Теперь Советский Союз был не кораблем, нуждающимся в управлении, нет, он превратился в огромную пружину, которая поглощала и рассеивала энергию и колебалась лишь в пределах своей собственной неэффективной частоты. Если не изменить создавшееся положение... Запад мчался сейчас в новый промышленный век, тогда как Советский Союз не мог прокормить себя. Китай воспринимал экономические уроки Японии и мог превратиться через два поколения в третью сильнейшую державу мира: миллиард людей с мощной, стремительно развивающейся экономикой на самой границе Советского Союза, нуждающийся в расширении территории, ненавидящий русских с такой силой, что фашистские полчища Гитлера могли показаться по сравнению с ними просто уличными хулиганами, Вот где таилась стратегическая угроза его стране, по сравнению с которой опасность ядерных арсеналов Америки и НАТО бледнела в воображении Нармонова. И все-таки партийная бюрократия не понимала, что перемены необходимы, если партия не хочет стать собственным могильщиком!

Кто-то должен сделать попытку, и этот кто-то — я.

Но для того чтобы попытаться, сначала нужно уцелеть, удержаться на этом посту достаточно долго, чтобы распространить свое видение национальных целей сначала в партии, а затем и среди всего народа — а может быть, в обратной последовательности? Нармонов не питал иллюзий — ни первое, ни второе не просто. Партия обладает установившимися традициями, плохо поддается переменам, тогда как народ — люди, населяющие страну, — не обращал теперь никакого внимания на то, что хотят сообщить им партия и ее вождь. Какая ирония судьбы! Запад — враг его народа — ценил его больше, чем собственные соотечественники.

Так что это значит? — спросил он себя. Если они враги, означает ли это, что я двигаюсь правильным путем — правильным путем для кого? Неужели и американский президент чувствует себя так же одиноко, подумал Нармонов. Но еще до того, как взяться за осуществление этой невероятно трудной задачи, ему по-прежнему предстояло решать каждодневные тактические проблемы личного выживания. Даже в данное мгновение, от руки доверенного единомышленника. Нармонов вздохнул. Это был чисто русский вздох.

— Итак, Илья, что ты собираешься предпринять? — спросил он человека, не способного на предательство, еще более отвратительное, чем поступок его дочери.

— Я буду поддерживать тебя, даже если результатом станет мой личный позор. Светлане придется примириться с последствиями ее действий. — Ванеев выпрямился и вытер глаза. Он походил на человека, которого должны повести на расстрел, и он собирал остатки своего мужества, чтобы вести себя достойно до самого конца.

— Не исключено, что мне самому придется выступить против тебя, — заметил Нармонов.

— Я понимаю это, Андрей, — с достоинством ответил Ванеев.

— Но мне не хотелось бы этого. Ты нужен мне, Илья. Мне нужны твои советы. Если мне удастся отстоять тебя, я сделаю это.

— Большего я не мог бы у тебя просить.

Теперь нужно подбодрить человека. Нармонов встал, обошел вокруг стола и взял руку друга.

— Что они не скажут тебе, соглашайся без колебаний. Когда наступит время, ты покажешь им, что ты — настоящий мужчина.

— И ты тоже, Андрей.

Нармонов проводил его до двери. До прихода следующего посетителя было пять минут. День Нармонова был заполнен экономическими проблемами, решениями, которые приходилось принимать самому, потому что чиновники на министерских постах не решались сделать это и обращались за его благословением, словно к сельскому священнику... Будто у меня мало своих неприятностей, подумал генеральный секретарь. Эти пять минут он потратил на подсчет голосов. Для него это должно было быть проще, чем для американского президента, — в Советском Союзе только члены Политбюро имеют право голоса, и таких было всего тринадцать, но каждый из них представлял множество интересов, а Нармонов требовал от них, чтобы они совершали шаг, о котором никто раньше даже не задумывался. В конце концов, власть является самым мощным магнитом, напомнил он себе, и он все еще мог рассчитывать на министра обороны маршала Язова.

— Думаю, что вам здесь понравится, — сказал генерал Покрышкин, когда они обходили внешнее заграждение, проходившее по периметру объекта. Часовые из роты КГБ вытягивались при их приближении и отдавали честь, и Покрышкин с Бондаренко отвечали на их небрежные приветствия. Собак больше не было, и Геннадий Иосифович подумал, что это ошибочное решение, независимо от трудностей в снабжении продуктами.

— А вот моей жене — нет, — ответил Бондаренко. — Она следовала за мной из одной воинской части в другую на протяжении почти двадцати лет и наконец оказалась в Москве. Там ей нравится. — Он повернулся, взглянул за ограждение и улыбнулся. Разве может такое зрелище когда-нибудь надоесть человеку? Но что скажет жена, когда я расскажу ей об этом? Однако он знал, что советскому офицеру редко представляется такой выбор, и она поймет это, верно?

— Может быть, генеральские звезды на ваших погонах изменят ее точку зрения. Кроме того, мы стараемся сделать жизнь здесь более комфортной. Вы лаже не можете представить себе, как мне пришлось бороться за это! Наконец я сказал им, что мои ученые вроде балетных танцоров и, чтобы требовать от них хорошей работы, нужно сделать их счастливыми. Мне показалось, что член ЦК, занимавшийся этим вопросом, — большой любитель Большого театра, и тут он, наконец, согласился со мной. Именно тогда было получено разрешение на строительство театра и мы начали получать свежие продукты. К следующему лету будет завершено строительство школы, и сюда приедут дети работающих здесь. Разумеется, — он рассмеялся, — нам придется выстроить еще одно многоквартирное здание, и тому, кто сменит меня на посту начальника «Яркой звезды», придется исполнять обязанности и директора школы.

— Через пять лет у нас может не оказаться места для лазеров. Впрочем, я заметил, что вы оставили для них пространство на вершине холма.

— Да, споры об этом продолжались девять месяцев. Удалось убелить их. что когда-нибудь нам может понадобиться построить более мощную усгановку, чем та, которой мы располагаем сейчас.

— Настоящую «Яркую звезду», — заметил Бондаренко.

— И строить ее придется вам, Геннадий Иосифович.

— Да, товарищ генерал. Я построю ее. Я принимаю ваше предложение, если вы еще не изменили свою точку зрения. — Бондаренко повернулся и осмотрел местность. Наступит время, и все это будет моим...

— Такова воля Аллаха, — пожал плечами майор.

Лучник устал выслушивать это. Его терпение и даже его вера подвергались испытанию, вызванному вынужденным изменением планов. В течение последних тридцати шести часов Советы то и дело перемещали свои войска по долине. Лучнику удалось перебросить на ту сторону половину своих людей, перед тем как это началось, и он переживал за то, что его люди разделены. Каждая половина следила за проносящимися грузовиками и бронетранспортерами. Их не оставляла мысль, что вдруг русские захотят остановиться, вылезут из машин, поднимутся на холм и обнаружат непрошеных гостей. Если они сделают это, начнется кровопролитная схватка. в которой погибнет много русских, — но Лучник находился здесь не просто для того, чтобы их убивать. Он прибыл сюда, чтобы нанести такой удар, от которого они не оправятся, и простая потеря солдат — ничто по сравнению со штурмом объекта.

Но прежде им предстояло подняться на гору, и Лучник знал, что он сильно отстает от графика, а единственное утешение, которое он слышал от своих людей, состояло в том, что это воля Аллаха. Где был Аллах, когда на мою жену и дочь падали бомбы? Где был Аллах, когда неверные забирали моего сына? Где был Аллах, когда русские бомбили лагерь беженцев? Почему жизнь так жестока?

— Трудно ждать, правда? — заметил майор. — Это самое трудное — ждать. Уму нечем заняться, и тогда приходят сомнения, приходят вопросы.

— А какие у вас вопросы?

— Когда закончится война? Ходят слухи... но они ходят уже не первый год. Я устал от этой войны.

— Вы провели почти всю войну на стороне врагов...

Голова майора резко повернулась.

— Не смейте говорить этого! Я передавал сведения вашему отряду несколько лет! Разве ваш бывший командир не рассказал об этом?

— Нет. Мы знали, что он получал какую-то информацию, но...

— Он был хорошим человеком и старался защитить меня. Знаете ли вы, сколько раз я посылал своих солдат в бесполезные патрули для того, чтобы они не столкнулись с вами, сколько раз в меня стреляли мои же солдаты? Вы знаете, что такое, когда тебя хотят убить, когда проклинают твое имя?! — Внезапная эмоциональная вспышка потрясла обоих. — Наконец, моим силам пришел конец. Тех солдат, которые хотели сотрудничать с русскими, мне удавалось посылать в ваши засады, но это было так трудно, так мучило меня. Знаете ли вы, мой друг, сколько моих солдат — хороших солдат — я посылал на смерть от ваших рук? Те, что остались со мной, были преданы мне и преданы Аллаху, и вот пришло время присоединиться к борцам за свободу раз и навсегда. Да простит меня Аллах за всех тех, кто не дожил до этого момента.

Да, каждый человек может рассказать свою историю, историю своей жизни, но через все эти рассказы красной нитью проходит одна мысль: жизнь так тяжела, подумал Лучник.

— Положение тех, кто находится на вершине горы, станет еще труднее. — Майор оглянулся по сторонам. — Погода меняется. Ветер повернул на юг. Облака принесут с собой влагу. Может быть, Аллах все-таки не покинул нас, позволит нам продолжить операцию. Наверно, мы являемся орудием Его воли и Он покажет им через нас, что они должны-покинуть нашу страну, иначе мы придем к ним.

Лучник что-то проворчал и посмотрел на горную вершину. Он больше не видел цели операции, но это не имело значения, потому что в отличие от майора не видел он и конца войне.

— Сегодня ночью мы переправим на другую сторону остальных.

— Да. Они хорошо отдохнут, мой друг.

— Мистер Кларк? — Он тренировался на бегущей дорожке в течение почти часа. Манкузо видел это по поту, который Кларк смахнул, выключая дорожку.

— Да, капитан? — Кларк снял наушники.

— Какую музыку вы слушаете?

— Парень из гидролокационного поста — Джоунс — дал мне свой аппарат. У него только записи Баха, но и это дает пищу мозгу.

— Вам шифровка. — Манкузо передал ему лист бумаги, на котором было всего шесть слов. Это были кодированные слова, не иначе, потому что они ничего не значили.

— Сигнал к началу операции.

— Когда?

— Здесь этого не говорится. О времени сообщат в следующей шифровке.

— Думаю, пора вам сообщить мне, как все будет проходить, — заметил капитан,

— Только не здесь, — тихо произнес Кларк.

— Вон там моя каюта, — показал Манкузо. Они направились вперед, прошли через турбинный отсек, затем миновали реакторный с его раздражающе тяжелой дверью и наконец через боевую рубку попали в каюту Манкузо. Это была самая продолжительная прогулка по субмарине. Капитан бросил Кларку полотенце, чтобы тот мог вытереть пот с лица.

— Надеюсь, вы не измучаете себя преждевременно, — заметил он.

— Это из-за скуки. У всех ваших людей есть чем заниматься. А вот мне приходится только сидеть и ждать. Ожидание утомляет человека больше всего. А где капитан Рамиус?

— Спит. Ведь ему не нужно принимать участие в операции с самого ее начала?

— Не нужно, — согласился Кларк.

— Итак, в чем конкретно заключается операция? Вы можете теперь рассказать мне об этом?

— Я должен вывезти с берега двух человек, — просто ответил Кларк.

— Двух русских? Не какой-нибудь предмет? Двух человек?

— Совершенно верно.

— И вы хотите сказать, что все время занимаетесь этим? — спросил Манкузо.

— Вообще-то не все время, — признался Кларк. — Я участвовал в такой операции три года назад, и еще раз — в прошлом году. Еще две операции не состоялись, и я так и не узнал причины. Мы работаем по принципу «знать лишь то, что требуется для работы», понимаете?

— Я слышал эту фразу и раньше.

— Забавно, — произнес Кларк, словно размышляя вслух. — Готов поспорить, что те, кто принимает подобные решения, никогда не оказывались в трудном положении, когда все зависело от одного приказа...

— А те люди, которых вы забираете, — они знают?

— Нет. Им известно, что они должны быть в определенное время в определенном месте. Меня беспокоит лишь то, что их может окружать охрана КГБ, ничем не уступающая нашему спецназу. — Кларк поднял радио. — Ваша задача проста. Если я не сообщу вам соответствующую фразу соответствующим образом в соответствующее время, вам со своей подлодкой надлежит немедленно убраться отсюда.

— И бросить вас. — Это не было вопросом.

— Если только вам не захочется присоединиться ко мне в Лефортовской тюрьме. Вместе с остальным экипажем, разумеется. В прессе это раздуют в сенсацию, капитан.

— Вы тоже показались мне здравомыслящим человеком.

— Об этом слишком долго рассказывать, — рассмеялся Кларк.

— Полковник Эйк?

— Фон Эйк, — поправил Джека пилот. — Мои предки — выходцы из Пруссии. Вы доктор Райан? Чем могу быть полезен? — Джек опустился на стул. Они сидели в кабинете военно-воздушного атташе. Сам атташе, генерал ВВС, предоставил свой кабинет в их распоряжение.

— Вы знаете, на кого я работаю?

— Вроде припоминаю, что вы один из сотрудников разведки, но ко мне все это не имеет отношения. Я всего лишь шофер, верно? Важными вещами занимаются люди в гражданской одежде, — закончил полковник.

— Это в прошлом. У меня есть для вас работа,

— Что вы хотите сказать этим — работа?

— Вам она понравится, — улыбнулся Джек. Он ошибся. Работа не понравилась фон Эйку.

Ему было трудно сосредоточиться на выполнении своих официальных обязанностей. Отчасти это объяснялось невыразимой скукой самого процесса переговоров, однако главной причиной было пьянящее вино его неофициального поручения, и ум Райана сосредоточивался на нем, пока он теребил наушник, чтобы получше услышать синхронный перевод второго выступления советского делегата, повторяющего свое предложение. Проскочивший вчера намек на то, что инспекции на местах могут быть проведены в более ограниченном объеме, чем гласила предыдущая договоренность, теперь исчез. Теперь русские просили о предоставлении более широких возможностей по инспектированию американских объектов. Военные в Пентагоне будут счастливы, подумал Райан с затаенной улыбкой. Он представил себе картину: русские офицеры-разведчики обшаривают военные заводы и спускаются в подземные пусковые шахты, чтобы взглянуть на американские ракеты, — и все это под бдительным взглядом американских контрразведчиков и службы охраны Стратегических военно-воздушных сил, нервно держащих пальцы на спусковых крючках своих новых пистолетов «беретта». А парни из подводного флота, нередко относящиеся к остальной части собственного военно-морского флота как к потенциальному противнику, что подумают они, когда к ним на борт станут подниматься русские офицеры? Похоже, их не пустят дальше палубы, тогда как техники, находящиеся внутри, будут открывать крышки торпедных аппаратов под бдительными взглядами экипажа подлодок и морских пехотинцев, охраняющих базы подводных ракетоносцев. То же самое произойдет на советской стороне. Каждый офицер, включенный в состав инспекционных групп, будет сотрудником разведки, за редким исключением кадровых военных, наблюдающих за тем, что может заметить лишь специалист. Поистине поразительно! После тридцати лет непрерывных требований со стороны американцев Советы наконец согласились с предложением, что обе стороны начнут официально шпионить друг за другом. Когда это произошло во время переговоров по ограничению оружия средней дальности, американцы отреагировали на соглашение с нескрываемым недоверием: почему это русские принимают наши условия, в чем истинная причина этого?

Однако когда привыкаешь к такой мысли, понимаешь, что это прогресс. Обе стороны получат возможность узнать, чем занимается противоположная сторона и чем располагает. Ни одна из сторон не будет доверять другой. Об этом позаботятся разведывательные институты обеих сторон. Шпионы будут по-прежнему вести свою работу, разыскивая указания на то, что другая сторона старается обмануть их, собирает ракеты на секретном заводе, скрывает собранные ракеты в тайных местах для нанесения неожиданного удара. Они обнаружат такие указания, составят предварительные тревожные отчеты и попытаются уточнить полученные сведения. Профессиональная паранойя продлится дольше, чем существование самого оружия. Заключенные договоры не изменят этого, несмотря на эйфорию в прессе. Джек перевел взгляд на советского дипломата, продолжавшего говорить.

Почему? Почему вы передумали? Вы знаете, что я написал в своем обзоре национальной позиции, основанной на разведывательных данных? Пока эти сведения еще не попали в газеты, но вы могли познакомиться с ними. Там я писал, что вы поняли наконец: 1) как дорого обходятся эти проклятые железки, 2) что десяти тысяч боеголовок хватит, чтобы сжечь всю Америку восемь раз, тогда как трех или четырех раз вполне достаточно, и 3) что вы сбережете массу денег, пустив на металлолом все свои старые ракеты, те, что вы все равно не можете поддерживать в боевой готовности. Это всего лишь деловые соображения, сказал я им, а не перемена в вашей позиции. Ах да, и еще: 4) это производит отличное впечатление на общественное мнение, а вы так любите заниматься пропагандой, хотя и всякий раз терпите неудачу.

Впрочем, против этого мы не возражаем.

Как только будет заключено соглашение — а Джек считал, что так и случится, — обе стороны сберегут примерно три процента средств, выделяемых на оборону, а для русских даже пять процентов — из-за их более разнообразных ракетных систем, но проверить это трудно. Крошечная часть всех расходов на оборону, но русским этого будет достаточно, чтобы финансировать строительство нескольких новых заводов или, может быть, проложить хорошие дороги — именно в этом они больше всего нуждаются. Как распорядятся они сбереженными деньгами? И, между прочим, для чего использует их Америка? Предполагалось, что и по этому вопросу Джек должен составить обзор национальной позиции. Несколько высокопарно звучащее название, которое, в конце концов, представляет собой всего лишь официальный прогноз, а в настоящий момент Райан даже не знал, с чего начать.

Выступление русского дипломата завершилось, и был объявлен перерыв на кофе. Райан закрыл свою папку, обтянутую кожей, и вышел из зала вместе с остальными участниками заседания. Он взял стакан чая — чтобы не походить на остальных — и положил на блюдце кое-какие сладости.

— Итак, Райан, каково ваше мнение? — послышался голос Головко.

— Вопрос касается деловой стороны переговоров или это просто для соблюдения приличий? — спросил Джек.

— Если хотите, просто для соблюдения приличий.

Джек подошел к ближайшему окну и посмотрел на улицу. Придет день, пообешал он себе, и я осмотрю Москву как следует. Наверняка здесь есть что-то, заслуживающее того, чтобы это запечатлеть на пленку. Может быть, когда-нибудь разразится мир, и я смогу приехать сюда с семьей... Он повернулся. Но не сегодня, не в этом году и не на следующий. Очень жаль.

— Сергей Николаевич, если бы в мире господствовал здравый смысл, мы с вами сели бы за стол и уладили бы все разногласия за два или три дня. Черт побери, да ведь мы оба знаем, что СССР и США хотят уменьшить свой ракетно-ядерный арсенал вдвое. На протяжении всей недели мы спорили о том, за сколько часов будет предупреждена принимающая сторона о прибытии группы для проведения неплановой инспекции, но потому, что ни одна сторона" не готова принять решение по этому вопросу, мы обсуждаем проблемы, по которым уже давно достигнуто согласие, вместо того чтобы двигаться вперед. Если бы переговоры велись между мной и вами, я бы сказал — один час, вы ответили бы — восемь, и в конце концов мы согласились бы на трех или четырех...

— Четырех или пяти, — засмеялся Головко.

— Ну хорошо, четырех, — засмеялся и Джек. — Вот видите? Мы способны решить такой сложный вопрос, не так ли?

— Но ведь мы не дипломаты, — напомнил Головко. — Мы знаем, как заключать соглашения, однако не общепринятым дипломатическим способом. Мы просто решаем проблемы — вы и я — на практическом уровне. А, Иван Эмметович, мы еще сделаем из вас русского. — Он только что русифицировал имя Джека. Иван Эмметович. Джон, сын Эммета.

Снова деловой разговор, подумал Райан. Он сменил тему и решил дернуть своего собеседника за узду.

— Нет, не думаю. Здесь бывает слишком холодно. Давайте поступим следующим образом — вы идите к своему главному дипломату, ведущему переговоры, а я отправлюсь к дяде Эрни, и мы скажем им, что сумели договориться о том, что принимающая сторона получает предупреждение о неплановой инспекции за четыре часа. Прямо сейчас. Ну?

Джек увидел, что сумел потрясти Головко. На мгновение ему показалось, что Райан сделал серьезное предложение. Тут же полковник ГРУ/КГБ взял себя в руки, и даже Джек едва успел заметить, как изменилось выражение его лица. Улыбка оставалась, словно приклеенная, и, хотя губы продолжали улыбаться, веселье исчезло из его глаз и тут же вернулось. Джек не знал, насколько серьезную ошибку он только что совершил.

Почему вы не нервничаете, Иван Эмметович? — подумал Головко. Почему? Раньше вы не были таким спокойным. На приеме вы были настолько напряжены, что, казалось, вот-вот не выдержите. А вчера, когда вы передавали записку, я почувствовал пот на вашей ладони. Но сегодня вы спокойны, улыбаетесь и шутите, пытаетесь подтрунивать надо мной. Почему вы так изменились, Райан? Вы не оперативник. Ваше нервное поведение на приеме продемонстрировало это, однако сейчас вы хладнокровны, как настоящий оперативник. Почему? — спрашивал себя Головко, глядя, как участники переговоров возвращаются в зал. Все расселись вокруг длинного стола, готовые выслушивать новую серию монологов. Головко не сводил взгляда с американца.

Да, Райан совсем не нервничал, хотя в понедельник и вторник едва владел собой. Теперь он просто выглядел усталым, словно ему, как и всем, это надоело. А ведь вам, Райан, надо бы проявить неуверенность в себе, подумал Головко.

Зачем понадобилась Райану встреча с Герасимовым? И не одна — две! Почему он так нервничал перед первой встречей и после нее... а также перед второй встречей, но после второй к нему вернулось спокойствие...

Совершенно непонятно. Головко слушал жужжащие слова в своем наушнике — теперь наступила очередь американца говорить о вещах, которые уже давно согласованы, — однако думал он о другом. Перед мысленным взором Головко открылось досье Райана, хранящееся в КГБ. Райан, Джон Патрик. Сын Эммета Уилльяма Райана и Кэтрин Берк Райан, родители умерли. Женат, двое детей. Научные степени в области экономики и истории. Имеет крупное состояние. Недолго служил в корпусе морской пехоты США. Бывший биржевой брокер и преподаватель истории. Четыре года назад стал работать в ЦРУ, сначала нештатным сотрудником, после того как за год до этого был консультантом. Вскоре стал штатным сотрудником ЦРУ. Никогда не проходил обучения в оперативной школе ЦРУ в Кэмп-Пири, штат Виргиния. Райан оказывался вовлеченным в два столкновения, связанные с применением оружия, и оба раза проявил себя с лучшей стороны — это следствие подготовки в морской пехоте, решил Головко, плюс врожденные способности Райана как мужчины, что вызывало уважение у русского. Умный, храбрый, когда в этом возникает необходимость, — опасный противник. Райан служил непосредственно под руководством заместителя директора ЦРУ по разведке; известно, что он готовил немало исследовательских обзоров и оценок, основанных на разведданных... Но проведение самостоятельной разведывательной операции? У него нет для этого необходимой подготовки. К тому же его психологический профиль не соответствует такой операции. Слишком прямой, подумал Головко, не любит обманывать и хитрить. Если он пытается скрыть что-то, вы не сумеете узнать, что он скрывает, но у вас не будет сомнения, что он скрывает что-то...

Вы что-то скрывали раньше, но не теперь, верно? Так что все это значит, Иван Эмметович? И, черт побери, что это за имя Эм-мет, подумал Головко без всякой связи с происходящим.

Джек заметил, что Головко смотрит на него, и увидел вопрос в его взгляде. Этот человек далеко не глуп, подумал Джек, слушая, как Эрнест Аллен говорит о каком-то техническом аспекте проблемы. Мы думали, что он и) ГРУ, а он оказался сотрудником КГБ — или, поправился Джек, у нас создалось такое впечатление. А вдруг в нем есть что-то еще, о чем нам неизвестно?

На стоянке в аэропорту Шереметьево — место номер девять — полковник фон Эйк переминался у задней двери самолета. Перед ним работал сержант, он занимался герметической изоляцией; рядом было разложено большое количество инструментов. Эта дверь, как обычно на авиалайнерах, открывалась наружу только после того, как чуть смещалась внутрь, позволяя герметической изоляции сдвинуться в сторону. Неисправные двери приводили к гибели самолетов, причем наиболее впечатляющей катастрофой была гибель авиалайнера DC-10 под Парижем десять лет назад. Под ними, внизу, стоял охранник КГБ с автоматом. Экипаж самолета, которым командовал полковник, был вынужден проходить через контрольно-пропускные пункты. Все русские крайне серьезно относятся к проблеме безопасности, а уж сотрудники КГБ тут являются просто фанатиками.

— Не могу понять, полковник, почему вспыхивает аварийная лампочка, — заметил сержант после двадцати минут работы. — Герметизация идеальная, переключатель у лампочки в хорошем, по-видимому, состоянии — короче говоря, с дверью все в порядке. Сейчас я проверю контрольную панель в кокпите.

Тебе понятно? — хотел спросить Пауль фон Эйк у охранника КГБ, стоящего в пятнадцати футах внизу, но не мог.

Экипаж уже готовил самолет к перелету домой. Им дали пару дней, чтобы погулять по Москве. На этот раз их повезли в старинный монастырь, расположенный в сорока милях от города, причем последние десять миль проходили по тому, что в летнее время называется здесь грунтовой дорогой, но сейчас превратилось в смесь глины и снега. Для них уже была организована прогулка по Москве с гидом и охраной, и теперь члены экипажа были готовы лететь обратно. Он еще не сообщил своим людям о том, что сказал ему Райан. Время для этого наступит завтра вечером. Интересно, подумал фон Эйк, какой будет их реакция.

Заседание закончилось по графику, и советская сторона намекнула, что завтра будет в состоянии обсудить время подготовки к инспекционным поездкам. Им придется обсуждать эту проблему очень поспешно, подумал Райан, потому что американская делегация улетала завтра вечером и ей нужно вернуться домой с чем-то ощутимым после этого этапа переговоров. В конце концов, уже была достигнута неофициальная договоренность о времени проведения встречи на высшем уровне. Она состоится в Москве, весной. Какая она, Москва, будет этой весной? — подумал Райан. Интересно, возьмут ли меня в Москву для участия в церемонии подписания договора? А будет ли вообще готов договор для подписания? Нужно приложить все усилия к этому, решил Райан.

Головко наблюдал за тем, как американцы покидали здание Министерства иностранных дел, затем подозвал свой автомобиль, который доставил его в штаб-квартиру КГБ. Там он прошел прямо в кабинет председателя.

— Ну и что уступили сегодня наши дипломаты американцам? — спросил Герасимов, не тратя времени попусту.

— Думаю, завтра мы положим на стол переговоров наше предложение о сроках оповещения при неплановых инспекционных поездках. — Полковник сделал паузу, прежде чем продолжил: — Сегодня я говорил с Райаном. Его поведение заметно изменилось, и я решил, что должен сообщить об этом.

— Слушаю вас, — сказал председатель КГБ.

— Товарищ председатель, я не знаю, о чем вы говорили с ним, но он изменился настолько разительно, что вам следует знать это. — Головко рассказал о том, что увидел.

— Да, конечно. Я не могу посвятить вас в тему нашего разговора — у вас нет допуска к этой проблеме, но на вашем месте я бы не стал беспокоиться, полковник. Этим вопросом занимаюсь я лично. Спасибо, что сочли нужным поделиться со мной своими наблюдениями. Райану придется многому научиться, в частности как лучше контролировать свои эмоции. Может быть, для этого у них нет русского самообладания. — Герасимов редко шутил, но это было исключением. — Еще что-нибудь о переговорах?

— Я составлю письменный отчет и положу его вам на стол завтра утром.

— Хорошо. Можете идти. — Герасимов следил за Головко, пока тот не исчез за дверью. Проигрывать всегда неприятно, но проиграть непрофессионалу — неприятно вдвойне. Однако он проиграл, и, напомнил Герасимов себе, он ведь тоже не профессионал, а всего лишь партийный деятель, отдающий распоряжения. Принятое тогда решение уже в прошлом. Конечно, жаль, что его офицеры, принимавшие участие в операции, проводившейся в... — как там называется этот штат? — потерпели неудачу и потому получили по заслугам. Он поднял телефонную трубку и распорядился, чтобы личный секретарь организовал отправку самолетом его жены и дочери в Таллинн, столицу Эстонской Советской Социалистической Республики, следующим утром. Да, им понадобится машина с водителем. Нет, водитель будет одновременно исполнять обязанности охранника. Мало кто знает в Таллинне, какой пост занимает ее муж, да и поездка в Эстонию не была запланирована заранее, просто навестить старых друзей. Очень хорошо. Герасимов положил трубку и огляделся по сторонам. Ему будет не хватать этого — нет, не самого кабинета, а власти. Но он знал, что в случае неудачи ему будет не хватать в жизни еще большего.

— А этот полковник Бондаренко? — спросил Ватутин.

— Способный молодой офицер. Очень умный. Когда придет время, из него получится отличный генерал.

Ватутин не был уверен, как следует коснуться этой проблемы в своем окончательном докладе. Против полковника Бондаренко не было никаких подозрений, за исключением совместной работы с Филитовым. Но ведь и против Филитова в свое время не было ни малейших подозрений, несмотря на его связь с Олегом Пеньковским. Полковник Ватутин изумленно покачал головой. Об этом деле будут говорить в Академии госбезопасности на протяжении жизни целого поколения. Почему никто не заметил этого? — будут спрашивать молодые офицеры, проходящие обучение.