должны приниматься боевыми офицерами, а не бухгалтерами. Когда я занял место генерального директора своего концерна, то увидел там ту же ошибку. Бухгалтеры говорили инженерам, как им поступать, чтобы решать инженерные проблемы. Нет, я не допущу этого, — покачал головой Бретано. — Потому-то дела и шли у нас плохо. Если вы производите что-нибудь, то руководить деятельностью компании должны инженеры. Что касается нашего министерства, то боевые офицеры принимают решения о том, что им требуется, а дело бухгалтеров внести это в бюджет. Между первыми и вторыми всегда будут разногласия, однако окончательное решение принимается теми, кто выпускают конечный продукт фирмы — в данном случае офицерами, от которых требуют победы в войне.

Проклятье. Джексон с трудом удержался от улыбки.

— Размеры потребностей?

— Начните с самой большой возможной опасности, самого серьёзного конфликта, который не вероятен, а возможен, и спроектируйте для меня силовую структуру, которая способна справиться с ним. — Даже такого не было достаточно, и оба понимали это. В прошлом исходили из принципа двух с половиной войн, из того, что Америка будет способна развернуть свои силы для участия в двух крупных конфликтах и оставить в своём распоряжении достаточно сил, чтобы победить в небольшом столкновении. Мало кто признавал, что это «правило» всегда оставалось фантазией, начиная с президентства Эйзенхауэра. Сегодня, как только что признал Джексон, у Америки недостаточно сил для ведения боевых действий в одном крупном военном конфликте. Военно-морской флот уменьшился вдвое по сравнению с тем, каким он был десять лет назад. Армия сократилась ещё больше. Военно-воздушные силы, всегда полагающиеся на свои высокотехнологичные самолёты, были вынуждены отправить в запас почти половину личного состава. Морские пехотинцы продолжали оставаться в боевой готовности, но корпус морской пехоты представлял собой экспедиционную силу, предназначенную для быстрого развёртывания в ожидании того, что скоро прибудут подкрепления, и его вооружение было слишком уж лёгким. Таким образом, нельзя сказать, что в кладовке больше ничего не осталось, но вынужденная диета не принесла никому особой пользы.

— Значит, десять дней?

— Готов поспорить — то, что мне нужно, лежит у вас в ящике стола прямо сейчас, верно? — Бретано знал, что у генералов, занимающихся планированием, всегда есть подобные заготовки.

— Мне понадобится пара дней, чтобы привести все в порядок, сэр, но у меня действительно уже кое-что есть.

— Джексон?

— Да, господин министр?

— Я следил за ходом ваших операций в Тихом океане. Один из моих людей — Скип Тайлер, он раньше работал в Управлении морскими системами и неплохо разбирается в этом, мы с ним следили по картам каждый день, как развиваются события. Операции, спланированные вами, производят большое впечатление. Война — это не только боевые действия. Она во многом зависит от психологии, как и жизнь. Вы побеждаете потому, что люди у вас подготовлены лучше. Пушки и самолёты играют немалую роль, но разум и интеллект важнее. Я — отличный менеджер и чертовски хороший инженер. Но я не военный специалист. Я буду прислушиваться к вашим советам, потому что вы и ваши коллеги знают, как вести боевые действия. Все, что вы предложите, я буду защищать. Зато вы представите мне свои предложения, в которых говорится, что вам действительно нужно, а не то, что вам хотелось бы получить. Мы не можем позволить себе этого. Мы сократим бюрократов как штатских, так и военных. Этим займётся управление кадров. Я произведу чистку министерства. У себя в корпорации я избавился от массы ненужных людей. Моя корпорация была промышленной, и ею руководят теперь инженеры. Министерство обороны занимается боевыми операциями, и им будут руководить боевые офицеры с насечками на прикладах, показывающими, какое число врагов они отправили на тот свет. Это будут знающие люди, жёсткие и суровые. Вы поняли меня?

— Думаю, что понял, сэр.

— Итак, у вас десять дней. Если сможете справиться быстрее — тем лучше. Сообщите мне, когда будете готовы.

— Кларк, — отозвался Джон по прямой линии телефонной связи.

— Это Хольцман, — послышался голос в трубке. Услышав имя журналиста, Кларк широко открыл глаза от удивления.

— Полагаю, мне следует спросить, как вы узнали мой номер, но ведь вы никогда не раскроете источник информации, правда?

— Отличная догадка, — согласился репортёр. — Помните тот ужин у «Эстебана» несколько лет назад?

— Смутно, — солгал Кларк. — Ведь прошло столько времени. — Вообще-то это не было ужином, но магнитофон, который записывал каждое слово, сказанное по этому телефону, не мог знать этого.

— Вы у меня в долгу. Как относительно встречи сегодня вечером?

— Я перезвоню вам. — Кларк положил трубку и уставился на поверхность стола перед собой. Что за чертовщина?

— Перестань, Джек не говорил этого, — сказал ван Дамм корреспонденту «Нью-Йорк тайме».

— Но он имел это в виду, Арни, — ответил репортёр. — Ты знаешь это. И я тоже.

— Жаль, что ты не хочешь отнестись к нему помягче. Он ведь не политик, — напомнил глава администрации.

— Не моя вина, Арни. Он занимает этот пост и должен следовать правилам.

Арнолд ван Дамм кивнул соглашаясь, подавив гнев, мгновенно возникший при равнодушном замечании репортёра. Он понимал, что корреспондент прав. Таковы правила игры. Но он также знал, что корреспондент ошибается. Может быть, он слишком привязался к президенту Райану, в такой степени, что начал верить в некоторые из его рыхлых идей. Средства массовой информации, полностью состоящие из людей, нанятых частными компаниями — большинство было корпорациями, акции которых котировались на бирже, — стали настолько влиятельными, что теперь они решали, каково мнение людей. Это было достаточно плохо. Но ещё хуже было то, что они слишком наслаждались своей властью. В этом городе они могли кого угодно вознести до небес, точно так же, как и вконец разрушить репутацию. Они устанавливали собственные правила, и тот, кто нарушал их, рыл тем самым себе могилу.

Райан был наивным человеком — тут не поспоришь. С другой стороны, он не стремился стать президентом. Он оказался в Белом доме случайно, стараясь в последний раз сослужить службу нации и затем раз и навсегда уйти с государственной службы, вернуться к частной жизни. Его не выбирали президентом. Но и средства массовой информации никто не выбирал, а Райан по крайней мере опирался на Конституцию, в которой были определены его обязанности. Средства массовой информации преступили черту. Они становились на сторону одного из оппонентов по конституционному вопросу и занимали ошибочную позицию.

— А кто определяет правила? — спросил Арни.

— Никто. Они просто существуют, — ответил корреспондент «Нью-Йорк тайме».

— Так вот, президент не собирается выступать против решения Верховного суда по делу «Роу против Уэйда». Он и не говорил этого. И он не собирается подбирать судей со скамеек в парке. Он не намерен выбирать либералов или консерваторов, и мне кажется, что ты знаешь это.

— Значит, Райан не правильно выразился? — Злорадная усмешка репортёра не могла быть более красноречивой. В своей статье он напишет, что высокопоставленный правительственный чиновник «разъяснял» — что означает исправлял — точку зрения президента.

— Вовсе нет. Просто ты не правильно его понял.

— Его заявление показалось мне совершенно ясным, Арни.

— Это потому, что ты привык выслушивать профессиональных политиков. Президент, которого мы сейчас имеем, говорит прямо и откровенно. Более того, мне это нравится, — солгал ван Дамм; на самом деле такая манера говорить сводила его с ума. — Между прочим, это может даже облегчить твою задачу — тебе больше не придётся гадать на кофейной гуще, что он имеет в виду. Просто записывай, что он говорит. Или суди его по справедливости. Мы оба признали, что он не политик, но ты обращаешься с ним, как с профессиональным политическим деятелем. Просто прислушивайся к его словам, вот и все. — Или, что ещё проще, просмотри видеозапись, хотел сказать Арни, но передумал. Он приблизился сейчас к самому краю. Разговаривать с представителями средств массовой информации — все равно что гладить незнакомую кошку; никогда не знаешь, в какой момент она оцарапает тебя.

— Перестань, Арни. Ты самый преданный парень в этом городе. Черт побери, из тебя получился бы отличный семейный врач. Мы все знаем это. Но Райан ни в чём не разбирается. Эта речь в национальном соборе, потом безумное выступление в Овальном кабинете. Его поведение так же мало соответствует президентскому, как поведение председателя клуба «Ротари» где-нибудь в Бамфаке, в Айове.

— А кто решает, каким должно быть поведение президента и каким нет?

— В Нью-Йорке это решаю я. — По лицу репортёра снова пробежала насмешливая улыбка. — Что касается Чикаго, тебе придётся спросить кого-нибудь другого.

— Но Райан — президент Соединённых Штатов.

— А Эд Келти придерживается другого мнения, к тому же ведёт себя, как подобает президенту.

— Эд выбыл из игры. Он подал в отставку. Роджеру позвонил государственный секретарь Хансон и сообщил об этом. Черт побери, ведь ты сам сообщил об этом в газете.

— Но чем он руководствовался, когда подавал…

— Чем он руководствовался, когда бегал за каждой юбкой, привлекающей его внимание? — резко возразил глава администрации. Отлично, теперь я сам восстанавливаю против себя средства массовой информации, подумал он.

— Эд всегда увлекался женщинами. Он взял себя в руки после того, как бросил пить. Это никак не отражалось на исполнении им своих обязанностей. — Точка зрения корреспондента стала теперь ясной. Подобно своей газете, он был ревностным защитником прав женщин. — Нужно подождать, и слухи об этом утихнут.

— Какую позицию займёт «Нью-Йорк таймс»?

— Я пришлю тебе копию редакционной статьи, — пообещал репортёр.

Он не мог больше терпеть. Бадрейн снял телефонную трубку и набрал шестизначный номер, глядя в темноту за окном. Солнце зашло, и небо затянуто облаками. Приближалась холодная дождливая ночь, а затем наступит утро, которого он может и не увидеть.

— Слушаю, — ответил голос ещё до конца первого звонка.

— Говорит Бадрейн. Для следующего рейса нам понадобится самолёт больших размеров.

— У нас стоит наготове «Боинг-737», но мне нужно разрешение, чтобы отправить его.

— Этим я сейчас займусь.

Принять срочные меры заставили его телевизионные новости. По телевидению не передавали ничего о политике, программы были ещё более приглушёнными, чем обычно. Ни одной политической передачи, и это в стране, где политика нередко вытесняла даже прогноз погоды. Самым зловещим было то, что состоялась передача о мечети, старой шиитской мечети, которую не ремонтировали много лет. Ведущий выразил сожаление, рассказав о длительной и достойной уважения истории этого здания, причём забыл упомянуть о том, что она обветшала потому, что когда-то стала местом встречи группы заговорщиков, обвинённых, наверно справедливо, в том, что они собирались устранить погибшего ныне любимого и великого политического деятеля Ирака, о котором скоро все забудут. Хуже всего было то, что на видеозаписи были видны пять имамов, которые стояли перед мечетью, даже не глядя в камеру, а просто показывали на потускневшие голубые плитки на стенах и, по-видимому, обсуждали, что следует предпринять. Эти пятеро были те самые, которые прилетели в Багдад в качестве заложников. Но на телевизионном экране не было ни единого солдата, а лица по меньшей мере двух имамов были хорошо знакомы иракцам. Кто-то сумел убедить телевизионную компанию или, точнее, её служащих. Судя по всему, доводы оказались убедительными — если вы хотите остаться на работе и сохранить голову, пора посмотреть в лицо новой реальности. Будут ли эти несколько коротких моментов на экране достаточными для народных масс, чтобы рассмотреть и узнать лица приехавших — и понять смысл передачи? Поиски ответа на этот вопрос могут оказаться опасными.

Но мнение народных масс не имело значения. А вот мнение майоров и полковников, а также генералов, не попавших в список улетающих из Ирака, имело значение, причём немалое. Очень скоро они все поймут. Возможно, кто-то уже понял. Они начнут звонить по телефону, сначала обращаясь к вышестоящим начальникам, чтобы выяснить, что происходит. Некоторым будут лгать. Другие вообще не услышат ответа, потому что хозяева телефонов уже покинули страну. И тогда они задумаются, начнут встречаться друг с другом. В течение следующих двенадцати часов им придётся принять решение. Это люди, которых считают преданными гибнущему режиму, которым некуда скрыться и у которых нет денег, чтобы прожить оставшуюся жизнь. Им придётся остаться в Ираке. Их преданность прошлому режиму может означать смертный приговор — для большинства так и произойдёт. А вот у некоторых есть шанс на спасение. Чтобы уцелеть, им придётся поступить так, как поступают преступники во всём мире. Они спасут свою жизнь, выдав более крупную добычу. Так бывает всегда. Полковники свергнут генералов.

Наконец генералы поняли, насколько опасно положение.

— Наготове стоит «Боинг-737». Там хватит места для всех. Он может прилететь сюда через девяносто минут, — сказал Бадрейн генералам.

— А нас не убьют в мехрабадском аэропорту? — спросил заместитель начальника генерального штаба иракской армии.

— Вы предпочитаете умереть здесь? — ответил Бадрейн.

— Что, если это ловушка?

— Нельзя исключить и такой риск. В этом случае умрут пять имамов, выступавших по телевидению. — Разумеется, этого не случится. Это должны будут осуществить солдаты и офицеры, преданные уже не существующим генералам. Такая преданность здесь отсутствует. Все знали это. Сам акт получения заложников был инстинктивным шагом и уже стал бессмысленным из-за чьих-то действий, возможно, средств массовой информации, но скорее полковника, стоящего во главе вооружённой охраны иранских священнослужителей. Полагали, что он надёжный сотрудник службы безопасности, вспомнил Бадрейн, верующий суннит и сын члена баасистской партии. Это могло означать, что баасистскую партию уже подчиняют своему влиянию. События развивались теперь слишком быстро. Имамы не собираются скрывать причины своего приезда в Ирак, не правда ли? Но все это не имело значения. Расправа с заложниками не принесёт ни малейшей пользы. Оставшись в Багдаде, генералы были обречены, а принятие мученической смерти не будет чем-то оскорбительным для иранских имамов. Это было неразрывной частью шиитских традиций.

Нет, решение было уже принято, причём бесповоротно. Просто высокопоставленные военные чины ещё не поняли этого. Они не продумали развития событий до конца.

С другой стороны, если бы они были по-настоящему компетентными военачальниками, их любимый вождь давно расправился бы с ними.

— Да, мы согласны, — сказал старший из генералов.

— Спасибо. — Бадрейн поднял телефонную трубку и снова набрал номер.

«Глубина конституционного кризиса, в котором оказалась Америка, стала очевидной лишь вчера. Несмотря на то что вопрос мог показаться чисто техническим, его содержание оказалось совершенно иным.

Джон Патрик Райан — несомненно способный человек, но требуется ещё выяснить, обладает ли он талантом, необходимым для того, чтобы исполнять обязанности президента. Первоначальные симптомы далеко не многообещающи. Государственная служба — не для дилетантов. Наша страна нередко обращалась к таким людям, но в прошлом они всегда составляли меньшинство и были способны совершенствоваться, а затем исполнять свои обязанности планомерно и организованно.

Нет ничего планомерного и организованного в кризисе, перед которым стоит наша страна. Пока мистер Райан принимал правильные и рассчитанные меры по стабилизации правительства. Его временное назначение на пост директора ФБР, например, Дэниела Мюррея — вполне приемлемо. Равно как и Джордж Уинстон станет, возможно, неплохим временным министром финансов, хотя и не обладает способностями политического деятеля. Скотт Адлер, исключительно талантливый кадровый дипломат, может стать лучшим выбором настоящего кабинета министров…»

Райан пропустил два следующих абзаца.

«Вице-президент Эдвард Келти, несмотря на свои личные недостатки, знаком с деятельностью правительства, и его умеренная позиция по большинству вопросов, затрагивающих судьбу страны, гарантирует правильный курс до тех пор, пока не будет избрана новая администрация. Но справедливы ли его утверждения?»

— А вам разве не все равно? — спросил Райан, обращаясь к передовой статье завтрашнего номера «Нью-Йорк таймс».

— Они знают его и не знают тебя, — ответил Арни. И тут зазвонил телефон.

— Слушаю.

— Звонит мистер Фоули, господин президент. Он говорит, что у него важный вопрос.

— О'кей… Эд? Я переключаю тебя на динамик. — Джек нажал на соответствующую кнопку и положил трубку. — У меня в кабинете Арни.

— Получены надёжные сведения. Иран вступает в игру, быстро и решительно. У меня есть отрывок телевизионной передачи, если хочешь посмотреть.

— Включай. — Джек знал, как это делать. В его кабинете, как и в других, стояли телевизоры, соединённые с Пентагоном и другими федеральными департаментами, защищёнными оптиковолоконными кабелями. Он достал из ящика стола пульт дистанционного управления и включил телевизор. «Шоу» продолжалось всего пятнадцать секунд, затем повторилось, и потом Райан начал смотреть его по отдельным кадрам.

— Кто они? — спросил Джек.

Фоули прочитал имена. Два из них Джек слышал раньше.

— Советники Дарейи, среднего и высшего уровня. Они в Багдаде, и кто-то решил объявить об этом. Итак, мы знаем, что высшие иракские чины улетают из страны. Теперь мы видим, как пять имамов говорят по национальному телевидению Ирака о восстановлении знаменитой мечети. Завтра они будут говорить уже громче, — пообещал исполняющий обязанности директора ЦРУ.

— Есть что-нибудь от наших людей в том регионе?

— Нет, — признался Фоули. — Сейчас я свяжусь с начальником станции в Эр-Рияде, чтобы он пробрался туда и поговорил с кем-нибудь, но к тому времени, когда он окажется там, говорить будет не с кем.

— Этот немного больше, — произнёс офицер на борту несущего вахту АВАКСа. Он считал знаки с буквенно-цифрового дисплея. — Полковник, — обратился он по командной связи, — я вижу самолёт, похожий на чартерный «Боинг-737», летящий из Мехрабада в Багдад, курс два-два-ноль, скорость четыре-пять-ноль узлов, высота двадцать тысяч футов. Из «Пальмы» поступило сообщение о том, что с того направления ведутся шифрованные голосовые переговоры с Багдадом.

Командир самолёта, находящийся в хвостовой его части, проверил дисплей. Лейтенант, сидящий перед экраном в носу, был прав. Полковник включил радио, чтобы доложить об этом в командный пункт, расположенный в военном городке короля Халеда.

Остальные генералы прибыли одновременно. Им бы лучше подождать, подумал Бадрейн, и приехать в аэропорт, когда самолёт уже совершит посадку, чтобы… но нет, они спешат.

Он с улыбкой посмотрел на них, этих вчера ещё могущественных людей. Неделю назад они важно расхаживали повсюду, уверенные в своём положении и своей власти, их мундиры цвета хаки украшены наградными планками, говорившими о многочисленных героических подвигах владельцев. Это было несправедливо. Некоторые из них действительно раз-другой вели своих солдат в бой. Может быть, один или два генерала и впрямь убивали врагов. Иранцев. Тех самых людей, которым сейчас они доверили свою безопасность, потому что боялись соотечественников ещё больше. И вот теперь они стояли маленькими группами, испуганные люди, не решающиеся доверять даже своим телохранителям. Особенно им. У телохранителей было оружие, и они стояли рядом, и генералы не оказались бы в столь сложном положении, если бы на телохранителей можно было положиться.

Хотя и его жизнь находилась в опасности, Бадрейн счёл это забавным. Он потратил всю свою жизнь на то, чтобы приблизить вот такой момент. Сколько раз он мечтал, как увидит высокопоставленных израильских офицеров, стоящих в аэропорту подобно вот этим генералам, улетающими в другие страны, оставляя позади свой народ, который ждёт неопределённая судьба, побеждённых его… но ирония судьбы вовсе не столь забавна, правда? Прошло больше тридцати лет, и ему удалось добиться лишь одного — уничтожить арабскую страну. Израиль по-прежнему существует, Америка все ещё защищает его, а он занимается тем, что меняет центры власти вокруг Персидского залива.

Он бежит точно так же, как вот эти генералы, подумал Бадрейн. Потерпев неудачу в деле всей своей жизни, он сумел успешно выполнять работу наёмника, и что дальше? У генералов хотя бы есть деньги, и впереди у них шикарная жизнь. У него нет впереди ничего, а позади одни неудачи. Подумав об этом, Бадрейн выругался, откинулся на спинку кресла и тут же увидел тёмную тень, промчавшуюся по ближней посадочной дорожке, замедляя свой бег. Телохранитель в комнате дал знак генералам. Через две минуты все увидели «Боинг-737». Дозаправки не требовалось. Механический трап поехал к самолёту и остановился одновременно с ним. Когда дверь открылась, трап был уже на месте, и генералы со своими семьями в сопровождении телохранителей, а некоторые и любовниц, поспешно вышли из здания терминала под только что начавшийся холодный моросящий дождь. Бадрейн вышел последним. Даже ему пришлось ждать. Иракцы подошли к трапу толпой, толкая друг друга, забыв о своей важности и достоинстве в стремлении как можно быстрее подняться на борт самолёта. На верхней площадке трапа стоял член экипажа в мундире иранского лётчика, механически улыбаясь людям, которых ненавидел. Али подождал, пока трап опустел, прежде чем поднялся сам. На маленькой площадке перед входом в самолёт он остановился и оглянулся назад. Вообще-то в такой спешке не было надобности. Не было никаких приближающихся зелёных грузовиков, полных солдат. Оказалось, вполне можно было подождать ещё час. Но ещё немного, и они приедут сюда и не найдут ничего, кроме пустого терминала. Бадрейн покачал головой и вошёл внутрь самолёта. Член экипажа закрыл за ним дверь.

В кокпите пилоты связались с башней управления полётами и запросили разрешения на рулёжку. Оно поступило автоматически. Авиадиспетчеры уже передали по телефону имеющуюся у них информацию, но, не получив никаких инструкций, просто делали свою работу. У них на глазах самолёт вырулил на взлётную полосу, двигатели его взревели, он промчался по дорожке и исчез в темноте, в которую скоро погрузится вся их страна.

Глава 19

Средства

— Прошло немало времени, мистер Кларк.

— Это верно, мистер Хольцман, — согласился Джон. Они сидели в той же кабинке, что и в прошлый раз, в самом конце зала, рядом с музыкальным автоматом. «Эстебан» по-прежнему был хорошим семейным рестораном рядом с Висконсин-авеню и по-прежнему оставался популярным среди студентов и преподавателей Джорджтаунского университета, расположенного поблизости. Кларк отметил, что никогда не называл журналисту своего имени.

— Где ваш друг?

— Он сегодня занят, — ответил Кларк. Вообще-то Динг пораньше уехал с работы и направился в Йорктаун с намерением поужинать с Пэтси, но журналисту вовсе не обязательно это знать. Судя по его лицу, он и так знал слишком много. — Чем могу быть полезен? — спросил оперативник.

— Как вы помните, у нас была договорённость.

— Да, помню, — кивнул Кларк. — Мы говорили о пяти годах. Время ещё не истекло.

Ответ ничуть не удивил его.

— Ситуация изменилась. — Хольцман взял меню и начал читать его. Ему нравилась мексиканская пища, хотя последнее время его желудок принимал её неохотно.

— Договорённость остаётся договорённостью. — Кларк не взял меню. Он смотрел на корреспондента, сидевшего напротив. Редко кто выдерживал его пристальный взгляд.

— Пошли слухи. Екатерина обручена с каким-то молодым человеком, увлекающимся охотой на лис в Винчестере.

— Я не знал об этом, — признался Кларк. Впрочем, обручение Екатерины Герасимовой мало его интересовало.

— Я и не думал, что вам известно об этом. Вы ведь больше не служите в охране. Вам нравится оперативная работа?

— Если вы собираетесь говорить об этом, то не можете не знать, что я…

— Тем хуже. Я следил за вами последние пару лет, — признался журналист. — У вас чертовски впечатляющая репутация оперативного агента. К тому же говорят, что и у вашего напарника многообещающее будущее. Это же вы были тем парнем в Японии, — с улыбкой заметил Хольцман, — вы спасли Когу.

Кларк постарался скрыть беспокойство за презрительной усмешкой.

— Откуда, черт побери, вы это взяли?

— Я беседовал с Когой, когда он приезжал сюда. Его спасли двое, сказал он. Один высокий, второй — небольшого роста. Кога описал ваши глаза — синие, с жёстким и пристальным взглядом, сказал он, но тут же добавил, что вы показались ему разумным человеком. Неужели нужно быть таким уж проницательным, чтобы догадаться, кто был этот высокий мужчина? — Хольцман улыбнулся. — Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы сказали, что из меня вышел бы хороший разведчик. — Официант принёс два стакана пива. — Приходилось пробовать этот сорт? Гордость Мэриленда, выпускается маленьким заводом на восточном берегу.

Когда официант ушёл, Кларк подался вперёд.

— Послушайте, я отдаю вам должное, после нашего разговора прошлый раз вы сдержали своё слово, этого я тоже не могу не уважать, но мне хотелось бы напомнить вам, что, когда я принимаю участие в операции, моя жизнь зависит от…

— Я не раскрою, кто вы. Этого я не сделаю никогда по трём причинам: во-первых, это нечестно, во-вторых — противозаконно, а в третьих — я не хочу иметь такого врага, как вы. — Журналист сделал несколько глотков пива. — Мне чертовски хотелось бы когда-нибудь написать о вас книгу. Если даже половина слухов соответствует истине…

— Отлично, пусть в кино меня играет Вэл Килмер.

— Нет, он слишком симпатичный. — Хольцман ухмыльнулся и покачал головой. — У Ника Кейджа более проницательный взгляд. Ну ладно, вот почему я захотел встретиться с вами… — Он сделал паузу. — Её отца вывез из Москвы Райан, но подробности мне не известны. Вы высадились на берег и забрали Екатерину и её мать, доставили на подлодку. Не знаю, какую именно, но мне известно, что это была одна из наших атомных субмарин. Однако речь не об этом.

— Тогда о чём же?

— Райан вроде вас, невоспетый герой. — Роберт Хольцман с удовлетворением отметил, что глаза Кларка широко раскрылись от удивления. — Он мне нравится. Я хочу помочь ему.

— Почему? — удивился Джон, спрашивая себя, можно ли верить корреспонденту.

— Моя жена, Либби, получила информацию, уличающую Келти в поведении, недостойном вице-президента, его даже собирались привлечь к уголовной ответственности. Она поторопилась с публикацией этих материалов, и теперь ими уже нельзя снова воспользоваться. Он подонок, причём гораздо больший, чем многие другие мерзавцы в нашем городе. Не все представители средств массовой информации так считают, но Либби говорила с парой его жертв. Случается, насильнику удаётся уйти от ответственности, особенно если политическая линия, проводимая им, считается «прогрессивной». Но только не теперь. По крайней мере он не должен уйти, — поправил себя Хольцман. — Понимаете, я не уверен, что нашей стране нужен такой президент, как Райан. Но он честен, старается поступать правильно и разумно. Как любил говорить Роджер Дарлинг, Райан — тот человек, к которому нужно обратиться, когда оказываешься в тяжёлом положении. Я постараюсь убедить своих редакторов в том, что это хорошая мысль.

— Как вы собираетесь сделать это?

— Я напишу статью о том, что он сделал нечто крайне важное для страны. Что-то такое, что уже утратило покров секретности, но случилось не так давно, и люди поймут, что это тот самый человек. Боже милостивый, Кларк, ведь он спас русских! Он не допустил развития политической борьбы за власть в России, которая могла бы снова отбросить весь мир в эпоху «холодной войны» ещё на десять лет. Это настоящий подвиг — и он не рассказал об этом никому. Мы дадим понять, что эта информация просочилась не от него. Более того, перед публикацией мы могли бы обратиться к нему за подтверждением. Но вы знаете, каким был бы его ответ.

— Он сказал бы, чтобы вы не публиковали эту статью, — согласился Кларк и тут же подумал: а от кого Хольцман мог узнать обо всём? От судьи Артура Мура? Или от Боба Риттера? Неужели они рискнут разгласить такое? При обычных обстоятельствах он решительно отверг бы вероятность этого, но сейчас? Сейчас он не был совершенно уверен. Стоит человеку достичь определённого уровня, и он, находясь там, может решить, что имеет право нарушить правила, потому что этого требуют какие-то высшие интересы страны. Джон знал об этих «высших интересах». Они не раз ставили его в крайне опасное положение, причём в самых разных ситуациях.

— История слишком хороша, чтобы замалчивать её. Мне понадобились годы, прежде чем я разобрался в том, что тогда случилось. Общественность имеет право знать, что за человек находится в Овальном кабинете, особенно если это именно тот, который сейчас нужен стране, — продолжал журналист. Хольцман явно был одним из тех, кто и монахиню убедит раздеться прилюдно.

— Боб, ты не знаешь и половины всего… — Кларк начал и тут же прикусил язык, проклиная себя за то, что сказал слишком много. Он ныряет в глубокий омут и пытается плыть со свинцовым поясом, тянущим ко дну. Ну и ладно, какого черта… — Хорошо, расскажи, что тебе известно о Джеке.

Была достигнута договорённость, что они воспользуются и дальше тем же самым самолётом, и, к облегчению обеих сторон, не задержатся в Иране и минутой больше необходимого. Проблема с «Боингом-737» состояла в том, что по дальности полёта он уступал маленькому «Гольфстриму G-IV», и потому было решено, что авиалайнер совершит посадку в Йемене для заправки. Иракские генералы не вышли из самолёта в Мехрабаде, и, когда трап подъехал к двери, по нему спустился один лишь Бадрейн, не услышав и слова благодарности от тех, кого спас. У трапа его ждал автомобиль. Бадрейн не оглянулся назад. Генералы уже были частью его прошлого, а он — частью их.

Автомобиль направился в город. В машине находился один шофёр, которому понадобилось сорок минут, чтобы добраться до места назначения. В это время ночи улицы были почти пустынны. Скоро машина остановилась перед трехэтажным зданием. Здесь он в безопасности. Значит, Дарейи живёт теперь в Тегеране? Бадрейн вышел из машины. Охранник в армейской форме сравнил его лицо с фотографией и сделал жест в сторону двери. Внутри дома второй охранник, на этот раз офицер и, судя по трём звёздочкам на погонах, капитан иранской армии, вежливо обыскал его. Затем Бадрейн поднялся в кабинет. По местному времени было три часа ночи.

Сидя в удобном кресле, Дарейи читал отнюдь не святой Коран, а пачку документов. Важные государственные бумаги. Ну что ж, в этом нет ничего странного. Небось за свою жизнь Дарейи посвятил чтению Корана столько времени, что знает его наизусть.

— Мир вам, — почтительно произнёс Али.

— Мир и тебе. — Ответ Дарейи прозвучал совсем не так механически, как ожидал того Бадрейн. Старик встал и подошёл к гостю для традиционного объятья. Лицо его было спокойным и уверенным. Правда, на нём лежала печать усталости — для аятоллы это были два нелёгких дня, но благоприятное развитие событий взбодрило его.

— У тебя все в порядке? — спросил он Бадрейна, жестом приглашая гостя сесть.

Али опустился в кресло и глубоко вздохнул.

— Теперь — да. Меня беспокоило, как долго ситуация в Багдаде будет оставаться стабильной.

— Разногласия никому не принесли бы пользы. Мои друзья говорят, что древняя мечеть обветшала и нуждается в ремонте.

Бадрейн мог бы ответить, что не знаком с состоянием мечети, тем более что давно не посещал её. Но это обстоятельство вряд ли пришлось бы по вкусу Дарейи.

— Предстоит огромная работа, — уклончиво ответил он.

— Да, это верно. — Махмуд Хаджи Дарейи вернулся за стол, сел в кресло и отодвинул бумаги в сторону. — Ты отлично поработал, мы высоко ценим твои услуги. Были какие-нибудь трудности?

— Нет, все прошло гладко, — покачал головой Бадрейн. — Поразительно, какой страх охватил этих людей, но ваше предложение было щедрым. У них не было выбора, чтобы не принять его. Вы не собираетесь..? — осмелился начать он.

— Нет, пусть отправляются с миром.

Неужели аятолла действительно собирался сдержать слово? Это немало удивило Бадрейна, хотя он сумел скрыть свои чувства. У Дарейи не было оснований щадить этих людей. Все они играли активную роль в войне между Ираном и Ираком и несли ответственность за гибель тысяч людей. Эта рана все ещё кровоточила и причиняла страдания нации. Погибло столько юношей! Именно эта война была одной из причин, почему Иран многие годы не играл активной роли в международных делах. Но скоро все изменится, не так ли?

— Вы позволите мне поинтересоваться, что намерены предпринять дальше?

— Ирак долгое время был больной страной. Его народ страдал во тьме, не имея доступа к Подлинной Вере.

— И его душило эмбарго, — добавил Бадрейн, не зная, какую реакцию вызовет это замечание.

— Настало время положить этому конец, — согласился Дарейи. По выражению его глаз Али понял, что аятолла благосклонно воспринял замечание, и поздравил себя за проявленную смелость. Конечно, этого следовало ожидать, верно? Шаг навстречу Западу, желание улучшить отношения. Эмбарго будет снято. И тогда в Ирак хлынет поток продовольствия, отчего население с радостью воспримет новый режим. Таким образом аятолла угодит всем, думая только о том, чтобы удовлетворить лишь собственные желания. И желания Аллаха, разумеется. Однако Дарейи принадлежал к числу тех, кто считают, что предпринятые ими шаги вдохновлены Аллахом, а Бадрейн уже давно отказался от подобных мыслей.

— Америка может помешать вам, как и некоторые соседние страны.

— Мы тщательно рассматриваем эти вопросы. — Дарейи произнёс эту фразу с непоколебимой уверенностью. Ну что ж, у него есть на то основания. Аятолла, должно быть, вынашивал этот план многие годы и в такой момент чувствует себя непобедимым. Бадрейн знал, что и на то у него есть основания. Дарейи всегда считал, что Аллах на его стороне — пожалуй, точнее сказать, рядом с ним. Возможно, это действительно так. Он не оставляет аятоллу, но даже это ещё далеко не все. Если хочешь добиться успеха, должен иметь и другие заготовки. Чудеса происходят чаще всего тогда, когда они тщательно подготовлены. Почему бы не попытаться принять участие в осуществлении очередного чуда, подумал Али.

— Я внимательно присматриваюсь к новому американскому президенту.

— Вот как? — Дарейи одарил Бадрейна ещё более пристальным взглядом.

— В наш век нетрудно собрать подробные сведения. Американские средства массовой информации публикуют очень многое, да и в их банки данных нетрудно получить доступ. В настоящий момент мои люди заняты этим, собирают самое детальное досье на нового президента. — Голос Бадрейна звучал бесстрастно. И тут ему не нужно было прилагать особых усилий. Он смертельно устал. — Просто поразительно, как уязвимы западные политические лидеры.

— Вы так считаете? Не могли бы вы поделиться подробностями?

— Ключом к Америке является этот парень Райан. Разве не очевидно?

— Ключом к изменению Америки является конституционная конвенция, — произнёс наконец Эрни Браун после нескольких дней молчаливых размышлений. Пит Холбрук сидел возле проектора, щёлкая пультом дистанционного управления. Не в силах удержаться от туристической привычки, он отснял три кассеты возле здания Капитолия и ещё на нескольких кассетах запечатлел другие правительственные здания, в том числе и Белый дом. Увидев, что один из слайдов установлен вверх ногами, он недовольно проворчал себе под нос.

Идея созревала слишком долго, но результаты оказались не особенно впечатляющими.

— Действительно, мы затянули с обсуждением, — согласился Холбрук, доставая пакет слайдов из проектора. — Но как ты собираешься…

— … форсировать события? Очень просто. Если в стране нет президента и не существует способа выбрать его в соответствии с Конституцией, то что-то обязательно придётся предпринять, правда?

— Ты предлагаешь убить президента? — фыркнул Пит. — Которого из них?

В том-то и проблема. Чтобы понять её суть, не обязательно быть видным учёным-ракетчиком. Стоит устранить Райана, и его место займёт Келти. Устраняем Келти, и президентом становится Райан — причём со скоростью Флинна[45]. Даже сейчас достаточно трудно организовать покушение. Оба помнили о мерах безопасности, которые видели в Белом доме. Стоит убить одного из них, и американское гестапо поставит вокруг того, кто уцелел, такую стену, что пробить её можно разве что атомной бомбой. У «горцев» таких бомб не было. Они предпочитали традиционное американское оружие — винтовки. Но и винтовками воспользоваться будет непросто. На Южной лужайке Белого дома густо росли деревья, и оба обратили внимание на то, что её надёжно защищали искусно скрытые земляные уступы. Даже просто увидеть Белый дом можно только вдоль одной улицы, за фонтаном перед самым домом. Все здания вокруг принадлежали правительству, и на вершине каждого всегда находились люди не только с биноклями, но и со снайперскими винтовками. Американское гестапо твёрдо решило не допускать народ к «своему» президенту, слуге народа, охранники которого ничуть этому народу не доверяли. Но какая надобность в такой охране, если человек, живущий в Белом доме, один из представителей американского народа? Однажды Тедди Рузвельт распахнул настежь двери и целых четыре часа пожимал руки простым американцам. Разве сейчас такое может быть?

— Обоих надо убирать, одновременно. Думаю, Райана убрать будет потруднее, верно? — спросил Браун. — Его охраняют лучше. А вот Келти приходится всё время мотаться, общаться с засранцами из газет, телевизионщиками, так что его охрана будет послабей, понимаешь?

— О'кей, пожалуй, ты прав, — согласился Холбрук, ставя на место пакет со слайдами.

— Так что, если мы придумаем, как прикончить Райана, с Келти справиться будет куда легче. — Браун достал из кармана сотовый телефон. — Да и координировать операцию намного проще.

— Ну и как ты думаешь осуществить все это?

— Начнём с того, что выясним его расписание, где и когда он бывает, и выберем самый удобный момент.

— Недёшево обойдётся, — заметил Холбрук, и на экране появился новый слайд. Это был один из тех снимков, которые так часто туристы делают с вершины памятника Вашингтону, через крошечное окошко, выходящее на северную сторону. Прямо внизу виднелся Белый дом. Эрни Браун тоже сделал такой снимок, и в местной фотомастерской его увеличили до размеров плаката. Он часами рассматривал его и по топографической карте центра Вашингтона проверил масштаб. После этого сделал кое-какие вычисления.

— Больше всего денег понадобится на то, чтобы купить бетоновоз и арендовать стоянку недалеко от города.

— Зачем?

— Я знаю, какое место выбрать. И знаю, как осуществить операцию. Надо только выбрать подходящий момент.

Моуди понимал, что Жанна-Батиста не протянет и ночи. Её глаза теперь были открыты, хотя трудно сказать, видели они что-нибудь или нет. Наконец Бог проявил к ней милосердие, и сестра не испытывала боли. Такое случается. Врач видел нечто подобное и раньше, главным образом у пациентов, умирающих от рака, и это всегда являлось предвестником смерти. У Моуди было недостаточно знаний в области неврологии, чтобы понять причину подобного явления. Возможно, наступала перегрузка электрохимических каналов, а может быть, вступала в действие какая-нибудь ограничительная функция мозга. Тело начинало понимать, что всё кончено, что битва за жизнь подошла к концу, а поскольку нервная система посылала главным образом предупредительные сигналы, когда кончалось время таких сигналов, наступал конец боли. Однако не исключено, что все это лишь плод его воображения. Возможно, тело её пострадало до такой степени, что оказалось не способным ни на что реагировать. Несомненно, она ослепла от внутриглазного кровотечения. Распался последний кровеносный сосуд, кровотечение не прекращалось. Иглу, по которой в тело Жанны-Батисты поступал морфий, удерживала клейкая лента. В сердце почти не осталось крови, и в попытках прокачивать по телу постоянно уменьшающийся её запас, оно изнемогало от усилий.

Жанна-Батиста все ещё издавала какие-то звуки — через защитный ракаловый костюм их трудно было разобрать, но, судя по их регулярности, Моуди заключил, что это молитвы. У лишавшейся вместе с жизнью рассудка монахини остались только молитвы, которым она посвятила многие годы. Пациентка кашлянула, очищая горло, шёпот её стал более разборчивым, и Моуди наклонился поближе, чтобы понять слова.

— … матерь Божия, молись за нас, грешников…

Ну разумеется. Да, конечно, это её любимая молитва.

— Прекрати сопротивление, святая женщина, — произнёс Моуди, обращаясь к ней. — Твоё время пришло. Перестань сопротивляться.

Умирающая не могла видеть, но она повернула голову и невидящим взглядом уставилась на него. Врач знал, что это сугубо рефлекторная реакция, что она инстинктивно повернулось на источник звуков.

— Доктор Моуди? Вы здесь? — Слова прозвучали медленно и невнятно, но достаточно разборчиво.

— Да, сестра. Я здесь. — Он невольно коснулся её руки, потрясённый словами монахини. Неужели она всё ещё не потеряла сознание?

— Я так благодарна вам… за то, что вы помогли мне. Буду молиться за вас.

Несомненно будет. Моуди знал это. Он снова коснулся её руки и одновременно увеличил дозу морфия, поступающего в тело женщины. Все, хватит. Они больше не вводили ей кровь, чтобы заражать её смертоносными вирусами. Он оглянулся. Оба армейских санитара сидели в углу, удовлетворённые тем, что врач сам стоит возле пациентки. Моуди подошёл к ним.

— Передайте директору — скоро, — обратился он к одному из них.

— Слушаюсь. — Санитар вскочил и вышел из палаты, не скрывая радости. Моуди сосчитал до десяти, прежде чем обратиться ко второму санитару.

— Чистые перчатки, пожалуйста. — Он поднял руки, показывая, что не хочет прикасаться к женщине.

Санитар вышел. В распоряжении Моуди было около минуты. На подносе с лекарствами находилось все, что ему требовалось. Врач взял шприц на двадцать кубиков, воткнул иглу в герметичную крышку пузырька с морфием и наполнил цилиндр до предела. Затем повернулся к больной, откинул пластиковую простыню и… взяв её левую руку, ввёл иглу в распадающуюся плоть и не медля нажал на поршень шприца.

— Это поможет вам уснуть, — сказал он, отступая от койки, и не оглянулся, чтобы посмотреть, услышала она его или нет. Он бросил шприц в красный контейнер для использованного хирургического инструмента, и, когда санитар возвратился в палату, там всё было, как и раньше.

— Вот, пожалуйста. — Он протянул Моуди перчатки. Тот кивнул, сняв верхние перчатки, бросил их в соседний контейнер для заражённых предметов и натянул чистые. Возвратившись к койке, он наблюдал за тем, как голубые глаза закрылись в последний раз. На экране электрокардиографа было видно, что частота сердечных сокращений чуть превышает сто сорок, характерные зубцы стали короче и распределялись неравномерно. Уже скоро. Наверно, она молится во сне, подумал Моуди. По крайней мере теперь можно не сомневаться — она не чувствует боли. Морфий уже проник в систему кровообращения, его молекулы подбираются к мозгу, действуют на рецепторы, выпуская там допамин, который даст команду нервной системе… вот.

Грудь монахини опускалась и поднималась в затруднённом дыхании. Наступила пауза, похожая на икоту, затем дыхание снова возобновилось, но теперь медленнее, поступление кислорода в кровь уменьшилось. Частота сердечных сокращений стала ещё чаще. И тут дыхание остановилось. Сердце замерло не сразу — таким оно было сильным, таким мужественным, печально подумал врач, восхищаясь органом, отказывающимся умирать внутри уже мёртвого тела. Но так не могло продолжаться, и после нескольких последних сокращений, видных на экране, оно тоже остановилось. Электрокардиограф издавал теперь гудящий звук тревоги. Моуди протянул руку и выключил гудок. Оглянувшись, он увидел облегчение на лицах санитаров.

— Так быстро? — спросил директор, войдя в палату и увидев на экране прямую молчаливую линию.

— Сердце. Внутреннее кровотечение. — Более детального объяснения не требовалось.

— Понятно. Значит, можно приступать?

— Да, доктор.

Директор дал знак санитарам. Один из них завернул пластиковые простыни, чтобы не допустить стока крови. Второй отсоединил трубку для внутривенного вливания и проводи электрокардиографа. Это было выполнено без промедления. Затем бывшую пациентку завернули, словно убитое животное, ударами ноги освободили замки на колёсах койки, и солдаты выкатили её через дверь. Скоро они вернутся в палату и произведут такую тщательную дезинфекцию, что на полу, стенах и потолке не останется ничего живого.

Моуди с директором последовали за ними в операционную для вскрытия трупов, которая находилась здесь же в лаборатории за двойными дверями. Солдаты подкатили койку к столу из нержавеющей стали и перевалили на него труп лицом вниз. Тем временем врачи уже надевали поверх защитных костюмов хирургические халаты — скорее по привычке, чем из необходимости. От некоторых привычек трудно избавиться. Затем санитары подняли пластиковые простыни, держа их за края, и слили накопившуюся там кровь в контейнер. Её оказалось около полулитра. Простыни осторожно погрузили в большой контейнер, который покатили из операционной к газовой печи. Было очевидно, что они нервничают, но это не помешало им нигде не уронить ни единой капли.

— Приступаем. — Директор нажал на кнопку, меняющую наклон стола. По старой профессиональной привычке он коснулся кончиками пальцев сначала левой сонной артерии, чтобы убедиться в отсутствии пульса, затем правой. Пульса не было. Когда нижняя часть мёртвого тела приподнялась на двадцать градусов, он взял большой скальпель и рассёк обе артерии вместе с проходящими параллельно яремными венами. На стол хлынула кровь, которая стекала по каналам к дренажному отверстию, и через несколько минут в пластиковом контейнере её собралось около четырех литров. Моуди видел, как быстро бледнеет тело. Пурпурные пятна прямо на глазах исчезали — или это ему мерещится? Явился санитар и, взяв контейнер с кровью, поставил его на маленькую тележку. Никто не решался нести это в руках даже несколько шагов.

— Мне ещё не доводилось проводить аутопсию после лихорадки Эбола, — заметил директор. Впрочем, можно ли было это назвать аутопсией. Жестокое равнодушие, с которым директор только что отнёсся к ещё тёплому телу женщины, выпустив из него кровь, скорее напоминало забой ягнёнка.

И всё-таки следовало проявлять предельную осторожность. В подобных обстоятельствах вскрытие производил только один хирург, и Моуди следил за тем, как директор делал длинные грубые разрезы скальпелем и щипцами из нержавеющей стали оттягивал лоскуты кожи и мышечной ткани. Минута — и левая почка полностью обнажилась. Они подождали возвращения санитаров. Один из них поставил на стол рядом с трупом поднос. От того, что он увидел дальше, Моуди почувствовал отвращение. Одним из последствий лихорадки Эбола был распад тканей. Обнажённая почка наполовину разжижилась, и при попытке извлечь её руками в пластиковых перчатках, она лопнула — распалась надвое, подобно ужасному красно-коричневому пудингу. Директор раздражённо покачал головой. Он знал, что этого следовало ожидать, но не в такой мере.

— Поразительно, что она делает с тканями…

— То же самое может быть и с печенью, зато селезёнка…

— Да, я знаю. Селезёнка походит на кирпич. Следите за своими руками, Моуди, — предостерёг директор. Он взял новый инструмент, похожий на ковш, и удалил остатки почки. Все это он положил на поднос, кивком приказав санитару унести его в лабораторию. С правой почкой обошлись осторожнее. После того как директор отсек кровеносные сосуды и соединительную ткань, они оба подсунули под неё руки и в целости извлекли из тела. Однако оказавшись на подносе, почка сморщилась и лопнула. Мягкие ткани почки не могли нарушить целостности их двойных перчаток, и тем не менее оба врача испуганно вздрогнули.

— Готово! — Директор жестом подозвал к себе санитаров. — Переверните её, — скомандовал он.

Санитары подошли к столу, один взял тело за плечи, другой за колени, и они поспешно перевернули его на спину. При этом капли крови попали на их матерчатые халаты, и санитары тут же поспешили отступить назад, стараясь держаться от операционного стола как можно дальше.

— Мне нужны печень и селезёнка, и на этом закончим, — сказал директор, обращаясь к Моуди. — А вы завернёте тело и отнесёте его в газовую печь, — приказал он санитарам. — Потом самым тщательным образом произведёте здесь дезинфекцию.

Глаза сестры Жанны-Батисты были открыты, как и тридцать минут назад. Моуди взял тряпицу и накрыл лицо мёртвой монахини, шепча про себя молитву. Директор услышал это.

— Можете не сомневаться, Моуди, она уже в раю. Может быть, приступим к работе? — бесцеремонно бросил он и, взяв скальпель, вскрыл грудную клетку. Его движения походили на движения мясника. Он раздвинул кожу и мышечную ткань. Картина, открывшаяся глазам врачей, потрясла даже директора.

— Как она смогла прожить так долго? — выдохнул он с ужасом. Моуди вспомнил дни, проведённые им в медицинской школе, когда он впервые смотрел на пластиковый муляж человеческого тела в натуральную величину. Ему казалось, перед ним тот же муляж, только внутрь его кто-то вылил ведро сильнодействующего растворителя. Все до единого органы в теле были деформированы.

Их поверхностные ткани словно растворились. Брюшная полость представляла собой море чёрной крови. Все, что они вливали в неё, подумал Моуди. Даже половина не вылилась наружу. Поразительно.

— Отсос! — скомандовал директор. Санитар протянул ему пластиковую трубку от бутыли, из которой был откачан воздух. Как только открыли кран, раздался отвратительный всасывающий звук. Отсос продолжался целых десять минут. Врачи стояли в стороне, наблюдая за тем, как санитар водит трубкой по брюшной полости, словно горничная, орудующая пылесосом. Ещё три литра заражённой вирусами крови для лаборатории.

Человеческое тело — Храм Жизни, учил святой Коран. Моуди смотрел на тело, превратившееся — во что? — в фабрику смерти, не менее ужасную, чем здание, в котором они находились. Директор снова подошёл к столу, и Моуди увидел, как он обнажил печень, на этот раз осторожнее, чем раньше. Может быть, его напугал вид чёрной крови в брюшной полости. Снова отсечены кровеносные сосуды и соединительная ткань. Директор отложил в сторону скальпель, и вместе с Моуди они извлекли печень и положили на поднос, который санитар снова унёс в лабораторию.

— Интересно, почему селезёнка ведёт себя иначе?

На первом этаже тоже шла работа. Санитары одну за другой переносили клетки с обезьянами из подвального помещения наверх. Африканских зелёных покормили, но они все ещё не пришли в себя после перелёта. Это отчасти уменьшило их агрессивность, они меньше кусались и царапались, когда санитары в толстых перчатках несли клетки вверх по лестнице. Их приносили по десятку. В новом помещении животных снова охватывала паника. Оказавшись в комнате с плотно запертыми дверями, обезьяны понимали, что их ждёт. Кому везло меньше, наблюдали за тем, как солдат, поставив клетку на стол, открывал дверцу и просовывал внутрь палку со стальной проволочной петлёй на конце. Петля затягивалась на шее обезьяны, следовал резкий рывок, и шейные позвонки с негромким хрустом ломались. Всякий раз обезьяна напрягалась, затем безвольно опускалась на пол клетки, широко раскрыв полные ярости глаза. Тем же инструментом солдат вытаскивал обезьяну из клетки и швырял мёртвое тело другому солдату, который относил его в соседнюю комнату. Живые обезьяны видели все это, отчаянно визжали, но клетки были слишком малы, чтобы увернуться от смертоносной петли. В лучшем случае обезьяне удавалось всунуть руку между петлёй и шеей, но тогда с хрустом ломалась и рука. Такая смерть мало чем отличалась от той, что порой настигала их на одиноком дереве посреди саванны, когда оставалось только панически визжать, глядя на карабкающегося леопарда.

В соседней комнате у пяти отдельных столов работало по несколько санитаров. Здесь тельце каждой мёртвой обезьяны зажимами неподвижно крепили за шею и основание хвоста. Лезвием изогнутого ножа санитар делал продольный разрез, а его напарник — поперечный и отворачивал шкуру, обнажая внутренности. Тогда первый санитар извлекал почки и передавал их второму, который ронял их в специальный контейнер. Окровавленное тело снимали со стола и относили к пластиковой корзине, чтобы потом сжечь в газовой печи. Когда санитар возвращался к столу и брался за нож, его напарник уже успевал закрепить зажимами тельце следующего животного. На каждую обезьяну уходило не больше четырех минут, так что через полтора часа все африканские зелёные были умерщвлены. Приходилось торопиться. Сырьё для предстоящей задачи было биологическим, а потому подчинялось всем биологическим законам. Удалённые почки через окошко с двойными дверцами передавались в инфекционную лабораторию.

Все, кто работали в обширной инфекционной лаборатории, были в синих пластиковых костюмах. Каждое их движение было неторопливым и осторожным. Медики были отлично обучены и прошли специальный инструктаж, а то немногое, что могли упустить при их подготовке, восполнили их коллеги, которым выпала участь ухаживать за европейской женщиной, умиравшей в палате на верхнем этаже.

Здесь находился тёплый чан с кровью, заражённой смертоносным вирусом, сквозь которую пропускали воздух. Обезьяньи почки — два больших ведра — пропустили сквозь мясорубку, которая мало отличалась от тех, какими пользуются в ресторанах. Перемолотые почки вместе с жидким питательным раствором аккуратно раскладывали по подносам. Работа походила на приготовление фарша для котлет или пирогов. Затем содержимое подносов обильно поливали заражённой кровью, использовав её около половины. Оставшуюся кровь разлили по пластиковым контейнерам, которые уложили в морозильники, охлаждаемые жидким азотом. Атмосфера в инфекционной лаборатории была тёплой и влажной, приближённой к климату джунглей. В ней поддерживалось не слишком яркое освещение, так как лампы дневного света во избежание ультрафиолетового излучения были прикрыты щитами. Вирусы не переносят ультрафиолетового излучения. Для быстрого размножения им нужна благоприятная среда, которую и создавали почки африканских зелёных обезьян вместе с питательным раствором при соответствующей температуре, необходимой влажности и некоторой удаче.

— Как вы сумели собрать столько сведений? — спросил Дарейи.

— Из американских средств массовой информации, от их репортёров, — объяснил Бадрейн.

— Получается все они шпионы! — воскликнул аятолла.

— Существует такое мнение, — улыбнулся Бадрейн. — На самом деле это не так. Репортёры — это… как бы получше выразиться? Что-то вроде средневековых герольдов. Они видят интересные события и сообщают о том, что видят. Они преданы только самим себе и своей профессии. Вы правы, они действительно шпионят, но шпионят за всеми, и в первую очередь за своими соотечественниками. Это может показаться безумием, я согласен, но тем не менее это так.

— А они верят во что-нибудь? — Религиозному лидеру Ирана трудно было понять такую позицию.

— Я так этого и не понял, — снова улыбнулся Бадрейн. — Казалось бы, американские репортёры сочувствуют Израилю, но и это преувеличение. Мне потребовались годы, чтобы постигнуть их поведение. Подобно диким собакам, они готовы броситься на кого угодно, укусят любую протянутую руку, какой бы доброй она ни была. Они не жалеют сил на поиски, находят интересующие их сведения и публикуют собранную информацию. Таким образом мне удалось узнать все об этом Райане — его доме, семье, школах, где учатся его дети, я знаю даже номер кабинета, где работает его жена, — словом, обо всём.

— Что, если часть этой информации не соответствует действительности? — В голосе Дарейи звучало подозрение. При его отношении к Западу природа тамошних репортёров была настолько чужда аятолле, что он не мог в неё целиком поверить.

— Это легко проверяется. Место работы его жены, например. Я не сомневаюсь, что среди персонала той больницы имеются и правоверные. Нужно только вступить с ними в контакт и задать несколько невинных вопросов. Что касается дома, в котором живёт семья, он находится под надёжной охраной. То же самое относится к детям президента. Это трудно понять. Чтобы передвигаться, им нужна охрана, но эту охрану легко заметить, и само её присутствие говорит о том, кого они охраняют и где эти люди находятся. Если исходить из собранной мной информации, мы даже знаем, где начать поиски. — Бадрейн отвечал на вопросы иранского аятоллы коротко и просто. Это не значит, что Дарейи глуп — как раз наоборот, к глупцам его никак не отнесёшь, — но у него ограниченное знание мира. Одно из преимуществ пребывания Бадрейна в Ливане заключалось в том, что он сталкивался там со многими людьми и многое узнавал. Прежде всего он понял, что ему нужен покровитель, и в Махмуде Хаджи Дарейи Бадрейн нашёл могущественного союзника. У аятоллы были свои планы. Он нуждался в людях. По какой-то причине он не слишком доверял соотечественникам. Бадрейна не интересовало почему. Какой бы ни была причина, это пошло ему на пользу и не было смысла узнавать подробности.

— Насколько хорошо охраняют таких людей? — спросил аятолла, поглаживая щеку. Он не брился почти двадцать четыре часа.

— У них отличная охрана, — ответил Бадрейн. Почувствовав что-то странное в этом вопросе, он решил запомнить его. — Американские полицейские агентства очень эффективны. В Америке существует проблема преступности, но она никак не связана с недостаточной активностью полиции. Там просто не знают, что делать с преступниками, после того как они арестованы. Вас интересует охрана президента? — Али откинулся назад и потянулся. — Он постоянно окружён великолепно подготовленными и преданными вооружёнными людьми, готовыми ради него на смерть. — Бадрейн добавил эту фразу, чтобы увидеть реакцию собеседника. Дарейи устал, но при этих словах выражение его глаз изменилось. — В остальном охрана, как охрана. Приёмы её ничем не отличаются от обычных. Вряд ли нужно объяснять их, они вам хорошо знакомы.

— Каковы слабые стороны Америки?

— Сейчас их много. Там правительственный кризис. Царит полный хаос. Но вам и без меня это известно.

— Их трудно понять, этих американцев… — пробормотал Дарейи, словно думая вслух.

— Военная мощь Америки колоссальна. Её политическая решимость непредсказуема, как мы оба обнаружили… к нашему несчастью. Было бы большой ошибкой недооценивать все это. Америка похожа на спящего льва, и потому к ней нужно относиться осторожно и с уважением.

— А как победить льва?

При этой фразе аятоллы Бадрейн на мгновение задумался. Однажды во время пребывания в Танзании — Али находился там в качестве советника правительства по борьбе с повстанцами — он отправился на сутки в буш[46] в сопровождении полковника танзанийской службы безопасности. Там он заметил старого льва, которому тем не менее удалось в одиночку убить антилопу. Может быть, она была покалечена. Затем они увидели стаю гиен. При виде гиен полковник остановил вездеход советского производства, сделанный в СССР, передал Бадрейну бинокль и посоветовал следить за дальнейшими событиями, сказав, что это поможет ему понять тактику повстанцев и их силу. Али навсегда запомнил случившееся. Он увидел огромного льва, по-видимому, уже старого, миновавшего расцвет своей мощи, но по-прежнему пугающе опасного и вызывающего уважение, даже с расстояния в двести метров. Гиены оказались небольшими животными, похожими на собак, которые передвигались странным образом, словно у них перебит позвоночник, однако это не мешало им быть весьма активными. Они собрались небольшой стаей метрах в двадцати от льва, пытающегося насытиться добычей, затем окружили его, и всякий раз тот, кто оказывался позади могучего зверя, бросался вперёд и кусал его за ляжки. Лев поворачивался и с рёвом отгонял дерзкого хищника — но в тот же миг другая гиена устремлялась вперёд и кусала отвернувшегося царя зверей со своей стороны. Поодиночке у гиен было не больше шансов победить этого гиганта, чем у человека с ножом в руках в противостоянии с автоматчиком. Однако при всей своей силе лев оказался беспомощен отстоять свою добычу — или хотя бы просто защитить себя, — и через пять минут он был вынужден обороняться, не в состоянии даже убежать с достоинством, потому что всякий раз сзади оказывалась кусающая его за ляжки гиена. Льву пришлось обратиться в бегство, которое выглядело унизительно комическим — он тащил зад по траве, пытаясь прикрыть его от атак безжалостных хищников. Наконец лев исчез вдали, молча, не издавая рёва и не оглядываясь назад, а гиены устремились к мёртвой антилопе и стали пожирать её со странным лаем, похожим на смех, словно издеваясь над унижением огромного льва, у которого они сумели отнять добычу. Бадрейн увидел, как маленькие хищники одержали верх над повелителем буша. Лев ещё постареет, станет ещё слабее, и придёт время, когда он уже не сможет защитить себя от свирепых гиен. Рано или поздно, сказал ему танзанийский друг, гиены побеждают всех. Бадрейн снова посмотрел в глаза иранского аятоллы. — Победить можно и льва.

Глава 20

Новая администрация

В Восточном зале собралось человек тридцать — к удивлению Райана, все мужчины были с жёнами. Когда, войдя в зал, он окинул взглядом лица, некоторые их владельцы ему понравились, некоторые нет. Те, кто понравились, были так же испуганы, как и он сам. Насторожённость вызывали улыбающиеся и уверенные в себе мужчины.

Как лучше всего обходиться с ними? Даже Арни не знал ответа, хотя обдумывал это. Проявить силу и запугать их? Да, конечно, подумал Райан, и завтра же в газетах его обзовут королём Джеком Первым. Говорить с ними на равных? Тогда его назовут слабаком, не способным взять на себя обязанности главы исполнительной власти. Райан начал испытывать страх перед средствами массовой информации. Раньше всё было гораздо проще. Поскольку он был «рабочей пчелой», на него почти не обращали внимания. Даже когда он занимал должность советника по национальной безопасности в администрации президента Дарлинга, его считали чем-то вроде куклы чревовещателя, излагающей мнение своего повелителя. Однако теперь положение коренным образом изменилось. Теперь все, что он говорил, каждое произнесённое им слово, могло быть истолковано — и истолковывалось — так, как это хотел понять, а затем сказать любой репортёр. Вашингтон уже давно потерял способность быть объективным. Здесь всё было политикой, политика превращалась в идеологию, а идеология основывалась на личных предубеждениях, а не на поиске истины. Где получили образование все эти люди, если понятие истины больше не имело для них ни малейшего значения?

Проблема Райана заключалась в том, что ему по сути была чужда политическая философия как таковая. Он верил в то, что действовало, что приносило ожидаемые плоды и исправляло все, что выходило из строя. Какие политические взгляды отражали те или иные поступки, было для него менее важным, чем полученный результат. Хорошие идеи приносили пользу, несмотря на то что некоторые из них на первый взгляд могли показаться безумными. Плохие пользы не приносили, хотя многие казались чертовски здравыми. Но Вашингтон мыслил по-другому. В этом городе идеологии становились фактами, и если идеология не действовала, от неё отказывались; когда те, с которыми не соглашались, оказывались полезными, то люди, которые были против них, никогда в этом не признавались, потому что признание ошибки являлось для них более страшным грехом, чем любой личный проступок. Они скорее отвергнут Бога, чем станут отрицать его идеи. Политика была единственной сферой деятельности людей, в которой они лезли из кожи вон, мало задумываясь о реальных последствиях своих действий, реальный мир был для них намного менее важен, чем выбранные ими фантазии — правые, левые или центристские, — которые они принесли в этот город, полный мрамора и юристов.

Джек смотрел на лица присутствующих и пытался понять, какой политический багаж принесли они с собой вместе с чемоданами. Может быть, его слабым местом было то, что он не понимал, как всё это происходит, но Райан жил в мире, где ошибки приводили к гибели реальных людей — или, как в практике Кэти, лишали их зрения. Для Джека жертвы были людьми с настоящими именами и лицами. Для Кэти они были людьми, чьих лиц она касалась во время операций. А вот для политических деятелей эти люди представляли собой отвлечённые абстрактные фигуры, куда менее важные для них, чем идеи, которых они придерживались.

— Как в зоопарке, — прошептала Кэролайн Райан, «Хирург», первая леди, скрывая свои подлинные чувства за обаятельной улыбкой. Она примчалась домой — в чём немало помог вертолёт — как раз вовремя, чтобы облачиться в новое белое платье и надеть на шею золотое колье, которое Джек преподнёс ей на Рождество… за несколько недель до того, как террористы попытались убить её в Аннаполисе[47], у моста на шоссе № 50.

— За золотой решёткой, — отозвался её муж, «Фехтовальщик», президент Соединённых Штатов, раздвинув губы в улыбке достоверностью трехдолларовой банкноты[48].

— Тогда кто мы? — спросила она едва слышно, заглушаемая аплодисментами только что назначенных сенаторов. — Лев и львица? Бык и корова? Павлин и пава? Или две морские свинки в лаборатории, ждущие, когда им в глаза брызнут шампунем?

— Это зависит от того, кто на нас смотрит, милая. — Райан взял жену за руку, и они вместе подошли к микрофону.

— Дамы и господа, добро пожаловать в Вашингтон, — произнёс он и сделал паузу, пока не кончилась волна новых аплодисментов. К этому тоже следует привыкнуть. Присутствующие аплодировали практически любому звуку, исходящему от президента. Хорошо ещё, что у моего туалета есть двери, подумал он. Райан извлёк из кармана несколько карточек размером три на пять дюймов с основными тезисами своего выступления. Карточки приготовила Кэлли Уэстон. Её почерк был достаточно крупным, чтобы он мог читать без очков. Несмотря на это, Райан знал, что потом у него непременно будет болеть голова. Головная боль наступала каждый вечер — слишком много приходилось читать.

— В нашей стране сейчас большая нужда в вас, и именно потому мы сегодня здесь собрались. Наступило время решений. И вы получили назначения и будете исполнять обязанности, заниматься которыми многие из вас не собирались, а некоторые, может быть, и просто не желали. — Это была явная лесть, но присутствующие в зале наверняка хотели её услышать — или, если быть более точным, увидеть себя потом на экранах телевизоров, поскольку в зале по углам стояли камеры канала Си-Спан.

Среди собравшихся, может быть, и была тройка непрофессиональных политиков, вроде одного губернатора, который заключил сделку со своим Заместителем по принципу «ты — мне, я — тебе» и в результате оказался в Вашингтоне, заняв место сенатора от другой партии. Это была «подача по кривой», о которой газеты только что начали писать. Катастрофа с Капитолием изменит соотношение сил в Сенате, потому что контроль над тридцатью двумя штатами Америки не соответствовал распределению сил между партиями в Конгрессе.

— Это принесёт только пользу, — продолжал Райан. — Существует многовековая благородная традиция, согласно которой граждане страны служат своему народу, она ведёт своё начало по крайней мере со времён римского гражданина Цинцинната[49]. Страна не раз призывала его на помощь в час нужды, а затем он возвращался к себе в деревню, к своей семье и скромной сельской жизни. Не случайно один из славных наших городов носит его имя, — добавил Райан, обращаясь к сенатору из Огайо, который на самом деле жил в Дейтоне, хотя и неподалёку.

— Вы не приехали бы сюда, если бы не понимали, в чём нуждается наша страна. Но главное, о чём я хочу сказать вам сегодня, это то, что мы должны работать рука об руку. У нас, как и у страны, нет времени на споры и разногласия. — Райану снова пришлось сделать паузу, пережидая новый взрыв аплодисментов. Раздражённый задержкой, он заставил себя ответить аудитории благодарной улыбкой.

— Сенаторы, я надеюсь, вы увидите, что работать со мной нетрудно. Мои двери всегда открыты для вас, я умею отвечать на телефонные звонки и готов обратиться за помощью к вам. Я буду обсуждать с вами все проблемы, прислушиваться ко всем точкам зрения. Для меня не существует иных правил, кроме Конституции, которую я поклялся соблюдать, ограждать и защищать.

— Те, кто прислали вас сюда, кто живут за пределами кольцевого шоссе 495, опоясывающего Вашингтон, ожидают, что все мы выполним свою работу. Они не рассчитывают на наше переизбрание. Они надеются, что мы будем трудиться для их блага добросовестно, насколько позволяют наши способности. Мы работаем на них, а не они на нас. В этом заключается наш долг. Роберт Ли[50] однажды сказал, что нет слова возвышенней, чем слово «долг». А сегодня особенно, потому что ни один из нас не избран на должность, которую занимает. Мы представляем народ демократической страны, но все оказались здесь по причине, которой просто не должно было произойти. Разве может быть ответственней долг каждого из нас?

Новые аплодисменты.

— Не существует более высокого доверия, чем то, которое оказала нам судьба. Мы не средневековые феодалы, от рождения освящённые высоким положением и безграничной властью. Мы слуги народа, чья воля дала нам власть. Мы живём по традициям гигантов. Примером для нас должны стать Генри Клей, Дэниел Уэбстер, Джон Кэлхун и другие члены Сената прошлых поколений. «Каково положение Америки?» — говорят, спросил Уэбстер со смертного одра. Мы ответим на этот вопрос. Судьба Америки в наших руках. Линкольн назвал Америку последней и лучшей надеждой человечества, и в течение последних двадцати лет Америка оправдывала слова нашего шестнадцатого президента. Америка все ещё остаётся экспериментом, коллективной идеей, управляемой списком правил под названием Конституция, в верности которой клянётся каждый из нас как внутри кольцевого шоссе 495, так и за его пределами, по всей стране. Благодаря этому короткому документу мы занимаем особое место в жизни человечества. Америка — это не просто континент между двумя океанами. Америка — это идея, это список правил, которым мы повинуемся. Именно по этой причине мы отличаемся от других государств, и, следуя этим правилам, мы все, кто находимся в этом зале, можем сделать так, что страна, которую мы оставим нашим наследникам, будет такой же, какой была получена нами от наших предшественников, может быть, даже чуть лучше. А теперь… — Райан повернулся к председателю апелляционного суда Соединённых Штатов по Четвёртому судебному округу, судье из Ричмонда, наиболее уважаемому судье страны, — настало время для вас приступить к делу.

Судья Уилльям Стоунтон подошёл к микрофону. У жены каждого сенатора в руках была Библия, и каждый назначенный сенатор положил на Библию левую руку, подняв кверху правую.

— Я — назовите своё имя…

Райан наблюдал за тем, как сенаторы приносят присягу. По крайней мере всё выглядело очень торжественно. Некоторые из новых законодателей даже поцеловали Библию — по причине ли своих религиозных убеждений или просто потому, что ближе других стояли к телевизионным камерам. Затем они поцеловали своих жён, лица которых расцвели улыбками. Послышался дружный вздох, все посмотрели друг на друга, в зале появились официанты Белого дома с бокалами на подносах. Камеры были выключены, теперь-то и началась настоящая работа. Райан взял стакан «Перрье» и прошёл в центральную часть зала, он улыбался, несмотря на усталость и неловкость от исполнения политических обязанностей.

Снова снимки один за другим. Служба безопасности в аэропорту Хартума не отличалась бдительностью, и трое американских оперативников непрерывно снимали тех, кто спускались по трапу. Общее удивление вызывали средства массовой информации, которые так и не догадались о происходящем. Вереница правительственных лимузинов — по-видимому, были задействованы все автомобили, принадлежащие государственным службам этой нищей страны, — увозила гостей с аэродрома. Когда самолёт покинул последний пассажир, «Боинг-737» взял курс обратно на восток. Двое сотрудников американской спецслужбы переместились к апартаментам, выделенным для иракских генералов, — информация об их местонахождении поступила от агента, работающего в Министерстве иностранных дел Судана. После окончания съёмок все сотрудники американских спецслужб, работающие в Судане, собрались в фотолаборатории посольства, чтобы проявлять, печатать и увеличивать фотографии, которые затем по факсу передавались через спутник в Вашингтон. В Лэнгли Берт Васко с помощью ещё двух сотрудников ЦРУ, сверяя полученные снимки с фотографиями иракских генералов, находящимися в картотеке ЦРУ, опознали каждого из них.

— Вот и все, — заявил сотрудник Госдепартамента. — Высшее руководство вооружённых сил Ирака до последнего человека. Но ни одного штатского из баасистской партии.

— Теперь мы знаем, кто станет козлами отпущения, — заметил Эд Фоули.

— Совершенно верно, — кивнула Мэри-Пэт. — Поэтому у старших офицеров, оставшихся в Ираке, появилась возможность арестовать их, подвергнуть допросу и таким образом проявить лояльность по отношению к новому режиму. Черт побери, все произошло слишком быстро, — добавила она. Начальник станции в Эр-Рияде был готов выехать в Багдад, но беседовать там ему не с кем. То же самое относилось и к нескольким дипломатам из Министерства иностранных дел Саудовской Аравии, поспешно разработавшим программу финансовой помощи новому правительству Ирака. Теперь и этого не потребуется.

— Я даже не подозревал, что они способны на подобное, — восхищённо покачал головой Эд Фоули, только что назначенный директором ЦРУ. — Чтобы убрать нашего приятеля, не потребовалось много времени, это верно, но так быстро и гладко убедить высшее военное руководство покинуть страну — кто бы мог это придумать?

— Вы правы, мистер Фоули, мне это сразу в голову не пришло, — согласился Васко. — Кто-то отлично сыграл роль посредника — но кто?

— Принимайтесь за дело, работнички, — распорядился Эд Фоули, глядя на сотрудников с кривой улыбкой. — Постарайтесь узнать что-нибудь и как можно быстрее.

Содержимое плоских стеклянных подносов под тусклыми лампами с защитой от ультрафиолетового излучения походило на какую-то отвратительную тушёнку. Пока работы было немного — нужно было всего лишь поддерживать необходимые условия в помещении, а контроль за этим осуществляли несложные аналоговые приборы. Моуди с директором, облачённые в защитные костюмы, вошли в помещение, чтобы проверить, в каком состоянии находятся растущие культуры смертоносных вирусов. Две трети крови Жанны-Батисты были заморожены жидким азотом на случай, если их первая попытка воспроизвести вирусы Эбола-Маинги потерпит неудачу. Врачи проверили и многоэтапную систему вентиляции, поскольку теперь здание в буквальном смысле превратилось в фабрику смерти. Принятые предосторожности на первый взгляд могли показаться чрезмерными. Поскольку в помещении лаборатории были созданы самые благоприятные условия для развития и роста вирусов, за её дверью армейские санитары обрызгивали дезинфицирующим составом каждый квадратный миллиметр поверхности, чтобы вирусы не проникли за пределы помещения. Так же тщательно фильтровался воздух, поступающий в помещение с растущими культурами. Иначе люди могли умертвить вирусы, способные убить их, допусти они хотя бы одну ошибку.

— Вы действительно считаете, что вирусы этого штамма могут переноситься по воздуху? — спросил директор.

— Как вы знаете, заирский штамм лихорадки Эбола-Маинги назван так по имени медсёстры, которая заболела, несмотря на все обычные меры предосторожности. «Пациентка два», — он решил, что будет проще не называть её по имени, — была отлично подготовленной медсестрой, имевшей опыт общения с жертвами лихорадки Эбола; она не делала инъекций и всё-таки не знала, каким образом произошло заражение. Отсюда следует вывод — да, это возможно.

— Такой метод распространения мог бы оказаться весьма полезным, Моуди. — Директор говорил так тихо, что молодой врач с трудом расслышал его слова. Впрочем, сама мысль была достаточно ясной. — Можем провести испытания.

Это будет легче, подумал Моуди. Во всяком случае он не будет знать имена тех, кто подвергнутся испытаниям. Врач попытался ещё раз продумать, прав ли он в отношении вируса. Может быть, «пациентка два» допустила ошибку и забыла о ней? Однако нет, он сам, как и сестра Мария-Магдалена, осмотрел тело мальчика в поисках следов инъекций, да и трудно предположить, чтобы Жанна-Батиста слизывала выделения с тела юного Бенедикта Мкузы, правда? Тогда что все это значит? Это значит, что штамм лихорадки Эбола-Маинги способен на протяжении некоторого времени выжить в воздухе, и в этом случае у них появилось потенциальное оружие, с которым никогда не сталкивался человек, более страшное, чем ядерное или химическое. В их распоряжении оказалось биологическое оружие, способное самостоятельно размножаться и передаваться его жертвами от одного человека к другому и так далее до тех пор, пока вспышка лихорадки не угаснет сама по себе. Такова участь всех эпидемий в конце концов. Почему здесь она должна быть другой?

Ведь не должна?

Моуди в задумчивости хотел потереть подбородок, поднял руку и наткнулся на пластик защитного шлема. Он не знал ответа на этот вопрос. В Заире и ряде других африканских стран, подверженных этому ужасному заболеванию, вспышки лихорадки Эбола, какими бы страшными они ни были, всегда гаснут сами по себе, несмотря на идеальные для смертоносного вируса условия окружающей среды. Но, с другой стороны, не могут не играть роли примитивность заирской жизни, отвратительные дороги и отсутствие транспортного сообщения. Лихорадка убивает человека, прежде чем он успевает далеко уйти от места заболевания. От лихорадки Эбола вымирают целые деревни, но вирус не распространяется дальше. Однако никто не знает, что случится при вспышке эпидемии в развитой стране. Теоретически можно заразить пассажиров авиалайнера, совершающего, скажем, международный рейс в аэропорт Кеннеди, в Нью-Йорк. Пассажиры выйдут из этого самолёта и пересядут на другие. Может быть, они немедленно передадут вирусы лихорадки, чихая и кашляя, а может быть, и нет. Многие из них через несколько дней полетят другими рейсами, думая, что подхватили грипп, и тогда они распространят болезнь дальше, заражая других людей.

Разрастание эпидемии зависит только от времени и транспортных возможностей. Чем скорее болезнь распространяется от центра своего возникновения, тем дальше она уйдёт и тем большие регионы она охватит. Существуют математические модели распространения эпидемических заболеваний, но все это теоретические расчёты, зависящие от множества переменных, каждая из которых может изменить результат по меньшей мере на порядок. Действительно, не приходится сомневаться, что со временем эпидемия угаснет. Но вопрос заключается в том, как быстро это произойдёт? Это определит число инфицированных, успевших заразиться до того, как начнут действовать превентивные меры. Один процент населения, десять процентов или пятьдесят? Америка далеко не провинция. Взаимопроникающее общение для неё особенно характерно. А тут вирус с трехдневным инкубационным периодом, способный распространяться по воздуху… Насколько знал Моуди, такой модели никто не разрабатывал. Самая смертоносная вспышка заирской лихорадки Эбола в Киквите унесла меньше трехсот жизней, но ведь она пошла от одного несчастного лесоруба, распространилась на его семью, захватила соседей. Это значит, что наибольшего эффекта можно добиться, увеличив число очагов первоначального заболевания. Если удастся добиться этого, начало эпидемии лихорадки Эбола-Маинги в Америке будет настолько широким, что сделает недействительными любые обычные меры. Она будет распространяться не от одного человека и одной семьи, а от сотен — если не тысяч — людей и семей. Тогда в следующий этап окажутся вовлечёнными уж сотни тысяч людей. К этому времени американцы почувствуют неладное, но останется возможность для ещё одного этапа, при котором число заражённых увеличится на порядок и достигнет, возможно, миллионов. Тогда медицинские учреждения будут уже бессильны что-либо предпринять…

… Не исключено, что эпидемию вообще остановить не удастся. Никто не задумывался о возможных последствиях намеренного массового заражения весьма подвижного общества. Последствия будут глобальными в буквальном смысле этого слова. Впрочем, вряд ли. Почти наверняка этого не произойдёт, решил Моуди, глядя через пластиковую маску шлема на покрытые крышками из армированного стекла подносы с отвратительной массой, в которой выращивалась культура смертоносного вируса. Первая генерация возбудителя лихорадки Эбола появилась от неизвестного носителя и убила маленького мальчика. Вторая — привела к смерти всего лишь единственной жертвы — везение ли тут, судьба или его собственная компетенция врача. Третья генерация растёт у него на глазах. Сколько человек падёт её жертвой, пока неизвестно. Но затем последуют четвёртая, пятая, шестая и, может быть, даже седьмая генерации, которые определят судьбу целого народа, врага его страны.

Теперь его не мучили угрызения совести. У сестры Жанны-Батисты были лицо, голос, наконец, жизнь, переплетавшаяся с его жизнью. Впредь он не допустит подобного. Она была неверной, но всё-таки праведницей, и теперь её душа унеслась к Аллаху — ведь Аллах поистине милосерден. Моуди молился за её душу, Он несомненно не может не услышать его молитвы. Вряд ли в Америке или в другой западной стране найдётся вторая такая праведная. Моуди отлично знал, что американцы ненавидят его страну и насмехаются над его религией. Конечно, у них есть имена и лица, но он не видел их и никогда не увидит; к тому же они за десять тысяч километров от него, и не составит труда выключить телевизор, чтобы не знать о последствиях катастрофы в лицах.

— Да, — согласился Моуди, — провести испытания будет несложно.

— Вот посмотрите, — сказал Джордж Уинстон, обращаясь к трём новым сенаторам, — если бы изготовлением автомобилей занималось федеральное правительство, самый обычный пикап «шевроле» стоил бы восемьдесят тысяч долларов, а заправлять его приходилось бы через каждые десять кварталов. Мы с вами, ребята, знаем, что такое бизнес. У нас получится куда лучше.

— Неужели всё обстоит так плохо? — спросил старший (по алфавиту) сенатор из Коннектикута.

— Я могу познакомить вас со сравнительными производственными показателями. Если бы Детройт управлялся таким образом, мы все ездили бы на японских автомобилях. — Уинстон упёрся пальцем в грудь сенатора, напомнив себе, что нужно продать свой «Мерседес-500 SEL» или хотя бы временно поставить его в гараж.

— Создалась ситуация вроде той, как если бы одному полицейскому поручили патрулировать восточную половину Лос-Анджелеса, — говорил Тони Бретано ещё пяти новым сенаторам, два из которых представляли Калифорнию. — У меня недостаточно сил, чтобы справиться даже с одним крупным региональным конфликтом, а мы обязаны — на бумаге, разумеется, — успешно решать два таких конфликта одновременно, а ещё направить миротворческие силы в какой-нибудь регион земного шара. Понимаете? Так вот, мне нужно преобразовать Министерство обороны таким образом, чтобы ведущую роль в нём играли военные, а остальные служащие поддерживали бы их, а не наоборот. Бухгалтеры и юристы полезны, но нам хватает их в министерствах юстиции и финансов. Что касается моей области, то мы нечто вроде полицейских, а у меня их не хватает для патрулирования улиц.

— Но как мы заплатим за все это? — спросил младший сенатор из Колорадо. Старший сенатор из Монтаны отсутствовал, занятый этим вечером в Голдене сбором средств для предвыборной кампании.

— Пентагон не занимается разработкой и производством вооружений. Нужно постоянно помнить об этом. На следующей неделе я получу полную оценку всего, в чём мы нуждаемся, и тогда отправлюсь на Капитолийский холм. Вместе с вами мы разберёмся, как удовлетворить нужды Министерства обороны с наименьшими затратами.

— Теперь понимаешь, что я имел в виду? — негромко заметил ван Дамм, проходя за спиной Райана. — Пусть всем занимаются они. А ты просто улыбайся и делай вежливые замечания.

— То, что вы сказали, я считаю совершенно правильным, господин президент, — признал сенатор из Огайо, отпивая глоток бурбона с водой — теперь, когда камеры выключены, это можно было себе позволить. — Знаете, ещё в школе я написал небольшой доклад о деятельности Цинцинната и…

— Да, конечно, нам нужно всегда помнить, что на первом месте для нас нужды страны, — кивнул Райан.

— Как вы ухитряетесь заниматься своей работой? Я хочу сказать, вы ведь по-прежнему проводите хирургические операции? — выразила своё восхищённое удивление супруга старшего сенатора из Висконсина.

— И обучаю студентов-медиков, что ещё важнее, — улыбнулась Кэти, с тоской думая о том, что сейчас могла бы уже наверху закончить записи в историях болезней своих пациентов. Ну ничего, завтра в вертолёте по пути в клинику у неё будет время на это. — Я никогда не прекращаю работу. Возвращать зрение… Иногда я сама снимаю повязки с глаз своих пациентов, и выражение на их лицах для меня лучшая награда в мире. Лучшая, — повторила она.

— Неужели лучшая, а как же я, милая? — Джек обнял её за плечи. А вдруг это действительно принесёт пользу, подумал он. Постарайся очаровать их, сказали ему Арни и Кэлли.

Дело сдвинулось. Полковник, отвечавший за охрану имамов, проводил их в мечеть и там, тронутый происходящим, помолился вместе с ними. По окончании обряда старший из имамов вступил с ним в беседу, вежливо и убедительно заговорил об одной из сур Священного Корана, и почувствовал, что нашёл отклик в его душе. Полковник даже мысленно вернулся в юность, вспомнил отца, религиозного и благоверного человека. Имам знал, как следует устанавливать контакт с людьми, независимо от страны и культурных традиций. Следует дать им разговориться, повторять их собственные слова и таким образом направить беседу в нужное русло. Имам уже более сорока лет давал советы людям, которые обращались к нему в трудную минуту, и наставлял их в вопросах истинной веры, так что ему нетрудно было установить взаимопонимание с полковником, который незадолго до этого дал клятву убить всех пятерых заложников, как только получит приказ. Однако, выбирая преданного, благоверного офицера, иракские генералы просчитались, потому что именно такие люди склонны к самостоятельным и принципиальным действиям, они легче поддаются новым убеждениям, особенно если видят преимущества их перед теми, которым они следовали раньше. Так и в этом случае исход был очевиден. У ислама древняя и благородная история, и ни одна из его лучших традиций не имела отношения к умирающему режиму, которому присягал полковник.

— Должно быть, вам было очень трудно воевать в болотах, — заметил имам, когда разговор коснулся отношений между двумя исламскими государствами.

— Война — всегда зло. Мне никогда не доставляло удовольствия убивать людей, — признался полковник. Он напоминал католика на исповеди. Глаза его наполнились слезами, и он поведал имаму о некоторых своих поступках, которые его заставляли совершать за последние годы. Теперь он начал понимать, что его сердце ожесточилось, он перестал отличать невиновных от преступников, справедливость от злодейства, делал то, что ему приказывали, и вовсе не потому, что считал такие приказы правильными. Теперь он отчётливо понимал это.

— Человеку свойственно ошибаться, но, следуя словам пророка, мы всегда можем вернуться к милосердному Богу. Люди склонны забывать свой долг, однако Аллах никогда не забывает о своём. — Имам коснулся руки офицера. — Мне кажется, ваши молитвы, обращённые к Аллаху, будут продолжаться и дальше. Мы будем вместе молиться Ему, и мир снизойдёт на вашу душу.

После этого остальное было просто. Узнав, что генералы покидают страну, полковник понял: у него есть две разумные причины, чтобы сотрудничать с Ираном. Он не хотел умирать и был готов следовать воле Аллаха, для того чтобы, оставшись в живых, служить новому режиму. Демонстрируя свою преданность, полковник собрал две роты солдат, которые встретились с имамами и получили наставления. Для солдат всё было ещё проще. От них требовалось одно: выполнять приказы офицеров. Мысль о неповиновении даже не пришла в голову ни одному из них.

В Багдаде стемнело, и во многих больших домах солдаты ударами ног выбивали двери. Некоторые из жильцов ещё не спали. Некоторые — уже забылись в пьяном сне. Им всем приказывали собирать вещи и убираться куда глаза глядят. Обитатели зажиточных домов слишком поздно поняли, что происходит вокруг, и это в городе, где минутное промедление было границей между жизнью в довольстве и жестокой смертью. Кто-то попытался сопротивляться, одного, кто делал это особенно успешно, просто вместе с женой перерезали пополам длинной очередью из АК-47. Но большинство прямо босиком вывели из своих домов к стоящим наготове грузовикам. Они шли, опустив головы и глядя на тротуар, зная, чем закончится для них эта драма.

Оперативные радиопереговоры велись открытым текстом по каналу УВЧ, и, несмотря на слабую слышимость, радиостанция «След бури», которая находилась ближе к Багдаду, принимала их. Назывались имена арестованных, причём они повторялись по несколько раз, когда группы, выделенные для этой цели, докладывали в штаб о выполнении задания. Это облегчило работу постам сбора электронной информации, расположенным у границы и в военном городке короля Халеда. Дежурные офицеры вызвали своих командиров, и донесения с грифом «молния» были отправлены через спутники связи.

Райан только проводил последнего сенатора, когда к нему подошла Андреа Прайс.

— Эти туфли просто убивают меня, а завтра мне… — начала Кэти и замолчала.

— Поступили срочные сообщения, сэр.

— Ирак? — спросил Джек.

— Да, господин президент.

— Я ещё немного задержусь. — Президент поцеловал жену. У Кэти не было выбора. Она кивнула и направилась к лифту, который держал наготове один из служащих. Дети уже легли спать. Они закончили домашние задания, порой, наверно, не без помощи телохранителей. Джек повернул направо, спустился по лестнице, снова направо, вышел из здания и вошёл в Западное крыло, где находился ситуационный центр.

— Говорите, — приказал президент.

— Началось, — произнёс Эд Фоули с экрана на стене. Сейчас им оставалось только одно — ждать.

Национальное телевидение Ирака приветствовало наступление нового дня и новой реальности. Это стало очевидным, когда ведущие служб новостей начали свои ежедневные передачи с обращения к Аллаху. Подобное случалось и раньше, но впервые делалось с таким энтузиазмом.

— Пусть бы осталась прежняя религия, мне она вполне подходит, — заметил главный сержант на радиостанции «Пальма». Передачи велись по всей стране и повторялись ретрансляторами в Басре. Он повернулся и позвал:

— Майор Сабах?

— Слышу, сержант, слышу, — кивнул кувейтский офицер и подошёл к оператору. Теперь сомневаться не приходилось. Это только его начальники могли не верить. Они просто не чувствовали пульса врага так отчётливо, как он, думали больше о политике, чем об идеологии. Майор посмотрел на часы. Только часа через два они займут места в своих кабинетах, и звонить им сейчас, настаивая, чтобы они приехали пораньше, не имело смысла. Да и спешка уже ничего не изменит. Плотина прорвана, и в брешь хлынула вода. Время, когда подобное развитие событий можно было остановить, упущено, если оно вообще существовало.

Власть в Ираке перешла в руки военных, сообщили по телевидению. Это прозвучало так внушительно, словно подобного никогда раньше не случалось. Сформирован совет революционного правосудия. Виновные в преступлениях против народа (отличная универсальная фраза, ничего не значащая, но понятная для всех) арестованы и предстанут перед судом своих соотечественников. Телевидение призвало народ к спокойствию, потому что сейчас страна нуждается в нём больше всего. Завтрашний день станет национальным праздником. Работать будут лишь те, кто заняты на непрерывном производстве в интересах всего общества. Что касается остальных граждан, их призвали посвятить день молитвам и обратиться к Аллаху с просьбой о примирении. В своём обращении к другим странам новый режим обещал им мир. Они могут провести весь день с мыслью об этом.

Дарейи уже все продумал. Ему удалось поспать три часа, прежде чем он приступил к утренним молитвам. Он давно понял, что с годами организм требует все меньше и меньше сна. Возможно, это инстинктивная реакция тела — раз времени осталось мало, нельзя тратить драгоценные часы на отдых. Но всё же сон не исключишь, и сегодня ранним утром, перед пробуждением, ему снились львы. Мёртвые львы. Прежде лев был символом шахского величия, и тут Бадрейн несомненно прав. И льва можно убить. В Иране — древней Персии — когда-то водились настоящие львы, но их давно истребили. Символических львов династии Пехлеви также ликвидировали. Терпением и жестокостью. И тут аятолла сыграл немалую роль. Его поступки не всегда были милосердными. По приказу и под наблюдением Дарейи произошёл жесточайший акт уничтожения кинотеатра, полного зрителей, которые больше интересовались западным развратом, чем Истинной Верой. Кинотеатр забросали бутылками с горючей смесью, и сотни людей погибли страшной смертью в огне. Но это был необходимый шаг на пути возвращения его страны и его народа к Истинной Вере. Он сожалел об этом прискорбном эпизоде и часто молил Аллаха о прощении за гибель стольких жизней, но не испытывал угрызений совести. Он был инструментом Веры, а Святой Коран сам говорил о необходимости войны, Священной Войны в защиту Истинной Веры.

Ещё одним даром Персии миру — хотя некоторые утверждали, Индии, — была игра в шахматы, которую Дарейи полюбил ещё ребёнком. Даже само название «шах и мат», означающее конец партии, пришло из персидского «шахмат» — «король мёртв». В реальной жизни аятолла помог добиться этой цели, и хотя Дарейи уже давно не сидел за шахматной доской, он отчётливо помнил, что хороший игрок обдумывает не один ход за другим, а заглядывает вперёд на несколько ходов. Но в шахматах, как и в жизни, противник иногда может угадать твой следующий ход; особенно когда играешь с искусным противником, а не считать его таковым просто опасно. Однако, заглядывая на несколько ходов вперёд, труднее оценивать происходящее, и тогда способный ясно оценивать позицию противник теряет преимущество благодаря твоей блестящей тактике, лишается фигур, свободы выбора и подчиняется твоей воле. В результате у него не остаётся иного выбора, как сдать партию. Именно это происходило в Ираке до сегодняшнего утра. Противники Дарейи — а их было немало — сдали партию и скрылись из страны. Аятолла не препятствовал им в этом. Разумеется, удовольствие гораздо больше, когда противник не может скрыться, но смысл шахматной партии не в удовольствии, а в победе, а чтобы добиться победы, ты должен видеть дальше и думать быстрее противника. При этом каждый — именно каждый — следующий ход становится для него неожиданным, приводит противника в замешательство, ставит в тупик, заставляет задумываться и тратить на это время, а в шахматах, как и в жизни, время ограниченно. Всё это происходит в уме и никак не зависит от тела.

Судя по всему, то же самое относится и ко львам. Даже такое могучее животное могут привести в замешательство гораздо более слабые хищники, если время и ситуация выбраны правильно. Сейчас это одновременно урок и задача. Закончив утренние молитвы, Дарейи вызвал к себе Бадрейна. Хотя этот человек и намного моложе его, он оказался искусным тактиком и умело руководил сбором информации. Ему нужно работать под руководством хорошего стратега, тогда он способен принести немалую пользу.

После часового совещания с ведущими экспертами страны было решено, что президент не может сейчас предпринять никаких мер. Следующий этап заключался лишь в том, чтобы выжидать и следить за тем, как станут разворачиваться события. Это по силам всякому, но лучшие эксперты Америки способны наблюдать и делать выводы чуть быстрее остальных — по крайней мере так считали они сами. Все это, разумеется, будет сделано для президента, и потому Райан покинул ситуационный центр и, поднявшись по ступенькам, вышел наружу. На Южную лужайку падали капли холодного дождя, а с крыши над дорожкой, ведущей в главное здание, уже сбегали струйки воды. День обещал быть ветренными — типично для наступающего марта, который всегда начинался с львиных замашек, а потом превращался в ягнёнка. Во всяком случае так гласила пословица. Пока же погода была просто мрачной, как бы ни питал дождь землю, приходящую в себя после холодной тяжёлой зимы.

— Теперь сойдёт последний снег, — послышался голос Андреа Прайс, которая удивилась сама себе, неожиданно обратившись к своему боссу.

Райан посмотрел на неё с улыбкой.

— Вы работаете с большим напряжением, чем я, агент Прайс, особенно для…

— Женщины? — устало улыбнулась она.

— Это, должно быть, проявление мужского шовинизма. Извините, мэм. Мне сейчас так захотелось закурить. Я бросил несколько лет назад — Кэти заставила, причём не сразу, — откровенно признался Джек. — Нелегко, когда у тебя жена врач.

— Вообще нелегко жить с кем угодно. — Прайс отдавала всю себя работе, хотя позади у неё были две неудачные попытки замужества. Её проблема, если так можно это назвать, заключалась в том, что она была слишком предана долгу, а считалось, что это свойственно только мужчинам. Такое обстоятельство на первый взгляд казалось простым, но оба избранника — первый был адвокатом, а второй — специалистом по рекламе — так и не сумели его понять.

— Почему мы так поступаем, Андреа? — спросил Райан. Специальный агент не могла ответить на этот вопрос. Президент страны для неё являл собой образ «отца». Это от него ожидали ответа, но, проведя много лет в президентской охране, она знала, что все не так просто. У её отца всегда были наготове ответы на все вопросы, или, может, так ей казалось в детстве. Затем она выросла, окончила Колледж, стала агентом Секретной службы и быстро продвинулась по этой крутой и скользкой лестнице, и со временем каким-то образом потеряла из виду цель жизни. И вот она достигла профессиональной вершины, находилась рядом с «отцом нации» и только теперь поняла, что жизнь не позволяет человеку узнать, что же ему необходимо на самом деле. Её работа была достаточно трудной, но её же не сравнить с обязанностями президента. Может быть, президентом должен быть кто-то другой, а не честный и скромный джентльмен, каким является Джон Патрик Райан. Может быть, с этими обязанностями лучше справился бы какой-нибудь крутой сукин сын…

— Значит, у вас нет ответа? — улыбнулся Райан, глядя на пелену падающего дождя. — А я думал, вы скажете, что кто-то должен заниматься этим. Боже милостивый, я только что пытался соблазнить новых сенаторов. Вы понимаете, что я имею в виду? Соблазнить, — повторил Джек. — Словно они девушки или вроде того, а я — мужчина и хочу затащить их в постель. А ведь я сам не имею ни о чём самого гребаного представления. — Он замолчал и покачал головой, удивлённый собственными словами. — Извините меня, Андреа.

— Можете не извиняться, господин президент. Вы не первый президент, от которого я слышу это слово.

— И у кого спросить совета? — задал риторический вопрос Райан. — Раньше я говорил с отцом, затем с Джеймсом Гриром, когда работал у него, после этого с Роджером — ещё несколько недель назад. А теперь все спрашивают меня. Знаете, в офицерской школе в Куантико мне внушали, что трудность обязанностей командира в том, что тебе одному приходится принимать решения. Боже мой, как они были правы! Как правы!

— У вас такая хорошая жена, сэр, — напомнила ему Прайс, и в её голосе невольно прозвучала зависть к семейному человеку.

— Всегда должен быть кто-то, кто умнее тебя, человек, к которому ты обращаешься, когда не уверен в чем-нибудь. А теперь обращаются ко мне. А у меня не хватает на то ума. — Райан сделал паузу, только сейчас поняв, что сказала Прайс. — Вы правы, но Кэти занята своей работой, и я не вправе взваливать на неё дополнительные проблемы.

— Вы действительно шовинист, босс, — не удержалась от улыбки Прайс.

При этих словах он резко повернулся к ней.

— Вы забываетесь, мисс Прайс! — Его голос казался раздражённым, но тут же президент рассмеялся. — Только не говорите репортёрам, что я придерживаюсь такой точки зрения.

— Сэр, я не говорю репортёрам, даже как пройти в туалет.

— Что там у нас на завтра? — зевнул президент.

— Весь день вы проведёте у себя в кабинете. Думаю, события в Ираке нарушат ваше утреннее расписание. Я уеду рано утром и вернусь после обеда. Я намерена проверить, как охраняют детей. А ещё предстоит совещание, надо найти способ доставлять «Хирурга» на работу и обратно без вертолёта…

— Забавно, правда? — заметил Райан.

— Секретная служба ещё никогда не сталкивалась с проблемой первой леди, занимающейся настоящим делом.

— Вот у неё действительно настоящее дело, черт побери! Она зарабатывает больше меня, и так уже последние десять лет, за исключением того времени, когда я занимался биржевыми операциями на Уолл-стрите. Газеты ещё не узнали и об этом. Она — отличный врач.

Прайс заметила, что он начал путаться в словах. Президент слишком устал, чтобы ясно мыслить. Ну что ж, такое случается и с президентами. Вот почему она всегда рядом.

— По словам Роя, её пациенты души в ней не чают. Словом, я собираюсь проверить, как ведётся охрана ваших детей, — обычная мера предосторожности, сэр, ведь я несу ответственность за безопасность всей вашей семьи. Агент Раман всю первую половину дня будет недалеко от вас. Мы решили продвинуть его. Он отлично проявил себя, — добавила Андреа.

— Тот самый, что в первую ночь накинул на меня плащ пожарника, чтобы я не выделялся среди других у развалин Капитолия?

— Вы заметили это? — удивилась специальный агент. Президент повернулся и направился к Белому дому. На его лице была улыбка изнеможения, но, несмотря на это, голубые глаза насмешливо сверкнули, когда он посмотрел на своего главного телохранителя.

— Не считайте меня таким уж глупым, Андреа.

Нет, решила она, всё-таки Джек Райан на посту президента лучше, чем какой-нибудь крутой сукин сын.

Глава 21

Взаимоотношения

Патрик О'Дей женился уже в зрелом возрасте и стал вдовцом после неожиданного и жестокого несчастья, разрушившего его счастливую семейную жизнь, которая длилась всего шестнадцать месяцев. Его жена Дебора служила агентом ФБР и работала в исследовательском отделе. Она была судебно-медицинским экспертом, и потому ей приходилось постоянно выезжать в командировки. И вот однажды вечером по пути в Колорадо-Спрингс её самолёт врезался в землю по причинам, которые так и не удалось установить. Это была её первая командировка после родов, и она оставила мужу дочку Меган четырнадцати недель отроду.

Сейчас Меган было два с половиной года, и инспектор О'Дей все ещё не решил, что сказать ей об исчезновении матери. У него были видеокассеты и фотографии, но разве он мог указать пальцем на квадратик фотобумаги или синий экран и сказать дочери:

«Вот это мама»? А вдруг она подумает, что вся жизнь является чем-то искусственным? Как это подействует на её развитие? Это были вопросы в жизни человека, работа которого заключалась в том, чтобы всё время находить ответы. Отцовство, навязанное ему судьбой, заставило его ещё больше полюбить свою дочь, и это на вершине профессиональной карьеры, в течение которой он шесть раз решал исход попыток киднэппинга. Огромный мужчина ростом шесть футов четыре дюйма и весом двести фунтов, подтянутый, из одних мускулов и сухожилий, он послушно сбрил усы а ля Сапата[51] по требованию руководства ФБР, но, будучи самым крутым из крутых агентов, так любил свою маленькую дочь, что его коллеги, знай они об этом, хихикали бы за его спиной. У девочки были светлые длинные волосы, похожие на шёлк, и каждое утро он расчёсывал их, после того как надевал на неё яркую детскую одежду и помогал зашнуровать крошечные кроссовки. Меган папа казался огромным защитником-медведем, который возвышался над ней, уходя головой в голубое небо, и подхватывал с пола, чтобы она могла обнять его за шею, с такой силой, словно её уносила ракета.

— Ой! — воскликнул отец. — Ты едва меня не задушила!

— Очень больно? — спросила Меган с притворной тревогой. Всё это было частью их утреннего ритуала.

— На этот раз не очень, — улыбнулся отец. Он опустил её на пол, вывел из дома и открыл дверцу своего замызганного пикапа. Там он усадил её в детское креслице, прикреплённое к спинке сидения, тщательно пристегнул ремни и рядом положил коробку с её ланчем и одеяльцем. Часы показывали половину седьмого. Сегодня они ехали в новый детский сад. О'Дей не мог отправиться в путь, не посмотрев на Меган, крошечную копию своей матери, отчего всякий раз кусал губы, закрывал глаза и качал головой, снова и снова пытаясь понять, почему «Боинг-737» внезапно накренился и рухнул на землю с его женой в кресле 18-F.

Новый детский сад удобно располагался по пути на службу, и его настоятельно рекомендовали соседи, которые оставляли там своих мальчиков-близнецов. О'Дей повернул на Ритчи-хайуэй и поставил пикап напротив кафе «7-одиннадцать», чтобы купить там пинту кофе, который он выпьет уже по пути в Вашингтон, на шоссе 50. Значит, название детского сада «Гигантские шаги» — совсем неплохо.

Чертовски трудный способ зарабатывать на жизнь, подумал Пэт, выходя из машины. Марлен Даггетт каждое утро приезжает к шести утра, чтобы принять детей чиновников, едущих в Вашингтон. А сегодня она даже вышла навстречу, чтобы приветствовать новую гостью.

— Здравствуйте, мистер О'Дей! Это и есть Меган?! — воскликнула воспитательница с поразительным для столь раннего часа энтузиазмом. Девочка недоверчиво взглянула на неё, посмотрела на отца и тут же повернулась, увидев нечто особенное.

— Видишь, его тоже зовут Меган. Это твой медвежонок, и он ждал тебя весь день.

— О-о! — Девочка схватила мохнатого коричневого медвежонка и прижала к себе. — Здравствуй!

Миссис Даггетт посмотрела на агента ФБР с выражением, которое гласило: «Это действует неизменно».

— Вы привезли то, о чём мы говорили?

— Вот они, мэм, — сказал О'Дей, передавая ей бланки, которые заполнил накануне. У Меган не было никаких медицинских противопоказаний, никакой аллергии к лекарствам, молоку или пище; да, говорилось в документах, в случае крайней необходимости вы можете отвезти её в местную больницу; здесь же приводился служебный номер телефона и адрес, номер пейджера, телефонные номера его родителей и родителей Деборы, которые были отличными бабушкой и дедушкой. Действительно, садик «Гигантские шаги» был очень хорошо организованным детским учреждением. Насколько хорошо организованным, О'Дей не знал, потому что миссис Даггетт обещала никому этого не говорить. Не знал он и того, что Секретная служба произвела его проверку.

— Ну что ж, мисс Меган, думаю, пришло время поиграть и познакомиться с другими детьми. — Воспитательница посмотрела на инспектора ФБР. — Не беспокойтесь, всё будет хорошо.

О'Дей вернулся к своему пикапу, испытывая сердечную боль — это случалось всегда, когда он оставлял свою дочь — неважно где и неважно когда, — и пересёк шоссе, чтобы зайти в «7-одиннадцать» за пинтой кофе. В девять часов у него было запланировано совещание, на котором предполагалось обсудить дальнейшие детали расследования авиакатастрофы — оставалось лишь подвести последние итоги, — а потом предстоял скучный рабочий день, единственным преимуществом которого было то, что он сможет вовремя заехать за дочерью. Через сорок минут он въехал на стоянку штаб-квартиры ФБР на Десятой улице и Пенсильвания-авеню. Его должность инспектора по особым поручениям давала право на закреплённое за ним здесь место. Это утро он начнёт со стрельбища, которое находилось в подвале огромного здания.

Ещё будучи бойскаутом, Пэт О'Дей проявил себя великолепным стрелком, а теперь стал ещё и «старшим инструктором по стрельбе» для сотрудников нескольких полевых отделений ФБР. Это означало, что руководители этих отделений приглашали его контролировать стрелковую подготовку остальных агентов, всегда составляющую важную часть подготовки полицейских, хотя мало кому из них приходилось стрелять на поражение из табельных пистолетов.

В это время дня стрельбище редко бывало занято — он приехал в 7.25, — и инспектор выбрал две коробки патронов с пулями, имеющими полые головки, для своего тяжёлого пистолета «Смит-Вессон 1076» десятимиллилиметрового калибра, взял две обычные мишени типа «Q» и пару предохранительных наушников. Мишень представляла собой обычную белую картонную панель с нанесёнными на неё очертаниями человеческого тела. Очертания были очень грубыми и походили на большую молочную флягу, а примерно в том месте, где у человека располагается сердце, красовалась буква «Q». Он прицепил металлической прищепкой первую мишень к тросу, ведущему в дальнюю часть тира, установил расстояние в тридцать футов и нажал на кнопку. Мишень, удаляясь, заскользила по тросу, а О'Дей отбросил все мысли о предстоящей стрельбе, переключившись на спортивную страницу газеты и новый стартовый состав бейсбольной команды «Ориолес», которая находилась сейчас в весеннем тренировочном лагере. Мишень остановилась на расстоянии тридцати футов и повернулась к инструктору ребром, став почти невидимой. Она будет автоматически поворачиваться к стрелку на несколько секунд, которые можно запрограммировать, но О'Дей не глядя нажал на кнопку, так что не знал, как долго мишень останется повёрнутой в его сторону. Теперь его мысли изменились. Там, в конце тира, стоит преступник. Настоящий преступник. Осуждённый уже несколько раз, он совершил новое преступление, теперь его выследили и загнали в угол. По его словам, переданным полиции осведомителями, он поклялся, что больше никогда не вернётся в тюрьму. За свою долгую карьеру инспектор О'Дей не раз слышал подобные заявления и всегда, если это было возможно, предоставлял преступникам возможность сдержать данную ими клятву. Однако все они не выдерживали, бросали оружие, мочились в штаны и даже плакали, когда оказывались перед лицом настоящей опасности вместо воображаемой, о которой так просто говорить за кружкой пива в баре. Только не на этот раз. Сейчас перед ним преступник, действительно собирающийся сдержать слово. Он захватил ребёнка в качестве заложника. Может быть, даже Меган, его маленькую девочку. При этой мысли глаза Пэта сузились. В кинофильмах преступник требовал от полицейского, чтобы тот бросил оружие, но в этом случае можно было гарантировать, что дело кончится мёртвым полицейским и мёртвым заложником, поэтому в реальной жизни с преступником начинали переговоры. Ты стараешься говорить спокойно и рассудительно, ждёшь момента, когда он на мгновение ослабит бдительность и дуло пистолета чуть опустится, отойдя от головы заложника. На это могут потребоваться часы, но рано или поздно…

Таймер щёлкнул, и мишень повернулась к инспектору. Правая рука О'Дея молнией метнулась к пистолету и выхватила его из кобуры. Одновременно правая нога сделала шаг назад, поворот и наклон, левая рука обхватывает правую, сжимая рукоятку пистолета, когда он ещё на полпути к положению для стрельбы. Его глаза увидели мушку в тот самый миг, когда она поравнялась с головой цели, и тут же указательный палец дважды нажал на спусковой крючок с такой быстротой, что вылетевшие гильзы оказались в воздухе одновременно. На профессиональном жаргоне это называлось «двойным ударом», О'Дей практиковался в нём много лет, и вот теперь звуки двух выстрелов почти слились в один, двойное эхо едва успело отразиться от стальной задней стенки, когда латунные гильзы со звоном упали на бетонный пол. Но в голове мишени появились два отверстия, совсем рядом, чуть выше того места, где у человека должна быть переносица. Мишень снова повернулась ребром, предоставив О'Дею меньше секунды для стрельбы. Казалось, тело преступника рухнуло на пол. Вот так.

— Молодец, Текс, ты прикончил его.

Инспектор повернулся, услышав знакомый голос, разрушивший его фантастический мир.

— Доброе утро, директор.

— Привет, Пэт. — Мюррей зевнул, в левой руке он держал предохранительные наушники. — Чертовски быстро. Отрабатываешь сценарий освобождения заложника?

— Я всегда стараюсь исходить из худшей ситуации.

— Значит, твоя маленькая девочка, — кивнул Мюррей. Так поступали все агенты ФБР — образ заложника должен быть особенно важным в их воображении. — Ну хорошо, ты прикончил его. А теперь покажи снова, — приказал директор. Ему хотелось понаблюдать за техникой О'Дея, потому что всегда есть чему поучиться. После второй серии выстрелов во лбу мишени оказалось одно — на первый взгляд — широкое отверстие, куда попали обе пули. Действия инспектора показались Мюррею весьма впечатляющими, хотя он и сам считался отличным стрелком. — Пожалуй, мне следует чаще практиковаться, — признался он.

Теперь инспектор позволил себе чуть расслабиться. Если ты способен сделать такое первым же выстрелом, едва приехав на стрельбище — а О'Дей попал точно в цель всеми четырьмя пулями, — значит, у тебя по-прежнему твёрдая рука и меткий глаз. Через две минуты голова мишени была изрешечена двадцатью пулями. Мюррей, стоявший на соседней позиции, пользовался при стрельбе обычной техникой Джефа Купера — два быстрых выстрела в грудь, за которыми следовал тщательно выверенный выстрел в голову. Когда оба убедились, что могут в любой момент поразить противника, настало время обсудить события предстоящего дня.

— Есть что-нибудь новое? — спросил директор ФБР.

— Нет, сэр. Предстоит ещё несколько собеседований в связи с авиалайнером «Джал», разрушившим Капитолий, но мы не ждём ничего неожиданного.

— А дело Келти?

О'Дей пожал плечами. Ему не позволяли вмешиваться в это расследование, которое вёл отдел внутренней безопасности ФБР, но он по-прежнему получал материалы с ежедневными итогами. О ходе расследования такой важности нужно было докладывать кому-то, и хотя само расследование полностью велось агентами внутренней безопасности, сводки с полученными сведениями поступали лично директору ФБР и распространялись среди его инспекторов по особым поручениям.

— Понимаешь, Дэн, в кабинет госсекретаря Хансона входило и выходило столько людей, что любой мог унести это письмо — если оно вообще существовало. Впрочем, наши люди считают, что Келти всё-таки приносил письмо. По крайней мере, Хансон говорил об этом.

— Думаю, все это стихнет само по себе, — заметил Мюррей.

— Доброе утро, господин президент.

Наступило очередное утро, полное обычной ежедневной рутины. Кэти на работе. Райан вышел из своих апартаментов одетый, в костюме и при галстуке, причём в застёгнутом пиджаке, что было необычным для него, по крайней мере до того, как он переселился в Белый дом, в туфлях, до блеска начищенных камердинером. Правда, Джек все ещё не считал это здание своим домом. Скорее оно напоминало отель или покои для особо важных персон, в которых ему доводилось жить, разъезжая по делам ЦРУ, хотя здесь они были более роскошными, равно как и обслуживание — высшего класса.

— Вас зовут Раман? — спросил президент.

— Да, сэр, — ответил специальный агент Ареф Раман. Он был шести футов ростом, с массивным телом тяжелоатлета, хотя последнее могло объясняться бронежилетом, который носили многие агенты личной охраны президента. Райан решил, что агенту лет тридцать пять — тридцать шесть. Приятное лицо жителя Средиземноморья, смущённая улыбка и синие глаза, как у Кэти.

— «Фехтовальщик» вышел, — произнёс Раман в микрофон на лацкане пиджака. — Направляется в кабинет.

— Раман — что это за имя? Откуда вы родом? — спросил Джек по пути к лифту.

— Моя мать из Ливана, отец — иранец. Мы приехали сюда в 1979 году, когда зашатался шахский режим. Отец принадлежал к высшим кругам.

— Что вы думаете о ситуации в Ираке? — спросил президент.

— Сэр, я даже родной язык почти забыл. — Агент улыбнулся. — Вот если вы спросите меня о том, кто способен победить в финальных играх студенческого чемпионата по баскетболу, мой ответ будет более уверенным.

— Кентукки, — решительно произнёс Райан. Лифт в Белом доме был старомодным, с чёрными потёртыми кнопками на панели. Президенту не разрешалось прикасаться к ним — за него это делали охранники.

— Орегон точно дойдёт до финала. В этом я никогда не ошибаюсь, сэр. Спросите у других агентов. Три года выигрываю все ставки. Теперь никто не хочет держать со мной пари. В финале будут играть команды Орегона и Дьюка — это мой университет, — а победу одержит Орегон с разрывом в шесть-восемь очков. Ну, может быть, разрыв будет чуть меньше, если Масео Ролингз сыграет удачно, — добавил Раман.

— Какой была ваша специализация в Дьюке?

— Вступление в юриспруденцию, но потом я решил, что не хочу быть юристом. Вообще-то считаю, что у преступников не должно быть никаких прав, поэтому стал полицейским и поступил в Секретную службу.

— Женаты? — Райану хотелось как можно больше знать об окружающих его людях. С одной стороны, к этому его подталкивала элементарная вежливость. С другой — эти люди принесли присягу защищать его жизнь, и он не мог обращаться с ними, как с простыми подчинёнными.

— Нет, не нашёл подходящей девушки — пока не нашёл.

— Вы мусульманин?

— Родители были мусульманами, но после того как я увидел, сколько неприятностей принесла им религия, я… — Он ухмыльнулся. — Если вы поинтересуетесь у кого-либо из агентов моей религией, вам скажут, что это баскетбол. Я никогда не пропускаю матчей Дьюка, передаваемых по телевидению. Мне чертовски жаль, что в этом сезоне Орегон так силён. Но тут уж ничего не поделаешь.

Президент засмеялся, почувствовав убедительность такого заявления.

— Значит, фамилия у вас Раман, а имя?

— Ареф, но все зовут меня Джефом. Легче произносить, — объяснил Раман, и в этот момент двери лифта открылись. Агент сделал шаг вперёд и остановился в середине дверного проёма, закрыв своим телом президента. Перед дверями лифта стоял сотрудник отделения Секретной службы, одетый в форму, и ещё два агента в штатском. Раман знал в лицо каждого из них. Он кивнул и пошёл вперёд. Райан последовал за ним. Шествие замыкали остальные агенты. Через несколько шагов они повернули на запад, мимо узкого коридора, ведущего к кегельбану и столярной мастерской.

— О'кей, Джеф, сегодня у нас лёгкий день, — сказал ему Райан, хотя в этом не было необходимости. Агенты Секретной службы знакомились с программой дня президента раньше его самого.

— Лёгкий для нас, сэр.

В Овальном кабинете все уже собрались в ожидании президента. Муж и жена Фоули, Берт Васко, Скотт Адлер и ещё один человек. Когда президент вошёл, все встали. Они уже подверглись осмотру на наличие скрытого оружия и радиоактивных материалов.

— Привет, Бен! — воскликнул Джек. Он подошёл к письменному столу, положил на него бумаги, которые принёс с собой, и присоединился к гостям.

— Здравствуйте, господин президент, — с улыбкой ответил доктор Бен Гудли.

— Бен подготовил обзор и проведёт утренний брифинг, — объяснил Эд Фоули.

Поскольку не все утренние гости входили в число ближайших сотрудников президента, Раман остался в кабинете на случай, если кому-то придёт в голову безумная мысль перемахнуть через кофейный столик и попытаться задушить президента. Вовсе не обязательно принести с собой оружие, чтобы вызвать чью-то смерть. Достаточно нескольких недель подготовки в школе боевых единоборств, чтобы крепкий мужчина приобрёл навыки прикончить противника, не ожидающего нападения. Поэтому телохранители президента были вооружены не только пистолетами, но и полицейскими дубинками, которые представляли собой выдвигающиеся друг из друга отрезки стальных труб. Раман наблюдал за тем, как этот Гудли — офицер национальной безопасности с удостоверением сотрудника ЦРУ — передал президенту несколько страниц, содержащих материалы брифинга. Подобно многим агентам Секретной службы, он видел и слышал почти все происходящее в Белом доме. Бумажный ярлычок со словами «Только для глаз президента», приклеенный к папке, содержащей особо важные документы, не мог означать буквально то, что на нём напечатано. В кабинете почти всегда находился кто-то ещё, и хотя агенты личной охраны президента заявляли, что не обращают на это внимания, будто ничего не видят и не слышат, эта фраза всего лишь означала, что они стараются не обсуждать друг с другом содержание секретных материалов. Вот почему никак нельзя было утверждать, что они не слышат и не запоминают происходящих здесь разговоров. Подготовка агентов как раз и заключается в том, чтобы все видеть, слышать и запоминать. В конце концов, им платят за это.

В этом смысле, подумал Раман, он является идеальным шпионом. Пройдя подготовку в полицейской академии Соединённых Штатов и став сотрудником правоохранительных органов, он блестяще проявил себя на оперативной работе, особенно при расследовании дел, связанных с подделкой банкнот. Он был отличным стрелком и человеком, способным исключительно чётко мыслить. Это свойство проявилось у него уже с первых лет учёбы; Раман закончил университет summa cum laude — с высшим почётным отличием. За время обучения он получал только оценки «А» и к тому же входил в сборную по борьбе. Для следователя важно иметь хорошую память, а память у Рамана была блестящей. Более того, фотографической — стоило ему посмотреть на страницу, и он полностью запоминал её содержание. Этот талант и привлёк внимание руководства Секретной службы уже в начале его карьеры, потому что агенты, охраняющие президента, должны обладать способностью запоминать лица и мгновенно выбирать подозрительное из множества фотографий, которые они носят с собой, когда босс отправляется общаться с народом и пожимать людям руки. При администрации Фаулера Раман занимал положение на самых нижних ступенях иерархии Секретной службы. Его временно перевели в личную охрану президента из полевого отделения в Сент-Луисе, чтобы присутствовать на банкете, целью которого был сбор средств на избирательную кампанию. Там Раман мгновенно опознал и задержал человека, подозреваемого в том, что он преследует президента. При обыске в кармане арестованного был найден пистолет двадцать второго калибра. Раман схватил потенциального преступника и вывел его из толпы так быстро и незаметно, что это обстоятельство и последующий перевод подозреваемого в психиатрическую лечебницу штата Миссури даже не стали достоянием средств массовой информации — именно к этому обычно и стремится Секретная служба. Стало ясно, что молодой агент заслуживает назначения в личную охрану президента. Тогдашний директор Секретной службы Соединённых Штатов решил пересмотреть вопрос о месте службы Рамана, и вскоре после того, как Роджер Дарлинг стал президентом по уходе Фаулера в отставку, отличившегося сотрудника перевели в охрану Белого дома. Являясь младшим агентом личной охраны, он проводил бесчисленные часы на отведённом ему посту, бежал рядом с президентским лимузином и постепенно продвигался вверх, достаточно быстро для столь молодого агента. Раман выполнял свои изнурительные обязанности без единой жалобы, только время от времени от него можно было услышать, что, являясь иммигрантом, он особенно хорошо понимает, насколько важную роль играет Америка, и подобно тому как его древние предки служили великому царю Дарию в составе гвардии «бессмертных», считает за честь сделать то же самое для усыновившей его страны. Все оказалось так просто, гораздо проще, чем то, что осуществил его брат — по национальности, а не по крови — в Багдаде несколько недель назад. Американцы, что бы они ни говорили при социологических опросах, в глубине своих больших и глупых сердец искренне любят иммигрантов. Они так много знают и всё время расширяют свои знания, но одного они никак не могут постигнуть: невозможно заглянуть в душу другого человека.

— У нас нет там агентов, услугами которых можно было бы воспользоваться, — услышал он голос Мэри-Пэт.

— Зато удались неплохие перехваты, — продолжил Гудли. — Агентство национальной безопасности сработало на этот раз просто здорово. Нам известно, что арестовано все руководство баасистской партии, и я не думаю, что они выйдут из тюрьмы — по крайней мере, на собственных ногах.

— Значит, Ирак полностью обезглавлен?

— Нет, там создан военный правящий совет, состоящий из полковников и бригадных генералов. По вечернему телевидению их показали в компании иранского имама. В этом нет ничего случайного, — уверенно заявил Берт Васко. — Самое меньшее, чем все это кончится, — примирение с Ираном. А при более интенсивном развитии событий произойдёт объединение двух этих стран в одну. Мы узнаем об этом через пару дней — самое большее через две недели.

— Какова позиция Саудовской Аравии? — спросил Райан.

— Там очень обеспокоены, — тут же ответил Эд Фоули. — Я говорил с принцем Али меньше часа назад. Они разработали программу экономической помощи Ираку, причём такую обширную, что могли бы оплатить наш национальный долг, пытаясь перетянуть на свою сторону новый иракский режим. Сделали это за одну ночь, подготовили такой колоссальный кредит, о каком финансовое сообщество никогда даже не слышало. Но в Багдаде не отвечает ни один телефон. Это потрясло правительство в Эр-Рияде. В прошлом Ирак всегда с радостью обсуждал предложения о финансовой помощи. Но не на этот раз.

Именно это кажется таким пугающим для государств Аравийского полуострова, подумал Райан. Далеко не все на Западе понимают, что арабы в первую очередь бизнесмены. Они руководствуются не идеологией и не религией. Арабы не фанатики и не безумцы. Они дельцы. Их традиции морской торговли возникли и развились задолго до появления ислама. В Америке об этом вспоминают, лишь когда смотрят очередной фильм про Синдбада-морехода. В этом отношении они походят на американцев, несмотря на разницу в языке, одежде и религии. Подобно американцам, они не понимают людей, отказывающихся от деловых отношений, не стремящихся к мирному разрешению споров, не желающих пойти на уступки. А вот Иран стал именно такой страной, которая изменила свою политику делового государства при шахском режиме на исламскую республику при аятолле Хомейни, превратившись в теократию. Они не похожи на нас, вот что более всего беспокоило все страны мира. Теперь они и вовсе резко отличны — пугающее развитие событий для стран, расположенных по берегам Персидского залива, которые до сих пор знали, что, несмотря на политические расхождения, между ними всегда существовали схожие традиции и связи.

— Теперь о Тегеране, — произнёс Джек. Бен Гудли взял на себя ответ на этот вопрос.

— Официальные программы новостей приветствуют эти события — передаются стандартные предложения мира и сотрудничества, однако, ничего больше, — объяснил Гудли. — То есть, я хочу сказать, официально. А вот неофициально мы перехватываем самые разные переговоры. Из Багдада запрашивают инструкции, и из Тегерана их передают. В настоящий момент иранская сторона советует соблюдать спокойствие, позволить ситуации развиваться самостоятельно. Далее последуют революционные суды. Мы видели по телевидению разных представителей исламского духовенства, проповедующих мир, любовь к ближнему и всё остальное. Звучит просто великолепно. Но когда начнутся судебные процессы и людей начнут ставить к стенке под винтовочные дула расстрельных команд — вот тогда создастся полный вакуум.

— Тогда, наверно, Иран захватит власть в свои руки или, может быть, позволит Ираку действовать подобно марионетке под своим руководством, — добавил Васко, перелистывая страницы с текстами последних радиоперехватов. — Пожалуй, Гудли прав. Я впервые читаю материалы радиоперехватов. Извините меня, господин президент, но все своё внимание я сконцентрировал на политических аспектах ситуации. Эти материалы говорят о гораздо большем, чем я предполагал.

— Вы говорите, что в них содержится нечто более важное, чем мне это кажется? — спросил офицер национальной безопасности.

Васко кивнул, не поднимая головы.

— Да, по-видимому, именно так. И я не вижу в этом ничего хорошего, — мрачно пробормотал сотрудник Госдепа.

— К концу дня правительство Саудовской Аравии обратится к нам за помощью, — напомнил госсекретарь Адлер. — Что мне сказать им?

Ответ Райана был настолько автоматическим, что изумил его самого.

— Наши договорные обязательства по отношению к Королевству Саудовская Аравия остаются неизменными. В случае необходимости мы готовы в любой момент оказать им военную помощь. — Этими двумя фразами, подумал Джек через секунду, он подтвердил обязательства использовать всю мощь Соединённых Штатов для защиты недемократической страны, находящейся в семи тысячах миль от Вашингтона. К счастью, госсекретарь Адлер пришёл ему на помощь.

— Я целиком согласен с вами, господин президент. Мы не можем поступить иначе. — Все согласно закивали, даже доктор Гудли. — Эти заверения мы сумеем передать без лишнего шума. Принц Али поймёт такое заявление, и он сможет убедить короля в полной серьёзности позиции Соединённых Штатов.

— Следующий этап, — заметил Эд Фоули, — связан с необходимостью познакомить с развивающимися событиями Тони Бретано. Между прочим, он проявил себя на удивление хорошо. Он знает, как выслушивать мнение людей, — сообщил президенту исполняющий обязанности директора ЦРУ. — Вы намерены созвать заседание кабинета министров по этому вопросу?

— Нет, — покачал головой Райан. — Думаю, нам следует проявить хладнокровие. Заявим, что Америка с интересом наблюдает за развитием событий в этом регионе, но волнения у нас это не вызывает. Скотт, проведи брифинг со средствами массовой информации на уровне Госдепартамента.

— Ясно, — ответил госсекретарь.

— Бен, чем ты сейчас занимаешься в Лэнгли?

— Господин президент, меня назначили старшим дежурным офицером оперативного центра.

— Мне понравился брифинг, который ты провёл сегодня, — сказал Райан, обращаясь к молодому сотруднику ЦРУ, затем повернулся к его директору:

— Эд, отныне он будет работать у меня. Мне нужен офицер по национальной безопасности, с которым мы говорим на одном языке.

— Ну вот опять, — добродушно засмеялся Фоули. — По крайней мере, дайте мне кого-нибудь взамен. Этот парень хорошо проявил себя, а осенью я надеюсь выиграть гонку за кубок.

— Неплохая попытка, Эд. Бен, начиная с этого момента тебе придётся работать дольше. Пока можешь занять мой прежний кабинет за углом. Не расстраивайся, здесь кормят гораздо лучше, — пообещал президент.

Все это время Ареф Раман стоял неподвижно, опершись плечом о белую стену. Его взгляд автоматически перебегал с одного лица на другое. Его научили не доверять никому, за исключением жены президента и его детей. Ни одному человеку. Разумеется, все доверяли ему, включая тех, кто научили его не доверять никому, потому что кому-то всё-таки нужно доверять, правда?

Проблема заключалась всего лишь в выборе удобного момента. Образование, полученное им в американских школах и профессиональная подготовка научили его терпению, способности выжидать, прежде чем приступить к действиям. Однако события, происходящие в другой части земного шара, все быстрее приближали этот момент. На его лице застыло бесстрастное выражение, но за этой маской Раман скрывал свои мысли о том, что ему нужен совет. Задание, порученное ему двадцать лет назад, которое он поклялся исполнить, больше не было абстракцией, а превратилось в нечто вполне определённое. В сложившихся обстоятельствах он мог выполнить его практически в любой момент, но, хотя убивать может всякий, а посвятивший этому свою жизнь тем более, только искусный убийца способен убрать нужного человека в нужный момент, стремясь к достижению великой цели. Какая удивительная ирония судьбы в том, что в действиях, направленных на достижение великой цели, на возвеличение Аллаха, сам сатана руководит каждым шагом. Эта великая цель заключается в жизни человека, который сослужит Аллаху наибольшую службу тем, что покинет земную юдоль точно в нужный момент. Выбрать этот момент будет нелегко, и потому после двадцати лет молчания Раман решил выйти из подполья. В этом была определённая опасность, но, по его мнению, не такая уж значительная.

— Вы стремитесь к достижению великой цели, — произнёс Бадрейн. Внешне он выглядел спокойным, однако в душе его бушевала буря. План аятоллы был грандиозен.

— Кроткие не унаследуют землю[52], — отозвался Дарейи, который впервые изложил цель своей жизни, своё предназначение в мире человеку, не входящему в узкий круг самых близких ему духовных лиц.

Обоим было нелегко вести себя подобно игрокам в покер, спокойно и бесстрастно, когда они обсуждали план, призванный изменить лицо мира. Для Дарейи это было замыслом, ради осуществления которого он трудился, думал и строил планы на протяжении жизни не одного поколения, это было кульминацией всех его деяний, воплощением мечты. В случае успеха его имя встанет рядом с именем самого пророка. Объединение ислама. Именно так называл он этот план среди своих ближайших последователей.

А вот Бадрейн видел в этом плане всего лишь мощь. Речь шла о создании новой сверхдержавы с центром в районе Персидского залива, государства с колоссальным экономическим потенциалом, огромным населением, способным удовлетворять все собственные нужды, государства, которое простирается на бескрайних просторах Африки и Азии. Возможно, на самом деле это было осуществлением замыслов пророка Мухаммеда, хотя он даже и не старался создать видимости того, будто знает, какими были замыслы основателя его религии. Пусть этим занимаются люди вроде Дарейи. Для Бадрейна смысл плана заключался в достижении мощи, только мощи, а религия или идеология всего лишь определяла внешний облик новой команды. Это была его команда, потому что он родился здесь и потому что он внимательно изучил марксизм и понял, что идеология марксизма не способна реализовать подобный замысел.

— Это вполне осуществимо, — подумав, заключил Бадрейн.

— Создалась уникальная историческая ситуация. Великий Сатана, — вообще-то Дарейи не любил прибегать к идеологическим штампам при обсуждении государственных вопросов, но иногда это было неизбежно, — слаб. Меньший Сатана уничтожен, и его исламские республики готовы встать на нашу сторону. Им нужна цель, а разве существует лучшая цель, чем Святая Вера?

Он совершенно прав, кивком молча согласился Бадрейн. Распад Советского Союза и его замена так называемым Содружеством независимых государств привели всего лишь к возникновению пустоты, которую ещё никто не смог заполнить. Южная цепочка «республик» все ещё находилась в экономической зависимости от Москвы, напоминая вереницу тележек, которую тащит подыхающая лошадь. Эти республики всегда были непокорными бунтующими маленькими государствами с религией, отделяющей их от остальной атеистической империи. Теперь они старались изо всех сил обрести экономическую независимость, чтобы раз и навсегда отделиться от центра мёртвой страны, частью которой они по-настоящему никогда не были. Однако они не в силах стать экономически независимыми — это неосуществимо для них в современном мире. Все они нуждались в новом покровителе, способном ввести их в приближающееся тысячелетие. Этот новый покровитель должен быть богат, располагать огромными деньгами, а также объединить эти страны под знаменем общей религии и культуры, которых на долгие годы лишил их марксизм-ленинизм. В обмен южные государства бывшего Советского Союза предоставят свою территорию и население, а также природные ресурсы.

— Главным препятствием является Америка. Впрочем, это вы знаете и без меня, — позволил себе напомнить Бадрейн. — Но Америка слишком велика и сильна, так просто её не уничтожить.

— Я встречался с этим Райаном. Но сначала скажи, что ты думаешь о нём?

— Он не дурак и не трус, — осторожно произнёс Бадрейн. — Райан проявил личное мужество, и он отлично разбирается в разведывательных операциях. У него хорошее образование. Саудовцы доверяют ему, израильтяне тоже. — В данный момент значение имели эти две страны. Но была и третья. — Русские знают и уважают его.

— Что ещё?

— Было бы ошибкой недооценивать Райана, равно как и Америку. Мы оба видели, что произошло с теми, кто совершили такую ошибку, — закончил Бадрейн.

— А каково состояние Америки в данный момент?

— Судя по собранной информации, видно, что президент Райан прилагает огромные усилия, чтобы восстановить правительство страны. Это исключительно трудная задача, но в принципе Америка — стабильная страна.

— Однако там возникла проблема перехода власти, не правда ли?

— Вот это мне непонятно, — признался Бадрейн. — Я ещё не собрал достаточно сведений из средств массовой информации, чтобы разобраться в этом вопросе.

— Я встречался с Райаном, — повторил Дарейи, раскрывая наконец собственные мысли. — Он способен лишь следовать за кем-то, выполнять чьи-то поручения, и не больше. Он кажется сильным, но это ошибочное впечатление. Если бы Райан чувствовал себя сильным, он без промедления справился бы с этим Келти. В конце концов, разве то, что делает Келти, — не государственная измена? Впрочем, это не имеет значения. Райан всего лишь один человек, а Америка — одна страна. Оба могут подвергнуться нападению, причём одновременно и с разных сторон.

— Лев и гиены, — согласился Бадрейн. Мысль так понравилась Дарейи, что он не протестовал против выделенного ему места в этой метафоре.

— Значит, не одно мощное нападение, а множество маленьких укусов? — покачал головой аятолла.

— В прошлом такое случалось и приносило успех.

— Что, если удастся осуществить множество чувствительных нападений как на Америку, так и на Райана? Между прочим, что последует за падением Райана? Что случится тогда, мой молодой Друг?

— При их государственной системе это приведёт к хаосу. Но я посоветовал бы проявить осторожность. Кроме того, было бы неплохо заручиться помощью союзников. Чем больше гиен и чем чаще они нападают с разных сторон, тем труднее придётся льву. Что касается покушения на самого Райана, — продолжил Бадрейн, стараясь понять, почему аятолла упомянул об этом, и думая, не совершает ли он ошибку, — президент Соединённых Штатов представляет собой трудную цель. У него отличная охрана и его постоянно держат в курсе происходящих событий.

— Да, мне говорили об этом, — ответил Дарейи. Его тёмные глаза были лишены выражения. — Какие страны ты рекомендуешь в качестве союзников?

— Вы следили за развитием конфликта между Японией и Америкой? — спросил Бадрейн. — Вам не приходила мысль, почему некоторые большие собаки даже не залаяли? — Большие собаки обладают странным свойством, подумал Бадрейн. Они всегда голодны. Однако Дарейи уже не раз говорил о Райане и его охране. Одна собака из всей стаи самая голодная. В результате сформируется интересная стая.

— Возможно, он просто вышел из строя.

Представители компании, выпускающей самолёты «гольфстрим», проводили обсуждение катастрофы в Средиземном море с сотрудниками швейцарской гражданской авиации. Тут же находился ответственный за лётные операции корпорации, которой принадлежали эти реактивные самолёты. В его распоряжении имелись письменные материалы, подтверждающие, что самолёт проходил надлежащее техобслуживание, которое осуществляла местная фирма. Все необходимые детали были получены от поставщиков, имеющих лицензии. На счёту швейцарской фирмы, занимающейся техобслуживанием, в течение десяти лет не было ни одного несчастного случая, и за её деятельностью следила та же государственная служба, которая руководила расследованием.

— Да, такое случалось и раньше, — согласился представитель фирмы-изготовителя. Рекордеры, записывающие полётные данные, известные как «чёрные ящики», изготовляли с высокой степенью надёжности, но они не всегда выдерживали авиакатастрофы — ведь каждая из них происходила при своих обстоятельствах. Самое тщательное обследование места предполагаемой гибели самолёта «Гольфстрим G-IV», предпринятое американским эсминцем «Рэдфорд», не позволило обнаружить подаваемые рекордером сигналы. Обшаривать морское дно при отсутствии сигналов локатора было безнадёжным делом из-за большой глубины, да и к тому же возникала проблема ливийцев, которые неодобрительно относились к тому, что чьи-то корабли ведут поисковые работы у их берегов. Если бы пропавший самолёт был авиалайнером, можно было бы настаивать на продолжении поисков, но гибель небольшого реактивного самолёта с двумя пилотами и тремя пассажирами на борту, причём одним из них, больным смертельной болезнью, не казалась достаточно важным поводом для международных переговоров.

— При отсутствии полётных данных мы вряд ли можем сказать что-то определённое. С борта самолёта передали о выходе из строя двигателей, а причиной этого могло быть некачественное топливо, плохое техобслуживание…

— Попрошу вас! — возразил представитель фирмы, занимающейся техобслуживанием.

— Я перечисляю сугубо теоретические причины, — напомнил сотрудник корпорации, производящей «гольфстримы». — Или даже какая-нибудь ошибка пилота. При отсутствии этих данных у нас связаны руки.

— За плечами у первого пилота было четыре тысячи часов за штурвалом самолёта такого типа, а у второго — две тысячи, — уже пятый раз за время обсуждения напомнил представитель корпорации, которой принадлежал самолёт.

Все думали об одном и том же. Фирма, производящая самолёты, славилась исключительно высоким качеством и надёжностью своих машин. Крупные авиакомпании могли выбирать авиалайнеры для обслуживания своих рейсов из сравнительно небольшого числа фирм-производителей, и хотя для них проблема безопасности играла первостепенную роль, она была гораздо важнее для фирм-изготовителей небольших реактивных самолётов, предназначенных частным компаниям, потому что соперничество среди них было ещё более острым. Покупатели таких самолётов надолго запоминали подобные трагедии, и без надёжной информации о причинах катастрофы у них в памяти отложится лишь исчезновение самолёта с пассажирами на борту.

Подрядчик, занимающийся техническим обслуживанием самолётов, не имел ни малейшего желания оказаться связанным с авиакатастрофой. В Швейцарии много аэродромов и ещё больше частных самолётов. Если причиной будет признано плохое техобслуживание, от него уйдёт множество клиентов, не говоря уже о неприятностях со стороны государственной службы безопасности гражданской авиации за нарушение строгих правил.

Репутация владельца самолёта пострадает меньше всего, однако чувство собственного достоинства не позволяло ему признаться в своей ответственности без надёжных доказательств.

А при отсутствии рекордера ни у кого из присутствующих не было достоверных доказательств гибели самолёта и её причины. Сидящие за столом смотрели друг на друга и думали об одном и том же: даже опытные специалисты совершают ошибки, но редко признаются в этом, разве что их припрут к стенке. Представитель федерального агентства просмотрел письменные документы и убедился, что они в полном порядке. Больше ничего нельзя было предпринять, кроме того, что ещё раз поговорить с фирмой-изготовителем двигателей и попытаться получить образец топлива. Первое было просто, а вот второе — сложнее. В результате они будут знать ничуть не больше, чем знают сейчас. Фирма «Гольфстрим» пострадает от того, что продаст на один-два самолёта меньше обычного. Подрядчик, занимающийся техническим обслуживанием самолётов, подвергнется более строгому федеральному контролю. Корпорации придётся приобрести новый реактивный самолёт. В знак лояльности это будет самолёт той же фирмы и обслуживать его будет тот же подрядчик. Это удовлетворит всех, даже правительство Швейцарии.

Занимая пост инспектора по специальным поручениям, Пэт О'Дей получал более высокое жалованье, чем рядовой агент ФБР, и его работа, требующая постоянных разъездов, была куда интереснее, чем у инспектора, вынужденного весь день сидеть за столом, однако он всё-таки был недоволен тем, что приходилось значительную часть рабочего времени проводить в кабинете за чтением докладов, написанных другими специальными агентами или их секретаршами. Служащие, занимающие должности пониже, сверяли приведённые там данные с другими источниками в поисках расхождений, несмотря на то что он делал то же самое, внося карандашом аккуратные записи в блокнот с жёлтой бумагой. Затем уже его секретарша сличит их для окончательного ежедневного доклада директору ФБР Мюррею. Настоящие агенты ФБР, твёрдо верил О'Дей, не печатают на пишущей машинке. Видно, так уж ему много лет назад внушили инструкторы в Куантико. Он рано закончил совещание в вашингтонском отделении ФБР на Баззардз-Пойнт и решил, что нет смысла спешить к себе в кабинет в здании Гувера. Расследование достигло такого этапа, что новые данные перестали поступать. Все сведения были проверены и подтверждены из различных источников, так что дело представляло собой несколько толстых томов.

— Мне всегда не нравился этот этап, — произнёс заместитель директора ФБР Тони Карузо, руководитель вашингтонского отделения. Он имел в виду ситуацию, когда для прокурора были собраны все документы, необходимые, чтобы добиться обвинительного приговора, но, будучи юристом, всегда требовал чего-то ещё, словно считал, что самый надёжный способ заставить присяжных признать преступника виновным заключается в том, чтобы смертельно им надоесть.

— Нет даже намёка на противоречивые показания. С этим расследованием покончено, Тони. — Оба руководящих сотрудника ФБР были давними друзьями. — Пора заняться чем-то новым, поинтересней.

— Ты просто везунчик. Как поживает Меган?

— Я перевёл её в новый детский сад. Сегодня она там первый день. Называется «Гигантские шаги», на Ритчи-хайуэй.

— Тот же самый, — заметил Карузо. — Да, этого следовало ожидать.

— Почему?

— В этом же заведении находятся дети Райана — ах да, тебя ведь не было здесь, когда эти бандиты из Армии освобождения Ольстера напали на него.

— Но она ничего не сказала мне об этом — хозяйка детского сада ни словом не обмолвилась о… Да с неё наверняка взяли слово хранить молчание, как ты думаешь?

— Да, наши коллеги из Секретной службы не считают нужным посвящать кого-то в свои дела. Полагаю, они долго объясняли ей, что можно говорить и чего нельзя.

— Там наверняка находятся пара агентов, помогающих с уроками рисования. — О'Дей на мгновение задумался. В кафе «7-один-надцать», что напротив детского сада, за прилавком появился новый продавец. Инспектор вспомнил, что, покупая кофе, обратил внимание на продавца, который для столь раннего часа выглядел слишком подтянутым и аккуратным. Н-да. Завтра он присмотрится повнимательней, постарается определить, вооружён ли он, покажет ему своё удостоверение сотрудника ФБР как служащему родственного департамента и подмигнёт. Он сообщил о своём намерении Карузо.

— Вообще-то из пушки по воробьям, — покачал головой заместитель директора. — Впрочем, никогда не вредно выяснить, как охраняется детский сад, который посещает твой ребёнок.

— Это верно, Тони. — О'Дей встал. — Ну ладно, поеду и заберу её.

— Канцелярская крыса, — проворчал заместитель директора ФБР и начальник его вашингтонского отделения. — Восьмичасовой рабочий день.

— Сам виноват, дон Антонио. Ведь тебе хотелось стать большим начальником, так что отдувайся.

Ему всегда казалось приятным уезжать со службы после окончания рабочего дня. По пути домой воздух казался более свежим, чем по пути на работу. Инспектор подошёл к своему пикапу и с удовлетворением заметил, что его не украли и к нему никто не прикасался. Вот почему он старался как можно реже мыть свою машину и она казалась грязной и старой. О'Дей снял пиджак — он редко пользовался плащом — и надел кожаную куртку вроде тех, что носят лётчики морской авиации. Она служила ему верой и правдой уже десять лет, он привык к ней и чувствовал себя удобно. Затем инспектор развязал галстук и бросил его на пиджак. Через десять минут он ехал по шоссе № 50 к Аннаполису, чуть опережая поток государственных чиновников, которые вот-вот закончат работу и помчатся в свои загородные дома. По дороге он слушал по радио новости. Сегодня транспортный поток на пригородных шоссе был на удивление сносным и за несколько минут до начала часовых новостей он въехал на стоянку рядом с «Гигантскими шагами», на этот раз в поисках служебных автомобилей. Секретная служба старалась скрывать свои машины. Подобно ФБР, её автомобили имели разные номерные знаки, они даже последовали примеру бюро и пользовались дешёвыми машинами нейтральных тонов, не бросающимися в глаза, что часто выдавало полицейские автомобили. И всё же инспектор заметил пару машин Секретной службы. Его подозрения подтвердились, когда он поставил свой пикап рядом с одной из них и увидел внутри радиоаппаратуру. Убедившись в этом, он подумал о проблеме собственной маскировки и решил было убедиться, насколько проницательны агенты Секретной службы, но тут же понял, что они наверняка проверили номер его машины по документам, которые он передал сегодня утром хозяйке детского сада миссис Даггетт, или скорее всего ещё до этого. Между ФБР и Секретной службой постоянно шло профессиональное соперничество. Более того, первоначально Секретную службу создали агенты ФБР, но затем Федеральное бюро расследований разрослось, его полномочия охватили всю страну и одновременно оно накопило огромный опыт расследования уголовных преступлений. Это отнюдь не означало, что Секретная служба не умела работать, хотя, как справедливо заметил Тони Карузо, её агенты не считали нужным посвящать кого-то в свои дела. Ну что ж, зато никто в мире не умел лучше их охранять людей, забота о которых была им доверена.

О'Дей застегнул доверху свою куртку и пересёк автостоянку, направляясь к детскому саду. В дверях стоял высокий мужчина. Почему его присутствие намеренно бросалось в глаза? Инспектор прошёл мимо — ведь он был всего лишь ещё одним отцом, приехавшим за своим ребёнком. Внутри ему понадобилось только проверить, у кого из обслуживающего персонала из-под одежды к крохотному наушнику ведёт тонкий провод. Совершенно верно, две женщины были одеты в длинные халаты, под которыми наверняка скрывались большие автоматические пистолеты «Сиг-Зауэр» девятимиллиметрового калибра.

— Папа! — воскликнула Меган, бросаясь к нему. Рядом стоял другой ребёнок такого же возраста. Инспектор направился к дочке и наклонился, чтобы посмотреть на её рисунки.

— Извините, — услышал он и почувствовал лёгкое прикосновение в том месте куртки, под которым находился его табельный пистолет.

— Вам ведь известно, кто я, — произнёс он не оборачиваясь.

— А-а! Теперь известно.

Он тут же узнал голос. Инспектор обернулся и увидел Андреа Прайс.

— Вас понизили в должности? — О'Дей выпрямился и посмотрел ей в лицо. Две женщины-агента, стоящие среди детей, также внимательно наблюдали за ним, обеспокоенные едва заметной выпуклостью у него под курткой. Неплохо, подумал инспектор, раз они сумели рассмотреть его пистолет — просторная кожаная куртка надёжно скрывала кобуру. Обе освободили руки от карандашей, которыми они рисовали вместе с детьми, и выражение на их лицах могло показаться бесстрастным только непрофессионалу.

— Проверяю надёжность охраны детей, — объяснила Прайс.

— Это Кэтлин, — сказала Меган, представляя свою новую подругу. — А это мой папа.

— Здравствуй, Кэтлин. — Инспектор наклонился и пожал ей руку. — Она…

— «Песочница», главная малышка Соединённых Штатов, — подтвердила Прайс.

— А тот парень в кафе на другой стороне улицы?

— Их двое, посменно стоят за прилавком.

— Она походит на свою маму. — Пэт посмотрел на Кэтлин Райан. Затем, в знак вежливости, он достал своё удостоверение и бросил его ближайшему агенту, Марселле Хилтон.

— В следующий раз проверяйте нас поосторожней, ладно? — попросила Прайс.

— Ваш агент у двери узнал меня. Похоже, он служит уже давно и имеет большой опыт.

— Это Дон Рассел, он действительно служит много лет, но…

— Но всё-таки лучше проявить осторожность, — согласился инспектор О'Дей. — Действительно, признаюсь, я хотел убедиться, насколько вы бдительны. В конце концов здесь находится и моя маленькая дочурка. Выходит, это место стало теперь вероятной целью? — Проклятье, подумал он, но промолчал.

— Вы удовлетворены проверкой?

— Один на противоположной стороне улицы, трое здесь. Готов поспорить, что где-то в сотне ярдов скрываются ещё три агента с автоматами. Хотите, чтобы я поискал, где находится «сабербен»?

— Вам придётся потрудиться. Мы постарались скрыть их как можно лучше. — Она ничего не сказала про того агента, которого инспектор не заметил.

— Не сомневаюсь, агент Прайс, — согласился О'Дей, начиная понимать всю серьёзность принятых мер и оглядываясь вокруг. На стене он увидел две замаскированные телевизионные камеры, которые, должно быть, установили совсем недавно. Этим объяснялся едва ощутимый запах краски, чем, в свою очередь, объяснялось отсутствие отпечатков маленьких ладошек на стенах. В здании было, по-видимому, установлено столько следящих устройств, что оно напоминало игровой автомат. — Должен признать, вы проделали большую работу. Молодцы, — кивнул инспектор.

— Есть что-нибудь новое относительно авиакатастрофы?

— Практически ничего, — покачал головой Пэт. — Мы провели сегодня серию дополнительных собеседований в вашингтонском отделении. Есть кое-какие расхождения, но они настолько незначительные, что о них не стоит и говорить. Канадская конная полиция сделала для нас очень много. Да и японцы тоже. У меня создалось впечатление, что японские следователи допросили всех, начиная с воспитателя Сато в детском саду и вплоть до последнего дня перед вылетом. Им удалось даже обнаружить двух стюардесс, с которыми он развлекался время от времени. Дело можно считать закрытым. Прайс.

— Зовите меня Андреа.

— А меня — Пэт. — Оба улыбнулись.

— Что у тебя в кобуре, Пэт?

— «Смит-Вессон 1076». Это куда лучше чем девятимиллиметровые пистолеты против мышей, которыми вооружены вы. — О'Дей произнёс эту фразу с чувством превосходства. Он считал необходимым — если ему понадобится стрелять не только в мишени, но и в преступников, — чтобы выпущенные им пули оставляли большие пробоины. У Секретной службы была своя политика относительно огнестрельного оружия, но О'Дей считал, что в данном случае ФБР сделало выбор получше. Впрочем, Прайс не проглотила приманку.

— Прошу тебя, Пэт, в следующий раз сделай любезность и покажи удостоверение агенту у входа. Может оказаться, что там дежурит кто-то другой. — Андреа даже не попросила его оставить пистолет в пикапе. Черт побери, вот это настоящая профессиональная вежливость.

— Ну, как у него дела?

— У «Фехтовальщика»?

— Дэн — директор ФБР Мюррей — очень высоко его ценит. Они познакомились много лет назад, как и я с Дэном.

— У него тяжёлая работа, но, ты знаешь, — Мюррей прав. Мне приходилось охранять людей, которые ему и в подмётки не годятся. Между прочим, он гораздо умнее, чем кажется на первый взгляд.

— Когда я встречался с ним, мне понравилось, что он умеет слушать.

— Что ещё лучше, он знает, какие вопросы задавать. — Они оба повернулись, услышав ребячий визг, одновременно окинули взглядом помещение, затем снова посмотрели на двух маленьких девочек, занятых созданием очередного произведения искусства. — Похоже, что твоя девочка подружилась с нашей.

С нашей, подумал Пэт. Этим сказано все. Высокий пожилой агент у двери — Рассел, назвала его Прайс — руководит этой группой агентов, и можно не сомневаться, что у него огромный опыт. Секретная служба выбрала двух молодых женщин для работы внутри, чтобы они не так выделялись среди обслуживающего персонала. Женщины имеют достаточный опыт, но Рассел намного их превосходит. Впрочем, ключевым словом является «наша». Агенты охраняют детей, словно львы своих львят, вернее, одного львёнка. Интересно, подумал О'Дей, а как бы я справился с такой работой? Она кажется скучной, но нельзя позволить себе скучать на посту. Нужно всё время думать о возможности нападения. Ему довелось выполнить свою долю «скрытой слежки», совсем не простая работа для человека его роста, но здесь всё будет намного труднее. Опытный глаз полицейского заметил разницу между агентами Секретной службы и остальными воспитательницами.

— Андреа, у меня создалось впечатление, что твои люди знают своё дело. Почему их так много?

— Да, я знаю, мы проявляем слишком большую осторожность. — Прайс наклонила голову. — Мы все ещё стараемся найти разумный выход из положения. Понимаешь, на Капитолийском холме нам нанесли тяжёлый удар, так что я решила, что такого больше не случится, пока я руковожу личной охраной президента, а если пресса поднимет из-за этого шум — ну и чёрт с ними!

О'Дей заметил, что она даже говорит, как настоящий полицейский.

— Мэм, у меня нет ни малейших возражений. С вашего разрешения я отправлюсь домой и займусь приготовлением макарон с сыром. — Он посмотрел на детей. Меган заканчивала свой шедевр. Две девочки были настолько похожи, что их трудно было отличить, во всяком случае на первый взгляд. Это не могло не беспокоить его, но агенты Секретной службы находились здесь, чтобы охранять всех детей.

— Ты где практикуешься? — Ему не понадобилось говорить, о какой практике идёт речь.

— В старом здании Почтовой службы есть стрельбище. Это удобно, потому что недалеко от Белого дома. Я хожу туда каждую неделю, — объяснила Андреа. — В числе моих агентов нет ни одного, кто не считался бы отличным стрелком, а Дон не уступит никому в мире.

— Ты так считаешь? — улыбнулся О'Дей. — Когда-нибудь посмотрим.

— И где это произойдёт? — спросила Прайс. У неё в глазах тоже промелькнула улыбка. — У тебя или у меня?

— Господин президент, мистер Головко на третьей линии. — Это был прямой канал связи. Сергей Николаевич снова проявлял признаки беспокойства.

Джек нажал на кнопку.

— Слушаю тебя, Сергей.

— Проблемы с Ираном.

— Я знаю, — ответил президент.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил Головко. Он уже собрал вещи и собирался выезжать в аэропорт.

— Дней через десять узнаем все подробности.

— Хорошо. Можешь рассчитывать на сотрудничество с нами.

Такая ситуация превращалась в привычную, подумал Джэк, но ответ всегда следует сначала обдумать.

— Мне нужно обсудить это с Эдом Фоули. Ты когда будешь дома?

— Завтра.

— Позвони мне. — Поразительно, что он так откровенно говорит с бывшим врагом. Было бы неплохо подготовить и Конгресс таким образом, с улыбкой подумал президент. Райан встал из-за стола и направился в комнату, где сидели секретари. — Как насчёт того, чтобы немного перекусить перед следующей встречей…

— Здравствуйте, господин президент, — послышался голос Андреа Прайс. — Вы не уделите мне минуту?

Райан жестом пригласил её в кабинет, а тем временем секретарь номер два позвонила в столовую.

— Слушаю вас, — сказал он.

— Хотела сообщить о том, что проверила организацию службы безопасности для ваших детей. Она вполне надёжна. — Если это заявление понравилось президенту, он ничем не выдал своего удовлетворения, подумала Андреа. Впрочем, это и понятно. Как ещё отреагировать на слова: «Господин президент, мы приставили к вашим детям множество телохранителей». Господи, в каком мире мы живём. Пару минут спустя она говорила с Раманом, который заканчивал дежурство и уходил домой, поскольку прибыл в Белый дом в пять утра. Как обычно, докладывать было не о чём. День прошёл без происшествий.

Молодой агент подошёл к своему автомобилю и выехал с территории, сначала показав свой пропуск охраннику и затем подождав, когда откроются укреплённые ворота — их створки удерживала стойка толщиной в девять дюймов, так что ворота вряд ли смог бы сломать самосвал. Выехав на улицу, он миновал бетонные баррикады на Пенсильвания-авеню — сравнительно недавно эта улица была ещё открыта для транспорта. Далее Раман повернул на запад и направился в Джорджтаун, где у него была квартира на верхнем этаже дома, под самой крышей, однако на этот раз он не доехал до дома. Повернув на Висконсин-авеню, он свернул направо в переулок, где и оставил машину.

Раману почему-то казалось забавным, что человек окажется торговцем коврами. Многие американцы считали, что иранцы становились террористами, торговцами коврами или невежливыми врачами. Этот человек уехал из Персии — хотя большинство американцев не связывают персидские ковры с Ираном — больше пятнадцати лет назад. На стене лавки висела фотография сына владельца, который, отвечал торговец тем, кто проявляли интерес, погиб во время войны между Ираном и Ираком. Это полностью соответствовало истине. Он также говорил тем, кто спрашивали его, что ненавидит правительство своей бывшей страны. Но вот это было ложью. Торговец был «законсервированным» агентом Ирана. За все это время он ни разу не встречался ни с кем, кто хотя бы через кого-нибудь имел контакт с Тегераном. Может быть, федеральные власти проверили его. Скорее всего нет. Торговец не принадлежал ни к каким ассоциациям, не участвовал в демонстрациях и маршах, нигде не выступал — словом, занимался только своим бизнесом, причём вполне успешно. Подобно Раману, он даже не бывал в мечети. Более того, он ни разу не встречался с Раманом, так что, когда агент Секретной службы вошёл в лавку, торговец проявил интерес лишь к тому, какой ковёр ручной работы из обширного их разнообразия выберет клиент. Вместо этого гость, убедившись, что в лавке больше никого нет, направился прямо к прилавку.

— Там фотография на стене. Он похож на вас. Это ваш сын?

— Да, — печально ответил продавец. Грусть никогда не покидала его, несмотря на обещания райского блаженства для праведников, убитых при защите отчизны. — Он погиб во время войны.

— Многие потеряли сыновей в той войне. Он был религиозным мальчиком?

— Какое это теперь имеет значение? — моргая, спросил торговец.

— Преданность истинной вере всегда важна, — ответил Раман нарочито равнодушно.

После этого они отошли к ближайшей стопке ковров. Торговец откинул углы нескольких из них.

— Я на месте. Мне требуются указания о начале операции. — У Рамана не было кодового имени, а шифрованные фразы, которыми они только что обменялись, были известны всего троим. Ничего больше торговец не знал. От него требовалось одно — повторить девять слов, услышанных им сейчас, кому-то другому, затем подождать ответа и передать его Раману.

— Вы не могли бы заполнить карточку, чтобы я мог включить вас в список своих клиентов?

Раман охотно сделал это, вписав в бланк имя и адрес реально существующего человека. Он выбрал это имя из телефонного справочника в Белом доме, что позволило ему найти имя человека, телефонный номер которого отличался от его собственного на одну единицу всего в одной цифре. Точка над шестой цифрой указывала торговцу, где нужно прибавить единицу к тройке и получить таким образом четыре — после этого получится телефонный номер Рамана. Это была хитрая уловка, которой научил его инструктор из секретной службы «Савак», сотрудник израильской разведки, больше двадцати лет назад и которую он запомнил навсегда, подобно тому как ничего не забывал аятолла из священного города Кум.

Глава 22

Часовые пояса

Размеры земного шара и расположение на нём «горячих точек» причиняли массу неудобств. Америка засыпала в то время, когда другие регионы мира только просыпались и начинали новый день. Положение ухудшалось тем, что люди, опережающие Америку на восемь или девять часов, как раз и принимали решения, на которые приходилось реагировать остальной части мира. К этому следует прибавить то обстоятельство, что хвалёное ЦРУ не имело агентов или оперативников, которые могли бы предсказать, что может произойти. Таким образом на долю радиостанций перехвата «След бури» и «Пальма» выпала задача докладывать главным образом о том, что говорили местные средства массовой информации. Пока президент США спал, специалисты пытались собрать и подвергнуть анализу информацию, на основании которой, когда она попадала к нему, он уже ничего не мог предпринять в текущий рабочий день, да и анализ её мог быть правильным, а мог быть и ошибочным. Но даже при таких обстоятельствах большинство лучших аналитиков Вашингтона занимали в спецслужбах слишком высокое положение, чтобы работать по ночам — в конце концов у них были семьи, — так что, когда они утром приезжали на работу, их тоже приходилось знакомить с событиями, происшедшими за ночь, и лишь после этого они начинали думать и спорить, на что требовалось время, а это ещё больше откладывало момент представления критически важной для национальных интересов Америки разведывательной информации. На профессиональном военном жаргоне это называлось «захватить инициативу» — первым начать действия — военные, политические или психологические. Насколько лучше чувствуешь себя, если твой соперник в гонке стартует на треть суток позже.

В Москве ситуация была несколько лучше, потому что московское время всего на час отставало от тегеранского и находилось в одном и том же часовом поясе с Багдадом. И всё-таки на этот раз СВР — Служба внешней разведки, преемник КГБ, — оказалась в таком же печальном положении, как и ЦРУ, потому что почти все агентурные сети в Иране и Ираке прекратили своё существование.

Однако для Москвы в географическом отношении проблемы Ближнего Востока находились гораздо ближе, что сразу понял Сергей Головко, когда его самолёт совершил посадку в Шереметьево.

В настоящий момент самой важной проблемой было примирение двух стран. Иракское телевидение объявило в своих утренних передачах, что новое правительство в Багдаде сообщило ООН, что отныне все международные инспекционные группы получат полную свободу передвижения по стране и смогут осматривать без помех любой завод, склад или лабораторию. Более того, Ирак обратился с просьбой, чтобы такую инспекцию провели как можно быстрее, гарантируя помощь и немедленное исполнение всех запросов. Заявление иракского правительства гласило, что Багдад стремится к устранению всех преград на пути к восстановлению международной торговли Ирака. В данный момент, говорилось в заявлении, соседняя страна, Иран, начала поставки продовольствия в соответствии с древними исламскими традициями милосердия и благотворительности по отношению к людям, оказавшимся в трудном положении, надеясь на скорейшее снятие санкций и возвращение Ирака в мировое сообщество. На видеозаписи, сделанной станцией радиоперехвата «Пальма» с телевизионной передачи, ретранслируемой из Басры, был виден первый конвой грузовиков с партией пшеницы, движущийся по извилистому Шахабадскому шоссе и пересекающий ирано-иракскую границу в предгорьях горного хребта, разделяющего две страны. На последующих кадрах было видно, как иракские пограничники убирают с дороги заграждения и пропускают грузовики, а их иранские коллеги мирно стоят по свою сторону границы. Нигде не было видно никаких признаков оружия.

В Лэнгли специалисты подсчитали число грузовиков, их тоннаж и число буханок хлеба, которое можно испечь из доставленной в Ирак пшеницы. Они пришли к следующему выводу: чтобы поставки продовольствия имели не символическое значение, понадобятся грузовые суда. Однако сейчас важным было именно символическое значение, а данные разведывательных спутников свидетельствовали, что продовольствие грузится и на суда. Сотрудники ООН в Женеве, которая находилась всего в трехчасовых поясах от Багдада, с удовлетворением выслушали заявление иракского правительства и немедленно послали уведомления своим инспекционным группам. Инспекторы тут же увидели «мерседесы», готовые доставить их в сопровождении полицейских машин с включёнными сиренами к первым местам инспекции. Рядом с автомобилями их ждали телевизионные группы, чтобы сопровождать их повсюду. Дружески настроенные служащие заводов, фабрик и складов выражали ликование по поводу того, что могут рассказать инспекторам ООН все, что им известно, и даже дать рекомендации по поводу того, как лучше ликвидировать предприятие по производству химического оружия, замаскированное под завод, производящий инсектициды. Наконец, Иран обратился с просьбой о немедленном созыве специального заседания Совета безопасности для того, чтобы рассмотреть вопрос о снятии экономических санкций с Ирака, причём исход этого заседания был таким же гарантированным, как восход солнца, пусть запоздалый, над восточным побережьем Америки. Через две недели питательность пищевого рациона среднего иракца возрастёт по меньшей мере на пятьсот калорий. Оценить психологическое воздействие этих мер было несложно, причём инициативу в деле восстановления нормальной жизни в этой богатой нефтью, но находящейся в изоляции стране взял на себя бывший враг — Иран, как обычно, ссылающийся на религиозные традиции как основной фактор в оказании помощи нуждающимся.

— Завтра мы увидим фотографии, показывающие, как в мечетях ведётся бесплатная раздача хлеба, — предсказал майор Сабах. Он мог бы процитировать отрывки из Корана, которыми будет сопровождаться такая церемония, но его американские коллеги не принадлежали к числу философов и вряд ли оценили бы иронию происходящего.

— Каково ваше мнение о дальнейших событиях, сэр? — спросил старший американский офицер.

— Произойдёт объединение этих двух стран, — мрачно ответил Сабах. — И случится это очень скоро.

Вряд ли требовалось разъяснять причину, по которой иракцы с такой готовностью указывали инспекционным группам местоположение ещё сохранившихся военных заводов — у Ирана было достаточно оружия.

Магии не существует. Это всего лишь слово, которым пользуются люди, когда возникает необходимость объяснить что-то сделанное так ловко, что приводит их в замешательство. Самый простой приём, которым пользуются фокусники, заключается в том, чтобы отвлечь внимание аудитории одной чётко видной двигающейся рукой (обычно в белой перчатке), пока вторая делает что-то другое. То же самое происходит и с государствами.

Пока грузовики с продовольствием двигались к Ираку, в портах грузили суда, дипломаты собирались и спорили, а Америка просыпалась и пыталась понять, что происходит, в Тегеране наступил вечер.

Связи Бадрейна, как всегда, оказались полезными, а если ему не удавалось что-то, за дело брался Дарейи. Небольшой реактивный самолёт, принадлежащий частной корпорации, взлетел из мехрабадского аэропорта и взял курс на восток. За два часа он пролетел над Афганистаном, затем над Пакистаном и совершил посадку в маленьком городке Рутог, неподалёку от границы между Индией и Пакистаном, за Кашмиром. Город находился в предгорьях хребта Куньлунь, и там проживало немало мусульман-китайцев. В этом пограничном городе была база ВВС с одной взлётно-посадочной полосой, на которой базировались истребители-бомбардировщики МиГ, производимые по лицензии. Авиабаза ВВС располагалась недалеко от местного аэропорта, обслуживающего этот регион. Место встречи было идеальным для всех участников, поскольку его отделяло от Дели всего шестьсот миль, зато расстояние до Пекина составляло почти две тысячи, несмотря на то что город находился на китайской территории. Три самолёта приземлились с интервалом всего в несколько минут вскоре после захода солнца. Военные автомобили доставили пассажиров, прибывших на них, в помещение, где отдыхают лётчики МиГов. Аятолла Махмуд Хаджи Дарейи привык к более чистым помещениям, но, что было куда хуже, почувствовал запах вареной свинины, которая неизменно входит в китайский рацион. Запах вызывал у него отвращение, однако он справился с собой. Дарейи был не первым мусульманином, которому приходилось иметь дело с язычниками и неверными.

Индийский премьер-министр сердечно поздоровалась с ним. Она уже встречала аятоллу на региональной торговой конференции и нашла его замкнутым и нелюдимым. За прошедшее с тех пор время, заметила она, его характер не изменился.

Последним прибыл Чанг Хансан, с которым индийский премьер тоже встречалась. Он был полным, на первый взгляд весёлым мужчиной — но приходилось всё время следить за его глазами. Даже когда он шутил, его шутки имели своей целью выведать что-то о собеседнике. Из трех участников встречи он был единственным, о чьей должности остальным не было ничего известно. Впрочем, было ясно, что он обладает огромной властью у себя в стране, а поскольку Китай был самым могущественным государством из трех, остальные не сочли за оскорбление, что простой министр без портфеля разговаривает на равных с главами государств. Совещание велось на английском языке, и Чанг жестом распорядился, чтобы генерал, приветствовавший гостей во время прибытия, покинул комнату.

— Прошу извинить меня за то, что я не был здесь, когда вы прибыли. Это… нарушение правил протокола вызывает у меня сожаление. — Подали чай и лёгкую закуску. Времени на то, чтобы приготовить настоящий приём, тоже не было.

— Не стоит извиняться, — ответил Дарейи. — Неудобство компенсируется быстротой. Что касается меня, хочу выразить благодарность за то, что вы так охотно дали согласие встретиться при столь необычных обстоятельствах. — Он повернул голову. — Позвольте поблагодарить и вас, мадам премьер-министр, за готовность встретиться с нами. Пусть Господь благословит нашу встречу, — закончил он.

— Примите мои поздравления в связи со столь успешным решением проблемы Ирака, — сказал Чанг, пытаясь понять, в чьих руках находится сейчас повестка дня встречи. Слишком уж искусно Дарейи дал понять, что это он пригласил остальных принять участие в совещании. — Вы, должно быть, испытываете удовлетворение после окончания разногласий между вашими нациями, которые длились столько лет.

Это верно, подумала индийский премьер-министр, поднося к губам чашку с чаем. Вы приказали убить иракского президента в весьма удачный момент.

— Итак, чем мы можем помочь вам? — спросила она, предоставляя таким образом слово главе Ирана, чем вызвала молчаливое раздражение у представителя Китая.

— Вы недавно встречались с американским президентом Райаном. Мне хотелось бы выслушать ваше мнение о нём.

— Маленький человек, оказавшийся на посту президента столь могущественной страны, — не колеблясь ответила она. — Взять хотя бы речь, произнесённую им на похоронах. Она куда лучше подходит для семейных похорон. От президента нужно ждать чего-то большего. Во время приёма, состоявшегося после церемонии, он нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке. Его жена высокомерна и смотрит на окружающих сверху вниз — она, видите ли, врач. Врачи часто позволяют себе такое.

— Когда мы встретились с ним несколько лет назад, у меня создалось такое же впечатление, — согласился Дарейи.

— Тем не менее он управляет великой страной, — заметил Чанг.

— А управляет ли? — спросил глава Ирана. — И является ли Америка все ещё великой страной? В чём величие страны, как не в силе её лидера?

Именно это, поняли присутствующие, составляет повестку дня встречи.

— Боже мой, — прошептал про себя Райан, — каким одиноким чувствуешь себя здесь. — Эта мысль постоянно возвращалась к нему, особенно когда он оставался один в этом кабинете с овальными стенами и литыми трехдюймовыми дверями. Теперь ему приходилось при чтении всё время пользоваться очками. Так посоветовала Кэти, но головная боль не исчезала, а всего лишь появлялась позднее. Нельзя сказать, что ему не приходилось много читать и раньше. Этого требовала каждая должность, которую он занимал за последние пятнадцать лет, но теперь его постоянно преследовала головная боль. Может быть, поговорить об этом с Кэти или другим врачом? Нет, не стоит. Райан покачал головой. Это всего лишь следствие стресса, и ему нужно привыкнуть. Конечно, это всего лишь стресс. Вот рак — это уже болезнь. Сейчас перед ним стояла задача справиться с политической ситуацией в стране. Райан читал доклад, приготовленный политическими советниками, сидящими в старом здании напротив. Его забавляло, хотя и не утешало то, что они не знали, какой совет ему дать. Райан никогда не принадлежал к какой-нибудь политической партии. Он всегда регистрировался на выборах как независимый и благодаря этому не получал писем с просьбами о пожертвованиях, хотя и он и Кэти при составлении налоговых деклараций всегда помечали в графе, что внесли по одному доллару в избирательный фонд правительства. Однако президент должен быть не только членом какой-нибудь партии — ему надлежало возглавлять её. Сейчас партии пострадали ещё больше, чем три ветви государственной власти. У каждой был председатель, и ни один из них не имел представления о том, что предпринять. В течение нескольких дней считали, что Райан принадлежит к той же партии, что и Роджер Дарлинг. Средства массовой информации узнали правду совсем недавно, и весь вашингтонский истэблишмент издал дружный вздох: «Черт побери!» Для идеологических мудрецов федеральной столицы это было так же невероятно, как задать вопрос, чему равняется два плюс два, и услышать в ответ: «Шартрез». Как и следовало ожидать, лежащий перед ним доклад был хаотичным, поскольку составили его четверо, а то и более профессиональных политических аналитиков, и было ясно видно, кто именно написал тот или иной параграф. В результате доклад превратился в многостороннее перетягивание каната. Даже его аналитики из разведки способны на большее, подумал Джек и бросил доклад в мусорную корзину. Ему снова захотелось курить. Он знал, что и это влияние стресса.

Но ему все равно приходилось посещать «собрания» — он так и не понял значение этого слова — и агитировать за кого-то или по меньшей мере выступать с речами. Или делать ещё что-то. В этом отношении смысл доклада не был ему понятен. Сев в калошу с проблемой абортов — и накрывшись при этом шляпой, как ядовито заметил на другой день Арни ван Дамм, чтобы закрепить преподанный урок, — теперь Райан был вынужден чётко выражать свою политическую позицию по множеству вопросов, причём таких разных, как проблема социального обеспечения, налоги, экология и один Бог знает что ещё. После того как он примет решение о своей позиции, Кэлли Уэстон напишет серию речей, с которыми Райан будет выступать по всей стране от Сиэттла до Майами и во множестве городов и штатов между ними. В список не попали только Гавайи и Аляска, потому что они были небольшими штатами по своему политическому значению и к тому же находились на разных полюсах идеологического спектра. Они только запутают ситуацию — по крайней мере, так говорилось в докладе.

— Почему бы мне просто не остаться здесь и не заняться работой, Арни? — спросил Райан у главы своей администрации, который только приехал на службу.

— Потому что ваша работа не здесь, а там, господин президент. — Ван Дамм опустился в кресло и начал очередной урок обучения искусству президентства. — Потому что, как вы сказали, «это функция руководства» — я точно вас процитировал? — спросил Арни с насмешливой улыбкой. — А руководство означает пребывание командира среди солдат или, как в данном случае, среди граждан. По этому вопросу у нас нет расхождений, господин президент?

— Ты действительно получаешь удовольствие от этого? — Джек закрыл глаза и потёр их под очками. Очки он тоже ненавидел.

— В такой же степени, как и ты.

Справедливое замечание, подумал Райан.

— Извини.

— Большинству президентов искренне нравится возможность сбежать из этого музея и встретиться с живыми людьми. Разумеется, Андреа и её агенты нервничают во время таких поездок. Пожалуй, они предпочли бы, чтобы ты оставался здесь и никогда не покидал Белого дома. Но он уже кажется тебе тюрьмой, не правда ли? — спросил Арни.

— Только когда я просыпаюсь.

— Вот и воспользуйся возможностью. Отправляйся в поездку по стране, поговори с людьми, поделись с ними своими мыслями, скажи, к чему стремишься. Черт побери, не исключено, что они даже выслушают тебя! А то и расскажут тебе, о чём думают сами, и тогда ты узнаешь что-то новое. Как бы то ни было, нельзя быть президентом и не общаться с народом.

Джек достал из мусорной корзины доклад о политическом положении в стране, который только прочитал.

— Ты ознакомился с этим?

— Да, — кивнул Арни.

— Но ведь это макулатура и к тому же сбивающая с толку, — удивлённо заметил Райан.

— Это политический документ. С каких это пор политика является разумной или последовательной? — Ван Дамм сделал паузу. — Аналитики, с которыми я работал последние двадцать лет, всосали эти идеи с молоком матери — впрочем, все они вскормлены на искусственном питании, наверно.

— Что?

— Спроси Кэти. Это одна из этих бихевиористских теорий, пришедших с Новым Веком, которые могут объяснить все всем повсюду. Все политики искусственники. Мамы никогда не кормили их и не ухаживали за ними, поэтому у них не развились прочные узы с матерями, они чувствуют себя отторгнутыми и тому подобное. Вот почему в качестве компенсации они обращаются к людям, выступают с речами и говорят слушателям в различных местах различные вещи, которые им хотелось бы услышать, для того чтобы завоевать любовь и преданность незнакомцев — те самые любовь и преданность, которых они были лишены в младенческом возрасте, не говоря уже о людях вроде Келти, постоянно стремящихся к связям с женщинами из-за того, что матери не уделили им в детстве достаточной любви. Зато должным образом вскормленные младенцы, с другой стороны, вырастают и становятся — ну, скажем, врачами, или, может быть, раввинами…

— Какого черта! — едва не закричал президент. Глава его администрации только усмехнулся.

— Завёл тебя на секунду, а? Знаешь, — продолжал Арни, — я понял, что мы упустили, когда создавали нашу страну.

— Ну хорошо, валяй, просвети меня. — Джек закрыл глаза и почувствовал юмор создавшейся ситуации.

— У нас нет шута. Ему можно было бы дать должность министра. Знаешь, такой карлик — извини, мужчина необычно малого роста, — одетый в разноцветное трико и в забавном колпаке с колокольчиками на голове. Пусть сидит на маленькой табуретке в углу — разумеется, в этом кабинете нет углов, но это не имеет значения — и примерно каждые пятнадцать минут вскакивает к тебе на стол и трясёт колокольчиками перед твоим лицом, напоминая, что настало время сходить в сортир, как это делают обычные люди. Теперь понимаешь, что я имею в виду, Джек?

— Нет, — признался президент.

— Ну и осел же ты! Пойми, должность президента может доставлять тебе удовольствие! Ты должен получать удовольствие от поездок и встреч с народом. Конечно, важно узнать, что они хотят, но и в этом есть своя радость. Видишь ли, Джек, им хочется полюбить тебя, поддержать. Они хотят узнать, о чём ты думаешь. Но больше всего им хочется, чтобы ты оказался одним из них. И знаешь, что самое интересное? Ты первый президент за чертовски длительное время, кто действительно один из них! Так что вылезай из кресла, прикажи своим воздушным извозчикам запустить Большую Синюю Птицу и начинай игру. — Он не стал добавлять, что расписание поездки по стране было уже согласовано и отработано до такой степени, словно высечено в камне, так что изменить что-то Райан уже не мог.

— Не всем понравится, во что я верю и о чём буду говорить, Арни. И я не собираюсь лгать только ради того, чтобы завоевать их расположение или привлечь голоса на выборах.

— Неужели ты думаешь, что сумеешь понравиться всем? — На лице ван Дамма снова появилась насмешливая улыбка. — Почти все президенты счастливы, если им удаётся заручиться поддержкой пятидесяти одного процента избирателей, а многие согласны и на меньшее. Я выругал тебя за то заявление по поводу проблемы абортов — и знаешь почему? Да потому что оно было запутанным!

— Нет, не было, я…

— Ты собираешься выслушать своего учителя или нет?

— Валяй дальше, — сказал президент.

— Начнём с того, что примерно сорок процентов населения голосуют за демократов и примерно столько же — за республиканцев. Из этих восьмидесяти процентов большинство не изменит своей позиции, если даже Адольф Гитлер будет соперничать с Эйбом Линкольном или с Франклином Делано Рузвельтом, чтобы упомянуть обе партии.

— Но почему…

— Почему небо голубое, Джек? — В голосе ван Дамма прозвучало раздражение. — Оно голубое, вот и все. Даже если тебе удастся объяснить причину этого, а мне кажется, что некоторые астрономы способны сделать это, небо все равно останется голубым, так что не проще ли просто признать этот факт? Таким образом, остаётся двадцать процентов людей, которые голосуют то за одну партию, то за другую. Может быть, они и есть настоящие независимые избиратели вроде тебя. Вот эти двадцать процентов и держат в своих руках контроль за судьбы страны, и если ты хочешь, чтобы все получилось по-твоему, тебе нужно привлечь на свою сторону эти двадцать процентов. А теперь кое-что забавное. Эти двадцать процентов не слишком интересуются тем, о чём ты думаешь. — Арни произнёс эту фразу с лукавой улыбкой.

— Одну минуту…

— Ты прерываешь учителя. — Арни поднял руку. — Тем твёрдым восьмидесяти процентам, которые голосуют за политическую линию, выбранную двумя партиями, наплевать на характер президента. Они голосуют за выбранную ими партию, потому что верят в её философию — или потому что папа и мама голосовали за неё; причина не имеет значения. Так обстоит дело. Это факт. С ним нужно примириться. А теперь вернёмся к двадцати процентам избирателей, выбор которых имеет решающее значение. Их мало интересует политическая линия президента, им важен сам президент. Вот в этом и заключается твоё преимущество, Джек. С политической точки зрения ты так же мало заслуживаешь пребывания на посту президента, как трехлетний малыш в оружейном магазине. Зато у тебя незаурядный характер и сила воли. На этом-то и надо сыграть.

Райан нахмурился, услышав слово «сыграть», но на этот раз промолчал. Он кивнул, предлагая главе своей администрации продолжать.

— Обращаясь к людям, просто говори, во что ты веришь, и говори как можно проще. Хорошие идеи звучат просто и убедительно. То, что ты говоришь, должно звучать последовательно, вытекать одно из другого. Эти двадцать процентов избирателей хотят убедиться в том, что ты действительно веришь в свои слова. Скажи мне, Джек, ты уважаешь человека, чётко выражающего свои убеждения, даже если с ними не согласен?

— Конечно, так и должен…

— … поступать человек, — закончил его мысль Арни. — Такова позиция этих двадцати процентов. Они будут уважать и поддерживать тебя, даже если в некоторых вопросах не согласны с тобой.

Почему? Да потому что они понимают, что ты — порядочный человек и сдержишь данное тобой слово. А им хочется, чтобы тот, кто занимает должность президента, был честным и порядочным человеком. Для них важно быть уверенными в том, что, если все покатится к чёртовой матери, найдётся кто-то, готовый по крайней мере попытаться исправить положение и приложить к этому все силы.

Всё остальное — внешнее оформление. Только не думай, что оформление и умение обращаться к людям ничего не стоят, ладно? Совсем неплохо, если ты сможешь умело и убедительно подать свои идеи. В своей книге о Хэлси, «Сражающийся моряк», ты тщательно выбираешь слова, когда хочешь, чтобы читатель понял тебя, верно? — Президент кивнул. — То же самое относится к идеям — чёрт возьми, эти идеи ещё более важны, и потому тебе придётся подавать их с соответственно большим искусством, понимаешь? — Глава администрации пришёл к выводу, что план урока выполняется вполне успешно.

— Арни, а ты сам согласен с моими идеями?

— Не со всеми. Думаю, ты не прав в вопросе с абортами — женщина должна иметь право выбора. Я не согласен и с некоторыми другими идеями. Зато, господин президент, я ни на минуту не усомнился в вашей честности и порядочности. Я не могу убедить тебя, во что верить и во что нет, но ты готов прислушаться к предложениям. Я люблю эту страну, Джек. Моя семья сумела спастись из Нидерландов, и мы пересекли Ла-Манш в лодке, когда мне было всего три года. Я до сих пор помню, как меня тошнило от морской болезни.

— Ты еврей, Арни? — с удивлением спросил Джек. Раньше он как-то не задумывался о его религиозной принадлежности.

— Нет, но мой отец принимал активное участие в движении сопротивления, и немецкий агент выдал его оккупационным властям. Отцу угрожал расстрел, но нам удалось спастись. В противном случае мы с мамой оказались бы в том же концентрационном лагере, что и Анна Франк[53]. Впрочем, это не спасло остальных родственников. Моего отца звали Биллем, и после войны он решил перебраться сюда. Я вырос, слушая рассказы о своей родине и о том, как эта страна отличается от Голландии. Америка действительно непохожа на Голландию. Я стал тем, кем являюсь сейчас, потому что стремился защитить существующую здесь систему. Почему Америка отличается от других стран? Думаю, всё дело в Конституции. Меняются люди, меняются правительства, меняются идеологии, но Конституция остаётся прежней. Ты и Пэт Мартин принесли присягу в верности конституции. Я тоже, — продолжал ван Дамм. — Только я принёс присягу самому себе, матери и отцу. Я не обязан соглашаться с тобой по всем вопросам, Джек. Но я знаю, что ты стараешься поступать как можно лучше. Это значит, что моя работа заключается в том, чтобы защитить тебя, дать тебе возможность действовать в соответствии со своими убеждениями. Поэтому ты должен выслушивать меня. Иногда придётся совершать поступки, которые тебе не по душе, но у вашей работы, господин президент, свои правила. Вот почему придётся следовать им, — негромко закончил глава президентской администрации.

— Как я справляюсь с делами? — спросил Райан, обдумывая самый важный урок недели.

— Неплохо, но должен лучше. Келти по-прежнему остаётся для нас источником раздражения, а не угрозой. После того как ты совершишь поездку по стране, ясно показав, что являешься президентом, его положение ухудшится. А теперь вот что ещё. Как только ты начнёшь поездку и будешь встречаться с людьми, тебе станут задавать вопросы о переизбрании. Каким будет твой ответ?

— Я не хочу быть президентом, Арни, — решительно покачал головой Райан. — Пусть меня заменит кто-нибудь другой по истечении…

— В таком случае тебе придётся столкнуться с массой неприятностей. Никто не будет принимать тебя всерьёз. Ты не сможешь провести в Конгресс людей, которых хочешь. Твои возможности будут ограничены, и ты не сумеешь осуществить преобразования, о которых говоришь. Твоё политическое влияние резко снизится. Америка не может позволить себе этого, господин президент. Иностранные правительства — во главе них стоят политические деятели, не забывай этого, — не будут воспринимать тебя серьёзно, а это повлечёт за собой отрицательные последствия для национальной безопасности страны как в ближайшее время, так и в отдалённом будущем. Итак, как ты ответишь репортёрам на этот вопрос?

Президент чувствовал себя подобно третьекласснику, поднявшему руку в ответ на вопрос учителя.

— Скажу, что ещё не принял решения.

— Совершенно точно. Сейчас ты проводишь работу по восстановлению правительства, а к вопросу о переизбрании вернёшься, когда придёт время. Я незаметно дам понять, что ты обдумываешь вопрос о том, чтобы выставить свою кандидатуру на следующий срок, что, по твоему мнению, главным является благополучие страны, и когда репортёры зададут тебе этот вопрос, ты просто повторишь сделанное раньше заявление. Этим ты дашь понять иностранным правительствам, что тебя нужно принимать всерьёз, а американский народ поймёт тебя и будет уважать твою точку зрения. Говоря о практической стороне проблемы, следует иметь в виду, что во время предварительных выборов обе партии не будут останавливаться на маргинальных кандидатах, которые могут не получить поддержки Капитолия. Они проголосуют за делегации, не связавшие себя определёнными обязательствами. Может быть, тебе придётся даже выступить по этому вопросу… Я поговорю об этом с Кэлли.

Арни промолчал о том, что средствам массовой информации понравится именно такая перспектива. Освещение двух политических конвенций, к началу которых партии пришли без определённого выбора, является мечтой, о которой средства массовой информации даже не решаются думать. Арни старался представить все как можно проще. Независимо от того, какую позицию займёт Райан, как только он объявит о ней, не меньше сорока процентов электората — скорее больше — выступят против неё. Забавным качеством тех двадцати процентов, о которых он всё время говорил Райану, является то, что среди них находятся люди, принадлежащие к разным категориям всего политического спектра — подобно себе самому, они меньше интересуются идеологией и гораздо больше характером кандидата. Некоторые будут яростно возражать, ничем не отличаясь этим от тех сорока процентов, выступающих против, хотя не исключено, что в конце концов проголосуют за него. Так бывало всегда, потому что они, хотя и были честными людьми, ставящими интересы страны выше предубеждений, часто вовлекались в общее течение и выбирали из лучших побуждений человека, честность которого уступала честности избирателей. Райан ещё не понял возможностей, которыми он располагает, и, вероятно, будет лучше, если он не поймёт их, потому что, думая об этих возможностях, он может попытаться управлять ходом событий, а это у него всегда получается плохо. Даже честные люди способны совершать ошибки, и Райан ничем не отличался от остальных. Вот почему существовали люди, подобные Арнолду ван Дамму, умеющие учить кандидатов в президенты и одновременно направлять их. Он посмотрел на своего президента, заметив на его лице смятение, сопровождающее новые мысли. Было очевидно, что Райан пытается понять это, и, возможно, добьётся успеха, потому что он умел прислушиваться к советам и обладал особым искусством обрабатывать полученную информацию. Впрочем, он вряд ли сумеет понять весь процесс до его естественного конца. Только Арни и, может быть, Кэлли Уэстон, были способны заглянуть так далеко в будущее. За последние недели ван Дамм пришёл к выводу, что у Райана есть задатки настоящего президента. Теперь перед ним, перед главой президентской администрации, стоит задача добиться, чтобы Джек остался на этом посту.

— Мы не можем сделать этого, — запротестовала индийский премьер-министр и затем призналась: — Американский флот только что преподал нам урок.

— Да, это был жестокий урок, — согласился Чанг. — Но он не причинил вашим кораблям серьёзных повреждений. Насколько мне известно, они выйдут из ремонта через две недели.

Услышав это заявление, индийский премьер-министр резко повернула голову и посмотрела на представителя Китая. Это обстоятельство стало известно ей самой всего пару дней назад. Ремонт поглотил ощутимую часть финансов, выделяемых индийскому флоту на оперативные расходы, и это изрядно обеспокоило её. Не каждый день случается, что иностранная держава, особенно не так давно бывшая противником в войне, сообщает сведения, которые могут стать известными только от своего агента в правительстве Индии.

— Мощь Америки — это всего лишь внешний фасад. Она представляет собой гиганта с больным сердцем и повреждённым мозгом, — заметил Дарейи. — Президент Райан — маленький человек, занимающий высокую должность. Вы сами сказали это, госпожа премьер-министр. Если мы сделаем его работу ещё более трудной, то Америка потеряет свою способность мешать нам на достаточно длительный срок, необходимый для достижения наших целей. Американское правительство парализовано и останется в таком состоянии в течение ещё нескольких недель. От нас требуется лишь одно — усилить этот паралич.

— И как можно этого достичь? — спросила премьер-министр Индии.

— Самыми простыми средствами: нужно всего лишь заставить Америку выполнять все данные ею обязательства и одновременно нарушить её внутреннюю стабильность. С вашей стороны понадобятся всего лишь демонстративные действия. Остальное я беру на себя. По-моему, лучше, если вы не будете знать о том, что мы собираемся предпринять.

Будь он способен на это, Чанг даже перестал бы дышать, чтобы лучше контролировать свои чувства. Не каждый день доводится встретить человека ещё более жестокого и безжалостного, чем он сам. Это верно, он не имел ни малейшего желания знать о планах Дарейи. Пусть лучше другая страна ввязывается в войну.

— Продолжайте, прошу вас, — сказал он и извлёк из внутреннего кармана сигарету.

— Каждый из нас представляет здесь страну с громадными возможностями и ещё большими потребностями. У Китая и Индии — огромное население. Обеим странам необходимы жизненное пространство и естественные ресурсы. Скоро в моём распоряжении ресурсы будут необъятными и привлекут колоссальный капитал. Вместе с тем у меня появится возможность взять под контроль их распределение. Объединённая Исламская республика, подобно вам, превратится в великую державу. Запад слишком долго играл доминирующую роль на Востоке. — Дарейи посмотрел прямо на Чанга. — На вашей северной границе лежит гниющий труп. Там требуют освобождения многие миллионы правоверных. Кроме того, на север от вас находятся жизненное пространство и естественные ресурсы, в которых так нуждается ваша страна. Я готов отдать вам все это, если вы согласитесь вернуть нам земли, населённые правоверными. — Затем он повернул голову к индийскому премьер-министру. — К югу от вашей страны расположен ненаселенный континент. Там также есть жизненное пространство и естественные ресурсы, столь необходимые вам. В обмен на ваше сотрудничество, мне кажется, Объединённая Исламская Республика и Китайская Народная Республика могли бы гарантировать защиту ваших действий, направленных на удовлетворение законных нужд. От каждой из ваших стран я прошу всего лишь сотрудничества, которое не влечёт за собой никакого риска.

Индийский премьер-министр заметила, что однажды уже была предпринята подобная попытка, но нужды её страны так и остались неудовлетворёнными. Представитель Китая тут же предложил, как без всякого риска отвлечь внимание Америки, тем более что такое случалось и в прошлом. Иран — что это за Объединённая Исламская Республика… ах да, конечно, подумал Чанг. Конечно. Весь риск падает на долю ОИР, хотя на этот раз он представляется удивительно точно рассчитанным. По возвращении в Пекин Чанг лично проверит соотношение сил.

— Как вы сами понимаете, я не прошу от вас сейчас брать на себя какие-нибудь обязательства. Вам понадобится убедиться в серьёзности моих намерений и возможностей. Я прошу вас об одном: уделите максимальное внимание моему предложению о заключении нашего союза — неофициального, разумеется.

— Но Пакистан… — произнесла индийский премьер-министр, неосторожно привлекая внимание к самому слабому месту своей политики, что тут же отметил про себя Чанг.

— Исламабад слишком долго был американской марионеткой, и ему нельзя доверять, — тут же ответил Дарейи, который давно подготовил свой ответ, хотя и не ожидал, что индийский премьер так быстро откроет свои карты. Эта женщина ненавидит Америку также, как и я, подумал он. Вероятно, «преподанный урок» нанёс более глубокую рану её гордости, чем сообщили его дипломаты. Как свойственно женщине столь ревностно оберегать свою гордость. В этом её слабость. Отлично. Он посмотрел на Чанга.

— Наши отношения с Пакистаном ограничиваются торговыми связями и, являясь таковыми, подвержены изменениям, — отозвался представитель Китая, испытывающий не меньшее удовлетворение от слабости Индии. В конце концов, ей некого винить. Она послала в море свой флот, чтобы оказать поддержку Японии в нападении на Америку, оказавшемся неудачным… тогда как Китай не предпринял ничего и не рискнул ничем. В результате он вышел из «войны», не понеся никакого урона и даже не показав, что был как-то связан с этим конфликтом. Самые осторожные руководители Китая, занимающие место в государственной иерархии выше Чанга, не возражали против его манёвров, хотя манёвры эти ничего и не принесли. И вот теперь снова кто-то готов пойти на риск. Индия предпримет демонстративные действия, а Китай останется в стороне, всего лишь повторив прошлые заверения о том, что не имеет никакого отношения к этой Объединённой Исламской республике. В любом случае он может заявить, что хотел всего лишь убедиться в решительности нового американского президента, а такое случается постоянно. К тому же Тайвань всё время является источником беспокойства. Все так интересно. Иран, движущей силой которого является религия. Индия, которая руководствуется жадностью и гневом. Китай же, с другой стороны, смотрит далеко в будущее, строит великие планы, делает это бесстрастно и спокойно, ищет то, в чём действительно нуждается, но поступает, как всегда, предельно осмотрительно. Цель, к которой стремится Иран, очевидна, и если Дарейи готов пойти на риск войны ради неё, то не стоит ему мешать, лучше наблюдать со стороны и надеяться на его успех. Но Чанг не позволит пока втянуть Китай в конфликт. Стоит ли казаться слишком нетерпеливым? Вот Индия готова приступить к действиям, проявляет такое нетерпение, что упускает из виду нечто совершенно очевидное: если Дарейи сумеет добиться осуществления своих планов, то Пакистан уладит свои отношения с ОИР, может даже присоединится к ней, и тогда Индия окажется изолированной и уязвимой. Ничего не поделаешь, опасно быть вассалом, это ещё опаснее, если у тебя наготове планы подняться на более высокий уровень — но при отсутствии средств для осуществления этого. Выбирая союзников, нужно быть очень осторожным. Чувство благодарности в отношениях между государствами похоже на цветок, выращенный в оранжерее, — он быстро вянет, когда его выносят на открытый воздух.

Премьер-министр молча кивнула, признавая свою победу в вопросе о Пакистане.

— В таком случае, друзья, я благодарю вас за то, что вы так любезно согласились встретиться со мной. С вашего разрешения, я отправлюсь домой.

Все трое встали, обменялись прощальными рукопожатиями и направились к выходу. Через несколько минут самолёт Дарейи развернулся на неровной поверхности взлётной полосы китайской авиабазы, больше приспособленной к полётам истребителей. Аятолла посмотрел на кофейник и решил воздержаться. Ему хотелось поспать перед утренними молитвами. Но прежде…

— Твои предсказания оказались совершенно точными.

— Русские называют такие вещи «объективными условиями». Они всегда были и остаются неверными, но их методам анализа в точности не откажешь, — объяснил Бадрейн. — Вот почему я сумел собрать достоверную информацию.

— В этом я убедился. Твоя следующая задача будет заключаться в том, чтобы разработать планы нескольких операций… — Дарейи откинул спинку кресла и закрыл глаза, надеясь, что ему снова приснятся мёртвые львы.

Как ни хотелось ему вернуться к клинической медицине, Пьер Александер не испытывал к ней особой любви, особенно в тех случаях, когда ему приходилось иметь дело с пациентами, положение которых было безнадёжным. Дух бывшего армейского офицера говорил в нём, что это походит на оборону Батаана[54] — делаешь все, что в твоих силах, и отстреливаешься до последнего патрона, хотя и знаешь, что помощи ждать неоткуда. В данный момент у него в палатах находились трое больных СПИДом — все трое мужчины, гомосексуалисты, в возрасте за тридцать, и всем оставалось жить не больше года. Александер был достаточно религиозным человеком и не одобрял подобный образ жизни, но такой смерти не заслуживал никто. И всё-таки он был врачом, а не Богом, выносящим приговор. Проклятье, подумал он, выходя из лифта и не переставая диктовать свои наблюдения для истории болезни пациентов в мини-диктофон.

В работу врача входит необходимость разделять свою жизнь на отсеки, изолированные друг от друга. Все три пациента в его палатах будут там и завтра, и ни один из них не потребует срочного врачебного вмешательства этой ночью. Нет ничего жестокого в том, что он отложит их проблемы до завтрашнего дня. Это всего лишь работа, а их жизни и надежды выжить зависят от того, сумеет ли он на время забыть о них и вернуться к исследованию микроорганизмов, терзающих их тела. Он передал кассету своей секретарше, которая напечатает продиктованные им наблюдения.

— Доктор Лоренц звонил из Атланты в ответ на ваш звонок, когда вы позвонили ему в ответ на его звонок, — сообщила секретарь, когда Александер проходил мимо.

Опустившись в кресло, он набрал номер телефона, который знал наизусть.

— Слушаю.

— Гас? Это Алекс из Хопкинса.

— Как прошла рыбалка, полковник?

— Ты не поверишь — мне так и не удалось пока заняться этим. Ральф заставляет меня работать все больше и больше.

— Что тебя интересует — ведь это ты позвонил первым, правда? — В голосе Лоренца больше не было уверенности — верный признак того, что он чем-то очень обеспокоен.

— В самом деле, первым позвонил я, Гас. Ральф сказал мне, что ты снова взялся за структуру вируса лихорадки Эбола на основе той крошечной вспышки в Заире. Это правда?

— Понимаешь, я собирался заняться этим, но кто-то украл у меня моих обезьян, — недовольно проворчал директор исследовательского Центра инфекционных заболеваний. — Мне сообщили, что новая партия прибудет через день-другой.

— Кто-нибудь пробрался в твою лабораторию? — спросил Александер. Все чаще работе лабораторий угрожали фанатики, занятые защитой животных, которым иногда удавалось пробраться в лаборатории и «освободить» подопытных животных. Александер боялся, что придёт день, когда — если где-то не проявят должной осторожности — такой чокнутый проберётся в лабораторию и унесёт под мышкой обезьяну, заражённую лихорадкой Лхаса или даже чем-то более опасным, и узнает об этом слишком поздно. Этим фанатикам не приходит в голову, что врачи не могут заниматься поиском вакцин и методов лечения заразных болезней без животных — а кто осмелится утверждать, что жизнь обезьяны важнее жизни человека? Ответ на этот вопрос был прост: в Америке есть люди, верящие во что угодно и обладающие конституционным правом вести себя по-дурацки. По этой причине Центр инфекционных заболеваний в Атланте, лаборатории Хопкинса и другие исследовательские учреждения находились под наблюдением вооружённых охранников, защищающих клетки с обезьянами. И даже клетки с крысами, подумал Алекс, подняв глаза к потолку.

— Нет, их увели у меня из-под носа в Африке. Кто-то ещё экспериментирует с ними. Как бы то ни было, это нарушило мои планы на целую неделю. Ну и чёрт с ними. Я разглядываю этого крохотного мерзавца уже пятнадцать лет.

— Насколько свежий образец крови ты получил?

— Он взят у пациента «Зеро». Мы сразу опознали его. Это вирус заирской лихорадки Эбола, штамм Маинги. У нас есть ещё один образец от другого пациента. Он исчез…

— Что?! — с беспокойством воскликнул Александер.

— Погиб в море в результате авиакатастрофы. Похоже, что его пытались доставить в Париж к профессору Руссо. Больше заболеваний не зарегистрировано, Алекс. На этот раз нам повезло, — заверил Лоренц коллегу.

Куда лучше, подумал Александер, погибнуть при авиакатастрофе, чем истечь кровью от этого гребаного вируса. Он всё ещё мыслил как солдат и не забыл армейских ругательств.

— О'кей, — облегчённо вздохнул полковник.

— Так зачем ты звонил?

— Меня заинтересовали полиномы, — услышал Лоренц.

— Что ты хочешь этим сказать? — недоуменно спросил он.

— Когда займёшься исследованием этого штамма, попробуй осуществить математический анализ структуры вируса.

— Меня тоже заинтересовала эта мысль. Но сейчас мне хочется изучить репродуктивный цикл и…

— Совершенно верно, Гас, математическую природу взаимодействия. Я тут говорил с одним из врачей — ты не поверишь, с офтальмологом, — и она высказала интересную мысль. Если аминокислоты имеют математические величины, поддающиеся подсчёту — а так и должно быть, — то метод их взаимодействия с другими цепочками может кое-что объяснить нам. — Александер сделал паузу и услышал, как на другом конце телефонного канала чиркнули спичкой. Гас снова курил в кабинете трубку.

— Продолжай.

— Я всё ещё пытаюсь сделать вывод, Гас. Что, если это именно то, о чём ты думаешь, — уравнение? Тогда понадобится разгадать его, верно? Как сделать это? Понимаешь, Ральф рассказал мне о твоём исследовании временного цикла. Мне кажется, что ты напал на след. Если нам удастся разделить на части РНК вируса, а мы уже сделали это с ДНК носителя, то…

— Понял! Взаимодействия помогут нам узнать кое-что о величинах элементов в полиномных…

— И тогда мы многое узнаем, как размножается этот гребаный вирус, и, может быть, у нас появится возможность ..

— Уничтожить его. — Наступила пауза, и Александер услышал, как Гас затянулся табачным дымом. — Алекс, а ведь это отличная мысль.

— Ты лучше всех подготовлен к этому, Гас, и к тому же готовишь эксперимент.

— И всё-таки чего-то не хватает.

— Всегда чего-то не хватает.

— Дай мне подумать об этом денёк-другой, и я позвоню тебе. Молодец, Алекс.

— Спасибо, сэр. — Профессор Александер положил трубку и решил, что сегодня внёс достаточный вклад в медицинскую науку. Он не был слишком уж весомым, и к тому же здесь чего-то действительно не хватало.

Глава 23

Эксперименты

Понадобилось несколько дней, чтобы все оказалось на своих местах. Президенту Райану пришлось встретиться с ещё одной группой новых сенаторов — некоторые штаты раскачивались слишком медленно, главным образом потому, что их губернаторы создали что-то вроде комитетов по выбору наиболее подходящих кандидатов из составленного списка. Это удивило многих экспертов в Вашингтоне, которые ожидали, что главы исполнительной власти штатов поступят и на этот раз, как и раньше, — обычно они назначали сенаторов буквально, пока едва успевало остыть тело скончавшегося представителя штата в верхней палате Конгресса. Однако оказалось, что выступление Райана всё-таки произвело определённое впечатление. Восемь губернаторов поняли уникальность ситуации и по некотором размышлении поступили по-другому, завоевав похвалу местных газет, хотя средства массовой информации, принадлежащие к истэблишменту, не отнеслись к их действиям с полным одобрением.

Первая политическая поездка Джека была экспериментальной. Он рано встал, поцеловал жену и детей по пути к двери и поднялся на борт вертолёта, ожидавшего на Южной лужайке, ещё до семи утра. Через десять минут он уже поднимался на борт президентского авиалайнера «ВВС-1», известного в Пентагоне как VC-25A. Это был «Боинг-747», подвергнувшийся значительной модификации, чтобы удовлетворить всем требованиям средства перемещения президента по всему миру. Райан миновал трап как раз в тот момент, когда пилот, полковник ВВС с громадным лётным опытом, говорил по системе внутренней трансляции, делая объявления, как на рейсовом авиалайнере перед вылетом. Посмотрев в сторону хвостового салона, Райан увидел почти сотню репортёров, которые пристёгивались к своим кожаным креслам, превосходящим кресла первого класса лучших авиакомпаний. Кое-кто из журналистов предпочитал не пристёгиваться — «ВВС-1» обычно ведёт себя спокойней, чем океанский лайнер при полном штиле. В тот момент, когда Райан повернулся, чтобы направиться в свой отсек, он услышал чьё-то громкое восклицание:

— На этом рейсе не курят!

— Кто это? — спросил президент.

— Один из телевизионщиков, — ответила Андреа. — Он считает, что самолёт принадлежит ему.

— Вообще-то он прав, — заметил Арни. — Не забывайте этого.

— Его зовут Том Доннер, — добавила Кэлли Уэстон. — Ведущий комментатор Эн-би-си. Он считает, что его испражнения не пахнут, а на причёску у него уходит больше спрея, чем у меня. Вот только часть волос приклеена.

— Проходите сюда, господин президент. — Андреа показала в сторону носового отделения. Кабина президента на «ВВС-1» находилась в самом носу главной палубы. Там были установлены обычные, хотя и очень удобные, кресла, а также пара диванов, которые при продолжительных перелётах раскладывались и превращались в постели. Под бдительным взглядом начальника личной охраны президент сел в кресло и пристегнулся ремнями безопасности. Остальные пассажиры могут поступать, как им вздумается, — Секретную службу журналисты не интересовали, — но президенту нарушать правила не разрешалось. Когда Андреа убедилась, что все в порядке, она дала знак члену экипажа. Тот снял телефонную трубку и сообщил пилоту, что можно взлетать. Сразу после этого заработали двигатели. Джек уже почти поборол страх перед полётами, но на взлёте обычно закрывал глаза и про себя произносил (в прошлом шептал вслух) молитву о безопасности всех пассажиров на борту, считая, что, если будет молиться только о себе, это может выглядеть в глазах Бога эгоистичным. А к тому моменту, когда молитва закончилась, начался стартовый разгон, который происходил несколько быстрее, чем на обычном «боинге». Президентский «ВВС-1» не нёс тяжёлого груза и потому больше походил на самолёт, чем на поезд, отходящий от станции.

— О'кей, — сказал Арни, когда нос самолёта приподнялся и устремился в небо. Президент намеренно не сжимал ручки кресла, как делал это обычно. — Этот этап лёгкий — Индианаполис, Оклахома и к ужину вернёмся домой. Толпы будут настроены дружески и так же реакционно, как и ты сам. — В его глазах мелькнула улыбка. — Так что тебе не о чём особенно беспокоиться.

Специальный агент Прайс, сидящая в одной кабине с президентом во время взлёта, терпеть не могла, когда говорили что-нибудь подобное. Глава президентской администрации — Секретная служба присвоила ему кодовое имя «Плотник», а Кэлли Уэстон была «Каллиопой» — относился к тем членам президентского окружения, кто не понимал трудностей, с которыми приходилось сталкиваться Секретной службе. Опасность, по его мнению, являлась сугубо политическим явлением, даже после катастрофы с «Боингом-747», разрушившим Капитолий. Поразительно, подумала она. Раман сидел в нескольких футах позади неё. Его кресло было повёрнуто в сторону хвостового салона, на случай, если появится репортёр с пистолетом в руках вместо карандаша. На борту авиалайнера находилось ещё шесть агентов, наблюдающих за всеми, даже за членами экипажа в форме ВВС. В каждом из двух мест назначения находилось по взводу агентов Секретной службы вместе с огромным числом местных полицейских. На базе ВВС Тинкер в Оклахома-сити под охраной агентов Секретной службы уже стоял автозаправщик на случай, если кто-то попытается испортить состав топлива, которое будет залито в баки президентского самолёта; охрана не будет снята до тех пор, пока «ВВС-1» не вернётся обратно на авиабазу Эндрюз. Транспортный самолёт С-5В «Гэлэкси» доставил в Индианаполис автомобили президента. Перевозить президента по стране было не легче, чем цирк «Барнум и Бейли» со всем его снаряжением, вот только в последнем случае не приходилось беспокоиться, что кто-то может покуситься на жизнь акробата на раскачивающейся трапеции.

Агент Прайс заметила, что Райан просматривает текст своей речи. Это было одним из его немногих нормальных занятий. Обычно они почти всегда нервничали перед его выступлениями — не от страха перед публикой, а скорее от беспокойства о том, как будет воспринято содержание речи президента. При этой мысли Прайс улыбнулась. Райан не беспокоился о содержании, он боялся сорвать само выступление. Это не страшно, он скоро овладеет этим искусством. Ему здорово повезло, что Кэлли Уэстон, причинявшая окружающим столько неприятностей своим поведением, при составлении речей проявляла незаурядный талант.

— Завтрак? — спросила стюардесса, когда самолёт поднялся на крейсерскую высоту и выровнялся.

Президент отрицательно покачал головой.

— Спасибо, я не голоден.

— Принесите ему яичницу с ветчиной, тосты и чашку кофе без кофеина, — распорядился ван Дамм.

— Никогда не пробуйте выступать с речью на голодный желудок, — посоветовала Кэлли. — Тут уж можете положиться на меня.

— И не пейте настоящий кофе. Кофеин может вызвать дрожь в руках. Когда президент выступает с речью, — начал утренний урок Арни, — он… Кэлли, помоги мне объяснить это.

— Сегодняшние два выступления вам не сулят ничего особо драматического. Вы просто выступаете в роли доброго соседа, зашедшего навестить парня, живущего рядом, потому что ему понадобился ваш совет по беспокоящей его проблеме. Обращайтесь к слушателям по-дружески, спокойно и убедительно. Вроде как:

«Понимаешь, Фред, мне кажется, что тебе следовало бы поступить следующим образом», — объяснила Кэлли, подняв для большей убедительности брови.

— Добродушный семейный доктор, советующий пациенту не увлекаться жирной пищей и, может быть, побольше играть в гольф — физические упражнения полезны для здоровья, что-то вроде этого, — добавил глава администрации. — В повседневной жизни ты поступаешь так каждый день.

— Значит, мне надо всего лишь сегодня утром сделать это перед четырехтысячной толпой, верно? — спросил Райан.

— И перед телевизионными камерами Си-Спан. Твою речь передадут в вечернем выпуске новостей…

— Си-эн-эн тоже будет вести трансляцию, потому что это ваше первое выступление во время поездки по стране, — добавила Кэлли. Нет смысла обманывать президента.

Господи! Джек снова посмотрел на текст своей речи.

— Ты прав, Арни. Лучше выпить кофе без кофеина. — Внезапно он поднял голову. — Есть ли курящие на борту? — спросил он. То, как он сказал это, заставило стюардессу ВВС обернуться.

— Хотите сигарету, сэр?

— Да, — несколько пристыженно произнёс Райан. Она передала ему «Виргиния слим» и с тёплой улыбкой поднесла горящую зажигалку. Не каждый день удостаиваешься чести оказать такую услугу своему верховному главнокомандующему. Райан затянулся и посмотрел на неё.

— Если вы скажете об этом моей жене, сержант…

— Это останется между нами, сэр. — Она повернулась и ушла готовить завтрак. Для неё это был счастливый день.

Жидкость была поразительно страшного цвета — темно-красная с коричневатым оттенком. Они контролировали процесс, время от времени рассматривая взятые образцы под электронным микроскопом. Обезьяньи почки, политые заражённой кровью, состоят из разрозненных клеток, и по какой-то причине вирусы лихорадки Эбола любили их, подобно тому, как лакомка обожает шоколадный мусс. Наблюдать за процессом их размножения было увлекательно и страшно. Цепочки вирусов размером в микрон касались клеток, проникали в них и в тёплой обогащённой биосфере тут же начинали размножаться. Это походило на сцену из научно-фантастического фильма, вот только происходило в действительности. Эти вирусы, как и все остальные, можно было назвать живыми лишь условно. Они могли функционировать только с посторонней помощью, и эта помощь поступала к ним от носителя, который, предоставив вирусам средство стать активными, одновременно приговорил себя к смерти. Вирусы лихорадки Эбола содержали только РНК, а для начала митоза[55] требовались ещё и ДНК. В клетках почек находилось и то и другое, цепочки вирусов искали их, и после соединения начинался процесс размножения вирусов лихорадки Эбола. Для этого требовалась энергия, которую обеспечивали почечные клетки, полностью разрушающиеся при процессе. Процедура размножения представляла собой микрокосм процесса распространения болезни в человеческом сообществе. Он начинался медленно, затем скорость нарастала в геометрической прогрессии — быстрее, ещё быстрее, ещё быстрее:

2 — 4 — 16 — 256 — 65 536 и так далее до тех пор, пока не поглощались все питательные вещества. После этого оставались одни вирусы, которые переходили в состояние спячки и ждали следующей возможности. Люди придают болезням самые разные ошибочные описания: болезни поджидают благоприятной возможности; они безжалостно убивают; они ищут свои жертвы. Моуди и его коллеги знали, что все это антропоморфическая чепуха. Вирусы не способны думать. Они не совершают ничего особенно зловещего. Все, на что способны вирусы лихорадки Эбола, — это пожирать, размножаться и затем возвращаться в состояние спячки. Но ведь и компьютер представляет собой только набор электрических переключателей, способных различать лишь единицу и ноль, хотя он делает это несравненно быстрее и эффективнее людей, пользующихся им. Вот и вирусы лихорадки Эбола обладали поразительной способностью размножаться с такой быстротой, что иммунная система человеческого тела, при обычных условиях являющаяся исключительно эффективным механизмом защиты, просто не выдерживала нападения, словно на неё набрасывалась армия плотоядных муравьёв. В этом, однако, заключалась слабость Эболы. Она была слишком эффективной, убивала слишком быстро. Механизм её выживания внутри человеческого тела убивал носителя до того, как он успевал передать болезнь дальше. Кроме того, вирусы лихорадки Эбола были в высшей степени приспособлены к специфической экосистеме. Они не в состоянии были выжить на открытом воздухе, да и то короткое время, когда сохраняли жизнеспособность, это происходило в атмосфере джунглей. По этой причине, а также потому, что они не могли существовать в организме человека-носителя больше десяти дней, а часто и того меньше, их эволюция происходила медленно, без следующего эволюционного этапа — способности переноситься по воздуху.

По крайней мере, так все считали. Может быть, «надеялись» будет более правильным словом. Штамм лихорадки Эбола, распространяемый аэрозолем, будет катастрофически смертоносным. Не исключено, что им удалось добиться именно этого. В их распоряжении был штамм Маинги, как они установили при неоднократных микроскопических исследованиях, и существовало подозрение, что именно этот штамм может распространяться по воздуху. Теперь им требовалось доказать это.

Глубокая заморозка (например, с использованием в качестве хладагента жидкого азота) убивала большинство нормальных человеческих клеток. При замерзании клеток вода, превращаясь в лёд, разрывала их стенки, оставляя после себя уже трупы. Вирусы же лихорадки Эбола были слишком примитивны для этого. Высокая температура убивала их, так же как и ультрафиолетовые лучи. Смертельными для вирусов были также и незначительные перемены в химическом окружении. Но стоило предоставить им тёмное холодное место, и они переходили в состояние мирной спячки.

Все операции осуществлялись в специальном ящике. Внутри находилась смертоносная среда, отделённая от окружающей атмосферы прозрачным лексаном, настолько прочным, что он мог выдержать попадание пули. С двух сторон в пластике были прорезаны по два отверстия, и к каждому надёжно и герметично была прикреплена перчатка из толстой резины. Моуди отсосал десять кубических сантиметров жидкости, кишащей вирусами, поместил её в пробирку, затем плотно закрыл пробкой. Медлительность процесса объяснялась не столько физической опасностью, сколько неудобством работы в резиновых перчатках. Плотно запечатанную пробирку он переложил из одной руки в другую, передал директору, который произвёл аналогичную операцию, и наконец положил её в маленький воздушный шлюз. Когда дверца шлюза закрылась, зажглась индикаторная лампочка, действующая от датчика давления, и крохотное пространство шлюза было обрызгано дезинфицирующим спреем — раствором фенола. Пробирка оставалась внутри шлюза в течение трех минут, гарантирующих безопасность находящегося там воздуха и наружной поверхности пробирки со смертоносным содержимым. И всё-таки, несмотря на это, никто не прикасался к пробирке руками, не защищёнными перчатками, да и врачи, производящие операции внутри пластикового ящика, были также одеты в герметические защитные костюмы. Директор извлёк пробирку из шлюза и бережно перенёс её на находившийся в трех метрах рабочий стол.

Для экспериментальных целей была приспособлена банка из-под аэрозоля, используемого для борьбы с насекомыми. Обычно её ставят на под, нажимают на головку и оставляют в таком состоянии, чтобы мельчайшие капельки жидкости образовали туман, заполняющий комнату. Банку полностью разобрали, трижды обработали горячим паром и затем собрали снова — возникли трудности с пластмассовыми частями, но о решении этой проблемы подумали ещё несколько месяцев назад. Это было примитивное устройство. Для операции будут изготовлены более совершенные. Единственной проблемой стал жидкий азот. Внешне он походил на воду, и стоило его брызгам попасть на перчатки, как они тут же замерзали и резина рассыпалась подобно чёрному стеклу. Директор отошёл в сторону, когда Моуди налил криогенную жидкость во внешнюю оболочку, которая будет находиться под давлением. Для предстоящего эксперимента требовалось всего несколько кубических сантиметров. Затем во внутренний сосуд из нержавеющей стали впрыснули красно-коричневую жидкость, кишащую вирусами лихорадки Эбола, и завинтили крышку. После того как банка была запечатана, её обработали дезинфицирующей жидкостью и промыли в соляном растворе. Пустую пробирку бросили в контейнер для сжигания в газовой печи.

— Ну вот, — сказал директор. — Мы готовы.

Полковник, сидевший за штурвалом президентского авиалайнера, совершил посадку поразительно мягко. Он впервые вёл самолёт, в котором находился новый президент, и ему хотелось продемонстрировать своё мастерство. Затем «ВВС-1» покатился, как обычно, по посадочной дорожке, взревели двигатели, включённые на реверс и затормозившие самолёт до скорости автомобиля, прежде чем нос его повернул налево. Из окон своей кабины Райан увидел сотни — нет, тысячи — людей. Неужели это встречают меня? — подумал он. Проклятье. В их руках через низкий забор по периметру авиабазы свешивались красные, белые и синие полотнища цветов национального флага, и когда самолёт наконец остановился, флаги начали поочерёдно подниматься, образуя волну. К двери подъехал трап, и стюард открыл её — именно стюард, называть стюардессой сержанта не правильно, — та самая, которая дала ему сигарету.

— Хотите ещё одну? — шепнула она.

— Потом, пожалуй. Спасибо, сардж.

— Сломайте ногу, господин президент[56] — только не на трапе, ладно? — Наградой ей был смешок.

— Готовы встретить босса, — услышала Прайс в наушнике голос руководителя группы агентов Секретной службы, высланных заранее. Она повернулась к президенту и кивнула.

— Пора начинать, господин президент.

Райан сделал глубокий вдох и встал в центре открытой двери, глядя в яркое солнце Среднего запада.

В соответствии с протоколом он должен спускаться по трапу первым и в одиночку. Едва его фигура появилась на верхней площадке трапа, как из толпы донеслись приветственные крики — и это от людей, которые его едва знали. Застёгнутый на все пуговицы, с откинутыми назад волосами, закреплёнными лаком (несмотря на все его возражения), Джек Райан спускался по ступенькам трапа, чувствуя себя не президентом, а последним дураком — пока не достиг земли. Стоящий там главный сержант ВВС щеголевато взял под козырёк, и Райан автоматически ответил ему тем же, настолько прочно закрепился у него рефлекс, даже после непродолжительного пребывания в морском корпусе. Толпа снова взревела. Он посмотрел по сторонам и увидел агентов Секретной службы, расставленных вокруг, причём почти все стояли спиной к нему, глядя по сторонам. Первым подошёл губернатор штата.

— Добро пожаловать в Индиану, господин президент! — Он схватил протянутую руку Райана и энергично потряс её. — Для нас большая часть быть первыми, кому вы нанесли официальный визит.

Встречу подготовили по высшему классу. Рядом выстроилась рота национальной гвардии. Оркестр грянул приветственный марш, за которым тут же последовал «Привет вождю», и тут Райан почувствовал себя уже настоящим мошенником. Губернатор шёл слева и на полшага позади него, и они ступили на красный — какой ещё? — ковёр. Выстроившиеся солдаты вытянулись и взяли на караул, а их старинное полковое знамя склонилось перед президентом, хотя звёздно-полосатое знамя страны гордо продолжало развеваться. Райан вспомнил, как однажды американский атлет заявил, что «Звезды и полосы» не склоняются ни перед одним земным королём или владыкой (он был американцем ирландского происхождения и отказался оказать такую честь английскому королю на Олимпийских играх 1908 года). Проходя мимо, Джек приложил руку к сердцу — этот жест он запомнил с детства, — и посмотрел на гвардейцев. Он их верховный главнокомандующий, напомнил себе президент. В случае необходимости он может отдать приказ, посылающий этих юношей на поле боя, и потому ему захотелось посмотреть на их лица. Вот стоят они, гладко выбритые, молодые и гордые, каким был он сам больше двадцати лет назад. Здесь они для него. И он всегда должен быть там для них. Да, подумал Джек, ты должен запомнить это навсегда.

— Позвольте мне представить вас местным гражданам, сэр? — спросил губернатор, делая жест в сторону забора. Райан кивнул и последовал за ним.

— Предельное внимание, он обменивается рукопожатиями, — произнесла Андреа в свой микрофон. Сколько бы раз это ни случалось, агенты президентской охраны не любили этой процедуры больше всего. Прайс всегда останется рядом с президентом. Раман и ещё три агента находились с обеих сторон, глядя на толпу через тёмные очки в поисках оружия, необычного выражения лица, сравнивая лица встречающих с лицами людей, которые они запомнили по фотографиям, пытаясь обнаружить все, чем-то отличное от обычного.

Их здесь так много, подумал Джек. Ни один из них не голосовал за него, а до самого недавнего времени почти никто не слышал его имени. И всё-таки они пришли сюда. Некоторые из них, возможно, государственные служащие, которых на полдня отпустили с работы, но не те, кто держали в руках детей, не все, кто стояли здесь, и выражение их глаз потрясло президента. Ещё никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. К нему тянулось множество рук, он пожимал их, двигаясь влево вдоль забора, пытаясь расслышать в общем шуме отдельные голоса.

«Добро пожаловать в Индиану!» — «Как поживаете, господин президент?» — «Мы верим вам!» — «Пока все идёт хорошо!» «Мы с вами!»

Райан пытался отвечать, но ему удавалось только повторять «спасибо, спасибо». Он открывал рот, чтобы выразить благодарность за поразительную теплоту встречи, за улыбки и взгляды, устремлённые на него. Этого было достаточно, чтобы забыть о боли в руке, но вот пришлось отойти от забора и приветственно поднять руки, что вызвало новый шквал возгласов.

Проклятье. Если бы они только знали, кто я на самом деле, подумал Джек, что сказали бы они тогда? Что я здесь делаю, черт побери? — пронеслось у него в голове, когда он направился к открытой дверце президентского лимузина.

В подвале здания их было десять, все мужчины. Только один был политическим преступником по обвинению в государственной измене. Остальные оказались на редкость отвратительными: четверо убийц, насильник, двое педофилов и два вора, повторившие преступления и потому по закону шариата приговорённые к отсечению правой руки. Их разместили всех вместе в помещении с контролируемой снаружи температурой. Каждый из них был прикован ножными кандалами к своей кровати. Все были приговорены к смертной казни, за исключением воров, и потому они не понимали, почему находятся в одном помещении с остальными. Приговорённые к смерти тоже не могли понять, почему ещё живы. Они не выражали протеста по этому поводу, но и не испытывали и иных чувств. Последние недели их скудно кормили, так что они ослабли и утратили всякую насторожённость. Один из них, сунув палец в рот, ощупывал больные и кровоточащие десны, когда открылась дверь.

В камеру вошёл человек в синем пластиковом костюме, какого они никогда раньше не видели. Человек — это был мужчина, хотя они едва различали его лицо через маску шлема, — поставил на бетонный пол цилиндрический контейнер, снял с него синюю пластмассовую крышку и нажал на кнопку. После этого он поспешно вышел. Едва закрылась дверь, как послышалось шипение и камера стала наполняться туманом, похожим на пар.

Один из преступников закричал, думая, что это ядовитый газ, схватил тонкую простыню и прижал её к лицу. Другой, находившийся ближе всех к контейнеру, просто наблюдал с недоумением за распространением тумана. Когда облако окутало его, он оглянулся по сторонам. Остальные не сводили с него глаз, ожидая, что он умрёт. Этого не случилось, и тогда они начали проявлять скорее любопытство, чем страх. Через несколько минут шипение прекратилось, и случившееся исчезло из их ограниченной памяти. Свет погас, и они уснули.

— Через три дня станет ясно. — Директор выключил телевизор, изображение на который поступало от камеры в помещении, где содержали преступников. — Похоже, банка сработала, дисперсия нормальная. У техников возникли трудности с механизмом замедленного действия. На банках серийного производства он должен срабатывать минут через пять.

Трое суток, подумал Моуди. Через семьдесят два часа станет ясно, какой кошмар им удался.

Несмотря на тщательную подготовку и затраченные деньги, несмотря на детальное планирование, Райан сидел на простом раскладном металлическом стуле и у него уже болели ягодицы. Перед ним протянулись деревянные перила, покрытые красно-бело-синим флагом, скрывающим листовую сталь, непроницаемую для винтовочной пули. Трибуна тоже была бронированной — в данном случае защита состояла из стали и кевлара, материала легче и прочнее стали — и предохраняла все его тело почти до плечей. Они находились в огромном спортивном зале университета, где обычно проводились игры университетской баскетбольной команды — правда, она проиграла в студенческом чемпионате страны уже на этапе отборочных соревнований. Зал был наполнен до отказа, «до самого потолка» скажут, наверно, репортёры, пользуясь стандартной фразой, означающей, что все места были заняты. Основную часть аудитории составляли студенты, хотя точно определить было невозможно. На Райана были устремлены многочисленные лучи прожекторов, и в их сиянии он не мог рассмотреть тех, кто собрались выслушать его речь. Президент со своим сопровождением вошёл через чёрный ход и миновал пахнущую потом раздевалку — это был самый короткий путь входа и выхода. Кавалькада машин промчалась главным образом по шоссе, но примерно четверть расстояния пришлось ехать по городским улицам. Тротуары города были заполнены людьми, они махали руками, приветствуя президента. Губернатор непрерывно расхваливал достоинства «штата неуклюжих»[57] и города Индианаполиса.

Джек хотел было спросить о происхождении такого странного названия штата, но потом передумал.

На трибуну снова поднялся губернатор, дав выступить трём ораторам — студенту университета, затем ректору и наконец мэру города. Президент старался прислушиваться к выступлениям, но все трое, с одной стороны, говорили одно и то же, а с другой — немногое из этого соответствовало истине. Казалось, они говорят о ком-то другом, о теоретическом президенте, обладающем врождёнными достоинствами и способном справиться с ошибочно истолкованными ими обязанностями. Может быть, это объяснялось тем, что здешние спичрайтеры имели дело исключительно с местными проблемами, решил Джек. Ну что ж, тем лучше для них.

— … имею честь представить вам президента Соединённых Штатов. — Губернатор повернулся и жестом пригласил Райана к трибуне.

Джек встал, подошёл к трибуне и пожал руку губернатору. Раскладывая папку с текстом речи на пюпитре, он смущённым кивком поблагодарил аудиторию, которой почти не видел. В первых рядах, на стульях, расставленных прямо на баскетбольной площадке, сидели самые видные граждане штата. В другое время и при других обстоятельствах они делали бы самые крупные взносы в избирательную кампанию. В данном случае Райан не был знаком с тем, как они отнесутся к нему. Не исключено, что взносы поступят от обеих партий. Затем он вспомнил, что самые крупные доноры всегда делали взносы в фонды избирательных кампаний обеих партий, чтобы при любом исходе выборов гарантировать себе доступ к власти. Сейчас они, наверно, уже обдумывают, как сделать взносы в его собственную избирательную кампанию.

— Господин губернатор, разрешите поблагодарить вас за это любезное приглашение. — Райан повернулся и представил людей, сидящих на сцене позади него, называя их имена по списку, напечатанному на первой странице своего выступления, своих «хороших друзей», которых он после этого визита в Индианаполис больше не увидит Их лица сияли уже потому, что президент назвал имена в правильном порядке.

— Уважаемые дамы и господа! Это мой первый визит в Индиану — «штат неуклюжих», как вы его называете, — но после такого тёплого приёма я уверен, что он не будет последним…

В зале тут же раздался гром аплодисментов, словно на телевизионном шоу, когда поднимают плакат с надписью «Аплодисменты». Райан только что сказал правду, за которой последовало то, что могло быть ложью, а могло и не быть, и хотя слушатели не могли не знать этого, они аплодировали ему. И тут Джек впервые понял нечто очень важное.

Господи, да ведь это действует как наркотик, подумал он, только сейчас начиная понимать, почему люди занимаются политикой. Нет человека, который мог бы стоять на трибуне, слышать приветственный шум, видеть восторженные лица и остаться равнодушным к этому. Он чувствовал это, несмотря на волнение перед началом выступления, несмотря на давящее чувство, что он занимает место, принадлежащее кому-то другому. Он, Джек Патрик Райан, стоит перед четырьмя тысячами людей, своих соотечественников, каждый из которых имеет равные с ним права перед законом, но в их представлении он кто-то совершенно иной. Он представляет Соединённые Штаты. Он — их президент, но не просто президент, а воплощение их надежд, их устремлений, образ их нации, и благодаря этому они готовы выразить свою любовь к человеку, которого не знают, поддержать приветственными возгласами каждое его слово, надеясь, что на мгновение он смотрит прямо в глаза каждому из них, и этот момент они запомнят навсегда как нечто необыкновенное. Это была власть, о существовании которой Райан даже не подозревал. Все, находящиеся в зале, всецело подчинялись его воле. Так вот почему люди посвящают свою жизнь стремлению стать президентом, окунуться в подобный момент, как в тёплую океанскую волну, в момент высшего преуспеяния.

Но почему они считают, что он чем-то отличается от них? Что делает его в их представлении каким-то особым? — удивлённо подумал Райан. Он стал президентом по чистой случайности, а при всех других обстоятельствах именно они, сидящие сейчас в зале, возводят человека на вершину власти, своими действиями превращают обычного человека в нечто совершенно иное — а может быть, дело даже не в том. Это всего лишь впечатление. Райан остался таким же, каким он был месяц или год назад. За это время он узнал мало нового, а мудрости приобрёл ещё меньше. Он остался тем же человеком, хотя и на другой должности, с внешними отличиями своего нового поста, но сам-то он, окружённый кольцом телохранителей, купающийся в потоке человеческой любви, к которой он никогда не стремился, был всего лишь созданием своих родителей, следствием детства, образования и житейского опыта, подобно тем, кто сейчас приветствовал его с таким энтузиазмом. Они считали его кем-то другим, не таким, как остальные, выдающимся и, может быть, даже великим, но это было впечатлением, а не реальностью. Реальность данного момента состояла в потных руках, сжимающих края бронированной трибуны, в речи, написанной кем-то другим, и в человеке, который знал, что он не на своём месте, каким бы приятным ни был этот момент.

Так как же мне сейчас поступить? — задал себе вопрос президент Соединённых Штатов, лихорадочно отыскивая ответ на него, пока стихнут аплодисменты. Он никогда не станет тем человеком, за которого его принимают. Он — порядочный человек, но не великий, а президентство было должностью, постом, исполнительной властью, и обязанности президента определены Джеймсом Медисоном[58]. Как и все в жизни, президентство являлось местом перехода от одной реальности к другой. Прошлое — это то, что невозможно изменить, а в будущее ты пытаешься заглянуть. Лишь настоящее представляет собой то, где ты находишься в данный момент, и здесь, в настоящем, ты стараешься сделать все, что от тебя зависит. Может быть, если тебе повезёт, ты оправдаешь возлагаемые на тебя надежды. Надо заслужить это, оправдать надежды собравшихся в зале, потому что они, дав тебе власть, одновременно возложили на тебя огромную ответственность, и в ответ на выражения любви и надежды они требуют от тебя ревностного служения. Внезапно отрезвлённый, Джек посмотрел на стеклянную панель перед собой, в которой отражался текст его речи, сделал глубокий вдох и начал говорить, как он делал это, будучи преподавателем истории в Аннаполисе.

— Я приехал сюда, чтобы поговорить с вами об Америке…

Внизу, перед трибуной, выстроилась шеренга из пяти агентов Секретной службы. Все в тёмных очках, скрывающих глаза, так что слушатели в аудитории не знали, куда направлен их взгляд. К тому же люди без глаз невольно производят пугающее впечатление. Руки агентов были сжаты перед собой, а улитки наушников позволяли им поддерживать контакт друг с другом. Они непрерывно переводили взгляд с одного человека на другого. В дальнем конце зала находились агенты с биноклями. Телохранители знали, что любовь толпы не бывает единодушной и в ней могут находиться даже те, кто способны попытаться убить человека, которого обожают. По этой причине передовая группа агентов, прибывшая в Индианаполис заранее, установила металлодетекторы в каждом входе, а бельгийские собаки-ищейки, натренированные на поиски взрывчатых веществ, обнюхали все здание. И по этой причине агенты с предельным вниманием следили за происходящим, подобно тому как пехотинцы в зоне боевых действий реагируют на каждую тень.

— … мощь Америки не в Вашингтоне, а в Индиане, Нью-Мексико, в каждом месте, где американцы живут и работают, где бы оно ни находилось. Мы в Вашингтоне не являемся Америкой — это вы представляете собой Америку. — Голос президента гремел из репродукторов системы трансляции — не слишком хорошая система, думали агенты, правда, поездка готовилась слишком поспешно. — А мы работаем на вас. — Приветственные крики раздавались из аудитории, которая не замечала низкого качества звука.

Кабели телевизионных камер вели к автобусам, стоящим снаружи. Установленные тут же тарелки антенн передавали звук и изображение на спутники связи. Сегодня репортёры сидели главным образом позади аудитории, ведя записи, хотя в их распоряжении находился полный текст выступления президента и письменное обещание, что на этот раз президент не будет отступать от него. Все они скажут сегодня «речь президента», хотя это совсем не было президентской речью. Репортёры знали, кто написал её. Кэлли Уэстон уже говорила о ней кое с кем из них. Они следили за реакцией слушателей, что было гораздо проще, так как не слепили лучи прожекторов.

— … это не возможность, а ответственность, которую разделяем все мы, потому что Америка принадлежит всем нам. Вот почему долг управления Америкой начинается здесь, а не в Вашингтоне. — Новый гром аплодисментов.

— Хорошая речь, — заметил Том Доннер, обращаясь к своему комментатору и аналитику Джону Пламеру.

— И отличная манера говорить. Я побеседовал с суперинтендантом военно-морской академии в Аннаполисе. Там считают, он был прекрасным лектором, — ответил Пламер.

— Здесь хорошая аудитория для него, главным образом молодёжь. И он не коснулся главных политических проблем.

— Да, постепенно втягивается в политику, — согласился Джон. — У тебя ведь выделена ещё одна группа для вечерней передачи, верно?

Доннер посмотрел на часы.

— Наверно, они уже работают, — заметил он.

— Итак, доктор Райан, как вам нравится быть первой леди? — с тёплой улыбкой спросила Кристина Мэттьюз.

— Я ещё не разобралась с этим. — Они беседовали в маленьком кабинете Кэти, окна которого выходили на центр Балтимора. Здесь едва хватало места для письменного стола и трех кресел (одного, удобного, — для врача, одного — для пациента и ещё одного — для супруга или супруги, или для матери пациента). Теперь сюда втиснулись осветительные софиты и телевизионные камеры, и в результате Кэти казалось, что её загнали в ловушку. — Знаете, я сожалею, что не могу теперь готовить пищу для своей семьи.

— Вы — хирург, а ваш муж ожидает, что вы будете ещё и готовить? — Удивление корреспондента Эн-би-си граничило с негодованием.

— Я всегда любила готовить. Это помогает мне расслабиться после возвращения домой. — Вместо того чтобы смотреть телевизор, едва не добавила профессор Кэролайн Райан. На ней был новый накрахмаленный белый халат. Ей пришлось потратить пятнадцать минут на укладку волос и макияж, а ведь её ждали пациенты. — К тому же я умею хорошо готовить.

Ну, тогда другое дело. На лице корреспондента появилась лукавая улыбка.

— А какое блюдо президент любит больше всего? — спросила она.

На лице Кэти появилась ответная улыбка.

— Он любит простую пищу. Бифштекс, печёный картофель, свежие кукурузные початки и мой фирменный шпинатовый салат. Как врач я не устаю напоминать ему, что в таком питании многовато холестерина. А Джек здорово управляется с грилем. Да и вообще в доме он умеет управляться со многим. Он даже не отказывается косить траву.

— Позвольте мне напомнить вам о той ночи, когда родился ваш сын, той ужасной ночи, когда террористы…

— Я никогда не забуду её, — тихо ответила Кэти.

— Ваш муж тогда убил людей. Вы врач по профессии. Как вы отнеслись к этому?

— Джек и Робби — теперь он адмирал Джексон, Робби и Сисси, его жена, наши близкие друзья, — объяснила Кэти. — Короче говоря, они поступили так, как должны были поступить, иначе нас не было бы в живых. Я ненавижу насилие. Я хирург. На прошлой неделе мне пришлось оперировать человека, перенёсшего травму, — мужчина потерял глаз в результате драки в баре в нескольких кварталах отсюда. Но Джек руководствовался совсем иным, он вынужден был поступить так. Мой муж защищал меня, Салли и маленького Джека, который тогда даже ещё не родился.

— Вам нравится быть врачом?

— Да, я люблю свою работу и никогда не променяю её ни на что другое.

— Но обычно первая леди…

— Я знаю, что вы имеете в виду. Я занимаюсь не политикой, а медициной. Я веду научные исследования и работаю в глазной клинике, которая является лучшей в мире. Даже сейчас меня ждут пациенты. Они нуждаются во мне — и, знаете, я тоже нуждаюсь в них. Моя работа — это то, без чего я себя не мыслю. Кроме того, я мать и жена, и мне нравится почти все в моей жизни.

— За исключением таких интервью? — с улыбкой спросила Кристин.

— Я ведь не обязана отвечать на подобный вопрос, правда? — лукаво усмехнулась Кэти. В этот момент Мэттьюз поняла, что у неё появилась ключевая фраза для интервью.

— Что за человек ваш муж?

— Разве мой ответ на такой вопрос может быть полностью объективным? Я люблю его. Он рисковал жизнью ради меня и моих детей. Всякий раз, когда я нуждалась в нём, он был рядом. Я сделаю для него то же самое. В этом и состоит смысл любви и семейной жизни, не так ли? Джек — умный и честный человек. Правда, временами слишком переживает. Бывает, он просыпается ночью — я имею в виду дома — и полчаса сидит у окна, глядя на море. Мне кажется, он не знает, что я заметила это.

— А сейчас такое случается?

— За последнее время — нет. Он ложится спать очень усталым. Ещё никогда ему не приходилось работать так много.

— Он занимал и другие должности в правительстве, в ЦРУ, например. Ходят слухи, что он…

Кэти прервала вопрос, подняв руку.

— У меня нет допуска к секретным материалам. О его работе я ничего не знаю и, наверно, не хочу знать. То же самое относится и ко мне. Я не имею права обсуждать конфиденциальные сведения о моих пациентах с Джеком или с кем-нибудь другим, за исключением врачей нашего института.

— Нам хотелось бы увидеть вас с вашими пациентами и…

Первая леди отрицательно покачала головой, заставив Мэттьюз замолчать.

— Нет, это больница, а не телевизионная студия. И причина не в моём нежелании, а в правах моих пациентов. Для них я не первая леди, а доктор Райан. Я не знаменитость, а врач и хирург. Для моих студентов я профессор и преподаватель.

— И насколько мне известно, вы один из лучших специалистов в своей области, — добавила Мэттьюз, чтобы увидеть, как отреагирует на это доктор Райан.

На лице Кэти появилась искренняя улыбка.

— Да, я получила премию Ласкера, а уважение коллег — дар более ценный, чем деньги, но вы знаете, дело не только в этом. Иногда — не слишком часто, — но иногда после серьёзной операции и последующего выздоровления я снимаю бинты в затемнённой комнате, мы постепенно усиливаем освещение, и тогда я вижу это. Я вижу это на лице пациента. Я восстановила зрение, и глаза видят снова, а взгляд на лице пациента — видите ли, никто не занимается медициной ради денег — по крайней мере здесь, в Хопкинсе. Мы работаем тут ради здоровья людей, а я стараюсь сохранить и восстановить зрение, и взгляд на лице пациента, который появляется после успешного завершения работы, — это словно Бог похлопывает тебя по плечу и говорит: «Молодчина». Вот почему я никогда не брошу медицину, — закончила Кэти Райан с глубоким чувством, зная, что этот отрывок покажут по телевидению сегодня вечером, и надеясь, что, может быть, какой-нибудь способный школьник увидит её лицо, услышит эти слова и решит подумать о профессии врача. Если уж ей пришлось примириться с напрасной потерей времени, может быть, этим она поможет своей профессии.

Отличная фраза, подумала Кристин Мэттьюз, но при двух с половиной минутах телевизионного времени, отведённого на интервью, лучше пустить ту часть, где она говорит, как ей не нравится роль первой леди. К разговорам о профессии врача все давно привыкли.

Глава 24

В полёте

Обратно они вернулись быстро и без задержек. Губернатор отправился к себе. Люди, встречавшие президента на тротуарах, вернулись на работу, и сейчас по улицам шли за покупками обычные прохожие. Они оборачивались и, наверно, удивлялись реву сирен, не понимая причины, а те, кто знали, раздражённо смотрели вслед, недовольные шумом. Райан откинулся на мягкую спинку сиденья, испытывая усталость, наступившую после выступления.

— Ну как я, справился? — спросил он, глядя, как мимо окон со скоростью семьдесят миль в час проносились окрестности Индианаполиса. Он улыбнулся при мысли, что можно ехать по городу с такой скоростью без риска быть оштрафованным.

— Вообще-то очень неплохо, — первой отозвалась Кэлли. — Вы говорили, словно преподаватель.

— В прошлом я и был преподавателем, — ответил президент. И если повезёт, буду им снова, подумал он.

— Для такого выступления сойдёт, но для других понадобится чуть больше эмоций, — заметил Арни.

— Не надо спешить, — посоветовала Кэлли главе администрации. — Лучше продвигаться шаг за шагом.

— В Оклахоме мне предстоит произнести эту же речь, верно? — спросил президент.

— С небольшими изменениями, но не особенно существенными. Только не забудь, что ты больше не в Индиане. Это «штат землезахватчиков», а не «неуклюжих». Опять упомянешь торнадо, но говори о футболе вместо баскетбола.

— Оклахома тоже потеряла обоих сенаторов, зато у них остался один конгрессмен. Он будет сидеть в президиуме вместе с тобой, — напомнил ван Дамм.

— Как случилось, что он уцелел? — равнодушно поинтересовался Джек.

— Наверно, провёл ночь с девкой, — последовал короткий ответ. — Тебе предстоит объявить о новом контракте для авиабазы ВВС Тинкер. Это значит, что они получат пятьсот новых рабочих мест и местные газеты отзовутся о выступлении благожелательно.

Бен Гудли не знал, назначили его новым советником по национальной безопасности или нет. Если назначили, то он будет слишком молодым для столь ответственной должности, но, по крайней мере, президент, с которым ему придётся работать, хорошо разбирается в международных проблемах. В результате он превращался больше в первоклассного секретаря, чем советника, но у него не было возражений. За непродолжительное время пребывания в Лэнгли он узнал многое и начал быстро продвигаться по служебной лестнице, став одним из самых молодых офицеров аналитической службы ЦРУ — должность, к которой стремились многие. Он добился этого потому, что умел анализировать сведения и знал, к какой категории относить важную информацию. Но больше всего ему нравилось работать непосредственно с президентом Райаном. Гудли знал, что может говорить с боссом откровенно и что Джек — он всё ещё в мыслях называл его по имени, хотя не мог больше произносить его имени вслух, — всегда посвятит его в свои мысли. Работа с президентом многому научит доктора Гудли, и он накопит опыт, бесценный для человека, новой целью жизни которого стало когда-нибудь занять пост директора ЦРУ, занять благодаря знаниям и заслугам, а не в качестве политической подачки.

На стене напротив его стола висели часы, показывающие положение солнца во всех регионах земного шара. Он заказал такие часы сразу по появлении в Белом доме, и, к его изумлению, их доставили буквально на следующий день, вместо того чтобы пропускать сделанную им заявку через пять бюрократических инстанций, занятых поставками. Он слышал, что Белый дом — единственная часть правительства, которая действительно функционирует, и не поверил этому. Молодой выпускник Гарвардского университета находился на государственной службе почти четыре года и считал, что знает все о методах действий исполнительной власти — что там работает, а что нет. Но это был приятный сюрприз, и такие часы, как он узнал по опыту работы в оперативном центре ЦРУ, позволяют мгновенно определить время суток в любом регионе мира — гораздо быстрее и удобнее, чем ряды обычных часов, которые установлены в некоторых учреждениях. Он смотрит на положение полудня и автоматически рассчитывает время в том районе, который его интересует. Ещё более важным было то, что он мог мгновенно понять, какие события происходят в необычное время, и оценить обстановку ещё до прибытия бюллетеня службы информации. Именно такой бюллетень появился сейчас на телефаксе, подключённом к каналу, защищённому от прослушивания.

Агентство национальной безопасности периодически рассылало обзоры событий, происходящих в мире. В его оперативном центре работали старшие офицеры, и хотя они проявляли больший интерес к техническим вопросам, чем к политическим, как это делал и сам Бен, там работали опытные и умные люди. Доктор Гудли знал многих не только по отзывам, но и по именам, и понял, в чём преимущества каждого из них. Полковник ВВС, являющийся старшим дневной смены оперативного центра АНБ, не любил беспокоить людей по мелочам. Это было уделом тех, кто занимали рядовые должности. Когда полковник ставил своё имя под бюллетенем, его содержание всегда было важным и заслуживало прочтения. Так и произошло сразу после полудня по вашингтонскому времени.

Гудли увидел, что это «молния», касающаяся событий в Ираке. Ещё одним достоинством полковника было то, что он не пользовался кодом «критический», чтобы привлечь к себе внимание, как поступали некоторые. Бен посмотрел на свои новые часы. В Багдаде уже зашло солнце. Наступило время отдыха для одних, работы для других. И такая работа будет продолжаться всю ночь, чтобы успеть закончить дело без постороннего вмешательства, с тем, чтобы когда наступит следующий день, он был действительно новым и действительно иным.

— Боже! — выдохнул Гудли. Он ещё раз прочитал страницу, повернулся в своём кресле, снял телефонную трубку и нажал кнопку номер три быстрого набора.

— Офис директора, — ответил голос пожилой женщины.

— Гудли хочет поговорить с Фоули.

— Одну минуту, доктор Гудли. — И тут же:

— Привет, Бен.

— Здравствуйте, директор. — Он считал, что не должен обращаться к директору ЦРУ по имени. Возможно, ему придётся вернуться в Лэнгли ещё до конца года, и там он вряд ли займёт место среди высокопоставленных чиновников на седьмом этаже. — Вы уже получили то, что получил я? — Страница у него в руке была ещё тёплой от принтера.

— Ирак?

— Совершенно верно.

— Ты, должно быть, читал это дважды, Бен. Я только что вызвал к себе Васко. — Сотрудники отдела Ирака в ЦРУ были недостаточно квалифицированными, таким было мнение обоих, а этот сотрудник Госдепа превосходно разбирался в проблемах региона.

— Происходящие там события кажутся мне очень важными.

— Согласен, — ответил Эд Фоули с невидимым для Бена кивком. — Господи, они действуют там очень быстро. Дай мне час, чтобы разобраться, может быть, полтора.

— Я считаю, мы должны сообщить об этом президенту, — произнёс Бен с настойчивостью, которую постарался скрыть. По крайней мере так ему показалось.

— Ему нужна более конкретная информация, чем та, которую мы можем дать ему сейчас. Ты меня слушаешь, Бен? — спросил директор ЦРУ.

— Слушаю, директор.

— Джек не убьёт тебя за проявленное терпение, а мы сейчас не можем сделать ничего, кроме как следить за развитием событий. Не забывай, мы не должны перегружать его информацией. Теперь у него нет времени вдаваться в такие детали. Ему нужны краткие и чёткие сведения. В этом и заключается твоя задача. Я помогу тебе, — продолжил директор, напомнив Гудли, насколько он младше его.

— О'кей. Буду ждать. — Послышался щелчок, и связь прервалась.

Прошла примерно минута, в течение которой Гудли ещё раз прочитал бюллетень АНБ, и тут снова зазвонил телефон.

— Доктор Гудли слушает.

— Доктор, это канцелярия президента, — послышался голос одной из старших секретарей. — По прямой линии президенту звонит господин Головко. Вы не поговорите с ним?

— Переключите его на меня, — ответил Гудли и выругался про себя.

— Говорите, — сказала она, уходя с канала связи.

— Говорит Бен Гудли.

— Это Головко. Кто вы?

— Исполняющий обязанности советника президента по национальной безопасности. — И я знаю, кто вы, подумал Бен.

— Гудли? — Бен чувствовал по голосу Головко, что тот роется в памяти. — Ах да, вы офицер аналитической службы, который только-только начал бриться. Поздравляю с повышением.

Искусство притворяться впечатляло, хотя Гудли не сомневался, что на столе Головко лежит его досье, где перечисляется все вплоть до размера ботинок. Даже у Головко не может быть такой блестящей памяти. Гудли провёл в Белом доме достаточно времени, чтобы новость успела распространиться, а Служба внешней разведки — бывший КГБ — не утратила способности работать.

— Видите ли, господин министр, кто-то должен отвечать на телефонные звонки. — Искусство притворяться было обоюдным. Вообще-то Головко не был министром, хотя его полномочия не уступали министерским, и, строго говоря, это являлось тайной. Ответ был слабоват, но всё-таки Бен дал понять, что не станет «мальчиком на побегушках». — Чем могу быть полезен?

— Вы знаете, что у нас с Иваном Эмметовичем существует договорённость?

— Да, сэр, знаю.

— Очень хорошо. Передайте ему, что вот-вот на свет появится новая страна — Объединённая Исламская Республика. Пока в неё войдут Иран и Ирак. Предполагаю, она будет расширяться и дальше.

— Насколько надёжна ваша информация, сэр? — Нужно проявить вежливость, подумал Бен.

— Молодой человек, я не стал бы звонить вашему президенту, если бы сомневался в источниках своей информации. Но я понимаю, что вы должны задать этот вопрос, — великодушно согласился Головко. — Источник информации вас не касается. Однако он настолько надёжен, что я лично ручаюсь за это. Если у меня будет что-то новое, поставлю вас в известность. У вас есть аналогичные сведения?

Вопрос поставил Гудли в тупик. Он замер, уставившись в поверхность своего письменного стола. У него не было указаний, как поступать при таких обстоятельствах. Да, он знал, что президент Райан обдумывал проблемы сотрудничества с Головко, советовался с Фоули и они приняли решение дать согласие. Но никто не сказал ему, какая информация может передаваться в Москву и какая нет. У него не было времени, чтобы связаться с Лэнгли, потому что тогда он продемонстрирует русскому свою слабость, а русские не хотели иметь дело со слабой Америкой. Бен оказался в безвыходном положении. Решение нужно принимать немедленно. На всё это ему потребовалась треть секунды.

— Да, господин министр, мы только что получили похожие сведения. Вы позвонили как раз вовремя. Я только что обсуждал ситуацию с директором Фоули.

— Прекрасно, доктор Гудли. Вижу, что ваша электронная разведка действует, как всегда, безукоризненно. Жаль, что у вас нет агентов, способных работать так же эффективно, как и она.

Бен вообще не осмелился ответить на это замечание, хотя оно попало точно в цель, и его сердце пронзила боль. Гудли уважал Джека Райана больше любого другого человека, и теперь он вспомнил о том, с каким восхищением Джек часто говорил о человеке на другом конце телефонного провода. Добро пожаловать в высшую лигу, юноша. Старайся бить поточнее. Надо было сказать, что это Фоули позвонил ему первым.

— Господин министр, в течение ближайшего часа я буду говорить с президентом Райаном и передам ему полученную от вас информацию. Спасибо за ваш столь своевременный звонок, сэр.

— До свиданья, доктор Гудли.

Объединённая Исламская Республика, прочитал Бен на своём настольном блокноте. Когда-то существовала Объединённая Арабская Республика, странный союз между Сирией и Египтом, обречённый с самого начала по двум причинам. Две страны, расположенные вдали друг от друга, в своей основе не могли сосуществовать в едином союзе, который появился на свет с единственной целью: уничтожить Израиль. Тель-Авив не был согласен с этим и весьма эффективно это продемонстрировал. Однако более важным было то, что Объединённая Исламская Республика представляла собой как религиозный, так и политический союз, потому что Иран был не арабской страной, подобно Ираку, а скорее арийской[59], с другими этническими и лингвистическими корнями. На Западе часто упускают из виду, что ислам — единственная из крупных мировых религий, которая осуждает в своей священной книге все формы расизма и заявляет, что все люди равны перед лицом Бога, независимо от цвета кожи. Таким образом, ислам словно предназначен стать объединяющей силой, что эта новая страна всё время будет подчёркивать уже одним своим названием. Это говорит о многом и является настолько очевидным, что Головко не счёл нужным и упоминать. Судя по всему, он придерживается мнения, что и Райан считает так же. Гудли снова посмотрел на часы. Сейчас в Москве уже тоже за полночь. Головко допоздна задержался на работе — впрочем, это не так уж поздно для высокопоставленного государственного чиновника. Бен поднял трубку и снова нажал на кнопку номер три. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы сообщить Фоули о сути разговора с Головко.

— Можешь верить каждому его слову — по крайней мере, когда речь идёт об этой проблеме. Сергей Николаевич — настоящий профессионал. Наверно, он попробовал накрутить тебе хвост, а? — спросил директор ЦРУ.

— Да, гладил меня против шерсти и посмеивался, — признался Гудли.

— Это осталось у него от прежних дней. Русские любят создать впечатление, что они лучше всех. Пусть тебя не беспокоит такое обращение. Не отвечай ему тем же, просто не обращай внимания, — посоветовал Фоули. — Интересно, а почему он так нервничает?

— Из-за множества бывших советских республик, кончающихся на «стан», — выпалил Гудли, даже не задумываясь.

— Согласен, — послышался другой голос.

— Васко?

— Да, только что приехал.

Гудли пришлось повторить все, что он уже рассказал Эду Фоули. В кабинете директора сидела, наверно, и Мэри-Пэт. По отдельности каждый из них отлично разбирался в своём деле. Вместе, дополняя друг друга, они представляли собой смертельное оружие. Чтобы понять это, нужно своими глазами увидеть, как они работают, подумал Бен.

— Мне это кажется очень важным, — заметил Гудли.

— Мне тоже, — согласился Васко. По-видимому, директор ЦРУ перевёл свой телефон на селекторный режим. — Давайте обдумаем все как следует. Я перезвоню через пятнадцать-двадцать минут.

— Ты не поверишь, но сейчас, наверно, звонит Али бен Якоб, — сообщил Эд, услышав какой-то шум на канале. — У них, видно, тяжёлый день.

По иронии судьбы русские не только позвонили в Америку первыми (во что вообще трудно было поверить), но и к тому же связались прямо с Белым домом, в обоих случаях опередив израильтян. Но смеяться тут нечему, и все участники совещания знали это. Израилю, наверно, сейчас хуже всех. У России был просто очень плохой день. А американцам предстояло разделить эту участь.

Было бы недостойно цивилизованных людей лишить их возможности помолиться в последний раз. Несмотря на то что они были отъявленными преступниками, им разрешили произнести молитву, хотя и короткую. Рядом с каждым находился учёный имам, который твёрдым, но не лишённым сочувствия голосом, говорил им о предстоящей судьбе, цитировал отрывки из Корана и объяснял, что у них есть шанс попросить прощения у Аллаха, прежде чем они встретятся с Ним лицом к лицу. Каждый приговорённый воспользовался этой возможностью — другое дело, верили они в это или нет, сие предстояло решить самому Аллаху, но имамы исполнили свой долг. После этого приговорённых отвели во двор тюрьмы.

Всё происходило, как на сборочном конвейере. Была рассчитана каждая минута: три имама беседовали с одними приговорёнными, пока других выводили во двор, привязывали к столбу, расстреливали, выносили тело и процесс повторялся. Итого: на казнь уходило пять минут и пятнадцать — на молитву.

Характерным было поведение генерала, командира 41-й бронетанковой дивизии. Правда, его религиозность была менее рудиментарной, чем у многих других. В камере в присутствии имама — хотя он предпочитал арабское название названию на фарси — ему связали руки, и солдаты, которые лишь неделю назад вытягивались и дрожали при его появлении, вывели генерала во двор. Он смирился со своей участью и решил, что не склонит голову перед персидскими мерзавцами, с которыми воевал в пограничных болотах, хотя в душе проклинал своих трусливых военачальников, которые удрали за границу и оставили его в качестве козла отпущения. Может быть, ему самому следовало убить президента и занять его место, подумал он, когда наручники защёлкнулись на его руках за спиной. Генерал воспользовался моментом, чтобы оглянуться на стену позади и прикинуть, насколько точны солдаты расстрельной команды. Ему показалось забавным, что их промахи могут продлить его жизнь на несколько секунд, и он фыркнул с отвращением. Генерала обучали русские специалисты, он был храбрым и способным военачальником, старался быть честным, держался в стороне от политики, точно и не задавая вопросов выполнял приказы, какими бы они ни были. Потому-то политическое руководство его страны никогда до конца не доверяло ему, и вот расплата за его честность. Подошёл капитан с повязкой, чтобы завязать глаза.

— Лучше дайте мне сигарету. А это оставьте себе, чтобы крепче спать.

Капитан бесстрастно кивнул. У него уже не было эмоций после десяти расстрелянных за последний час. Вытряхнув сигарету из пачки, он вложил её в рот генерала и зажёг спичку. После этого капитан сказал, что, по его мнению, было его обязанностью.

— Салаам алейкум. — Мир тебе.

— Меня ждёт нечто большее, молодой человек. Исполняйте свой долг. Проверьте пистолет и убедитесь, что он заряжён. — Генерал закрыл глаза и глубоко вдохнул ароматный дым. Всего несколько дней назад врач сказал ему, что курение вредит здоровью. Ну разве не шутка? Он подумал о своей прошлой карьере, удивляясь, что остался в живых после того, что сделали американцы с его дивизией в 1991 году. Ну что ж, смерть не раз обходила его стороной, но в этом соревновании человек не может победить, всего лишь продлит гонку. Он успел сделать ещё одну затяжку. Американская сигарета «Уинстон», понял генерал по запаху. Интересно, откуда у простого капитана пачка американских сигарет? Солдаты подняли винтовки по команде «целься». Их лица походили на маски. Да, участие в убийствах оказывает такое действие на людей, подумал он. То, что считается жестоким и ужасным, превратилось для них в простую работу, которая…

Капитан подошёл к повисшему вперёд телу. Его удерживала только нейлоновая верёвка, привязанная к наручникам. Снова, подумал он, доставая из кобуры свой девятимиллиметровый «браунинг» и прицеливаясь с расстояния в метр. Щёлкнул выстрел, и стоны смолкли. Затем два солдата разрезали верёвку и поволокли тело. Ещё один солдат привязал к столбу новую верёвку. Четвёртый разровнял граблями песок у столба — не для того чтобы скрыть кровь, а чтобы смешать её с песком, потому что в луже крови легко поскользнуться. Следующим будет политический деятель, а не военный. Военные, по крайней мере, умирали достойно, как этот генерал. А вот штатские плакали, молили о снисхождении и взывали к Аллаху. И всегда просили, чтобы им завязали глаза. Это было чем-то новым для капитана, которому никогда раньше не приходилось заниматься таким делом.

Понадобилось несколько дней, чтобы навести порядок, но теперь их разместили в отдельных домах в разных частях города. Когда с этим покончили, генералы и их сопровождающие начали проявлять признаки беспокойства. Размещённых по отдельности, думали все, их могут выкрасть по одному и доставить в тюрьму, а потом отправить обратно в Багдад. Ни у одной семьи не было больше двух телохранителей, какая тут от них польза? Разве что отгоняют нищих, когда генералы и члены их семей отправляются на прогулку по городу? Они часто встречались друг с другом — каждому генералу выделили автомобиль — главным образом для того, чтобы обсудить дальнейшие планы. Они также никак не могли договориться, следует ли им переехать куда-то вместе или пусть каждый уезжает по собственному желанию. Одни доказывали, что безопаснее и дешевле купить, к примеру, большой участок земли и построить на нём особняки. Другие ясно дали понять, что теперь, когда они навсегда покинули Ирак (правда, нашлись два генерала, которые тешили себя иллюзией о триумфальном возвращении обратно и новом правительстве во главе с ними, но это была фантазия, как отлично понимали все, кроме самых наивных), они не хотят иметь с остальными ничего общего. Мелочное соперничество уже давно скрывало вражду и антипатию, и при новых обстоятельствах эти чувства не столько обострились, сколько вышли на поверхность. Ни один из них не имел личного состояния менее сорока миллионов долларов, а у одного было почти триста миллионов, укрытых в разных швейцарских банках. Этого было более чем достаточно, чтобы вести роскошную жизнь в любой стране мира. Большинство предпочитало Швейцарию, которая всегда являлась прибежищем для тех, у кого достаточно денег и кто согласен жить тихо и незаметно. Несколько человек поглядывали на восток. Султан Брунея нуждался в людях, которые взялись бы за реорганизацию его армии, и три иракских генерала собирались предложить ему свои услуги. Местное суданское правительство также начало неофициальные консультации по использованию кое-кого из генералов в качестве советников в войска, ведущие военные операции против анимистических меньшинств на юге страны — иракцы имели немалый опыт борьбы с курдами.

Но генералам приходилось беспокоиться не только о себе. Все привезли с собой семьи, а многие и любовниц, которые жили, ко всеобщему неудовольствию, в домах своих патронов. На них обращали так же мало внимания, как и раньше в Багдаде, но в новых условиях предстояли перемены.

Судан — главным образом пустынная страна, известная своей обжигающей жарой. Раньше он был британским протекторатом, и потому в его столице имелась больница, где лечились иностранцы. Обслуживал её главным образом британский медицинский персонал. Эта больница была не из лучших в мире, однако превосходила многие другие в странах Сахары. В больнице работали главным образом молодые врачи-идеалисты, приехавшие сюда с романтическими представлениями об Африке и медицинской практике в ней (и такое происходило на протяжении доброй сотни лет). С течением времени их представления менялись, но они делали все, что от них зависело, и большей частью хорошо справлялись со своими обязанностями.

Оба пациента прибыли почти одновременно, в течение одного часа. Первой привезли маленькую девочку в сопровождении обеспокоенной матери. Доктор Иан Макгрегор узнал, что ей четыре года, что она была здоровым ребёнком, если не считать редких приступов астмы. Эти приступы, как правильно заметила мать девочки, должны исчезнуть в сухом воздухе Хартума. Откуда они приехали? — спросил врач. Из Ирака? Он не интересовался политикой и не разбирался в ней. Ему исполнилось двадцать восемь лет, это был невысокий светловолосый мужчина, рано начавший лысеть. Он недавно получил разрешение на практику врача-терапевта, но хуже оказалось то, что ему на глаза не попадалось никакого бюллетеня относительно крупной вспышки инфекционных заболеваний в Ираке. Он, как и весь персонал больницы, знал лишь о двух случаях заболевания лихорадкой Эбола в Заире, но это нельзя было назвать даже вспышкой.

Температура у девочки была 38 — ничего страшного для ребёнка такого возраста, особенно в стране, где в полдень температура воздуха редко бывала ниже. Кровяное давление, пульс, дыхание все казалось нормальным. Девочка выглядела вялой. Сколько дней вы уже в Хартуме? Всего несколько? Ну что ж, может быть, это только последствия перелёта. Некоторые люди к этому особенно чувствительны, объяснил доктор Макгрегор. Новая обстановка, климатические условия — все это может повлиять на самочувствие ребёнка. Не исключено, что это простуда или грипп, ничего серьёзного. В Судане жаркий климат, но зато здоровый, не то что в других странах Африки. Врач надел резиновые перчатки — не потому, что считал это необходимым, но в процессе обучения на медицинском факультете Эдинбургского университета ему раз и навсегда вбили в голову, что так нужно поступать всегда и при всех обстоятельствах. Стоит вам забыть об этом всего один раз, и вы можете разделить судьбу доктора Синклера — неужели вы не слышали, как он подхватил СПИД от своего пациента? Одного такого примера обычно бывает достаточно. Итак, у пациентки нет признаков серьёзного заболевания. Чуть распухли веки, покраснение в горле. Ничего серьёзного. Наверно, стоит хорошенько выспаться ночью, и всё пройдёт. Прописывать лекарства не нужно. Пусть примет аспирин, чтобы сбить температуру и снять головную боль, и если ей не станет лучше, приходите снова. Такая прелестная девочка. Уверен, что скоро всё пройдёт. Мать увела ребёнка. Врач решил, что настало время выпить чашку чая. По пути к комнате отдыха он снял резиновые перчатки, которые спасли ему жизнь, и бросил их в корзину.

Второй пациент пришёл минут через тридцать. Мужчина, тридцать три года, походит на бандита, грубо и подозрительно относится к африканцам, входящим в состав медицинского персонала больницы, но заискивает перед европейцами. Судя по всему, знаком с Африкой, подумал Макгрегор. Наверно, какой-нибудь арабский бизнесмен. Вы много путешествуете? А за последнее время? Ну, тогда ясно. Не пейте местную воду, этим может объясняться расстройство желудка. Мужчина тоже ушёл домой с бутылочкой аспирина и специальным лекарством для лечения болезни, нередко встречающейся у солдат. Вскоре Макгрегор покинул больницу — окончился ещё один обычный рабочий день.

— Господин президент? Бен Гудли на линии правительственной связи, — сказала сержант. Затем она объяснила Райану, как работают телефоны в кабине президента.

— Слушаю, Бен, — произнёс президент.

— Мы получили сообщение о том, что идёт расстрел множества высокопоставленных иракцев. Я пересылаю вам текст по факсу. Подтверждения поступили как от русских, так от израильтян. — Словно по команде в этот момент вошёл ещё один сержант ВВС, который передал Райану три страницы. На первой стоял лишь гриф «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО — ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕЗИДЕНТА», хотя текст сообщения видели три или четыре связиста, причём это только в самолёте, уже начавшем заходить на посадку в базе ВВС Тинкер.

— Да, вот он передо мной. Сейчас прочитаю. — Райан не торопился, сначала просмотрел текст, затем вернулся к началу и прочёл его более внимательно. — О'кей, и кто тогда останется?

— По мнению Васко, никого из известных нам людей. Расстреляли все руководство баасистской партии и всех оставшихся видных военачальников. Таким образом, там не осталось никого, кто занимал бы сколько-нибудь видное положение. Это пугающее сообщение поступило со станции радиоперехвата «Пальма», и…

— Кто этот майор Сабах?

— Я сам не знал этого и потому выяснил, сэр, — ответил Гудли. — Он сотрудник кувейтской разведки. Наши люди о нём высокого мнения. Этот Сабах сразу отреагировал на поступившие новости. Васко согласен с его оценкой. Все происходит именно так, как мы опасались, причём очень быстро.

— Какова реакция Саудовской Аравии? — Райан почувствовал лёгкий толчок — это VC-25 пробил слой облаков. Похоже, идёт дождь, подумал он.

— Пока нам ничего не известно. Они все ещё обсуждают ситуацию.

— О'кей, Бен, спасибо за внимание. Держи меня в курсе дела.

— Непременно, сэр.

Райан положил трубку и нахмурился.

— Неприятности? — спросил Арни.

— Ирак, события развиваются там очень быстро. В данный момент они расстреливают пачками бывших военных и государственных чиновников. — Райан передал листки главе своей администрации.

При таких обстоятельствах он всегда испытывал подавляющее чувство нереальности происходящего. В докладе АНБ, дополненном ЦРУ и другими ведомствами, приводился список имён. Если бы Райан был у себя в кабинете, он мог также посмотреть на фотографии людей, с которыми никогда не встречался и теперь уже никогда не встретится, потому что, пока он спускался к Оклахоме, чтобы произнести там неполитическую, но в то же время и политическую речь, жизни людей, указанных в этом списке, обрывались. Скорее уже оборвались. Это походило на радиопередачу репортажа о бейсбольном матче, только в данном случае в этой игре расстреливали живых людей. Наступал конец реальности для людей в нескольких тысячах миль отсюда, и Райан узнавал об этом из радиоперехватов, произведённых ещё дальше и переданных ему. Всё это происходило на самом деле, было действительностью, но одновременно как-то и не походило на действительность. Это каким-то образом зависело от расстояния до места, где развивались события, и от его окружения. Сотня высокопоставленных чиновников расстреляна — хотите бутерброд, перед тем как выйти из самолёта? Такая двойственность могла показаться забавной, если бы не политические последствия для всего мира. Впрочем, нет, в этом нет ничего забавного.

— О чём ты думаешь? — спросил Арни.

— Мне следует вернуться обратно, — ответил Райан. — Происходят важные события, и я должен следить за ними.

— Ошибаешься! — Арни покачал головой и указал на него пальцем. — Ты больше не советник по национальной безопасности. У тебя есть люди, которые занимаются этой проблемой. Ты президент, у тебя много проблем, и все важные. Президент не должен зацикливаться на одном вопросе и не должен закрываться в Овальном кабинете. Народ, ждущий тебя, не хочет, чтобы ты поступал так. Это означает, что ты потерял контроль за ходом событий, что не ты управляешь ими, а они управляют тобой. Спроси у Джимми Картера, сколько времени длился его второй срок на посту президента. Черт побери, это не может быть настолько важным.

— Может, — возразил Джек, и колеса самолёта коснулись дорожки.

— Сейчас нет ничего важнее твоей речи в штате «землезахватчиков». — Арни сделал паузу, прежде чем продолжить. — Речь идёт не только о том, что свои важнее чужих, нет. Речь идёт о политической власти, а она начинается вот здесь. — Он показал в иллюминатор на проносящийся мимо пейзаж Оклахомы, который начал замедляться, пока не замер совсем.

Райан посмотрел в иллюминатор, но видел он не Оклахому, а Объединённую Исламскую Республику.

Когда-то было очень трудно проникнуть в Советский Союз. Там существовала огромное ведомство под названием Главное управление пограничных войск Комитета государственной безопасности. Эти войска охраняли заграждения из колючей проволоки, в некоторых местах усиленные минными полями и настоящими фортификационными сооружениями. Перед пограничными войсками стояла двойная задача: не выпускать людей из страны и не впускать никого в неё. Все это — заграждения, минные поля и фортификационные сооружения — уже давно пришло в негодность, а главной задачей контрольно-пропускных пунктов сегодня стало взымание взяток с контрабандистов, доставляющих товары на огромных грузовиках в страну, которая когда-то железной рукой управлялась из Москвы, а теперь распалась на множество полунезависимых республик, пытающихся выжить при новых экономических, а следовательно, и политических условиях. Никто не предполагал, что такое может случиться. Когда Сталин создавал централизованную экономику, он намеренно рассредоточил производственные мощности по всей стране с тем, чтобы все регионы огромной империи зависели друг от друга в производстве жизненно важной продукции. Однако он упустил из виду одно обстоятельство, требующее особого внимания: при общем развале экономики, когда стало невозможным получить что-то из одного источника, приходилось искать необходимые товары в другом, а после распада Советского Союза контрабандная торговля, находившаяся раньше под строжайшим контролем, превратилась в гигантскую индустрию. А вместе с товарами в страну начали приходить идеи, которые трудно остановить и уж совсем невозможно обложить налогами.

Единственное, чего не было на другой стороне границы, — это людей, радостно приветствующих прибывшего к ним посланца. Впрочем, это могло оказаться даже опасным. Коррупция пограничников была двойственной. Они вполне могли рассказать своему начальству о таком происшествии, хотя одновременно делились с ним частью товаров, отобранных в результате неофициального налогообложения, поэтому присланный представитель просто сидел на правом сиденье в кабине грузовика, пока водитель занимался бизнесом. В данном случае это происходило в кузове, где он предложил пограничникам выбрать то, что им нравится. Следует заметить, что они не проявляли жадности и брали лишь столько, сколько помещалось в багажниках их личных автомобилей (происходящее казалось нелегальным только потому, что происходило ночью). Затем на соответствующие документы были поставлены необходимые печати, и грузовик отправился дальше по шоссе, ведущему от пограничного поста, единственной дороге с хорошим покрытием в этом районе. Остальную часть пути они проехали примерно за час и оказались в крупном городе, когда-то обслуживавшим множество караванов, которые шли по Великому торговому пути с Востока на Запад. Здесь грузовик притормозил, посланец вышел из кабины и сел в легковой автомобиль, чтобы продолжить путешествие, держа в руках лишь небольшой чемодан с парой смен белья.

Президент этой полунезависимой республики объявил себя мусульманином, хотя на самом деле был всего лишь оппортунистом, бывшим высокопоставленным партийным деятелем, атеистом, постоянно отрицавшим существование Бога, что обеспечило ему продвижение по партийной лестнице. После смены политических ветров он признал ислам и начал с энтузиазмом проповедовать религию, когда находился перед народом, хотя в душе остался неверным. Его личной религией, если можно так выразиться, была исключительно забота о собственном благосостоянии. Коран не одну суру посвящает таким людям и нигде не говорит о них хвалебно. Этот человек вёл роскошную жизнь в роскошном дворце, принадлежавшем прежде партийному главе этой бывшей советской республики. В своей официальной резиденции он пьянствовал и блудил, а в управлении страной прибегал к крайностям. В вопросах экономики был крут и безнадёжно безграмотен (поскольку получил партийное образование). А вот к религии проявлял излишнюю мягкость, позволил расцвести исламу, что, по его мнению, давало народу иллюзию свободы (при этом он явно не понял сути ислама, приверженцем которого себя объявил, потому что его законы действуют как в светской, так и в духовной жизни). Подобно прежним правителям, он считал, что народ его любит и почитает. Посланец знал, что это иллюзия, свойственная всем глупцам. Вскоре машина подъехала к скромному дому друга местного священнослужителя. Это был простой, скромный и честный человек. Его доброта и любовь к людям снискали ему всеобщее уважение, а если у него и случались вспышки гнева, то по причинам, которые признавали справедливыми даже неверные. Ему было далеко за пятьдесят, он не раз подвергался преследованиям при советском режиме, но никогда не поколебался в своих религиозных убеждениях. Он идеально подходил для целей посланца…

После традиционных приветствий и обращения к Его святому имени принесли чай, и только после этого настало время для делового разговора.

— Печально видеть, — начал посланец, — что правоверные живут в такой нищете.

— Так было всегда, зато сегодня мы получили возможность беспрепятственно поклоняться Аллаху. Мой народ снова возвращается к Вере. Отремонтированы мечети, и с каждым днём в них приходит все больше верующих. Разве могут материальные блага сравниться с верой в Аллаха и его поучения? — убеждённо ответил местный имам.

— Насколько справедливы ваши слова! — согласился посланец. — И тем не менее разве желание Аллаха заключается не в процветании правоверных?

Все согласно закивали. Присутствующие были исламскими священнослужителями, и мало кто предпочтёт нищету достатку.

— Мой народ больше всего нуждается в школах, настоящих школах, — последовал ответ. — Нам нужны хорошие больницы с квалифицированным медицинским персоналом — я изнемогаю от необходимости постоянно утешать родителей, похоронивших ребёнка, которого можно было вылечить. Мы нуждаемся во многом. Я не отрицаю этого.

— Имея деньги, все это нетрудно получить, — заметил гость.

— Но наша страна всегда была бедной. У нас есть полезные ископаемые, это верно, но их никогда не добывали должным образом, а теперь мы утратили поддержку центрального правительства, причём как раз в то время, когда получили свободу и возможность распоряжаться своей судьбой. А этот глупец, который считает себя президентом, только и знает пьянствовать и надругаться над женщинами. Будь он справедливым и честным человеком, настоящим правоверным, благословение могло бы снизойти на нашу землю.

— Ну и не помешала бы и небольшая финансовая помощь из-за рубежа, — скромно добавил один из собеседников, более опытный в экономических вопросах. Ислам никогда не запрещал коммерческой деятельности. И хотя на Западе он известен тем, что учит распространять веру с мечом в руках, мусульмане традиционно расширяли своё влияние, снаряжая торговые корабли, в то время как христианские проповедники несли по миру слово Божье.

— В Тегеране считают, что правоверным настало время действовать, как указывает Пророк. Мы допустили ошибку, широко распространённую среди неверных, думая больше о процветании собственной нации, чем о нуждах всех людей. Мой учитель Махмуд Хаджи Дарейи проповедует возврат к фундаментальным основам нашей веры, — сказал посланец, поднося к губам чашку чая. Он сам говорил как учитель, спокойно и убедительно. Страсть и эмоции, по его мнению, — это для выступлений перед народом. В этой маленькой комнате, сидя на полу рядом с людьми, такими же образованными, как и он сам, посланец говорил голосом разума. — Мы богаты, и этим богатством Аллах наградил нас для осуществления Его предначертаний. А теперь у нас появился и благоприятный момент. Все вы, кто здесь собрались, сохранили веру в ислам, вас не поколебали преследования, вы несли веру в Его слово, пока многие из нас стали богатыми. Теперь наш долг вознаградить вас, приветствовать ваше возвращение на путь истинный, разделить с вами наши богатства. Вот что предлагает вам мой учитель.

— Мы рады слышать эти слова, — последовал осторожный ответ. И хотя хозяин дома был прежде всего священнослужителем, было бы ошибкой считать его наивным человеком. Исключительно тонко он скрывал свои мысли — жизнь при коммунистическом режиме научила этому, — но их ход был очевиден.

— Мы надеемся объединить все исламские страны под одной крышей, собрать вместе всех правоверных, как к этому стремился пророк Мухаммед, да будет благословенно имя его. Правоверные живут в разных странах, они говорят на разных языках, нередко отличаются друг от друга цветом кожи, но всех нас объединяет наша вера. Мы все — избранники Аллаха.

— И что вы предлагаете?

— Мы предлагаем вашей республике присоединиться к нашей, чтобы жить вместе. Мы откроем у вас школы и больницы, поможем распоряжаться вашими природными богатствами. Все, предоставленное вам, вернётся ко всем во сто крат, и все мы заживём как братья — именно этого желает от нас Аллах.

Случайный западный наблюдатель мог бы заключить, что все эти люди наивны и необразованны. Этому способствовала скудная одежда, простая речь и даже то, что они расположились на полу. Но такое представление было бы ошибочным, однако предложение посланца из Ирана поразило хозяев больше, чем какое-нибудь посольство с другой планеты. Между их двумя нациями всегда существовали коренные разногласия, чему способствовали различие языков и культурных традиций. Они воевали между собой на протяжении столетий, совершали бандитские налёты и грабежи, и все это несмотря на категорические запреты Корана, касающиеся войн между исламскими странами. По сути между ними не было ничего общего — за исключением одного. Это можно было бы назвать случайным, но истинные правоверные не верят в случайности. Когда Россия — сначала при царском режиме, затем под пятой марксизма-ленинизма — завоевала их страну (это был долгий процесс, а не короткое событие), она лишила жителей практически всего. У них отняли культурные традиции, унаследованные от предков, историю и древние обычаи — все, кроме языка. Язык стал подачкой тому, что советская власть на протяжении поколений с беспокойством называла «национальным вопросом». Завоеватели создали новые школы, и образование было направлено сначала на уничтожение всего и затем на перестройку по иному и безбожному образцу. С тех пор единственной объединяющей силой, оставшейся у народа, стала религия. Власти приложили огромные усилия, чтобы искоренить её. Но даже это пошло на пользу, считали сейчас священнослужители, потому что религию нельзя подавить, и попытки такого рода всего лишь укрепляли решимость истинно правоверных. Можно предположить — а наверно, так и было на самом деле, что это был план, задуманный самим Аллахом, целью которого было продемонстрировать людям, что их спасение только в вере. И вот теперь они возвращались в лоно ислама, к людям, которые не дали потухнуть его животворному пламени. Наконец, подумали все, кто были в комнате, — посланец не сомневался, что так и произойдёт, — сам Аллах устранил мелочные противоречия между двумя странами, чтобы они могли объединиться, выполнив Его предначертания. А объединяться, когда обещают материальное процветание, особенно удачно. Ведь милосердие является одним из устоев ислама, и в течение столь долгого времени оно отрицалось людьми, считающими себя правоверными перед святым словом Аллаха. Теперь, когда Советский Союз погиб, а государству, сменившему его, разобраться бы со своими проблемами, все далёкие и презираемые дети Москвы почувствовали себя брошенными, и власть в них стала эхом исчезнувшего могущества. И если это не знак Аллаха, гласящий, что появилась такая возможность, то что тогда? — спросили они себя.

Для осуществления мечты — только одно препятствие. А он был неверным. Пусть предстанет перед судом Аллаха — с их помощью.

— И, несмотря на то что я не могу сказать, будто мне нравится, как вы в октябре обошлись с «Орлами» моего родного Бостонского колледжа, — улыбнулся Райан, обращаясь к чемпионам футбольной студенческой лиги — команде университета Оклахомы в Нормане, — в вашей традиции всегда стремиться к победе виден настоящий американский дух. — Правда, это не помогло университету Флориды во время розыгрыша финала «Апельсинового кубка», закончившегося разгромным счётом 35:10.

Снова раздались аплодисменты. Джеку это так понравилось, что он почти забыл, что текст выступления написан кем-то другим. Его улыбка, обнажившая чуть искривлённый зуб, казалось, осветила зал, он решительно взмахнул правой рукой, на этот раз без колебаний. Это было заметно тем, кто наблюдали за выступлением по программе, транслировавшей Си-Спэн.

— Он быстро овладевает навыками оратора, — заметил Эд Келти. Говоря так, он не кривил душой. Но перед лицом публики вёл себя иначе, такие уж политики реалисты, по крайней мере в тактическом смысле.

— Не забудь, что у него превосходный учитель, — напомнил бывшему вице-президенту глава его администрации. — Лучше Арни не сыскать. Наши первоначальные успехи привлекли их внимание, Эд, и ван Дамм, должно быть, здорово взялся за Райана.

Он не добавил, что их «первоначальные успехи» после этого резко пошли на спад. Газеты напечатали редакционные статьи о Келти, затем редакторы подумали и отступили — не в стратегическом плане, потому что средства массовой информации редко признают свои ошибки, просто «новости», поступающие из пресс-центра Белого дома, если и не хвалили Райана, то, по крайней мере, перестали включать такие резкие слова, как «колеблющийся», «неуверенный», «замешательство» и тому подобное. Белый дом не может быть в замешательстве, когда главой администрации президента является Арни ван Дамм, и весь вашингтонский истэблишмент знал это.

Назначения на важные министерские посты, сделанные Райаном, сначала вызвали неодобрение у средств массовой информации, но вскоре вновь назначенные министры всерьёз взялись за работу. Адлер был кадровым дипломатом, сумевшим сделать блестящую карьеру; ещё будучи молодым сотрудником Государственного департамента, он провёл слишком много брифингов по вопросам международной политики, и корреспонденты просто не могли выступить против него, а Адлер высоко оценивал опыт Райана в международных делах. Джордж Уинстон, хотя и принадлежал к плутократам, пришедшим со стороны, провёл «незаметную» чистку своего министерства, а в его справочнике значились телефонные номера всех финансовых обозревателей от Берлина до Токио, и он обращался к ним, чтобы знать их точку зрения и выслушать советы. Но самое большое удивление вызвал Тони Бретано, ставший главой Пентагона. Громогласный противник существующей системы, не скрывающий своей точки зрения уже десяток лет, он пообещал сообществу репортёров, пишущих по вопросам обороны, что вычистит этот храм или погибнет в борьбе. Он подтвердил, что они были правы, заявляя, какие огромные средства напрасно расходуются Министерством обороны, но он с одобрения президента приложит все усилия, чтобы раз и навсегда избавиться от коррупции, связанной с поставками снаряжения.

Эти новые министры, приехавшие в Вашингтон из других городов, были далеко не самыми симпатичными людьми, но, черт побери, они так нравились средствам массовой информации, незаметно очаровывая их за кулисами власти. Однако больше всего Келти забеспокоился, когда преданный ему человек позвонил сегодня утром и сообщил, что газета «Вашингтон пост» готовит к публикации серию очерков о службе Райана в ЦРУ и это будет направлено ни много ни мало на «обожествление» образа Райана как героя нации, причём автором является сам Боб Хольцман. Хольцман был очень известным, превосходно осведомлённым журналистом и по какой-то причине относился к Райану с огромным личным уважением. К тому же у него каким-то образом оказался великолепный источник информации в ЦРУ. Это был троянский конь Райана в средствах массовой информации. Если серия очерков будет напечатана и затем подхвачена газетами по всей стране — а это было весьма вероятным, так как повышало и престиж как Хольцмана, так и «Вашингтон пост», — то средства массовой информации, расположенные к Келти в данный момент, быстро потеряют к нему всякий интерес. В редакционных статьях ему посоветуют для блага нации отказаться от своих притязаний на пост президента, и у него не останется средств для достижения цели. Политическая карьера его закончится с большим позором, чем если бы он подал в отставку несколько недель назад. Историки, которые могли не обратить внимания на его личные прегрешения, теперь не простят ему слишком явного честолюбия. Вместо того чтобы рассматривать это всего лишь как кратковременное отклонение, они отнесут его устремления на всю прошлую карьеру, поставят под вопрос каждый шаг, подвергнут критике все принятые им решения, превращая достижения в случайные отклонения от в целом неудачной деятельности как политика. Теперь перед ним зияла не просто политическая могила, нет, ему угрожало вечное проклятье.

— Ты забываешь о Кэлли, — проворчал Эд, все ещё продолжая следить за речью Райана и особенно за его манерой говорить — он обращается к ним по-академически, подумал он, что вполне подходит для студенческой аудитории, которая приветствовала Райана, словно он был футбольным тренером.

— Написанная ею речь позволит кому угодно походить на президента, — согласился глава администрации. И в этом заключалась самая большая опасность. Чтобы одержать верх, Райану нужно всего лишь походить на президента, независимо от того, является он президентом или нет, — а он, разумеется, не является президентом, в который раз напомнил себе Келти. Разве он способен быть им?

— Я никогда не считал его глупцом, — признал Келти. Ему нужно быть объективным. Это уже не игра. Это даже нечто большее, чем жизнь.

— Нужно принимать срочные меры, Эд.

— Знаю. — Но для этого ему потребуется тяжёлая артиллерия, подумал Келти. Забавная метафора для человека, который на протяжении всей своей политической жизни требовал введения контроля над огнестрельным оружием.

Глава 25

Ореолы

На ферме был просторный амбар. Сейчас он использовался главным образом как гараж. Эрни Браун занимался строительством и неплохо заработал. Сначала, в конце семидесятых, он был членом профсоюза сантехников, затем, в восьмидесятые, основал своё дело и принял участие в строительном буме в Калифорнии. Несмотря на то что пара разводов уменьшили его состояние, он точно рассчитал момент и удачно продал свою фирму. На полученные деньги он купил большой земельный участок в районе, который ещё не стал достаточно шикарным, чтобы стоимость земли благодаря капризам голливудских кинозвёзд поднялась там до заоблачных высот. В результате у него оказался почти целый «участок» — квадратная миля — уединения. Вообще-то даже больше, потому что в это время года соседние фермы находились в состоянии спячки — пастбища замёрзли, скот в коровниках спокойно жуёт силос. Может пройти несколько дней, и не встретишь ни одного автомобиля на дороге — по крайней мере так им казалось в этой стране с высоким синим небом. Школьные автобусы, перевозящие детей, не в счёт, сказали они себе.

Пятитонный грузовик с открытым кузовом тоже был куплен вместе с фермой, причём у него оказался, что очень удобно, дизельный двигатель. Кроме того, рядом с амбаром находилась вкопанная в землю цистерна для дизельного топлива ёмкостью в две тысячи галлонов. Семья, продавшая ферму с домом и амбаром пришельцу из Калифорнии, не знала, что он собирается устроить здесь фабрику по изготовлению мощных бомб. Первое, чем пришлось заняться Эрни и Питу, это завести старый грузовик. На это им понадобилось сорок минут — и не только потому, что у грузовика намертво сел аккумулятор. Но Пит Холбрук был опытным механиком, и не прошло и часа, как двигатель грузовика, у которого не оказалось выхлопной трубы, заревел, так что, судя по всему, у них больше не будет с ним никаких трудностей. Грузовик не был зарегистрирован, но в округе с огромными земельными участками это было обычным делом, и потому их сорокамильная поездка в магазин, занимавшийся продажей товаров сельскохозяйственной надобности, прошла без приключений.

Приезд грузовика не мог быть более благоприятным знаком приближения весны для магазина. Скоро наступит время посева (в этом округе проживало много фермеров), и вот уже приехал первый крупный покупатель, выразивший намерение приобрести часть огромной горы удобрений, только что завезённых с оптового склада в Хелене. Они купили четыре тонны — обычное количество, — которые с помощью автопогрузчика, работающего на пропане, тут же оказались в кузове грузовика. Покупатели расплатились наличными, обменялись рукопожатиями и улыбками с хозяином магазина и уехали.

— Нам предстоит тяжёлая работа, — заметил Холбрук, когда они проехали половину обратного пути.

— Верно, и придётся делать все своими руками. — Браун повернулся и посмотрел на приятеля. — Или ты хочешь завести помощника? Какого-нибудь стукача?

— Я понял тебя, Эрни, — ответил Пит, глядя на промчавшийся мимо автомобиль полиции штата. Полицейский даже не посмотрел на них, хотя это был пугающий момент для обоих. — Сколько ещё нам надо?

Браун не раз проверял расчёты.

— Ещё столько же. Уж очень много места занимают удобрения. — Вторую покупку они сделают завтра в другом магазине, в тридцати милях к юго-западу от фермы. Сегодня вечером им придётся поработать, разгружая все это дерьмо в амбаре. Хорошее физическое упражнение для мышц. Почему в этом проклятом амбаре нет автопогрузчика? — подумал Холбрук. По крайней мере, наполнять топливную цистерну будет местная нефтяная компания. Это было утешением, хотя и небольшим.

На китайском побережье было холодно, и потому разведывательные спутники без труда засняли тепловые ореолы у кораблей на двух базах военно-морского флота. По сути «китайский военно-морской флот» являлся военно-морской службой Китайской народно-освободительной армии. Презрение к морским традициям в Китае было настолько очевидным, что западные ВМС предпочли правильное название вместо традиционного китайского. Фотографии были переданы через спутники связи в Национальный командный центр Пентагона, где попали к старшему дежурному офицеру.

— У китайцев запланированы учения? — повернулся он к своему специалисту по разведке.

— Нам об этом ничего не известно, — ответил эксперт. На фотографиях вытянулись в ряд двенадцать кораблей. У всех работали силовые установки, в то время как обычно они снабжались электричеством с берега. Более внимательное изучение фотографий показало, что по гавани движутся ещё и полдюжины портовых буксиров. Специалист по разведке был армейским офицером и потому обратился за помощью к моряку.

— Корабли готовятся к выходу в море, — последовал очевидный ответ.

— Значит, они не просто проворачивают машины с целью проверки или чего-то вроде того?

— Тогда бы им не понадобились буксиры. Когда следующий пролёт? — спросил капитан третьего ранга, имея в виду пролёт разведывательного спутника и глядя на временную отметку на фотографии. Она была сделана тридцать минут назад.

— Через пятьдесят минут.

— Вот тогда мы должны увидеть три или четыре корабля, вышедшими в море с обеих баз, и сделаем точный вывод. А пока можно лишь сказать — два против трех, — что они готовят крупные учения. — Он задумался. — Не было никаких политических выступлений?

— Нет, — покачал головой старший дежурный офицер.

— Тогда это военно-морские учения. Наверно, кто-то решил проверить готовность флота.

Они узнают больше, когда поступит пресс-релиз из Пекина, но до этого оставалось ещё полчаса, и так далеко в будущее они не могли заглянуть, хотя именно за это им и платили.

Директор лаборатории, как и следовало ожидать от человека, занимающего столь высокую должность, был религиозен. Талантливый врач и крупный учёный-вирусолог, он жил в стране, где политическая лояльность измерялась преданностью шиитской ветви ислама. Он всегда в нужное время произносил молитвы, и график работ в лаборатории был составлен таким образом, чтобы служащие могли отправлять религиозные обряды. Он следил за этим, потому что его преданность режиму была такова, что выходила за пределы доктрин ислама, о чём он даже не подозревал. Директор менял мешающие ему нормы, словно они были из резины, и в то же время говорил себе, что нет, он не нарушает требований Пророка или воли Аллаха. Как может он делать что-то, противоречащее исламу? Разве он не помогает возвращению всего мира в святое лоно истинной веры?

Заключённые, невольные участники эксперимента, все были приговорёнными преступниками. Даже воры, чьи преступления не столь уж значительны, четырежды нарушили заветы святого Корана, да и, возможно, на счёту у них есть и другие преступления — даже наверно, поправил он себя, — за которые они заслуживали смертной казни. Каждый день им сообщали о наступлении часа молитвы, и хотя преступники становились на колени и, склонив головы, бормотали нужные слова, наблюдая за ними по телевизионному каналу, он видел, что они просто выполняют рутинную обязанность, а не обращаются к Аллаху с открытой душой, как этого требовала истинная вера. Уже это делало их всех преступниками против религии, вероотступниками, а отступления от религии в этой стране карались высшей мерой наказания, несмотря на то что формально совершил такое преступление только один из них.

Этот преступник принадлежал к секте бахавистов, религиозному меньшинству, практически уничтоженному. Вера в бахавизм возникла после ислама. Христиане и иудеи, по крайней мере, упоминались в Святой Книге; какими бы ошибочными ни были их религиозные убеждения, они признавали существование того же Бога, правящего вселенной, единственным посланником которого являлся Мухаммед.

Бахависты появились позднее, они создали что-то одновременно новое и ложное и свели этим себя к статусу язычников, отрицающих истинную веру, чем и навлекли гнев правительства. Неудивительно, что именно этот человек оказался первым, подтвердившим успех эксперимента.

Поразительно, но заключённые до такой степени утратили способность мыслить из-за условий, в которых их содержали, что первые симптомы, напоминающие признаки заболевания гриппом, не вызвали у них сначала никакой реакции. Медики входили в камеру, чтобы взять образцы крови неизменно в герметичных защитных костюмах, и преимуществом ослабленного состояния заключённых являлось то, что они не обращали на их вид внимания и не оказывали сопротивления. Все находились в тюрьме уже долгое время, плохо питались, ослабели, вдобавок к этому тюремный режим был настолько суров, что научил их не возражать. Даже те из них, кто знали, что приговорены к смертной казни, не испытывали желания приблизить этот страшный миг. Все покорно позволили отлично подготовленным медикам взять у них кровь для анализа. Пробирки были пронумерованы в соответствии с номерами кроватей, и медики вышли из камеры.

В лаборатории кровь пациента номер три первой подверглась изучению под микроскопом. При тесте на антитела случаются ошибочные позитивные показания, а сегодняшний анализ был слишком важен, и директор не хотел рисковать. Поэтому приготовленные образцы поместили на предметное стекло электронного микроскопа сначала при увеличении в двадцать тысяч раз — для поиска участка исследования. Регулировка микроскопа производилась точнейшими механизмами, образцы передвигали влево и вправо, вверх и вниз, пока…

— А-а, — выдохнул директор. Он поместил образец в центре предметного стекла и установил увеличение в сто двенадцать тысяч раз… И вот они, проецируемые на монитор микроскопа в бело-чёрном изображении. Культурные традиции его страны были тесно связаны с разведением скота, и определение «пастуший посох» казалось ему идеальным. В центре поля обзора находилась цепочка РНК, тонкая и изгибающаяся внизу, с белковыми петлями в верхней части. Это был ключ к функционированию вируса — по крайней мере так считалось. Их точная функция не была известна, и это тоже нравилось директору в его истинном качестве специалиста биологической войны.

— Моуди, — позвал он.

— Да, я вижу, — ответил молодой врач и кивнул, подходя к этой стороне комнаты. Штамм Маинги заирской лихорадки Эбола находился в крови человека, преступившего религиозные убеждения. Моуди только что тоже провёл тест на антитела и увидел, что цвет крошечного вируса изменился. Это не было ошибочным позитивным показателем.

— Передача вируса лихорадки Эбола по воздуху подтверждается.

— Я согласен. — Выражение лица Моуди не изменилось. Результаты эксперимента не удивили его.

— Мы подождём ещё сутки — нет, двое суток для второго этапа. И тогда будем уверены. — А пока нужно было составить отчёт.

Заявление, сделанное Пекином, застало врасплох американское посольство. Оно было сформулировано в общих фразах. Китайский военно-морской флот намеревается провести крупномасштабные учения в Тайваньском проливе. Будут производиться стрельбы боевыми ракетами класса «корабль — воздух» и «корабль — корабль». Сроки учений ещё не определены (это будет зависеть от метеорологических условий, говорилось в пресс-релизе). Правительство Китайской Народной Республики предупреждает все гражданские авиалинии и компании, занимающиеся морскими перевозками, что им придётся соответствующим образом изменить маршруты авиалайнеров и судов. Помимо этого в пресс-релизе ничего не было сказано, что не могло не обеспокоить заместителя главы американской миссии в Пекине. Он немедленно провёл совещание со своими военными атташе и главой резидентуры ЦРУ. Никто из них не мог предложить никакого объяснения, за исключением того, что в пресс-релизе не упоминалось правительство Китайской Республики на Тайване. С одной стороны, это была хорошая новость — отсутствовали жалобы на продолжающуюся политическую независимость острова, который Пекин считал своей отколовшейся провинцией. С другой стороны, это была плохая новость — в пресс-релизе не говорилось, что это плановые учения и что китайские корабли не хотят причинять лишнего беспокойства. Извещение о проведении учений было именно извещением, без всяких объяснений. Информацию послали в Национальный командный центр Пентагона, в Государственный департамент и в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли.

Дарейи пришлось напрячь память, чтобы вспомнить лицо человека с этим именем. Наконец он вспомнил его, но это было не то лицо, поскольку оно принадлежало мальчику из Кума, а сообщение поступило от взрослого мужчины на другой половине земного шара. Раманахда, это Ареф Раман, каким он был умным и сообразительным мальчиком. Его отец занимался в Тегеране торговлей «мерседесами», продавая их могущественным людям и высокопоставленным чиновникам. Он не был человеком твёрдой веры. Но его сын оказался совсем другим. Он даже не заплакал, когда узнал о смерти родителей, случайно погибших от рук шахских гвардейцев, потому что оказались не там, где следовало и не в то время. Они попали в район антишахских волнений, к которым не имели никакого отношения. Ареф и его учитель молились за их души. Мальчик принял близко к сердцу этот урок: его родители погибли от рук тех, кому они доверились. Впрочем, надобности в таком уроке не было — к этому времени он уже был религиозным мальчиком, до глубины души потрясённым тем, что его старшая сестра стала любовницей американского офицера, покрыв позором свою семью и его собственное имя. Она тоже исчезла во время революции, осуждённая исламским судом за прелюбодеяние. Таким образом, из всей семьи остался один сын. Его можно было использовать самым разным образом, но именно Дарейи избрал для него особый путь. В компании двух пожилых людей он скрылся из страны вместе с состоянием своей семьи. Новая «семья» отправилась сначала в Европу и почти сразу переехала в Америку. Там они ничем не занимались и вели спокойный образ жизни, тихий и незаметный. Дарейи подумал, что старики уже умерли. Сын, выбранный для этой операции из-за того, что с детства отлично говорил по-английски, продолжил в Америке образование и стал государственным служащим, исполнял свои обязанности с тем блеском, который он проявил ещё в молодости, в самом начале революции, убив двух старших офицеров ВВС, состоявших на службе шаха, когда те пили виски в баре отеля.

Приехав в Америку, он стал в точности выполнять полученные им указания. Ничем не выделяться. Слиться с американским окружением. Исчезнуть. Помнить о поставленной задаче, но ничего не предпринимать. Аятолле было приятно узнать, что он правильно оценил способности мальчика, поскольку теперь из короткого сообщения стало ясно, что операция почти закончена.

Слово assassin, убийца, произошло от арабского слова hash-shash, означающего наркотик. Его давали членам одной из сект ислама, «низари», перед тем как поручить убийство, чтобы у них в воображении появилось вызванное наркотиком видение рая. На самом деле для Дарейи они были еретиками, а использование наркотиков — мерзостью. Члены этой секты были слабоумными, но преданнейшими слугами многих знаменитых палачей, начиная с Газан-хана и Рашидаддина[60], и на протяжении двух столетий помогали удерживать политическое равновесие в регионе, протянувшемся от Сирии до Персии. В этой концепции была гениальность, которая пленила священнослужителя с тех пор, когда он был ещё мальчишкой. Подумать только, заслать одного преданного агента в лагерь противника! Это была задача, рассчитанная на многие годы, и по этой причине для неё требовался истинный правоверный. Члены секты «низари» потерпели неудачу потому, что были еретиками, лишёнными истинной веры. Руководителю секты удалось завербовать нескольких экстремистов, но не более, потому что они служили одному человеку, а не Аллаху, и по этой причине для придания храбрости им требовались наркотики, подобно тому как неверному требуется алкоголь. Блестящая идея, но не доведённая до конца. И всё-таки блестящая. Дарейи всего лишь довёл её до совершенства, и теперь у него был человек, близкий к главе враждебного государства, — положение, о котором он мог только мечтать, не будучи уверен в успехе. Что ещё лучше, этот человек ждал указаний на дальнем конце канала, которым никогда не пользовались, канала, состоящего из людей, уехавших за границу больше пятнадцати лет назад. Такое положение дел было куда лучше, чем то, что он организовал в Ираке, потому что в Америке люди, за которыми могло вестись наблюдение, либо попадали под арест, либо на них переставали обращать внимание. В некоторых странах, когда случалось подобное и людям, которые вели наблюдение, надоедала слежка, они просто арестовывали тех, за кем следили, и чаще всего убивали.

Итак, требовалось всего лишь выбрать момент, и Раман закончит операцию. Прошло столько лет, а он всё ещё сохранил светлую голову, не осквернил себя наркотиками и прошёл подготовку в лагере самого Великого Сатаны. Новость была настолько грандиозной, что он даже не позволил себе улыбнуться.

И тут зазвонил телефон. Это была личная линия аятоллы и ею пользовались только избранные.

— Слушаю.

— У меня хорошие новости, — произнёс директор, — с обезьяньей фермы.

— Знаешь, Арни, ты был прав, — сказал Джек, направляясь по крытому переходу в Западное крыло. — Было чертовски интересно уехать отсюда.

Глава президентской администрации заметил, каким лёгким стал шаг Райана, но это не особенно обольщало его. «ВВС-1» доставил президента обратно в Вашингтон к спокойному семейному ужину, и он избежал обычного напряжения трех или четырех таких же выступлений, бесконечных часов общения с крупными бизнесменами, жертвующими деньги на избирательную кампанию, и последующего четырехчасового ночного сна после всего этого, причём часто в самолёте. Затем следовал короткий душ и новый рабочий день, искусственно увеличенный торжественными ужинами и приёмами после собраний. Поразительно, подумал Арни, что президентам вообще остаётся время на работу. Обязанности президента и без того были трудными, а их почти всегда приходилось подчинять тому, что мало чем отличалось от обычной рекламы, но это была необходимая функция президента в демократической стране, население которой хотело, чтобы он делал нечто большее, чем просто сидел за столом и занимался… своей работой. Президентство — дело, которое можно любить, хотя оно тебе и не нравится, — подобная фраза кажется на первый взгляд противоречивой, однако до тех пор, пока ты не займёшься этим и не убедишься сам.

— Ты хорошо справился с речами, — сказал ван Дамм. — То, что передавалось по телевидению, было идеальным, и интервью, проведённое каналом Эн-би-си с твоей женой, тоже прошло удачно.

— А вот Кэти интервью не понравилось. Она считает, что телевизионщики выбросили из него лучшую часть, — беззаботно ответил Райан.

— Все могло быть гораздо хуже. — Они не задали ей вопроса относительно абортов, подумал Арни. Для этого ему пришлось востребовать у компании Эн-би-си возвращения нескольких крупных долгов, которыми её руководство было обязано ему, и в придачу во время вчерашнего полёта обходиться с Томом Доннером, по меньшей мере, как с сенатором, может быть, даже как с членом кабинета министров. На следующей неделе Доннер будет первым ведущим из всех крупных телевизионных компаний, кто встретится с президентом с глазу на глаз в верхней гостиной, и Арни был вынужден дать согласие на то, что Доннер может задавать любые вопросы. А это означало, что придётся потратить несколько часов на брифинг Райана, чтобы он снова не наступил на президентские грабли. Но пока глава его администрации позволил Райану наслаждаться приятными воспоминаниями превосходного дня, проведённого на Среднем Западе, подлинная цель которого, если исключить необходимость вывезти президента из Вашингтона и дать ему почувствовать вкус того, чем на самом деле является президентство, заключалась в том, чтобы показать стране, что он выглядит по-президентски, и нанести очередной удар этому мерзавцу Келти.

Агенты Секретной службы были в таком же хорошем настроении, как и президент, потому что часто их настроение зависело от его расположения духа, и отвечали улыбками на улыбки: «Доброе утро, господин президент!» — повторилось четыре раза, пока президент не вошёл в Овальный кабинет.

— Доброе утро, Бен. — Райан сразу направился к письменному столу и опустился в своё удобное вращающееся кресло. — Расскажи мне, как выглядит сегодня мир.

— Не исключено, что у нас возникла проблема. Военно-морской флот КНР выходит в море, — сообщил исполняющий обязанности советника по национальной безопасности. Секретная служба только что присвоила ему кодовое имя «Шулер».

— Ну и что? — раздражаясь, спросил Райан, почувствовав, что эта новость испортит ему радостное утро.

— Похоже, что предстоят крупномасштабные учения китайского флота в Тайваньском проливе, и они заявили в пресс-релизе, что намереваются проводить учебные стрельбы боевыми ракетами. Реакции Тайбэя ещё не поступило.

— Не предстоят ли у них выборы или что-нибудь ещё, а? — спросил Джек.

— Только через год, — покачал головой Гудли. — Китайская Республика на Тайване продолжает щедро расходовать деньги в ООН, и они по-тихому лоббируют множество стран на случай, если примут решение обратиться с просьбой о членстве, однако в этом тоже нет ничего необычного. Тайбэй скрывает свои замыслы и не поднимает шума, чтобы не оскорбить континентального соседа. Их торговые отношения остаются стабильными. Короче говоря, мы не можем найти причины этих неожиданных учений.

— Какие силы у нас в этом регионе?

— Одна подводная лодка в Тайваньском проливе, ведущая наблюдение за китайскими подводными лодками.

— Авианосцы?

— Только в Индийском океане. «Стеннис» вернулся в Пирл-Харбор для ремонта, «Энтерпрайз» тоже там на ремонте, и оба авианосца не смогут выйти в море ещё некоторое время. Больше ничего в сундуке у нас нет. — «Шулер» напомнил президенту о ситуации, о которой сам он совсем недавно говорил другому президенту.

— А их армия?

— И здесь ничего необычного. Как и говорили русские, она находится в состоянии повышенной боевой готовности, но это продолжается уже долго.

Райан откинулся на спинку кресла и уставился на чашку кофе без кофеина, стоящую перед ним. Во время короткой поездки по Среднему Западу он обнаружил, что его желудок действительно лучше реагирует на такой кофе, и сказал об этом Кэти, которая только улыбнулась и ответила: «А что я тебе говорила!»

— О'кей, Бен, продолжай.

— Я посоветовался со специалистами по Китаю в Госдепе и в ЦРУ, — заметил Гудли. — По их мнению, не исключено, что китайская военная верхушка делает это по политическим соображениям внутреннего характера, увеличивая уровень боевой готовности, чтобы дать понять остальным членам Политбюро в Пекине, что армия продолжает играть важную роль. Если не считать этого, всё остальное — умозрительные рассуждения, а я не должен заниматься этим, помните, босс?

— А если ты говоришь «не знаю» — это значит, что ты действительно не знаешь, верно? — Это был риторический вопрос и один из любимых афоризмов Райана.

— Вы ведь сами учили меня этому на противоположном берегу Потомака, господин президент, — согласился Гудли, но без ожидаемой улыбки. — Вы также учили меня сомневаться в событиях, которые я не могу объяснить. — Офицер аналитической службы сделал паузу. — Они знают, что нам известно об их манёврах, и хотят, чтобы мы проявили к ним интерес. Они также знают, что вы недавно на посту президента, и понимают, что сейчас вам не нужны дополнительные заботы. Тогда зачем они так поступили? — тоже риторически спросил Гудли.

— Это верно, — негромко согласился Райан. — Андреа? — позвал он. Прайс, как всегда, находилась в кабинете, делая вид, что не замечает происходящего.

— Да, сэр?

— Где ближайший курящий? — спросил Райан без малейшего смущения.

— Господин президент, я не…

— К чёрту, мне нужна сигарета.

Прайс кивнула и исчезла в комнате секретарей. Она уже научилась распознавать признаки. Переход с обычного кофе на кофе без кофеина и теперь курение. Вообще-то удивительно, что ему потребовалось на это столько времени, и содержание разведывательного брифинга стало ей более ясным, чем со слов доктора Бенджамина Гудли.

Наверняка курит одна из женщин, понял президент через минуту. Опять тонкая сигарета. Прайс принесла даже спички и пепельницу вместе со своим неодобрительным выражением лица. Интересно, поступали они так же с Франклином Делано Рузвельтом и Эйзенхауэром, подумал Райан.

Райан сделал первую затяжку и погрузился в мысли. Китай был молчаливым, но явным участником предыдущего конфликта — он всё ещё не мог заставить себя произнести слово «войны» — с Японией. По крайней мере, таково было его предположение, которое основывалось на твёрдом убеждении в интересах Китая. Однако не было никаких реальных доказательств, чтобы включить это предположение в специальную разведывательную оценку национального положения страны, не говоря о том, чтобы ознакомить с ним средства массовой информации, которым часто требовались даже более убедительные доказательства, чем самому консервативному судье. Значит… Райан поднял телефонную трубку.

— Соедините меня с директором ФБР Мюрреем, — распорядился он.

Одним из положительных качеств президентства было впечатление от телефонного звонка. Простая фраза: «Одну минуту, с вами будет говорить президент», произнесённая секретарём Белого дома таким же тоном, каким заказывают порцию пиццы, всегда вызывала мгновенную, нередко паническую реакцию на другом конце провода. Редко требовалось больше десяти секунд, чтобы соединить президента с абонентом. На этот раз понадобилось шесть.

— Доброе утро, господин президент.

— Доброе утро, Дэн. Мне нужна твоя помощь. Как звали того японского полицейского инспектора, который приезжал сюда?

— Исабуро Танака, — последовал немедленный ответ.

— Какое мнение у тебя осталось после встречи с ним?

— Хорошее. Это один из самых опытных и надёжных следователей, с которыми мне приходилось работать. Что вам требуется от него?

— Полагаю, они ведут допросы этого Яматы?

— Это так же несомненно, как то, что дикий медведь не ищет сортира в лесу, господин президент. — Исполняющий обязанности директора ФБР сумел удержаться от смеха.

— Мне нужно узнать о его переговорах с Китаем, особенно о том, с кем он их вёл.

— Мы немедленно займёмся этим. Я попытаюсь связаться с Танакой прямо сейчас. Сообщить вам о результатах?

— Нет, расскажи обо всём Бену Гудли, а он свяжется с соседями по коридору, — произнёс Райан, пользуясь согласованной между ними фразой. — Бен сидит в моём бывшем кабинете.

— Понял, сэр. Позвольте мне сделать это немедленно. В Токио скоро будет полночь.

— Спасибо, Дэн. До свиданья. — Джек положил трубку. — Давай разберёмся в этом.

— Можете рассчитывать на меня, босс, — пообещал Гудли.

— Что ещё происходит в мире? Ирак?

— Те же новости, что и вчера, сэр. Расстреляно множество людей. Русские сообщили нам новое название — «Объединённая Исламская Республика», и мы считаем это весьма вероятным, хотя открыто ничего не было объявлено. Я собираюсь заняться этим сегодня, и…

— О'кей, принимайся за дело.

— И как нам следует поступить при создавшихся обстоятельствах? — спросил Тони Бретано.

Робби не любил делать что-то поспешно, но такова была работа недавно назначенного J-3, директора оперативного управления Объединённого комитета начальников штабов. За прошлую неделю он проникся уважением к исполняющему обязанности министра обороны. Бретано оказался крутым парнем, но он прибегал к жёсткому языку главным образом для того, чтобы создать соответствующее впечатление. За маской крутого парня скрывался необычайно острый ум, способный принимать мгновенные решения. Кроме того, Бретано был инженером — он отдавал себе отчёт в том, что есть вещи, неизвестные ему, и не стеснялся задавать вопросы.

— В Тайваньском проливе у нас находится «Пасадена» — ударная подводная лодка, занимающаяся рутинным наблюдением. Мы сняли её с работы по слежению за китайскими подводными лодками и перебросили дальше к северо-западу. Далее, мы посылаем в этот район ещё две или три лодки, распределяем между ними оперативные районы и даём указание следить за развитием событий. Устанавливаем прямой канал связи с Тайбэем — они будут сообщать нам обо всём, что видят и слышат. Они согласятся на это, как всегда. При обычных обстоятельствах в такой ситуации мы перебрасываем поближе один из наших авианосцев, но на этот раз у нас нет ни одного авианосца в непосредственной близости от этого региона, а при отсутствии политической угрозы Тайваню появление авианосца вблизи острова может быть истолковано как излишнее беспокойство с нашей стороны. С авиабазы Андерсон на Гуаме будут высланы самолёты дальнего электронного наблюдения, которые станут барражировать над проливом. Нам сильно мешает отсутствие близлежащей авиабазы.

— Короче говоря, мы занимаемся сбором разведывательной информации и не делаем ничего существенного? — спросил министр обороны.

— Сбор разведывательной информации является существенной работой, но я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

— Я знаю, — улыбнулся Бретано. — Мной построены спутники, которыми вы будете пользоваться. Что мы узнаем от них?

— Вероятнее всего, получим массу переговоров открытым текстом, что даст работу всем специалистам по мандаринскому наречию китайского языка в Форт-Миде, но это почти ничего не скажет нам о намерениях китайцев. Оперативные сведения окажутся полезными — мы узнаем немало нового об их возможностях. Насколько я знаю адмирала Манкузо — Барт занимает должность командующего подводными силами в Тихом океане, — он выделит одну или две из своих подлодок, чтобы поиграть в кошки-мышки с китайцами и убедиться, смогут ли они обнаружить его подлодки и преследовать их. Впрочем, всё пройдёт незаметно. Это один из способов показать, что нам не нравится, как будут проходить эти учения.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что, если вы действительно хотите вселить Божий страх в морского офицера, нужно дать ему понять, что поблизости подводная лодка. Например, господин министр, подлодка появляется в середине вашего соединения за кольцом боевого охранения и тут же исчезает. Это жестокая игра, которая лишает моряков уверенности в себе. Наши парни имеют большой опыт в такой игре, и Барт Манкузо знает, как пользоваться своими подлодками. Без него мы не одержали бы верх над японцами, — уверенно сказал Джексон.

— Он действительно настолько хорош? — спросил Бретано. Имя адмирала Манкузо ничего не говорило министру обороны.

— Лучше не сыскать. Он один из тех, к словам кого следует прислушиваться. К их числу принадлежит и ваш главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Ситон.

— Адмирал Де Марко сказал мне…

— Сэр, вы позволите мне говорить прямо? — спросил начальник оперативного управления.

— Джексон, у меня в кабинете только так и говорят.

— Бруно Де Марко был назначен заместителем начальника морских операций по определённой причине.

Бретано сразу понял, что имеет в виду Джексон.

— А-а, понятно, он должен выступать с речами и стараться не повредить военно-морскому флоту? — Робби молча кивнул. — Понял, адмирал Джексон.

— Сэр, я не разбираюсь в промышленности, но вам нужно сразу узнать кое-что об этом здании. В Пентагоне служат два типа офицеров: те, кто действуют, и бюрократы. Адмирал Де Марко прослужил в Пентагоне больше половины своей профессиональной карьеры. Манкузо и Ситон — офицеры, которые любят действовать и делают всё возможное, чтобы не попасть сюда.

— И вы тоже, — заметил Бретано.

— Просто мне нравится запах солёного морского воздуха, господин министр. Я не пытаюсь втереться к вам в доверие, сэр. Вы сами примете решение, устраиваю я вас или нет — черт побери, в любом случае меня отстранили от полётов, а я подписал контракт только ради них. Но когда с вами будут говорить Ситон и Манкузо, я надеюсь, вы прислушаетесь к ним.

— Что с вами, Робби? — спросил министр обороны с внезапной тревогой в голосе. Он узнавал хорошего сотрудника с первого взгляда.

— Артрит, — пожал плечами Джексон. — Наследственная болезнь. Могло быть и хуже. Артрит не повредит моей игре в гольф, да и адмиралы теперь почти не летают.

— Значит, вас не интересует дальнейшее продвижение по службе, не так ли? — Бретано собирался рекомендовать Джексона к ещё одной звезде.

— Господин министр, я сын священника из штата Миссисипи. Учился в Аннаполисе, двадцать лет летал на истребителях и все ещё могу говорить об этом. — А слишком многие из моих товарищей уже никогда не смогут сделать того же, подумал Джексон. Он всегда помнил об этом. — Я могу уйти в отставку, как только захочу, и получу хорошую работу на гражданке. Вот почему я считаю, что мне здорово повезло, что бы ни случилось дальше. Но Америка относилась ко мне очень хорошо, и я в долгу перед ней. Расплатиться я могу только одним способом — говорить правду, делать все от меня зависящее и не обращать внимания на последствия.

— Значит, вы тоже не относитесь к разряду бюрократов. — Бретано попытался догадаться, какая у Джексона специальность. Он говорил, как квалифицированный инженер, и даже улыбался на их манер.

— Лучше буду играть на пианино в публичном доме, сэр. По крайней мере, там честно зарабатываешь на жизнь.

— Мы сработаемся, Робби. Составьте план действий. Давайте будем внимательно следить за китайцами.

— Вообще-то моя обязанность заключается в том, чтобы давать советы и…

— Тогда координируйте действия с Ситоном. Полагаю, он к вам тоже прислушивается.

Инспекционные группы ООН так привыкли к срыву своих планов, что не могли понять, как им отнестись к полному удовлетворению своих требований. Представители персонала различных фабрик и заводов передавали инспекторам пачки документов, фотографий и кучу видеокассет и практически проносились вместе с ними по предприятиям, указывая на самые важные участки и нередко демонстрируя простейшие методы вывода из строя наиболее опасных объектов. По сути дела не существует разницы между заводом, производящим химическое оружие, и фабрикой, выпускающей инсектициды. Нервно-паралитический газ был случайным изобретением, это произошло при поисках веществ, уничтожающих насекомых (большинство инсектицидов являются нервно-паралитическими ядами). Вещества превратились в химическое оружие при добавлении химических составляющих, носящих название «первичные ингредиенты». К тому же любая страна, владеющая запасами нефти и развитой нефтеперерабатывающей промышленностью, постоянно производит самые разные специализированные продукты, большинство которых ядовиты для людей.

Однако у всякой игры есть правила, и здесь одно из правил заключалось в том, что честные люди не должны производить запрещённые виды оружия, так что в течение суток Ирак превратился в честного члена мирового сообщества.

Это обстоятельство прояснилось на заседании Совета Безопасности ООН. Иракский посол говорил со своего места у замкнутого в круг стола, демонстрируя диаграммы, показывающие, что все уже открыто для инспекционных групп, и выражая сожаление, что не мог рассказать правду раньше. Это встретило понимание у дипломатов в зале. Многие из них так привыкли лгать, что уже забыли, что такое правда. А теперь они увидели правду и не сумели разглядеть скрытую за ней ложь.

— Ввиду полного согласия моей страны со всеми резолюциями ООН, принимая во внимание нужды граждан Ирака, мы обращаемся с просьбой, как можно скорее снять эмбарго на продовольствие, — закончил посол. Дипломаты с удовлетворением заметили, что даже в голосе его появилась рассудительность.

— Слово предоставляется представителю Исламской Республики Иран, — сказал китайский посол, который был сейчас, согласно принципу ротации, председателем Совета Безопасности.

— В этой всемирной организации нет другой страны, у которой было бы больше оснований ненавидеть Ирак, чем у нас. Заводы, которые были осмотрены сегодня, производили химическое оружие, боевые средства массового поражения, которое было использовано против народа моей страны. В то же самое время мы считаем своим долгом признать, что в соседней с нами стране наступил новый день. Граждане Ирака много лет страдали от диктатуры своего бывшего правителя. Теперь этого диктатора больше нет, и новое правительство Ирака демонстрирует готовность снова стать членом мирового содружества наций. По этой причине Исламская Республика Иран готова поддержать немедленное снятие эмбарго. Более того, мы приступим к срочным поставкам продовольствия, чтобы облегчить положение жителей Ирака. Иран предлагает снятие эмбарго проводить при условии соблюдения Ираком общепринятых правил. С этой целью мы представляем проект резолюции номер 3659…

Скотт Адлер прилетел в Нью-Йорк, чтобы занять место США в Совете Безопасности. Американский представитель в Организации Объединённых Наций был опытным дипломатом, однако в некоторых случаях близость Вашингтона оказывалась очень удобной, и возникшая ситуация была одним из них. Вот только пользы от этого никакой, подумал Адлер. У государственного секретаря не было никаких козырей. Часто самым умным шагом в дипломатии является согласие с тем, что предлагает твой противник. В 1991 году больше всего опасались, что Ирак просто выведет свои войска из Кувейта, и тогда Америка со своими союзниками не сможет ничего предпринять, а у Ирака сохранится мощная армия, способная нанести удар в другой, более удобный момент. К счастью, оказалось, что Ирак тогда перехитрил самого себя. Но кому-то опыт прошлого пошёл на пользу. Если вы требуете, чтобы кто-то поступил таким-то образом, в противном случае его лишат чего-то, в чём он нуждается, а он соглашается с вашим требованием, — ну что ж, в этом случае вы не можете лишить его тех вещей, в которых он нуждается, правда?

Адлер получил перед отъездом самый подробный брифинг, но не видел, как он сможет повлиять на ход событий. Ситуация напоминала игру в покер, когда у тебя три туза после сдачи, ты уже предвкушаешь победу, но соперник открывает карты и у него «стрейт флаш» — пять карт одной масти с двойки до шестёрки. Хорошая информация не всегда помогает выиграть битву. Единственное, что могло бы замедлить процедуру, это перегрузка ООН, в результате чего все движется черепашьим шагом, но даже такое происходит не всегда, особенно в тех случаях, когда у дипломатов вдруг наступает приступ энтузиазма. Адлер мог бы обратиться с предложением отложить голосование, для того чтобы проверить выполнение Ираком требований ООН, однако Иран уже опередил его, представив проект резолюции, подчёркивающий временное и условное снятие эмбарго. К тому же Иран дал ясно понять, что они в любом случае собираются начать поставки продовольствия (по сути дела уже начали, доставляя продовольствие на грузовиках), исходя из соображений, что, если не скрывать незаконные поступки и делать это открыто, подобное поведение будет признано. Государственный секретарь посмотрел на своего представителя в ООН — они дружили давно — и заметил, как тот иронически подмигнул ему. Британский посол уставился в лежащий перед ним блокнот, страницы которого были покрыты карандашными рисунками. Русский читал депеши. По сути дела никто не обращал внимания на происходящее. Это просто не вызывалось необходимостью. Через два часа проект резолюции, представленный Ираном, будет принят Советом Безопасности. Ничего не поделаешь, все могло быть хуже. По крайней мере Адлеру представится возможность поговорить с глазу на глаз с китайским послом и спросить его о предстоящих морских учениях. Он знал, каким будет ответ, но так и не узнает, сказали ему правду или нет. Да, конечно. Я государственный секретарь самой могущественной страны в мире, подумал Адлер, но сегодня могу всего лишь беспомощно наблюдать за развитием событий.

Глава 26

Сорняки

Вряд ли может быть что-нибудь печальнее, чем больной ребёнок. Доктор Макгрегор вспомнил, что её зовут Сохайла. Прелестное имя и прелестная девчурка. Отец принёс её на руках. Он казался грубым и недобрым человеком — таким было первое впечатление Макгрегора, а он привык ему доверять, — однако его лицо выражало беспокойство за своего ребёнка. За ними шла жена, затем ещё один мужчина в пиджаке, похожий на араба, а замыкал шествие суданский чиновник. Доктор заметил все это и выбросил из головы. Они не были больными, а девочка была.

— Привет, юная леди, ты снова у нас, — сказал он с улыбкой, рассчитанной на то, чтобы успокоить ребёнка. — Ты плохо себя чувствуешь? Постараемся принять меры. Следуйте за мной, — сказал он, обращаясь к отцу.

Судя по всему, эти люди занимали видное положение и с ними будут обращаться соответствующим образом. Макгрегор провёл их в смотровую комнату. Отец положил девочку на стол и отошёл назад, позволив жене держать Сохайлу за руку. Телохранители — вряд ли они могли быть кем-то другим — остались в коридоре. Врач приложил руку ко лбу ребёнка. Девочка пылала от жара — по меньшей мере 39. Ладно. Макгрегор тщательно вымыл руки и надел резиновые перчатки, потому что находился в Африке, а здесь нужно принимать все меры предосторожности. Прежде всего он измерил температуру, вставив термометр в ухо — 39,4. Пульс частый, но для ребёнка это неопасно. Врач прослушал грудь стетоскопом и убедился, что сердцебиение нормальное, с лёгкими все в порядке, хотя он обратил внимание на учащённое дыхание. Пока у неё лихорадка, вряд ли что-то необычное для детей, особенно недавно попавших в новую обстановку. Он поднял голову.

— Что вы заметили у своей дочери?

На этот раз ответил отец.

— Она не может есть, и из другого конца…

— Рвота и понос? — спросил Макгрегор, осматривая глаза девочки. Они тоже ни о чём не говорили.

— Да, доктор.

— Насколько мне известно, вы недавно приехали сюда? — Он посмотрел на отца, когда почувствовал, что тот колеблется. — Мне нужно это знать.

— Да, конечно. Мы приехали из Ирака, несколько дней назад.

— И у вашей дочери раньше была всего лишь лёгкая астма, ничего больше? Никаких проблем со здоровьем, верно?

— Да, сэр. Ей сделаны все прививки и тому подобное. Она никогда так не болела. — Мать только кивнула. Было ясно, что отец взял переговоры на себя, считая, что произведёт более внушительное впечатление, заставит врача принять меры. У Макгрегора не было возражений.

— После приезда сюда она не ела ничего необычного? Видите ли, — объяснил врач, — поездки нередко отрицательно сказываются на многих людях, а на детях в особенности. Может быть, она пила местную воду.

— Я дала Сохайле лекарство, но ей только стало хуже, — сказала мать.

— Дело не в воде, — уверенно добавил отец. — В имении своя артезианская скважина, и в ней хорошая вода.

И тут, словно ожидала этого момента, девочка застонала и её стошнило. Рвота попала на стол и на пол, она была необычного цвета. В ней были красные и чёрные вкрапления. Красные — свежая кровь, чёрные — старая. Такое не может быть вызвано последствиями переезда или плохой водой. Может быть, язва желудка? Пищевое отравление? Макгрегор инстинктивно посмотрел на руки, чтобы убедиться, надел ли он перчатки. Мать оглянулась в поисках бумажной салфетки…

— Не прикасайтесь к ней, — тихо произнёс врач. Затем он проверил кровяное давление. Оно было низким, и это подтверждало подозрение, что у девочки внутреннее кровотечение.

— Сохайла, боюсь, что тебе придётся провести ночь в больнице, чтобы мы могли вылечить тебя.

Заболевание могло объясняться многими причинами, но врач находился в Африке достаточно долго и знал, что нужно всегда исходить из худшего. Макгрегор постарался утешить себя мыслью, что вряд ли все так уж плохо.

Не совсем так, как раньше, — а что теперь так, как раньше? — однако Манкузо нравилась его работа. Он успешно руководил боевыми действиями — в отличие от других адмирал называл их войной, как и следовало называть, — и его подводные лодки в точности выполнили своё предназначение. Правда, он потерял «Шарлотт» и «Эшвилл» — ещё до начала боевых действий, — но потом у него не было больше потерь. Его подлодки точно выполнили боевое задание, нанесли удар по японским подводным лодкам из тщательно спланированной засады, поддержали блестяще проведённую специальную операцию, произвели запуск ракет по намеченным целям и, как всегда, собрали исключительно важную тактическую информацию. Но разумнее всего он поступил, считал командующий подводными силами на Тихом океане, вернув на активную службу подводные ракетоносцы. Они были слишком большими и неуклюжими, чтобы действовать в качестве ударных подлодок, но, видит Бог, вполне справились с поставленной задачей, причём так успешно, что теперь он видит их из окна своего кабинета. Они пришвартованы к пирсам, а их команды гордо расхаживают по городу. Даже видно, что с парусов ракетоносцев все ещё не сняты метлы[61]. Ну ладно, пусть он не Чарли Локвуд[62], скромно подумал о себе Манкузо, но он выполнил порученное ему задание. И теперь ему предстоит выполнить другое.

— Что они собираются предпринять, босс? — спросил он своего прямого начальника адмирала Дейва Ситона.

— У меня создалось впечатление, что никто не знает этого. — Ситон прибыл сюда, чтобы на месте ознакомиться с боевой готовностью подводного флота. Подобно всякому хорошему моряку, он старался как можно чаще уезжать из своего штаба, даже если при этом он оказывается в другом. — Может быть, морские учения, но теперь, когда у нас новый президент, в Вашингтоне хотят, наверно, показать зубы и посмотреть, что из этого получится. — Военные не любят подобных международных экзаменов, потому что при выставлении оценок им приходится рисковать жизнью.

— Я знаком с этим парнем, босс, — бесстрастно ответил Барт.

— Вот как?

— Не то чтобы очень близко, но вы ведь знаете о «Красном Октябре».

Ситон усмехнулся.

— Барт, если ты когда-нибудь расскажешь мне об этом, одному из нас придётся убить другого, чтобы сохранить тайну, а я больше и сильнее тебя. — Операция «Красный Октябрь», одна из самых секретных в истории американского флота[63], по-прежнему оставалась известной лишь узкому кругу лиц, хотя слухи о ней — уж слухи-то невозможно остановить — ходили по всему флоту и резко отличались один от другого.

— Вам нужно знать об этом, адмирал. Нужно знать, чтобы быть уверенным, насколько решительным является наш верховный главнокомандующий. Я плавал вместе с ним.

Главнокомандующий Тихоокеанским флотом пристально посмотрел на Манкузо.

— Ты шутишь.

— Райан находился на борту ракетоносца. Между прочим, он оказался там раньше меня. — Манкузо закрыл глаза, радуясь тому, что может наконец рассказать эту морскую историю и ему за это ничто не грозит. Дейв Ситон был главнокомандующим флотом театра военных действий и потому имел право все знать о человеке, посылающем ему приказы из Вашингтона.

— Я слышал, что он принимал участие в операции, даже знал, что находился на борту ракетоносца, но мне казалось, что это произошло в Норфолке, когда «Красный Октябрь» уже стоял в доке Восемь-десять. Я знаю, что он был сотрудником ЦРУ, рядовым клерком…

— Вот уж это не правда. Он убил русского — застрелил его прямо на ракетной палубе — ещё до того, как я оказался на борту русского ракетоносца. Он стоял у руля, когда мы столкнулись с «альфой» и потопили её. Он был смертельно испуган, но действовал как надо. Человек, который стал теперь нашим президентом, участвовал в операции и отлично проявил себя. Как бы то ни было, если кто-нибудь захочет убедиться в мужестве нашего президента, я ставлю на него. Поверь мне, Дейв, у него между ног висит пара больших чугунных, вот что. Может быть, это не видно на экране телевизора, но я готов идти за ним повсюду. — Манкузо сам удивился такому выводу. Ему впервые представилась возможность продумать все до конца.

— Да, это приятно слышать, — негромко заметил Ситон.

— Итак, в чём заключается операция? — спросил командующий подводными силами.

— Приказ оперативного управления гласит, что мы должны следить за учениями китайского флота.

— Ты знаешь Джексона лучше меня. Каковы параметры задания?

— Если это всего лишь учения и ничего больше, мы ведём наблюдение, ничем не обнаруживая себя. В случае изменения ситуации, наша задача состоит в том, чтобы показать, что мы проявляем обеспокоенность. Понял, Барт? На дне моего сундука ничего не осталось, черт побери.

Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть в окно. Авианосцы «Энтерпрайз» и «Джон Стеннис» стояли в сухих доках. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом не имел в своём распоряжении ни единого авианосца, и положение не изменится ещё по меньшей мере два месяца. При захвате Марианских островов они послали в море авианосец «Джонни Реб» с двумя действующими гребными винтами, но теперь он находился в доке рядом со своим старшим братом с огромными дырами, выжженными в его корпусе от лётной палубы и до уровня первой платформы, в ожидании прибытия новых турбин и редукторов, изготовляемых на заводе. Военно-морской флот США использовал авианосцы для демонстрации своей военной мощи. Возможно, частью китайского плана было убедиться в реакции Америки, в то время когда значительная часть этой мощи отсутствует.

— Ты поддержишь меня, если возникнут трудности с Де Марко? — спросил Манкузо.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что Бруно принадлежит к старой школе. Он считает, что подлодки должны оставаться невидимыми. Лично я считаю, что иногда неплохо продемонстрировать своё присутствие. Если уж ты хочешь, чтобы я потряс клетку Джо Китайца, надо сделать это так, чтобы он почувствовал, как гнётся решётка, верно?

— Я составлю оперативный приказ соответствующим образом. А вот как ты будешь действовать — твоё дело. Пока же, если какой-нибудь шкипер начнёт говорить со своим старпомом о том, что намерен забраться в постель к своей девушке на берегу, мне понадобится магнитофонная запись этого разговора для коллекции.

— Дейв, это приказ, понятный всякому. Я даже обещаю дать тебе её телефонный номер.

— И мы бессильны что-нибудь предпринять, — завершил свою оценку ситуации Клифф Ратледж.

— Неужели, Клифф? — с иронией поинтересовался Скотт Адлер. — Мне казалось, что я и сам это понимаю. — Смысл заключался в том, что твои подчинённые выдвигают альтернативные предложения или, по крайней мере, не говорят тебе того, что ты знаешь и без них.

До сих пор им везло. Мало что проникло в средства массовой информации. Вашингтон все ещё не избавился от потрясения, младшие чиновники, занимающие должности старших, ещё не обрели достаточной уверенности, чтобы организовать утечку информации без соответствующего разрешения, а на высшие должности Райан назначил людей, удивительно лояльных по отношению к своему верховному главнокомандующему, что явилось неожиданным преимуществом выбора людей со стороны, не знакомых с политикой. Но так не может продолжаться, особенно когда на горизонте маячит такая сенсационная новость, как появление новой страны, в состав которой войдут два бывших врага, причём оба они проливали кровь американцев.

— Думаю, мы всегда можем занять нейтральную позицию, — с оптимизмом заметил Ратледж, рассчитывая увидеть ответную реакцию. Такая альтернатива отличалась от неспособности предпринять что-нибудь, метафизическая тонкость, легко понятная официальному Вашингтону.

— Если мы займём такую позицию, то этим будем способствовать дальнейшему развитию событий, наносящих вред нашим интересам, — возразил один из высокопоставленных дипломатов.

— А разве это не лучше, чем признать своё бессилие? — ответил Ратледж. — Если мы выразим своё отрицательное отношение и затем не сможем принять никаких мер, чтобы помешать этому, такая позиция будет хуже нейтральной.

Адлер подумал, что на выпускника Гарварда всегда можно положиться, когда требуется грамматически правильно построить фразы и спорить по мелочам, но, как в случае с Ратледжем, от него трудно ждать большего. Этот кадровый дипломат сумел добраться до седьмого этажа и занять столь высокий пост благодаря тому, что старался обо всём говорить предельно осторожно, никогда не брал на себя ответственность, а это означало, что и инициативы он не проявлял. С другой стороны, у него блестящие связи — или они были раньше. Однако Клифф был болен самой опасной болезнью дипломата. По его мнению, не существовало проблем, по которым нельзя вести переговоры. Адлер придерживался иной точки зрения. Иногда необходимо занять твёрдую позицию и отстаивать её, несмотря ни на что, потому что, если вы не сделаете этого, ваш оппонент сам выберет поле боя, и тогда инициатива перейдёт к нему. Задача дипломатов заключалась в том, чтобы не допустить войны. Это важная задача, считал Адлер, но решить её можно только в том случае, если ты знаешь, где занять твёрдую позицию и на какие уступки — но не более того — можно пойти. Для заместителя госсекретаря по политическим вопросам такой танец был бесконечным, причём вёл его кто-то другой. К сожалению, у Адлера не хватало политической власти, чтобы уволить Ратледжа или по крайней мере сделать послом в какой-нибудь безобидной стране. Он сам как государственный секретарь ещё не был утверждён Сенатом.

— Значит, будем считать это просто региональной проблемой? — спросил Ратледж. Адлер медленно повернул голову в сторону говорившего. Неужели он пытается прийти к консенсусу?

— Нет, нельзя так подходить к этому, — произнёс госсекретарь, демонстрируя занятую им позицию. — Речь идёт о жизненно важных интересах Соединённых Штатов. Мы дали гарантии правительству Саудовской Аравии, что окажем ему поддержку.

— Из-за линии на песке? — спросил Клифф. — Пока в этом нет необходимости. Иран и Ирак объединяются, и возникает новая Объединённая Исламская Республика — ну и хорошо. Что дальше? Им потребуются годы, чтобы навести порядок в этой стране. Тем временем силы, которые, как нам известно, существуют в Иране, расшатывают там теократический режим, причиняющий нам столько неприятностей. Это ведь не односторонняя сделка, правда? Можно ожидать этого из-за влияния светских элементов в иракском обществе, которое неизбежно усилит рост недовольства правлением религиозных лидеров в Иране. Если мы ударимся в панику и начнём активные действия, это только облегчит жизнь Дарейи и его фанатикам. Но если мы будем спокойно наблюдать за развитием событий, это лишит их повода разжигать ненависть к нам. Давайте рассуждать так. Разве мы не можем помешать объединению этих двух стран? — задал риторический вопрос Ратледж. — А раз не можем, как быть тогда? Нужно найти возможность вступить в переговоры с новой страной.

Звучит вполне логично, подумал Адлер, обратив внимание на осторожные кивки сидящих вокруг стола. Он знал соответствующие случаю стандартные слова: возможность, диалог, переговоры.

— Такой шаг согреет и обрадует правительство Саудовской Аравии, — послышался протестующий голос с дальнего конца стола. Это говорил Берт Васко, занимающий самое низкое положение среди всех собравшихся дипломатов. — Мистер Ратледж, мне кажется вы недооцениваете сложность ситуации. Ирану удалось организовать политическое убийство…

— Разве у нас есть доказательства этого?

— Аль Капоне тоже никогда не был обвинён в Дне святого Валентина[64], но я видел фильм. — То, что его приглашали в Овальный кабинет, придало духу начальнику отдела Ирака. Адлер с улыбкой поднял бровь. — Кто-то руководит всем этим, начиная с убийства и кончая устранением со сцены военного руководства Ирака, которому дали возможность скрыться за границу, и расстрелом верхушки баасистской партии. Далее мы становимся свидетелями укрепления религии в Ираке. Вырисовывается картина религиозного и национального возрождения страны. Это смягчит те процессы, о которых вы говорили. В результате происшедших событий внутренние разногласия в Иране стихнут на целый год. Кроме того, мы не имеем представления, что там ещё происходит. Дарейи — гений заговоров и закулисных махинаций. Он терпеливый и безжалостный сукин сын, посвятивший всю свою жизнь борьбе за установление исламского господства…

— И ему вот-вот придёт конец, — возразил один из союзников Ратледжа.

— Вы уверены в этом? — огрызнулся Васко. — Эту операцию он провёл мастерски.

— Дарейи далеко за семьдесят.

— Он не пьёт и не курит. Судя по всем видеоплёнкам, которые имеются в нашем распоряжении, аятолла выглядит достаточно здоровым и энергичным. Недооценивать этого человека — значит повторять ошибку, которую мы уже однажды совершили.

— Он потерял связь с собственным народом.

— Может быть, Дарейи не подозревает об этом. До сих пор у него все получалось, а народ любит победителей, — заметил Васко.

— Берт, ты, наверно, боишься потерять должность начальника отдела после образования ОИР, — пошутил кто-то. Это был удар ниже пояса, направленный высокопоставленным чиновником против рядового дипломата, причём смешки присутствующих только напомнили Васко о положении, которое он занимает. Тишина, воцарившаяся в кабинете, ясно дала понять госсекретарю, что происходит формирование единого мнения, причём не в его пользу. Пора брать контроль в свои руки.

— О'кей, расходимся по местам, — произнёс Адлер. — Завтра вернутся агенты ФБР, чтобы поговорить об исчезнувшем письме. Попытайтесь догадаться, что они принесут с собой?

— Господи, неужели снова «ящик»? — застонал кто-то. Никто не обратил внимания на то, как Ратледж повернул голову.

— Считайте, что это обычная проверка для подтверждения допуска к секретной информации, — успокоил своих подчинённых госсекретарь. Высокопоставленным дипломатам регулярно приходится проходить проверку на полиграфе.

— Чёрт возьми, Скотт, — заявил Клифф, выражая общее мнение, — нам или верят или не верят. С этими спецами я уже потерял напрасно несколько часов.

— А ведь знаете, письмо Никсона с прошением об отставке так и не было найдено, — заметил кто-то.

— Может быть, его спрятал у себя Генри[65], — пошутил один из дипломатов.

— Итак, завтра. Начинаем в десять часов утра. Я буду проходить проверку вместе со всеми, — сообщил Адлер. Ему тоже казалось, что это напрасная трата времени.

Он был белокож, с серыми глазами, и с тем рыжеватым оттенком светлых волос, который, согласно семейной шутке, говорил о добавлении где-то в прошлом английской крови. Но это повлекло за собой и преимущество — он легко выдавал себя за европейца. То, что он мог по-прежнему делать это, являлось результатом его осторожности. Во время своих немногочисленных операций, когда было необходимо появляться на публике, он подкрашивал волосы, носил тёмные очки и отращивал бороду, которая была чёрной. Это вызывало шутки среди членов сообщества — его прозвали «артистом». Однако многие шутники уже погибли, тогда как он оставался в живых. Возможно, у израильтян есть его фотографии — никогда не знаешь, на что они способны, — но все знали, что они редко делились своей информацией с другими спецслужбами, даже с их американскими покровителями, что было глупо. К тому же нельзя жить всё время с постоянной мыслью об опасности, даже если твои фотографии имеются в картотеке Моссада.

Он прибыл в международный аэропорт Даллеса рейсом из Франкфурта. С ним были два необходимых чемодана, свидетельствующие, что он серьёзный бизнесмен. В таможне он сказал, что у него нет ничего подлежащего досмотру, кроме литровой бутылки шотландского виски, которую он купил в «дьюти-фри» во Франкфурте. Цель приезда в страну? Деловые переговоры и отдых. Сейчас безопасно ходить по Вашингтону? То, что он видел по телевидению, просто ужасно. Все нормально? Неужели? Отлично. Арендованный им автомобиль ждал его у подъезда. Он поехал в соседний отель и решил отдохнуть после утомительного перелёта. Там он купил газету, заказал ужин в номер и включил телевизор. После этого вставил вилку своего портативного компьютера в телефонный штепсель — теперь во всех американских гостиницах были разъёмы, позволяющие выходить в международную компьютерную сеть, — и сообщил Бадрейну, что благополучно прибыл в Америку для проведения разведки. Коммерческая шифровальная программа превратила бессмысленную условную фразу в полную тарабарщину.

— Добро пожаловать. Моя фамилия Кларк, — представился Джон. Первая группа состояла из пятнадцати человек. Он был одет гораздо парадней обычного — хорошо сшитый костюм, белая рубашка с пуговками на воротничке, полосатый галстук. Пока от него требовалось произвести на них благоприятное впечатление в одном отношении. Скоро он произведёт впечатление в другом. Набрать первую группу оказалось проще, чем он ожидал. ЦРУ, несмотря на продукцию Голливуда, пользуется популярностью среди американских граждан. На каждое место поступило, по крайней мере, десять заявлений, и понадобилось всего лишь проверить по компьютеру данные кандидатов, чтобы отобрать пятнадцать человек, характеристики которых соответствовали требованиям «Синего плана», задуманного Кларком. Каждый был полицейским, закончил колледж, прослужил не меньше четырех лет и обладал безукоризненной репутацией, которую ФБР подвергнет дополнительной проверке. В первой группе были одни мужчины, что, возможно, являлось ошибкой, подумал Джон, но в данный момент это не было главным. Семеро были белыми, двое азиатского происхождения и один чернокожий. Они прибыли главным образом из крупных городов. Все говорили по меньшей мере на двух языках.

— Я — офицер полевой разведки. Не «агент» и не «шпион». Офицер-оперативник, — объяснил он. — Я занимался этой работой долгое время. Я женат, и у меня двое детей. Тот, кто думает, что наша работа состоит из встреч с очаровательными блондинками и перестрелок, может уйти прямо сейчас. Обязанности оперативников главным образом скучны, особенно для тех, кто достаточно умны и выполняют свою работу должным образом. Вы все — полицейские, и потому уже знаете, насколько это важно. Мы имеем дело с высококлассными преступниками, и наша задача состоит в том, чтобы собрать информацию, необходимую для того, чтобы предотвратить их преступления и не допустить гибели людей. А решаем мы её путём сбора информации и передачи её тем, кто нуждаются в ней. Часть сотрудников ЦРУ занимаются дешифровкой фотографий, сделанных из космоса, кто-то читают переписку подозреваемых. Мы выполняем тяжёлую и опасную работу. Получаем мы информацию и от других людей. Некоторые из них — честные и руководствуются благородными намерениями. Некоторые честностью не отличаются, а хотят денег или делают это, чтобы расквитаться со своими врагами, или просто поступают так из честолюбия. Не имеет значения, какими мотивами они руководствуются. Все вы работали с осведомителями и знаете, что они не Мать Тереза, верно? Ваши осведомители во многих случаях будут более образованными, более могущественными людьми, чем те, с которыми вы работали раньше, но в общем они мало отличаются от них. Вам придётся защищать своих осведомителей, быть к ним лояльными — также, как вы вели себя со своими осведомителями, когда служили в полиции, — и время от времени давить на них. Стоит вам допустить ошибку или неосторожность, и эти люди погибнут, а в некоторых странах, где вам придётся работать, такая же участь ждёт их жён и детей. Если вы считаете, что я преувеличиваю, скажу вам прямо — вы ошибаетесь. Вы будете работать в странах, где закон трактуется так, как хочется властям этих стран. Вы видели это по телевидению в течение нескольких последних дней, верно? — Процедура расстрела некоторых руководителей баасистской партии в Ираке транслировалась по программам новостей крупнейших мировых компаний и сопровождалась обычными предупреждениями о том, что передаваемые сцены не для детей и не для тех, на кого они оказывают особенно сильное воздействие. Впрочем, у экранов садились все, кто хотел.

Слушатели молча кивнули.

— В своей оперативной работе вы будете большей частью безоружными. Ваша задача заключается в том, чтобы выжить благодаря уму и находчивости. Я потерял немало друзей. Одни погибли в местах, о которых вы знаете, другие — в таких местах, о которых вы никогда не слышали. Может быть, сейчас мир стал не таким жестоким, но не повсюду. Вы будете работать там, где вашей жизни угрожает опасность, парни, — пообещал им Джон.

Динг Чавез, сидевший позади всех, с трудом удерживался от улыбки. «Вот посмотрите на этого невысокого паренька. Он сумел остаться в живых, хотя работает со мной, и даже обручён с моей дочерью», — мысленно добавил он. Не стоит пугать их раньше времени, подумал Доминго.

— В чём смысл нашей работы? В том же, в чём смысл работы полицейского. Когда вы арестовываете и отправляете в тюрьму преступника, это делает жизнь общества более спокойной и безопасной. Так и в нашей работе: собранная вами информация, переданная по назначению, спасает жизни множества людей. Если мы, будем добросовестно исполнять свои обязанности, это избавит человечество от войн, — подчеркнул Кларк.

— Короче говоря, я рад, что могу приветствовать вас как своих учеников. Я буду вашим старшим учителем. Обещаю, что подготовка вам понравится: она будет интересной и очень трудной. Начало завтра в половине девятого утра.

С этими словами Джон направился к выходу в конце помещения. Чавез открыл ему дверь, и они вышли на свежий воздух.

— Боже мой, мистер К., можно мне тоже записаться в вашу группу?

— Черт побери, Динг, я ведь должен был сказать им хоть что-то, — словно оправдываясь, ответил Джон. Это было его самым продолжительным выступлением за много лет.

— Это мистер Фоули позаботился, чтобы запустить программу?

— Надо же когда-то браться за работу, Динг.

— Мне кажется, тебе следовало бы подождать несколько недель. Его кандидатура как директора ЦРУ ещё не утверждена Сенатом. Я бы подождал, — заметил Чавез. — Но кого интересует моё мнение? Ведь я всего лишь рядовой клерк.

— Всё время забываю, какой ты стал умный.

— Кто это Чанг Хансан, черт побери? — спросил Райан.

— Ему за пятьдесят, но выглядит моложе, весит больше, чем следовало бы, килограммов на десять, рост пять футов четыре дюйма, в остальном — никаких особых примет. Так говорит наш друг, — сообщил Дэн Мюррей, глядя в блокнот. — Отличается спокойствием и невозмутимостью, и он предал Ямату.

— Вот как? — спросила миссис Фоули. — Каким образом?

— Когда наша победа уже не вызывала сомнений, Ямата был на Сайпане. Оттуда он позвонил в Пекин и попросил, чтобы ему предоставили убежище. Мистер Чанг сделал вид, что не понимает, о чём идёт речь. Какая договорённость? — спросил он. У нас не было никакой договорённости, — произнёс директор ФБР, подражая голосу китайца. — После этого телефон просто не отвечал. Наш японский друг считает это верхом предательства.

— Похоже, Ямата поёт, как канарейка, — заметил Эд Фоули. — Это никому не кажется подозрительным?

— Нет, — ответил Райан. — Японские военнопленные, захваченные нами во время Второй мировой войны, охотно отвечали на вопросы.

— Президент прав, — поддержал Райана Мюррей. — Я спросил Танаку. Он сказал, что таковы традиции японской культуры. Ямата хотел совершить харакири — почётный уход из жизни по представлению японцев, — но с него не сводят глаз, отобрали даже шнурки от ботинок. В результате он чувствует себя настолько опозоренным, что не видит причин молчать. Чертовски эффективная техника допроса. Короче говоря, Чанг выдаёт себя за дипломата — Ямата утверждает, что он формально входил в состав торговой делегации, — но в Госдепартаменте никогда не слыхали о нём. У японцев его имя не содержится ни в каких дипломатических документах. Это значит, что он из китайской спецслужбы и потому… — Мюррей посмотрел на мужа и жену Фоули.

— Я пропустила его имя через компьютер, — сказала Мэри-Пэт, — но кто может поручиться, что это его настоящее имя?

— Даже если это действительно его имя, — добавил её муж, — у нас мало сведений о сотрудниках китайских спецслужб. Но я попытаюсь высказать предположение, — нерешительно сказал он. — Думаю, что он принадлежит к политической верхушке. Вы спросите почему? В тот раз он заключил соглашение, очень важное, но роль Китая в нём осталась незамеченной. Их армия все ещё находится в состоянии повышенной боевой готовности и усиленно проводит учения из-за этого соглашения. Вот почему русские так нервничают. Кем бы он ни был, нужно исходить из того, что он пользуется огромным влиянием у политического руководства Китая, — закончил Фоули, чувствуя, что это не такое уж потрясающее открытие.

— Мы можем выяснить что-то более детально? — осторожно поинтересовался Мюррей.

— У нас нет там агентов, по крайней мере таких, которые могли бы оказаться полезными в этом деле, — покачала головой миссис Фоули. — Два неплохих оперативника в Гонконге — муж и жена, они занимаются созданием многообещающей агентурной сети. Два агента в Шанхае. В Пекине нам удалось завербовать нескольких молодых китайцев, служащих министерства обороны, но все они занимают весьма невысокие должности, и мы рассчитывали на них в далёкой перспективе. Стоит использовать их сейчас, и мы ничего не добьёмся, только подвергнем их опасности. Видишь ли, Дэн, нашу работу с Китаем затрудняет то, что мы не знаем, как функционирует их правительство. Там существуют такие сложные отношения, о которых нам остаётся всего лишь гадать. Например, нам известно, кто у них члены Политбюро? — Хотя бы предположительно. Нам кажется, что один из самых влиятельных руководителей Китая умер, и мы пытались выяснить это в течение целого месяца. Даже русские не скрывают кончины своих руководителей, — заметила заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, поднося к губам бокал с вином. Райан по традиции собирал у себя ближайших советников после окончания рабочего дня. Ему и в голову не приходило, что этим он продлевает время их пребывания на службе. К тому же он получал от них информацию напрямую, исключая собственного советника по национальной безопасности. Несмотря на то что Бен Гудли был преданным и умным подчинённым, Райану хотелось слышать новости из первых уст всякий раз, когда возникала такая возможность.

Слово взял Эд Фоули.

— Да, конечно, мы считаем, что знакомы с политическим руководством Китая, но от нашего внимания ускользает второй эшелон — люди, стоящие непосредственно за их спинами. Сейчас это стало нам ясно, однако потребовалось немало времени, чтобы понять истинную ситуацию. Говоря о политическом руководстве Китая, мы имеем в виду старых людей, а они не способны разъезжать по стране. Им нужны люди помоложе, которые могут узнавать всё необходимое и докладывать им. С течением времени эти люди, имеющие непосредственный доступ к высшему руководству, обрели огромную власть. И вот теперь создалось положение, при котором нам неизвестно, кто фактически управляет страной. Мы не знаем этого, а поскольку не можем их опознать, то и имена остаются неизвестными.

— Я понимаю ваши трудности, — кивнул Мюррей и протянул руку за бутылкой пива. — Когда мы вели расследование организованной преступности, иногда нам удавалось опознать главаря, наблюдая за тем, кто кому открывает дверцу автомобиля. Это чертовски трудное дело. — Подобное замечание было самым дружеским на памяти мужа и жены Фоули, имея в виду сложные отношения между ФБР и ЦРУ. — Обеспечить скрытность и оперативную безопасность совсем не так уж трудно, если к этому как следует подготовиться.

— Вот тут-то и может пригодиться «Синий план», — заметил Джек.

— Тогда ты с удовольствием узнаешь, что первые пятнадцать новичков уже приступили к подготовке. Несколько часов назад Джон провёл с ними предварительную беседу, — сообщил директор ЦРУ.

Райан внимательно изучил план Фоули, направленный на изменение структуры Центрального разведывательного управления. Эд предложил сократить бюджет ЦРУ на пятьсот миллионов долларов за пять лет и одновременно увеличить штаты оперативного управления. Джек не сомневался, что на Капитолийском холме с энтузиазмом утвердят предложение директора ЦРУ, хотя настоящий бюджет американской разведки находился в «чёрных» статьях федеральных расходов и мало кто узнает о действительном сокращении бюджета. Впрочем, может быть, и узнают. Вполне вероятно, что сведения о предстоящем сокращении просочатся в средства массовой информации.

Утечка секретной информации. Она беспокоила Райана на протяжении всей его карьеры. Но теперь это стало частью государственной политики, не правда ли? — подумал Райан. Неужели сейчас, когда он стал президентом, его отношение к этому должно измениться, потому что утечку организует или разрешает он сам? Проклятье. Законы и принципы не должны взаимодействовать таким образом. На чём же должен он основывать управление страной?

Телохранителя звали Салех. В соответствии с требованиями его профессии он был физически крепким мужчиной и потому пытался не обращать внимание на своё плохое самочувствие. Человек в его положении просто не должен поддаваться трудностям.

Но когда его самочувствие не улучшилось, как обещал врач, — Салех знал, что у каждого могут возникнуть желудочные болезни, — и он увидел кровь на дне унитаза… он понял, что все не так просто. Из человеческого тела не должна течь кровь, разве что из пулевой раны или пореза при бритьё. И уж во всяком случае не после испражнений. Такое может потрясти кого угодно. Подобно многим, он не сразу обратился к врачу, надеясь, что все исчезнет само собой, как при заболевании гриппом. Но болезнь не оставляла его, приступы становились все серьёзней, и тут им наконец овладел страх. Перед рассветом он вышел из виллы, сел в автомобиль и поехал в больницу. По пути ему пришлось остановиться из-за приступа рвоты, причём он намеренно не смотрел на то, что осталось на обочине дороги. Салех чувствовал, что слабеет с каждой минутой, и когда он остановился перед входом в больницу, ему потребовалось собрать последние силы, чтобы дойти до двери. В помещении, где оказывали экстренную помощь, ему пришлось сидеть и ждать, пока шли поиски истории его болезни. Салеха всегда пугал запах больницы, дезинфекции и карболки, от которого даже собака останавливается, пятится назад, тянет за поводок и визжит, потому что этот запах связан с болью. Наконец чернокожая медсестра назвала его имя, он встал, постарался успокоиться и вошёл в ту же комнату, где его осматривали раньше.

Вторая группа из десяти преступников мало отличалась от первой, разве что среди них не было приговорённого к смертной казни за преступления против государственной религии. Моуди подумал, что, глядя на людей с осунувшимися бледными лицами, воровато оглядывающихся по сторонам, нетрудно заставить себя презирать их. Но больше всего их выдавало выражение лиц. Они выглядели как преступники, не смотрели в глаза, отводили взгляд, словно всё время искали, как бы убежать, что-нибудь придумать, найти какой-то выход. Лица отражали одновременно страх и жестокость. Они не были просто людьми, и хотя его наблюдения казались доктору ребяческими, этим они отличались от него и его знакомых, а следовательно, являлись обладателями жизней, на которые не имели права.

— В палате находятся больные, — сказал он, обращаясь к ним. — Ваша задача — ухаживать за ними. Если вы успешно справитесь с этой работой, вас направят на подготовку и затем вы будете работать в тюрьмах в качестве санитаров. В противном случае вас вернут в камеры и приведут в исполнение приговоры судов. Ну а если вы будете протестовать, наказание будет немедленным и жестоким. — Все согласно кивнули. У них не было выбора. Каждый знал, что значит немедленное и жестокое наказание. Иранские тюрьмы отнюдь не славятся своим комфортом. У всех заключённых была бледная кожа и красные глаза ревматиков. Да и пища в тюрьмах оставляла желать много лучшего. Ну и что? — спросил себя врач. Разве такие люди заслуживают снисхождения? Каждый из них приговорён к смертной казни за совершенное им серьёзное преступление, а какие преступления скрывались у них в прошлом, знали только они и Аллах. Если Моуди и испытывал к ним жалость, это было всего лишь следствием его медицинского образования, заставлявшего смотреть на каждого, как на человека, независимо от содеянного им. Это он сможет преодолеть. Грабители, воры, педерасты — все они нарушили законы страны, установленные Аллахом, и если эти законы были суровыми, то, по крайней мере, справедливыми. А если обращение с ними казалось по западным меркам жестоким — у европейцев и американцев самое странное представление о человеческих правах, — то как относительно прав их жертв, подумал Моуди. Ничего не поделаешь, решил он, отстраняясь от стоящих перед ним людей. «Международная амнистия» уже давно перестала жаловаться на условия содержания заключённых в иранских тюрьмах. Может быть, им лучше бы подумать о других вещах, например, о том, как обращаются с правоверными в других странах. Здесь не было Жанны-Батисты, она мертва, и это записано в бесконечных колонках судеб тех, кто ушли из этого мира. Остаётся лишь увидеть, окажутся ли судьбы вот этих написанными той же рукой в книге живых и мёртвых. Моуди кивнул старшему охраннику, и он закричал на своих новых «санитаров». Даже в их позах был вызов, заметил врач. Ну что ж, посмотрим, как изменится их поведение.

Все преступники из второй группы прошли обработку. Их раздели, помыли, подвергли дезинфекции, побрили и одели в зелёную форму санитаров с номерами на спинах. На ногах у них были матерчатые шлёпанцы. Вооружённые охранники подвели их к двери воздушного шлюза, внутри которого находились армейские медики и один охранник с пистолетом в руках, защищённых толстыми перчатками.

Моуди вернулся в комнату службы безопасности, чтобы наблюдать за происходящим по замкнутой телевизионной системе. На чёрно-белых экранах он видел, как преступники идут по коридору, с любопытством озираясь по сторонам — несомненно, в поисках возможности скрыться. Все они то и дело поглядывали на охранника, шедшего в четырех метрах позади. Каждому из них вручили по пластиковому ведру с простейшими принадлежностями для ухода за больными. Ведра тоже были пронумерованы.

Преступники были удивлены тем, что медики одеты в защитные костюмы, но тем не менее продолжали идти вперёд, шаркая ногами, и остановились только при входе в палату, где содержались пациенты. Должно быть, почувствовали запах или что-то увидели. Как бы заторможенно они не реагировали на происходящее, один из них наконец понял, куда их ведут…

На экране было видно, как армейский санитар показал на преступника, остановившегося в дверях. Тот заколебался, потом бросил на пол ведро, поднял руку, сжатую в кулак, и что-то закричал. Остальные замерли, глядя на него, ожидая, что последует дальше. Затем в углу экрана показался охранник. В его вытянутой руке был пистолет. С расстояния в два метра он выстрелил прямо в лицо преступника. Странно было видеть выстрел, но не слышать его. Тело рухнуло на кафельный пол, оставив на серой стене чёрные капли крови. Стоявший рядом санитар ткнул пальцем в сторону одного из преступников, тот быстро нагнулся, подобрал упавшее ведро и вошёл в палату. Дальнейших дисциплинарных мер не потребовалось. Моуди переключился на другой экран.

Здесь изображение было цветным, да и понятно почему. Кроме того, с помощью дистанционного управления камеру в палате можно было поворачивать, увеличивать изображение. Моуди направил её на койку в углу — пациент номер один. Только что вошедший новый «санитар» с цифрой один на спине замер у койки, держа в руке ведро и глядя на пациента, не понимая, что перед ним. В палате имелся и микрофон, но он был ненаправленного действия, и служба безопасности давно выключила его, потому что доносящиеся звуки были слишком ужасными для тех, кто могли слышать их. Как и следовало ожидать, в худшем состоянии находился приговорённый за религиозные преступления. Однако он молился, пытаясь утешить тех, кто находились рядом. Он даже попробовал убедить остальных присоединиться к нему в молитве, но эти люди не относились к числу ждущих милости от Всевышнего, даже при самых благоприятных обстоятельствах, да и молитвы, которые он читал, были им непонятны.

«Санитар» с минуту стоял у койки, глядя на пациента, приговорённого к смерти за убийство и прикованного за ногу к кровати.

Моуди ещё больше увеличил изображение и навёл камеру на кандалы, чтобы проверить, протёрли ли они кожу больного. На матрасе рядом с кандалами виднелось пятно крови. Человек на койке — приговорённый к смерти преступник, напомнил себе Моуди — медленно корчился, и «санитар» вспомнил, наконец, зачем его прислали сюда. Он надел пластмассовые перчатки, окунул губку в ведро и протёр ею лоб умирающего. Пришедшие один за другим последовали его примеру, и армейские медики покинули палату.

В уходе за больными сложности не было, да его и не требовалось, так как они уже выполнили свою часть эксперимента. Не нужно было делать внутривенных вливаний, вводить иглы, заниматься уколами, так что не приходилось заботиться об острых предметах. Заболев лихорадкой Эбола, они подтвердили предположение, что вирусы штамма Маинги способны распространяться по воздуху, и теперь оставалось лишь убедиться, что эти вирусы не ослабли и способны к дальнейшему размножению… путём того же воздушного переноса, которым были заражены пациенты из первой экспериментальной группы преступников. Большинство «санитаров» исполняли свою работу, но делали это неумело и грубо, протирая тела умирающих быстрыми и резкими движениями. Только один или два преступника жалели пациентов и старались не причинять им боли. Может быть, Аллах заметит это сострадание и через десять дней, когда наступит их время умирать, проявит к ним милосердие.

— Школьные табели, — сказала Кэти, когда Джек вошёл в спальню.

— Хорошие или плохие? — спросил её муж.

— Сам посмотри, — предложила она.

Ага, подумал президент, забирая табели детей из протянутой к нему руки. В приложенных к учебным табелям кратких комментариях — каждый учитель написал несколько фраз, чтобы объяснить выставленную оценку, — говорилось, что за последние недели качество домашней работы заметно улучшилось. Значит, агенты Секретной службы действительно помогают детям с домашними заданиями, понял Джек. С одной стороны, это показалось ему забавным. С другой — посторонние люди выполняли работу отца, и при этой мысли его сердце болезненно сжалось. Преданность агентов всего лишь показывала, что он сам не выполняет отцовских обязанностей и недостаточно заботится о своих детях.

— Если Салли действительно хочет поступить в Университет Хопкинса, ей нужно уделить больше внимания естественным дисциплинам, — заметила Кэти.

— Она ещё ребёнок. — Для своего отца Салли навсегда останется маленькой девочкой, которая…

— Она растёт… И знаешь что? Салли проявляет интерес к одному футболисту. Его зовут Кенни, за ним бегают все девчонки, — сообщила Кэти. — Длинноволосый. Причёска длинней моей.

— Проклятье, — недовольно пробормотал Джек.

— Меня удивляет, что ей потребовалось столько времени. Я начала встречаться с мальчишками, когда мне было…

— Я не хочу слышать об этом.

— Но вышла-то я замуж за тебя, правда? — Она многозначительно посмотрела на Джека. — Господин президент…

— С тех пор прошло немало времени, — повернулся к ней Джек.

— … а не перебраться ли нам в спальню Линкольна? — предложила Кэти. Джек посмотрел на её ночной столик. Там стоял стакан. Перед его приходом она успела выпить пару коктейлей. Значит, завтра у неё не будет операций.

— Он никогда не спал там, детка. Спальню называют так, потому что…

— Из-за картины. Я знаю. Но мне нравится кровать, — улыбнулась она. Кэти положила свои записки и сняла очки, которыми пользовалась при чтении, затем протянула руку — совсем как маленький ребёнок, который просит, чтобы его взяли на ручки и приласкали. — Знаешь, я по крайней мере уже неделю не занималась любовью с самым могущественным мужчиной в мире.

— А как твой месячный цикл? — Кэти никогда не пользовалась противозачаточными таблетками.

— Причём тут цикл? — спросила она. Странно, пронеслось в голове Джека, раньше у неё всё происходило как по часам.

— Неужели ты хочешь ещё одного…

— А что, если это не имеет никакого значения?

— Но тебе только сорок, — возразил президент.

— Подумать, как мило с твоей стороны напоминать мне об этом! К тому же мне далеко до этого юбилея. Что тебя беспокоит?

— Да ничего, пожалуй. — Джек задумался на минуту. — Я ведь так и не нашёл времени для стерилизации, верно?

— Нет, ты даже не говорил с Пэт по этому поводу, хотя и собирался, а если сделаешь это сейчас, — на лице первой леди появилась лукавая улыбка, — сообщение об этом появится во всех газетах. Может быть, даже захотят вести прямую передачу по телевидению о каждом этапе. Арни одобрит это как хороший пример решения проблемы нулевого прироста населения. Вот только осложнится ситуация с национальной безопасностью…

— Это почему?

— Президента Соединённых Штатов просто кастрируют, и потому уважение к Америке резко упадёт.

Джек с трудом удержался от смеха. А вдруг охранники в коридоре услышат?

— Почему это ты воспылала такой страстью?

— Может быть, я сумела, наконец, почувствовать себя здесь как дома — а то и просто хочу тебя, — добавила она.

И в это мгновение на её ночном столике зазвонил телефон. Лицо Кэти исказилось в молчаливой ярости.

— Алло? Слушаю, доктор Сабо. Миссис Эмори? Нет, не думаю… Ни в коем случае… Меня не интересует, беспокоится она или нет. По крайней мере до завтрашнего утра. Дайте ей что-нибудь, чтобы заснула… Не снимайте бинты, пока я не осмотрю её. И запишите все это в историю болезни, она слишком любит жаловаться. Совершенно верно. Спокойной ночи, доктор. — Кэти положила трубку и проворчала:

— Речь идёт об операции на хрусталике глаза, которую я недавно сделала, но если мы снимем бинты слишком рано…

— Одну минуту, он позвонил тебе ..

— В Уилмере есть номер нашего телефона.

— Прямая линия к нам домой? — Этот канал связи даже не проходил через коммутатор, хотя, как и на всех телефонных линиях Белого дома, на нём стояла аппаратура прослушивания. Впрочем, может быть, и нет. Райан не спрашивал об этом и не особенно интересовался.

— У них был телефонный номер нашего дома, правда? — спросила Кэти. — Я — хирург, лечу больных, всегда нахожусь в пределах досягаемости, когда нужна пациентам — особенно таким, которые доставляют немало неприятностей.

— Нас всё время будут прерывать. — Джек лёг рядом с женой. — Ты действительно хочешь ещё одного ребёнка?

— Чего я действительно хочу, так это заняться любовью со своим мужем. Я теперь не могу быть такой разборчивой при выборе времени, верно?

— Неужели всё было так плохо? — Джек нежно поцеловал её.

— Да но я не сержусь на тебя. Ты делаешь все, что в твоих силах Напоминаешь наших новых профессоров — впрочем, они старше тебя. — Она погладила его по щеке и улыбнулась. — Если это случится, то пусть случится. Мне нравится быть женщиной.

— А мне нравится, что у меня такая жена.

Глава 27

Результаты

Некоторые из них имели дипломы психологов — широко распространённая и удобная специальность для служителей правопорядка. У нескольких были даже учёные степени бакалавров и магистров, а один агент личной охраны президента имел степень доктора философии, защитив диссертацию по специальности «разработка профилей преступников». Все отлично умели читать мысли; Андреа Прайс была одной из них. «Хирург» пошла к вертолёту танцующей походкой. «Фехтовальщик» проводил её до двери на первом этаже и поцеловал — поцелуй был традицией, а вот то, что они шли рядом и держались за руки — нет, по крайней мере, не последнее время. Прайс переглянулась с двумя агентами, и они прочитали мысли друг друга, как это часто делают полицейские. Они решили, что это благоприятный знак, — все, кроме Рамана, ничем не уступающего остальным в искусстве читать мысли, но настроенного пуритански. Он посвящал свободное время спорту, и Прайс представляла себе, как он каждый вечер сидит перед телевизором, наблюдая за баскетбольными матчами. Она подумала, что он, наверно, даже записывает на свой видеомагнитофон те матчи, которые почему-либо не может посмотреть. Ну что ж, в Секретной службе есть самые разные люди.

— Что мне предстоит сегодня? — спросил президент, когда «Блэк хоук» оторвался от взлётной площадки.

— «Хирург» в полёте, — услышала Прайс в наушнике. — Все чисто, — доложили охранники, разместившиеся на крышах и балконах правительственных зданий вокруг Белого дома. С помощью биноклей они в течение часа осматривали периметр, как это делалось каждый день. За оградой были и обычные «постоянные зрители», как называли их агенты. Агенты знали всех в лицо. Это были люди, которые любили смотреть на происходящее вокруг Белого дома. Жизнь первой семьи страны, из кого бы она ни состояла, интриговала некоторых. Для них Белый дом был подлинной «мыльной оперой» Америки, чем-то вроде сериала «Даллас», только в гораздо большем масштабе, и обстоятельства, механизм жизни этого самого знаменитого жилого дома в мире привлекали их по причине, которую безуспешно пытались разгадать психологи Секретной службы, потому что для вооружённых агентов личной президентской охраны «постоянные зрители» представляли опасность одним своим существованием. Таким образом, снайперы на старом здании исполнительной власти и на Министерстве финансов знали всех в лицо, ежедневно разглядывая их в мощные объективы своих прицелов, знали и по именам, потому что среди них находились и агенты президентской охраны, иногда в облике бродяг, а иногда под видом простых прохожих. Время от времени «постоянных зрителей» провожали до мест, где они жили, проводили опознание и незаметное расследование. Те, у кого были замечены отклонения от нормы, подвергались более глубокому изучению, потому что у многих имелись странности и причуды, а потом агенты президентской охраны, посты которых находились за пределами Белого дома, осматривали их, стараясь обнаружить, есть ли у них оружие. Одним из методов негласного осмотра было столкновение с любителем «бега трусцой» — сторонник здорового образа жизни, сбивший подозрительного прохожего с ног, бережно поднимал его и смущённо приносил извинения, сумев за несколько коротких секунд умело ощупать его одежду. Но на сегодня этой опасности тоже не было.

— Вы разве не ознакомились с расписанием вчера вечером? — задала глупый вопрос Прайс, отвлечённая от выполнения своих обязанностей.

— Нет, решил посмотреть телевизор, — соврал «Фехтовальщик», не подозревая, что агенты догадывались о том, что произошло в президентской спальне. Прайс увидела, что он даже не покраснел. Она тоже сохранила бесстрастное выражение. Даже президент должен иметь право на личную жизнь, подумала она, или по крайней мере на иллюзию личной жизни.

— О'кей, вот мой экземпляр, — сказала она, вручая ему расписание предстоящего дня. Райан прочитал первую страницу, которая кончалась ланчем. — Министр финансов приедет на завтрак сразу после вашей встречи с «Шулером», — добавила Прайс.

— Какую кличку вы дали министру финансов? — поинтересовался Райан, входя в Западное крыло.

— «Торговец». Это не вызвало у него возражений, — сообщила Андреа.

— Только не назовите его «Спекулянтом», а то он может обидеться, — пошутил Райан. А ведь совсем неплохо для раннего утра. Впрочем, трудно сказать. Агентам Секретной службы нравились почти все его шутки. Может быть, они просто старались быть вежливыми?

— Доброе утро, господин президент. — Как всегда, когда Джек входил в Овальный кабинет, Гудли уже стоял в коридоре.

— Привет, Бен. — Райан бросил расписание, быстро окинул стол взглядом в поисках важных документов, которые могли принести в его отсутствие, и опустился в кресло. — Давай.

— Вы расстроили мой сегодняшний доклад тем, что говорили вечером со своими советниками. Мне прикатили отличную «телегу» на мистера Чанга. Я мог бы дать вам его подробное описание, но, думаю, вчера вы его уже слышали. — Президент кивнул, приглашая доктора Гудли продолжать.

— О'кей, переходим к событиям в Тайваньском проливе. У Китайской Народной Республики там пятнадцать надводных кораблей, разбитых на две группы — в одной их шесть, в другой — девять. Если хотите, могу перечислить их состав, но это все фрегаты и эсминцы. Пентагон сообщает, что корабли развёрнуты в составе обычных соединений. Над районом манёвров барражирует ЕС-135, ведущий электронную разведку. Кроме него, там у нас подводная лодка «Пасадена», она находится между двумя китайскими эскадрами, и ещё две подлодки направляются туда из центральной части Тихого океана, их прибытие в район учений ожидается соответственно через тридцать шесть и пятьдесят часов. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Ситон намеревается использовать китайские манёвры для своих целей, подробности сейчас уже на столе министра обороны Бретано. Я обсудил это по телефону, и у меня создалось впечатление, что адмирал Ситон хорошо знает своё дело.

Что касается политических аспектов учений, китайское правительство в Тайбэе не принимает никаких официальных мер. Они изложили свою позицию в пресс-релизе, однако их военные поддерживают контакт с нашими через главнокомандующего Тихоокеанским флотом. Наши люди приедут на их посты наблюдения, — Гудли посмотрел на часы, — наверно, уже приехали. Госдепартамент не придаёт этому особого значения, но следит за развитием событий.

— Какова общая картина? — спросил Райан.

— Вероятно, обычные учения, но время их начала наводит на размышления. Впрочем, они не проявляют особой агрессивности.

— И до тех пор пока не проявят, мы не примем ответных мер. Ну хорошо, сделаем вид, что не замечаем эти учения. При развёртывании сил постараемся не привлекать внимания. Никаких пресс-релизов, никаких брифингов для средств массовой информации. Если будут задавать вопросы, отвечайте, что не придаём этому особого значения.

— Ваши указания будут исполнены, господин президент, — кивнул Гудли и посмотрел в свои записи.

— Теперь Ирак. И здесь у нас мало надёжной информации. Местное телевидение ведёт главным образом религиозные передачи, причём исключительно шиитского толка. Иранские священники, которых мы видели по телевидению около мечети, выступают один за другим. Новости, транслируемые по телевидению, носят почти исключительно религиозный характер. Ведущие телепрограмм заливаются как соловьи. С казнями покончено. У нас ещё нет сведений о числе казнённых, но можно предположить, что расстреляно не меньше сотни. Больше никого вроде бы не расстреливают. Руководство баасистской партии уничтожено. Среднее звено арестовано. Передаются сообщения о том, какое милосердие проявляет временное правительство к «менее важным преступникам» — это прямая цитата. Подчёркивается, что «милосердие» основано на религиозных принципах. Создаётся впечатление, что некоторые «менее важные преступники» вернулись к учению Иисуса Христа — извините, я хотел сказать Аллаха — слишком поспешно. То и дело показывают сцены, как они, сидя с имамом, осуждают свои проступки.

Но есть и другие интересные сведения. Иранские военные активизировались. Армия усилила боевую подготовку. Мы перехватываем передачи по тактическим радиоканалам. Их содержание мало отличается от обычного, но объём резко вырос. В «Туманной долине» всю ночь сотрудники Госдепа изучали полученную информацию. Этим занимается заместитель госсекретаря по политическим вопросам Ратледж. Судя по всему, он заставляет УРИ из кожи вон лезть. — Управление разведки и исследований Государственного департамента являлось небольшим и бедным родственником спецслужб разведывательного сообщества, но в нём работала горстка отлично подготовленных и прекрасно знающих своё дело аналитиков, которые время от времени замечали кое-что, упущенное разведслужбами.

— Они пришли к каким-нибудь выводам? — спросил Джек. — Я имею в виду аналитиков из ночной смены.

— Нет. — «Конечно», мог бы добавить Гудли, но вовремя удержался. — Я буду говорить с ними примерно через час.

— Там у них опытные специалисты, Бен, имей в виду. И обращай особое внимание на то, что скажет…

— … Берт Васко. Я знаю, — согласился Гудли. — Он действительно превосходно разбирается в этой проблеме, но чиновники с седьмого этажа Госдепа постоянно ставят ему палки в колеса. Я говорил с ним двадцать минут назад. Он считает, что нужно ожидать неожиданного поворота событий в ближайшие сорок восемь часов. И никто с ним не согласен. Никто, — подчеркнул «Шулер».

— Но… — Райан откинулся на спинку кресла.

— Но я не стал бы так уж решительно возражать против его оценки ситуации, босс. Наши аналитики из ЦРУ не согласны с ним. Госдеп отказывается поддержать его точку зрения — они даже не захотели сообщить мне его мнение, — я узнал это непосредственно от Васко, понимаете? Дело, однако, в том, что я не решился бы утверждать, что он ошибается. — Гудли сделал паузу, почувствовав, что тон его брифинга не походит на тот, которым надлежит пользоваться офицеру аналитической службы. — Нам следовало бы принять во внимание его точку зрения, босс. У Васко отличная интуиция. Кроме того, он не боится выражать своё мнение.

— Скоро мы узнаем об этом. Прав он или нет, но я согласен с тобой, что он в Госдепе лучший специалист по Ираку. Позаботься о том, чтобы Адлер поговорил с ним, и передай Скотту: я не хочу, чтобы Васко мешали, независимо от того, как повернутся события.

Бен выразительно кивнул и сделал пометку у себя в блокноте.

— Итак, мы обеспечиваем Васко поддержку на высоком уровне. Я согласен с вами, сэр. Это может воодушевить остальных, и они захотят время от времени смелее выражать свои мнения, даже если те основаны только на инстинктивном толковании ситуации.

— Какова позиция Саудовской Аравии?

— От них ничего не поступило. Создаётся впечатление, будто они потрясены происшедшим и не знают, что предпринять. Мне кажется, что они боятся обратиться за помощью, пока у них не будет на это весомой причины.

— В течение ближайшего часа свяжись с Али, — распорядился президент. — Мне хочется узнать его точку зрения.

— Слушаюсь, сэр.

— Передай ему, если он захочет поговорить со мной, — я готов в любое время дня и ночи, он мой друг, и я всегда найду для него минуту.

— На этом я исчерпал все утренние новости, сэр. — Бен встал и посмотрел на президента. — Между прочим, кто выбрал для меня эту кличку «Шулер»?

— Мы, — донёсся голос Прайс из дальнего угла комнаты. — Это из вашего досье. Насколько нам известно, будучи студентом, вы неплохо играли в покер.

— Тогда я не буду говорить вам, как называла меня подруга, — ответил исполняющий обязанности советника по национальной безопасности, направляясь к двери.

— Я не знал этого, Андреа, — заметил Райан.

— Он даже выигрывал немалые деньги в Атлантик-сити. Все недооценивают его из-за возраста. Сэр, приехал «Торговец».

Райан посмотрел на расписание. Ясно, Уинстон будет говорить о предстоящем выступлении перед Сенатом. Президент ещё раз прочитал расписание своих утренних встреч, а тем временем стюард поставил на стол поднос с лёгким завтраком.

— Господин президент, к вам министр финансов, — объявила Прайс у боковой двери, ведущей в коридор.

— Спасибо. Можете идти. — Райан встал из-за стола навстречу Джорджу Уинстону.

— Доброе утро, сэр, — произнёс министр финансов. Он был в сшитом на заказ костюме, а в руке держал папку. В отличие от президента министр финансов привык носить костюм. Джек снял пиджак и положил его на письменный стол. Они сели на диванчики по обе стороны кофейного столика.

— Ну как дела в доме напротив? — спросил Райан, наливая себе кофе. Этим утром кофе был обычным, с кофеином.

— Работай моя брокерская фирма, как Министерство финансов, Комиссия по биржевым операциям и ценным бумагам прибила бы мою шкуру к двери амбара, голову поставила бы на каминную доску, а задницу упрятала в Ливенуортскую тюрьму на неопределённый срок. Я собираюсь… черт побери, уже вызвал парней из своей фирмы в Нью-Йорке. В министерстве слишком много чиновников, работа которых в том только и заключается, что они смотрят друг на друга и убеждают себя, каким важным делом заняты. Я так и не смог найти хотя бы одного человека, который отвечал бы за что-то. Черт побери, в «Коламбус групп» мы часто принимаем решения после коллективного обсуждения, но, клянусь Господом, мы всё-таки принимаем решения вовремя, они играют свою роль на рынке ценных бумаг. В министерстве слишком много чиновников, спихивающих дела друг на друга, господин прези….

— Зови меня Джеком, Джордж, по крайней мере, в этом кабинете. Я… — Дверь из секретарской комнаты открылась и вошёл фотограф с «никоном» в руках. Он не произнёс ни слова, да и вообще редко говорил. Фотограф принялся за работу. Райан уже знал, что нужно просто делать вид, будто его здесь нет. Чертовски удобная крыша для шпиона, подумал он.

— Хорошо. Итак, Джек, насколько крутые меры можно принять? — спросил «Торговец».

— Я ведь уже говорил тебе. Ты возглавляешь министерство и сам распоряжаешься там. Только предупреждай меня о своих намерениях.

— Тогда я так и сделаю. Я намерен сократить штат министерства и сделать его похожим на деловое предприятие. — Наступило молчание. — И намерен переделать Налоговый кодекс. Боже мой, ещё два дня назад я даже не подозревал, насколько он запутан. Я пригласил юристов…

— Налоговый кодекс должен приносить достаточно денег государству, чтобы доходы покрывали расходы. Мы не можем позволить себе игр с бюджетом. Ни у кого из нас нет ещё достаточного опыта, и пока не будет заново создана палата представителей… — Фотограф сделал последний снимок, поймав президента в выразительной позе — обе руки вытянуты над кофейным столиком — и ушёл.

— Тебе гарантировано место на обложках журналов, как героя самой привлекательной фотографии месяца, — засмеялся Уинстон. Он взял с подноса булочку и начал намазывать её маслом. — Так вот, мы построили статистические модели. Результат в отношении доходной части бюджета не изменится, Джек, зато наверняка увеличится объём средств, которые можно использовать.

— Ты уверен? Разве тебе не нужно изучить все…

— Нет, Джек. Мне не нужно заниматься изучением материалов. Я назначил Марка Ганта своим помощником. Он знает методы компьютерного моделирования лучше всех, с кем мне доводилось встречаться. Всю прошлую неделю он потратил на то, что пережёвывал информацию за последние… разве тебе не говорили об этом? В министерстве непрерывно велась работа по поиску наиболее оптимального варианта Налогового кодекса. Ты говоришь об изучении. Стоит мне поднять телефонную трубку, и через полчаса у меня на столе отчёт в тысячу страниц о налоговой системе в 52-м году, о влиянии её на все отрасли экономики, вместе со сравнительным анализом аналогичных исследований в 60-м. — Министр финансов задумался. — Так каков же результат? Работа на Уолл-стрите намного сложнее, но там применяются более простые модели, и они решают все проблемы. Почему? Да потому, что они проще. И я собираюсь сказать об этом Сенату через полтора часа — с твоего разрешения.

— Ты уверен, что дело обстоит именно так, Джордж? — спросил президент. Это один из самых трудных моментов в его работе, может быть, самый трудный. Президент не в состоянии проверить все, что делается от его имени, — проверить даже сотую долю этого было бы героизмом. Тем не менее ему приходится нести за все ответственность. Именно сознание этого сводило деятельность многих президентов к попыткам проверять как можно больше и к последующему провалу.

— Джек, я настолько уверен в этом, что готов рискнуть деньгами моих вкладчиков.

Их взгляды встретились над столиком. Каждый понимал ответственность друг друга. Президент мог ответить, что благополучие нации гораздо важнее, чем те несколько миллиардов долларов, которыми распоряжается «Коламбус групп», но удержался. Уинстон создал свою инвестиционную компанию с нуля. Подобно Райану, он родился в простой семье и сумел добиться огромных успехов в условиях жесточайшей конкуренции, пользуясь только незаурядным умом и кристальной честностью. Деньги, доверенные ему вкладчиками, являлись для него большей ценностью, чем собственные, и поскольку это неизменно было нерушимым законом в его компании, Уинстон стал владельцем колоссального состояния и приобрёл громадное влияние в финансовых кругах, но всё время помнил, как и почему добился этого. Первое важное заявление, с которым Райан собирался обратиться к народу, будет основываться на здравом смысле и честности Уинстона. Президент задумался и затем кивнул.

— Тогда действуй, «Торговец», — сказал он.

И тут у Уинстона возникли сомнения. На Райана произвело большое впечатление, что даже такой влиятельный государственный деятель, как министр финансов, на момент заколебался и его следующая фраза не была столь уверенной, как предыдущая.

— Ты знаешь, Джек, с политической точки зрения это вызовет…

— Скажи, Джордж, то, с чем ты собираешься обратиться к Сенату, принесёт пользу стране в целом? — прервал его президент.

— Да, сэр! — уверенно воскликнул Уинстон.

— Тогда ты не должен колебаться.

Министр финансов вытер губы салфеткой с монограммой Белого дома и снова опустил взгляд.

— После того как все это закончится и мы вернёмся к нормальной жизни, нам нужно найти способ работать вместе. Таких людей, как мы с тобой, не так уж много, Джек.

— Вообще-то их гораздо больше, чем ты думаешь, — задумчиво заметил президент. — Дело всего лишь в том, что они остаются в стороне. Знаешь, от кого я узнал это? От Кэти, — признался Джек. — Стоит ей допустить промах, и человек навсегда ослепнет, но она не может отказаться от помощи больным, верно? Только представь себе — ты допускаешь ошибку, и кто-то теряет зрение или умирает. Медицинский персонал, занятый в пунктах «скорой помощи», в постоянном напряжении, как это случилось, когда Кэти и Салли попали в шоково-травматологическое отделение. Ты не принимаешь меры, и кто-то навсегда исчезает из жизни. Это огромная ответственность, Джордж, гораздо большая, чем в биржевых операциях. То же самое относится к полицейским и к военным. Ты обязан взять на себя эту ответственность прямо сейчас, без малейшего промедления, в противном случае произойдёт катастрофа. Но разве те, кто наделены таким чувством ответственности, приезжают в Вашингтон? Они главным образом там, куда их влечёт желание помочь людям, там, где происходят реальные события… — Казалось, и мысли Райана устремились следом за теми, о ком он говорил. — По-настоящему стоящие люди отправляются туда, где они нужнее всего, и они всегда знают, где найти такие места.

— Но по-настоящему стоящие люди не любят болтовни и потому не едут в Вашингтон? — спросил Уинстон, получая свой урок в управлении государством. Он с удивлением заметил, как убедительно говорит Райан.

— Некоторые оказываются в Вашингтоне. Например, Адлер в Госдепартаменте. Там же я нашёл ещё одного парня, его зовут Васко. Но это люди, которые выступают против существующей системы. Наша задача заключается в том, чтобы найти и поддержать таких людей. Это главным образом люди, занимающие невысокие должности, но то, что они делают, совсем не является маленьким. Благодаря таким людям функционирует вся система, а они остаются незамеченными, потому что не стремятся к этому. Они беспокоятся о том, чтобы помочь окружающим, служить им. Знаешь, чего мне хотелось бы больше всего? — спросил Райан, впервые позволяя постороннему человеку заглянуть в глубину его души. Он не осмелился посвятить в это даже Арни.

— Догадываюсь. Больше всего тебе хотелось бы создать систему, которая функционирует по-настоящему, которая признает тех, кто вносит в неё наибольший вклад и должным образом платит им за их заслуги. Ты не представляешь, как трудно добиться этого в любой организации! Черт побери, мне пришлось выдержать целую войну в своей компании, а в Министерстве финансов больше швейцаров и уборщиц, чем у меня было брокеров. Я даже не представляю, с чего тут начать, — признался Уинстон.

Да, он поймёт весь размах моей мечты, подумал Райан.

— В действительности ситуация ещё труднее, чем тебе кажется. Те, кто заняты настоящим делом, не хотят занимать руководящие должности. Они стремятся к тому, чтобы работать. Кэти могла стать администратором. Ей предложили кафедру на медицинском факультете Виргинского университета. Это стало бы большим шагом в её карьере. Но при том время, которое она смогла бы уделять пациентам, сократилось бы вдвое, а ей нравится её работа. Наступит день, когда Берни Катц в Университете Хопкинса уйдёт на пенсию и его кафедру предложат Кэти. Она снова откажется. Наверняка откажется, — сказал президент, — если только я не сумею убедить её в обратном.

— У тебя ничего не выйдет, Джек, — покачал головой «Торговец». — А вообще-то отличная мысль.

— Гровер Кливленд[66] сумел перестроить государственную службу больше ста лет назад, — напомнил президент своему гостю. — Я знаю, что мы не сможем добиться идеала, но улучшить её в наших силах. Ты ведь уже взялся за дело и только что сказал мне об этом. Подумай, что ещё можно сделать.

— Постараюсь, — пообещал министр финансов, вставая из-за стола. — Но пока мне предстоит разжечь другую революцию. Натиск какого количества врагов мы сможем выдержать?

— Враги были и будут, Джордж. Даже у Иисуса были враги.

Ему нравилось прозвище «Артист». Узнав пятнадцать лет назад, что его так прозвали, он сумел заставить это прозвище работать на себя. Ему предстояла разведка, и все его оружие заключалось в обаянии. У него в репертуаре был немалый выбор акцентов. Поскольку на этот раз у него были германские документы, он остановился на произношении жителя Франкфурта, что соответствовало одежде — вплоть до ботинок и бумажника, — приобретённой в Германии на деньги, полученные от Али Бадрейна. Компания, у которой он арендовал автомобиль, обеспечила его отличными картами. Сейчас они были разложены на соседнем сиденье. Это позволило ему не запоминать все маршруты, на что потребовалось бы немало усилий и явилось бы напрасной тратой времени даже при его фотографической памяти.

Первой остановкой стала школа Сент-Мэри, расположенная в нескольких милях от Аннаполиса. Это была религиозная римско-католическая школа, её посещали ученики самого разного возраста — от детского сада до двенадцатого класса. В ней училось чуть меньше шестисот детей, и потому экономически она едва сводила концы с концами. «Артист» решил проехать мимо школы два-три раза. Это не составляло труда. Школа находилась на участке земли, который прежде принадлежал большой ферме, и католической церкви удалось уговорить богатых владельцев пожертвовать её для благотворительных целей. К школе вела всего лишь одна дорога. Школьная территория заканчивалась на противоположной от неё стороне у берега реки, за спортивными площадками. По сторонам дороги виднелись жилые дома, построенные лет тридцать назад. Собственно школа размещалась в одиннадцати зданиях; одни из них стояли рядом друг с другом, другие — на расстоянии. «Артист» знал возраст учеников, которым предстояло стать объектом нападения, и потому нетрудно было определить, в каких зданиях они будут проводить почти все — если не все — время. Тактически местность выглядела не слишком благоприятной, а когда он заметил охрану, то понял, что это добавляет трудностей. Участок земли вокруг школы был очень велик — по меньшей мере два гектара, — а потому образовывался значительный периметр обороны, нарушение которого сразу влекло за собой опасность. Он заметил в общей сложности три больших тёмных автомобиля «шеви сабербен», по всей вероятности, это были транспортные средства Секретной службы. Сколько там агентов? Он заметил на открытом месте двух охранников, но в автомобилях, должно быть, есть ещё не меньше четырех. Машины наверняка бронированные и оснащены крупнокалиберными пулемётами. Здесь одна дорога для въезда и выезда. До основного шоссе почти километр. А если со стороны реки? — подумал «Артист», доехав до конца дороги. Ага, вот в чём дело. Там стоит катер береговой охраны, небольшой, но на нём установлена рация, что делает его очень опасным.

Он остановил машину в тупике и вышел, чтобы посмотреть на объявление, которое гласило о продаже дома с участком, потом взял с сиденья газету, якобы сравнивая указанный там телефонный номер с номером на объявлении, затем снова оглянулся вокруг. Надо торопиться. Охранники проявят беспокойство, и хотя они не в силах проверить каждого — даже возможности Секретной службы имеют предел, — он не мог позволить себе медлить. Его первоначальное впечатление не было благоприятным. Подъезд к школе затруднён. Слишком много учеников — выбрать из такого числа двоих будет непросто. Охранников много, к тому же они рассеяны по территории. Это плохо. Число их не имело особого значения, а вот физическое пространство было главным препятствием. Глубокая оборона самая трудная — глубина определяется не только пространством, но и временем, необходимым для его преодоления. Находись охранники все вместе, их можно быстро нейтрализовать независимо от количества — при условии, что ты располагаешь соответствующим оружием. Но стоит дать им пять секунд, и скажется их подготовка. А они наверняка хорошо подготовлены. У них отработаны действия на случай возможных ситуаций, однако не все можно предвидеть. Катер береговой охраны, например, может быстро подойти к берегу и взять детей на борт. Или охранники примут решение забрать с собой тех, кого им поручено защищать, укроются в надёжном месте и будут стоять там до конца. «Артист» не питал иллюзий насчёт того, что они недостаточно подготовлены и преданы. Им не понадобится и пяти минут, чтобы одержать победу. Секретная служба запросит помощь у местной полиции, у которой есть даже вертолёты — он это проверил, — и нападающие будут отрезаны. Нет, от этого места придётся отказаться. Он бросил газету обратно на сиденье, сел в машину и поехал обратно. Выезжая на шоссе, он посмотрел по сторонам, пытаясь обнаружить скрытый автомобиль поддержки. Во дворах домов стояло несколько мини-автобусов, но ни у одного из них не было затемнённых окон, за которыми мог скрываться человек с камерой. Его периферийное зрение подтвердило сделанную ранее оценку. Это место не годится для нападения. Если уж понадобится захватить этих детей, лучше сделать это на лету — на дороге, если говорить точнее. Но не намного лучше. Защита каравана автомобилей будет прекрасной. Окна из лексана. Кевларовые панели в бортах автомобилей. Специальные покрышки. И уж, несомненно, поддержка вертолётов сверху. Все это, даже если не принимать во внимание скрытые автомобили и возможность получения полицейских подкреплений, делало нападение практически невозможным.

О'кей, подумал «Артист». Теперь нужно осмотреть детский сад на Ритчи-хайуэй у Джойс-лейн. Там находится только один ребёнок, зато это маленькая девочка и наверняка тактическая обстановка благоприятней.

Уинстон уже больше двадцати лет старался как можно лучше подать себя и свои идеи. За это время он приобрёл определённый артистизм. Более того, боязнь сцены была обоюдной — не только актёр опасался публики, но и публика нервничала перед открытием занавеса. Только один сенатор из числа тех, кто входили в состав комитета, был раньше членом Сената и к тому же принадлежал к оппозиции — после падения «боинга» на Капитолий изменился не только состав Сената, но и полярность партий. Так что теперь большинство сенаторов принадлежало к главенствующей партии. В результате этого мужчины и женщины, только что назначенные сенаторами, которые сидели сейчас за массивным дубовым столом, нервничали ничуть не меньше его. Пока Уинстон располагался в своём кресле и рассматривал свои бумаги, по крайней мере шесть его помощников приносили и клали на соседний стол толстенные тома в кожаных переплётах. Уинстон не смотрел на них, а вот телевизионные камеры Си-Спэн уделили им должное внимание.

Скоро обстановка смягчилась. Пока исполняющий обязанности министра финансов разговаривал с Марком Гантом, который поставил перед собой и включил свой портативный компьютер, стол слева от них застонал под непомерной тяжестью, ножки у него подломились, и гора лежащих на нём книг рухнула на пол. Все, кто находились в зале, дружно вздрогнули от неожиданности. Уинстон повернул голову и посмотрел на обломки стола, удивлённый и довольный случившимся. Его помощники сделали все в точности так, как он распорядился, складывая тома Налогового кодекса Соединённых Штатов в середине стола, вместо того чтобы равномерно разложить их по всей его поверхности.

— Проклятье, — прошептал Гант, с трудом удерживаясь от смеха.

— Может быть, Бог действительно на нашей стороне, — услышал он ответный шёпот Уинстона, который вскочил, чтобы убедиться, что никто не пострадал. Никто. При первом же стоне перегруженного стола все отринули от него. В это мгновение в зал вбежали охранники, но, увидев, что ничего страшного в сущности не произошло, ретировались. Уинстон придвинул к себе микрофон.

— Господин председатель, прошу меня извинить, но никто не пострадал. Мы можем приступить к делу?

Председатель комитета ударил по столу молотком, призывая присутствующих к порядку, но не отвёл взгляда от места катастрофы. Через минуту Джордж Уинстон принёс присягу.

— Вы не желаете сделать вступительное заявление, мистер Уинстон? — спросил председатель.

— Сэр, я уже сделал его. — Министр финансов покачал головой и попытался подавить смех. Это ему удалось, хотя и не полностью. — Прошу членов комитета извинить меня за это небольшое происшествие. Я надеялся, что количество томов станет иллюстрацией одного из моментов моего выступления, но не рассчитывал, что так произойдёт… — Он переложил документы перед собой и выпрямился в кресле.

— Господин председатель, уважаемые члены комитета, меня зовут Джордж Уинстон. Президент Райан попросил меня временно оставить мою работу и призвал на службу нашей стране в должности министра финансов. Позвольте мне рассказать вам о себе…

— Что мы знаем о нём? — спросил Келти.

— Очень много. Умён, незаурядная смекалка и жёсткая деловая хватка. И никто не сомневается в его честности. Кроме того, он богаче самого Господа. — Даже богаче вас, хотелось сказать главе администрации бывшего вице-президента, но он промолчал.

— Его биржевые операции подвергались расследованиям?

— Нет, никогда. — Помощник покачал головой. — Не исключено, что он подходил к опасной черте, но — нет, Эд, я не могу утверждать даже этого. Из информации, которой я располагаю, совершенно ясно, что Уинстон всегда играет по правилам и не преступает закона. Его инвестиционная компания пользуется огромным авторитетом благодаря своей эффективности и честности. Восемь лет назад у него работал брокер, который попробовал обойти закон. Джордж лично привлёк его к ответственности и выступил с обвинением в суде. Кроме того, он оплатил убытки, причинённые вкладчикам действиями этого парня, из собственного кармана. Сорок миллионов долларов — и все до последнего цента его собственные деньги. Мошенник отбыл в тюрьме пять лет. Тут можно не сомневаться — Райан выбрал отличного министра финансов. Уинстон не интересуется политикой, но у него безупречная репутация на Уолл-стрите.

— Чёрт возьми, — недовольно покачал головой Келти.

— Господин председатель, перед нами стоит огромная задача. — Уинстон отложил в сторону текст своего вступительного заявления и продолжал говорить экспромтом. По крайней мере так казалось посторонним наблюдателям. Он сделал жест в сторону груды томов, лежащих на полу. — Посмотрите на этот сломанный стол. Он не выдержал тяжести Налогового кодекса Соединённых Штатов. Все юристы знают, что незнание закона не освобождает нарушителя от судебной ответственности. Но это уже утратило смысл. Министерство финансов и налоговая служба распространяют и обеспечивают исполнение налогового законодательства нашей страны. Извините меня, но это законодательство принято Конгрессом, как всем нам известно, главным образом потому, что Министерство финансов представляет Конгрессу соответствующую систему налогообложения, Конгресс обсуждает и утверждает её, и тогда мы обеспечиваем исполнение налогового законодательства. Во многих случаях толкование этих законов, утверждённых вами, оставлено на усмотрение моих чиновников, а все мы знаем, что толкование может быть не менее важно, чем сами законы. Существует даже специальный суд, который принимает решения по конфликтам, связанным с налогами. В конечном счёте у нас оказывается гора печатных документов, которую вы видите вот здесь, и я осмелюсь утверждать, что не существует человека, даже опытного юриста, способного постигнуть все тонкости налогового законодательства.

Временами возникает абсурдная ситуация, когда гражданин приносит свои документы, необходимые для составления налоговой декларации, и бланки, полученные им, в налоговую инспекцию и просит помощи у людей, которые по закону должны проверять правильность уплаты налогов, а если служащие этой налоговой инспекции допускают ошибку, то гражданин, обратившийся к правительству за помощью, несёт ответственность перед правительством за ту ошибку, которую правительство же и допустило. Когда я занимался инвестиционным бизнесом и давал вкладчику неудачный совет, то вся ответственность ложилась на меня самого.

Налоги взымаются для того, чтобы предоставить в распоряжение правительства финансы, а правительство использует эти финансы, чтобы служить народу. Но в процессе взымания налогов мы создали целую отрасль промышленности, которая занимается тем, что отнимает у людей миллиарды долларов. Почему? Да потому, что с каждым годом налоговый кодекс становится все сложнее, и в результате его перестают понимать даже те, кому поручено следить за его выполнением, а потому они не могут принять на себя ответственность за правильное взымание налогов. Вы уже знаете — или должны знать, — Уинстон был уверен, что у них нет об этом ни малейшего представления, — сколько денег мы тратим для того, чтобы заставить работать Налоговый кодекс, причём без особого успеха. Наша задача заключается в том, чтобы помогать людям, а не сбивать их с толку.

Вот почему, господин председатель, я намерен за время своего пребывания в Министерстве финансов произвести там кое-какие перемены, если ваш комитет сочтёт возможным утвердить мою кандидатуру. Начать с того, что я собираюсь поручить своим специалистам полностью переделать Налоговый кодекс таким образом, чтобы он стал понятным рядовому гражданину. В кодексе не должно быть никаких исключений и льгот, он должен отвечать требованиям здравого смысла. Я считаю необходимым, чтобы одни и те же правила в равной степени применялись ко всем. Я готов представить предложение, направленное на решение этих задач. Уважаемые дамы и господа, я хочу сотрудничать с вашим комитетом, и мы вместе разработаем проект нового налогового законодательства. Ни при каких условиях я не допущу, чтобы кто-то лоббировал частные интересы, и надеюсь, что вы поступите так же. Господин председатель, если мы начнём обсуждать с каждым гражданином предлагаемые им «небольшие» изменения в налоговое законодательство, которые направлены на удовлетворение особых интересов отдельных групп, результатом станет вот это! — Уинстон снова показал на сломанный стол и рассыпанные вокруг тома. — Все мы — американцы и должны работать сообща. Всякая попытка изменить налоговое законодательство нашей страны, направленная на то, чтобы удовлетворить желания каждого лоббиста, сидящего в своём офисе и защищающего интересы своих клиентов, в конце концов приводит к тому, что подавляющее большинство налогоплательщиков платит больше денег, а отдельные избранные группы платят меньше. Законы нашей страны не должны создавать новые рабочие места для бухгалтеров и юристов в частном секторе, и чиновников в государственном. Законы, которые вы утверждаете и которые люди вроде меня исполняют, должны служить интересам граждан, а не потребностям правительства.

Далее, я хочу, чтобы моё министерство функционировало эффективно. Правительство даже не знает, как правильно написать слово «эффективность», не говоря уже о том, чтобы заставить это понятие работать. Мы изменим такое положение. Разумеется, я не смогу перестроить весь этот город, но в моих силах перестроить министерство, которое доверил мне президент, с решением коего, я надеюсь, вы согласитесь. Я знаю, как управлять деловым предприятием. «Коламбус групп» служит интересам буквально миллионов людей, прямо и косвенно удовлетворяя их, и я с гордостью руководил своей компанией. Через несколько месяцев я представлю Конгрессу на утверждение бюджет Министерства финансов на будущий год, и в нём не будет ни единой лишней статьи расходов. — Это было обдуманным преувеличением, зато произвело большое впечатление на членов комитета. — В этом зале и раньше раздавались подобные обещания, поэтому я не буду винить вас, если вы с сомнением отнесётесь к моему заявлению, но я привык выполнять данные мной обязательства и потому гарантирую результаты.

Президенту Райану пришлось буквально силой заставить меня переехать в Вашингтон. Мне не нравится здесь, господин председатель, — сказал Уинстон, глядя на членов комитета. Он знал, что теперь они у него в кармане. — Я хочу выполнить порученную мне работу и вернуться домой. Но работа будет выполнена, если вы поручите её мне. На этом я заканчиваю своё вступительное заявление.

Самыми опытными людьми были репортёры, которые сидели во втором ряду — первый занимали жена Уинстона и члены его семьи. Журналисты знали, как ведётся работа в Сенате и что должен говорить кандидат в члены кабинета министров. Ему надлежит восторгаться тем, что ему выпала честь служить стране, восхвалять президента, который доверил ему столь ответственную должность, и сенаторов, которым предстоит утвердить его назначение.

«Мне не нравится в Вашингтоне»? Репортёры перестали писать и посмотрели сначала на членов комитета, потом друг на друга.

«Артиста» вполне удовлетворило то, что он здесь увидел. Несмотря на то что опасность, которая угрожала ему, тут была больше, это компенсировалось другими обстоятельствами. В нескольких метрах от объекта проходило шоссе с четырьмя полосами движения, и от него вела запутанная сеть просёлочных дорог. Лучше всего было то, что он мог видеть почти все. Прямо позади объекта находилась роща, причём настолько густая, что там нельзя было скрыть машину поддержки. Но где же она тогда? Гм, пожалуй, вот тут. Совсем рядом находился дом с пристроенным к нему гаражом, выходящим прямо к детскому саду, и вот ещё одна… да. Два автомобиля, припаркованные перед самым домом, — почему их не поставили в гараж? Значит, агентам Секретной службы удалось договориться с владельцами дома. Расположение было идеальным, всего в пятидесяти метрах от детского сада, и в нужном направлении. Если случится что-нибудь непредвиденное, будет подан сигнал тревоги, в машине поддержки мгновенно разместятся вооружённые агенты, дверь гаража распахнётся и машина, как танк, выкатится на дорогу.

Проблема безопасности в ситуации, подобной этой, заключалась в том, что каждый манёвр должен быть отработан до автоматизма, и какими бы подготовленными ни были агенты Секретной службы, им приходилось приспосабливаться к условиям, уже известным и легко предсказуемым. Он посмотрел на часы. Как подтвердить свои подозрения? Для начала ему нужно несколько минут, чтобы осмотреться. Прямо напротив «Гигантских шагов», на другой стороне улицы, находился небольшой магазинчик, и его непременно нужно проверить, потому что противник разместил там своего человека, может быть, даже двоих. Он подъехал к магазину, поставил машину и вошёл внутрь, потратив минуту на то, чтобы оглядеться по сторонам.

— Чем могу служить? — послышался голос. Женщина лет двадцати пяти, не больше, но хочет выглядеть ещё моложе. «Артист» знал, что этого можно добиться с помощью причёски и макияжа. Ему доводилось прибегать к помощи женщин-оперативниц, и он говорил им именно это. Молодые люди всегда кажутся менее опасными, особенно женщины. Он подошёл к прилавку со смущённой улыбкой.

— Я ищу ваши карты, — сказал он.

— Прямо под прилавком. — На лице продавщицы появилась улыбка. Это несомненно агент Секретной службы, подумал он. Для человека, выполняющего такую незначительную работу, у неё слишком яркие глаза и пристальный взгляд.

— Ну конечно, — недовольно произнёс он, делая вид, что раздражён своей невнимательностью. «Артист» выбрал атлас с картами, где была указана каждая улица и каждый жилой дом в этом округе — графстве, как называют их в Америке. Взяв атлас с полки, он начал листать страницы, поглядывая одним глазом на улицу. Детей вывели из дома на площадку для игр. Их сопровождали четверо взрослых. При обычных условиях двоих было бы вполне достаточно. Значит, два охранника — три, поправился он, заметив мужчину, стоящего в тени. Большого роста, по крайней мере метр восемьдесят, просто одет. Да, площадка для игр выходила на дом с пристроенным к нему гаражом. Там обязательно должны находиться наблюдатели. Два, может быть, даже три будут внутри дома, непрерывно наблюдая за детьми. Ситуация не из простых, но он теперь знает, где размещается противник.

— Сколько стоит атлас?

— Цена на обложке.

— Ах да, извините. — Он сунул руку в карман. — Пять долларов девяносто пять центов, — сказал он, доставая мелочь.

— Плюс налог. — Она нажала на кнопки кассового аппарата. — Вы здесь впервые?

— Да. Я учитель.

— Вот как? И что преподаёте?

— Английский язык, — ответил он, принимая сдачу и пересчитывая её. — Я хочу посмотреть, какие здесь дома. Спасибо за атлас. Мне пора идти. — Едва заметный европейский поклон положил конец разговору, и он вышел из магазина, даже не взглянув на противоположную сторону улицы. По спине пробежала струйка холодного пота. Продавщица в магазине несомненно из полиции. Сейчас она следит за ним, наверно, записывает регистрационный номер автомобиля, но в случае проверки они всего лишь узнают, что его зовут Дитер Кольб, он гражданин Германии, житель Франкфурта, учитель английского языка, в настоящий момент находится за пределами страны. Если они не будут копать глубже, его легенда выдержит такую проверку. Он поехал к северу по Ритчи-хайуэй и при первой возможности свернул направо. Поблизости, на вершине холма, находился местный колледж, а в Америке рядом с колледжами всегда есть площадки для парковки автомобилей.

От него требовалось всего лишь найти подходящее место. Он нашёл его. Лесная роща, отделяющая это место от «Гигантских шагов», скоро наполнится весенней растительностью, и детский сад больше не будет виден. На обратной стороне дома с гаражом, где, наверно, стоял автомобиль поддержки «шеви сабербен», было всего несколько окон, все закрытые шторами. То же самое относилось и к самому детскому саду. «Артист», или Дитер Кольб, поднял небольшой бинокль и окинул взглядом окрестности. Он плохо различал объект за стволами деревьев, но ему было ясно, что у Секретной службы, какой бы хорошей она ни была, агенты всё-таки не идеальны. Идеальных охранников не бывает. Тут любопытно ещё и то, что такой детский сад, как «Гигантские шаги», не подходил для ребёнка столь важного человека, как президент США. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Его посещали все дети Райана — наверно, потому что здесь работали отличные воспитатели, Райан и его жена-врач были знакомы с ними, а в газетных статьях, которые «Артист» получил по «Интернету», говорилось, что Райан не хотел нарушать привычную жизнь семьи. Очень человечно. И так глупо.

«Артист» наблюдал за тем, как дети играют на площадке. Казалось, она усыпана деревянными стружками. Как естественно выглядело все это: малыши в тёплой зимней одежде — температура, по его мнению, была чуть выше нуля — бегали по площадке, кувыркались на перекладинах, раскачивались на качелях, кто-то ковырялся в песке. Судя по одежде, за ребятами хорошо присматривали — ведь, в конце концов, это всего лишь просто маленькие дети. За исключением одной малышки. Он не мог различить её с такого расстояния — придёт время, у них будут в руках фотографии, — но она не была обычным ребёнком. Маленькая девочка, о которой идёт речь, станет козырем в политическом заявлении, которое сделает кто-то. Кто именно сделает это заявление и почему оно понадобилось, «Артиста» не интересовало. Он останется здесь ещё на несколько часов, будет вести наблюдение, вовсе не задумываясь над тем, каков будет результат его действий. Это было ему безразлично. Потом он сделает по памяти записи, нарисует подробные схемы и диаграммы и забудет об этом. Мнимый Кольб перестал проявлять интерес к тому, что ему поручали, уже много лет назад. То, что началось с религиозной страсти и стремления начать священную войну, направленную на освобождение его народа, с течением времени превратилось в хорошо оплачиваемую работу. Если в результате его трудов произойдёт нечто политически благоприятное, тем лучше, но по какой-то причине этого никак не происходило, несмотря на все мечты, надежды и пламенные заявления. Теперь он занимался всего лишь работой, гордясь своим мастерством при её осуществлении. Как странно, подумал «Артист», что так все обернулось, но тех, кто страстно боролись за достижение Великой цели, почти всех нет в живых, они стали жертвами собственной страсти. При мысли о такой иронии судьбы по лицу его пробежала горькая улыбка. Подлинно верящие в правоту своего дела стали жертвой проявленного ими пыла, и теперь надежды его народа возлагались на тех, кто… больше не верили в торжество справедливости? Неужели это правда?

— Многие выступят против предложенной вами реформы налоговой системы. По-настоящему справедливая система налогообложения должна быть прогрессивной, — продолжал сенатор. Как и следовало ожидать, он принадлежал к числу тех, кто не погибли во время катастрофы, был членом Сената ещё до неё. Его выступление звучало подобно заклинанию. — Разве в результате этого не увеличится налог, который придётся платить трудящемуся американцу?

— Сенатор, я понимаю, что вы хотите сказать, — ответил Уинстон, сделав пару глотков из стакана с водой. — Но что вы имеете в виду под словами «трудящийся американец»? Я, например, работаю. Я создал свою инвестиционную компанию с самого начала, и, поверьте мне, это был тяжкий труд. Первая леди, Кэти Райан, зарабатывает в год примерно четыреста тысяч долларов, гораздо больше своего мужа, между прочим. Она — глазной хирург. Что же, она не относится к разряду «трудящихся американцев»? Я так не считаю. Мой брат — врач, и я знаю, сколько часов длится его рабочий день. Действительно, эти два человека зарабатывают больше рядового американца, однако в соответствии с законами рынка уже давно признано, что их труд ценится выше, чем труд некоторых других категорий трудящихся американцев. Если вы ослепнете, рабочий, стоящий у сборочного конвейера автомобильного завода, ничем вам не поможет; не поможет вам и адвокат. А вот врач вылечит вас. Это отнюдь не означает, что врач не работает, сенатор. Просто его труд требует более высокой квалификации и гораздо более длительной подготовки, и в результате он получает более крупное вознаграждение. А как относительно игрока в бейсбол? Это ещё одна категория квалифицированного труда, и никто в этом зале не станет возражать против того, что, например, Кен Гриффи-младший получает так много денег. Почему? Да потому что он достиг высочайшего мастерства в своей игре, относится к числу четырех или пяти лучших игроков в мире, и за это ему щедро платят. И здесь тоже действуют рыночные законы.

В более широком смысле, выступая сейчас не как кандидат на пост министра финансов, а как простой гражданин, я решительно возражаю против искусственного и часто не правильного деления трудящихся американцев на «синие воротнички» и «белые воротнички», как это нередко делают многие политические деятели. В нашей стране нельзя честно заработать на жизнь иначе, чем создавая продукт или предоставляя услуги населению, и в общем смысле, чем лучше и усерднее вы работаете, тем больше зарабатываете. Дело в том, что у одних способности лучше, чем у других. Если в Америке и существует категория богатых людей, мне кажется, что её можно найти только в кино. Кто из находящихся в этом зале не поменялся бы местами, если бы вдруг представилась такая возможность, с Кеном Гриффи или Джеком Никлаусом[67]? Разве каждый из вас не мечтал стать такой знаменитостью? Я мечтал, — признался Уинстон. — Но я не владею бейсбольной битой так искусно.

Ну хорошо, а как относительно по-настоящему талантливого программиста? На это я тоже не способен. Или изобретателя? А возьмём бизнесмена, который перестраивает корпорацию и превращает её из убыточной в приносящую большие прибыли — помните, что сказал Сэмюел Комперс? «Самый большой недостаток предпринимателя — это неспособность создать прибыльное производство» — вот его слова. Почему? Да потому что компания, приносящая прибыль, хорошо справляется с работой, и только такая компания способна выплачивать своим рабочим достойную зарплату, одновременно возвращая деньги вкладчикам, вложившим в неё свои сбережения, — то есть людям, вкладывающим деньги в компанию, создающую рабочие места.

Сенатор, мы склонны забывать, почему находимся здесь и к чему стремимся. Правительство не создаёт рабочие места и не должно создавать. Его задача заключается не в этом. Рабочие места создают такие компании, как «Дженерал моторе», «Боинг», «Майкрософт» и многие другие. В них трудятся рабочие, создающие продукт, в котором нуждаются люди. Задача правительства заключается в том, чтобы оберегать людей, следить за выполнением законов и за тем, чтобы соблюдались правила, подобно тому как судьи на поле следят за соблюдением правил игры. По моему мнению, правительство не должно наказывать тех, кто умеют играть лучше других.

Мы собираем налоги для того, чтобы правительство могло осуществлять свои функции. Но с течением времени мы постепенно отошли от этой цели. Нужно собирать налоги таким образом, чтобы причинять минимальный ущерб экономике страны в целом. По своей природе налоги играют отрицательную роль, оказывают негативное воздействие на экономику, но отказаться от взымания налогов мы всё-таки не можем. Однако мы в состоянии по крайней мере создать такую структуру сбора налогов, дабы это негативное воздействие было минимальным и, может быть, даже поощряло людей использовать свои деньги таким образом, чтобы дать возможность всей системе функционировать ещё лучше.

— Я знаю, куда вы клоните. Вы собираетесь завести разговор относительно сокращения налогов с прибылей, полученных от капиталовложений, но от этого выиграют немногие, тогда как…

— Извините меня за то, что я вас прерываю, сенатор, но это совсем не так, и вы знаете, что это не правда, — резко бросил Уинстон. — Сокращение налога на прибыль от вложения капитала означает, что люди получают возможность вкладывать полученные ими деньги… Нет, позвольте мне начать заново.

Предположим, я заработал тысячу долларов. Из этой суммы я плачу налоги, взятые мной ссуды, плачу за питание, за автомобиль и то, что осталось, я вкладываю, скажем, в компьютерную фирму.

Фирма берет мои деньги и нанимает работника. Этот человек занят на своей работе, подобно тому, как я занят на своей, и в результате его труда — он производит продукт, который нравится людям, и потому они покупают его, верно? — фирма получает прибыль, которую делит со мной. С этих денег я плачу налог, как с обычной прибыли. Затем я решаю продать свои акции и купить акции другой компании, чтобы она могла тоже нанять кого-то. Деньги, полученные мной от продажи акций, являются возросшим капиталом. Люди больше не прячут деньги в чулок, — напомнил Уинстон членам комитета, — и мы не хотим, чтобы они так поступали. Нам нужно, чтобы они вкладывали свои деньги в американскую экономику, принося тем самым пользу своим соотечественникам.

А теперь посмотрите. Я ведь уже уплатил налог на вложенные мной деньги, верно? Далее, я помог своему соотечественнику получить работу. Своей работой он что-то производит для общества. За то, что я помог человеку получить рабочее место, и за то, что я помог этому рабочему произвести что-то полезное для общества, я получил скромную компенсацию. Это выгодно рабочему, которому я помог найти работу, и выгодно обществу. Затем я делаю то же самое для другой фирмы. Так почему меня наказывают за это? Разве не разумнее поощрять людей, поступающих таким образом, вместо того чтобы наказывать их? Не забудьте, мы уже один раз обложили эти деньги налогом, а на практике даже больше, чем один раз.

Это плохо для страны. Достаточно плохо, что мы взымаем такие высокие налоги, но ещё хуже то, как мы осуществляем процесс взымания налогов. Почему мы находимся здесь, сенатор? Наша задача заключается в том, чтобы помогать развитию страны, а не ставить преграды на этом пути. И не забудьте, что конечным результатом стала настолько сложная система налогообложения, что нам нужны миллиарды долларов, чтобы собрать сами налоги. К тому же эти деньги тратятся понапрасну. Прибавьте к этому всех бухгалтеров и юристов, специализирующихся на составлении налоговых деклараций и зарабатывающих огромные деньги из-за того, что рядовые налогоплательщики не в состоянии разобраться в этой сложной системе.

Суть Америки не в зависти граждан друг к другу, не в соперничестве классов. У нас в Америке бесклассовая система. Никто не может приказать американским гражданам, как им надлежит поступать. Право рождения мало что даёт людям. Вот посмотрите на членов нашего комитета. Сын фермера, сын учителя, сын водителя грузовика, сын адвоката. Вы, сенатор Николидес, сын иммигранта. Если бы американское общество состояло из различных классов, каким образом все вы оказались бы здесь? — спросил Уинстон. Сенатор, с которым он вёл спор, был профессиональным политиком, сыном профессионального политика, не говоря уже о том, что вёл себя, как надменный сукин сын, и потому Уинстон умолчал о его социальной принадлежности. Каждый, на кого он указывал, вздрагивал, когда оказывался объектом внимания телевизионных камер. — Господа, давайте постараемся сделать жизнь для наших сограждан более простой. Если уж мы решили изменить систему, сделаем её такой, чтобы она поощряла наших соотечественников, желающих помогать друг другу. Перед Америкой возникла структурная экономическая проблема, и её причиной является то, что мы не создаём достаточного количества экономических возможностей, которые мы можем и должны создать. Да, система далека от идеала. Вот и попытаемся исправить её. Потому-то мы и находимся здесь.

— Но система требует, чтобы все вносили свою справедливую долю, — произнёс сенатор, пытаясь перехватить инициативу.

— А что значит «справедливую»? Словарь гласит, что «справедливая доля» означает, что все должны делать примерно равный вклад. Десять процентов от миллиона долларов по-прежнему в десять раз больше, чем десять процентов от ста тысяч, и в двадцать раз больше, чем десять процентов от пятидесяти тысяч. Однако «справедливость» в Налоговом кодексе стала означать, что мы забираем все деньги у преуспевающих людей и скупо возвращаем их обратно — да, вот ещё, между прочим, эти богатые люди нанимают юристов и лоббистов, которые оказывают давление на политических деятелей и добиваются включения в Налоговый кодекс миллионов особых оговорок и разрешений, которые позволяют им избежать того, чтобы с них сдирали шкуру, — и тут добиваются успеха, мы все знаем это. Так что же получается в конечном итоге? — Уинстон показал на груду томов на полу. — Создаётся масса рабочих мест для бюрократов, бухгалтеров, юристов и лоббистов, и в процессе этой деятельности мы напрочь забываем о рядовых налогоплательщиках. Нам наплевать, разбираются они в системе, призванной служить им, или нет. Так не должно быть. — Уинстон наклонился к микрофону. — Я скажу вам, что значит «справедливая доля». По моему мнению, это значит, что все мы должны платить равные налоги в равной пропорции. Мне представляется, что нам следует создать систему налогообложения, которая не только позволяет, но и поощряет участие граждан в экономическом процессе. Я считаю, что мы должны создать простые и понятные законы, позволяющие людям понимать свои права. Мне кажется, что «справедливость» означает ровное поле для игры, на котором все оказываются в равных условиях, и мы не наказываем Кена Гриффи за то, что ему удаётся выбить мяч так далеко, что он обегает все поле и успевает вернуться к исходной позиции. Мы должны не наказывать его, а восхищаться им. Мы должны пытаться повторить его успех, зарабатывать больше денег, но самое главное — мы не должны ему мешать.

— Пусть стараются? — спросил глава администрации бывшего вице-президента.

— Мы ведь не можем помешать им, правда? — спросил Келти и широко улыбнулся. — В конечном счёте.

— В конечном счёте… — согласился другой советник.

Все полученные результаты допускали двойное толкование. Сотрудник ФБР, обслуживавший полиграф, работал все утро, и каждая кривая, прочерченная на бумаге, не давала определённого ответа. Но этого не исправишь. Мы всю ночь, говорили дипломаты, обсуждали важные проблемы, к которым у него не было допуска. Он понял, разумеется, что речь идёт о ситуации в Иране и Ираке, потому что тоже, как и все, смотрел канал Си-эн-эн. Люди, садившиеся после этого у полиграфа, были усталыми и раздражёнными, некоторые запинались, даже отвечая на вопрос о собственном имени и месте работы. Проверка полностью провалилась. Пожалуй, провалилась.

— Какие у меня показатели? — спросил Ратледж, привычным движением снимая с руки надувное кольцо, что свидетельствовало, что он делал это уже не первый раз.

— Видите ли, я уверен, что вам уже говорили раньше…

— … что это не экзамен, который необходимо выдержать, иначе ты потерпел неудачу, — усталым голосом закончил заместитель госсекретаря по политическим вопросам. — Попытайтесь объяснить это человеку, которого лишили допуска после проверки на полиграфе. Терпеть не могу эти ящики.

Они думают, что проверка на полиграфе сродни посещению зубного врача, подумал агент ФБР. Несмотря на то что он считался одним из лучших специалистов по части этой «чёрной магии», ему не удалось узнать что-нибудь, что хоть немного могло помочь расследованию.

— Совещание, которое проводилось у вас прошлой ночью…

— Извините, не могу обсуждать этого, — прервал его Ратледж.

— Нет, я всего лишь хотел узнать, насколько обычным является такое совещание.

— По-видимому, нам придётся проводить их какое-то время. Вы ведь знаете, что происходит в мире. — Оператор кивнул, и на лице заместителя госсекретаря появилась понимающая улыбка. — Вот видите. Тогда вы не можете не понимать, насколько это важно, и мы продолжим вечерние обсуждения этой проблемы. Особенно это относится к моим людям. Так что это объясняет, почему нам приходится пить столько кофе и нервничать. — Он посмотрел на часы. — Через десять минут начинается заседание моей рабочей группы. Что-нибудь ещё?

— Нет, сэр.

— Благодарю вас за приятно проведённые девяносто минут, — съязвил Ратледж, направляясь к выходу. Оказывается, все так просто. Нужно всего лишь знать, как проходит эта процедура. Чтобы иметь осязаемые результаты, агенты ФБР должны работать со спокойными и хорошо отдохнувшими людьми. По сути дела полиграф регистрировал напряжение, возникающее у субъекта при неприятных вопросах. Вот он и нашёл выход — пусть все, кто должны были подвергнуться проверке, испытывают напряжение. К тому же события в Ираке этому способствовали. От него потребовалось лишь одно — чуть сильнее пошуровать в топке. На лице Ратледжа появилась улыбка, когда он вошёл в туалет на седьмом этаже.

Вот. «Артист» посмотрел на часы и запомнил время. Два человека вышли из жилого дома. Один из них повернулся к другому и сказал что-то. Глядя по сторонам, они направились к площадке для стоянки автомобилей у детского сада «Гигантские шаги». Такие внимательные профессиональные взгляды выдавали их столь же явно, если бы на них была форменная одежда и автоматы в руках. Из гаража, пристроенного к жилому дому, выехал «шеви сабербен». Хорошее место, чтобы спрятать автомобиль, но слишком очевидное для опытного наблюдателя. Из детского сада вышли два ребёнка. Одного вела женщина, другой шёл с мужчиной… да, тем самым, что стоял в тени дверного прохода, когда дети вышли поиграть на площадку после ланча. Крупный мужчина, мощные плечи. Две женщины — одна впереди, другая позади. Все непрерывно смотрели вокруг. Они подвели ребёнка к обычного вида автомобилю. «Шеви сабербен» остановился у входа в детский сад, повернул, и другие автомобили последовали за ним по шоссе. Он увидел, что через пятнадцать секунд появился полицейский автомобиль, который замыкал процессию.

Исполнителям предстояла трудная задача, но не невозможная, и у операции было несколько различных окончаний, причём все они являлись приемлемыми для его патронов. Хорошо, что он относится к детям без излишней сентиментальности. Ему доводилось принимать участие в подобных операциях и раньше; он знал, что надо всего лишь не рассматривать их как детей, вот и все. Та девочка, которую вёл за руку её телохранитель, и была тем объектом для политического заявления, которое предстояло сделать кому-то. Аллах неодобрительно относится к таким средствам, «Артист» знал это. В мире не существует религии, которая одобрительно относилась бы к боли, причинённой ребёнку, однако религия не инструмент управления государством, независимо от того, как считает теперешний покровитель Бадрейна. Религия хороша для идеального мира, а сегодня мир далёк от совершенства. Таким образом, кто-то может прибегнуть и к необычным средствам в достижении религиозных целей, а это означало… ему не хотелось думать об этом. Ему поручили выяснить, насколько осуществима подобная операция, независимо от соблюдения правил, и «Артист» был далёк от ханжеских условностей. Именно поэтому он всё ещё жив, тогда как многие погибли и, если его не обманывает интуиция, они не последние.

Глава 28

…а с рыданием

Политические деятели не любят сюрпризов. Несмотря на то что им нравится преподносить эти сюрпризы другим — главным образом другим политикам и большей частью публично, причём неизменно после тщательной подготовки и планирования, как засада в джунглях, — они ненавидят, когда сами оказываются их жертвами. При том следует принять во внимание, что речь идёт о политических сюрпризах в странах, где политика является относительно цивилизованным делом.

В Туркменистане до последнего было ещё далеко. Премьер-министр — у него было множество званий, из которых он мог выбирать, и титул премьер-министра нравился ему больше, чем звание президента, — наслаждался жизнью и всеми возможностями, которые предоставляла ему должность главы государства. Раньше он был одним из высокопоставленных чиновников низвергнутой коммунистической партии, и в прошлом ему приходилось жить при намного больших ограничениях в личной жизни, чем теперь. Он всё время был на телефонном проводе из Москвы, словно рыба на крючке. Но все это осталось в прошлом. Москва больше не могла принудить его, да и он сам стал слишком большой рыбой. Он всё ещё был энергичным мужчиной, несмотря на то что ему было далеко за пятьдесят, и любил встречаться с народом. В данном случае «народом» была привлекательная девушка двадцати лет, которая после непродолжительных танцев, сумела развлечь его так, как может развлечь только молодая женщина. Теперь он возвращался в свою официальную резиденцию под безоблачным звёздным небом, сидя на правом переднем сиденье чёрного «мерседеса» с удовлетворённой улыбкой мужчины, только что сумевшего с успехом продемонстрировать свои мужские достоинства. Пожалуй, стоит перевести девушку на более высокооплачиваемую должность… через несколько недель. Он владел если не абсолютной властью, то, по крайней мере, достаточными полномочиями, чтобы поступать так, как считал нужным, и от сознания этого его охватило ощущение полного удовлетворения. Он пользовался популярностью в народе, как близкий к труженикам человек, вождь простых людей, знал, как себя вести при общении с ними, как сидеть с людьми, как пожимать руки или похлопывать по плечу, причём всегда перед телевизионными камерами, демонстрируя, что он выходец из народа. При прошлом режиме это называлось «культом личности» и соответствовало истине, хотя, по его мнению, именно такой и должна быть политика. Он нёс огромную ответственность за судьбу своего народа, выполнял свой долг, и народ за это платил ему. В стране премьер-министру принадлежало почти все, в том числе этот роскошный немецкий автомобиль и резиденция, в которую он возвращался с улыбкой на губах. Жизнь была прекрасна. Он не знал, что ему осталось наслаждаться ею меньше шестидесяти секунд.

Он не пользовался полицейским эскортом. Народ любил его. Он не сомневался в этом, к тому же была уже ночь. Но впереди, на перекрёстке, он заметил полицейский автомобиль с включёнными огнями, стоявший поперёк улицы. Полицейский рядом с ним поднял руку, не переставая говорить по радио и даже не глядя на него. Премьер-министр не мог понять, что случилось. Его шофёр, одновременно исполняющий обязанности телохранителя, недовольно фыркнул, сбавил скорость и остановил «мерседес» у перекрёстка, тут же проверив, что пистолет под рукой и наготове. Едва автомобиль главы государства успел остановиться, как справа послышался шум. Премьер-министр повернул голову, и его глаза даже не успели расшириться от удивления — из переулка вылетел армейский «ЗИЛ-157» и со скоростью сорок километров врезался в борт «мерседеса». Высокий бампер армейского грузовика ударил лимузин чуть ниже уровня стёкол и отбросил его метров на десять в сторону с такой силой, что легковой автомобиль ударился о каменную стену здания на противоположной стороне улицы. Полицейский офицер опустил руку и подошёл к разбитому лимузину в сопровождении двух других полицейских, вышедших из тени соседнего здания. Водитель «мерседеса» был мёртв — от удара у него переломились шейные позвонки. Тем не менее один из полицейских протянул руку через рассыпавшееся ветровое стекло и повернул его голову, чтобы убедиться в этом. А вот премьер-министр, к удивлению полицейских, был ещё жив и издавал стоны. Видно, из-за алкоголя его тело в момент столкновения было расслабленным, подумали они. Впрочем, это легко исправить. Старший офицер подошёл к грузовику, достал из кабины тяжёлую стальную монтировку, вернулся к лимузину и с силой ударил ею по затылку премьер-министра. Покончив с ним, офицер бросил монтировку шофёру грузовика. Картина была очевидной — премьер-министр Туркменистана погиб в автокатастрофе. Теперь в стране придётся провести первые свободные выборы, не так ли? После них к власти придёт достойный человек, пользующийся уважением народа.

— Сенатор, у нас действительно был долгий день, — согласился Тони Бретано. — А для меня это были две долгих недели, за время которых мне пришлось познакомиться с методами управления Министерством обороны и встретиться с многими людьми. Но вы ведь понимаете, что это огромное министерство и у него долго не было руководителя. Больше всего меня беспокоит система поставок. Они требуют слишком много времени и обходятся излишне дорого. Проблема заключается не столько в коррупции, сколько в попытке добиться столь высокого качества, что… позвольте проиллюстрировать это элементарным примером. Если бы вы, сенатор, покупали продукты в супермаркете так, как Министерство обороны вынуждено закупать вооружение, вы умерли бы с голоду, пытаясь сделать выбор между двумя сортами персиков: что лучше — «Либби» или «Дель-Монте». Моя корпорация занимается машиностроением и, как мне кажется, отлично справляется с работой. Но если бы я попытался руководить корпорацией так, как идут дела в министерстве, мои акционеры линчевали бы меня. Мы можем улучшить работу министерства, и я знаю, как это сделать.

— Господин исполняющий обязанности министра обороны, как долго это будет продолжаться? — спросил сенатор. — Мы только что победили в войне и…

— Сенатор, в Америке лучшая в мире система здравоохранения, однако её граждане продолжают умирать от рака и болезней сердечно-сосудистой системы. Лучшее — не всегда значит достаточно хорошее, правда? Но больше того, и позвольте мне говорить более конкретно, мы можем добиться лучших результатов при меньших затратах. Я не собираюсь обращаться к вам с просьбой об увеличении общего объёма средств, выделяемых на оборону. На поставки снаряжения потребуется больше денег, это верно, равно как и на боевую подготовку. Однако наибольшие средства в Министерстве обороны тратятся на содержание персонала, и вот тут мы можем сократить расходы. В министерстве занято слишком много людей, причём не там, где это требуется. Это приводит к напрасной трате средств налогоплательщиков. Уж это-то мне известно. Я плачу огромные налоги. Мы используем наш персонал недостаточно эффективно и нет ничего, сенатор, что приводило бы к таким бесполезным тратам. По моему мнению, я могу обещать вам сокращение расходов на оборону на два или три процента. Может быть, и больше, если мне удастся навести порядок в системе поставок снаряжения. Чтобы добиться этого, мне нужна помощь со стороны законодателей. Я не вижу причины, по которой нужно ждать от восьми до двенадцати лет, прежде чем на вооружение будет принят новый тип самолёта. Мы занимаемся изучением так долго, что начинаем забывать, что же нам нужно. Когда-то это делалось с целью сбережения денег и, может быть, раньше было полезным, но теперь мы тратим больше денег на изучение проблемы, чем на исследовательские и опытно-конструкторские работы. Настало время, когда пора положить конец усилиям изобретать колесо каждые два года. Граждане нашей страны работают, чтобы дать нам средства на оборонные расходы, и наш долг перед ними заключается в том, чтобы разумно тратить полученные деньги.

Но самое главное состоит в том, что, когда Америка посылает своих сынов и дочерей выполнять опасные задания и рисковать жизнью, они должны входить в состав наилучшим образом подготовленных и снаряжённых сил в мире. Суть проблемы состоит в том, что мы можем добиться этого и даже сберечь средства, если заставим систему функционировать более эффективно. — Крупным достоинством этих новых сенаторов, подумал Бретано, является то, что они ещё не научились проводить грань между возможным и невозможным. Он ни за что не смог бы успешно выйти из подобного положения ещё год назад. Эффективность представляет собой концепцию, чуждую большинству правительственных департаментов, не потому, что их персонал так уж глуп, а по той причине, что никто не потребовал от них работать лучше. Очень выгодно работать там, где печатают деньги, но когда питаешься одними эклерами, что тоже весьма приятно, это неминуемо кончится атеросклерозом. Если бы правительство было сердцем Америки, нация уже давно скончалась бы. К счастью, сердце страны бьётся повсеместно и она питается более здоровой пищей.

— Но зачем нам такая мощная оборона во время, когда…

Бретано снова прервал его. Он знал, что нужно избавиться от этой привычки, но слова сенатора вывели его из себя.

— Сенатор, когда последний раз вы смотрели на соседнее здание?

Было интересно наблюдать за тем, как голова сенатора откинулась назад, хотя помощник Бретано, сидящий слева от него, тоже вздрогнул. У сенатора было право голоса как в комитете, так и в зале заседаний Сената, которым уже можно было пользоваться. Однако смысл сказанного дошёл до большинства членов комитета, и министр обороны остался доволен этим. Через некоторое время председатель ударил молотком по столу и объявил заседание закрытым. Голосование состоится следующим утром. Сенаторы уже ясно продемонстрировали своё положительное отношение к чёткому и откровенному выступлению Бретано, выразили желание работать с ним, причём в словах, почти таких же наивных, как и его собственные, и на том закончился очередной день в одном месте, чтобы скоро начался новый день в другом.

Как только была принята резолюция Совета Безопасности ООН, в море вышел первый корабль, которому предстояло пройти небольшое расстояние до ближайшего иракского порта. Сразу по прибытии в порт зерно из его трюмов было разгружено с помощью огромных вакуумных устройств, и с этого момента события стали развиваться особенно быстро. На следующее утро впервые за много лет на прилавках в достатке появился хлеб. В утренних телевизионных новостях этому было уделено главное место, причём, как и следовало ожидать, показывали сцены из булочных, где хлеб продавался счастливым толпам улыбающихся иракцев. Передачи заканчивались сообщением, что новое революционное правительство соберётся сегодня на заседание, во время которого будут обсуждаться проблемы, имеющие важное значение для будущего страны.

Все передачи должным образом записывались на станциях радиоперехвата «Пальма» и «След бури» для последующей ретрансляции в Америку, но главные новости в этот день пришли из другого источника.

Головко попытался убедить себя, что туркменский премьер-министр вполне мог погибнуть в результате несчастного случая. Его личные наклонности были хорошо известны Службе внешней разведки, а автомобильные катастрофы не являются чем-то необычным в любой стране — более того, в Советском Союзе они случались намного чаще, чем в других странах, главным образом из-за того, что за рулём сидели пьяные водители. Однако Головко никогда не был склонен верить в случайные совпадения, особенно если они происходят в такие моменты и в таких местах, которые причиняют особый ущерб его стране. У него была обширная агентурная сеть в Туркмении, но сейчас от неё было мало пользы. Премьер-министр погиб. Предстоят выборы. Имя вероятного победителя было хорошо известно, потому что погибший премьер-министр на удивление действенно подавлял все оппозиционные выступления. Кроме того, увидел Головко, иранские воинские подразделения готовятся к переброске на запад. Два погибших главы государств за столь короткое время и в одном регионе, причём обе страны граничат с Ираном… Нет, даже если бы это было случайностью, Головко все равно не поверил бы в неё. Он принял решение и снял телефонную трубку.

Подводная лодка Военно-морского флота США «Пасадена» находилась между двумя соединениями китайских надводных кораблей, маневрирующих сейчас на расстоянии девяти миль друг от друга. Подводная лодка имела полный боезапас, но, несмотря на это, её шкипер чувствовал себя, будто одинокий полицейский на Таймс-сквер в Нью-Йорке в новогоднюю полночь: он пытается одновременно видеть все вокруг, потому что заряженный револьвер на боку ничего не меняет для него. Каждые несколько минут шкипер отдавал команду поднять радиоантенну над поверхностью моря, чтобы прислушаться к электронным сигналам, излучаемым повсюду, а его гидроакустики непрерывно передавали информацию группе слежения, расположившейся в кормовой части боевой рубки. Там набилось народу, сколько могло уместиться вокруг прокладочного стола, и все старались не упускать из виду многочисленные контакты. Наконец шкипер отдал команду «погружение» на глубину трехсот футов, под слой температурного скачка, чтобы за несколько минут изучить расположение кораблей, ставшее настолько сложным, что он уже не мог удерживать его в памяти. Когда подлодка выровнялась на новой глубине, он сделал три шага назад и посмотрел на карту.

Это были морские учения, но ему никогда не доводилось присутствовать при чём-либо подобном. Обычно одна группа кораблей играла роль противника, тогда как вторая вела против неё «боевые действия», и было нетрудно различить по расположению кораблей, кто играет роль противника. На этот раз, однако, обе группы вместо того, чтобы выстроиться друг против друга, направлялись на восток. Такое расположение кораблей носило название «ось угрозы», имея в виду направление, с которого нужно ожидать удар противника. С восточной стороны находилась Китайская Республика на острове Тайвань. Старший офицер, руководивший оперативной прокладкой, помечал расположение китайских кораблей на прозрачной ацетатной плёнке, наложенной на карту, и вырисовывалась совершенно ясная картина.

— Рубка, докладывает гидропост, — послышался голос старшего акустика.

— Рубка слушает, — ответил капитан, снимая с крючка микрофон.

— Два новых контакта, сэр, обозначены как «Сьерра-20» и «Сьерра-21». Оба в подводном положении. «Сьерра-20», пеленг три-два-пять, слышен слабо… одну минуту… похоже, это тип «хан», хорошо просматривается на частоте пятьдесят герц, слышен шум силовой установки. Контакт «Сьерра-21» тоже в погруженном положении, пеленг три-три-ноль, мне начинает казаться, что это тип «ксиа», сэр.

— Ракетоносец принимает участие в морских манёврах? — с удивлением спросил старший офицер.

— Насколько отчётливо прослушивается контакт «Сьерра-21»?

— Становится лучше, сэр, — ответил старший акустик. Весь персонал гидроакустического поста находился сейчас в своём отсеке на левом борту, перед боевой рубкой. — Судя по шуму силовой установки, я считаю, что это «ксиа», капитан. «Хан» перемещается к югу, его пеленг сейчас три-два-один, считаю обороты гребного винта… скорость около восемнадцати узлов.

— Сэр? — Старший офицер успел сделать быструю прокладку. Обе китайские подлодки — ударная лодка и ракетоносец — находились за северной группой надводных кораблей.

— Что-нибудь ещё, гидропост? — спросил капитан.

— Сэр, со всеми этими контактами ситуация становится немного запутанной.

— И ты мне говоришь это, — прошептал кто-то у прокладочного стола, делая новое изменение в курсе.

— Что на востоке? — настаивал капитан.

— Сэр, к востоку от нас шесть контактов, все относятся к категории торговых судов.

— Все они нанесены на карту, сэр, — подтвердил старший офицер. — И пока ничего от Военно-морского флота Тайваня.

— Это скоро изменится, — произнёс капитан, думая вслух.

Генерал Бондаренко тоже не верил в случайности. Более того, южная часть страны, известной раньше как Союз Советских Социалистических Республик, вызывала у него отвращение. Причиной было его пребывание в Афганистане и та страшная ночь в Таджикистане[68]. Рассуждая абстрактно, он только приветствовал полное отделение Российской Федерации от мусульманских наций, расположенных на южной границе его страны, но реальный мир не был абстрактным.

— Так что, по-вашему, там происходит? — спросил генерал-лейтенант.

— Вы присутствовали на брифинге по Ираку?

— Да, товарищ директор.

— Тогда расскажите мне, каково ваше мнение, Геннадий Иосифович, — произнёс Головко.

Бондаренко наклонился над картой и начал говорить, водя по ней пальцем.

— Я бы сказал, что вас больше всего должна интересовать вероятность стремления Ирана приобрести статус сверхдержавы. После объединения с Ираком его нефтяные запасы увеличились на сорок процентов. Более того, у Ирана появилась теперь непосредственная граница с Кувейтом и Саудовской Аравией. В случае завоевания этих стран запасы нефти удвоятся, причём можно не сомневаться, что крошечные страны этого региона тоже станут лёгкой добычей. Объективные обстоятельства очевидны, — продолжал генерал бесстрастным голосом профессионального военного, анализирующего катастрофу. — Вместе взятое, население Ирана и Ирака раз в пять превосходит общее население всех остальных стран, товарищ директор, может быть, даже больше. Я не помню точные цифры, но, вне всякого сомнения, преимущество в людских резервах будет играть решающую роль, если не в непосредственном завоевании, то, по крайней мере, в колоссальном увеличении политического влияния. Одно лишь это обеспечит гигантскую экономическую мощь новой Объединённой Исламской Республике и даст ей возможность отрезать Западную Европу и Азию от источников энергии в тот момент, когда она пожелает.

Теперь о Туркменистане. Если гибель премьер-министра, как я подозреваю, не является случайностью, то мы увидим, что Иран стремится продвинуться и на север, может быть, поглотить Азербайджан, — его палец двигался по карте, — Узбекистан, Таджикистан, а также часть Казахстана. Это в три раза увеличит его население, добавит значительную территорию с огромными естественными ресурсами и далее, можно предположить, проложит путь к присоединению Афганистана и Пакистана. Таким образом, возникнет новая сверхдержава, протянувшаяся от Красного моря до Гиндукуша — нет, если говорить более конкретно, от Красного моря до Китая, и тогда на юге мы будем целиком граничить с враждебным нам государством.

Он поднял голову.

— Все это намного хуже, чем мы предполагали, Сергей Николаевич, — сдержанно заметил он. — Мы знаем, что китайцы мечтают захватить наши восточные территории. Это новое государство угрожает нашим южным месторождениям нефти в Закавказье — я не могу защитить эту границу. Господи, защита Родины от гитлеровских орд была детской шалостью по сравнению с этой задачей.

Головко сидел по другую сторону стола, покрытого картами. У него была серьёзная причина для приглашения Бондаренко. Высшее военное руководство страны состояло из стариков, оставшихся от прошлого, но сейчас они вымирали и на их место приходило новое поколение военачальников, таких, как Бондаренко. Эти молодые генералы прошли боевое испытание неудачной войной в Афганистане и были достаточно опытными, чтобы знать, что такое война, — как ни странно, Бондаренко и такие же, как он, были на голову выше тех, кого им скоро предстоит заменить, — и в то же время достаточно молодыми, чтобы не тащить за собой идеологический багаж предыдущего поколения. Бондаренко не был пессимистом, скорее оптимистом, готовым учиться у Запада, где он провёл больше месяца в различных армиях НАТО, перенимая у них все то, что возможно, — особенно у американцев. Но сейчас он смотрел на карту с тревожным выражением на лице.

— Сколько времени? — спросил генерал почти про себя. — Сколько времени им потребуется, чтобы создать это новое государство?

— Кто знает? — пожал плечами Головко. — Три года, в худшем случае два. Если нам повезёт, то пять.

— Дайте мне пять лет и возможность перестроить военную мощь нашей страны, и мы сможем… может быть… впрочем, нет. — Бондаренко покачал головой. — Я ничего не могу гарантировать. Правительство не даст мне ни средств, ни ресурсов, которые требуются. Оно не в состоянии сделать это. У нас нет денег.

— И что тогда?

Генерал посмотрел прямо в глаза директору Службы внешней разведки.

— И тогда я предпочёл бы стать начальником оперативного управления у другой стороны. На востоке нас защитят горы, и это хорошо, но в нашем распоряжении всего два железнодорожных пути, чтобы обеспечивать снабжение войск, а это намного хуже. В центре ситуация остаётся неясной — что, если они захватят весь Казахстан? — Он постучал пальцем по карте. — Посмотрите, как близко это от Москвы. А кто станет нашими союзниками? Может быть, Украина? Как относительно Турции? Или Сирии? Весь Ближний Восток будет вынужден искать пути примирения с новым режимом… Мы проиграем, товарищ директор. Можно пригрозить, что прибегнем к ядерному оружию, но это ничем нам не поможет. Китай в состоянии потерять пятьсот миллионов из своего населения и все равно будет сильнее нас в количественном отношении. Его экономика развивается, тогда как наша находится в состоянии застоя. Они могут позволить себе приобретать вооружение на Западе или, что ещё выгоднее для них, покупать лицензии и производить его самим. Если мы прибегнем к ядерному оружию, то поставим себя в опасное положение как с тактической, так и со стратегической точки зрения. Кроме того, нельзя забывать и о политическом аспекте, но это я оставляю вам. В военном отношении мы уступаем по всем позициям. У противника будет превосходство в вооружении, личном составе и географическом положении. Поскольку они способны ограничить снабжение остального мира энергоносителями, наша надежда на помощь из-за рубежа ограничена — это даже если Запад вообще захочет нам помочь. То, что вы мне показали, потенциально ведёт к уничтожению нашей страны. — Больше всего Головко беспокоило то, что это заявление было сделано спокойным и бесстрастным голосом. Бондаренко не был паникёром. Он просто констатировал объективный факт.

— Как мы можем не допустить этого?

— Мы не можем позволить захвата южных республик, но, с другой стороны, каким образом сумеем удержать их? Взять под свой контроль Туркменистан? Начать борьбу с партизанским движением, которое там неизбежно возникнет? Наша армия неспособна вести такую войну, даже одну, а речь идёт о военных действиях в нескольких республиках, правда? — Предшественник Бондаренко был снят со своего поста за неспособность Советской Армии — название и представление о её силе никак не могли исчезнуть — одержать победу в Чечне. То, что должно было стать относительно простой операцией по наведению законного порядка на маленькой территории, продемонстрировало всему миру, что русская армия превратилась в бледную тень той могучей силы, которой она была всего несколько лет назад.

Оба знали, что Советский Союз исходил из принципа устрашения. Страх перед КГБ сдерживал народные выступления, а страх перед армией мог и должен был не допустить крупномасштабных политических мятежей. Но что произойдёт теперь, когда страх исчез? Неудачная попытка победить в Афганистане, несмотря на самые жестокие меры, показала всему мусульманскому миру, что бояться нечего. А теперь Советский Союз распался, на его месте осталась всего лишь бледная тень бывшей сверхдержавы, и вот эта тень затмевается ярким солнцем, восходящим на юге. Головко видел это на лице генерала. У России не было военной мощи, в которой она нуждалась. Несмотря на громкие фразы, которыми его страна всё ещё была способна запугать Запад — там ещё помнили Варшавский пакт и угрозу огромной Советской Армии, готовой перейти в наступление до самого Бискайского залива, — другие регионы мира лучше понимали создавшуюся ситуацию. Западная Европа и Америка по-прежнему помнили стальной кулак, который они видели, но так и не почувствовали. А вот те, кто почувствовали его, быстро поняли, что былая хватка ослабла. Но что ещё важнее, они сразу осознали значение ослабленной хватки.

— Что вам потребуется?

— Время и деньги, а также политическая поддержка, необходимая для перестройки армии. Нужна помощь Запада. — Генерал продолжал смотреть на карту. Он чувствовал себя, словно потомок могущественной капиталистической семьи. Глава семьи умер, и он стал наследником огромного состояния, но тут же выяснилось, что патриарх разорился, оставив своему наследнику одни долги. Бондаренко вернулся из Америки в состоянии эйфории. Ему казалось, что он сумел заглянуть в будущее, увидеть способ решения проблем армии, узнал, как обезопасить свою страну с помощью создания профессиональной армии, состоящей из служащих в ней опытных солдат, отлично подготовленных и владеющих оружием, гордящихся своей службой, честью мундира, верных защитников и слуг свободной страны, напоминающих тех гордых ветеранов, которые служили в Красной Армии во времена марша на Берлин. Но на создание такой армии уйдут годы… Если Головко и Служба внешней разведки правы, то лучшее, на что можно надеяться, это попытаться собрать все силы страны в один кулак, как это произошло в 1941 году, отдать территорию, но выиграть время, как в том же 1941, и перейти в контрнаступление, подобно тому как сумела это сделать Россия в 1942 — 1943 годах. Генерал сказал себе, что никто не может заглянуть в будущее, люди не наделены этим даром. Пожалуй, это к лучшему, потому что прошлое, как известно всем, редко повторяется. России повезло в войне против фашистов. Нельзя полагаться на одно везение.

Надо рассчитывать на коварного и непредсказуемого противника. Есть и другие люди, которые тоже могут смотреть сейчас на карту, как и он, различать обстоятельства и препятствия, взвешивать соотношение сил и понимать, что решение проблемы находится на обратной стороне листа бумаги, в противоположном полушарии. Классическая формула ведения боевых действий заключалась в том, чтобы сначала нанести удар и ослабить сильного противника, затем сокрушить его слабого союзника и уж потом добить сильного противника в удобное для себя время. Бондаренко знал это, но ничего не мог предпринять. Его страна была слабым противником для исламского мира, и у неё было множество других проблем. Россия не могла рассчитывать на помощь друзей, потому что долгое время неустанно трудилась, создавая себе врагов.

Салех даже не помышлял о такой возможности. Он видел страдания других и даже причинял их сам, когда был одним из сотрудников службы безопасности своей страны, но не такие мучительные. Ему казалось, что теперь он расплачивается за каждое прегрешение, совершенное в течение жизни, только за все одновременно. Страшная боль непрерывно пронзала все его тело. Салех был сильным мужчиной, физически крепким и умел переносить боль. Но не такую. Сейчас страдала каждая его клетка, и когда он чуть поворачивался в надежде уменьшить нестерпимую боль, добивался лишь того, что боль перемещалась. Страдания были такими невыносимыми, что даже заглушили страх, который должен был сопровождать их.

Но страх не покидал врача. Иан Макгрегор был в защитном костюме хирурга с маской на лице и в перчатках. Только предельная сосредоточенность позволяла ему сдерживать дрожь в руках. Он только что с особой осторожностью, большей, чем при общении с пациентами, больными СПИДом, взял у больного пробу крови. Два санитара помогали ему при этом, удерживая руку Салеха. Макгрегору ещё не приходилось иметь дело с геморрагической лихорадкой. Эта болезнь была для него всего лишь страницей учебника или статьёй в медицинском журнале «Ланцет». Нечто интересное и отдалённо пугающее, вроде рака, вроде многих африканских заболеваний, но сейчас это происходило перед его глазами.

— Салех? — обратился к мужчине врач.

— … да. — Едва слышное слово, похожее на стон.

— Как ты оказался здесь? Мне нужно знать это, чтобы помочь тебе.

Салех не колебался, не задумывался о соображениях безопасности или сохранения секретов. Он сделал паузу, чтобы вздохнуть и собраться с силами.

— Прилетел из Багдада, — наконец ответил он и добавил:

— На самолёте…

— Тебе приходилось недавно бывать в Африке?

— Нет, никогда. — Пациент едва качнул головой в подтверждение своих слов. Глаза у него были закрыты. Он старался сохранять самообладание и почти справлялся с этим. — Первый раз в Африке.

— У тебя были недавно половые сношения? Скажем, последнюю неделю, — пояснил Макгрегор. Он понимал, что задаёт жестокий вопрос. Теоретически такой болезнью можно заразиться при сексуальном контакте — может быть, от местной проститутки? А вдруг в какой-нибудь другой больнице Хартума произошёл аналогичный случай и его стараются замять..?

Салеху понадобилось несколько мгновений, чтобы понять вопрос. Он снова качнул головой.

— Нет, не было женщины, давно… — Макгрегор прочитал на его лице: и не будет теперь никогда.

— Ты не сдавал за последнее время кровь?

— Нет.

— У тебя были контакты с кем-нибудь, кто куда-то уезжал?

— Нет, только Багдад, только Багдад, я охранник у своего генерала, всё время рядом с ним.

— Спасибо. Сейчас мы дадим тебе лекарство, чтобы снять боль. Сделаем переливание крови и попытаемся снизить температуру, обложив тебя льдом. Я скоро вернусь. — Пациент едва заметно кивнул, и врач вышел из палаты, бережно сжимая руками в перчатках пробирки с кровью. — Проклятье, — выдохнул Макгрегор.

Пока медсёстры и санитары занимались пациентом, Макгрегор взялся за работу. Кровь одной из пробирок он разделил надвое и с величайшей осторожностью упаковал оба образца. Один образец он отправит в институт Пастера в Париж, а другой в Центр инфекционных заболеваний в Атланте. Оба образца будут посланы авиапочтой. Вторую пробирку Макгрегор передал своему старшему лаборанту, опытному и хорошо подготовленному суданцу, и сел за составление факса. Вероятный случай заболевания геморрагической лихорадкой, будет написано в тексте, он укажет также страну, город и больницу, но прежде… Он поднял трубку и позвонил в департамент здравоохранения Судана.

— Здесь? — недоуменно спросил сотрудник департамента. — В Хартуме? Вы уверены? Откуда приехал пациент?

— Уверен, — ответил Макгрегор. — По словам пациента, он приехал из Ирака.

— Из Ирака? Но как эта болезнь может попасть к нам оттуда? Вы провели анализ на соответствующие антитела? — резко бросил чиновник.

— Анализ проводится в данный момент, — сказал шотландец африканскому врачу.

— Сколько времени потребуется для анализа?

— Примерно час.

— Прежде чем уведомлять кого-нибудь, подождите моего приезда, — распорядился чиновник.

Это значило: хочу увидеть сам. Макгрегор закрыл глаза и до боли в руке сжал телефонную трубку. Этот мнимый врач был назначен правительством в департамент здравоохранения потому, что был сыном министра. Его единственным профессиональным достоинством было то, что, сидя обычно в своём комфортабельном кабинете, он не подвергал опасности живых пациентов. Макгрегор всеми силами старался сохранить самообладание. И так по всей Африке. Создавалось впечатление, что правительства африканских стран стремились прежде всего не скомпрометировать себя в глазах иностранных туристов. Но в Судан туристы не приезжали, и единственное, зачем сюда прибывали иностранцы, так это для проведения раскопок в поисках следов жизни первобытного человека на юге страны, недалеко от границы с Эфиопией. Ситуация была одинаковой на всём континенте. Департаменты здравоохранения отрицали все. Именно по этой причине СПИД так широко распространился в Центральной Африке. Они все отрицают и отрицают и будут отрицать до тех пор, пока не вымрет… Сколько? Десять процентов населения? Тридцать? Пятьдесят? Однако все боялись критиковать африканские правительства и засевших в них чиновников, опасаясь обвинений в расизме. Так что лучше молчать… и пусть люди умирают.

— Доктор, — настоятельно произнёс Макгрегор, — я уверен в поставленном диагнозе, и мой профессиональный долг…

— Он подождёт, пока я не приеду к вам, — прозвучал небрежный ответ. Макгрегор знал, что это типичный ответ африканского чиновника и бороться с этим нет смысла. Все равно не одержишь верх. В конце концов правительство Судана в считанные минуты может лишить его визы, и кто тогда будет заботиться о пациентах?

— Хорошо, доктор. Прошу вас приехать поскорее.

— У меня есть кое-какие неотложные дела, а затем я приеду. — Это означало, что может пройти целый день, и даже не один. Оба понимали это. — Вы уже изолировали этого пациента?

— Мы приняли все меры предосторожности, — заверил его Макгрегор.

— Вы отличный врач, Иан. Я знаю, что могу положиться на вас. — Связь прервалась. Макгрегор едва успел положить трубку, как телефон зазвонил снова.

— Доктор, зайдите в палату двадцать четыре, — услышал он голос медсёстры.

Макгрегор вошёл в палату через три минуты. Там лежала Сохайла. Санитар выносил таз. Среди рвотных масс врач увидел кровь. Он знал, что девочка тоже приехала из Ирака. Господи, взмолился про себя Макгрегор.

— У вас нет оснований чего-либо опасаться.

Целью этих слов было успокоить присутствующих, хотя членам Революционного Совета хотелось бы большего. Иранские имамы говорили, наверно, правду, однако полковники и генералы, сидевшие вокруг стола, были капитанами и майорами во время войны с их страной, а никто не забывает врагов, с которыми воевал на поле боя.

— Нам нужно, чтобы вы взяли в свои руки командование армией Ирака, — продолжал старший из иранских священнослужителей. — В качестве награды за сотрудничество с нами вы сохраните свои звания и должности. Мы требуем лишь одного — чтобы вы дали на Коране клятву верности новому правительству.

Разумеется, этим все не ограничится. За ними будут постоянно следить. Офицеры знали это. Стоит совершить малейшую ошибку, как их ждёт расстрел. Но выбора не было, разве что отказаться принести присягу, и тогда их расстреляют уже сегодня же вечером. Расстрел без суда не был чем-то необычным как в Ираке, так и в Иране, и являлся весьма действенным средством борьбы с диссидентами — настоящими или воображаемыми — в обеих странах.

Справедливость такого решения проблемы зависела от того, на какой стороне вы находитесь. Если вы стоите с винтовкой в руках, это быстрый, эффективный и окончательный способ решения проблемы в свою пользу. Оказавшись под дулами винтовок, вы испытываете внезапный ужас авиакатастрофы, и ваша душа успевает только с ужасом и отчаянием крикнуть: «НЕТ!», прежде чем тело упадёт на землю. Вот только в этом случае у них был выбор. Немедленная смерть сейчас или возможная позже. Старшие офицеры, уцелевшие при чистке, украдкой переглянулись. Командование армией было не в их руках. Личный состав армии — солдаты — были на стороне народа или подчинялись своим ротным командирам. Первые были довольны тем, что впервые за почти десятилетие у них достаточно пищи. А ротные командиры испытывали удовлетворение от того, что перед их страной открывалось новое будущее. Ирак полностью порвал с прежним режимом. Он остался в прошлом, стал всего лишь кошмарным воспоминанием, и никто не хотел его возвращения. Полковники и генералы, сидевшие за столом, могли снова взять в руки командование вооружёнными силами только с помощью своих прежних врагов, которые стояли у торца стола с безмятежными улыбками на лицах — ещё бы, они победили и теперь держали в руках их жизни, будто разменную монету, — легко отданные и так же легко взятые обратно. Так что выбора по сути дела не было.

Номинальный председатель Революционного Совета кивнул в знак согласия, и тут же последовали утвердительные кивки остальных. С этого момента Ирак исчез как независимая страна, канул в прошлое.

Теперь оставалось всего лишь сделать несколько телефонных звонков.

Единственное, что их удивило, — почему этого не произошло раньше. На сей раз аналитики опередили станции радиоперехвата «След бури» и «Пальма». Телевизионные камеры были уже установлены, как станет ясно позднее, но в первую очередь — действия, что и зарегистрировали спутниковые фотографии.

Первыми пересекли границу моторизованные части. Иранцы мчались по нескольким шоссе при полном радиомолчании. Однако в этом регионе мира был день, и высоко в космосе пролетали два разведывательных спутника КН-11, передававшие изображение на приёмные станции через спутники связи. Ближайшая к Вашингтону находилась в Форт-Бельвуаре.

— Слушаю, — сказал Райан, поднося к уху телефонную трубку.

— Это Бен Гудли, господин президент. Началось. Иранские войска пересекли границу и входят в Ирак, не встречая никакого сопротивления.

— Уже последовало официальное объявление?

— Пока нет. Похоже, они сначала хотят утвердиться там.

Джек посмотрел на настольные часы.

— О'кей, рассмотрим ситуацию на утреннем брифинге. — Нет смысла нарушать сон. У него есть люди, которые будут работать всю ночь, следить за развитием событий, напомнил себе Райан. В конце концов, совсем недавно он сам занимался этим.

— Слушаюсь, сэр.

Райан положил трубку и сумел снова заснуть. Это был один из президентских талантов, которым он уже почти овладел. Может быть, подумал Джек, погружаясь в сон, может быть, ему удастся научиться играть в гольф во время кризисных ситуаций… вот было бы…

Как и следовало ожидать, им оказался один из педерастов. Он ухаживал за преступником, приговорённым к смертной казни за убийство, и делал это должным образом, бережно и тщательно. Судя по видеоплёнке, это ускорило процесс передачи вируса.

Моуди проявил предусмотрительность и распорядился, чтобы медики внимательно следили за новыми «санитарами». Последние принимали обычные меры предосторожности, надевали перчатки, тщательно мылись, поддерживали чистоту в палате и вытирали все, что попадало на пол. Эта последняя задача все более усложнялась прогрессирующей болезнью первой группы подопытных. Их стоны доносились из динамика достаточно громко, чтобы он мог понять, какие муки претерпевают страдальцы, тем более что их лишили болеутоляющих средств, нарушив мусульманские традиции милосердия, чего Моуди не принял во внимание. Вторая группа подопытных делала то, что им приказали, но их лишили масок, в чём и заключалась цель опыта.

Педераст был молодым человеком, чуть старше двадцати, и он относился к пациенту, порученному его заботам, с поразительной чуткостью. Не имело значения, делал он это из сострадания к мукам убийцы или потому, что хотел продемонстрировать, что и сам достоин милосердия. Моуди навёл на него камеру и увеличил изображение. Его кожа была сухой и воспалённой, движения медленными, словно причиняли ему боль. Врач поднял трубку. Через минуту на экране появился один из армейских медиков. Он о чём-то поговорил с педерастом и, прежде чем вышел из палаты и снял трубку телефона в коридоре, сунул ему в ухо термометр.

— У субъекта номер восемь температура тридцать девять и две. Жалуется на усталость и боль в конечностях. Глаза у него красные и опухшие, — деловито доложил медик. Можно было не сомневаться, что армейские медики не проявят такого же сочувствия к подопытным, какое они проявляли к сестре Жанне-Батисте. Несмотря на то что она принадлежала к неверным, монахиня была, по крайней мере, добродетельной женщиной, чего уж никак нельзя было сказать о мужчинах в палате. Это для всех упрощало ситуацию.

— Спасибо.

Итак, его предположение подтвердилось, подумал Моуди. Вирусы штамма Маинги действительно могли переноситься по воздуху. Теперь всего лишь оставалось убедиться, сохранялась ли у них прежняя вирулентность и умрёт ли от лихорадки Эбола новый субъект. Когда у половины второй группы появятся аналогичные симптомы, подопытных переведут в отдельную палату по другую сторону коридора, а подопытным первой группы введут смертельную дозу наркотиков, и с ними будет покончено. Все они уже умирали.

Моуди знал, что директор будет доволен. Заключительный этап эксперимента оказался таким же успешным, как и предыдущие. Теперь они не сомневались, что у них в руках оружие столь ужасной силы, какой ещё никогда не располагал человек. Разве это не великолепно, сказал себе врач.

Обратный рейс всегда проще для организма. «Артист» прошёл через металлодетектор, остановился, подождал, пока вокруг него не провели магическим жезлом, и, как всегда, продемонстрировал смущение из-за своей золотой ручки «Кросс» в кармане пиджака. Затем он прошёл в зал ожидания первого класса, даже не оглянувшись назад. Если полицейские следят за ним, они остановят его сейчас. Но за ним никто не следил, и его не остановили. Его кожаный блокнот находился в ручной клади, однако «Артист» решил пока подождать. Скоро объявили посадку, он прошёл по длинному коридору к «Боингу-747» и сразу нашёл своё кресло в переднем салоне. Авиалайнер оказался полупустым, что было очень удобным. Как только самолёт оторвался от земли, «Артист» достал из кейса блокнот и принялся записывать все, что до сих пор не хотел заносить на бумагу. Как и обычно, фотографическая память не подвела его, и он работал не прерываясь целых три часа, пока где-то над серединой Атлантики не почувствовал, что нужно поспать. Он справедливо подозревал, что сон не будет лишним.

Глава 29

Заключительный суд

Келти знал, что это могло стать его последней попыткой попасть в цель, — он снова вспомнил метафору, связанную с огнестрельным оружием. Тем не менее ирония этого не пришла ему в голову. Келти предстояло предпринять сегодня более важные шаги. Накануне он пригласил на пресс-конференцию тех сотрудников средств массовой информации, которые ещё оставались ему верны, на кого он мог положиться. Остальные, если и не покинули его, то по меньшей мере не проявляли должного энтузиазма, не будучи уверенными в его победе. И всё же на двухчасовую пресс-конференцию, начавшуюся в полночь, собралось немало репортёров, заинтригованных несколькими упомянутыми им ключевыми словами и фразами. После этого ему оставалось только потребовать от них соблюдения правил. Все сказанное им должно быть использовано всего лишь как информация, его слова нельзя цитировать. Разумеется, репортёры согласились.

— Возникла весьма тревожная ситуация. ФБР подвергло весь седьмой этаж Госдепартамента, все руководство, проверке на детекторе лжи, — сказал Келти. До репортёров доходили кое-какие слухи, но они не могли найти никого, кто мог бы подтвердить их. Слова Келти стали таким подтверждением. — Но ещё больше меня беспокоит то, какую политику начало проводить новое правительство. Бретано настаивает на укреплении обороны — и это человек, который является ставленником военно-промышленного комплекса. По его словам, необходимо устранить всю проверку системы поставок, избавиться от контроля Конгресса над разработкой новых видов вооружения. А посмотрите, к чему стремится Джордж Уинстон? Он хочет нарушить налоговое законодательство, сделать его более регрессивным, упразднить налоги с доходов от капиталовложений. Почему? Да потому, что он намеревается переложить весь груз налогов на плечи трудящихся и среднего класса, предоставить полную свободу богачам.

Я никогда не считал Райана профессионалом, не думал, что он достаточно компетентен, чтобы занимать пост президента, но, должен признаться, такого я не ожидал. Он реакционер, крайний консерватор — просто не знаю, как ещё его назвать.

— Вы уверены относительно того, что происходит в Госдепе? — спросил корреспондент «Нью-Йорк тайме».

— Абсолютно, на все сто процентов, — кивнул Келти. — Вы хотите сказать, что не знаете об этом? Послушайте, парни, как же вы исполняете свою работу? — спросил он усталым голосом. — В разгар кризиса на Среднем Востоке Райан послал агентов ФБР в Госдеп, чтобы мешать деятельности наших лучших экспертов, пытаясь обвинить их в краже письма, которого никогда не существовало.

— А теперь, — вмешался руководитель администрации бывшего вице-президента, делая вид, будто случайно говорит больше, чем следовало, — «Вашингтон пост» готовится опубликовать серию статей, в которых превозносят Райана.

— Одну минуту, — выпрямился репортёр из «Вашингтон пост», — этим занимается Боб Хольцман. Я уже сказал своему редактору, что считаю такую публикацию ошибочной.

— Кто является источником его информации? — спросил Келти.

— Не имею ни малейшего представления. Боб никогда не раскрывает свои источники. Вы знаете это.

— Так вот, что собирается сделать с ЦРУ Райан? Он хочет в три раза увеличить штаты оперативного управления — оно укомплектовано нелегальными агентами и шпионами. Только это и нужно нашей стране, верно? Так чем занимается Райан? — задал риторический вопрос Келти. — Укрепляет оборону. Переделывает налоговое законодательство в угоду «жирным котам». И возвращает ЦРУ к временам холодной войны. Мы снова окажемся в пятидесятых годах. Возникает вопрос — зачем ему это нужно? — потребовал ответа Келти. — Почему он делает все это? О чём думает? Неужели я единственный человек в городе, которого интересует ответ на этот вопрос? Когда вы начнёте выполнять свои обязанности? Он пытается запугать Конгресс и делает это вполне успешно. А где средства массовой информации? Кто возьмётся защищать интересы общества?

— Что ты хочешь этим сказать, Эд? — спросил корреспондент «Нью-Йорк таймс».

Келти выразил своё разочарование жестом, который сделал бы честь талантливому актёру.

— Я стою у края свой политической могилы и не стремлюсь к личной выгоде, но не могу бессильно наблюдать за тем, как наша страна катится в пропасть. Я не могу допустить, чтобы Райан и его закадычные друзья сосредоточили правительственную власть в руках всего нескольких человек, получили возможность шпионить за нами, перестроили налоговый кодекс таким образом, чтобы ещё больше обогатить и без того богатых людей, которые не платят свою справедливую долю налогов, передать ещё больше заказов оборонной промышленности — а что последует дальше? Отмена гражданских свобод? Каждый день он посылает свою жену на работу на военном вертолёте, а вы даже не обратили внимания на это. У нас укрепляется имперское президентство, о котором не мог мечтать Линдон Джонсон, причём без Конгресса, способного предпринять что-то. Вы знаете, кто у нас в Белом доме? — Келти сделал паузу, чтобы привлечь внимание присутствующих. — Король Джек Первый, вот кто! Пора предпринять что-то. Почему вы не хотите заняться этим?

— Что вам известно о серии статей Хольцмана? — спросил репортёр из «Бостон глоб».

— В ЦРУ Райан вёл себя как авантюрист. Он убивал людей.

— Да это просто гребаный Бонд, — вставил глава администрации Келти в нужный момент.

Корреспондент «Вашингтон пост» решил защитить своё издание.

— Хольцман ничего не говорил об этом, — возразил он. — Если вы имеете в виду тот случай, когда террористы напали…

— Нет, я имею в виду совершенно другое. Хольцман собирается написать о том, что случилось с Райаном в Москве. Между прочим, это спланировал вовсе не он, а судья Мур, который был тогда директором ЦРУ. Райан был всего лишь исполнителем. Впрочем, и это достаточно плохо. Разработанный в ЦРУ план представлял собой вмешательство во внутренние дела прежнего Советского Союза, и никому не пришло в голову, что это, может быть, не самая лучшая идея — я хочу сказать, мы ведь мешали работе правительства страны, у которой было десять тысяч боеголовок, нацеленных на нас. Вы понимаете, ребята, это ведь повод для начала военных действий, верно? А зачем? Чтобы спасти главного советского бандита — председателя КГБ — от чистки, вызванной тем, что он, преступив свои полномочия, хотел захватить власть в Советском Союзе, и все ради того, чтобы раскрыть советскую шпионскую сеть, действующую внутри ЦРУ. Готов побиться об заклад, что Райан не рассказал об этом Хольцману, как вы думаете?

— Я не знаком с текстом статьи, — признался репортёр из «Вашингтон пост». — До меня всего лишь доходили слухи.

Это признание едва не вызвало улыбку у Келти. Подумать только, его источники внутри редакции осведомлены лучше, чем ведущий политический корреспондент газеты.

— О'кей, вы утверждаете, что Райан убивал людей, как какой-нибудь Джеймс Бонд, — с раздражением произнёс он. — Есть доказательства?

— Четыре года назад, помните, в результате взрыва бомб в Колумбии погибли члены Медельинского картеля? — Келти подождал кивка репортёра. — Это была операция, спланированная и проведённая ЦРУ. Райан побывал в Колумбии — его действия тоже граничили с военными. Это уже два случая, о которых мне известно.

Келти с удовлетворением подумал о том, как искусно Райан готовил собственное падение. «Синий план» уже поднимал волну недовольства в разведывательном управлении ЦРУ, где перед многими высокопоставленными чиновниками встала угроза увольнения на пенсию или сокращения их бюрократических полномочий, а им так нравилось расхаживать по коридорам власти. Они искренне считали, что их деятельность играет жизненно важную роль в деле безопасности страны и вдобавок к этому им ведь нужно чем-то заниматься, не правда ли? Более того, в своё время Райан задел чувства многих бюрократов в Лэнгли, и теперь они готовы были расплатиться с ним. Даже лучше, что он занимает сейчас более высокое положение, чем раньше, потому что источники всего лишь беседовали с бывшим вице-президентом Соединённых Штатов, может быть, даже с истинным президентом, убеждали они себя, а не со средствами массовой информации, что было бы противозаконно. А так они только ведут вполне оправданное обсуждение вопросов, играющих жизненно важную роль для национальной политики страны.

— Насколько вы уверены в этом? — спросил корреспондент «Бостон глоб».

— В моём распоряжении имеются даты. Помните, когда умер адмирал Джеймс Грир? Он был близким другом и учителем Райана, наверно, спланировал операцию, находясь на смертном одре. Райан не принимал участия в его похоронах. В тот момент он находился в Колумбии. Это факт, и вы можете проверить его, — уверенно заметил Келти. — Вероятно, по этой причине Джеймс Каттер и покончил с собой…

— Мне казалось, что это был несчастный случай, — сказал корреспондент «Нью-Йорк тайме». — Он отправился на утреннюю пробежку и…

— … и по чистой случайности попал под колеса рейсового автобуса? Послушайте, я не утверждаю, что Каттера убили. Я всего лишь говорю, что он оказался замешанным в проводимую Райаном незаконную операцию и не хотел нести ответственность за неё. Это позволило Джеку Райану замести следы. Знаете, — произнёс Келти, — мне кажется, что я недооценил Райана. Он самый ловкий и скользкий деятель со времён Аллена Даллеса[69], а может, и Билла Донована[70], но время таких деятелей прошло. Нам не нужно ЦРУ с утроенным количеством шпионов. Увеличивать расходы на оборону бессмысленно. Нам не нужно переделывать налоговое законодательство, чтобы защищать миллионеров — друзей Райана. И уж точно нам не нужен президент, который считает, что пятидесятые годы были такими восхитительными. Он делает шаги, ведущие нашу страну к катастрофе. Я не знаю, — ещё один беспомощный жест, — может быть, мне придётся заняться всем этим в одиночку. Я… я знаю, что рискую своей репутацией, выступая таким образом, что меня могут забросать грязью историки… но, черт побери, после того как я принёс клятву верности Конституции нашей страны в первый раз, — продолжал он, словно думая вслух, — когда я впервые стал членом палаты представителей… затем был выбран сенатором… и когда Роджер попросил меня стать вице-президентом… Понимаете, такие вещи не забываются… может быть, я не подхожу для такой должности… Да, я совершил немало ошибок в жизни, изменял жене, несколько лет слишком много пил. Американский народ заслуживает, возможно, кого-то лучше меня… но сейчас я единственный, кто имеет право быть президентом, и я не могу… да, не могу нарушить веру людей, которые выбирали меня, независимо от того, чего это будет мне стоить. Райан не является президентом Соединённых Штатов. Он знает это. Иначе почему он пытается все так быстро изменить? Почему он старается принудить ко лжи высокопоставленных сотрудников Госдепартамента? Почему он затеял игру с правом на аборты? Зачем стремится изменить налоговое законодательство с помощью этого плутократа Уинстона? Он пытается заручиться поддержкой определённых слоёв общества. Райан намеревается продолжать запугивать Конгресс до тех пор, пока «жирные коты» не добьются его избрания королём или кем-то вроде этого.

— Я не согласен, Эд, — отозвался репортёр «Бостон глоб» после секундного размышления. — Политика, проводимая Райаном, действительно крайне правая, но его выступления кажутся мне чертовски искренними.

— Какое первое правило в политике? — со смешком спросил корреспондент «Нью-Йорк таймс». — Знаете, если эти сведения о России и Колумбии соответствуют действительности… Ну и ну! Это повторение пятидесятых годов, когда мы таким образом вмешивались в действия зарубежных правительств. Сейчас мы не должны заниматься этим, и уж в любом случае не на таком уровне.

— Я ничего вам не говорил, и вы не должны упоминать источник информации в Лэнгли, — предостерёг репортёров Келти, и глава его администрации раздал им кассеты. — Но здесь содержится достаточно поддающихся проверке фактов, подтверждающих все, о чём мы сегодня говорили.

— Потребуется пара дней, — сказал корреспондент «Сан-Франциско экзаминер», принимая кассету и оглядывая своих коллег. Гонка уже началась. Каждый репортёр, находившийся здесь, захочет первым сообщить эту новость. Все начнётся с того, что они прослушают магнитофонные записи уже в автомобилях по пути домой и тот, кому ехать ближе всего, получит преимущество.

— Джентльмены, я могу только сказать, что это важный материал и вам придётся исходить из требований своей профессиональной этики. Я не принимаю решений, — сказал Келти. — Мои откровения продиктованы интересами страны, и это означает, что вы тоже должны исходить из этого.

— Мы так и сделаем, — пообещал корреспондент «Нью-Йорк таймс». Он посмотрел на часы. Почти три утра. Придётся работать весь день, чтобы успеть сдать материал до десяти вечера. За это время ему следует все проверить, затем перепроверить, и на совещании в кабинете заместителя редактора добиться, чтобы материал шёл на первой полосе. У газет на Западном побережье преимущество — ещё три часа благодаря расположению часовых поясов, но он знал, как опередить их. Журналисты ставили чашки на стол, вставали, пряча свои миниатюрные диктофоны. Почти каждый, сжимая в левой руке полученную кассету, шарил правой в кармане в поисках ключей от машины.

— Рассказывай, Бен, — распорядился Райан всего через четыре часа после их телефонного разговора.

— По-прежнему ничего по местному телевидению, но нам удалось перехватить микроволновую передачу, предназначенную для трансляции в более позднее время. — Гудли подождал, пока Райан займёт место за столом. — Мы не показываем её вам из-за слишком плохого качества, но звуковая дорожка достаточно отчётлива. Короче говоря, они потратили весь день на то, чтобы укрепить свои позиции во властных структурах. Завтра последует заявление. Это стало уже, наверно, известно в стране, а официальное заявление предназначено для остального мира.

— Ловко придумано, — заметил президент.

— Действительно, — согласился Гудли. — И ещё неожиданная новость. Премьер-министр Туркменистана отбросил копыта, как предполагается, в автокатастрофе. Головко позвонил мне сразу после пяти утра и сообщил об этом. В настоящее время его не назовёшь особенно счастливым. По его мнению, Ирак и Туркменистан являются частью общего плана…

— У нас есть независимые доказательства? — спросил Райан, завязывая галстук, и тут же понял, насколько глуп этот вопрос.

— Шутите, босс? У нас нет ничего, в данном случае нет даже спутниковых фотографий.

Джек опустил взгляд на поверхность стола и задумался.

— Знаешь, когда всё время говорят, насколько могущественным является ЦРУ…

— Вы, наверно, забыли, босс? Я ведь работаю здесь. Слава Богу, что есть Си-эн-эн. Да, я знаю. Но есть и хорошие новости. По крайней мере, русские передают нам часть информации, которую они получают.

— Они испуганы, — заметил президент.

— Очень испуганы, — согласился Гудли.

— О'кей, мы знаем, что Иран присоединяет к себе Ирак, что в Туркменистане убит глава государства. И каков вывод? — спросил Райан.

— Тут я не стану спорить с Головко. Несомненно, у него есть там агентурная сеть, и похоже, он в таком же положении, как и мы. Ему остаётся только наблюдать и беспокоиться, но он не может предпринять никаких реальных действий. Возможно, это совпадение, но разведчики не должны верить в них. И уж Сергей Николаевич наверняка не верит. По его мнению, это единый план. Я считаю, что этого никак нельзя исключать. Собираюсь поговорить об этом с Васко. То, что там происходит, начинает выглядеть пугающе. Сегодня мы услышим реакцию правительства Саудовской Аравии. — А затем к нам обратится за советом Израиль, не сомневался Райан.

— Теперь Китай, — перешёл к следующему вопросу президент. Может быть, ситуация в другой части полушария будет менее мрачной. Но он ошибся.

— Китайский военно-морской флот проводит крупномасштабные учения. В них принимают участие надводные и подводные боевые корабли. Пока ВВС остались в стороне, но, судя по фотографиям со спутников, на базах истребителей идёт подготовка…

— Одну минуту…

— Да, сэр. Если это плановые учения, то почему они не были к ним готовы? В половине девятого у меня состоится разговор с Пентагоном. Наш посол беседовал с представителем министерства иностранных дел. Тот сообщил, что не следует придавать этому значения, министерство даже не поставили в известность, обычные рутинные учения.

— Чепуха.

— Может быть. Тайвань по-прежнему пытается спустить все на тормозах, но сегодня они собираются выслать в море свои корабли — по местному времени там уже наступает вечер. Наши корабли направляются к району учений. Тайваньское правительство оказывает нам всяческое содействие, их офицеры сотрудничают с нашими наблюдателями на станциях перехвата. Скоро нам зададут вопрос, как мы поступим, если случится ситуация «А» или «Б». Нужно подумать об этом. Пентагон считает, что у китайцев недостаточно сил, чтобы произвести высадку на острове, точно также, как в 1996 году. Да и ВВС Китайской республики на Тайване сейчас сильнее, чем раньше. Так что я не думаю, что будут предприняты сколько-нибудь решительные действия. Может быть, это действительно всего лишь учения. А может быть, они хотят увидеть нашу — то есть вашу — реакцию.

— Каково мнение Адлера?

— Он советует не обращать на это внимания. Мне кажется, что он прав. Тайвань сохраняет спокойствие. Думаю, нам нужно последовать их примеру. Мы перебрасываем туда корабли, особенно подводные лодки, но делаем это скрытно. Похоже, что главнокомандующий Тихоокеанским флотом принимает необходимые меры. Дадим ему возможность наблюдать за развитием событий?

— Через министра обороны, — кивнул Райан. — А какова реакция Европы?

— Там все тихо и спокойно, так же и в нашем полушарии, и в Африке тоже. Знаете, если китайцы всего лишь ведут себя вызывающе — как это им свойственно, — то единственной тревожной проблемой остаётся Персидский залив, а ведь мы уже были там и продемонстрировали нашу силу, сэр. Мы сообщили правительству Саудовской Аравии, что поддержим их в случае необходимости. Это скоро станет известно и другой стороне, и тогда они остановятся и задумаются, прежде чем строить планы о дальнейшем продвижении на юг. Мне не нравится создание Объединённой Исламской Республики, но я считаю, что мы сумеем справиться с ними. Ситуация в самом Иране далека от стабильной; его население требует большей свободы, и когда они почувствуют её вкус, страна изменится. Думаю, нужно потерпеть.

Райан улыбнулся и налил себе чашку кофе без кофеина.

— Вы становитесь очень уверенным, доктор Гудли.

— Раз мне платят за то, что я думаю, так почему бы не сказать вам, что происходит у меня между ушами, сэр?

— О'кей, принимайтесь за работу и держите меня в курсе событий. Сегодня мне придётся подумать о том, как заново создать Верховный суд. — Райан пил кофе и ждал появления Арни. Оказывается, работа президента не такая уж и трудная, а? Особенно, если у тебя хорошая команда.

— А теперь речь пойдёт о методах вербовки, — произнёс Кларк, обращаясь к новым слушателям, которые не сводили с него глаз. Джон мельком увидел усмешку Динга, который сидел в заднем ряду аудитории, и поёжился. Учебный фильм, который они только что посмотрели, касался шести важных дел. Существовало всего пять его экземпляров, и этот уже перематывался, чтобы охранник мог отнести фильм обратно в сейф. Кларк сам принимал участие в двух разработках. Одного из агентов расстреляли в подвале дома номер два на площади Дзержинского, после того как его выдал «крот» КГБ, скрывавшийся в кадрах Центрального разведывательного управления, у другого сейчас небольшая ферма среди берёз на севере штата Нью-Гемпшир. Не иначе он мечтает о возвращении домой, но Россия по-прежнему оставалась Россией, и отрицательное отношение к государственным преступникам, свойственное русским традициям, не было изобретением предыдущего режима. Такие люди навеки становились изгоями… Кларк перевернул страницу и продолжил, заглядывая в сделанные им записи.

— Вам нужно искать людей, в жизни которых возникли трудности. Вы будете проявлять сочувствие к людям с такими проблемами. Те, с кем вам придётся работать, не идеальны. Все они чем-то недовольны. Некоторые придут к вам. Совсем не обязательно, чтобы они вам нравились, но вам придётся проявлять лояльность по отношению к ним.

Что я имею в виду под понятием «вербовка»? Каждый из вас уже занимался этим, хотя бы раз или два, верно? Больше слушайте, чем говорите. Кивайте. Соглашайтесь с ними. Да, конечно, вы умнее своего босса, мне знакома эта ситуация, в нашем правительстве тоже встречаются такие же идиоты. У меня самого однажды был такой босс. Трудно быть честным человеком при таком правительстве, не правда ли? Честь действительно имеет важное значение.

Как только будет произнесено о чести, это уже хорошо, можете не сомневаться, что им нужны от вас деньги, — продолжал Кларк. — Они никогда не надеются получить столько, сколько запрашивают. У нас есть статья в бюджете управления, позволяющая платить им, сколько они захотят, но самое главное заключается в том, чтобы посадить их на крючок. Стоит им утратить свою девственность, ребята, и она уже никогда к ним не вернётся.

Ваши агенты, люди, которых вы завербуете, быстро привыкнут к тому, чем занимаются, и уже не смогут порвать с этой привычкой. Быть шпионом становится для них источником радости. Даже те завербованные, которые идеологически чисты, время от времени будут потирать руки от удовольствия, потому что знают то, что больше никому неизвестно.

У каждого из них будет какой-то изъян в характере. Часто худшими оказываются те, кто согласились работать из идеологических соображений. Их охватывает чувство вины. Они начинают пить. Бывает даже, что они исповедуются у своих священников, — у меня были такие случаи. Некоторые из них нарушают правила конспирации и потом приходят к выводу, что им все дозволено. Такие люди начнут стремиться затащить в постель любую женщину, с которой их сведёт судьба, а также станут рисковать — в этом для них особая прелесть.

Общение с агентами — сложное искусство. Вы станете для них отцом, матерью, священником и учителем. Вам придётся успокаивать их. Нужно убедить агента быть хорошим семьянином и проявлять максимальную бдительность, особенно это относится к тем, кого вы завербовали по чисто идеологическим причинам. Их поведение будет зависеть от множества обстоятельств, но самое главное — они увлекаются, стремятся делать все больше и больше. Многие агенты в глубине души склонны к самоуничтожению, страдают жаждой смерти. Они могут превратиться в борцов за справедливость, кем-то вроде крестоносцев. Мало кто из таких борцов умирает естественной смертью.

Самыми надёжными агентами являются те, кто работают за деньги. Они не будут рисковать и в конце концов захотят выйти из игры, чтобы жить спокойной жизнью в Голливуде и спать с актрисульками или что-то вроде того. Самое большое достоинство агентов, работающих за деньги, в том, что они хотят жить как можно дольше, чтобы получить возможность потратить их. К тому же, если вам нужно провести какую-нибудь срочную операцию, связанную с опасностью, на агента, работающего за деньги, вы всегда можете положиться — только будьте готовы на следующий день вывезти его за рубеж. Рано или поздно каждый из них решает, что поработал достаточно и потребует убежища.

Почему я говорю вам все это? А потому, что в нашем деле не существует твёрдо установленных правил. Пользуйтесь своей интуицией. Вам нужно понять этих людей, узнать, что движет ими, во что они верят — или не верят, о чём думают. Независимо от того, нравятся они вам или нет, вы обязаны сочувствовать им и заботиться о них. Сразу хочу предупредить вас — к большинству своих агентов вы не будете испытывать тёплых чувств, — пообещал Кларк. — Вы видели фильм. Каждое слово в нём правдиво. Три агента погибли. В одном случае погиб офицер ЦРУ, который руководил действиями своего агента. Запомните это.

А теперь перерыв. После него мистер Ревелл проведёт с вами следующее занятие. — Кларк собрал свои записи и направился к заднему ряду. Тем временем ученики в молчании обдумывали услышанное.

— Что же, мистер К., значит, вербовка не нарушает моральных принципов? — спросил Динг, глядя на Кларка невинным взглядом.

— Только если тебе за это платят, Доминго.

Теперь заболели все члены второй группы. Они заболели почти одновременно, словно время их жизни было отмерено по часам. Не прошло и половины суток, как все начали жаловаться на высокую температуру и боль в суставах — симптомы заболевания гриппом. Моуди видел, что некоторые знали, или, несомненно, подозревали, что с ними происходит. Кое-кто по-прежнему ещё помогал больным из первой группы, к которым был приставлен. Остальные обращались за помощью к армейским медикам или просто сидели на полу, ничего не делая, ощущая, как болезнь всё сильнее завладевает ими, и догадываясь, что скоро превратятся в тех, за кем раньше ухаживали. И здесь условия их прошлого тюремного заключения были против них. Управлять поведением голодных и слабых легче, чем действиями здоровых и сытых.

Состояние подопытных первой группы ухудшалось с расчётной быстротой. Испытываемые ими муки достигли такой степени, что они перестали шевелиться — даже малейшее движение делало боль ещё более нестерпимой. Один из больных был на пороге смерти, и Моуди подумал, что, возможно, как и в случае с Бенедиктом Мкузой, сердце его оказалось особенно уязвимо для штамма Маинги, не поражает ли этот подтип лихорадки Эбола в первую очередь сердечную ткань, о чём раньше никто не подумал. Это представляло абстрактный интерес, а он с этим заболеванием уже зашёл слишком далеко за пределы абстракций.

— Нет смысла продолжать эту фазу эксперимента, Моуди, — заметил директор. Стоя рядом с молодым врачом, он смотрел на телевизионные мониторы. — Приступаем к следующему этапу.

— Как скажете. — Доктор Моуди поднял трубку телефона и дал короткие указания.

Понадобилось пятнадцать минут, чтобы начать действовать, и затем армейские медики появились на экране. Они вывели из палаты всех членов второй подопытной группы, провели их по коридору и поместили в соседней большой палате. Каждого подопытного субъекта уложили на отдельную койку и всем дали лекарство, от которого они уже через несколько минут заснули. Затем медики вернулись в первую палату. Здесь половина пациентов спали, а остальные находились в состоянии ступора, не замечая ничего вокруг. Их умертвили первыми, введя в вену — у кого они ещё сохранились — сильнодействующий синтетический наркотик «дилаудид». На это потребовалось всего несколько минут, что явилось, по сути дела, актом милосердия. Тела погрузили на тележки и отвезли к газовой печи. Так же поступили с матрасами и постельным бельём. В палате остались лишь металлические каркасы коек, которые вместе со стенами обработали едкими химикалиями. Далее палату закроют на несколько дней, затем снова подвергнут тщательной дезинфекции. Теперь все внимание обслуживающего персонала сосредоточилось на второй группе — девяти преступниках, приговорённых к смертной казни, которые доказали, что лихорадка Эбола штамма Маинги может передаваться по воздуху.

Чиновник прибыл только через сутки. Несомненно, его задержала груда срочных бумаг на столе, подумал Макгрегор, затем обильный ужин и ночь, проведённая с женщиной, в компенсацию за тяжкий труд в департаменте здравоохранения. К тому же за всеми этими заботами, подозревал шотландец, до груды срочных бумаг чиновник так и не успел добраться.

По крайней мере, он был знаком с мерами предосторожности. Африканский врач едва вошёл в палату — ему пришлось сделать короткий шажок, чтобы за ним могла закрыться дверь, — но с этого места уже не сдвинулся. Стоя у входа, он наклонил голову и прищурился, чтобы лучше видеть пациента с расстояния в два метра. Свет в комнате был тусклым, чтобы не причинять боли глазам Салеха. Несмотря на слабое освещение, было заметно, как изменился цвет его кожи. На стойке рядом с кроватью висели бутыли, из которых в тело пациента вводилась кровь группы О и раствор морфия, что делало ситуацию достаточно ясной. Чиновник дрожащими руками в перчатках взял со спинки кровати карту.

— Проведён анализ на антитела? — спросил он, стараясь не обнаруживать страха.

— Результаты оказались положительными, — ответил Макгрегор.

Когда несколько лет назад в Заире случилась вспышка лихорадки Эбола, то новость о первой документированной эпидемии — никто не знал, как давно она проникла в страну, сколько деревень вымерло от лихорадки, — распространилась по соседней больнице с пугающей быстротой, настолько быстро, что медицинский персонал мигом бросил её и в панике скрылся. Это, по крайней мере, сыграло положительную роль и помогло остановить распространение болезни гораздо лучше, чем лечение пациентов, — они так и поумирали без ухода и помощи, но никто не заразился. Теперь африканские медики были знакомы с мерами предосторожности. Все носили маски и перчатки, и процедуры дезинфекции проводились с безжалостной пунктуальностью. Несмотря на то что медицинский персонал больниц в Африке был обычно укомплектован невнимательными и небрежными людьми, этот урок они постигли раз и навсегда. Теперь к ним вернулось чувство уверенности, и они, подобно медицинскому персоналу во всём мире, старались как можно лучше ухаживать за больными.

Впрочем, этому пациенту хороший уход уже ничем не мог помочь. Медицинская карта красноречиво говорила об этом.

— Из Ирака? — спросил чиновник.

— Так он сказал мне, — кивнул доктор Макгрегор.

— Мне нужно проконсультироваться с руководством.

— Доктор, я должен сообщить об этом, — настаивал Макгрегор. — Не исключено, что это начало эпидемии и…

— Нет. — Чиновник отрицательно покачал головой. — Только после того, как у нас будет больше информации. Прежде чем мы пошлём доклад о случившемся — если это понадобится, — необходимо собрать как можно больше достоверных сведений, чтобы можно было принять соответствующие меры.

— Но…

— Ответственность за это возложена на меня, и мой долг заключается в том, чтобы должным образом выполнить все необходимые формальности. — Он сделал жест в сторону пациента. Теперь, когда он снова овладел ситуацией, его руки больше не дрожали. — У него есть семья? Кто может дать нам более подробные сведения о нём?

— Я не знаю.

— Тогда я сам займусь этим, — заявил чиновник. — Распорядитесь снять копии со всех документов и немедленно пришлите их ко мне. — Отдав этот строгий приказ, он почувствовал удовлетворение от того, что выполнил не только свой профессиональный долг, но и долг перед страной.

Макгрегор униженно кивнул. В такие моменты он ненавидел Африку. Его соотечественники работали здесь уже более века. Шотландец по имени Гордон приехал в Судан, полюбил эту страну — он был, наверно, сумасшедшим, подумал Макгрегор, — жил здесь и умер в Хартуме сто двадцать лет назад. Затем Судан стал британским протекторатом. Из Шотландии сюда прибыл пехотный полк и воевал мужественно и достойно под командой британских офицеров. Но затем Судан передали обратно суданцам — слишком поспешно, не имея ни времени, ни денег, чтобы создать инфраструктуру, способную превратить примитивные племена пустынной страны в жизнеспособную нацию. То же самое относилось и к большей части континента, народы Африки расплачивались теперь за оказанную им плохую услугу. Об этом не решались говорить вслух ни он, ни всякий другой европеец из страха прослыть расистами — разве что между собой, а порой не отваживались даже и на это. Но если он был расистом, зачем же тогда приехал сюда?

— Вы получите их через два часа.

— Очень хорошо. — Чиновник вышел из палаты. Теперь старшая медсестра отведёт его в специальное помещение для тщательной дезинфекции, и он будет выполнять все её указания послушно, подобно ребёнку под наблюдением строгой матери.

Пэт Мартин пришёл с туго набитым портфелем, из которого он достал четырнадцать папок и разложил их на столе в алфавитном порядке. Вообще-то на них стояли буквы от А до М, потому что президент Райан специально подчеркнул, что пока ему не хочется знать имена кандидатов.

— Право, я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы вы не давали мне таких полномочий, — сказал Мартин, понуря голову.

— Почему? — поднял глаза Джек.

— Я всего лишь прокурор, господин президент. Хороший прокурор, это верно, и возглавляю теперь департамент уголовного розыска, но ведь я только…

— А как, по-вашему, должен чувствовать себя я? — резко бросил Райан, а затем заговорил спокойнее. — Ещё никому не приходилось выполнять обязанности президента в такой ситуации, начиная с Вашингтона. Почему вы считаете, будто я знаю, что нужно предпринять? Черт побери, я ведь даже не юрист и не смогу разобраться во всём этом без чьей-то помощи.

— Извините, господин президент, я заслужил ваш упрёк, — улыбнулся Мартин.

Но во время предыдущей встречи Райан установил критерии требований, предъявляемых к каждому. Сейчас перед ним лежали папки с данными на старших федеральных судей. В каждой из папок приводилась профессиональная биография только одного судьи Апелляционного суда Соединённых Штатов, начиная от судьи в Бостоне до судьи в Сиэттле. Президент дал указание Мартину и его людям выбрать судей с опытом работы на этой должности не менее десяти лет, в течение которых ими было принято, по крайней мере, пятьдесят письменных решений по важным вопросам (в отличие от рутинных дел вроде тех, как какая-то из сторон выиграла процесс по ответственности за совершение чего-то), причём ни одно из этих решений не было отменено Верховным судом, а если одно или два и были отменены, то позднее их восстановили при повторном рассмотрении в Вашингтоне.

— Здесь подобраны достойные кандидаты, — заметил Мартин.

— Каково их отношение к смертной казни?

— Вспомните, что в Конституции содержится специальное разъяснение по этому вопросу, в Пятой поправке, — уточнил Мартин и процитировал наизусть:

— «Ни один человек не может быть приговорён дважды за одно и то же преступление; его нельзя принудить давать показания против самого себя при уголовном расследовании, а также он не может быть лишён жизни, свободы или собственности, кроме как по решению суда». Таким образом, суд может приговорить преступника к смертной казни, но подвергнуть судебному преследованию по этому делу его можно только один раз. Верховный суд установил необходимые критерии по этому вопросу в нескольких постановлениях, принятых в семидесятые и восьмидесятые годы — рассмотрение вины в судебном процессе, за которым следует принятие решения по степени наказания в зависимости от «особых» обстоятельств. Все эти судьи придерживались вышеупомянутого разъяснения, за несколькими исключениями. Судья «Д» отменил решение, принятое окружным судом в Миссисипи, на основании умственного расстройства преступника. Это правильное решение, хотя совершенное преступление относилось к высшей степени тяжести. Верховный суд подтвердил его без комментариев или даже рассмотрения. Сэр, достоинство такой системы заключается в том, что никто не может повлиять на принятие решения. Такова суть закона. Множество юридических принципов основано на решениях, принятых по необычным делам. Существует мнение, что рассмотрение трудных дел приводит к плохим решениям. В Англии однажды был такой случай: двое мальчишек убили третьего, ещё моложе их. Как должен поступить судья, если обвиняемым по восемь лет? Они несомненно совершили зверское преступление, но ведь им только по восемь! В этом случае остаётся лишь надеяться, что рассмотрение такого дела попадёт к другому судье. Мы пытаемся создать логичную юридическую доктрину, принимая во внимание подобные обстоятельства. Вообще-то это неосуществимо, но мы все равно пытаемся.

— Насколько я понимаю, Пэт, вы подобрали суровых судей. А есть ли среди них более мягкие? — спросил президент.

— Помните, что я только что сказал? О том, что мне не хочется иметь подобные полномочия? Вот почему я не осмелился поступить по-другому. Судья «Е» — вот его папка — отменил однажды решение, над которым работали мои лучшие следователи, отменил его из-за допущенной при расследовании технической ошибки — принятия доказательства, — когда мы узнали об этом, то просто вышли из себя. Речь шла о вопросе компрометирующего признания, о том, что допустимо и что нет. Обвиняемый был виновен, никто в этом не сомневался. Однако судья «Е»… изучил доводы обеих сторон и принял, по-видимому, правильное решение. Теперь ФБР руководствуется его постановлением.

Райан посмотрел на папки. На их чтение уйдёт целая неделя. Это, сказал ему Арни несколько дней назад, будет его самым важным актом как президента. Ещё никогда после Вашингтона перед главой исполнительной власти в стране не стояла задача назначения полного состава Верховного суда. Но в то время мнение общества по отношению к законам было намного более твёрдым и строгим, чем ныне в Америке. Во время президентства Вашингтона определение «жестокого и необычного наказания» касалось пыток на дыбе и сжигания на костре — и то и другое применялось в дореволюционной Америке[71], — однако в недавних постановлениях Верховного суда оно означало отсутствие кабельного телевидения, отказ в операции по перемене пола или просто переполнение тюремных камер. Как хорошо, подумал Райан, тюрьмы переполнены, тогда почему бы не выпустить на свободу опасных преступников, вселяющих страх в общество, из-за опасений оказаться обвинённым в применении «жестоких и необычных наказаний» по отношению к заключённым?

А вот теперь у него появилась возможность изменить это. Все, что требовалось, — это выбрать судей, которые относятся к преступности так же непримиримо, как и он сам. Райан вспомнил, что такая точка зрения появилась у него ещё в то время, когда он слушал рассказы отца про особенно ужасные преступления и его недовольные высказывания по поводу тупоумных судей, которые никогда не бывают на месте преступления и потому не имеют представления о том, насколько оно жестоко. Кроме того, для Райана вопрос наказания преступников имел и личную окраску. На него, на его жену и детей совершали покушения. Он знал — не по слухам, а из личного опыта — ярость и ненависть к людям, способным убивать с такой же лёгкостью, как покупать конфеты в уличном ларьке, которые мучают других, словно домашних животных, чьи жертвы взывают к мщению. Он помнил, как смотрел в глаза Шона Миллера и не видел в них ничего, никаких человеческих чувств[72]. В них не было ни сострадания, ни жалости, ни даже ненависти — он был вне человеческого общества, и о его возвращении обратно не могло быть и речи…

И всё-таки…

Райан закрыл глаза, вспоминая тот момент, когда он держал в руке заряженный «браунинг», как кипела его кровь, зато руки были холодными как лёд, тот момент высшего наслаждения, когда он мог покончить с человеком, которому так хотелось убить его самого — и Кэти, и Салли, и ещё неродившегося Джека, — но внезапно он увидел, как в глазах убийцы сквозь корку бесчеловечности пробивается страх. И сколько раз он благодарил Всевышнего, что забыл взвести курок пистолета? Он хотел убить Миллера, хотел этого больше всего в жизни, помнил, как нажал на спусковой крючок и удивился его неподвижности, — а затем вспышка ярости исчезла так же быстро, как и появилась. Он не забыл, как убивал террористов в Лондоне и в лодке у подножия утёса, рядом со своим домом, как убил русского кока на «Красном Октябре». Разве мог он забыть ту ужасную ночь в Колумбии, после которой его несколько лет преследовали кошмары[73]. Но смерть Шона Миллера была бы чем-то иным. Он не защищал в тот момент себя и своих близких, так что убивать его было необязательно. Убийство Миллера являлось чем-то вроде справедливого акта возмездия. Стоя рядом с ним с пистолетом в руке, он был воплощением Закона. Боже мой, как хотелось ему тогда покончить с этой бесполезной жизнью! Но он этого не сделал. Жизнь Миллера и остальных террористов оборвалась по решению суда, действующего в соответствии с законом страны, решения взвешенного, холодного и беспристрастного. Вот почему он должен теперь выбрать самых достойных судей, которые займут места в Верховном суде, потому что принимаемые ими решения не будут желанием разъярённого человека, стремящегося защитить свою семью и отомстить за причинённые ей страдания. Эти люди, беспристрастные и справедливые, будут исходить из того, что Закон одинаков для всех и личные желания не имеют к нему никакого отношения. То, что принято называть «цивилизованным поведением», является чем-то большим, чем желания одного человека. Иначе быть не может. И долг президента заключается в том, чтобы гарантировать это, выбрав самых достойных.

— Это верно, — согласился Мартин, читая мысли президента на его лице. — Непросто, правда?

— Одну минуту. — Джек встал и прошёл в комнату секретарей. — Кто из вас курит? — спросил он у женщин.

— Я, — ответила Эллен Самтер. Ей было примерно столько же лет, сколько и ему, и она, наверно, пыталась порвать с этой привычкой, как пробуют — или, по крайней мере, утверждают это — все курильщики такого возраста. Не говоря ни слова, она протянула президенту сигарету «Виргиния слим» — такую же, как дала ему стюардесса в самолёте, заметил Джек, — и бутановую зажигалку. Президент кивком поблагодарил её и вернулся к себе в кабинет, прикурив по пути. Он ещё не успел закрыть дверь, как прибежала миссис Самтер и поставила на стол пепельницу, которую достала из ящика своего стола.

Опустившись в кресло, Райан глубоко затянулся и опустил взгляд на ковёр с эмблемой президента Соединённых Штатов, ясно различимой, несмотря на то, что её закрывала мебель.

— Почему кто-то решил, что одному человеку можно доверить такую власть? — негромко спросил Джек, — То, что я делаю здесь…

— Совершенно верно, сэр. Чувствуете себя, наверно, подобно Джеймсу Медисону[74], правда? Вам предстоит выбрать людей, которые будут решать, как следует толковать Конституцию. Возраст всех будет близок к пятидесяти или чуть за пятьдесят, так что они останутся членами Верховного суда довольно долго, — напомнил ему Мартин. — Не падайте духом, сэр. По крайней мере, это для вас не игра, вы поступаете правильно. Вы не выбираете женщин только потому, что они женщины, и не назначаете темнокожих американцев лишь потому, что они темнокожие. Я представил вам кандидатов, в число которых входят все категории американских граждан с разным цветом кожи и выбором туалетов, но имена всех вам неизвестны, и вы не сможете определить кто есть кто, если только не захотите изучить принятые ими решения. Думаю, что не захотите. Даю вам слово, сэр, что все они заслуживают полного доверия и являются достойными представителями своей профессии. Я потратил массу времени, составляя для вас этот список. Критерии, о которых вы говорили, принесли немалую пользу. Это правильные критерии. Могу лишь сказать, что это люди, разделяющие вашу точку зрения. Меня пугают те, кто стремятся к власти, — признался юрист. — Хорошие люди как следует задумаются, прежде чем согласиться на ваше предложение. Вы выберете настоящих судей, которые принимали трудные решения, будет лучше всего, если вы сами прочитаете эти решения, чтобы увидеть, как тяжело им было их принять.

— Но я не знаком с юриспруденцией и вряд ли пойму, что говорится в этих решениях. — Ещё одна глубокая затяжка. — Я знаю о законах только одно — их нельзя нарушать.

— Вообще-то совсем неплохая исходная позиция, — усмехнулся Мартин и замолчал. Продолжать было незачем. Далеко не каждый владелец Овального кабинета смотрел на вещи таким образом. Оба понимали это, но разве можно говорить об этом действующему президенту?

— Я знаю, что мне нравится и что мне хотелось бы изменить, но, чёрт возьми, — Райан поднял голову, — неужели у меня есть право так поступать?

— Да, господин президент, вы обладаете таким правом, потому что Сенат будет всё время следить за вашими действиями, заглядывая через плечо, понимаете? Может быть, они отклонят одну или две кандидатуры. Все эти судьи прошли самую тщательную проверку со стороны Федерального бюро расследований. Они честные и умные люди. Ни один из них не надеялся и не хотел оказаться в составе Верховного суда. Если вам не удастся подобрать девять человек, которые устраивают вас из этого состава, мы примемся за новые поиски. И будет лучше, если вы для этого выберете кого-нибудь другого. Директор Департамента гражданских прав — очень подходящий человек для такого поручения: его политическая позиция левее моей, но думает он тоже в нужном направлении.

Гражданские права, подумал Джек. Неужели ему придётся определять политику правительства и по этому вопросу? Откуда он знает, как правильно обращаться с людьми, мнение которых несколько отличается оттого, которого придерживаются остальные? Рано или поздно ты теряешь способность быть объективным и начинаешь руководствоваться своими убеждениями, а разве это не значит, что твоя политика будет основываться на личных предрассудках? Каким образом отличить правильное от не правильного? Боже мой!

Райан затянулся в последний раз, погасил окурок в пепельнице и почувствовал, как у него закружилась голова после возвращения к прежнему пороку.

— Ничего не поделаешь, придётся взяться за чтение, — пробормотал он.

— Я мог бы предложить вам свою помощь, но будет лучше, наверно, если вы сделаете выбор сами. Таким образом никто не обвинит вас в том, что на ваш выбор кто-то повлиял — в большей степени, чем это уже сделано. Постоянно помните об этом. Возможно, я не лучший человек для этого, но вы обратились ко мне, и я сделал все, что мог.

— Наверно, это относится ко всем нам, — заметил Райан, глядя на груду папок.

Директор Департамента гражданских прав Министерства юстиции был назначен на этот пост из политических соображений ещё во время президентства Фаулера. Раньше он занимался корпоративным правом, потом стал лоббистом — это оплачивалось намного лучше, чем преподавательская работа, — но начал проявлять интерес к политике ещё до того, как поступил на юридический факультет, и, подобно многим государственным служащим, считал свою роль исключительно важной. Его поддерживали многие, хотя он ни разу не избирался на выборный пост, и, несмотря на то что время от времени уходил с государственной службы, занимал все более и более высокие должности благодаря своей близости к власти, господствующей в этом городе, ланчам с сильными мира сего, вечеринкам, на которых присутствовали влиятельные люди, посещениям кабинетов высокопоставленных чиновников, потому что у адвоката существуют обязательства перед своими клиентами — причём клиенты выбирали его, а не наоборот. Нередко адвокату нужны крупные гонорары от немногих, чтобы защищать интересы большинства, и это было, по сути дела, его философией и на государственной службе. Таким образом, он, сам того не зная, стал воплощением афоризма Бена Джонсона[75], гласящего, что «достаточно всего лишь возражать, чтобы служить закону». Однако глава департамента никогда не утрачивал своей страсти к защите гражданских прав и никогда не лоббировал проекты, которые противоречили его внутренним убеждениям. Разумеется, с шестидесятых годов никто не решался лоббировать законы, направленные против гражданских прав как таковых, но он убедил себя, что его позиция по этому вопросу особенно важна. Являясь белым, с родословной, берущей начало задолго до Войны за независимость, он выступал на всех важных форумах и завоевал там восхищение людей, чьи политические взгляды совпадали с его собственными. Вместе с восхищением к нему пришла власть, и трудно сказать, какая из сторон его жизни сильнее влияла на другие. Благодаря своей прежней работе в Министерстве юстиции он привлёк внимание политических деятелей, а поскольку хорошо справлялся с этой работой, им заинтересовалась влиятельная юридическая фирма в Вашингтоне. Оставив государственную службу в обмен на высокооплачиваемую должность в этой фирме, он использовал свои политические связи, чтобы ещё более успешно заниматься юридической практикой, а в результате этого завоевал дополнительный авторитет в политических кругах. Одна рука у него постоянно мыла другую, до тех пор пока он сам перестал понимать, какая рука моет какую. В процессе работы дела, в которых он выступал защитником, переросли сами себя и сформировали его личность, причём так постепенно и логично, что он не заметил этого. Он стал тем, в защиту чего выступал все эти годы.

Вот в этом сейчас и заключалась проблема. Он был знаком с Патриком Мартином и восхищался его юридическим талантом, тем, как тот продвинулся в иерархии Министерства юстиции, работая только в судах, не став даже настоящим адвокатом Соединённых Штатов (это политические назначенцы, которых главным образом выбирали сенаторы для своих штатов), и, будучи одним из профессиональных юристов, стоящих вне политики, выполнял всю черновую работу, тогда как его назначенный сверху по политическим соображениям босс произносил речи, иногда выступал в суде и занимался главным образом удовлетворением своих политических амбиций. Ситуация обстояла таким образом, что Мартин был талантливым тактиком, с блеском выступал на судебных процессах, но ещё лучше проявил себя в роли юриста-администратора, направляя действия молодых следователей. С другой стороны, он плохо разбирается в политике, подумал директор департамента гражданских прав, и потому не подходит для роли советника президента Райана.

У директора департамента был такой же список, как и у Мартина. Один из его подчинённых помогал Мартину в этой работе, а люди директора оставались всецело преданными ему, потому что знали — единственный путь к быстрому продвижению в этом городе заключается в точном выполнении указаний своего босса. Стоило ему поднять телефонную трубку, и он обеспечит им высокооплачиваемую работу в крупной юридической фирме. Вот почему его подчинённый, вместе с Мартином подбиравший кандидатуры членов Верховного суда, передал ему полный список кандидатов с именами, не заменёнными на условные обозначения от «А» до «М».

Директору Департамента гражданских прав понадобилось всего лишь прочитать этот список из четырнадцати имён. Ему не требовалось знакомиться с решениями, принятыми всеми четырнадцатью судьями. Он помнил их наизусть. Вот этот, например, судья четвёртого округа в Ричмонде, отменил постановление суда низшей инстанции и написал пространное объяснение, ставящее под вопрос соответствие постановления Конституции. Объяснение оказалось настолько убедительным, что Верховный суд принял решение в его пользу, но при этом резко раскололся во мнении с пятью голосами «за» и четырьмя «против».

А вот этот судья из Нью-Йорка поддержал решение правительства в другой области, однако своими действиями ограничил сферу применения принципа, его постановление не было оспорено и стало законом для значительной части страны.

Эти четырнадцать судей не были подходящими кандидатами для Верховного суда. Точка зрения каждого на судебную власть была излишне ограниченной. Они слишком часто принимали во внимание позицию Конгресса и законодательных собраний штатов. Отношение Пэта Мартина к закону отличалось от мнения директора департамента. Мартин не понимал, что судьи обязаны исправлять то, что было не правильным, — он часто спорил с ним по этому вопросу за ланчем. Их споры были оживлёнными, но благожелательными. Мартин был приятным человеком и слишком хорошим участником дискуссий, чтобы изменить свою точку зрения по любому вопросу, независимо от того, был ли он прав или ошибался. Это делало его отличным обвинителем, но ему не хватало темперамента, он не понимал, какой должна быть ситуация, и потому судьи, выбранные им по этому принципу, не удовлетворяли необходимым требованиям, а сенаторы могут оказаться недостаточно проницательными и согласиться с кандидатами, выбранными президентом из списка Мартина. Директор департамента не мог допустить этого. Назначая людей на столь влиятельные должности, нужно найти таких, которые знают, как использовать данную им власть.

По сути дела у него не было выбора. Он сложил список, сунул его в конверт и спрятал в карман. Затем снял телефонную трубку и договорился с одним из своих многочисленных знакомых встретиться за ланчем.

Глава 30

Пресса

Телевидение стало таким вездесущим, что решено было объявить о свершившемся во время утренних новостей. Вот таким образом реальность была определена, изменена и объявлена. Несомненно, наступила заря нового дня. У телезрителей не было в этом ни малейших сомнений. За спиной диктора висел новый флаг зелёного цвета, цвета ислама, с двумя маленькими золотыми звёздочками. На свет появилась новая страна, её название — Объединённая Исламская Республика. Она будет состоять из двух ранее независимых государств — Ирана и Ирака. Жизнь в новой стране будет основываться на исламских принципах мира и братства. Во главе Объединённой Исламской Республики будет стоять выборный парламент, называемый меджлисом. Выборы, сообщил диктор, состоятся в конце года, а пока руководство страной будет находиться в руках Революционного совета, состоящего из политических деятелей обеих стран, причём представительство в совете будет пропорционально их населению. Это гарантировало ведущую роль Ирана, не сказал диктор, но всё было понятно итак.

Нет никаких оснований, продолжал он, для других стран опасаться ОИР. Новое государство объявляет о своём намерении соблюдать добрососедские отношения со всеми мусульманскими народами, а также с теми странами, которые раньше дружески относились к двум частям добровольно объединившейся республики. На то, что это заявление во многих отношениях звучало противоречиво, диктор не обратил внимания. Остальные страны Персидского залива, все они были исламскими, не поддерживали дружеских отношений ни с одной из стран, входящих теперь в состав Объединённой Исламской Республики. Далее он сообщил, что уничтожение иракского военного потенциала будет продолжаться теми же темпами, так что у международного сообщества не должно оставаться ни малейших сомнений относительно враждебных намерений новой страны. Политические заключённые будут немедленно освобождены…

— Чтобы освободить место для новых, — заметил майор Сабах, дежуривший на станции радиоперехвата «Пальма». Итак, это случилось. Не имело смысла сообщать о возникновении Объединённой Исламской Республики, потому что телевидение транслировало передачу из Багдада на все страны Персидского залива и в каждой комнате с включённым телевизором единственным улыбающимся лицом было лицо диктора на экране, до тех пор пока оно не исчезло и не начали передаваться «стихийно» возникшие демонстрации у различных мечетей, где правоверные после утренней молитвы выражали свою радость.

— Привет, Али, — отозвался Райан. Он всё ещё не ложился, продолжая читать материалы, содержащиеся в папках, оставленных Мартином. Как обычно, он испытывал головную боль, и ему казалось, что эта боль возникает всякий раз, как только он переступает порог Овального кабинета. Его удивляло, что правительству Саудовской Аравии понадобилось столько времени, чтобы обсудить сложившееся положение и санкционировать телефонный разговор наследного принца, являющегося одновременно министром без портфеля, с президентом Соединённых Штатов. Может быть, члены правительства надеялись, что положение изменится само по себе. Это не было чем-то исключительным для того региона мира. — Да, сейчас я смотрю телевизионную передачу из Багдада. — В нижней части экрана, подобно тексту для глухонемых, бежала строка перевода, сделанного лингвистами из Агентства национальной безопасности. Адлер, Васко и Гудли вошли в кабинет как только началась передача, записанная станциями радиоперехвата, что избавило Райана от необходимости читать перевод, но отнюдь не от головной боли.

— Все это очень тревожно, хотя и не является неожиданностью, — послышался голос принца по кодированной линии связи.

— Остановить это было невозможно. Я разделяю беспокойство правительства Саудовской Аравии, Ваше высочество, — произнёс Райан усталым голосом. Он мог бы выпить кофе, но ему хотелось хоть немного поспать.

— Мы собираемся привести нашу армию в состояние повышенной боевой готовности.

— Вам нужна наша помощь? — спросил президент.

— Пока нам хотелось бы удостовериться в том, что вы по-прежнему поддерживаете нас.

— Позиция Соединённых Штатов не изменилась. Я уже говорил вам об этом. Наши гарантии безопасности Королевства Саудовская Аравия остаются в силе. Если вы хотите, чтобы мы продемонстрировали это, мы готовы предпринять шаги, которые ваше правительство считает разумными и уместными.

— Нет, господин президент, пока мы не собираемся обращаться к вам с официальной просьбой. — Заявление Али было сделано таким голосом, что взгляд Райана метнулся к динамику и затем остановился на лицах присутствующих в кабинете.

— В таком случае могу я предложить, чтобы ваши представители обсудили с моими возможные варианты?

— Это должно пройти незаметно. Моё правительство не хочет обострять ситуацию.

— Мы сделаем все, что в наших силах. Вы можете начать с переговоров с адмиралом Джексоном — он сейчас занимает должность начальника оперативного управления в…

— Да, господин президент, я встречался с ним в Восточном зале. Я поручу нашим представителям провести с ним сегодня рабочую встречу.

— О'кей. Если я тебе понадоблюсь, Али, ты всегда можешь позвонить мне по этому телефону.

— Спасибо, Джек. Надеюсь, ты хорошо выспишься. — Али имел в виду, что президенту понадобится сон. Впрочем, сон понадобится всем. Связь прервалась. Джек нажал на кнопку, чтобы гарантировать отключение телефона.

— Какие будут точки зрения?

— Али хочет, чтобы мы сделали что-то, но король ещё не принял решения, — сказал Адлер.

— Правительство Саудовской Аравии попытается установить контакт с Объединённой Исламской Республикой, — выразил своё мнение Васко. — Их первой реакцией будет попытка продолжить переговоры, попробовать обсудить отношения. Саудовская Аравия возьмёт эту инициативу на себя. Полагаю, что Кувейт и другие страны Персидского залива позволят королевству говорить от их имени, но скоро и они свяжутся с нами, скорее всего по другим каналам.

— У нас хороший посол в Кувейте? — спросил президент.

— Уилл Бэч, — утвердительно кивнул Адлер. — Кадровый дипломат. Не страдает от избытка инициативы, зато работяга, знает язык и знаком с культурными традициями. У него много друзей среди членов королевской семьи. Неплохо разбирается в торговых отношениях между нашими странами. Он отлично проявил себя в качестве посредника во время переговоров между нашими деловыми кругами и правительством Кувейта.

— У него хороший заместитель, готовый в любой момент поддержать его, — добавил Васко. — Атташе тоже хорошо подготовленные, сотрудники разведывательных органов.

— Отлично, Берт. — Райан снял очки, которыми пользовался для чтения, и потёр глаза. — А теперь скажи нам, что произойдёт дальше.

— Перепугано все южное побережье Персидского залива. Для них это кошмар, который стал явью.

Райан кивнул и перевёл взгляд.

— Бен, запроси у ЦРУ оценку намерений Объединённой Исламской Республики. Свяжись с Робби и узнай у него, какие возможности есть в нашем распоряжении. Подключи к этому Бретано. Он хотел стать министром обороны, вот пусть и начинает думать не только на административные темы.

— У Лэнгли вряд ли есть шансы выяснить намерения ОИР, — напомнил Адлер. — Не их вина, но такова ситуация. — Так что оценка, представленная ЦРУ, будет включать ряд потенциальных вариантов, начиная с применения тактического ядерного оружия — в конце концов, не исключено, что Иран располагает им, — до Второго пришествия, а также три или четыре варианта между ними, причём каждый будет сопровождаться теоретическим разъяснением. Таким образом, как всегда, президенту придётся делать выбор, и не исключено, что этот выбор окажется ошибочным. Тогда никто не будет виноват в этом, кроме него самого.

— Да, я знаю. Скотт, попробуй всё-таки установить контакт с ОИР.

— Протянуть им оливковую ветвь?

— Совершенно верно, — согласился президент. — Какие мнения по поводу того, что им потребуется время, прежде чем они смогут приступить к радикальным действиям?

Он обвёл глазами присутствующих и увидел, что они согласно кивают, но не все.

— Разрешите, господин президент? — послышался голос Васко.

— Слушаю, Берт. Между прочим, твоё предсказание сбылось. Не совсем точно по времени, но ты всё-таки оказался прав.

— Спасибо, господин президент. Когда вы говорите о времени, которое потребуется им, вы имеете в виду население, правда?

— Да, конечно, — согласился Райан. Укрепление позиций правительства означало, что населению нужно время, чтобы привыкнуть к новой системе правления и принять её.

— Сэр, если вы посмотрите на население Ирака, которому нужно привыкнуть к новому режиму, сравните число иракцев с количеством людей, населяющих страны Персидского залива. Эти страны резко отличаются территорией и отдалённостью, но не численностью населения, — сказал Васко, имея в виду, что, хотя Саудовская Аравия превосходила размерами всю Америку к востоку от Миссисипи, её население было меньше числа жителей Филадельфии с пригородами.

— Они не смогут быстро укрепить свою власть, — возразил Адлер.

— Кто знает? Всё зависит от того, что вы имеете в виду под словом «быстро», господин секретарь.

— У Ирана слишком много внутренних трудностей, — начал Гудли.

Васко вспомнил, с каким одобрительным вниманием отнёсся к нему президент, и решил воспользоваться предоставившейся возможностью.

— Не следует упускать из виду религиозные соображения, — предостерёг он. — Это важный объединительный фактор, способный устранить или, по крайней мере, смягчить внутренние противоречия. Это видно по их флагу и по названию страны. Все любят победителей, а Дарейи уж точно одержал сейчас победу, не правда ли? И вот что ещё.

— Что именно, Берт? — насторожился Адлер.

— Вы обратили внимание на флаг новой исламской республики? Звезды на нём кажутся слишком маленькими, — задумчиво произнёс Васко.

— Ну и что? — послышался голос Гудли. Райан перевёл взгляд на экран и диктора. За его спиной по-прежнему виднелся флаг и…

— Так вот, на флаге ещё много места для других звёзд.

Это был момент, о котором он постоянно мечтал, но осуществление такой мечты всегда лучше, чем размышления о ней, потому что теперь приветственные крики были настоящими и звучали не в его голове, а в ушах. Махмуд Хаджи Дарейи прилетел в Багдад перед рассветом, с восходом солнца вошёл в центральную мечеть, снял при входе обувь и вымыл руки, потому что человек должен быть чист перед Аллахом. Он смиренно выслушал возгласы муэдзина, доносящиеся с минарета и призывающие правоверных к молитве. Сегодня люди не переворачивались на другой бок, стараясь прихватить ещё часок сна, сегодня перед мечетью собралась огромная толпа, запрудившая несколько кварталов. Это было признанием благочестия, которое тронуло Дарейи до глубины души. Он не занимал какого-то особого места, но чувствовал неповторимость момента, и слезы текли по его тёмным морщинистым щекам. Его захлестнули чувства. Он выполнил первую заповедь пророка Мухаммеда — восстановил единство религии, сделал первый шаг в своём священном устремлении. Когда утренняя молитва закончилась и в наступившей благоговейной тишине Дарейи встал и вышел из мечети, там его узнали толпы правоверных, и к ужасу телохранителей он пошёл по улице, приветствуя встречных, которые сначала оцепенели при виде главы бывшего враждебного государства, а потом их охватил необычайный восторг.

Здесь не было телевизионных камер, которые запечатлели бы это событие. Такой торжественный момент не должен быть осквернён рекламой, и хотя это было небезопасно, Дарейи не проявил страха. Прогулка в одиночку по улицам Багдада расскажет ему о многом, продемонстрирует силу его убеждений и обновлённую веру этих людей, покажет ему, благословляет ли Аллах его священный поиск, потому что Дарейи был поистине скромным человеком и то, что он совершал, делалось не ради него самого, а во славу Аллаха. Иначе зачем, часто спрашивал себя аятолла, он выбрал для себя жизнь, полную опасностей и лишённую человеческих радостей? Скоро за ним уже шли десятки людей, потом кучка превратилась в толпу, а толпа — в человеческий поток. Люди, которых он никогда не встречал, стали его охранниками, расчищали ему путь через массу человеческих тел. В ушах гремели возгласы исступлённого восторга, отчего старые и больные ноги несли его вперёд. Тем временем взгляд Дарейи, ставший теперь безмятежным и спокойным, медленно перемещался с одного лица на другое, ожидая опасности, но встречал только радость, отражавшую его собственные чувства. Он приветствовал толпу, подобно тому как дедушка мог бы приветствовать своих потомков, без улыбки и сдержанно, принимая как должное любовь и уважение окружающих, обещая кротким взглядом дальнейшее величие мусульман, потому что за большими событиями последуют новые грандиозные свершения, а время для них было уже близко.

— Так что он за человек? — спросил «Артист». После пересадки во Франкфурте он полетел в Афины, а затем в Бейрут и далее в Тегеран. Он не был знаком с Дарейи, а только слышал о нём.

— Он знает, что такое власть, — ответил Бадрейн, прислушиваясь к звукам демонстраций на улицах. Да, в мирной обстановке есть что-то особое, подумал он. Война между Ираком и Ираном продолжалась почти целое десятилетие. На смерть посылали детей. Ракеты превращали в развалины города обеих стран. По сути дела человеческие потери так и не удалось оценить, и, несмотря на то что война закончилась несколько лет назад, лишь сейчас наступил её окончательный конец — он нашёл выражение скорее в душевных переживаниях, чем в официальных заявлениях. Или в воле Аллаха, которая отличалась от законов человека. Возникшая эйфория была знакома Бадрейну — было время, когда он тоже разделял её. Но теперь он понимал, что на самом деле всё обстоит иначе. Подобные чувства являлись оружием в руках людей, управляющих государством, использовались в их интересах. Снаружи находились люди, которые совсем недавно проявляли недовольство тем, что им многого не хватает, которые сомневались в мудрости своего главы, которые требовали — насколько можно требовать в государстве, находящемся под столь жёстким контролем, — демократических свобод. Теперь все это исчезло и не вернётся… как долго? В этом-то и заключался главный вопрос, и вот почему такие моменты надлежало использовать должным образом. А Дарейи знал все это.

— Итак, — спросил Бадрейн, отвлекаясь от восторженных криков правоверных, — что тебе удалось узнать?

— Самое интересное мне стало ясно из телевизионных передач. Президент Райан успешно справляется со своими обязанностями, но ему приходится преодолевать немалые трудности. Правительство ещё не восстановлено и не начало действовать в полную силу. Палата представителей Конгресса тоже бездействует — выборы в неё начнутся через месяц. Райан пользуется популярностью у населения. Американцы любят проводить опросы общественного мнения, — объяснил он. — Они звонят по телефону и задают вопросы — опрашивается всего несколько тысяч, часто даже меньше, и на основание этого создаётся общественное мнение.

— И результат? — спросил Бадрейн.

— Похоже, что преобладающее большинство одобряет его действия… Однако вообще-то он не предпринимает ничего нового, только продолжает прежнюю политику. Он даже не выбрал себе вице-президента.

Бадрейн знал это, но не был знаком с причиной.

— Почему? — спросил он.

— Я тоже задал себе этот вопрос, — усмехнулся «Артист». — Назначение вице-президента должно быть одобрено американским парламентом, а пройдёт ещё немало времени, прежде чем он будет восстановлен. Более того, возникла проблема с бывшим вице-президентом, неким Келти, который утверждает, что именно он является президентом, а Райан даже не арестовал его. Их юридическая система не способна эффективно решать вопросы государственной измены.

— А если нам удастся убить Райана..?

— Это очень трудно, — покачал головой «Артист». — Я потратил полдня на то, чтобы обойти Вашингтон. Дворец охраняется очень строго. Он закрыт для публики. Улица перед ним тоже перекрыта. Целый час я сидел на скамейке, читал газету и наблюдал за тем, что происходит вокруг. На крышах всех соседних зданий находятся снайперы. Думаю, можно было бы сделать попытку во время одной из его поездок, но на это потребуются тщательные и длительные приготовления, для которых нет времени. Таким образом, остаются лишь…

— Его дети, — согласился Бадрейн.

Боже мой, я так редко вижу их, подумал Джек. Он только что вышел из лифта в сопровождении Джефа Рамана и посмотрел на часы. Уже за полночь. Проклятье. Ему удалось поспешно поужинать с детьми и Кэти, а потом он заторопился вниз, в кабинет, где занялся чтением документов и деловыми встречами. А теперь… все уже спали.

Верхний коридор был пустым и слишком широким для уюта настоящего дома. Он увидел здесь трех агентов, которые стояли «на посту», как они называли это, и уоррент-офицера с «футбольным мячом» — пресловутым «атомным» чемоданчиком. Из-за позднего времени здесь царила тишина и вообще создавалось впечатление высококлассного похоронного бюро, а не дома, в котором живёт семья. Ничто не разбросано, не видно игрушек на ковре, нет пустых стаканов на столе перед телевизором. Все слишком аккуратно, слишком чисто, словом, нет домашнего тепла. И почти всегда кто-то находится в коридоре. Раман обменялся взглядами с другими агентами, кивки которых означали: «Все о'кей, опасности нет». Никто не поджидает его с пистолетом в руке, подумал Райан. Просто великолепно.

Спальни находились здесь слишком далеко друг от друга. Он повернул налево, направляясь сначала к спальне Кэтлин. Открыв дверь, Джек увидел своего младшего ребёнка, недавно перебравшегося из детской кроватки в обычную постель. Девочка спала на боку, прижимая к себе мохнатого плюшевого мишку. Её все ещё укладывали в спальном конверте. Джек не забыл, как Салли тоже ложилась спать в таком же конверте со спрятанными ножками и как трогательно выглядят при этом маленькие дети — точно в пакетике. И вот Салли уже предвкушает наступление дня, когда она сможет покупать одежду и туалетные принадлежности в магазине «Виктория сикрет». А маленький Джек — недавно он начал возражать против того, чтобы его так называли, — настаивает теперь на том, чтобы носить боксёрские трусики, потому что это модно среди мальчиков его возраста, причём трусики должны быть приспущены, едва не сваливаться — это тоже считалось последним «писком». Впрочем, он всё ещё оставался малышом. Джек подошёл к кровати и задержался возле неё на минуту, глядя на Кэтлин и наслаждаясь в душе чувством отцовства. Затем оглянулся по сторонам. Комната выглядела неестественно аккуратной. Всё было собрано и положено на место. Ничто не валялось на полу. Одежда на завтрашний день сложена на тумбочке в углу. Даже белые носочки лежали рядом с крошечными туфельками, украшенными зверушками из мультфильма. Разве так нужно жить маленькому ребёнку? — подумал Джек. Спальня выглядела, словно кадр из фильма с Шерли Темпл[76] о высшем обществе того времени, когда его мать и отец были детьми. Он всегда удивлялся: неужели есть люди, которые ведут такую жизнь?

Нет, люди так не живут, только члены королевских семей, а также семья человека, приговорённого судьбой к должности президента. Джек улыбнулся, покачал головой и вышел из комнаты. Агент Раман закрыл за ним дверь спальни, не позволив президенту сделать даже этого. Райан не сомневался, что где-то в здании есть электронная панель, на которой видно, что вот эту дверь только что открыли и затем закрыли, датчики зафиксировали, что кто-то вошёл в комнату, и, наверно, кто-то по радио запросил агентов на жилом этаже, а те ответили, что это «Фехтовальщик» заходил в спальню «Песочницы», чтобы поправить на ней одеяло.

Джек приоткрыл дверь и сунул голову в комнату Салли. Его старшая дочь тоже спала, и ей скорее всего снился сон о каком-нибудь парне из её класса — как его зовут, вроде бы Кении? Чувак в модном прикиде. А вот порядок в спальне маленького Джека был нарушен комиксом, валявшимся на полу, зато его белая рубашка висела на вешалке и кто-то почистил его ботинки.

Итак, я потерял ещё один день, подумал президент. Он повернулся к своему телохранителю.

— Спокойной ночи, Джеф.

— Спокойной ночи, сэр, — произнёс агент Раман у двери главной спальни, ожидая, когда Райан войдёт внутрь. Затем он посмотрел налево и направо на остальных агентов личной охраны президента. Его правая рука скользнула по табельному пистолету, скрытому под пиджаком, и невидимая улыбка пробежала по лицу агента. Он знал, как легко мог бы сделать это. Но приказа ещё не поступило. Ну что ж, его связник был, несомненно, очень осторожен, как и следовало. Ареф Раман был сегодня вечером старшим среди агентов личной охраны президента. Он прошёл по коридору, кивая агентам, стоявшим на своих постах, задал какой-то ничего не значащий вопрос, затем спустился в лифте на служебный — «государственный» — этаж, вышел наружу, чтобы подышать свежим воздухом, потянулся и направился проверить посты по периметру здания. Там тоже всё было спокойно. На противоположной стороне Пенсильвания-авеню, в Лафайетт-парк, проходила какая-то демонстрация. В такое позднее время демонстранты жались друг к другу, многие курили — он не знал что, но подозревал. Может быть, гашиш? — подумал Раман с загадочной улыбкой. Разве не забавно? Кроме человеческих голосов слышался только приглушённый шум транспорта и завывание отдалённой сирены на востоке. Агенты стояли на своих постах, стараясь не терять бдительности, думая о баскетболе, хоккее, начале весенней подготовки к бейсбольному чемпионату, непрерывно глядя вокруг в поисках опасности, скрывающейся в темноте ночного города. Не туда смотрите, подумал Раман, повернулся и пошёл на командный пост.

— Если мы захотим похитить их, это возможно?

— Нет, если речь идёт о двух старших. Там слишком неудобное место, и операция будет очень трудной. А вот младшую похитить можно. Однако это может оказаться опасным и обойдётся недёшево, — предостерёг «Артист».

Бадрейн кивнул. Значит, придётся выбирать самых надёжных людей. У Дарейи есть такие люди. Это очевидно, судя по тому, что произошло в Ираке. Он снова молча посмотрел на разложенные перед ним листы с планами местности. Его гость встал и подошёл к окну. Демонстрации все ещё продолжались. Теперь раздавались крики: «Смерть Америке!» У демонстрантов и тех, кто организовывал шествия, был немалый опыт в подобных заклинаниях.

— А в чём конкретно, — спросил «Артист», — заключается операция, Али?

— Её стратегическая цель состоит в том, чтобы не допустить в наши действия вмешательства Америки, — ответил Бадрейн. «Наши» означало теперь то, что хотелось Дарейи.

Заболели все девять осуждённых из второй группы. Моуди знал это, потому что сам провёл анализы на антитела. Он даже трижды повторил анализы, и всякий раз результаты оказывались положительными. Заражённым оказался каждый. Из соображений безопасности им давали лекарства и говорили, что с ними всё будет в порядке. Они не утратят надежды на выздоровление до тех пор, пока не станет очевидным, что болезнь передалась, сохранив свою вирулентность, которая не ослабла при заражении от предыдущих носителей. Почти все пациенты получали теперь морфий, что помогало поддерживать их в полубессознательном состоянии. Итак, сначала Бенедикт Мкуза, затем сестра Жанна-Батиста, за ними десять преступников и вот теперь ещё девять. Двадцать две жертвы, если считать сестру Марию-Магдалену. Моуди подумал о том, продолжает ли Жанна-Батиста молиться за него в раю, и покачал головой.

Сохайла… подумал доктор Макгрегор, просматривая свои записи. Она была больна, но её состояние стабилизировалось. Температура снизилась на целый градус. Время от времени она приходила в сознание. Сначала он думал, что недомогание вызвано сменой часовых поясов и переездом, пока не увидел кровь в рвотных массах и кале, но теперь крови больше не было… Пищевое отравление? Это представлялось ему вероятным диагнозом. Она ела ту же пищу, что и вся семья, но ей мог попасться кусок испорченного мяса, а может быть, она сделала то же, что часто делают дети, и взяла в рот какую-то дрянь. С этим приходится иметь дело буквально ежедневно каждому доктору во всех странах мира, но это особенно распространено среди семей иностранцев, проживающих в Хартуме. Однако девочка приехала из Ирака, так же как пациент Салех. А телохранитель был серьёзно болен, и если его иммунная система в ближайшее время не одержит верх…

У детей, вспомнил Макгрегор, внезапно потрясённый этой мыслью, иммунная система сильнее, чем у взрослых. Все родители знают, что каждый ребёнок может внезапно заболеть с высокой температурой, причина этого всего лишь в том, что дети по мере роста впервые сталкиваются с разными заболеваниями. Когда ребёнок заболевает, его иммунная система начинает сопротивляться, вырабатывает антитела, которые отныне всегда будут побеждать эту болезнь — корь ли это, свинка или другое инфекционное заболевание, — если возбудители её снова проникнут в его организм. В случае первого заболевания ребёнок почти всегда выздоравливает в течение нескольких дней. Вот почему у ребёнка сегодня может быть высокая температура, а завтра он играет как ни в чём не бывало — очередное свойство детского организма, которое сначала приводит родителей в ужас, а потом начинает раздражать. Так называемые детские болезни — это те, которые побеждаются в детстве. А вот взрослый, заболевший ими в первый раз, подвергается куда более серьёзной опасности. Свинка, например, может привести к импотенции у здорового мужчины; ветряная оспа, представляющая для детей досадную неприятность, у взрослых способна закончиться смертельным исходом; от кори вымирали целые народы. Почему? Потому что несмотря на внешнюю слабость, ребёнок является одним из самых крепких организмов, известных науке. Разработанные для детей вакцины используются не для того, чтобы спасти большинство заболевших, а тех немногих, которые по какой-то причине — возможно, генетической, но никто не смог ещё дать на это определённый ответ — необычайно уязвимы для этой болезни. Даже полиомиелит, страшное инфекционное заболевание, поражающее нервно-мышечную систему, причиняет перманентный ущерб здоровью всего лишь небольшой части заболевших детей. Но ведь это дети, и взрослые защищают их со свирепой яростью, обычно встречающейся только в животном мире, — так и должно быть, подумал Макгрегор, потому что в человеческой психике природой запрограммирована забота о детях, именно поэтому наука уже много лет тратит столько усилий на исследования, направленные на искоренение детских болезней… Но почему он подумал об этом? — попытался вспомнить врач. Как часто мысли уходят в сторону, словно бродят где-то в собственной библиотеке, разыскивая нужную книгу, связанную с чем-то конкретным…

Салех приехал из Ирака.

Сохайла тоже…

У Салеха лихорадка Эбола.

У Сохайлы симптомы гриппа, или пищевого отравления, или…

Но ведь первичные симптомы лихорадки Эбола схожи с симптомами гриппа…

— Боже мой! — выдохнул Макгрегор. Он встал из-за стола и пошёл в палату девочки. По пути врач взял шприц и несколько вакуумных пробирок. Как обычно, девочка заныла при виде иглы, но у Макгрегора была лёгкая рука, и всё было кончено, прежде чем Сохайла успела заплакать. Эту проблему он оставил матери, которая спала в палате вместе с дочерью.

Ну почему я не сделал этого анализа раньше? — проклинал себя молодой врач.

— Официально их нет в нашей стране, — сказал представитель Министерства иностранных дел чиновнику из Министерства здравоохранения. — А чем он болен?

— Похоже, у него вирусная лихорадка Эбола, — ответил врач. Дипломат вздрогнул, его глаза мигнули, и он наклонился через стол.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, — подтвердил чиновник суданского Министерства здравоохранения. — Я видел результаты анализов. Пациентом занимается доктор Иан Макгрегор, один из британских врачей. Он отличный практикующий врач.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Никто. — Чиновник отрицательно покачал головой. — У нас нет оснований для паники. Пациент полностью изолирован и находится в палате для инфекционных больных. Персонал больницы знает своё дело. Мы обязаны известить об этом Всемирную организацию здравоохранения, направить туда соответствующие материалы.

— Вы уверены, что нет опасности эпидемии?

— Никакой опасности. Как я уже сказал, приняты все меры предосторожности. Лихорадка Эбола — опасная болезнь, но мы знаем, как уберечься от неё, — уверенно ответил врач.

— Тогда почему вы собираетесь извещать ВОЗ?

— В подобных случаях они высылают группу экспертов, чтобы вести наблюдение за ситуацией, давать рекомендации по методам борьбы с заболеванием, искать источник инфекции для того, чтобы…

— Этот Салех, он ведь подхватил болезнь не здесь, правда?

— Нет, конечно. Если бы в стране возникла такая проблема, мне немедленно сообщили бы об этом, — заверил врач представителя МИДа.

— Таким образом, раз нет опасности распространения болезни и он прибыл в Судан уже больным, значит, ничто не угрожает здоровью населения страны?

— Разумеется.

— Понятно. — Представитель Министерства иностранных дел повернулся и посмотрел в окно. Присутствие бывших иракских генералов в Судане по-прежнему хранилось в секрете, и в интересах его страны хранить этот секрет и дальше. Сохранение секретов означает их сохранение от всех. Он отвернулся от окна.

— Вы не будете извещать Всемирную организацию здравоохранения. Если о присутствии иракца в Судане станет известно, это может обернуться дипломатическими осложнениями для нашей страны.

— Но тут может возникнуть проблема. Доктор Макгрегор молод и полон идеализма…

— Предупредите его. Если он будет возражать, я пошлю кое-кого ещё поговорить с ним, — произнёс дипломат, подняв бровь. Подобные предупреждения, переданные должным образом, редко не принимались во внимание.

— Как пожелаете.

— А этот Салех — он выздоровеет?

— Вряд ли. Смертность при лихорадке Эбола составляет восемь из десяти, и симптомы заболевания стремительно развиваются.

— Вы не знаете, как он заразился?

— Нет. Он отрицает, что раньше приезжал в Африку, но такие люди редко говорят правду. Я могу снова поговорить с ним.

— Это может оказаться полезным.

«Президент рассматривает кандидатуры консерваторов в состав Верховного суда» — гласил заголовок. Персонал Белого дома никогда не спит, хотя эта привилегия время от времени выпадает на долю президента. Пока город спит, сюда доставляют экземпляры разных газет, и сотрудники просматривают их, выбирая материалы, представляющие особый интерес для администрации. Эти статьи вырезают, склеивают и с них снимают ксерокопии для «Ранней пташки» — неофициального издания, которое позволяет сильным мира сего узнать, что происходит или, по крайней мере, что думает о происходящем пресса. Иногда это соответствует действительности, иногда — нет, а большей частью находится где-то посредине.

— У нас произошла крупная утечка информации, — сказал один из сотрудников, вырезая статью из «Вашингтон пост».

— Похоже на то. И посмотри, как быстро распространяются слухи, — заметил его коллега и стал читать «Нью-Йорк таймс»:

+++

«В документе Министерства юстиции, предназначенном для внутреннего пользования, приводится список судей, кандидатуры которых рассматривает администрация Райана для возможного назначения на девять вакантных должностей членов Верховного суда. Каждый из этих юристов является старшим судьёй апелляционных судов Соединённых Штатов, и в список входят исключительно крайне консервативные кандидаты. В нём нет ни единого судьи, кандидатура которого выдвигалась бы президентами Фаулером или Дарлингом.

Обычно подобные кандидатуры сначала представляются для рассмотрения комитету Американской коллегии адвокатов, однако в данном случае список был составлен высокопоставленными сотрудниками Министерства юстиции под руководством Патрика Дж. Мартина, кадрового прокурора и главы Департамента уголовного розыска.»

+++

— Прессе это не нравится.

— Ты полагаешь, это такая уж суровая критика? Тогда прочитай вот эту передовицу. Боже мой, как быстро они отреагировали.

Им никогда ещё не приходилось выполнять такую тяжкую работу. Они трудились по шестнадцать часов в сутки, почти не пили пива по вечерам, да и пищу готовили наспех. А развлекало их только радио. В данный момент его пришлось включить на полную мощность. В котле кипел расплавленный свинец. Оборудование ничем не отличалось от того, каким пользовались водопроводчики: цилиндр с пропаном и горелкой, напоминающей перевёрнутый кверху ракетный двигатель, готовый для статических испытаний, и котёл с расплавленным свинцом, подогреваемый ревущим пламенем. Жидкий свинец черпали ковшом и затем разливали в формы для круглых пуль. Это были огромные пули, калибром 0,58 и весом 505 гранов[77], предназначенные для ружей, заряжающихся с дула, похожих на те, которыми пользовались горцы в двадцатые годы прошлого века. Их заказали по каталогу. Всего было десять форм, и в каждой по четыре выемки для пуль.

Пока, подумал Эрни Браун, все идёт хорошо, особенно с точки зрения безопасности. Продажа селитры, используемой в качестве удобрения, не контролировалась государством, и дизельное топливо тоже. Да и свинец продавался свободно. К тому же каждую покупку они делали в разных магазинах, чтобы не привлечь внимания большим объёмом, и нигде это не вызвало интереса.

Это была однообразная скучная работа, но, как заметил Пит, Джим Бриджер, один из пионеров, начавших осваивать Запад, тоже не прилетел туда на вертолёте. Нет, он ехал верхом, наверняка ведя в поводу ещё пару тяжело нагруженных лошадей, проезжал за день пятнадцать или, может, двадцать миль, потом ловил бобра на ужин, делал все своими руками, в одиночку, временами наталкивался на другого пионера и обменивался с ним товарами, получая от него бутыль самогона или табак. Так что они должны поступать в соответствии со старинными традициями. Это очень важно.

У них все получалось неплохо. Сейчас с ковшом работал Пит, и с того момента, как он заливал первую форму с четырьмя впадинами для пуль, до того, как он заканчивал десятую, проходило достаточно времени, чтобы отливки в первой форме затвердели, так что оставалось всего лишь окунуть форму в воду, раскрыть две половинки — внешне форма походила на огромные плоскогубцы, — и лежащие внутри пули уже успевали приобрести должную форму. Их бросали в пустую бочку из-под машинного масла, а формы вставлялись обратно.

Самой трудной частью операции оказалось приобретение бетоновоза, однако после поисков в газетах они нашли объявление об аукционе подрядчика, разорившегося и распродававшего своё имущество. Там они купили всего за двадцать одну тысячу долларов грузовик фирмы «Мак», выпущенный только три года назад и с 70567 милями на одометре, в отличном состоянии. Ночью, конечно, они пригнали его домой, и теперь он стоял в амбаре рядом, в двадцати футах, и огромные фары смотрели на них, как глаза чудовища.

Работа была трудной и однообразной, но на стене висела карта центральной части Вашингтона, и Эрни, мешая жидкий свинец, порой поворачивался и смотрел на неё. Его мозг неустанно работал, воспроизводя в памяти картины, которые он запомнил во время посещения Белого дома, сравнивая их с изображением на листе бумаги, в который раз рассчитывая расстояния — именно расстояния играли первостепенную роль в проведении операции. Агенты Секретной службы считали себя такими умными, полагали, что сумели предусмотреть все. Они перекрыли Пенсильвания-авеню именно для того, чтобы никто не мог доставить бомбу к дому президента. Так вот, они просчитались. Они упустили из виду всего одну маленькую деталь.

— Но я обязан сделать это, — настаивал Макгрегор. — Они требуют от нас извещения о возникновении эпидемии.

— Я запрещаю, — произнёс чиновник Министерства здравоохранения. — К тому же это не вызвано необходимостью. Пациент «Зеро» приехал в Хартум уже больным. Вы провели необходимые мероприятия по его изоляции. Персонал больницы выполняет свои обязанности — ты отлично подготовил их, Иан, — добавил он, чтобы снять напряжение. — Моей стране будет неприятно, если об этом станет известно. Я обсудил проблему в Министерстве иностранных дел, и меня заверили, что будут приняты все меры, направленные на то, чтобы об этом прискорбном случае не стало известно за рубежом. Это понятно?

— Но…

— Если ты будешь настаивать, нам придётся попросить тебя покинуть страну.

Макгрегор покраснел. У него было бледное лицо северянина, и кожа лица слишком легко отражала его эмоциональное состояние. Этот сукин сын наверняка сможет позвонить ещё раз, и к нему домой явится полицейский — так их здесь называли, хотя они весьма отличались от цивилизованных, дружески настроенных «бобби», с которыми ему доводилось встречаться в Эдинбурге, — и прикажет ему собрать вещи и ехать в аэропорт. Такое уже однажды случилось с врачом из Лондона, слишком резко напомнившим государственному чиновнику об опасности распространения СПИДа. А если он уедет, в больнице останутся его пациенты. В этом заключалась уязвимость Макгрегора, как хорошо знал чиновник из Министерства здравоохранения, и Макгрегор понимал, что это его козырная карта. Иан был молод и предан своей профессии, он заботился о пациентах, как надлежит врачу, и ему не хотелось передавать их в другие руки, по крайней мере, не здесь, где слишком мало компетентных врачей для такого количества больных.

— Как дела у пациента Салеха?

— Сомневаюсь, что он выживет.

— Мне очень жаль, но ничего не поделаешь. Вы не знаете, как он мог заразиться?

Лицо молодого врача снова залило краской.

— Нет, и в этом всё дело!

— Я сам поговорю с ним.

Чертовски трудно с расстояния в три метра, подумал Макгрегор. Но ему нужно было подумать и о других вещах.

Анализ крови Сохайлы показал, что она тоже больна лихорадкой Эбола. И тем не менее маленькая девочка выздоравливала. Температура у неё спала ещё на полградуса. Внутреннее кровотечение прекратилось. Макгрегор провёл и другие анализы. Печень Сохайлы функционировала почти нормально. Врач не сомневался, что она выживет. Каким-то образом девочка заразилась лихорадкой Эбола и почему-то сумела побороть её — однако не зная первого, Макгрегор мог только гадать о причинах выздоровления. А вдруг Сохайла и Салех заразились при одинаковых обстоятельствах? — подумал врач. Нет, вряд ли. Какой бы мощной ни была иммунная система ребёнка, она не может быть настолько сильнее, чем у здорового взрослого мужчины, а именно таким был Салех. И всё-таки взрослый мужчина несомненно умирал, тогда как ребёнок будет жить. Почему?

Какие посторонние факторы повлияли на эти два случая заболевания? В Ираке не было отмечено заболеваний лихорадкой Эбола, ни единого, причём при такой густонаселённости. А вдруг в Ираке разрабатывается программа биологической войны? Разве не могло там произойти вспышки болезни, которую скрыли? Нет, ведь иракское правительство рухнуло, об этом говорилось в новостях, передаваемых по телевизионному каналу «Скай-ньюз», который он принимал у себя в квартире, а при таких обстоятельствах трудно сохранить что-то в тайне. Начнётся паника.

Макгрегор был врачом, а не детективом. Во Всемирной организации здравоохранения, в институте Пастера в Париже и в Центре инфекционных заболеваний в США тоже работали врачи, пусть более опытные и с иной подготовкой, но вряд ли кардинально отличающиеся от него.

Сохайла. Нужно внимательно наблюдать за ней, регулярно делать анализ крови. А вдруг она всё ещё может заразить других? Макгрегор решил почитать медицинскую литературу. Пока он был уверен лишь в одном: иммунная система одного пациента не выдержала, тогда как иммунная система другого победила болезнь. Если он хочет получить ответ на эти вопросы, нужно довести дело до конца. Может быть, потом ему удастся сообщить о случившемся, но пока он должен остаться здесь.

К тому же, прежде чем проинформировать кого-то в Судане, он успел отправить образцы крови в институт Пастера и в Атланту. Самодовольный чиновник не знает этого, а если последуют телефонные звонки, то звонить будут не в Министерство здравоохранения, а непосредственно в больницу, Макгрегору. Он сможет передать предупреждение, сможет сообщить о политической обстановке в стране, которая не позволила ему соблюсти необходимые правила. Он сможет задать вопросы и передать некоторые сведения. А пока нужно согласиться.

— Если вы считаете это необходимым, доктор, — сказал он чиновнику. — Разумеется, вы будете соблюдать все меры предосторожности.

Глава 31

Волны и круги на воде

Сегодня утром ему предстояла расплата, и снова пришлось выдержать испытание макияжем и лаком для волос.

— Нужно бы, по крайней мере, приобрести настоящее кресло, как в парикмахерской, — заметил президент, пока миссис Эббот делала своё дело. Только накануне он узнал, что президентский парикмахер является в Овальный кабинет лишь по вызову и стрижёт и бреет президента прямо в его кресле. Он подумал, в какой ужас приходят агенты его личной охраны, когда человек держит ножницы и раскрытую опасную бритву всего в дюйме от сонной артерии президента. — О'кей, Арни, как мне вести себя с мистером Доннером?

— Начнём с того, что он может задать тебе любой вопрос, какой пожелает. Это значит, что тебе придётся подумать об ответах.

— Я стараюсь, Арни, — нахмурился Райан.

— Подчеркни то обстоятельство, что ты всего лишь простой гражданин, а не политический деятель. Для Доннера это, может быть, и не будет иметь значения, а вот на телевизионную аудиторию, которая сегодня вечером будет смотреть твоё интервью, может произвести благоприятное впечатление, — посоветовал ван Дамм. — Приготовься к коварному вопросу относительно состава Верховного суда.

— Каким образом произошла утечка информации? — недовольно проворчал Райан.

— Мы никогда этого не узнаем, а попытаешься выяснить, будешь только походить на Никсона.

— Всякий раз, когда я делаю что-то, средства массовой информации… черт их побери… — вздохнул Райан, когда Мэри Эббот кончила заниматься его причёской. — Я ведь сказал это Джорджу Уинстону, правда?

— Ты учишься, и у тебя неплохо получается. Если ты поможешь какой-нибудь старушке перейти улицу, обязательно найдётся активистка феминистского движения, которая заявит, что ты вёл себя снисходительно. Если же ты не сделаешь этого, то Ассоциация защиты престарелых обвинит тебя в бесчувствии по отношению к нуждам стариков. Это же относится и к любой другой заинтересованной группе людей. У всех у них есть свои программы, Джек, и эти программы для каждого куда важнее твоей. Старайся поступать так, чтобы обиженными чувствовало себя как можно меньше людей. Это не значит, что ты должен стремиться не обижать никого. Если только ты попытаешься поступать таким образом, то оскорбишь всех, — объяснил глава президентской администрации.

— Вот теперь я понял! — Райан округлил глаза в притворном удивлении. — Мне нужно говорить так, чтобы все чувствовали себя оскорблёнными, — и тогда меня полюбят.

Арни поморщился.

— И учти, что всякий раз, когда тебе захочется пошутить, твоя шутка непременно кого-нибудь оскорбит. Почему? Да потому, что юмор кому-нибудь всегда кажется жестоким, и к тому же есть люди, у которых вообще отсутствует чувство юмора.

— Иными словами, всегда найдутся те, кто хотят сорвать злость на ком-нибудь, а я для них самая подходящая цель.

— Я ведь говорил, что ты быстро учишься, — мрачно кивнул глава администрации. Слова президента вызвали у него беспокойство.

— На Диего-Гарсия у нас находятся транспортные суда, — сказал Джексон, указывая на соответствующую точку на карте.

— Сколько их там? — спросил Бретано.

— Мы только что перестроили ТОС…

— Что это такое? — прервал его министр обороны.

— Таблица организации и снаряжения, — пояснил генерал Майкл Мур. Он занимал должность начальника штаба армии США. Во время войны в Персидском заливе генерал командовал бригадой Первой бронетанковой дивизии. — На них можно погрузить чуть больше бригады, полной бригады тяжёлой пехоты вместе со снаряжением и запасами, рассчитанными на месяц боевых операций. Кроме того, у нас есть снаряжение в Саудовской Аравии. Оно практически совершенно новое — тяжёлые танки М1А2, боевые машины пехоты «брэдли», бронетранспортёры, ракетные установки. Новые артиллерийские установки на гусеничном ходу будут отправлены через три месяца. Саудовская Аравия, — добавил он, — помогает нам финансировать хранение. Часть оборудования, строго говоря, принадлежит им, считается резервом армии, но мы обеспечиваем техническое обслуживание, и все, что от нас требуется, это перебросить на самолётах наш персонал, они откроют ворота складов и выкатят все это наружу.

— Какая часть будет переброшена туда первой, если саудовцы обратятся с просьбой о помощи?

— Всё зависит от ситуации, — ответил Джексон. — Скорее всего первой частью, переброшенной в Саудовскую Аравию, станет один из моторизованных полков. Если возникнет ситуация, не терпящая отлагательства, мы можем перебросить по воздуху личный состав Десятого моторизованного полка, находящегося в пустыне Негев. Это можно осуществить за сутки. Для боевых действий — Третий моторизованный полк из Техаса или Второй из Луизианы.

— Моторизованный полк, господин министр, представляет собой полностью укомплектованную, хорошо сбалансированную воинскую часть силой в бригаду. Это мощная сила, обладающая превосходным вооружением. Полк вполне может постоять за себя, и противник серьёзно задумается, прежде чем вступить с ним в бой, — объяснил Мики Мур и добавил:

— Перед тем, однако, как развернуть такой полк для длительного пребывания, ему понадобится батальон боевой поддержки — подразделение, занимающееся снабжением и ремонтом.

— У нас все ещё находится авианосец в Индийском океане — сейчас он стрит у Диего-Гарсии вместе с остальными кораблями боевой группы, чтобы личный состав мог побывать на берегу, — заметил Джексон. Он знал, что моряки теперь разгуливают по всему атоллу, но это был уже другой вопрос. По крайней мере, они могут выпить пару бутылок пива, размяться и поиграть в софтбол[78]. — Кроме того, у нас есть авиакрыло истребителей F-16, почти полное авиакрыло, в пустыне Негев, что является частью нашей гарантии безопасности Израиля. Это авиакрыло и Десятый моторизованный полк составляют немалую силу. Их задача вести совместные учения с силами обороны Израиля, и потому они всё время в деле.

— Солдаты любят учения, господин министр. Это гораздо интересней, чем сидеть без дела, — добавил генерал Мур.

— Мне понадобится побывать там и посмотреть на снаряжение, — заметил Бретано. — Как только закончу с бюджетом — по крайней мере, с начальной его стадией. Судя по тому, что вы говорите, джентльмены, мне кажется, что у нас недостаточно мощные силы.

— Это верно, сэр, — согласился Джексон. — С ними нельзя вести войну, но их может оказаться достаточно, чтобы не допустить её начала, если дойдёт до того.

— Будет ли новая война в Персидском заливе? — спросил Том Доннер.

— Не вижу причины для этого, — ответил президент. Самым трудным было следить за голосом. Ответ был уклончивым, но голос его должен звучать уверенно и твёрдо. Это была ещё одна форма лжи, поскольку правда могла коренным образом изменить ситуацию. Такой стала форма «манёвра» — игры столь фальшивой и искусственной, что она превратилась в нечто, напоминающее международную реальность. При ней говорили то, что не было правдой, для того чтобы защитить правду. Черчилль однажды сказал: «… во время, войны правда становится настолько драгоценным товаром, что нуждается во лжи в качестве телохранителей». Но в мирное время?

— Однако наши отношения с Ираном и Ираком не были дружественными длительное время.

— Прошлое остаётся в прошлом, Том. Мы не можем его изменить, зато можем извлечь из него урок. Нет причины, по которой между Америкой и странами этого региона должна сохраняться вражда. Почему нам нужно оставаться врагами? — риторически спросил президент.

— Значит, мы вступим в переговоры с Объединённой Исламской Республикой? — не успокоился Доннер.

— Мы всегда готовы вести переговоры, особенно с целью установления дружеских отношений. Регион Персидского залива имеет огромное значение для всего мира. В интересах всех стран сохранить мир и спокойствие в этом регионе. Там было достаточно войн. Иран и Ирак воевали друг с другом в течение скольких лет? — восьми, причём война причинила колоссальный урон обеим странам и стоила неисчислимых жизней. Далее, возьмите множество конфликтов между Израилем и его соседями. Все, на этом следует поставить точку. Теперь мы наблюдаем за рождением новой страны. Ей предстоит сделать очень много. Её граждане нуждаются во многом, но, к счастью, у этой новой страны достаточно ресурсов, чтобы удовлетворить эти нужды. Мы желаем им счастья. Если мы сможем помочь им, то придём на помощь. Америка всегда готова протянуть руку дружбы.

Наступил короткий перерыв, означающий, по-видимому, время рекламного блока. Интервью будет показано по телевидению сегодня вечером, в девять часов. Затем Доннер повернулся к своему коллеге, Джону Пламеру, которому предстояло задавать вопросы во время следующего отрезка беседы с президентом.

— Вам нравится быть президентом?

— Я постоянно говорю себе, что не был выбран президентом, а меня приговорили к этой должности, — Райан наклонил голову и улыбнулся. — Хотите, чтобы я дал честный ответ? Мне приходится трудиться с утра до позднего вечера, занимаясь утомительной работой, причём она намного труднее, чем я предполагал раньше, зато мне здорово повезло. Арни ван Дамм прямо-таки гениальный организатор, а персонал Белого дома состоит из превосходно подготовленных людей. Я получаю десятки тысяч писем от людей за пределами кольцевого шоссе, опоясывающего Вашингтон, и в них содержатся слова поддержки и пожелания удачи. Мне хотелось бы воспользоваться предоставившейся возможностью, чтобы поблагодарить их и сказать, что из этих писем я черпаю силы.

— Мистер Райан. — Джек сделал вывод, что его научная степень доктора больше не имеет значения, — какие перемены вы намереваетесь ввести? — задал следующий вопрос Пламер.

— Джон, это зависит от того, что вы имеете в виду под словом «перемены». Моя главная задача заключается в том, чтобы правительство функционировало эффективно. Таким образом, правильнее было бы говорить не о переменах, а о восстановлении. Именно к этому я и стремлюсь. У нас по-прежнему нет Конгресса и не будет, пока не состоятся выборы в палату представителей, так что я не могу представить Конгрессу бюджет на будущий год. Я постарался подобрать хороших специалистов на основные посты в кабинете министров. Их работа заключается в том, чтобы успешно руководить своими министерствами.

— Вашего министра финансов, Джорджа Уинстона, подвергли критике за то, что он хочет внести радикальные изменения в федеральный Налоговый кодекс, — заметил Пламер.

— Я могу сказать только то, что полностью поддерживаю министра Уинстона. Налоговый кодекс постепенно стал очень сложным, да и в своей основе несправедлив. Министр финансов намерен внести поправки, которые не скажутся на сборе налогов. Более того, это заявление даже слишком пессимистично. В конечном итоге объём собираемых налогов увеличится благодаря сокращению административных расходов.

— Но многие критикуют его проект за регрессивную направленность…

Райан поднял руку.

— Минутку, Джон. Одна из проблем в этом городе заключается в том, что исказился смысл слов, которыми пользуются люди. Сбор налогов со всех в равной степени не является регрессивным. Термин «регрессивный» означает шаг назад, положение, при котором с бедных берут больше, чем с богатых. Мы не собираемся делать этого. Употребляя это слово в не правильном смысле, вы вводите людей в заблуждение.

— Но таким образом описывалась в течение многих лет налоговая система, — запротестовал Пламер. Никто не подумал о том, чтобы указать ему на необходимость усовершенствовать свою грамматику.

— Это отнюдь не значит, что она хорошая, — напомнил ему Райан. — В любом случае, как я уже сказал, я не политический деятель, Джон. Я знаю лишь одно — говорить нужно прямо и откровенно. Собирать налоги со всех в равной пропорции соответствует приводимому в словаре определению слова «справедливый». Перестань, Джон, ты ведь знаешь, как ведётся эта игра. Вы с Томом получаете огромные деньги — намного большие, чем я, — и каждый год ваш адвокат и бухгалтер тщательно изучают ваши доходы и расходы. У вас есть, наверно, капиталовложения, сделанные с целью сокращения налогов, которые вы платите, правда? Каким образом вы получили эти льготы? Очень просто, лоббисты убедили Конгресс в необходимости внести небольшие изменения в налоговое законодательство. Почему? Да потому что богатые люди заплатили им за это. И что произошло? Так называемой «прогрессивной» системой манипулируют таким образом, что возросшие налоги по сути дела не применяются к богатым, потому что у них есть юристы и бухгалтеры, знающие, как избежать этого, как обойти существующую систему. За это они получают крупные гонорары. Таким образом, повышенные налоги, которые вроде бы платят богачи, это обман. Разве не так? Когда политические деятели принимали налоговое законодательство, они все это отлично понимали.

Теперь ты видишь, Джон, куда мы зашли с так называемой «прогрессивной налоговой системой»? Никуда. Мы оказались в тупике, Джон. Существующая налоговая система — это огромная азартная игра, при которой напрасно тратится время, обманывается общество и те люди, что способны обойти закон, получают колоссальные деньги. А откуда идут эти деньги? Из кармана рядовых налогоплательщиков, это они платят за все, что происходит. Так вот, Джордж Уинстон хочет изменить эту систему, мы одобряем её. И что же происходит? Люди, которые привыкли обходить систему и умеют играть в эту игру, прибегают к нечестным приёмам и употребляют слова, вводящие общество в заблуждение, чтобы представить новый налоговый кодекс как несправедливый. Эти люди, привыкшие наживаться на других, представляют собой самую опасную и вредную для общества группу.

— И вам это не нравится, — улыбнулся Джон.

— Чем бы я ни занимался — работал ли брокером на бирже, преподавал ли историю и так далее, — я старался говорить правду. И сейчас не собираюсь изменять себе. Может быть, кое-что в Америке следует изменить, и я скажу вам, что именно: все родители в нашей стране убеждают своих детей, что политика — это грязное, отвратительное и жестокое дело. Ваш отец говорил об этом, и мой тоже. А мы соглашаемся с этим, словно это разумно и правильно, так и должно быть. Но это ошибочная точка зрения, Джон. На протяжении многих лет мы принимали как само собой разумеющееся, что политика… Впрочем, давай сначала найдём правильное определение, ладно? Политическая система — это способ управления страной, то, как мы принимаем законы, которые обязаны выполнять, и собираем налоги. Все это важно, не так ли? Но в то же самое время мы позволяем заниматься этим людям, которых не пожелали бы пригласить к себе в дом, не разрешили бы присматривать за своими детьми. Скажи, Джон, это не кажется тебе несколько странным, а?

Мы позволяем заниматься политикой людям, которые постоянно искажают факты, меняют законы в угоду спонсорам, дающим им деньги на избирательные кампании. Некоторые из этих политических деятелей просто лгут обществу. И мы не боремся с этим. Вы, все те, кто заняты в средствах массовой информации, тоже не выступаете против. Разве вы допустите подобное поведение в своей собственной профессии? Это невозможно в медицине, в науке, в бизнесе, как и в поддержании правопорядка.

Значит, здесь что-то не так, — продолжал президент, подавшись вперёд, и впервые в его голосе прозвучала страсть. — Ведь речь идёт о нашей стране, и потому нормы поведения, которые мы требуем от наших представителей, не должны быть ниже, чем у всех остальных её жителей, — наоборот, они должны быть выше. Мы должны требовать от наших политических деятелей, чтобы они соблюдали нормы честности и порядочности. Вот почему я выступаю с речами по всей стране. Джон, в политическом плане я зарегистрирован как независимый, я не принадлежу ни к одной из политических партий. У меня нет никакой политической программы, кроме как стремиться к улучшению жизни народа. Я принёс присягу и обязан добиваться этого. Я привык соблюдать данное мной слово. Правда, я узнал, что это расстраивает некоторых. Признаюсь, мне искренне жаль. Но я не собираюсь менять свои убеждения для того, чтобы завоевать одобрение каких-то особых групп общества, содержащих армию платных лоббистов. Я нахожусь здесь, чтобы служить всем, а не только тем, кто шумит больше других и зарабатывает больше всех.

Пламер скрыл своё удовольствие от этой страстной речи президента.

— О'кей, господин президент, тогда начнём с того, как вы относитесь к гражданским правам?

— Моя точка зрения сводится к тому, что Конституция не различает цвета. Дискриминация людей по причине их внешнего вида, разницы их мнений, церковной принадлежности или того, из какой страны прибыли их предки, запрещена законами нашей страны. Эти законы будут соблюдаться. Все мы должны быть равными в глазах закона как при соблюдении его, так и при нарушении. В последнем случае ими будет заниматься Министерство юстиции.

— Вы не считаете это идеализмом?

— А что плохого в идеализме? — задал ответный вопрос Райан. — В то же самое время, почему бы иногда не прибегнуть к здравому смыслу? Вместо того, чтобы наблюдать за тем, как множество людей стараются добиться преимуществ для себя или для той небольшой группы, которую они представляют, почему бы нам всем не работать вместе? Разве мы прежде всего не американцы?.. Почему не попытаться работать усерднее и не найти разумные методы решения проблем? Наша страна была создана не для того, чтобы одна группа людей хватала за горло другую.

— Некоторые полагают, что в такой борьбе каждый получает справедливую долю, — заметил Пламер.

— И одновременно потворствует коррупции политической системы, — добавил Райан.

Пришлось сделать перерыв, чтобы дать возможность операторам сменить кассеты в камерах. Джек посмотрел страдающим взглядом на дверь в комнату секретарей. Ему так хотелось закурить. Он потёр руки, стараясь выглядеть спокойным и собранным, но, несмотря на то что ему предоставилась возможность высказать взгляды, которые он вынашивал на протяжении многих лет, от этого он почувствовал только большее напряжение.

— Камеры выключены, — сказал Том Доннер, откидываясь на спинку кресла. — Вы действительно считаете, что сможете добиться этого?

— Если я не буду пытаться, тогда кто я? — вздохнул Джек. — Правительственная система разрушена. Мы все знаем это. Если никто не попытается исправить её, ситуация станет ещё хуже.

В этот момент Доннер испытывал едва ли не сочувствие к нему. Искренность Райана была очевидна, словно его сердце билось на виду у всех. Но он не понимал ситуации. Дело не в том, что Райан плохой человек, нет. Просто положение, в котором он оказался, не соответствовало его возможностям, в точности как говорили все. Келти был прав, а поскольку он был прав, Доннеру нужно выполнить свою работу.

— Мы готовы, — объявил продюсер.

— Поговорим о Верховном суде, — начал Доннер, сменив своего коллегу. — Стало известно, что вы просматриваете список кандидатов для представления Сенату.

— Да, я занимаюсь этим, — ответил Райан.

— Что вы можете сказать нам об этом?

— Я поручил Министерству юстиции представить мне список опытных судей, ведущих дела в апелляционных судах. Этот список мне представлен, и теперь я думаю над кандидатурами.

— О чём конкретно вы думаете? — спросил Доннер.

— Я ищу компетентных судей. Верховный суд является главным хранителем Конституции в нашей стране. Нам нужны люди, понимающие свою ответственность за это, способные справедливо толковать законы.

— Судьи, соблюдающие букву закона?

— Том, в Конституции говорится, что Конгресс утверждает законы, исполнительная власть обеспечивает их соблюдение, а суды занимаются их толкованием. Это и есть принцип взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти.

— Однако история свидетельствует, что Верховный суд играет важную роль в переменах, осуществляемых в нашей стране, — напомнил Доннер.

— Это верно, но не все эти перемены пошли на благо Америки. Из-за дела Дрега Скотта началась гражданская война. Решение по делу «Плесси против Фергюсона» было позорным и отбросило нашу страну на семьдесят лет назад. Прошу иметь в виду, что в юридических вопросах я профан…

— Именно по этой причине Американская ассоциация адвокатов, как правило, изучает кандидатуры судей перед их представлением Сенату. Вы собираетесь представить свой список кандидатов в ассоциацию?

— Нет. — Райан отрицательно покачал головой. — Во-первых, все судьи в списке уже преодолели этот барьер для того, чтобы занять свои сегодняшние должности. Во-вторых, Американская ассоциация адвокатов тоже является группой со своими собственными интересами, не правда ли? Разумеется, они имеют право заботиться об интересах своих членов, однако Верховный суд является юридическим органом, который решает правовые вопросы для всей страны, тогда как Американская ассоциация адвокатов состоит из людей, которые зарабатывают на жизнь юридической практикой. Разве не будет столкновением интересов, если группа людей, осуществляющих на практике исполнение законов, станет выбирать тех, кто эти законы определяет? В любой другой сфере это было бы столкновением интересов, верно?

— Не все так считают.

— Конечно, ведь у ассоциации в Вашингтоне свой офис, полный лоббистов, — согласился президент. — Том, мой долг заключается не в том, чтобы служить заинтересованным группам. Я обязан соблюдать, ограждать и защищать Конституцию в силу своих возможностей. Для того чтобы я смог делать это, я стараюсь найти людей, мыслящих, как и я сам. Мне нужно, чтобы принесённая мной присяга означала именно то, что в ней говорится, безо всяких махинаций.

— Джон? — пригласил Доннер, повернувшись к Пламеру.

— Вы работали много лет в Центральном разведывательном управлении, — сказал Пламер.

— Совершенно верно, — согласился Джек.

— Чем вы там занимались? — спросил Пламер.

— Главным образом работал в разведывательном управлении, анализируя информацию, поступающую из различных источников. Я старался понять, что она означает, и затем передавал результаты другим сотрудникам. Некоторое время возглавлял разведывательное управление, затем при президенте Фаулере стал заместителем директора. Далее, как вам известно, я был назначен советником по национальной безопасности у президента Дарлинга.

— На протяжении этого времени вам приходилось выезжать для выполнения других заданий? — поинтересовался Пламер.

— Да, я был советником на переговорах по ограничению вооружений и принимал участие во многих конференциях, — ответил президент.

— Мистер Райан, ходят слухи, что вы занимались не только этим. Говорят, будто вы участвовали в операциях, которые привели к смерти советских граждан.

Джек на мгновение заколебался, достаточно, чтобы создать у зрителей должное представление о его отношении к этому «специфическому» вопросу.

— Джон, на протяжении многих лет наше правительство принципиально отказывалось комментировать разведывательные операции. Я не буду менять этот принцип.

— Американский народ должен и имеет право знать, что за человек является их президентом, — настаивал Пламер.

— Моя администрация никогда не станет обсуждать разведывательные операции. А раз возник вопрос, что я за человек, в этом и заключается цель настоящего интервью. Наша страна должна хранить некоторые секреты. Ведь и вы, Джон, — сказал Райан, глядя прямо в глаза комментатору, — храните секреты. Если вы откроете источники своей информации, вашей работе придёт конец. Если Америка поступит так же, пострадают люди.

— Но…

— Вопрос закрыт, Джон. Наши разведывательные службы действуют под контролем Конгресса. Я всегда поддерживал этот закон, буду продолжать поддерживать его и больше не намерен это обсуждать.

При этих словах оба комментатора растерянно замигали, и у Райана не было сомнений, что эта часть интервью не будет показана по телевидению.

Бадрейну нужно было выбрать тридцать человек, и хотя выбор такого количества участников операции не представлял трудности, как не представлял трудности и выбор полностью преданных людей, главными критериями отбора были ум и сообразительность. Но у него были необходимые контакты. Если уж чего было в избытке на Среднем Востоке, так это террористов, людей, похожих на него самого, но моложе, готовых отдать жизнь ради достижения великой цели и видящих, как она увядает перед их глазами. Это всего лишь усиливало их ярость и преданность вере. По некотором размышлении Бадрейн решил ограничиться двадцатью находчивыми и сообразительными. От остальных требовалась всего лишь преданность, причём за ними будут наблюдать один или два опытных командира. Все отобранные для операции обязаны беспрекословно следовать приказам. Все до единого должны быть готовы умереть или, по крайней мере, пойти на риск смерти. Впрочем, и это не являлось особой проблемой. «Хезболлах» по-прежнему имел много желающих прикрепить к телу взрывчатку и взорвать себя в толпе. Кроме них, были и другие.

Это являлось частью традиций региона — пророк Мухаммед вряд ли полностью одобрил бы её, но Бадрейн не был столь уж религиозен, а террористические операции входили в его профессию. С исторической точки зрения арабы никогда не были хорошими солдатами. На протяжении почти всей истории они состояли из бродячих племён, традиционным методом боевых действий у которых были набеги, позднее превратившиеся в партизанские действия. Понятие боевых действий, упорных и неторопливых, было чуждо им. Подобные действия были изобретением греков, от которых они перешли к римлянам и позднее распространились на все западные народы. Одиночка мог броситься в гущу битвы, чтобы принести себя в жертву, — в традициях викингов такого человека называли «берсекером» — неистовым, а в Японии подобные люди входили в состав особых воинских подразделений, члены которых называли себя «камикадзе» — на поле битвы они с бешеной яростью бросались вперёд, бесстрашно размахивая мечом и стараясь прихватить с собой как можно больше врагов, прежде чем их самих постигнет славная смерть. Но в особенности такая традиция укрепилась в «джихаде», или священной войне против неверных. Это доказало в конечном итоге, что ислам, подобно любой религии, может быть искажён своими последователями. Ну а пока это означало, что у Бадрейна был неисчерпаемый источник людей, готовых исполнять все его приказы, которые передавались через Дарейи, кто также говорил им, что это действительно подвиг во славу «джихада», что их подвиг даёт им ключи к славной жизни после смерти.

У Бадрейна был список. Он сделал три телефонных звонка, которые передавались по цепи надёжных людей. В Ливане и в других странах начали готовиться к отъезду.

— Ну как, я справился, тренер? — с улыбкой спросил Райан.

— Ты временами катался по очень тонкому льду, подходил к опасной кромке, но всё-таки сумел не промочить ног, — ответил Арни ван Дамм с видимым облегчением. — Это был тяжкий удар по группам с особыми интересами.

— Значит, всё-таки можно критиковать тех, у кого особые интересы? Черт побери, все делают это!

— Это зависит от того, какие группы и какие интересы подвергаются критике, господин президент. У всех у них есть люди, защищающие их, и некоторые могут успокаивать тебя, подобно матери Терезе, с той разницей, что делают это перед тем, как перерезать тебе горло острым мачете. — Глава администрации сделал паузу. — И всё-таки ты держался очень неплохо. В твоих ответах не было ничего, что они смогут слишком уж исказить и использовать против тебя. Увидим, что они оставят для вечерней передачи и что скажут в конце Доннер и Пламер. Последние две минуты являются самыми важными.

Пробирки прибыли в Атланту в особой упаковке, называемой из-за своей формы шляпной коробкой. На самом деле это было чрезвычайно надёжное вместилище, сделанное специально для того, чтобы в нём в полной безопасности могли перевозиться самые опасные вещества. Пробирки помещались в многослойные ячейки, рассчитанные на то, чтобы хранимое в них уцелело даже при самом сильном ударе. Коробку со всех сторон покрывали наклейки, предупреждающие о биологической опасности, так что с ней обращались с предельной осторожностью, в том числе посыльные Федеральной службы доставки, передавшие её адресату в 9.14 утра.

«Шляпную коробку» отнесли в специально оборудованную лабораторию, где первым делом проверили, нет ли на ней повреждений. Затем её опрыснули мощным дезинфицирующим составом и вскрыли, соблюдая все меры предосторожности. В сопроводительных документах было указано, почему это необходимо. Там говорилось, что в двух пробирках находятся образцы крови, содержащие вирусы, вызывающие геморрагическую лихорадку. Это могло означать несколько болезней, существующих в Африке, — в документах был указан континент, откуда доставили пробирки, — и каждой из них следовало избегать. Лаборант извлёк пробирки из коробки и проверил, нет ли на них подтёков. Их не оказалось, и пробирки на всякий случай снова обрызгали дезинфицирующей жидкостью. Содержащаяся в них кровь будет подвергнута анализу на антитела, и лаборанты произведут сравнение с другими образцами. Приложенная документация была передана доктору Лоренцу в отдел особо опасных инфекционных заболеваний.

— Привет, Гас, это Алекс, — услышал в телефонной трубке доктор Лоренц.

— Тебе так и не удалось вырваться на рыбалку?

— Может быть, удастся в этот уик-энд. У нас в нейрохирургии есть парень с катером, и нам наконец удалось навести порядок в отделе. — Доктор Александер смотрел из окна своего кабинета на восточный Балтимор. Отсюда была видна гавань, ведущая в Чесапикский залив, а там, по слухам, неплохо ловились морские окуни.

— Так что у тебя случилось? — спросил Гас, и в этот момент в кабинет вошла секретарша с папкой в руке.

— Просто решил проверить, нет ли у тебя чего-нибудь нового по поводу вспышки лихорадки Эбола в Заире.

— Ничего, слава Богу. Критическое время прошло. Эта вспышка Эболы закончилась быстро. А мы начали уже… — Лоренц замолчал. Он открыл папку и прочитал сопроводительный лист. — Одну минуту… Хартум?.. — недоуменно пробормотал он.

Александер терпеливо ждал. Он был знаком с привычкой Лоренца читать медленно и вдумчиво. Немолодой мужчина, несколько похожий на актёра, Лоренц никогда не спешил, и это была одна из причин, почему он стал блестящим учёным-экспериментатором. Лоренц редко ошибался. Он все тщательно обдумывал, прежде чем начинать действовать.

— Мы только что получили две пробирки с образцами крови из Хартума. Сопроводительная записка подписана доктором Макгрегором из Английской больницы в Хартуме. Речь идёт о двух пациентах — взрослый мужчина и девочка четырех лет, подозревается геморрагическая лихорадка. Образцы находятся сейчас в лаборатории.

— Хартум? Это в Судане?

— Так говорится в сопроводительном документе, — подтвердил Гас.

— Но это очень далеко от Конго.

— Самолёты, Алекс, самолёты, — заметил Лоренц. Больше всего пугала эпидемиологов возможность международных путешествий по воздуху. В сопроводительной записке было всего несколько строк, но там были указаны номера телефона и факса. — О'кей, мы сейчас возьмёмся за лабораторные анализы и проверим.

— А как относительно образцов предыдущей вспышки Эболы?

— Вчера закончил. Заирская лихорадка Эбола, штамм Маинги, полностью идентичный образцам 1976 года, до последней аминокислоты.

— Верно, тот самый штамм, он переносится по воздуху, именно он прикончил Джорджа Уэстфаля.

— Но точных подтверждений так и не обнаружили, Алекс, — напомнил ему Гас.

— Джордж соблюдал все меры предосторожности, Гас, ты ведь знаешь это. Ты сам учил его. — Пьер Александер потёр глаза. Снова головная боль. Нужно установить новое освещение. — Сообщи мне результаты анализа полученных образцов, ладно?

— Непременно. Я не слишком беспокоюсь об этом. Судан — весьма неподходящее место для этих маленьких мерзавцев — жарко, сухо, масса солнечного света. Там на открытом воздухе вирус не выживет и пары минут. Впрочем, я поговорю с заведующим лабораторией к концу дня — скорее, завтра утром. Через час у меня собрание персонала.

— Хорошо. Мне тоже пора идти в кафетерий. Позвоню тебе завтра, Гас. — Александер положил трубку, он всё ещё мысленно называл себя полковником, к званию профессора ещё надо привыкнуть, и спустился вниз. Там он к своему удовольствию увидел Кэти Райан, которая стояла в очереди вместе со своим телохранителем.

— Привет, проф.

— Как дела с жуками? — улыбнувшись, спросила она.

— Так себе. Мне хотелось бы проконсультироваться с вами, доктор, — сказал Александер, выбирая на полке сандвич.

— Я не занимаюсь вирусами, — ответила она, хотя ей приходилось немало работать с пациентами, больными СПИДом, у которых глазные заболевания являлись следствием главной болезни. — Так в чём дело?

— У меня участились головные боли, — ответил Александер, направляясь к кассиру.

— Вот как? — Кэти повернулась, сняла с него очки и посмотрела их на свет. — Старайтесь протирать их почаще. У вас минус две диоптрии и очень сильный астигматизм. Когда вам прописывали очки последний раз? — Она вернула ему очки, ещё раз посмотрев на грязь, скопившуюся вокруг стёкол, и уже зная ответ.

— Не помню, три или четыре…

— ., года назад. Вам следовало бы давно подумать об этом. Пусть ваша секретарь позвонит моей, и я проверю вам зрение. Не посидите с нами?

Они выбрали стол у окна и направились к нему. За ними последовал Рой Альтман, глядя по сторонам и обмениваясь взглядами с другими агентами. Все в порядке.

— Между прочим, вы могли бы стать отличным кандидатом для применения нашей новой техники корректировки зрения с помощью лазера. Мы надсечём вам роговую оболочку, и ваше зрение снова станет двадцать на двадцать, — посоветовала Кэти. Она принимала активное участие в осуществлении этой программы.

— А это не опасно? — В голосе Александера звучало сомнение.

— Я занимаюсь опасными процедурами только на кухне, — ответила профессор Райан, шутливо подняв бровь.

— Хорошо, мэм, — улыбнулся Александер.

— Так что там у вас нового?

Всё дело в том, как отредактировать. По крайней мере, почти все, подумал Том Доннер, нажимая на клавиши своего компьютера. Вот отсюда он перейдёт к комментариям, дополняя и внося ясность в то, что подразумевал Райан своими внешне искренними… внешне? Это слово промелькнуло в голове корреспондента, будто само по себе, заставив его вздрогнуть. Доннер долгое время занимался телевизионным репортажем и, прежде чем стать ведущим всего канала, работал в Вашингтоне. Он брал интервью у всех видных деятелей и всех знал. В его разбухшей картотеке значились имена каждого высокопоставленного чиновника и влиятельного деятеля в городе. Как и у любого хорошего репортёра, у него были отличные связи. Он мог поднять телефонную трубку и соединиться с кем угодно, потому что в Вашингтоне правила общения с представителями средств массовой информации были элегантно простыми: ты был либо источником, либо целью. Тот, кто отказывался идти навстречу желаниям СМИ, скоро становился их врагом. Иными словами, это называлось бы шантажом.

Интуиция Доннера подсказывала ему, что он ещё никогда не встречался с человеком, похожим на президента Райана, по крайней мере, не в общественной жизни… а может быть, это действительно правда? Позиция, гласящая, что я один из вас, такой же, как и вы, уходит далеко в прошлое, ещё к Юлию Цезарю. И всегда это было уловкой, средством обмана, целью которого являлось убедить избирателей, чтобы они думали, что этот человек действительно похож на них. Но он не был таким, как они. Обычные люди не способны продвинуться так далеко в любой профессии. Райан стал одним из руководителей ЦРУ благодаря тому, что занимался кабинетными политическими играми, не мог не заниматься. Как у всех, у него появились союзники и враги, и он продвинулся с помощью искусных манёвров. А те сведения о службе Райана в ЦРУ, которые Доннер получил благодаря утечке информации, — сможет ли он использовать их в своём «эксклюзивном интервью»? Нет, не сможет. Скорее во время передачи новостей; там будут содержаться несколько загадочных фраз, которые заставят телезрителей остаться на его канале, вместо того чтобы вечером переключиться на обычную развлекательную программу.

Доннер знал, что ему нужно быть осторожным. Нельзя просто так обвинять действующего президента — но ведь то, что он сказал, всё-таки не было правдой, а? Обвинение президента чрезвычайно увлекательное занятие, но при этом требуется соблюдать определённые правила. Твоя информация должна быть очень надёжной. Это значит, что её нужно черпать из ряда источников, и хороших источников, на которые можно положиться. Придётся посоветоваться с руководителями телевизионной компании, они будут колебаться, ознакомятся с первоначальным текстом интервью и в конце концов дадут разрешение на его, передачу.

Такой же, как и все. Но такие же, как и все, не работают на ЦРУ, не занимаются оперативной работой, не становятся шпионами. Разве не так? И уж можно не сомневаться в том, что Райан оказался первым американским разведчиком, сумевшим занять Овальный кабинет… Разве это дело?

В его жизни слишком много пропусков. Во время пребывания в Лондоне он убил человека. В Америке террористы напали на его дом — там он убил по крайней мере ещё одного. И эта невероятная история с похищением советской субмарины, в ходе которой Райан, по словам источника, тоже убил русского матроса. И многое другое. Такой ли человек нужен американскому народу в Белом доме?

И всё-таки он пытался произвести впечатление простого человека… такого, как остальные. Здравый смысл. Так гласит закон. Я не пожалею сил, чтобы выполнить данную мной присягу.

Это ложь, подумал Доннер. Это не может не быть ложью.

А ведь ты умный сукин сын, Райан.

Если же это ложь и Райан настолько умён, тогда что? Изменение налогового законодательства. Новый состав Верховного суда. Перемены во имя большей эффективности. Деятельность Бретано в Министерстве обороны… Проклятье.

Следующий скачок воображения вёл к тому, что ЦРУ и Райан играли свою роль в падении «Боинга-747» на Капитолий, — нет, это безумие. Райан является оппортунистом, таким же, как и все остальные, у кого Доннер брал интервью на протяжении всей своей профессиональной жизни, начиная с его первого места работы в филиале компании в Де-Мойне. Проведённое им там журналистское расследование привело к тому, что член комиссии графства оказался в тюрьме, а его самого заметили и руководители компании, и политические деятели. Он комментировал самые разные события — от снежных лавин до военных действий, но его профессией и любимым делом было изучение политических деятелей.

Вообще-то они мало отличались друг от друга. Им нужно оказаться в соответствующем месте в соответствующее время, и у них наготове план действий. Уж это-то он узнал точно. Доннер посмотрел в окно, потом одной рукой поднял телефонную трубку, продолжая другой перебирать карточки в картотеке.

— Эд, это Том. Насколько надёжны твои источники и как скоро ты можешь организовать мою встречу с ними? — спросил Доннер. Он не мог видеть улыбки человека, снявшего трубку на другом конце линии.

Сохайла уже сидела. Видя это, молодой врач испытывал облегчение и благоговейный ужас при мысли о силе своей профессии. Медицина предъявляла самые суровые требования к тем, кто ею занимались, считал Макгрегор. Каждый день в той или иной степени он сталкивался со Смертью. Он не считал себя солдатом или рыцарем в латах, рвущимся в битву на окровавленном скакуне, по крайней мере он не осознавал этого, потому что Смерть являлась врагом, никогда явно не обнаруживающим себя, однако, несмотря на это, он всегда противостоял ей. Каждый пациент, которого он лечил, имел этого врага внутри или этот враг бродил совсем рядом, а его задача врача заключалась в том, чтобы обнаружить место, где он скрывается, найти и уничтожить его. Награду он видел на лице пациента, всякий раз наслаждаясь победой.

Сохайла все ещё больна, но это скоро пройдёт. Она уже принимала жидкую пищу, и организм девочки не отвергал её. Слабенькая, она не становилась слабее. Температура у неё спала. Все указывало на то, что болезнь либо отступила, либо не в состоянии больше приносить ей вреда. Это было победой. Смерть не отнимет у него этого ребёнка. Пройдёт время, она вырастет, будет играть, учиться, у неё появятся свои дети…

Но это была победа, одержанная не благодаря его усилиям, во всяком случае не в полной мере благодаря им. Его лечение заключалось лишь в том, что он поддерживал её силы, а не боролся с болезнью. А помогло ли это? — спросил он себя. Наверно. Никогда не знаешь, где проходит граница между тем, что произошло само по себе, и усилиями врача. Медицинская профессия была бы намного проще, если бы врачи способны были видеть это, но они не знали этого и, наверно, никогда не узнают. Если бы он не лечил её — ну что ж, в этом климате девочка могла бы умереть от жары, или обезвоживания организма, или какого-то побочного заболевания, возникшего из-за её слабости. Люди так часто умирают не из-за самой болезни, а от чего-то иного, вызванного слабостью больного организма. Так что он имеет право отнести эту победу на свой счёт, к тому же речь идёт о жизни такой очаровательной маленькой девчушки. Скоро она снова будет улыбаться. Макгрегор сосчитал её пульс, наслаждаясь прикосновением к прохладной коже выздоравливающей, прислушиваясь к биению крошечного сердца, которое будет биться и через неделю. У него на глазах девочка уснула. Он осторожно положил её руку на кровать и обернулся.

— Ваша дочь скоро совсем выздоровеет, — пообещал Макгрегор родителям, подтверждая их надежды тёплой улыбкой и зная, что эти пять негромких слов сокрушили их страхи.

Мать вздохнула, словно оправившись от сильного удара, по её лицу, которое она закрыла руками, потекли слезы. Отец выслушал новость более спокойно, как, по его мнению, подобает мужчине, с бесстрастным лицом, но не смог скрыть выражения глаз, которые с облегчением посмотрели на потолок. Затем он схватил руку врача, и его тёмные глаза взглянули прямо в глаза Макгрегора.

— Я никогда не забуду этого, — проговорил генерал. Теперь настало время навестить Салеха. Макгрегор сознательно откладывал его осмотр. Из палаты Сохайлы он направился по коридору и, прежде чем войти в палату, где лежал больной мужчина, сменил одежду. В палате он увидел, что Салех умирает. Теперь иракца удерживали ремни, не позволяющие ему двигаться. Болезнь поразила его мозг. Потеря рассудка была одним из симптомов лихорадки Эбола, причём несла с собой милосердие. Салех больше не понимал, что происходит вокруг. Его глаза казались пустыми и безучастно смотрели в потолок, покрытый разводами — следами одного из редких здесь дождей. Медсестра, присматривавшая за Салехом, передала врачу карту, и он увидел, что состояние больного резко ухудшилось. Макгрегор поморщился и распорядился увеличить дозу морфия, попадающего в организм пациента через трубку внутривенного вливания. Поддерживать силы Салеха уже не требовалось. Итак, одна победа и одно поражение, и если бы у него спросили, кого лучше спасти, а кого потерять, он выбрал бы спасение девочки. Салех успел прожить какую-то жизнь и был взрослым мужчиной. Этой жизни отведено ещё не больше пяти дней, и Макгрегор бессилен продлить её. Он мог только облегчить страдания умирающего… и персонала, ухаживающего за ним. Через пять минут врач вышел из палаты, снял защитный костюм и направился в свой кабинет. Его лицо было задумчивым.

Откуда пришла в Хартум эта болезнь? Почему один пациент выжил, а второй — нет? Ему многое не было известно. Макгрегор налил себе чашку чая и попытался забыть о победе и поражении. Он должен получить информацию, сыгравшую решающую роль в судьбе обоих. Одна и та же болезнь в одно и то же время. А результаты совершенно противоположные. Почему?

Глава 32

Повторения

— Я не могу отдать вам эту фотографию и не могу позволить снять копию, но могу показать. — Сотрудник ЦРУ передал снимок Доннеру. Он был в тонких хлопчатобумажных перчатках и заставил корреспондента надеть такие же. — Перчатки необходимы, чтобы не оставить отпечатков пальцев, — пояснил он.

— Это именно то, о чём я думаю? — спросил Доннер, глядя на черно-белую глянцевую фотографию размером восемь на десять дюймов. На ней не было штампа с грифом секретности, по крайней мере на лицевой стороне. Доннер не собирался переворачивать её.

— Вы ведь не хотите знать об этом? — Это был не вопрос, а скорее предупреждение.

— Нет, пожалуй, — ответил Доннер, поняв смысл сказанного. Он не знал, как связан закон о шпионаже — «18 U.S.С. para 79 79 ЗЕ» с первой поправкой к Конституции США о свободе печати, но если ему неизвестно, засекречена фотография или нет, обвинить его в разглашении секретных материалов не мог никто.

— Это советский подводный ракетоносец с атомной силовой установкой, а на трапе стоит Джек Райан. Обратите внимание, что на нём форма офицера военно-морского флота. Это была операция ЦРУ, проведённая совместно с ВМФ США, и вот чего нам удалось добиться. — Он передал Доннеру увеличительное стекло, чтобы тот мог убедиться в принадлежности подводной лодки Советскому Союзу. — Нам удалось обмануть русских, и они пришли к выводу, что ракетоносец взорвался и затонул где-то между Флоридой и Бермудами. Они, наверно, и сейчас так считают.

— Где он сейчас? — спросил Доннер.

— Его затопили год спустя, неподалёку от Пуэрто-Рико.

— Почему именно там?

— В том районе находится самая глубокая впадина Атлантического океана вблизи берегов Америки, примерно пять миль глубиной, так что никто не найдёт его и никто не сможет даже взяться за поиски втайне от нас.

— Это было… ну конечно, припоминаю, — вспомнил Доннер. — Русские проводили тогда крупномасштабные учения недалеко от нашего восточного побережья, и мы подняли шум, протестуя против этого. Они тогда действительно потеряли подводную лодку, верно?

— Две. — Ещё одна фотография появилась из папки. — Видите разрушения в носовой части? «Красный Октябрь» протаранил и потопил русскую подлодку возле Каролинских островов. Она по-прежнему лежит там на дне. Военно-морской флот решил не поднимать лодку, но её обшарили наши автоматические роботы, которые сняли с подлодки много ценных приборов. Эта операция проводилась под прикрытием спасения первой подлодки, затонувшей в результате неисправности атомного реактора. Русские так и не узнали, что случилось со второй «альфой»[79].

— И все это хранилось втайне? — Ситуация казалась поразительной для человека, потратившего многие годы и немалые усилия, чтобы получать от правительства любопытные факты, которые он буквально выдирал, словно дантист зуб у сопротивляющегося пациента.

— Райан знает, как замалчивать факты. — На свет появилась новая фотография. — В этом мешке находится тело русского матроса. Его убил Райан — застрелил из пистолета. Это принесло ему первую звезду за отличие в разведывательной службе. Думаю, он считал, что никто не решится разгласить это обстоятельство — впрочем, причина понятна, не правда ли?

— Это было убийство?

— Нет. — Сотрудник ЦРУ не решился заходить так далеко. — В официальных документах говорится, что произошла перестрелка, были и другие раненые. Так гласят материалы в досье, но…

— Конечно. Заставляет задуматься, правда? — кивнул Доннер, глядя на фотографии. — А это не могло оказаться фальшивкой?

— Пожалуй, могло, — согласился его собеседник. — Но это не фальшивка. Посмотрите на других людей на фотографии — вот адмирал Дэн Фостер, в то время он был начальником морских операций. А рядом с ним капитан третьего ранга Бартоломео Манкузо, он тогда командовал ударной подлодкой «Даллас». Его направили на борт «Красного Октября», чтобы облегчить переход русского ракетоносца в морскую базу Портленда. Манкузо по-прежнему служит на флоте, стал адмиралом, командует подводными силами в Тихом океане. А вот это капитан первого ранга Марк Александрович Рамиус, служил на советском военно-морском флоте и был командиром «Красного Октября». Все они по-прежнему живы. Рамиус живёт сейчас в Джэксонвилле, штат Флорида, работает на базе ВМФ под именем Марка Рамзея в качестве консультанта, — объяснил он. — В этом нет ничего необычного. Получает большую пенсию от правительства, но, видит Бог, он заслужил её.

Доннер запомнил подробности и узнал в лицо одного из людей на фотографии. Нет ни малейших сомнений в том, что это не фальшивка. Кроме того, обманув корреспондента, сотрудник ЦРУ нарушил бы правила игры. В таком случае было бы нетрудно довести до сведения заинтересованных лиц информацию о том, кто нарушил закон. Но ещё хуже то, что этот человек превратился бы из источника информации в объект преследования, а средства массовой информации были по-своему куда более жестоким прокурором, чем мог мечтать любой представитель Министерства юстиции. В конце концов, судебный процесс требовал строгого соблюдения правил, установленных законом, а СМИ действовали намного свободнее.

— О'кей, — произнёс корреспондент. Первый комплект фотографий исчез в папке. На смену ей появилась новая папка, из которой сотрудник ЦРУ извлёк новый снимок.

— Узнаете?

— Это… одну минуту. Кто-то по фамилии… Гер… или Гери… Он был…

— Это Николай Герасимов. Он был председателем бывшего КГБ.

— Погиб при авиационной катастрофе ещё в…

Появилась очередная фотография. Мужчина на ней был старше, более седой и выглядел весьма преуспевающим.

— Эта фотография сделана два года назад в Винчестере, штат Виргиния. Райан отправился в Москву под видом советника на переговоры по ограничению стратегических вооружений. Он заставил Герасимова улететь из Москвы и обратиться к американскому правительству с просьбой о политическом убежище. Никто не знает, как это произошло. Жену и дочь Герасимова тоже вывезли из Советского Союза. Этой операцией руководил лично судья Мур — в то время он был директором ЦРУ. Райан постоянно выполнял его поручения. Он никогда не был законопослушным работником ЦРУ. Райан знает своё дело — тут нужно быть справедливым, верно? Он чертовски способный разведчик, делал вид, что работает на Джеймса Грира как сотрудник разведывательного управления, а не оперативного. Это было прикрытием внутри прикрытия. Насколько я знаю, Райан ни разу не допустил ошибки в своей оперативной деятельности. Мало кто может похвастать этим, но одна из причин состоит в том, что он исключительно безжалостный сукин сын. Способный, умеет работать, но крайне жестокий. Когда ему нужно, он нарушает все бюрократические процедуры, проходит сквозь них, как горячий нож сквозь масло. Райан всегда поступает по-своему, и стоит вам встать у него на пути — вспомните мёртвого русского матроса с «Красного Октября» и всю погибшую команду русской «альфы», лежащей на морском дне неподалёку от Каролин. Это было сделано для того, чтобы сохранить операцию в секрете. Что касается вот этого человека, — сотрудник ЦРУ ткнул пальцем в фотографию, — мне о нём почти ничего не известно. В досье много пропусков. Ни слова о том, как вывезли из России его жену и дочь. Ходят только слухи, да и они скудные.

— Черт побери, мне бы знать это несколько часов назад.

— Ну что, Том, понял, что тебя обманули? — донёсся из динамика голос Келти.

— Я знаком с этой проблемой, — сказал сотрудник ЦРУ. — Райан ловок и хитёр. Более того, он скользкий, как уж. Он прокатился через ЦРУ, словно Дорога Хэмилл по льду Инсбрука, и поступал так на протяжении многих лет. Конгресс обожает его. Почему? Да потому, что он производит впечатление самого искреннего и прямого человека со времён честного Эйба[80] с той лишь разницей, что убивал людей. — Сотрудника ЦРУ звали Пол Уэбб, он был высокопоставленным чиновником в разведывательном управлении ЦРУ, но его влияние оказалось недостаточным, чтобы спасти весь отдел, которым он руководил, от сокращения штатов. По мнению Уэбба, он давно должен был занимать место заместителя директора ЦРУ по разведывательной деятельности, вот только Райан сумел втереться в доверие к Джеймсу Гриру и этим помешал ему. Вот почему его карьера закончилась на первой ступени высшего руководства, а теперь у него отнимали и это. Уэбб заслужил пенсию — пенсии-то его никто не сможет лишить. Впрочем, если станет известно, что он вывозил эти материалы из Лэнгли, его ждут очень крупные неприятности… а может быть, и нет. Что происходит в конце концов с теми, кто обращает внимание на нарушения в деятельности правительственных департаментов? Средства массовой информации всеми силами оберегают свои источники, сам он уже достаточно долго прослужил в ЦРУ и… ему не хотелось быть уволенным на пенсию. В другое время, хотя он отказывался признаться в этом самому себе, гнев мог заставить его искать контакты с другой стороной — но нет, только не это. Он не стал бы работать на противника. А вот средства массовой информации — не противник, правда? Уэбб убедил себя в этом, несмотря на то что на протяжении всей карьеры придерживался иной точки зрения.

— Теперь ты узнал правду, Том, — снова послышался голос Келти из подключённого к телефонной линии динамика. — Добро пожаловать в клуб почитателей Райана. Даже я не подозревал о том, на что он способен. Пол, расскажи ему про Колумбию.

— Я не смог найти досье на эту тему, — признался Уэбб. — Видите ли, у нас есть специальные досье с временным штампом, позволяющим открыть их лишь после какого-то определённого года. Самое раннее — году в 2050. Никто не имеет доступа к ним.

— Как это делается? — потребовал ответа Доннер. — Я слышал об этом, но никак не мог найти подтверждения того, что…

— Вас интересует, как они скрывают это? Между ЦРУ и Конгрессом заключено неписаное соглашение, составляющее часть надзора за деятельностью спецслужб. Управление обращается в Конгресс с небольшой проблемой, просит об особом отношении к ней, и если Конгресс даёт согласие, досье попадает в специальный сейф — черт побери, я даже не исключаю, что такие папки мелко крошат и пускают на удобрение. Впрочем, могу сообщить некоторые сведения, которые можно проверить, — закончил Уэбб, словно поддразнивая корреспондента.

— Слушаю, — ответил Доннер. Он знал, что его магнитофон записывает каждое слово.

— Как, по-вашему, удалось колумбийскому правительству уничтожить медельинский наркокартель? — спросил Уэбб, ещё больше разжигая любопытство корреспондента. Это было нетрудно. Эти люди из СМИ считают, что никто лучше их не владеет искусством интриги, подумал Уэбб с добродушной улыбкой.

— Насколько я помню, там началась внутренняя вражда, была взорвана пара бомб и…

— Эти бомбы сбросили по заданию ЦРУ. Каким-то образом — подробности мне не известны — нам удалось развязать борьбу между группами, стремящимися играть руководящую роль в картеле. Одно я знаю точно: Райан был там в это время. Его покровителем в ЦРУ являлся тогда Джеймс Грир — между ними были прямо-таки родственные отношения, как между отцом и сыном. Но когда Джеймс умер, Райана не было на похоронах, его не было дома и он никуда не выезжал по делам ЦРУ — он только что вернулся с конференции НАТО в Бельгии. Но сразу после возвращения он исчез, как проделывал это не раз. Вскоре после этого Джим Каттер, советник президента по национальной безопасности, случайно попал под рейсовый автобус на авеню Джорджа Вашингтона, помните? Не посмотрел по сторонам и выбежал на проезжую часть прямо перед автобусом. Таким было заключение ФБР, но расследованием руководил Дэн Мюррей, а какую должность он сейчас занимает? Директора ФБР, верно? По чистой случайности он и Райан знакомы более десяти лет. Мюррей был «специальным помощником» у обоих директоров ФБР — Эмиля Джейкобса и Билла Шоу. Когда бюро нужно было провернуть что-то втихую, это поручали Мюррею. До того он находился в Лондоне на должности юридического атташе — её всегда занимает высокопоставленный сотрудник ФБР, имеющий множество контактов со спецслужбами в Англии. Мюррей — это «чёрная сторона» ФБР, он имеет огромное влияние и связи. Это он порекомендовал Райану Пэта Мартина, чтобы подобрать кандидатов в члены Верховного суда. Теперь картина проясняется?

— Одну минуту. Я хорошо знаю Дэна Мюррея. Это крутой сукин сын, но честный полицейский…

— Он был в Колумбии вместе с Райаном, то есть исчез из Вашингтона одновременно с ним. Не забывайте, у меня нет досье по этой операции, понимаете? Я ничего не могу доказать. Но посмотрим на то, как развивались события. Директор ФБР Джейкобс и ряд других высокопоставленных деятелей убиты. Сразу после этого в Колумбии начинают взрываться бомбы и многие наркобароны предстают перед лицом Создателя, но вместе с ними гибнет и множество ни в чём не повинных людей. Такое обычно случается, когда в ход идут бомбы. Помните, как недоволен был Боб Фаулер? И что же происходит затем? Райан исчезает, и Мюррей тоже. Думаю, они отправились в Колумбию, чтобы отменить операцию до того, как контроль над ней окажется полностью утраченным, и тут Каттера настигает смерть — в очень удачный момент. Каттеру недоставало смелости для проведения «мокрых» операций, по-видимому, он знал это, организаторы опасались, что он расколется и всех выдаст. Зато у Райана были — и по-прежнему остаются — яйца, как у чугунной гориллы. Что касается Мюррея… видите ли, когда кто-то убивает директора ФБР, этим он навлекает на себя гнев могущественной организации, и я не критикую Мюррея. Эти мерзавцы из медельинского картеля перешли все допустимые пределы, причём в год выборов, вот Райан и оказался там, где требовалось, чтобы принять меры. Кто-то выдал ему лицензию на свободную охоту, может быть, ситуация немного вышла из-под контроля — такое случается, — вот он и вылетел в Колумбию для того, чтобы прекратить операцию. Это ему удалось, — подчеркнул Уэбб. — Вообще-то операция прошла успешно. Картель распался…

— Однако на его месте появился другой, — возразил Доннер. Уэбб кивнул с улыбкой человека, которому известно все.

— Это верно, но они больше не убивают американских представителей, правда? Кто-то объяснил им правила игры. Я хочу подчеркнуть, что не утверждаю, будто действия Райана были не правильными, если не считать одной маленькой детали.

— Какой именно? — спросил Доннер, разочаровав тем самым Уэбба, хотя полностью погрузился в рассказ о происшедшем в далёкой стране.

— Когда вы развёртываете армейские подразделения в другой стране и убиваете иностранных граждан, это называется актом войны, не правда ли? Но и тут Райану удалось вывернуться. У него просто великолепная школа. Джеймс Грир превосходно подготовил его. Райана можно бросить в выгребную яму, и, когда он вылезет обратно, от него будет пахнуть духами.

— А почему вы так недовольны им?

— Наконец-то вы задали самый важный вопрос, — удовлетворённо заметил Уэбб. — Джек Райан является, наверно, лучшим американским разведчиком за последние тридцать лет, со времён Аллена Даллеса, может быть, даже со времён Билла Донована. Операция с захватом «Красного Октября» была блестящим успехом ЦРУ, а другая операция, в результате которой председатель КГБ оказался в Америке, прошла ещё успешней. То, что произошло в Колумбии… ну, они схватили за хвост тигра, забыв, что у него могучие лапы. Все бы хорошо, — согласился Уэбб, — Райан — король разведки, но кто-то должен сказать ему, что существует закон, Том.

— Такой человек никогда не был бы избран, — вставил Келти, стараясь говорить как можно меньше. Сидящий вместе с ним в кабинете глава его администрации едва не вырвал у него телефон, настолько успешно прошла беседа Доннера с Уэббом, и вот теперь Келти мог все испортить. К счастью, Уэбб решил продолжить.

— Он отлично проявил себя в ЦРУ, а в качестве советника президента Дарлинга оказался ещё лучше, но это совсем не то, что быть президентом. Да, он сумел провести вас, мистер Доннер.

Может быть, сумел провести и Дарлинга — вряд ли, но кто знает? Однако сейчас Райан перестраивает все гребаное правительство и делает это по своему образу и подобию — имейте в виду, если вы не заметили этого. На все должности в правительстве он назначает исключительно своих людей, с которыми работал в прошлом, причём с некоторыми в течение длительного времени, или тех людей, кого рекомендовали ему близкие соратники. Мюррей руководит ФБР. Вы хотите, чтобы Дэн Мюррей стоял во главе самого мощного правоохранительного агентства в Америке? Вы хотите, чтобы эти два человека выбирали кандидатов в состав Верховного суда? Куда это заведёт нас? — Уэбб сделал паузу и вздохнул. — Мне совсем не хочется так поступать. Райан — один из нас в Лэнгли, но он не должен быть президентом, понимаете? Я служу стране, а не Джеку Райану. — Уэбб собрал фотографии и уложил их обратно в папки. — Мне нужно ехать обратно. Если кто-нибудь узнает, что я сделал, меня постигнет судьба Джима Каттера…

— Спасибо, — сказал Доннер, Теперь ему следует принять решение. На его часах было три пятнадцать, и принимать решение следует быстро. Его поймут, когда он потребует, чтобы его мнение было принято. В мире существует нечто более страшное, чем отвергнутая женщина, — это репортёр, который понял, что его обманули.

Все девять человек умирали. На это уйдёт от пяти до восьми дней, но все были обречены, и они знали это. Их лица смотрели вверх, на телевизионные камеры, укреплённые над головами, и теперь у них больше не оставалось иллюзий. Предстоящая им казнь была ещё более жестокой, чем та, к которой их приговорил суд. По крайней мере, так им казалось. Эта группа представлялась более опасной, чем первая, потому что они знали, через что им предстоит пройти, а потому было принято решение ещё надёжнее прикрепить их ремнями к койкам.

Моуди наблюдал за тем, как армейские санитары входили в палату и брали образцы крови у больных. Это было необходимо, чтобы подтвердить и затем рассчитать степень их заражения. Медики сами придумали способ, как удержать «пациентов» в неподвижном состоянии и убедить их не сопротивляться, пока у них брали образцы крови, — ведь стоило больному дёрнуть рукой, и игла могла вонзиться в тело санитара. А потому, пока один из санитаров брал кровь, другой держал нож поперёк горла подопытного. Несмотря на то что преступники считали себя обречёнными, они были преступниками и, следовательно, трусами, а такие люди никогда не решатся ускорить свою смерть. Такие методы не могли найти одобрения в медицинской практике, но в этом здании и не пахло медициной в её предназначении. Моуди понаблюдал несколько минут и вышел из комнаты.

Они проявили излишний пессимизм в оценке ряда моментов, в том числе в оценке количества вирусов, нужных для распространения болезни. В ёмкости с культурой Эбола вирусы пожирали ткани обезьяньих почек и кровь с такой жадностью, что даже по спине директора от ужаса стекали ледяные струйки. Несмотря на то что всё это происходило на молекулярном уровне, со стороны казалось, целый муравейник облепил разлагающиеся фрукты — как это бывает, когда муравьи возникают словно бы ниоткуда и внезапно все уже покрыто их чёрными телами. То же самое происходило и с вирусами лихорадки Эбола; хотя они были слишком малы, чтобы невооружённый глаз мог различить их, в ёмкости находились буквально триллионы вирусов, пожирающих предложенную им пищу. Цвет жидкости изменился, и не требовалось быть врачом, чтобы понять смертельную тлетворность содержимого ёмкости. У Моуди в жилах холодела кровь при одном взгляде на этот ужасный «суп». Его здесь уже находились литры, так как в ёмкость постоянно добавляли человеческую кровь, которая поступала из центрального банка крови Тегерана.

Директор сравнивал под электронным микроскопом два образца крови. Когда Моуди подошёл к нему, то увидел, что на каждом предметном стекле имеется дата — один образец принадлежал Жанне-Батисте, а другой только что взяли у «пациента» из второй подопытной группы.

— Они совершенно идентичны, Моуди, — услышав шаги молодого врача и не оборачиваясь, произнёс директор.

Ситуация была совсем не такой простой, как могло показаться. Одна из проблем заключалась в том, что, поскольку вирусы не были полностью живыми, они не могли размножаться обычным путём. В цепочке РНК отсутствовала «репродуктивная функция», гарантирующая, что каждое новое поколение будет в точности воспроизводить своих предшественников. В этом заключалась серьёзная адаптивная слабость вирусов лихорадки Эбола и многих других схожих организмов. Вот почему рано или поздно эпидемия лихорадки Эбола затухала, сходила на нет. Сами вирусы, плохо приспособленные к человеку-носителю, становились менее вирулентными и потому являлись идеальным биологическим оружием. Они были смертоносными, убивали людей. Они распространялись. Наконец, они умирали, прежде чем принести слишком крупный ущерб. А вот насколько широко они распространятся — это зависело в первую очередь от масштаба первоначального заражения. Лихорадка Эбола была страшной болезнью и в то же время ограниченной во времени, причём это ограничение происходило само по себе.

— Таким образом, в нашем распоряжении по меньшей мере три стабильных поколения, — заметил Моуди.

— А если произвести экстраполяцию, то, вероятно, от семи до девяти, — добавил директор проекта. Извращенец, превративший медицинскую науку из спасителя человечества в его смертельного врага, он занижал оценку. Сам Моуди сказал бы от девяти до одиннадцати. Лучше бы вышло так, как предсказывает директор, подумал он и отвернулся.

На дальнем конце стола стояли два десятка баллончиков, похожих на те, что использовались при заражении первой группы приговорённых. На них была эмблема широко распространённого европейского крема для бритья. (То, что компания-изготовитель крема принадлежала американской корпорации, забавляло всех, кто был связан с проектом.) Баллончики были именно от того, что на них значилось, о чём свидетельствовали штрих-коды на вогнутом дне каждого, их закупили по одному в двенадцати различных городах пяти стран. Здесь, в «обезьяньем доме», их опустошили и тщательно разобрали, чтобы заменить содержимое. В каждом будет находиться поллитра разбавленного «супа», нейтральный газ под давлением для выталкивания содержимого из банки (в данном случае это будет азот, который не вступает в химическую реакцию с содержимым и не способен воспламеняться) и небольшое количество охладителя. Уже было проведено испытание метода доставки. В течение как минимум девяти часов никакого распада вирусов не произойдёт. А вот после этого по мере утраты охлаждающего вещества вирусы начнут погибать в линейной прогрессии. Ещё через восемь часов, то есть через 9+8, погибнет меньше десяти процентов вирусов, но эти вирусы, подумал Моуди, были и без того ослабленными и, вероятно, не смогли бы стать возбудителем заболевания. Через 9+16 часов погибнет пятнадцать процентов. Эксперименты установили, что после этого каждые восемь часов — по какой-то причине цифры соответствовали третьей части суток — будет погибать по пять процентов вирусов. Так что…

Расчёты были простыми. Все путешественники вылетают из Тегерана. Лётное время до Лондона — семь часов, до Парижа на тридцать минут меньше, до Франкфурта ещё меньше. Многое зависит от времени суток, установил Моуди. Из этих трех городов отправляются авиалайнеры в Америку. Багаж в них не будет подвергаться таможенному досмотру, потому что его владельцы — транзитные пассажиры, они следуют дальше, так что никто не обратит внимания на необычно холодные баллончики с кремом для бритья. К тому моменту, когда действие охлаждающего вещества прекратится, путешественники уже будут сидеть в креслах первого класса, и авиалайнеры начнут набирать высоту, направляясь к местам окончательного назначения, и снова международные маршруты полностью соответствовали интересам операции. Из Европы есть прямые рейсы в Нью-Йорк, Вашингтон, Бостон, Филадельфию, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Атланту, Даллас и Орландо, а также с пересадкой можно без задержки прибыть в Лас-Вегас и Атлантик-Сити — практически во все города, где проводились крупные выставки и конференции. Все путешественники полетят первым классом — это поможет быстрее получить багаж и пройти через таможню. У них будут зарезервированы номера в хороших отелях и готовы билеты на обратные рейсы из других аэропортов. С момента «зарядки» баллончиков до прибытия в пункты назначения пройдёт не больше двадцати четырех часов, и потому восемьдесят процентов вирусов лихорадки Эбола, выпущенных из баллончиков по прибытии, будут по-прежнему находиться в активном состоянии. А вот затем приходилось полагаться на волю случая, который уже в руках Аллаха. Впрочем, нет, покачал головой Моуди. Операцию возглавлял директор, а не он, так что ему не пристало вовлекать в неё Аллаха. Что бы ни случилось, каким бы необходимым это ни было для его страны, Моуди не станет осквернять свои религиозные убеждения такими мыслями.

Значит, все очень просто? Когда-то это действительно казалось простым, но потом… Сестра Жанна-Батиста, тело которой уже давно сожжено в газовой печи, вместо детей, как надлежало женщине, оставила после себя ужасное наследие, и оно было настолько страшным, что Аллах, несомненно, чувствует себя оскорблённым. Но она оставила и ещё кое-что, и вот это было уже настоящим наследством. Было время, когда Моуди ненавидел всех жителей западных стран, считая их неверными. В школе он узнал о крестовых походах и о том, как эти так называемые воины пророка Иисуса убивали мусульман, подобно тому как Гитлер убивал евреев. Отсюда он сделал вывод, что все христиане являются недочеловеками по сравнению с людьми его религии, и потому их было легко ненавидеть, списывая их смерть, как нечто не имеющее значения в мире высокой нравственности и подлинной веры. Но затем появилась эта женщина. В чём вина Запада и христианства?

Кто важнее — преступники одиннадцатого века или женщина двадцатого, отказавшаяся от всех человеческих благ, которыми могла бы обладать, — и ради чего? Чтобы ухаживать за больными и страждущими, проповедовать свою религию. Всегда кроткая, с уважением относящаяся к окружающим, Жанна-Батиста ни разу не нарушила данный ею обет бедности, добродетели и послушания — Моуди не сомневался в этом, — и хотя её обет и её религия основывались не на истинной вере, они вызывали уважение. Он узнал от неё то же самое, что проповедовал пророк Мухаммед, — в мире только один Бог, только одна Священная книга. Сестра Жанна-Батиста служила и тому и другому с чистым сердцем, какими бы ошибочными ни были её религиозные убеждения.

И не только сестра Жанна-Батиста, вспомнил Моуди. Сестра Мария-Магдалена тоже. Её убили — за что? За преданность её религии, её обетам, её подруге, но ведь Коран отнюдь не считал это предосудительным.

Для Моуди было гораздо легче работать с чернокожими африканцами. Коран с отвращением относился к их религиозным убеждениям, потому что многие из африканцев оставались язычниками — если не на словах, то в душе, — не могли постичь сущности единого Бога, и потому он относился к ним с презрением, не задумываясь о христианстве — пока не встретил Жанну-Батисту и Марию-Магдалену. Почему? Ну почему это случилось?

К сожалению, задавать такие вопросы было слишком поздно. Прошлое останется прошлым. Моуди прошёл в дальний угол комнаты и налил себе чашку кофе. Он не спал уже больше суток, и вместе с усталостью пришли сомнения. Молодой врач надеялся, что кофе прогонит их до наступления сна, а с ним придёт забытьё, и тогда, может быть, в его душе воцарится мир.

— Это что, шутка?! — рявкнул Арнольд ван Дамм в телефонную трубку.

Голос Тома Доннера звучал виновато, словно он извинялся за допущенный промах.

— Может быть, это произошло из-за металлодетектора у выхода. Пострадала запись на видеокассетах. Понимаешь, изображение сохранилось и голос слышен тоже, но появился какой-то шум на звуковой дорожке. Качество ухудшилось. Весь час записи пропал. Передавать в эфир записанное интервью нельзя.

— Ну и что?! — резко бросил ван Дамм.

— Возникла проблема, Арни. В соответствии с программой интервью должно передаваться в девять вечера.

— Что ты от меня хочешь?

— Может быть, Райан согласится повторить то, что он говорил, но в прямом эфире? Так будет намного лучше, — предложил ведущий.

Глава президентской администрации с трудом удержался от ругательства. Если бы это была неделя ставок, во время которой телевизионные компании стараются увеличить свои аудитории, чтобы получить дополнительные выгоды от рекламы, он мог бы обвинить Доннера в том, что тот сделал это намеренно. Нет, подумал Арни, я не должен заходить так далеко. Иметь дело со средствами массовой информации на таком уровне — это все равно что вести себя подобно укротителю в цирке, пытающемуся не подпускать к себе огромных диких кошек из джунглей с помощью стула с вырванным сиденьем и револьвера, заряженного холостыми патронами. Пока все идёт хорошо, публика довольна, но укротитель знает, что, достаточно повезти зверю только раз… Вместо ответа Арни замолчал, заставив Доннера взять инициативу на себя.

— Послушай, Арни, ведь это будет та же самая программа. Разве часто президенту предоставляется возможность отрепетировать ответы? А сегодня утром он отлично справился с интервью. И Джон тоже так считает.

— Ты не можешь произвести повторную запись? — спросил ван Дамм.

— Арни, через сорок минут я выхожу в эфир и буду занят до половины восьмого. Это означает, что в моём распоряжении тридцать минут, в течение которых я должен примчаться в Белый дом, установить аппаратуру и произвести новую запись, вернуться с лентой назад — и все это до девяти часов? Может быть, ты дашь мне один из его вертолётов? — Доннер сделал паузу. — Послушай, давай поступим следующим образом. Я начну с того, что сообщу телезрителям о том, как мы испортили сделанную утром запись и что президент любезно согласился на интервью в прямом эфире. Если уж это не означает, что телекомпания приносит извинения, я не знаю, как поступить лучше.

Арнольд ван Дамм инстинктивно чувствовал опасность. Единственное, что могло спасти ситуацию, — это то, что Джек утром хорошо справился с интервью. Не идеально, но совсем неплохо, особенно в отношении искренности. Даже по тем вопросам, которые были противоречивыми, он говорил откровенно и убедительно. Райан оказался хорошим учеником и многому научился за такое короткое время. Он вёл себя не так спокойно, как следовало, но и в этом не было ничего плохого. Райан не был политическим деятелем — он повторил это два или три раза, — и потому некоторая напряжённость не казалась чем-то необычным. При проведении опроса в семи различных городах люди говорили, что им нравится Джек, потому что он ведёт себя, как один из них. Райан не знал, что Арни и его помощники занимались этим. Опрос являлся таким же секретным, как операция ЦРУ, но Арни убедил себя, что это необходимо, чтобы проверить, насколько правильно проецирует президент свой образ и свою программу. К тому же не было ни одного президента, который бы знал обо всём, что делалось от его имени. В результате выяснилось, что Райан действительно выглядит как президент — не такой, как было принято раньше, а по-своему, и это, признали почти все опрошенные, им нравится. Выступление же в прямом эфире будет выглядеть ещё лучше и заставит намного больше людей переключиться на канал Эн-би-си, что позволит населению лучше познакомиться с Райаном.

— О'кей, Том, даю предварительное согласие. Но мне придётся поговорить с ним.

— Только побыстрее, прошу тебя, — ответил Доннер. — Если он откажется, нам придётся изменить всю сетку вечерних передач канала, а это значит, что вина падёт на меня, понимаешь?

— Перезвоню тебе в пять, — пообещал ван Дамм, нажал кнопку на телефоне, выключающую линию, и выскочил из кабинета, оставив трубку лежать на столе.

— Иду поговорить с боссом, — сказал он агентам Секретной службы в коридоре, ведущем из восточного крыла Белого дома в западное. Он так спешил, что агенты подались в стороны ещё до того, как увидели выражение его глаз.

— Да? — поднял голову Райан. Дверь Овального кабинета редко открывали без предупреждения.

— Нам придётся заново провести интервью, — тяжело дыша, произнёс Арни.

— Почему? — недоуменно покачал головой Джек. — Я забыл застегнуть ширинку?

— Мэри всегда проверяет это. Качество видеозаписи оказалось плохим и нет времени сделать новую. Доннер обратился с просьбой выступить в девять вечера в прямом эфире. Те же самые вопросы и всё остальное — и вот ещё, — произнёс Арни, которому пришла в голову хорошая мысль. — Ты не смог бы попросить жену тоже быть рядом?

— Кэти это не понравится. А зачем? — спросил президент.

— От неё ничего не потребуется, просто пусть сидит рядом с тобой и улыбается. Это произведёт на аудиторию хорошее впечатление. Она ведь должна время от времени вести себя как первая леди, Джек. Это не будет трудным. Может быть, мы сможем даже привести детей к…

— Нет. Мои дети не будут вовлечены ни в какие выступления перед публикой, и точка. Мы говорили об этом с Кэти.

— Но…

— Нет, Арни, этого не будет ни сегодня, ни завтра, ни в будущем. Никогда. — Голос Райана звучал твёрдо и холодно, как смертный приговор.

Глава президентской администрации понял, что ему не удастся убедить Райана во всём сразу. Потребуется некоторое время, но Джек поймёт необходимость этого. Нельзя быть одним из рядовых американцев и не позволять им увидеть своих детей. Впрочем, сейчас нажим не даст желаемого результата.

— Значит, ты попросишь Кэти?

Райан вздохнул.

— Хорошо, — согласился он.

— Тогда я передам Доннеру, что она, может быть, примет участие в передаче, но пока мы не уверены в этом из-за её занятости как врача. Пусть задумается. Кроме того, её присутствие отвлечёт от тебя часть внимания. Не забывай, это главная обязанность первой леди.

— Может быть, ты сам поговоришь с ней, Арни? Учти, она хирург и умеет обращаться со скальпелем.

Ван Дамм рассмеялся.

— Знаешь, кто она? Она чертовски привлекательная женщина и упрямее нас с тобой. Так что попроси её получше, — посоветовал он.

— Хорошо. — Поговорю с ней сразу после ужина, подумал Джек.

— О'кей, Том, президент согласен. Но мы хотим попросить его жену быть с ним рядом.

— Почему?

— А почему нет? — спросил Арни. — Мы пока не уверены в этом. Она ещё не вернулась с работы, — добавил он, и корреспонденты улыбнулись, услышав эту фразу.

— Спасибо, Арни. Я у тебя в долгу, — Доннер выключил динамик.

— Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что обманул президента Соединённых Штатов, — негромко заметил Джон Пламер.

Он был старше Доннера и профессией журналиста занимался заметно дольше. Пламер не принадлежал к поколению Эдварда Р. Марроу — он был для этого недостаточно стар. Ему ещё через несколько лет исполнится семьдесят, и во время Второй мировой войны он был ещё юношей. Зато уже в Корее Пламер был молодым репортёром, потом работал иностранным корреспондентом в Лондоне, Париже, Бонне и, наконец, в Москве, откуда его выслали. Впрочем, левые взгляды Пламера не заставили его относиться к Советскому Союзу с симпатией. Однако, хотя он и не принадлежал к поколению Марроу, но был воспитан на репортажах этого бессмертного корреспондента Си-би-эс. Он всё ещё мог закрыть глаза и услышать выразительный низкий баритон, в котором каким-то образом звучала убеждённость, обычно свойственная голосу священника. Возможно, причина этого заключалась в том, что Эд начинал как диктор на радио, а в то время голос был одним из самых важных достоинств корреспондента. Он, несомненно, знал язык лучше, чем большинство корреспондентов его времени, и уж несравненно лучше полуграмотных репортёров и журналистов современного поколения. Сам Пламер серьёзно занимался изучением литературы елизаветинской эпохи и старался писать репортажи и делать комментарии с элегантностью своего великого учителя, которого он слышал и видел на экране, но ни разу в жизни. У Эда Марроу была огромная аудитория, которую привлекала прежде всего свойственная ему честность, напомнил себе Пламер. Своей настойчивостью Эд ничем не уступал последующим поколениям многочисленных репортёров, занимающихся «журналистскими расследованиями», но все знали, что он справедлив и беспристрастен. Однако самое главное заключалось в том, что Эд Марроу никогда не нарушал правил и был верен журналистской этике. Пламер принадлежал к поколению, которое считало, что профессия журналиста зиждется на твёрдых правилах и одно из них — никогда не лгать. Ты можешь искажать правду для того, чтобы выудить у кого-нибудь информацию, — это другое дело, — но никогда, ни при каких условиях не должен намеренно лгать кому-то. Это беспокоило Пламера. Эд Марроу никогда бы так не поступил. Никогда.

— Джон, он обманул нас.

— Ты так считаешь?

— Что ты думаешь о полученной мной информации? — Последние два часа прошли в бешенной спешке, весь персонал компании занимался проверкой таких тривиальных сведений, что даже два или три случая, взятые вместе, мало о чём говорили. Зато удалось подтвердить всю собранную информацию, и это было самым главным.

— Я не уверен, Том. — Пламер потёр усталые глаза. — Райан не совсем соответствует должности президента? Да, пожалуй. Но старается ли он изо всех сил? Несомненно. Честен ли он? Думаю, что честен. Пожалуй, не менее честен, чем любой другой президент, — поправил он себя.

— Тогда почему бы не дать ему возможность доказать это?

Пламер промолчал. Видения растущей популярности, высокий рейтинг передачи, может быть, даже приз «Эмми» плясали перед глазами его молодого коллеги, подобно лакомствам перед глазами ребёнка накануне сочельника. Как бы то ни было, Доннер был ведущим программы, а Пламер комментатором. К мнению Тома прислушивались в штаб-квартире компании в Нью-Йорке, где когда-то работали люди его поколения, но теперь им на смену пришло поколение Доннера, скорее бизнесмены, чем журналисты, для которых рейтинг канала был видением чаши Грааля, весомо отражающимся в их ежеквартальных доходах. Ну что ж, Райану нравятся бизнесмены, не правда ли?

— Пожалуй.

Вертолёт совершил посадку на Южной лужайке. Старшина открыл дверцу, спрыгнул наружу и с улыбкой помог первой леди спуститься по трапу. За ней последовали телохранители, и вся процессия направилась по плавно восходящему вверх склону к южному входу в Белый дом. Там Рой Альтман нажал на кнопку лифта, потому что первой леди тоже не разрешалось делать этого.

— «Хирург» в лифте, поднимается на жилой этаж, — доложил с цокольного этажа агент Раман.

— Ясно, — отозвалась сверху Андреа Прайс. Она уже посылала специалистов из отдела технической безопасности проверить все металлодетекторы, через которые проходили сотрудники съёмочной группы Эн-би-си, покидая Белый дом. Руководитель отдела заметил, что бывают случайности и крупные кассеты «Бета», которыми пользуются телевизионные компании, могут пострадать, но лично он сомневается в этом. Может быть, внезапное кратковременное повышение напряжения в электросети, высказала предположение Прайс. Исключено, ответил он, и напомнил с оскорблённым видом, что даже состав воздуха в Белом доме постоянно подвергается проверке его сотрудниками. Андреа подумала, не стоит ли обсудить эту проблему с главой президентской администрации, но это ни к чему бы не привело. Черт бы побрал этих репортёров, от них одни неприятности.

— Привет, Андреа, — поздоровалась Кэти, проходя мимо.

— Здравствуйте, доктор Райан. Ужин уже готов.

— Спасибо, — отозвалась «Хирург», направляясь к себе в спальню. Открыв дверь, она остановилась на пороге при виде платья на вешалке и драгоценностей, разложенных на туалетном столике. Недоуменно нахмурившись, Кэти сбросила туфли и переоделась в домашнее платье к ужину, как всегда думая о том, не ведётся ли съёмка скрытыми камерами.

Шеф-повар Белого дома Джордж Батлер намного превосходил её в искусстве приготовления пищи. Он даже сумел улучшить фирменное блюдо Кэти — шпинатовый салат, добавив в соус, который она совершенствовала на протяжении нескольких лет, щепотку розмарина. По меньшей мере раз в неделю Кэти заходила к нему в кухню, давая непрошенные советы, а он в обмен научил её пользоваться специальными кухонными приборами. Иногда она думала, что могла бы овладеть высшим искусством приготовления пищи, если бы не выбрала в качестве своей профессии медицину. Шеф-повар не говорил ей, что у неё немалые способности к этому, опасаясь произвести впечатление, будто он относится к ней свысока, — в конце концов, «Хирург» и есть хирург. За это время он узнал о любимых блюдах семьи Райанов, а приготовление еды для малышки, понял шеф-повар, было настоящим наслаждением, особенно когда девочка приходила к нему на кухню в сопровождении своего огромного телохранителя и принималась за поиски лакомств. Вместе с Доном Расселом пару раз в неделю она пила молоко с пирожными. «Песочница» стала любимицей обслуживающего персонала.

— Мамочка! — воскликнула Кэтлин, когда Кэти появилась в столовой.

— Здравствуй, милая. — «Песочнице» достался первый поцелуй и объятье, президенту — второй. Как всегда, старшие дети сопротивлялись «телячьим нежностям». — Джек, почему приготовлено моё вечернее платье?

— Нам придётся вечером выступать по телевидению, — осторожно ответил «Фехтовальщик».

— Почему?

— Они запороли сделанную сегодня утром видеозапись моего интервью и попросили повторить его в прямом эфире — в девять вечера. Если не будешь возражать, мне хочется, чтобы ты была рядом.

— Что я буду там делать?

— Ты можешь говорить о чём угодно и поступать, как хочешь.

— Так что, мне придётся встать и принести вам поднос с пирожными в прямом эфире?

— Джордж делает самые вкусные пирожные в мире! — вмешалась в разговор «Песочница». Все рассмеялись, и напряжение спало.

— Если не хочешь, можешь не идти. Это не обязательно. Просто Арни считает, что так было бы лучше.

— Отлично, — заметила Кэти. Наклонив голову, она пристально посмотрела на мужа. Иногда она пыталась понять, где находятся нитки, за которые дёргает Арни, заставляя Джека поступать так, как он считает нужным.

Бондаренко работал до позднего часа — или до раннего, в зависимости от точки отсчёта. Он сидел у себя в кабинете за письменным столом по двадцать часов в сутки и, после того как стал генералом, понял, что жизнь полковника намного лучше. Будучи полковником, он совершал утром пробежки и даже спал с женой. А теперь — ну что ж, Бондаренко всегда стремился к продвижению по службе, был честолюбивым офицером, иначе зачем офицеру-связисту отправляться в афганские горы в составе спецназа? Его способности были общепризнанными, но пребывание в ранге полковника едва не стало концом его карьеры, потому что он был назначен работать вместе с другим полковником, помощником министра обороны, а тот полковник оказался американским шпионом. Это обстоятельство по-прежнему озадачивало Бондаренко. Михаил Филитов, трижды Герой Советского Союза, ветеран Великой Отечественной войны — и шпион? Это потрясло его веру в советскую систему, господствовавшую в стране, но затем система рухнула, а страна распалась. Советский Союз, который вырастил его, сделал офицером и воспитал как военачальника, умер холодной декабрьской ночью, а на смену ему пришла другая страна, меньшая по размерам, служить которой было более… привычно, что ли. Для Бондаренко проще было любить мать-Россию, чем колоссальную многоязычную империю. Теперь создалась ситуация, при которой все приёмные дети ушли из дома, остались только родные, и потому семья стала более счастливой.

Более счастливой, зато и более бедной. Почему он не обратил внимания на это раньше? Вооружённые силы воспитавшей его страны были самыми большими в мире и производили наибольшее впечатление — по крайней мере так он считал прежде, — подавляли массой солдат и колоссальным вооружением, гордились тем, что уничтожили немецких оккупантов в ходе самой жестокой войны. Но те же вооружённые силы нашли свой конец в Афганистане или, по крайней мере, утратили там боевой дух и уверенность, подобно тому как это случилось с американцами во Вьетнаме. Но американцы сумели снова обрести их, а в его армии этот процесс ещё не начался.

Сколько напрасно потраченных денег, выброшенных на ветер, для удовлетворения нужд отколовшихся провинций, этих неблагодарных пасынков, которых Советский Союз поддерживал на протяжении десятилетий. А теперь они ушли, забрав с собой огромные богатства, а в некоторых случаях вступили в союз с другими странами, чтобы, опасался Бондаренко, вместе с ними превратиться в противников. Вот уж неблагодарные приёмные дети, подумал генерал.

Головко прав. Если мы хотим остановить эту опасность, делать это нужно в самом начале. Ведь даже с горсткой чеченских бандитов не удалось справиться.

Сейчас он занимал должность начальника оперативного управления, а ещё через пять лет станет во главе армии. Бондаренко не сомневался в этом. Он был лучшим русским генералом среди военачальников своего возраста и сумел блестяще проявить себя во время военных операций, чем привлёк внимание высокопоставленных политических деятелей, что всегда являлось решающим фактором в продвижении к высшим должностям. Он успеет занять эту должность, чтобы возглавить последнюю решающую битву России. А может быть, и нет. Через пять лет, если его обеспечат финансированием и предоставят свободу в преобразовании армии, изменении военной доктрины и подготовки кадров, он сумеет превратить русскую армию в такую силу, какой она ещё никогда не была. Без всяких угрызений совести он использует американскую модель, подобно тому как американцы без угрызений совести использовали советскую военную стратегию в войне в Персидском заливе. Но для этого ему нужно несколько относительно мирных лет. Если частям его армии придётся то и дело принимать участие в военных конфликтах по южному периметру страны, у него не будет ни времени, ни денег на перестройку вооружённых сил.

Так как же поступить? Он — начальник оперативного управления Генерального штаба. Он должен знать ответы на все вопросы. В этом и заключается его работа. Но Бондаренко не мог найти этих ответов. Туркменистан явился началом процесса. Если его не остановить, все рухнет, как карточный домик. Слева на столе лежал список дивизий и бригад, находящихся в его распоряжении, а также предполагаемый уровень их боеготовности. Справа лежала карта. Согласовать первое и второе было трудно.

— У вас такие хорошие волосы, — сказала Мэри Эббот.

— Сегодня у меня не было хирургических операций, — объяснила Кэти. — Шапочка вредит причёске.

— Сколько времени вы её не меняли?

— Со дня нашей свадьбы с Джеком.

— И у вас не было желания изменить? — удивилась миссис Эббот.

Кэти отрицательно покачала головой. Ей казалось, что с такой причёской она походит на актрису Сузанн Йорк — ей нравилась эта актриса в том фильме, который Кэти смотрела в колледже. То же самое относилось и к Джеку. Он никогда не менял свою причёску, а в тех случаях, когда у него не было времени постричься, кто-то в Белом доме обращал на это внимание, и ему подравнивали волосы каждые две недели. Персонал Белого дома ухаживал за ним намного лучше, чем она. Они, наверно, просто составляли график и придерживались его, вместо того чтобы обращаться с вопросами, как это делала она. Куда более эффективная система, одобрительно подумала Кэти.

Сейчас она нервничала гораздо больше, чем это было заметно со стороны, больше, чем в первый день учёбы на медицинском факультете, и даже больше, чем во время первой хирургической операции, когда ей приходилось закрывать глаза и внутренне кричать на себя, чтобы остановить дрожь в руках. Но тогда по крайней мере к её словам прислушивались и будут прислушиваться теперь. О'кей, подумала Кэти, в этом ключ к решению проблемы. Это хирургическая операция, она — хирург, а хирург всегда контролирует происходящее.

— Думаю, теперь все в порядке, — сказала миссис Эббот.

— Спасибо. Вам нравится работать с Джеком?

— Он ненавидит макияж, как, впрочем, почти все мужчины, — улыбнулась она.

— Тогда позвольте поделиться с вами секретом — я тоже.

— Я практически не наносила вам макияжа, — тут же отозвалась Мэри. — Для вашей кожи этого не требуется.

Это наблюдение, сделанное одной женщиной и переданное ею другой, заставило доктора Райан улыбнуться.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Вы позволите мне высказать рекомендацию?

— Конечно.

— Дайте своим волосам отрасти на дюйм, может быть, на два. Это придаст вашему лицу большую выразительность.

— Того же мнения и Элейн — это моя парикмахер в Балтиморе. Я уже попыталась однажды. От хирургических шапочек мои волосы становятся хрупкими.

— Мы можем заказать для вас шапочки большего размера. Мы должны проявлять заботу о наших первых леди.

— А-а! — воскликнула она. И почему я не подумала об этом? — задала себе вопрос Кэти. Это наверняка дешевле, чем летать на работу на вертолёте… — Спасибо!

— Позвольте мне проводить вас. — Миссис Эббот провела первую леди в Овальный кабинет.

Как ни удивительно, Кэти бывала здесь всего лишь дважды и только один раз заходила, чтобы поговорить с Джеком. Внезапно это показалось ей странным. В конце концов, место работы мужа находилось меньше чем в пятидесяти ярдах от её спальни. Письменный стол произвёл на неё впечатление, как поразительно старомодный, но сам кабинет был полон воздуха и очень просторен по сравнению с её крошечным кабинетом в клинике Хопкинса, и это даже сейчас, когда повсюду стояли телевизионные камеры и софиты. На каминной доске напротив стола стоял горшок с тем, что Секретная служба называла самым часто фотографируемым цветком в мире. Мебель была слишком официальной и потому неудобной, а ковёр на полу с вытканной на нём президентской эмблемой показался Кэти явно изношенным. Но ведь это не был нормальный кабинет, предназначенный для нормального человека.

— Привет, милая. — Джек поцеловал её и представил журналистам. — Познакомься, это Том Доннер, а это — Джон Пламер.

— Здравствуйте, — улыбнулась Кэти и посмотрела на Пламера. — Я любила слушать ваши репортажи, когда готовила ужин.

— А сейчас не слушаете? — с улыбкой спросил Пламер.

— В столовой на втором этаже нет телевизора, и мне не позволяют готовить ужин.

— А муж вам не помогает? — спросил Доннер.

— Представляю себе Джека в кухне. Вот с грилем он справляется неплохо, но кухня — это моя территория. — Она села, глядя им в глаза. Это было непросто. Включённые телевизионные софиты светили прямо в лицо. Она заставила себя напрячься. Пламер ей понравился, а вот Доннер что-то скрывал. Она мигнула, поняв это, и на её лице появилось выражение, свойственное врачу. Внезапно ей захотелось сказать что-нибудь Джеку, но времени уже не было…

— Одна минута, — послышался голос продюсера. Как всегда, в кабинете находилась Андреа Прайс, она стояла у двери, ведущей в комнату секретарей, а дверь в коридор позади Кэти была открыта. Там стоял Джеф Раман. Ещё один странный человек, подумала она, но в Белом доме проблема заключалась в том, что здесь все обращались с тобой, словно ты Юлий Цезарь или кто-то вроде. Здесь так трудно по-дружески общаться с людьми. Казалось, этому всё время что-то мешает. Вообще-то ни Джек, ни Кэти не привыкли к прислуге. Служащие — это другое дело, но не прислуга. Кэти нравилась медицинским сёстрам и лаборантам в больнице, потому что общалась с ними, как один представитель медицинской профессии с другим, и она пыталась поступать так же и тут, но по какой-то причине это не получилось. И доставляло беспокойство.

— Пятнадцать секунд.

— Ты нервничаешь? — шепнул Джек.

И почему ты не остался работать в «Меррилл Линч»? — едва не спросила вслух Кэти. Сейчас он занимал бы там пост старшего вице-президента. Впрочем, нет. Он не был бы там счастлив. Джека так же привлекала его работа, как её медицина, где она исправляла зрение людям. В этом они не отличались друг от друга.

— Добрый вечер, — произнёс Доннер, глядя в камеру позади Райанов. — Мы находимся в Овальном кабинете и беседуем с президентом Райаном и первой леди. Как я уже сказал в передаче вечерних новостей на канале Эн-би-си, техническая неисправность испортила запись интервью с президентом, которую мы сделали сегодня утром. Президент любезно пошёл нам навстречу и пригласил нас сюда, чтобы побеседовать с нами в прямом эфире. — Он повернул голову. — Мы очень благодарны вам за это, сэр.

— Я рад, что вы снова пришли к нам, Том, — произнёс президент. С каждым разом он скрывал свои мысли все более умело.

— Кроме того, с нами находится миссис Райан…

— Прошу вас, — с улыбкой прервала его Кэти, — я — доктор Райан. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы получить эту учёную степень.

— Совершенно верно, мэм, — согласился Доннер с радостной улыбкой, напомнившей Кэти о восторге, который охватывает сотрудников отделения травматологии при виде пострадавшего, поступающего с Моньюмент-стрит в момент начала обеденного перерыва. — У вас обоих учёная степень доктора, не правда ли?

— Да, мистер Доннер. Джек — историк, а я — офтальмолог.

— И вы выдающийся глазной хирург, получили премию Ласкера за вклад в медицину, — заметил он, пуская в ход все своё очарование ведущего.

— Видите ли, я занималась исследованиями в области медицины на протяжении пятнадцати лет. В университете Джонса Хопкинса все мы одновременно клиницисты и исследователи. Я работаю вместе с превосходным персоналом и по сути дела премия Ласкера в большей степени их заслуга, чем моя. Пятнадцать лет назад профессор Бернард Катц посоветовал мне заняться исследованием проблемы, как использовать лазер для исправления человеческого зрения. Мне это показалось интересным, и с тех пор я занимаюсь этой проблемой в дополнение к моей практике хирурга.

— Вы действительно получаете больше денег, чем ваш муж? — спросил Доннер с улыбкой, предназначенной для телевизионных камер.

— Намного больше, — усмехнулась она.

— Я всегда утверждал, что из нас двоих Кэти — самая умная, — произнёс Джек, похлопывая жену по руке. — Она излишне скромничает и не говорит, что является одним из лучших офтальмологов в мире.

— А как вам нравится быть первой леди?

— Мне нужно отвечать на этот вопрос? — На лице Кэти появилась очаровательная улыбка и тут же исчезла. Её голос стал серьёзным. — То, как мы оказались здесь, я не каждому бы порекомендовала. Такое случается и в больнице — поступает пациент с глазной травмой, к которой он вовсе не стремился, и мы стараемся вылечить его. Джек никогда в жизни не пытался уйти от важной проблемы, встающей на его пути.

Настало время браться за дело.

— Господин президент, а как вам нравится ваша работа?

— Видите ли, приходится работать с утра до вечера. Я провёл много лет на государственной службе и никогда не задумывался над тем, насколько трудна работа президента. Мне повезло с персоналом — это весьма квалифицированные и опытные люди, и в нашем правительственном аппарате тысячи таких же, не жалеющих сил на службе обществу. Это делает мою работу легче.

— А в чём, по вашему мнению, она заключается? — спросил Пламер.

— В принесённой мной присяге говорится, что я должен соблюдать, ограждать и защищать Конституцию Соединённых Штатов, — ответил Райан. — Мы стараемся восстановить правительство. Теперь у нас полный состав Сената, и, после того как несколько штатов проведут у себя выборы, скоро появится и полная палата представителей. Почти все должности в кабинете министров заполнены — обязанности министров здравоохранения и образования исполняют действующие заместители министров, и они хорошо справляются с работой.

— Сегодня утром мы говорили о событиях в регионе Персидского залива. Какие там, по вашему мнению, существуют проблемы? — Это снова спросил Пламер. Райан отвечал на вопросы спокойно и уверенно, гораздо лучше, чем утром, и Пламер обратил внимание на взгляд его жены. А ведь она действительно умная женщина, подумал он.

— Соединённые Штаты хотят одного — мира и стабильности в этом регионе. Мы надеемся установить дружеские отношения с новой страной — Объединённой Исламской Республикой. Как и во всём мире, в том регионе было уже достаточно войн и конфликтов. Мне хочется думать, что все это осталось позади. Между нами и Россией установился мир — не просто отсутствие войны, а настоящий мир после лет на протяжении нескольких поколений, полных беспокойства и недоверия. Я хочу развивать такие отношения и дальше. Пожалуй, в мире никогда не было полного мира, но это не причина для того, чтобы мы не стремились к его достижению; За последние двадцать лет мы прошли длинный путь. Нам предстоит сделать многое, но для этого созданы сейчас хорошие предпосылки.

— Мы снова выйдем в эфир после короткого перерыва, — произнёс Доннер, глядя в камеру. Он уже обратил внимание на то, что Райану нравится, как идёт интервью. Великолепно.

В кабинет вошёл официант и принёс поднос со стаканами воды. Все взяли стаканы и сделали несколько глотков, ожидая, когда кончится рекламный блок.

— Вам действительно не нравится быть первой леди? — спросил Доннер.

— Пока мне не мешают заниматься моей работой, я могу примириться почти с чем угодно, но меня беспокоит судьба детей. После того как все это кончится, они вернутся к нормальной жизни и снова станут обычными детьми. Мы воспитывали их не для такой шумихи.

Все замолчали, терпеливо ожидая окончания рекламных объявлений.

— Мы снова в Овальном кабинете с президентом и первой леди. Господин президент, — спросил Доннер, — вы не могли бы рассказать нам об изменениях, которые вы готовите?

— Моя работа заключается главным образом не в том, чтобы что-то менять. Том, а в том, чтобы восстанавливать прежнее. В процессе этого мы попытаемся кое-что осуществить. Я старался подбирать новых членов своего кабинета таким образом, чтобы правительство могло функционировать более эффективно. Как вам известно, я достаточно много лет провёл на государственной службе и видел многие примеры неэффективной работы. Граждане нашей страны платят налоги, и наш долг правильно и разумно использовать их на благо всего общества. Вот почему я сказал членам моего кабинета, чтобы они обратили внимание на деятельность своих департаментов. Та же самая работа может выполняться при меньших затратах.

— Так говорили многие президенты.

— А этот президент собирается сдержать своё слово, — серьёзно заметил Райан.

— Однако первое, что вы сделали, это предприняли атаку на налоговое законодательство, — сказал Доннер.

— Не атаку, Том, а лишь изменения. Я полностью поддерживаю Джорджа Уинстона. Налоговый кодекс, которым мы пользуемся сейчас, крайне несправедлив, и он несправедлив во многих отношениях. Начать с того, что он непонятен для налогоплательщиков. Это означает, что им приходится обращаться за помощью при составлении налоговых деклараций, и многим кажется странным, что нужно платить немалые деньги лишь за то, чтобы им объяснили, почему правительство взымает с них такие налоги — особенно если учесть, что правительство эти законы и принимает. Какой смысл принимать законы, непонятные для людей? Зачем делать их столь сложными? — спросил Райан.

— Однако при этом цель вашей администрации заключается в том, чтобы сделать налоговый кодекс не прогрессивным, а регрессивным.

— Мы с вами уже обсуждали этот вопрос, — ответил Райан, и Доннер понял, что добился своей цели. Одна из очевидных слабых сторон Райана заключалась в том, что он не любил повторяться. Этим он отличался от политических деятелей, которые обожают говорить одно и то же. — Если мы будем взымать с каждого одинаковую долю, это и будет справедливым. Процесс взымания налогов должен быть простым, тогда деньги налогоплательщиков будут сберегаться, а не растрачиваться понапрасну. Предлагаемые нами изменения в налоговом законодательстве никак не повлияют на общий размер собираемых налогов. Никому не будут предоставляться какие-то особые льготы.

— Однако налоги, уплачиваемые богатыми, резко снизятся.

— Это верно, но при этом мы устраним все специальные льготы, вписанные в налоговый кодекс, которых добились их лоббисты. По сути дела богатые будут платить столько же или, что более вероятно, немного больше, чем они платят сейчас. Министр финансов Уинстон с предельным вниманием отнёсся к изучению этого вопроса, и я согласен с его рекомендациями.

— Извините, сэр, но трудно понять, каким образом сокращение уплачиваемых ими налогов на тридцать процентов заставит их платить больше. Это элементарная школьная арифметика.

— А вы поговорите со своим бухгалтером, — улыбнулся Райан. — Или сами посмотрите на свои налоговые декларации — если сумеете в них разобраться. Знаете, Том, в своё время я был бухгалтером — перед тем как поступить в корпус морской пехоты, я сдал соответствующий экзамен, — и даже я не могу полностью разобраться в налоговых декларациях, так чертовски они запутаны. Правительство плохо удовлетворяет общественные интересы, если принимает законы, непонятные людям. Это зашло слишком далеко. Я пытаюсь вернуться к более простым временам.

Вот я и поймал тебя, пронеслось в голове Доннера. На лице Пламера, сидящего рядом, появилась гримаса. Зато режиссёр, руководящий выбором изображения, принял меры, чтобы эта гримаса не появилась на экранах телевизоров. Вместо этого он выбрал лицо ведущего, по которому пробежала улыбка победителя.

— Я рад, господин президент, что вы придерживаетесь такой точки зрения, потому что американскому народу хотелось бы побольше узнать о том, как функционирует правительство их страны. Почти вся ваша государственная служба прошла в Центральном разведывательном управлении.

— Это верно, однако, Том, как я уже говорил сегодня утром, ни один президент никогда не затрагивал вопрос разведывательных операций. Это разумная позиция. — Райан по-прежнему вёл себя спокойно, не подозревая, что дал повод для дальнейших вопросов.

— Но, господин президент, вы лично принимали участие во многих операциях, сыгравших важную роль в окончании холодной войны. Например, в похищении советского подводного ракетоносца «Красный Октябрь». Вы ведь действительно играли важную роль в этой операции, не правда ли?

Режиссёр, предупреждённый заранее, выбрал камеру, которая была направлена на лицо Райана как раз в тот момент, когда его глаза расширились от удивления. Действительно, он совсем не умеет скрывать свои эмоции, подумал режиссёр.

— Том, я ведь уже говорил…

— Зрители имеют право знать, кто играл решающую роль в одном из крупнейших успехов американской разведки. Разве мы не сумели получить в своё распоряжение новейшую советскую атомную подлодку?

— Я не собираюсь обсуждать этот вопрос. — Теперь даже грим не мог скрыть того, каким бледным стало его лицо. Кэти повернулась к мужу, почувствовав, какой холодной стала его рука.

— И затем, меньше чем через два года, вы лично провели операцию, в результате которой глава русского КГБ попросил у Америки политического убежища.

Джеку удалось наконец справиться с эмоциями, но его голос звучал глухо и невыразительно.

— Том, это нужно прекратить. Вы делаете ничем не обоснованные высказывания.

— Господин президент, этот человек, Николай Герасимов, раньше возглавлявший КГБ, теперь живёт со своей семьёй в Виргинии. Командир «Красного Октября» живёт во Флориде. То, что я говорю, — Доннер улыбнулся, — правда, и вы знаете это. Сэр, мне непонятно, почему вы не хотите ответить на мой вопрос. Ведь вы сыграли важную роль в том, чтобы на земле установился тот мир, о котором сами говорили несколько минут назад.

— Том, позвольте мне ещё раз ясно объяснить мою позицию. Я никогда не буду обсуждать разведывательные операции на публике. Точка.

— Но американский народ имеет право знать, что за человек занимает должность президента. — Именно эту фразу произнёс одиннадцать часов назад Джон Пламер, который внутренне поморщился, услышав, как его слова повторяют в таком контексте, но он не мог при всех возразить своему коллеге.

— Том, я служил своей стране в полную меру своих возможностей в течение многих лет, но, подобно тому как вы не можете раскрыть источники полученной вами информации, так и наши разведывательные агентства не могут раскрыть многое, чем они занимаются из опасения, что могут погибнуть живые люди.

— Но, господин президент, вы ведь сами делали это. Вы убивали людей.

— Да, и не один президент был солдатом или…

— Одну минуту, — вмешалась Кэти. Её глаза сверкали от ярости. — Позвольте мне сказать кое-что. Джек начал работать в ЦРУ после того, как на нашу семью напали террористы. Если бы он не сделал этого в то время, никто из нас не остался бы в живых. Я была тогда беременна нашим сыном, а террористы пытались убить меня и мою дочь, когда мы ехали в машине в Аннаполисе и…

— Извините меня, миссис Райан, но сейчас у нас наступает перерыв.

— Это нужно прекратить, Том, прекратить немедленно, — решительно произнёс Райан. — Когда начинаются открытые разговоры о разведывательных операциях, гибнут люди. Неужели вы не понимаете этого? — Телевизионное освещение погасло, но запись продолжалась.

— Господин президент, наши зрители имеют право знать это. Моя работа заключается в том, чтобы доносить до них факты. Разве я исказил что-нибудь?

— Я отказываюсь комментировать этот вопрос, и вы это знаете, — произнёс Райан, едва не запутавшись в правильном ответе. Самообладание, Джек, самообладание, напомнил он себе. Президент не может терять контроля над собой, особенно в прямом эфире. Черт побери, Марк никогда не согласился бы сотрудничать с… а вдруг согласится? Он литовец, и ему может понравится мысль стать национальным героем, хотя, по мнению Джека, он сможет отговорить его. Зато Герасимов — совершенно иное дело. Райан обесчестил его, угрожал ему смертью — правда, от рук его же соотечественников, но это не имеет значения для такого человека — и лишил его всяческой власти. Теперь Герасимов вёл жизнь куда более приятную, чем мог бы когда-либо вести в Советском Союзе, который он надеялся сохранить и которым хотел править, но он относился к числу людей, для кого власть намного важнее жизненных благ. Герасимов стремился занять пост главы государства — именно такой, какой сейчас занимает Райан, — и чувствовал бы себя отлично на этой должности или другой вроде неё. Но те, кто стремятся к власти, чаще всего ею злоупотребляют, и этим он отличался от Джека. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Герасимов не будет молчать. В этом можно не сомневаться. И они знают, где его найти.

Как же мне поступить теперь?

— Мы снова в Овальном кабинете с президентом и миссис Райан, — торжественно произнёс Доннер для телезрителей, которые могли забыть об этом.

— Господин президент, вы являетесь экспертом по национальной безопасности и международным отношениям, — сказал Пламер, опередив своего коллегу. — Но у нашей страны немало и других трудностей. Сейчас вам нужно восстановить Верховный суд. Как вы собираетесь сделать это?

— Я поручил Министерству юстиции подготовить для меня список опытных судей из состава федеральных апелляционных судов. Сейчас я изучаю этот список и надеюсь представить кандидатуры для их утверждения Сенатом в течение двух ближайших недель.

— Обычно Американская ассоциация адвокатов помогает правительству в подборе таких судей, но вы, по-видимому, решили поступить по-другому. Позвольте поинтересоваться, сэр, почему?

— Джон, все судьи в этом списке уже прошли процесс такого отбора, и после этого они служили в апелляционных судах не меньше десяти лет каждый.

— Этот список был подготовлен прокурорами? — спросил Доннер.

— Опытными высокопоставленными профессионалами Министерства юстиции. Во главе этого процесса стоял Патрик Мартин, несколько месяцев назад назначенный директором Департамента уголовного права. Ему помогали другие сотрудники министерства, в том числе директор Департамента гражданских прав.

— Но это все прокуроры или люди, обязанность которых заключается в том, чтобы вести следствие. Кто рекомендовал вам Мартина?

— Действительно, лично я плохо знаком с персоналом Министерства юстиции. Исполняющий обязанности директора ФБР Мюррей порекомендовал мне мистера Мартина. Он отлично проявил себя при расследовании обстоятельств катастрофы, когда авиалайнер врезался в Капитолий, и я попросил его подготовить для меня этот список.

— А вы с мистером Мюрреем в течение длительного времени были друзьями?

— Совершенно верно, — кивнул Райан.

— Во время одной из разведывательных операций мистер Мюррей сопровождал вас, не правда ли?

— Извините, я не понял, — сказал Райан.

— Я имею в виду операцию ЦРУ в Колумбии, когда вы принимали участие в уничтожении медельинского наркокартеля.

— Том, я говорю вам последний раз — я отказываюсь обсуждать разведывательные операции, состоявшиеся на самом деле или придуманные вами.

— Но, господин президент, в результате этой операции погиб адмирал Джеймс Каттер, — продолжал Доннер с деланно искренним выражением сожаления налицо. — Сэр, о вашем пребывании в ЦРУ ходит множество слухов. Рано или поздно они превратятся из слухов в реальные повествования, а сейчас у нас появилась возможность рассказать правду о случившемся, и чем быстрее, тем лучше. Вы не были выбраны президентом США и потому ваше прошлое не подверглось тщательному изучению, как это обычно происходит с кандидатами на выборах. Американский народ хочет знать, кто является их президентом.

— Том, мир разведки является секретным миром. Так и должно быть. Наше правительство занимается многими проблемами и далеко не всё нужно обсуждать открыто. У каждого из нас есть секреты. Каждый телезритель, наблюдающий за этой трансляцией, имеет секреты. Они есть и у вас. Что касается правительства, сохранение этих секретов является жизненно важным для существования нашей страны и, между прочим, для безопасности людей, заботящихся о её благополучии. Было время, когда средства массовой информации уважали это правило, особенно в военное время, но и в другое тоже. Мне хочется, чтобы вы приняли это во внимание.

— Но в какой момент, господин президент, секретность начинает нарушать наши национальные интересы?

— Вот почему существует закон, дающий право Конгрессу вести наблюдение за разведывательными операциями. Если бы эти решения принимала одна исполнительная власть, тогда у вас были бы основания для беспокойства. Но дело обстоит по-другому. Конгресс также контролирует наши действия. Я сам неоднократно информировал Конгресс о том, чем мы занимаемся.

— Так проводилась ли секретная операция в Колумбии? Вы принимали в ней участие? Даниэл Мюррей сопровождал вас после смерти тогдашнего директора ФБР Эмиля Джейкобса?

— Я ничего не могу сказать по этому вопросу или по остальным, которые вы задавали на эту тему.

Наступил очередной перерыв для рекламы.

— Почему вы делаете это? — Ко всеобщему изумлению прозвучал голос Кэти Райан.

— Миссис Райан…

— Доктор Райан, — тут же поправила она Доннера.

— Извините меня. Доктор Райан, этим утверждениям нужно наконец положить конец, и единственный способ сделать это — сказать правду.

— Мы уже сталкивались с этим. Было время, когда люди пытались разрушить нашу семейную жизнь, — и тогда все это тоже оказалось ложью, и…

— Кэти, — негромко произнёс Джек. Она повернулась к нему.

— Я ведь знаю об этом, Джек, помнишь? — прошептала она.

— Нет, не знаешь. Во всяком случае не все.

— Вот в этом-то и дело, — заметил Доннер. — На основании таких слухов начнутся расследования. Люди хотят знать правду. Люди имеют право знать правду.

Если бы в мире царила справедливость, подумал Райан, он бы сейчас встал, бросил микрофон в лицо Доннеру и попросил бы корреспондента уйти из его дома. Но это было невозможно, и потому он сидел здесь, якобы обладающий огромными полномочиями, но попавший в силу обстоятельств в западню, словно преступник в комнате для допросов. Затем свет вспыхнул снова.

— Господин президент, я понимаю, что для вас это трудная тема.

— О'кей, Том, я скажу следующее. Работая в ЦРУ, время от времени мне приходилось служить моей стране таким образом, что об этом нельзя говорить в течение очень длительного времени, однако я ни разу не преступил закон и всегда представлял полный отчёт соответствующим членам Конгресса. Я расскажу вам, почему начал работать в Центральном разведывательном управлении.

Я не стремился к этому. Мне хотелось стать учителем. Я преподавал историю в военно-морской академии. Мне нравится преподавательская работа, и у меня оставалось время для того, чтобы писать книги по истории флота. Но затем меня и мою семью начала преследовать группа террористов. Они совершили две попытки убить нас, и эти попытки едва не увенчались успехом. Вы знаете об этом. Когда это произошло, средства массовой информации уделили случившемуся много внимания. Вот тогда я решил, что моё место — в ЦРУ. Почему? Да потому, чтобы защищать других против такой же опасности. Мне это не очень нравилось, но я решил, что должен заниматься этой работой. Теперь я оказался здесь, и знаете что? Должность президента тоже не очень мне нравится. Я не люблю постоянного давления обстоятельств. Мне не хочется принимать на себя такую большую ответственность. Я считаю, что ни один человек не должен располагать подобной властью. Но я нахожусь здесь и принёс присягу добросовестно, в силу моих способностей, выполнять обязанности президента и буду их исполнять.

— Но, господин президент, вы первый человек на этой должности, который никогда не занимался политикой. Ваше мнение по многим вопросам никогда не подвергалось проверке общественным мнением, и общественность беспокоит, что вы слишком полагаетесь на людей, которые тоже не занимали высоких должностей. Опасность, по мнению некоторых, заключается в том, что во главе правительства стоит небольшая группа людей, которые не имеют политического опыта, но которые будут в течение некоторого времени определять политику нашей страны. Как вы относитесь к такой обеспокоенности?

— Я даже никогда не слышал, что это кого-то беспокоит, Том.

— Сэр, вас также критикуют за то, что вы проводите слишком много времени в своём кабинете и недостаточно общаетесь с народом. Разве это не составляет проблемы? — Теперь, когда Доннер держал Райана на крючке, он мог позволить себе говорить грустным голосом.

— К сожалению, у меня слишком много работы и эту работу приходится выполнять в этом кабинете. Мне удалось собрать хорошую команду, и люди отлично справляются со своими обязанностями. — Кэти, сидящая рядом, с трудом скрывая гнев, сжимала его руку своей холодной рукой. — Вот посмотрите: государственный секретарь Скотт Адлер, профессиональный дипломат, сын человека, пережившего Холокост. Я знаю Скотта уже много лет. По моему мнению, именно он должен руководить Государственным департаментом, лучше его нет никого. В Министерстве финансов Джордж Уинстон, выбившийся из низов и сделавший блестящую карьеру. Он внёс немалый вклад, когда понадобилось спасти нашу финансовую систему во время конфликта с Японией; он пользуется уважением финансового сообщества и умеет думать. Должность министра обороны занимает Энтони Бретано, исключительно способный инженер и бизнесмен, который уже проводит в Пентагоне необходимые реформы. Директор ФБР — Дэн Мюррей, профессиональный полицейский, причём очень хороший. Знаете, Том, на чём я основываю выбор кандидатов? Я выбираю настоящих профессионалов, людей, которые знают работу, потому что выполняют её, а не политиканов, только рассуждающих о ней на словах. Если вы считаете это не правильным — ну что ж, очень жаль, но я сам провёл много лет на государственной службе и привык больше доверять профессионалам, которых знаю, чем людям, назначенным на высокие должности из-за их политических амбиций. Да, между прочим, что плохого в том, что я отличаюсь от политического деятеля, который подбирает людей, знакомых с ним или, что ещё хуже, оказавших ему финансовую поддержку во время выборов?

— Кое-кто может высказать точку зрения, что разница заключается в том, что обычно высокие должности занимают люди с более широким опытом.

— Я так не считаю, и мне довелось работать с такими людьми в течение ряда лет. Мной назначены люди, способности которых мне хорошо известны. Более того, президент должен иметь право — с согласия представителей, выбранных народом, — сам выбирать людей, с которыми ему предстоит работать.

— Но теперь, когда нужно сделать так много, как вы намереваетесь обойтись без опытного политического руководства? Ведь Вашингтон — город, где формируется политика.

— Может быть, в этом-то и заключается проблема, — резко бросил Райан. — Может быть, политический процесс, которому все мы следовали на протяжении многих лет, не столько помогает, сколько мешает? Том, я ведь не напрашивался на эту должность. Роджер попросил меня выполнять обязанности вице-президента в течение срока, оставшегося до выборов, и я предполагал, что затем навсегда покину государственную службу. Мне хотелось снова вернуться к преподаванию. Но потом произошло это ужасное событие, и я оказался здесь. Я не политический деятель, никогда не стремился стать им и, насколько понимаю, не являюсь политическим деятелем и сейчас. Вы спросите, неужели нет никого лучше меня? Я, наверно, не самый лучший кандидат. Тем не менее я стал президентом и собираюсь честно и добросовестно выполнять обязанности президента. Это все, что я могу сказать.

— Спасибо, господин президент.

Джек подождал, когда в последний раз выключились камеры, снял микрофон и встал. Корреспонденты молчали. Кэти смотрела на них ненавидящим взглядом.

— А теперь скажите, зачем вы так поступаете? — спросила она.

— Как? — прозвучал голос Доннера.

— Почему люди вроде вас не прекращают нападок на таких, как мы? Что мы сделали плохого? Мой муж самый честный человек, которого я знаю.

— Мы всего лишь задавали вопросы.

— Только не говорите глупостей! То, как вы задаёте эти вопросы и какие именно выбираете, уже является ответом, прежде чем кто-нибудь успевает открыть рот.

Ни один из корреспондентов не решился ответить. Райаны молча повернулись и вышли из Овального кабинета. И тут же вошёл Арни.

— О'кей, — заметил он. — Кто подстроил все это?

— Они выпотрошили его, как рыбу, — подумал вслух Холбрук. Они собирались передохнуть, и всегда полезно получше узнать своего врага.

— Этот парень меня пугает, — произнёс Эрни Браун, более глубоко обдумывая ситуацию. — По крайней мере о политических деятелях известно, что они мошенники. А этот парень — Боже милосердный, да ведь он пытается создать у нас в стране полицейское государство, Пит.

Для горца такая мысль была действительно пугающей. Он всегда считал, что политиканы — это худшие создания во вселенной, а тут он внезапно понял, что ошибался. Политиканы стремились к власти потому, что им нравилась сама игра, им нравилось распоряжаться людьми так, как в результате им казалось, что они могущественны и велики. Но Райан… Райан был намного хуже. Он искренне считал, что так и должно быть, что это справедливо.

— Черт побери, — выдохнул Эрни. — Суд, который он собирается назначить…

— Они выставили его дураком, Эрни.

— Нет, ничуть. Неужели ты не понимаешь? Они ведут собственную игру.

Глава 33

Реакция

Передовые статьи появились на первой странице каждой крупной газеты. Наиболее предприимчивые сумели даже напечатать фотографии дома Марка Рамиуса — оказалось, что в этот момент он находился в отъезде, — и дома семьи Герасимовых — глава её был дома, однако охраннику удалось уговорить репортёров уйти, и они ушли, сделав несколько сотен снимков его самого.

Доннер рано пришёл на работу и оказался по сути дела самым удивлённым из персонала телевизионной компании. Через пять минут в его кабинет вошёл Пламер, держа в руках первую страницу «Нью-Йорк таймс».

— Так кто обманул кого, Том?

— Что ты хочешь этим…

— Звучит слабовато, — насмешливо заметил Пламер. — Полагаю, что после того как ты ушёл, люди Келти снова собрались, чтобы обсудить ситуацию. Но ты всех загнал в ловушку, не правда ли? Если станет известно, что твоя утренняя плёнка не была…

— Не станет, — прервал его Доннер. — А в результате всей этой шумихи наше интервью выглядит ещё лучше.

— Лучше для кого? — бросил Пламер, выходя из кабинета. Для него тоже это было необычно рано, и его первой мыслью, никак не связанной с событиями дня, почему-то было, что Эд Марроу никогда не воспользовался бы лаком для волос, как это делал Доннер.

Утреннее совещание персонала в отделе Гаса Лоренца оказалось коротким. В Атланту рано пришла весна. На деревьях и кустах уже набухли почки, и скоро воздух наполнится ароматом цветущих растений, которыми так славился этот южный город, — и при этом появится цветочная пыльца, подумал Гас, на которую у него аллергия. Но всё-таки ничто не помешает ему наслаждаться жизнью в этом оживлённом и радостном городе. Когда совещание закончилось, он надел белый лабораторный халат и направился в свои специальные владения в Центре контроля и предупреждения инфекционных заболеваний. ЦКЗ — буква «П» никогда не прибавлялась к сокращённому названию центра — был одним из бриллиантов в короне правительства, элитарное агентство, входившее в число лучших мировых центров, занятых медицинскими исследованиями. По мнению многих, он даже занимал первое место. Вот почему Атланта привлекала самых талантливых исследователей, работающих в этой области. Кто-то из них оставался в ЦКЗ и продолжал исследовательскую работу, кто-то через некоторое время уезжал на преподавательскую работу на медицинские факультеты по всей стране, но на каждом из них навсегда сохранялся отпечаток работы в центре, подобно тому как остаётся он от службы в корпусе морской пехоты, причём во многом по той же причине. Они были первыми, кого страна посылала на передовую, в самые опасные места. Вместо вооружённого противника они боролись с болезнями, и потому среди них создавался дух профессии, удерживавший лучших, несмотря на невысокое государственное жалованье.

— Доброе утро, Мелисса, — поздоровался Лоренц со своим старшим лаборантом — она уже защитила учёную степень магистра и сейчас готовилась к защите степени доктора по молекулярной биологии в соседнем университете Эмори, после чего её ожидало значительное продвижение по службе.

— Доброе утро, доктор. Наш друг вернулся, — добавила она.

— Вот как? — Образцы были установлены на предметном стекле электронного микроскопа. Лоренц опустился в кресло, как всегда, не торопясь, проверил документацию, чтобы убедиться в правильности образца по своим записям на столе: 98-3-063А. Да, номера совпадали. Теперь оставалось только повысить увеличение микроскопа… и вот он, «пастуший посох».

— Вы правы. А второй?

— Он уже готов, доктор. — Компьютерный экран был разделён на две половины по вертикали, и рядом с первым образцом был образец 1976 года. Они не были полностью идентичными. Кривая у основания РНК обычно никогда не бывает одинаковой, подобно тому как снежинки обладают бесчисленным количеством различных форм, но это не имело значения. Главными были белковые петли наверху, и они…

— Штамм Маинги. — Лоренц произнёс эти слова бесстрастно, как подобает учёному.

— Совершенно верно, доктор, — сказала Мелисса, стоявшая позади. Она наклонилась вперёд, нажала клавиши, и на экране появилось изображение -063В. — Вот с этими пришлось потрудиться. Изолировать их оказалось непросто, но…

— Да, и они идентичны. Этот образец взят у ребёнка?

— Да, у маленькой девочки. — Голоса обоих звучали бесстрастно. Человек способен выносить всего лишь ограниченное число встреч с несчастьями, а затем вступает в действие его защитный механизм. Образцы становятся всего лишь образцами, ничем не связанными с людьми, у которых они взяты.

— О'кей, мне нужно позвонить.

Две группы содержались отдельно одна от другой по очевидным причинам. Более того, они не знали о существовании друг друга. Бадрейн инструктировал одну группу из двадцати человек, «Артист» — вторую, в которую входило девять. Подготовка обеих групп была схожей. Поскольку Иран являлся независимым государством, у него были и соответствующие институты. В Министерство иностранных дел входил паспортный отдел, а в казначействе был отдел печатных и гравировальных работ. Это позволяло изготовлять паспорта любых стран, а также марки въезда и выезда. Вообще-то все это могло изготавливаться и в других местах, главным образом нелегально, но при изготовлении в казначействе качество документов было выше, причём без риска обнаружить место производства.

Как ни странно, более важная из операций была безопаснее с точки зрения физического риска — правда, в зависимости от того, как на это смотреть. Бадрейн видел лица её участников. При одной мысли о том, что им предстояло сделать, у нормального человека от ужаса по телу бежали мурашки, но для этих людей характер операции был всего лишь ещё одним примером причуд человеческой натуры. Ваша работа, сказал им Бадрейн, очень проста. Прилетаете на место. Устанавливаете. Возвращаетесь обратно. Он подчеркнул, что им ничто не угрожает, если они будут в точности выполнять инструкции, которые повторяли уже несколько раз. На той стороне у них не будет никаких контактов. Этого не требовалось, и потому операция становилась ещё безопаснее. Каждому из них было предоставлено на выбор несколько легенд, а благодаря природе операции не имело значения, если несколько человек повторят одну и ту же легенду. От них требовалось только достаточно убедительно представить её, поэтому каждый выбрал ту профессию, в которой разбирался. Почти все имели университетские дипломы, а те, кто не сумели закончить университеты, могли рассуждать о торговле или станках или о чем-нибудь ином, чтобы убедить таможенников, задающих вопросы главным образом от скуки.

Группа «Артиста» понимала свою задачу намного лучше. По его мнению, причина этого заключалась в каком-то дефекте их характеров. Члены, этой группы были моложе и менее опытны, и отчасти этим объяснялась их готовность идти на задание — они меньше знали о жизни и, следовательно, о смерти. Их гнала вперёд страсть, традиция жертвенности и ненависть, а многих преследовали внутренние демоны. Все это затмевало трезвость их взгляда на жизнь, и это нравилось их повелителям, которые тоже испытывали ненависть и жажду смерти, на которую они, впрочем, посылали других. Эту группу инструктировали более подробно. Им показали фотографии, диаграммы и планы, и участники операции придвинулись поближе, чтобы лучше ознакомиться с деталями. Ни один из них не сделал замечания относительно характера цели. Жизнь и смерть были для этих молодых парней очень простыми проблемами, потому что они не знали решающих ответов на вопросы или думали, что знают, хотя на самом деле не имели о них представления. Впрочем, для всех это было даже лучше. Поскольку в их сознании закрепился единственный ответ на Великий Вопрос, остальные вопросы, менее важные, даже не приходили им в голову. У «Артиста» не было подобных иллюзий. Он задавал себе вопросы, но не отвечал на них. Для него Великий Вопрос превратился в нечто совсем иное, носил чисто политический характер, не имеющий отношения к религии, а ведь никто не измеряет свою судьбу политикой. По крайней мере, не по собственной воле. Он посмотрел на лица парней, зная, что они поступают именно таким образом, хотя и не отдают себе в этом отчёта. По сути дела это были самые подходящие люди для такой операции. Они думают, что знают все её стороны, хотя в действительности им известна только её физическая сторона.

«Артист» чувствовал себя подобно убийце, но он поступал так и раньше, хотя и не принимал непосредственного участия в операциях. На этот раз он участвовал и сам, а потому знал, что это самая опасная операция за последние годы.

Как странно, что никто из них не отдаёт себе в этом отчёта. Каждый считал себя в душе сокрушающим врага камнем в катапульте Аллаха, даже не задумываясь над тем, что по своей природе камни предназначены для того, чтобы их бросать. А может быть, и нет. Возможно, им повезёт, и потому он проинструктировал их самым тщательным образом, сообщил им подробную и точную информацию, которую ему удалось собрать, причём эти сведения были очень хорошими. Лучше всего начать операцию после обеда, ближе к концу рабочего дня, когда переполненные улицы облегчат уход с места её проведения. Он сообщил им, что сам отправится с ними, чтобы помочь уйти от преследования, но промолчал, не сказал им о том, что поможет лишь в том случае, если дело дойдёт до этого.

— О'кей, Арни, что происходит? — спросил Райан. Хорошо хоть, что сегодня у Кэти нет операций. Она плохо спала и в таком моральном состоянии вряд ли справилась бы с ними. Он чувствовал себя ничуть не лучше, но было бы несправедливо, да и бессмысленно, срывать злость на главе своей администрации.

— Можно не сомневаться, что утечка информации произошла в ЦРУ или, может быть, на Капитолийском холме, от кого-то, кто знает о том, чем ты занимался.

— Насчёт Колумбии знают только Феллоуз и Трент. И они также знают, что Мюррея там не было — по крайней мере, он был не совсем там. Сведения о всей остальной операции скрыты со стопроцентной надёжностью.

— Так что же всё-таки произошло? — спросил Арни. Теперь принцип «следует знать лишь то, что нужно для работы», применялся к ван Дамму. Президент начал говорить, словно объяснял что-то родителям ученика, подкрепляя свои слова взмахами руки.

— У нас проводились две операции — «Речной пароход» и «Обмен любезностями». Одна из них заключалась в высадке вооружённых групп в Колумбии. Предполагалось, что они будут следить за вылетом самолётов с грузом наркотиков на борту. Затем эти самолёты сбрасывали в море…

— Что?

— Сбивали, этим занимались ВВС, некоторые самолёты с грузом наркотиков заставляли совершать посадку, экипажи арестовывали и потом незаметно судили. События только начали развиваться, как в Колумбии убили директора ФБР Джейкобса. Президент распорядился начать операцию «Обмен любезностями». Мы стали сбрасывать бомбы на дома наркобаронов. Ситуация ухудшалась, гибли гражданские лица, и всё пошло наперекосяк.

— Что было тебе известно об этом? — спросил ван Дамм.

— Я вообще не имел ни малейшего представления обо всём этом, пока дело не зашло слишком далеко. В то время умирал Джим Грир, я заменял его на посту заместителя директора по разведывательной работе, но занимался главным образом делами, связанными с НАТО. Меня намеренно лишили всякой информации по этим операциям до того момента, пока не начали сбрасывать бомбы, — это произошло, пока я был в Бельгии. Ты не поверишь — я увидел развалины домов по телевидению! Фактически операциями руководил Каттер. Он сумел втянуть в это дело судью Мура и Боба Риттера, а затем попытался уйти в сторону. И тут началось настоящее безумие. Каттер решил бросить солдат в Колумбии, словно их совсем не было. Надеялся, что они там просто исчезнут. Я сумел проникнуть в личный сейф Риттера и ознакомиться с документами по операциям. После этого отправился в Колумбию с группой спасения, и нам удалось вывезти оттуда почти всех наших парней. Скажу тебе, это было страшно, — сообщил Райан. — Началась стрельба, и я стоял у одного из пулемётов на вертолёте. Член экипажа, сержант по имени Бак Циммер, был убит во время спасения последней группы, и с тех пор я присматриваю за его семьёй. Лиз Эллиот узнала об этом и попыталась использовать полученные сведения против меня.

— Это ещё не все, — негромко произнёс Арни.

— Конечно. Мой долг заключался в том, чтобы сообщить о случившемся Специальному комитету Конгресса, но я не хотел наносить столь серьёзный ущерб правительству. Тогда я поговорил с Трентом и Феллоузом, и мы навестили президента. Некоторое время мы беседовали вместе, потом меня попросили удалиться. У президента остались Эл и Том. О чём они говорили, я не знаю, но…

— ., но он намеренно сдал выборы сопернику. Президент уволил своего менеджера, руководившего предвыборной кампанией, и на другой день его шансы начали стремительно падать. Боже мой, Джек, что ты наделал! — воскликнул Арни. Теперь его лицо было бледным, но… по политическим причинам. Ван Дамм считал, что провёл блестящую и успешную кампанию по выборам Боба Фаулера, который сумел опередить президента, уже находившегося первый срок в Белом доме и пользовавшегося популярностью у избирателей. Значит, президента заставили проиграть? И он, менеджер избирательной кампании Фаулера, даже не узнал об этом?

Райан закрыл глаза. Он только что заставил себя заново пережить ту ужасную ночь.

— Я положил конец операции, которая формально не выходила за рамки закона, но оказалась на самой его грани. Мне удалось сделать это незаметно, не привлекая внимания. Колумбийцы так и не узнали о случившемся. Мне казалось, что я сумел предупредить новый Уотергейт и… невероятный международный скандал. Сэм и Эл согласились молчать, документация, касающаяся этих операций, запечатана и будет храниться в течение многих лет после того, как мы умрём. Тот, кто организовал утечку этой информации, слышал пару слухов и сделал несколько удачных догадок. Почему я так поступил? Мне кажется, что я следовал закону в силу своих возможностей, — нет, Арни, я не нарушил закон. Я следовал правилам. Это было непросто, но я сделал это. — Он открыл глаза. — Как ты относишься к этому, Арни?

— Но почему ты не доложил все это Конгрессу и ..

— А ты вспомни, Арни, что происходило в мире в то время, — ответил президент. — Речь ведь не только об Америке, правда? Тогда шёл процесс распада всей Восточной Европы, Советский Союз ещё держался, но едва-едва, происходили важные события, и рухни ещё и наше правительство — черт побери, могло бы случиться такое, чего ещё никто не видел. Америка не смогла бы — мы не смогли бы успокоить Европу, если бы занимались тушением домашнего пожара. Вот почему мне пришлось принимать решение и действовать, иначе солдаты, брошенные в Колумбии, погибли бы. Подумай, в какой ловушке я оказался, а?

Понимаешь, Арни, я не мог ни к кому обратиться за советом. Адмирал Грир умер. Мур и Риттер оказались замешанными в этот скандал. Президент тоже рухнул в него с головой; в то время мне казалось, что это он руководит операцией через Каттера, потом я узнал, что все не так, его просто обманул и скомпрометировал этот бездарный политический мерзавец. Я не знал, куда обратиться за помощью и потому пошёл в ФБР. Доверять я мог только Дэну Мюррею и Биллу Шоу, а также одному из наших оперативников в Лэнгли. Билл — ты знаешь, что он имел учёную степень доктора юридических наук? — помог мне с юридической стороной вопроса, а Мюррей оказал содействие при операции по спасению наших солдат. ФБР начало расследование деятельности Каттера. Это было секретное расследование, насколько я помню, операции присвоили кодовое название «Одиссей». Они уже собирались обратиться к окружному судье за ордером на арест по обвинению в преступном заговоре, но Каттер покончил с собой. Когда он бросился под автобус, в пятидесяти ярдах от него находился агент ФБР. Ты встречался с ним, это Пэт О'Дэй. Никто не нарушал закона — за исключением Каттера. Сами операции не выходили за пределы параметров, определённых Конституцией, — во всяком случае так сказал мне Билл.

— Но с политической точки зрения…

— Конечно, даже я не настолько безграмотен. Вот я и оказался здесь, Арни. Я не нарушал закона. Я служил интересам своей страны, как только мог, принимая во внимание существовавшие тогда обстоятельства, — и посмотри, где я оказался в результате всего этого.

— Проклятье. Как случилось, что Боб Фаулер ничего не знал об этом?

— Нужно спросить Сэма и Эла. Они считали, что это окажет отрицательное влияние на президентство Фаулера. К тому же я не имею представления, о чём они говорили с президентом, Я никогда не стремился узнать об этом и так и не узнал, и все, чем я располагаю, — это догадки, основанные на фактах и потому весьма близкие к истине, — признал Райан, — но всё-таки догадки.

— Джек, редко случается, когда я не знаю, что сказать.

— Все равно говори, — потребовал президент.

— Скрыть случившееся уже не удастся. У средств массовой информации сейчас достаточно зацепок, чтобы опубликовать полученные ими сведения, и Конгресс начнёт расследование. А как относительно всего остального?

— Все это правда, — сказал Райан. — Действительно, к нам в руки попал «Красный Октябрь», я на самом деле лично вывез Герасимова из Советского Союза. Это была моя идея, моя операция, и в результате я едва не погиб. Так уж получилось. Не сделай мы этого, Герасимов попытался бы осуществить свой заговор, чтобы свергнуть Андрея Нармонова, — тогда Варшавский пакт все ещё сохранился бы и снова вернулись бы старые дни холодной войны. Вот почему мы скомпрометировали этого ублюдка и заставили улететь на самолёте. У нас просто не было иного выбора. Несмотря на все, что мы сделали здесь для него, он по-прежнему затаил злобу, хотя его жене и дочери нравится в Америке.

— Ты убивал кого-нибудь? — спросил Арни.

— В Москве — нет. А вот на подводной лодке началась перестрелка. Матрос, агент Главного разведывательного управления, попытался взорвать «Красный Октябрь». Он убил одного из офицеров и тяжело ранил двоих, но мне удалось застрелить его. После этого мне несколько лет снились кошмары.

В иной реальности, подумал ван Дамм, его президент был бы героем. Однако реальность и политика имеют между собой мало общего. Он заметил, что Райан умолчал о Бобе Фаулере и своём отказе дать согласие на запуск ракеты с ядерной боеголовкой. В то время Арни уже возглавлял администрацию Белого дома и знал, что через три дня Роберт Фаулер пришёл в ужас, когда понял, что его спасли от безумного поступка, в результате которого могли бы погибнуть бесчисленные тысячи людей, а мир заклеймил бы американского президента за преступление, не уступающее по масштабу гитлеровским.

Когда-то ещё в школе на Арни произвела большое впечатление одна фраза из «Отверженных» Виктора Гюго: «Каким злом могут обернуться добрые поступки». И вот теперь он столкнулся с очередным подтверждением. Райан служил своей стране мужественно и достойно, но ни один из его поступков не мог выдержать критического внимания со стороны общественности. Здравый смысл, патриотизм и бесстрашие позволили ему принять участие в серии событий, которые каждый мог исказить до неузнаваемости. Эд Келти как раз и был непревзойдённым мастером подобных интриг[81].

— Как нам уладить последствия всего этого? — спросил президент.

— Что ещё мне нужно знать?

— Досье на Герасимова и по «Красному Октябрю» находятся в Лэнгли. Что касается колумбийских событий — теперь ты знаешь всё необходимое. Я не уверен, что имею юридическое право отдать распоряжение о вскрытии документации, связанной с Колумбией. С другой стороны, для того чтобы нарушить стабильность наших отношений с Россией, первых двух досье достаточно.

«Красный Октябрь», подумал Головко, глядя на высокий потолок своего кабинета. А ведь ты умный сукин сын, Иван Эмметович, твою мать! В том, как он мысленно произнёс это грубое ругательство, звучало нескрываемое восхищение. Выходит, он недооценивал Райана с самого начала. Даже после всех встреч, после многочисленных контактов между ними, как прямых, так и косвенных, признался Головко, он продолжал недооценивать его. Значит, вот как Райан сумел скомпрометировать Герасимова и, может быть, этим спас Россию — но страну нужно спасать действиями внутренних сил, а не вмешательством извне. Есть тайны, которые следует хранить вечно, потому что они в равной степени затрагивают интересы обеих сторон. Это была одна из таких тайн. А теперь, когда её открыли для всеобщего обозрения, униженными оказались обе страны — и Россия и Америка. Для России это обернулось потерей ценного национального достояния в результате акта государственной измены. Ещё хуже было то, что российские разведывательные службы не сумели докопаться до сути происшедшего, а это, решил Головко после непродолжительного размышления, совсем уж невероятно. С другой стороны, американцы сумели разработать хорошее прикрытие, а потеря двух ударных подводных лодок во время одной операции превратила случившееся в событие, которое советский военно-морской флот хотел забыть как можно быстрее, и потому никто даже не подумал проникнуть за пределы созданного американцами тумана.

Со второй тайной Сергей Николаевич был знаком лучше, чем с первой. Райан сумел предотвратить государственный переворот в России. Головко считал, что Райан вполне мог бы просто предупредить его о готовящемся перевороте и остальное сделали бы внутренние спецслужбы Советского Союза, однако Иван Эмметович решил поступить иначе. Разведывательные службы привыкли оборачивать все в свою пользу, и Райан был бы безумцем, если бы не воспользовался предоставившейся благоприятной возможностью. На допросах в Америке Герасимов наверняка пел кенарем и рассказал обо всём, что ему было известно; именно Герасимов раскрыл Эймса, не сомневался Головко, а ведь Эймс был подлинной золотой жилой информации для КГБ.

И это я всё время убеждал себя, что Иван Эмметович всего лишь талантливый дилетант, подумал Головко.

Но даже его восхищение профессионализмом Райана было сдержанным. Скоро России понадобится помощь. Разве сможет она обратиться за помощью к кому-то, кто, как стало теперь известно, вмешивался в её внутренние дела, делал марионеткой? Поняв это, Головко выругался снова, однако на этот раз в грубом ругательстве уже не было восхищения.

Водные пути свободны для всех, и потому военно-морской флот смог всего лишь не подпускать слишком близко к доку «восемь-десять» зафрахтованный репортёрами корабль. Скоро к нему присоединился ещё один, потом другой, пока объективы одиннадцати камер ни уставились на сухой док, надёжно укрытый от глаз любопытных. Теперь, когда почти все американские подводные ракетоносцы были сняты с боевого дежурства, он был пуст, равно как из него давно уже ушла подводная лодка неамериканского происхождения, находившаяся здесь непродолжительное время — по крайней мере так считалось.

С помощью компьютера можно получить доступ к личным делам военнослужащих американского военно-морского флота, и некоторые репортёры занимались сейчас именно этим, разыскивая моряков, служивших ранее на американской подлодке «Даллас». Ранним утром репортёры попытались дозвониться до командующего подводными силами Тихоокеанского флота, чтобы расспросить его о некоторых подробностях пребывания на посту командира «Далласа», но сумели добраться только до офицера по связи со средствами массовой информации, который отвечал на задаваемые ему вопросы: «никаких комментариев не будет». Сегодня ему придётся немало потрудиться, постоянно повторяя эту фразу. И другим тоже.

— Рон Джоунз слушает.

— Это Том Доннер из службы новостей телевизионной компании Эн-би-си.

— Очень приятно, — неуверенно отозвался Джоунз. — Вообще-то я смотрю Си-эн-эн.

— Ну что ж, может быть, сегодня вечером вам захочется переключиться на наш канал. Мне хотелось бы поговорить с вами относительно…

— Я уже читал утреннюю «Таймс». Нам рано доставляют газеты. Никаких комментариев, — закончил Джоунз.

— Но…

— Да, я действительно служил на подводном флоте, нас не случайно называют «молчаливой службой». К тому же с тех пор прошло много лет. Сейчас у меня собственная фирма, я женат, имею детей и все такое. Понимаете?

— Вы были старшим акустиком на ударной подлодке «Даллас», когда…

— Мистер Доннер, уходя с флота, я дал подписку о неразглашении. Мы никогда не говорим о том, чем занимались, ясно? — Это была его первая беседа с корреспондентом, и она оправдывала все ожидания Рона.

— Тогда просто скажите, что этого никогда не было.

— Чего никогда не было? — спросил Джоунз.

— Похищения русской подлодки под названием «Красный Октябрь».

— Знаете, что самое невероятное из всего, что мне приходилось слушать во время службы акустиком?

— Что?

— Песни Элвиса. — Рон положил трубку и связался с Пирл-Харбором.

Когда рассвело, фургоны телевизионных компаний устремились через Винчестер, штат Виргиния, словно армии в Гражданскую войну, когда город раз сорок переходил из рук в руки.

Вообще-то дом ему не принадлежал. Никто не смог бы даже заявить, что собственником является ЦРУ. Земельный участок и расположенный на нём особняк были оформлены на имя фиктивной корпорации, принадлежащей, в свою очередь, фонду, имена директоров которого ничего не говорили любопытным. Однако документация на владельцев недвижимого имущества в Америке открыта для общественности, равно как и сведения о всех корпорациях и фондах, так что не прошло и двух дней, как информация была получена, несмотря на то что на папке стоял таинственный знак, свидетельствующий, что клеркам следует проявить изобретательную некомпетентность при её поисках.

Приехавшие репортёры имели в своём распоряжении фотографии и видеоплёнку о прошлой жизни Николая Герасимова в Советском Союзе — все это они извлекли из телевизионных архивов. Камеры с телескопическими объективами были установлены на треногах за четверть мили от особняка и направлены на окна. От особняка их отделяло пастбище, на котором паслись стреноженные лошади. Репортёрам тут же не могло не прийти в голову заманчивое название репортажа: ЦРУ ОКРУЖАЕТ ГЛАВУ РУССКОГО ШПИОНСКОГО ВЕДОМСТВА КОРОЛЕВСКОЙ РОСКОШЬЮ.

Два охранника, приставленные к Герасимову, ошеломлённые множеством машин, телевизионных камер и репортёров, связались по телефону с Лэнгли и запросили инструкций, но отдел по связи с прессой — само по себе странное учреждение для разведывательного управления — не имел представления, как надлежит поступить в данном случае, разве что опираться на утверждение, что это частная собственность (не зная, правильно ли это с юридической точки зрения при создавшихся обстоятельствах, адвокаты ЦРУ взялись за выяснение) и потому репортёры не имеют права нарушать границу владения.

Прошли годы с того времени, когда у него были основания для веселья. Конечно, иногда возникало шутливое настроение, но происходящее сейчас было настолько невероятно, что Герасимов даже не думал о подобной возможности. Он всегда считал себя специалистом по Америке, планировал и руководил многими операциями против «главного врага», как раньше называли Соединённые Штаты в его теперь несуществующей стране, где он когда-то возглавлял КГБ. Однако, признался Герасимов, нужно приехать сюда и прожить несколько лет, чтобы понять, насколько непостижимой бывает Америка, где ничто не поддаётся оценке с точки зрения здравого смысла, где может случиться буквально всё что угодно, и чем безумнее ситуация, тем вероятнее её возникновение. Никакое, даже самое богатое воображение, не в состоянии предвидеть, что случится завтра, не говоря уж о том, что может произойти через год. И вот перед ним наглядное доказательство.

Бедный Райан, думал Герасимов, стоя у окна и держа в руке чашку кофе. В Советском Союзе — для него бывшая родина навсегда останется Советским Союзом — такое никогда бы не могло произойти. Несколько охранников в военной форме подошли бы к корреспондентам, угрожающе посмотрели бы на них, и те послушно удалились бы. А если взглядов оказалось бы недостаточно, всегда есть другие меры принуждения. Но только не в Америке, где средства массовой информации так же свободны, как волки в сибирской тайге, — при этой мысли он едва не рассмеялся. Здесь, в Америке, волки тоже защищены от истребления. Разве эти дураки не знают, что волки убивают людей?

— Может быть, они скоро уедут, — сказала Мария, подходя к нему.

— Не думаю.

— Тогда нам следует скрываться внутри дома, пока они не уедут. — Было ясно, что жена Герасимова смертельно перепугана происходящим.

— Нет, Мария. — Герасимов отрицательно покачал головой.

— А вдруг нас вернут обратно в Россию?

— Не вернут. Это невозможно. Так не поступают с теми, кто попросил политического убежища. Таково правило, — объяснил он. — Мы ведь не выслали из Советского Союза Филби, Бёрджесса или Маклина, хотя они были пьяницами и дегенератами. Наоборот, мы охраняли их, покупали им спиртное и позволяли заниматься своими извращениями, потому что существует такое правило. — Он допил кофе и сходил в кухню, где положил чашку и блюдце в посудомойку. Герасимов с недовольной гримасой посмотрел на автоматическую машину. В его квартире и особняке на Ленинских горах — им, наверно, присвоили уже другое название — не было ничего подобного. Этим занималась прислуга. Но не теперь. В Америке удобство заменяет власть, а комфорт — положение в обществе.

Прислуга. Все это могло принадлежать ему. Статус, прислуга, власть. Советский Союз мог бы по-прежнему оставаться великой державой, его уважали бы и боялись во всём мире. Сам он стал бы генеральным секретарём Коммунистической Партии Советского Союза. Тогда он осуществил бы необходимые реформы, чтобы очистить страну от коррупции и ускорить её дальнейшее развитие. Может быть, он даже пошёл бы на полное примирение с Западом, но это был бы мир равных партнёров, а не мир ценой разрухи, такой, как сейчас. В конце концов, он никогда не был слепым сторонником коммунистической идеологии, хотя бедный старик Александров считал его таковым, потому что Герасимов всегда оставался членом партии — а кем ещё можно быть в стране с однопартийной системой, особенно если ты избран судьбой стать во главе её и пользоваться неограниченной властью.

Однако все обернулось по-другому. Судьба предала его, представ перед ним в образе Джона Патрика Райана той холодной снежной ночью, когда они сидели, вспомнил Герасимов, в вагоне трамвая, стоящем в депо. И вот теперь у него есть комфорт и безопасность. Его дочь скоро выйдет замуж за человека с огромным состоянием, но не за нувориша, а за «унаследованные деньги», как говорят американцы. В других странах таких людей называют аристократами, а сам он считает их бесполезными тунеядцами — именно по этой причине большевики победили в революции. Его жена нашла удовлетворение в комфорте и удобствах, в её небольшом кругу друзей. А его ярость так и не умерла.

Райан отнял у него судьбу, лишил наслаждения властью и ответственностью, возможности решать направление пути, выбранного его страной, — и вот судьба неожиданно преподнесла Райану такой же подарок, а этот дурак не знает, как им распорядиться. Подлинное унижение заключалось в том, что он, Герасимов, потерпел поражение от такого ничтожного человека. Но ведь он может всё-таки что-то предпринять, не правда ли? Герасимов надел в гардеробной кожаную куртку и вышел через неё на другую сторону дома. Так как же поступить? Ну конечно, он закурит сигарету и не спеша пройдёт четыреста метров по дорожке к тому месту, где расположились телевизионщики. По пути он обдумает свои замечания и выразит благодарность президенту Райану. Герасимов все это время продолжал изучать Америку, и теперь ему пригодятся наблюдения за ходом мыслей представителей средств массовой информации, решил он.

— Я не разбудил вас, шкипер? — спросил Джоунз. В Пирл-Харборе было около четырех утра.

— Отнюдь. Знаешь, личный секретарь у меня — женщина, она беременна, и я боюсь, как бы из-за всего этого дерьма у неё не начались преждевременные роды. — Контр-адмирал (он вот-вот должен был стать вице-адмиралом) Манкузо сидел за столом у себя в кабинете. Он запретил соединять его с кем-либо без особо важной на то причины. Звонок старого товарища по службе на «Далласе» попадал в категорию особо важных.

— Мне позвонили из Эн-би-си, спрашивали о той маленькой работёнке, которую мы проделали в Атлантике.

— Что ты им ответил?

— Как вы думаете, шкипер? Ничего. — Помимо соблюдения чести, Джоунзу приходилось принимать во внимание и то, что почти вся работа его фирмы состояла из выполнения заказов военно-морского флота. — Но…

— Да, я знаю. Но кто-то обязательно проговорится. Так всегда происходит.

— Репортёры и без того знают слишком много. В «Новостях дня» ведётся прямая передача из Норфолка, от дока «восемь-десять». Можете представить себе, о чём они говорят.

Манкузо подумал, а не стоит ли включить телевизор, стоящий у него в кабинете, потом вспомнил, что ещё слишком рано для приёма передачи Эн-би-си-ньюз. Тогда он выбрал программу Си-эн-эн. Передавали спортивные новости, но вот-вот должно было наступить четыре утра.

— В следующий раз они могут поинтересоваться нашей другой работой и спросить про пловца.

— Это открытая линия, доктор Джоунз, — предостерёг командующий подводными силами Тихоокеанского флота.

— Я ведь не сказал где, шкипер. Просто хотел, чтобы вы подумали об этом.

— Это верно, — согласился Манкузо.

— Может быть, вы скажете мне кое-что.

— Что именно, Рон?

— Что происходит, черт побери? Разумеется, я не проговорюсь и вы тоже, но кто-то обязательно проговорится, можно не сомневаться. Это слишком интересная морская история, чтобы умолчать о ней. Но всё-таки, что происходит, Барт? Разве мы не поступили правильно?

— Я считаю, что нас не в чём обвинить, — согласился адмирал. — Просто есть люди, которым нравятся такие истории.

— Знаете, шкипер, я надеюсь, что Райан выставит свою кандидатуру на президентских выборах. Я буду голосовать за него. Чертовски хладнокровный парень, вывез главу КГБ и…

— Рон!

— Я всего лишь повторяю то, что они говорят по телевидению, верно? Лично я не имею не малейшего представления обо всём этом. — Черт побери, подумал Джоунзи, какая интересная морская история. И все в ней правда.

На другом конце телефонного канала, в кабинете Манкузо, на телевизионном экране появилась надпись: «Последние новости».

— Да, меня зовут Николай Герасимов, — произнёс человек на экранах всего мира. По меньшей мере двадцать репортёров собрались по другую сторону каменной ограды, и самым трудным было разобрать выкрикиваемые ими вопросы.

— Это правда, что вы были…

— Вы…

— Вы были…

— Правда, что вы…

— Прошу соблюдать тишина. — Герасимов поднял руку. Понадобилось секунд пятнадцать, прежде чем репортёры замолчали. — Да, раньше я был председатель КГБ. Ваш президент Райан вынудил меня улетать из Советский Союз и просить политическое убежище в Америке. С тех пор я живу здесь вместе со своей семьёй.

— Но как он вынудил вас скрыться из Советского Союза?

— Вы должны знать, что разведывательная деятельность ведётся жёсткими методам и игра временами становится, как вы говорите, грубая. Мистер Райан хорошо владеет этой игра. В то время в Советский Союз шла борьба за власть. ЦРУ выступило против моей фракции и поддержало сторонников Андрея Ильича Нармонова. Райан приехал в Москву как советник на переговорах по ограничению стратегических вооружений. Там он заявил, что хочет передать мне информацию, без которой встреча может не принести желаемый результат, да? — Герасимов решил, что ему нужно говорить на ломаном английском, чтобы вызвать у репортёров большее доверие к тому, что он говорит. — На самом деле он говорить мне, что могу быть обвинённый, как это сказать, в государственный измена? Это не правда, но производить сильное впечатление, поэтому я решил переехать в Америка со своей семьёй. Я прилетел в Америка на самолёте, а моя семья — на подводная лодка.

— Что? На подводной лодке?

— Да. Это был подводная лодка «Даллас». — Герасимов сделал паузу, и на его лице появилась недоуменная улыбка. — Почему вы так жестоко критиковать президента Райана? Он верно служит своя страна. Блестящий шпион, — с восхищением закончил Герасимов.

— Вот и конец серии моих очерков. — Боб Хольцман приглушил звук телевизора и повернулся к главному редактору.

— Мне очень жаль, Боб. — Редактор вернул ему рукопись первой части сериала. Его публикация должна была начаться через три дня. Хольцман мастерски провёл огромную работу по сбору информации. При этом он нарисовал красочный и убедительный портрет человека, чей кабинет находился всего в пяти кварталах от редакции «Вашингтон пост» и его собственного кабинета. Весь смысл серии очерков заключался в создании «благоприятного впечатления», что было самыми любимыми словами в Вашингтоне. Вот только в данном случае кто-то опередил его и нарисовал совершенно иную картину. После этого даже такой известный журналист, каким был Хольцман, уже не мог изменить создавшегося впечатления, особенно без поддержки его собственной газеты.

— Послушай, Боб, — смущённо заметил редактор, — наша точка зрения на Райана совсем другая, правда? А что, если он действительно действует ковбойскими методами? Я согласен, одно дело похитить новейшую подводную лодку, холодная война и все такое, но вмешиваться во внутренние дела Советского Союза — согласись, это может стать поводом к началу настоящей войны!

— Всё было совсем иначе. Райан пытался вывезти из Советского Союза нашего агента с кодовым именем «Кардинал». Герасимов и Александров воспользовались шпионским скандалом, чтобы свергнуть Нармонова и положить конец всем реформам, которые он начал осуществлять.

— Райан может говорить об этом весь день, и никто ему не поверит. Важно то, что мы услышали по телевизору. «Блестящий шпион»? Неужели это именно тот человек, который нужен нам во главе правительства?

— Но Райан совсем не такой, черт побери! — вспылил Хольцман. — Он честный, говорит прямо и откровенно, не выбирает окольных путей, бьёт прямо в цель…

— Прямо в цель, это точно. Застрелил по крайней мере трех человек. Он убил их, Боб! Как Роджеру Дарлингу могло прийти в голову, что такой человек лучше других сможет исполнять обязанности вице-президента? Согласен, Эд Келти далеко не подарок, но он по крайней мере…

— … по крайней мере знает, как манипулировать общественным мнением. Он сумел убедить этого пустоголового кретина на телевидении, а затем и всех нас в том, что нужно рассматривать происшедшее именно с его точки зрения.

— Ну… — У Бена Саддлера истощился запас доводов. — Разве это не основано на фактах?

— История, основанная на фактах, и правдивая история — не одно и то же, Бен, и ты знаешь это.

— Тут надо разобраться. Райан походит на человека, который нарушал законы во всём, с чем ни соприкасался. А сейчас я хочу, чтобы ты постарался пролить свет на эту колумбийскую операцию. Ты готов за неё взяться? У тебя отличные связи в ЦРУ, но, должен признаться, меня беспокоит, насколько ты сможешь быть объективным в этом деле.

— У тебя нет выбора, Бен. Если хочешь продолжать журналистское расследование этой проблемы, тебе придётся положиться на меня. Правда, ты всегда сможешь переписать своими словами то, что сказано по этому вопросу в «Таймс», — добавил Хольцман, заставив редактора покраснеть. Жизнь бывает трудной и в средствах массовой информации.

— Хорошо, Боб, это твоё расследование. Только дай мне гарантию, что представишь материал. Кто-то нарушил закон, а Райан скрыл все это и вылез из поганой истории чистеньким и благоухающим, как роза. Мне нужен этот материал. — Саддлер встал. — А пока я должен взяться за передовую.

Дарейи просто не мог поверить в столь поразительную удачу. Трудно представить, что такое может произойти в более подходящий момент. Уже оставались считанные дни до следующего этапа, а цель начала падать в пропасть даже без его помощи. Правда, с его помощью это падение станет ещё стремительней.

— Неужели это то, чем кажется?

— Похоже, дело обстоит именно так, — заметил Бадрейн. — Я произведу срочную проверку и доложу вам завтра утром.

— Но разве такое действительно возможно? — настаивал аятолла.

— Помните, что я говорил вам о льве и гиенах? В Америке это национальный вид спорта. Это не обман. Такими обманами там не занимаются. Тем не менее позвольте мне убедиться. У меня есть свои методы проверки.

— Тогда встретимся завтра утром.

Глава 34

WWW.TERROR.ORG

Ему и без того пришлось бы заняться этим. Вернувшись к себе в кабинет, Бадрейн включил свой настольный компьютер. В нём был установлен быстродействующий модем и специализированный телефонный волоконно-оптический канал связи соединял кабинет Бадрейна с иранским посольством — теперь посольством ОИР — в Пакистане. Оттуда другой канал вёл в Лондон, и там Бадрейн мог подключиться к Интернету, не опасаясь, что кто-то сумеет проследить исходный пункт. То, что раньше было относительно просто для полицейских агентств — в конце концов, в этом и заключается задача контрразведки и службы борьбы с терроризмом, — стало теперь практически невозможным. Буквально миллионы людей могли получить доступ ко всей информации, собранной человечеством, причём намного быстрее, чем подойти к автомобилю для поездки в местную библиотеку. Бадрейн начал с наиболее информированных мест, с газеты «Лос-Анджелес таймс» до газеты «Таймс оф Лондон», по пути заглянув в вашингтонские и нью-йоркские издания. Все крупнейшие газеты опубликовали эту новость, причём в общем похожую в своей основе, более того, она поступила в электронную сеть быстрее, чем в печатные издания, хотя первоначальные редакционные комментарии в газетах несколько отличались. В статьях делались расплывчатые ссылки на даты, и Бадрейн был вынужден напомнить себе, что простое повторение содержания не гарантирует точности, зато производит впечатление реальности. Он знал, что Райан служил в разведывательной службе, что англичане, русские, а также израильтяне уважают его. Несомненно, подобные публикации объясняют причину такого уважения. Они также пробудили в нём какое-то смутное беспокойство, что удивило бы его хозяина Дарейи. Потенциально Райан был более грозным противником, чем тому казалось. Он знал, как предпринять решительные шаги в трудной ситуации, и таких людей нельзя недооценивать.

Дело было в том, что Райан оказался в непривычном для себя положении, подобно рыбе, вынутой из воды, и это стало ясно из опубликованных статей. Бадрейн перелистывал одну электронную страницу за другой, и внезапно его внимание привлекла только что появившаяся передовица. Газета требовала проведения Конгрессом расследования деятельности Райана в ЦРУ. Заявление колумбийского правительства, выраженное сухим дипломатическим языком, настаивало на том, чтобы американское правительство дало объяснение утверждениям, содержащимся в средствах массовой информации, а это сулило ещё одну бурю. Как ответит Райан на эти обвинения и требования? Вопрос остаётся открытым, решил Бадрейн. Райан представлял собой неизвестную величину, и это вызывало беспокойство. Али отпечатал несколько важных статей и передовиц для использования в будущем, затем перешёл к главному делу, ради которого и вошёл в Интернет.

В газетах была выделена специальная страница для информации о выставках и съездах, проводимых в Америке. Наверно, для того чтобы ею могли пользоваться бюро путешествий, подумал Бадрейн. Теперь ему оставалось всего лишь выбрать города, в которых будут проводиться наиболее крупные мероприятия. Здесь содержалась информация о центрах, в которых они состоятся. Как правило, это были огромные, похожие на ангары залы, причём приводились подробные сведения о их размерах, планы, диаграммы и информация о том, как проехать к ним, а также номера телефонов и факсов. Бадрейн отобрал двадцать четыре зала, наиболее подходящих для его целей, — немного больше, чем требовалось, но просто так, на всякий случай. Вряд ли он сможет послать одного из своих путешественников на выставку дамского белья, например, хотя… Бадрейн усмехнулся. Демонстрация мод и тканей рассчитана на зимний сезон, а даже в Иране ещё не наступило лето. Выставки автомобилей. Ему было известно, что такие выставки переезжают из одного американского города в другой. На них производители легковых машин и грузовиков демонстрируют свои товары, подобно странствующему цирку… ну что ж, это ещё лучше.

Circus[82], внезапно подумал он и нажал на клавишу, вызывающую на экран страницу, содержащую информацию о цирках в Америке… Впрочем, нет, для этого ещё слишком рано, пришлось бы подождать несколько недель. Жаль. Очень жаль! — нахмурился Бадрейн. Ведь крупные цирки путешествуют по стране в специальных поездах, не правда ли? Проклятье. Но время было неподходящим, и с этим ничего не поделаешь. Ничего, придётся ограничиться автошоу. И остальными тоже.

Теперь все девять членов подопытной группы номер два умирали и настало время положить конец их страданиям. Причина заключалась не столько в милосердии, сколько в эффективности. Нет никакого смысла рисковать жизнью армейских медиков, ухаживающих за людьми, приговорёнными к смерти законом и медицинской наукой, так что их умертвили также быстро, как и членов первой группы, сделав им на глазах Моуди, наблюдавшего за процедурой на экране телевизора, инъекции повышенных доз дилодида. Облегчение, испытываемое медиками, было заметно даже через неуклюжие пластмассовые скафандры. Уже через несколько минут все подопытные были мертвы. Дальше осуществят те же процедуры, и врач поздравил себя с тем, что работа прошла так успешно и никто из медицинского персонала не заразился. Это объяснялось главным образом их безжалостностью. В настоящих больницах персоналу повезёт гораздо меньше, знал врач, уже испытывая грусть из-за предстоящей потери коллег по профессии.

Странный трюизм жизни заключался в том, что здравые мысли приходят в голову лишь после того, как становится слишком поздно что-нибудь предпринять. Моуди уже был не в силах остановить начавшийся процесс — с таким же успехом он мог бы попытаться замедлить вращение Земли.

Медики стали грузить заражённые тела на носилки, и Моуди отвернулся. Ему не хотелось снова видеть все это. Он прошёл в лабораторию.

Другая группа лаборантов закладывала теперь «суп» в контейнеры, получившие название «фляги». Сейчас в распоряжении врачей было в тысячи раз больше заражённой культуры, чем требовалось для проведения операции, однако природа подготовки была такова, что гораздо легче изготовить больше «супа», чем именно столько, сколько необходимо для операции. Кроме того, директор небрежно объяснил, что лишнее количество не помешает, ведь никогда не знаешь, когда он снова может потребоваться. Все фляги были изготовлены из нержавеющей стали, по сути дела, специального сплава, способного выдержать невероятный холод, не утратив прочности. Каждую флягу наполняли на три четверти, герметически запечатывали и затем опрыскивали едкими химикалиями, чтобы полностью обеззаразить наружную поверхность. Далее ёмкости грузили на тележку и отвозили в холодное хранилище, расположенное в подвальном помещении лаборатории, где фляги погружали в жидкий азот. Теперь вирусы лихорадки Эбола могли храниться здесь десятилетиями, при столь низкой температуре спящие и совершенно пассивные, они не могли погибнуть, и только снова попав в тёплую и влажную среду, они станут размножаться и убивать. Одну из фляг оставили в лаборатории и поместили в криогенный контейнер размером с металлическую бочку, похожую на те, что используются для транспортировки нефти, только чуть выше. Дисплей на светоизлучающих диодах будет постоянно показывать температуру внутри контейнера.

Моуди испытывал чувство облегчения от мысли, что его участие в этой драме скоро подойдёт к концу. Он стоял у двери, наблюдая за тем, как персонал выполняет свою работу. По-видимому, эти люди разделяли его чувство. Скоро двадцать баллончиков с невинными эмблемами крема для бритья будут наполнены и вывезены из здания. После этого каждый квадратный сантиметр в помещениях подвергнется тщательной очистке, и они снова станут безопасными. Директор будет проводить все это время у себя в кабинете, а он сам… ведь он не может снова появиться в женевской штаб-квартире Всемирной организации здравоохранения, правда? Все знают, что он мёртв, погиб во время авиакатастрофы в Средиземном море, недалеко от побережья Ливии. Он получит новую внешность, новые документы и только после этого сможет снова выехать из Ирана. Или в качестве меры предосторожности… нет, даже директор не мог проявить такую жестокость, ведь верно?

— Алло, мне нужен доктор Иан Макгрегор.

— Кто его вызывает?

— Доктор Лоренц из ЦКЗ в Атланте.

— Одну минуту.

Гасу пришлось подождать две минуты — за это время он успел раскурить трубку и открыть окно. Молодые сотрудники иногда критиковали его за эту дурную привычку, но ведь он не затягивался и курение помогало ему думать…

— Доктор Макгрегор слушает, — послышался в трубке молодой голос.

— Это Гас Лоренц из Атланты.

— О-о! Здравствуйте, профессор.

— Как дела у ваших пациентов? — спросил Лоренц из-за семи часовых зон. Ему понравился тон Макгрегора, явно задержавшегося в больнице. Хорошие врачи всегда работают много.

— Боюсь, что у мужчины плохи дела. Ребёнок, однако, выздоравливает.

— Вот как? Мы исследовали посланные вами образцы. У обоих обнаружены вирусы лихорадки Эбола, штамм Маинги.

— Вы уверены в этом? — спросил молодой врач.

— Нет никаких сомнений. Я сам проводил анализы.

— Я боялся этого. Другой комплект образцов послан мной в Париж, но оттуда ещё не звонили.

— Мне нужны кое-какие подробности. — За много тысяч миль от Хартума Лоренц открыл блокнот. — Расскажите мне о своих пациентах.

— Тут могут возникнуть некоторые трудности, профессор Лоренц, — был вынужден сознаться Макгрегор. Он не знал, прослушивается ли его телефон, но в такой стране, как Судан, приходилось принимать во внимание и эту возможность. С другой стороны, он должен что-то сказать. Макгрегор начал выбирать факты, которые мог раскрыть по телефону.

— Вчера вечером я видел вас по телевидению. — Доктор Александер решил снова встретиться с Кэти Райан во время ланча именно по этой причине. Она понравилась ему. Кто бы мог предположить, что глазной хирург и лазерный жокей (для Алекса это были более механические специальности, чем истинная медицина, которой занимался он сам, — даже в этой профессии существовало соперничество, и он относился с подобным чувством снисхождения почти ко всем хирургам) проявит интерес к генетике? К тому же ей требовался, наверно, голос друга.

— Очень приятно, — ответила Кэролайн Райан, глядя на куриный салат. Её телохранитель, заметил Александер, выглядел расстроенным и напряжённым.

— Вчера вы отлично проявили себя.

— Вот как? — Она подняла взгляд и произнесла бесстрастным голосом:

— Мне хотелось расцарапать ему физиономию.

— На экране этого не было заметно. Вы поддерживали своего мужа. У зрителей создалось о вас благоприятное впечатление, как об умной женщине.

— Какое это имеет значение для репортёров? Я хочу сказать, почему…

— Когда собака мочится на пожарный гидрант, — улыбнулся Алекс, — она совсем не совершает акта вандализма. Она всего лишь ведёт себя, как подобает собаке.

Рой Альтман едва не захлебнулся глотком сока.

— Понимаете, ни один из нас не стремился к этому, — заметила Кэти, чувствуя себя такой несчастной, что даже не обратила внимания на шутку.

Профессор Александер поднял руки в шутливом жесте, словно сдаваясь.

— Со мной это тоже случалось, мэм. Знаете, я ведь не хотел служить в армии. Меня призвали прямо со студенческой скамьи. Оказалось все не так уж плохо — я стал полковником и тому подобное. Нашёл интересную работу, которая увлекла меня, и мне платят за неё, понимаете?

— Мне никто не платит за подобные оскорбления! — возразила Кэти, хотя и с улыбкой.

— А вашему мужу платят, но слишком мало, — добавил Алекс.

— Так было всегда. Иногда меня удивляет, почему он не соглашается исполнять свои обязанности бесплатно. Пусть бы возвращал обратно чеки, чтобы показать, что стоит больше, чем ему платят.

— Думаете, из него получился бы хороший врач?

Лицо Кэти просветлело.

— Я говорила ему об этом. Пожалуй, он мог бы стать хирургом — нет, скорее кем-нибудь ещё, вроде вас. Он любит интересоваться непонятными вещами и всегда пытается найти ответы.

— И говорит то, что думает.

— Всегда! — Она с трудом удержалась от смеха.

— Так вот, знаете что? Он производит впечатление честного человека на телезрителей. Мне не доводилось встречаться с ним, но мне понравилось, как он ведёт себя. Разумеется, он не политический деятель, и это, может быть, совсем не так уж плохо. Почему вы кажетесь такой несчастной, доктор? Худшее, что может случиться, это то, что он вернётся к той работе, которой занимался раньше, — насколько я помню, судя по его словам, ему нравится преподавание, — а вы останетесь известным врачом с премией Ласкера на стене.

— Худшее, что может случиться…

— Но это дело мистера Альтмана, правда? — Александер посмотрел на телохранителя. — Полагаю, вы сумеете встать на пути пули. — Агент Секретной службы промолчал, но по выражению его лица Алекс понял — да, он закроет грудью человека, жизнь которого ему доверена. — Вы ведь не можете говорить о таких вещах, не правда ли?

— Нет, сэр, можем, если вы спросите нас об этом. — Альтману весь день хотелось выразить чувства, переполнявшие его. Он тоже видел телевизионное интервью и, как часто случается, среди членов личной охраны президента сегодня утром шёл шутливый разговор о том, что было бы неплохо как следует шарахнуть по макушке этого репортёра. Секретная служба тоже иногда живёт в мире фантазий. — Доктор Райан, нам нравится ваша семья, и я говорю это совсем не потому, что хочу показаться вежливым, понимаете? Мы не всегда тепло относимся к людям, которых поклялись охранять. Но все вы нам нравитесь.

— Привет, Кэти, — послышался голос декана Джеймса, проходившего мимо. Он улыбнулся и приветливо помахал ей рукой.

— Привет, Дэйв. — И тут она заметила одобрительные улыбки нескольких коллег, сидящих за столами поблизости. Значит, она была совсем не так одинока, как ей казалось.

— О'кей, Кэти, значит, вы замужем за Джеймсом Бондом? — В другой ситуации она не справилась бы с собой, но заметила шутливую улыбку в креольских глазах Александера.

— Мне известно кое-что. Когда президент Дарлинг предложил Джеку стать его вице-президентом, со мной провели брифинг и немного рассказали о том, чем занимался мой муж, но я не имею права…

Александер поднял руку.

— Я знаю. Мне сохранили допуск к секретной работе, так как иногда приходится ездить в Форт-Детрик.

— Это совсем не то, что показывают в кино и не сводится к тому, чтобы выпить бокал мартини, поцеловать девушку и мчаться куда-то. Долгое время его преследовали кошмары, и я… я тогда обнимала его во сне, и обычно он успокаивался, а когда просыпался, то делал вид, что ничего не было. Мне известно кое-что, хотя далеко не все. В прошлом году, когда мы были в Москве, на приёме к Джеку подошёл какой-то русский и с улыбкой сказал, что однажды прижимал дуло пистолета к его голове… — Альтман вздрогнул, услышав это. — Он сказал, что это просто шутка, затем добавил, что пистолет не был заряжён. После этого мы ужинали вместе, словно близкие друзья, и я познакомилась с женой этого русского — она врач-педиатр, представляете? Она — врач, а её муж стоит во главе русской разведывательной службы и…

— В это действительно трудно поверить, — прервал её доктор Адександер и многозначительно поднял бровь. Это вызвало взрыв смеха у Кэти.

— Все это какое-то безумие, — закончила она.

— Вы считаете, что это безумие? У меня есть нечто ещё более невероятное. Из Судана сообщили о двух случаях заболевания лихорадкой Эбола. — Теперь, когда её настроение изменилось, он мог поговорить и о своих проблемах.

— Странное место для появления этого вируса. Больные прибыли из Заира?

— Гас Лоренц сейчас проверяет это. Он обещал сообщить, когда узнает что-то более определённое, — ответил профессор Александер. — Вряд ли это местная вспышка лихорадки.

— А почему? — спросил Альтман.

— Хуже той окружающей среды для этого вируса трудно что-либо выдумать, — объяснила Кэти, принимаясь наконец за еду. — Жарко, сухо, и постоянно светит солнце. Ультрафиолетовые лучи солнца убивают вирусы.

— Как из огнемёта, — согласился Алекс. — Кроме того, там нет джунглей, где могло бы обитать животное — носитель вируса.

— Всего два случая заболевания? — Рот Кэти был полон салата.

По крайней мере, подумал Александер, ему удалось обратить её внимание на пищу. Да, он всё ещё сохранил врачебный такт и умение убеждать людей, даже если это происходит не у кровати больного, а в переполненном кафетерии.

— Взрослый мужчина и маленькая девочка, — кивнул он, — это все, что мне пока известно. Гас должен был провести сегодня все анализы. Наверно, уже провёл.

— Черт побери, это страшный вирус. И вам все ещё не удалось обнаружить носителя?

— Несмотря на двадцать лет непрерывных поисков, — подтвердил Алекс. — Нам ни разу не удалось встретить больное животное — впрочем, носитель и не должен болеть, но вы понимаете, что я хочу сказать.

— Походит на уголовное расследование, верно? — спросил Альтман. — Вы пытаетесь обнаружить вещественные доказательства?

— Очень похожая аналогия, — согласился Алекс. — Дело всего лишь в том, что нам приходится вести поиски в целой стране, а мы даже не знаем точно, что ищем.

Дон Расселл наблюдал за тем, как выносили койки. После ланча — сегодня это были сандвичи из пшеничного хлеба с ветчиной и сыром, стакан молока и яблоко — всех детей ждал дневной сон. Это отличная идея, считали взрослые. Миссис Даггетт была блестящим организатором, и дети уже хорошо усвоили распорядок дня. Койки вынесли из кладовой, и каждый ребёнок знал своё место. «Песочница» успела подружиться с маленькой Меган О'Дей. Обе обычно одевались в тёплые комбинезоны, украшенные цветами или зайчиками, — по крайней мере треть детей одевалась так же, эта одежда пользовалась популярностью. Единственной трудностью было заставить детей побывать в туалете, чтобы во время дневного сна не произошло «случайностей», — совсем избежать такого не удавалось, но ведь это малышки. На подготовку ко сну потребовалось пятнадцать минут, меньше, чем раньше, потому что на помощь пришли два агента. Затем дети оказались в кроватках, накрытые одеялами и с плюшевыми мишками рядом, и свет в помещении выключили. Миссис Даггетт со своими помощниками сели и извлекли книги.

— «Песочница» спит, — сказал Расселл, выходя наружу, чтобы подышать свежим воздухом.

— Похоже, она послушная девочка, никаких капризов и все такое, — заметил руководитель подвижной группы поддержки, сидевший в комнате дома напротив. Их «шеви сабербен» стоял в семейном гараже хозяев.

В доме находились три агента, причём двое из них постоянно были настороже и сидели возле окна, выходящего на детский сад. Не иначе, играют в карты, подумал Расселл, — всегда хороший способ провести время. Примерно каждые пятнадцать минут — с некоторым разбросом по времени на случай, если кто-то ведёт наблюдение за «Гигантскими шагами», — Расселл или какой-нибудь другой агент Секретной службы обходил территорию. Телевизионные камеры следили за проезжающим транспортом на Ритчи-хайуэй. Один из агентов, находящихся внутри детского сада, всегда был в таком месте, что мог следить за входом и выходом. Сейчас на этом посту находилась молодая и привлекательная Марселла Хилтон. Рядом с ней постоянно лежала сумочка, одна из тех, что изготавливаются для женщин-полицейских, — у неё был боковой карман для большого автоматического пистолета «Сиг-Зауэр» и две запасные обоймы внутри. Марселла отрастила волосы, как когда-то было популярно среди хиппи (пришлось объяснить ей, что значит это слово), чтобы причёска создавала соответствующий облик.

И всё-таки ему не нравилось это место. Оно было слишком открытым, находилось слишком близко к шоссе, по которому двигался транспортный поток, и недалеко, отчётливо видимая, располагалась площадка для стоянки автомобилей — идеальное место, откуда преступники, если бы таковые нашлись, могли вести наблюдение. По крайней мере, сюда не приезжали репортёры.

В этом вопросе «Хирург» проявила безжалостную твёрдость. После появления ряда очерков о Кэтлин и её подругах доктор Райан потребовала, чтобы это больше не повторялось. Теперь приезжающих журналистов заворачивали — вежливо, но решительно. Те, кто проявляли настойчивость, встречались с Расселлом, чья дедовская доброта касалась в «Гигантских шагах» одних детей. Его отношение к взрослым было пугающим. Для этого он обычно надевал тёмные очки, как все агенты Секретной службы, и потому походил на Шверценеггера, который уступал ему в росте добрых три дюйма.

Но теперь его группу охранников сократили до шести человек. Три агента находились непосредственно в помещении детского сада и ещё три на другой стороне улицы. Подвижная группа поддержки была вооружена пистолетами в наплечных кобурах, автоматами «узи» и винтовкой М-16 с оптическим прицелом. Если бы детский сад располагался в другом месте, этого было бы достаточно, но не здесь, считал Расселл. К сожалению, при большем числе охранников детский сад стал бы походить на вооружённый лагерь, а у президента Райана и без того достаточно неприятностей.

— Какие новости, Гас? — спросил Александер, вернувшись в кабинет перед вечерним обходом. Состояние одного их пациентов, больных СПИДом, резко ухудшилось, и Алекс ещё не решил, что предпринять.

— Опознание подтвердилось. Штамм Маинги лихорадки Эбола, такой же, как в двух случаях заболевания в Заире. Мужчина вряд ли выживет, но мне сообщили, что ребёнок выздоравливает.

— Вот как? Хорошо. А чем отличаются эти два случая?

— Пока не скажу, Алекс, — ответил Лоренц. — Недостаёт сведений о пациентах — всего лишь имена: мужчину зовут Салех, а девочку — Сохайла, да ещё мне сообщили их возраст.

— Арабские имена, верно? Но ведь Судан — исламская страна.

— Пожалуй.

— Было бы интересно узнать, чем отличаются эти два случая.

— Я спросил об этом. Ими занимается врач по имени Иан Макгрегор. Судя по голосу, хороший специалист, закончил Эдинбургский университет — по крайней мере, так он мне сказал. Впрочем, никакой разницы в ходе болезни он не обнаружил. Не знает он, и при каких обстоятельствах произошло заражение. Они появились в больнице примерно в одно время, примерно в одинаковом состоянии. Первоначальный диагноз, по его словам, был усталость от перелёта, смена обстановки или грипп…

— Тогда откуда они прибыли в Судан? — прервал его Александер.

— Он сказал, что не может говорить об этом.

— Но почему?

— Я задал этот вопрос. Он ответил, что не может сказать этого тоже, но подчеркнул, что страна, из которой они прибыли, не имеет никакого отношения к заболеванию лихорадкой Эбола. — Голос Лоренца ясно показывал, что он думает на этот счёт. Оба врача понимали, что скрытность связана с местной политикой, что является острой проблемой в Африке, особенно в связи с распространением СПИДа.

— Ничего нового в Заире?

— Ничего, — подтвердил Гас. — Там всё кончилось. Это какая-то загадка, Алекс. Одна и та же болезнь возникла в двух различных местах на расстоянии в две тысячи миль одно от другого, в каждом случае поражает двоих — двое мёртвых, один умирает и один, судя по всему, выздоравливает. Макгрегор ввёл карантин у себя в больнице, похоже, он знает своё дело. — Алекс едва не почувствовал, как его собеседник на другом конце провода пожал плечами.

То, что сказал агент Секретной службы за ланчем, подумал Александер, точно соответствует истине. Это скорее детективное расследование, чем медицина, и в данном случае не за что зацепиться, как при расследовании действий серийного убийцы, совершающего преступления безо всяких видимых причин. Когда читаешь об этом в книге, все кажется увлекательным, но не когда сталкиваешься с этим в действительности.

— О'кей. Так что нам известно?

— Мы знаем, что штамм Маинги лихорадки Эбола где-то живёт и время от времени наносит удары. При визуальном осмотре вирусы совершенно идентичны. Мы проводим анализ протеинов и цепочек, но интуиция подсказывает мне, что они ничем не отличаются друг от друга.

— Черт побери, Гас, кто может быть носителем? Если бы только нам удалось выяснить это!

— Спасибо за дельное замечание, доктор. — Гас испытывал такое же раздражение — даже гнев — по той же причине. Но это была старая история для обоих. Для того чтобы разобраться в причинах заболевания малярией, потребовалось тысячелетие. А вот Эболой они занимаются всего двадцать пять, даже меньше. Вирус лихорадки Эбола существовал по меньшей мере столько же, то появляясь, то исчезая, умерщвляя людей, подобно воображаемому серийному убийце. Но у возбудителя Эболы нет мозга, нет стратегии, вирусы лихорадки даже не способны передвигаться по своей воле. Они идеально адаптировались к каким-то очень ограниченным и исключительно узким условиям. А медицине ничего не известно об этом. — От этого можно удариться в запой, верно?

— Думаю, стакан бурбона прикончил бы и этот вирус. А сейчас мне нужно приниматься за обход.

— Как тебе нравится привычная клиническая работа, Алекс? — спросил Лоренц. Он тоже скучал по работе в больнице.

— Так приятно снова стать врачом, Гас. Хотелось бы только, чтобы мои пациенты выздоравливали почаще. Но такова наша работа, верно?

— Если хочешь, я перешлю тебе факсом сведения о структурном анализе образцов. По крайней мере есть и хорошая новость — вспышка лихорадки Эбола в Судане успешно изолирована, — повторил Лоренц.

— Спасибо за информацию, Гас. Пока. — Александер положил трубку. Успешно изолирована? Так мы думали и раньше… Затем его мысли внезапно перескочили на что-то другое, как обычно случалось. Пациент — белый мужчина, тридцать четыре года, гомосексуалист, болен туберкулёзом, не поддающимся никаким лекарствам. Как попытаться спасти его? Врач взял историю болезни и вышел из кабинета.

— Значит, я не подхожу для выбора кандидатов на должность судей? — спросил Пэт Мартин.

— Не расстраивайся, — ответил Арни. — Мы все не подходим для нашей работы.

— За исключением тебя, — с улыбкой заметил президент.

— Все мы допускаем ошибки, — признался Арни. — Мне следовало уйти вместе с Бобом Фаулером, но Роджер сказал, что я нужен ему, и я ..

— Совершенно верно, — кивнул Райан. — Вот так и я оказался здесь. Что вы можете сказать мне, мистер Мартин?

— Ни в одной из этих операций не был нарушен закон. — Мартин провёл три часа за изучением документации ЦРУ и продиктованным Райаном отчёте об операциях в Колумбии. Теперь одна из секретарей, Эллен Самтер, получила доступ к некоторым крайне секретным фактам, но ведь она была секретарём президента и к тому же иногда снабжала его сигаретами. — По крайней мере, не вами. Риттера и Мура можно обвинить в том, что они не представили Конгрессу полного отчёта о своих тайных операциях, но они могут ответить, что действующий в то время президент приказал поступить именно таким образом, а директивы, касающиеся специальных и тайных операций, дополняющие правила контроля, позволяют им надёжно защититься от предъявленных обвинений. Думаю, смогу предъявить им обвинение, но не хотел бы выступать прокурором на этом процессе, — продолжал Мартин. — Они пытались бороться с проблемой ввоза наркотиков, и большинство присяжных не захотят наказывать их за это, особенно если учесть, что в результате усилий ЦРУ распался медельинский картель. Реальная проблема имеет международный оттенок. Колумбия будет недовольна, и на то у неё есть все основания. Существует международное законодательство и договоры между странами, которые применимы к подобной деятельности, но я недостаточно хорошо разбираюсь в этом, чтобы высказать свою точку зрения. А вот для нас все определяет Конституция, которая представляет собой основной закон государства. Президент является верховным главнокомандующим. Именно он решает, что угрожает — или не угрожает — интересам безопасности нашей страны. Поэтому президент имеет право предпринять любые меры, которые считает необходимыми для защиты этих интересов, — ведь он глава исполнительной власти, а защита интересов страны составляет часть этой власти. Контроль за его действиями, если не считать наказуемые по закону нарушения, совершаемые главным образом внутри страны, осуществляется Конгрессом на основе принципа взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти. Конгресс может отказать в финансировании чего-то, что он не считает целесообразным, но не больше. Даже резолюция о праве объявления войны составлена таким образом, что сначала вы можете начать военные действия, а уже потом они должны попытаться остановить вас. Видите ли, Конституция даёт вам большую свободу по действительно важным вопросам. Она предназначена для разумных людей, которые решают проблемы разумными методами. Подразумевается, что выборные представители знают мнение своих избирателей и соответственно действуют в разумных пределах.

А люди, что писали Конституцию, подумал Райан, были политическими деятелями или кем-то ещё?

— А всё остальное? — спросил глава администрации.

— Вы имеете в виду операции ЦРУ? Они даже близко не подходят к любым нарушениям законов, но и здесь возникает вопрос политики. С моей точки зрения — не забудьте, господин президент, я много лет занимался расследованием случаев шпионажа — это были блестяще организованные операции. Однако средства массовой информации поднимут невероятный шум, — предостерёг Мартин.

По мнению Арни, это было очень удачным началом. Теперь третьему президенту, на которого он работает, можно не беспокоиться, что его посадят в тюрьму. Политические соображения появились позже, но для него они занимали первое место.

— Слушания в Конгрессе будут закрытыми или открытыми? — спросил ван Дамм.

— Это политическое решение. Главной проблемой будут международные аспекты. Лучше всего обсудить это с Госдепом. Между прочим, с этической точки зрения вы поставили меня в сложное положение. Если бы я обнаружил нарушение закона в любом из трех случаев, я не смог бы обсуждать их с вами. А теперь моё объяснение заключается в том, что вы, господин президент, проявили интерес к возможному нарушению законов другими участниками операций. На такой запрос я должен ответить, потому что это является моей официальной обязанностью как сотрудника федерального ведомства.

— Знаете, было бы приятно, если бы окружающие меня люди не разговаривали всё время как юристы, — недовольно заметил Райан. — У меня существует немало реальных проблем, требующих срочного решения. Новая страна, только что появившаяся на Ближнем Востоке, не проявляет к нам дружеского отношения, китайцы проводят морские учения, вызывающие у нас тревогу, а я даже не знаю причины этого, и в довершение всего в стране по-прежнему нет действующего Конгресса.

— Но вот это и есть реальная проблема, — снова напомнил ему Арни.

— Да, я умею читать. — Райан сделал жест в сторону пачки газетных вырезок у себя на столе. Он только что обнаружил, что средства массовой информации предупредительно прислали ему первые черновики критически настроенных передовиц, которые будут опубликованы на следующий день. Весьма любезно с их стороны, скептически подумал он.

— Я раньше считал, что ЦРУ — это Алиса в Зазеркалье. Теперь вижу, что Зазеркалье совсем не в Лэнгли, а вокруг нас. Ну ладно, переходим к Верховному суду. Я ознакомился примерно с половиной списка. Все они — превосходные юристы, никто не сможет предъявить к ним претензий. На следующей неделе я закончу выбор кандидатов.

— Американская ассоциация адвокатов поднимет невероятный шум, — заметил Арни.

— Пусть. Я не могу проявить слабость. Прошлым вечером я понял это. Как поступит теперь Келти? — спросил президент.

— Единственное, что он может сделать, это попытаться ослабить ваши политические позиции, пригрозить скандалом и вынудить уйти в отставку. — Арни снова поднял руку, чтобы остановить резкий ответ президента. — Я ведь не утверждаю, что он добьётся успеха. Его заявления не основываются на здравом смысле.

— В этом городе чертовски мало того, что основывается на здравом смысле, Арни. Вот почему я пытаюсь изменить все это.

Критически важным элементом в консолидации новой страны являлись, конечно, её вооружённые силы. Было принято решение сохранить дивизии бывшей республиканской гвардии. Офицерский корпус нуждался в некоторых переменах. Проведённые на прошлой неделе расстрелы не смогли полностью избавить его от нежелательных элементов, однако в интересах сохранения спокойствия в армии дальнейшее их устранение будет проводиться в виде простого увольнения в отставку. Каждый ненадёжный офицер получал недвусмысленное уведомление: сдавайте дела и исчезайте. Никто не пожелал игнорировать подобное предупреждение. Уволенные офицеры неизменно кивали и соглашались, испытывая благодарность за то, что им сохранили жизнь.

Части республиканской гвардии относились к числу армейских подразделений, которые почти полностью уцелели во время войны в Персидском заливе — по крайней мере, уцелел их личный состав. Потрясение, испытанное ими от поражения, нанесённого американцами, было смягчено в дальнейшем успешными кампаниями, направленными на подавление внутренних волнений. В результате к ним вернулись самодовольство и бравада. Утерянное снаряжение было пополнено из сохранившихся запасов и вскоре поступит из других источников.

Воинские формирования двинулись из Ирана в Ирак по шоссе, ведущему из Абадана, мимо уже ликвидированных пограничных постов. Передвижение осуществлялось под покровом ночи при полном радиомолчании, но это не имело значения для разведывательных спутников, глядящих на земную поверхность из космоса.

— Три дивизии, причём тяжёлые, — тут же было высказано мнение специалистов армейского разведывательного центра, призванного анализировать угрожающие манёвры и перемещения воинских частей в горячих точках земного шара. Он размещался в приземистом здании без окон, расположенном в военно-морском арсенале Вашингтона. К аналогичному заключению тут же пришли аналитики разведывательного управления Министерства обороны и ЦРУ. Уже велась оценка нового порядка боевых действий для новой страны, и хотя она ещё не была закончена, первые приблизительные расчёты показывали, что вооружённые силы Объединённой Исламской Республики будут более чем вдвое превосходить по своей мощи армии всех стран Персидского залива, вместе взятые. Скорее всего после оценки остальных факторов ситуация покажется ещё хуже.

— Интересно, куда точно они направляются, — произнёс старший дежурный офицер, пока перематывались ленты с видеозаписями.

— Южная часть Ирака всегда была страной щиитов, сэр, — напомнил полковнику уоррент-офицер, специалист по этому региону.

— А это совсем близко от наших друзей.

— Точно.

Махмуду Хаджи Дарейи требовалось подумать о многом, и обычно он старался делать это не в стенах мечети, а где-нибудь в другом месте. В данном случае это был сад при одной из старейших мечетей бывшей страны, раньше носившей название Ирака, и отсюда был виден самый древний город мира — Ур. Человек своего Бога и своей веры, Дарейи верил также в историю и политическую реальность. Он понимал, что все сливалось воедино, в одно неразрывное целое, лишь это определяло судьбы мира и необходимость принимать во внимание все стороны бытия. Так легко в , моменты слабости или эйфории (в представлении аятоллы то и другое были сторонами одной медали) говорить себе, что есть вещи, предсказанные Аллахом, написанные Его бессмертной рукой, однако осмотрительность также была одной из добродетелей, упомянутых в Коране, и Дарейи обнаружил, что с наибольшей лёгкостью он обретал эту добродетель, прогуливаясь недалеко от какого-нибудь святого места, обычно в саду, как у этой мечети.

Здесь было положено начало цивилизации — языческой цивилизации, это верно, но все имеет своё начало и не вина тех, кто построили этот город пять тысяч лет назад, что в то время Бог ещё не заявил о Своём существовании. К тому же правоверные, построившие эту мечеть с её садом, исправили упущение.

Здание мечети сильно обветшало. Дарейи наклонился и поднял кусок глазурованной плитки, отвалившейся от стены. Она была синей, цвета древнего города, чем-то средним между цветом неба и моря. Местные ремесленники и сейчас делали плитки того же цвета и того же состава, что и более пятидесяти веков назад. Эти плитки применялись сначала для храмов, языческих изваяний, потом для стен королевских дворцов и вот теперь ими покрыты стены мечети. Можно было сорвать синюю плитку со стены современного здания и, прокопав десятиметровую шахту, извлечь точно такую же плитку, изготовленную более трех тысяч лет назад, и не отличить их друг от друга. Здесь, как ни в каком другом месте мира, остро ощущалась преемственность поколений. От этого исходило чувство умиротворения, особенно в холоде безоблачной ночи, когда он ходил здесь в полном одиночестве, — даже его телохранители старались не попадаться на глаза, зная настроение своего повелителя.

Над головой светилась ущербная луна, что подчёркивало бесчисленное множество звёзд, разделявших его одиночество. На западе виднелся древний город Ур, некогда, по тем временам, великий и могучий, даже сейчас он потрясает воображение своими стенами и колоссальными зиккуратами, возносящимися к небу и прославляющими каких-то мнимых богов, которым поклонялись тогда местные жители. Караваны входили и выходили через укреплённые ворота, доставляя сюда все — от зерна до рабов. Вокруг зеленели засеянные поля, а не желтели пески, как сейчас, а в воздухе слышались голоса купцов, торговцев и покупателей. Наверно, сама легенда об Эдеме возникла неподалёку отсюда, где-нибудь в долинах Тигра и Ефрата — двух великих рек, впадающих в Персидский залив. Если изобразить все человечество в виде огромного дерева, то его самые древние корни будут находиться несомненно здесь, в самом центре страны, которую он только что создал.

Он не сомневался, что древние тоже испытывали такое же чувство пребывания в центре Вселенной. Вот здесь находимся мы, наверняка думали они, а где-то там… все остальные — общее наименование тех, кто не принадлежали к их сообществу. И эти остальные были носителями опасности. Сначала их видели в бродячих племенах, которым сама мысль проживания в городе представлялась дикой. Как можно постоянно оставаться на одном и том же месте? Как можно так жить? Неужели для коз и овец здесь никогда не кончается трава на пастбищах? Зато тут есть чем поживиться, как удобно грабить, думали они. Потому-то у города и появились укреплённые стены, которые ещё больше подчёркивали превосходство городской жизни и деление на своих и чужих, цивилизованных и нецивилизованных.

Вот и теперь всё обстоит так же, подумал Дарейи. Он знал, что мир делится на правоверных и неверных, но даже в первой категории существовали различия. Он стоял в центре страны, которая одновременно была центром веры, даже в географическом отношении, потому что ислам распространился отсюда на запад и восток. Подлинный же центр его религии лежал там, куда Дарейи всегда направлял свои молитвы, на юго-западе, в Мекке, месте, где находился храм Кааба с его чудесным черным камнем и где читал свои проповеди Пророк.

Цивилизация возникла в Уре и начала распространяться, медленно и прерывисто, на волнах времени. Город расцветал и снова приходил в запустение, причиной чего, считал Дарейи, были его фальшивые боги и отсутствие единой объединяющей идеи, необходимой для цивилизации.

Преемственность этого места красноречиво говорила ему о живших здесь людях. Их голоса словно и сейчас слышались где-то вдалеке, и по сути эти люди мало чем отличались от него самого. Тихими ночами они смотрели на такое же небо и восхищались красотой этих же звёзд. Но больше всего они любили прислушиваться к тишине, так же как и он, и пользовались ею в качестве экрана, от которого отражались их самые сокровенные мысли, размышляли над Великими Вопросами и старались найти ответы на них. Однако эти ответы были ошибочными, и потому стены города пали вместе со всеми цивилизациями — кроме одной.

И вот теперь перед ним стоит задача восстановить исчезнувшее величие, сказал Дарейи звёздам. Подобно тому как его религия являлась величайшим и окончательным откровением, так и его культура начнёт расти отсюда, вниз по реке от первоначального Эдема. Да, он построит здесь свою столицу. Мекка навсегда останется святым городом, благословенным и непорочным, его не затронет современная цивилизация, оскверняющая все, к чему прикасается. А здесь вознесутся новые здания, отсюда ислам будет править миром. Новые ростки появятся на месте, где в древности возникли первые ростки цивилизации, и отсюда начнётся развитие новой великой нации.

Но сначала…

Дарейи посмотрел на свою руку, изуродованную старостью и шрамами от пыток. Но это по-прежнему была рука человека, служащая его разуму, несовершенный инструмент, подобный тому несовершенному инструменту, каким являлся он сам в руках Аллаха, но всё-таки верный, способный наносить удары или исцелять. И то и другое будет необходимым. Он знал наизусть каждую строку Корана — этого требовала его религия, — но гораздо важнее было то, что он являлся его толкователем и мог словами из священной книги оправдывать любые меры, правда, порой эти слова были противоречивыми, признавал он, однако воля Аллаха значила больше Его слов. Слова Корана надо было не вырывать из контекста. Убивать ради убийства было злом, и закон шариата строго карал за это. Убивать ради торжества Веры — не было преступлением. Иногда разница между тем и другим казалась сомнительной и неясной, но тут следовало руководствоваться волей Аллаха. Аллах требовал, чтобы все правоверные представляли собой духовное целое, и хотя многие пытались достичь этого с помощью разума и примера, люди были слабыми существами, и одних приходилось наставлять на верный путь более убедительными средствами, чем других, — возможно, разницу между суннитами и шиитами можно устранить с помощью мира и любви, он протянет руку дружбы тем и другим, и обе стороны с уважением отнесутся к взглядам друг друга — Дарейи был готов пойти на такой шаг в своём стремлении к Великой Цели, — но прежде надлежит создать соответствующие условия для этого. За горизонтом ислама находились и другие религии, и хотя милосердие Аллаха распространялось в некоторой степени и на них, оно не касалось тех, кто стремился помешать распространению единственно правильной веры. Его рука была готова нанести удар по таким людям. Такой шаг являлся неизбежным.

Он являлся неизбежным потому, что эти люди наносили вред исламу, развращали его своими деньгами и странными идеями, забирали нефть у правоверных, увозили их детей, чтобы воспитать в них дух разврата и коррупции. Они стремились ограничить распространение веры, несмотря на то что вступали в деловые контакты с теми, кто считали себя правоверными. Эти люди называли такие отношения экономикой, или политикой, или чем-то ещё, но они, понимая, что объединённый исламский мир будет угрожать их ренегатству и светской власти, выступят против его усилий, направленных на объединение ислама. Они представляли собой худших врагов, потому что называли себя друзьями и скрывали свои корыстные намерения настолько успешно, что некоторые правоверные поддавались на обман. Для торжества ислама необходимо низвергнуть этих врагов.

По сути дела у него не было иного выбора. Он пришёл сюда, чтобы в мире и тишине одиночества обдумать дальнейшие шаги, спросить Аллаха, нет ли другого пути. Однако голубой обломок плитки сказал ему все, что требовалось, сказал о прошедшем времени и об исчезнувших цивилизациях, не оставивших после своей гибели ничего, кроме расплывчатых воспоминаний и разрушенных зданий. В его распоряжении была идея и вера, которых недоставало древним. Вопрос заключался лишь в том, как применить эту идею, руководствуясь той же волей, что поместила звезды на небе. Бог Дарейи приносил на землю наводнения, эпидемии и несчастья как свидетельство могущества Веры. Сам пророк Мухаммед вёл войны. И потому так, с крайней неохотой сказал он себе, придётся поступить и ему.

Глава 35

Замысел

Когда начинается передвижение одних воинских частей, за этим внимательно наблюдают другие, хотя их поведение зависит от указаний тех, кто ими командует. Переброска иранских частей в Ирак была всего лишь внутренним делом новой страны. Танки и другие машины на гусеничном ходу перевозили на трейлерах, тогда как колёсные машины и грузовики двигались своим ходом. При этом возникали обычные проблемы. Несколько частей повернули не там, где следовало, что вызвало смущение их офицеров и гнев начальников, но вскоре каждая из трех дивизий прибыла к новому месту расквартирования, причём всякий раз иранская дивизия размещалась вместе с бывшей иракской дивизией того же типа. Сокращение иракской армии, ставшее результатом потерь во время войны в Персидском заливе, привело к тому, что на военных базах почти хватало места для новых обитателей, и сразу после прибытия иранские и иракские дивизии были преобразованы в объединённые корпуса, после чего начались учения, нацеленные на то, чтобы обучить воинские части бывших противников взаимодействию друг с другом. И здесь возникли обычные проблемы, связанные с языковыми трудностями и различиями в воинских традициях, но в обеих странах пользовались одинаковым оружием и схожей тактикой, а штабные офицеры, ничем не отличающиеся друг от друга во всём мире, тут же принялись за разработку общих положений. Разведывательные спутники наблюдали из космоса за этими процессами.

— Каковы их силы? — задал вопрос адмирал Джексон.

— Три армейских корпуса, — ответил офицер, проводивший брифинг. — Один состоит из двух бронетанковых дивизий, и два — из одной бронетанковой и одной тяжёлой механизированной дивизий каждый. У них несколько слабовато с артиллерией, зато танков, бронетранспортёров и грузовиков вполне достаточно. Мы заметили группу командирских и штабных машин, передвигающихся в пустыне. По-видимому, они имитируют военные учения.

— Что ещё? — спросил Робби.

— Вот здесь, на этой базе к западу от Абу-Сукайра, ведётся подготовка артиллерийских полигонов — их выравнивают бульдозерами и очищают, а на базе ВВС к северу от Наджефа разместились новые самолёты — МиГи и «Сухие», но, судя по инфракрасному излучению, их двигатели остаются холодными.

— Выводы? — прозвучал голос Тони Бретано.

— Сэр, выводы могут быть любыми, — ответил полковник. — Новая страна проводит интеграцию вооружённых сил. Им предстоит провести массу совместных учений, чтобы слиться в единую армию. Нас удивило объединение иранских и иракских дивизий в корпуса. Это приведёт к возникновению множества административных проблем, но с политической и психологической точек зрения подобное объединение представляется разумным шагом. Таким образом у них создаётся впечатление, что они действительно являются единой страной.

— Значит, ничего угрожающего? — спросил министр обороны.

— Ничего слишком угрожающего, по крайней мере сейчас.

— Сколько времени потребуется, чтобы перебросить эти корпуса к границе с Саудовской Аравией? — спросил Джексон, чтобы его босс ясно понял, о чём идёт речь.

— После того как будет закончена учебная подготовка и заправка? Скажем, от сорока восьми до семидесяти двух часов. Мы способны осуществить это вдвое быстрее, но у нас степень боевой подготовки выше.

— Каков состав их вооружённых сил?

— В общей сложности эти три корпуса — шесть тяжёлых дивизий — имеют на вооружении чуть больше полутора тысяч тяжёлых боевых танков, свыше двух с половиной тысяч боевых машин пехоты, более шестисот артиллерийских стволов — мы все ещё не определились с их красной командой, адмирал. Красная команда — это артиллерия, господин министр, — объяснил полковник. — В отношении материально-технического обеспечения они пользуются прежней советской системой.

— Что это значит?

— Их материально-техническое обеспечение является органической частью дивизионной структуры. Мы тоже пользуемся такой системой, но имеем в своём распоряжении отдельные формирования, задачей которых является снабжение боевых частей.

— Эти войска по большей части состоят из резервистов. — Джексон повернулся к министру обороны. — Советская модель позволяет использовать более интегрированные боевые части, но только в течение короткого времени. Они не в состоянии вести боевые действия так долго, как мы, — я имею в виду не только собственно время действий, но и отдалённость.

— Действительно, сэр, — подтвердил офицер, проводивший брифинг. — Когда в 1990 году иракские войска вошли в Кувейт, они покрыли максимальное расстояние, на которое были способны продвинуться, не делая остановки для повторного обеспечения боеприпасами и топливом. А в Кувейте им пришлось остановиться и заняться этим.

— Это ещё не все. Сообщите министру об остальном, — распорядился Джексон.

— После остановки, длившейся от двенадцати до двадцати четырех часов, они были готовы двинуться дальше. Это было сделано не из политических соображений.

— Меня всегда озадачивало, почему они не продолжили наступление. Им под силу было захватить нефтяные месторождения Саудовской Аравии?

— С лёгкостью, — ответил полковник. — Потом, наверно, он раскаивался, что не сделал этого, — добавил офицер без тени сочувствия.

— Таким образом, здесь существует опасность? — Бретано задавал простые вопросы и выслушивал ответы. Джексону это нравилось. Министр обороны понимал, что многого не знает, и не стеснялся учиться.

— Совершенно верно, сэр. Эти три корпуса представляют потенциальную ударную силу, примерно равную по мощности войскам, использованным Саддамом Хусейном. Могут быть использованы и другие части, но они представляют собой всего лишь оккупационные войска. Вот здесь сосредоточен мощный боевой кулак. — Полковник постучал указкой по карте.

— Но он всё ещё спрятан в кармане. Сколько времени потребуется для того, чтобы изменить ситуацию?

— Не меньше нескольких месяцев, чтобы добиться максимальной боеготовности, господин министр. Это зависит прежде всего от их общих политических намерений. По местным стандартам все эти воинские части по отдельности подготовлены отлично. Самой серьёзной задачей является интеграция их штабов и организационных принципов.

— Объясните, — распорядился Бретано.

— Сэр, я думаю, что это можно назвать совершенствованием менеджмента. Каждый штабной офицер должен знать своих партнёров, чтобы получить возможность поддерживать непрерывную связь друг с другом и начать думать одинаково.

— Пожалуй, лучше провести аналогию с футбольной командой, — вмешался Джексон. — Нельзя собрать вместе одиннадцать игроков, выпустить их на поле и надеяться, что они будут действовать сыгранно. Надо, чтобы все ознакомились с одинаковыми принципами командной игры, и каждый из них должен знать, на что способен другой игрок.

— Значит, здесь нужно беспокоиться в первую очередь не о вооружении, — кивнул министр обороны. — Самое главное — люди.

— Совершенно точно, сэр, — подтвердил полковник. — Я могу научить вас водить танк за несколько минут, но пройдёт немало времени, прежде чем я позволю вам маневрировать вместе с остальными танками моей бригады.

— Так вот почему вам так нравится, когда каждые несколько лет появляется новый министр обороны, — лукаво улыбнулся Бретано.

— Почти все быстро осваиваются на этом месте.

— Ну хорошо, так что мы скажем президенту?

Эскадры боевых кораблей Китая и Тайваня находились на почтительном расстоянии друг от друга, словно с севера на юг по проливу, отделяющему остров от материка, протянулась невидимая граница. Корабли тайваньского флота плыли с такой же скоростью, как и китайские, преграждая им доступ к их островному дому, но неофициальные правила были установлены, и пока их никто не нарушал.

Это вполне устраивало командира американской подводной лодки «Пасадена», на которой акустики и группа слежения пытались контролировать происходящее с кораблями обоих флотов, причём в душе надеясь, что, пока они находятся между боевыми кораблями двух флотов, те не начнут обмениваться ударами. Погибнуть по ошибке было бы слишком печальным концом.

— Торпеда в воде, пеленг два-семь-четыре! — донёсся возглас из отсека акустиков. Головы моряков повернулись и слух обострился.

— Всем сохранять спокойствие, — негромко приказал капитан. — Гидропост, мне нужны более подробные сведения! — произнёс он уже гораздо громче.

— Такой же пеленг, как на контакт «Сьерра четыре-два», это эсминец типа «луда-II», сэр. Торпеда пущена, наверно, с него.

— Пеленг на «Четыре-два» два-семь-четыре, расстояние тридцать тысяч ярдов, — тут же сообщил старшина из группы слежения.

— Шум походит на одну из их самонаводящихся торпед, сэр, шесть лопастей, вращаются с большой скоростью, пеленг меняется с севера на юг, определённо проходит мимо нас.

— Очень хорошо, — отозвался капитан, заставляя себя сохранять спокойствие.

— Возможно, целью является «Сьерра-один-пять», сэр. — Этот контакт был старой субмариной типа «минг», китайской копией древней русской подлодки типа «ромео», ржавой развалиной, спроектированной в начале пятидесятых годов, которая всплыла меньше часа назад, чтобы перезарядить аккумуляторные батареи.

— Она на пеленге два-шесть-один, примерно на той же дистанции. — Это прозвучал голос офицера, командующего группой слежения. Главный старшина слева от него кивнул головой в знак согласия.

Капитан закрыл глаза и позволил себе вздохнуть. Он слышал рассказы о добрых старых днях холодной войны, когда подводники вроде Берта Манкузо уходили на север в Баренцево море и иногда оказывались прямо в районе стрельб кораблей советского военно-морского флота, ведущихся боевыми снарядами, а временами, может быть, их даже принимали за учебные цели. Сейчас они шутили, сидя в своих кабинетах, что это была хорошая возможность проверить на деле, насколько эффективны советские боеприпасы. Теперь он понял, что они испытывали тогда. К счастью, его личный гальюн находился всего в двадцати футах, так что, если произойдёт неладное…

— Паразитные, паразитные, механические паразитные на пеленге два-шесть-один, по-видимому, шумовая приманка, выпущенная контактом «Сьерра-один-пять». Пеленг на торпеду сейчас два-шесть-семь, ориентировочная скорость сорок четыре узла, пеленг продолжает меняться с севера на юг, — доложил акустик. — Одну минуту — ещё одна торпеда в воде, пеленг два-пять-пять!

— По этому пеленгу нет контакта — торпеда, по-видимому, сброшена с вертолёта, — послышался голос главного старшины.

По возвращении в Пирл-Харбор следует непременно обсудить одну из этих морских историй с Манкузо, подумал капитан.

— Такая же акустическая сигнатура, сэр, ещё одна самонаводящаяся рыба, движется на север, возможно, тоже нацелена на «Сьерру один-пять».

— Взяли в вилку беднягу. — Это произнёс старший помощник.

— А на поверхности сейчас темно? — внезапно спросил капитан. Находясь на глубине, иногда так просто потерять счёт времени.

— Конечно, сэр, — снова ответил старпом.

— А мы видели на этой неделе, чтобы они проводили вертолётные операции по ночам?

— Нет, сэр. Судя по разведданным, они не любят летать над своими эсминцами ночью.

— Значит, ситуация только что изменилась? Поднять электросенсорную антенну.

— Слушаюсь, поднять электросенсорную антенну. — Матрос потянул за соответствующую ручку, и тонкая, как тростник, хлыстовая антенна, ведущая контроль за электронными излучениями, поднялась вверх под шипение гидравлики. «Пасадена» находилась на перископной глубине, и её длинный гидроакустический «хвост» тянулся позади, пока подлодка старалась находиться приблизительно на одинаковом — надеялся капитан — расстоянии от двух вражеских эскадр. Это было самым безопасным местом, если только не начнётся настоящая война.

— Мы ищем…

— Есть, сэр, это излучатель авиационного типа, по частоте импульсов походит на новый французский. Вы только посмотрите, сэр, там работает множество радиолокаторов, понадобится время, чтобы опознать все.

— На некоторых из китайских фрегатов находятся французские вертолёты «дофин», сэр, — заметил старпом.

— И они проводят ночные операции, — подчеркнул капитан. Это было неожиданным. Вертолёты стоят немало, а посадка ночью на палубы эсминца всегда дело рискованное. Китайский военно-морской флот проводил учения, готовясь к чему-то.

События в Вашингтоне могут приобретать щекотливый характер. Столицу страны неизменно охватывает паника при сообщении о появлении единственной снежинки, хотя все сознают, что выбоины на дорогах вряд ли сможет заполнить даже метель, и то если с дорог не будут сгребать выпавший снег. Но речь шла о чём-то более значительном. Подобно тому как солдаты когда-то шли в бой за знаменем, так и высокопоставленные вашингтонские чиновники следуют за руководителями или идеологами, а вот на самих верхах обстановка обостряется. Чиновник низкого или среднего звена может просто сидеть у себя в кабинете, не обращая внимания на то, кто стоит во главе его министерства, но чем выше его положение, тем ближе он к необходимости принимать решения. Чиновники, занимающие подобные посты, действительно должны время от времени предпринимать что-то или говорить другим, чем им следует заниматься помимо того, что входит в их обязанности. Чиновник, занимающий высокую должность, регулярно бывает в ещё более высоких кабинетах, вплоть до Овального кабинета президента, и его начинают отождествлять с их владельцами. Несмотря на то что доступ к высшим руководителям означает определённую власть и престиж, о чём свидетельствует и фотография с автографом на стене, которая даёт понять посетителям вашу значимость. Если что-то происходит с человеком на фотографии, то и сама фотография и подпись на ней обращаются в свою противоположность. Наибольшая опасность таится в том, что вы можете превратиться вместо приближённого человека, что всегда полезно, в отвергнутого, если не навсегда, то по крайней мере на время, вынужденного снова пробиваться наверх, а такая перспектива не очень привлекательна для того, кто уже и так потратил немало времени, дабы оказаться там.

Самая надёжная защита от подобного падения — создать вокруг себя круг друзей и соратников. Этот круг должен быть не столько глубок, сколько широк, и включать людей самых разных частей политического спектра. Вы должны быть знакомы с достаточно большим числом симпатизирующих вам людей, приближённых к высшим чиновникам, чтобы при любом исходе событий на самом верху для вас всегда оставалась безопасная ниша чуть ниже, нечто вроде страховочной сетки. Такая сетка расположена достаточно близко к верхам, чтобы находящиеся в ней люди могли снова подняться наверх, не рискуя вывалиться. Проявляя осторожность и предусмотрительность, этой же сеткой пользуются и люди, занимающие высшие должности. Они понимают, что всегда могут соскользнуть вниз и затем вернуться на соответствующие посты, находясь не слишком уж далеко — обычно на расстоянии меньше мили — и ожидая благоприятной возможности. Таким образом, даже попав в немилость, эти люди остаются внутри круга друзей, сохраняя доступ для себя и обеспечивая такой же доступ тем, кто в нём нуждается. В этом смысле ничто не изменилось со времён фараонов, когда в древних Фивах на берегах Нила знакомство с придворным, имеющим доступ к повелителю, давало власть, которую можно было перевести в деньги или в радостное наслаждение — достойная плата за возможность угодничать и заискивать.

Однако в Вашингтоне, как и в древних Фивах, излишняя приближённость ко двору утратившего власть лидера означала, что вам угрожает опасность оказаться запятнанным, особенно если сам фараон отказывался соблюдать правила существующей системы (и отдавал вас по сути дела на растерзание шакалам и гиенам Среднего царства).

А президент Райан отказывался. Похоже было, будто трон попал в руки иностранного узурпатора, может быть, и неплохого человека, но не похожего на других, собиравших вокруг себя людей из истеблишмента. Они терпеливо ждали, когда он призовёт их, как поступали раньше все президенты, которым требовалась их мудрость и советы, в обмен на что они получали доступ к власти, как это происходило с придворными на протяжении столетий. И тогда они начнут управлять страной, помогая занятому делами главе государства, заботясь о том, чтобы все осуществлялось как раньше, по-старому, что являлось единственно правильным, поскольку все члены их круга признавали это, служа повелителю и получая блага в ответ.

Но при Райане старая система была не столько уничтожена, сколько предана забвению, и это озадачивало тысячи членов Великой сети. Они собирались на вечерние коктейли и обсуждали деятельность нового президента за стаканами перрье и тарелками с гусиной печёнкой, снисходительно улыбаясь при известии о его новых идеях и ожидая, когда он наконец прозреет. Но прошло уже немало времени после событий того страшного вечера, и пока этого не случилось. Люди их круга, продолжающие работать на нового президента, которые были назначены на свои должности ещё Фаулером и Дарлингом, приходя на вечеринки, делились с остальными, что не понимают происходящего. Старшие лоббисты пытались добиться приёма через администрацию президента, но получали ответ, что президент крайне занят и у него нет времени. У него нет времени? Нет времени для них?

Казалось, будто фараон приказал аристократам и придворным разъехаться по домам и заняться своими имениями, расположенными вверх и вниз по течению Нила, а это ничуть их не привлекало — жить в провинции… как простые люди?

Но ещё хуже было то, что новый состав Сената, или по крайней мере его большая часть, следовал примеру президента. Многие сенаторы, если не большинство, вели себя сдержанно и в разговорах с ними отделывались короткими фразами. Ходили слухи, что новый сенатор из Индианы поставил у себя в кабинете на письменном столе кухонный таймер, установив его таким образом, что лоббистам выделялось всего пять минут, а тем, кто начинал осуждать изменения в налоговом кодексе, просто отказывал в беседе. Больше того, у него даже не хватало такта предупредить секретаря, чтобы тот не назначал встреч тем, кто хотел обсудить с ним эту проблему. А главе могущественной вашингтонской юридической фирмы, человеку, единственным желанием которого было просветить новичка из Пеории, он заявил, что никогда не будет говорить с такими людьми. Причём сказал это сам. При других обстоятельствах это было бы всего лишь забавным. Случалось и раньше в Вашингтон приезжали вновь избранные законодатели такой кристальной чистоты, что казалось, будто они въезжают в столицу на белом коне, однако с течением времени становилось ясно, что лошади давно вышли из моды, да и в большинстве случаев это вообще делалось ради рекламы.

Но не на этот раз. Слухи об этом уже распространялись. Сначала эту новость сообщили в местных газетах округа Колумбия, оценив как забавную причуду, но затем её подхватили в Индианаполисе и начали восхвалять сенатора как кристально честного защитника интересов народа из их родного штата и, наконец, благодаря двум информационным синдикатам она стала достоянием всей страны. Этот новый сенатор решительно говорил с коллегами и сумел привлечь на свою сторону ещё нескольких членов верхней палаты. Таких новообращённых было не очень много, но достаточно, чтобы вызвать брожение. Сенатора даже избрали председателем влиятельной подкомиссии, что предоставило в его распоряжение превосходный рупор для выражения своих идей, тем более что сенатор обладал незаурядными ораторскими способностями и прибегал к ярким, хотя и не слишком утончённым, выражениям, которые репортёры не могли не цитировать в своих газетах. Даже те из них, кто отличались респектабельностью, не без удовольствия информировали читателей о подлинно новых событиях — в конце концов, именно это и было новостями, о чём кое-кто начал уже забывать.

На вечеринках собравшиеся все ещё шутливо называли все эти новации причудами, очередным «хула-хупом», любопытным и забавным зрелищем, которое быстро выйдет из моды, но некоторые начали проявлять признаки беспокойства. Случалось, снисходительная улыбка застывала на губах говорящего в самой середине шутки, и он задумывался о том, а нет ли здесь чего-то действительно нового.

Нет, ничего по-настоящему нового произойти здесь не может. Это знали все. У системы были правила, а правилам надо повиноваться.

И всё же кое-кого в Джорджтауне не оставляло чувство тревоги даже во время торжественных ужинов. Они жили в роскошных домах, за которые нужно платить, им предстояло заботиться об образовании своих детей, да и положение в обществе обходилось недёшево. Все они приехали в Вашингтон из других городов и не испытывали ни малейшего желания возвращаться обратно.

Происходящее просто возмущало. Каким образом новички рассчитывают узнать, чем им надлежит заниматься, без помощи лоббистов из избранного круга, которые могли бы направлять их действия и обучать правилам игры? К тому же разве эти новые сенаторы являются народными избранниками? В конце концов, лоббистам платят за их советы, за то, что они объясняют представителям народа, как надлежит поступать, тем более что эти сенаторы вовсе не избраны, а назначены на свои должности, часто губернаторами штатов, стремящимися добиться переизбрания, на которых повлияла страстная, но абсолютно неосуществимая речь президента Райана по телевидению. Создавалось впечатление, будто на свет появилась и начала стремительно распространяться какая-то новая религия.

На вечеринках в Шеви-Чейс многие начали беспокоиться, что новые законы, принятые этими новыми сенаторами, станут… действующими законами, подобными тем, которые были приняты прежней системой, если не такими же мудрыми, то по крайней мере столь же обязательными для исполнения. А вдруг эти новые сенаторы действительно смогут создавать и принимать законы без помощи со стороны? Такая мысль была настолько же неожиданной, как и пугающей. Разумеется, лишь в том случае, если в неё поверить.

А тут приближались выборы в нижнюю палату, которые вот-вот должны были начаться по всей стране, целью их было избрание членов палаты народных представителей, как любили её называть. Она являлась настоящим Диснейлэндом для лоббистов, открывая им возможность проводить несчётные встречи в одном удобном комплексе зданий — 435 законодателей плюс их секретари и помощники, и все это на площади всего в двадцать акров. Данные о выдвижении кандидатов, которые раньше публиковались только в местных газетах, теперь были подхвачены национальными средствами массовой информации и вызвали волну потрясения и недоверия. В палату представителей баллотировались люди, которые раньше не избирались ни в какие выборные органы: бизнесмены, общественные деятели, никогда не работавшие внутри системы, юристы, священники, даже несколько врачей. Некоторые из них могли оказаться избранными, потому что выступали с неопопулистскйми речами относительно поддержки президента и «восстановления» Америки — эта фраза стала необычайно популярной. Но ведь Америка и не думала умирать, говорили себе люди из «внутреннего круга». Они-то по-прежнему находились на месте, не правда ли?

Это все вина Райана. Он никогда не был одним из них. Он даже говорил, и не один раз, что ему не нравится быть президентом!

Не нравится быть президентом?

Как мог любой мужчина — «человек» стало термином истеблишмента в этот новый просвещённый век, — как мог любой человек не стремиться получить возможность делать так много, раздавать столько благ, чувствовать, как тебя обхаживают и льстят тебе, словно королям в прошлом?

Не нравится быть президентом?

Значит, он не на своём месте, вот так.

Они знали, как справиться с этим. Кто-то уже взялся за дело. Утечка информации — и не только из президентского окружения. Там находились маленькие люди с маленькими запросами. Были и другие. Существовала общая картина, и для влияния на неё все ещё имел значение доступ к власти, потому что у круга избранных было немало голосов и по-прежнему существовали уши, готовые прислушаться к ним. Не будет никакого плана и никакого заговора как таковых. Все произойдёт естественным образом или настолько естественным, насколько это обычно происходит здесь. Более того, это уже началось.

Бадрейну снова пришлось сесть за компьютер. Теперь он знал, что поставленная перед ним задача имеет точные временные параметры. Подобные операции часто нуждаются в точном расчёте времени, но в данном случае причина была в другом. Саму продолжительность перелётов следовало сократить до минимума, а не для того, чтобы вовремя состоялась встреча или не был превышен предельный срок. Причём здесь действовал ограничивающий фактор, который заключался в том, что Иран все ещё оставался страной-изгоем и выбор авиарейсов оказался удивительно ограниченным.

Рейсов с удобным временем вылета и прибытия на место было поразительно мало:

КЛМ 534 в Амстердам отправлялся сразу после часа ночи и прибывал в Голландию в 6.10 утра после промежуточной посадки;

Прямой беспосадочный рейс «Люфтганза» 601, вылет в 2.55 утра, прибытие во Франкфурт в 5.50;

«Остриэн Эйрлайнз» 774, отправлялся в 3.40 утра, летел без посадки и прибывал в Вену в 6.00;

«Эр Франс» 165 — вылет в 5.25, прибытие в аэропорт Шарля де Голля в девять утра;

Авиалайнер компании «Бритиш эйруэйз» вылетал из Тегерана в шесть утра, делал промежуточную посадку и приземлялся в Хитроу в 12.45 дня.

Рейс «Аэрофлота» — отправление в 3 утра, прибытие в Москву в 7.10.

Только один беспосадочный рейс в Рим, ни одного прямого рейса в Афины и даже нет беспосадочного рейса в Бейрут! Бадрейн мог отправить своих людей с пересадкой в Дубае — поразительно, но «Эмиратс эйрлайнз» продолжала совершать рейсы из Тегерана в свой международный центр воздушных путей сообщения, равно как и национальная авиакомпания Кувейта, но их, подумал он, лучше избегать.

Итого, всего горстка рейсов, которыми можно воспользоваться, и за всеми иностранные спецслужбы могут установить контроль — если эти службы достаточно компетентны, а ему следовало исходить именно из такого предположения. У них либо будут свои люди на борту каждого авиалайнера, либо экипажи самолётов получат соответствующие инструкции, за чем вести наблюдение и как сообщать результаты, пока авиалайнер все ещё находится в воздухе. Таким образом, речь шла не только о времени, правда?

Бадрейн выбрал отличных людей для проведения операции; большей частью с университетским образованием, они знали, как респектабельно выглядеть, как вести разговор или, по крайней мере, как вежливо уклоняться от попыток заговорить — на международных авиарейсах самым простым было притвориться спящим, причём обычно притворяться даже и не требовалось. Но стоит совершить всего одну ошибку, и последствия могут оказаться весьма серьёзными. Он объяснил им это, и все его внимательно слушали.

Ему ещё никогда не поручали руководить такой операцией, и потому он дал себе слово выполнить её. Итак, всего горстка по-настоящему пригодных рейсов и к тому же не столь уж привлекательный рейс через Москву. Придётся удовлетвориться рейсами с пересадкой в постоянно загруженных аэропортах Лондона, Франкфурта, Парижа, Вены и Амстердама, причём использовать по одному рейсу в день. Хорошо было то, что в этих городах оказался большой выбор как американских, так и иностранных авиалайнеров, вылетающих в Америку. Таким образом, одна группа отправится рейсом 601 во Франкфурт, а там некоторые пересядут на разные рейсы, вылетающие из Брюсселя («Сабена» в Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди) и Парижа («Эр Франс» — в аэропорт Даллеса в Вашингтоне, «Дельта» — в Атланту, «Америкэн эйрлайнз» — в Орландо и «Юнайтед» — в Чикаго). Остальные отправятся рейсом «Люфтганзы» в Лос-Анджелес. Наибольшие возможности были у группы, летящей рейсом «Бритиш эйруэйз», откуда можно лететь на «конкорде» рейсом номер 3 в Нью-Йорк. Единственное препятствие заключалось в том, чтобы все успешно преодолели первый этап, представляющий собой рейсы из Тегерана. После этого огромная разветвлённая сеть международных воздушных сообщений разнесёт его посланцев со смертельным грузом по всей Америке.

И всё-таки двадцать человек, двадцать потенциальных ошибок. Безопасность операций всегда вызывала у него беспокойство. Он провёл половину жизни, пытаясь обмануть израильские спецслужбы, и хотя то, что был все ещё жив, являлось доказательством его успеха — или по крайней мере отсутствия полной неудачи, если быть более честным, — ему пришлось преодолевать такие преграды, что он не один раз едва не сходил с ума. Ну ничего. Во всяком случае он составил график рейсов. Завтра проведёт инструктаж. Бадрейн посмотрел на часы. До завтрашнего дня оставалось совсем немного.

Согласие дал не каждый из членов избранного круга. Везде есть свои циники и бунтари, одни лучше, другие хуже, кое-кто из них даже не принадлежал к числу отверженных. Важной составляющей был также гнев. Некоторые члены круга, ущемлённые в чём-то своими собратьями, отнеслись к этому философски — ещё наступит время поквитаться, а пока следует оставаться друзьями — но не со всеми. Особенно это относилось к представителям средств массовой информации, которые хотя и были признаны в кругу избранных, но в то же время находились за его пределами. Их признавали потому, что в определённом смысле они водили личную дружбу как с бывшими, так и с настоящими членами правительства; они могли обращаться к ним за информацией и мнениями, в свою очередь сообщая им сведения об их врагах. И в то же время их держали на расстоянии, так как истинные члены круга не доверяли им по-настоящему, поскольку средствами массовой информации они могли воспользоваться в своих целях, пообещав их сотрудникам определённые выгоды, а это было проще для одной части политического спектра, чем для другой. Можно ли доверять им? Вряд ли. А вернее, лучше не доверять совсем. У некоторых даже были свои принципы.

— Арни, нам нужно поговорить.

— Мне тоже так кажется, — согласился ван Дамм, узнав голос человека, звонившего ему по прямой линии.

— Сегодня вечером?

— Согласен. Где?

— У меня дома?

Глава президентской администрации на секунду задумался.

— Почему бы и нет?

Делегация прибыла как раз во время вечерней молитвы. Приветствия с обеих сторон были сердечными и сдержанными, а затем все трое вошли в мечеть и исполнили свой ежедневный ритуал. При обычных обстоятельствах на обратном пути в сад они чувствовали бы себя после молитвы очищенными от мирских дел Но не на этот раз. Только долгая привычка скрывать свои чувства помогала им не выказывать признаков напряжённости, но даже это всем троим говорило о многом, а в особенности одному из них.

— Позвольте выразить вам благодарность за то, что вы согласить принять нас, — начал принц Али бин Шейк. Он не добавил, что для этого аятолле потребовалось достаточно длительное время.

— Я рад приветствовать вас в мире, — ответил Дарейи. — Так хорошо, что мы смогли помолиться вместе. — Он провёл гостей к столу, где его телохранители приготовили кофе, крепкий и горький, как это принято на Ближнем Востоке. — Пусть Аллах благословит нашу встречу, мои друзья. Чем я могу помочь вам?

— Мы приехали сюда, чтобы обсудить недавние события, — заметил наследный принц, сделав глоток. Его кувейтский коллега, Мухаммед Адман Сабах, министр иностранных дел своей страны, пока молчал.

— Что вас интересует? — спросил Дарейи.

— Ваши намерения, — откровенно признался Али. Духовный глава Объединённой Исламской Республики вздохнул.

— Нам нужно сделать ещё так много. Столько лет войны и страданий, столько потерянных жизней из-за стремления к различным идеалам, столько разрушений. Даже эта мечеть, — он указал на обветшавшее здание, явно нуждавшееся в ремонте, — являет собой символ всего этого, не правда ли?

— У всех нас немало оснований для печали, — согласился Али.

— Вас интересуют мои намерения? Прежде всего восстановить нормальную жизнь. Эти люди перенесли так много страданий, принесли столько жертв — и ради чего? Ради светских амбиций безбожника. Несправедливость происходящего взывала к Аллаху, и Он отозвался на мольбы о помощи. И вот теперь, возможно, мы станем процветающим и верующим народом. — Он не произнёс слова «снова», но в этом не было нужды.

— На это потребуются годы, — заметил кувейтец.

— Несомненно, — согласился Дарейи. — Но теперь, когда эмбарго снято, у нас достаточные ресурсы в стремлении решить эту задачу. Здесь нас ждёт новое начало.

— В мире, — прибавил Али.

— Несомненно, в мире, — серьёзно согласился Дарейи.

— Чем мы можем помочь вам? Одним из столпов Веры является милосердие, в конце концов, — заметил министр иностранных дел Сабах.

Дарейи с благодарностью кивнул.

— Нет предела вашей доброте, Мухаммед Адман. Так хорошо, что нами руководит наша вера, а не постороннее влияние, которое — и это так печально — овладело этим регионом за последние годы. Но пока задача, стоящая перед нами, настолько велика, что мы едва приступили к обдумыванию того, с чего начать и в каком порядке. Может быть, позднее мы сможем вернуться к этому вопросу.

Это не было совсем уж категорическим отказом от помощи, но смысл сказанного аятоллой был очевиден. Объединённая Исламская Республика не была заинтересована в деловых отношениях — именно этого и боялся принц Али.

— На следующем заседании ОПЕК, — предложил Али, — мы можем обсудить изменение квот добычи нефти, для того чтобы вы могли получать более справедливую долю доходов, которые наши страны получают от её покупателей.

— Это действительно было бы полезным, — согласился Дарейи. — Нам не нужно слишком много, всего лишь небольшие поправки, — добавил он.

— Таким образом, можно считать вопрос согласованным? — спросил Сабах.

— Конечно. Это чисто техническая проблема, которую мы можем поручить нашим представителям.

Оба гостя кивнули, вспомнив при этом, что при распределении квот добычи нефти и возникают наиболее ожесточённые споры.

Если каждая страна будет добывать слишком много, это собьёт мировые цены на нефть и все экспортёры пострадают от этого. С другой стороны, если чрезмерно ограничить производство нефти, это нанесёт удар по экономике стран-импортёров, которые будут вынуждены снизить потребление, что приведёт к уменьшению доходов. Соответствующий баланс — его трудно установить, как это случается со всеми экономическими проблемами, — представлял собой результат длительных дипломатических переговоров, ведущихся на высоком уровне между странами со своими экономическими структурами, причём ни одна из них не похожа на другую, и нередко приводит к значительным разногласиям, несмотря на то что большинство стран ОПЕК являются мусульманскими. Они поняли, что переговоры с Дарейи идут подозрительно легко.

— Может быть, вы хотите, чтобы мы передали что-то нашим правительствам? — спросил Сабах.

— Мы стремимся только к миру, потому что лишь в мирных условиях нам удастся выполнить задачу восстановления наших наций и слияния их в единое целое, как этого желает Аллах. У ваших стран нет никаких оснований опасаться нас.

— Итак, каково ваше мнение? — Подошёл к концу очередной период учений. На заключительном разборе операций присутствовали весьма высокопоставленные офицеры израильской армии, причём по меньшей мере одним из них был видный сотрудник разведки. Полковник Шон Магрудер был танкистом, но по сути дела каждый старший офицер пользуется разведывательной информацией и потому готов получать её из любого источника.

— Думаю, что саудовцы — и все их соседи тоже — очень нервничают.

— А вы? — спросил Магрудер. Он говорил прямо и откровенно, как это принято в этой стране, особенно среди представителей военных кругов.

Ави бен Якоб, который всё ещё формально оставался армейским офицером — сейчас на нём был военный мундир, — являлся заместителем директора Моссада. Он не был уверен, насколько откровенным должен быть в разговоре с американцами, но, принимая во внимание занимаемую им должность, мог сам принимать решение.

— Нам очень не нравятся происходящие там события.

— С исторической точки зрения, — заметил полковник Магрудер, — нужно иметь в виду, что у Израиля всегда были рабочие отношения с Ираном, даже после свержения шаха. Эти традиции восходят к временам Персидской империи. Насколько я помню, ваш праздник Пурим возник в то время. Лётчики израильских ВВС совершали боевые вылеты и воевали на стороне иранцев во время ирано-иракской войны и…

— В то время в Иране было немало евреев, и мы пошли на это, чтобы вызволить их, — тут же прервал Магрудера Якоб.

— А та неразбериха с вызволением заложников в обмен на оружие, в которую оказался втянутым Рейган, — там был задействован Израиль, и обмен осуществлялся, наверно, через ваше агентство, — добавил Магрудер, чтобы продемонстрировать, что и он способен принимать участие в подобной игре.

— Вы хорошо информированы.

— Такова моя работа, по крайней мере часть её. Сэр, я не собираюсь решать, кто прав, а кто виноват. Спасение ваших людей из Ирана было, как принято говорить у нас дома, бизнесом, и все страны вынуждены заниматься подобными делами. Я всего лишь спрашиваю вас, что вы думаете об ОИР.

— По нашему мнению, Дарейи — самый опасный человек в мире.

Магрудер подумал о сегодняшнем утреннем совершенно секретном брифинге относительно переброски иранских войск в Ирак.

— Я согласен с вами, — кивнул он.

Израильтяне ему нравились. Так было не всегда. На протяжении многих лет армия Соединённых Штатов испытывала антипатию к еврейскому государству и всем его службам, главным образом из-за высокомерного отношения высших военных чинов этой маленькой страны. Однако силы обороны Израиля познали унижение в Ливане и научились уважать американцев, будучи наблюдателями во время войны в Персидском заливе. До этого они буквально месяцами твердили американским офицерам, что им нужны советы израильских специалистов, как вести войну в воздухе и затем как воевать на земле. Но внезапно всё изменилось, и они начали вежливо спрашивать, нельзя ли посмотреть на некоторые американские планы, потому что есть кое-какие незначительные мысли, заслуживающие некоторого внимания.

Появление полка «буйволов» в Негевской пустыне изменило ситуацию ещё больше. Трагедия, пережитая американцами во Вьетнаме, положила конец их высокомерию, и начался рост нового типа профессионализма. При Марионе Диггзе, первом командире заново рождённого 10-го мотомеханизированного полка американской армии, было преподано немало уроков, и при Магрудере, продолжившем эту традицию, израильские солдаты научились многому, подобно тому как научились американские войска в Форт-Ирвине. После первоначального периода ругани, едва не переходившей в рукопашную, возобладал здравый смысл. Даже Бенни Эйтан, командир 7-й израильской бронетанковой бригады, сумел оправиться после серии поражений и в конце учебного периода уже оказывал достойное сопротивление — исход последних двух «битв» оказался ничейным. Он поблагодарил американцев за преподанные уроки и пообещал, что на следующий год во время таких же учений его бригада задаст им жару. Центральный компьютер в местном здании «Звёздных войн» рассчитал на основании сложной математической модели, что уровень боевой подготовки израильской армии за последние несколько лет возрос на целых сорок процентов, и теперь, когда у израильских офицеров снова появились основания для высокомерия, они демонстрировали обезоруживающую скромность и почти безжалостное стремление учиться, что характерно для по-настоящему высокопрофессиональных военных.

И вот теперь один из главных разведчиков Израиля уже не утверждал, что их армия в состоянии справиться с любой угрозой со стороны исламского мира. Это может заинтересовать Вашингтон, подумал Магрудер.

Небольшой реактивный самолёт, якобы пропавший недавно над Средиземным морем, больше не мог вылетать за пределы страны. Даже его использование для транспортировки иракских генералов в Судан явилось ошибкой, но было вызвано необходимостью; пожалуй, он мог бы принять участие и ещё в какой-нибудь тайной операции, но пока превратился в личный самолёт Дарейи — у аятоллы было мало времени, а новая страна огромна. Не прошло и двух часов после проводов своих суннитских гостей, как он вернулся в Тегеран.

— Итак?

Бадрейн разложил на столе бумаги и объяснил технику маршрутов — города, время вылетов и прибытий. Дарейи окинул планы беглым взглядом. Хотя они показались ему излишне сложными, это не давало оснований для беспокойства. Он видел карты и раньше. Его гораздо больше интересовали разъяснения, сопровождающие документацию.

— Самым главным фактором является время, — начал Бадрейн. — Каждый посланец должен прибыть к месту назначения не позднее чем через тридцать часов после вылета. Вот этот, например, вылетает из Тегерана в шесть утра и прибывает в Нью-Йорк на следующие сутки в два часа ночи по тегеранскому времени, пробыв в пути двадцать часов. Там он отправится на торговую выставку — она проводится в центре Джейкоба Джавитса в Нью-Йорке, — которая остаётся открытой до десяти вечера. А этот вылетает в 2.55 утра и прибывает в пункт назначения — Лос-Анджелес — через двадцать три часа, вскоре после обеда по местному времени. Его торговая выставка открыта весь день. Этот посланец проведёт в пути самое длительное время из всех, пролетит самое большое расстояние, и его «посылка» будет оставаться эффективной больше чем на восемьдесят пять процентов.

— Безопасность?

— Все подробно проинструктированы. Я выбрал сообразительных и образованных людей. От них требуется немного — проявить спокойствие и ничем не выделяться во время перелёта. После этого им следует всего лишь быть осторожными. То, что все двадцать вылетают одновременно, несколько меня беспокоит, но таким был ваш приказ.

— Как относительно второй группы?

— Они отправляются через два дня таким же путём, — ответил Бадрейн. — Предстоящая им операция намного опаснее.

— Мне это известно. В группу подобраны надёжные люди?

— Да, — кивнул Бадрейн, понимая, что суть вопроса заключается в том, не дураки ли они. — Меня беспокоит политическая опасность исхода операции.

— Почему? — Замечание Бадрейна не удивило Дарейи, но ему хотелось узнать причину.

— Очевидна вероятность того, что американцам удастся выяснить, кто их послал, несмотря на то что их документы превосходно подготовлены и приняты все обычные меры предосторожности. Нет, я имею в виду американский политический контекст. Когда с политическим деятелем происходит несчастье, это нередко вызывает волну сочувствия, и такое сочувствие может привести к политической поддержке.

— Вот как? Разве это не будет истолковано как проявление слабости с его стороны? — В такое трудно поверить, подумал Дарейи.

— В нашем контексте — да, но не обязательно в американском.

Дарейи задумался и сравнил замечание своего помощника с другими аналитическими исследованиями, которые он приказал провести и внимательно изучил.

— Я встречался с Райаном. Это слабый человек. Он не в состоянии эффективно преодолеть политические трудности, вставшие на пути. У него по-прежнему нет настоящего правительства, способного поддержать его. В результате первой и второй операций мы сломим Райана — или во всяком случае отвлечём его на достаточно длительный срок, чтобы достичь нашей следующей цели. После того как она будет достигнута, Америка перестанет представлять для нас сколько-нибудь значительную опасность.

— Лучше ограничиться одной первой операцией, — посоветовал Бадрейн.

— Мы должны потрясти американский народ. Если то, что вы говорите об их правительстве, соответствует действительности, мы нанесём им такой удар, которого они ещё никогда не испытывали. Мы потрясём их президента, сокрушим его уверенность, подорвём веру народа в него.

Бадрейн знал, что нужно выбирать слова. Перед ним стоял святой человек, готовый выполнить святую миссию. Вряд ли удастся убедить его разумными доводами. И всё-таки тут существует ещё один фактор, о котором он не знает. Наверняка существует. Дарейи больше полагался на желания, чем на практические действия — нет, это не так, это не правда, верно? Он сумел объединить две страны, создав при этом совершенно иное впечатление. Религиозный лидер понимал, что американское правительство по-прежнему уязвимо, поскольку его нижняя палата не восстановлена, ведь процесс восстановления только начался.

— Лучше всего, если удастся, просто убить Райана. Нападение на детей разожжёт страсти. У американцев весьма сентиментальное отношение к детям.

— Но вторая операция начнётся лишь после того, как мы узнаем об успехе первой? — пристально посмотрел на него Дарейи.

— Да, это так.

— Тогда этого достаточно, — ответил аятолла, снова повернувшись к планам поездок и оставив Бадрейна наедине со своими мыслями.

Но ведь должна быть и третья. Обязательно должна.

— Он утверждает, что у него мирные намерения.

— То же самое говорил Гитлер, — напомнил другу Райан. Он посмотрел на часы. В Саудовской Аравии сейчас уже за полночь. Али вернулся домой и, прежде чем позвонить в Вашингтон, как и следовало ожидать, сообщил о результатах поездки своему правительству. — Ты ведь знаешь о передвижении войск.

— Да, сегодня ваши люди провели брифинг для наших военных. Но пройдёт время, пока их войска достигнут достаточного уровня боевой готовности, чтобы представлять реальную угрозу. Не забудь, я когда-то служил в армии и знаю, что для этого нужно время.

— Это верно, мне говорят то же самое. — Райан сделал паузу. — Ну хорошо, какова позиция королевства?

— Мы будем внимательно следить за развитием событий. Наши войска ведут подготовку. Мы получили от вас заверения в поддержке. Мы обеспокоены развитием событий, но не чрезмерно.

— Следовало бы провести совместные учения, — предложил Джек.

— Это может только разжечь страсти, — ответил принц. Отсутствие полной убеждённости в его голосе явно не было случайным. Он, наверно, выдвинул такое же предложение на совещании министров, но с ним не согласились, подумал Райан.

— Ну что ж, у тебя был, по-видимому, тяжёлый день. Скажи, как выглядит Дарейи? Я не видел его с того дня, когда ты познакомил нас.

— Похоже, он здоров. Кажется усталым, но ему пришлось заниматься многими проблемами.

— В этом я его понимаю. Али?

— Слушаю, Джек.

Президент замолчал, напомнив себе, что недостаточно хорошо разбирается в дипломатических тонкостях.

— Как ты полагаешь, всё это должно меня беспокоить?

— Что говорят тебе твои люди?

— Примерно то же самое, что ты только что сказал мне, но не все. Нам нужно поддерживать открытым этот канал связи, мой друг.

— Понимаю, господин президент. До свидания.

Это было неудовлетворительным окончанием неудовлетворительного телефонного разговора. Райан положил трубку и обвёл взглядом свой пустой кабинет. Али не сказал ему того, что он думает, потому что позиция его правительства отличается от его собственной. Такое нередко случалось и с Джеком, и приходилось соблюдать те же правила. Али вынужден проявлять лояльность по отношению к собственному правительству — черт побери, ведь это, в конце концов, члены его семьи, — но один раз он всё-таки допустил оговорку, а принц слишком умён, чтобы такое произошло случайно. Возможно, им было легче говорить, когда Райан не был президентом и оба могли беседовать, не испытывая необходимости в каждом слове формулировать политику своих стран. Теперь Джек представлял собой Америку для всех, кто находились за её границами, и правительственные чиновники должны были рассматривать его именно таким образом, вместо того чтобы помнить, что он тоже думающий человек, которому нужно изучить несколько вариантов, прежде чем принять решение. Может быть, если бы разговор происходил не по телефону… Говорить, глядя друг другу в глаза, всегда легче, подумал Джек. Но даже президенты ограничены во времени и пространстве.

Глава 36

Посыльные

Рейс 535 КЛМ — Нидерландских королевских авиалиний — вырулил от места посадки поздней ночью, в десять минут второго. В это время суток самолёт был полон усталых людей, которые, пробравшись к своим местам, пристёгивали ремни безопасности и принимали от стюардесс подушки и одеяла. Более опытные путешественники ждали стука убранного шасси, затем до предела откидывали назад спинки кресел и закрывали глаза, надеясь, что полет будет плавным и им удастся несколько часов поспать.

На борту авиалайнера летели пятеро из людей Бадрейна — двое в первом и трое в бизнес-классе. У всех чемоданы находились в багажном отсеке самолёта, а ручная кладь лежала под сиденьями впереди. Все пятеро слегка нервничали и с удовольствием выпили бы чего-нибудь, чтобы расслабиться, несмотря на религиозный запрет, но авиалайнер совершил посадку в исламском аэропорту, и спиртное не будут разносить до тех пор, пока самолёт не покинет пределы воздушного пространства Объединённой Исламской Республики. Все пятеро подчинились создавшимся обстоятельствам. Они получили подробный инструктаж и были готовы выполнить поставленную перед ними задачу. Посланцы Бадрейна прошли через аэропорт как обычные пассажиры и послушно представили свой ручной багаж для осмотра и просвечивания рентгеновскими лучами. Служба безопасности тут была ничуть не менее бдительной, чем в западных аэропортах, — пожалуй, даже более бдительной, поскольку рейсов было относительно мало, так что местная паранойя обнаруживалась более явно. В каждом случае на экране был виден бритвенный прибор, крем для бритья, документы, книги и тому подобные мелочи.

Все посланцы были образованными людьми. Некоторые закончили американский университет в Бейруте — одни, чтобы получить дипломы, другие — просто чтобы лучше узнать врага. Подчёркнуто аккуратные, в галстуках, узлы которых были сейчас свободно приспущены, они повесили свои пиджаки в шкафчики, расположенные в разных местах салона. Через сорок минут все пятеро вместе с остальными пассажирами погрузились в беспокойный сон.

— Итак, как ты оцениваешь ситуацию? — спросил ван Дамм. Хольцман взболтнул стакан, наблюдая за тем, как кубики льда кружат по поверхности.

— При иных обстоятельствах я мог бы назвать это заговором, но это не заговор. Для человека, который утверждает, что собирается восстановить порядок в стране, Джек делает многовато безумных шагов.

— «Безумных» — это уж слишком сильно сказано, Боб.

— Только не для них. Все утверждают, что он «человек не их круга», пришелец со стороны, и они резко реагируют на его инициативы. Даже ты должен признать, что его идея с изменением налогового кодекса несколько выходит за приемлемые рамки, но это всего лишь повод для того, что происходит, — по крайней мере, один из поводов. Игра, которую они ведут против него, ничем не отличается от обычной — пара случаев утечки информации, а то, как они представляют это, красноречиво говорит об их манерах.

Арни был вынужден согласиться. Наступление на Райана походило на то, как проезжающие по шоссе автомобили избавляются от мусора. Если аккуратно складывать мусор в специальные контейнеры на обочине, то на его уборку требуется всего несколько минут. Когда же пассажиры мчащихся автомобилей начинают выбрасывать мусор из окон, на уборку приходится тратить часы. Вот и в данном случае противники Райана ставят перед ним множество препятствий, и президент вынужден тратить драгоценное время на то, чтобы заниматься бесполезной и ненужной работой по очистке дороги, вместо того чтобы вести вперёд машину государства. Такое сравнение было грубым, зато точно соответствовало истине. Политика гораздо чаще заключается в том, чтобы затруднять действия политических оппонентов и заставлять их убирать с дороги препятствия, чем в ведении конструктивной работы.

— Кто организовал утечку информации?

Журналист пожал плечами.

— Остаётся только гадать. Кто-нибудь из ЦРУ, человек, который подпал под сокращение и не хочет уходить на пенсию. Согласись, что столь резкое увеличение штатов оперативного управления создаёт впечатление, будто мы возвращаемся в прошлое. Насколько сокращают разведывательное управление?

— Исходят из необходимости компенсировать рост числа оперативников. Смысл перестройки ЦРУ заключается в том, чтобы сократить общее финансирование, получать более надёжную информацию и повысить эффективность работы всего управления. Ты ведь понимаешь, — прибавил он, — что я не могу давать советы президенту о том, как совершенствовать разведывательную деятельность. В этом вопросе он настоящий эксперт.

— Мне это известно. Я уже подготовил серию очерков для публикации и собирался обратиться к тебе с просьбой об интервью с Райаном, когда мыльный пузырь лопнул.

— Вот как? В чём…

— Ты хочешь спросить, почему я проявляю такой интерес к этому? Дело в том, что этот сукин сын действует самым противоречивым образом. Некоторые его поступки производят просто потрясающее впечатление, зато некоторые… Иногда мне кажется, что он блуждает в лесу и не знает, как выбраться оттуда. Впрочем, даже такое сравнение излишне оптимистично.

— Продолжай.

— Райан мне нравится, — признался Хольцман. — Он — честный человек, причём не относительно честный, действительно честный. Я собирался рассказать, как всё обстоит на самом деле. Знаешь, что приводит меня в ярость? — Он сделал глоток, заколебался, прежде чем продолжать, и затем заговорил, не скрывая гнева:

— Кто-то в «Вашингтон пост» узнал о моей работе и сообщил об этом Эду Келти, а тот, наверно, организовал утечку информации, которая попала к Доннеру и Пламеру.

— И они воспользовались твоим материалом, чтобы распять Райана?

— Совершенно верно, — признался Хольцман. Ван Дамм с трудом удержался от смеха. Он сдерживался, насколько мог, но теперь это стало слишком забавным.

— Добро пожаловать в Вашингтон, Боб.

— Знаешь, среди нас есть люди, серьёзно относящиеся к проблемам профессиональной этики, — возразил журналист, хотя и не слишком убедительно. — Это был хороший материал. Я провёл огромную исследовательскую работу, сверяя и подтверждая каждый факт. У меня есть источник информации в ЦРУ — даже несколько, — но для этой работы я воспользовался сведениями, полученными из совершенно нового источника, от человека, который отлично знаком с происшедшим. Я получил от него эту информацию и проверил каждое слово, написал очерк, где говорилось о том, в чём я уверен и о чём догадываюсь, причём всегда подчёркивал разницу между первым и вторым, — заверил он главу администрации Белого дома. — И ты знаешь, что у меня получилось? Райан выглядел в моём материале очень хорошо. Действительно, временами он выбирал путь наименьшего сопротивления, но, насколько мне удалось установить, никогда не нарушал законов. Если когда-нибудь у нас возникнет критическая ситуация, именно такой человек нужен нам в Овальном кабинете. Но какой-то ублюдок украл мой материал, воспользовался моей информацией, полученной из моих источников, и все в ней переиначил в собственных интересах. Мне это совсем не нравится, Арни. Мои читатели верят мне, моя газета полагается на то, что я пишу, а кто-то обманул меня. — Он поставил стакан на стол. — Я знаю, что ты думаешь обо мне и о моей…

— Нет, не знаешь, — прервал его Арни.

— Но ты всегда…

— Я возглавляю президентскую администрацию, Боб, и должен быть лояльным по отношению к своему боссу. Вот почему мне приходится вести игру таким образом, чтобы защитить его. Но если ты думаешь, что я не уважаю прессу, то ошибаешься. Мы не всегда оказываемся друзьями, иногда нам приходится ссориться друг с другом, становиться врагами, но мы нуждаемся в вас так же, как вы в нас. Подумай, ради Бога, если бы я не уважал тебя, то какого черта ты сидел бы здесь и пил мой бурбон?

Это или искусный манёвр, или откровенное заявление, подумал Хольцман, и Арни слишком опытный игрок, чтобы можно было сразу определить разницу. Но самым правильным будет промолчать и допить виски, оставшееся в стакане. Жаль, что глава администрации Белого дома предпочитает покупать дешёвый бурбон и носить рубашки из магазинов готового платья Л. Л. Бина. К тому же Арни не умеет хорошо одеваться. Однако не исключено, что это часть тщательно продуманного им образа. Политическая игра становится настолько запутанной, что превращается в комбинацию классической метафизики и экспериментальной науки. Ты никогда не знаешь всей правды, и если тебе удаётся узнать её часть, то нередко это делается для того, чтобы лишить тебя возможности выяснить всё остальное, не менее важное. И всё-таки это самая увлекательная игра.

— О'кей, Арни, я согласен с тобой.

— Вот и правильно. — Ван Дамм улыбнулся и наполнил стакан своего гостя. — Итак, зачем ты позвонил мне?

— Мне даже неловко говорить об этом. — Наступила тишина. — Я отказываюсь стоять и безучастно наблюдать за тем, как распинают невиновного человека.

— Но раньше у тебя не было таких угрызений совести, — возразил Арни.

— Может быть. Но тогда речь шла о политических деятелях, так что рано или поздно это с ними все равно случилось бы. Мне кажется, что Райану нужно дать шанс проявить себя.

— К тому же ты рассержен тем, что у тебя украли твой материал и Пулитцеровскую премию, которую ты…

— У меня их уже две, — напомнил ему Хольцман. В противном случае главный редактор не поручил бы ему эту работу, но внутренние политические игры в газете «Вашингтон пост» велись с такой же жестокостью, как и во всей столице.

— Так что ты хочешь от меня?

— Мне нужны сведения относительно операции в Колумбии. Я хочу узнать о Джимми Каттере и обстоятельствах его смерти.

— Боже мой, Боб, ты не представляешь, что пришлось сегодня выслушать нашему послу в Боготе.

— Испанский язык словно предназначен для ругательств. — На лице журналиста появилась улыбка.

— Об этом нельзя рассказывать, Боб. Никак нельзя.

— Так или иначе, но про операцию в Колумбии все равно расскажут. Вопрос лишь в том, кто сделает это, а потому — с каких позиций о ней будут говорить. Я уже знаю достаточно, чтобы кое-что написать, Арни.

Как часто случается в Вашингтоне в такие моменты, все оказались в ловушке по вине обстоятельств. Хольцману нужно было написать статью. Если он сделает это должным образом, ему удастся, возможно, вернуться к первоначальной теме и стать кандидатом на очередную Пулитцеровскую премию — она была важной для всех журналистов, невзирая на предыдущие отрицания, и Арни знал это. Кроме того, в этом случае Хольцман даст понять ублюдку, организовавшему утечку информации для Эда Келти, что ему лучше самому уйти из «Вашингтон пост», прежде чем Боб узнает его имя и навсегда уничтожит его — или её — карьеру с помощью несколько умело пущенных слухов и заданий, ведущих в тупик. Арни чувствовал себя в ловушке из-за того, что был обязан защищать своего босса, и единственный способ сделать это заключался в том, чтобы нарушить закон и доверие президента. Наверно, подумал глава администрации Белого дома, есть и более простые способы заработать на жизнь. Он мог заставить Хольцмана подождать, сделав вид, что обдумывает его предложение, но оба понимали, что это всего лишь театральный жест, да и ситуация была слишком серьёзной.

— Только никаких записей и без магнитофона.

— Согласен, всего лишь для общего описания обстановки. В статье будет сказано «высокопоставленный источник», даже не «высокопоставленный источник из администрации президента».

— И я скажу тебе, где проверить полученную от меня информацию.

— Они знают про операцию?

— Даже в большей степени, чем я, — ответил ван Дамм. — Чёрт возьми, мне только что стали известны важные подробности.

Журналист удивлённо поднял бровь.

— Это пригодится, и на них будут распространяться те же правила. А кто действительно знает об этом?

— Даже президент знает не все. Я вообще сомневаюсь, что кому-то известна общая картина.

Хольцман сделал последний глоток и отодвинул стакан. Подобно хирургу в операционной, он никогда не смешивал алкоголь с работой.

Рейс 534 совершил посадку в Стамбуле в 2.55 по местному времени, пролетев тысячу двести семьдесят воздушных миль за три часа пятнадцать минут. Стюардессы разбудили пассажиров за тридцать минут до посадки и попросили на разных языках поднять спинки кресел в вертикальное положение. Теперь пассажиры с трудом приходили в себя. Авиалайнер плавно коснулся посадочной дорожки, и несколько пассажиров подняли пластмассовые шторки на иллюминаторах, чтобы убедиться, что они действительно находятся на ещё одном безымянном участке земли, освещённом белыми посадочными и синими рулежными фонарями, ничем не отличающемся от таких же аэродромов во всём мире. Те, кто прибыли к месту назначения, вставали и пробирались к выходу, чтобы окунуться в чёрную турецкую ночь. Остальные снова откинули назад спинки кресел, чтобы вздремнуть ещё сорок пять минут, перед тем как самолёт взлетит в 3.40 и начнётся заключительная половина полёта.

Рейс 601 авиакомпании «Люфтганза» совершался на двухмоторном аэробусе А-310 примерно такого же размера и вместимости, как «боинг» голландской компании КЛМ. На борту аэробуса тоже находились пять пассажиров из группы Бадрейна. Авиалайнер взлетел в 2.55 утра для беспосадочного полёта во Франкфурт. Вылет прошёл без всяких происшествий.

— Это прямо-таки сенсационная история, Арни.

— Да. Я познакомился с важными подробностями только на этой неделе.

— Насколько ты уверен в достоверности происшедшего?

— Все детали совпадают. — Он снова пожал плечами. — Не могу сказать, что мне это понравилось. Думаю, что мы все равно одержали бы победу на выборах, но, Боже мой, он просто отказался от борьбы. Представляешь себе, он намеренно провалил собственные выборы, но, — задумчиво покачал головой ван Дамм, — это был, наверно, самый мужественный и великодушный политический поступок нашего века. Я даже не подозревал, что он способен на такой шаг.

— Фаулер знает об этом?

— Я не говорил ему. Пожалуй, нужно рассказать.

— Одну минуту. Помнишь, как Лиз Эллиот подсунула мне подтасованные факты относительно Райана и как…

— Да, здесь все сходится. Джек вылетел в Колумбию, чтобы спасти брошенных там солдат. Сержант, который находился на вертолёте рядом с ним, был смертельно ранен, и Джек с тех пор выполнял данное ему обещание заботиться о его семье. Лиз заплатила за это. Когда в Денвере взорвалась атомная бомба, она разрыдалась и рассказала обо всём.

— Значит, Джек действительно так и поступил… Никто не знает всех подробностей случившегося тогда. Фаулер потерял самообладание и едва не запустил ракету с ядерной боеголовкой, нацеленную на Иран, — ему помешал Райан, правда? Это он остановил пуск ракеты. — Хольцман посмотрел на стоящий рядом стакан и решил сделать ещё глоток. — Как это произошло?

— Джек проник на «горячую линию», — ответил Арни. — Он отключил президента Фаулера и говорил непосредственно с Нармоновым. Ему удалось успокоить русского премьера. Фаулер вышел из себя и приказал агентам Секретной службы арестовать Райана, но, когда они приехали в Пентагон, все уже стихло. В тот раз ему повезло, слава Богу.

Хольцману понадобилась пара минут, чтобы обдумать услышанное, но и в этом случае все совпадало с тем, что было известно ему. Через два дня Фаулер ушёл в отставку, но это был поступок честного человека, который понял, что его моральное право управлять страной исчезло в тот момент, когда он отдал приказ о пуске ракеты с ядерной боеголовкой на город с ни в чём не повинными жителями. Райан тоже был так потрясён случившимся, что тут же ушёл с государственной службы и вернулся лишь после того, как Роджер Дарлинг попросил его об этом.

— Райан нарушил все существующие правила, словно ему нравится это. — Но разве справедливо так говорить? — подумал Хольцман.

— Если бы он поступил иначе, мы сейчас не сидели бы здесь. — Глава администрации Белого дома налил себе виски и вопросительно посмотрел на журналиста. Тот покачал головой. — Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? Если ты расскажешь все, как было, это может повредить нашей стране.

— Но тогда почему Фаулер рекомендовал Райана Роджеру Дарлингу? — спросил Хольцман. — Он ненавидел Джека, но всё-таки…

— При всех своих недостатках, а у Фаулера их немало, он честный политический деятель, вот почему. Да, он не любил Райана, может быть, это объяснялось личной антипатией, я не знаю, но Джек спас его, и Фаулер сказал Роджеру… Как это он сказал? «Надёжный человек в критической ситуации», вот, — вспомнил Арни.

— Жаль, что он не разбирается в политике.

— Джек быстро овладевает этим искусством. Ты ещё удивишься.

— Если у него будет такая возможность, он выпотрошит правительство. Я не могу… то есть, я хочу сказать, что мне лично он нравится, но его политика…

— Каждый раз, когда мне кажется, что я понял его, он делает что-то неожиданное, и мне приходится напоминать себе, что у него нет определённой программы, — сказал ван Дамм. — Он просто выполняет свою работу. Я приношу ему бумаги, он читает их и принимает решение. Он прислушивается к тому, что ему говорят, — задаёт разумные вопросы, внимательно выслушивает ответы, — но всегда сам принимает решения, словно ему известно, что правильно, а что нет. Но, черт побери, Боб, почти всегда он оказывается прав! Ты понимаешь, я не могу разобраться в нём. Впрочем, это тоже не так. Иногда я не понимаю, чем он руководствуется.

— Словно пришёл со стороны, — негромко заметил Хольцман. — Но…

Глава администрации кивнул.

— Вот именно — но. Но к нему относятся и пытаются его понять, словно он политический деятель с тщательно разработанной программой действий, которую он скрывает от всех.

— Значит, ключ к загадке Райана заключается в том, что нет никакой загадки… Вот ведь сукин сын! — засмеялся Хольцман. — А правда, что он ненавидит свою работу?

— Большей частью. Но ты бы видел его, когда он выступал на Среднем Западе. В тот момент Джек отдался этому всей душой. Люди, перед которыми он выступал, прямо-таки обожали его, а он тоже любил их, и это было заметно — и тогда он страшно испугался, что не сумеет оправдать их доверия. Никакой загадки? Совершенно верно, никакой. Как любят говорить игроки в гольф, самое трудное заключается в том, чтобы послать мяч прямо к лунке, верно? А тут все ждут от него каких-то хитростей. Да нет этих хитростей, нет совсем.

— Тогда в чём заключается фокус, если нет никакого фокуса? — фыркнул Хольцман.

— Боб, я просто пытаюсь контролировать средства массовой информации, понимаешь? Представления не имею, как ты изложишь это, разве что будешь придерживаться одних фактов, подобно тому как и полагается поступать журналистам.

Хольцману было трудно переварить услышанное. Он провёл в Вашингтоне всю свою профессиональную жизнь.

— Значит, все политические деятели должны быть такими же честными и прямыми, как и Райан. Но они не такие.

— А этот такой, — огрызнулся Арни.

— Но как я скажу это своим читателям? Кто мне поверит?

— Действительно, сложная проблема, — покачал головой ван Дамм. — Я занимался политикой всю жизнь, и мне казалось, что я знаю все. Чёрт возьми, я действительно знаю все. Я один из лучших специалистов в своей области, всем это известно, и тут внезапно в Овальном кабинете появляется этот неотёсанный мужлан и говорит, что король-то голый, и он прав. Никто не знает, что предпринять, разве что утверждать, что это не так. Система не готова для этого. Она способна заниматься только собой.

— И эта система уничтожит всякого, кто с ней не согласен. — Хольцман поморщился при мысли, что если бы Ганс Христиан Андерсен написал свою сказку «Новое платье короля» о Вашингтоне, то мальчишка, осмелившийся сказать правду вслух, был бы убит на месте собравшейся толпой лоббистов.

— Она прилагает все усилия для этого, — согласился Арни.

— Тогда что нам нужно предпринять?

— Это ведь ты сказал, что не хочешь стоять и наблюдать за тем, как распинают невиновного человека…

— Что же делать?

— Может быть, поговорить о беснующейся толпе, — предложил Арни, — или о коррумпированном королевском дворе.

Следующим отправлялся рейс 774 австрийской авиакомпании «Остриэн эйрлайнз». К этому времени процедура была отработана до мелочей и всё происходило в пределах технических параметров.

Баллончики от крема для бритья наполнялись всего за сорок минут до вылета. «Обезьяний дом» находился недалеко от аэропорта, время отправления тоже было удобным, а зрелище людей, спешащих к трапу за несколько минут до вылета, не было чем-то необычным во всех аэропортах мира, особенно когда авиалайнеры вылетали ночью. «Суп» наливали в нижнюю половину баллончика через пластмассовый клапан, невидимый при просвечивании рентгеновскими лучами. Жидкий азот попадал в верхнюю часть баллончика, рядом с изолированным сосудом, расположенным в середине. Процедура подготовки была простой и безопасной. В качестве дополнительной меры предосторожности, но вообще-то даже излишней, наружную поверхность баллончиков опрыскивали едкими химикалиями и тщательно протирали; это делалось для того, чтобы успокоить посланцев. Баллончики были, конечно, очень холодными, но это не представляло опасности. По мере того как жидкий азот медленно закипал, избыток паров выходил через клапан в окружающую атмосферу, где просто смешивался с воздухом. Несмотря на то что азот является важной составляющей взрывчатых веществ, сам по себе это инертный прозрачный газ, не имеющий запаха. Он также не вступал ни в какую химическую реакцию с содержимым баллончиков, а клапан сохранял необходимое количество находящегося под давлением газа, который будет выбрасывать наружу «суп», когда в этом возникнет необходимость.

Баллончики наполнялись армейскими медиками, которые работали в защитных скафандрах, — они отказались работать без них, а всякий приказ всего лишь привёл бы к тому, что они начали бы нервничать и проявлять излишнюю осторожность. Директор решил согласиться с их требованиями. Оставалось отправить ещё две группы по пять человек в каждой. Вообще-то Моуди знал, что все баллончики можно было приготовить в одно и то же время, но было решено без крайней необходимости не рисковать. При этой мысли по его телу пробежали мурашки. Не рисковать без крайней необходимости? С тем содержимым, которое находится в баллончиках? Конечно.

Этой ночью Дарейи не спал, что было для него необычным. Несмотря на то что с течением времени он чувствовал, что ему требуется меньше сна, он никогда не испытывал проблем с тем, чтобы уснуть. По ночам, когда наступала тишина и ветер дул со стороны аэродрома, Дарейи слышал, как ревели двигатели авиалайнеров при взлёте, — отдалённый шум, напоминающий грохот водопада, иногда думал он, или, может быть, землетрясения. Какой-то первобытный звук природы, далёкий и полный мрачных предзнаменований. И вот теперь он почувствовал, как прислушивается к нему, стараясь представить себе, действительно ли он слышит этот звук или ему просто кажется.

Может быть, он начал действовать слишком поспешно? Он был старым человеком и жил в стране, где многие умирали совсем молодыми. Дарейи помнил болезни молодости, а позднее узнал об их причинах, известных науке, — они сводились главным образом к отсутствию водопровода и канализации, поскольку Иран был отсталой страной на протяжении почти всей его жизни, несмотря на долгую историю мощной страны и цивилизации. Затем эта страна ожила благодаря нефти и колоссальным богатствам, принесённым ею. Мохаммед Реза Пехлеви — шах-ин-шах — король королей, как гласила эта фраза, — начал восстанавливать страну, но допустил ошибку, делая это слишком поспешно и создав себе слишком много врагов. В тёмном прошлом Ирана, как и в позднейшие времена, светская власть находилась в руках исламского духовенства, а шах, начав освобождение крестьян, задел чувства слишком многих, и его врагами стали те, чья власть была духовной и к кому простые люди обращались, чтобы найти порядок в жизни, ставшей хаотичной в результате наступивших перемен. Даже при таких обстоятельствах шах едва не добился успеха, но именно едва, а это слово является убийственным для тех, кого мир создал для величия и славы.

Что думают такие люди? Подобно тому как он сам постарел и превратился в старика, так и шах стал стариком, умирающим от рака, которому было суждено увидеть, как труд всей его жизни рухнул у него на глазах за несколько коротких недель, как были уничтожены во время непродолжительной оргии сведения счётов его соратники. И сам он вскоре умер, испытывая горечь из-за предательства своих бывших американских друзей. О чём думал шах в последние дни своей жизни? О том, что слишком спешил добиться процветания своей страны, что зашёл слишком далеко — или недостаточно далеко? Дарейи не знал этого, а ведь это было так важно теперь, думал он под отдалённый шум водопадов в тишине персидской ночи.

Двигаться вперёд слишком быстро — значит совершить непростительную ошибку, чему учатся молодые и о чём знают старики, но не двигаться совсем или двигаться недостаточно быстро, идти недостаточно далеко или не проявлять достаточной настойчивости — значит фактически отказаться от достижения целей, которые делают людей великими. Как горько, должно быть, лежать ночью в постели, не в силах погрузиться в целебный сон, столь необходимый, чтобы снова обрести способность мыслить чётко и ясно, думать и проклинать себя за навсегда упущенные возможности.

Наверно, он знает, о чём думал шах незадолго до смерти, признался Дарейи. В его стране, как и при шахе, начали проявляться тревожные приметы. Несмотря на то что аятолла был изолирован от народа и не общался с ним, он сумел заметить это. Приметы проявлялись как едва заметные перемены в одежде, особенно у женщин. Незначительные, недостаточные для того, чтобы преследовать их за отказ соблюдать мусульманские традиции, потому что даже истинные правоверные ослабли в своей преданности исламу. К тому же, оказывается, существует некоторая неопределённость в традициях ислама, и этим пользуются люди, чтобы узнать, что произойдёт дальше. Да, люди продолжали верить в ислам и все ещё верили в него, их духовного лидера. Но Коран по сути дела не был так уж строг, нация стала богатой, а чтобы стать ещё богаче, надо устанавливать деловые отношения. Как можно оставаться защитником веры, если не становишься, в конце концов, все богаче и богаче? Самые лучшие и умные молодые люди Ирана уезжали за границу, чтобы получить там образование, потому что в его стране не было школ и университетов, как на Западе у неверных, и почти всегда они возвращались обратно, овладев специальностями, в которых так нуждалась страна. Но вместе со знаниями они привозили в Иран многое другое, невидимое и неосязаемое — сомнения и вопросы, воспоминания о свободной жизни в другом обществе, где слабым доступны плотские наслаждения, а ведь все люди слабы. Вдруг Хомейни и ему самому, аятолле Дарейи, удалось едва лишь замедлить тот процесс, который начался при шахе? Люди, вернувшиеся к исламу из-за реакции на действия Мохаммеда Реза Пехлеви, начали теперь снова поддаваться на данные им обещания свободы. Неужели они не знают? Разве они не видят? Они могут обладать всей мощью и всеми благами того, что люди называют цивилизацией, и по-прежнему оставаться правоверными, по-прежнему сохранять духовную целостность, без которой все это не стоит ничего.

Но чтобы добиться этого, его страна должна стать поистине великой, и потому он не мог допустить никаких едва. Он должен добиться успеха, должен доказать, что он был прав с самого начала, что только непреклонная вера является подлинной основой мощи страны.

Убийство диктатора Ирака, несчастья, обрушившиеся на Америку — всё это было знамением, не могло не быть, правда? Он внимательно изучил их. Теперь Ирак и Иран стали единой страной, к этому он стремился на протяжении десятилетий, и буквально в это же время Америка оказалась парализованной. Дарейи полагался на советы не одного Бадрейна. Нет, у него были свои собственные эксперты по Америке, знакомые с тем, как функционирует её правительство. Он раскусил Райана за время их единственной важной встречи, заглянул в глаза американца, услышал смелые, но пустые слова и понял сущность человека, который мог стать теперь его главным противником. Он знал, что Райан не выбрал и не мог по законам своей страны выбрать преемника, способного заменить его, а потому во власти аятоллы оказался этот благоприятный момент, которым он должен воспользоваться. В противном случае история заклеймит его как едва — опять едва! — не добившегося успеха.

Нет, он не хотел, чтобы его помнили, как ещё одного Мохаммеда Пехлеви. Хотя он не стремился к благам, которые дарит власть, ему хотелось насладиться собственно ею. Ещё при жизни он возглавит весь исламский мир. Через месяц в его распоряжении будет нефть Персидского залива и ключи к Мекке, а это значит, что он сосредоточит в своих руках всю светскую и духовную власть. А уж затем его влияние как владыки исламского мира распространится повсюду. Всего через несколько лет его страна превратится в сверхдержаву во всех отношениях, и он оставит в наследство мощь, которой не знал мир со времён Александра Македонского, но вдобавок к этому страна получит безопасность, основанную на вере в Аллаха. Для достижения этой цели, для объединения мусульман, для того, чтобы выполнить волю Аллаха и заветы пророка Мухаммеда, он сделает всё необходимое, и если для этого нужно быстро двигаться вперёд, он так и поступит. В конце концов, процесс был достаточно простым, состоящим всего из трех простых шагов, причём третий, самый трудный, был уже начат, и ничто не могло остановить его, даже если все планы Бадрейна потерпели бы неудачу.

Но не спешит ли он? — в последний раз спросил себя Дарейи. Нет, он двигается к своей цели решительно и смело, пользуясь фактором неожиданности, рассчитав каждый шаг. Именно так будет говориться о нём в истории.

— Ночные полёты — это действительно сложное дело? — спросил Джек.

— Да, конечно, по крайней мере, для них, — ответил Робби. Ему нравилось вот так информировать президента, сидя поздним вечером в Овальном кабинете, со стаканом виски в руке. — Они всегда беспокоятся о технике больше, чем о людях. Вертолёты — в данном случае французские, у нас такими же снабжена береговая охрана — стоят немалых денег, и мы раньше не замечали, чтобы они проводили лётные операции по ночам. Ночные учения, которые они проводят, ориентированы главным образом на борьбу с подводными лодками. Возможно, они намереваются покончить со всеми голландскими подлодками, которые закупил Тайбэй в прошлом году. Кроме того, мы были свидетелями ряда операций, проведённых китайским военно-морским флотом совместно с военно-воздушными силами.

— Выводы?

— Они к чему-то готовятся. — Начальник оперативного управления Пентагона закрыл тетрадь с записями, куда время от времени заглядывал. — Сэр, мы…

— Робби, — прервал его Райан, глядя на адмирала поверх новых очков для чтения, которые ему только что прописала Кэти, — если ты не начнёшь звать меня Джеком, когда мы беседуем с глазу на глаз, я президентским указом разжалую тебя в младшие лейтенанты.

— Но мы не одни, — возразил адмирал Джексон, делая жест в сторону агента Прайс.

— Не обращай внимания на Андреа — чёрт возьми, я совсем не хотел сказать… — Райан покраснел.

— Он совершенно прав, адмирал, вы действительно не должны обращать на меня внимания, — сказала она, с трудом удерживаясь от смеха. — Господин президент, этих слов я ждала от вас несколько недель.

Джек посмотрел на поверхность стола и покачал головой.

— Ну разве это жизнь для нормального человека? Мой лучший друг зовёт меня «сэр», и я не проявляю должной вежливости по отношению к даме.

— Джек, ты мой верховный главнокомандующий, — с улыбкой напомнил Робби, глядя на расстроенное лицо друга. — А я всего лишь рядовой морской лётчик.

Начинать лучше всего с самого начала, подумал президент, и произнёс:

— Агент Прайс?

— Да, господин президент?

— Налейте себе виски и сядьте.

— Сэр, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей и согласно действующим правилам…

— Тогда добавьте в свой стакан побольше воды, но вы обязаны выполнить приказ президента. Исполняйте!

Она заколебалась, затем пришла к выводу, что президент Соединённых Штатов делает это не просто так. Прайс налила в стакан для коктейля с напёрсток виски и щедро добавила в него лёд и минеральную воду, затем села рядом с начальником J-3. Сисси, жена адмирала, находилась на втором этаже Белого дома с семьёй Райана.

— Я могу обосновать свой приказ тем, что президенту после трудного дня нужно снять напряжение, а я не могу сделать этого, если рядом, когда я сижу, стоит дама, а мой друг отказывается называть меня по имени даже в неслужебное время. Ясно?

— Так точно, — ответил Робби, продолжая улыбаться, но понимая логику Джека и грусть его одиночества. — Итак, Джек, мы расслабились и сможем беседовать в дружеской обстановке. — Он посмотрел на Прайс. — Вы находитесь здесь, чтобы застрелить меня, если сочтёте моё поведение угрожающим, верно?

— Выстрелю прямо в голову, — подтвердила Андреа.

— Вообще-то я предпочитаю ракеты. Это надёжнее, — добавил адмирал.

— Однажды ночью вы неплохо проявили себя и с ружьём в руках — во всяком случае так считает босс. Между прочим, позвольте поблагодарить вас.

— За что?

— За то, что вы помогли ему выжить. Наша обязанность заключается в том, чтобы защищать жизнь президента, даже если он проявляет излишнюю фамильярность по отношению к наёмному персоналу.

Джек добавил себе бурбона и снова опустился в кресло, глядя на своих гостей, которые сидели на диване напротив. Поразительно, подумал он. Впервые в этом кабинете царила спокойная и дружеская атмосфера. Гости сидели и шутливо говорили о нём, словно он был обычным человеком, а не президентом Соединённых Штатов.

— Вот теперь я чувствую себя намного лучше. — Райан поднял голову. — Знаешь, Робби, эта девушка провела столько времени в Овальном кабинете и услышала больше секретов, чем мы оба вместе взятые. У неё степень магистра, но считается, что я обязан обращаться с ней, как с рядовой подчинённой.

— Черт побери, Джек, я ведь тоже всего лишь бывший лётчик с больными коленями.

— А вот я до сих пор не понимаю, чем должен заниматься. Как ваше мнение, Андреа?

— Да, господин президент? — откликнулась Прайс. Джек знал, что никогда не сможет заставить её обращаться к нему по имени.

— Может быть, Китаем?

— Мне кажется, что я не эксперт в этой области, но раз вы спрашиваете, то отвечу — не знаю.

— Вы эксперт ничуть не хуже всех нас, — мрачно буркнул Робби. — Вся королевская рать тоже мало разбирается в этом. В тот район прибывают дополнительные субмарины, — сказал он, обращаясь к президенту. — Манкузо хочет разместить их вдоль линии, ведущей с севера на юг и разделяющей эскадры обеих флотов. Я дал согласие, и министр обороны подписал соответствующее распоряжение.

— Как дела у Бретано?

— Он понимает, что пока его знания явно недостаточны для эффективного управления Пентагоном, Джек, и потому интересуется оперативными проблемами, задаёт разумные вопросы и выслушивает наши ответы. На следующей неделе собирается в поездку по военным базам, осмотреться вокруг и увидеть, чем занимается личный состав. С другой стороны, его опыт менеджера просто потрясающий. Правда, Бретано намерен резко сократить некоторые управления, а некоторые перестроить, он размахивает топором, как лесоруб в лесу, но у него просто нет другого выхода, если он собирается наладить работу министерства в соответствии с современными требованиями. Я видел его план сокращения бюрократического аппарата — это да! — Адмирал Джексон посмотрел в потолок и восхищённо покачал головой.

— Это не отразится на практической деятельности Пентагона? — спросил Джек.

— Если и отразится, то лишь в лучшую сторону. Мероприятия, которые он собирается провести, следовало воплотить в жизнь лет пятьдесят тому назад. Понимаете, мисс Прайс, — повернулся он к Андреа, — я привык действовать своими руками. Я люблю промасленные лётные комбинезоны, запах топлива и чувство тяжести, когда резкое ускорение вдавливает тебя в кресло. Но нас, парней на передней линии, всегда окружает множество бюрократов, бегающих и гавкающих вокруг, как свора собачонок. Бретано нравится заниматься технической работой, он любит людей, делающих что-то полезное, но в то же время ненавидит канцелярских крыс и бухгалтеров, постоянно вмешивающихся в его работу с напоминаниями о том, что надо экономить деньги. Мне нравятся такие люди, как Бретано.

— Вернёмся к Китаю, — напомнил Райан.

— Мы продолжаем вести электронное наблюдение с самолётов, вылетающих с Кадены. Пока все походит на обычные морские учения. Нам неизвестно, каковы намерения коммунистического Китая. Сведения, поступающие от ЦРУ, тоже скудные. Данные радиоперехватов самые обычные. Госдеп утверждает, что на все запросы китайское правительство отвечает: «А почему это вас беспокоит?» Вот все, что нам известно. Тайваньский военно-морской флот достаточно силён, чтобы справиться с любой опасностью, — если только его не застигнут врасплох. Но этого не случится. Сейчас они настороже, следят за манёврами противника и проводят собственные учения. Короче говоря, масса шума и ярости, но смысл происходящего мне не понятен.

— Персидский залив?

— Наши люди в Израиле сообщают, что там пристально следят за развитием событий, но, насколько я понимаю, у них недостаточно надёжной разведывательной информации. Если у них и были источники в Ираке, то эти парни сбежали вместе с генералами в Судан — скорее всего это адъютанты и прочие приспешники. Я получил факс от Шона Магрудера…

— Кто это? — спросил Райан.

— Магрудер — полковник армии США, он командует Десятым мотомеханизированным полком в пустыне Негев. Я встречался с ним в прошлом году — это парень, к мнению которого следует прислушиваться. Наш хороший друг Ави бен Якоб назвал Дарейи самым опасным человеком в мире. Магрудер решил, что следует проинформировать нас об этом.

— И каковы выводы?

— Мы продолжаем следить за развитием событий. Возможно, это слишком сильно сказано, но у Дарейи имперские амбиции. А вот саудовцы ведут себя не правильно. Нам следовало бы перебросить туда несколько воинских частей, не так уж много, но просто для того, чтобы показать Дарейи, что у нас серьёзные намерения.

— Я говорил об этом с Али. Он сказал, что его правительство не хочет разжигать страсти.

— Дарейи истолкует это совсем по-другому, — заметил Джексон.

— Согласен, — кивнул президент. — Мы займёмся этой проблемой.

— Каково состояние вооружённых сил Саудовской Аравии? — спросила Прайс.

— Их боеготовность ниже, чем хотелось бы. После войны в Персидском заливе там стало модным поступать на службу в Национальную гвардию Саудовской Аравии. Саудовцы закупили массу военного снаряжения, будто «мерседесы», оптом. Некоторые время там царила эйфория, они наслаждались игрой в солдатики, но вскоре выяснилось, что за снаряжением надо ухаживать и заниматься его техническим обслуживанием. Тогда они наняли специалистов для черновой работы — словно средневековые рыцари оруженосцев. А ведь это совсем не одно и то же, — покачал головой Джексон. — Кроме того, саудовцы перестали заниматься учениями. Да, конечно, они гоняют в своих танках по пустыне и проводят артиллерийские стрельбы, но только потому, что обожают палить из танков М-1. Но никаких там совместных учений — все в точности как у рыцарей с оруженосцами. В их военных традициях гоняться на горячих скакунах — один отряд преследует другой, схватка ведётся один на один, как в кино. А современная война совсем не такая. Сейчас успех в сражении приносит умелое взаимодействие огромных воинских частей. Прошлая история и традиции арабов восстают против совместных действий, и научить их невозможно. Короче говоря, они совсем не так сильны, как это им кажется. Если вооружённые силы Объединённой Исламской Республики когда-нибудь решат предпринять военный марш на юг, саудовцы окажутся в плачевной ситуации — северные соседи намного превосходят их огневой мощью и тем более численностью.

— Как исправить такое положение? — спросил Райан.

— Начать с того, что туда следовало бы направить группу наших военных и пригласить группу саудовских военных приехать сюда. В Национальном центре боевой подготовки они по ускоренной программе ознакомятся с реальным положением вещей. Я уже обсуждал эту проблему в Национальном центре с Мэри Диггзом…

— Мэри?

— Генерал Мэрион Диггз. Его называют «Мэри» ещё с академии, с Уэст-Пойнта. Полагаю, было бы разумным, чтобы на полигон Центра прибыл саудовский батальон тяжёлой пехоты, и за несколько недель наша оперативная группа преподаст этим ребятам жестокий урок, познакомив с боевой действительностью. Именно так мы учили израильтян. И так придётся научиться саудовцам, что намного легче, чем в настоящей войне Диггз полностью поддерживает меня. Будь в нашем распоряжении два или три года, может быть, чуть меньше, если бы нам удалось создать в Саудовской Аравии соответствующий центр боевой подготовки, мы сделали бы из них настоящих солдат, но, если бы не политика, — добавил он.

Президент кивнул.

— Да, это заставит нервничать израильтян, да и саудовцы по внутренним причинам всегда опасались иметь слишком сильную армию.

— А ты рассказал бы им историю о трех маленьких поросятах. Может быть, это будет противоречить их культурным традициям, но совсем рядом с ними сейчас поселился большой злой волк, и окажется намного лучше, если они возьмутся за дело прежде, чем он заворчит и станет щёлкать зубами.

— Я понял тебя, Робби, и дам поручение Адлеру и Васко обдумать эту проблему. — Райан посмотрел на часы. Подходил к концу очередной пятнадцатичасовой рабочий день. Было бы неплохо выпить ещё стаканчик бурбона, но в этом случае у него останется на сон не больше шести часов, а ему не хотелось просыпаться с ещё большей головной болью, чем обычно. Джек поставил стакан на стол, встал и жестом пригласил гостей следовать за ним.

— «Фехтовальщик» направляется в свою резиденцию, — произнесла Андреа в микрофон на плече. Через минуту они вошли в лифт и начали подниматься на второй этаж.

— Постарайтесь, чтобы никто не заметил запаха спиртного, — заметил Джек, обращаясь к своему главному телохранителю.

— Ну что нам делать с вами? — спросила Прайс, подняв глаза кверху, и в этот момент двери лифта открылись.

Джек вышел из лифта первым и по дороге снял пиджак. Он уставал от его постоянного ощущения на плечах.

— Ну вот, теперь вы знаете, — сказал Робби агенту Секретной службы. Она повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Да. — Вообще-то она знала уже давно, но с каждым днём узнавала о «Фехтовальщике» все больше и больше.

— Охраняйте его получше, Прайс. Когда ему удастся улизнуть из этого здания, я хочу получить обратно своего друга целым и невредимым.

Из-за капризов ветра самолёт «Люфтганзы» первым совершил посадку в международном аэропорту Франкфурта. Перед глазами посланцев Бадрейна аэропорт предстал в виде опрокинутой воронки. Её горлышком был коридор, за которым раскинулся огромный зал. Оказавшись там, они разошлись в разные стороны, по большей части к экранам видеомониторов, чтобы уточнить место посадки и время вылета своих рейсов. Здесь им придётся провести от часа до трех, а их багаж как транзитных пассажиров автоматически перегрузят с одного самолёта на другой — несмотря на вечные жалобы относительно потерянного багажа, девяносто девять и девять десятых процента всех операций с ним осуществляются гладко и безошибочно, а германские аэропорты отличаются особой аккуратностью. Посланцам Бадрейна не понадобилось проходить таможенный контроль, потому что никто из них не намеревался оставаться в Европе дольше, чем этого требовало расписание авиарейсов. Они старательно избегали взглядов друг друга, и когда трое из них вошли в бар, каждый, подумав, решил заказать кофе без кофеина. Остальные двое по вполне очевидной надобности отправились в туалет. Все они побрились перед самым вылетом из Тегерана, но один из них, отличавшийся особенно густой растительностью на лице, посмотрев на себя в зеркало, заметил, что на щеках уже выступила щетина. Может, стоило бы побриться — подумал он, но тут же, улыбаясь своему отражению, решил, что не стоит. Взяв свою ручную кладь, он отправился в зал ожидания первого класса, чтобы не пропустить объявления о посадке на рейс в Даллас — Форт-Уэрт.

— Тяжкий день? — спросил Джек, когда все разошлись по домам и только обычная группа охранников осталась в коридоре.

— Да. Завтра с утра обход вместе с Берни. Правда, операции назначены на послезавтра. — Кэти надела ночную рубашку, чувствуя, что устала не меньше мужа.

— Есть какие-нибудь новости?

— Не в моём отделении. Я обедала сегодня с Пьером Александером. Это новый адъюнкт-профессор, который работает вместе с Ральфом Фостером. Недавно пришёл из армии, отличный специалист.

— Занимается инфекционными заболеваниями? — Джек смутно помнил, что где-то встречался с ним. — СПИД и тому подобное?

— Да.

— Опасная штука, — заметил Райан, ложась в постель.

— Им только что повезло. В Заире произошла вспышка лихорадки Эбола, — ответила Кэти, ложась со своей стороны. — Двое умерли. Затем было ещё два случая заболевания в Судане, но, похоже, на этом всё кончилось.

— Это действительно такая опасная болезнь? — Джек выключил лампу.

— Смертность восемьдесят процентов — очень высокая. — Она поправила одеяло и придвинулась к мужу. — Хватит об этом. Сисси говорит, что через две недели у неё будет концерт в Центре Кеннеди. Пятая симфония Бетховена, дирижирует Фриц Байер-лейн, представляешь? Думаешь, нам удастся достать билеты? — Джек скорее почувствовал, чем увидел в темноте улыбку жены.

— По-моему, я знаком с владельцем театра. Попробую договориться. — Последний поцелуй. День закончился.

— До утра, Джеф. — Прайс пошла направо к своему автомобилю, Раман налево, к своему.

От такой работы тупеешь, подумал Ареф Раман. Долгие часы пребывания настороже, необходимость постоянно быть наготове, но… при этом ничего не делать.

Гм… Стоит ли жаловаться? Такова история его жизни. Он сел в машину, направился к северным воротам, подождал, когда они откроются, и поехал на северо-запад. Улицы города были пустынны, и можно было ехать быстро. К тому времени, когда он подъехал к дому, рабочее напряжение исчезло, и ему захотелось спать, но оставалось сделать ещё кое-что.

Отперев дверь, он тут же отключил охранную систему, подобрал почту, брошенную через прорезь в двери, и быстро просмотрел её. Один счёт, всё остальное — ненужный хлам: предложения, гарантирующие единственный в жизни шанс приобрести вещи, в которых он не нуждается. Раман повесил пиджак, отстегнул от пояса кобуру с пистолетом, и прошёл в кухню. На автоответчике мигала лампочка. Там была записана одна фраза.

— Мистер Слоун, — произнёс цифровой автоответчик знакомым голосом, несмотря на то что он слышал его всего один раз, — это говорит мистер Алахад. Ваш ковёр только что прибыл, и его могут доставить в любое удобное для вас время.

Глава 37

Разряды

Америка спала, когда их рейсы отправились из Амстердама, Лондона, Парижа и Вены. Теперь на борту каждого авиалайнера было всего по одному посланцу Бадрейна, а время вылета было рассчитано таким образом, чтобы один и тот же таможенный инспектор не мог открыть ручную кладь у нескольких человек, обнаружить там одинаковые баллончики с кремом для бритья и заподозрить неладное, каким бы невероятным это не могло показаться. Опасность заключалась лишь в рейсах из Тегерана, когда на борту каждого авиалайнера находилось по несколько человек со своим смертельным грузом, но посланцев должным образом подготовили и проинструктировали, как действовать в случае необходимости. Хотя бдительная германская полиция могла, например, обратить внимание на группу пассажиров, прибывших с Ближнего Востока одним рейсом, обычно аэропорты были полны полусонных, бесцельно расхаживающих по залам людей, часто усталых и обычно сбитых с толку, и потому никто не обращал внимания на одиноких пассажиров, так похожих друг на друга.

Первый из посланцев Бадрейна поднялся на борт «Боинга-747» сингапурской авиакомпании, вылетающего трансатлантическим рейсом SQ-26 из международного амстердамского аэропорта Схипсхол. Авиалайнер взлетел в 8.30 утра точно по расписанию, набрал высоту и повернул на северо-запад, совершая полет по дуге большого круга. Следуя этим курсом, он пролетит у южной оконечности Гренландии и приземлится в аэропорту назначения почти через восемь часов. Путешественник летел первым классом и занимал место у иллюминатора. После взлёта он откинул назад спинку кресла. В городе, куда он направлялся, было сейчас около трех ночи, и вместо того чтобы смотреть кино, он предпочёл поспать, как и большинство остальных пассажиров в носовом салоне самолёта. Свой маршрут он запомнил наизусть, а если ему из-за усталости после длительного перелёта изменит память, у него есть билеты, которые напомнят, что делать дальше. А пока ему хотелось поспать, и он повернул голову на подушке, убаюканный шуршанием воздуха, проносящегося за двойными стёклами иллюминатора. Где-то летели другие авиалайнеры с остальными посланцами на борту, направляющимися в Бостон, Филадельфию, аэропорт Даллеса в Вашингтоне, Атланту, Орландо, Даллас — Форт-Уэрт, Чикаго, Сан-Франциско, Майами и Лос-Анджелес — десять основных ворот в Соединённые Штаты. В каждом из этих городов сейчас проходила какая-нибудь торговая выставка или крупная конференция. В десяти других городах — Балтиморе, Питтсбурге, Сент-Луисе, Нашвилле, Атлантик-сити, Лас-Вегасе, Сиэттле, Финиксе, Хьюстоне и Новом Орлеане — тоже проводились аналогичные выставки или съезды, точнее, не в самих этих городах, а поблизости от них — на расстоянии непродолжительного перелёта, а в двух случаях — поездки на автомобиле. Именно об этом и думал засыпая пассажир первого класса на рейсе SQ-26. Баллончик с кремом для бритья лежал в его ручном багаже под сиденьем переднего кресла, тщательно изолированный и завёрнутый, и посланец принял меры, чтобы не коснуться его, не говоря уже о том, чтобы задеть ногой.

В окрестностях Тегерана наступал полдень. «Артист» наблюдал за тем, как его группа занималась стрелковой подготовкой. Вообще-то это было формальностью, в большей мере направленной на укрепление морали, чем на совершенствование искусства стрельбы. Все они научились стрелять и прошли практику в долине Бекаа, и хотя в Америке будут пользоваться другим оружием, это не имело особого значения. Оружие есть оружие, а цели это цели, и они были знакомы и с тем и с другим. Полностью смоделировать ситуацию было, разумеется, невозможно, но все участники операции умели водить автомобиль, по несколько часов ежедневно изучали диаграммы и планы. Операция была запланирована на конец дня: когда родители заезжают за своими детьми по пути домой, бдительность телохранителей за день наблюдения ослабнет от усталости. «Артист» получил описание автомобилей нескольких родителей, регулярно приезжающих за детьми, в большинстве своём это были обычные машины, какие можно арендовать. Охранники были отлично подготовлены, но они не относились к числу суперменов. Были среди них и женщины, и хотя «Артист» немало времени провёл на Западе, он не мог рассматривать женщин как серьёзного противника, будь они с оружием в руках или без. Но самым большим преимуществом его группы являлось то, что её члены были готовы использовать всю силу оружия, не обращая ни малейшего внимания на последствия для окружающих. В отличие от охранников, которые окажутся в трудном положении, поскольку вместе с противником будут находиться больше двадцати малышей, персонал детского сада и ещё, наверно, несколько родителей. Таким образом, первая часть операции достаточно проста. Сложнее будет отход — если удастся дойти до этого. «Артисту» пришлось ободрить своих боевиков, постараться убедить их, что согласно плану их должны вывезти в безопасное место. Но вообще-то это не имело значения, и в глубине души все понимали самоубийственность операции.

Все боевики были готовы принести свои жизни на алтарь необъявленного «джихада» — войны с неверными, в противном случае они никогда не стали бы членами «Хезболлах». Они также не возражали против того, чтобы тех, кто погибнут от их пуль, тоже считали бы жертвами. Но это было всего лишь удобное прикрытие. По сути дела религия являлась только фасадом для того, чем они занимались и кем стали. Истинно правоверного потрясла бы цель, к которой они стремились, но у ислама много последователей, а среди них немало тех, кто читают слова Пророка не так, как другие, и имеют своих сторонников. Боевики не задумывались глубоко над тем, как оценит Аллах их поступки, а «Артист» и не собирался спрашивать об этом. Это было его делом, возможностью проявить свои профессиональные качества, ещё одной операцией, которая заполнит его дни. Возможно, это было и шагом к более высокой цели, достижение которой гарантирует ему жизнь, полную благ и, даже не исключено, определённую личную власть и стабильное будущее, но в глубине души он не верил в это. Сначала — да, сначала он полагал, что им удастся уничтожить Израиль, а евреи будут стёрты с лица земли, но эти наивные убеждения молодости уже давно угасли. Теперь подобные операции превратились для него в нескончаемый процесс, а эта была всего лишь ещё одной из многих. Разве суть операции вообще-то имеет для него особое значение? — спросил он себя, глядя на лица своих боевиков, с мрачным энтузиазмом расстреливающих цели. Вот для них, похоже, в этой операции есть какой-то смысл. Но не для него.

Для инспектора Патрика О'Дэя день начался в половине шестого. Будильник включил радио, и звуки музыки разбудили его. Он встал с постели и прошёл в ванную для обычной утренней процедуры, затем, глянув в зеркало, отправился и кухню готовить кофе. Вокруг царила тишина. Большинство людей (здравомыслящих, разумеется) ещё не встали. Улицы были пустынны. Даже птицы ещё не подавали голоса. Выйдя наружу за газетами. Патрик физически ощутил эту тишину и подумал, а почему мир не всегда такой спокойный? На востоке сквозь деревья уже светлело небо, хотя всё ещё были видны наиболее яркие звезды. В соседних домах не светилось ни одного окна. Проклятье. Неужели только ему приходится вставать так рано?

Вернувшись в дом, он потратил десять минут на то, чтобы перелистать утренние «Пост» и «Сан». Патрик следил за новостями, особенно его интересовали совершенные преступления. Являясь инспектором по особым поручениям, он подчинялся непосредственно директору ФБР и потому не знал, чем будет заниматься на следующий день. Нередко случалось, что ему поручали расследование важного дела, и приходилось срочно искать приходящую няню, поэтому он иногда задумывался, не нанять ли постоянную для ухода за дочкой. Патрик мог позволить себе это — страховка, выплаченная за гибель жены в авиакатастрофе, покрывала финансовые нужды маленькой семьи, хотя сама мысль о том, чтобы использовать эти деньги для какой-либо цели, кроме ухода за ребёнком, казалась ему кощунством. Кроме того, сама авиакомпания предложила деньги, и он по совету своего адвоката принял их. И всё-таки он не решался нанять няню для своей маленькой девочки, потому что няня — это женщина и Меган будет думать о ней, как о маме, а с этим Патрик не мог примириться. Вместо этого он пытался заменить дочери обоих родителей и потому тратил время лишь на неё и на работу, и ни один медведь гризли не относился к своим медвежатам с такой любовью и заботой. Может быть, Меган не замечает разницы. Может быть, дети, нуждаясь в материнском уходе, крепко привязываются к матери, но не менее прочно могут привязаться и к отцу. Когда дети спрашивали Меган о матери, она отвечала, что мама рано отправилась на небо, а вот это мой папа! Какими бы ни были психологические обстоятельства, близость дочери и отца казалась настолько естественной для Меган, которая просто не имела возможности познать что-нибудь иное, что временами на глазах у Патрика навёртывались слезы. Детская любовь является такой искренней, особенно когда она сосредоточена лишь на одном человеке. Инспектор О'Дэй иногда испытывал чувство благодарности, что за последние годы ему не поручали расследовать похищения детей. В глубине души он инстинктивно чувствовал, что… Патрик сделал глоток кофе и признался себе, что мог бы найти оправдание, чтобы не арестовывать преступника, а наказать его собственными руками. Такие способы существуют. Будучи молодым агентом ФБР, он расследовал шесть случаев киднэппинга — теперь похищение детей с целью выкупа стало крайне редким. Преступному миру дали понять, что это безнадёжное дело, потому что ФБР бросает на расследование подобных преступлений такие силы, что даже Божья кара начинает казаться милосердной по сравнению с яростью главного правоохранительного агентства страны. Лишь теперь, когда он почувствовал прикосновение крошечных ручек к своей шее, инспектор начал понимать всю мерзость таких преступлений. В этих случаях кровь превращается в лёд и ты не выключаешь свои эмоции, а всего лишь ставишь заслон на пути всепоглощающей ненависти до тех пор, пока не справишься с порученным тебе делом. Он вспомнил, как его первый начальник, специальный агент Доминик Ди Наполи — «самый крутой итальянец, если не считать солдат семьи Карло Гамбино», — плакал навзрыд, когда нёс на руках спасённого им ребёнка, чтобы передать родителям. Только теперь Патрик понял, что слезы были всего лишь ещё одним доказательством того, насколько крутым полицейским был Доминик. Между прочим, арестованный похититель ребёнка так и не вышел из федеральной тюрьмы Атланты.

Настало время будить Меган. Свернувшись, она лежала в кроватке, накрытая одеялом, которое украшал Добрый Призрак Каспер. Он заметил, что скоро девочке нужно покупать новое одеяльце — её маленькие ножки уже высовывались наружу. Как быстро растут дети, подумал Патрик. Он пощекотал ей нос, и её глаза открылись.

— Папа! — Она села, затем вскочила и поцеловала отца. Патрик подумал, почему дети просыпаются с улыбкой на лице? У взрослых так не бывает. Теперь день начался по-настоящему — с нового посещения ванной. Он с удовлетворением заметил, что штанишки у Меган сухие. Теперь девочка уже могла спать всю ночь — некоторое время у них не все получалось, — хотя ещё совсем недавно ему казалось странным, что таким событием можно гордиться. Патрик начал бриться — этот процесс всегда приводил девочку в невероятное восхищение. Закончив, он наклонился, чтобы она могла погладить его подбородок и провозгласить:

«О'кей!»

На завтрак он приготовил овсянку с нарезанными бананами и стакан яблочного сока. Меган увлечённо смотрела диснеевские фильмы по телевизору в кухне, пока отец вернулся к газетам. Закончив есть, девочка сама отнесла тарелку и стакан к посудомоечной машине — очень трудная задача, с которой она уже начала справляться. Самым сложным было правильно поместить тарелку в вертикальный держатель на полке машины. Пока Меган ещё не овладела этим искусством, но не теряла надежды. Это было гораздо труднее, чем самой застегнуть туфли на липучках. Миссис Даггетт однажды сказала Патрику, что Меган необычайно способная девочка, и отец расцвёл от гордости, которая тут же сменилась грустью, когда он вспомнил жену. Пэту казалось, что в личике Меган проступают черты Деборы, но в глубине души он сознавал, что, возможно, принимает желаемое за действительное. По крайней мере, у дочки был ум и характер матери, это уж точно.

Поездка в пикапе прошла без происшествий. Солнце уже встало, но транспортный поток оставался пока редким. Меган сидела в детском кресле безопасности, надёжно пристёгнутая, и с восхищением смотрела на проносящиеся мимо машины.

Прибытие в детский сад тоже было самым обычным. В магазине «7-одиннадцать» уже находился агент Секретной службы, а в детском саду разместилась первая группа телохранителей, так что никто не осмелится похитить маленькую девочку Патрика. На рабочем уровне соперничество между ФБР и Секретной службой практически исчезло, если не считать профессиональных шуток, которыми иногда обменивались агенты. Инспектор был рад их присутствию в «Гигантских шагах», а они не возражали против того, что в детском саду появляется этот вооружённый мужчина. Он прошёл с Меган в садик, и девочка сразу побежала, чтобы обнять миссис Даггетт. Затем она положила своё одеяльце в отведённый ей шкафчик, и начался день игр и учёбы.

— Привет, Пэт, — поздоровался с ним агент, стоявший у двери.

— Доброе утро, Норм. — Оба мужчины, как по команде, широко зевнули.

— У тебя рабочий график такой же сдвинутый, как и у меня, — заметил специальный агент Джефферс. Он принадлежал к числу сотрудников Секретной службы, которых время от времени включали в охрану «Песочницы». Этим утром он оказался в составе передовой группы.

— Ещё шесть недель, и затем нам придётся искать место вроде этого. Она действительно такая хорошая воспитательница, как о ней говорят?

— Ты имеешь в виду миссис Даггетт? Поинтересуйся у президента, — пошутил О'Дэй. — Все его дети посещали этот детский сад.

— Значит, хорошее место, — согласился агент Секретной службы. — Как там с расследованием дела Келти?

— Кто-то в Госдепе лжёт. По крайней мере, так считают парни из отдела внутренней безопасности. — Патрик пожал плечами. — И мы не знаем, кто именно. Данные детектора лжи ни о чём не говорят. А у вас есть что-нибудь?

— Знаешь, создаётся странная ситуация. Келти постоянно отсылает агентов, выделенных для его охраны, обратно. Он даже сказал, что не хочет, чтобы они попали в положение, когда им придётся…

— Понимаю. — Патрик кивнул. — Им приходится исполнять его распоряжения?

— У них нет выбора. Он встречается с людьми, но мы часто не знаем, с кем именно, и нам не разрешают выяснять, какие меры он принимает против «Фехтовальщика». — Джефферс недоуменно покачал головой. — Не знаю, как это понимать.

— Мне нравится Райан, — кивнул инспектор. Он медленно поворачивал голову, осматривая окрестности в поисках опасности. Его поведение было таким же непроизвольным, как дыхание.

— Нам тоже, — согласился Норм. — Мы считаем, что он справится со своими обязанностями. Келти — сукин сын. Понимаешь, я входил в группу его телохранителей, когда он был вице-президентом. Мне приходилось охранять его, когда он за закрытой дверью трахал очередную девку. Ничего не поделаешь, такая работа, — мрачно закончил Джефферс. Агенты федеральных ведомств обменялись многозначительными взглядами. Говорить о таких вещах они могли только друг с другом, не допуская, чтобы слухи распространялись за пределы правоохранительного сообщества, и хотя Секретная служба была обязана охранять своих боссов и не разглашать секретов, это не означало, что им обязательно нравилось их повеление.

— Пожалуй, ты прав. Значит, здесь все в порядке?

— Расселл настаивает, чтобы ему дали ещё трех агентов, однако я не думаю, что он их получит. У нас и так три хороших агента внутри и ещё три в составе группы поддержки .. — Он не разглашал никаких секретов; О'Дэй сам во всём разобрался. — И…

— Да, в доме напротив. Похоже. Расселл знает своё дело.

— Нет никого лучше дедушки, — кивнул Норм. — Черт побери, ведь это он подготовил половину агентов Секретной службы. Ты бы видел, как он стреляет, — и левой и правой рукой.

О'Дэй улыбнулся.

— Мне всё время твердят об этом. Когда-нибудь придётся пригласить его на дружеское соревнование.

По лицу Джефферса пробежала усмешка.

— Да, Андреа говорила о тебе. Видишь ли, она затребовала твоё досье из бюро…

— Что?

— Перестань, Пэт, это ведь дело. Мы проверяем всех. Нам доверено охранять дочку президента. Кроме того. Андреа захотелось глянуть на твою оружейную карточку. Да, и слышал, что ты здорово стреляешь, но позволь предупредить тебя, приятель: если захочешь состязаться с Расселлом, прихвати с собой побольше наличных, понял?

— Потому мне и нравятся азартные игры, мистер Джефферс. — О'Дэй любил, когда ему бросали подобный вызов, и пока не проиграл ни разу.

— Поберегите ваш белый зад, мистер О'Дэй — Агент поправил наушник и посмотрел на часы. — Они только что отправились. «Песочница» уже едет сюда. Наша девочка и твоя дочка здорово подружились.

— Похоже, она хорошая малышка.

— Они все хорошие, Тут есть пара непослушных, но это ведь дети. С «Тенью» будет нелегко справиться, когда она начнёт всерьёз встречаться с парнями.

— И слышать об этом не хочу! — огрызнулся инспектор.

— Это верно, — рассмеялся Джефферс. — Надеюсь, что у нас будет мальчик. Мой отец — он служит капитаном полиции в Атланте — утверждает, что дочери — это Божья кара, данная нам за то, что мы родились мужчинами. Ты будешь жить в вечном страхе, что они встретят кого-то, похожего на тебя, когда тебе было семнадцать.

— Хватит! Уж лучше отправлюсь на службу и займусь преступниками. — Он дружески хлопнул Джефферса по плечу.

— Не беспокойся, Пэт, когда приедешь за ней, она будет ждать тебя.

О'Дэй проехал мимо кафе на Ритчи-хайуэй, где он обычно запасался картонкой кофе, и вместо этого направился на юг к шоссе 50. Да, агенты Секретной службы, признал он, знают своё дело. Но и ФБР занималось по меньшей мере одной стороной безопасности президента. Сегодня утром ему нужно поговорить с парнями из отдела внутренней безопасности — неофициально, разумеется.

Один пациент умер, другой выздоровел, причём примерно в одно и то же время. Это была первая смерть от лихорадки Эбола в медицинской практике доктора Макгрегора. Ему довелось видеть немало других, умерших от сердечных приступов, инфарктов, рака или просто от старости. Большей частью они умирали ночью, когда в больнице не было врачей и умирающими приходилось заниматься медицинским сёстрам. Но на этот раз Макгрегор присутствовал при смерти Салеха. Его тело изо всех сил сопротивлялось переходу в небытие, а выносливый организм всего лишь продлил агонию и страшную боль. Тело Салеха, уже давно потерявшего сознание, боролось со смертью, подобно солдату в безнадёжно проигранной битве. Но возможности тела были небезграничны, оно сдалось и ждало прихода смерти. Наконец послышался звонок тревоги от монитора, следившего за сердечной деятельностью, синусоида на экране вытянулась в прямую линию, и оставалось только выключить прибор. Никто не собирался предпринимать попыток оживить этого пациента. Пластиковые трубочки, по которым в распавшиеся вены умирающего подавалась жидкость, были удалены и вместе с острыми предметами уложены в красный контейнер. Буквально все, что находилось в непосредственной близости от умершего, будет предано огню. Тут не было ничего необычного. Так же поступали в случаях СПИДа и гепатита. Как источник смертельного заражения предпочитали сжигать и трупы. Та же участь постигнет и Салеха. К тому же на этом настаивало правительство. Итак, очередное поражение в битве за жизнь.

Макгрегор испытывал стыд от наступившего облегчения. Он в последний раз снял защитный костюм, тщательно вымылся и пошёл навестить Сохайлу. Девочка все ещё испытывала слабость, но её уже можно отправить домой, чтобы ускорить окончательное выздоровление. Последние анализы показали, что кровь девочки так и кишит антителами. Каким-то образом организм Сохайлы одержал победу над смертельным врагом. В её теле не осталось активных вирусов. Теперь девочку можно было обнимать. В другой стране её задержали бы в больнице для дальнейших анализов и взяли бы кровь для последующих лабораторных тестов, но правительство Судана запретило это, так что Макгрегор принял решение отпустить её домой при первой же возможности. Он не спешил с этим, но теперь ему стало ясно, что ей не угрожают никакие осложнения. Врач сам поднял маленькое тельце и усадил девочку в кресло-каталку.

— Когда ты совсем поправишься, ты навестишь меня? — спросил он с тёплой улыбкой. Она кивнула. Умный ребёнок, подумал Макгрегор. Хорошо говорит по-английски. Прелестная девочка, с такой очаровательной улыбкой, несмотря на слабость, счастлива, что её везут домой.

— Доктор? — Это был голос её отца. Судя по осанке, он, должно быть, военный, подумал врач. Чувства, которые отец пытался выразить, были ясно написаны у него на лице.

— Моя помощь была совсем незначительной. Молодой и здоровый организм. Это спасло её.

— Все равно, я у вас в неоплатном долгу. — Последовало крепкое рукопожатие, и Макгрегор невольно вспомнил фразу Киплинга о том, что Запад есть Запад, а Восток это Восток. Кем бы ни был этот мужчина — у врача имелись некоторые подозрения, — людская природа имеет общие черты, так что Киплинг ошибался.

— Недели две она будет испытывать слабость. Не ограничивайте её в еде — пусть ест, что хочет. Постарайтесь, чтобы она подольше спала.

— Всё будет так, как вы говорите, — пообещал отец Сохайлы.

— У вас есть номера моих телефонов, служебного и домашнего. Звоните, если появятся вопросы.

— Если у вас возникнут трудности — с правительством, например, — прошу сообщить мне об этом. — Лишь теперь Макгрегор почувствовал глубину отцовской благодарности. Если это так, теперь у него появился в некотором роде защитник. Пожалуй, это и впрямь не повредит, подумал врач, провожая их к выходу. Затем он прошёл к себе в кабинет.

— Значит, — заметил чиновник, выслушав его доклад, — ситуация стабилизировалась.

— Совершенно верно.

— Вы проверили персонал больницы?

— Да, и завтра мы повторим анализы, чтобы убедиться в этом. Сегодня палаты обоих пациентов подвергнутся полной дезинфекции. Все вещи, с которыми соприкасались больные или которые могут оказаться заражёнными, сжигают прямо сейчас.

— А тело?

— Уложено в мешок и тоже будет сожжено, как вы распорядились.

— Прекрасно. Доктор Макгрегор, вы проявили себя с лучшей стороны, и я вам очень благодарен. Теперь можно забыть об этом печальном инциденте.

— Но как проникла к нам Эбола? — печально спросил Макгрегор — на большее он не решился.

Чиновник не знал этого, и потому его ответ был уверенным:

— Это не касается ни вас, ни меня. Гарантирую, что такое больше не повторится.

— Если вы так считаете… — нерешительно заметил врач. После нескольких фраз он положил трубку и уставился на стену. Пожалуй, стоит послать ещё один факс в Центр заразных болезней, решил Макгрегор. Правительство Судана не будет возражать против этого. Он должен сообщить в Атланту, что вспышка лихорадки Эбола, какой бы она ни была, ликвидирована. Врач почувствовал облегчение. Теперь он сможет вернуться к обычной медицинской практике и болезням, которые поддаются лечению.

Оказалось, что Кувейт более откровенен, чем его саудовские соседи. Возможно, это объяснялось тем, что правительство Кувейта по сути дела состоит из членов одной семьи и это семейное предприятие оказалось расположенным в очень опасном месте. Вот почему присланный ими отчёт о встрече с Дарейи был более подробным, а его суть куда яснее. Адлер передал Райану полученный текст. Президент быстро пробежал его глазами.

— Смысл ясен — «нам не о чём разговаривать».

— Точно, — согласился государственный секретарь.

— Или министр иностранных дел Сабах удалил из текста все вежливые выражения, или то, что он услышал, напугало его. Готов поспорить, что это второе, — решил Берт Васко.

— Бен? — спросил Джек. Доктор Гудли покачал головой.

— Мне кажется, что там возникает серьёзная проблема, — заметил он.

— Кажется? — переспросил Васки. — Возникшая проблема выходит за пределы простого «кажется».

— О'кей, Берт, ты наш главный знаток Персидского залива, — произнёс президент. — Хотелось бы выслушать твоё очередное предсказание.

— Культурные традиции Ближнего Востока основаны на том, чтобы торговаться. Существуют замысловатые словесные ритуалы, которыми пользуются на важных переговорах. Обсуждение простой фразы: «Привет, как поживаете?» — может занять целый час. Если мы приходим к выводу, что в данном случае такого не произошло, смысл следует искать в отсутствии подобных изощрённых фраз. Вы ведь сами сказали, господин президент, что суть переговоров звучит, как «нам не о чём разговаривать». — Интересно, правда, что встреча началась с совместной молитвы. Может быть, в этом таится что-то, предназначенное для саудовцев, но не для кувейтцев? Даже он не был знаком со всеми оттенками местных культурных традиций.

— Тогда почему саудовцы делают вид, что этому не стоит придавать особою значения?

— Вы говорили, что принц Али пытался создать у нас другое впечатление, верно?

— Да, — кивнул Райан. — Ну и что?

— Королевство Саудовской Аравии страдает в некоторой степени манией преследования. Они хорошо относятся к нам и доверяют Соединённым Штатам как стратегическому партнёру, но в то же время не любят нас и испытывают недоверие к нашим культурным традициям. Впрочем, даже это не так просто. Об этом можно говорить без конца, однако суть заключается н опасениях, что слишком тесные контакты с Западом окажут отрицательное влияние на их общество. Саудовцы в высшей степени консервативны по всем социальным вопросам — помните, когда наши армейские части перебросили туда в девяносто первом году, они попросили, чтобы армейские капелланы сняли религиозные знаки отличия со своих мундиров, а когда увидели, что женщины в нашей армии водят автомобили и носят оружие, у них едва не поехала крыша. Таким образом, с одной стороны, они полагаются на нас, как на гаранта их безопасности — принц Али спрашивал вас об этом, правда? — но с другой — беспокоятся, что мы, защищая их страну, нарушим существующие там обычаи и традиции. Все упирается в религиозные проблемы. Саудовцы предпочтут, наверно, договориться с Дарейи, чем снова обратиться к нам с просьбой защитить их границы. Таким образом, в правительстве Саудовской Аравии преобладает точка зрения, что в случае крайней необходимости мы всё-таки придём к ним на помощь — но только в случае крайней необходимости. А вот кувейтцы занимают другую позицию. Если мы обратимся к ним с предложением провести там совместные учения, они согласятся немедленно, даже если саудовцы попросят их отказаться. Хорошая сторона здесь в том, что Дарейи знает это и потому не решится предпринять поспешные действия. Если он начнёт перебрасывать свои войска на юг…

— ЦРУ предупредит нас об этом, — уверенно заметил Гудли. — Мы знаем, чего ожидать, а войска ОИР недостаточно подготовлены, чтобы скрыть это.

— Но если мы сейчас пошлём в Кувейт свои войска, это будет расценено как акт агрессии, — предостерёг Адлер. — Лучше сначала встретиться с Дарейи и попытаться выяснить его намерения.

— Чтобы у него не было сомнений относительно нашей позиции в этом вопросе. — поддержал Васко государственного секретаря.

— На этот раз мы не повторим прежней ошибки, и мне кажется, он понимает, что положение стран Персидского залива представляет для нас проблему первостепенной важности. Мы не допустим не правильного толкования нашей позиции. — Посла Эйприл Глэспи обвиняли в том, что у Саддама Хусейна после беседы с ней летом 1990 года создалось не правильное впечатление о позиции Соединённых Штатов, но она отрицала объяснение Хусейна, а его самого не назовёшь особенно надёжным источником информации. Может быть, дело заключалось в лингвистических нюансах перевода. Но скорее всего он просто услышал именно то, что ему хотелось услышать, хотя посол и не говорила этого, — привычка, широко распространённая среди глав государств и детей.

— Как скоро ты сможешь это сделать? — спросил президент.

— В самое ближайшее время, — ответил государственный секретарь.

— Тогда действуй, — распорядился Райан. — И как можно быстрее. Бен?

— Да, сэр?

— Я уже говорил с Робби Джексоном. Подготовь вместе с ним операцию по переброске туда ограниченного контингента сил быстрого развёртывания. Пусть это будет небольшая воинская часть — её задача продемонстрировать нашу озабоченность ситуацией, но чтобы это нельзя было истолковать как провокацию. Кроме того, свяжись с Кувейтом и передай, что мы всегда готовы прийти к нему на помощь и что можем по первой же их просьбе перебросить туда свои войска. Что у нас наготове?

— Двадцать четвёртая мотомехдивизия, Форт-Стюарт, Джорджия. Я уже проверил, — ответил Гудли, испытывая гордость от того, что сумел предвидеть развитие событий. — Её Вторая бригада находится сейчас в состоянии повышенной боевой готовности. Кроме того, у нас наготове бригада Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии в Форт-Брэгге. Поскольку на складах в Кувейте находится военное снаряжение, мы можем доставить туда личный состав и развернуть войска в течение сорока восьми часов. Я также посоветовал бы повысить готовность транспортных кораблей в Диего-Гарсии. Это можно сделать, не привлекая внимания.

— Молодец, Бен. Позвони министру обороны и передай, что я хочу, чтобы этим занялись, — но без лишнего шума.

— Будет исполнено, господин президент.

— Я скажу Дарейи, что мы протягиваем руку дружбы Объединённой Исламской Республике, — сказал Адлер. — Кроме того, дам понять, что мы заинтересованы в мире и стабильности в этом регионе, а это означает неприкосновенность существующих границ. Интересно, каким будет его ответ?

Все повернулись к Васко, который уже начал жалеть о том, что приобрёл статус гения по Ближнему Востоку.

— Может быть, Дарейи просто хочет напугать их. Однако не думаю, что ему захочется пугать нас.

— Это твоя первая попытка уклониться от прямого ответа, — заметил Райан.

— Слишком мало информации, — ответил Васко. — Ой вряд ли стремится к конфликту с нами. Это уже случилось однажды, и теперь все внимательно наблюдают за происходящим. Да, он враждебно относится к нам. Да, он с такой же враждебностью относится к Саудовской Аравии и другим странам Персидского залива. Однако он не собирается выступать против нас. Может быть, военной мощи ОИР достаточно, чтобы победить все эти государства в ходе военного конфликта, но я всего лишь служащий Государственного департамента и потому не могу дать определённого ответа на этот вопрос. Зато одержать победу в новой войне, если мы выступим в ней на стороне государств Персидского залива, он не сможет и отлично это понимает. Таким образом он стремится оказать политическое давление на Саудовскую Аравию и Кувейт, в этом нет сомнения. А вот дальше этого он вряд ли пойдёт, и потому я не вижу оснований для беспокойства.

— Пока, — добавил президент.

— Да, сэр, пока, — согласился Васко.

— Может быть, я требую от тебя слишком многого, Берт?

— Ничего страшного, господин президент. Достаточно, что вы готовы выслушать меня. Было бы неплохо разработать РОВН — специальную разведывательную оценку возможностей и намерений ОИР. Мне нужен более широкий доступ к той информации, которую получает наше разведывательное сообщество.

Джек повернулся к доктору Гудли.

— Бен, займись составлением РОВН. Берт входит в нашу команду, и я решил предоставить ему полный доступ ко всем сведениям по этому региону, которые к нам поступают. Знаете, ребята, мне иногда доставляет удовольствие отдавать распоряжения, — добавил он с улыбкой, чтобы ослабить напряжённость, которую вызвали обсуждаемые вопросы. — Итак, перед нами потенциально серьёзная проблема, но пока она не представляет непосредственной угрозы, верно? — Кивки собравшихся. — О'кей. Спасибо, джентльмены. Будем внимательно следить за развитием событий в этом регионе.

Рейс 26 авиакомпании «Сингапур эйрлайнз» совершил посадку с опозданием на пять минут, и самолёт остановился у терминала в 10.25 утра. Пассажиры первого класса, после того как насладились отдыхом в широких и комфортабельных креслах, получили теперь более быстрый доступ к запутанной процедуре въезда в Америку, с помощью которой эта страна гостеприимно приветствует прибывающих гостей. Один из прибывших извлёк из багажа, вращающегося на карусели, свой портплед с двумя костюмами, повесил на плечо сумку из ручной клади и встал в очередь, ведущую к иммиграционному контролю. В руке он держал заполненную карточку, в которой говорилось, что у него нет с собой ничего, представляющего особый интерес для властей. Напиши он правду, она отнюдь не обрадовала бы федеральных агентов.

— Добро пожаловать, — сказал инспектор. Он взял карточку и прочитал её. Затем проверил паспорт — потрёпанный от многочисленных поездок, со страницами, щедро усеянными штампами въезда и выезда. Инспектор перелистал страницы и нашёл чистую, чтобы поставить на ней свой штамп.

— Цель приезда в Америку?

— Бизнес, — ответил прибывший. — Посещение автомобильной выставки в Джавитс-сентер.

— Угу. — Инспектор вряд ли слышал ответ. Он хлопнул печатью, вернул паспорт, и прибывший встал в другую очередь. Здесь его чемоданы подвергли рентгеновскому просвечиванию, чтобы не открывать их и не осматривать содержимое.

— Есть вещи, подлежащие обложению таможенным налогом?

— Нет. — Всегда лучше давать короткие ответы. Другой инспектор посмотрел на экран и, не увидев в багаже ничего интересного, дал знак, разрешая проходить дальше. Прибывший взял багаж с конвейера и направился к стоянке такси.

Поразительно, подумал он, снова становясь в очередь. Больше всего он беспокоился, что его задержат при таможенном досмотре, но теперь это препятствие осталось позади. Он знал, что выбранное им такси не было ловушкой — когда подошла его очередь, он сделал вид, что застёгивает сумку, и пропустил женщину, стоявшую сзади. Опустившись на сиденье, он сделал вид, что с любопытством смотрит по сторонам, хотя на самом деле проверял, нет ли слежки из едущего следом автомобиля. Транспортный поток был настолько плотным, что казался невероятным, особенно если смотреть в окно одного из тысяч жёлтых такси, то и дело меняющих рядность, которые походили на панически мчащееся стадо. Пожалуй, единственно неудачным было лишь то, что отель, где ему забронировали номер, находился так далеко от выставочного центра, что ему снова придётся воспользоваться такси, чтобы проехать туда. Впрочем, все равно сначала нужно разместиться.

Через тридцать минут машина остановилась у входа в отель. Он вошёл в лифт и поднялся на шестой этаж вместе с услужливым посыльным, держащим его портплед с костюмами, но не выпуская из рук сумки. Войдя в номер, он дал рассыльному два доллара — его заранее проинструктировали насчёт чаевых: лучше дать скромные чаевые, чем быть слишком щедрым или не дать ничего, потому что тогда на тебя могут обратить внимание. Рассыльный принял чаевые с благодарностью, но как само собой разумеющееся. Когда он ушёл, прибывший распаковал свой багаж, повесил костюмы в шкаф и разложил рубашки, а также извлёк из сумки остальное, оставив там только бритвенный прибор. Затем он принял освежающий душ и воспользовался бритвенными принадлежностями, предоставленными отелем, чтобы удалить с лица колючую щетину. Несмотря на испытываемое напряжение, он с удивлением почувствовал, что совсем не устал. Он вылетел из Тегерана… когда? Двадцать два часа назад? Что-то вроде того. Но в пути он спал, и перелёты не выбили его из колеи, как это бывает у многих. Он заказал по телефону ланч, поел, оделся, накинул на плечо ремень сумки и спустился вниз, где сел в такси и поехал в Джавитс-сентер. Выставка автомобилей, подумал он. Ему всегда нравились автомобили.

Позади него — во времени и пространстве — находились ещё девятнадцать посланцев Бадрейна, летящих в Америку. Авиалайнеры некоторых уже заходили на посадку — сначала в Бостоне, потом в Нью-Йорке, ещё один в Даллесе, международном аэропорту Вашингтона. Им предстояло пройти таможню, подвергнуть испытанию свои знания и везение в столкновении с Великим Сатаной или какое там ещё глупое название дал Дарейи их главному противнику. Сатана, в конце концов, обладает колоссальной мощью и заслуживает уважение. Сатана может посмотреть человеку в глаза и прочитать его мысли, почти как Аллах. Нет, эти американцы всего лишь чиновники и станут опасными, только если их заранее предупредят.

— Вам нужно уметь читать мысли людей, — сказал Кларк, обращаясь к своим слушателям. Это были способные парни. В отличие от учеников обычных школ все они стремились узнать как можно больше. Это напомнило ему о днях, проведённых им самим на Ферме, в разгар холодной войны, когда все хотели походить на Джеймса Бонда и даже немного верили в его существование, несмотря на то что говорили им инструкторы. Большинство его однокашников ещё недавно учились в колледжах и только закончили их. Это были парни, получившие хорошее книжное образование, но ещё мало знакомые с реальностями жизни. Большинство учились хорошо, некоторые плохо, и неудовлетворительная оценка, полученная в ходе оперативной работы, означала нечто большее, чем красная двойка в учебном табеле. В основном, однако, их работа была не такой романтичной, как в кино, и представляла собой лишь смену самой обычной профессии. На своих парней Кларк возлагал куда большие надежды. Может быть, они прибыли сюда без дипломов Дартмута или Брауна, но где-то и чему-то учились, затем совершенствовали свои знания на улицах крупных городов. Может быть, они даже понимали, что все, чему они научились когда-нибудь, им пригодится.

— Они будут пытаться обмануть нас — я имею в виду наших агентов?

— Вы ведь приехали из Питтсбурга, мистер Стоун?

— Да, сэр.

— Вам довелось работать с тайными осведомителями, верно? Они лгали вам?

— Иногда, — признался Стоун.

— Это и есть ответ на ваш вопрос. Они будут лгать вам о своей важности, об опасности, которой подвергаются, — короче говоря, будут лгать практически обо всём в зависимости от того, что им придёт в данный момент в голову. Вам нужно знать их и разбираться в их настроениях. Скажите, Стоун, вы догадывались, когда ваши осведомители обманывали вас?

— Почти всегда.

— Как вы определяли это? — поинтересовался Кларк.

— Всякий раз, когда они знают слишком много, когда их информация не совпадает…

— Знаете, — с улыбкой заметил инструктор, — вы, парни, настолько сообразительны, что иногда я не понимаю, почему занимаюсь с вами. Самое главное — это разбираться в людях. Работая в ЦРУ, вы будете постоянно сталкиваться с людьми, которые считают, что всю необходимую информацию можно получить из космических фотографий — дескать, спутники все видят и все замечают. Но дело обстоит не совсем так, — продолжал Кларк. — Спутники можно обмануть и сделать это проще, чем об этом готовы рассказать специалисты, ими занимающиеся. У людей есть обычные человеческие слабости и главная из них — они сами. Запомните, нет ничего надёжнее, чем пристальный взгляд в глаза. Однако есть кое-что полезное, даже когда ваши агенты лгут вам, эту ложь можно обратить в собственную пользу, потому что во лжи всегда скрывается правда. Вот, например, случай в Москве, на Кутузовском проспекте, 1983 год. Нам удалось вывезти этого агента из России, на будущей неделе вы встретитесь с ним. Он никак не мог поладить со своим начальником и…

У задней двери появился Чавез и поднял руку с бланком телефонограммы. Кларк поспешно довёл занятие до конца и передал группу своему помощнику.

— В чём дело, Динг? — спросил Джон.

— Мэри-Пэт хочет, чтобы мы немедленно вернулись в Вашингтон. Она что-то сказала про подготовку РОВН.

— Готов поспорить, речь идёт об Объединённой Исламской Республике.

— Тогда не стоило и записывать содержание разговора, мистер К., — заметил Чавез. — Они хотят, чтобы мы приехали к ужину. Хочешь, я поведу машину?

На атолле Диего-Гарсия находилось четыре грузовых корабля Военно-морского флота США. Это были сравнительно новые суда, построенные специально для того, чтобы служить плавающими гаражами для боевых машин. Треть этих машин составляли танки, самоходные артиллерийские установки и бронетранспортёры, а остальные были не столь угрожающими, нагруженные всем необходимым для боевых действий — от боеприпасов до походных рационов и воды. Корабли были серого цвета, как и боевые корабли военно-морского флота, только цветные полосы на их трубах означали, что они входят в состав резервного флота национальной обороны. Экипажи этих кораблей состояли из гражданских моряков, которые занимались их обслуживанием. Это не было особенно обременительным. Раз в несколько месяцев они включали огромные дизельные установки и проводили несколько часов в море, чтобы убедиться, что все в полном порядке. Этим вечером поступила шифровка повысить уровень боевой готовности.

Обслуживающий персонал машинных отделений спускался вниз, где механики включали силовые установки. Проводилась проверка запаса топлива — сравнение с документацией — и испытания всего остального, целью которых было убедиться, что корабли готовы к выходу в море. Техническое обслуживание механизмов отличалось особой тщательностью и заботой, поэтому проверка силовых установок не была чем-то необычным, а вот одновременные испытания всех механизмов вызвали немалое любопытство. Включение гигантских силовых установок создало облако инфракрасною излучения, ко герое не моли не зарегистрировать датчики на космических аппаратах, особенно в ночное время.

Уже через тридцать минут после обнаружения этого необычного явления Сергея Головко оповестили о происходящем, и он, подобно руководителям разведывательных служб всего мира, собрал группу специалистов.

— Где находится американская авианосная группа? — поинтересовался он в первую очередь. Американцам нравилось посылать свои авианосцы по всем океанам.

— Вчера она ушла из атолла Диего-Гарсия и направилась на восток.

— Уходит от Персидского залива?

— Совершенно верно. У них намечены совместные учения с Австралией, названные «Южная чаша». У нас нет сведений об отмене учений.

— Тогда почему они привели в готовность свои транспортные корабли?

Аналитик пожал плечами.

— Возможно, это учения, но события в районе Персидского залива говорят о другом.

— Никаких сведений из Вашингтона? — спросил Головко.

— Наш друг Райан все ещё мчится по политическим водопадам, — доложил начальник американского отдела. — При этом испытывает немалые трудности.

— Ему удастся преодолеть их?

— Наш посол считает, что удастся, и глава резидентуры с ним согласен, но, по их мнению, пока он ещё не смог полностью овладеть ситуацией. Там происходит классическая неразбериха. Америка всегда гордилась плавным переходом власти из одних рук в другие, но американские законы не могли предвидеть нынешнюю ситуацию. Райан не в состоянии принять решительные меры против своего политического противника…

— Поведение Келти равносильно государственной измене, — заметил Головко. В России наказание за такое преступление было крайне строгим. Одной этой фразы было достаточно, чтобы в кабинете повеяло холодом.

— Но не по их законам, и мои эксперты считают, что ситуация настолько запутана, что ни один из них не сможет стать явным победителем. В этом случае Райан останется президентом, потому что оказался в Белом доме раньше своего соперника.

Головко кивнул, но выражение его лица было мрачным. То, что произошло с Герасимовым и с «Красным Октябрём», не должно было стать достоянием общественности. Головко и российское правительство знали о первом, но всего лишь подозревали о втором. Во всём, что касалось подводного флота, Америка умела хранить секреты — значит, с помощью именно этой козырной карты Райан вынудил Герасимова покинуть Россию, не иначе. Теперь, когда прошло немало времени, всё стало предельно ясным, да и сама операция была задумана и проведена блестяще, за одним исключением: о ней узнали в России, так что теперь ему запретили вступать в контакт с Райаном до тех пор, пока не прояснятся дипломатические последствия случившегося. Момент для этого оказался крайне неудачным. Америка готовила что-то. Он не знал что именно, и вместо того чтобы обратиться прямо к Райану и, возможно, получить от него правдивый ответ, ему приходилось ждать, пока оперативники Службы внешней разведки разберутся в этом деле без его участия. Проблема заключалась как в том, что американскому правительству был нанесён тяжёлый удар, так и в привычке Райана, приобретённой им в ЦРУ, работать с небольшой группой людей, вместо того чтобы дирижировав всем чиновничьим аппаратом, как симфоническим оркестром Интуиция подсказывала Головко, что Райан готов сотрудничать с ним, потому что доверял бывшим врагам и считал, что они не смогут предать его из-за стремления защитить собственные интересы, но предателю Келти — кто ещё мог организовать утечку информации в американскую прессу? — удалось достигнуть хотя бы одного — он сумел завести отношения между Россией и Соединёнными Штатами в политический тупик.

Когда-то политика представлялась Головко самым интересным делом в жизни. Он стал членом партии в восемнадцать лет, с увлечением семинариста изучал труды Ленина и Маркса, и несмотря на то что с течением лет это увлечение переросло в нечто другое, логически осмысленное, хотя и достаточно тщетное, теории этих философов оказали огромное влияние на его взрослую жизнь, а когда развеялись, оставили ему по крайней мере профессию, в которой ему удалось достигнуть немалых высот. Он сумел логически обосновать свою прошлую антипатию к Америке историческими причинами: две великие державы, два могучих союза, две различных философии, действующих в странном единении друг с другом и стремящихся к последнему величайшему мировому конфликту. Национальная гордость русского человека по-прежнему убеждала его, что Россия должна была одержать верх, но, к сожалению, родина потерпела неудачу, и тут уже ничего не поделаешь. Самым важным было то, что холодная война закончилась, а вместе с ней наступил конец смертельной конфронтации между Америкой и его страной. Теперь они могли, наконец, признать, что у них есть общие интересы, и иногда даже помогать друг другу. По сути дела это уже произошло. Иван Эмметович Райан обратился к нему за помощью во время конфликта Америки с Японией, и две страны, сотрудничая друг с другом, сумели решить жизненно важную проблему, которая все ещё продолжала оставаться секретной. Почему, чёрт возьми, подумал Головко, этот подонок Келти не пожелал предать гласности именно этот секрет? Но нет, теперь Россия оказалась в сложном положении, и хотя заново созданные российские средства массовой информации наслаждались сенсационными разоблачениями не в меньшей мере, чем американские, — или даже в большей, — он не мог даже позвонить Райану.

Эти грузовые корабли проворачивали свои силовые установки по какой-то важной причине. Райан делал что-то или готовился к чему-то, а он, Головко, вместо того чтобы позвонить и просто спросить, в чём дело, вынужден прибегать к услугам шпионской сети и действовать против другого разведчика, вместо того чтобы работать с союзником. Ничего не поделаешь, у него нет выбора.

— Создайте специальную группу по изучению ситуации в Персидском заливе. Подключите все, что есть в нашем распоряжении, и как можно быстрее представьте мне собранную информацию. Америка непременно должна как-то отреагировать на развитие событий в ближневосточном регионе. Прежде всего нам нужно выяснить, что там происходит. Затем узнаем, что уже, наверно, известно Америке. И третье, что она собирается предпринять. Подключите этого генерала Бондаренко из Генерального штаба. Он только что вернулся из Америки, где участвовал в штабных учениях с их военными.

— Будет исполнено, товарищ директор, — ответил его первый заместитель, выражая общую готовность собравшихся. По крайней мере хоть это осталось прежним!

Условия, подумал он, просто прекрасные — не слишком жарко и не слишком прохладно. Джавитс-сентер находился рядом с рекой, а потому влажность тут была относительно высокой, что тоже будет способствовать успеху. Действовать он будет внутри помещения, так что ему не придётся беспокоиться о том, что ультрафиолетовые лучи повредят содержимому баллончика. Что касается остального, теоретические стороны операции его не интересовали; он получил указания, что делать, и будет действовать в точном соответствии с ними. Окажется операция успешной или нет, его не интересовало — разве все не в руках Аллаха? Посланец расплатился с таксистом и направился в зал.

Ещё никогда ему не доводилось видеть такое огромное помещение, и потому, получив гостевой значок и программу автосалона, в которой имелся план зала, он не сразу сумел сориентироваться. В буклете под номерами перечислялись экспонаты, и он решил, что в его распоряжении достаточно времени, чтобы выполнить задание, а потому можно осмотреть выставку, как и все посетители.

В огромном зале стояло множество автомобилей, которые сияли, словно драгоценности. Некоторые из них размещались на вращающихся пьедесталах, чтобы облегчить задачу тех, кто ленились обойти вокруг. Нередко в автомобиле сидела полуобнажённая женщина, её призывные жесты сулили неземные наслаждения, разумеется, от обладания не женщиной, а автомобилем, хотя и некоторые из женщин могли предоставить такую возможность, подумал он, с интересом наблюдая за их лицами. Он слышал, что в Америке производятся миллионы автомобилей, причём самых разных формы и цветов. Это невероятно расточительно — в конце концов, что такое автомобиль, кроме как не транспортное средство, предназначенное для того, чтобы перевезти тебя из одного места в другое, а при этом он, безусловно, станет грязным, получит повреждения, так что автосалон — своего рода обман, потому что машина здесь демонстрируется не в том виде, который приобретёт, пока ты доедешь на ней до дома — и это даже в Америке, как он убедился во время поездки из отеля…

И всё-таки автосалон произвёл на него впечатление. Он отнёсся к своей прогулке по залу, как к посещению магазинов, но это был не сук[83], с которым он привык связывать покупки, и не узкая улочка с чередой маленьких лавочек, где для продавцов потребность торговаться не менее важна, чем воздух, которым они дышат. Нет, в Америке все иначе. Здесь они выставляют в качестве приманки почти голых женщин, чтобы убедить прохожих покупать вещи по фиксированной цене. Нельзя сказать, чтобы лично он возражал против подобного приёма — посланец был холост и испытывал плотские побуждения, свойственные любому нормальному мужчине, но подобная демонстрация женской плоти противоречила пуританской благопристойности его культуры, и хотя он не отводил взгляда от женщин, стоявших рядом с автомобилями, ему было приятно, что ни одна из них не была из его части мира.

Здесь были выставлены все виды и модели автомобилей. «Кадиллаку» была отведена особая большая площадка фирмы «Дженерал моторз». «Форд» представил все автомобили, выпускаемые под его торговой маркой. Он прошёл мимо стенда «Крайслера» и направился туда, где демонстрировались иностранные автомобили. Тут он заметил, что посетители избегают ту часть автосалона, где выставлены японские машины, — несомненно, это результат вооружённого конфликта между Японией и Соединёнными Штатами, хотя над многими стендами этой части выставки висели плакаты, которые трехметровыми буквами гласили: «СДЕЛАНО В АМЕРИКЕ РУКАМИ АМЕРИКАНЦЕВ!» — для тех немногих, кто проявлял интерес. Фирмы «Тойота», «Ниссан» и остальные продадут в этом году мало автомобилей, та же судьба постигнет даже спортивную «крессиду» независимо от того, где собраны сами машины. Это было очевидно по почти полному отсутствию посетителей в этой части выставки, и потому его интерес к азиатским автомобилям угас. Нет, эта часть автосалона не представляла для него интереса.

Тут же он увидел, что европейские автомобилестроительные фирмы воспользовались несчастьем, постигшим их японских конкурентов. «Мерседес» привлёк огромную толпу любопытных, особенно новая модель самого дорогого спортивного автомобиля этой фирмы. Он был полуночного цвета, и отражение ламп его сверкающей поверхностью напоминало звезды в безоблачном небе пустыни. Проходя мимо стендов, посланец всякий раз брал рекламные буклеты у приветливо улыбающихся представителей самых разных фирм. Он клал их в сумку, висящую на плече, чтобы ничем не отличаться от остальных посетителей. Затем он нашёл киоск, где продавалось съестное, и купил там «хот дог». Его не беспокоило, была ли там свинина, — в конце концов, Америка не исламская страна, и на это не стоит обращать внимание. Он провёл немало времени, разглядывая вседорожники разных фирм, стараясь угадать, выдержат ли такие автомобили примитивные дороги Ливана и Ирака, и пришёл к выводу, что, наверно, выдержат. Один из таких вседорожников был изготовлен на базе армейского полноприводного автомобиля, который он видел раньше, и посланец решил, что, будь у него выбор, он остановился бы именно на нём, широком и мощном. У представителя этой фирмы он взял полный рекламный пакет и, опершись о колонну, стал читать приведённые там сведения. Спортивные автомобили предназначены для неженок, а вот этот вседорожник — для настоящих мужчин. Жаль, что он никогда не сможет сесть за руль такого автомобиля…. Он посмотрел на часы. Приближался вечер. Заканчивался рабочий день, и посетителей, склонных помечтать, в зале поприбавилось. Отлично.

Прогуливаясь по залу, он заметил канал системы кондиционирования воздуха. Хорошо бы поставить баллочник внутрь его, однако при инструктаже это специально оговорили. Эпидемия «болезни легионеров», разразившаяся в Филадельфии несколько лет назад, преподала американцам урок, и теперь они особое внимание уделяли чистоте системы кондиционирования воздуха и нередко даже воду, используемую для его увлажнения, хлорировали, а хлор убивает вирусы, как пуля человека. Подняв взгляд от яркого буклета, он посмотрел на огромные отверстия в стене. Из них холодный воздух невидимо опускался вниз. Потом, нагретый человеческими телами собравшейся здесь толпы, он поднимется вверх, где его всосут входные отверстия системы кондиционирования для повторного охлаждения и определённой дезинфекции. Значит, нужно выбрать такое место, где поток воздуха станет его союзником, думал посланец, оглядываясь по сторонам, словно любопытный посетитель. Он прошёл дальше, миновал одно из отверстий и почувствовал, как по его коже пробежал прохладный ветерок. Следует найти место, где не только не будет потока охлаждённого воздуха, но и положенный им баллончик останется незамеченным. Это было не менее важно. Время распыления составляет около пятнадцати секунд. При этом будет слышен шипящий звук — его, наверно, в шуме переполненного зала никто не заметит — и появится небольшое, едва заметное облачко, которое почти сразу рассеется. Заражённые частицы исключительно малы, их плотность соответствует плотности окружающего воздуха, так что они беспорядочно распространятся в атмосфере зала минут за тридцать, может быть, чуть больше, в зависимости от циркуляции воздуха. Ему хотелось заразить как можно больше людей, а для этого следовало познакомиться с параметрами помещения, и он пошёл дальше.

Успеху его задачи содействовало то, что огромное помещение автосалона не заполняло весь Джавитс-сентер. Каждый раздел выставки отделялся от остальных типовыми элементами, как в офисном помещении, а задники многих представляли собой вертикально повешенные полотнища, напоминающие знамёна, единственным назначением которых было заполнить пустое пространство зала. Все они были легкодоступны, нигде никаких перегородок. Нужно было всего лишь нырнуть за какое-нибудь из них. Он видел, как иногда за ними то тут то там проводились короткие совещания, иногда туда проходили рабочие из обслуживающего персонала, но больше не было никого. Правда, обслуживающий персонал все же представляет потенциальную опасность. Будет очень неудачно, если баллончик подберут ещё до того, как он выбросит из себя смертоносное содержимое. Но ведь обслуживающий персонал обходит зал более или менее регулярно, верно? Надо всего лишь установить частоту, с которой они проходят за экспозициями. Конечно. Итак, подумал он, где лучшее место? Автосалон останется открытым ещё несколько часов, можно выбрать идеальное место, но его предупредили, чтобы он не слишком беспокоился об этом. Он понял смысл сказанного. Самое главное — не оказаться обнаруженным. В этом заключалась его основная задача.

Выход из зала находится… вон там. Посетители входили и выходили с одной стороны зала. Пожарные выходы размещались повсюду, они были чётко обозначены, но у каждого находилась сирена тревоги. У входа виднелись несколько отверстий — тёплый воздух из них создаёт термальный барьер, а возвратные отверстия находятся главным образом в центре зала. Таким образом, воздушный поток будет стремиться от периферии к центру… Посетители входят и выходят в одном месте… как лучше воспользоваться этим? Вон там находятся двери в туалеты, там постоянно люди… нет, слишком опасно, кто-нибудь может заметить баллончик, поднять его и бросить в мусорную корзину. Он направился на другую сторону зала, по пути заглядывая в буклет и наталкиваясь на встречных посетителей. Теперь он снова оказался у экспозиции «Дженерал моторз». За ним виднелись стенды компаний «Мерседес» и БМВ, неподалёку от отверстий, всасывающих тёплый воздух. Здесь толпилось больше всего посетителей, да и нисходящий поток воздуха что угодно разгонит по залу. Зелёные полотнища ограничивали площадку, но под ними было пространство, отчасти скрытое от посторонних взглядов. Вот здесь. Он прошёл мимо, посмотрел на часы и заглянул в проспект, чтобы убедиться, что не путает времени, когда закрывается автосалон. Сунув проспект в сумку, висящую на плече, он второй рукой расстегнул молнию на нессесере с бритвенными принадлежностями. Он ещё раз обошёл зал в поисках хорошего места и, когда нашёл его, решил, что это место все же хуже первого. Наконец, он в последний раз проверил, не следит ли кто за ним. Нет, за ним никто не следит, и он не объявит о своём присутствии или о начале операции грохотом автоматной очереди, выпущенной из АК-47, или взрывом брошенной гранаты. Существует немало способов совершить террористический акт, и он пожалел, что не узнал об этом способе раньше. Как было бы хорошо поставить такой баллончик в театре в Иерусалиме… впрочем нет, время для этого придёт позже, наверно, после того как будет устранён главный враг его страны. Он поднял голову и посмотрел на лица окружающих — все это американцы, которые ненавидят его и его народ. Бродят вокруг, шаркая ногами, бесцельно и бессмысленно, подобно скоту. И вот наступило время.

Посланец нырнул за стенд, вытащил баллончик из сумки и положил его на бок на бетонный пол. Центр тяжести баллончика был расположен таким образом, что баллончик сам перекатится в нужное положение. Лёжа на боку, он привлечёт к себе меньше внимания. Затем посланец нажал на простой механический таймер, вернулся в зал и пошёл налево, к выходу. Через пять минут он уже сидел в такси на пути к отелю.

Он ещё не вошёл в отель, как пружинка таймера сработала, клапан открылся и в течение пятнадцати секунд содержимое баллончика выбрасывалось в атмосферу зала. В шуме автосалона шипения не было слышно. Облачко рассеялось до того, как его могли заметить.

В Атланте проходила весенняя выставка яхт и катеров. Примерно половина посетителей пришла сюда с намерением купить катер или яхту в этом году или в следующем. Остальные оказались здесь, чтобы окунуться в призрачный мир фантазий. Пусть мечтают, подумал другой прибывший сюда посланец, спеша к выходу.

В Орландо была организована выставка машин, прицепов и домиков на колёсах, предназначенных для отдыха. Здесь все прошло совсем просто. Посланец заглянул под прицеп, словно проверяя ходовую часть, закатил туда баллончик с включённым таймером и поспешно ушёл.

В чикагском центре Макормика проходила выставка домашней утвари — огромный зал был переполнен самыми разными хозяйственными принадлежностями, кухонной посудой и мебелью, а также женщинами в надежде приобрести их.

В Хьюстоне проходила одна из самых крупных национальных выставок лошадей. Посланца, приехавшего сюда, поразило, что тут было много арабских скакунов, и он прошептал молитву, умоляя Аллаха, чтобы болезнь не затронула этих благородных животных, почитаемых им самим.

В Финиксе демонстрировалось снаряжение для игры в гольф. Направленный сюда посланец понятия не имел об этой игре, хотя набрал с килограмм брошюр, которые будет читать на борту авиалайнера по пути в восточное полушарие. На одном из стендов он нашёл пустую сумку для гольфа с жёстким внутренним каркасом из пластика и, установив таймер, бросил баллончик туда.

В Сан-Франциско шла выставка компьютеров, и зал был полон — в Москоун-сентер собралось больше двадцати тысяч посетителей. Их было так много, что посланец испугался, что не успеет покинуть помещение и выйти в сад прежде, чем баллончик выбросит своё смертоносное содержимое. Тем не менее он выполнил поставленную задачу и направился в отель, находившийся в четырех кварталах от выставки, идя по наветренной стороне.

Лавка торговца коврами как раз закрывалась, когда в неё вошёл Ареф Раман. Увидев его, мистер Алахад запер входную дверь и выключил свет.

— Какие новости?

— Ничего не предпринимать без дальнейших указаний, но важно знать, способны ли вы выполнить задание.

— Неужели непонятно? — раздражённо спросил Раман. — Почему, по вашему мнению…

— Я получил такие инструкции, — мягко заметил Алахад.

— В состоянии. Я готов, — заверил Раман своего связника. Решение было принято несколько лет назад, но ему было приятно сказать об этом вслух, разговаривая с другим человеком.

— Вас предупредят о времени операции. Это произойдёт скоро.

— Политическая ситуация…

— Мы знаем об этом и уверены в вашей преданности. Мир да снизойдёт на твою душу, Ареф. Наступает пора великих свершений. Я не знаю, в чём их суть, мне всего лишь известно, что скоро они наступят, и когда понадобится, твои действия лягут в основу святого джихада. Махмуд Хаджи шлёт своё благословение и молится за тебя.

— Спасибо. — Раман склонил голову, услышав о столь отдалённом, но от этого не менее могущественном благословении. Прошло столько времени, как он слышал голос святого аятоллы… не считая, конечно, телевидения, когда ему приходится отворачиваться от экрана, чтобы никто не заметил выражения его лица.

— Тебе пришлось много перенести, — заметил Алахад.

— Да, — кивнул Раман.

— Скоро все кончится, мой друг. Давай пройдём в складское помещение. У тебя есть время?

— Есть.

— Наступил час молитвы. Помолимся вместе.

Глава 38

Период отсрочки

— Я не специалист по этому региону, — заметил Кларк, не желая вспоминать о том времени, которое он провёл в Иране.

— Ты бывал там, — настаивал Эд Фоули, — и, насколько припоминаю, именно ты постоянно утверждаешь, что ничто не может заменить человека с острым нюхом, который не боится испачкать руки.

— Сегодня вечером Джон толковал своим парням на Ферме именно об этом, — с лукавой улыбкой сообщил Динг. — Вся лекция сводилась к тому, что нужно читать чувства людей, глядя им в глаза, но это в общем-то одно и то же. Смотреть в глаза людей, обладать острым нюхом к происходящему вокруг и уметь ощущать обстановку, верно? — Динг не бывал в Иране, но ведь руководство ЦРУ не пошлёт туда одного Кларка, не так ли?

— Короче говоря, Джон, в этом состоит твоё задание, — заключила Мэри-Пэт Фоули, а поскольку она занимала должность заместителя директора ЦРУ по оперативной деятельности, её решение являлось окончательным. — Государственный секретарь Адлер скоро вылетает туда. Я хочу, чтобы ты и Динг отправились вместе с ним в качестве офицеров безопасности. Проследите, чтобы с государственным секретарём ничего не случилось и попутно оцените обстановку. На этот раз никаких тайных операций. Вам даётся задание почувствовать, что происходит на улицах, каково настроение людей и тому подобное. Проведите рекогносцировку и возвращайтесь. — Обычно это осуществлялось корреспондентами Си-эн-эн и такую информацию можно было получить, глядя на экран телевизора, но Мэри-Пэт хотелось, чтобы опытный оперативник оценил ситуацию на месте, вот и все.

Проклятье хорошего оперативника, способного передавать свои знания другим, заключается в том, что люди, которые учатся у него, нередко продвигаются по службе и при этом помнят преподанные им уроки — но, что ещё хуже, помнят и тех, кто учил их. Кларк тоже не мог забыть обоих Фоули, которые обучались на Ферме в его классе. С самого начала он обратил внимание на то, что Мэри-Пэт намного превосходила своего мужа блестящей интуицией, отличным знанием русского языка, способностью мгновенно оценивать обстановку в стране и талантом читать мысли людей, что обычно является достоянием профессора психиатрии… но в то же время ей иногда не хватало осторожности, она слишком полагалась на своё очарование внешне глупенькой блондинки и наивный взгляд синих детских глаз, считая, что этого достаточно, чтобы выпутаться из любой даже самой опасной ситуации. У Эда не было столь блестящей интуиции, зато он обладал редкостной способностью видеть общую обстановку, заглядывать далеко в будущее, причём его предсказания почти всегда сбывались. Ни один в этой семейной паре не был идеален сам по себе, зато вместе они настолько дополняли друг друга, что Джон гордился своими талантливыми учениками. Почти всегда.

— О'кей. У нас есть какие-нибудь местные источники информации?

— Они вряд ли принесут вам пользу, так что следует исходить из того, что их нет. Адлер хочет лично встретиться с Дарейи и объяснить ему правила игры. Вас разместят во французском посольстве. Сама командировка является секретной. Отправляетесь на VC-20 в Париж и далее летите французским самолётом. Никакой задержки, туда — и тут же обратно, — заметила Мэри-Пэт. — Но мне нужно, чтобы вы провели час-другой на улицах Тегерана, почувствовали, как бьётся пульс страны, узнали цены на хлеб, посмотрели, как одеты люди, — ты знаешь, что я имею в виду.

— Кроме того, у нас будут дипломатические паспорта, так что нам гарантирована полная неприкосновенность, — сухо пробормотал Джон. — Все это уже слышали раньше. И не только мы, но и американские дипломаты ещё в 1979 году, помнишь?

— Но Адлер — государственный секретарь, — напомнил ему Эд.

— Думаю, что им это известно, — заметил Кларк. И уж наверняка они знают, что он еврей, подумал он.

Учения всегда начинались с перелёта в Барстоу, штат Калифорния. Автобусы и грузовики подъезжали к самолётам, а личный состав сходил по трапам, готовясь к непродолжительному переезду по единственному шоссе, ведущему в Национальный центр боевой подготовки. Генерал Диггз и полковник Хэмм наблюдали из стоящего неподалёку вертолёта, как строятся солдаты. Эта часть представляла собой усиленную бригаду Национальной гвардии Северной Каролины. Части национальной гвардии прибывали для переподготовки в Форт-Ирвин не так уж часто, но эта считалась какой-то особенной. Поскольку по воле судьбы сенаторы и конгрессмены штата занимали самые высокие должности в законодательном собрании страны — по крайней мере до недавнего времени — на протяжении ряда лет, Национальная гвардия Северной Каролины была оснащена самым современным вооружением и считалась боевой бригадой одной из бронетанковых дивизий регулярной армии Соединённых Штатов. И действительно, национальные гвардейцы расхаживали, как настоящие солдаты, а офицеры бригады целый год предвкушали, с каким блеском они продемонстрируют свою подготовку на предстоящих учениях. Им даже удалось заполучить лишнее горючее, что позволило бригаде потратить несколько недель на дополнительную подготовку перед выездом на учения. Сейчас офицеры выстраивали своих солдат перед погрузкой. С расстояния в четверть мили Диггз и Хэмм наблюдали, как офицеры отдают команды, стараясь перекричать рёв прибывающих самолётов.

— Они имеют гордый вид, босс, — заметил Хэмм. Издалека донёсся дружный возглас — это солдаты танковой роты ответили на призыв своего командира разнести противника в пух и прах. Вместе с бригадой прибыла даже группа телеоператоров местной компании, готовых запечатлеть на плёнку это событие для будущих поколений.

— Они действительно гордятся собой, полковник, — ответил генерал. — Солдаты должны гордиться своей профессией.

— Им не хватает лишь одного, сэр.

— Чего именно, Эл?

— Боевого клича «Ме-е-е», — произнёс полковник Хэмм, не вынимая сигары изо рта. — Как подобает ягнятам, которых ведут на бойню. — Офицеры переглянулись. Первая задача их части, представляющей собой воображаемого противника, заключалась в том, чтобы отнять эту гордость. Мотомехполк «Чёрная кавалерия» ещё ни разу не терпел поражения в боевых учениях — это случалось разве что при столкновениях с частями регулярной армии, да и то очень редко. Хэмм не собирался уступать и на этот раз. Два батальона тяжёлых танков «эйбрамс», ещё один, укомплектованный бронетранспортёрами «брэдли», артиллерийский батальон, рота мотопехоты и батальон боевой поддержки против трех батальонов его полка? Соотношение сил было явно несправедливым. Для гостей.

Работа практически закончена. Самой трудной оказалась заключительная фаза приготовления аммонита, потому что она потребовала от горцев немалых физических усилий. Необходимые пропорции аммиачного удобрения (которое представляло собой главным образом аммиачную селитру) и дизельного топлива они узнали из книги. Обоим показалось забавным, что растениям нравится поглощать смертоносную взрывчатку. Взрывчатое вещество, используемое в артиллерийских снарядах, тоже состоит из аммиачных соединений, и однажды в Германии, через несколько лет после окончания Первой мировой войны, химический завод, занимавшийся изготовлением удобрений, взорвался и стёр с лица земли соседнюю деревню. Дизельное топливо добавлялось к селитре отчасти для того, чтобы увеличить мощность взрывчатой смеси, но главным образом оно служило в качестве увлажнителя, ускоряющего прохождение взрывной волны в массе взрывчатки, что резко ускоряло детонацию. При изготовлении аммонита горцы пользовались большой ванной и веслом, терпеливо размешивая взрывчатку до необходимой консистенции (это они тоже узнали из книги). Результатом была большая глыба из материала, внешне похожего на глину. Разделив её на части, горцы поднимали их и грузили в цистерну бетоновоза.

Внутри цистерны было грязно, дурно пахло, и, наверно, такая работа была к тому же опасной. Погрузкой взрывчатого вещества внутрь цистерны они занимались поочерёдно. Люк, через который обычно заливался жидкий бетон, был чуть больше трех футов диаметром. Холбрук установил над люком электрический вентилятор, который вдувал в цистерну свежий воздух, чтобы не дышать парами жидкой взрывчатой смеси, которые не только издавали отвратительный запах, но и, скорее всего, были взрывоопасны. К тому же от них болела голова, и уже одно это являлось достаточно серьёзным предупреждением. На всю работу потребовалось больше недели, но теперь, когда они погрузили последнюю глыбу, цистерна была заполнена на три четверти. Слои взрывчатки расположились неравномерно, и пустые пространства пришлось заполнять более жидкой смесью, которую переносили в ведре. Теперь цистерна бетоновоза была наполнена до такой степени, что работать в ней стало трудно, и пустая часть наверху в сечении представляла собой большой сегмент.

— Думаю, этого хватит, Пит, — заметил Эрни Браун. — У нас осталось ещё с сотню фунтов, но…

— Да, разместить остальное будет труднее, — согласился Холбрук, вылезая из цистерны. Он спустился по лестнице, оба горца вышли из амбара и уселись в пляжные кресла, чтобы отдышаться. — Черт побери, как я рад, что всё кончилось!

— Я тоже. — Браун потёр лицо и сделал глубокий вдох. У него страшно болела голова. Придётся подольше посидеть на лужайке, чтобы проклятые пары покинули лёгкие.

— Все это плохо для нас кончится, — сказал Пит.

— Да уж точно, но кончится плохо и ещё кое для кого. Между прочим, отличная мысль насчёт пуль, — добавил он. Внутри цистерны было уложено две бочки пуль — слишком много, наверно, но маслом кашу не испортишь.

— Что за ореховый торт без орехов? — невозмутимо заметил Холбрук.

— Сукин ты сын! — Браун расхохотался и едва не свалился вместе с креслом. — Боже, как болит голова!

Кэ д'Орсе[84] ответило согласием на просьбу о сотрудничестве с поразительной быстротой. У Франции были дипломатические представительства во всех странах Персидского залива, что объяснялось в первую очередь разветвлённой сетью коммерческих интересов, начиная от торговли танками и кончая фармакопеей. Французские войска, размещённые в этих странах, в прошлом нередко вынуждены были воевать с противником, снаряжённым французским же вооружением, но в этом не было ничего необычного. В конце концов французские товары находили сбыт на рынках множества стран. Согласие на сотрудничество в проведении этой дипломатической миссии поступило по телефону непосредственно послу США в девять утра, и он передал это по телексу в Госдеп меньше чем через пять минут, так что государственного секретаря Адлера пришлось разбудить, чтобы уведомить об этом. Дежурные офицеры предупредили остальных участников предстоящей операции, прежде всего 89-е авиакрыло военно-транспортной авиации, базирующееся на базе ВВС Эндрюз.

Организовать выезд государственного секретаря из города так, чтобы это осталось незамеченным, было непросто. Опустевший кабинет чиновника столь высокого ранга всегда привлекал внимание, и потому была разработана несложная легенда — якобы Адлер вылетал в Европу для консультаций с главами союзных государств. Французы осуществляли куда более строгий контроль над средствами массовой информации, и в данном случае главным был вопрос времени.

— Слушаю, — произнёс Кларк, поднимая трубку телефона в номере отеля «Мэрриотт», расположенного недалеко от Лэнгли.

— Вылет сегодня, — произнёс голос. Кларк недоуменно мигнул, затем вспомнил.

— Отлично. У меня все готово, — ответил он, положил трубку и повернулся на другой бок, чтобы ещё немного поспать. Для этой операции не требовалось никакого инструктажа — им надлежало всего лишь позаботиться о безопасности Адлера, прогуляться по улицам Тегерана и вернуться домой. Вообще-то безопасность Адлера не вызывала сомнений. Если иранцы — Кларк ещё не мог заставить себя называть их гражданами ОИР — захотят сделать что-то, два офицера службы безопасности, вооружённые одними пистолетами, не смогут ничего предпринять для его защиты, так что полагаться приходилось на полицию или иранскую службу безопасности. Они будут там всего лишь для вида, почему-то так принято.

— Вылетаем сегодня? — послышался голос Чавеза с соседней кровати.

— Да.

— Буэно[85].

Дарейи посмотрел на свои настольные часы, вычел восемь, девять, десять и одиннадцать часов. Неужели что-то помешало им? Подобное беспокойство было проклятием тех, кто занимали такие должности, как он. Ты принимаешь решение, люди приступают к действиям, и только после этого ты начинаешь по-настоящему беспокоиться, несмотря на самое тщательное планирование операции. Ничто не может гарантировать абсолютный успех, какие бы усилия ни были потрачены на её подготовку. Приходится идти на риск, что непонятно тем, кто не занимают пост главы государства.

Нет, всё должно пройти успешно. Он принял французского посла — очень приятного неверного. Посол так великолепно владел фарси, что Дарейи даже подумал, что с таким произношением впору читать стихи персидских поэтов. К тому же посол был так вежлив и почтителен, с такими изысканными манерами. Он изложил просьбу своего правительства с улыбкой посредника, стремящегося заключить брак между представителями двух благородных семейств. Да, конечно, американцы не обратились бы с такой просьбой, получи они предупреждение об операции Бадрейна и его людей. В этом случае встреча состоялась бы на нейтральной почве — Швейцария всегда представляла собой самое удобное место для неофициального, но прямого контакта. А сейчас они посылали своего министра иностранных дел — к тому же еврея! — для встречи с главой государства, которое считали враждебным. Целью встречи является установить дружеские отношения, обменяться мнениями по вопросам, представляющим интерес для обеих сторон — так сказал французский посол, стараясь убедить Дарейи в её необходимости и несомненно надеясь, что в случае успеха Франция станет страной, сумевшей оказать помощь в развитии дружеских отношений между ОИР и Соединёнными Штатами — или по меньшей мере в создании непосредственных контактов между ними. Если же переговоры не приведут ни к чему, все запомнят, что Франция приложила немало усилий к примирению стран, которые в течение столь продолжительного времени относились друг к другу с подозрением. Будь Дарейи поклонником балета, он мысленно представил бы себе менуэт как визуальное изображение дипломатических отношений между странами.

Черт бы побрал этих французов, подумал аятолла. Не прегради Мартелл в 732 году при Пуатье[86] путь Абд-ар-Рахману, весь мир был бы сейчас… но даже Аллах не в состоянии изменить историю. Рахман потерпел поражение в битве из-за жадности и алчности своих воинов, которые утратили чистоту веры. Столкнувшись с богатствами Запада, они перестали воевать и начали грабить, позволив тем самым Мартеллу отступить, перестроиться и нанести ответный удар. Да, такой урок нужно запомнить. Можно и грабить, но прежде следует выиграть битву, уничтожить противника и только после этого забрать то, что тебе нравится.

Дарейи прошёл из своего кабинета в соседнюю комнату. На стене висела карта его новой страны и её соседей, а перед картой стояло удобное кресло, сидя в котором он мог обозревать весь регион. Глядя на карты, легко поддаться обычной иллюзии. Расстояния были сокращёнными, все казалось таким близким и легкодоступным, несмотря на то что он потерял так много времени. Города и страны можно было, накрыв ладонью, присоединить к своему государству. Да, теперь все пойдёт так, как ему хочется, особенно когда страны находятся совсем рядом.

Уехать оказалось ещё проще, чем приехать. Подобно большинству западных стран, Америку больше беспокоило, что ввозят в неё, чем вывозят. И правильно, подумал первый посланец Бадрейна, когда его паспорт проверяли в международном аэропорту Джона Ф. Кеннеди. Было 7.05 утра, и стоявший на лётном поле сверхзвуковой «конкорд» — рейс № 1 «Эр Франс» — должен был доставить посланца в Лондон, что было первым этапом на пути домой. У него была целая пачка проспектов, собранных на автосалоне, и он подготовил легенду, способную объяснить причину своего пребывания в Нью-Йорке, но никто не проявил к этому ни малейшего интереса. Он уезжал из Америки, и всё было прекрасно. Инспектор поставил штамп в паспорт. В таможне даже не поинтересовались, почему он приехал вчера и уезжал сегодня. У бизнесменов свои причуды. К тому же сейчас раннее утро, и ничего важного до десяти часов случиться не может.

В зале ожидания первого класса компании «Эр Франс» разносили кофе, но посланец вежливо отказался. Порученная ему задача почти выполнена. Только сейчас он почувствовал дрожь в теле. Поразительно, что все прошло так гладко. Бадрейн говорил, что не будет никаких трудностей, но он не поверил этому, потому что привык иметь дело с израильской службой безопасности, их бесчисленными солдатами с автоматами наготове. После испытанного им напряжения, когда он чувствовал себя, словно туго обвязанным верёвками, посланец медленно приходил в себя. Предыдущей ночью он плохо спал в отеле, а теперь, поднявшись на борт авиалайнера, заснёт и будет спать всё время перелёта. Вернувшись в Тегеран, он посмотрит на Бадрейна, посмеётся над своими страхами и сообщит о готовности принять участие в другой подобной операции. Проходя мимо буфета, он увидел бутылку шампанского и налил себе полный бокал. Пенящийся напиток заставил его чихнуть, его религия запрещала пить вино, но на Западе принято именно так праздновать успех, и у него действительно были все основания для этого. Через двадцать минут объявили посадку, и он пошёл по вытянувшейся кишке коридора вместе с остальными пассажирами. Теперь его беспокоила только усталость, которую он будет испытывать из-за быстрой смены часовых поясов. Ещё бы, авиалайнер вылетит из Нью-Йорка ровно в восемь утра, а совершит посадку в Париже без четверти шесть вечера! От завтрака до ужина без обеда между ними. Ничего не поделаешь, таковы чудеса современного воздушного транспорта.

На авиабазу Эндрюз они ехали по отдельности — Адлер в своём служебном лимузине, а Кларк с Чавезом в собственном автомобиле первого. Лимузин государственного секретаря пропустили без проверки, тогда как офицерам ЦРУ пришлось остановиться у КПП и предъявить удостоверения личности. Вооружённый часовой отсалютовал им, пропуская на территорию авиабазы.

— Тебе действительно так не нравится Тегеран? — поинтересовался Чавез.

— Видишь ли, Доминго, ты ещё катался на трехколесном велосипеде, когда я был там, причём с настолько тонкой легендой, что через неё можно было легко прочитать страховой полис. Я вместе с толпой честных жителей кричал «Смерть Америке!», глядя на то, как чокнутые парни с автоматами проводят наших дипломатов, взятых в заложники. Мне казалось, что сейчас их поставят к стенке и расстреляют. Я был знаком с резидентом. Черт побери, я узнал его в группе американцев. Он тоже был захвачен иранцами и едва выжил. — Стоя всего в пятидесяти ярдах, вспомнил Кларк, он не мог ничего предпринять…

— Чем ты там занимался?

— Первый раз меня послали в Тегеран, чтобы оценить обстановку и доложить о ситуации руководству ЦРУ. А второй — должен был принять участие в операции по спасению заложников — ты ведь знаешь, как бесславно она закончилась в пустыне недалеко от Тегерана, даже ещё не начавшись. Тогда мы думали, что нам просто не повезло, но план операции здорово меня напугал. Думаю, даже к лучшему, что она закончилась неудачей, — покачал головой Джон. — По крайней мере, в конце концов все они вернулись обратно живыми.

— Значит, Тегеран не нравится тебе из-за плохих воспоминаний?

— Нет, пожалуй, — пожал плечами Кларк. — Просто я так и не смог понять иранцев. Вот саудовцев я понимаю, и они мне нравятся. Стоит преодолеть внешнюю оболочку сдержанности, и они становятся друзьями на всю жизнь. У них есть правила и традиции, которые кажутся нам немного странными, но с этим можно примириться. Похоже на старые кинофильмы — долг чести, гостеприимство и тому подобное, — продолжал он. — Короче говоря, о Саудовской Аравии у меня остались самые лучшие воспоминания. А вот по другую сторону Персидского залива ситуация совсем иная. Эти страны лучше не трогать.

Динг поставил машину на стоянку. Офицеры ЦРУ взяли свой багаж, и в этот момент к ним подошла женщина-сержант.

— Мы вылетаем в Париж, сарж, — сказал Кларк, снова предъявляя своё удостоверение.

— Прошу вас пройти со мной, джентльмены, — сказала женщина, сделав приглашающий жест в сторону терминала для высокопоставленных гостей. В низком одноэтажном здании было пусто, только Скотт Адлер сидел на одном из диванов, читая бумаги.

— Доброе утро, господин секретарь.

Адлер поднял голову.

— Попытаюсь догадаться, — сказал он. — Вот вы — Кларк, а вы — Чавез?

— Из вас вышел бы неплохой разведчик, — улыбнулся Джон. Они обменялись рукопожатиями.

— Фоули говорит, что, когда вы рядом, моя жизнь в надёжных руках, — заметил государственный секретарь, укладывая документы в свой кейс.

— Он преувеличивает, — пожал плечами Кларк и подошёл к соседнему столику за булочкой. Он не мог понять, что с ним происходит. Неужели я нервничаю? — удивился себе Джон. Но Эд и Мэри-Пэт правы — это самая рядовая операция. Прилетаем в Тегеран, говорим «привет», смотрим по сторонам и возвращаемся обратно. К тому же ему приходилось бывать и в более опасных ситуациях, чем Тегеран семьдесят девятого — восьмидесятого годов. Правда, их было не так много, но всё-таки… Джон посмотрел на булочку, которую держал в руке. К нему вернулось прежнее ощущение надвигающейся опасности, словно ледяной ветерок шевелил волоски на коже. Он знал, что, когда наступает такое чувство, нужно внимательно оглянуться вокруг.

— Он также сказал мне, что вы входите в состав группы, занимающейся составлением материалов по оценке опасности, угрожающей нашей стране, и что мне следует принимать во внимание ваше мнение, — продолжил Адлер. Государственный секретарь казался спокойным, заметил Кларк.

— Мне довелось работать с Эдом и Мэри-Пэт в течение ряда лет, господин секретарь, — объяснил Джон.

— Вы уже бывали в Тегеране?

— Да, господин секретарь, — кивнул Кларк и за две минуты объяснил обстоятельства, при которых ему пришлось находиться в столице Ирана.

Государственный секретарь задумчиво покачал головой.

— Я тоже оказался там в это время. Мне повезло — меня из Ирана вывезли канадцы. В тот момент, когда иранские фундаменталисты захватили наше посольство, я искал квартиру и потому упустил все самое интересное, — закончил Адлер. — Слава Богу.

— Значит, вы знакомы с этой страной?

— Нет, не могу этого сказать, — пожал плечами государственный секретарь. — Знаю несколько слов на фарси, вот и все. Я приехал в Тегеран, чтобы получше познакомиться с Ираном, но у меня ничего не получилось, так что я занялся другими делами. Впрочем, мне интересно познакомиться с вашим опытом.

— Постараюсь рассказать все, что мне известно, сэр, — сказал Джон. К ним подошёл молодой капитан ВВС и сообщил, что самолёт готов. Сержант взял вещи Адлера.

Офицеры ЦРУ подняли свой багаж. В нём, помимо двух смен белья у каждого, находилось их личное оружие — Джон взял свой револьвер «Смит-Вессон», а Динг предпочитал «Беретту» — и портативные фотоаппараты. Никогда не знаешь, что и когда может потребоваться.

Бобу Хольцману в одиночестве своего кабинета было о чём подумать. Правда, окружающие стеклянные стены создавали иллюзию уединения, однако никто не мог услышать его разговоров; а он видел огромный зал с множеством столов, за которыми работали рядовые репортёры. Все, что ему сейчас хотелось, — это сигарету, однако курить в здании «Вашингтон пост» было теперь запрещено.

Кто-то сумел переубедить Тома Доннера и Джона Пламера, и этим человеком наверняка был Келти. Отношение Хольцмана к Келти было диаметрально противоположным его отношению к Райану. Политические взгляды Келти, размышлял Боб, просто превосходны, они прогрессивные и разумные. Вот только человек, обладавший этими взглядами, никуда не годился. В другое время на его распутное поведение и бесцеремонное отношение к женщинам не обратили бы особого внимания, и, действительно, политическая карьера Келти охватывала оба периода — прошлый и настоящий. Вашингтон был полон женщин, которые летели на призывный зов власти, подобно пчёлам на мёд или мухам на кое-что не столь привлекательное, и падали жертвой своих желаний. В результате почти все становились печальнее и умнее; в век, когда аборты делались по их желанию, более серьёзные последствия остались в прошлом. Политики по своей природе обладали такой способностью очаровывать их, что «птички» — этот эвфемизм начал использоваться много лет назад — даже покидали столицу с улыбкой, вспоминая свои приключения, не замечая, что их использовали и выбросили, как одноразовые салфетки. Но некоторые страдали и получали глубокие душевные раны, и одним из виновников этого был Келти. Одна из женщин даже покончила с собой. Либби Хольцман, жена Боба, разрабатывала эту тему, однако в тот самый момент разразился непродолжительный конфликт с Японией и про историю забыли. Затем средства массовой информации пришли к выводу, что по сравнению с остальными событиями тема не заслуживает внимания, и в памяти всех репутация Эда Келти была восстановлена. Даже феминистски настроенные круги сравнили поведение Келти по отношению к женщинам с его политическими взглядами и пришли к выводу, что второе перевешивает первое. Все это не могло не раздражать Хольцмана. Должны же быть у людей хоть какие-то принципы!

Но это был Вашингтон.

Келти сумел переубедить Доннера и Пламера и сделал это в промежуток между утренним интервью, записанным на видеоплёнку, и вечерней передачей, которая шла в прямом эфире. А это значит…

— Проклятье! — выдохнул Хольцман — казалось, в голове вспыхнула яркая лампа.

Вот это и есть сенсационная тема! Но что ещё лучше, она придётся по душе редактору газеты. Выступая в прямом эфире, Доннер заявил, что видеоплёнка с записью утреннего интервью повреждена. Наверняка это ложь. Подумать только, репортёр солгал своей аудитории! В журналистике не так уж много правил, а те, что существуют, весьма аморфны и неопределенны, их можно обойти или исказить. Но только не это. Оно является исключением. Репортёр не имеет права бесцеремонно обманывать свою аудиторию, этого ему никогда не простят. Печатные и электронные средства массовой информации не ладят между собой. Они конкурируют друг с другом, стараясь привлечь на свою сторону одну и ту же аудиторию, при этом одни выигрывают, тогда как другие проигрывают. Но кто выигрывает? — спросил себя Хольцман. Разумеется, телевизионная картинка нагляднее и стоит, может быть, тысячи слов, но только не в том случае, когда кадры выбирают, полагаясь больше на их развлекательную, чем информативную ценность. Телевидение можно сравнить с привлекательной девушкой, на которую приятно посмотреть. Зато печатные средства массовой информации — это женщина, воспитывающая ваших детей.

Но как это доказать?

Разве может быть что-то слаще подобной мести? Он сможет подорвать репутацию этого павлина с его сшитыми на заказ костюмами и напомаженными волосами, бросить тень сомнения на телевизионные новости и тем самым сразу увеличить тираж своей газеты! Все это будет выглядеть, как жертвоприношение на алтарь журналистской честности и неподкупности. Перечеркнуть карьеру подонка — его профессиональный долг. Ещё никогда он не делал этого, ни разу не выступал против коллеги-репортёра, но сейчас испытывал радостное предвкушение, представляя себе, как выгонит этого павлина из журналистских рядов.

А как быть с Пламером? Хольцман знал и уважал его. Пламер пришёл на телевидение в другое время, когда оно старалось стать респектабельным, завоевать уважение публики, и потому нанимало известных журналистов, исходя из их профессиональной репутации, а не благодаря внешности кинозвезды. Пламера придётся посвятить во всё это, и он вряд ли останется доволен.

Райан не мог не принять посла Колумбии. Он знал, что посол принадлежит к кадровым дипломатам, происходит из аристократической семьи и всегда безупречно одет, а тем более для встречи с главой Соединённых Штатов. Их рукопожатие было крепким и дружеским. Они обменялись обычными любезностями перед группой фотографов и затем занялись делом.

— Господин президент, — начал посол официальным тоном, — моё правительство поручило мне задать вам несколько вопросов относительно некоторых необычных утверждений, появившихся в американских средствах массовой информации.

Джек кивнул.

— Что вас интересует? — спросил он.

— В опубликованных сообщениях говорится, что несколько лет назад американские войска по приказу правительства Соединённых Штатов якобы высадились на территории Колумбии и вели там боевые действия. Мы считаем подобные утверждения весьма тревожными, поскольку в этом случае были нарушены международные законы и ряд договоров, заключённых между нашими демократическими странами.

— Мне понятно ваше беспокойство. На вашем месте я тоже испытывал бы такую же тревогу. Позвольте высказать свою точку зрения: моё правительство не допустит подобных действий ни при каких обстоятельствах. Даю вам своё честное слово, сэр, и надеюсь, что вы передадите это вашему правительству. — Райан решил налить гостю чашку кофе. Он уже знал, что подобные маленькие жесты играют исключительно важную роль в дипломатическом протоколе и, хотя не понимал до конца причины, с готовностью соглашался, что они приносят пользу. Так случилось и на этот раз. Напряжённость ослабла.

— Спасибо, — произнёс посол, поднимая чашку.

— Насколько я помню, это колумбийский кофе, — заметил президент.

— К сожалению, кофе не является нашим самым знаменитым товаром, идущим на экспорт, — с горечью признал Педро Очоа.

— У меня нет оснований винить вас в этом, — покачал головой Райан.

— Вот как? — вырвалось у посла.

— Господин посол, я полностью осознаю, что ваша страна заплатила горькую цену за дурные привычки Америки. Когда я служил в ЦРУ, мне доводилось знакомиться с самой разной информацией, касающейся торговли наркотиками и влияния этой торговли на события в вашем регионе. Я не принимал никакого участия в незаконных действиях, которые велись в вашей стране американскими солдатами, но познакомился с подробной информацией, связанной с этой операцией. Я знаю о полицейских, которых убили — мой отец ведь тоже служил в полиции, — знаю о подкупленных судьях и журналистах. Мне известно, что Колумбия приложила огромные усилия — более значительные, чем любая другая страна, — направленные на то, чтобы установить у себя по-настоящему демократическую систему власти. Позвольте мне добавить ещё кое-что, сэр. Мне стыдно, что в этом городе нашлись люди, способные облить грязью вашу страну. Проблема наркотиков возникла не в Колумбии, не в Перу и не в Эквадоре. Она возникла здесь, в Америке, и вы, граждане Колумбии, страдаете от неё не в меньшей степени, чем американцы, — пожалуй, даже в большей. Вашу страну отравляют американские деньги. Не вы наносите ущерб нашей стране — это мы наносим ущерб вашей.

Очоа многого ожидал от этой встречи, но только не этого. Он поставил чашку на блюдце и лишь сейчас заметил, что в кабинете больше никого нет, что они беседуют с глазу на глаз. Телохранители американского президента ушли. Не было даже секретаря, ведущего запись беседы. Как необычно, подумал посол. Более того, Райан только что признал, что публикации в средствах массовой информации соответствуют действительности — по крайней мере отчасти.

— Господин президент, — произнёс посол на английском языке, которым он овладел дома и затем усовершенствовал за годы учёбы в Принстоне, — мы редко слышим, чтобы кто-то из американцев говорил нечто подобное о своей стране.

— Вы слышите это сейчас, сэр. — Они посмотрели в глаза друг другу. — Я не собираюсь критиковать вашу страну, если она не заслуживает этого, а на основании информации, которой я располагаю, я знаю, что дело обстоит именно так. Для того чтобы подорвать торговлю наркотиками, нужно в первую очередь уничтожить спрос на них, и в этом приоритетная задача моего правительства. Сейчас мы готовим законопроект, в соответствии с которым виновными будут признаваться не только те, кто торгуют наркотиками, но и те, кто пользуются ими. Когда будет восстановлен Конгресс, я приложу все усилия, чтобы этот законопроект был принят. Мне также хотелось бы создать неофициальную рабочую группу, состоящую из представителей вашего и нашего правительств, целью которой будет обсуждение вопроса, как помочь вам в решении этой проблемы у себя дома, причём мы гарантируем полное соблюдение суверенитета Колумбии. Америка не всегда была вашим добрым соседом. Я не могу изменить прошлое, но приложу все силы, чтобы изменить будущее. Скажите, господин посол, примет ли ваш президент моё приглашение приехать сюда для более детального обсуждения этой проблемы с глазу на глаз? — Я намерен загладить вину Америки за безумные поступки, совершенные несколько лет назад, тем самым сказал Райан.

— Мне кажется, что он благосклонно рассмотрит такое приглашение, принимая во внимание его обязанности по управлению страной. Время нужно будет согласовать отдельно. — Это означало на дипломатическим языке: разумеется, он примет ваше приглашение.

— Да, сэр, я только сейчас начинаю понимать, сколько времени и сил требует исполнение обязанностей президента. Может быть, — улыбнулся Райан, — он даст мне несколько советов.

— Вы вряд ли нуждаетесь в советах, господин президент. — Посол Очоа уже думал о том, как объяснить суть этой беседы своему правительству. Для него было совершенно очевидно, что Райан предлагает то, что в Южной Америке будет рассматриваться как извинение за поступок Соединённых Штатов, который они никогда не смогут признать открыто и полное раскрытие подробностей которого всего лишь нанесёт огромный ущерб отношениям между обеими странами. И всё-таки это делается не по политическим причинам, не правда ли? Ведь так?

— Чего вы хотите добиться своим законопроектом, господин президент?

— Мы изучаем эту проблему. Насколько я понимаю, люди прибегают к наркотикам главным образом с целью развлечения, чтобы уйти от реальностей жизни или как ещё можно это назвать. В общем они пользуются наркотиками, чтобы удовлетворить те или иные свои настроения. Информация, которой мы уже располагаем, указывает на то, что по меньшей мере половина наркотиков, которые продаются у нас в стране, идёт не на нужды закоренелых наркоманов, а употребляется теми, кто ищет каких-то новых ощущений. Мне представляется, что следует сделать применение наркотиков чем-то влекущим за собой не приятные последствия, а нечто совершенно обратное. Я имею в виду наказание за любой уровень наркотического опьянения. Разумеется, у нас недостаточно места в тюрьмах для всех наркоманов Америки, зато есть масса улиц, которые нуждаются в уборке. Для тех, кто пользуется наркотиками в поисках новых ощущений и делает это впервые, тридцать дней на уборке улиц и сборе мусора в экономически отсталых районах, причём в одежде, резко отличной от одежды остальных граждан, намного уменьшит полученное удовольствие. Насколько я понимаю, вы католик?

— Да, сэр, так же, как и вы.

— Тогда вы понимаете, что такое стыд, — усмехнулся Райан. — Мы узнали это в школе, не правда ли? Это всего лишь начало, и пока этого достаточно. Понадобится изучить административные вопросы, связанные с таким наказанием. Министерство юстиции рассматривает также конституционные аспекты этого закона, но они, судя по всему, оказались менее сложными, чем я ожидал. Я хочу, чтобы этот закон был принят к концу года. У меня трое детей, и проблема наркотиков чертовски пугает меня как отца. Разумеется, я понимаю, что это не является радикальным решением вопроса. Настоящие наркоманы нуждаются в медицинской помощи, это очевидно, и мы сейчас разрабатываем ряд программ на федеральном уровне и на уровне штатов, целью которых является искоренение проблемы. Но если нам удастся избавиться от использования наркотиков людьми, ищущими новых ощущений, то таким образом мы вдвое сократим потребление наркотиков. Согласитесь, это неплохое начало.

— Мы будем следить за вашими усилиями с большим интересом, — пообещал посол Очоа. Такое значительное сокращение доходов наркобаронов резко уменьшит их возможности подкупать чиновников и обеспечивать свою неприкосновенность. Это поможет правительству добиться того, к чему оно так страстно стремится, поскольку власть денег, получаемых от торговли наркотиками, была политической язвой, разъедавшей тело его страны.

— Я сожалею, что эта встреча была вызвана такими обстоятельствами, но рад, что нам удалось успешно обсудить проблемы, стоящие перед нашими странами. И я очень благодарен вам, господин посол, за проявленную откровенность и желание пойти навстречу. Хочу вас заверить, что я всегда готов встретиться и обменяться мнениями. Но больше всего мне хочется заверить ваше правительство, что я уважаю закон и это уважение не ограничивается территорией Соединённых Штатов. Что бы ни случилось в прошлом, я предлагаю начать с начала и обещаю подкрепить мои слова делами.

Они встали, снова обменялись крепкими рукопожатиями, и Райан вывел гостя на лужайку Белого дома. Они провели несколько минут на аллее сада, среди роз, под объективами телевизионных камер. Пресс-секретарь Белого дома выпустит коммюнике, посвящённое этой встрече. В нём будет говориться, что президент Соединённых Штатов и посол Колумбии провели дружескую беседу, в которой закрепили тесные отношения между двумя странами. Фотографии, сопровождающие официальное заявление, наглядно продемонстрируют, что это правда.

— Похоже, что скоро наступит тёплая весна, — заметил Очоа, обращая внимание на ясное небо и ласковый ветерок.

— Пожалуй. Зато лето в Вашингтоне бывает не слишком приятным. Скажите, господин посол, а какая погода стоит в Боготе?

— Видите ли, господин президент, наша столица расположена на большой высоте. Там никогда не бывает очень жарко, но солнечные лучи могут оказаться излишне жёсткими. А ведь у вас здесь великолепный сад. Моя жена обожает цветы и даже становится знаменитой в этой области. — В голосе посла звучал подлинный интерес. — Ей удалось вывести новый сорт розы. Каким-то образом она скрестила розовые и жёлтые цветы, получив в результате сорт с лепестками почти золотистого цвета.

— И как она назвала свои розы? — спросил Райан. Его знания о розах ограничивались тем, что нужно быть осторожным с их ветками, или стеблями, или как там они называются, потому что на них есть шипы. Но камеры продолжали вести съёмку, и нужно было поддерживать дружескую беседу.

— На английском языке этот сорт называется «Ранний рассвет». Похоже, что все подходящие названия роз уже разобраны, — произнёс Очоа с улыбкой.

— Может быть, ваша жена согласится прислать саженцы своих роз для нашего сада?

— Для Марии это будет большой честью, господин президент.

— Значит, мы уладили ещё один вопрос, господин посол. — Новое рукопожатие.

Очоа тоже был знаком с такой игрой. Его смуглое лицо с характерными чертами латиноамериканца расплылось в широкой дипломатической улыбке, но в рукопожатии чувствовалась дружеская теплота.

— «Ранний рассвет» — какое хорошее слово для характеристики подлинно новых отношений между нашими странами, господин президент.

— Действительно, лучше не придумаешь. — Посол и президент расстались. Райан вернулся в Западное крыло Белого дома. Арни ждал его за дверью. То, что все сказанное в Овальном кабинете прослушивалось и записывалось на плёнку, как на студии звукозаписи, было широко известно, но никто открыто не признавался в этом.

— Ты быстро овладеваешь президентскими навыками, очень быстро, — заметил глава президентской администрации.

— В данном случае это было очень просто, Арни. Мы слишком продолжительное время плохо относились к ним. Мне оставалось всего лишь сказать ему правду. Нам придётся как можно быстрее утвердить этот законопроект в Конгрессе. Когда будет готов его текст?

— Через пару недель. Учти, он вызовет настоящий скандал, — предостерёг глава администрации.

— Наплевать, — ответил президент. — Пора сделать что-то реальное, вместо того чтобы всё время тратить деньги на показуху. Мы пытались сбивать их самолёты. Мы пытались убивать главарей наркокартеля. Мы пытались подавить производство наркотиков вооружённой силой. Мы пытались преследовать торговцев наркотиками. Таким образом, мы истощили все возможности, и ни разу не сумели добиться успеха, потому что тут замешаны слишком крупные деньги. Почему бы не попробовать искоренить саму проблему? Именно здесь она начинается, и деньги идут от покупателей наркотиков.

— Я всего лишь говорю, что придётся столкнуться с немалыми трудностями.

— Разве легко осуществить что-нибудь разумное? — сказал Райан, возвращаясь к себе в кабинет. Вместо того чтобы войти в него прямо из коридора, он прошёл через комнату секретарей. — Эллен? — произнёс он, делая жест в сторону Овального кабинета.

— Может быть, я оказываю на вас дурное влияние? — спросила миссис Самтер, захватывая с собой сигареты и направляясь к нему. Остальные секретарши улыбнулись, но постарались скрыть улыбки.

— Может быть, Кэти так и подумает, но ведь мы не будем говорить ей об этом, не правда ли? — сказал Райан. В уединении своего кабинета президент Соединённых Штатов закурил сигарету, которую он только что взял у худенькой женщины, отмечая торжеством одного вида наркомании атаку на другой. К тому же ему удалось нейтрализовать потенциальный дипломатический скандал.

Последний посланец Бадрейна покинул Америку, как ни странно, из международного аэропорта Миннеаполис-Сент-Пол на авиалайнере компании «Норт-Уэстерн», а затем должен пересесть на рейс КЛМ. Бадрейну оставалось нервничать ещё четыре часа. В интересах безопасности ни один из посланцев не имел с собой телефонного номера для того, чтобы сообщить об успехе или предупредить о провале операции, из опасений, что в случае ареста могут установить его связь с Объединённой Исламской Республикой. Взамен Бадрейн расставил во всех европейских аэропортах своих людей, знавших о времени прибытия посланцев. Когда по прибытии в Европу они сходили с авиалайнеров, люди Бадрейна узнавали их в лицо и звонили ему обходными путями — из телефонов-автоматов, пользуясь заранее оплаченными карточками. После успешного возвращения всех посланцев в Тегеран начнётся следующая операция. А сейчас, сидя в своём кабинете, Бадрейн смотрел на часы и продолжал беспокоиться. С помощью своего компьютера он подключился к мировой компьютерной сети и принялся просматривать сводки новостей. Ничего интересного. Он знал, что сможет убедиться в успехе операции только после того, как все его посланцы вернутся домой и каждый доложит о выполнении поставленной перед ним задачи. Вообще-то даже в этом случае нельзя быть уверенным в успехе операции. Пройдёт три или четыре дня, может быть, пять, прежде чем по каналам связи из американских городов в Центр инфекционных заболеваний в Атланте помчатся панические крики, взывающие о помощи. Вот тогда он убедится в успехе.

Глава 39

Лицом к лицу

Перелёт через Атлантический океан прошёл спокойно. VC-20B больше походил на маленький авиалайнер, чем на реактивный самолёт, в котором путешествуют бизнесмены, а лётчики ВВС, которые казались Кларку такими молодыми, что им впору сдавать экзамены на право вождения автомобиля, управляли самолётом уверенно и спокойно. Маленький авиалайнер начал спуск в темноту европейской ночи и совершил посадку на военной авиабазе к западу от Парижа.

Там не было церемонии встречи как таковой, но Адлер был государственным чиновником министерского ранга, и его полагалось встретить даже при секретной миссии. В данном случае, как только стихли двигатели, к самолёту подошёл высокопоставленный представитель Министерства иностранных дел. Спустившись по трапу, Адлер сразу узнал его.

— Клод!

— Здравствуй, Скотт. Поздравляю тебя с повышением, дружище! — Из уважения к американским обычаям поцелуев не последовало.

Кларк и Чавез оглянулись вокруг в поисках опасности, угрожающей государственному секретарю. На огромном поле аэродрома они увидели только французских солдат с оружием в руках — или это были полицейские, с такого расстояния трудно определить, — окруживших кольцом прибывший VC-20B. У европейцев привычка демонстрировать автоматы даже на городских улицах. Возможно, подумал Джон, это сдерживающе действует на уличных хулиганов, но всё-таки кажется излишне устрашающим. Впрочем, Кларк с Чавезом не ожидали особой опасности во Франции, и скоро их мнение подтвердилось. Адлер и его французский друг сели в правительственный лимузин, Кларк и Чавез разместились в автомобиле сопровождения. Экипаж самолёта отправился на отдых, который полагался после длительного перелёта, — на языке военных лётчиков это означало, что они получат возможность выпить несколько стаканов со своими французскими коллегами.

— Сейчас мы отправимся в зал ожидания, — объяснил полковник ВВС Франции, сидящий в машине вместе с Кларком и Чавезом. — Самолёт будет готов через несколько минут. Может быть, вы хотите освежиться?

— Merci, mon commandant[87], — ответил Динг. Действительно, подумал он, эти французы знают, что такое гостеприимство.

— Мы благодарны за то, что вы помогли организовать эту встречу, — сказал Адлер своему другу. В прошлом оба одновременно служили советниками в дипломатических представительствах сначала в Москве, а затем в Претории и не раз выполняли задания своих правительств, требующие крайне осторожного и обдуманного подхода.

— Не стоит благодарности, Скотт. — Клоду понадобилось немало усилий, чтобы достигнуть желаемого, но дипломаты и разговаривают как дипломаты, даже когда этого не требуется. Когда-то Клод помог Адлеру осуществить процедуру развода, причём сделал это чисто по-французски — он говорил, не закрывая рта, словно при заключении соглашения между странами. С тех пор этот случай стал едва ли не шуткой между ними. — Наш посол сообщает, что Дарейи готов прислушаться к разумным предложениям.

— И в чём они могут состоять? — спросил своего коллегу государственный секретарь. Они подъехали к офицерскому клубу авиабазы и через минуту расположились в уединённой комнате рядом с рестораном за бутылкой розового «божоле». — Как ты оцениваешь ситуацию, Клод? Каковы, на ваш взгляд, намерения Дарейи?

Французский дипломат пожал плечами. Этот жест был таким же характерно французским, как вино на столе. Клод разлил «божоле» по бокалам, и они торжественно подняли их. Вино было превосходным даже по высочайшим стандартам французской дипломатической службы. Затем пришло время говорить о деле.

— У нас нет определённого мнения. Мы озабочены смертью туркменского премьера.

— А разве смерть президента Ирака не вызывает у вас вопросов?

— Не думаю, чтобы кто-то сомневался в её причинах. Скорее всего это следствие длительной вражды между двумя странами.

— Не уверен. — Адлер сделал ещё один глоток из бокала. — Клод, ты по-прежнему лучший знаток вин из всех, кого я знаю. Итак, о чём он сейчас думает?

— По-видимому, о многом. У него не все благополучно внутри страны — вы, американцы, не проявляете должного интереса к внутренним проблемам Ирана. Население волнуется, хотя сейчас, после того как он завоевал Ирак, эта проблема временно отошла на второй план. По нашему мнению, прежде чем идти дальше, он займётся консолидацией Объединённой Исламской Республики. Мы также считаем, что эта процедура может оказаться ему не по силам. Мы не теряем надежды. Скотт, что крайний фундаментализм его режима со временем станет более умеренным, причём не в очень далёком будущем. Сейчас уже не восьмой век, даже в том регионе земного шара.

Адлер задумался, затем кивнул.

— Надеюсь, ты прав. Этот человек всегда внушал мне опасения.

— Все люди смертны. Ему семьдесят два года, и он много работает. Впрочем, мы будем следить за ним, правда? Если он предпримет какие-то агрессивные действия, мы остановим его совместными усилиями, как делали это в прошлом. Мы обсуждали эту проблему с саудовцами. Они проявляют признаки беспокойства, но не больше. Наша оценка ситуации совпадает с их позицией. Мы советуем вам отнестись к нему без предубеждений.

Клод может быть прав, подумал Адлер. Дарейи действительно стар, а консолидация управления только что присоединённой страной потребует немало сил и времени. Более того, самый простой способ умиротворения враждебной страны, если у вас достаточно терпения, заключается в том, чтобы хорошо относиться к этим ублюдкам. Надо постепенно развивать торговые отношения, посылать туда журналистов, добиться приёма передач Си-эн-эн, демонстрировать американские фильмы в местных кинотеатрах — это может творить чудеса. Конечно, если у вас хватает терпения и времени. В американских университетах учатся много иранских юношей. Для Америки это самый эффективный способ изменить ситуацию внутри ОИР. Проблема, однако, заключается в том, что и Дарейи знает об этом. А теперь он, Скотт Адлер, назначен на пост государственного секретаря, хотя никогда не рассчитывал подняться так высоко в правительственной иерархии, и от него ждут ответа на вопросы. Впрочем, он достаточно хорошо знаком с историей дипломатии и знает, как поступать дальше.

— Я выслушаю, что он скажет. В конце концов, мы не стремимся создавать себе новых врагов, Клод, ты ведь понимаешь это.

— D'accord[88]. — Француз подлил Адлеру вина. — К сожалению, ты не найдёшь ничего подобного в Тегеране.

— Во время работы я ограничиваю себя двумя бокалами.

— На самолёте, который доставит тебя в Тегеран, отличный экипаж, — заверил Клод американского госсекретаря. — Эти пилоты летают с нашими министрами.

— Разве когда-нибудь вас можно было упрекнуть в недостатке гостеприимства?

Кларк и Чавез пили «перрье», который был здесь дешевле, чем в Америке, хотя лимоны, наверно, стоили столько же.

— Как дела в Вашингтоне? — спросил французский коллега, стараясь развлечь их разговором или хотя бы создать такое впечатление.

— Как ни странно, в стране поразительно спокойная обстановка. Может быть, положительную роль сыграло то, что правительство не проявляет особой активности, — сказал Джон, стараясь уйти от ответа.

— А все эти разговоры о вашем президенте и его авантюрах?

— Мне кажется, что все это скорее взято из кино. — Лицо Дин-га выражало предельную откровенность.

— Значит, он украл русскую подлодку? В одиночку? — усмехнулся Джон. — Интересно, кто мог придумать такое?

— Но ведь в Америке находится глава русского шпионского ведомства, — возразил француз. — Я видел его по телевидению.

— Да, конечно, готов поспорить, что мы заплатили ему колоссальные деньги, чтобы он перебрался к нам.

— Наверно, хочет написать книгу и получить ещё больше, — засмеялся Чавез. — И этот сукин сын наверняка их получит. Послушайте, mon ami[89], мы всего лишь рабочие пчелы, рядовые охранники, понимаете?

Ответ Чавеза повис в воздухе, словно планёр, соскользнувший с воздушного потока. Кларк посмотрел в глаза собеседнику. Никаких сомнений, он из французской разведки и отлично понимает, что мы сотрудники ЦРУ, подумал американец.

— В таком случае будьте осторожны с нектаром, который найдёте там, куда полетите, мой молодой друг. Он может оказаться слишком сладким. — Разговор походил на начало карточной игры — колода перетасована и сейчас на стол лягут первые карты. Играть придётся с другом, но всё-таки оба партнёра будут стремиться к выигрышу.

— Что вы имеете в виду?

— Вам предстоит встреча с очень опасным человеком. Он выглядит так, словно знает что-то, чего мы не понимаем.

— Вы работали в Иране? — спросил Джон.

— Да, мне довелось путешествовать по этой стране.

— И каково ваше впечатление? — прозвучал вопрос Чавеза.

— Я так и не смог понять иранцев.

— Это верно, — согласился Кларк. — Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Ваш президент — весьма любопытный человек, — снова заметил француз. Кларку стало ясно, что он руководствуется одним любопытством, и это сразу расположило его к офицеру французской разведки.

Джон посмотрел ему прямо в глаза и решил отблагодарить за предупреждение, как и следует поступить одному профессионалу по отношению к другому.

— Это верно, — заверил его Кларк. — Он один из нас.

— А все эти любопытные истории?

— Вот об этом я ничего не могу сказать, — улыбнулся Джон. Улыбка его ясно говорила: ну, конечно же, все это правда. Неужели вы думаете, что у репортёров хватит ума придумать такое?

Оба сотрудника разведывательных служб — французской и американской — думали об одном и том же, хотя ни один не мог сказать этого вслух: как жаль, что мы не можем когда-нибудь вечером встретиться и за ужином рассказать друг другу о пережитом. Но такого просто не бывает.

— На обратном пути, когда вы прилетите из Тегерана, я предложу вам выпить со мной.

— После возвращения оттуда я с удовольствием приму ваше предложение.

Динг просто слушал и наблюдал за происходящим. У этого старого сукиного сына по-прежнему было чему поучиться.

— Приятно, когда у тебя есть друзья, — сказал он через пять минут, когда они шли к французскому самолёту.

— Он не просто друг, он настоящий профессионал. К мнению таких людей надо прислушиваться, Доминго.

Никто не утверждал, что легко управлять страной, даже тем, кто способны почти при любом поступке ссылаться на волю Всевышнего. Вот и Дарейи, который управлял страной в том или ином качестве почти двадцать лет, испытывал недовольство от тех административных мелочей, которые поступали к нему и ждали его решения. Ему и в голову не приходило, что всё это было по его вине. Сам Дарейи считал своё правление справедливым, хотя в народе его считали излишне жестоким. Почти всякое нарушение закона влекло за собой смертную казнь, и даже незначительные административные ошибки, совершенные чиновниками, означали для них конец карьеры — в зависимости, конечно, от важности совершенной ошибки. Чиновник, который отрицательно отвечал на все запросы, ссылаясь на то, что закон ясно трактует эту проблему — независимо от того, как это обстояло на самом деле, — редко навлекал на себя гнев начальства. Тот, кто расширял власть правительства на большинство каждодневных проблем, всего лишь усиливал власть Дарейи. Такие решения принимались легко и не вызывали затруднений для главы государства.

Однако в реальной жизни все обстояло не так просто. Практические вопросы, например, начиная от продажи арбузов до подачи звуковых сигналов автомобилями вблизи мечетей, требовали определённого толкования, потому что в святом Коране они не затрагивались, а гражданское право основывалось на учении Пророка. Но либерализация жизни в стране представляла собой важный шаг, потому что либерализацию любой власти можно рассматривать как теологическую ошибку, особенно в стране, где вероотступничество каралось смертной казнью. Вот почему чиновники, столкнувшись с необходимостью дать положительный ответ на запрос, предпочитали в случае сомнения предоставить решение проблемы тем, кто стояли выше, и давали отрицательный ответ. Это получалось у них легко и просто, поскольку делалось на протяжении всей карьеры, и ответы звучали вполне убедительно. А высокопоставленные чиновники теряли намного больше в тех редких случаях, если кто-то наверху выражал несогласие с положительным ответом на запрос. Все это означало, что проблемы накапливались и образовывали пирамиду, которая поднималась до самого аятоллы. Между Дарейи и многочисленным чиновничеством находился совет религиозных лидеров (он сам был его членом при Хомейни) и парламент, пусть заседающий только формально, а также опытные высокопоставленные чиновники. Но, к разочарованию нового религиозного главы ОИР, принцип не менялся, и ему приходилось решать столь «важные» вопросы, как время работы рынков, цены на бензин и программы обучения женских начальных школ. Мрачное выражение, которое появлялось у него на лице при обсуждении столь тривиальных вопросов, всего лишь делало его подчинённых ещё более подобострастными, когда они выдвигали соображения «за» и «против», что лишь прибавляло видимость серьёзности абсурдной ситуации, их попыткам завоевать расположение аятоллы своей строгостью (они всегда были против всех изменений, входящих в повестку дня) и своей практичностью (они поддерживали их). Самая главная политическая игра в стране заключалась в стремлении завоевать расположение Дарейи, и в результате он оказывался связанным по рукам и ногам обсуждением маловажных вопросов, тонул в них, словно насекомое в янтарной смоле, тогда как ему требовалось сосредоточить все силы и энергию на решении действительно важных проблем. Самым поразительным было то, что он не понимал, почему окружающие его люди отказываются брать на себя инициативу, хотя время от времени сам обрушивал тяжёлую кару на тех, кто решались поступать самостоятельно.

Вот в таком настроении он и прилетел в Багдад этим вечером для встречи с местным духовенством. Требовалось решить вопрос, какую мечеть ремонтировать прежде. Духовенство знало, что Махмуд Хаджи предпочитает молиться в одной из них, любит другую за её архитектурные достоинства и восхищается третьей из-за её исторического значения, тогда как население города предпочитало совсем иную мечеть. Разве не будет самым лучшим решением с политической точки зрения отремонтировать первой именно её, чтобы укрепить политическую стабильность в стране? Затем на повестке дня было обсуждение вопроса о праве женщин водить автомобили (предыдущий иракский режим относился к этой проблеме излишне либерально!), что вызывало возражения у духовенства. Но отнять право, которым женщины уже владеют, может вызвать недовольство, да и как поступить с теми женщинами, у которых в семье не было мужчины, способного возить их по городу (к этой категории относились, например, вдовы) и которые не могли нанять шофёра? Разве правительство не должно позаботиться об их нуждах? Некоторые женщины — например врачи и учителя — играли важную роль в местном обществе. С другой стороны, Иран и Ирак объединились теперь в одну страну, и разве правильно разрешать одно иранским женщинам и лишать того же иракских? Для решения этих важных вопросов и нескольких других, им подобных, ему пришлось этим вечером лететь в Багдад.

Дарейи, сидя в своём личном самолёте, прочитал повестку вечернего заседания и едва не закричал от гнева и безысходности, но он был для этого слишком терпеливым человеком — или так говорил себе. В конце концов, ему нужно приготовиться к предстоящей утром более важной встрече с американским государственным секретарём, евреем по национальности. Он углубился в бумаги. Выражение его лица вселило страх даже в экипаж самолёта, хотя Махмуд Хаджи не заметил этого, а даже если бы и заметил, то не понял бы причины.

Ну почему люди не могут проявить хоть немного инициативы?

Реактивный самолёт, на котором летел Адлер с сопровождающими его людьми, был «Дассо Фалкон 900В» — французский вариант американского двухмоторного VC-20B. Экипаж состоял из двух лётчиков, причём оба были очень высокого звания для этого чартерного рейса, и двух очаровательных стюардесс. Во всяком случае одна из них, решил Кларк, является сотрудницей французской разведки, а может быть, и обе. Он любил французов, особенно их разведслужбы. Несмотря на то что Франция временами была непредсказуемым союзником, что причиняло немало хлопот, когда французы принимались за дело в чёрном мире разведки, они блестяще справлялись с задачами, ничуть не уступая разведывательным службам других стран и часто превосходя их. К счастью, в данном случае внутри самолёта было шумно, и потому установка подслушивающих устройств вряд ли оказалась бы успешной. Может быть, этим объяснялось то, что каждые пятнадцать минут к ним подходила то одна, то другая стюардесса и спрашивала, не хотят ли они чего-нибудь.

— Нам не нужно знать ничего конкретного перед посадкой в Тегеране? — спросил Джон, с улыбкой отклонив очередное предложение.

— Вообще-то нет, — ответил Адлер. — Мы собираемся всего лишь прощупать этого человека, узнать, каковы его намерения. Мой приятель Клод — он встречал нас в Париже — сказал, что ситуация не настолько плоха, как кажется на первый взгляд, и его доводы были весьма убедительными. Моя задача заключается главным образом в том, чтобы передать Дарейи обычное предложение дружбы и сотрудничества.

— И всё-таки будьте осторожны, — улыбнулся Чавез. На лице государственного секретаря появилась ответная улыбка.

— На дипломатическом языке это звучит более утончённо, но я понимаю ваше предостережение. Между прочим, какова ваша профессия, мистер Чавез?

Кларк улыбнулся, услышав этот вопрос.

— Вам не понравится, если вы узнаете, откуда мы его подобрали, господин секретарь.

— Я только что закончил диссертацию на степень магистра, — не без гордости ответил молодой разведчик. — В июне получаю диплом.

— Где?

— В университете Джорджа Мейсона, у профессора Альфер. Это пробудило интерес госсекретаря.

— Вот как? В прошлом она работала у меня. Какова тема диссертации?

— «Исследование традиционной мудрости: ошибочные дипломатические манёвры в Европе конца девятнадцатого — начала двадцатого столетия».

— Немцы и британцы?

— Главным образом. Особенно в соревновании за господство на море, — кивнул Чавез.

— И ваш вывод?

— Люди не всегда признают разницу между стратегическими и тактическими целями. Те, кому следовало думать о будущем, думают вместо этого о настоящем. Поскольку они смешивали политику с искусством управления государством, то оказались втянутыми в войну, которая разрушила весь европейский порядок и заменила его рубцовой тканью, словно после хирургической операции.

Поразительно, подумал Кларк, прислушиваясь к этой беседе, как меняется голос Динга, когда он говорит о своей научной работе.

— И вы по-прежнему офицер службы безопасности? — спросил государственный секретарь. В его голосе звучало недоверие.

На лице Чавеза появилась улыбка, столь свойственная его латинской расе.

— Был раньше. Простите, что я не передвигаюсь прыжками и не волочу кисти рук по земле, как положено офицеру службы безопасности, сэр.

— Тогда почему Эд Фоули приставил вас обоих ко мне?

— Это из-за меня, — заметил Кларк. — Руководители ЦРУ хотят, чтобы мы прогулялись по Тегерану и оценили обстановку.

— Из-за вас? — недоуменно спросил Адлер.

— Я занимался обучением обоих Фоули, когда-то в далёком прошлом, — объяснил Джон, и после этого направление разговора резко изменилось.

— Так это вы те парни, что спасли Когу! Это вы…

— Да, мы были там, — подтвердил Чавез. Он решил, что государственный секретарь наверняка имеет допуск к таким вопросам. — Мы тогда здорово повеселились.

Государственный секретарь подумал, что ему следует чувствовать себя оскорблённым из-за приставленных к нему двух оперативников, причём ещё в большей степени из-за замечания младшего из них относительно того, что им следовало бы волочить кисти рук по земле и передвигаться прыжками. Но степень магистра, полученная в университете Джорджа Мейсона…

— Кроме того, вы те парни, что прислали доклад, который вызвал насмешку у Бретта Хансона, — доклад относительно Гото. Оказалось, что это отличный доклад, вы проделали тогда великолепную работу. — Раньше Адлер не мог понять, что делают эти двое в группе по составлению материалов о национальной безопасности в отношении к ОИР. Теперь ему стало ясно.

— Однако никто не прислушался к нашей точке зрения, — напомнил Чавез. Их доклад мог сыграть решающую роль в войне с Японией, причём им пришлось тогда работать в особенно трудных условиях. Но отправленное ими сообщение дало Чавезу реальное представление о том, что дипломатия и система управления государством с 1905 года мало изменились. Это был зловещий ветер, не предвещавший никому ничего хорошего.

— Но я буду теперь прислушиваться, — пообещал Адлер. — Сообщите мне впечатление о своей прогулке по городу, ладно?

— Непременно. Полагаю, вы входите теперь в число людей, которым нужно знать о происходящем, — заметил Джон, вопросительно подняв бровь.

Адлер повернулся и жестом подозвал к себе одну из стюардесс, привлекательную брюнетку, которую Кларк выделил как сотрудницу французской разведки. Она была чертовски хороша, но несколько неловко обращалась с посудой в маленькой кухне, чего никогда не допустила бы профессиональная стюардесса.

— Да, мсье министр?

— Сколько нам осталось до посадки?

— Четыре часа.

— Тогда можете принести нам колоду карт и бутылку вина?

— Конечно, мсье министр. — Стюардесса поспешила выполнить просьбу.

— Мы не должны пить на службе, сэр, — заметил Чавез.

— Вы не на службе до момента посадки, — сказал Адлер. — А я люблю играть в карты перед началом трудных переговоров. Успокаивает нервы. Джентльмены готовы на дружескую партию?

— Ну что ж, господин секретарь, если вы настаиваете, — ответил Джон. Теперь все они получат представление о предстоящей операции. — Партию в покер, пожалуй?

Все знали, где проходит разделительная линия. Стороны не обменивались официальными коммюнике, по крайней мере не между Пекином и Тайбэем, но, несмотря на это, все знали и понимали значение границы, потому что военные склонны быть практичными и наблюдательными. Самолёты КНР не подлетали ближе чем на десять морских миль (восемнадцать километров) к определённой линии, проходящей с севера на юг, и самолёты Китайской Республики, признавая это обстоятельство, держались на том же расстоянии от невидимой линии долготы. По каждую сторону этой линии военные могли поступать, как им заблагорассудится, проявлять любую агрессивность, тратить столько боеприпасов, сколько могли себе позволить, и противная сторона соглашалась с этим без всякого обмена радиограммами. Все это делалось в интересах стабильности. Игры с заряженным оружием всегда опасны — это относится как к государствам, так и к детям, хотя последние легче подчиняются дисциплине.

У Америки сейчас было четыре подводных лодки в Тайваньском проливе. Они находились под невидимой линией границы, что являлось самым безопасным местом. Эскадра из трех надводных кораблей разместилась у северного входа в пролив. В неё входили крейсер «Порт ройял» и эсминцы «Салливаны» и «Чандлер». Все они были предназначены для борьбы с самолётами противника и оборудованы в общей сложности 250 ракетами типа «корабль — воздух». При обычных условиях они несли охрану авианосцев от воздушных атак, но сейчас «их» авианосец стоял в гавани Пирл-Харбора, где ему меняли силовые установки. Крейсер «Порт ройял» и эсминец «Салливаны» — названный так в честь семьи моряков, погибших в 1942 году на одноимённом корабле, — были кораблями типа «иджис» и несли мощные радиолокационные установки SPY, предназначенные для наблюдения как за воздушным пространством, так и за морской поверхностью. В данный момент они вели наблюдения за воздухом, тогда как подводные лодки следили за остальным. На борту «Чандлера» специальная группа занималась сбором радиоэлектронной информации, а именно: контролем за радиопереговорами сторон. Подобно патрульному полицейскому, они находились здесь не для того, чтобы вмешиваться в учения, а чтобы просто дружески, так сказать, напоминать сторонам, что правоохранительные органы совсем рядом, и потому не давать событиям заходить слишком далеко. По крайней мере так они считали. Если кто-нибудь возражал против присутствия американских кораблей, ему напоминали, что моря свободны для мореплавания и корабли никому не мешают, не правда ли? То, что присутствие американских кораблей было частью определённого плана, не являлось чем-то очевидным, во всяком случае не с первого взгляда. Но то, что случилось дальше, сбило с толку почти всех.

В воздухе чувствовался рассвет, хотя на морской поверхности было ещё темно. Звено из четырех истребителей ВВС КНР взлетело с наземного аэродрома и направилось на восток. Через пять минут за ним последовало ещё одно звено из четырех истребителей. Они отчётливо виднелись на экранах радиолокаторов американских кораблей, хотя находились на предельном расстоянии. Им тут же присвоили определённые номера, и компьютерная система слежения на борту крейсера «Порт ройял» следила за их продвижением на восток к удовлетворению матросов и офицеров, находившихся в центре боевой информации. Всё шло хорошо и гладко до тех пор, пока истребители, продолжив полет, не приблизились к невидимой границе между двумя флотами. Тогда американский лейтенант снял телефонную трубку и нажал на кнопку.

— Слушаю, — пробормотал сонный голос.

— Капитан, это центр боевой информации. Звено самолётов ВВС КНР, по-видимому, это истребители, вот-вот пересечёт демаркационную линию. Они летят курсом ноль-девять-ноль на высоте пятнадцать тысяч футов, пеленг два-один-ноль, скорость пятьсот узлов. Ещё одно звено следует в нескольких минутах за ними.

— Сейчас приду. — Через две минуты капитан, даже не успев одеться, вошёл в центр боевой информации. Он не увидел, как истребители КНР нарушили границу, но услышал, как старшина доложил:

— Четыре или больше истребителей летят курсом на запад. Чтобы упростить наблюдения за ситуацией, в компьютер ввели приказ помечать символом «вражеский» истребители континентального Китая и символом «свой» истребители Тайваня. Время от времени в этом районе появлялись и американские самолёты, но их задача заключалась в сборе электронной информации, и потому они держались далеко от места учений. В данный момент на экране радиолокаторов виднелись два сближающихся звена истребителей, находящихся пока на расстоянии тридцати миль друг от друга, но это расстояние сокращалось со скоростью более тысячи миль в час. Радар вёл также наблюдение за шестью гражданскими авиалайнерами, причём все шесть находились к востоку от разделительной линии и не обращали внимания на учения, район которых им было предписано обходить стороной.

— Рейд шесть поворачивает, — доложил матрос, следивший за экраном радиолокатора. Это было первое звено истребителей, взлетевших с наземных аэродромов КНР, и на глазах капитана они повернули на юг, тогда как звено истребителей, взлетевших с аэродромов Тайваня, продолжало стремительно сближаться с ними.

— Тайваньские истребители включили радары слежения, — доложил старшина, который следил за электромагнитными излучениями. — Они осветили рейд шесть.

— Может быть, поэтому они и отвернули, — пробормотал капитан.

— Или сбились с курса? — заметил офицер центра боевой информации.

— Там все ещё темно. Не исключено, что они просто залетели слишком далеко. — Американские офицеры не знали, какое навигационное оборудование установлено на истребителях ВВС КНР, а управлять одноместным истребителем над морем ночью — далеко не простое дело.

— Вижу включённые радары с западного направления, по-видимому, это рейд семь, — доложил старшина, следивший за электромагнитными излучениями. Рейд семь был вторым звеном, взлетевшим с наземных аэродромов континентального Китая.

— Как относительно радиолокаторов рейда шесть? — спросил офицер центра боевой информации.

— По-прежнему выключены, сэр. — Первые четыре истребителя ВВС КНР закончили разворот и летели теперь на запад, возвращаясь к разделительной линии. Их продолжали преследовать истребители Китайской Республики. И в этот момент все переменилось.

— Рейд семь поворачивает, новый курс ноль-девять-семь.

— Теперь они направляются прямо на Эф-шестнадцатые… включили радары .. — заметил лейтенант. Впервые в его голосе прозвучала тревога. — Рейд семь освещает шестнадцатые, его радары в режиме слежения.

Истребители F-16 Китайской Республики теперь тоже повернули. Им предстояла большая работа. Новейшие истребители, сделанные в Америке, и их пилоты, элита ВВС Тайваня, составляли треть истребительных сил острова, и на них легла задача прикрывать его и отвечать на все лётные манёвры их континентальных двоюродных братьев. Оставив группу Рейд шесть, истребители которой возвращались обратно, тайваньцы неминуемо перенесли своё внимание на следующее звено, Рейд семь, продолжающее полёт на восток. Скорость сближения все ещё составляла тысячу миль в час, обе стороны включили локаторы слежения, нацеленные друг на друга. В международной практике это признавалось недружелюбным манёвром и его старались избегать по той простой причине, что в воздухе это являлось эквивалентом винтовки, нацеленной кому-то прямо в голову.

— Смотрите, сэр, — доложил старшина, следивший за электромагнитными излучениями, — радары Рейда семь только что переключились на режим наведения.

Вместо поиска целей воздушные локаторы истребителей теперь действовали в режиме наведения на цель ракет «воздух — воздух». То, что было недружелюбным манёвром несколько секунд раньше, стало теперь открыто враждебным.

Тайваньские истребители разделились на две пары и начали маневрировать. Летящие им навстречу истребители КНР последовали их примеру. Первое звено, Рейд шесть, пересекло теперь разделительную линию и продолжало полёт на запад, возвращаясь, по-видимому, на свой аэродром.

— Думаю, я понял, что там происходит, сэр, смотрите, как…

В это мгновение на экране появилась крошечная точка, отделившаяся от одного из истребителей F-16…

— Проклятье, — вырвалось у одного из матросов. — Они пустили ракету.

— Не одну, а две, — поправил его старшина.

В воздухе виднелись теперь две ракеты «воздух — воздух» AIM-120, изготовленные в Америке, которые мчались каждая к своей цели.

— Увидев включённые радары наведения, они решили, что их атакуют. Господи! — Капитан повернулся к офицеру связи. — Немедленно соедините меня с главнокомандующим Тихоокеанским флотом!

События развивались стремительно. На экране один из истребителей КНР превратился в белое пятно. Второй, заметив опасность, дёрнулся в сторону и в последнее мгновение сумел увернуться от нацеленной в него ракеты.

Затем он вернулся обратно. Южная пара истребителей КНР тоже сделала манёвр, звено Рейд шесть резко повернуло на север и включило свои радиолокаторы. Через десять секунд было выпущено ещё шесть ракет, помчавшихся к своим целям.

— Настоящий воздушный бой! — воскликнул старший вахтенный офицер.

Капитан поднял телефонную трубку:

— Мостик, объявить боевую тревогу, боевую тревогу! — Затем он схватил микрофон радиосвязи и вызвал командиров кораблей сопровождения, находившихся в десяти милях к западу и востоку от крейсера. Тем временем по крейсеру «Порт ройял» разнёсся грохот колоколов боевой тревоги.

— Вижу происходящее, — отрапортовал эсминец «Салливаны», находящийся мористее.

— Я тоже, — донеслось с эсминца «Чандлер», который занимал позицию ближе к острову Тайвань, но получал изображение от кораблей «иджис» через спутниковую систему видеосвязи.

— Попадание! — Ещё один истребитель КНР взорвался и нырнул ко все ещё тёмной поверхности моря. Через пять секунд был сбит истребитель F-16.

В центр боевой информации вбегали матросы и занимали места по боевому расписанию.

— Капитан, звено Рейд шесть пыталось осуществить имитацию…

— Да, теперь я понимаю это, но сейчас нам осталось лишь подбирать обломки.

А далее, как и следовало ожидать, одна из ракет сбилась с курса. Они были такими маленькими, что их едва различали на экране радиолокатора, но техник увеличил мощность излучения до шести миллионов ватт, и картина прояснилась.

— Проклятье! — воскликнул старшина, указывая на главный тактический дисплей. — Капитан, посмотрите!

Ситуация сразу стала ясной. Один из истребителей выпустил ракету с инфракрасной головкой наведения, а самой горячей целью поблизости от района учений был аэробус А-310 авиакомпании «Чайна эйрлайнз» с двумя гигантскими турбовентиляторными двигателями «Дженерал электрик» — примерно такие же двигатели служили силовыми установками на всех трех американских кораблях, — и красному глазу головки наведения раскалённые дюзы его двигателей показались пылающим солнцем.

— Старшина, предупредите его! — крикнул шкипер.

— «Эйр Чайна шесть-шесть-шесть», это военный корабль американского военно-морского флота. С северо-западного направления вас преследует ракета «воздух — воздух», повторяю, с северо-запада вас преследует ракета, немедленно осуществляйте манёвр уклонения!

— Что-что?! — донеслось из динамика, однако самолёт начал манёвр, поворачивая налево и теряя высоту. Впрочем, было очевидно, что это уже не имело значения.

Рассчитанный вектор ракеты ни на мгновение не отклонился от цели. На борту крейсера надеялись, что ракета сожжёт запас топлива и не достигнет цели, но она летела со скоростью в три Маха, тогда как пассажирский самолёт уже сбавил скорость, заходя на посадку на свой домашний аэродром. Когда пилот опустил нос авиалайнера и начал терять высоту, это всего лишь упростило наведение ракеты.

— Это огромный самолёт, — произнёс капитан.

— У него всего два двигателя, сэр, — напомнил офицер, управляющий стрельбой.

— Попадание! — выкрикнул старшина у радиолокационного экрана.

— Опускайся к посадочной дорожке, приятель, быстрее опускайся! — выдохнул капитан, сдерживая желание отвернуться от экрана. — Проклятье! — На дисплее отражённый сигнал, означающий авиалайнер, внезапно в три раза увеличился в размерах и замелькал код аварии.

— Он передаёт «Мэйдэй», сэр, — послышался голос радиста. — «Эйр Чайна три шестёрки» передаёт сигнал бедствия… повреждены двигатель и крыло… пожар на борту.

— Ему осталось всего пятьдесят миль, — заметил старшина. — Он поворачивает на вектор прямого подхода к аэродрому Тайбэя.

— Капитан, все находятся на постах по боевому расписанию. Боевая тревога пробита и исполнена, сэр, — доложил вахтенный офицер.

— Очень хорошо, — отозвался шкипер, не отрывая взгляда от центра трех радиолокационных дисплеев. Воздушный бой, заметил он, закончился так же быстро, как и начался, сбито три истребителя, один повреждён, и обе стороны отозвали свои самолёты, чтобы зализывать раны и пытаться понять, что же, собственно, произошло. На тайваньской стороне в воздухе находилось ещё одно звено истребителей, барражирующих над берегом.

— Капитан! — послышался голос старшины, который следил за электромагнитными излучениями. — Похоже, только что включились все радары на каждом корабле. Источники электромагнитного излучения повсюду. Я начинаю классифицировать их.

Капитан знал, что все это не имело сейчас значения. Взгляды всех были прикованы к «Эрбасу-310», который сбавил скорость и начал терять высоту.

— Оперативное управление главнокомандующего Тихоокеанским флотом, сэр, — произнёс старший радист.

— Докладывает «Порт ройял», — произнёс капитан в трубку космической связи. — У нас только что закончился небольшой воздушный бой, одна ракета сбилась с курса и, по-видимому, попала в пассажирский авиалайнер, совершающий рейс из Гонконга в Тайбэй. Авиалайнер пока в воздухе, но, похоже, понёс серьёзные повреждения. Сбиты два МиГа китайских коммунистов и один F-16 Тайваня, возможно, повреждён и ещё один.

— Кто начал бой? — спросил дежурный офицер оперативного управления.

— Мы считаем, что один из тайваньских истребителей первым выпустил ракету. Скорее всего он подумал, что его атакуют. — За несколько секунд капитан объяснил создавшуюся ситуацию. — Я загружу радиолокационную запись и пошлю вам как можно быстрее.

— Хорошо. Спасибо, капитан. Я передам ваше донесение боссу. Держите нас в курсе событий.

— Будет исполнено. — Капитан отключил космическую связь и повернулся к вахтенному офицеру. — Подготовьте ленту с записью боя для передачи в Пирл-Харбор.

— Слушаюсь, сэр.

Авиалайнер компании «Эйр Чайна» по-прежнему направлялся к берегу, но на радиолокационном экране было заметно, что он то и дело отклоняется от прямого курса на Тайбэй. Группа радиоэлектронной разведки на «Чандлере» прислушивалась к радиопереговорам. Поскольку английский является языком международной авиации, они слышали, как пилот, сидящий за штурвалом повреждённого авиалайнера, отдаёт быстрые и чёткие команды на землю, готовя аэродром к приёму его самолёта. В Тайбэе задействовали все необходимые пожарные и санитарные машины. Пилот вместе со вторым пилотом прилагали все силы, чтобы удержать повреждённый авиалайнер на прямом курсе. Лишь они знали, насколько серьёзные повреждения получил их самолёт. Все остальные были только зрителями, им оставалось всего лишь молиться, чтобы самолёт сумел благополучно пролететь оставшиеся мили в течение последних пятнадцати минут.

Известия о происшествии в Тайваньском проливе стремительно поднимались по командной лестнице. Центром связи был кабинет адмирала Дейвида Ситона в здании на вершине холма над гаванью Пирл-Харбора. Старший дежурный офицер связался со своим главнокомандующим, который тут же приказал ему отправить в Вашингтон молнию с пометкой «Критическая». Затем Ситон распорядился передать шифровку на семь военных кораблей ВМС США, находящихся в районе учений, приказывая им повысить уровень боевой готовности и внимательно прислушиваться ко всем переговорам. После этого было послано уведомление всем американцам, играющим роль наблюдателей на всех командных постах Китайской Республики в период учений, но… до того как они поступят к адресатам, пройдёт немало времени. В Тайбэе ещё не было американского посольства, и потому там отсутствовали атташе или сотрудники ЦРУ, которые могли бы сразу помчаться в аэропорт, чтобы убедиться, сумел ли авиалайнер благополучно приземлиться. В данный момент оставалось только ждать как известий от кораблей в районе учения, так и вопросов, которые начнут поступать из Вашингтона и на которые штаб главнокомандующего Тихоокеанским флотом ещё не мог ответить.

— Слушаю, — произнёс Райан, снимая телефонную трубку.

— С вами хочет поговорить доктор Гудли, сэр.

— О'кей, соедините. — Секундная пауза. — Что случилось, Бен?

— Неприятности у берегов Тайваня, сэр; не исключено, что серьёзные. — Советник по национальной безопасности объяснил создавшуюся ситуацию на основе данных, которыми располагал. На это потребовалось немного времени.

В целом система связи сработала впечатляюще оперативно. Авиалайнер все ещё находился в воздухе, а президент Соединённых Штатов уже знал о возникшей проблеме и… ни о чём больше.

— Хорошо, держите меня в курсе происходящего. — Райан посмотрел на стол, из-за которого собирался встать. — Черт бы их побрал, — пробормотал он. Вот тебе и пожалуйста — президентское могущество. Практически мгновенно узнаешь о событиях, повлиять на которые не в силах. Есть ли американцы на борту повреждённого авиалайнера? Что все это значит? И что там происходит, в конце концов?

Все могло быть и хуже. Дарейи вернулся к своему самолёту, пробыв в Багдаде меньше четырех часов. За это время он решил проблемы ещё быстрее и резче обычного, испытывая удовольствие от того, что вселил страх в сердца тех, кто осмелились побеспокоить по столь обыденным вопросам. От боли в желудке лицо его помрачнело ещё больше. Он поднялся по трапу, опустился в кресло и сделал знак пилоту, чтобы тот отправлялся в путь побыстрее — этакий небрежный взмах кисти, равнозначный порой смертному приговору. Через тридцать секунд трап был убран и двигатели заревели.

— Где вы научились так играть в покер? — поинтересовался Адлер.

— На флоте, господин секретарь, — ответил Кларк, сгребая выигрыш. Он уже выиграл десять долларов, хотя интерес к игре заключался не в деньгах. Дело в принципе. Он только что сорвал банк в два доллара, причём с его стороны это был чистейший блеф, на который поддался государственный секретарь. Отлично.

— А я полагал, что моряки плохо играют в карты.

— Некоторые так считают, — улыбнулся Кларк, подгребая к себе кучку четвертаков — А вы следите за его руками, — посоветовал Чавез.

— Я и так слежу за его руками, — проворчал Адлер. Подошла стюардесса и разлила оставшееся вино. Меньше двух полных стаканов на троих, просто чтобы провести время. — Извините меня, сколько ещё нам лететь?

— Меньше часа, мсье министр. — Адлер улыбнулся, и девушка пошла обратно.

— Королевские ставки, господин секретарь, — сказал ему Кларк.

Чавез посмотрел на свои карты. Пара пятёрок. Неплохое начало Он бросил четвертак в центр стола после Адлера.

У аэробуса А-310, изготовленного в Европе, при взрыве ракеты вышел из строя правый двигатель, но на этом его несчастья не кончились Ракета с инфракрасной головкой наведения подлетела к правому борту сзади и нанесла удар по боковой стороне огромного турбовентилятора «Дженерал электрик», так что осколки после взрыва разорвали наружную поверхность крыла. Некоторые из осколков пробили топливные баки — к счастью, почти пустые, — и оттуда начало выливаться горящее топливо, что привело в панику тех, кто сидели у иллюминаторов и могли видеть происходящее снаружи. Но это не было самым пугающим. Огонь позади самолёта не мог причинить никакого вреда, опустевший топливный бак не взорвался, как это могло бы случиться всего десятью минутами раньше. Хуже всего были повреждения, нанесённые плоскостям управления.

Оба пилота были опытными лётчиками, как этого требовали правила пассажирских авиаперевозок. Аэробус мог продолжать полет и на одном двигателе, который остался цел и теперь работал на полную тягу, потому что второй пилот отключил правый двигатель и нажал кнопку ручного контроля мощной системы пожаротушения. Через несколько секунд смолкли сирены, предупреждающие о пожаре, и второй пилот смог вздохнуть.

— Повреждён руль высоты, — сообщил пилот, потянув на себя рычаг управления и обнаружив, что аэробус не реагирует на это должным образом.

Однако вина тут лежала не на экипаже авиалайнера Дело в том, что аэробус практически управлялся компьютером и команды поступали от него на основании обширной программы и информации, получаемой непосредственно от различных датчиков, размещённых на корпусе самолёта, и от действий пилотов. Компьютеры принимали эти данные, анализировали их и затем давали команду плоскостям управления, что делать дальше. Повреждения, полученные от взрыва ракеты, не были предусмотрены программным обеспечением. Программа зарегистрировала выход из строя одного двигателя и пришла к выводу, что результатом был его взрыв, что программным обеспечением предусматривалось. Бортовые компьютеры оценили размер повреждений, полученных самолётом, проверили, какие плоскости управления действуют и насколько хорошо, и дали команды в соответствии с ситуацией.

— Двадцать миль, — доложил второй пилот, когда аэробус лёг на курс прямого подлёта к аэродрому. Пилот отрегулировал подачу газа с помощью дросселя, а компьютеры — на борту авиалайнера их было семь — пришли к выводу, что действия пилота правильны, и уменьшили тягу двигателя. Самолёт сжёг почти все топливо и потому был лёгким. В распоряжении пилотов было достаточно тяги. Они уже успели спуститься, так что потеря давления внутри салона им не угрожала. Пилоты чувствовали, что могут управлять самолётом и постараются дотянуть до посадочной полосы. Рядом летел пришедший на помощь истребитель. Его пилот решил осмотреть снаружи причинённые повреждения и попытался связаться с экипажем, чтобы сообщить результаты осмотра, но те на мандаринском наречии раздражённо потребовали, чтобы он оставил их в покое.

Пилот истребителя видел, как поток воздуха срывает обшивку с аэробуса, и попытался сообщить об этом, но его снова отказались слушать. Истребитель отлетел чуть назад и в сторону, чтобы наблюдать за авиалайнером, одновременно он вёл переговоры со своей базой.

— Десять миль. — Скорость была теперь меньше двухсот узлов, пилоты попытались опустить закрылки и предкрылки, но плоскости управления на правом крыле не сработали, и потому компьютеры, заметив это, не выпустили их и на левой стороне. Это сулило посадку на излишне высокой скорости. Оба пилота нахмурились, выругались и продолжали вести самолёт.

— Шасси, — скомандовал первый пилот. Второй пилот щёлкнул переключателями, шасси опустилось и замкнулось на месте, что вызвало вздох облегчения у пилотов. Они не знали, что обе покрышки на правой стороне повреждены.

Теперь они видели перед собой посадочную полосу и вращающиеся огни аварийных автомобилей. Аэробус пересёк ограду аэродрома и снизился к дорожке. Обычная посадочная скорость составляет сто тридцать пять узлов, а они зашли на посадку при скорости в сто девяносто пять. Пилот знал, что ему понадобится вся длина полосы, каждый её фут, и потому колеса авиалайнера коснулись дорожки меньше чем в двухстах метрах от её начала.

Аэробус сильно ударился колёсами и покатился по дорожке. Это продолжалось недолго. Правая пара покрышек выдержала меньше трех секунд, затем они потеряли давление, а ещё через секунду металлическая стойка шасси начала бороздить по бетону посадочной полосы, прорывая в ней все более углубляющуюся борозду. Оба пилота и компьютеры на борту авиалайнера пытались удержать самолёт на прямом курсе, но это им не удалось. Аэробус А-310 развернуло вправо. Покрышки левой стороны шасси взорвались с пушечным грохотом, и двухмоторный реактивный авиалайнер лёг на брюхо. Секунду казалось, что он начнёт кувыркаться по траве, но потом конец крыла отломился, и самолёт принялся крутиться, лёжа плашмя на земле. Фюзеляж разломился на три неравные части. В том месте, где левое крыло отделилось от фюзеляжа, мелькнул язык пламени. К счастью, передняя часть самолёта откатилась вперёд, задняя часть — в сторону, зато средняя остановилась почти точно в середине пылающей лужи топлива, и все усилия примчавшихся сюда пожарных оказались напрасными. Позднее определили, что сто двадцать семь человек, оказавшихся в средней части фюзеляжа, погибли, почти сразу задохнувшись в пламени. Ещё сто четыре пассажира уцелели, включая экипаж, но с травмами разной степени тяжести. Видеозапись катастрофы будет передана по спутниковым каналам меньше чем через час, и главной новостью станет этот международный инцидент.

Когда самолёт коснулся посадочной дорожки, Кларк почувствовал, как у него по коже пробежал холодок. Глядя через иллюминатор, он решил, что узнает кое-что, но потом признался себе, что скорее всего это ему просто кажется и к тому же все международные аэропорты выглядят в темноте одинаково. Французские лётчики рулили к ангару в целях безопасности, следуя указаниям следовать за другим реактивным самолётом, который совершил посадку минутой раньше.

— Ну что ж, вот мы и здесь, — произнёс Динг, широко зевая. У него на руках было двое часов — одни были поставлены по местному времени, другие по вашингтонскому, и он, глядя на часы, пытался понять, по какому времени живёт сейчас его тело. Затем Чавез посмотрел в иллюминатор с любопытством туриста и, как это бывает обычно, пережил разочарование. Судя по тому, что он увидел, это вполне мог быть Денвер или любой другой аэропорт.

— Извините меня, — сказала черноволосая стюардесса. — Нас попросили оставаться в самолёте, пока обслужат тот, что прибыл раньше.

— Что такое несколько минут? — философски произнёс государственный секретарь Адлер, уставший не меньше остальных. Чавез посмотрел в иллюминатор.

— Вот он, наверно, и совершил посадку перед нами.

— Будьте любезны выключить освещение в салоне, — попросил Кларк и сделал жест в сторону своего напарника.

— Почему… — начал Адлер. Кларк молчаливым жестом прервал госсекретаря. Стюардесса выполнила его просьбу. Динг понял, что имел в виду Джон, и достал камеру из сумки.

— В чём дело? — негромко спросил Адлер, как только в салоне стало темно.

— Прямо перед нами «гольфстрим», — ответил Джон, глядя в иллюминатор. — Их немного в этом регионе, а этот направляется в охраняемый ангар. Давайте посмотрим, нельзя ли узнать, кому он принадлежит, хорошо?

Разведчики всегда разведчики, напомнил себе Адлер. Он не возражал. Дипломаты тоже собирали информацию, и сведения о том, кто имеет доступ к такому дорогостоящему виду транспорта, могут сказать им, кто занимает столь высокое место в правительстве ОИР. Через несколько секунд под колеса их самолёта подсунули тормозные колодки, а к «гольфстриму», стоящему в пятидесяти метрах от них на стоянке, отведённой для самолётов иранских — теперь ОИР — ВВС, подкатила процессия правительственных автомобилей.

— Кто-то занимающий важный пост, — заметил Динг.

— Какой плёнкой заряжена твоя камера?

— ASA 1200, мистер К., — ответил Чавез, выбирая установку для телеобъектива. В кадр поместился весь самолёт. Динг решил, что увеличения достаточно, и начал снимать, как только из самолёта опустили трап.

— А-а, — первым заметил это Адлер. — Ну что ж, это не должно быть таким уж сюрпризом.

— Дарейи, не правда ли? — спросил Кларк.

— Да, это наш друг, — подтвердил государственный секретарь. Услышав это, Чавез десять раз быстро щёлкнул камерой, запечатлев спускающегося из самолёта мужчину, а потом и встречающих, которые обнимали его, словно они давно не виделись. Затем мужчину проводили к автомобилю. Машины отъехали. Чавез успел сделать ещё один снимок, затем уложил камеру в сумку. Прошло пять минут, прежде чем им разрешили покинуть самолёт.

— Как вы считаете, меня должно интересовать, сколько сейчас времени? — спросил Адлер, направляясь к двери.

— Скорее всего нет, — ответил Кларк. — Думаю, до начала встречи нам дадут несколько часов отдохнуть.

Внизу у трапа стоял французский посол, рядом с ним явно охранник и позади ещё десять иранских охранников. Они поедут во французское посольство в двух автомобилях, причём впереди будут ехать две машины иранской охраны и ещё две позади, составив, таким образом, что-то вроде полуофициального кортежа. Адлер вместе с послом сели в первый автомобиль, Кларк и Чавез разместились во втором. В нём на переднем сиденье были водитель и ещё один человек. Судя по всему, оба из французской разведки.

— Добро пожаловать в Тегеран, друзья мои, — приветствовал американцев тот, что сидел рядом с шофёром.

— Merci, — ответил Динг и широко зевнул.

— Извините, что мы подняли вас так рано, — добавил Кларк. Скорее всего это местный резидент Управления французской внешней разведки, подумал он. Те французы, с которыми они с Дингом беседовали в Париже, явно уже успели позвонить в Тегеран и предупредить, что двое охранников госсекретаря, похоже, явно не из Госдепа, а из ЦРУ.

Слова француза тут же подтвердили его догадку.

— Насколько мне известно, это у вас не первый визит в Тегеран, — заметил он.

— Сколько времени вы уже здесь? — спросил Джон.

— Два года. Говорить в автомобиле безопасно, — добавил француз, имея в виду, что в машине нет подслушивающих устройств.

— Мне звонили из Вашингтона и поручили кое-что передать вам, — обратился в то же время посол к Адлеру в первом автомобиле. Затем он рассказал все, что ему было известно об инциденте с аэробусом в Тайбэе. — Боюсь, что после возвращения домой вам придётся немало потрудиться.

— О Боже! — вырвалось у Адлера. — Только этого нам и не хватало. Какова реакция сторон на это печальное происшествие?

— Пока мне ничего не известно. Но ситуация изменится через несколько часов. Ваша встреча с аятоллой Дарейи намечена на половину одиннадцатого, так что можете немного отдохнуть. Вы вылетаете обратно в Париж сразу после ланча. Мы окажем вам всяческое содействие.

— Спасибо, господин посол. — Адлер слишком устал, чтобы продолжать.

— Вам известно, как это произошло? — спросил Чавез во втором автомобиле.

— Мы знаем только то, что передало ваше правительство. По-видимому, произошёл короткий воздушный бой над Тайваньским проливом, и ракета попала в случайную цель.

— Число пострадавших? — задал вопрос Кларк.

— Пока неизвестно, — ответил глава местной французской резидентуры.

— Вообще-то трудно попасть ракетой в авиалайнер и никого при этом не убить, — прокомментировал новость Динг и закрыл глаза, предвкушая мягкую постель во французском посольстве.

Та же самая новость была передана Дарейи точно в тот же момент. Он удивил сопровождающее его духовное лицо тем, что никак не отреагировал на это. Махмуд Хаджи уже давно пришёл к выводу, что люди, ничего не знающие о происходящем, вряд ли смогут помешать развитию событий.

Французское гостеприимство ничуть не пострадало от того, что его проявили в месте, уж слишком отличном от Города Света. На территории посольства, огороженной высокой кирпичной стеной, трое французских солдат забрали багаж приехавших американцев, а какие-то люди в ливреях проводили их в отведённые им комнаты. Постели были готовы, а на тумбочках рядом стояли кувшины с водой, в которой плавали кубики льда. Чавез снова проверил часы, застонал и рухнул в постель. У Кларка сон пришёл не сразу. Последний раз, когда он находился в здании посольства в этом городе… Что было тогда? — спросил он себя. Почему это так его беспокоит?

Брифинг в ситуационном центре проводил адмирал Джексон, иллюстрируя свои слова видеозаписью.

— Это было записано на крейсере «Порт ройял». У нас есть аналогичная запись, сделанная на эсминце «Салливаны», но поскольку между ними нет разницы, мы решили воспользоваться этой, — начал он.

В руке адмирал держал длинную деревянную указку, которую начал передвигать по телевизионному дисплею.

— Вот звено из четырех истребителей, по-видимому, это «Джианджи Хонгзай-7», мы называем их Б-7. У них два двигателя, и они двухместные, технические характеристики мало отличаются от нашего старого «фантома» F-4. Звено покидает землю и залетает слишком далеко. Примерно вот здесь проходит ничейная полоса, и ни одна из сторон до сегодняшнего дня ни разу не нарушала эту границу. Вот второе звено, по-видимому, истребители такого же типа и…

— Вы не уверены в этом? — спросил Бен Гудли.

— Мы опознаём самолёты по их лётным характеристикам и по отражённому сигналу на экране радара. Радар не в состоянии определить тип самолёта, — объяснил адмирал. — Мы делаем заключение относительно типа самолёта по его поведению в воздухе и по электронному излучению, исходящему от установленного на нём оборудования. Короче говоря, первое звено летит на восток и пересекает невидимую линию вот здесь. — Указка пробежала по соответствующей линии на дисплее. — Вот звено из четырех тайваньских F-16 мчится им навстречу, готовясь дать отпор. Они видят, что истребители КНР залетели слишком далеко и устремляются им наперерез. Затем первая группа истребителей КНР поворачивает на запад… вот здесь… второе звено из четырех истребителей коммунистического Китая включает свои радиолокаторы, но, вместо того чтобы следовать за своим первым звеном, они освещают F-16-e.

— Что ты хочешь этим сказать, Робби? — спросил президент.

— У меня создалось впечатление, что первое звено имитировало предрассветную атаку на континентальные аэродромы, а второе звено должно было защищаться против этого нападения. На первый взгляд это кажется самыми обычными учениями. Однако второе звено осветило своими радиолокаторами не те самолёты, а когда они переключили радары с режима поиска на режим наведения, один из тайваньских пилотов пришёл к выводу, что его атакуют, и выпустил ракету. Затем то же самое сделал его ведомый. Вот в этом месте «Слэммер» попадает в Б-7, а его ведомый уходит от нацеленной в него ракеты — ему чертовски повезло — и выпускает свою. Далее все начинают пускать ракеты друг в друга. Вот этот F-16 уклоняется от одной ракеты, но тут же натыкается на вторую — видите, пилот катапультируется, и мы думаем, что ему удалось спастись. Но эта пара истребителей пускает четыре ракеты, и в поле наведения одной из них попадает авиалайнер. Маршевый двигатель этой ракеты действовал необычно долго, должно быть, она попала в авиалайнер в последние секунды своего полёта Мы проверили расстояние — оно оказалось на две мили больше обычной дальности таких ракет. К тому моменту, когда ракета попала в авиалайнер, все истребители уже повернули обратно — истребители КНР потому, что у них, по-видимому, подходил к концу запас топлива, а тайваньские потому, что истратили весь боезапас. В общем обе стороны проявили себя не лучшим образом.

— Вы считаете, что это простая случайность? — послышался голос Тони Бретано.

— На первый взгляд все походит на это, за исключением одного…

— Ты хочешь сказать, зачем им во время учений боевые ракеты? — спросил Райан.

— И это тоже, господин президент. Истребители Китайской Республики несут, разумеется, белые ракеты, потому что рассматривают все эти учения как угрозу…

— Белые ракеты? — снова послышался голос Бретано.

— Извините меня, господин министр. Боевые ракеты окрашены в белый цвет, а учебные — в синий. Истребители КНР несли боевые ракеты, к тому же оснащённые головками наведения. Почему? В подобной ситуации мы обычно не пользуемся такими ракетами, потому что их нельзя перевести в безопасное положение: после того, как эти ракеты выпущены, они полностью автономны, мы называем их «пусти и забудь». И вот что ещё. Все птички, выпущенные в тайваньские F-16, были оснащены ракетами с головками радиолокационного наведения. Лишь одна ракета, та, что ушла за авиалайнером, имела головку инфракрасного наведения Мне это совсем не нравится.

— Преднамеренный акт? — негромко произнёс Райан.

— Это тоже нельзя исключить, господин президент. Но все столкновение выглядит каким-то странным, прямо-таки классически странным. Сначала создаётся впечатление, будто пилоты истребителей были просто заведены до предела и при первой же угрозе вступили в бой, люди погибли, и мы ничего не сможем доказать. Но, если вы посмотрите вот на эту пару истребителей, мне кажется, что они с самого начала имели своей целью авиалайнер, если только не приняли его по ошибке за истребитель Китайской Республики, а с этим я никак не смогу согласиться….

— Почему?

— Он всё время летел в противоположную сторону, уходил от района учений.

— Охотничья лихорадка, — предположил Бретано.

— Тогда почему не напасть на самолёты, направляющиеся прямо на тебя, вместо того чтобы выбирать улетающий прочь? Господин министр, я сам лётчик-истребитель и не могу согласиться с таким объяснением. Если я оказываюсь в неожиданной боевой ситуации, первое, что я сделаю, — это опознаю цели, представляющие угрозу для меня, и выстрелю прямо в них.

— Сколько погибших? — мрачно спросил Райан.

— Судя по сообщениям СМИ, больше сотни, — ответил Бен Гудли. — Есть и уцелевшие, но мы пока не знаем сколько. И я предполагаю с определённой долей уверенности, что на борту авиалайнера были американцы. Между Гонконгом и Тайбэем существуют прочные деловые связи.

— Предложения?

— Прежде чем что-то предпринять, господин президент, нам нужно знать, пострадали ли американские граждане. Поблизости от того района у нас находится лишь один авианосец — боевая группа «Эйзенхауэр», направляющаяся к Австралии для участия в учениях «Южная чаша». Однако можно не сомневаться, что происшедшее отнюдь не улучшит отношений между Пекином и Тайбэем.

— Нам нужно выпустить какой-нибудь пресс-релиз, — напомнил президенту Арни.

— Сначала следует точно установить, погибли ли американские граждане, находившиеся на борту авиалайнера, — сказал Райан. — Если погибли… как нужно поступить? Потребовать объяснения?

— Они скажут, что произошла ошибка, — повторил Джексон. — Даже обвинят тайваньских пилотов в том, что они первыми открыли огонь и начали бой. Таким образом откажутся принимать на себя ответственность за происшедшее.

— Но ты не веришь им, Робби?

— Нет, Джек, — извините меня, господин президент, — не верю. Мне хочется ещё раз проверить эти записи вместе с несколькими специалистами, поискать, нет ли ещё какого-то разумного объяснения. Может быть, я и ошибаюсь… но вряд ли. Лётчики-истребители всегда лётчики-истребители. Единственная причина, по которой ты сбиваешь самолёт, улетающий от тебя, вместо того, который летит тебе навстречу, заключается в том, что это входит в твои намерения.

— Может быть, перевести группу «Эйзенхауэра» на север? — спросил Бретано.

— Подготовьте для меня варианты, при которых мы переведём на север боевую группу «Эйзенхауэра», — распорядился президент.

— В этом случае Индийский океан останется совершенно беззащитным, — напомнил адмирал Джексон. — «Карл Винсон» сейчас на середине пути в Норфолк. «Джон Стеннис» и «Энтерпрайз» по-прежнему стоят в доках в Пирл-Харборе, так что в Индийском океане у нас нет боеспособного авианосца. В этой половине мира у нас вообще нет авианосцев, и нам понадобится по меньшей мере месяц, чтобы перебросить сюда один из авианосцев, базирующихся в Атлантическом океане.

Райан повернулся к Эду Фоули.

— Какова вероятность того, что это приведёт к катастрофе мирового масштаба?

— Тайвань оказался в крайне сложном положении. Самолёты двух стран обменивались ракетными залпами, погибли люди. Нанесён ущерб авиакомпании, которая является носителем государственного флага. Страны стараются оберегать свой флаг, — заметил директор ЦРУ. — Это не исключено, господин президент.

— Но каковы намерения КНР? — спросил Гудли директора ЦРУ.

— Если адмирал Джексон прав — я ещё не уверен в его правоте, между прочим, — добавил Эд Фоули. Робби кивнул. — Итак, если он прав, то что-то происходит, но что именно, я не знаю. Для всех было бы лучше, если бы это осталось несчастным случаем. Считаю, что будет ошибкой убрать авианосец из Индийского океана при ситуации, которая развёртывается в Персидском заливе.

— Что самое худшее может случиться при столкновении между КНР и Тайванем? — спросил Бретано, раздражённый тем, что ему вообще приходится задавать такой вопрос. Он слишком недавно занял пост министра обороны, так что ещё не мог схватывать налёту, как хочется того его президенту.

— Господин министр, Китайская Народная Республика имеет на вооружении ракеты с ядерными боеголовками и может без труда превратить Формозу в остров пепла, но у нас есть основания подозревать, что на Тайване тоже есть термоядерное оружие и…

— Примерно двадцать бомб, — прервал его Фоули. — А их истребители F-16 при желании могут долететь до Пекина — если не будут надеяться на возвращение и полетят парами, причём из двух один заправит второй на середине полёта. Они не могут уничтожить КНР, но двадцать термоядерных бомб отбросят экономику континентального Китая назад, по крайней мере, на десять лет, а может, и на двадцать. КНР не хочет, чтобы такое произошло. Они не безумцы, адмирал. Давайте будем при наших расчётах придерживаться обычных вооружений, хорошо?

— Хорошо, сэр. КНР не обладает достаточными силами, чтобы захватить Тайвань. У них нет необходимых десантных средств для переброски большого количества войск, чтобы высадиться под огнём противника. Таким образом, что произойдёт, если ситуация обострится? Наиболее вероятным сценарием будут крупномасштабные воздушные и морские сражения, но, поскольку ни одна сторона не может одержать верх, результатом станет перемирие. Это будет также означать ожесточённую войну на пересечении самых оживлённых в мире торговых путей, что приведёт к самым разным дипломатическим последствиям для участников войны. Я не вижу смысла в намеренном развязывании такого конфликта. Такая политика слишком разрушительна, чтобы прибегнуть к ней… если только за спиной игроков не стоят какие-то иные силы. — Он пожал плечами. Все так бессмысленно… но не менее бессмысленна и ракетная атака беззащитного гражданского авиалайнера — а он только что сказал, что она была, по-видимому, преднамеренной.

— К тому же у нас торговые отношения с обеими странами, — заметил президент. — Мы должны предупредить дальнейшее обострение конфликта, не правда ли? Боюсь, что нам придётся перебросить этот авианосец, Робби. Давайте обсудим различные варианты и попытаемся решить, какого черта нужно КНР, а?

Кларк проснулся первым. Он чувствовал разбитость, но при таких обстоятельствах не мог позволить себе расслабиться. Через десять минут он побрился, оделся и направился к выходу, не разбудив Чавеза. К тому же Динг не говорил на фарси.

— Решили прогуляться пораньше? — услышал он голос француза, который привёз их из аэропорта.

— Да, нужно размяться, — признался Джон. — Как вас зовут?

— Марсель Лефевр.

— Глава местной резидентуры? — спросил Джон прямо.

— Вообще-то я торговый атташе, — ответил француз, что означало «да». — Не будете возражать, если я пройдусь вместе с вами?

— Отнюдь, — ответил Кларк, чем несказанно удивил ею. Они направились к выходу. — Просто хочу прогуляться. Здесь есть поблизости рынки?

— Идёмте, я вам покажу.

Через десять минут они оказались на торговой улице. Два иранца шли за ними в пятидесяти футах как тени, даже не скрываясь, хотя они всего лишь наблюдали за европейцами.

Шум вокруг напомнил Кларку о прошлом. Ею фарси был далеко не совершенным, особенно принимая во внимание, что последний раз он говорил на этом языке больше пятнадцати лёг назад, однако, слух оперативника тут же включился в работу, и скоро он уже схватывал болтовню торговцев по мере того, как они с французом продвигались между лотками, протянувшимися по обеим сторонам улицы.

— Каковы цены на продукты?

— Относительно высокие, — ответил Лефевр. — Дело в том, что значительная часть продовольствия была отправлена в Ирак. Кое-кто недоволен этим, ворчат.

Чего-то не хватает, подумал Джон через несколько минут. Пройдя половину квартала с лотками, где торговали съестным, они свернули в район рынка, где продавали золото, что всегда являлось популярным товаром в этой части мира. Люди покупали золото и продавали, но без того энтузиазма, который Джон помнил с прошлых времён. Он смотрел на лотки, проходя мимо них и пытаясь понять, чего же не хватает.

— Хотите купить что-нибудь для жены? — осведомился Лефевр.

Улыбка на лице Кларка была не слишком убедительной.

— Да не знаю. Впрочем, приближается годовщина свадьбы. — Он остановился у лотка, чтобы посмотреть на ожерелья.

— Откуда вы? — спросил торговец.

— Из Америки, — ответил Джон тоже по-английски. Торговец безошибочно определил его национальность, наверно, по одежде и рискнул заговорить на этом языке.

— У нас редко бывают американцы.

— Очень жаль. Когда я был помоложе, мне довелось немало путешествовать по вашей стране. — Вообще-то ожерелье было весьма привлекательным. Он посмотрел на цену, мысленно произвёл расчёты и увидел, что цена чертовски низка. К тому же действительно приближалась годовщина, — Может быть, придёт время, и все изменится, — сказал золотых дел мастер.

— Между нашими странами столько противоречий, — печально заметил Джон. Да, он мог позволить себе эту покупку. Как всегда у него было с собой много наличных. У американских долларов есть несомненное достоинство — их принимают практически повсюду.

— Времена меняются, — произнёс торговец.

— Это верно, меняются, — согласился Джон. Он посмотрел на ожерелье подороже. Товары лежали на лотке свободно, можно было подойти, посмотреть и прицениться. В исламских странах существовал действенный способ избавляться от воров. — Я вижу здесь так мало улыбок, а ведь это торговая улица.

— За вами следят два человека.

— Вот как? Но я ведь не нарушаю законов, правда? — спросил Кларк с очевидной озабоченностью.

— Нет, не нарушаете, — ответил торговец, но было заметно, что он нервничает.

— Я куплю вот это, — показал Кларк на ожерелье.

— Как вы будете платить?

— Американские доллары вы примете?

— Да. Цена девятьсот американских долларов. Кларк постарался не выказать своего удивления. Даже на оптовом рынке в Нью-Йорке подобное ожерелье стоило бы по меньшей мере втрое дороже, и хотя он не собирался платить такие деньги, всегда приятно поторговаться, тем более что здесь это традиция. Кларк полагал, что если ему удастся сбить цену до тысячи пятисот долларов, то и это будет очень дёшево. Но, может быть, он не расслышал торговца?

— Вы сказали девятьсот?

Торговец выразительно ткнул пальцем в грудь Кларка.

— Хорошо, восемьсот долларов и ни долларом меньше. Вы что, хотите разорить меня? — громко прибавил он.

— Вы отчаянно торгуетесь, — произнёс Кларк, делая вид обороняющегося человека, потому что заметил, что двое следивших подошли ближе.

— Все вы так неверные! Отдать вам даром? Это дорогое ожерелье, и надеюсь, вы покупаете его вашей честной жене, а не какой-нибудь уличной развратнице!

Кларк решил, что и так достаточно подверг торговца опасности. Он достал из кармана бумажник, отсчитал банкноты и вручил их торговцу.

— Вы даёте мне слишком много! Я не вор, а честный человек! — Золотых дел мастер вернул ему одну стодолларовую банкноту.

Семьсот долларов за такое дивное золотое ожерелье?

— Извините меня, я не хотел оскорблять вас, — сказал Джон, пряча в карман ожерелье, которое торговец едва не бросил ему в руки без всякого футляра.

— Мы не варвары, — отчётливо произнёс торговец и тут же повернулся к нему спиной.

Кларк и Лефевр прошли до конца улицы и свернули направо. Они шли быстро, заставив следующих за ними иранцев ускорить шаг.

— Какого черта? — недоуменно спросил американец. Он никак не ожидал чего-либо подобного.

— Как видите, энтузиазм народа по отношению к режиму уменьшился. Вы видели наглядный пример этого. Вы вели себя весьма убедительно, мсье Кларк. Сколько времени работаете в ЦРУ?

— Достаточно долго, чтобы не проявить изумления по такому поводу. Насколько я знаю, в вашем языке есть хорошее слово для характеристики здешней ситуации — merde.

— Значит, это подарок вашей жене?

— Да, — кивнул Джон. — У него будут неприятности?

— Не думаю, — ответил Лефевр. — Но он, наверно, продал ожерелье себе в убыток, Кларк. Любопытный жест со стороны иранского торговца, верно?

— Пошли обратно. Мне нужно разбудить госсекретаря.

Через пятнадцать минут они были в посольстве. Джон сразу поднялся к себе в комнату.

— Что там за погода, мистер К.? — спросил Динг. Кларк сунул руку в карман и бросил ему через комнату какой-то предмет. Чавез поймал его. — Тяжёлое, — пробормотал он.

— Как ты думаешь, сколько это стоит, Доминго?

— Похоже на чистое золото, на ощупь тоже… не меньше пары косых.

— Ты поверишь, что я заплатил за него семьсот баксов?

— Может быть, это был твой родственник, Джон? — улыбнулся Чавез и тут же нахмурился:

— Мне казалось, что нас здесь не любят.

— Времена меняются, — негромко произнёс Джон, цитируя золотых дел мастера.

— Серьёзная авиакатастрофа? — спросила Кэти.

— Говорят, уцелело сто четыре человека, некоторые с тяжёлыми травмами, девяносто погибших — их тела извлекли из-под обломков, — ещё тридцать пока не удалось обнаружить, это означает, что они тоже мертвы, просто не смогли опознать трупы. — Джек читал донесение, которое только принёс к двери Раман. — В числе уцелевших шестнадцать американцев. Пятеро погибли. Девять не опознаны и считаются погибшими. Боже мой, на борту было сорок граждан КНР! — Он покачал головой.

— Но почему… если они не ладят друг с другом…

— Почему поддерживают столь обширные деловые отношения? Они действительно активно торгуют между собой, хотя фыркают и шипят друг на друга, словно уличные коты. Просто они нужны друг другу.

— Как мы поступим теперь? — спросила его жена.

— Пока не знаю. Мы задержали выпуск пресс-релиза до утра в ожидании более подробной информации. Но как я могу спать в такую ночь? — спросил президент Соединённых Штатов. — На другом краю света погибло четырнадцать американцев. Разве я не должен был защитить их? Я не могу допускать, чтобы кто-то убивал наших граждан.

— Люди умирают каждый день, Джек, — напомнила ему первая леди.

— Но не от ракет «воздух — воздух». — Райан положил донесение на ночной столик и выключил свет, надеясь, что сон всё-таки придёт, и думая о том, чем кончится встреча в Тегеране.

Началось с рукопожатий. Чиновник Министерства иностранных дел встретил их у входа. Французский посол представил всех, и они быстро вошли внутрь, чтобы избежать назойливых телевизионных камер, хотя на улице было пустынно. Кларк и Чавез исполняли свои обязанности, стоя недалеко от государственного секретаря, но не слишком близко, и нервно оглядывались по сторонам, как от них и ожидали.

Государственный секретарь последовал за иранским чиновником. За ними шли остальные. Французский посол остался в приёмной вместе с сопровождающими, а Адлер и чиновник вошли в скромно обставленный кабинет духовного главы Объединённой Исламской Республики.

— Приветствую вас с миром, — сказал Дарейи, поднимаясь из-за стола, чтобы поздороваться со своим гостем. Он говорил через переводчика. Это был обычный приём при встречах такого рода, поскольку давал время для более точного перевода каждого слова, а если что-то потом оказывалось не так, всегда можно сослаться на ошибку переводчика. Это предоставляло обеим сторонам удобный выход из положения. — Пусть Аллах благославит нашу встречу.

— Мы благодарны вам за то, что вы нашли возможность принять нас, хотя вас предупредили за столь короткое время, — ответил Адлер, опускаясь в кресло.

— Вы проделали дальний путь. Я надеюсь, ничто не осложнило его? — вежливо осведомился Дарейи.

Весь ритуал будет вежливым, во всяком случае его начало, подумал Адлер.

— Наше путешествие прошло спокойно, — ответил он. Чтобы подавить зевоту и не обнаружить усталости, он ещё в посольстве выпил три чашки крепкого французского кофе, хотя желудок отреагировал на них бурчанием. Дипломаты во время серьёзных встреч должны держаться, как хирурги в операционной, и Адлер давно научился не выдавать своих эмоций, что бы ни происходило с его желудком.

— Сожалею, что мы не можем показать вам весь наш город. В нём заключено столько истории и красоты. — Оба ждали, пока переводчик закончит перевод. Переводчиком был тридцатилетний мужчина, его лицо выражало напряжение и, увидел Адлер… страх перед Дарейи? Скорее всего это сотрудник Министерства иностранных дел, на нём был несколько помятый костюм — в противоположность аятолле, который был в просторном халате, что подчёркивало его национальную и религиозную принадлежность. Лицо Махмуда Хаджи было строгим, но не враждебным, и, как ни странно, он, казалось, не проявлял ни малейшего любопытства.

— Может быть, мне удастся познакомиться с вашим городом во время следующего визита.

Дружеский кивок.

— Да, конечно. — Эти слова Дарейи произнёс по-английски, это напомнило Адлеру, что аятолла понимает язык своего гостя. В этом не было ничего необычного, заметил государственный секретарь.

— Прошло много времени с тех пор, как между нашими странами осуществлялись прямые контакты, тем более на гаком уровне. — Это верно, но мы приветствуем такие контакты. Чем могу служить вам, секретарь Адлер?

— Если вы не возражаете, мне хотелось бы обсудить проблему стабильности в нашем регионе,

— Проблему стабильности? — с невинным удивлением повторил Дарейи. — Что вы хотите этим сказать?

— Создание Объединённой Исламской Республики породило в этом регионе новую огромную страну. Это не может не вызывать некоторого беспокойства.

— По моему мнению, это способствовало стабильности в регионе. Разве иракский режим не оказывал дестабилизирующего влияния на соседние страны? Разве не Ирак начал две агрессивные войны? Мы не делали ничего подобного.

— Это верно. — согласился Адлер.

— Ислам — это религия, проповедующая мир и братство, — продолжал Дарейи тоном учителя, которым и был в течение ряда лет. Наверно, он был строгим учителем, подумал Адлер, за мягким голосом у него скрывался стальной кулак.

— И это верно, однако в человеческом мире те, кто зовут себя верующими, не всегда следуют религиозным правилам, — напомнил американец.

— Другие страны не принимают правление Бога так, как это делаем мы. Только признание верности этого правления вселяет людям надежду найти мир и справедливость. Недостаточно только произносить слова. Следует жить в соответствии со словами.

Спасибо за преподанный урок воскресной школы, подумал Адлер, уважительно кивая. Тогда какого черта вы поддерживаете «Хезболлах»?

— Моя страна всего лишь стремится к миру в этом регионе — и не только в нём, а во всём мире.

— Такова воля Аллаха, выраженная словами Пророка, — кивнул Дарейи.

Адлер увидел, что аятолла строго придерживается сценария. Когда-то, много лет назад, президент Джимми Картер послал своего эмиссара для встречи с наставником этого человека, Хомейни, который жил тогда в изгнании, в скромном домике во Франции. В то время правление шаха переживало тяжёлые времена, и было решено прощупать оппозицию, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох. Boзвратившись домой после встречи, посланец сказал президенту, что Хомейни «святой». Картер согласился с докладом своего эмиссара, что привело к свержению Муххамеда Реза Пехлеви. Его место занял «святой».

Следующей американской администрации пришлось иметь дело с этим «святым», что привело к скандалу и насмешкам над американцами всего мира.

Адлер принял твёрдое решение не повторить этих ошибок.

— Одним из принципов нашей страны является сохранность международных границ. Уважение к территориальной неприкосновенности является непременным условием региональной и глобальной стабильности.

— Секретарь Адлер, все люди — братья, такова воля Аллаха. Братья могут время от времени ссориться, но Аллах отвергает войну. Как бы то ни было, содержание ваших высказываний вызывает у меня некоторое беспокойство. Мне начинает казаться, что вы хотите сказать, будто у нас враждебные намерения по отношению к нашим соседям. Почему вы так считаете?

— Извините меня, мне кажется, вы меня не правильно поняли. Я не говорил ничего подобного. Я приехал сюда только для того, чтобы обсудить взаимные трудности.

— Ваша страна и её союзники находятся в экономической зависимости от этого региона. Мы не хотим нарушать установившиеся связи. Вам нужна наша нефть. Нам нужны товары, которые можно приобрести на деньги, полученные за проданную нефть. Наша культура традиционно зиждется на торговле. Вам это известно. Кроме того, наша культура — исламская, и мне причиняет острую боль, что Запад никак не может понять содержания нашей веры. Несмотря на утверждения ваших еврейских друзей, мы не варвары. Более того, у нас, по сути дела, нет религиозных расхождений с евреями. Местом рождения их патриарха, Авраама, является этот регион. Они были первыми, кто заявил о существовании истинного Бога, и потому между нами должен существовать мир.

— Мне приятно это слышать. Как можем мы достичь такого мира? — спросил Адлер, пытаясь вспомнить, когда последний раз кто-то не просто предложил ему оливковую ветвь мира, а обрушил ему на голову целое оливковое дерево.

— С помощью времени и переговоров. Возможно, самым лучшим будут прямые контакты. Они тоже являются торговой нацией, помимо того что их религия мало отличается от нашей.

Адлер попытался понять, что имеет в виду Дарейи. Прямые контакты с Израилем? Это реальное предложение или всего лишь подачка, брошенная американскому правительству?

— А ваши исламские соседи?

— У нас одна религия. У нас, как и у них, есть нефть. У нас общая культура. Мы уже являемся единой нацией во многих отношениях.

Кларк, Чавез и посол Франции сидели в приёмной. Иранский персонал, предложив им напитки и лёгкую закуску, старался не обращать на них внимания. Местные охранники стояли в приёмной, не глядя на гостей, но и не упуская их из поля зрения. Для Чавеза это была возможность увидеть новый мир. Он заметил, что мебель тут была старомодной и, как ни странно, потёртой, словно ничто в здании не менялось, после того как его покинуло прежнее правительство — а это произошло давным-давно, напомнил он себе, — не то чтобы все казалось ветхим, нет, скорее просто не было современным. Впрочем, здесь ощущалось какое-то напряжение. Американский персонал отнёсся бы к подобным посетителям с любопытством. Шестеро же иранцев, находившиеся в приёмной, просто игнорировали их. Почему?

Кларк ожидал этого. Его не удивляло такое отношение. Они с Дингом были охранниками и потому представляли собой что-то вроде мебели, были недостойны их внимания. Находившиеся здесь люди были доверенными помощниками и секретарями главы государства, преданными своему боссу, на них падало отражение частицы его власти. Гости, что сидели в приёмной, могли утвердить эту власть на международной арене либо угрожать ей, но, несмотря на важность этого для личного благосостояния каждого из них, они не могли ни на что повлиять, как не могли повлиять на погоду. Поэтому они делали вид, что просто не замечают их присутствия, за исключением охранников, в обязанности которых входило рассматривать всех как потенциальную угрозу, хотя дипломатический протокол и лишал их возможности оказывать физическое давление на иностранцев, что было бы предпочтительней.

Что касается посла, то для него это был ещё один дипломатический манёвр, при котором стороны тщательно выбирают слова, чтобы выдать как можно меньше и одновременно узнать как можно больше. Он догадывался, о чём идёт беседа. Больше того, для него был даже очевиден истинный смысл сказанного. Посла особенно интересовала скрывающаяся за словами правда. Что задумал Дарейи? Посол и его страна надеялись на сохранение мира в регионе, вот почему он и его коллеги убедили Адлера быть готовым к такой возможности, хотя вовсе не были уверены, что мир станет результатом переговоров. Интересный человек этот Дарейи. Посвятив свою жизнь служению Богу, организовал убийство президента Ирака. Стремясь к миру и справедливости, железной рукой правит своей страной. Милосердный и добрый, в ужасе держит ближайшее окружение. Достаточно посмотреть по сторонам, чтобы убедиться в этом. Современный средневосточный кардинал Ришелье? Любопытная мысль, шутливо подумал француз, скрывая веселье за непроницаемым лицом. Неплохо будет сегодня пустить эту мысль среди сотрудников посольства и посмотреть, как к ней отнесутся. Вот напротив Дарейи сидит только что назначенный американский министр иностранных дел. Посол не сомневался, что Адлер — кадровый дипломат, но будет ли этого достаточно для благоприятного исхода таких переговоров?

— Почему мы обсуждаем эту проблему? Неужели вы считаете, что у меня есть территориальные притязания к нашим соседям? — спросил Дарейи почти ласково, но сумев одновременно дать понять собеседнику, что испытывает раздражение. — Мой народ стремится только к миру. У нас было слишком много раздоров и войн в прошлом. На протяжении всей своей жизни я занимался изучением и преподаванием религии, и вот теперь, когда мои дни подходят к концу, наступил мир.

— Мы тоже всего лишь стремимся к миру в этом регионе, и ещё хотим установить хорошие отношения с вашей страной.

— Об этом следует поговорить более подробно. Я благодарен вашей стране за то, что она не выступила против снятия торговых санкций с Ирака, народ которого решил теперь объединиться с Ираном. Может быть, это символизирует благоприятное начало. В то же самое время нам хочется, чтобы Америка не вмешивалась во внутренние дела наших соседей.

— Мы приняли на себя обязательство сохранить целостность и неприкосновенность Израиля, — напомнил ему Адлер.

— Строго говоря, Израиль не является нашим соседом, — ответил Дарейи. — Но если Израиль будет жить в мире, то и мы будем жить в мире.

Какой блестящий собеседник, с восхищением подумал Адлер. Он почти ничего не раскрывает, просто все отрицает. За всё время переговоров ни единого заявления относительно будущей политики своего государства, разве что о постоянном стремлении к миру. Каждый глава государства делает это, но мало кто опирается при этом на волю Божью. Мир. Мир. Мир.

Единственное, чему Адлер ни на мгновение не верил, так это разговору Дарейи об Израиле. Будь у него мирные намерения, прежде всего он сообщил бы об этом Иерусалиму, чтобы привлечь израильтян на свою сторону перед началом переговоров с Вашингтоном. Израиль был безымянным посредником в переговорах «оружие в обмен на заложников», и его тоже обвели вокруг пальца.

— Надеюсь, на этой основе можно развивать наши отношения.

— Если ваша страна будет относиться к моей стране с уважением, то мы и дальше сможем вести плодотворные переговоры, а со временем и обсудить, как улучшить отношения между нашими странами.

— Я передам это своему президенту.

— Вашу страну постигли большие несчастья. Мне хотелось бы пожелать ему самообладания и силы, чтобы залечить раны, причинённые стране.

— Спасибо. — Оба встали, снова обменялись рукопожатиями, и Дарейи проводил Адлера до дверей.

Кларк заметил, как персонал вскочил на ноги. Дарейи проводил Адлера к выходу из приёмной, ещё раз пожал ему руку и остался стоять у двери, пока государственный секретарь вместе с сопровождающими не покинул здание. Две минуты спустя американцы сидели в автомобилях, направляясь в сторону аэропорта.

— Любопытно, как прошла встреча? — произнёс Джон. Это интересовало всех, но никто не проронил ни слова. Через тридцать минут в окружении официального эскорта автомобили въехали на территорию международного аэропорта Мехрабада и замерли у ангара ВВС, где американцев ждал французский реактивный самолёт.

Не обойтись было и без церемонии проводов. Французский посол несколько минут говорил с Адлером, держа его руку в затянувшемся прощальном рукопожатии. Поскольку силы безопасности ОИР окружили их тесным кольцом, Кларку и Чавезу ничего не оставалось, как смотреть по сторонам, что им и надлежало делать. Совсем рядом были отчётливо видны шесть истребителей, над которыми работали механики. Техники входили и выходили из большого ангара, построенного, несомненно, ещё при шахе. Динг ухитрился заглянуть внутрь его, на что никто не обратил внимания. Там стоял ещё один самолёт с полуразобранными двигателями. Один из них лежал на тележке, и над ним тоже трудились механики.

— Не поверишь, там полно куриных клеток, — шепнул Чавез Кларку по возвращении.

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Кларк и посмотрел в другую сторону.

— Погляди сам, мистер К.

Джон чуть отступил и повернулся. Вдоль задней стены ангара действительно стояли ряды клеток из проволочной сетки, похожих на клетки, в которых перевозят домашнюю птицу. Сотни клеток. Авиабаза ВВС странное место для такого хранения, подумал он.

На противоположной стороне аэродромного поля «Артист» наблюдал за тем, как последние члены его группы поднимаются в авиалайнер, который доставит их в Вену. Случайно он обратил внимание на частные реактивные самолёты в дальней части аэродрома. Возле одного из них толпились люди и стояло несколько автомобилей. Интересно, что это там? — подумал он. Не иначе что-то связанное с правительством. Предстоящая операция тоже была определённым образом связана с правительством, но он не мог даже себе признаться в этом. Рейс «Остриэн эйрлайнс» точно по расписанию начал рулёжку, он взлетит сразу же за небольшим реактивным самолётом, стоящим на взлётной дорожке. «Артист» направился к трапу своего рейсового авиалайнера, чтобы подняться на борт.

Глава 40

Первые шаги

Большинство американцев, просыпаясь, узнавали то, что их президент уже знал. Во время авиакатастрофы, которая произошла в противоположной части мира, погибло одиннадцать американских граждан и троих пока не опознали. Местная телевизионная группа, узнав об аварийной ситуации от кого-то из дружески настроенного обслуживающего персонала, успела в последний момент приехать в аэропорт. На их видеозаписи был виден лишь огненный шар, вздымающийся где-то вдалеке, затем последовали кадры, снятые с более близкого расстояния. Они были настолько типичными для аэропорта, что могли быть сделаны где угодно. Десять пожарных машин окружили пылающий фюзеляж, заливая его пеной и водой, слишком поздно, чтобы спасти кого-либо. Вокруг с воем носились санитарные автомобили. Какие-то люди, скорее всего уцелевшие пассажиры, разбредались по полю, потрясённые случившимся. Какие-то — с почерневшими лицами и в обгоревшей одежде — падали на руки спасателей. Камера показывала жён, оставшихся без мужей, родителей, потерявших детей, общую суету, которая при всей своей драматичности не объясняет ничего, хотя происходящее требует принятия каких-то срочных мер.

Правительство Китайской Республики выступило с резким заявлением, в котором говорилось об акте воздушного пиратства, и потребовало созыва экстренного заседания Совета Безопасности ООН. Через несколько минут после Тайбэя Пекин опубликовал своё заявление, утверждая, что его самолёты, которые проводили учения, подверглись ничем не спровоцированному с их стороны нападению и были вынуждены открыть ответный огонь. Пекин полностью отрицал свою причастность к трагедии и винил во всём свою мятежную провинцию.

— Итак, что ещё нам стало известно? — спросил Райан у адмирала Джексона. Стрелки на часах показывали половину восьмого утра.

— Мы просматривали обе видеозаписи в течение двух часов. Я привлёк нескольких лётчиков-истребителей, с которыми мне довелось работать раньше, пару ребят из ВВС, и мы обсудили ситуацию. Начать с того, что китайские коммунисты…

— Мы не должны больше так их называть, Робби. — прервал его президент.

— Извините, старая привычка. Хорошо, джентльмены из КНР не могли не знать, что в этом районе находятся наши корабли. Электронная сигнатура корабля с системой «Иджис» видна, словно гора Сент-Хелен. А технические характеристики таких кораблей уже не являются секретом. Они на вооружении флота почти двадцать лет. Итак, они знали, что мы следим за ними, и понимали, что мы увидим каждое их движение. Это следует иметь в виду.

— Продолжай, — сказал Джек, он внимательно слушал друга.

— Второе, у нас на «Чандлере» находится группа электронной разведки, которая прослушивает радиопереговоры Вот разговор китайских лётчиков, цитирую перевод — это через тридцать секунд после начала боя: «Я вижу его, он у меня на мушке, пускаю ракету». Так вот, засечка времени на записи точно соответствует моменту пуска ракеты с головкой инфракрасного наведения в авиалайнер.

Третье, и это утверждал каждый лётчик, с которым мне довелось говорить: зачем пускать ракету в авиалайнер на пределе дальности, когда совсем рядом, прямо перед тобой, находятся вражеские истребители? Джек, здесь все подстроено, и все это очень плохо пахнет.

— К сожалению, мы не можем доказать, что голос принадлежит пилоту истребителя, который произвёл запуск ракеты в аэробус, но я придерживаюсь мнения, и оно совпадает с мнением моих приятелей с противоположного берега реки, что это был преднамеренный акт. У них изначально было намерение сбить авиалайнер, — закончил начальник оперативного управления Пентагона. — Ещё повезло, что на нём вообще кто-то уцелел.

— Адмирал, — спросил Арни ван Дамм, — вы можете подтвердить это в суде?

— Сэр, я не адвокат. Я всего лишь лётчик. Я не зарабатываю на жизнь, доказывая что-то, но шансы, что мы правы, составляют сто к одному.

— Я не могу сделать такого заявления перед телевизионными камерами, — сказал Райан и посмотрел на часы. Через несколько минут ему нужно было сесть в кресло гримёра. — Если они сделали это специально…

— Никаких «если», Джек, О'кей'.

— Черт побери, Робби, я выслушал тебя и понял, что ты хочешь сказать! — вспылил Джек. Он помолчал и сделал глубокий вдох. — Я не могу обвинить суверенное государство в вооружённом нападении без стопроцентных доказательств. Хорошо, предположим, они сделали это специально, зная, что нам это станет известно. Но зачем?

Группа советника президента по национальной безопасности провела трудную ночь. Гудли выразил общее мнение.

— Трудно сказать, господин президент.

— Может быть, они пытаются оказать давление на Тайвань? — спросил президент.

— Это им не под силу, — ответил Джексон, не обращая внимания на резкие слова своего верховного главнокомандующего. — У них нет физической возможности захватить остров. Мы не обнаружили никаких признаков усиления активности сухопутных сил КНР в этом районе. Так что с военной точки зрения ответ будет отрицательным.

— Высадка воздушного десанта? — спросил Эд Фоули. Робби отрицательно покачал головой.

— У них нет необходимого количества транспортных самолётов, но даже если они и попытаются, у Китайской Республики достаточно мощная зенитная оборона, чтобы быстро покончить с такой затеей, расстреляв их в воздухе, как уток на осенней охоте. Они могут начать морское и воздушное сражение, о котором я говорил вчера, но при этом будет потеряно немало самолётов и кораблей — и зачем? — задал вопрос начальник J-3.

— Неужели они сбили авиалайнер, чтобы испытать нашу реакцию на это происшествие? — удивлённо произнёс президент Соединённых Штатов. — Но это тоже бессмысленно.

— Замени «нашу» на «мою», и это станет более вероятным, — негромко произнёс глава ЦРУ.

— Перестаньте, директор, — возразил Гудли. — На борту авиалайнера находилось более двухсот человек, и они полагали, что убили всех.

— Не будь таким наивным, Бен, — терпеливо произнёс Фоули. — Они не разделяют нашего сентиментального отношения к человеческой жизни.

— Не разделяют, но…

— О'кей, давайте подумаем, — прервал их Райан. — Мы считаем, что это преднамеренный акт, но у нас нет надёжных доказательств и мы не имеем представления, зачем это им понадобилось, а раз у нас нет доказательств и нам неизвестны их намерения, я не могу назвать это преднамеренным актом, верно? — Сидящие за столом закивали. — Отлично, тогда через пятнадцать минут мне предстоит спуститься в зал для прессы, где я оглашу это заявление и стану отвечать на вопросы репортёров, и все, что я скажу, будет ложью.

— Да, господин президент, это краткий итог создавшейся ситуации, — подтвердил ван Дамм.

— Ну разве не великолепно, — проворчал Райан. — И в Пекине будут знать, по крайней мере подозревать, что я лгу.

— Вероятно, но в этом мы не уверены, — заметил Эд Фоули.

— Я не умею лгать, — сообщил им Райан.

— Тогда учитесь, — сказал глава президентской администрации. — И побыстрее.

Они не разговаривали во время перелёта из Тегерана в Париж. Адлер выбрал удобное кресло в хвостовой части самолёта, достал блокнот и в течение всего полёта писал, стараясь дословно восстановить беседу с Дарейи, затем прибавил несколько собственных замечаний, касающихся обстановки — от внешнего вида аятоллы до беспорядка на его столе. Закончив, он ещё час перечитывал свои заметки, и только потом приступил к аналитическим выводам. За время работы государственный секретарь израсходовал полдюжины карандашей. На пересадку в Париже потребовалось меньше получаса. Этого было достаточно, чтобы Адлер перекинулся несколькими фразами с Клодом, а его сопровождающие успели выпить в баре. Затем маленький авиалайнер ВВС США VC-20B взлетел и взял курс на запад.

— Как прошла ваша беседа? — спросил Джон.

Адлеру пришлось напомнить себе, что Кларк не просто вооружённый охранник, а член группы по составлению оценки национальной безопасности.

— Сначала скажите, что вам удалось выяснить во время прогулки?

Старший оперативник ЦРУ сунул руку в карман и передал государственному секретарю золотое ожерелье.

— Это означает, что мы обручены? — улыбнулся Адлер. Кларк сделал жест в сторону своего напарника.

— Нет, сэр. Это он обручён.

Теперь, когда самолёт достиг крейсерской высоты, техник, который обслуживал систему связи, включил своё оборудование. Телефакс тут же заработал.

— … мы установили, что погибло одиннадцать американских граждан и ещё трое пока считаются пропавшими без вести. Четыре уцелевших американца серьёзно пострадали и находятся на лечении в местных больницах. На этом я заканчиваю своё вступительное заявление, — сказал президент Соединённых Штатов, обращаясь к собравшимся репортёрам.

— Господин президент! — хором выкрикнули три десятка голосов.

— Прошу задавать вопросы по одному. — Джек указал на женщину в первом ряду.

— Пекин утверждает, что тайваньские истребители открыли огонь первыми. Мы можем подтвердить это?

— Сейчас мы анализируем поступившую информацию, но понадобится время, чтобы разобраться в ней. До того момента, пока у нас не будет определённых сведений, я не считаю правильным делать какие-либо выводы.

— Но стороны обменивались огнём? — настаивала женщина.

— По-видимому, так и произошло.

— Значит, нам известно, чья ракета попала в аэробус?

— Как я уже сказал, полученная информация изучается. — Давай короткие ответы на вопросы, Джек, напомнил он себе. К тому же он до сих пор не солгал, верно? Он сделал жест в сторону другого репортёра.

— Господин президент, погибло так много американских граждан. Какие действия вы собираетесь предпринять, чтобы не допустить повторения такой катастрофы?

По крайней мере на этот вопрос он может дать правдивый ответ.

— В данный момент мы рассматриваем различные варианты. Кроме этого мне нечего сказать, разве только то, что мы обратились к обеим китайским государствам с предложением задуматься над своими действиями. Гибель невинных людей не идёт на пользу ни одной стране. Военные учения ведутся там уже некоторое время, и возникшая напряжённость не содействует укреплению стабильности в этом регионе.

— Значит, вы предлагаете обеим странам прекратить свои учения?

— Мы собираемся предложить им рассмотреть этот вопрос.

— Господин президент, — произнёс Джон Пламер, — это ваш первый кризис во внешней политике и…

Райан посмотрел на журналиста. Ему хотелось сказать этому пожилому репортёру, что первый внутриполитический кризис был делом его рук, но он не мог позволить себе обострения отношений со средствами массовой информации, а стать друзьями с репортёрами можно лишь в том случае, если ты им нравишься, что для него, как он уже понял, весьма маловероятно.

— Мистер Пламер, прежде чем что-либо предпринять, нужно выяснить факты. Мы прилагаем все усилия для выяснения обстоятельств этого происшествия. Сегодня утром у меня состоялась встреча по вопросу национальной безопасности..

— Но там не было государственного секретаря Адлера, — прервал его Пламер. Прожжённый репортёр, он проверил номера автомобилей, припаркованных на Уэст-Икзекьютив-драйв — Почему он отсутствовал?

— Мистер Адлер приедет несколько позже, — попытался уйти от прямого ответа Райан.

— Где он сейчас? — настаивал Пламер. Райан покачал головой.

— Давайте ограничимся одной темой Сейчас ещё слишком рано, чтобы задавать столько вопросов, и, как вы сами заметили, мне нужно заниматься сложной международной ситуацией, мистер Пламер.

— Но ведь он ваш главный советник по международным вопросам, сэр. Где он сейчас?

— Следующий вопрос, — коротко бросил президент. Он получил то, что заслужил, от Барри из Си-эн-эн.

— Господин президент, вы только что сказали «к обоим китайским государствам». Сэр, означает ли это перемену нашей политики по отношению к Китаю, и если так…

В Пекине было чуть позже восьми вечера. Всё шло хорошо. Он видел это, глядя на экран телевизора. Как странно видеть политического деятеля, которому так явно недостаёт обаяния и находчивости, особенно американца. Чанг Хансан закурил сигарету и поздравил себя. Он снова добился успеха В организации этих «учений» таилась немалая опасность, особенно в последних вылетах истребителей, но тут ему на помощь так удачно пришли лётчики Китайской Республики, первыми начавшие воздушный бой, в точности, как он и надеялся Теперь возник международный кризис, который он мог контролировать и даже закончить в тот момент, когда сочтёт нужным, просто отозвав вооружённые силы КНР на свои базы. Он заставит Америку реагировать, но реагировать не путём каких-либо действий, а бездействием, а затем кто-нибудь ещё возьмётся за дело, спровоцировав атаку на её нового президента. Чанг Хансан не имел представления о том, что задумал Дарейи. Может быть, это будет попытка убийства? Или ещё что-то? От него самого теперь требовалось всего лишь занять позицию стороннего наблюдателя, как он и делает это сейчас, а затем собрать плоды, когда возникнет благоприятная возможность, а она неминуемо возникнет. Везение не всегда будет на стороне Америки. Она утратит его, по крайней мере пока этот молодой дурак находится в Белом доме.

— Барри, одна страна называет себя Китайской Народной Республикой, а другая — Китайской Республикой. Я ведь должен как-то называть их, правда? — раздражённо спросил Райан. Черт побери, неужели я снова что-то натворил?

— Да, господин президент, но…

— Но у нас погибло, вероятно, четырнадцать американских граждан, и сейчас не время заниматься спорами о семантике. — Вот тебе, съешь.

— Так что мы собираемся предпринять? — потребовал ответа женский голос.

— Во-первых, мы попытаемся выяснить, что же на самом деле произошло. Затем начнём думать, как отреагировать на это.

— Но почему нам до сих это неизвестно?

— Потому что, как бы нам ни хотелось знать обо всём, что происходит в мире каждую минуту, это просто невозможно.

— Так вот почему ваша администрация так резко увеличивает штаты ЦРУ?

— Как я уже говорил, мы никогда не обсуждаем вопросы, связанные с нашими разведывательными службами.

— Господин президент, существуют опубликованные материалы, которые…

— В средствах массовой информации публикуются материалы о регулярном появлении НЛО, — огрызнулся Райан. — Вы им тоже верите?

Аудитория на мгновение стихла. Действительно, не каждый день видишь, как президент теряет самообладание. Репортёрам это понравилось.

— Дамы и господа, я сожалею, что не могу дать ответы на ваши вопросы, которые бы вас удовлетворили. Между прочим, я сам задаю себе некоторые из этих вопросов, но требуется время, чтобы дать на них правильные ответы. Раз мне приходится ждать получения надёжной информации, то и вам тоже, — закончил Райан, стараясь вернуть пресс-конференцию в прежнюю колею.

— Господин президент, человек, который очень походит на бывшего председателя советского КГБ, недавно выступал по телевидению и… — Репортёр сделал паузу, увидев, как под слоем грима покраснело лицо Райана. Он надеялся, что президент снова потеряет самообладание, но этого не произошло. Костяшки пальцев президента, сжимающие край трибуны, побелели, и он сделал глубокий вдох.

— Продолжай свой вопрос, Сэм.

— … и этот джентльмен сказал, кто он такой. Теперь, сэр, кот выпущен из мешка, так что мой вопрос является вполне законным.

— Я так и не услышал ещё вопроса, Сэм.

— Является ли он на самом деле тем, за кого себя выдаёт?

— Вы и без меня это хорошо знаете.

— Господин президент, это событие, эта… операция имеет огромное международное значение. С какого-то момента разведывательные операции, пусть и самые секретные, начинают оказывать серьёзное влияние на наши иностранные дела. С этого момента американский народ хочет знать о подобных вещах.

— Сэм, я скажу теперь уже в последний раз: я никогда, ни при каких обстоятельствах не буду обсуждать вопросы разведки. Сегодня утром я пришёл сюда, чтобы сообщить нашим гражданам о трагическом и пока не поддающемся объяснению инциденте, в котором погибло больше ста человек, включая четырнадцать американцев. Наше правительство приложит все усилия, чтобы выяснить, как это произошло, и затем примет решение о дальнейших мерах.

— Очень хорошо, господин президент. Итак, наша политика касается одного Китая или двух Китаев?

— Мы не внесли никаких изменений в нашу политику.

— Но, может быть, после этого инцидента политика будет пересмотрена?

— Я не стану высказываться по столь важному вопросу. Это не более чем абстрактные размышления. А теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы вернуться к работе.

— Спасибо, господин президент! — услышал Джек, уже открывая двери. Сразу за углом находился хорошо скрытый стенной шкаф с оружием. Президент стукнул по нему кулаком с такой силой, что хранящиеся там автоматы «узи» жалобно звякнули.

— Проклятье! — выругался он, направляясь по пятидесятиярдовому переходу обратно в свой кабинет.

— Господин президент? — Райан обернулся. Это был Робби. Странно было видеть лётчика с портфелем в руках.

— Я хотел извиниться перед тобой, — сказал Джек, прежде чем Робби успел заговорить. — Извини, что я вышел из себя.

Адмирал Джексон хлопнул друга по плечу.

— Когда в следующий раз мы будем играть в гольф, это обойдётся тебе по баксу за лунку, и если ты опять начнёшь злиться, злись на меня, а не на лунки, ладно? Они ни при чём. Я видел и раньше, как ты злишься. Держи себя в руках, приятель. Командир может терять самообладание перед своими подчинёнными, только когда хочет сделать это намеренно — мы называем это техническим приёмом руководства, а не всерьёз. А вот кричать на помощников — это другое дело Я твой помощник, — сказал Робби. — Кричи на меня.

— Да, я знаю. Держи меня в курсе дела и…

— Джек?

— Что, Робби?

— У тебя все получается хорошо. Только сдерживай себя.

— Я не должен допускать, чтобы кто-то убивал американцев, Робби. Я нахожусь здесь для того, чтобы этого не происходило. — Его руки снова непроизвольно сжались в кулаки.

— Неприятности случаются, господин президент. Если вы думаете, что способны не допустить этого, то просто обманываете себя. И я не должен говорить вам это. Вы не Господь Бог, а просто очень хороший человек и отлично справляетесь со своей работой. Как только закончим изучение, представим вам более подробную информацию.

— Как относительно ещё одного урока в гольф, когда все успокоится?

— Располагайте мной, как только сочтёте нужным, сэр. — Друзья обменялись рукопожатием. Каждому из них это показалось недостаточным, но оба знали, что придётся ограничиться этим. Джексон направился к выходу, а Райан открыл дверь в комнату секретарей.

— Миссис Самтер! — произнёс он по пути. Может быть, табачный дым успокоит его.

— Какие новости, господин секретарь? — спросил Чавез. Сообщение, поступившее по факсу через шифрованный спутниковый канал рассказало им все, что было известно президенту. Кларк и Чавез внимательно прочитали все три страницы.

— Я не знал этого, — признался Адлер. — Чавез, как теперь с тезисами вашей диссертации?

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Вам следовало подождать с её написанием. Теперь вы знаете, что происходит в высших эшелонах власти. Это походит на детскую игру «из круга вышибалы», только нам приходится уворачиваться не от резинового мячика, ясно? — Государственный секретарь уложил свои записи в портфель и дал знак сержанту ВВС, который обслуживал пассажиров. Правда, он был не столь привлекателен, как французские стюардессы.

— Да, сэр?

— Клод оставил нам что-нибудь?

— Пару бутылок из долины Луары, — с улыбкой ответил сержант.

— Откупорьте их и принесите бокалы.

— Сыграем в карты? — спросил Кларк.

— Нет, на этот раз я хочу выпить пару бокалов и немного поспать. Похоже, мне предстоит новое путешествие, — покачал головой государственный секретарь.

— В Пекин. — Не удивительно, подумал Джон.

— Да уж не в Филадельфию, — согласился Скотт, когда появились бутылка и бокалы.

Через тридцать минут все трое откинули назад спинки своих кресел. Сержант задвинул шторки на иллюминаторах.

На этот раз Кларк заснул, а вот Чавез не смог. В замечании Адлера скрывалось немало правды. В своей диссертации Динг резко обвинял государственных деятелей конца прошлого и начала этого века за то, что они не сумели заглянуть дальше ближайших проблем. Теперь он понимал их. Трудно определить разницу между ближайшей тактической проблемой и по-настоящему стратегической, когда тебе приходится постоянно увёртываться от летящих в тебя снарядов, ежеминутно решая вопросы. Книги по истории не в состоянии были передать настроение, атмосферу тех дней, о которых писали их авторы. И не только в этом было дело. Они создавали ещё и не правильное, искажённое представление о людях. Вот государственный секретарь Адлер, который похрапывает сейчас в своём кожаном кресле, — кадровый дипломат, напомнил себе Чавез, и он завоевал доверие и уважение президента — человека, которого глубоко уважает он сам. Райана не назовёшь ни глупым, ни корыстным, но он всего лишь человек, а люди совершают ошибки… причём у великих людей и ошибки великие. Когда-нибудь какой-то историк напишет и об этом их путешествии, но сумеет ли тот историк понять ситуацию, в которой оно происходило? А если не сумеет, сможет ли правильно оценить происшедшее?

Так что же происходит на самом деле? — спросил себя Динг. Иран проявляет небывалую активность, свергает иракское правительство и образует новую страну, и в тот момент, когда Америка пытается разобраться в этом, происходит что-то ещё. Само по себе это событие, пожалуй, в глобальных масштабах незначительно, но ведь его подлинное значение узнаешь только после того, как все закончится, не правда ли? Как можно определить его истинный вес до этого? В том-то и проблема. Государственные деятели на протяжении столетий допускали серьёзные ошибки потому, что запутывались в каждодневности, не могли взглянуть на происходящее со стороны. Именно за это им платят деньги, но это совсем не так просто, правда? Он только что закончил свою диссертацию, в конце года получит степень магистра и будет официально признан экспертом в области международных отношений. Но как тут будешь экспертом, подумал Динг, откидываясь на спинку своего кресла. Ему вспомнилось своё легкомысленное заявление, сделанное однажды во время другого длительного перелёта. Слишком часто в международных отношениях попросту одна страна использует другую. Доминго Чавез, будущий магистр области международных отношений, улыбнулся при этой мысли, но разве она так уж забавна? Особенно когда гибнут люди, а они с мистером К, находятся на передней линии, защищая интересы своей страны. Что-то происходит на Среднем Востоке. Ещё какие-то события развиваются в Китае… За четыре тысячи миль… Может быть, между ними существует какая-то связь? Что, если существует? Но как это определить? Историки считают, что такое возможно, если только люди, занимающиеся такого рода проблемами, достаточно проницательны. Но историкам не приходится заниматься самой работой…

— Сегодня он был не в лучшей форме, — заметил Пламер, отпивая чай со льдом.

— За двенадцать часов, даже меньше, трудно определить, что именно происходит на другом конце света, Джон, — высказал свою точку зрения Хольцман.

Они сидели в типичном вашингтонском ресторане, оформленном в псевдофранцузском стиле с забавными маленькими ленточками на меню, в котором перечислялись дорогие блюда заурядного качества — впрочем, расходы обоих будут оплачены их редакциями.

— Он должен держаться лучше, — сказал Пламер.

— Тебе не нравится, что он не умеет лгать более умело?

— Это одно из качеств, требующихся от президента…

— А когда мы ловим его на этом… — Хольцману можно было не продолжать.

— Кто считает работу президента лёгкой, Боб?

— Иногда мне приходит в голову, а не стоит ли нам действительно сделать его работу ещё труднее, — произнёс Хольцман, но Пламер не клюнул на приманку.

— Как ты думаешь, где сейчас Адлер? — выразил свои мысли вслух корреспондент Эн-би-си.

— Сегодня утром ты задал интересный вопрос, — согласился репортёр из «Вашингтон пост», поднимая стакан. — Я поручил своим парням разобраться в этом.

— Мы тоже. От Райана требовалось всего лишь одно: сказать, что Адлер готовится к встрече с послом КНР. Это был бы достаточно убедительный ответ на вопрос.

— Но это было бы ложью.

— Это было бы правильной ложью. Боб, ведь такова игра. Правительство пытается сделать что-то втайне, а мы стараемся узнать об этом. У Райана любовь к секретности прямо-таки в крови.

— Но если мы наказываем его за это, то кому на пользу действуем?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Перестань, Джон. Утечку информации организовал для вас Эд Келти. Не надо быть учёным-ракетчиком, чтобы догадаться об этом. Всем это известно. — Боб принялся за салат.

— Значит, все это правда, не так ли?

— Да, — признался Хольцман. — И мне известно намного больше.

— Вот как? Ну что ж, я знаю, что ты работал над серией очерков. — Он не добавил, что сожалеет, что ему удалось перехватить столь сенсационную тему у репортёра «Вашингтон пост», главным образом потому, что не жалел об этом.

— Даже больше, чем я могу опубликовать.

— Действительно? — Это привлекло внимание Джона Пламера. Хольцман принадлежал к более молодому поколению, чем телевизионный корреспондент, и к старшему поколению по отношению к новому поколению репортёров, которые считали Пламера человеком с устаревшими взглядами, несмотря на то что посещали его семинары по журналистике в Колумбийском университете.

— Действительно, — заверил его Боб.

— А именно?

— А именно такие вещи, которые я не могу опубликовать, — повторил Хольцман. — По крайней мере, в течение длительного времени. Знаешь, Джон, я знал отдельные части этой истории уже много лет. Я знаю офицера ЦРУ, который вывез из России жену и дочь Герасимова. У нас заключено соглашение. Через пару лет он расскажет мне подробности этой операции. История про подводную лодку соответствует действительности и…

— Я знаю. Видел фотографию Райана на палубе подлодки. Не могу понять, почему он отказывается публиковать эту информацию.

— Он не нарушил правила. Никто не объяснил ему, что, поступая таким образом, он не нарушает правил…

— Ему нужно проводить больше времени с Арни.

— .. В отличие от Эда.

— Келти знает правила игры.

— Да, знает, может быть, даже слишком хорошо. Веришь ли, в одном я так и не смог разобраться, — заметил Боб Хольцман.

— В чём именно?

— Какую роль играем в этой игре мы? Кем мы должны быть: зрителями, судьями или участниками?

— Боб, наша работа заключается в том, чтобы сообщать правду нашим читателям, в моём случае — зрителям.

— На чьих фактах должна основываться эта, правда, Джон? — спросил Хольцман.

— Рассерженный, вышедший из себя президент Джек Райан… — Джек взял пульт дистанционного управления и заглушил слова репортёра Си-эн-эн, который ошеломил его вопросом о двух Китаях.

— То, что я был рассерженным, — это верно, а вот что вышел из себя — нет…

— Тоже верно, — согласился ван Дамм. — Ты запутался в вопросе о Китае, а также в ответе на вопрос, где находится Адлер. А между прочим, где он?

Президент посмотрел на часы.

— Он должен совершить посадку на базе Эндрюз примерно через полтора часа. Сейчас летит, наверно, над Канадой. С авиабазы он приедет прямо сюда, а затем, видно, снова отправится в путь — на этот раз в Китай. Что они там задумали, черт побери?

— Не имею представления, — признался глава администрации. — Но для этого у тебя есть группа советников по национальной безопасности.

— Я знаю ровно столько, сколько знают они, и не знаю ни хрена, — пробормотал Джек, откидываясь на спинку кресла. — Нам нужно увеличить число людей, способных давать оперативную информацию. Президент не может сидеть здесь, не имея представления о том, что происходит в мире. Я не могу принимать решения, не обладая информацией, а пока все, что есть в нашем распоряжении, это догадки — если не считать того, что сообщил нам Робби. Он представил надёжные сведения, но они не поддаются объяснению, потому что не соответствуют ничему остальному.

— Вам нужно научиться ждать, господин президент. Несмотря на то что пресса не хочет ждать, вам нужно проявить терпение и научиться концентрировать свои силы на том, что вы можете сделать — когда появляется такая возможность. А пока, — продолжил Арни, — на будущей неделе состоятся первые выборы в Конгресс. В соответствии с нашим расписанием тебе нужно совершить поездку по стране и выступить перед избирателями. Если ты хочешь, чтобы в Конгресс были избраны те, кто тебе нужны, ты должен поступить именно так. Я поручил Кэлли подготовить для тебя пару речей.

— На что мне следует обратить основное внимание?

— На налоговую политику, улучшение методов управления, честность и борьбу с коррупцией — твои любимые темы. Завтра утром будут готовы проекты выступлений. Настал момент, когда следует провести больше времени среди народа. Пусть они выразят свою любовь к тебе, и ты ответишь им тем же. — Президент бросил лукавый взгляд на своего главу администрации. — Я уже говорил тебе, что ты не должен постоянно сидеть в этих четырех стенах, а радиосвязь с президентскими самолётами действует вполне успешно.

— Пожалуй, в самом деле неплохо будет изменить обстановку, — согласился президент.

— Знаешь, что принесло бы сейчас наибольшую пользу?

— Что?

Арни усмехнулся.

— Какая-нибудь естественная катастрофа. Это позволит тебе отправиться на место катастрофы и выглядеть истинным президентом: встретиться с людьми, утешить их, пообещать федеральную помощь и…

— Типун тебе на язык! — рявкнул Райан так громко, что секретари услышали его голос через трехдюймовые двери. Арни тяжело вздохнул.

— Тебе нужно научиться понимать шутки, Джек. Спрячь свой вспыльчивый характер в сундук и запри его на замок. Я ведь просто хотел развеселить тебя. Я на твоей стороне, разве не помнишь? — С этими словами Арни покинул кабинет президента.

Райан остался один. Вот ещё урок в искусстве быть президентом. Интересно, когда ему больше не понадобятся эти уроки? Рано или поздно ему придётся и выглядеть и вести себя, как подобает президенту, но пока это не удаётся. Арни не сказал ему об этом прямо, как не сказал этого и Робби, но это было ясно и без них. Он всё ещё не чувствовал себя здесь, как дома. Он старался изо всех сил, но одного старания было недостаточно — пока, прибавил его рассудок. Пока? А может быть, никогда. И всё же постепенно, шаг за шагом, надо… напомнил он себе. Так говорит каждый отец каждому сыну, вот только эти отцы никогда не предупреждают, что постепенность — это та роскошь, которую человек не всегда может себе позволить, во всяком случае не он. Четырнадцать американцев погибли на посадочной полосе острова в восьми тысячах миль отсюда, возможно, они убиты преднамеренно, вот только ради чего? А ведь он должен отложить это в сторону и заняться другими делами, вроде поездки для встречи с людьми, права которых он поклялся соблюдать, ограждать и защищать, одновременно пытаясь понять, почему он не смог сделать этого в отношении четырнадцати из них. Что нужно для того, чтобы справиться с обязанностями президента? Забыть о погибших гражданах и заняться другими делами? Для того чтобы сделать это, нужно быть социопатом, верно? Нет, пожалуй. Другим тоже приходится заниматься подобными делами — военным, врачам, полицейским. А теперь и ему. Кроме того, он должен держать в узде свой нрав, избавиться от чувства разочарования и сосредоточиться на других делах, которые ждут его внимания и решения в течение остального дня.

«Артист» смотрел на море, которое простиралось километрах в шести внизу под самолётом На севере на сине-серой поверхности воды виднелся айсберг, сверкающий в ярких солнечных лучах. Разве не поразительно? Сколько он ни летал, ни разу такого не видел. Для человека из его части света зрелище моря уже само по себе было весьма удивительным. Море походило на пустыню, и в нём тоже невозможно жить, хотя и по другой причине. Поразительно походит на пустыню во всём, кроме цвета, на поверхности почти параллельные линии, похожие на дюны и такие же непривлекательные. Впрочем, в мире для него вообще не было ничего привлекательного, хотя он очень заботился о своей внешности и ему нравились улыбки стюардесс. Мир ненавидел его и людей, подобных ему, и даже те, кто пользовались его услугами, старались держаться на расстоянии, словно имели дело со злой, хотя иногда и полезной собакой. По его склонённому вниз лицу пробежала гримаса: собаки не принадлежали к числу любимых животных в его культуре. И вот он снова в самолёте, один, в то время как его люди летят на других авиалайнерах группами по три человека, направляясь туда, где их определённо не ждут и не хотят видеть, посланные оттуда, где к ним относились почти так же.

Что принесёт ему успех? Спецслужбы приложат все силы, чтобы опознать и выследить его, но израильтяне делали это уже много лет, а он всё ещё жив. Ради чего он принял участие в такой операции? — спросил себя «Артист». Впрочем, интересоваться этим уже слишком поздно. Если он отменит операцию, его отвергнут все. Предполагалось, он ведёт войну во имя Аллаха… Джихад. Священная война против неверных. Военно-религиозный акт, целью которого является защита Веры. Но он больше не верил в это, и его смутно пугало, что у него больше нет страны, нет дома, а тогда… нет и Веры? Неужели у него не осталось даже этого? Он задал себе этот вопрос и затем признался, что, если ему приходится спрашивать себя об этом, значит, и этого не осталось. Он и его сподвижники, по крайней мере те, кто ещё уцелели, превратились в автоматы, в искусных роботов, в своего рода компьютеры, которые исполняли поручения других людей и которых выбрасывали за ненадобностью, когда нужда в них пропадала. А поверхность моря или пустыни далеко внизу оставалась прежней, никогда не менялась. Тем не менее у него не было выбора.

Может быть, люди, пославшие его на эту операцию, одержат верх, и тогда его ждёт какое-нибудь вознаграждение. Он непрерывно повторял себе это, хотя его жизненный опыт подсказывал ему тщетность таких ожиданий. А если он потерял веру в Бога, тогда почему он остаётся преданным профессии, на которую даже его работодатели смотрят с отвращением?

Дети. Он никогда не имел семьи, у него — насколько ему известно — нет детей. Он спал с женщинами, но это были развратные женщины, и его религиозное воспитание научило его презирать их даже тогда, когда он владел ими, так что если у кого-то из них появятся его дети, они тоже будут прокляты. Почему так получается: человек на протяжении всей своей жизни преследует идею, а затем понимает, куда зашёл, глядя на самый негостеприимный из всех пейзажей, место, где не может жить никто из людей, и чувствует себя здесь, словно дома, во всяком случае лучше, чем в любом другом месте? Значит, являясь исполнителем чьей-то политической воли, он примет участие в убийстве детей. Неверных… Но ведь в своём возрасте дети невинны, их тела ещё не оформились, их ум ещё не постиг понятия добра и зла.

«Артист» напомнил себе, что такие мысли приходили к нему и раньше, что сомнения вполне естественны для людей, которым предстоят опасные операции, и что раньше он всякий раз отмахивался от них и выполнял задание. Будь мир другим, может быть, тогда…

Однако в мире происходили лишь те перемены, которые противоречили его поиску, длившемуся всю жизнь, и тогда, зная, что он убивал напрасно, ему приходится и дальше убивать, надеясь достигнуть… чего? Куда ведёт этот путь? Если есть Бог и если есть Вера, и если есть Закон, тогда…

Ну что ж, нужно верить во что-то. Он посмотрел на часы. Ещё четыре часа. Ему предстоит операция. Он должен верить в неё.

Они приехали в автомобилях, потому что вертолёт привлекает слишком большое внимание, а машину могут и не заметить. Чтобы сделать приезд ещё более скрытым, автомобили подъехали к восточному входу. Адлер, Кларк и Чавез вошли в Белый дом точно так же, как вошёл туда Джек в свою первую ночь, окружённый агентами Секретной службы. Вот и им удалось пройти сюда незамеченными прессой. Овальный кабинет был полон. Здесь находились Гудли и оба Фоули, и Арни, разумеется.

— Устал от смены часовых поясов, Скотт? — прежде всего поинтересовался Джек, встретив государственного секретаря у двери.

— Если сегодня вторник, значит, я в Вашингтоне, — ответил Адлер.

— Сегодня не вторник, — заметил Гудли, не поняв шутки.

— Тогда я здорово устал от смены поясов и не пришёл в себя. — Адлер опустился в кресло и достал из портфеля записи. Стюард ВМС принёс кофе, горючее Вашингтона. Всем прибывшим из Объединённой Исламской Республики досталось по кружке.

— Расскажи нам про Дарейи, — распорядился Райан.

— Он выглядит здоровым, хотя и немного усталым, — признался Адлер. — Его стол относительно свободен. Говорил он спокойно, но мне известно, что он никогда не повышает голоса на людях. Интересно, он ведь прибыл в Тегеран одновременно с нами.

— Вот как? — произнёс Эд Фоули, отрываясь от своих записей.

— Да, прилетел на маленьком реактивном самолёте, которым пользуются бизнесмены, на «гольфстриме», — сообщил Кларк. — Динг сделал несколько снимков.

— Значит, ему не сидится на месте, а? Разумно, пожалуй, — заметил президент. Как ни странно, Райан понимал проблемы, стоящие перед Дарейи. Они не так уж значительно отличались от его собственных, хотя иранские методы их решения были кардинально противоположными.

— Служащие боятся его, — импульсивно произнёс Чавез. — Пока мы ждали в приёмной, обстановка напоминала сцену из старого фильма о нацистах во время Второй мировой войны. Персонал в приёмной отчаянно нервничал. Думаю, если бы кто-то крикнул, они подскочили бы до потолка.

— Согласен с такой точкой зрения, — сказал Адлер, не задетый вмешательством Чавеза. — В беседе со мной он вёл себя очень старомодно, спокойно, повторял избитые истины и все такое. Суть в том, что он не сказал ничего сколько-нибудь значительного — может быть, хорошо, а может быть, и плохо. Он стремится к продолжению контактов с нами. Он говорит, что желает мира для всех. Он даже намекнул на определённую степень доброй воли по отношению к Израилю. На протяжении доброй половины беседы он читал мне лекцию о том, что все его устремления, как и его религия, направлены только на мир. Он подчеркнул значение нефти и то, как в результате все стороны получают выгоду от торговли ею. Он категорически отрицал, что имеет какие-нибудь территориальные притязания. Он не произнёс ни единого слова, которое бы удивило меня.

— О'кей, — сказал президент. — Что ты понял из его поведения?

— Он создаёт впечатление очень уверенного в себе человека, не боящегося опасности. Ему нравится положение, в котором он находится.

— В этом нет ничего странного, — снова произнёс Эд Фоули. Адлер кивнул.

— Согласен. Если бы от меня потребовали описать его одним словом, я сказал бы «безмятежный».

— Когда я встретил его несколько лет назад, — вспомнил Джек, — его поведение было агрессивным и враждебным. Создавалось впечатление, что он повсюду видит врагов.

— Сегодня я не заметил ничего подобного. — Государственный секретарь замолчал и мысленно спросил себя, тот же или нет сегодня день. Наверно, тот же, решил он. — Как я сказал, его поведение было безмятежным, но во время обратного полёта мистер Кларк обратил моё внимание на любопытную деталь.

— Что именно? — спросил Гудли.

— Оно заставило сработать металлодетектор. — Джон достал ожерелье и передал его президенту.

— Занимался покупками в Тегеране?

— Видите ли, все настаивали, чтобы я прогулялся по городу, — напомнил он собравшимся. — А разве на Востоке есть лучшее место для прогулки, чем рынок? — Кларк подробно рассказал о случае с ювелиром.

Тем временем президент рассматривал ожерелье.

— Если он продаёт такие украшения за семьсот баксов, может быть, всем нам стоит узнать его адрес. Это был исключительный случай, Джон?

— Я отправился на прогулку вместе с резидентом французской разведки. Он сказал, что поведение ювелира является весьма типичным.

— Ну и что? — спросил Арни ван Дамм.

— Может быть, Дарейи не стоит быть таким уж безмятежным, — заметил Скотт Адлер.

— Такие люди, как этот ювелир, не всегда знают, о чём думает простой народ, — заметил глава президентской администрации.

— Это-то и явилось причиной свержения шаха, — сообщил ему Эд Фоули. — А Дарейи один из тех, кто способствовали его падению. Не думаю, чтобы он забыл этот урок… Нам также известно, что он по-прежнему жестоко наказывает людей, нарушающих принятые там законы. — Директор ЦРУ повернулся и посмотрел на своего оперативника. — Молодец, Джон.

— Лефевр, французский разведчик, дважды повторил мне, что мы недостаточно хорошо представляем себе настроение простых людей в Иране. Может быть, он пытался поддеть меня, — продолжал Кларк, — но я сомневаюсь в этом.

— Мы знаем, что там существуют разногласия. Они всегда существуют, — заметил Бен Гудли.

— Но нам неизвестно, насколько они глубоки, — снова вмешался в разговор Адлер. — В целом, мне кажется, что перед нами человек, который стремится создать впечатление безмятежности по какой-то определённой причине. У него было два успешных месяца. Он сумел победить своего главного врага. У него в стране есть внутренние проблемы, размеры которых нам предстоит определить. Он часто летает в Ирак и тут же возвращается обратно — мы были свидетелями этого. Он выглядит усталым. Его ближайшие помощники нервничают. По моему мнению, все это указывает на то, что у него много дел. О'кей, он сказал мне, что стремится к миру. Я почти готов поверить ему. Мне кажется, что он нуждается во времени, чтобы укрепить свои позиции. Кларк говорит нам, что цены на продукты выросли. Иран — потенциально богатая страна, и Дарейи сможет лучше всего восстановить спокойствие в ней, если, подчёркивая свои политические успехи, как можно быстрее будет превращать их в экономические. Пища на столе у народа никогда не вредила правителю. В настоящее время ему нужно обратить взгляд внутрь страны, а не за её пределы. Вот почему мне представляется, что у нас возникает благоприятная возможность, — закончил государственный секретарь.

— Значит, вы считаете разумным протянуть ему руку дружбы? — спросил Арни.

— По-моему, пока нам следует поддерживать с ним неофициальные контакты, не слишком их афишируя. Я мог бы найти человека, годного для участия в переговорах. А потом увидим, к чему это приведёт.

— Хорошая мысль, Скотт, — кивнул президент. — Теперь, думаю, тебе пора срочно отправляться в Китай.

— Когда мне следует вылететь? — спросил государственный секретарь с болезненным выражением лица.

— На этот раз у тебя будет самолёт побольше, — пообещал ему президент.

Глава 41

Гиены

«Артист» почувствовал, как авиалайнер коснулся посадочной дорожки международного аэропорта Даллеса. Физическое ощущение, что он прибыл к месту назначения, не положило конца его сомнениям, а просто означало, что настало время отложить их в сторону. Он жил в реальном мире. Рутина въезда в страну не отличалась от обычной.

— Вернулись так скоро? — Сотрудник иммиграционной службы, перелистнув страницы его паспорта, посмотрел на последнюю, где стоял штамп въезда.

— Да, скоро, — ответил «Артист» по-немецки в соответствии со своим новым образом. — Может быть, на этот раз удастся быстро снять квартиру.

— В Вашингтоне высокие цены, — сообщил американец и поставил штамп на свободное место в паспорте. — Желаю хорошо провести время, сэр.

— Спасибо.

Нельзя сказать, чтобы он чего-то боялся. У него не было с собой ничего противозаконного, за исключением того, что находилось в голове, и ему было известно, что американские спецслужбы никогда особенно не охотились за террористическими группами, но эта поездка была иной, даже если об этом знал лишь он один. «Артист» миновал переполненный людьми терминал. Как и раньше, его никто не встречал. Предстоял сбор группы, куда он должен был прийти последним, как наиболее ценный её член. Снова он арендовал автомобиль и снова поехал в сторону Вашингтона. Глядя в зеркало заднего обзора, он намеренно выбирал не правильный съезд, чтобы видеть, не последует ли кто за ним. Нет, никого. Он развернулся и выехал на нужное шоссе. Если бы за ним велась слежка, она была бы организована настолько умело, что у него не было бы никакой надежды на спасение. Он знал, как это происходит: множество автомобилей, впереди и сзади, один или даже два вертолёта, но такое использование времени и средств возможно лишь тогда, когда противнику известно почти все — требовалось время, чтобы организовать такую слежку, а это означало, что в группе имеется агент ЦРУ. Вот израильтяне были способны на такие действия, или по крайней мере все террористы боялись этого, но на протяжении ряда лет жестокий дарвиновский закон выживания сильнейшего привёл к смерти всех недостаточно осторожных. Израильский Моссад никогда не скупился на то, чтобы пролить исламскую кровь, и, узнай о нём эта служба, его давно не было бы в живых. Во всяком случае, он постоянно твердил себе об этом, все ещё поглядывая в зеркало заднего обзора, потому что выжить можно, только если постоянно принимаешь все мыслимые предосторожности.

С другой стороны, ему казалось очень забавным, что эту операцию невозможно было бы осуществить без помощи израильтян. Исламские террористические группы существовали и в Америке, но это были всего лишь дилетанты. Они проявляли излишнюю религиозность, проводили встречи в известных местах, слишком много болтали. Их легко можно было заметить и опознать как нечто чужеродное в давшей им приют стране. И они ещё удивлялись, почему их арестовывают. Дураки, подумал «Артист». Но и они приносили пользу. Их легко было обнаружить, и потому они привлекали внимание, а у американского ФБР, несмотря ни на что, было ограниченное число агентов. Какими бы грозными ни являлись спецслужбы стран мира, они представляли собой всего лишь организации, состоящие из людей, а людям свойственно в первую очередь показывать на те гвозди, которые торчат наружу.

Этому его научили израильтяне. Незадолго до свержения шаха агенты его собственной спецслужбы Савак проходили обучение под руководством инструкторов из израильского Моссада, и не все агенты иранской спецслужбы были уничтожены с возникновением нового исламского режима. Искусство ведения специальных операций, полученное ими, передавалось таким, как «Артист», и, откровенно говоря, оно не было особенно изощрённым. Чем важнее операция, тем большую осторожность следует проявлять. Если вы не хотите, чтобы вас обнаружили, постарайтесь исчезнуть для своего обычного окружения. В светской стране не проявляйте религиозной ретивости. В христианской или еврейской — не показывайте, что вы мусульманин. Если в стране с подозрением относятся к выходцам со Среднего Востока, станьте уроженцем какой-нибудь другой страны или, что ещё лучше, время от времени проявляйте определённую искренность. Да, я приехал оттуда, но я христианин, или бахаист, или курд, или армянин, и они жестоко преследовали мою семью, поэтому я переехал в Америку, страну, где перед всеми открываются равные возможности, чтобы испытать вкус подлинной свободы. А если вы готовы следовать этим простым правилам, перед вами открываются вполне реальные возможности, поскольку Америка сделала всё, чтобы облегчить их достижение. Эта страна приветствовала иностранцев и принимала их с распростёртыми объятиями, что напомнило «Артисту» о суровом законе гостеприимства, принятом в его собственной культуре.

Сейчас он находился здесь, в лагере противника, и его сомнения отошли на задний план, приятное возбуждение заставило чаще забиться его сердце, на лице появилась улыбка. Он действительно был лучшим на избранном им поприще. Израильтяне, которые, не подозревая того, подготовили его через ими же обученных инструкторов, так и не смогли подобраться к нему, а если это не удалось им, то не удастся и американцам. Следует только быть осторожным.

В каждой тройке террористов имелся человек, по подготовке схожий с ним, может быть не на таком уровне, но способный действовать самостоятельно. Он сумеет арендовать автомобиль и управлять им. Знает, что нужно вести себя вежливо и дружески улыбаться всем, кто попадается на пути. Если его остановит полицейский, он сумеет проявить раскаяние, поинтересоваться, в чём заключается его нарушение, и затем попросит совета, как проехать туда-то, потому что людям свойственно прочнее запоминать враждебность, чем дружелюбие. Он сможет выдать себя за врача, или инженера, или ещё кого-то, к чьей профессии относятся с уважением. Все очень просто, надо только соблюдать осторожность.

Первым местом назначения был скромный отель на окраине Аннаполиса. «Артист» приехал туда и зарегистрировался под вымышленным именем — Дитер Колб. Американцы так глупы и доверчивы. Даже их полиция считает, что все мусульмане — арабы, вовсе не задумываясь о том, что Иран — арийская страна, чего добивался для своей нации Гитлер. «Артист» прошёл в свой номер и сверил часы. Если ничто не нарушит планы, они встретятся через два часа. Чтобы окончательно убедиться в этом, он позвонил по номеру 1-800 и поинтересовался прибытием рейсов. Все сели вовремя. Могут возникнуть проблемы с таможней или с пробками на дорогах, но в плане все предусматривалось. Это был тщательно рассчитанный план.

Они уже отправились в путь к месту следующей выставки, которая будет проводиться в Атлантик-сити, штат Нью-Джерси, в помещении огромного выставочного центра. Автомобили новых моделей и специального назначения были скрыты чехлами, чтобы сохранить их блестящую поверхность. В большинстве своём они перевозились на обычных открытых трейлерах, однако некоторые из машин погрузили на крытые — вроде тех, что используются для перевозки гоночных автомобилей. Один из представителей фирмы-производителя просматривал написанные от руки замечания, сделанные посетителями предыдущей выставки. Он потёр глаза. Чертовски сильная головная боль, насморк. Он надеялся, что переможется, не ложась в постель. Ломило все тело. Вот что получается, когда весь день торчишь под кондиционером.

Официальная телеграмма не была особенно неожиданной. Американский государственный секретарь просил о встрече для обсуждения на правительственном уровне вопросов, представляющих взаимный интерес. Чанг знал, что от этого нельзя уклониться и гораздо лучше по-дружески принять американца, уверить в своей невиновности и осторожно спросить, как понимать высказывание американского президента на пресс-конференции: это просто оговорка или он намерен изменить существующую политику своей страны по отношению к Китаю. Одно обсуждение этого не относящегося к делу вопроса займёт у Адлера несколько часов, решил Чанг. Американец предложит, наверно, стать посредником между Пекином и Тайбэем, ездить из одного города в другой, надеясь снять возникшее напряжение. Это окажется очень полезным.

А пока учения продолжались, хотя и с несколько большим уважением к нейтральной полосе, разделяющей две вооружённые группировки. Жар в отношениях между сторонами пока не спал, но его спустили на отметку «медленное кипение». Китайская Народная Республика, уже объяснил её посол в Вашингтоне, не совершила ничего плохого — первый выстрел принадлежал не ей и она не имела ни малейшего желания вести военные действия. Проблема заключалась лишь в отколовшейся провинции, и, если только Америка согласится на очевидное решение вопроса — существование всего лишь одного Китая, — проблему можно быстро урегулировать.

Однако Америка долгое время придерживается политики, не устраивающей ни одну из сторон, а именно: стремится поддерживать дружеские отношения как с Пекином, так и с Тайбэем, рассматривая последний как юридически не совсем оформленную страну, какой она и является на самом деле, но отказываясь сделать логический вывод из ситуации. Вместо этого Америка заявляет, что существует только один Китай, но этот Китай не имеет права силой распространить своё правление на «другой» Китай, которого в соответствии с официальной американской политикой не существует. Такова последовательность по-американски. Будет весьма приятно обратить на это внимание государственного секретаря.

— «Китайская Народная Республика будет рада принять государственного секретаря Адлера в интересах мира и региональной стабильности». Ну что ж, очень любезно с их стороны, — прокомментировал Райан. Он всё ещё находился у себя в кабинете, несмотря на поздний час — было девять вечера, — и невольно подумал, что там без него смотрят по телевизору дети. Он возвратил телеграмму Адлеру.

— Вы действительно уверены, что они сбили авиалайнер? — спросил госсекретарь у адмирала Джексона.

— Если я ещё раз просмотрю видеозапись, плёнка окончательно выйдет из строя.

— Иногда ведь люди допускают ошибки.

— Только не в этом случае, сэр, — ответил Робби, опасаясь, что ему действительно придётся ещё раз прокрутить видеозапись. — И учения их военно-морского флота продолжаются уже довольно длительное время.

— Ну и что? — спросил Райан.

— Их учения так затянулись, что уже, должно быть, техника перешла все допустимые границы техобслуживания. Они не отличаются таким тщательным уходом за механизмами, какой установлен у нас, и использовали уже огромное количество горючего. Мы наблюдаем самое продолжительное пребывание их кораблей в море. Почему они так затягивают учения? Воздушный бой и сбитый при этом авиалайнер представляются мне достаточно убедительным оправданием, чтобы закончить учения и вернуться в порты, заявив, что они добились своего.

— Национальная гордость, — высказал предположение Адлер. — Стремление спасти лицо.

— Правда, с того времени они несколько сократили масштаб операций. Больше не приближаются к той линии, которую я вам показал. Тайваньские вооружённые силы находятся сейчас в состоянии полной боевой готовности. А может быть, в том-то и причина, — заметил начальник оперативного управления. — Нет смысла осуществлять нападение на врага, готового отразить атаку. Прежде надо дать ему немного успокоиться.

— Робби, но ты ведь сам сказал, что настоящее нападение невозможно, — напомнил Райан.

— Джек, поскольку мне неизвестны их намерения, я вынужден основывать свои заключения на их возможностях. Им по силам организовать крупное сражение в проливе, и не исключено, что они одержат в нём верх, если такое сражение произойдёт. Может быть, это окажется достаточно мощным политическим рычагом и под таким давлением Тайвань будет вынужден пойти на значительные уступки. Их действия уже привели к смерти людей, — напомнил Джексон своим собеседникам. — Да, конечно, они не так высоко ценят человеческую жизнь, как мы, но когда убиваешь людей, пересекаешь ещё одну невидимую черту — и они знают наше отношение к этому.

— Давайте перебросим авианосец на север, — сказал Адлер.

— Почему, Скотт?

— Господин президент, это даст мне в руки козырную карту, которую я смогу положить на стол. Это покажет, что мы серьёзно относимся к вопросу. Как только что сказал нам адмирал Джексон, мы действительно высоко ценим человеческую жизнь, и им придётся согласиться с тем обстоятельством, что мы не хотим и не позволим, чтобы события и дальше развивались в этом направлении.

— Что, если они всё-таки продолжат своё давление, вдруг произойдёт ещё один «несчастный случай», в котором погибнут наши военнослужащие?

— Господин президент, это оперативный вопрос, и потому он затрагивает мою сферу деятельности. Мы разместим «Эйзенхауэр» с восточной стороны острова. Случайно попасть туда они не смогут. Для этого им придётся преодолеть три оборонительных пояса: один, принадлежащий Китайской Республике и расположенный над проливом, другой — над самим островом и третий, установленный командиром боевой авианосной группы. Я также могу поставить корабль с системой «Иджис» у входа в пролив так, что он обеспечит нам полное радиолокационное прикрытие всего пролива. Это в том случае, если ты прикажешь перебросить «Эйзенхауэр» в тот район. При этом Тайвань получит преимущество в четыре эскадрильи истребителей и радиолокационное прикрытие, осуществляемое самолётами раннего радиолокационного обнаружения. Вот тогда они будут чувствовать себя в большей безопасности.

— И это позволит мне вести более успешные переговоры, если придётся ездить взад-вперёд, — сделал вывод государственный секретарь.

— Но тогда беззащитным останется весь Индийский океан. Уже давно мы так не поступали. — Все отметили, что адмирал Джексон постоянно возвращается к этой теме.

— Неужели у нас там ничего нет? — спросил Джек. Он понял, что ему следовало задать этот вопрос раньше.

— Крейсер «Анцио», два эсминца и два фрегата, охраняющих группу транспортных кораблей, гружённых матчастью для усиленной бригады. Эта группа базируется на Диего-Гарсии. Мы никогда не оставляем Диего-Гарсию без охраны, когда там находится эта группа. Кроме того, в том районе крейсирует подводная лодка типа 688. Этого достаточно для охраны, но слишком мало для демонстрации военной мощи. Вы ведь понимаете, мистер Адлер, что значит авианосец.

Государственный секретарь кивнул.

— Их воспринимают серьёзно. Вот почему мне кажется, что он понадобится у китайских берегов.

— Он говорит разумные вещи, Робби. Где сейчас «Эйзенхауэр»?

— Между Австралией и Суматрой, приближается к проливу Сунда. Учения «Южная чаша» имитируют нападение индийских войск на северо-западное побережье Австралии. Если мы сейчас отдадим приказ об изменении его дислокации, авианосец с сопровождающими кораблями прибудет к Тайваню чуть больше чем через четверо суток.

— Пусть он направляется туда максимальным ходом, Робби.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался адмирал Джексон, хотя лицо его все ещё выражало сомнение. Он сделал знак в сторону телефона, получил разрешение и связался с Национальным центром военного командования. — Говорит адмирал Джексон. Я только что получил приказ от верховного главнокомандующего. Приступайте к выполнению плана «Синяя гончая». Сообщите о получении приказа, полковник. — Робби выслушал ответ и кивнул. — Отлично, спасибо. — Он положил трубку и повернулся к президенту. — О'кей, сэр, «Эйзенхауэр» развернётся через десять минут и с максимальной скоростью направится к Тайваню.

— Так быстро? — На Адлера такое молниеносное выполнение команд произвело впечатление.

— Чудо современных средств связи. Мы уже послали предупреждение адмиралу Дюбро. Это не будет тайным манёвром. Боевая авианосная группа пройдёт через несколько проливов, так что её не могут не заметить, — предостерёг он.

— Пресс-релиз не повредит, — сказал Адлер. — Мы делали это и раньше.

— Ну что ж, ты получил свою козырную карту, которую можешь использовать в Пекине и в Тайбэе, — сказал Райан, снова прибегнув к силе исполнительной власти, но одновременно испытывая беспокойство из-за того, что Робби выглядел встревоженным. Самым большим препятствием к скоростному переходу станет топливо. Танкеры из группы пополнения топливных запасов будут вынуждены пойти навстречу эскадре, для того чтобы пополнить бункеры эскортных неядерных кораблей из сопровождения «Эйзенхауэра».

— Ты собираешься сообщить им о том, что нам известны обстоятельства, при которых был сбит авиалайнер?

Адлер покачал головой.

— Нет, ни в коем случае. Они будут больше беспокоиться, если сочтут, что это нам неизвестно.

— Почему ты так считаешь? — недоуменно спросил президент.

— Потому что тогда я решу, когда выбрать нужный момент и сообщить им, что нам это неожиданно стало известно, и когда это произойдёт, у меня появится ещё одна козырная карта, босс, — и это будет козырный туз. — Он повернулся. — Адмирал, не стоит переоценивать интеллект своего противника. Дипломаты вроде меня не слишком хорошо разбираются в технических аспектах вашей работы. Это относится и к иностранным дипломатам. Они не имеют представления о многих наших возможностях.

— Но у них есть разведчики, которые держат их в курсе дела, — возразил Джексон.

— Вы считаете, что к их мнению всегда прислушиваются? А мы сами прислушиваемся к мнению наших разведчиков?

Командир оперативного управления J-3 Пентагона молча мигнул и постарался запомнить этот урок на будущее.

Встреча произошла в громадном торговом центре, этом изобретении Америки, с его многочисленными входами, залами, всегда полными посетителей, и почти идеальной автономностью, словно он специально предназначен для тайных операций. Первая встреча собственно таковой и не являлась. Члены группы всего лишь вступали в визуальный контакт друг с другом, причём не сближаясь более чем на десять метров и просто проходя мимо. Каждый из подгруппы, опознавая и подсчитывая своих членов, одновременно проверял, нет ли за кем-либо из них слежки. Проделав это, все они вернулись в свои отели. Настоящая встреча состоится только завтра.

«Артист» остался доволен. Сама дерзость операции вызывала у него волнение. Это не то что посылать в Израиль дурака с бомбой на теле — героя-мученика, поправил он себя, — и вся прелесть замысла тут в том, что, ведись хотя бы за одним из членов его группы слежка, противник не рискнул бы пустить его в переполненный людьми торговый центр. Можно заставить противника показать, что он напал на след, и удобнее всего это сделать, пока ни один из членов группы ещё не совершил ничего противозаконного — разве что въехал в страну по подложным документам.

Долой сомнения, сказал себе «Артист». Тем более что не может приятно не волновать, что они готовы осуществить свой замысел в логове льва, и именно такие ощущения продолжали удерживать его в деле терроризма. В логове льва? Пересекая обширную стоянку, он с улыбкой смотрел на автомобили. И жертвами станет львиное потомство.

— Чем ты занимался сегодня? — спросила Кэти в темноте спальни.

— Скотт отправляется завтра утром в Китай, — ответил Джек, лёжа рядом с женой. Все считали, что президент Соединённых Штатов — самый могущественный человек в мире, но в конце каждого дня пользование этой властью предельно истощало все его силы. Даже работая в Лэнгли, когда ему приходилось каждое утро проделывать длинный путь от дома, он уставал гораздо меньше.

— И что ему там предстоит?

— Он должен успокоить их, разрядить ситуацию.

— Ты действительно уверен, что они намеренно…

— Да. Робби убеждён в этом, как ты, когда ставишь диагноз, — подтвердил её муж, глядя в потолок.

— И мы собираемся вести с ними переговоры?

— У нас нет другого выхода.

— Но…

— Милая, иногда — черт побери, даже в большинстве случаев, — когда убийство совершает государство, это сходит ему с рук. Как глава государства я должен думать не об отдельных людях, а принимать во внимание общую обстановку, мыслить более крупными категориями…

— Но это ужасно, — не выдержала Кэти.

— Согласен, ужасно. Но здесь игра ведётся по строгим правилам. Стоит тебе допустить ошибку, и пострадает гораздо большее число людей. Нельзя разговаривать с государством, как разговаривают с преступником. Там находятся тысячи американцев — бизнесмены, дипломаты, самые разные граждане. Если я зайду слишком далеко в своих обвинениях, они могут пострадать, а затем начнётся эскалация враждебности…

— Но что может быть хуже убийства людей? — В Кэти говорила её профессия.

У Джека не было ответа на этот вопрос. Как приходилось мириться и с тем, что он не всегда находил что ответить не только на пресс-конференциях, но и членам своей администрации. А теперь он не мог ответить на простой и вполне логичный вопрос жены. И после этого он самый могущественный человек в мире? С этой мыслью ещё один день закончился в доме 1600 на Пенсильвания-авеню.

Иногда даже люди, занимающие важное положение, проявляют известную беспечность, причём это чаще происходит в тех случаях, когда осмотрительный человек стремится быть инициативным. Национальное управление фоторазведки напряжённо трудилось, стараясь не упустить из виду два региона. Каждый раз, когда разведывательные спутники пролетали сначала над Средним Востоком, а теперь и над Тайваньским проливом, специалисты управления получали кучу спутниковых фотографий, буквально тысячи изображений. Дешифровщики, работающие в своём новом здании недалеко от международного аэропорта Даллеса, должны были внимательно изучить их одно за другим. Это была одна из тех задач, которые нельзя поручить компьютеру. Внимание к боевой готовности вооружённых сил Объединённой Исламской Республики сделалось приоритетным для американского правительства, и сейчас группа по оценке национальной безопасности занималась подготовкой своего доклада для Белого дома. Это означало, что все члены группы были сосредоточены именно на этом, а для выполнения других задач были вызваны специалисты, работающие сверхурочно. Именно они изучали спутниковые фотографии, сделанные над Китаем. Всякое намерение КНР предпринять вооружённое нападение на Тайвань будет заметно по многим признакам. Народно-освободительная армия выйдет из казарм и займётся боевой подготовкой, техническим обслуживанием снаряжения или погрузкой танков на железнодорожные платформы, да и районы размещения снаряжения будут выглядеть по-другому. У самолётов под крыльями будут подвешены бомбы и ракеты. Это всё должно быть заметно на спутниковых фотографиях. Особое внимание обращалось и на находившиеся в море корабли — проследить это оказалось труднее, поскольку корабли меняют свои координаты. У Америки все ещё имелись три спутника, которые вели фоторазведку, причём каждый дважды в сутки пролетал над интересующим американцев районом, и спутники были рассредоточены таким образом, что оставалось совсем немного «мёртвого времени». По этой причине техники чувствовали себя очень уверенно. К ним поступал непрерывный поток данных, с помощью которых они надеялись подтвердить свои оценки и таким образом выполнить свой долг перед президентом и страной.

Однако они не в состоянии были уследить за всем, и местом, ускользнувшим от их внимания, оказался Бомбей, западная штаб-квартира индийского флота. Орбиты американских спутников КН-11 были точно определены, равно как и время их пролёта. Сразу после того, как последний спутник пролетел над этим районом, а следующий находился по другую сторону земного шара, наступило четырехчасовое «окно», которое закончится пролётом самого старого и наименее надёжного спутника из трех. К тому же это время совпадает с высоким приливом.

Два авианосца, недавно вышедших из ремонта, и сопровождающие их корабли отдали швартовы и вышли в море. Они будут вести учения в Аравийском море на случай, если кто-нибудь заметит их и проявит интерес.

Проклятье. Представитель фирмы «Кобра» проснулся от озноба. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где он находится. И немудрёно — разные мотели, разные города, разное расположение окон в комнатах. Он с трудом нашёл выключатель, затем надел очки и, щурясь от яркого света, отыскал свой чемодан. Вот, бритвенные принадлежности. Он взял нессесер в ванную комнату, там, сорвав бумажную обёртку со стакана, до половины наполнил его водой. Затем снял колпачок с бутылочки аспирина — не сразу: колпачок был сконструирован так, чтобы его не могли снять дети, — вытряхнул на ладонь пару таблеток, положил их в рот и запил водой. Не следовало увлекаться пивом после ужина, упрекнул он себя, зато удалось заключить выгодную сделку с одним клубом, а пиво всегда служит хорошей смазкой при продаже снаряжения для гольфа. К утру ему будет лучше. Бывший профессионал, так и не сумевший пробиться в Высшую лигу, теперь он весьма успешно представлял фирму, торгующую снаряжением для игроков в гольф. Наплевать, подумал он, возвращаясь в постель. У него все ещё минусовой гандикап, напряжения от частых турниров меньше, а зарабатывает он теперь гораздо больше. Кроме того, он получил возможность практически каждую неделю играть на новой площадке, успешно демонстрируя свои товары. Он надеялся, что аспирин поможет ему. В половине девятого предстояла игра в гольф-клубе.

Станции слежения «След шторма» и «Пальма» соединял волоконно-оптический кабель связи, что помогало им обмениваться полученной информацией. Очередные учения проводились в бывшем Ираке и на этот раз не были штабными. Три тяжёлых корпуса объединённых иракской и иранской армий вышли в поле. Радиопеленг помог установить, что учения проводятся, далеко от саудовской и кувейтской границ, а потому эти манёвры не представляли особой опасности, однако группы электронной разведки внимательно прислушивались к переговорам, стараясь определить уровень подготовки командиров, по приказам которых танки и боевые машины пехоты мчались по широким высохшим равнинам юго-восточнее Багдада.

— Хорошие новости, майор. — Американский лейтенант протянул телекс. Не иначе группа, занятая оценкой боевых возможностей ОИР, обнаружила для разнообразия нечто новое, подумал Сабах.

В двухстах милях к северо-западу от Кувейта, в точке, расположенной в пяти милях к югу от «вала» — на самом деле это была громадная рукотворная песчаная дюна, которая протянулась по границе Королевства Саудовская Аравия и Объединённой Исламской Республики, — остановился трехтонный грузовик. Прибывшие на нём техники вытащили на пусковой пандус удлинительный провод и начали готовить к запуску беспилотный самолёт. Впрочем, термин «беспилотный самолёт» был устаревшим. Этот крохотный голубовато-серый самолётик с винтомоторной группой был автоматически управляемым воздушным летательным аппаратом, АВА, предназначенным для разведывательных целей. Такие самолёты называли «хищниками». Не понадобилось и двадцати минут, чтобы присоединить крылья к фюзеляжу, провести диагностическую проверку электроники и включить двигатель. АВА взлетел, направляясь на север, и раздражающее жужжание его мотора, по мере того как он набирал высоту, быстро стихло.

«Хищник» явился плодом трех десятилетий исследовательских работ. Он был построен с использованием технологии «стеле». Радиолокаторы не могли «увидеть» его не только из-за использования материалов, поглощающих излучение радаров, но и благодаря малым размерам и низкой скорости полёта — если управляемые компьютерами современные радиолокаторы и обнаруживали его, то относили к категории птиц и стирали с экрана. Для корпуса АВА была использована краска, применяемая на боевых кораблях военно-морского флота, которая подавляла инфракрасное излучение. Выглядел «хищник» безобразно, его поверхность была такой липкой, что техникам приходилось постоянно удалять с неё песчинки, однако их усилия компенсировались тем, что цвет машины идеально сливался с цветом неба. На борту аппарата находилась только телевизионная камера, он стремительно взмыл на десять тысяч футов и полетел на север. Управляли им техники со станции «След шторма». Строго говоря, это было нарушением суверенитета новой страны, но два фунта взрывчатки, находившиеся в носу АВА, гарантировали, что, соверши он вынужденную посадку на вражеской территории, никто не сможет сказать, что это было. Направленная антенна передавала собранную телевизионной камерой информацию на приёмные устройства, расположенные на территории Королевства Саудовская Аравия.

По волоконно-оптическому кабелю связи эта же информация передавалась на «Пальму», и когда женщина-сержант на ней включила монитор, все, кто находились в помещении, увидели пробегающий далеко внизу невыразительный ландшафт — «хищник» устремился к месту назначения.

— Будет неплохо узнать, понимают ли они, чем занимаются, — заметил лейтенант, обращаясь к майору Сабаху.

— Ещё лучше, если мы узнаем, что они не догадываются об этом, — задумчиво ответил кувейтский офицер. Члены разветвлённой правящей семьи Кувейта проявляли все большее беспокойство. Но в том было своё преимущество, подумал майор, потому что благодаря этому вооружённые силы его страны все выше поднимали степень своей боеготовности. Подобно саудовцам, граждане Кувейта с энтузиазмом откликнулись на призыв вступить в армию и приготовиться к использованию самого совершенного вооружения, которое только могла купить их маленькая, но богатая страна, однако они считали ниже своего достоинства заниматься техническим обслуживанием этого вооружения и поручали уход за танками людям, находящимся ниже их по социальному положению. Но в отличие от саудовцев жители Кувейта испытали на себе все ужасы вражеской оккупации. Многие из них потеряли членов семьи, а в этой части мира такое не забывается. Вот почему они охотно проходили военное обучение. Кувейтцы ещё далеки были до уровня боевой подготовки американцев или израильтян, которые относились со скрытым презрением к их притязаниям на право называться современной армией. Это было известно майору Сабаху. Его соотечественникам прежде всего нужно было научиться стрелять. Они сожгли по крайней мере одну орудийную трубу на каждый танк из-за радости обучения этому искусству, а на стрельбах пользовались настоящими, а не учебными боеприпасами — боевые снаряды летели дальше и точнее попадали в цель. Таким образом кувейтцы сочетали своё хобби с обучением искусству побеждать. Научившись теперь попадать в цель, они перешли к следующему этапу — учёбе маневрировать и стрелять во время движения. И снова они не сразу овладели этим, но всё-таки упорно продолжали учиться. Возникший кризис заставил их приложить ещё большие усилия, и теперь соотечественники майора Сабаха меняли свои кресла в конторах, где они занимались торговлей, добычей нефти и банковским делом, на сиденья в танках. Американские советники снова отправятся с ними на учебные полигоны, поставят перед ними задачу и будут следить за её решением. И хотя майор испытывал боль от того, что его соотечественники, многие из которых являлись его родственниками, ещё не были готовы к войне, он с гордостью понимал, что они стараются изо всех сил. Сабах был умным мужчиной, но ему так и не пришло в голову, насколько военные Кувейта близки к израильскому образцу: гражданские люди, они учились воевать после суровых уроков, которые познали на горьком опыте из-за того, что прежде этим не владели.

— «Фехтовальщик» проснулся, — услышала Андреа Прайс в наушнике. Командир личной охраны президента вместе со своими начальниками групп собрались на кухне: стоя пили кофе у одного из столиков из нержавеющей стали, предназначенных для поварских дел.

— Рой? — Она вопросительно посмотрела на Альтмана.

— Нам предстоит обычный день, — ответил специальный агент. — Утром у неё намечены три процедуры, затем после ланча лекция для испанских врачей из университета Барселоны, всего их десять, восемь мужчин и две женщины. Мы проверили имена через испанскую полицию. Все не вызывают подозрений. Нет и никаких сообщений об угрозах в адрес «Хирурга». Похоже, в больнице предстоит нормальный день.

— Майк? — обратилась Андреа к Майклу Бреннану, старшему группы, охраняющей маленького Джека.

— У мальчика сегодня на первом уроке контрольная по биологии, а после занятий игра в бейсбол. Он вполне освоился с обязанностями кэтчера, но как отбивающий игрок нуждается в тренировке, чтобы овладеть практикой обращения с битой.

— Уэнди? — Специальный агент Гвендолин Меррит руководила группой, охраняющей Салли Райан.

— Сегодня у «Тени» на третьем уроке контрольная по химии. Она явно проявляет интерес к Кении. Он хороший парень, ему бы ещё постричься и надеть новый галстук. «Тень» собирается вступить в команду девочек по лакроссу. — Агенты поморщились. О какой защите может идти речь, когда человека преследует группа подростков с клюшками в руках?

— Напомните мне, что за семья у этого Кении? — попросила Прайс. Даже она не могла запомнить всего.

— Отец и мать — адвокаты, занимаются главным образом налоговым правом.

— «Тени» недостаёт вкуса, — заметил Бреннан ко всеобщему веселью стоявших вокруг стола. Его любили за пристрастие к шуткам. — Остерегайся, Уэнди, здесь кроется опасность.

— Это почему же?

— Если президенту Соединённых Штатов удастся провести новое налоговое законодательство, родители Кенни окажутся в заднице.

Андреа Прайс сделала очередную пометку.

— Дон?

— Сегодня все, как и обычно, введение в рисование цветными мелками. Но меня по-прежнему беспокоит обстановка вокруг детского сада, Андреа. Мне нужно больше людей. Одного я бы разместил внутри и ещё двоих с южной стороны, — заметил Расселл. — Помещение детского сада слишком открыто для посторонних. У нас нет достаточной оборонительной глубины. Внешний периметр, по сути дела, только один, и это не может не беспокоить.

— «Хирург» не хочет, чтобы у нас было там слишком много агентов. Сейчас в детском саду ты и ещё двое внутри, трое наготове для немедленной поддержки, и один агент ведёт наблюдение с другой стороны улицы, — напомнила ему Прайс.

— Андреа, мы находимся на слишком открытом месте. Мне нужны ещё три агента, — повторил Расселл. Как и всегда, его голос звучал убедительно. — Семья должна прислушиваться к нашему мнению в профессиональных вопросах.

— Знаешь, давай сделаем так. Завтра после обеда я подъеду к тебе и посмотрю на месте, ладно? — предложила Прайс. — Если я увижу, что обстановка действительно вызывает опасения, поговорю с боссом.

— Отлично, — кивнул Расселл.

— Там с миссис Уолкер нет новых проблем?

— Шийла попыталась собрать подписи родителей, чьи дети посещают «Гигантские шаги», чтобы добиться перевода «Песочницы» в другой детский сад. Оказалось, что у миссис Даггетт большая постоянная клиентура, больше половины родителей знают Райанов, и эта семья им нравится. Так что Шийла поспешно забрала своего ребёнка и уехала. Ты знаешь, в чём на самом деле проблема?

— В чём же? Дон улыбнулся.

— В этом возрасте девочки походят друг на друга. Иногда я отвернусь, дети перейдут с места на место, и, когда я поворачиваюсь обратно, то не могу сразу понять, которая из девочек «Песочница». Понимаешь, у этих малышек всего два вида причёсок, и половина матерей считает, что «ошкош» — единственный вид детской одежды.

— Дон, это сугубо женский подход, — заметила Уэнди Мерритт. — Если первая малышка страны носит такую одежду, одежда сразу становится модной.

— То же самое, наверно, относится и к причёскам, — добавила Андреа. — Между прочим, я забыла тебе передать — Пэт О'Дей вызывает тебя на соревнование, — сказала она самому старшему по возрасту члену президентской охраны.

— Это парень из бюро? — У Расселла загорелись глаза. — Где? Когда? Скажи ему, пусть прихватит деньги, Андреа. — Расселл подумал, что и ему самому неплохо позабавиться. Он не проигрывал соревнования по стрельбе из пистолета уже семь лет — с тех самых пор, когда последний раз болел гриппом.

— Значит, мы готовы? — спросила Прайс своих старших агентов.

— Как дела у босса? — спросил Альтман.

— Он очень занят. Ему приходится отрывать время от сна.

— Хочешь, я поговорю на этот счёт с «Хирургом»? Она внимательно следит за его здоровьем, — сказал Рой.

— Ну, не знаю…

— Я знаю, как это сделать. Подойду к ней и скажу: «Как вы думаете, доктор Райан, у босса все в порядке со сном? Сегодня утром он что-то выглядел усталым…», — предложил Альтман.

Четыре старших агента переглянулись. Обращение с президентом было их самой деликатной проблемой. Новый президент прислушивался к мнению жены, словно был самым обыкновенным мужем. Тогда почему не сделать «Хирурга» своим союзником? Все четверо одновременно кивнули.

— Действуй, Рой, — сказала ему Прайс.

— Вот ведь сукин сын, — пробормотал полковник Хэмм в своём командном танке.

— Что, застали тебя врасплох? — вежливо осведомился генерал Диггз.

— Может быть, среди моих ребят у них есть свой человек? — спросил командир мотомеханизированного полка «Чёрная кавалерия».

— Нет, но они и меня застали врасплох, Эл. Никто не знал, что они умеют пользоваться ИССЭ. Даже мне стало об этом известно только вчера вечером.

— Хорош парень, нечего сказать — с горечью заметил Хэмм, имея в виду командира бригады.

— А ты чего ожидал? Сюрпризы возможны с обеих сторон, полковник, — напомнил ему Диггз.

— Но откуда у них взялось на это финансирование, черт побери?

— Не иначе, помогли благодетели-сенаторы.

Части, приезжающие для переподготовки в Форт-Ирвин, не брали с собой собственную матчасть — было бы слишком накладно возить туда-сюда тяжёлые танки и БМП. Они пользовались снаряжением, установленным на машинах, уже находившихся на базе, а снаряжение этих машин было самым совершенным. В его состав входила аппаратура ИССЭ, информационной системы связи между экипажами, используемая на поле боя, с помощью которой вся необходимая информация о ходе сражения проецировалась на компьютерные экраны внутри танков и боевых машин «брэдли». Это было новейшим снаряжением, которое 11-й мотомехполк «Чёрная кавалерия» получил всего шесть месяцев назад, и оно было установлено на всех боевых машинах полка (настоящих боевых машинах, а не на воображаемых машинах противника). Вообще-то это была простая система обмена информацией — при ней, когда что-то выходило из строя, даже запчасти заказывались автоматически, — но она обеспечивала все экипажи полной картиной боя и в течение нескольких секунд снабжала их полученными разведданными. Теперь сведения о ходе боя поступали не только к вечно рвущемуся на части командиру, которому приходилось принимать решения для всего полка, но и сержанты знали все, что было известно их полковнику, а информация по-прежнему ценилась на вес золота. Таким образом, приехавшие на переподготовку танкисты из бригады Национальной гвардии Каролины получили в своё распоряжение танки и БМП, оборудованные аппаратурой ИССЭ, и сразу принялись пользоваться ею, уже имея отличный опыт. Разумеется, танкисты 11-го мотомехполка тоже имели такой опыт, но в их машинах, которые принадлежали воображаемому противнику, этой аппаратуры не было.

— Зато теперь, полковник, мы наглядно убедились, насколько эффективна эта система. Национальные гвардейцы одолели тебя именно с её помощью.

Учебное сражение оказалось кровопролитным. Хэмм со своим начальником оперативного отдела подготовили дьявольски хитроумную засаду, однако эти «воскресные воины» сумели обнаружить её, обойти засаду и втянуть танки Хэмма в манёвренную битву, при которой машины воображаемого противника (его роль исполнял 11-й полк) нанесли удар в пустоту. Отчаянные усилия, предпринятые командиром одного из его батальонов, едва не спасли положение — ему удалось вывести из строя половину «синих», но этого оказалось недостаточно. В первом ночном сражении победили «синие», и национальные гвардейцы ликовали, словно после победы в баскетбольном матче.

— Ничего, в следующий раз я поступлю иначе, — пообещал Хэмм.

— Смирение хорошо для души, — заметил Мэрион Диггз, наслаждаясь картиной восхода солнца.

— Зато смерть пагубна для тела, — напомнил ему полковник;

— Ме-е-е, — передразнил Диггз. Улыбка не сходила с его лица, пока он шёл к своему личному «хаммеру». Даже Элу Хэмму не вредно время от времени преподать урок.

Они не спешили. «Артист» занялся арендой автомобилей. У него было несколько комплектов документов, чтобы арендовать четыре автомобиля — три четырехдверных седана и один микроавтобус. Он выбрал машины, не отличавшиеся от тех, на которых приезжали в детский сад за своими детьми родители, а микроавтобусом он собирался воспользоваться для ухода с места операции — теперь он считал такой исход не просто возможным, но даже вполне вероятным. Его люди оказались лучше, чем он предполагал. Проезжая мимо места предстоящей операции в арендованных автомобилях, ни один из них не повернул головы и не уставился на детский сад, а все оценили обстановку периферическим зрением. Они уже имели точное представление о расположении этого заведения, поскольку посвятили немало времени изучению его точной модели, которую построили на основании фотографий, сделанных их руководителем. Тем не менее они проехали мимо реального детского сада, чтобы получить полномасштабное и трехмерное представление, что послужило существенным добавлением не только к картине, сложившейся у них в уме, но и к ощущению уверенности. Закончив с рекогносцировкой, они поехали на запад, свернули с шоссе № 50 и проследовали дальше к одинокому дому в южной части графства Энн-Арундел.

Дом принадлежал человеку, которого соседи считали евреем, выходцем из Сирии. Он жил здесь уже одиннадцать лет, но на самом деле являлся скрытым иранским агентом, «кротом». Последние несколько лет он с осторожностью приобретал оружие и боеприпасы, причём делал это совершенно законно, ещё до того, как было принято законодательство, ограничивающее продажу некоторых видов оружия. Впрочем, он мог бы в любом случае и обойти закон. Сегодня в кармане его пиджака лежали паспорт и авиабилеты на другое имя. Дом был местом их последней встречи. Сюда они привезут похищенного ребёнка. Затем шестеро немедленно разными рейсами покинут страну, а оставшиеся трое пересядут в автомобиль, принадлежащий владельцу дома, и переедут в другое заранее намеченное место, где будут ждать дальнейшего развития событий. Америка — огромная страна, где множество шоссейных дорог. Проследить за переговорами по сотовым телефонам очень трудно. Преследователям придётся решать невероятно сложную задачу, считал «Артист». Он знал, как поступить дальше, если операция пройдёт успешно и достигнет этого этапа. У группы, удерживающей ребёнка, будет один сотовый телефон. У него их будет два — по одному он будет сообщать свои условия американскому правительству, максимально ограничивая продолжительность переговоров, по другому — связываться со своими друзьями. За жизнь ребёнка они потребуют огромную сумму, настолько большую, что повергнут страну в состояние хаоса. Может быть, ребёнка даже освободят живым. Он не был уверен в этом, но полагал, что это возможно.

Глава 42

Хищник и добыча

У ЦРУ была, разумеется, своя фотолаборатория. Плёнку с кадрами, заснятыми из иллюминатора самолёта оперативником Доминго Чавезом, лаборант пометил так же, как это делают в коммерческих фотолабораториях, и затем подверг обработке на обычном оборудовании. Зернистая высокочувствительная плёнка ASA 1200 давала плохое изображение, в таком виде снимки нельзя передавать начальству на седьмом этаже. Лаборант знал о предстоящем сокращении персонала и понимал, что и в ЦРУ, как и везде, лучший способ избежать увольнения — сделать себя незаменимым. Вот почему проявленная плёнка поступила на компьютерную установку, улучшающую изображение. На каждый кадр понадобилось всего три минуты, и изображения стали настолько совершенными, словно съёмка производилась «Хассельбладом» в руках профессионального фотографа да ещё в условиях ателье. Меньше чем через час после того, как он получил плёнку, лаборант представил комплект глянцевых фотографий размером восемь на десять дюймов, на которых был отчётливо виден аятолла Махмуд Хаджи Дарейи, спускающийся по трапу из самолёта, а изображение самого самолёта было настолько чётким и совершенным, что фирма, производящая «гольфстримы», могла бы использовать снимок для своего рекламного буклета. Плёнку уложили в конверт и направили в хранилище секретной информации, а сами фотографии были занесены в цифровой форме на магнитную ленту, причём их точные исходные данные — дата, время дня, место, где они сделаны, кем, кто изображён на них — также внесли в кодированной форме в компьютерное устройство регистрации перекрёстных ссылок. Так поступали всегда. Техник уже давно перестал интересоваться тем, что он проявлял, хотя иногда попадались кадры с людьми, часто встречавшимися в средствах массовой информации, но проявляемые им снимки не годились для экрана… впрочем, к мужчине на сегодняшней плёнке это не относилось. Насколько было известно лаборанту, Дарейи, духовный глава Ирана — теперь ОИР, — по-видимому, никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к мальчикам, ни к девочкам, а мрачное выражение его лица, казалось, подтверждало это. Впрочем, у него неплохой вкус к самолётам — похоже, это «Гольфстрим G I-IV». Странно, разве на вертикальном киле хвостового оперения не регистрационный код Швейцарии?..

Когда фотографии были готовы, их отослали на седьмой этаж, а отдельный комплект отложили для специального анализа, который будет проведён врачом. Некоторые болезни оставляли видимые следы, а ЦРУ всегда внимательно следило за состоянием здоровья иностранных государственных деятелей.

— … Госсекретарь Скотт Адлер вылетает сегодня утром в Пекин, — сообщил Райан, обращаясь к ним.

Арни сказал ему, что как ни неприятны ему его встречи с ними, появления на телевизионном экране, демонстрирующие его президентскую активность, приносят политические дивиденды, а это, неизменно подчёркивал Арни, означает, что он успешно занимается своим делом. Джек вспомнил, как мать говорила ему, сколь важно дважды в год навещать зубного врача, и подобно тому как запах антисептиков в зубоврачебном кабинете неизменно пугал ребёнка, так и здесь он испытывал идиосинкразию к запаху сырости в пресс-центре, расположенном в подвальном помещении Белого дома. Стены тут были с потёками, на некоторых окнах треснули стекла — эта часть Западного крыла Белого дома своей ухоженностью походила на раздевалку в школьном спортивном зале. Впрочем, телезрители не замечали этого. И хотя всего несколько ярдов отделяли помещение от Овального кабинета, никому не приходило в голову привести его в порядок. По мнению персонала Белого дома, репортёры такие разгильдяи, что вид пресс-центра просто для них не имеет значения. Да и сами репортёры, похоже, не обращали на это внимания.

— Господин президент, удалось узнать что-нибудь новое про инцидент с авиалайнером?

— Уже было объявлено, что подсчёт погибших пассажиров завершён. Рекордеры, регистрирующие информацию о полёте, обнаружены и…

— Мы получим доступ к информации, содержащейся в «чёрных ящиках»?

Почему они упорно называют их «чёрными ящиками», когда рекордеры окрашены в оранжевый цвет? Джек никак не мог понять этого, хотя и знал, что ни у кого не сможет получить разумный ответ.

— Мы обратились с просьбой предоставить нам доступ к ним, и Китайская Республика обещала нам оказать полное содействие. Это жест доброй воли со стороны китайских властей, хотя они и не обязаны делать этого. Авиалайнер зарегистрирован на Тайване, а изготовлен в Европе. Но они полны желания пойти нам навстречу. Мы с благодарностью приняли этот любезный жест. Хочу добавить, что жизни американских граждан, уцелевших при катастрофе, вне опасности — некоторые из американцев получили серьёзные травмы, но они не угрожают их жизни.

— Кто сбил авиалайнер? — спросил другой репортёр.

— Мы все ещё изучаем полученную информацию, и…

— Господин президент, поблизости находились два корабля нашего военно-морского флота, оборудованные системой «Иджис». Вы не можете не знать, что там произошло. — Было ясно, что репортёр успел ознакомиться с ситуацией.

— Я не могу дать вам более подробных сведений о случившемся. Государственный секретарь Адлер обсудит обстоятельства инцидента со сторонами, принимавшими участие в конфликте. Мы, со своей стороны, прежде всего хотим добиться того, чтобы впредь там не происходило событий, угрожающих жизни людей.

— Господин президент, позвольте мне дополнить свой вопрос: вы наверняка знаете больше, чем говорите. В этом инциденте погибло четырнадцать американских граждан. Американский народ имеет право знать причину происшедшего.

Главное заключалось в том, что репортёр был совершенно прав, но ведь и он был по-своему прав, уходя от ответа на этот вопрос.

— Нам неизвестны подробности случившегося. До тех пор пока мы не узнаем этого, я не могу дать вам определённый ответ. — Впрочем, с философской точки зрения это была правда. Он знал, кто запустил ракету, но не имел представления почему. Вчера Адлер вполне разумно убедил его, что пока это следует хранить в тайне.

— Мистер Адлер вчера возвратился из какой-то поездки. Почему это держится в секрете? — Это снова говорил Пламер, повторяя вопрос, который он уже задавал накануне.

Я убью Арни за то, что он всё время подвергает меня таким испытаниям, подумал Райан.

— А, Джон, государственный секретарь был занят важными консультациями. Это все, что я могу сейчас сказать.

— Но он был на Среднем Востоке, не правда ли?

— Следующий вопрос.

— Сэр, Пентагон сообщил, что авианосец «Эйзенхауэр» направляется в Южно-Китайское море. Вы отдали этот приказ?

— Да. Мы пришли к выводу, что в сложившейся ситуации нам следует обратить более пристальное внимание на этот регион, где затрагиваются наши жизненно важные интересы. Хочу обратить ваше внимание на то, что мы не становимся на сторону одного из участников конфликта, а защищаем собственные интересы.

— Как вы считаете, появление авианосца снизит напряжённость или усилит её?

— Как вы сами понимаете, мы отнюдь не стремимся ухудшить ситуацию. Нам хочется ослабить напряжённость в этом регионе. В интересах обеих сторон сделать шаг назад и задуматься над тем, что происходит. В результате происшедших событий там погибли люди, — напомнил репортёрам президент. — Среди погибших есть и американцы. Вот почему мы особенно заинтересованы в том, что там происходит. Защита наших интересов и жизни американских граждан является долгом правительства и вооружённых сил Соединённых Штатов. Корабли военно-морских сил, направляющиеся в этот район, будут наблюдать за развитием событий и заниматься учениями. Это все.

Чанг Хансан снова посмотрел на часы и подумал, что такой конец рабочего дня становится приятной традицией — вот так глядеть на американского президента, который поступает по твоему желанию. Теперь Китай выполнил свои обязательства, данные этому дикарю Дарейи. Впервые за последние двадцать лет в Индийском океане нет крупных военно-морских соединений США. Через пару часов американский министр иностранных дел вылетит из Вашингтона. Ему понадобится часов восемнадцать, чтобы долететь до Пекина, и тут он окунётся в обмен дипломатическими банальностями. Чанг Хансан постарается выжать как можно больше уступок у Америки и тайваньского марионеточного государства. Может быть, некоторые из них будут достаточно значительными, подумал он, принимая во внимание, что Америке придётся столкнуться с немалыми трудностями в другом регионе…

Адлер находился у себя в кабинете. Вещи были упакованы и уже находились в служебном автомобиле, который доставит его в Белый дом, откуда он после обмена рукопожатиями с президентом и короткого и ничего не значащего заявления перед вылетом отправится на вертолёте на авиабазу Эндрюз. Он мог бы отправиться туда прямо из Госдепа, но при столь драматичных обстоятельствах вылет с лужайки Белого дома будет выглядеть по телевидению более впечатляюще и придаст дополнительную важность его миссии, хотя лишний крюк, который придётся ему сделать, не скажется благоприятно на костюме. Впрочем, на этот раз самолёт ВВС гораздо удобнее и стюарды даже смогут погладить его одежду.

— Итак, что нам известно? — обратился заместитель государственного секретаря Ратледж к старшим советникам своего шефа.

— Ракета была выпущена с истребителя КНР. На радиолокационных записях кораблей ВМС это отчётливо видно. Мы не знаем почему так произошло, хотя адмирал Джексон с уверенностью заявил, что это не могло быть случайностью.

— Как прошла ваша встреча в Тегеране? — спросил другой помощник у государственного секретаря.

— Сразу не скажешь. По пути в Пекин я напишу подробный отчёт и передам его сюда по факсу. — Адлер не имел времени обдумать все подробности своей встречи с Дарейи.

— Нам необходимы эти сведения, если мы хотим детально отразить их в докладе по национальной безопасности, — напомнил ему Ратледж. Ему был отчаянно нужен этот документ. С его помощью Эд Келти сможет доказать, что Райан снова принялся за свои прежние штучки, снова играет роль секретного агента и даже заставил Скотта Адлера делать то же самое. Ключ к подрыву политической легитимности Райана таился где-то здесь, совсем рядом. До сих пор Райан ловко уворачивался от атак Келти, что, несомненно, объяснялось умелым руководством Арни ван Дамма, но его оплошность при ответе на вопрос о политике в отношении Китая вызвала недоумение в Госдепартаменте. Подобно многим руководителям Госдепа, Ратледжу хотелось, чтобы Тайвань просто исчез, тогда Америка получила бы возможность установить нормальные отношения с новой мировой сверхдержавой.

— Не торопись, Клифф. Нужно действовать постепенно.

Обсуждение снова вернулось к Китаю. Было решено, что проблему ОИР можно отложить на несколько дней.

— Белый дом не собирается вносить каких-либо изменений в наши отношения с Китайской Народной Республикой? — спросил Ратледж.

Адлер отрицательно покачал головой.

— Нет, президент всего лишь пытался объяснить ситуацию — да, я знаю, ему не следовало называть Китайскую Республику Китаем, но, может быть, это потрясло их клетку в Пекине, заставило их призадуматься, так что я не считаю, что его оговорка может принести нам вред. Им надо дать понять, что они не могут безнаказанно убивать американцев. Мы пересекли эту линию, парни. Один из моментов, который я хочу им подчеркнуть, состоит именно в серьёзности отношения к этому вопросу.

— Никто не может быть застрахован от случайностей, — послышался чей-то голос.

— Военно-морской флот утверждает, что это не было случайностью.

— Ну перестаньте, господин секретарь, — простонал Ратледж. — Зачем, чёрт возьми, им понадобилось преднамеренно сбивать авиалайнер?

— Наша задача в том и состоит, чтобы выяснить все обстоятельства происшедшего. Адмирал Джексон привёл убедительные доказательства, подтверждающие его точку зрения. Представьте себе, что вы полицейский, идёте по улице и вдруг видите прямо перед собой вооружённого грабителя. Зачем вам убивать старушку в квартале от вас?

— Несомненно, это произошло случайно, — продолжал настаивать Ратледж.

— Послушай, Клифф, случайности бывают разными. В данном случае погибли американцы, и если кто-то из присутствующих здесь страдает провалами памяти, я обязан напомнить о всей серьёзности этого.

Они не привыкли выслушивать подобное. Да что это происходит с Адлером? Задача Государственного департамента сохранять мир, предупреждать конфликты, ведущие к смерти тысяч людей. Несчастные случаи остаются несчастными случаями. Очень жаль, конечно, но они происходят, как случаются рак и сердечные приступы. Госдепу следует решать важные проблемы.

— Спасибо, господин президент, — донеслось из зала. Райан отошёл от трибуны, в очередной раз сумев избежать стрел и копий со стороны средств массовой информации. Он посмотрел на часы. Проклятье. Он опять опоздал, не успел проводить детей в школу и опять не поцеловал на прощанье Кэти. Какая статья Конституции, подумал он, гласит, что президент не является живым человеком?

Войдя в кабинет, Райан прочитал отпечатанное для него расписание дня. Примерно через час приедет Адлер, и президенту нужно поговорить с ним перед его вылетом в Китай. Уинстон — встреча в десять часов, обсуждение предложенных им административных перемен в аппарате Министерства финансов, что по другую сторону улицы. Арни и Кэлли — ознакомление с текстом речей, которые ему предстоит произнести на следующей неделе. Ланч с Тони Бретано. Встреча после ланча — с кем? С хоккеистами «Анахайм Майти Дакс»? Райан покачал головой. Ах да, ведь они выиграли кубок Стэнли, фотографии президента с национальными героями появятся на страницах газет и журналов. Нужно поговорить с Арни об этом политическом дерьме. Гм. Может быть, стоит пригласить на встречу Эда Фоули, ведь он фанатик хоккея…

— Ты опаздываешь, — сказал Дон Расселл, когда Пэт О'Дей привёл Меган в детский сад.

Инспектор ФБР прошёл мимо него, снял пальто с дочери, уложил в её шкафчик одеяльце и затем вернулся к Расселлу. — Ночью выключилось электричество, и мой будильник не сработал вовремя, — объяснил он.

— Предстоит трудный день?

— Нет, кабинетная работа, — покачал головой Пэт. — Нужно закончить несколько отчётов, ты ведь знаешь, как это делается. — Оба были знакомы с этим. Кабинетная работа заключалась главным образом в редактировании и сортировке отчётов, по сути дела секретарская работа, которая в некоторых особо секретных случаях делалась проверенными агентами, носящими оружие.

— Мне сказали, что ты не прочь посостязаться со мной, — заметил Расселл.

— Да, я слышал, что ты — отличный стрелок.

— Так себе, средний, — улыбнулся агент Секретной службы.

— Да ведь и я тоже. Всего лишь стараюсь, чтобы пули не попадали за пределы внешнего круга.

— У тебя «Сиг-Зауэр»?

— «Смит-Вессон 1076» из нержавейки, — сказал инспектор ФБР.

— Калибр десять миллиметров.

— Да, он оставляет большие отверстия, — напомнил О'Дей.

— Меня всегда устраивала «Девятка», — возразил Расселл. Оба рассмеялись.

— Играешь в биллиард? — спросил инспектор.

— Не играл со школьных времён, Пэт. Установим размеры ставки?

— Нужно, чтобы она была достаточно серьёзной, — заметил О'Дей.

— Коробка «Сэмюэль Адамс»? — предложил Расселл.

— Да, это убедительная ставка, сэр, — согласился инспектор.

— Встретимся в Белтсвилле? — Это было стрельбище академии Секретной службы. — На открытом воздухе. Стрельба при искусственном освещении всегда казалась мне недостаточно серьёзной.

— По стандартным мишеням?

— Мне не доводилось целиться в яблочко уже много лет. Никогда не думал, что на одного из моих боссов может напасть чёрная точка.

— Значит, завтра? — предложил О'Дей. Это будет неплохим субботним развлечением, подумал он.

— Что-то слишком уж скоро. Знаешь, я проверю и скажу тебе сегодня вечером.

— Отлично, Дон, договорились. И пусть победит сильнейший. — Они пожали друг другу руки.

— Сильнейший и победит, Пэт. Он всегда побеждает. — Оба знали, кто из них сильнейший, хотя один неминуемо ошибался. Но они понимали, что всегда хорошо, чтобы твою спину защищал надёжный стрелок, и будет приятно выпить пиво, кто бы ни победил.

Полученное ими оружие не было полностью автоматическим. Хороший слесарь мог бы легко переделать его, но иранскому агенту, занимавшемуся закупкой, это было не по зубам. Впрочем, «Артиста» и его людей это не смутило. Они были отличными стрелками и знали, что пули из автоматического оружия попадают точно в цель лишь при стрельбе короткими очередями — если только у тебя не руки гориллы: после трех выстрелов автомат начинает прыгать в руках и ты строчишь в небо вместо того, чтобы бить в цель, а если цель живая, да ещё вооружена, она откроет ответный огонь. Для пристрелки у них не было ни места, ни времени, но они были хорошо знакомы с этим типом оружия, китайской модификацией советского АК-47, «Калашникова», в основе которого, в свою очередь, был немецкий автомат сороковых годов. В обойме было тридцать патронов калибра 7,62 миллиметра. Террористы прикрепили магазины один к другому изоляционной лентой, чтобы вдвое увеличить скорострельность; вставляя и вынимая их, убедились, что все действует нормально. Закончив с оружием, они снова занялись изучением цели операции. Каждый из них знал своё место и свою часть задания. Все они понимали, насколько опасна предстоящая операция, но не задумывались над этим. К тому же, заметил «Артист», их не интересовала природа операции. Эти парни уже столько лет вращались в террористическом сообществе, что утратили обычные человеческие чувства, и хотя это была их первая настоящая операция — по крайней мере для большинства из них, — они думали лишь о том, как проявить себя с лучшей стороны. Каким образом они сумеют сделать это, не имело значения.

— Они поднимут множество вопросов, — сказал Адлер.

— Ты так считаешь? — спросил Джек.

— Можешь не сомневаться. Статус страны наибольшего благоприятствования, споры об авторских правах и тому подобное. Привлекут все, что только можно.

По лицу президента пробежала недовольная гримаса. Ему казалось отвратительным ставить в один ряд защиту авторских прав Барбары Стрейзанд[90] и преднамеренное убийство такого количества людей, но…

— Да, Джек. Они просто не думают о ценности человеческой жизни, как мы.

— Читаешь мои мысли?

— Я ведь дипломат, верно? Думаешь, я просто слушаю, что произносят вслух? Никакие переговоры так не ведутся. Это вроде длительной карточной игры с маленькими ставками — скучный, но одновременно увлекательный процесс.

— Я думал об утерянных жизнях…

— Я тоже, — кивнул госсекретарь. — Вы тут не должны зацикливаться — это будет истолковано, как признак слабости, — но я не забуду этого вопроса при переговорах.

Верховный главнокомандующий резко отреагировал на слова Адлера.

— Скажи мне. Скотт, почему нам всегда приходится с уважением относиться к их культурным традициям? Почему они никогда не проявляют уважения к нашим?

— Так всегда было принято в Госдепе.

— Это не ответ на мой вопрос, — заметил Райан.

— Если мы слишком сильно станем подчёркивать это, господин президент, мы попадём к ним в заложники. Тогда другая сторона поймёт, что, захватив пару американцев и угрожая убить их, они таким образом смогут оказывать давление на нас. Они будут в выигрышном положении.

— Только в том случае, если мы допустим это. Китайцы нуждаются в нас ничуть не меньше, чем мы в них, — даже больше, принимая во внимание активное торговое сальдо. Торговля жизнями означает жестокую борьбу. Мы тоже можем пойти на это. Я никак не мог понять, почему мы так не поступаем.

Государственный секретарь поправил очки.

— Сэр, я согласен с вами, но это нужно тщательно продумать, а сейчас у нас нет на то времени. Вы говорите о кардинальной перемене в политике нашего государства. Когда речь заходит о чём-то столь важном, нельзя стрелять навскидку, не целясь.

— Когда ты вернёшься обратно, давай соберёмся на уик-энд с несколькими советниками и посмотрим, что здесь можно предпринять. Мне не нравится наше поведение по этому вопросу в моральном отношении, и я считаю, что это делает наши поступки излишне предсказуемыми.

— Почему?

— Играть по заранее установленным и согласованным правилам хорошо и легко, если только все соблюдают эти правила, но если мы будем соблюдать правила, а противник — нет, то попадём в слишком уязвимое положение, — задумчиво произнёс Райан. — С другой стороны, если кто-то нарушит правила, а затем мы поступим так же, только несколько иначе, но всё-таки нарушим, другой стороне придётся задуматься. Мы можем вести себя предсказуемо по отношению к своим друзьям — это другое дело, но в отношении к врагу следует вести себя так, чтобы он понял, что предсказать наше поведение невозможно и лучше всего просто не связываться с нами, потому что он неминуемо проиграет. А вот до какой степени он понесёт урон, это пусть и останется непредсказуемым.

— Ваше замечание заслуживает внимания, господин президент. Это могло бы стать интересной темой обсуждения в первый же свободный уик-энд в Кэмп-Дэвиде. — Оба замолчали, услышав рёв турбин вертолёта, опускавшегося на лужайку. — Это за мной. У тебя приготовлена напутственная речь?

— Да, и она не более увлекательна, чем прогноз погоды в солнечный день.

— Ничего не поделаешь, Джек, таковы правила игры, — напомнил Адлер и тут же подумал, что Райану, наверно, постоянно говорят об этом. Немудрёно, что это вызывает у него раздражение.

— Мне ещё никогда не встречалась игра, в которой не меняли бы правила. Даже в бейсболе понадобилось ввести роль подающего, чтобы оживить ход матча, — бесстрастно заметил президент Соединённых Штатов.

Роль подающего, размышлял государственный секретарь по пути к выходу. Поразительный выбор слов…

Через пятнадцать минут Райан стоял на лужайке Белого дома, наблюдая за тем, как вертолёт набирает высоту. Он пожал руку Адлеру и сделал краткое заявление перед телевизионными камерами, сохраняя серьёзное, но оптимистичное выражение лица. Может быть, компания Си-Спэн ведёт передачу в прямом эфире, но только она. Если бы Адлер вылетал в день, когда мало интересных новостей — как правило, в Вашингтоне к таким дням относится пятница, — возможно, такому событию уделили бы минуту-другую во время одной из вечерних передач. Да и то вряд ли. Пятница — это тот день, когда по телевидению подводят итоги недели, выделяют того или иного чем-то интересного человека и стараются добавить что-нибудь развлекательное.

— Господин президент! — услышал Джек. Он повернулся и увидел «Торговца», своего министра финансов, идущего к нему на несколько минут раньше назначенного срока.

— Привет, Джордж.

— Помните о туннеле между Белым домом и зданием моего министерства?

— Ну и что?

— Сегодня утром я прошёлся по нему. Там просто удивительный бардак. Вы не возражаете, если я прикажу очистить его? — спросил Уинстон.

— Джордж, это входит в обязанности Секретной службы, а ведь она подчиняется тебе, верно?

— Да, я знаю, но туннель ведёт к Белому дому, и я подумал, что надо спросить вашего согласия. О'кей, я займусь этим. Наверно, особенно приятно ходить по нему в дождь.

— Как продвигается работа над новым налоговым кодексом? — спросил Райан, когда они уже подходили к дому. Агент распахнул перед ними двери. Это всегда смущало Райана. Есть вещи, которые человек должен делать сам.

— На следующей неделе у нас будет готова компьютерная модель. Я хочу, чтобы проект был подготовлен как можно лучше, без повышения общей суммы налогов, облегчая положение трудящихся и делая справедливой ситуацию для богатых. Кроме того, мои люди лезут из кожи вон, стараясь снизить административные издержки. Господи, Джек, как я ошибался!

— В чём именно? — Они свернули за угол и вошли в Овальный кабинет.

— Мне казалось, что у меня одного отнимает деньги прежний налоговый кодекс. Оказывается, так происходит почти с каждым. Это гигантская индустрия. После того как будет принято новое налоговое законодательство, множество людей останется без работы…

— Ты полагаешь, что это сделает меня счастливым?

— Все они найдут себе другую работу, приносящую пользу обществу, может быть, за исключением адвокатов. Кроме того, мы сэкономим несколько миллиардов долларов налогоплательщикам, дав им налоговые декларации, в которых сможет разобраться любой с помощью арифметики, преподаваемой в четвёртом классе. Господин президент, ведь правительство не стремится к тому, чтобы люди тратили заработанные ими деньги на покупку ненужных вещей, верно?

Райан попросил секретаря пригласить Арни. Судя по всему, осуществление плана Джорджа не обойдётся без политических осложнений.

— Слушаю вас, адмирал.

— Вы хотели, чтобы я доложил вам об ударной группе «Эйзенхауэра». — Джексон направился к огромной настенной карте, заглядывая в записку, которую держал в руке. — Сейчас она находится вот здесь и быстро продвигается к месту назначения. — В этот момент в его кармане загудел пейджер. Он достал его и посмотрел на крошечный дисплей. На лице Робби отразилось удивление. — Сэр, вы не будете возражать…

— Действуйте, адмирал, — кивнул министр обороны Бретано. Джексон снял трубку телефона на противоположном конце стола и набрал пять цифр. — J-3 слушает… Что? Где они? Тогда найдите, капитан, ясно? — Он положил трубку. — Это звонили из Национального центра военных операций. Дежурный докладывает, что индийский флот исчез — то есть исчезли два их авианосца.

— Что это значит, адмирал?

Джексон вернулся к карте и провёл рукой по голубой поверхности океана к западу от Индийского континента. — Последний раз мы проверили их местонахождение тридцать шесть часов назад. Предположим, им нужно три часа для того, чтобы выйти из гавани и образовать походный ордер… Умножаем двадцать узлов на тридцать три часа и получаем шестьсот шестьдесят морских миль… Это примерно полпути между их портом и Африканским Рогом. — Он повернулся. — Господин министр, из гавани вышли два авианосца, девять кораблей охранения и танкеры. Присутствие танкеров означает, что они собираются надолго остаться в море. У нас не было разведывательной информации, которая могла бы предупредить об этом. — Как всегда, едва не добавил Джексон, но удержался.

— Так где же всё-таки они находятся?

— В этом всё дело. Мы не знаем. На острове Диего-Гарсия у нас базируются самолёты-разведчики Р-3 «Орион». Сейчас пару таких самолётов отправят на поиски индийского флота. Кроме того, мы можем поставить такую же задачу перед двумя разведывательными спутниками. Нужно сообщить об этом Госдепу. Может быть, наше посольство в Дели сумеет узнать что-нибудь.

— Разумное предложение. Через несколько минут я скажу об этом президенту. У нас есть основания для беспокойства?

— Не исключено, что они просто вышли на ходовые испытания после завершения ремонтных работ, — как вы знаете, некоторое время назад мы изрядно потрясли их клетку.

— Но теперь в Индийском океане находятся всего два авианосца, и оба принадлежат иностранной державе?

— Совершенно верно, сэр. — А единственный американский авианосец полным ходом движется в противоположном направлении, подумал Джексон. Но по крайней мере министр обороны начал осваиваться с положением вещей.

Адлер находился на борту бывшего «ВВС-1», старой, но надёжной модификации почтенного «Боинга 707-320В». В состав его официальной делегации входило восемь человек, которых обслуживали пять стюардов ВВС. Он посмотрел на часы, рассчитал лётное время — им придётся совершить промежуточную посадку на базе ВВС в Элмендорфе на Аляске — и решил, что успеет поспать на заключительном этапе полёта. Как жаль, подумал он, что правительство не засчитывает воздушные мили тем, кому приходится часто летать. В этом случае он получил бы право на бесплатные авиабилеты на всю оставшуюся жизнь. А пока Адлер достал свои тегеранские заметки и снова принялся перечитывать их. Он закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти детали от прибытия в мехрабадский аэропорт и до вылета оттуда. Каждые несколько минут он открывал глаза, перелистывал страницу блокнота и заносил туда дополнительные комментарии. В случае удачи он поручит перепечатать записки и послать по кодированному факсу для включения в текст обзора национальной безопасности.

— Динг, перед тобой, возможно, открывается новая карьера, — заметила Мэри-Пэт, разглядывая через увеличительное стекло фотографию. — Он выглядит здоровым. — В её голосе прозвучало разочарование.

— Ты полагаешь, что всякий сукин сын может претендовать на долгую жизнь? — спросил Кларк.

— Но ведь я работал на вас, мистер К., — пошутил Чавез.

— Не исключено, что мне придётся мириться с этим ещё тридцать лет.

— Зато какие у вас будут здоровые внуки, jefe[91]. И к тому же свободно говорящие на двух языках.

— Давайте вернёмся к делу, а? — предложила миссис Фоули, не обращая внимания на то, что приближается вечер пятницы.

Всегда плохо чувствовать себя больным, но особенно на борту самолёта. Он подумал, что, может быть, съел что-то не то или, не исключено, подхватил какую-то заразу на выставке компьютеров в Сан-Франциско — там толпилось столько народу. Бывалый путник, служащий всегда держал под рукой коробку «первой помощи». Он достал бритву и вместе с другими лекарствами извлёк флакон «тайленола». Вытряхнул на ладонь две таблетки, проглотил их, запил стаканом вина и решил, что ему просто нужно поспать. Если повезёт, недомогание пройдёт к тому времени, когда авиалайнер совершит посадку в Ньюарке. Ему никак не хотелось возвращаться домой таким больным. Он откинул назад спинку кресла, выключил свет и закрыл глаза.

Время пришло. Автомобили, арендованные «Артистом», отъехали от фермерского дома. Каждый водитель был знаком с дорогой к цели. В машинах не было ни карт, ни каких-либо рукописных заметок — только фотография жертвы. Если кто-то из них и испытывал угрызения совести, что похитить предстоит маленького ребёнка, то никак не выказал этого. В каждой машине заряженное оружие было поставлено на предохранитель и лежало на полу, покрытое одеялом или тряпкой. Все были в костюмах, при галстуках, так что, если рядом остановится автомобиль с полицейскими, они увидят только троих хорошо одетых мужчин, по-видимому бизнесменов, в достаточно дорогих частных машинах. Террористы считали, что это даже забавно. «Артист» всегда старался выдерживать каждую деталь, скорее всего из-за собственной спеси, полагали они.

Прайс наблюдала за прибытием хоккеистов из команды «Анахайм Майти Дакс» со скрытой улыбкой. Ей довелось видеть все это уже много раз. Самые могущественные люди, входя в Белый дом, под влиянием его атмосферы сразу превращались в маленьких детей. То, что для неё и для её коллег было всего лишь местом работы — при всех этих картинах, скульптурах и тому подобном, — для остальных олицетворяло высшую власть. В определённом смысле, призналась Андреа, они были правы. После частых повторений всё превращается в рутину, тогда как гость, впервые переступивший порог, способен более чётко осознать увиденное. Ещё большую значимость придавала этому процедура контроля с её металлодетекторами под бдительными взглядами вооружённых агентов Секретной службы, одетых в форму. Пока президент заканчивал свою затянувшуюся беседу с министром обороны, хоккеистам организовали экскурсию по Белому дому. С подарками для президента — клюшками, шайбами и хоккейным свитером с именем президента (вообще-то были приготовлены свитеры для всей президентской семьи) хоккеисты прошли по коридору, ведущему от Восточного входа, глядя по сторонам и не переставая восхищаться. В отличие от Андреа им все здесь казалось особым и потрясающим. Любопытный дуализм, подумала она, подходя к Джеффу Раману.

— Я уезжаю, чтобы проверить охрану «Песочницы».

— Говорят, Дон что-то беспокоится. Я ничем не могу помочь?

Прайс покачала головой.

— Президент не планирует ничего особенного. Через некоторое время придёт Кэлли Уэстон. Они изменили выделенное для неё время. В остальном все как обычно.

— Понятно, — кивнул Раман.

— Говорит Прайс, — произнесла Андреа в микрофон, прикреплённый к лацкану куртки. — Отметьте, что я поехала к «Песочнице».

— Принято, — отозвались с командного поста. Руководитель личной охраны президента пошла по тому же коридору, по которому только что пришли хоккеисты и, выйдя наружу, повернула налево, к своему автомобилю «Форд виктория краун». Внешне её машина ничем не отличалась от остальных, однако на самом деле была весьма необычной. Под капотом стоял самый мощный двигатель, выпускаемый фирмой. Внутри находились два сотовых телефона и пара раций, оборудованных шифровальными устройствами. На покрышках были установлены стальные диски, так что, даже если одна из них спустит, автомобиль сможет ехать дальше. Подобно остальным членам президентской охраны, Андреа прошла в Белтсвилле специальный курс обучения вождению, позволяющий уклоняться от пуль — этот курс нравился всем агентам Секретной службы. У неё в сумочке вместе с губной помадой и кредитными карточками лежал автоматический пистолет «Сиг-Зауэр» девятимиллиметрового калибра и две запасные обоймы.

Прайс выглядела самой обычной женщиной — не такой красивой, как Элен Д'Агустино… Она вздохнула, вспомнив о ней. Андреа и Дага были близкими подругами. Дага помогла ей с разводом и познакомила с несколькими мужчинами. Хорошая подруга, отличный агент, она погибла вместе с остальными той страшной ночью на Холме. Дага — никто в Секретной службе не звал её Элен — отличалась точёными чертами уроженки Средиземноморья и едва ли не роскошной фигурой, что помогало скрыть её профессию. Она просто не походила на офицера полиции. Помощница президента, секретарь, может быть, даже любовница… Андреа выглядела более обыкновенно, поэтому она надела тёмные очки, которые носили все агенты президентской охраны. Она была суровой, может быть, даже излишне неприступной? Так говорили о ней раньше, в то время, когда появление вооружённой женщины в Секретной службе было чем-то необычным. Сейчас ситуация изменилась. Теперь она стала «своим парнем», причём до такой степени, что смеялась, слыша скабрёзные шутки, и рассказывала их сама. Её стремительный взлёт на пост начальника личной охраны президента, который произошёл в тот памятный вечер, когда она отвезла «Фехтовальщика» и его семью в безопасное место, означал, что она в долгу у Райана. Андреа знала это. Он назначил её на эту должность потому, что ему понравилось, как решительно она взяла под контроль ситуацию. Андреа никогда не возглавила бы президентскую охрану, не будь его мгновенного решения. Да, она обладала смекалкой. Да, она хорошо знала персонал. Да, она по-настоящему была предана своей работе. Но она и слишком молода для столь ответственного поста, к тому же она женщина. Впрочем, для президента это, по-видимому, не имело значения. Он выбрал её не потому, что она была женщиной, и, значит, это будет выглядеть хорошо на выборах. Он поступил так, поскольку она проявила себя в трудный момент с лучшей стороны. Это был смелый поступок, и потому «Фехтовальщик» завоевал её особое расположение. Он даже интересовался её мнением и задавал ей вопросы, что было вообще уникальным.

У Андреа не было мужа и не было детей. Наверно, она навсегда останется одинокой. Она была одной из тех женщин, которые искали спасения от одиночества в своей карьере. Но ей хотелось также быть и женщиной, хотя этого она так и не смогла добиться.

Карьера была для неё слишком важна — она не могла представить себе что-то более значительное для её страны, чем то, чем она сейчас занималась. Хорошо было лишь то, что она была настолько занята своей работой, что ей не хватало времени задуматься над тем, что она упустила — мужчину, который разделил бы с ней супружескую постель, и тоненький голосок, зовущий её мамой. Но порой, когда Андреа оказывалась одна, как сейчас в автомобиле, направляясь по Нью-Йорк-авеню, она задумывалась над этим.

— Значит, я не такая уж сторонница равноправия между мужчинами и женщинами, верно? — спросила она, обращаясь к ветровому стеклу. Но ей платили в Секретной службе не за равноправие, а за то, что она охраняла Первую семью. Считалось, что личной жизнью она должна заниматься в свободное от работы время, хотя Секретная служба не выделяла ей даже этого.

Инспектор О'Дей уже ехал по шоссе № 50. Пятница была у него самым любимым днём. Он закончил свою недельную работу, выполнил свой долг перед ФБР. Галстук и пиджак лежали на соседнем сиденье, а сам он уже успел натянуть любимую кожаную куртку и водрузить на голову счастливую фуражку с надписью «Джон Дир», без которой никогда не играл в гольф и не ездил на охоту. В этот уик-энд ему предстояло сделать массу домашних дел. Меган будет помогать. Каким-то образом она знала об этом. Пэт не совсем понимал, как дочь чувствовала, что ему нужна помощь. Может быть, просто инстинкт. А может, она реагировала на любовь отца и платила ему тем же. Как бы то ни было, они были неразлучны. Дома Меган уходила от него, только когда наступало время сна, да и то после объятий и поцелуев, при этом её маленькие ручонки крепко обнимали его шею. О'Дей улыбнулся.

— Крутой парень, — передразнил он себя.

Расселл полагал, что причиной любви к малышам были его дедовские чувства. Все эти крохотульки играли сейчас во дворе, каждый — или каждая — в собственной тёплой парке, половина с надвинутыми на мордашки капюшонами — малышне почему-то это нравилось. Сейчас у них было самое серьёзное время дня — время игр. «Песочница» возилась в ящике с песком вместе со своей подругой, дочкой О'Дея, на которую так походила. С ними играл и маленький Уолкер, славный малыш, который нравился Дону, несмотря на все неприятности, которые причиняла им его мать, приезжающая за сыном на универсале «вольво». Здесь же находилась и агент Хилтон, наблюдавшая за детьми. Как ни странно, Расселл и Хилтон, будучи вместе, чувствовали себя на игровой площадке гораздо спокойней. Площадка находилась с северной стороны здания детского сада, и агенты группы поддержки с противоположной стороны улицы тоже наблюдали за детьми. Третий член группы сидела у телефона. Обычно она работала внутри помещения, наблюдая за телевизионными мониторами. Дети называли её мисс Энн.

Недостаточная охрана, слишком прозрачная, снова подумал Расселл, следя за малышами, увлечёнными игрой. Нельзя даже исключить, что какой-нибудь маньяк не проедет на машине по Ритчи-хайуэй и просто не выпустит по детям очередь из автомата. Попытка убедить Райанов перевести Кэтлин в другой детский сад, где можно обеспечить более надёжную защиту, оказалась напрасной. Они хотели, чтобы их младшая дочка росла, как самый обычный ребёнок. И всё-таки…

Но разве это безрассудство? Вся профессиональная жизнь Расселла была посвящена заботе о безопасности президента и его семьи. Он знал, что есть люди, ненавидящие президента и всех, кто связаны с ним. Одни из них были сумасшедшими. Другие — составляли иную категорию. Дон посвятил немало времени изучению психологии таких людей. Это было необходимо ему, поскольку позволяло предугадать, чего следует ожидать, однако никак не объясняло мотивов, двигающих подобными людьми. Ведь это малыши, маленькие детишки. Он знал, что даже гребаная мафия не трогает детей. Иногда Расселл завидовал тому, что ФБР имело предоставленное законом право преследовать похитителей детей. Спасти ребёнка и задержать преступника, виновного в его похищении, представлялось Дону сладким моментом мщения, хотя иногда он сомневался, что сумеет доставить такого садиста живым, а не даст Всевышнему возможность зачитать ему права, предоставленные законом в соответствии с решением Верховного суда по делу Миранды[92]. При этой случайной мысли по его лицу пробежала улыбка. Впрочем, лучше, пожалуй, доставить преступника живым, потому что тот, кто был признан виновным в похищении детей, в тюрьме оказывался в положении отверженного и редко выживал там длительное время — даже самые закоренелые преступники не мирились с насилием над детьми. Таким образом, если такой маньяк и оказывался в тюрьме, там он быстро познавал новую форму времяпрепровождения, предоставляемую федеральной исправительной системой: стремление к тому, чтобы выжить.

— Командный пост вызывает Расселла, — услышал он в наушнике.

— Расселл слушает.

— К нам выехала Прайс, как ты просил, — сообщил специальный агент Норм Джефферс из дома на противоположной стороне улицы. — Сказала, будет через сорок минут.

— Понял. Спасибо.

— Я вижу, мальчуган Уолкер продолжает заниматься своими инженерными проектами, — продолжал голос.

— Да, надеюсь, что дальше он перейдёт к строительству мостов, — согласился Дон. Мальчик заканчивал сооружение второго этажа своего песчаного замка под восхищёнными взглядами Кэтлин Райан и Меган О'Дей.

— Господин президент, — произнёс капитан хоккейной команды, — я надеюсь, что вам это понравится.

Райан засмеялся, надел свитер с надписью «Анахайм Майти Дакс» и повернулся к телевизионным камерам. Хоккеисты собрались вокруг, чтобы попасть в кадр.

— Директор ЦРУ — отчаянный хоккейный болельщик, — сказал Джек.

— Неужели? — спросил Боб Андерсен, могучий защитник, выделявшийся ростом даже среди остальных хоккеистов. Нападающие всех команд ассоциации боялись его как огня, хотя сейчас он выглядел робким, как котёнок.

— Да, а его сын сам отличный хоккеист, играл в детской команде в России.

— Тогда, может быть, он там многому научился. В какой колледж он поступает?

— Не уверен, о каком колледже думает Эдди. Родители говорили, что у него склонность к машиностроению. — Чертовски приятно, подумал Джек, иногда вот так разговаривать об обычных вещах с обычными людьми как обычному человеку.

— Передайте им, пусть пошлют парня в Ренсселар. Это отличный технический колледж недалеко от Олбани.

— Почему именно туда?

— Эти чёртовы технари регулярно выигрывают студенческий чемпионат страны. Я учился в Миннесоте, и они дважды победили нас в финале. Пришлите мне его имя и фамилию, и я позабочусь, чтобы ему выслали подробные сведения о колледже. И данные об его отце, если это возможно, господин президент.

— Обязательно пришлю, — пообещал президент. Агент Раман, стоявший в шести футах от него, услышал разговор и кивнул.

О'Дей приехал как раз в тот момент, когда дети возвращались в боковую дверь здания — наступило время посетить туалет. Он знал, что это серьёзное мероприятие. Инспектор подкатил к «Гигантским шагам» в своём дизельном пикапе чуть позже четырех. У него на глазах произошла смена агентов. У передней двери появился Расселл и занял свой обычный пост — так происходило всегда, когда дети заходили в здание.

— Ну как, встретимся завтра?

— Слишком скоро, — покачал головой Дон. — Давай перенесём состязание на пару недель — ровно через две недели, в два часа. У тебя будет возможность попрактиковаться.

— А у тебя не будет? — заметил О'Дей, входя в здание детского сада. Он увидел, что Меган не заметила приезда отца и вошла в туалет для девочек. Ну что ж, подождём. Он присел рядом с дверью, чтобы застать её врасплох, когда она выйдет из туалета.

«Артист» занял место наблюдателя на площадке для стоянки автомобилей к северо-востоку от детского сада. Он заметил, что на деревьях начала распускаться листва. Здание «Гигантских шагов» было все ещё хорошо видно, но хуже, чем раньше. Однако несмотря на это, все казалось обычным, так что с этого момента все в руках Аллаха, сказал он себе и удивился тому, что употребил имя Аллаха в столь безбожном деле. У него на глазах автомобиль номер один повернул направо, приближаясь к детскому саду с севера. Этот автомобиль проедет мимо него, развернётся и направится обратно.

Автомобиль номер два был белым «линкольном». Он ничем не отличался от такой же машины, принадлежащей семье, ребёнок которой находился в детском саду. Эта семья состояла из двух врачей, хотя ни один из террористов не знал этого. Сразу за «линкольном» ехал красный «крайслер», как две капли воды похожий на автомобиль снова беременной жены бухгалтера. «Артист» наблюдал за тем, как оба автомобиля въехали на стоянку и остановились напротив друг друга, как можно ближе к выезду на шоссе.

Скоро приедет Прайс. Расселл заметил, как на стоянку въехали два автомобиля, но не обратил на них особого внимания, думая о том, как быть более убедительным в предстоящем разговоре с начальником президентской охраны. Заходящее солнце отражалось от ветровых стёкол автомобилей, и он не мог рассмотреть, кто находится внутри. Он видел только силуэты водителей. Обе машины приехали слишком рано, но ведь сегодня пятница…

… регистрационные номера на автомобилях?

… глаза Рассела чуть сузились, когда он упрекнул себя за то, что не запомнил их…

И всё же номера запомнили. Джефферс поднял бинокль, машинально осматривая прибывшие автомобили как часть окрестного наблюдения. Он даже не подозревал, что обладает фотографической памятью. Агент привык запоминать все, и это было для него так же естественно, как и дышать. Ему казалось, что на это способны все.

— Внимание, внимание, здесь что-то не так. Это не… — Он поднял рацию. — Расселл, эти автомобили не принадлежат родителям наших детей! — выкрикнул он. Его предупреждение запоздало всего лишь на пару секунд.

Плавным движением оба водителя одновременно открыли дверцы машин, повернулись на сиденьях и опустили ноги на асфальт, сжимая в руках оружие. Две пары террористов, сидевших в каждом автомобиле на задних сиденьях, тоже распахнули дверцы.

Правая рука Расселла опустилась к кобуре и выхватила пистолет, а левая поднесла к губам микрофон, прикреплённый к воротнику.

— Тревога! — произнёс он.

Инспектор О'Дей, находившийся внутри здания, услышал что-то, но не разобрал слово. К тому же он смотрел в другую сторону и не заметил, что агент Марселла Хилтон отвернулась от ребёнка, который обратился к ней с каким-то вопросом, и опустила руку в сумочку, где хранился её пистолет.

Это были самые простые из всех кодовых слов. Через мгновение Расселл услышал те же слова, повторяемые у него в наушнике — это Норм Джефферс выкрикнул их в командном посту. Рука чернокожего агента нажала на другую кнопку рации, включился канал радиосвязи с Вашингтоном.

— Песчаная буря, Песчаная буря, Песчаная буря! — понеслось в эфир.

Подобно большинству кадровых полицейских, специальному агенту Дону Расселлу никогда не доводилось применять своё оружие в настоящей перестрелке, но после многих лет постоянной подготовки его движения были такими же естественными, как земное притяжение. Первое, что он увидел, был поднятый ствол автомата АК-47 и зубчатая мушка на его конце. И тут же Дон превратился из бдительного полицейского в систему наведения пистолета. «Сиг-Зауэр» оказался у него в правой руке, ладонь левой поднялась, чтобы обхватить кисть правой, колено подогнулось, тело опустилось, чтобы уменьшить профиль мишени и улучшить твёрдость контроля за пистолетом. Мужчина с автоматом успеет выстрелить раньше его, сообщил Расселлу его мозг, но пуля пролетит выше. Три пули просвистели у него над головой и вонзились в дверную притолоку. Тишину разорвал гром выстрелов. Пока это происходило, покрытая тритием мушка пистолета остановилась на лице террориста, державшего в руках автомат. Расселл нажал на спусковой крючок, и с расстояния в пятнадцать ярдов выпущенная им пуля попала точно в левый глаз стрелка.

У находившегося внутри помещения О'Дея начал срабатывать профессиональный инстинкт, когда Меган, поправляя подтяжки на своём комбинезоне, вышла из туалета. И тут же агент, которого дети звали мисс Энн, выбежала из соседней комнаты, обеими руками сжимая пистолет с поднятым вверх дулом.

— Боже, — успел произнести инспектор ФБР, когда мисс Энн помчалась прямо на него, оттолкнув в сторону, словно защитник команды Национальной футбольной лиги. О'Дей упал на спину у ног своей дочки и ударился головой о стену.

На противоположной стороне улицы два агента выскочили из парадного и побежали к детскому саду, держа в руках автоматы «Узи». Джефферс остался в доме, продолжая передавать сигналы тревоги. Он уже успел сообщить кодовые слова о нападении террористов в штаб-квартиру Секретной службы, а теперь связался по прямому телефонному каналу с полицейской казармой штата Мэриленд на Роу-бульвар в Аннаполисе. Вокруг гремели выстрелы, царила неразбериха, но агенты были отлично подготовлены. Задача Джефферса заключалась в том, чтобы передать сигнал тревоги, а затем поддержать огнём двух агентов, которые пересекли улицу и вбежали на лужайку перед детским садом…

… у них не было никаких шансов. С расстояния в пятьдесят ярдов стрелки, находившиеся в автомобиле номер один, сразили обоих градом пуль. Джефферс видел, как агенты рухнули на землю, пока он устанавливал связь с полицией. У него не было времени на то, чтобы испытать шок. Как только полиция подтвердила его сообщение, Джефферс схватил автомат М-16, снял его с предохранителя и бросился к выходу.

Расселл перенёс огонь на другую цель. Стрелок, стоявший рядом с первым, совершил ошибку, стараясь прицелиться как можно лучше, и две пули, выпущенные агентом Секретной службы, разнесли его голову, словно перезревший арбуз. Расселл не думал, не чувствовал — он просто стрелял в цель, как только успевал заметить её. Вражеские пули продолжали свистеть у него над головой, и тут он услышал позади себя крик. Бессознательно Расселл опознал его, как предсмертный крик Марселлы, и в следующее мгновение что-то тяжёлое рухнуло ему на спину и сбило на землю. Боже мой, это действительно Марселла, пронеслось у него в голове. Её тело придавило ему ноги, и в тот момент, когда Расселл перекатился в сторону, чтобы освободиться, в поле его зрения появились четверо мужчин. Они бежали к нему, ничто не закрывало их от его огня. Агент выстрелил и попал прямо в сердце одному из них. Глаза террориста расширились от шока, но вторая пуля ударила ему в лицо. Расселлу казалось, что воплощается его мечта — пистолет сам делал за него всю работу. Уголком глаза он заметил движение слева — группа поддержки, но нет, автомобиль ехал через игровую площадку прямо к нему, не «сабербен», какой-то другой. Расселл не успел разобрать, мушка его пистолета остановилась ещё на одном стрелке, но тот вдруг упал — в него попали три пули из пистолета Энн Пембертон, которая стояла в дверном проёме позади него. Остались двое — только двое, у него ещё есть шанс, и тут Энн упала вперёд, раненная в грудь, и Расселл понял, что остался один, совсем один, только он преграждал этим говнюкам путь к «Песочнице».

Дон Расселл перекатился вправо, чтобы избежать потока пуль, которые взрывали землю слева от него, и сделал два выстрела — оба мимо. И тут затвор его «Сига» откатился назад и защёлкнулся в открытом положении на пустой обойме. Новая обойма была наготове, он мгновенно нажал на кнопку, пустой магазин выскочил из ручки пистолета, и тут же на его место встала полная обойма. Но на это потребовалось время, он почувствовал, как пуля попала ему в поясницу, ощутил удар такой силы, словно его лягнула лошадь. Всё-таки Рассел сумел взвести курок большим пальцем правой руки, и тут в его левое плечо угодила вторая пуля, пробившая его тело насквозь. Хотя бы ещё один выстрел, но как трудно поднять внезапно потяжелевший пистолет, что-то не так, подумал он и успел нажать на спусковой крючок, попав кому-то в колено, прежде чем несколько пуль заставили его опустить лицо в траву.

О'Дей пытался встать, когда двое мужчин с автоматами АК-47 ворвались в помещение. Он успел оглянуться по сторонам и увидел комнату, полную внезапно замолчавших, потрясённых детей. И тут тишину разорвали пронзительные вопли перепуганных малышей. У одного из мужчин нога была залита кровью, он хромал, скрежеща зубами от боли и ярости.

Снаружи трое мужчин, сидевших в автомобиле номер один, наблюдали за сценой кровавой бойни. Четверо убитых, увидели они, начиная вылезать из машины, зато им удалось уничтожить группу прикрытия и…

… первый, который успел выйти и стоял у правой задней дверцы, рухнул лицом вниз. Остальные двое обернулись и увидели чернокожего мужчину в белой рубашке с серым автоматом в руках.

— Вот вам, падаль! — скрипнул зубами Джефферс. Блестящая память на этот раз изменит ему. Норман так и не вспомнит, что он говорил в этот момент, просто поднял автомат и выпустил короткую очередь в голову второго террориста. Третий — тот самый, который убил двух друзей Джефферса, — нырнул вниз, стараясь скрыться за капотом автомобиля, но машина стояла посреди игровой площадки, так что слева и справа не было никакого укрытия. — Давай, приятель, вылезай и поздоровайся со мной на прощанье, Чарли! — выдохнул агент…

… и террорист действительно выскочил из-за машины, направив автомат на стоявшего поблизости последнего телохранителя, но сделал это недостаточно быстро. Широко открытыми глазами с немигающим, как у совы, взглядом Джефферс увидел, как после его автоматной очереди вокруг головы террориста взлетело розовое облачко крови и он исчез за капотом машины.

— Норм! — послышался возглас. Это была Паула Майклз, агент Секретной службы, ведущая наблюдение из магазина «7-одиннад-цать» на противоположной стороне улицы. Она стояла, сжимая двумя руками пистолет.

Норман опустился на колено позади автомобиля, троих пассажиров которого он только что застрелил. Паула подбежала к нему, и внезапно, тяжело дыша, с бешено бьющимися сердцами оба повернули головы в сторону детского сада.

— Ты успел сосчитать их?! — выдохнула Паула.

— По крайней мере один сумел вбежать внутрь…

— Двое, я видела двух, один ранен в ногу. О Боже, Норм! Дон, Энн, Марселла…

— Хватит. Там дети, Паула. Проклятье!

Значит, подумал «Артист», операция всё-таки закончится неудачей. Чёрт возьми, молча выругался он. Я ведь предупредил их, что в доме напротив находятся три — три! — человека. Почему они не подождали и не прикончили третьего? Тогда уже можно было бы увезти ребёнка, увезти девочку прямо сейчас! Теперь ничего не поделаешь. Вообще-то он не надеялся, что операция пройдёт успешно. Он предупредил Бадрейна об этом и соответственно выбрал исполнителей. Сейчас ему оставалось только одно — наблюдать и ждать — чего? Что те двое, оказавшиеся внутри, убьют ребёнка? Такой вариант обсуждался. Но те двое могут не успеть убить девочку, прежде чем убьют их самих.

Прайс находилась в пяти милях от «Гигантских шагов», когда по кодированному радиоканалу поступил сигнал о нападении на детский сад. Меньше чем через две секунды она до предела выжала педаль газа, и автомобиль помчался, разгоняя перед собой остальные машины ревущей сиреной и огнём мигалки. Свернув на север и выехав на Ритчи-хайуэй, Андреа увидела, что шоссе заблокировано стоящими машинами. Без малейшего колебания она свернула на разделительную полосу и перескочила через бетонный бордюр, сумев удержать автомобиль, начавший разворачиваться. Ей удалось оказаться на месте за несколько секунд до прибытия первого патрульного автомобиля мэрилендской полиции с характерной оливково-чёрной окраской.

— Прайс, это ты?

— С кем я говорю?

— Это Норм Джефферс. По-моему, внутри детского сада два вооружённых преступника. Убиты пять агентов. Со мной Майклз. Я сказал ей, чтобы она обошла дом сзади.

— Через секунду буду с вами.

— Будь поосторожнее, Андреа, — предостерёг Джефферс.

О'Дей потряс головой. У него все ещё звенело в ушах и болела голова от удара о стену. Его дочь была рядом с ним, и он прикрыл её своим телом от двух террористов, которые сейчас осматривали помещение, обводя его дулами автоматов. Малыши продолжали кричать. Миссис Даггетт медленно вышла вперёд и встала между мужчинами и «своими» детьми, инстинктивно держа пустые руки на виду. Ребята прижимались к ней сзади. Слышались крики:

«Мама! Мама!». Как ни странно, понял О'Дей, никто не звал папу. Почти у всех были мокрые штанишки.

— Господин президент? — Раман плотнее прижал наушник. Что происходит, черт побери?

В католической школе Сент-Мэри тоже был получен сигнал тревоги «Песчаная буря». Охрана «Тени» и «Ванночки» отреагировала на него, как на удар молнии. Агенты, стоявшие у дверей классных помещений, ворвались в комнаты с пистолетами в руках и вывели детей, которых им было поручено охранять, в коридор. Слышались вопросы, но на них никто не отвечал. Агенты мгновенно приступили к осуществлению заранее разработанного плана, который предусматривал подобное развитие событий. Обоих детей усадили в один «шеви сабербен», и микроавтобус тут же двинулся, но не на шоссе, а в сторону подсобного здания на противоположной стороне школьного стадиона. Агенты исходили из того, что при выезде на шоссе их может ждать засада, а террористы способны замаскироваться под Бог знает кого. В Вашингтоне лётчики вертолёта морской пехоты включили турбины и приготовились лететь в школу Сент-Мэри за детьми Райана. Второй «сабербен» занял позицию посреди футбольного поля, в ста пятидесяти ярдах от здания, в котором находились дети. Школьников, у которых сейчас был спортивный урок, увели с поля, агенты укрылись за своей машиной, бронированной листами кевлара, держа наготове крупнокалиберные пулемёты и оглядываясь вокруг в поисках противника.

— Док!

Кэти Райан подняла взгляд от стола. Рой никогда раньше не обращался к ней таким образом и никогда раньше не держал в руке пистолета, так как знал, что ей не нравится зрелище огнестрельного оружия. Её реакция была чисто инстинктивной, и Кэти побледнела, как её лабораторный халат.

— Это Джек или…

— Кэтлин. Это все, что я знаю, док. Прошу вас немедленно пройти со мной.

— Нет! Только не снова, не снова! — Альтман бережно обнял «Хирурга» за плечи и вывел её в коридор. Там стояли ещё четыре агента с пистолетами в руках. Лица их были мрачными. Служба безопасности больницы старалась держаться в стороне, хотя одетые в форму полицейские Балтимора образовали кольцо по периметру больничного комплекса. Они старались заставить себя смотреть наружу, готовясь отразить неизвестную угрозу, а не внутрь, где за их спинами находилась мать, чей ребёнок оказался в смертельной опасности.

Райан протянул руку и опёрся ладонью о стену кабинета и, прикусив губу, прежде чем заговорить, спросил:

— Скажите, что вам известно. Джефф?

— Двое преступников сумели проникнуть внутрь детского сада. Дон Расселл и четверо агентов убиты, сэр, но детский сад окружён. Позвольте нам заняться этим, — Раман протянул руку, чтобы поддержать президента.

— Но почему опять мои дети, Джефф? Ведь это я — я в Белом доме. Если кто-то ненавидит меня, пусть изливает свою злобу на мне, а не на детях! Почему люди преследуют детей, скажите мне это…

— Это омерзительно, господин президент, омерзительно в глазах Бога и людей, — отозвался Раман, и в Овальный кабинет вошли ещё три агента. Зачем он сказал это? — спохватился Раман. Кто его тянул за язык?

Они говорили на непонятном ему языке. О'Дей оставался на полу, он сидел рядом с дочкой, держа её на коленях и стараясь выглядеть таким же безвредным, как и она. Боже милостивый, он столько лет готовился к подобному, но никогда не задумывался над тем, что может оказаться на месте преступления в момент, когда оно совершается. Будь он снаружи, О'Дей знал бы, как поступить. Он точно знал, что сейчас происходит. Если в живых остался хотя бы один из агентов Секретной службы — да, наверняка кто-то уцелел, он слышал три или четыре очереди из автомата М-16, ему был хорошо знаком характерный звук выстрелов этого оружия. В помещение больше не вошёл ни один преступник. Его мозг автоматически принял во внимание все эти обстоятельства. О'кей, снаружи сотрудники правоохранительных органов. Первое, что они сделают, — это окружат детский сад, чтобы никто не мог выйти отсюда или войти. Далее они вызовут помощь — кого? У Секретной службы есть, наверно, своя группа быстрого реагирования, вооружённая специальными средствами, но где-то рядом будет находиться команда спасения заложников ФБР, готовая прийти на помощь. У неё есть свои вертолёты, с помощью которых они немедленно окажутся здесь в случае необходимости. И тут он услышал стрекот вертолёта над головой.

— Это «Полиция-три», мы совершаем облёт района, — произнёс голос по радио. — Кто у вас главный?

— Специальный агент Прайс, Секретная служба Соединённых Штатов. Сколько времени вы можете оставаться с нами, «Полиция»? — спросила она по радиоканалу полиции штата.

— У нас запас горючего на девяносто минут, затем на смену прилетит другой вертолёт. Сейчас мы смотрим вниз, агент Прайс, — сообщил пилот. — Вижу человека к западу от здания, по-видимому женщина, стоит за деревом, наблюдает за обстановкой. Это одна из ваших?

— Майклз, это Прайс, — сказала Андреа по своему радиоканалу. — Помаши рукой вертолёту.

— Она только что помахала нам, — тут же доложил пилот.

— О'кей, это одна из наших, прикрывает тыл.

— Понятно. Не видим никакого движения возле здания, нет никого в пределах сотни ярдов. Будем продолжать облёт и вести наблюдение, пока вы не дадите нам других указаний.

— Спасибо. Конец связи.

Вертолёт морской пехоты VH-60 совершил посадку в центре школьного стадиона. Салли и маленького Джека буквально забросили на борт, и полковник Гудмэн тут же взлетел, направляясь на восток в сторону моря, которое, как ему только что сообщили из береговой охраны, было свободно от неопознанных судов. Он дал полный газ, и его «Чёрный ястреб» стремительно набрал высоту. Оказавшись над морской поверхностью, полковник взял курс на север. Слева он видел характерные очертания французского вертолёта — они состояли на службе полиции, — который барражировал в нескольких милях от Аннаполиса. Не требовалось особого прозрения, чтобы понять, что там сейчас происходит, и он мысленно выразил желание доставить туда пару отделений морских пехотинцев. Однажды полковник слышал, что преступники, мучившие детей, сталкиваются в тюрьме с особыми испытаниями, но никакие трудности тюремной жизни даже и близко не сравнятся с тем, как поступят с ними морские пехотинцы, если только им предоставят такую возможность. На этом его размышления закончились. Гудмэн даже не оглянулся назад, чтобы убедиться, как чувствуют себя двое детей, находящихся в салоне.

Сейчас ему было не до этого. Полковник управлял вертолётом. В этом заключалась его работа, и он надеялся, что остальные справятся со своими обязанностями не менее успешно.

Террористы смотрели теперь в окно, причём делали это осторожно. Пока раненый стоял, опершись плечом о стену — отлично, похоже, пуля раздробила ему коленную чашечку, подумал О'Дей, — второй террорист выглядывал из-за края рамы. Нетрудно было догадаться, что он там видел. Рёв сирен сообщил о прибытии полицейских машин. Наверно, они уже устанавливали оцепление по периметру. Миссис Даггетт и три её помощницы оттеснили детей в угол. Тем временем террористы о чём-то переговаривались. Пока приняты все возможные меры. Дела этих ублюдков совсем плохи. Один из них начал осматривать комнату, обводя её глазами и дулом автомата…

… и тут он вынул фотографию из нагрудного кармана рубашки, посмотрел на своего приятеля и сказал что-то на незнакомом языке. Затем опустил шторы. Проклятье. Это помешает снайперам с оптическими прицелами на винтовках видеть, что происходит внутри. Значит, террористы сумели сообразить, что теперь в них будут стрелять безо всякого предупреждения. Всего несколько детей были достаточно высокими, чтобы их головы доставали до подоконника и они могли посмотреть наружу…

Террорист с фотографией в руке подошёл к детям и указал пальцем.

— Вот эта.

Как ни странно, они только сейчас заметили О'Дея. Раненный в ногу поднял автомат и прицелился ему в грудь. Инспектор поднял руки.

— Пострадало достаточно много людей, приятель, — сказал он. Ему не понадобилось больших усилий, чтобы произнести это дрожащим голосом. Кроме того, он понял, что допустил ошибку, держа Меган на коленях. Чтобы убить его, этот говнюк может выстрелить прямо в неё, и пуля пробьёт сначала маленькое тельце девочки. При этой мысли он вздрогнул. Медленно, осторожно, он поднял дочь с коленей и посадил рядом, слева от себя.

— Нет! — послышался голос Марлен Даггетт.

— Приведите её ко мне! — скомандовал второй террорист. Не сопротивляйся, делай, как он говорит, подумал О'Дей. Сопротивляться нужно, когда есть какая-то надежда. Сейчас сопротивление ничего не изменит. Однако женщина не могла прочесть его мысли.

— Приведи её сюда! — повторил мужчина.

— Нет!

Террорист застрелил миссис Даггетт с расстояния в три фута.

— Что это? — резко бросила Прайс. Машины скорой помощи подъезжали по Ритчи-хайуэй, рёв их сирен отличался от монотонных сирен полицейских автомобилей. Слева от неё национальные гвардейцы пытались очистить шоссе, жестами отгоняя посторонние машины, то и дело касаясь руками кобуры на боку. Им хотелось принять более непосредственное участие, помочь спасению детей. Их мрачные лица производили должное впечатление на озадаченных водителей.

Полицейские, находившиеся рядом с «Гигантскими шагами», услышали выстрел и новые вопли насмерть перепуганных детей. Они не знали, что происходит внутри, и могли только гадать.

Когда садишься на пол, кожаная куртка ползёт кверху. Если бы за спиной стоял кто-нибудь, он сразу заметил бы кобуру на его пояснице, подумал О'Дей. Ему ещё не доводилось видеть своими глазами, как убивают человека. Он расследовал убийства, но видеть, как совсем рядом убивают женщину… которая ухаживала за маленькими детьми. Ужас, отразившийся на его лице, ничем не отличался от страха любого человека, увидевшего, как перед ним погасла жизнь… невинная жизнь, тут же подумал он. Значит, у него нет теперь выбора.

Когда инспектор снова посмотрел на миссис Даггетт, он пожалел, что не может сказать ей, что её убийцы не выйдут из здания живыми.

Просто чудо, что пока не пострадал ни один ребёнок. Пули проносились над их головами, и он понял, что, если бы мисс Энн не сбила его с ног, сейчас он лежал бы мёртвым рядом со своей дочерью. В стене виднелись пробоины от пуль, пролетевших у него над головой всего несколько секунд назад. О'Дей посмотрел вниз и увидел, что у него дрожат руки. Руки знали, что им предстоит, знали свою задачу и не могли понять, почему их хозяин не дал ещё команду, не позволил им приступить к делу, которое они исполнили бы быстро и точно. Но рукам нужно потерпеть. Сначала должен поработать ум.

Преступник поднял Кэтлин Райан за руку, и от внезапной боли девочка заплакала. О'Дей подумал о своём первом инструкторе, вместе с которым он расследовал первый киднэппинг. Дом Ди Наполи, этот огромный крутой макаронник, он плакал, когда вернул похищенного ребёнка родителям. «Запомни, это все наши дети», — сказал он тогда.

Террористы вполне могли выбрать Меган, она так походила на Кэтлин, и, казалось, мужчина прочитал его мысли, потому что он снова посмотрел на фотографию и перевёл взгляд на О'Дея.

— Кто ты? — громко произнёс он. Его голос заглушил стоны раненного террориста.

— Что ты имеешь в виду? — нервно спросил инспектор. Вот так, играй роль испуганного, ничего не понимающего человека.

— Чей это ребёнок? — Жест в сторону Меган.

— Это моя дочь, понимаешь? Не знаю, кто родители этой, — солгал инспектор ФБР.

— Она ведь дочь президента, верно?

— Откуда я знаю, черт побери? Обычно за Меган заезжает моя жена, а не я. Делай что хочешь, только убирайся отсюда к чёртовой матери, ладно?

— Эй вы, внутри, — прозвучал женский голос, усиленный громкоговорителем. — Это Секретная служба Соединённых Штатов. Выходите с поднятыми руками. Если выйдите, вам сохранят жизнь. Вы не сможете скрыться. Выходите, чтобы мы видели вас, и останетесь в живых.

— Это хороший совет, парень, — сказал Пэт террористу. — Ты ведь понимаешь, что отсюда никто не сможет скрыться.

— Знаешь, кто эта девчонка? Дочь вашего президента! Они не осмелятся стрелять в меня! — заявил мужчина. Он отлично говорит по-английски, подумал О'Дей.

— А как с остальными детьми? Если тебе нужна только она, почему не выпустить остальных, а?

О'Дей понимал, что мужчина отчасти прав. Агенты Секретной службы не решатся стрелять в него, опасаясь убить кого-то другого, находящегося в помещении детского сада. Действительно, здесь были дети — и раненный террорист с автоматом, направленным в грудь Пэта. Кроме того, террористы были хорошо подготовлены и не подходили друг к другу меньше чем на пять футов. Чтобы застрелить обоих придётся сделать два отдельных движения.

Но больше всего инспектора пугала та небрежность, то равнодушие, с которым мужчина застрелил миссис Даггетт. Ему было ясно, что их не интересуют последствия. Предсказать поведение таких преступников невозможно. С ними можно говорить, пытаться успокоить их, но в итоге существует лишь один выход.

— Если мы отдадим детей, они дадут нам машину?

— Эй, парни, я ведь тоже в этом заинтересован, понимаете? Думаю, они согласятся. Мне хочется одного — вернуться сегодня домой со своей девочкой, ясно?

— Да. Думай о благополучии своей крошки. Сиди и не двигайся.

— Никаких проблем. — О'Дей расслабил руки и сложил их на груди, как раз в том месте, где находится молния. Стоит расстегнуть её, и кожаная куртка свободно обвиснет вокруг тела, скрывая пистолет.

— Внимание, — снова послышался женский голос снаружи. — Мы хотим поговорить с вами.

Кэти Райан поднялась на борт вертолёта, к своим детям. Лица агентов по-прежнему были мрачными. Салли и Джек после первоначального шока теперь рыдали, прижимаясь к матери в поисках утешения. «Чёрный ястреб» снова взмыл в небо, за ним следовал вертолёт прикрытия. Теперь они направлялись на юго-запад, в Вашингтон. Кэти заметила, что пилот выбрал другой маршрут и летит прямо на запад, огибая детский сад, где террористы удерживали Кэтлин. И тут «Хирург» потеряла сознание, упав на руки своих детей.

— О'Дей находится внутри детского сада, — сказал Джефферс, обращаясь к Прайс.

— Ты уверен, Норм?

— Вон стоит его пикап. Я видел, как он вошёл внутрь, как раз перед тем как началась стрельба.

— Проклятье, — выругалась Андреа. — Это и был, наверно, тот выстрел, который мы слышали.

— Да, — мрачно кивнул Джефферс.

Президент находился в ситуационном центре — здесь лучше всего было следить за развитием событий. Может быть, он мог расположиться где-нибудь ещё, но Райан не мог заставить себя сидеть в кабинете, и он ещё не настолько освоился с обязанностями президента, чтобы…

— Джек? — Это был Робби Джексон. Он приехал к своему президенту, но они были друзьями долгое время и обняли друг друга. — Такое уже было, дружище. В тот раз все обошлось, помнишь?

— В нашем распоряжении регистрационные номера автомобилей, что стоят на площадке у детского сада. Три из них арендованы.

Сейчас ведётся проверка, — произнёс Раман, прижимая к уху телефонную трубку. — Наверно, удастся узнать, кто арендовал их.

Почему они настолько глупы? — спросил себя О'Дей. Нужно быть гребано глупым, чтобы надеяться, что им позволят скрыться отсюда… у них нет ни малейшего шанса… а если у них не осталось никакой надежды, значит, им нечего терять… абсолютно нечего… и они, судя по всему, привыкли убивать. Такое случилось однажды в Израиле, вспомнил Пэт. Он не помнил город, где это произошло, или дату, но пара террористов захватила группу школьников и потом расстреляла всех из автоматов, прежде чем коммандос успели…

О'Дей преподавал тактику самых разных ситуаций — по крайней мере так он думал — и всего двадцать минут назад сказал бы… но сейчас у него рядом собственный ребёнок…

«Это все наши дети», снова услышал он голос Дома.

Нераненный убийца держал Кэтлин Райан за руку. Она перестала плакать и только хныкала, измученная рыданиями, почти повиснув на руке мужчины. Преступник стоял слева от раненного товарища. В правой руке он держал автомат АК-47. Если бы это был пистолет, он мог бы прижать дуло к голове девочки, но «Калашников» для этого слишком длинный. Медленно, очень медленно инспектор О'Дей повёл руку вниз, расстёгивая молнию.

Террористы заговорили о чём-то. Раненый испытывал мучительную боль. Сначала поток адреналина заглушил её, но теперь положение несколько успокоилось и вместе со спадом напряжённости исчез механизм болевой защиты, предохраняющий тело в мгновения стресса. Он говорил, но Пэт не понимал его слов. Второй проворчал что-то в ответ, указывая на дверь. В его голосе звучали ярость и разочарование. Самое страшное наступит, когда террористы примут решение. Им может прийти в голову расстрелять всех детей. Полицейские, находящиеся снаружи, бросятся на штурм здания и, может быть, успеют спасти некоторых, но…

О'Дей начал называть их про себя Раненым и Нераненым. Они выглядели возбуждёнными, но не знали, что предпринять, взволнованными, но нерешительными, им хотелось жить, но постепенно они начинали понимать, что это желание не осуществится…

— Эй, послушайте, парни, — произнёс Пэт, поднимая руки и шевеля ими, чтобы отвлечь внимание террористов от расстёгнутой молнии. — Можно дать вам совет?

— Какой? — рявкнул Нераненый. Раненый молча уставился на него.

— Здесь так много детей, что вам трудно следить за всеми, верно? — спросил О'Дей, выразительно кивая, чтобы сделать своё предложение более убедительным. — Что, если я заберу свою девочку, возьму ещё несколько детей и выйду отсюда, а? Это ведь облегчит ваше положение, правда?

Преступники начали оживлённо разговаривать. О'Дею показалось, что предложение понравилось Нераненому.

— Внимание, это Секретная служба, — опять прогремел женский голос. Инспектор ФБР подумал, что говорит, наверно, Андреа Прайс. Нераненый смотрел в сторону двери, его тело наклонилось в сторону выхода, но, чтобы подойти к ней, ему нужно пройти перед Раненым.

— Послушайте, парни, выпустите нескольких из нас, а? — произнёс О'Дей умоляющим тоном. — Может быть, мне удастся убедить их предоставить вам автомобиль или ещё что-нибудь.

Нераненый повёл дулом автомата в сторону инспектора.

— Встать! — скомандовал он.

— Хорошо, хорошо, только успокойся, — ответил О'Дей и медленно поднялся, держа руки в стороне от тела. Увидят ли они кобуру, если он повернётся к ним спиной? Агенты Секретной службы заметили её сразу, как только он вошёл сюда в первый раз, и если это случится сейчас, то Меган… но отступать было некуда.

— Скажешь им, чтобы нам дали автомобиль или мы убьём эту девчонку и всех остальных!

— Позвольте мне взять с собой дочь, ладно?

— Нет! — крикнул Раненый.

Нераненый произнёс что-то на своём языке, глядя на Раненого. Его автомат всё ещё был направлен вниз, в пол, тогда как дуло автомата в руках Раненого смотрело прямо в грудь О'Дея.

— Что вы потеряете от этого, парни?

Казалось, Нераненый сказал то же самое своему раненному другу и тут же дёрнул за руку Кэтлин Райан. Она громко вскрикнула, и Нераненый пошёл через комнату, толкая девочку перед собой. На мгновенье он закрыл своим телом поле зрения Раненого. Пэту понадобилось двадцать минут, чтобы дождаться этого. Теперь в его распоряжении была одна секунда, чтобы убедиться, что он не ошибся.

Пэт действовал также автоматически, как Дон Расселл. Его правая рука метнулась назад, под куртку, и выхватила пистолет. В то же мгновение он упал на одно колено. Как только Нераненый прошёл перед другом и цель оказалась открытой, «Смит-Вессон 1076» выпустил две точные пули с такой быстротой, что обе гильзы, выброшенные откатившимся затвором, оказались в воздухе одновременно. Раненый стал Мёртвым. Глаза Нераненого широко открылись от удивления, и дети снова громко закричали.

— Брось оружие! — загремел голос Пэта.

Первой реакцией Нераненого было снова дёрнуть Кэтлин за руку, и он тут же начал поднимать свой автомат, держа его одной рукой словно пистолет. Но «Калашников» был для этого слишком тяжёлым. О'Дею хотелось взять его живым, однако он решил не рисковать. Правый указательный палец дважды нажал на спусковой крючок. Тело террориста откинулось назад и сползло по стене, оставив на ней красный след.

Инспектор Патрик О'Дей прыгнул вперёд, пнул ногой сначала один автомат, потом другой, выбив их из рук мёртвых владельцев. Затем внимательно осмотрел оба тела и, несмотря на многолетние постоянные тренировки, почувствовал изумление, что все прошло так гладко. Только теперь его сердце начало биться снова, или по крайней мере так ему показалось. Воздух ворвался в лёгкие, где до этого царил вакуум. На мгновение у него ослабли колени. Тут же О'Дей напряг мышцы и наклонился над тельцем Кэтлин Райан, которая была «Песочницей» для Секретной службы и просто вещью для тех, кого он только что убил.

— С тобой все в порядке, бэби? — спросил он. Девочка молчала. Она схватила его за руку и зарыдала, но инспектор не увидел на ней следов крови. — Пошли, — ласково сказал он, обняв рукой девочку, которая теперь навсегда будет отчасти принадлежать ему. Затем он подхватил свою Меган и направился к двери.

— В здании слышна стрельба! — донеслось из динамика на столе. Все находившиеся в ситуационном центре вздрогнули. Райан замер, словно превратившись в ледяную статую.

— Похоже на пистолетные выстрелы. Разве у террористов были пистолеты? — послышался голос на том же канале.

— Боже, смотрите!

— Кто это?

— Из здания выходят! — прозвучал голос. — Внимание, выходят!

— Не стрелять! — скомандовала Прайс в громкоговоритель. Стволы были по-прежнему направлены на дверь, но пальцы ослабили нажим на спусковые крючки.

— Господи! — прошептал Джефферс и, вскочив, подбежал к О'Дею, который замер в дверях.

— Оба преступника убиты. Они застрелили миссис Даггетт, — проговорил Пэт. — Все в порядке. Норм. Все в порядке.

— Давай я…

— Нет! — пронзительно закричала Кэтлин Райан. Джефферсу пришлось отойти. Пэт посмотрел на залитые кровью тела агентов Секретной службы. Рядом с Доном Расселлом лежало по меньшей мере десять гильз и пустая пистолетная обойма. Чуть дальше — трупы четырех преступников. Инспектор подошёл к ним и увидел, что двое убиты выстрелами в голову. Он остановился у своего пикапа. У него снова ослабли колени, и он опустил детей на землю, а сам сел на бампер. Рядом остановилась агент Секретной службы. Не глядя, Пэт достал из-за пояса «Смит-Вессон» и протянул ей.

— Ты не ранен? — услышал он голос Андреа Прайс. Пэт покачал головой; ему понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с силами и заговорить.

— Нет, но через несколько секунд меня может охватить дрожь. — Андреа посмотрела на двух маленьких девочек. Подошёл полицейский и взял на руки Кэтлин Райан, но Меган отказалась покинуть отца. Лишь тогда О'Дей прижал к себе её крохотное тельце и по лицам обоих — отца и дочери — потекли слезы.

— «Песочница» в безопасности! — послышался голос Прайс. — «Песочница» не ранена и в безопасности!

Андреа оглянулась вокруг. Группа поддержки Секретной службы ещё не приехала, и большинство сотрудников правоохранительных органов были полицейскими мэрилендской полиции в накрахмаленных рубашках цвета хаки. Десять полицейских окружили «Песочницу», охраняя её, подобно стае львов.

Джефферс подошёл к О'Дею и Прайс. Пэт никогда раньше не думал о том, как меняется время в такие моменты. Когда он снова поднял голову, детей уже выводили из детского сада. Приехавшие медики первым делом направились к ним. — Вот, возьми, — сказал чернокожий агент, протягивая О'Дею носовой платок.

— Спасибо, Норм, — поблагодарил его Пэт. Он вытер глаза, высморкался и встал. — Извините меня, ребята, — сказал он, прося прощения за минутную слабость.

— Все в порядке, Пэт, ты поступил…

— Мне хотелось взять последнего живым, но я не мог… не мог рисковать. — Он уже был способен стоять и держал Меган за руку. — Вот ведь чертовщина, — пробормотал О'Дей.

— Думаю, тебя надо отправить отсюда, — заметила Андреа. — Ты можешь рассказать нам о происшедшем и в другом месте, лучше этого.

— Мне хочется пить, — произнёс инспектор. Он снова покачал головой. — Я не ожидал ничего подобного, Андреа. Вокруг столько детей. Такого не должно было произойти, верно? — О чём это я? — недоуменно подумал он.

— Перестань, Пэт. Ты отлично справился с делом.

— Одну минуту. — Инспектор ФБР потёр лицо огромными ладонями, глубоко вздохнул и оглянулся вокруг. Боже, какой ужас. Трое мёртвых прямо на игровой площадке. Это работа Джефферса, подумал он, Джефферс стрелял из М-16. Совсем неплохо. Но ему нужно сделать кое-что. Около каждого арендованного автомобиля лежало по трупу, все убиты выстрелами в голову. Ещё один получил пулю в грудь и затем в голову. Кто убил четвёртого, О'Дей не знал. Наверно, кто-то из женщин-агентов. Впрочем, это будет уточнено после баллистической экспертизы. О'Дей повернулся и пошёл к двери детского сада, к телу специального агента Доналда Расселла. Остановившись здесь, инспектор оглянулся и посмотрел на стоянку автомобилей. Ему не раз доводилось смотреть на место преступления. Он догадался, как все началось. Никакого предупреждения, может быть, у Дона была секунда на то, чтобы приготовиться к обороне. И всё-таки Дон не отступил, не скрылся внутри здания — он открыл огонь по шести вооружённым террористам и застрелил троих. Инспектор Патрик О'Дей встал на колени рядом с телом убитого друга, осторожно вынул его «Сиг Зауэр» из мёртвых пальцев и передал пистолет Прайс. Затем он сжал холодеющую руку.

— Мы ещё встретимся, стрелок, — прошептал О'Дей и через несколько секунд отпустил ладонь Расселла. Пора было ехать.