— А наши ребята считают, что Суслов может протянуть еще лет пять, — заметил Хардинг.

— Ну, я не врач. Если хочешь, можешь переговорить с Берни лично, однако все, что нужно, есть в этой папке. Кэти утверждает — о диабете можно сказать все, лишь заглянув в глаза.

— Сам Суслов знает, насколько он плох?

Райан пожал плечами.

— Хороший вопрос, Саймон. Такие вещи врачи своим пациентам не говорят, что особенно верно в отношении России. Полагаю, Суслова лечат политически надежные врачи с научным званием не ниже профессора. Здесь, у нас, это означало бы, что речь идет действительно о светилах медицины, знающих свое дело. А там…

Хардинг кивнул.

— Правильно. Вполне возможно, что эти коновалы знают работы Ленина лучше, чем работы Пастера. Ты когда-нибудь слышал о Сергее Королеве, главном конструкторе советских ракет? С ним связана одна очень некрасивая история. По сути дела, беднягу зарезали на операционном столе, потому что два главных хирурга терпеть не могли друг друга, и один не протянул другому руку, когда корабль дал течь. Для Запада, возможно, это и к лучшему, но Королев действительно был очень талантливым инженером, а погиб он в результате некомпетентности врачей.

— И кто-нибудь ответил за это? — спросил Райан.

— О нет, никто. Оба этих хирурга занимали слишком высокое положение и имели много влиятельных покровителей. Им ничего не грозит до тех пор, пока они не прирежут кого-нибудь из своих высокопоставленных друзей, а этого не произойдет никогда. Не сомневаюсь, оба прикрываются знающими молодыми врачами.

— Знаешь, чего не хватает России? Адвокатов. Сам я не очень-то жалую этих крючкотворов, готовых по любому поводу затаскать человека по судам, но, наверное, именно они заставляют людей ходить по струнке.

— В любом случае, на мой взгляд, Суслов скорее всего не знает о том, насколько он плох. По крайней мере, так считают наши медицинские консультанты. Согласно нашим данным, он по-прежнему пьет водку, а это ему категорически противопоказано. — Хардинг поморщился. — А займет место Суслова Александров, еще менее приятный тип, чем его шеф. Надо будет проследить за тем, чтобы обновить досье на него.

Он сделал пометку.

Что касается Райана, тот продолжил знакомиться с утренними материалами, после чего ему предстояло заняться основной работой. Грир хотел, чтобы Райан изучил работу высшего управленческого звена советской оборонной промышленности и разобрался, как функционирует эта отрасль экономики. Эти исследования Райану предстояло проводить совместно с Хардингом, используя как американские, так и английские данные. Подобное задание как нельзя лучше устраивало Джека, тяготеющего к академическому анализу. Возможно, после этого его заметят наверху.

Ответное сообщение поступило в 11:32. «В Риме работают быстро,» — подумал Зайцев, приступая к расшифрованию. Работа эта требовала некоторого времени, но как только она будет закончена, он сразу же позвонит полковнику Рождественскому. Майор взглянул на часы на стене. Желудок у него уже начинал недовольно ворчать, однако с перерывом на обед придется повременить: срочная работа не допускала отлагательств. Единственным приятным моментом было, пожалуй, то, что полковник Годеренко начал зашифрование с первой строчки страницы 285.

«Итак, — подумал Зайцев, — резидент отнесся к этой затее без особого энтузиазма.» Интересно, прислушается ли Юрий Владимирович к совету профессионала, знакомого с положением дел лучше кого бы то ни было? Однако Зайцев понимал, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции. Сняв трубку, он набрал номер.

— Полковник Рождественский слушает, — ответил резкий голос.

— Докладывает майор Зайцев из центра связи. Товарищ полковник, пришел ответ на сообщение «три шестерки».

— Уже иду, — сказал Рождественский.

Верный своему слову, полковник уже через три минуты проходил через контрольно-пропускной пункт. К этому времени Зайцев успел вернуть шифровальный блокнот в хранилище. Ответ Годеренко и расшифрованный текст сообщения он положил в конверт из плотной бумаги, который протянул вошедшему полковнику.

— Кто-нибудь, кроме вас, читал это? — первым делом спросил Рождественский.

— Никак нет, товарищ полковник, — ответил Зайцев.

— Очень хорошо.

Не сказав больше ни слова, полковник Рождественский вышел. Зайцев тоже встал из-за стола и направился в столовую обедать. Великолепная еда была одним из плюсов работы в центральном управлении.

По пути в столовую Олег Иванович заглянул в туалет, чтобы вымыть руки. У него из головы никак не выходил утренний обмен секретными сообщениями. Юрий Андропов хочет физически устранить папу римского, а резиденту в Риме это не по душе. Зайцев не должен был иметь никаких собственных взглядов. Он был лишь звеном в линии связи. Высшему руководству Комитета государственной безопасности и в голову не приходило, что у рядовых сотрудников могут быть собственные мысли…

…и даже совесть…

Встав в конец длинной очереди, Зайцев взял металлический поднос и столовые приборы. Он остановил свой выбор на поджарке из говядины с четырьмя толстыми ломтями черного хлеба и большом стакане чая. Кассирша взяла с него пятьдесят пять копеек. Те, с кем обычно обедал Зайцев, уже поели, поэтому Олег Иванович пристроился с краю к столу, за которым сидели незнакомые ему люди. Они оживленно обсуждали футбол, но он не принял участия в разговоре, погруженный в свои мысли. Поджарка оказалась очень вкусной, как и хлеб, горячий, только что из духовки. Единственное, что было плохо — в общем зале не было приличных столовых приборов, таких, какими могли похвастаться комнаты отдыха начальства на верхних этажах. Здесь были обычные алюминиевые ложки и вилки, которыми пользовались простые советские люди. В общем-то, есть можно было и такими, однако Зайцеву было очень непривычно орудовать этими легкими, как пушинка, приборами.

«Значит, — размышлял он, — я был прав. Председатель действительно собирается убить папу римского.» Зайцев не был человеком религиозным. За всю свою жизнь он ни разу не посещал церковь — если не считать походов в огромные соборы, после Октябрьской революции преобразованных в музеи. О религии Олег Иванович знал только то, что вбила ему в голову советская пропаганда в школе и университете. Однако кое-кто из его одноклассников признавался в том, что верит в бога, а Зайцев не донес на них — просто потому, что это претило его натуре. Сам он никогда особо не задумывался о главных вопросах жизни и смерти. Жизнь в Советском Союзе была по большей части ограничена днем сегодняшним, а также вчерашним и завтрашним. Экономические реалии просто не позволяли заглядывать далеко вперед. Простой советский гражданин не мог купить себе загородный дом, не мог мечтать о роскошной машине, не мог откладывать деньги на то, чтобы придумать что-нибудь необычное на отпуск. Навязав народу так называемый «социализм», правительство Советского Союза позволяло — а по сути дела, заставляло всех и каждого стремиться к одному и тому же, независимо от личных вкусов, то есть, вставать в длинную очередь, записываться в бесконечный список и ждать, когда назовут твою фамилию. При этом еще приходилось быть готовым к тому, что тебя грубо оттолкнет какой-нибудь партийный функционер, занимающей более высокое положение, — хотя нет, такие люди имели доступ к особым, привилегированным кормушкам. Жизнь Зайцева ничем не отличалась от жизни миллионов его сограждан: они чувствовали себя бычками, которых откармливают в телятнике. За ними относительно неплохо ухаживали и давали одну и ту же еду без изысков, в одно и то же время, изо дня в день. Куда ни кинь взгляд — везде серая однообразная рутина бесконечной вереницы похожих друг на друга дней, которая для Зайцева скрашивалась лишь сообщениями, проходившими через него. Он не должен был вникать в их содержание и уж тем более запоминать, но, не имея возможности ни перед кем высказаться, Олег Иванович размышлял над ними, погрузившись в уединение своего рассудка. Сегодня у него в голове оставался лишь один обитатель, упорно не желающий умолкнуть. Он носился, как хомячок в колесе, вперед и вперед, но неизменно возвращаясь на то же самое место.

Андропов хочет убить папу римского.

Зайцеву уже приходилось переправлять приказы о физическом устранении того или иного человека. Всего лишь несколько раз. КГБ постепенно отходил от этой практики. В последнее время участились провалы. Какими бы высокими ни были профессиональное мастерство и ловкость оперативных агентов, службы безопасности иностранных государств оказывались значительно умнее и более подготовленными. С бесконечным терпением они выжидали, словно затаившийся в засаде паук, ничем не выдавая себя, но стоило лишь КГБ пожелать смерти какого-то человека и заняться ее подготовкой, как тотчас же находились свидетели и улики, ибо на помощь шапки-невидимки, увы, можно было рассчитывать только в детских сказках.

Гораздо чаще через Зайцева проходили донесения о перебежчиках или тех, кто только подозревался в намерении переметнуться к врагу, — или, что было не менее страшно, о «двойных» агентах и сотрудниках, работавших на противника. Олег Иванович сталкивался с приказами, в которых тот или иной сотрудник отзывался домой для «консультаций», после чего, как правило, он уже не возвращался в страну. Какой именно удел ждал предателей на родине, никто точно не знал, — приходилось довольствоваться лишь слухами, от которых мурашки шли по коже. Одного офицера, заподозренного в измене, якобы живого бросили в печь крематория, чем в свое время занималось гестапо. Зайцев слышал, что эту жуткую расправу засняли на кинопленку: об этом ему поведали те, кто говорил с теми, кто видел тех, кто смотрел этот фильм. Однако сам Олег Иванович фильм не видел, как не видел его никто из его знакомых. Наверное, даже у жестокости КГБ есть свои пределы. Нет, в основном говорили про расстрелы — причем солдатам якобы приходилось стрелять по несколько раз, чтобы добить жертву, — или про выстрел из пистолета в затылок, чем в свое время развлекался сам Лаврентий Берия. А вот в эти рассказы верили все. Зайцев видел фотографии Берии, с которых буквально капала кровь. Да и Железный Феликс, несомненно, проделывал то же самое, попивая чаек с баранками. Именно при этом человеке понятие «беспощадность» приобрело новый, зловещий смысл.

И все же все сходились во мнении, хотя прямо об этом никто и не говорил, что Комитет государственной безопасности действует все более цивилизованно. Более тонко и изящно. Разумеется, предателей расстреливали, но только после суда, на котором им предоставлялась возможность объяснить свои поступки, а если они невиновны, доказать это. Оправдательных приговоров такие суды практически не выносили, но только потому, что государство преследовало исключительно тех, кто действительно был виновен. Следователи Второго главного управления КГБ считались самыми опытными в стране; и именно они внушали самый большой ужас. Считалось, что они никогда не ошибаются и их невозможно обмануть — и в этом они были равны богам.

Но только советское государство утверждало, что никаких богов нет.

Ну, значит, это обыкновенные люди, мужчины… и женщины. Всем было известно про так называемую «Воробьиную школу», где готовили агентов-женщин. Мужчины обычно говорили об этой школе с двусмысленными ухмылками и многозначительными взглядами. «Ах, как хорошо было бы попасть туда в качестве инструктора, или, еще лучше, инспектора!» — мечтали они. Да к тому же еще получать за это зарплату. Как не переставала повторять его Ирина, все мужчины — свиньи. «Но, — с сожалением подумал Зайцев, — наверное, неплохо время от времени становиться свиньей.»

Убить папу римского — но зачем? Он не представляет для Советского Союза никакой угрозы. Сам Сталин однажды пошутил: «Сколько дивизий есть в распоряжении папы римского?» Так зачем же убивать этого человека?

Даже резидент КГБ в Риме не советует это делать. Годеренко опасается политических отголосков. Сталин приказал убить Троцкого и послал в Мексику сотрудника КГБ, сознавая, что того за это преступление будет ждать длительное тюремное заключение. И сотрудник выполнил приказ, верный делу партии. Об этом героическом подвиге рассказывали слушателям Высшей школы КГБ, не забывая добавлять, что «в настоящее время мы больше не прибегаем к подобным методам.» Не называя прямо эти методы нецивилизованными. Да, действительно КГБ постепенно менял стиль работы.

Но так было до недавнего времени. До сегодняшнего дня. И даже резидент выступает против. Почему? Потому что не хочет, чтобы его ведомство — и его страна! — вели себя настолько нецивилизованно?

Или потому, что подобная акция станет более чем глупой? Потому что речь идет о чем-то неправом? Понятия «правый» и «неправый» были чуждыми для граждан Советского Союза. По крайней мере, в том смысле, в каком эти понятия воспринимались во всем остальном мире. Мораль в стране заменили соображения политической корректности. То, что служит интересам советской политической системы, достойно похвалы. Ну а все остальное… заслуживает смерти?

Но кто определяет, что есть что?

Люди.

Люди, не знающие моральных принципов в том смысле, в котором это понимают во всем мире. Для них не существует бога, который определил бы, где добро, а где зло.

И все же…

И все же в сердце каждого человека существуют врожденные понятия о добре и зле. Убить другого человека — это зло. На то, чтобы лишить кого-то жизни, нужны очень веские причины. Однако оценивают, взвешивают эти причины тоже люди. Тот самый человек, занимающий тот самый пост, обладающий достаточной властью, вправе принимать решение убить кого-то — почему?

Потому что так сказали Маркс и Ленин.

Именно так давным-давно определило правительство Советского Союза.

Намазав маслом последний кусок хлеба, Зайцев вытер им соус с тарелки.

Он сознавал, что подобные мысли являются опасными, очень опасными.

Советское общество не поощряло и, больше того, даже не допускало инакомыслия. Мудрость коммунистической партии не подвергалась критике.

И уж определенно не здесь. В столовой центрального управления КГБ никто и никогда не решался оспорить вслух правоту партии и отчизны, которой она служит. О да, изредка возникали споры по поводу тех или иных тактических приемов, но даже эти разговоры велись в рамках, более высоких и неприступных, чем кирпичные стены Кремля.

Зайцев размышлял о том, что моральные устои его родины были предопределены немецким евреем, прожившим почти всю свою жизнь в Лондоне, и сыном царского чиновника, который просто не очень-то жаловал царя после того, как его авантюрист-брат был казнен за попытку покушения на монаршую особу. Этот человек укрылся в самом капиталистическом из государств, в Швейцарии, а потом его переправили на родину немцы в надежде на то, что ему удастся свергнуть царское правительство, что позволит Германии одержать победу над своими противниками на Западном фронте во время Первой мировой войны. Все это мало напоминало великий план построения светлого будущего для всего человечества, начертанный божественной рукой, не так ли? Все то, что использовал Ленин в качестве модели преобразования своей страны — а через нее и всего мира, — он почерпнул из работ Карла Маркса, из работ его друга Фридриха Энгельса, а также из своих собственных взглядов на переустройство государства, главой которого он стал.

Единственным отличием марксизма-ленинизма от религии было отсутствие верховного божества. Обе системы требовали полного подчинения, обе утверждали о своей фундаментальной правоте. Но только советская власть проявляла себя, распоряжаясь жизнью и смертью людей.

Советское государство громогласно заявляло, что его основной задачей является деятельность на благо рабочих и крестьян во всем мире. Однако право решать, кого именно считать рабочими и крестьянами, присвоило себе высшее руководство страны, и эти люди жили в роскошных дачах и просторных, многокомнатных квартирах, разъезжали в машинах с личными водителями… и имели привилегии.

И какие привилегии! Зайцеву нередко приходилось пересылать сообщения о женском белье и косметике, которую заказывали для своих жен, дочерей и любовниц те, кто работал в этом здании. Эти вещи, которые не мог производить Советский Союз, как правило, переправлялись с Запада дипломатическим багажом. Номенклатура жаждала всего этого, а также западногерманских холодильников и газовых плит. Наблюдая за тем, как проносятся по центральным улицам Москвы большие шишки в правительственных ЗИЛах, Зайцев понимал, какие чувства испытывал в отношении царя Владимир Ленин. Монархи заявляли, что их власть ниспослана свыше. Лидеры партии заявляли, что они занимают свое высокое положение согласно воле народа.

Но только воля народа была тут ни при чем. В западных странах власть была выборной — и хотя «Правда» не переставала поносить демократические устои этих стран, выборы в них действительно были настоящими. Сейчас к руководству Англией пришла женщина с отталкивающей внешностью, а Америку возглавил престарелый фигляр-актер, но оба этих деятеля были избраны народами своих стран, а прежних руководителей выбор народа отправил в отставку. Обоих лидеров в Советском Союзе не любили, и через Зайцева прошло множество официальных запросов выяснить их психическое состояние и основополагающие политические взгляды; тревога, звучавшая в этих сообщениях, не вызывала сомнений, и сам Зайцев разделял ее. Однако какими бы отталкивающими и непредсказуемыми ни были эти лидеры, их выбрал народ. А вот советский народ определенно не выбирал нынешнюю когорту князьков, членов Политбюро, которые управляли страной.

И вот сейчас эти коммунистические князьки замыслили расправиться с польским священником, занявшим высший сан в Католической церкви. Но каким образом папа римский может угрожать родине? Под его началом нет никаких воинских формирований. Значит, он представляет собой политическую угрозу? Но как? Формально Ватикан является самостоятельным государственным образованием — однако государство, не располагающее военной мощью, это ничто. А если бога нет, то власть папы, какой бы она ни была, есть иллюзия, нечто такое же неуловимое, как дым от сигареты. А Советский Союз располагает самой мощной армией на земле, о чем постоянно твердят в телепередаче «Служу Советскому Союзу!», которую смотрят все от мала до велика.

Так зачем же убивать человека, не представляющего никакой угрозы? Неужели он способен заставить взмахом жезла расступиться океан или наслать на землю мор? Разумеется, нет.

«А убийство безобидного человека является преступлением,» — мысленно подвел итог своим размышлениям Зайцев. Впервые за все время работы в доме номер два по площади Дзержинского Олег Иванович дал волю своим мыслям, перешагнул запретную черту. Он задал себе вопрос и нашел на него ответ.

Конечно, было бы очень хорошо, если бы Зайцев мог поделиться с кем-нибудь своими соображениями, но, разумеется, об этом не было и речи. Это лишало его своеобразного предохранительного клапана, позволяющего разобраться в собственных чувствах и привести их к общему знаменателю. Законы и порядки Советского Союза вынуждали Зайцева вариться в собственном соку, снова и снова мусолить свои мысли до тех пор, пока они в конечном счете не выстраивались в строгом порядке, ведущем к единственному решению. И в том, что советское государство не одобрило бы это решение, была вина исключительно самого государства.

Пообедав, Зайцев допил чай и закурил сигарету, однако этот созерцательный акт нисколько не успокоил его душу. Хомячок по-прежнему беспокойно носился по колесу. Однако никто из находящихся в столовой этого не замечал. Тем, кто видел Зайцева, Олег Иванович казался обычным человеком, наслаждающимся в одиночестве послеобеденной сигаретой. Подобно всем советским людям, Зайцев умел скрывать свои чувства. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Он лишь время от времени смотрел на настенные часы, чтобы вовремя вернуться на рабочее место после обеденного перерыва — обычный государственный служащий, один из множества, работающих в этом здании.

А на последнем этаже все обстояло по-другому. Полковнику Рождественскому не хотелось отрывать председателя от обеда, поэтому он сидел у себя в кабинете, уставившись на медленно ползущие стрелки часов, и жевал бутерброд, не притрагиваясь к тарелке супа. Как и Андропов, Рождественский курил американские сигареты «Мальборо», более мягкие и качественные по сравнению с советскими. Страстью к хорошим сигаретам он заразился на оперативной работе за границей. Сейчас, являясь высокопоставленным сотрудником Первого главного управления КГБ, Рождественский имел возможность покупать «Мальборо» в специальном закрытом магазине в центральном управлении. Американские сигареты были дорогими даже для тех, кто получал зарплату в инвалютных рублях, но Рождественский пил дешевую водку, что отчасти уравнивало его затраты. Дожидаясь вызова к председателю, полковник гадал, как тот отнесется к ответу Годеренко. Руслан Борисович считался очень способным резидентом, осторожным и вдумчивым. Он занимал достаточно высокое положение, чтобы иметь возможность спорить с начальством, что и произошло сейчас. В конце концов, задача Годеренко состояла в том, чтобы отправлять в Москву достоверную информацию, и если у него возникали опасения, что та или иная операция может его скомпрометировать, он был просто обязан предупредить об этом. К тому же, в сообщении Андропова не было прямых приказов — лишь просьба оценить ситуацию. Так что, скорее всего, Руслан Борисович не навлечет на себя гнев Андропова. Однако председатель, возможно, рявкнет, а в этом случае выслушивать его гнев придется тому, кто находится под рукой, то есть ему, полковнику А. Н. Рождественскому. И ничего хорошего в этом не будет. Его положение одновременно внушало зависть и вызывало страх. Входя в ближайшее окружение председателя КГБ, Рождественский мог нашептывать ему на ухо, однако при этом он находился также и в непосредственной близости от его зубов. В истории КГБ были нередки случаи, когда кому-то приходилось отвечать за чужие ошибки. Однако в данном случае это было маловероятно. Хотя и, бесспорно, человек крутой, Андропов при этом был достаточно справедливым. И все же не было ничего хорошего в опасном соседстве с пробудившимся вулканом.

На столе у Рождественского зазвонил телефон прямой связи.

— Председатель готов вас принять, товарищ полковник, — сказал личный секретарь Андропова.

— Спасибо.

Встав, полковник прошел по коридору.

— Пришел ответ от полковника Годеренко, — доложил Рождественский, протягивая расшифрованное сообщение.

Пробежав сообщение взглядом, Андропов нисколько не удивился, и к нескрываемому облегчению Рождественского, не вышел из себя.

— Я так и предполагал. Алексей Николаевич, похоже, наши люди начисто растеряли дерзость и отвагу, ты не находишь?

— Товарищ председатель, резидент изложил вам свое профессиональное видение проблемы, — ответил полковник.

— Продолжай, — распорядился Андропов.

— Товарищ председатель, — начал Рождественский, тщательно подбирая слова, — операцию, подобную той, которую вы, по-видимому, рассматриваете, сопряжена с неизбежным политическим риском. Священник обладает значительным влиянием, каким бы иллюзорным оно ни было. Руслан Борисович беспокоится, что акция в отношении священника может отрицательно сказаться на его возможностях по сбору информации, а именно это, товарищ председатель, и является его основной задачей.

— Предоставь оценивать политический риск мне, а не полковнику Годеренко.

— Вы совершенно правы, товарищ председатель, однако именно он наш резидент в Риме, и его работа заключается в том, чтобы сообщать вам все, что он считает нужным. Если Годеренко не сможет выполнять свои задачи в полном объеме, это обернется для нас существенными потерями, как прямыми, так и косвенными.

— Насколько существенными?

— Предсказать заранее это невозможно. Агентурная сеть в Риме насчитывает несколько очень эффективно действующих агентов, собирающих о блоке НАТО разведывательную информацию политического и военного плана. Сможем ли мы обойтись без нее? Да, думаю, сможем, и все же этого лучше не допускать. Наличие человеческих факторов в значительной степени затрудняет прогнозирование. Вы же понимаете, что управление агентурной сетью — это не наука, а искусство.

— Ты мне уже говорил это, Алексей.

Андропов устало потер глаза. Рождественский отметил, что председатель выглядел сегодня каким-то осунувшимся. Неужели его снова донимает больная печень?

— Наши агенты — люди, а у каждого человека есть свои индивидуальные особенности. От этого никуда не деться, — наверное, в сотый раз объяснил Рождественский.

Могло быть и хуже; Андропов иногда все же прислушивался к тому, что ему говорили. Про большинство его предшественников нельзя было сказать и это. Вероятно, умение слушать объяснялось высоким интеллектуальным потенциалом Юрия Владимировича.

— Вот почему мне так нравятся технические средства разведки, — проворчал председатель КГБ.

Рождественский отметил, что эту фразу повторяли многие. Проблема состояла в том, чтобы перехватывать и дешифровывать сообщения, передаваемые по каналам связи. В области криптографии Запад намного опередил Советский Союз, даже несмотря на то, что КГБ удалось внедрить своих агентов в ведомства, отвечающие за защиту информации. В частности, американское АНБ и английский ЦПС постоянно работали над тем, чтобы взломать советские шифры, и — были опасения — время от времени им это удавалось. Вот почему КГБ вынужден был полагаться на одноразовые шифровальные блокноты, не доверяя больше ничему.

— Насколько это надежно? — спросил Райан у Хардинга.

— Мы считаем, Джек, что это достоверный документ. Частично он составлен по материалам открытых источников, но большую часть составляют данные, подготовленные для Совета министров. На таком высоком уровне русские уже предпочитают не лгать самим себе.

— Это еще почему? — раздельно произнес Райан. — Если во всех остальных местах это происходит сплошь и рядом?

— Но тут речь идет о конкретных вещах, об оружии, которое поставляется в армию. Если оно не поступит, это будет сразу же обнаружено, и возникнут вопросы. В любом случае, — продолжал Хардинг, смягчая свой тон, — самый важный материал в этой подборке связан с вопросами политики, а здесь ложью мало что добьешься.

— Возможно. В прошлом месяце я поднял большой шум у нас в Лэнгли, когда мне на глаза попался отчет о состоянии советской экономики, который должен был лечь на стол президенту. Я тогда заявил, что эта информация не может соответствовать действительности, но человек, подготовивший материал, высокомерно заявил, что то же самое видят на заседаниях члены Политбюро…

— И что ты на это ответил, Джек? — прервал его Хардинг.

— Саймон, я сказал, что эта информация просто не может быть правдой, для каких бы больших советских шишек она ни готовилась. Отчет был чушью от начала и до конца — что заставило меня гадать, каким образом, черт побери, Политбюро определяет политику, когда данные, на которых основываются решения, взяты из Зазеркалья, где блуждала Алиса. Знаешь, когда я служил в морской пехоте, нас пугали, что Иван Иванович — русский солдат — имеет рост десять футов. На самом деле это не так. Возможно, их много, но на самом деле они даже более мелкие, чем мы, потому что плохо питаются в детстве, и оружие у них хреновое. АК-47 — неплохой автомат, но я ни за что не променяю на него М-16. А автомат по своему устройству значительно проще переносной радиостанции. Поэтому я залез в данные ЦРУ и выяснил, что тактические радиостанции, которые используются в Красной Армии, это полное дерьмо. Так что в конце концов выяснилось, что я все же был прав. Итак, Саймон, подвожу итог: Политбюро лгут, когда докладывают о состоянии экономики. А уж если лгут этим людям, полагаться нельзя ни на что.

— И что в конечном счете сталось с отчетом для президента?

— Он все-таки попал к нему на стол, но с пятью страницами моего дополнения. Надеюсь, у президента хватило терпения добраться до них. Говорят, Рейган очень внимательно знакомится со всеми документами. Так или иначе, я только хочу сказать, что вся политика русских основана на лжи, и, возможно, нам следует подумать о том, как лучше постигать реалии их жизни. На мой взгляд, Саймон, советская экономика находится в полной заднице. Она просто не может функционировать так эффективно, как об этом говорят. В противном случае мы бы наблюдали позитивные перемены в продукции, которую выпускают русские. Однако ведь этого не происходит, не так ли?

— Как можно бояться государства, которое не может само себя прокормить?

— Совершенно верно, — кивнул Райан.

— Но во время Второй мировой войны…

— В 1941 году на Советский Союз напала страна, которую русские всегда недолюбливали, и при том Гитлер оказался настолько глуп, что не смог обратить себе на пользу недовольство советского народа своим собственным правительством. Он начал проводить на захваченных территориях расовую политику, которая, наоборот, толкнула русских обратно в объятия Джо Сталина. Так что в данном случае это сравнение неприемлемо. Советский Союз нестабилен в основе своей. Почему? Потому что это несправедливое общество, а стабильное несправедливое общество просто невозможно. Советская экономика… — Райан помолчал. — Знаешь, надо найти какой-нибудь способ использовать это в наших целях…