Глава шестая

Но не слишком близко

Новое всегда представляет для человека интерес, и в отношении хирургов это тоже справедливо. Пока Райан читал газету, Кэти смотрела, не отрываясь, из окна поезда. День снова был ясный и солнечный, и небо голубизной могло сравниться с глазами красавицы-жены Джека. Сам Райан уже успел более или менее запомнить дорогу, и однообразие неизменно навевало на него сонливость. Уютно устроившись в углу дивана, он почувствовал, как тяжелеют веки.

— Джек, ты собираешься заснуть? А что если мы пропустим нашу остановку?

— Мы приедем на вокзал, — объяснил муж. — Поезд не просто остановится там; он дальше никуда не пойдет. К тому же, никогда не стой, если есть возможность сидеть, и никогда не сиди, если есть возможность лежать.

— Кто сказал тебе эту чушь?

— Мой комми, — закрывая глаза, промолвил Джек.

— Кто?

— Филипп Тейт, сержант-комендор морской пехоты Соединенных Штатов. Он служил в том взводе, которым я командовал до тех пор, пока не погиб при катастрофе вертолета, — полагаю, служит до сих пор.

Райан до сих пор на каждое Рождество отправлял своему бывшему подчиненному поздравительную открытку. Если бы Тейт тогда сплоховал, хромая шутка о «гибели» Райана, возможно, была бы не так далека от действительности. Тейт и фельдшер второго класса военно-морского флота по имени Майкл Бернс зафиксировали Райану спину и тем самым по меньшей мере спасли его от травмы позвоночника, которая сделала бы его навсегда калекой. Бернс также получал открытку на Рождество.

Минут за десять до прибытия на вокзал Виктории Райан протер глаза и уселся прямо.

— Добро пожаловать в мир тех, кто не спит, — язвительно заметила Кэти.

— К середине следующей недели ты будешь вести себя так же.

Она презрительно фыркнула.

— Для бывшего морского пехотинца ты слишком ленивый.

— Дорогая, когда делать нечего, можно потратить это время с пользой для себя.

— Что я и делаю.

Кэти показала последний номер медицинского журнала «Ланцет».

— И о чем ты читала?

— Ты все равно не поймешь, — ответила она.

И это действительно было так. Познания Райана в биологии ограничивались лягушкой, препарированной в старшей школе. Кэти также проделывала эту операцию, но затем она, вероятно, зашила лягушку обратно и отпустила ее прыгать в болото. Кроме того, Кэти умела сдавать карты, как профессиональный банкомет из Лас-Вегаса, что не переставало поражать ее мужа каждый раз, когда он это наблюдал. Зато она совершенно не умела обращаться с пистолетом. Как, вероятно, и большинство врачей. А здесь, в Англии, огнестрельное оружие считалось чем-то нечистым даже полицейскими, из которых лишь некоторым позволялось носить его при исполнении служебных обязанностей. Забавная страна.

— Как мне добраться до клиники? — спросила Кэти, когда поезд, сбавляя скорость, застучал на стрелках, приближаясь к конечной остановке.

— В первый раз возьми такси. Потом можно будет ездить на метро, — предложил Джек. — Город незнакомый, потребуется какое-то время, чтобы в нем освоиться.

— Как тут народ, спокойный? — поинтересовалась Кэти.

Этот вопрос был вызван тем, что она родилась и выросла в Нью-Йорке, а затем работала в центре Балтимора, где приходилось постоянно держать ухо востро.

— Получше, чем тот, с которым тебе приходилось сталкиваться в клинике Гопкинса. Здесь огнестрельные ранения ты встретишь нечасто. И люди, все как один, очень вежливые. Как только понимают, что ты американец, все сразу же наперебой стремятся чем-нибудь угодить.

— Да, вчера в бакалейном магазине меня встретили очень любезно, — подтвердила Кэти. — Но, знаешь, здесь нигде нельзя достать виноградного сока.

— Господи, какая отсталая нецивилизованная страна! — воскликнул Джек. — Тогда придется покупать для Салли имбирное пиво местного производства.

— Ах ты болван! — рассмеялась Кэти. — Ты, наверное, забыл, что наша Салли жить не может без виноградного сока, а также без вишневого с витамином С. А здесь есть только черносмородиновый. Я побоялась его покупать.

— Да, и говорить она тоже научится странно.

Джек нисколько не переживал по поводу маленькой Салли. Дети умеют привыкать ко всему. Быть может, Салли даже сможет усвоить правила крикета. Если так, она объяснит эту непостижимую игру своему отцу.

— Господи, здесь курят абсолютно все, — заметила Кэти, когда поезд прибыл на вокзал Виктории.

— Дорогая, смотри на это, как на перспективный источник доходов всех врачей.

— Курение — это очень страшный и глупый способ губить здоровье.

— Да, дорогая, ты совершенно права.

Каждый раз, когда Джек выкуривал сигарету, дома ему устраивали грандиозный скандал. Что ж, в этом еще один недостаток иметь жену-врача. Разумеется, Кэти была права, и Джек это прекрасно понимал, но каждый человек имеет право хотя бы на один недостаток. За исключением Кэти. Если у нее и был хоть какой-то недостаток, она это мастерски скрывала.

Поезд остановился. Райан и жена встали и открыли дверь купе.

Выйдя из вагона, они влились в поток клерков, спешащих на работу. «Совсем как Центральный железнодорожный вокзал в Нью-Йорке, — подумал Джек, — но только народа чуть поменьше.» Вокзалов в Лондоне было несколько; они расползлись в разные стороны от центра, словно щупальца осьминога. Перрон был достаточно широким и удобным, и люди вели себя здесь гораздо вежливее, чем это когда-либо случится в Нью-Йорке. Час пик есть час пик, но английская столица обладала своеобразным налетом взаимной вежливости, которая не могла не нравиться. Даже Кэти вскоре обязательно будет восторгаться ей. Райан вывел жену на улицу к цепочке такси, застывших у обочины. Они подошли к первой машине.

— Клиника Хаммерсмита, — сказал водителю Райан.

Он поцеловал жену.

— Увидимся сегодня вечером, Джек.

Кэти умела в любой обстановке заставить его улыбнуться.

— Желаю тебе хорошо поработать, малыш.

С этими словами Райан направился в противоположную сторону. В глубине души он был очень недоволен тем обстоятельством, что Кэти была вынуждена работать. Его мать не работала ни одного дня в жизни. Отец Джека, подобно всем мужчинам своего поколения, считал, что кормить семью — задача мужчины. Эммету Райану было по душе, что его сын женился на враче, однако его шовинистические взгляды на положение женщины в семье каким-то образом передались Джеку, несмотря на то, что Кэти зарабатывала гораздо больше мужа, вероятно, потому, что хирурги-офтальмологи представляли большую общественную ценность, чем сотрудники аналитической разведки. Или, по крайней мере, так считал рынок. Что ж, Райан не может заниматься тем, чем занимается его жена, а она не может заниматься тем, чем занимается он, и с этим ничего не поделаешь.

Охранник в форме у входа в Сенчури-Хауз, узнав Райана, улыбнулся и приветливо помахал рукой.

— Доброе утро, сэр Джон.

— Здравствуйте, Берт.

Райан вставил карточку в щель. Дождавшись, когда замигает зеленый огонек, он прошел через турникет. Отсюда до лифта было всего несколько шагов.

Саймон Хардинг тоже лишь только что вошел в кабинет.

Обычный обмен приветствиями:

— Доброе утро, Джек.

— Привет, — проворчал Джек, направляясь к своему столу.

Его уже ждал большой конверт из плотной бумаги. Наклейка гласила, что конверт доставили из американского посольства на Гросвенор-сквер. Вскрыв конверт, Райан увидел, что это был отчет о состоянии здоровья Михаила Суслова, составленный врачами клиники Гопкинса. Пролистав страницы, Джек нашел одну подробность, о которой успел забыть. Берни Кац, дотошный и придирчивый даже для врача, оценивал диабет, которым страдал Суслов, как перешедший в опасную стадию, и предсказывал, что главному коммунистическому идеологу жить осталось недолго.

— Вот, Саймон, взгляни. Тут говорится, что главный коммуняка в действительности болен еще серьезнее, чем кажется.

— А жаль, — заметил Хардинг, принимая отчет, не переставая при этом возиться с трубкой. — Знаешь, Суслов — очень неприятный тип.

— Я тоже так слышал.

Следующими в папке лежали утренние сводки. Они имели пометку «Секретно», но означало лишь то, что содержимое этих сводок появится в газетах не раньше, чем через день-два. И все же это были весьма любопытные документы, потому что иногда в них указывались источники информации, а это говорило о том, насколько она достоверна. Примечательно, что далеко не вся информация, получаемая разведывательными службами, является достаточно надежной. Значительную ее часть можно охарактеризовать как политические сплетни, потому что этим грешат даже в высших властных структурах. Среди политиков, как и в любом другом месте, тоже есть немало завистливых и мстительных мерзавцев. Особенно в Вашингтоне. И, вероятно, в еще большей степени в Москве? Джек спросил об этом у Хардинга.

— О да, тут ты совершенно прав. В советском обществе так много зависит от статуса, и подковерная борьба бывает… знаешь, Джек, в каком-то смысле ее можно считать национальным видом спорта. Я хочу сказать, что и мы, разумеется, не безгрешны, но в России это принимает чудовищные масштабы. Должно быть, такие порядки царили при дворе средневековых властителей — каждый божий день людям приходится сражаться за свое общественное положение. Наверное, в главных государственных ведомствах идет смертельная борьба за выживание.

— И как это влияет на информацию, которая поступает к нам?

— Я нередко жалею о том, что во время учебы в Оксфорде не прослушал курс психологии. Конечно, у нас работают штатные психологи — как, не сомневаюсь, и у вас в Лэнгли.

— Да. Я знаком кое с кем из наших мозговедов. В основном, из своего отделения, но также из отделений "С" и "Т". Однако, на мой взгляд, мы не уделяем этому достаточного внимания.

— Что ты хочешь этим сказать, Джек?

Райан вытянулся в кресле поудобнее.

— Пару месяцев назад мне довелось побеседовать с одним из коллег Кэти из клиники Гопкинса по имени Соломон; он нейропсихиатр. Очень своеобразная личность. Светлая голова — профессор, заведующий отделением. Так вот, этот Соломон мало верит в то, что больных необходимо укладывать в койку и вести с ними беседы. Он считает, что большинство психических расстройств является следствием химического дисбаланса головного мозга. В свое время за подобную крамолу его едва не выгнали из клиники, но по прошествии двадцати лет выяснилось, что он был прав. Ну да ладно, я не об этом. Соломон заверил меня, что почти все политики в чем-то похожи на кинозвезд. Они окружают себя толпой лизоблюдов и подхалимов, которые нашептывают им на ухо сладкую лесть, — и через какое-то время начинают сами верить в это, потому что им очень хочется верить. Для них политика — увлекательная игра, в которой важен сам процесс, а не конечный результат. Они отличаются от нормальных людей. Политики не производят ничего реального: они только делают вид. В «По совету и с согласия»32 есть хорошая фраза: «Вашингтон — город, где, имея дело с людьми, приходится исходить не из того, кто они на самом деле, а из того, за кого они себя выдают.» Если эти слова справедливы в отношении Вашингтона, насколько более справедливы они должны быть в отношении Москвы? Там политикой является абсолютно все. Советские политические деятели имеют дело не с реальным миром, а с символами. Поэтому закулисные схватки должны быть в Москве особенно острыми, так? На мой взгляд, нас такое положение вещей касается с двух сторон. Во-первых, это означает, что значительное количество информации, которую мы получаем, является кособокой, потому что ее источники или не способны видеть действительность, даже когда она бросается на них и кусает за ноги, или, обрабатывая информацию, искажают ее, подстраивая под себя, — как сознательно, так и неумышленно. Во-вторых, это означает, что те, кто находится на приемном конце, сами не могут разобраться в этой информации, так что даже если мы определим, что есть что, нам все равно не удастся предсказать последствия, потому что эти люди сами не смогут решить для себя, как им с ней поступить, даже если они по какой-то счастливой случайности поймут, что все-таки означает эта чертовщина. Так что мы здесь вынуждены анализировать недостоверную информацию, которая, к тому же, будет ошибочно истолкована теми, для кого она предназначается. Итак, как, черт побери, можем мы предсказывать действия тех, кто сам толком не знает, что делать?

Губы Саймона, сжимающие трубку, растянулись в улыбке.

— Очень точно подмечено, Джек. Кажется, ты начинаешь разбираться в нашей работе. Строго говоря, очень немногое из того, что делают русские, имеет хоть какой-то смысл. Однако, их поведение, несмотря ни на что, предсказать не так уж сложно. Достаточно только решить для себя, какое решение будет разумным, а затем вывернуть его наизнанку. Работает без промаха, — со смехом закончил Хардинг.

— Но меня в словах Соломона больше беспокоит второй момент. Он сказал, что те, в чьих руках сосредоточена большая власть, могут быть очень опасными. Они не знают, когда остановиться, и не умеют использовать свою власть разумно. Полагаю, именно так началось вторжение в Афганистан.

— Совершенно верно, — с серьезным видом кивнул Саймон. — Русские находятся в плену своих собственных политических иллюзий и не могут отчетливо видеть дорогу вперед. Но самая большая проблема заключается в том, что у них в руках действительно сосредоточена страшная власть.

— В этом уравнении я что-то не понимаю, — признался Райан.

— Не ты один, Джек. Это и есть наша работа.

Пришла пора переменить тему:

— Насчет папы римского ничего нового?

— Сегодня пока что ничего нет. Если у сэра Бейзила что-нибудь появится, я должен буду узнать об этом до обеда. Ты по-прежнему беспокоишься?

Джек угрюмо кивнул.

— Да. Проблема в том, что даже если мы и обнаружим реальную угрозу, разве мы сможем что-нибудь сделать? Нельзя же будет прислать взвод морских пехотинцев, чтобы они взяли охрану папы в свои руки, ведь так? Он — публичная фигура, и поэтому очень уязвим.

— К тому же, такие люди, как он, не бегут от опасности, согласен?

— Я хорошо помню убийство Мартина Лютера Кинга. Проклятие, он знал, должен был знать, что на него нацелено оружие. Но не отступил ни на шаг. Не убежал, не спрятался. Этого просто не могли допустить его моральные принципы. И то же самое, дружище, будет и в Риме, и вообще везде, куда бы ни отправился папа.

— Считается, что движущуюся цель поразить сложнее, — заметил Саймон, однако в его словах не было убедительности.

— Только не в том случае, когда о каждом шаге известно наперед за месяц, а то и за два. Проклятие, если КГБ задумает расправиться с папой, я не вижу, чем мы сможем этому помешать.

— Разве что предостеречь его.

— Замечательно. Войтыла лишь рассмеется нам в лицо. Ты же сам понимаешь, что этим все и кончится. Последние сорок лет ему приходилось постоянно противостоять — сначала нацистам, затем коммунистам. Черт побери, разве этого человека можно чем-либо запугать? — Райан помолчал.

— Если русские решатся на это, кто нажмет кнопку?

— Я склонен думать, что такое важное решение будет приниматься на заседании Политбюро. Политические последствия такого шага будут настолько серьезные, что ни один член Политбюро, какую бы высокую должность ни занимал, не возьмет всю ответственность на себя. Не забывай, русские привыкли к коллегиальному руководству — никто не рискнет действовать в одиночку, даже Андропов, самый независимый из всех.

— Хорошо, что мы имеем в этом случае? Голосовать предстоит пятнадцати членам. Итого пятнадцать ртов, плюс близкое окружение каждого, члены семей, которые также могут узнать обо всем. Насколько хороши наши источники? Если решение будет принято, узнаем ли мы о нем?

— Очень тонкий вопрос, Джек. Боюсь, я не смогу на него ответить.

— Не сможешь, потому что не знаешь ответа или потому, что не имеешь права отвечать? — уточнил Джек.

— Джек, ты прав, у нас есть источники информации, о которых мне известно, но которые я не могу обсуждать с тобой.

Похоже, Хардинг смутился сам, произнося эти слова.

— Эй, Саймон, не бери в голову, я все понимаю.

У Джека у самого были свои секреты. Так, например, он не имел права произносить в Сенчури-Хаузе слова «Ключ к таланту». Сам Райан был посвящен в этот вопрос, имевший классификацию «Н-ин», то есть, не предназначающийся для ознакомления иностранцев, — хотя и Саймон, и уж определенно сэр Бейзил были наслышаны об этом. Джек находил подобное положение вещей противоестественным, поскольку оно в первую очередь закрывало доступ к информации людям, которые могли бы плодотворно ею воспользоваться. «Если бы так обстояли дела на Уолл-стрит, — недовольно проворчал про себя Джек, — вся Америка давно опустилась бы за черту бедности.» Людям или можно доверять, или нельзя. Однако в этой игре были свои правила, и Райан вынужден был их придерживаться. Такова была плата за допуск в этот клуб посвященных.

— Чертовски отличная штуковина, — пробормотал Хардинг, листая отчет Берни Каца.

— У Берни очень светлая голова, — подтвердил Райан. — Вот почему Кэти так нравилось работать под его руководством.

— Но ведь он офтальмолог, а не психиатр, разве не так?

— Саймон, при нынешнем уровне развития медицины каждый высококлассный специалист должен разбираться понемногу во всем. Я уже спрашивал у Кэти: диабетический ретинит, которым страдает Суслов, свидетельствует о серьезных проблемах со здоровьем. При диабете красные кровяные тельца скапливаются в уголках глаз, что обнаруживается при обследовании. Берни со своей командой частично исправили эту проблему — полностью ее исправить нельзя — и восстановили Суслову зрение на процентов семьдесят пять — восемьдесят, по крайней мере, достаточно, чтобы управлять машиной в светлое время суток. Однако они лечили симптом, а не причину. Ведь красные кровяные тельца скапливаются не только в уголках глаз, правда? То же самое происходит по всему организму. Берни считает, что Красный Майк загнется от почечной недостаточности или сердечно-сосудистых заболеваний самое большее через пару лет.